Нарком разговаривал с людьми, чьих имен и лиц история не сохранила. Подойдя поближе к окну, Роман понял, что обсуждается положение в Крыму, Закавказье и на Северном Кавказе. Все верно – опасные места. Скоро там полыхнет так, что мало не покажется.

Отпустив сотрудников, нарком вопросительно посмотрел на незнакомого верзилу в морской форме под расстегнутым полушубком.

– Вы ко мне, товарищ?

Знакомый по кинохроникам голос вернул Романа в незнакомую реальность.

– Разрешите высказать некоторые соображения. Вопрос важный. Не для наркомнаца, но для члена ЦК.

На худом, покрытом оспинами лице мелькнула гримаса недоумения. Подергав усом, нарком раскурил трубку, присел на край заваленного бумагами стола и произнес доброжелательно:

– Садитесь, товарищ, представьтесь и постарайтесь изложить свой вопрос быстро и четко.

– Ничего, я пешком постою, – подражая грузинским идиомам, пошутил Роман, одновременно показывая члену правительства свою матросскую книжку. – Я в морском батальоне вроде агитатора, подразделение сейчас устроило привал в парке перед Смольным и готовится к марш-броску на Ставку.

– Поторопитесь, эшелоны вечером начнем отправлять. – Нарком попыхтел, наполнив комнату густым махорочным дымом. – Вы большевик?

– Сочувствующий, товарищ Сталин. Работы товарища Ульянова читал, Маркса и Энгельса тоже, ваш «Марксизм и национальный вопрос». Полностью поддерживаю большевистскую платформу. Правда, «Капитал» не осилил, но готов бить буржуев до полной победы мировой революции.

– Прекрасно… ну вы продолжайте.

– Товарищ Сталин, в частях, которые отправляются на захват Ставки, слишком много анархического элемента. Многие матросы натерпелись от офицеров за годы службы и готовы без разбору стрелять и бить штыками каждого, на ком увидят погоны. Крыленко не сможет удержать эту стихию, да и сам он офицеров ненавидит.

Он постарался объяснить, что новые убийства, повторяющие вакханалию послефевральского кошмара, напугают и озлобят офицерство, немалая часть которого не питает ненависти к новой власти. Как следствие, военная каста сплотится вокруг реакционных авантюристов типа Корнилова, Алексеева и Краснова, начнется гражданская война, неизбежно взбунтуются национал-сепаратисты, чехословацкий корпус и польский легион, перейдут в наступление немцы и турки, а жалкие ошметки разложившейся царской армии не способны даже защищаться.

– Центральный комитет и Совнарком видят эту опасность, – сухо сказал Сталин. – Что вы предлагаете?

– Будет лучше, если в Могилев вместе с главкомом Крыленко поедет авторитетный партийный руководитель. Спокойный и рассудительный товарищ, способный контролировать эсеро-анархическую толпу. – Роман криво усмехнулся. – Как я понимаю, для этого недостаточно ораторских способностей, нужен надежный отряд красногвардейцев…

Он осекся под тяжелым взглядом будущего диктатора. Поигрывая погасшей трубкой, Сталин пристально рассматривал непрошеного советчика, затем спросил, медленно и четко, словно русский язык давался ему с усилием, выговаривая слова:

– Значит, вы, товарищ Мамаев, не верите в революционную сознательность? – Он понимающе улыбнулся. – Я могу понять вашу тревогу. Лучшие кадры моряков Кронштадта уже отправились на разные фронты, хотя гражданская война еще не началась. Кого же мы имеем сейчас в Кронштадте? Мы имеем тех моряков, которые не слишком рвались сражаться за революцию. Мы имеем сейчас в Кронштадте разбойно-анархический элемент, который предпочитает убивать и грабить, но не сражаться за свободу трудового народа. К сожалению, мы уже вычерпали из Кронштадта лучшую часть человеческого материала, и оставшийся материал может представлять опасность для революции. Я правильно понял ваш первый вопрос – вопрос о ненадежности некоторых матросских и солдатских отрядов?

