Тьма за вагонным окном казалась чернее космической. Во вселенской бездне хоть созвездия светят, а деревни вдоль Николаевской железной дороги не имели электрических осветителей, да и свечи глубокой ночью никто не зажигал. Непроглядный мрак лишь изредка прорывался далекими разрядами молний.

Заметив угрюмость попутчика, Гога попытался развеселить его, жизнерадостно сказав:

– Понимаю твою печаль, соучастнег. Я тоже проголодался, как стадо бешеных волкодлаков, а желудки наши перестали буянить. Поэтому предлагаю по возвращении в Первопрестольно-Белокаменную завалить в какой-нибудь крутой кабак.

Не отводя взгляда от оконной черноты, Рома дернул плечом и буркнул:

– Можно.

Отделаться от княжеских шуток оказалось непросто. Гога проговорил чуть серьезнее:

– Не будь такой кислятиной. Думаешь, мне легче? Сам напрягаю остатки серого вещества, пытаясь вообразить, к каким итогам приведет наша вылазка. Ладно, возьми себя в верхние конечности. Поживем пару дней в Москве, подкормимся – и вернемся к любезным тебе комиссарам да чекистам.

– Зачем? – меланхолически осведомился Роман.

Опешивший Гога переспросил:

– Как же «зачем»? Сам ведь говорил, что звездолет будет искать нас именно в том времени. Нам, если помнишь, обещано подправить судьбу близких людей.

Отвернувшись наконец от окна, Рома исподлобья кинул угрюмый взгляд на коллегу-хронокорректора и мрачно прошипел:

– Не будет никаких близких… Звездолетчики либо кинули нас, либо сами не понимали, к чему приведет коррекция времени. А мы вовремя не додумались и добавили себе проблем, совершив идиотскую экспедицию в прошлый век.

– Для меня он позапрошлый, – машинально съехидничал Георгий, но быстро продолжил с нескрываемым интересом: – Что ты хочешь сказать? Постарайся формулировать в доступной форме.

– Стараюсь… – Достав из саквояжа непочатую бутыль «Курвуазье», Роман наполнил стакан и залпом отпил солидную дозу. – Я понял весь ужас только вчера, но не стал говорить, чтобы хоть ты оставался в форме на посиделках у Крылова.

Его туманные намеки встревожили Георгия. Мнимый князь тоже хлебнул коньяка и сказал почти серьезно:

– Ты меня пугаешь.

– Сам напуган. Ведь мы кардинально изменили будущую историю, тем самым переломав судьбы наших еще не рожденных родителей. Неважно, случится ли Гражданская война, возникнет ли Советский Союз и когда разразится следующая мировая война. Важно, что изменения реальности повлияют на жизнь наших предков. Мой малолетний дедуля, которого ты видел вчера, вовсе не обязательно встретит мою бабку, они переженятся на других людях, и в результате вместо моей мамы родятся совсем другие дети. И даже если они все-таки сойдутся каким-то чудом, не исключено, что возьмутся делать детей не в тот день, или вообще не тот сперматозоид не с той яйцеклеткой сцепится. И все, прощай Рома, прощай Гога! Хромосомы сложатся по-новому, и совсем другие дети свет увидят.

– Попадет мой дед по распределению не на ЗИЛ, а на КамАЗ, не встретит бабулю – вот и не родится мой папа, – пробормотал ошеломленный Гога. – И вообще, никто не знает, от кого эти прабабки детей рожали…

– Ты понял, – удовлетворенно изрек Рома и стукнул стаканом об стакан товарища по авантюре. – Твое здоровье. Теперь слушай дальше. Своими чересчур умными советами на посиделках мы сделали доброе дело для Отечества, но лишили себя даже ближнего будущего. История неизбежно изменится, стирая следы нашего пребывания в революционные годы. Не приходили Мамаев и Левантов в Смольный, не разговаривали с вождями Совнаркома, никто нас там не знает и не вспомнит.

– Придется снова внедряться. – Георгий уловил основной мотив и сам развивал идею. – Причем дальнейшая история нам уже совершенно не знакома, поэтому неизвестно, куда мы попадем, оказавшись в году восемнадцатом.

