Во время часовой стоянки в Орше личный состав получил горячую пищу. Матросы были довольны, но Роману совсем не понравились щи из вареной свинины с кислой капустой. Свинину он предпочитал жареную, в виде лангета или шашлыка. Георгий Левантов тоже морщился, как будто на Румынском фронте привык обедать в ресторане. «Подозрительный тип», – в очередной раз подумал посланец из будущего.

Снова застучали колеса, и Рома принялся терпеливо разъяснять бойцам предстоящую задачу. Он красиво говорил о революционной дисциплине, о пролетарской сознательности, о новом этапе классовой борьбы, о строительстве великой державы на основе справедливости. В какой-то момент его даже начали слушать, и компания в дальнем углу вагона прервала карточную игру. Ободренный малым успехом, Роман призвал моряков и красногвардейцев не поддаваться на провокации, не устраивать самосуда и по возможности пресекать любые попытки мародерства и насилия.

– Не разоряйся, парень, – подытожил степенный Иван Савельич. – Мы все понимаем. И без того хватает с кем воевать. Ни к чему нам среди своих же, русских, врагов себе плодить.

Подсевший к ним молодой, лет не больше двадцати пяти, красногвардеец Архип Щербинин вставил озабоченно:

– Мы, братишка, очень даже с тобой согласные, только немало шпаны в эшелоны затесалось. Опасаюсь я, как бы не устроили они бучу.

– Будем присматривать за порядком, как на вахте, – прогудел могучий Назар Селютин. – Шпану пора укоротить, а то не дадут нам урки правильную жизнь построить.

Приклеенная фальшивая улыбка сползла с усатой рожи Левантова, и бывший телефонист-пулеметчик объявил: дескать, очень надеется на сознательную дисциплину бойцов революции. Назар, Роман и командиры красногвардейского подразделения обсудили возможные действия в Ставке. Все согласились, что надо через голову перевернуться, но не допустить самочинных казней генералов, офицеров и офицерских семей.

Братва пошумела, услыхав приказ не напиваться, пока все генералы не будут арестованы и взяты под строгую охрану. Впрочем, хитроумный Левантов упомянул огромные запасы отборных напитков из генеральских буфетов. Такая перспектива многим понравилась, поэтому все согласились обойтись без эксцессов.

Остаток пути личный состав громко храпел. Лишь отдельные сознательные бойцы занялись чисткой оружия. Когда паровоз сбавил пары, народ начал просыпаться, а Георгий защелкнул коробку пулемета и присоединил диск магазина.

За окном все медленнее мелькали деревья, избы и сугробы. Потом проползли каменные строения вокзала. Поезд остановился с резким толчком у перрона в Могилеве.

Адам, порученец Дзержинского, передал обитателям вагона приказ: оцепить штабные пульманы со стороны путей, никого не подпускать и стрелять по всем подозрительным элементам. Расставляя посты с интервалами в десять шагов, Назар недовольно проворчал: мол, на хрена нужно заднюю стенку вагона сторожить.

– Чтобы враги трудового народа не подкрались к вождям революции, – растолковал ему Левантов.

– Умно. – Потрясенный командир взвода покачал головой. – Я бы не додумался.

– Можно умнее сделать, – посоветовал Роман. – Нечего нам тут всей оравой стоять. Оставим на дежурстве отделение от нас и отделение от Красной гвардии. Остальные тем временем отдыхают в вагоне. Сменяемся каждый час.

Его отделение вернулось в поезд, но вскоре снаружи послышался шум. Свистнув братишкам, Роман выглянул из двери, за ним, тяжело дыша в затылок, напирали Дракун и остальные.

– Отбой минной тревоги, – весело сказал снизу матрос, на бескозырке которого красовалась ленточка «Олег». – Какому-то солдатику захотелось оправиться на генеральский вагон. Мы его так шуганули, чуть панталоны не потерял, улепетывая.