Энергично кивая, Роман подумал, что нарком сформулировал эти выводы не в последнюю минуту и вовсе не с его подсказки. Наверняка некоторые дальновидные прагматики из большевистской верхушки сами сообразили, какого джинна выпускают из ящика Пандоры. Бессмысленно-беспощадный бунт прольет немало крови, прежде чем образумятся опьяненные призраком свободы миллионные толпы.

– Именно так, товарищ Сталин. Совершенно точный анализ политической ситуации. Причем анархо-бандитский элемент будет убивать и грабить, прикрываясь ультрареволюционными лозунгами. А если власть проявит твердость и попытается навести дисциплину, в ответ раздастся вой: дескать, большевики предали революцию, душат свободу, а потому даешь Советы без коммунистов.

Нарком неожиданно развеселился и сказал, посмеиваясь:

– Вы интересно выражаетесь, товарищ Мамаев. Ультрареволюционный… где вы нахватались таких словечек… – Он покачивал головой, но лицо уже было серьезным. – Вдобавок изрекаете пророчества, как дельфийский оракул.

– Намекаете, что меня ждет судьба Кассандры? – Через двадцать лет никто Сталину такого сказать не посмеет, но сегодня можно было рискнуть. – Не забывайте, что сама Кассандра пострадала меньше, нежели те, кто не верил ее предсказаниям.

– Логично, хотя вы не Кассандра, к тому же нет доказательств, что ваши предсказания могут сбыться. Перейдем ко второму вашему вопросу. Кого конкретно вы предлагаете послать на помощь товарищу Крыленко?

– Я думал про вас, Дзержинского и Подвойского.

Теперь взгляд Сталина сделался ледяным. Он прищурился и собирался что-то сказать, но тут в распахнутую дверь кабинета вошел небритый мужчина средних лет в расстегнутой шинели, надетой поверх солдатского мундира. Его хрестоматийная бородка клинышком еще не успела отрасти, и Рома не сразу понял, что видит будущего председателя Чрезвычайной комиссии.

Отставая на шаг, за Железным Феликсом шел усатый парень – тоже одетый в солдатское хаки. На его поясном ремне висела деревянная кобура длинноствольного пистолета. Солдат, изображавший тень Дзержинского, был высок – заметно выше большинства современников – и горбонос.

– Здравствуй, Коба, – сказал Дзержинский.

– Здравствуй, Юзеф, – ответил Сталин, назвав гостя подпольной кличкой. – Ты как раз вовремя. Мы про тебя говорили.

– У меня был разговор поинтереснее, – без улыбки сообщил Дзержинский. – Вот это товарищ Левантов Георгий, только что прибыл с Румынского фронта. Разумные предлагает идеи. Советует нам с тобой ехать в Могилев. Опасается, как бы матросская вольница не устроила резню офицеров.

Левантов, тот самый усатый дылда в хаки, подтвердил:

– Матросы всегда первым делом начинают офицеров убивать. А там офицеров слишком много, там ударные батальоны. Покамест офицерики тихо сидят, ничего серьезного против нового строя не сделали. Но если увидят, что большевики не могут их защитить, то непременно возьмутся за оружие. За царя или Керенского они воевать не собираются, но за свою жизнь однозначно драться будут.

Опешивший от подобной поддержки Роман сначала наивно решил, что помощь от солдата Левантова подоспела вовремя. Однако профессиональные подпольщики-конспираторы, привыкшие шестым чутьем распознавать провокаторов, думали совсем иначе.

– Вы знакомы? – подозрительно спросил Дзержинский, переводя взгляд с Георгия на Романа и обратно. – Заранее сговорились?

Горячие заверения, дескать, впервые видим друг друга, не слишком убедили членов Военно-революционного комитета. Непрошеных советчиков-предсказателей подвергли скоропалительному допросу. Затолкав поглубже страхи, Рома повторил свою легенду, проверка которой отняла бы немало времени. Левантов тоже оказался беспартийным сторонником большевиков, сыном обнищавшего томского чиновника, и даже показал обрывок «Сибирского листка», где говорилось, что революция освободила из тюрьмы Авдея Левантова, лишенного дворянского звания за растрату казенных денег на нужды социал-демократических преступников.

