Новая власть не успела переименовать вокзал в Москве. Вокзал по-прежнему назывался Николаевским и станет Октябрьским только в начале двадцатых.

На перроне поезд с чекистами встречала делегация от множества организаций, занимавшихся борьбой с контрреволюцией. Член исполкома Моссовета товарищ Усиевич объяснил, что сегодня, 4 марта, планировалось объединить все отделы разных ведомств и образовать Московскую чрезвычайную комиссию.

– Отставить, – распорядился Петерс. – Две комиссии для одного города многовато. Ваши работники просто вольются в состав ВЧК. Вы подобрали помещение?

Как доложил Усиевич, Моссовет выделил для учреждений Совнаркома несколько больших строений, причем ведомству Железного Феликса досталось здание на Лубянской площади, в котором прежде располагались буржуазные страховые компании «Ллойд» и «Якорь».

В кузове грузовика рядом с Романом и Георгием устроился молоденький москвич Сергей Комаров. По дороге он рассказал, что успел повоевать в чине прапорщика на Западном фронте, после революции вернулся в Москву и состоял в военно-политическом отделе при штабе военного округа. Эта контора работала главным образом против внутренних противников большевистской власти. Кроме них с контрреволюцией боролись политотдел штаба Красной гвардии, специальный отдел Чрезвычайной следственной комиссии, а также другие организации.

– Ну и как успехи? – рассеянно поинтересовался Гога. – Много контры выявили?

– Кое-что накопали, – похвастался Комаров. – Третьего дня пьяный офицер раскричался в ресторане: дескать, скоро конец краснопузой сволочи настанет. Его арестовали, при обыске на квартире нашли важные документы. На допросе сознался, что состоит в организации «Солдат Отечества». Во главе – генералы, несколько крупных капиталистов и банкиров. Сегодня в пять вечера главари соберутся в доме купца Баркасова на Большой Бронной. Арестованный уверяет, что будут распределять деньги для боевых отрядов, собранные московскими богачами.

– Деньги – это важно. – Рома многозначительно посмотрел на Гогу. – Сами справитесь?

– Мы охотно примем участие в аресте и допросах, – подхватил Гога.

Они договорились провести, пока светло, разведку подступов к объекту. На этом интересная беседа прервалась, потому что колонна грузовых автомобилей прибыла на Лубянку. Площадь узнавалась не без труда – знаменитого здания НКВД – КГБ еще не было, «Детского мира» тоже, на углу Мясницкой раскинулась церквушка. Самое невероятное – в центре площади вместо памятника Дзержинскому был выстроен бассейн с фонтаном, и горожане черпали из него воду.

Роман машинально направился к самому большому зданию, но Сергей Комаров остановил его, сказав:

– Там наркомат иностранных дел обосновался. Нам вон в тот дом…

Почему-то в этой реальности ВЧК вселилось в трехэтажное здание, которое в будущем примет второстепенные службы госбезопасности. Пожав плечами, Гога и Рома зашли в указанный дом и выбрали для отряда две комнаты в дальнем конце первого этажа. Левантов поставил пулемет на подоконник и прикидывал, как простреливать обе улицы. Бойцы рассуждали: мол, диван всего один, то есть спать придется на полу и письменных столах, но Комаров заверил, что завтра мебель обязательно подвезут.

Петерс уже проводил совещание с московскими товарищами, распределяя сотрудников по отделам. Тем временем отряд отвели в столовую, где накормили макаронами по-флотски. После кормежки бойцы вернулись на Лубянку, а Георгий, Роман и Комаров отправились на Большую Бронную, прихватив красногвардейца Щербинина.

Свернув с Тверской, Гога тоскливо поглядел на крохотные домишки на месте, где в его времени громоздилась самая большая в Европе забегаловка «Макдоналдс». Рома тоже не узнавал улицу, пока не увидел пятиэтажный дом. Комаров подсказал:

– Это доходный дом, построен после уличных боев пятого года. Особняк Баркасова – соседний.

Возле обнесенного решеткой особняка прогуливалась подозрительная личность. Судя по характерной выправке – офицер.

– Они выставили караульного, – предупредил Рома. – Играем, черт побери. Постарайтесь не забыть свои роли.

– Постараемся, господин лейтенант. – Сергей Комаров не без труда согнал улыбку с лица.

– Слушаюсь, ваше благородие, – хмыкнул Щербинин.