Братишки были рады стараться поржать, отпуская соленые шуточки, а Роман представил с ужасом, что могло бы случиться, если какая-нибудь сволочь – корниловец или просто пьяный бандит – швырнет гранату в штабной салон.

– Кто такой был? – осведомился он дрогнувшим голосом. – Гранату в руке не держал? Какой из себя?

– Гранаты не было и винтовки тоже. – Матрос на посту сделался серьезным. – Только штык на боку. Здоровенный мужичок, рыжий, вся морда заросшая. По выговору, думаю, литвин он или поляк.

Стоявший чуть позади в тамбуре Георгий выматерился, потом выматерился трехэтажно и лишь после этого зашипел:

– Поляк, ну конечно! Тут недалеко стоит польский легион Довбор-Мусницкого! Уж эти сволочи сил не пожалеют, чтобы нам нагадить!

Роман постарался спрятать неприязненный взгляд. Усатый телеграфист рассуждал с таким апломбом, будто мог что-то знать о предстоящих вскоре грандиозных событиях. Откуда только взялся этот самородок-всезнайка! К тому же зависть брала: надвинутая на левантовские уши мохнатая пехотная папаха прекрасно грела череп, тогда как бескозырка совершенно не защищала от холода.

Плюхнувшись на свое место возле смотревшего на перрон окна, Рома хлебнул безвкусный кипяток и воскликнул:

– О! Гляньте-ка, литовцы пошли.

Солдаты запасного гвардейского полка шагали почти как настоящая воинская часть, пусть даже не слишком старательно равняли строй. Колонна скрылась из виду, и прошла тяжким шагом рота моряков.

Вскоре на другой путь прибыл еще один эшелон, взводный Селютин велел отделению Мамаева заступить на пост, сменив матросов первой смены. Они с полчаса топтались на грязном снегу, никаких происшествий не было, Саня рассказывал смешные истории насчет своих подвигов на любовном фронте, а Левантов развлекал личный состав, злобно ругая тяжеленный – почти в пуд весом – пулемет. Наконец ему надоело таскать на плече неуклюжую бандуру, и он поставил «льюис» на сошки.

Питерский мастеровой Щербинин, стоявший на посту от красногвардейцев, сообщил вдруг:

– Вспомнил я, где видел мужика, который вас к командирам отвел.

– Адама, что ли? – рассеянно переспросил Георгий, массажируя через шинель натруженное пулеметом плечо. – На заводе вашем был агитатором?

– Ну ты скажешь… – Щербинин хохотнул. – В октябрьские дни наш отряд послали телеграф захватывать. Командовал товарищ Юзеф, он тоже в штабном вагоне сейчас. Этот самый Адам был при товарище Юзефе, командовал отрядом боевиков.

– Ну да, все верно. – Левантов кивнул. – Дзержинский еще в первую революцию руководил боевыми группами в Кракове и Вильно. И в Питере перед арестом Временного правительства создавал боевые группы. Полагаю, у Железного Феликса есть немало надежных людей, которые смогут правильно выполнять его приказы.

– Хотелось бы надеяться, – негромко, чтобы никто не услышал, сказал Роман.

Тут появились какие-то пацаны, стали на белорусской мове чего-то выпрашивать – то ли харчи, то ли патроны. Матросы и рабочие, которые постарше, погнали ребятню, и мальчишки убежали ловить удачу к другому составу.

Отделение втянулось в ритм караульной службы, когда из вагона выглянул Назар, приказавший сдать вахту взводу Литовского полка и выходить на перрон.

Перед штабным вагоном стоял усиленный караул – с полсотни красногвардейцев в гражданской одежде с винтовками, а также подтянутые ребята в полувоенных нарядах, вооруженные большей частью пистолетами Маузера, а также – Рома не сразу поверил своим глазам – автоматами Федорова. «Боевики Дзержинского», – догадался он.

Громадный – под стать Назару – матрос подошел к обитателям плацкартного вагона и объявил:

– Я – Приходько, комендант поезда. Товарищ народный комиссар приказал вам сопровождать автомобили. Командовать будет товарищ Адам.