– И давно вы стали сочувствующим? – осведомился Сталин. – Тоже с девятьсот пятого года листовки распространяете?

– Листовки?.. – Георгий растерялся. – Никак нет. Меня на фронте солдат-большевик распропагандировал. Молоденький такой грузин. Лаврентий Берия зовут. Всю правду объяснил по книжкам товарища Ульянова. Я, признаться, раньше предпочитал эсеров, бомбу мечтал в царя бросить, или хотя бы в губернатора. Но теперь – баста. Только большевики знают истину, и мой путь – с партией большевиков!

Говорил он излишне пафосно, как в провинциальном театре. Тем не менее, Рома почему-то почувствовал доверие к словам солдата.

– Берия? – равнодушно переспросил Сталин. – Мингрел, наверное…

Кажется, вожди революции тоже поверили – во всяком случае, допрос прекратился. Попросив не участвующих в разговоре посетителей выйти в коридор, Сталин и Дзержинский обсудили предупреждения, пришедшие, по их словам, из глубины околопартийных слоев. Оба соглашались, что положение в армии крайне напряженное, так что любая искра может разжечь пожар гражданской войны. Согласны они были и в другом: армия ненадежна, солдаты бегут в деревню, пока там всю землю без них не поделили. Вскоре фронт останется совершенно неприкрытым, и немцы смогут задушить революцию, послав по дивизии на Питер, Минск и Киев, а там уж и до Харькова, Ярославля и Царицына близко.

– Надо с Владимиром Ильичом посоветоваться, – сказал наконец Дзержинский. – В конце концов, Подвойский со дня на день наркомвоенмором станет. Кому, как не наркому, ехать в Ставку.

Он вышел первым. Сталин задержался в кабинете, задал Роману несколько вопросов, после чего приказал найти батальонных командира и комиссара.

К озябшему под мокрым снегом батальону они вернулись впятером – Левантов был наказан за инициативу и помогал тащить мешок хлеба. Остальные волокли канистры с пшенной кашей. По словам Назара Селютина, происшествий не случилось, если не считать двоих дезертировавших и небольшой драки с участием десятка моряков. Дезертиры сбежали еще в порту, а драка произошла из-за Павлины Сапожковой и обошлась без смертоубийства. Судя по ссадине на скуле Сани-Дракуна, сцепились моряки не по-настоящему, просто со скуки.

– Кончайте трепаться, – потребовали матросы. – Когда на фронт отправят?

Комиссар посоветовал не спешить – чай, не семимесячные – и организовал раздачу харчей. Лишь приступив к приему пищи, подобревший личный состав услыхал неожиданную новость, не слишком всех огорчившую.

– Партия решила, что весь батальон там не понадобится, – объявил Ефим. – Тем более что мы пока не батальон, потому как нет в нашем отряде борцов за революцию ни рот, ни взводов. Поэтому комиссару поручается сформировать первый взвод для защиты Смольного, а мы пойдем обратно в Кронштадт.

Братва зашумела, называя командира Ефимкой, но большинство спорить явно не собиралось. Рысаков быстро назвал по именам и фамилиям три десятка моряков, назначил командиром Назара и пообещал, что к их возвращению батальон превратится в крепкое боевое подразделение, а то и вырастет до полнокровного матросского полка.

Хмуро зыркая на моряков, Левантов буркнул:

– Чего на слякоти стоим? Там… – он махнул рукой на полысевшие по осени липы, – беседки есть. Хоть какое-то укрытие.

Беседки действительно имелись. Устроившись под навесами, взвод смолол пшено и вычистил жестяные контейнеры, которые все называли судками. Повара забыли заправить кашу мясом и даже маслом, но хозяйственный Батя пустил по кругу бутыль жуткого первача. Глотнув термоядерную жидкость, братва немного согрелась, и Левантов начал ни с того ни с сего вспоминать, как пили на фронте бессарабский самогон.

Даже неизменно угрюмый Назар малость оттаял, но потом снова вошел в роль командира и грозно осведомился:

– Чем дальше заниматься будем?