Мужик в овечьем тулупе, фланируя вдоль угла ограды, исподтишка рассматривал прохожих. Руки он прятал в карманах – наверняка держался за рукоятку пистолета или револьвера. Чекисты прошли мимо него, скользнув равнодушными взглядами.

Остановившись в десятке шагов от предполагаемого офицера, Георгий обратился к Сергею:

– Скажите, подпоручик, нет ли поблизости других доходных домов, существовавших в девяностые годы?

– Дальше должны быть, господин штабс-капитан. За синагогой, на Малой Бронной. А здесь больше частные дома, небедная публика жила, пока краснопузые не пришли.

– Вы бы потише лаялись, ваши благородия, – обидевшись на «краснопузых», упрекнул товарищей Щербинин. – Не приведи господь, услышит кто-нибудь. Вон, стоит какая-то сволочь.

С этими словами красногвардеец кивнул на караульного, с интересом слушавшего их разговор.

– Ах, оставьте, фельдфебель, – томно произнес Рома. – Это же наш брат. Несомненный офицер. Может быть, даже гвардеец. Тоже, как и мы, страдает от безбожной власти.

– Как знаете, господин лейтенант, – пожал плечами Щербинин. – Только нас в Охранном отделении приучили поменьше болтать.

Брат-офицер молниеносно повернулся к ним спиной, словно не замечал странных прохожих. Ничуть не разочарованный Рома кивком показал направление. Они прошлись вокруг пятиэтажного дома и обнаружили калитку в ограде купеческого особняка.

Прислуга доходного дома настороженно следила за подозрительной компанией в составе матроса, солдата и двух штатских в кожаных куртках. Наконец из подъезда вышел мужчина лет пятидесяти в добротном пальто, который осведомился, чего желают добрые люди.

– У нас все бумаги в порядке, – заверил он. – Из районного совета проверяли…

– Не беспокойтесь, любезный. – Роман ободряюще улыбнулся. – Понимаете, милостивый государь, батюшка покойный рассказывал, будто раньше где-то здесь наш дом стоял. Вот и хочу, понимаете, найти то самое место. Не знаете ли вы, чьи дома тут прежде стояли?

– Прежде? – Собеседник удивленно смотрел на матроса и его спутников.

– Ну, скажем, лет двадцать или двадцать пять тому назад.

– Двадцать пять лет назад здесь стоял другой доходный дом, поменьше. Году в девятьсот втором пожар случился. Поговаривали, что прежний хозяин, разорившись, сам поджег развалюху, чтобы страховую премию получить. А после войны с япошками этот дом построили.

– Благодарю, любезный, вы нам несказанно помогли.

Вежливо кивнув, Рома зашагал по направлению к Тверской. Возле баркасовского дома стояли уже двое. Прежний охранник в тулупе показывал другому, одетому в офицерскую шинель со споротыми погонами, на подходивших чекистов. Четверо прошли мимо двоих, печатая шаг. На углу Тверской они резко повернулись, обнаружив увязавшегося следом незнакомца в шинели. Комаров схватился за кобуру, но Гога остановил его, приблизился к растерявшемуся преследователю и прошипел:

– Пшел вон, скотина. Замечу, что следишь за нами, – башку прострелю.

– Виноват, я вовсе не собирался…

Застигнутый врасплох обладатель шинели поспешно юркнул в подворотню. На следующем перекрестке Рома снова проверился, но наблюдателя не заметил.

– То ли оторвались от «хвоста», то ли за нами пустили профессионала, – резюмировал Рома.

– Какого хвоста? – удивился Комаров.

О сыскной работе парень явно даже поверхностных знаний не имел. На всякий случай – вдруг действительно за ними опытный филер следит – Рома потребовал, чтобы Сергей провел их дворами. Поплутав четверть часа и не обнаружив признаков слежки, они двинулись на Лубянку.

После обеда Рома задумчиво заявил: мол, сектор обстрела неудачный получается, надо бы переместить пулемет повыше. В пустой комнате на третьем этаже Гога настороженно поинтересовался:

– Чего ты вынюхивал? Загривком чую, что-то замышляешь.

– Уходим сегодня, – мрачно сообщил Рома. – Оставаться здесь для нас – верный каюк.

Исполнив забавную пантомиму, корча смешные рожицы, Гога признал:

– Ты прав, бледнолицый брат. Скоро на севере высадится английский десант, на востоке – пиндосы с япошками. Пора делать ноги в спокойные времена.