Уже знакомый Адам объявил отряд красногвардейцев и взвод Селютина отдельной комендантской полуротой и вывел на привокзальную площадь. Здесь уже ждали грузовики, присланные Могилевским Советом. Вокзал охраняли прибывшие с фронта солдаты Латышского полка 2-й армии. По разговору между Адамом, Приходько и другими приближенными к вождям особами Роман понял, что латыши, которыми командовал член военно-революционного комитета Западного фронта Рейнгольд Берзин, поддерживают порядок в городе.

Едва бойцы полуроты разместились в кузовах, из дверей здания вокзала вышли Сталин, Подвойский, Дзержинский, Крыленко, охраняемые питерскими боевиками «товарища Юзефа». Вожди сели в грузовик с крытым кузовом, и колонна зарычала моторами.

Матросы сидели как попало, но Роман заставил всех расположиться вдоль бортов, держать винтовки наготове и следить за окрестностями.

– Верно говорит, – поддержал его Назар. – Увидишь опасность – стреляй.

Как говаривали классики, начинало смеркаться. В полумраке ноябрьского вечера злоумышленники легко могли бы обстрелять грузовики из-за любого забора, но никто не напал на них. Изредка сигналя клаксонами, колонна добралась до бывшего губернаторского дворца, ставшего резиденцией Ставки Верховного Главнокомандующего.

Вокруг здания стояли караулы гвардейского Литовского полка. Охраняемые полуротой, посланцы новой власти вошли в просторный кабинет, где ждали представители Совета, городского гарнизона и шесть генералов, успевших спороть погоны.

Роман знал о ситуации в Ставке по вышедшим в конце 50-х годов мемуарам генерала Бонч-Бруевича. Последний в настоящее время занимал пост командира гарнизона и одновременно был членом Совета. Прибывший утром на паровозе бывший генерал Одинцов должен был предложить ему принять у Духонина пост начальника штаба Ставки, но Бонч-Бруевич, исходя из сложных соображений, отказался. По его мнению, поскольку Николай Николаевич Духонин исполнял обязанности не начштаба, но главковерха, принимать у него должность должен был вступавший в эту должность Крыленко.

Если бы все пошло, как в известной реальности, вечером сегодня, 20 ноября, одетый в гражданское генерал Духонин должен был войти в стоящий на путях поезд Крыленко. Вокруг поезда соберутся десятки солдат, матросов и красногвардейцев – наверняка не слишком трезвых. Вооруженная толпа, считавшая Духонина главным виновником бегства врага революции Корнилова, потребует выдать генерала на расправу. Попытки Крыленко – наверняка не слишком решительные – предотвратить самосуд и уговорить толпу разойтись не принесут успеха. Угрожая оружием, матросы оттеснят Крыленко, ворвутся в вагон, выволокут перепуганного Духонина на перрон. Здесь кто-то убьет генерала штыковым ударом в спину – по официальной версии, это сделает неустановленный уголовник, проникший в ряды отборных революционных отрядов.

И разгорится братоубийство.

Так должно было случиться, но Роману – пусть даже не без помощи загадочного Левантова – удалось немного изменить ситуацию. Теперь кроме Крыленко в Ставку приехали более разумные руководители, да и встреча с Духониным произойдет не на темном вокзале, а в этом доме, под надежной охраной полусотни стволов. Пришелец из будущего совершил пресловутое МНВ – минимальное необходимое воздействие – и очень надеялся, что избавил Отечество от грандиозного кровопускания.

Бонч-Бруевич зычным командирским голосом приветствовал гостей и представил генералов: генерал-квартирмейстера Гришинского, начальника военных сообщений Раттэля, а также, без уточнения должностей, назвал Лукирского, Сулеймана и Гутора. Духонин, на самом деле переодевшийся в цивильное, безвольно стоял среди остальных, нагнетая уныние обвисшими усами. Он произнес лишь короткую фразу: дескать, передает полномочия новому главковерху и просит не убивать генералов и офицеров Ставки, поскольку за все принятые решения несет ответственность лично он.