– Я слыхал разговоры, будто скоро на вокзал – и на войну, – сообщил Батя.

– В Ставку едем, – уточнил Роман. – Как я понимаю, наша задача – охранять главкома Крыленко и других большевистских вождей.

– Думаешь, другие все-таки поедут? – спросил Левантов.

– Очень на это надеюсь…

Назар Селютин прервал Романа, приказав построиться и мотать в Смольный.

– Идем вроде как судки сдавать, а заодно разведаем, что да как, – сказал он, затем задумался и неуверенно спросил: – Может, стоит взвод на вахты разделить?

– На отделения, – машинально поправил взводного захмелевший от кружки жуткого пойла Рома. – Получится три отделения по девять-десять штыков.

Тут выяснилось, что штыки и винтовки есть не у каждого. Сгоряча Назар назначил Романа, как имеющего пехотное образование, командиром первого отделения и стал распределять бойцов на три десятки. Роман ухитрился заманить в свое подразделение Батю и Саню, за которыми подтянулись большевики Смирнов и Андрющенко, беспартийный Самойлов, совсем молоденький Герасим Балашов и еще двое, чьих имен Рома не запомнил. «Надо будет завести тетрадку и записать все данные», – подумал он и развеселился. Не было причин основательно входить в роль, ведь оставаться ему здесь не больше пары-тройки дней.

Когда взвод построился, Левантов жалобно взмолился: дескать, возьмите с собой, братцы.

– А ты кем на фронте был? – строго поинтересовался взводный.

– Радистом… и пулеметчиком.

– Пулеметчик пригодится, – решил Назар.

Им пришлось побегать по этажам Смольного, прежде чем товарищ Подвойский написал бумажку, по которой взвод получил в цейхгаузе винтовки, патроны и ручной пулемет Льюиса. В ранних осенних сумерках их эшелон отчалил от перрона Царскосельского вокзала.

Первой в составе, впереди паровоза, катилась открытая платформа с двумя полевыми пушками. Сразу за паровозным тендером были прицеплены теплушки, в которые погрузились рота запасного лейб-гвардии Литовского полка и большой отряд из рабочих Балтийского и Путиловского заводов. В следующем вагоне купейного типа ехали вожди, причем Роман так и не понял, кто именно из руководства направлен в Могилев. Вроде бы на перроне промелькнули Подвойский, Дзержинский, Сталин и какой-то старик в генеральской шинели без погон. Подсуетившись, Селютин посадил свой взвод в середине состава, потеснив красногвардейцев Обуховского завода. Вагон оказался плацкартным, так что разместились они с относительным комфортом. После них шли вагоны с пехотой, моряками «Авроры» и древнего броненосца «Александр II» (ныне – учебный корабль «Заря Свободы»), а замыкали состав еще одна платформа с легкими пушками и теплушка латышей пулеметной команды.

В общей сложности, как прикинул Роман, первым эшелоном в Ставку отправилось до полутысячи штыков при четырех орудийных стволах. Насколько он помнил – а помнил он много – всего Питер должен был послать в Могилев от шести до восьми поездов. Как следствие, послезавтра вечером возбужденная толпа матросов заколет штыками генерала Духонина, сразу же возобновится безобразная череда офицерских убийств, а там – и гражданская война.

Пристроившись на койке в обнимку с винтовкой, Роман попытался представить, как будет действовать в Ставке. Прежний план оставался в силе, но теперь у него в подчинении оказалось более-менее боеспособное подразделение. Мысли путались, разыгралась нервная дрожь, да и волнение вчерашнего дня наложилось на усталость бессонной ночи. Заснул он совершенно для себя незаметно и, открыв глаза, обнаружил, что за грязным окном уже рассвело.

– Где мы? – осведомился Рома, рывком переместившись в сидячее положение.

– Вроде пока в России, – сообщил Батя. – Всю ночь гнали почти без остановок. Ты чай будешь?

