Тот город гремел, точно ратное время, Органно гудя оголтелой толпой. Служила орава оправой арене, Её обступивши блокадой рябой. И рты говорили, и взоры горели: Арену огнём нетерпения грели — Вот-вот запылает бой! И гул расползался, как поросли сора, По площади, жаждою зрелища сыт; С почтением вторили нервно сеньоры — Шальному сопрано своих сеньорит. Столпившись поодаль, как странные горы, Глядят свысока витражами соборы, Но чинность теряют церковную скоро: Грядёт коррида коррид! Толпа свистит! Толпа вопит! Людской океан гомонит-кипит! …Изящно скор, как вздор или вор, Вскакивает матадор — На общее обозренье. Ликует столпотворенье, Волненьем рождая шторм. Да здравствует матадор! Да здравствует матадор!.. Бравадно не опуская лица, Герой сеньоритам кланяется; Скрививши подобострастно рот, Сеньорам честь отдает: Мгновенье — вся честь отдана! Толпа восхищеньем пьяна… А битва близка, Люд жаждет броска И рукоплесканий роща тесна!.. Об руку рука, О площадь — нога: Как топота сила громка-велика! На бой выводят быка. Едва появился он — город замер, Опутанный шорохом праздничных лент, При виде исчадия древних сказаний, Смурного — как дьявол испанских легенд. Копыта пудовы, и взгляд его вязок, А шкура черна, точно самая тень. Шёл медленно зверь — злом немыслимых сказок, Которым пугают испанских детей. И жалобно взвыли дряхлые церкви, И стон колоколен омыл облака, Когда заскрипели натужно цепи, Пленившие плоть быка. Рогами рыл он воздух — густой И жгучий, словно старинный настой. Но вновь загудел многолюдный рой; И бык взревел с толпой в унисон. Вселенскою силой свирепо он Рванулся вперёд, и времени ход Стал бегом стремительным. С небом томительным Слит колокольный стон. Коррида! Корриду, сестрицу раздора, Рождал исходящий силою пляс. За стягом пунцовым тореадора Утробная страсть по арене неслась: То бык, не закован природным законом, Как буря, свободен от мер и мерил, Взмывал над землёю игривым драконом По воле упругих невидимых крыл. Взлетал на дыбы, гарцевал нарочито, Исполненный силы, что славно слепа, Мычал, исполняя безумные па… И солнцем искрились лихие копыта. Но сталью сверкнуло, взметнувшись, копьё: Исчадье, пади! — вот призванье твоё. Пади от руки победителя, Радетеля, повелителя!.. Пади —   да с трепещущим древком в груди. Пади! Багрово вино;      плоть — земли черней. Ты, горло, утробную боль пролей! …И хлынуло горе — изгрудный вой: Бык рушится наземь, извергнув боль. Ликует народ! Овладел толпой Поистине славный бой!.. Выходит вперёд смущённый герой; О времени ход — минуту утрой! Неистовой бури хвалебной — минуту!.. Тщеславье — проситель, мгновение — люто: Порвалось, как волос; другому черёд… Поклоны герой господам отдаёт, В ответ — продолжения страстного ждёт Грозы всенародного рукоплескания. Знать бы грядущего тайну заранее! Знать бы грядущего мига секрет… Чуть загремел вожделенный ответ — Как безвозвратным угас замиранием, Гордою вмиг головою поник: Воздух взрезая, безудержный крик, Смешанный с кровью, прорвался наружу… Чёрное тело наземь обрушив, Духом кричал умирающий бык. Тело — что хлеб, а кровь — что кагор, Вязок, что ладан, бездонный взор, Смертью сгущаемый до первоздания… Выло, давилось воем создание, Рёвом хлестало в каждый собор — Только б железо изжить из плоти. Битвы итог наблюдая — поймёте? — Кожей мороз ощутил матадор. Грохот толпы отдалился в туманы, В них и потух, словно рыцарский пыл… Бык умирал. Щедро ширились раны С каждым порывистым взмахом пьяным Драных обломков невидимых крыл. … Вальсом конвульсий — почва от порчи падучей; Мир аритмично сердечится от «пур фаворе»… Бык возлежал — грузной, грязною, грустной тучей, Масляным чёрным сгустком рогатого горя. Сила смеркается, в смерти себе не верясь; Гибель в разы розовее заката розового: Кровь кислотой выжигает глаза кабальерос, Очи красавиц ласкает, подобно розгам… В этой крови, в этом сладком победой нектаре, Руки умыл матадор, на колени рухнувши; Ею же были омыты небесные дали. Ветер, как в волосы, в струны испанской гитаре Пальцы в сердцах запустил. Облака рыдали, Словно душа беспросветно ослепшего юноши.