В самом недобром расположении духа они допили коньяк и тяжело заснули, убаюканные покачиванием вагона. Поезд неутомимо продолжал движение по ночной равнине сквозь реальность, которой предстояло измениться до неузнаваемости. Так, по крайней мере, полагали два человека, затерявшиеся в закоулках времени.

На другой день они, оставив питерские покупки в квартирке на Большой Бронной, отправились бесцельно бродить по воскресной Москве. Жизнь казалась бессмысленно-безрадостной, к обоим вернулась давняя подруга депрессия, мир вокруг был до отвращения бесцветным, отвратительным и тоскливым. Поочередно и дуэтом они бормотали: дескать, как были неудачниками в своих временах, так и остались никчемными особями. Подобные настроения с неизбежностью привели к естественному желанию напиться до бесчувствия либо до зеленых чертей – как получится.

Незадолго до полудня хронокорректоры сидели в знаменитом трактире «поставщика высочайшего двора» Тестова на Театральной площади. Время завтрака уже миновало, обеденное не настало, в полупустом зале шумно гуляла купеческая компания. Как удалось понять пришельцам из отмененного будущего, купцы отмечали удачную сделку и по такому поводу пили водку в алфавитном порядке. Начали с анисовой, потом взялись за боярышниковую, ванильную, гвоздичную и так далее.

– Мы так не сможем, – грустно признался князь Георгий. – Подай-ка нам, голубчик, чего-нибудь помягче. На черной смородине, к примеру.

– Непременно-с, – заверил его старший половой, одетый в белоснежную рубаху. – Чего еще изволите-с?

Половой смачно расхваливал прекрасные продукты, доставленные поставщиками с Украины и Дона, из Астрахани, Крыма и Сибири. Усиленное слюноотделение почти заставило Романа заказывать все подряд, но Георгию дикий капитализм девяностых и нулевых обеспечил иммунитет от рекламы. Остановив жестом прославление раков, откормленных на жигулевском откосе, Гога потребовал подать для начала холодную осетрину с хреном, потом принести селянку с почками и расстегаями, солений разных, а под занавес пиршества – утку. Смущенный небывало скромным заказом, трактирный работник осведомился робко: дескать, не желали бы господа кулебяку, блинов, гурьевской каши, а также знаменитого тестовского поросенка.

– В другой раз попробуем и раковый суп, и поросенка, – отмахнулся Рома. – Неси водку, осетрину и кувшин кваса.

Ясное дело, половой счел их несерьезными клиентами, даже предупредил надменно: мол, в три часа стол освободить надобно, за этим столом с трех до шести кушать изволят сам господин Огородников.

Огорошив полового философской сентенцией о несущественности времени, они опрокинули первую стопку за благополучие будущих своих предков. Осетрина была неплохой, примирив с ужасной мерзостью Вселенной.

– На худой конец, можно задержаться в этом времени, – уныло произнес Гога. – Смотаемся на пару лет вперед, разведаем биржевые новости, результаты скачек – сможем играть беспроигрышно на ипподроме или на бирже.

За селянкой они пропустили еще по две стопки, но пришли к заключению, что для биржевой игры нужен хоть какой-то капитал, а золотой запас подходит к концу.

– У меня три золотых в кармане бренчат, – признался Рома.

– И у меня два. – Гога вздохнул. – Мы прямо как Буратино в Стране дураков: осталось последние пять империалов потратить и – на паперть.

– Ты хотел сказать – в восемнадцатый год, – фыркнул Рома. – А лучше в семнадцатый… Нечего морщиться. Мне тоже неохота в эту тифозную эпоху повышенной смертности. Но выбор у нас невелик.

Расторопные пацаны принесли второе. Ковыряясь в утке, Гога вполголоса прикидывал, как бы запатентовать какие-нибудь простенькие радиоприборы, которых в этом времени еще не знают. Увы, патенты стоили недешево, да и сами хронокорректоры весьма слабо разбирались в ламповой технике. Рома предполагал, что каждую радиолампу в конце XIX века выдували в стекольных мастерских по специальному заказу. К тому же, будучи астрофизиком по специальности, он знал электронику лишь теоретически. Попытки вспомнить на пьяную голову вольт-амперные характеристики диода и триода завершились катастрофически.