Чай показался полезной идеей, но в данный момент организм требовал иного. Сортир абсолютно не соответствовал санитарно-гигиеническим нормам. Кое-как справив большую и малую нужду, Рома воспользовался наколотыми на гвоздь обрывками книжных страничек и с ужасом понял, что нечем вымыть руки. Понятнее стало, почему Гражданская война сопровождалась жуткими эпидемиями тифа и прочими радостями жизни. Точнее – смерти.

На его счастье, поезд притормозил посреди поля. Спрыгнув со ступеньки, Роман набрал полные пригоршни снега, кое-как отчистил руки, сапоги и полу дубленки. Рядом с ним, чертыхаясь, мылся и обтирался Левантов. Остальные участники экспедиции с интересом наблюдали за ними сквозь распахнутые вагонные двери и выбитые окна.

– Так и завшиветь недолго, – злобно прошипел Георгий. – Для чего, спрашивается, революцию делали? Чтобы в дерьме по уши сидеть?

Помешав придумать убедительный ответ, паровоз жалобно засвистел и прибавил ход. Под улюлюканье пассажиров два любителя чистоты догнали свой вагон и заскочили в тамбур. Толпившиеся в проходе бойцы весело сочувствовали: дескать, не удалось убежать, а мы уж собирались пострелять дезертиров.

Вернувшись в свой закуток, они попили горячий кипяток, слегка попахивавший старым чаем. Батя уже раздавал консервы – по банке на двоих – и по ломтю черного хлеба. Подсмотрев, как орудуют остальные, Роман лихо вскрыл штыком банку тушенки, подсел к Левантову и осведомился, как тот собирается действовать в Ставке. Подцепив кончиком штыка кусок замерзшей свинины, радист-пулеметчик ответил задумчиво:

– Не допустить резни. Рабочие меньше на офицеров озлоблены, поэтому красногвардейцам больше доверия.

– Я тоже так думаю, – согласился Роман. – С другой стороны, среди матросов большинство рабочие, должны быть сознательнее, чем пехота.

– С чего ты взял, что мы из рабочих? – вмешался в их разговор удивленный большевик Павел Андрющенко. – Почти все братишки деревенские, грамоте только на флоте обучились. Один Назар у нас матросом на волжских пароходах успел поработать, да я на заводе у станка год постоял.

Назар Селютин мрачно возразил: дескать, он тоже из крестьян – пацаном уехал в Нижний из голодной деревни, до пятнадцати лет служил на побегушках в трактире, только потом на пароход устроился. Грозного мужика прорвало, он чуть не со слезами вспоминал, как измывались хозяева над прислугой.

– Ты прикинь, пацан, – говорил он, свирепо размахивая кулаками. – Ложимся последними, как всё приберем и почистим. Спали на полу, полено под ухо положимши. Ни свет ни заря приказчик пинками поднимет, и снова завертелась карусель. Самовар растопи, дров и воды натаскай, летом и зимой босиком бегали через полгорода по любой мелочи. И забесплатно вкалывали, только за харчи и подзатыльник. Дружок мой в двенадцать лет от чахотки помер, брательника старшего пьяный купец изувечил… Мне, считай, вахта в кочегарке за отдых казалась, когда на флот забрили. А уж когда грамоте учить стали да в гальванеры перевели, так и вовсе почти человеком себя почувствовал.

– Грамоте офицеры или кондуктора учили? – зачем-то спросил Георгий.

Назар мрачно махнул рукой и принялся доедать свинину. Саня-Дракун, успевший прикончить положенную ему половину банки, ответил за друга:

– Лейтенант был такой на «Славе», Лавров. Он и азбуке научил, и глазенки закрывал, когда Пашка Андрющенко нам брошюрки про революцию растолковывал. Погиб он в первом большом бою.

– Который бой? – вскинулся Роман. – Когда затопили отсеки с одного борта, чтобы увеличить дальность стрельбы?

– В том самом…

– Ты расскажи, как того капитана защитил, – хохотнул Батя. – Белоносова или как его…

– Ну не дал безвинно загубить, что с того, – буркнул Саня, сверкая посиневшим фингалом. – Не я один, многие Белоусова защищали. Справедливый был, хоть и офицер, понапрасну никого не драконил. Даже комиссар его недолго агитировал за революцию.