– Тоже веский довод, хотя имеются более важные причины. Но сначала объясни, почему ты называешь американцев «пиндосами»?

Вопрос поставил представителя следующего столетия в неловкое положение. Гога задумался, формулируя ответ, и заговорил не слишком складно, сбиваясь на ненужные подробности:

– Ну ты понял уже, наверное, что среди киберманьяков сложилась некая субкультура олбанско-падонкафского языка. При мне начиналось формирование субкультуры кровавого белорусского варгейминга на почве игры в World of Tanks, но это совсем другая история… Короче, субкультура предполагает определенную мифологию. Так, согласно легенде, далеко за морем есть варварская страна, в центре которой стоит храм злых сил под названием Пиндагон. От этого капища страна получила название Пиндостан, а дикие аборигены, справляющие кровавые ритуалы в Пиндагоне, соответственно пиндосы.

– Смешно… – Несмотря на крайне напряженную обстановку, Роман улыбнулся. – Иными словами, пиндосов ты не любишь столь же сильно, как и коммунистов.

– Нашел время выяснять отношения! Меня тошнит от общества потребления, меня тошнит от идеи братства народов, потому что я видел, как братские народы режут ближних своих во имя того самого общества потребления!

– И тем не менее, ты уважаешь Сталина…

– Да, уважаю, хоть он и коммунист. Виссарионыч оказался самым благоразумным в этой компании. Он был прагматиком и стал последним императором Северо-Восточной Евразии. Повторю, если ты с первого раза не фтыкнул: считаю своим долгом способствовать возрождению величайшей сверхдержавы всех эпох и народов!

– Значит, в этом у нас разногласий не будет.

– Не будет. – Гога шумно выдохнул, поскольку перевозбудился во время короткого пребывания в серьезном состоянии. – А теперь поведай мне, большевик, почему торопишься покинуть родную для тебя революционную эпоху?

– Почему? – Роман развел руками, печально улыбнувшись. – Все просто. Завтра в Москву приедет Дзержинский. Рано или поздно, а скорее рано, чем поздно, Железный Феликс захочет проверить мою легенду о мнимой работе в московском подполье. И тогда окажется, что никто из московских большевиков меня не знает, что никто не командировал меня в Кронштадт, что…

Снова помрачневший Георгий закончил его фразу:

– …что тебя надо расстрелять как провокатора. И меня с тобой за компанию… Ты прав, надо уходить. А при чем тут доходный дом?

– Неохота далеко тащиться ночью с чемоданами.

На лице Георгия легко читалось намерение переспросить: почему, мол, ночью и с какими чемоданами. Топот шагов в коридоре заставил его отложить вопросы. В комнату заглянул Комаров и пригласил вниз на совещание перед операцией.

После выступления московских чекистов попросил слова Гога, доложивший соображения о возможности проникнуть в дом через неохраняемый черный ход. Затем пришельцы из будущего объяснили предкам, что такое «бесшумно снять часовых». К счастью, среди бойцов московского отряда нашлись два ветерана мировой войны, служившие в отряде лазутчиков, – оба прекрасно владели навыками рукопашного боя. Петерс подчинил их Роме с Гогой, поручив убрать внешнюю охрану особняка.

Безусловно, помощник председателя ВЧК знал, что Дзержинский почему-то доверяет Мамаеву и Левантову. Тем не менее, Петерс осведомился подозрительно:

– Что за игру в бывших офицеров затеяли вы сегодня утром?

– Виноват, Ян Христофорович, игра не вышла, – покаялся Рома. – Надеялся, что нас примут за своих и пригласят.

Немного подумав, Петерс признал, что идея была неплоха.

– Вы, как я слышал, опытный конспиратор, – как бы невзначай вспомнил помощник председателя. – Встречались уже с товарищами по работе в Москве?

– Времени не было, – сделав честное лицо, поведал Рома. – Завтра надеюсь повидаться.

– Обязательно навестим ваших друзей. – Петерс изобразил гримасу фальшивого дружелюбия. – Феликс Эдмундович просил передать им благодарность. Вы – просто находка для Комиссии.

– Будем счастливы! – радостно воскликнул Гога. – Товарищ Роман обещал познакомить меня с товарищем Покровским.