– Полномочия принял, – сказал Крыленко и добавил, не скрывая презрения: – Никто не собирается вас убивать, что бы ни говорили некоторые паникеры… Призываю всех генералов и офицеров продолжать исполнение прежних обязанностей. Прошу Михаила Дмитриевича Бонч-Бруевича принять обязанности начальника штаба Ставки. Что касается гражданина Духонина, то вы, Николай Николаевич, будете отправлены под арестом в столицу, где Совнарком примет решение о вашей дальнейшей судьбе.

– Меня расстреляют или растерзают по дороге, – уныло выдохнул Духонин. – Прошу только пощадить мою семью.

Неожиданно нарком Сталин, которого подобная церемония, кажется, развеселила, поманил пальцем Левантова и громко произнес:

– Пусть наша Кассандра скажет, какое наказание положено гражданину Духонину.

Георгий поперхнулся, долго кашлял, а потом гаркнул, как на строевом смотре:

– Заключить в концентрационный лагерь до полной победы коммунизма в мировом масштабе!

Генералы переменились в лице, но революционеры выглядели разочарованными – вероятно, посчитали левантовский приговор излишне мягкосердечным. Крыленко так и сказал, укоризненно покачивая головой:

– А вы, молодой человек, слишком добренький, как я погляжу. Неужели такой матерый реакционер заслуживает всего лишь пары-тройки лет отдыха на нарах?

– Ну не знаю, товарищ главковерх… – Георгий смущенно переминался. – Может, послать в деревню, учителем в сельскую школу?

Первым засмеялся Дзержинский, к нему почти без интервала присоединились Сталин и Подвойский. Махнув рукой, Крыленко вернул Левантова в строй и приказал генералам доложить о состоянии действующей армии.

«Держи карман шире, – злорадно подумал Роман. – Сейчас они тебе расскажут все, что знают… Жаль только, знают они маловато!» Положение дел на русско-германском фронте оставалось загадочным даже в лучшие времена. Теперь же, в условиях полного безвластия, вовсе стало уравнением со многими неизвестными.

Тем не менее, Бонч-Бруевич подозвал вождей к разложенной на большом столе карте, показал полосы фронтов, перечислил армии, назвал командующих. Затем он честно признался, что главной чертой действующей армии стало массовое дезертирство личного состава. Сообщения фронтов и армий приходили нерегулярно, исключительно по доброте душевной отдельных командиров. Румынский фронт генерала Щербачева вообще прервал всяческие отношения со Ставкой, Юго-Западный и Северный присылали редкие сводки. Относительный порядок сохранялся лишь на Западном фронте, главнокомандующим которого избран большевик Мясников.

Посланцы Совнаркома закивали: дескать, знаем товарища Мясникова. Бонч-Бруевич начал называть приблизительные цифры оставшейся на фронтах живой силы и оружия, но тут из-за стен губернаторского дома донесся неясный гул выкриков.

– Что там происходит? – раздраженно поинтересовался Крыленко.

Адам посмотрел на Дзержинского и, правильно поняв движение руки, скомандовал:

– Полурота, к бою. Примкнуть штыки.

Он выбежал из кабинета, сопровождаемый партийными боевиками.

– Назар, веди взвод, – шепнул Рома и крикнул: – Первое отделение, за мной!

Ускоренным шагом они шли к парадному входу, и шум голосов становился все отчетливее.

Выбежав на улицу, Роман догадался, что дела плохи. Разгоряченная толпа пьяных солдат, матросов и каких-то непонятных людей в разномастной одежке пыталась ворваться в губернаторский дворец, а дюжина солдат Литовского полка с трудом сдерживала их натиск. Нетрудно было сообразить: здесь может повториться расправа, которая в прежней реальности случилась на вокзале, возле поезда главковерха прапорщика Крыленко.