Неожиданно все матросы, включая вечно насупленного взводного Селютина, разразились громовым хохотом. Очень не скоро, чуток успокоившись, моряки рассказали сквозь раскаты угасавшего смеха, как Матвей Рысаков наладил перевоспитание буржуазного элемента. Офицеров заперли в подвале Морского Собрания и заставили разучивать революционные песни. Тех, кто правильно пел «Варшавянку» и «Вы жертвою пали в борьбе роковой», выпускали из-под ареста и даже возвращали на командные должности. Капитан 2-го ранга Белоносов Андрей Васильевич вроде бы стал старшим офицером линкора – то ли «Гангута», то ли «Андрея Первозванного».

– Не жить ему там, – сказал вдруг Батя сокрушенно. – Эти башибузуки, которые всю войну в тихой гавани провели, на берегу куролесили, пороху не нюхали, только тем и знамениты, что командиров своих лютой смерти предали. Помяните мое слово – и Белоусова порешат. А вот если до серьезного дела дойдет, так немного толку от них будет.

Братва зашумела, но Селютин оборвал болтовню и подтвердил:

– Верно сказал Батя. На тех кораблях, которые всю войну под огнем ходили, команды дружные были. Ни мы на «Славе», ни братишки на «Цесаревиче» своих офицеров не тронули. И когда душегубы с «Андрея» прислали мордоворотов разбираться с офицерами, мы их на борт не пустили.

– Так и было, – согласился Саня-Дракун. – Вот потому-то и невзлюбили «Славу» в Центробалте. И когда немцы нас расстреливали в Моонзунде, ни один дредноут не пришел на помощь.

Роман осторожно уточнил:

– Хотите сказать, что анархисты, заправляющие в Центробалте, могли сознательно бросить вас без поддержки?

Ему не ответили. Только Иван Савельич проворчал: дескать, хрен знает, кто сознательный или несознательный.

За окном мелькнули вокзальные строения. Роман попытался хоть немного расчистить стекло, чтобы прочитать название станции. От этого бесполезного занятия его оторвал невысокий крепкий мужичок с бородкой и усами. Незнакомец был одет в офицерское хаки, плотно затянут портупейными ремнями, его голову защищала генеральская папаха, а на боку висела деревянная кобура маузера.

– Товарищ Мамаев? – осведомился он с явным прибалтийским акцентом. – Вас и товарища Левантова приглашают в штабной вагон.

Левантов уже застегивал шинель и был готов следовать за провожатым. В натопленном вагоне было тепло, поэтому Рома не стал застегивать бушлат – так и пошел с тельняшкой нараспашку. Полушубок он набросил на плечи. Не оставлять же в вагоне – обязательно сопрут, рожи бандитские.

Прибалт-порученец провел их через общий вагон, населенный красногвардейцами. Народ развлекался, распевая под гармошку революционные частушки. Следующий вагон оказался служебно-техническим, в отдельных секциях размещались радиостанция и телеграфные аппараты. В коридорах курили мужчины с озабоченными лицами. По обрывкам фраз Роман понял, что штабные работники опасаются, как бы генералы Ставки не встретили поезд огнем и атакой ударных батальонов. Предлагалось остановиться в десятке верст от Могилева и атаковать Ставку в пешем строю.

От услышанного Рома снова разнервничался. Он точно знал, что Ставка сопротивляться не будет, а любые силовые акции питерских посланцев лишь осложнят обстановку. К сожалению, он не мог объяснить предкам, откуда он это знает. А тут еще Левантов откуда-то свалился, под ногами вертится. Надо же, с самим Лаврентием Павловичем на Румынском фронте познакомился. Лет через двадцать сможет хорошую карьеру сделать, если доживет…

– Товарищи, где мы сейчас проезжаем? – осведомился Георгий.

Кто-то, не прерывая разговора, бросил: дескать, проследовали через Витебск, через пару часов будет Орша, и следующая станция – Могилев.