По его приторной улыбке было видно, что Гога больше не колеблется и готов покинуть опасное время, не дожидаясь неминуемого разоблачения. Не снимая с лица маску беззаботного энтузиазма, он вышел из здания и залез в кузов грузовика. Кто-то спросил, почему он не взял пулемет, и Гога, сверкая все той же глуповатой улыбкой, отмахнулся и сказал: мол, при штурме дома пулемет будет мешать.

Уже в кузове они хлебнули немного водки, чтобы придать достоверность предстоящему спектаклю.

Отряд покинул автомобили за три квартала от особняка. К объекту выдвигались по разным улочкам, но в семь вечера все группы сосредоточились вокруг здания. Роман, Георгий, Комаров, Щербинин, два лазутчика-ветерана шли по знакомому маршруту со стороны Тверской, пьяными голосами распевая «Варшавянку». Возглавлявший группу чекист Борис Ашкенази, он же непосредственный начальник Комарова, аккомпанировал на гармошке, еще два сотрудника военно-политического отдела тащили третьего, который умело изображал крайнюю степень нетрезвости.

Перед калиткой в ограде дома купца Баркасова прогуливались трое – к уже знакомым охранникам прибавился третий, одетый в полушубок и папаху. Рома бросился обнимать офицера в тулупе, рыгая сивухой и бормоча пьяным голосом:

– Дружище, брат мой, вы должны выпить за здоровье его величества…

Офицер зашипел на него: дескать, прекратите безобразничать. Тут навалились лазутчики, и в считаные секунды все караульные лежали на снегу со связанными руками и с кляпами в нужных местах.

Группа Ашкенази вошла во двор через калитку, со стороны доходного дома вливалась другая группа чекистов, возглавляемая сотрудником следственной комиссии левым эсером Григорием Тамарченко. Из ближнего переулка уже поспешали красногвардейцы во главе с Назаром Селютиным.

Дверь особняка оказалась незапертой. Ашкенази махнул рукой, Комаров и другие московские чекисты вошли первыми, из дома послышалась шумная возня, хлопнули выстрелы – судя по звукам, из разных стволов. Роман и Георгий ворвались, толкаясь, через парадную дверь. На полу вестибюля лежал ничком человек в мундире, под ним расплывалось на паркете кровавое пятно. Один из московских чекистов сидел на корточках, держась за простреленный бок, другой оперативник суетился, пытаясь помочь раненому товарищу.

Вестибюль наполнялся людьми, Ашкенази и другие чекисты направились к широкой мраморной лестнице, ведущей на второй этаж, а красногвардейцы топтались на месте. Внезапно сбоку затрещали винтовочные и пистолетные выстрелы, потом за кадкой с пальмой отворилась дверь. Все винтовки немедленно обратились в ту сторону, но из двери показался знакомый красногвардеец московского отряда.

– Одного подстрелили, второй наверх убежал, – сообщил он.

Ашкенази, стоявший на нижней ступеньке главной лестницы, приказал москвичам осматривать все комнаты первого этажа, а питерскому отряду следовать за ним. Он первым начал подниматься, но сверху раздались выстрелы, чекисты открыли ответный огонь и бросились вверх по ступенькам. Отряд устремился за ними, поднимая винтовки.

Прибывшие из будущего хронокорректоры ступили на лестницу, когда на мраморных ступенях уже корчились смертельно раненные чекист и красногвардеец. Запрокинув головы и вытянув сжимавшие оружие руки, они поднимались спина к спине и стреляли по защитникам особняка. Рядом шли бойцы Селютина, непрерывно палившие из мосинских трехлинеек. Им отвечали выстрелами несколько офицеров, стоявшие вдоль перил на втором этаже. Кто-то упал рядом с Романом, почти тотчас же один из офицеров, взмахнув руками, выронил револьвер, перевалился через ограждение и рухнул вниз.

Взяв на прицел другого заговорщика, Роман без перерыва давил спусковые крючки, выпуская пули из обоих стволов. Пятый или шестой выстрел достиг цели, офицер скрючился и медленно осел на пол, бессильно свесив руку между столбиками перил. Двое других продолжали стрелять, пуля просвистела рядом – совсем как в зеленке под Кандагаром.

Мелкими шажками, бочком, нащупывая ногами ступеньки, они добрались до площадки между этажами, и дальше можно было двигаться лицом вперед. Роман непрерывно стрелял, опустошая запас патронов в магазине и барабане, рядом с ним, на расстоянии шага, стрелял с обеих рук Георгий. Шедшие первыми чекисты уже поднялись на последние ступени, один из них упал на бок, но продолжал стрелять.