Наседавших было с полсотни, но по темной улице подтягивалось подкрепление. Толпа громко вопила, требуя выдать на расправу царских сатрапов, держиморд и вурдалаков. Разобрать удавалось только обрывки фраз:

– …Мы кровь проливали… смерть золотопогонной сволочи… вдоволь кровушки солдатской попили, пора ответ держать… братцы, большевики революцию предали… а ну, выводи сюда Духонина… бей их, товарищи, пришло наше время… за все ответите… у них там сто бочек самогона в подвале… большевики с генералами сговорились… всех поубиваем… за что сражались…

Боевики Адама остались у дверей, а взвод Селютина присоединился к гвардейцам, уплотнив цепь защитников. Двумя руками держа винтовку перед грудью, Роман отпихнул настырного парня в куцей куртке поверх расстегнутого офицерского мундира на голое тело. Рукоятка затвора разбила нос парню, тот отскочил, вытирая картузом кровь с лица. Матросы селютинского взвода и подоспевшие красногвардейцы заработали прикладами, заставив толпу отступить.

В схватке наступила короткая пауза, но толпа выросла и теперь в несколько раз превосходила числом комендантскую полуроту. Для острастки Адам выстрелил в воздух из маузера. Плотная масса нападавших заколыхалась и даже откатилась на шаг-другой. После двух следующих выстрелов стало чуть потише, и Адам попытался урезонить бузотеров.

Оратором он оказался не слишком умелым, говорил общие слова, выкрикивал лозунги. Призывы к сознательности в такой ситуации были явно неуместны.

– Товарищи, прошу вас разойтись. – От натуги голос Адама становился сиплым. – Я был на каторге, шестнадцать лет я боролся за победу революции, но сегодня не нуждаюсь в безумной мести. Там, в доме, вожди революции решают важные вопросы. Генералы нужны Советской власти, никто не будет казнен без суда. Все, кто виновны, понесут законное наказание перед трудовым народом…

Тощий долговязый солдат, размахивая саперной лопаткой, протолкался из толпы в передние ряды и попер на Дракуна и Самойлова. Его лицо, заросшее косматой рыжей бородой, аж перекосило от ненависти.

– Измена! – завизжал он. – Они там наш самогон пьют и революцию продают. Бей гадов, убить всех на хрен, пся крев! Вперед, братишки, за революцию, за волю народную!

Он рубанул лопаткой, целясь в голову Самойлова, но матрос успел прикрыться винтовкой. Лезвие шанцевого инструмента соскользнуло по стволу трехлинейки и ударило по плечу. В ответ Саня-Дракун от души врезал рыжему прикладом в район переносицы, и тот упал под ноги напиравших сзади погромщиков.

Снова стало шумно, над массой людей, запрудивших узкую улицу, взвился чей-то вопль:

– Матросы наших бьют!

Крикнувшего немедленно поддержали другие:

– Большевики выпустили Корнилова и хотят у народа землю отнять!

– Красные нас продали за бочку самогона!

– Братцы, верно говорю – в Ставке большевики нас немцам продают!

– Немецкие генералы приехали в Ставку, большевики сговариваются с Корниловым и немцами!

Тупая бессмыслица обвинений никого не смущала, ибо толпа безумна по определению. Если даже в отдельности каждый человек в толпе обладал каким-то крохотным рассудком, то все вместе они превращались в стаю гиен. Толпа была многоглавым бешеным чудовищем, управляемым животным инстинктом. Выкрики вожаков лишь распаляли погромщиков, укрепляя злобу и жажду крови.

Больше сотни вооруженных безумцев с остервенением бросились на приступ, топча упавших. Завязалась яростная потасовка, десятки людей отбивали удары и сами свирепо били прикладами, кулаками. Уже пролилась первая кровь, были разбиты головы, кто-то отползал, волоча непослушную ногу.