Они продолжили путь по качающемуся полу, миновали тамбур и вступили в штабной пульмановский салон. Обстановка показалась роскошной даже Роману, не раз ездившему в люксах. Светили электрические лампочки, вагон был разбит на кабинеты, в воздухе отчетливо чувствовался запах хорошего обеда. Можно не сомневаться, раньше это железнодорожное чудо предназначалось для высокопоставленного царского сановника.

Большевистские вожди сидели вокруг стола, на котором была расстелена топографическая карта и лежали обрывки телеграфных лент. Стоял только Сталин, неторопливо пускавший дым в приоткрытое окно. Порученец собирался отрапортовать, но Сталин отмахнулся и сделал жест, приглашая солдата и матроса сесть на диван. Остальные зашумели стульями, разворачиваясь к молодым бойцам революции.

– Иди, Адам, – сказал Дзержинский. – Организуй нам еще чайник… И две кружки для товарищей.

«Кто начнет разговор? – подумал Роман. – Формально все четверо на равных правах. Конечно, Сталин – член Совнаркома и Политбюро ЦК, но мы едем к фронту, а Крыленко – главковерх…»

Начал, причем не слишком приветливо, Николай Ильич Подвойский – очень худой долговязый мужчина в изношенном солдатском мундире с офицерской портупеей.

– Не зря ли, товарищи, панику подняли? – строго поинтересовался будущий нарком по военным делам. – Наша революция сильна, победоносно шествует по необъятным просторам Советской Республики, а скоро шагнет через линию фронта. И вдруг появляются провинциальные прорицатели и пугают нас: мол, ежели ненароком обидим золотопогонную мразь, то катастрофа случиться может… Не слишком ли вы, парнишки, заботитесь о царских генералах?

Он грозно посмотрел на неуместно ухмыльнувшегося Левантова и потребовал доложить, где тот служил. Георгий вытянулся по стойке «смирно», вытащил стопку мятых бумажек и подробно доложил, что служил в 121-м Пензенском полку 31-й пехотной дивизии, участвовал в июльском наступлении, а также в других боях. В подтверждение своих слов он представил все тот же обрывок сибирской газеты про папашу и напечатанный на грязно-серой бумаге листок с изложением подвига рядовых Степашина, Филимонова и Левантова, предупредивших армейский солдатский комитет о заговоре контрреволюционных офицеров.

– Есть такой полк, – кивнул Подвойский, пролистав записную книжку. – Как поживает ваш командир полка, бывший полковник Мансурадзе?

– Погиб в конце сентября в боях за Вашкоуц, – сухо сообщил Левантов.

Пока допрашивали Георгия, Адам принес чайник и две оловянные кружки. Колотый сахар громоздился горкой в вазочке, расположившейся поверх карты в районе Смоленска. Роман успокоился и складно повторил свою легенду. Даже назвал по именам партийных руководителей, с которыми был якобы знаком. Закончил он совсем нагло:

– Жаль, товарищ Раскольников с нами не поехал, это он рекомендовал мне во флот записаться. Когда его отряд в Москву пришел, я просился на бронепоезд, но товарищ Раскольников сказал, что надо сначала моряком стать, а потом уж в морской полк записываться…

– С этим понятно, – нетерпеливо прервал его Дзержинский. – Объясните, почему вы считаете, что может случиться погром офицеров и последующие события.

– Так это же очевидно. – Роман приготовился заново повторять аргументы и невольно вздохнул. – У старослужащих накопилось изрядно ненависти к офицерам, разгоряченная толпа не станет разбираться, сволочью был офицер или порядочным человеком. Опять, как в феврале, станут убивать кого ни попадя. В таких случаях под горячую руку попадают обычно именно невинные. Именно те, чьи военные знания могли бы пригодиться Республике Советов.

Дзержинский, он же «товарищ Юзеф», резко выкрикнул:

– Значит, по-вашему, в Ставке, в этом оплоте контрреволюции, много порядочных людей?!