Злой на судьбу Рома предупредил, что не намерен доживать оставшиеся ему лет тридцать в этой примитивной эпохе. Обед они закончили в сильно расстроенных чувствах, усугубленных графином очень крепкой водки. Укрывшись зонтиками от очередного дождя, два посланца технотронных цивилизаций уныло брели по лужам.

– Хрен с ним, поехали в твою революцию, – вдруг заявил Георгий. – Надоело мне в этой дикости, даже унитазов приличных нет! Догуляем завтра последние деньги – и рванем назад в будущее.

Роману тоже не хотелось возвращаться в кровавый хаос Гражданской войны, и он сообразил, как отсрочить неизбежное.

– Можно сделать промежуточную остановку году этак в десятом, – осторожно предложил он. – У меня припрятаны монеты, отчеканенные в начале века, и около тысячи рублей банкнотами времени после Русско-японской войны.

– Хорошая мысль, – апатично согласился Гога.

Распространившийся по кровеносной системе алкоголь звал их на подвиги, но не лишил окончательно здравого смысла. В пустом из-за дождя сквере они спрятались под навесом беседки, чтобы пересчитать дензнаки близкого будущего. В кармане мамаевского пиджака нашлись пятидесятирублевки с портретом Екатерины Второй и сотенные купюры, украшенные одетым в рыцарские доспехи Петром Великим. Все деньги были выпущены в 1910 и 1912 годах.

Они переглянулись, обменявшись довольными пьяными улыбками. Затем не сговариваясь извлекли мультифункционалы и, посовещавшись, настроили хронодвижки на сентябрь 1912 года.

Приступ дурноты, наложившись на состояние глубокого опьянения, вывернул его наизнанку. Каким-то чудом Рома не запачкал пальто, но долго и самозабвенно избавлялся от недопереваренных деликатесов, перегнувшись через ограду беседки. За временем он, понятное дело, не следил и вообще стал обращать внимание на окружающий пейзаж очень не скоро, когда его в последний раз вырвало желчью.

Осень 1912 года, как видно, выдалась дождливая. С озаряемых электрическими сполохами небес обильно струились потоки двуокиси водорода, время дня не представлялось возможным определить по причине общей сумрачности. Хорошо хотя бы ливень принес сырую свежесть и разогнал публику, сделав сквер безлюдным. Роман делал глубокие вдохи-выдохи, постепенно вернув организм в более-менее пристойное состояние. Оклемавшись, он вдруг понял, что находится в беседке один, а Георгий куда-то подевался.

Причина отсутствия второго хронокорректора стала понятна спустя несколько минут, когда Гога возник посреди беседки, весь позеленевший от поднимавшихся по пищеводу рвотных масс. Блевал он долго и мучительно, Роман отвернулся и только слышал жуткие звуки, сопровождавшие переход во времени. Потом они присели на скамеечку, чтобы подышать озонированным воздухом и выкурить прихваченные из прошлого папиросы «Победа».

– Круто получилось, – прокомментировал Рома, придерживая дрожащими пальцами мягкую папиросную гильзу. – Меня так выдрало в семьдесят восьмом, когда попали в шторм на каспийском пароме.

– Не напоминай, – жалобно потребовал Гога, затягиваясь. – Кажется, мы поступили неблагоразумно.

Брызги дождя, свежий ветерок и вывернутые желудки совместными усилиями привели обоих в чувство, и частично протрезвевшие хронокорректоры составили длинный перечень совершенных ошибок. В частности, они бросили в прошлом свое снаряжение, часть одежды, книги, даже оружие и патроны. На случай разных неожиданностей у них оставался лишь браунинг Романа с единственной обоймой.

– Плохо мне, – оборвал самобичевание Роман. – Чаю бы крепкого. И сухарей.

– Может, пивка холодного?

– Пиво помогает, когда похмелье, а у нас отравление.

– Тогда рассол!