Внезапно стрельба прекратилась – все, кто пытался оказать сопротивление, были убиты. В наступившей тишине был слышен только истеричный женский визг.

Как выразился Ашкенази, чекисты взяли богатый улов: два генерала, девять полковников, десяток банкиров и коммерсантов, чемоданы золотых монет и ассигнаций, кипы документов со списками заговорщиков и планами восстания. В первых эпизодах обыска Роман и Георгий не участвовали, посчитав более важным перевязать плечо Щербинина. Пуля скользнула, не задев кость, но кровь текла обильно. Архип беззлобно матерился, пока его поливали йодом и заматывали бинтами, и повторял: мол, не беспокойтесь, на мне заживет само, как на кобеле.

Усадив Архипа на диван охранять гору деньжищ, хронокорректоры присоединились к обыску, имея в виду собственные интересы. В хозяйской спальне они нашли богатый гардероб, который никак не мог принадлежать одному человеку. В шкафах висели костюмы разных фасонов и размеров. После недолгих поисков Рома и Гога подобрали себе приличную одежду – пиджаки, жилетки, брюки, рубашки с идиотскими воротниками, галстуки, белье, носки, ботинки и штиблеты. Нашлись также зимние пальто английской шерсти и теплые меховые шапки-пирожки.

Заглянувший в комнату Ашкенази осведомился строго:

– Чем вы тут занимаетесь?

Гога отрапортовал, вытянувшись по стойке «смирно»:

– Обнаружен обширный запас мужского платья. Не иначе гады готовили сменные наряды для конспиративного переодевания.

– Надо же, интересная догадка… – опешил чекист. – Только вы тут побыстрее заканчивайте. Надо увозить арестованных, а в новом здании камеры для заключенных пока не оборудованы. Даже не знаю, что делать.

Ответ был уже готов, и Рома коварно предложил:

– Можно запереть кое-кого в подвалах этого дома. Временно, пока на Лубянке тюрьму не оборудуют. Мы останемся, покараулим. Заодно денежки пересчитаем. И, если позволите, мы допросим жандармского полковника. Руки чешутся поговорить по душам с этой сволочью.

– Позволю, только вы руки сильно не распускайте. – Ашкенази хохотнул, однако потом понял, что сказал ему матрос Мамаев, и недоуменно переспросил: – В каком смысле «денежки пересчитаете»?

– А как же! – Рома сделал большие глаза. – Деньги обязательно пересчитать надо. Посадим за это дело Архипа. Как-нибудь с одной рукой управится.

– Ну валяйте. – Чекист был в растерянности, потому как идея пересчета захваченных средств не укладывалась в его представления. – Только сначала помогите своим товарищам погрузить оружие в автомобили.

Оружия в особняке нашлось много, хватило наполнить кузов грузовика: сотня винтовок, новенькие револьверы в смазке, даже четыре «максима» и три «льюиса». Порывшись в патронных коробках, Рома и Гога пополнили свои запасы, подобрав патроны нужных калибров.

Когда машины с арестованными, ранеными чекистами, конвоем и трофеями взяли курс на Лубянку, в зале стало непривычно безлюдно. Тамарченко уехал, за старшего остался Ашкенази, а порядок поддерживал обескровленный взвод Селютина.

– Троих наших убили гады, – пожаловался Назар. – Почти никого не осталось на вахте.

– Ты не представляешь, как мне жалко наших ребятишек, – совершенно искренне сообщил Рома. – Бывает, заснуть не могу. Как живые стоят перед глазами Батя, Саня и другие.

Дымя громадной неуклюжей самокруткой, появился Ашкенази, приказавший не бездельничать, а помочь Комарову наверху.

Наверху, то есть на втором этаже, нашлась библиотека – много шкафов с книгами и документами. Комаров восторженно гладил пальцами тисненные золотом книжные корешки, другой чекист просматривал бухгалтерские книги купца Баркасова. Роман, с детства страдавший обостренной библиофилией, не смог удержаться и отобрал несколько прекрасно изданных томов по истории русской армии, флота, Русско-японской и мировой войн. Полюбовавшись отличными иллюстрациями броненосцев и крейсеров, он присоединился к Гоге, поинтересовавшись:

– Что за бумаги рассматриваешь?