Ну вот и все, грустно подумал Роман и допил слегка остывший чай. Неожиданно в разговор влез Левантов, сиявший улыбкой необъяснимого восторга:

– Простите, Феликс Эдмундович, но мы не на митинге, где были бы уместны хлесткие лозунги о генеральской контрреволюции. Может, я чего-то не знаю, но разве Ставка совершала серьезные действия против нашей власти? В распоряжении Духонина были офицерские полки, «батальоны смерти», ударные батальоны, батальоны георгиевских кавалеров, поляки, чехословаки. Это десятки тысяч штыков и сабель. Тем не менее, на Питер пошли только несколько эскадронов генерала Краснова, да и тех не Ставка послала, но Керенский вызвал еще до героического залпа «Авроры». А как только большевики взяли власть, как только присутствующий здесь Иосиф Виссарионович вместе с уважаемым Владимиром Ильичом поговорили с Духониным по машинке Юза, так Ставка стала вполне лояльной…

На худом смуглом лице Сталина удивленно дрогнули усы.

– Откуда вы знаете про наш разговор с Духониным? – спросил нарком.

– Говорю же, телеграфистом был, – буркнул Георгий. – Имел доступ к источникам полезной инфы… ну, сведениями мы обменивались, передавали друг другу самое интересное.

Кажется, его доводы произвели некое действие на большевистских вождей. Генералы Ставки действительно не выступили против Совнаркома, хотя могли собрать ударный кулак солидных размеров. Никакие агитаторы и железнодорожники, якобы разбиравшие рельсы на пути карателей, не остановили бы такую силищу…

Развивая успех, Рома напомнил, что самой реальной силой в Могилеве сейчас является генерал Бонч-Бруевич, известный своими социалистическими симпатиями, а также родной брат видного революционера, управделами Совнаркома.

– Михал Дмитрич полностью на стороне Советской власти, – продолжал он. – Поэтому главная опасность не в Могилеве, а в Старом Быхове.

Вожди обменялись странными взглядами. Крыленко произнес угрюмо, сквозь зубы:

– Нет в Быхове никакой опасности.

– Да как же нет?! – чуть ли не хором воскликнули Роман и Георгий. Они переглянулись, Левантов охнул, а Рома напористо сообщил: – В женской гимназии Старого Быхова сидят якобы под арестом Корнилов и другие генералы. Вот это – настоящие контрреволюционеры, к тому же с ними расквартированы подразделения Дикой дивизии. Если они уйдут на Дон и соединятся с Калединым…

Он осекся под мрачным взглядом Крыленко. Верховный главнокомандующий злобно повысил голос:

– Говорю тебе, нет в Быхове опасности. Мы послали в Быхов приказ погрузить врагов революции на поезд и отправить к новому месту ареста, но Духонин отменил приказ. Вчера генералы Корнилов, Лукомский, Деникин ушли вместе с текинским полком из Быхова.

Подвойский сказал раздраженно:

– Не телеграммы надо было посылать, а эшелоны с матросами и пушками.

«Что взять с Крыленко – он всего лишь прапорщик, – подумал Роман. – Много революционной фразеологии, а стратегического мышления – ни капли. Еще наломает дров своими политически грамотными приказами…» Он мысленно добавил матерную характеристику и сказал вслух:

– Еще не поздно послать вдогонку несколько эшелонов. Перехватить их, пока не добрались до Ростова и Новочеркасска.

Все, включая Левантова, уставились на старшего лейтенанта запаса Мамаева. Похоже, такая простая мысль не приходила им в голову. Крыленко неуверенно напомнил, что генерал Одинцов, давний сослуживец Бонч-Бруевича, отправился в Ставку на паровозе. Главковерх явно собирался сказать еще что-то, но Подвойский и Дзержинский перевели взгляды на Сталина. Видимо, ждали, какое решение примет старший по рангу, то есть член Политбюро и Совнаркома.

– Звучит разумно, – произнес наконец нарком. – Как мы знаем, сегодня утром Ставку заняли отряды военно-революционного комитета Западного фронта. Таким образом, положение в Могилеве действительно не слишком напряженное, обойдемся малыми силами. На станции Орша подключимся к телеграфу и постараемся развернуть часть эшелонов в погоню за Корниловым.

Мамаева и Левантова отправили восвояси. Подходя к тамбуру, Роман услышал, как Сталин и Подвойский распекают незадачливого главковерха.