Обрадованные найденным решением, они развернули зонты и, не обращая внимания на дождь, ринулись вон из сквера. В поисках подходящего заведения хронокорректоры подметили, как изменилась Москва: на улицах выросли новые дома, на смену конкам, омнибусам и линейкам пришел трамвай, по мостовым катались автомобили.

В трактире на Мясницкой понятливый молодец принес кувшин целебного напитка. Напившись огуречной амброзии, они вяло поинтересовались, нельзя ли поужинать чем-нибудь постным. Изменившись лицом, половой весело сказал:

– Крепко же вы загуляли, вашсиясь, время-то еще даже не обеденное… Может, ушицы или борща грибного?

Посовещавшись, они выбрали уху, а на второе – отварную картошку с кислой капустой. Половой кивнул и заверил, чтобы не изволили беспокоиться. Похоже, обслуга привыкла приводить в чувство перепившую публику.

– Вечером к Оливье сходим, – предложил Рома.

– Вечером будем на торчке сидеть, – буркнул Гога. – Такое состояние нам еще аукнется.

По залу ходил одноногий мужик в поношенной солдатской форме. Он играл на гармошке «На сопках Маньчжурии», а чумазая девчонка жалостно просила помочь кто чем может. Нашарив в кармане мелочь, Роман вложил монеты в маленькую ладошку и сочувственно полюбопытствовал:

– Где ранен, солдат?

– В сражении Мукденском, вашскродь, – ответил инвалид. – В деле при Вафангоу пулей навылет прострелило, да оклемался. А потом через год обратно не уберег меня Господь, гранатой желтопузой ногу до колена оторвало.

На столе появилась уха. Они молча хлебали, закусывая ломтями серого хлеба. В трактире постепенно собирался разномастный народ, становилось шумно. Отодвинув пустую тарелку из-под первого, Гога положил себе картошку и капусту, после чего задумчиво поинтересовался:

– Опять обломахтунг?

– В смысле? – рассеянно переспросил Роман, отделяя косточки от разваренной рыбы.

– Мы что-то меняли в прошлом, подавали умные идеи, даже убедили серьезных людей. А в результате наша доблестная армия все равно до самого Мукдена отступила.

Рома тоже принялся за второе, запивая квасом. Умяв третью картофелину, сказал безразлично:

– Может, не прислушались к нашим советам… или не в кораблях было дело.

– Согласен, гадать не имеет смысла. Надо разобраться.

– Надо. Для начала разберемся, где тут приличный…

– Ресторан?

– Нет. Книжный магазин.

Магазина «Книжный мир», известного Георгию как «Библио-Глобус», на углу Мясницкой и Лубянки еще не было и не будет почти полвека. Однако Роман вспомнил рассказы деда по мамаевской линии: дескать, в старину книжная торговля была сосредоточена в Китай-городе, то есть в лабиринте малых улочек между Лубянкой и Красной площадью. Там же, на Ильинке, пристроилось целое семейство коммерческих банков: Купеческий, Торговый, Русско-Азиатский, Волжско-Камский. На всякий случай хронокорректоры заглянули в контору Московского Купеческого и поменяли десять сотенных купюр на золотые империалы чеканки до 1898 года.

В книжной лавке Дальского и Демьянова было тесновато: и покупателей заглядывало немало, и торговый зал оказался невелик. Из соображений конспирации Роман и Георгий почти не переговаривались и лишь в экстренных случаях шептали: «Глянь-ка» – и показывали друг другу неожиданные находки.

Книги лежали вразнобой, сказки Льва Толстого в мягкой обложке могли соседствовать с роскошным альбомом об Отечественной войне столетней давности. Один из прилавков хозяева отвели под крамольную литературу, включая брошюры Маркса, Ленина, Плеханова, Бакунина. Как видно, подобная печатная продукция не запрещалась межреволюционными законами, а потому неудивительно, что пролетариат встретил 1917 год идейно подкованным и готовым к борьбе за социализм.