– Похоже, нашел документы главных заговорщиков… Вот, полюбуйся, мой тезка был главным казначеем этой шайки.

Он показал Роману плотный бумажный лист с печатью – подписанный Николаем Первым указ о подтверждении княжеского звания некоего Михаила Исаакова сына Лобханидзе-Шадури. В той же папке лежали паспортные книжки Лобханидзе-Шадури Георгия Ивановича, рожденного в Батуме 3 апреля 1873 года. Паспорта были выписаны в 1892, 1897, 1902, 1910 годах. Имелся также документ от 24 ноября 1901 года об увольнении со службы воинской поручика инфантерии Лобханидзе-Шадури Г. И.

– Любопытно, – равнодушно бросил Роман. – Пошли, займемся счетоводством.

На лестнице Гога сказал удивленным шепотом:

– Ты чего, соучастнег, с небоскреба навернулся? Кирпичи бумажные таскаешь по три пуда каждый, а простых вещей не понимаешь. Для меня проблема документов решена. Буду грузинским князем.

– Умно придумал, – признал Роман. – Я сразу ниасилил, как у вас в Бобруйске говорят… А книги жалко бросать. Скоро эта реальность изменится, и книги останутся единственными свидетельствами о сгинувшей Вселенной.

– Почему? Ну да, книги ведь с нами в прошлое отправятся… Сложна логика хронокоррекции.

С этим трудно было не согласиться.

На первом этаже, сидя на диване и положив ноги на чемоданы, спал Архип. Хронокорректоры растолкали красногвардейца, вывалили деньги на стол и попытались отыскать банкноты и купюры, выпущенные двадцать лет назад или раньше. Оба были безмерно разочарованы, обнаружив, что большинство купюр имеют дату не раньше 1909 года. Удалось найти лишь несколько бумажек в десять и двадцать пять рублей выпуска 1898 года – всего набралось сотни полторы.

Гога мерзко сквернословил на падонкафской фене, а Рома на всякий случай – мало ли в какое время занесет – отсортировал по дюжине дензнаков достоинством в двадцать пять, сто и пятьсот рублей, выпущенных между японской и германской войнами.

– Золото! – неожиданно громко выкрикнул без пяти минут грузинский князь Гога.

Они принялись сортировать золотые монеты и отыскали немалое число империалов и полуимпериалов. Старые монеты были достоинством в десять рублей, а после реформы 1897 года появились монеты в пятнадцать и семь с полтиной. Щербинин, удивленно следивший за действиями нумизматов-самоучек, обрадовал их известием:

– Старые кругляши в десять целковых после реформы тоже стали пятнадцать стоить.

– Любопытно, – с мрачным видом процедил Рома. – Надо будет разобраться.

Деньги и книги погрузили в чемоданы и унесли на первый этаж, в гардеробную. Заперев дверь, пришельцы из более не существующего будущего двинулись к лестнице в подвал, где наткнулись на Ашкенази.

– Будете жандарма допрашивать? – осведомился чекист. – Ну, я вас предупреждал, чтобы лапам волю не давали. Я возвращаюсь на Лубянку, за старшего останется Комаров. Через часок подъедет Гриша Тамарченко, сдадите ему хозяйство. Вы, как я слышал, бывалые фронтовики. Вот поможете Гришке наладить охрану особняка, потом отдыхайте. Понятно?

– Так точно! – гаркнули хронокорректоры.

Когда начальник опергруппы скрылся за поворотом, они попросили знакомого матроса из их взвода отпереть подвал. Арестованный с унылым лицом сидел на деревянной лавке среди изобилия съестных припасов и пил вино из бутылки, закусывая ветчиной. Когда вошли Роман и Георгий, он как раз отрезал очередной ломоть большим складным ножом. Лицо жандарма перекосилось испугом, он выронил нож и жалобно спросил:

– Вы пришли меня расстрелять?

Наведя на полковника браунинг, Рома приказал встать и отойти от стола. Затем он взял и сунул себе в карман нож, после чего сообщил примирительно:

– Не спешите, полковник. Пока только допрос.

– И ужин, – добавил Гога. – Я проголодался.

В подвале витал умопомрачительный аромат, с потолка свисали гроздья копченых окороков и колбас, вдоль стен стояли ящики с винными бутылками и объемистые бочки. Рома почувствовал, что тоже проголодался, но первым делом отдал солидную порцию снеди часовому, поручив по-честному разделить между бойцами. Потом он сел на табурет и немножко подкрепился.

