Я не люблю, чтоб была превышена мера: Легче просыпаться ситом, чем выспаться сытым, Ибо кому-то моя разгульная эра — Точно выходит боком дефис дефицитом. Пир у меня? Пояс чей-то стянулся туже. Бьюсь об заклад: коль нашарить случится клад, Фатум кого-то в отместку посадит в лужу, Ложью заманит на ложе прокрустово, гад. Думает Фатум: «Всех осчастливить не сдюжу; А раскрошусь по грошу — кто же станет богат?» Негодованье оскалится бездной вопросов: Всякому по копейке? Вскипает общество! Мало! Народу неймётся, а только ропщется: Каждый второй — суфлёр, каждый третий — философ. Фатум, не мучься; отметил ещё Ломоносов: Здесь появилось — значит, вон там закончится. Фат, Ломоносов-то — был посол полномочный: Старого века, старой северной вотчины. Был он посол; мы же слабого, друг, посола: Даже злословить не каждый умеет соло. Только из общей бочки — нестройным хором — Бога покличем Чёртом, дарителя — вором В пику безмерно-мирным переговорам. Мера должна быть и морю, и миру, и мареву, Нищенству нищего, барству борзого барина. Чтоб не солить ни единому слою социума: Мера — на систолы сердца, на сладость солнца. Всем по копеечке — просто чтобы не ссориться! Чтобы всяк на гроше принцессил, как на горошине! Всем чтобы поровну — порванной в порции жизни!

… Слушаете до сих пор? Дело в моей харизме, Как сообщает каждый третий опрошенный. Что-то я нынче занозлив, и слог мой низмен, Что-то я в слишком глубоком, пардон, коммунизме — Всем насулил-то по крошке всего хорошего! Так не пойдёт, господа. Начинаю сызнова. По существу, мне порядок сегодняшний нравится: Был бы я — Фатум, оставил всё так же бы, в принципе: Умный родился? К чёрту! Дурак — отравится. Стерва-судьбина? К чёрту! Зато — красавица! Всё окупается; главное — не торопиться. Знаете, я вот всюду ищу положительное: Даже на злых языках — чтоб они отсохли! Четверть интервьюированных долгожителей — Это приверженцы славной моей философии. Стоит её рассмотреть на конкретном примере: Измождён в универе, издождён до последней нитки, Я, поглядите, лишь укрепился в вере: Кто-то в этот же миг, для меня — бледноватый                     да жидкий, Присягает на верность румяной разгульной эре. Представляю — и пытка утратила прелесть пытки.