Рассудив, что в революцию все равно придется возвращаться, Роман отложил «Падение Порт-Артура», «Разгром» и несколько других ленинских брошюрок, чтобы щегольнуть знаниями перед матросами Балтики, равно как перед вождями Совнаркома. Затем в его руки попалось любопытнейшее издание «Из опыта японской войны (записки командира пехотного полка)». Рома не успел перелистать книжку, потому что Георгий толкнул его локтем в бок и показал устрашающих размеров том под названием «Иллюстрированная история Тихоокеанских эскадр в Русско-японской войне». Громадная книга в массивном переплете была напечатана четким шрифтом на прекрасной бумаге, иллюстрации были черно-белые, но великолепного качества.

Странно ухмыляясь, Гога раскрыл книгу на заложенной пальцем странице и продемонстрировал большую, на весь лист, фотографию неизвестного Роману трехтрубного корабля. Подпись под иллюстрацией гласила: «Броненосный крейсеръ 1-го ранга «Князь Игорь» въ бухте Портъ-Артура. Ноябрь 1903 года». Корабль фотографировали с возвышенности, условия освещения подобрали умело, так что можно было видеть всю палубу под удобным углом. Броненосный крейсер был четырехбашенным – с двухорудийными установками в оконечностях и по бортам. Дальнейшее развитие конструкции «Адмирала Нахимова», о чем говорилось на чаепитии у Крылова. В известной хронокорректорам истории Россия подобных кораблей не строила.

– Надеюсь, в башнях стоят восьмидюймовые пушки, – вырвалось у Романа.

– Ты другие фотки посмотри, – посоветовал Георгий, переворачивая страницу.

– Ни хрена себе! – громко сказал Рома.

Его возглас привлек внимание нескольких посетителей и владельца магазинчика – крупномасштабного мужчины с усами и бакенбардами, как у Александра Второго Освободителя.

– Мой друг восхищен замечательным изданием, – объяснил Гога недовольной публике. – Господин… Демьянов или Дальский?

– Демьянов к вашим услугам. – Книгопродавец ухмыльнулся, поглаживая выбритую до блеска голову. – Вольдемар Дальский – маленький, но поддерживает пышную шевелюру… Итак, чем могу служить?

Они попросили Демьянова присмотреть за уже выбранными книгами, после чего продолжили поиск. Пожав обширными плечами, совладелец магазина сложил их покупку на полку и возобновил неторопливую беседу с гражданином средних лет интеллигентски-разночинной внешности. Исследуя стеллажи, Рома краем уха слышал обрывки разговора. Демьянов с приятелем обсуждали тревожные события нынешнего года: гибель экспедиции Скотта в Антарктиде, восстание саперов в Туркестане, назревшую на Балканах войну, расстрел забастовщиков на ленских золотых приисках возле Бодайбо, загадочную гибель огромадного парохода «Титаник», сближение России с Парижем и Лондоном, разгром итальянцами турецкой армии в Триполитании, смерть японского императора Муцухито и коронацию Йосихито.

Рома даже почувствовал себя почти как дома: люди солидно комментируют мировые проблемы – как это типично для России. В столь уютной атмосфере он отобрал «Осаду Порт-Артура» П. Шварца, переведенную с японского книгу «Великое сражение Японского моря (Цусимский бой)», а также «Переправу японцев через Ялу и Тюренченский бой» Юнакова и знаменитую, но недоступную в его время работу полковника Кладо «Очерк военных действий во время Русско-японской войны». Находки Георгия также получили сильнейший уклон в дела флотские: помимо «Иллюстрированной истории» он держал в руках двухтомник «Описание военных действий на море в 37–38 гг. Мэйдзи», воспоминания офицеров, служивших на броненосцах «Александр III» и «Ретвизан». Отхватил он также «Очерк боевых событий Русско-японской войны» Апушкина и «Причины наших неудач в войне с Японией». Автором последней книги был некто Д. Парский – вероятно, тот самый генерал Парский, который в 1918 году командовал завесой в направлении Нарва – Гатчина, а год спустя умрет в Питере от тифа.

Господин Демьянов небрежно пощелкал костяшками счет, назвал цену и предложил завернуть покупки в бумагу, а потом перевязать веревочкой.

– Вы нам лучше вон тот портфель продайте, – попросил Рома. – Кожа почти крокодиловая.

– Молодой человек, где вы видели коричневых крокодилов? – удивился совладелец. – С вас еще три рубля.