– Я почему-то вспомнил, как Портос застрял в каком-то трактире, когда они прорывались в Лондон за подвесками, – сказал Гога, расправляясь с колбасой. – Вино неплохое.

Не прекращая трапезы, они выяснили, что полковника зовут Кириллом Алексеевичем, что фамилия его Хворостов, что вовсе он не полковник, а всего лишь подполковник, и что служил он последние десять лет по линии контрразведки. Заискивающим голосом жандарм заверил, что с политическим сыском не связан, то есть арестами революционеров не занимался, а в заговор впутался по глупости, раскаивается и готов сотрудничать с новой властью.

– Господа, то есть граждане, я сохранил досье на десятки иностранных шпионов – не только германских, но также французских, английских и прочих, – торопливо говорил Хворостов. – Я буду полезен. Я много знаю о той роли, которую сыграла агентура Антанты в свержении романовской династии. Я смогу научить ваших сотрудников важным навыкам, ведь они даже не обыскали меня толком, нож в сапоге не нашли…

– Разберемся! – сурово рявкнул Рома. – Дадим вам бумагу – напишете собственноручное признание и явку с повинной. Возможно, заслужите прощение.

Дожевав окорок, он вытер жирные руки о бушлат, разобрал пистолет, разложив на столе детали, и занялся чисткой оружия. Подполковник, немного приободрившись, наблюдал за его действиями, затем проговорил со странной улыбкой:

– Какое мистическое совпадение – точно такой же браунинг был у Гаврилы Принципа. Я присутствовал в Сараево в тот проклятый день. Увы, опоздал буквально на полминуты…

У подполковника, наверное, нервы расшалились, индуцировав повышенную разговорчивость. Кирилл Алексеевич взахлеб рассказывал, как офицеры внешней контрразведки – сам он тогда был ротмистром – пытались предотвратить покушение, даже схватили одного члена «Молодой Боснии» с бомбой, но скотина Принцип успел разрядить свой браунинг во Франца-Фердинанда.

Пусть выболтается, подумал Роман. Он закончил чистку пистолета, набил обойму патронами, потом перезарядил наган и строго сказал:

– Об этом поговорим позже, когда прочитаем ваши показания. В данный момент нас интересуют иные сведения.

Сбитый с толку жандарм послушно давал ответы, совершенно не понимая, с какой радости чекисты выясняют, как выдавались паспортные книжки и какие деньги были в обращении двадцать лет назад. Он также припомнил недавно помершего старичка Никиту Варфоломеича Пивоварова, легендарного мастера по части изготовления фальшивых документов. Почти сорок лет – с короткими перерывами по случаю тюремных отсидок – Пивоваров снабжал липовыми дипломами ленивых купеческих сынков, обеспечивал паспортами террористов-народников и бежавших с каторги карточных шулеров.

– Пожалуй, я первый его арестовал, – улыбаясь, признался Хворостов. – В декабре, дай бог памяти, девяносто восьмого. Я тогда молоденьким поручиком был, но сумел разоблачить матерого волка…

Хронокорректоры в два голоса перебили поток воспоминаний, потребовав отвечать по существу. Кирилл Алексеевич покорно припомнил адрес, по которому проживал Никита Пивоваров осенью 1898 года. Подполковник даже воспроизвел сложный дверной стук, без которого Никита Варфоломеич не стал бы разговаривать с гостем. Георгий потренировался, как надо стучать, записал адрес и протянул жандарму чистую канцелярскую тетрадь.

– Премного благодарствуем. – Рома натужно пытался придерживаться старорежимной лексики. – Ну, занимайтесь эпистолярным творчеством, а мы пойдем. Скоро появится товарищ Тамарченко, отдайте бумаги ему.

На лице Хворостова снова появился страх. Он проговорил запинаясь:

– Я видел его, когда вы ворвались в дом. Прошу, не выдавайте меня этому человеку…

– Вы его боитесь? – удивился Гога. – В чем причина, подполковник?

– Он был моим агентом… Герш Тамар после крещения стал Гришкой Тамарченкой, возглавлял еврейский погром в Кишиневе… – сбивчиво забормотал Кирилл Алексеевич. – Был арестован за убийство семьи раввина, завербован и внедрен в эсеровскую организацию. Он выдал немало подпольщиков, а после февральской катастрофы убил многих офицеров, знавших о его тайной работе на охранку. И меня убьет, как только…

Засмеявшись, Рома погрозил пальцем перепуганному жандарму.