Не было никакой возможности управлять подразделением. Матросы, солдаты и красногвардейцы перемешались и медленно отступали под натиском озверевшей толпы. Слева от Романа дрался Батя, справа – невысокий крепыш из Литовского полка. В отличие от солдат, матросы умели обращаться с винтовкой немногим лучше Романа, да и применять штыки не решались, в точности как он. Они колотили прикладами, и Роману даже удалось сбить с ног одного противника.

Однако место поверженного погромщика немедленно занял маленький, но жилистый мужичонка, проявивший невероятную силу. Схватив обеими руками винтовку Романа, коротышка дернул оружие на себя. Пошатнувшись, Роман удержал трехлинейку и даже сумел по-футбольному пнуть противника сапогом в пах. Тот заверещал, вконец осатанел и рванул винтовку резко вверх, угодив затвором Роману в челюсть. Это был настоящий нокаут.

Теряя сознание, Рома начал заваливаться на подкосившихся ногах, но винтовку не выпустил. Падая, он своей массой увлек более легкого противника. Силач-коротышка упал на Романа сверху и занес финку. Осознание близкой смерти наполнило кровеносную систему мощным выбросом адреналина. Роман резко выпрямил державшие винтовку руки, отбросив бандита-легковеса. Одновременно он сильно толкнул коротышку ногой, перекатился и тем самым спасся от клинка, но трехлинейку все-таки выронил. Его противник немедленно поднял гениальное творение Мосина и, гнусно скалясь, прицелился в лежащего Романа.

Рука скользнула в карман, вытаскивая пистолет, но сознание понимало, что браунинг стоит на предохранителе и выстрелить удастся далеко не сразу. Роман снова перекатился, грохнули выстрелы, пуля взметнула снег на расстоянии шага от его головы. Привстав на колени, Роман снял пистолет с предохранителя, передернул затвор и лишь после этого заметил, что его противник лежит, скрючившись, на боку в медленно растекающейся луже крови. Вернув себе винтовку, Роман со стоном схватился за ушибленную челюсть.

– Не зевай, Балтика! – хищно сузив глаза, крикнул ему Адам. – Стреляй в них!

«Наверное, это он выручил меня», – промелькнула вялая, как в болезненном сне, мысль. Перед глазами плавали бесформенные фигуры, руки плохо слушались. Краем сознания Роман фиксировал, как отступает ставшая совсем тонкой цепочка защитников Ставки, как Адам кричит что-то, но слова проходили мимо помутненного разума.

Неожиданно совсем рядом протрещала пулеметная очередь. Меланхолично вращая голову вправо, а затем влево, Роман увидел стоявшего вверху лестницы Левантова. Взгромоздив тяжеленный «льюис» на поручень балюстрады, Георгий выпустил вторую очередь – заняв позицию на возвышении, он поливал толпу трассами, проходившими над головами бойцов полуроты.

Бешеный зверь, каковым является толпа, весьма жесток и свиреп, но крайне труслив. Почуяв серьезную опасность, толпа распадается на отдельных существ, стремящихся спастись паническим бегством. Первая очередь Левантова приостановила напор человеческого стада, после второй очереди толпа хлынула назад и бросилась врассыпную, растворяясь во тьме переулков. Задержать удалось немногих.

Утирая кровь, капающую из разбитого носа, подошел Назар и спросил: как, мол, дела.

– Зубы вроде как целы, – со стоном буркнул Роман. – Левантову надо благодарность объявить.

– Отменно братишка врезал, – согласился взводный. – Вовремя ты сообразил.

– Четверых насмерть завалил, подранки тоже есть, – сообщил Батя. – Видать, парень, не впервой тебе по живым мишеням стрелять.

– Приходилось угощать двуногих скотов, – самодовольно подтвердил Левантов. – Я бы всех положил, но боялся своих зацепить.

В глубине темной улицы мелькнули новые тени, в ту сторону немедленно обратились стволы автоматов и винтовок, но тревога получилась напрасной. Подбежавшие люди оказались отрядом солдат под командой представителя гарнизонного солдатского Совета.