Отсчитывая сдачу, Демьянов продолжал сетовать: дескать, и книг хороших давно не выпускают, и страшные события по всему миру творятся, так что Ленский расстрел напоминает предвестие грандиозных потрясений. Интеллигент-разночинец глубокомысленно поддакнул:

– Вы правы. Вскоре сия страна потерпит катастрофу и пойдет ко дну, как «Титаник», разломленный ударом айсберга.

Идиома «сия страна» покоробила Романа. Георгий тоже поморщился и, уложив книги в портфель, произнес, скорчив многозначительную гримасу:

– Скажу вам по секрету, товарищи социалисты, что тайна столкновения «Титаника» с айсбергом разгадана. В действительности пароход был потоплен торпедой германской субмарины, которой командовал обер-лейтенант фон Айсберг.

Приподняв шляпы, они попрощались и покинули магазин. За спиной грянул гомерический хохот – очевидно, предки-вольнодумцы поняли юмор.

Спустя час, оклемавшись от конвульсий – на сей раз обошлось без рвоты, – хронокорректоры вернулись в свою квартирку осенью 1898 года. Судя по еще горячей печке, с момента их ухода прошло немного времени, то есть более ранние версии хронокорректоров продолжали трапезу в трактире Тестова и пока не решили совершить лихой набег в год 1912-й.

Целые сутки, почти без перерыва на сон и другие надобности вроде правильного питания, они читали книги, делая выписки и рисуя в тетрадях карты и схемы. Лишь во второй половине следующего дня, растирая воспаленные глаза, Рома провозгласил:

– Я вымотался, как после марш-броска по горам.

– У меня похожие впечатления, – согласился Гога. – Вдобавок голод замучил.

Они прогулялись на Моховую, где в ресторане «Петергоф» подавали вполне приличные шашлыки. Обедали молча – не обсуждать же события близкого будущего при посторонних, пусть даже подвыпивших. На обратном пути про дела опять же не говорили, ограничившись оценками – вполголоса – закутанных от макушек до пят москвичек.

Лишь вернувшись домой, Георгий объявил, что в общих чертах представляет себе ход новой версии Русско-японской войны, причем новая версия представляется не многим удачнее предыдущей. Полулежа на диване, Рома присоединился к его мнению. Хронокорректоры повздыхали, сели за стол и раскрыли свои конспекты.

– Результаты нашего вмешательства видны невооруженным глазом, – сумрачно произнес Рома. – Макаров, Крылов и Кутейников сумели пробить обновленный проект броненосца.

Он показал на раскрытую страницу «Иллюстрированной истории Тихоокеанских эскадр», где была напечатана красочная репродукция картины, изображавшей двухтрубный броненосец «Цесаревич» в бухте Тулона. Корабль стандартным водоизмещением свыше 18 тысяч тонн имел восемь двенадцатидюймовок главного калибра в четырех башнях ромбического расположения и дюжину шестидюймовых пушек в бортовых казематах, а на испытаниях показал скорость в 18 с половиной узлов. Почти такой же, с незначительными отличиями вроде трех дымовых труб, эскадренный броненосец, построенный германской фирмой «Блом унд Фосс», получил название «Царь Иван Грозный». Еще пять кораблей были построены по такому проекту на питерских заводах.

Другим сюрпризом не только для хронокорректоров, но и для неприятельских держав стал построенный на филадельфийских верфях Чарльза Крампа броненосец «Ретвизан». Крамп сумел установить в два яруса квартет башен главного калибра, применив пресловутое линейно-ступенчатое расположение, которое пришлось не по душе участникам недавних посиделок в Питере. Крамп даже оснастил броненосец новейшим турбинным двигателем, благодаря которому махина водоизмещением 19 с лишним тысяч тонн развивала скорость около 21 узла. «Ретвизан», оказавшийся самым большим в мире, самым быстроходным и самым мощным – восемь стволов главного калибра в бортовом залпе – линейным кораблем, подарил имя целому классу морских великанов. Корабли, которые в прежней реальности должны были называться дредноутами, отныне именовались ретвизанами.