Адам и его автоматчики вернулись в здание, а все прочие занялись ранеными товарищами. Во взводе Селютина серьезно пострадали четверо, в том числе матрос из 1-го отделения, фамилию которого Роман так и не выяснил. Знал только, что парня зовут Антоном. Он стал перевязывать раненому рассеченный лоб и заплывший глаз, но появился фельдшер и не слишком вежливо потребовал, чтобы посторонние не мешали ему свое дело делать.

Встав, Роман набрал пригоршню снега и приложил к подбородку. Стало чуть легче.

– Отделение, ко мне! – негромко прошипел он. – Разберемся, кто напал на нас.

Жилистый недомерок, едва не зарезавший его в короткой схватке, валялся на мостовой раскинув руки. Одет он был в добротное – наверняка краденое – шерстяное пальто, безжалостно обрезанное чуть выше колен. Укороченные полы пальто разметались, открыв голую грудь, разрисованную наколками.

– Шпана блатная, – осуждающе сказал солдат из Совета. – Из тюрем всех подряд выпускали, вот урки и разгулялись. И дезертиры вместе с ними – эти громче всех кричат за революцию, а сами только пограбить и напиться мечтают…

Боль отпускала, Роман уже мог двигать челюстью и разговаривать. Постепенно возвращалась и способность соображать. Припомнив обстоятельства недавнего штурма, Рома коротко ругнулся и взял за грудки Саню-Дракуна. Тот аж отшатнулся, напуганный диким взглядом командира.

– Ты чего? – Саня осторожно отпихивался. – Чего случилось?

– Где тот рыжий, которого ты в самом начале приложил?

– Да хрен его маму знает… – Матрос наконец высвободил бушлат. – Ты про того, который на Тимоху Самойлова лопаткой махал? Я знатно гаду врезал, он тут же вырубился.

Роман бросился к задержанным погромщикам, однако рыжебородого среди них не было. Встревоженные матросы настороженно подняли винтовки на изготовку, а Назар хмуро поинтересовался, из-за чего шухер.

– Рыжий, вся морда бородой заросла, в солдатской одежде, с польским выговором, – объяснил Роман. – Похоже, тот самый, который пытался к штабному вагону сзади подобраться. Террорист из польского легиона!

Братишек его доводы не убедили, но Левантов нервно закричал:

– Они всегда сзади подкрадываются и бьют в спину! Может, и сейчас, пока мы тут столпились, террорист с черного хода лезет!

Взвод матросов побежал вокруг дома. Когда обогнули угол дома, впереди щелкнул винтовочный выстрел, потом еще несколько. На заднем дворе они обнаружили раненого солдата-гвардейца. Солдат рассказал, что кто-то напал со спины, выскочив из-за деревьев, и пырнул штыком или ножом. Товарищи по караулу подоспели быстро, нападавший прытко ускакал в сад, а караульные погнались за ним, стреляя вдогонку.

Заматывая бинтом колотую рану левого плеча, Роман спросил, как выглядел бандит.

– Говорю же, сзади набросился, не видел я рожу… – Солдат морщился и пыхтел. – В сердце, сука, метил, но я услышал звук и начал поворачиваться – вот клинок и вошел наискосок… Вроде бы высокий был, повыше меня… И вот еще – лях он, по-ихнему матерился. Ударил меня и прошептал: сдохни, мол, москаль, курва мать…

Понимающе покивав, Георгий глубокомысленно изрек: дескать, братья-славяне нам еще долго гадить будут.

Вернулись три солдата Литовского полка, доложившие, что гад, ранивший их товарища, махнул через ограду и скрылся в переулках. Для очистки совести Роман организовал прочесывание окрестностей, но ни в саду, ни в прилегающих улочках никого подозрительного не обнаружили.

Через час Подвойский построил охрану особняка, объявил благодарность и приказал возвращаться на вокзал. Духонина и его жену увезли в грузовике и разместили в штабном вагоне. Крыленко остался в Ставке под охраной войск, подчиненных Могилевскому городскому Совету и солдатскому комитету.