Помимо линейных кораблей были заложены четыре очень мощных броненосных крейсера водоизмещением больше 10 тысяч тонн, имевшие на вооружении четыре башни с двумя восьмидюймовками в каждой. «Баян» строился во Франции, «Иван Калита» – в Италии, «Князь Игорь» – в Германии, «Ярослав Мудрый» и «Александр Невский» – в России. При скорости 21 узел и сильном бронировании эти крейсера составляли серьезный противовес японской шестерке броненосных крейсеров.

Как и в родной для хронокорректоров реальности, подготовить все корабли до начала войны не успели. К моменту японского нападения на Дальнем Востоке базировались только новые корабли зарубежной закладки. Балтийские заводы продолжали медленно клепать корпуса и устанавливать механизмы, поэтому Вторая Тихоокеанская эскадра ушла в поход, когда Первая доживала последние недели.

Многие книги флотской тематики утверждали, что Россия произвела революцию на рубеже веков. После закладки четырехбашенных кораблей весь мир охватила новая лихорадка гонки морских вооружений. В числе первых спохватились японцы, заказавшие британским фирмам четыре броненосца в 19 800 тонн. С каждого борта этих чудовищ англичане установили по три однопушечные башни главного калибра. Таким образом, новые броненосцы, развивавшие ход свыше 19 узлов, имели в бортовом залпе на один ствол больше, чем «Иван Грозный» и «Цесаревич». Броненосцы «Касима» и «Катори» были переданы японскому флоту летом 1904 года, а в январе следующего года на Дальний Восток прибыли «Сатсума» и «Аки», окончательно изменившие соотношение сил в пользу Японии.

– Не вижу заметной пользы от наших коррекций, – с отвращением объявил Гога. – Флот стал чуть сильнее, но война произошла согласно печально знакомому сценарию. Внезапная атака японцев выводит из строя «Цесаревича», «Полтаву», «Ретвизана» и два крейсера, то есть потери даже больше, чем в нашей реальности. Макаров опять погибает на «Петропавловске», через три недели противник беспрепятственно высаживает десант севернее Порт-Артура. Потом череда глупых неудач на сухопутном фронте, Куропаткин отступает на север, японцы одерживают победы на море, хоть и не с таким крупным счетом. И в результате – мир в Портсмуте на унизительных условиях.

Он был не совсем прав, и наверняка сам это понимал. После боя в Желтом море лишь малая часть кораблей вернулась в осажденный Порт-Артур, а «Цесаревич», «Пересвет», «Александр Невский», «Аскольд» и «Новик» добрались до Владивостока. Получив тяжелые повреждения, ушли в Сайгон и Шанхай «Ретвизан», «Иван Грозный», «Иван Калита», «Диана», «Паллада». Годом позже в Цусиме погибли «Суворов», «Бородино», «Ослябя», «Наварин» и «Ярослав Мудрый», однако «Орел», «Олег», «Изумруд» прорвались во Владивосток. У японцев потери получились чуть выше, чем в старой реальности, – были потоплены броненосец «Микаса», крейсера «Иватэ», «Кассуга», «Нанива», «Чиода», 18 миноносцев. Большая эскадра, собравшаяся во Владивостоке к концу войны, продолжала угрожать японскому флоту, поэтому мирный договор оказался мягче, и Россия потеряла лишь Курилы, но не юг Сахалина.

– У меня хреновое предчувствие, – сказал Рома с гримасой отвращения. – История не просто непредсказуема и коварна. У реальности обнаружилось отвратительное свойство, которое следовало бы назвать упругостью. Мы пытаемся что-то изменить, однако непостижимая сила возвращает поток событий в наиболее вероятное русло.

– Слабенькие мы, – печально согласился Гога. – Но тем не менее, какие-то изменения нам удаются. Придется снова в Питер ехать. Завтра же в путь.

– Сегодня, – твердо сказал Рома. – Пока решимость не ослабла. В поезде выспимся.

– Некогда будет спать… – Георгий кинул тетрадь в саквояж, уложил туда же бритвенные принадлежности и запас белья. – В поезде будем обсуждать план действий.

Книги они, конечно, оставили дома, но в этот раз не забыли вооружиться.