– Ах, дорогой Кирилл Алексеевич, а говорили, что не работали по революционному подполью. Ладно, не переживайте, не выдадим вас Тамару на расправу.

Караул у дверей подвалов, превращенных в камеры предварительного заключения, сменился, но стояли тут по-прежнему знакомые матросы-большевики. Роман и Георгий настрого велели не пускать Тамарченку к Хворостову, сославшись на распоряжение товарища Петерса. Затем они повторили этот приказ Селютину.

В гардеробе они натянули на грязные, давно не мытые тела найденные костюмы, кое-как повязали галстуки непривычной конструкции. В чемоданы сложили книги и большую часть золота, свободное место заполнили своим солдатско-матросским обмундированием, запасными сорочками и бельем. Гибкие пластины мультифункционалов извлекли из потайных карманов и, свернув в трубочки, спрятали во внутренние карманы пиджаков. Надев пальто, в последний раз обсудили маршрут и снова согласились переместиться в раннюю осень 1898 года – оптимальное время, в котором имели шанс выполнить задуманное.

Они уже подтащили багаж к черному ходу во двор, когда услышали шум ожесточенной перебранки. Скинув пальто и переложив пистолеты – от греха подальше, к стрельбе поближе – в боковые карманы пиджаков, хронокорректоры вернулись в подвал.

Разъяренный эсер Тамарченко как раз взбегал навстречу по лестнице, громко вопя:

– Где эти проклятые питерцы?! Расстреляю к бениной маме!

Увидав нацеленные на него стволы, Тамарченко сбавил обороты, заговорил совсем вежливо:

– Вы что, товарищи, остыньте. Я же получил приказ допросить этого держиморду, а матросы не пускают. Про ваше указание талдычат.

Он с недоумением смотрел на двух небритых верзил, нарядившихся в приличное платье.

– Глупо выглядим? – понимающе переспросил Гога. – Ничего не поделаешь – Ашкенази распорядился. Сейчас автомобиль прикатит, нас отвезут на конспиративную квартиру. Мы будем изображать гонцов от Корнилова. Типа мы приехали с Кубани, привезли полные чемоданы денег и директивы для мятежников.

Роман добавил, импровизируя:

– Пока мы будем лапшу на уши вешать, подтянутся Петерс, Ашкенази, другие чекисты и возьмут всех контриков тепленькими.

– Мне про то ничего не говорили, – проворчал Тамарченко.

– Так тебе не доверяют, – объяснил Гога. – Большевики вообще эсерам не доверяют.

Гришка возмутился, обозвал Ашкенази «жидовской мордой», но Гога успокоил антисемита-выкреста:

– Мы за тебя замолвим словечко… Помоги дотащить чемоданы до калитки да постой с нами, пока мотор не появится. А там делай что душе угодно – жандарм твой.

Идея пришлась эсеру по душе. Гришка безропотно перенес тяжеленные чемоданы на тротуар. Стоявшего у черного хода часового Георгий отпустил в дом – погреться с полчасика. Тем временем Тамарченко прорвало.

– Много ваши большевики о себе воображают! – раскричался чекист-провокатор. – Есть только одна настоящая революционная партия – мы, левые эсеры. Большевики без нас ни на что не способны…

Тамарченко пустился в воспоминания о славных днях прошлогоднего февраля, когда он ломал кувалдой головы офицерам на балтийских кораблях. Гришка так увлекся своими байками, что не заметил, как его собеседники выхватили из карманов пистолеты.

Вскоре после полуночи возле особняка притормозили автомоторы, и в дом быстрым шагом вступили взволнованные Дзержинский, Ашкенази, Петерс и верный Адам со своими боевиками. Раненый Архип, спавший на горе банкнот, спросонок не мог понять, о чем спрашивают председатель и его свита. Потом наконец сообразил ответить:

– Виноват, товарищи, не знаю. В последний раз видел их, когда пошли в подвал допрашивать жандарма.

Спускаясь в подземные хоромы Баркасова, Петерс возбужденно говорил:

– Сразу мне подозрительными показались. Неправильно говорили, как будто иностранцы учили русский язык по книжкам. Жаль, не успел с утра поспрашивать про них в Московском комитете партии. Буквально перед вашим приездом мне доложили, что никто не знает никакого журналиста Мамаева.

– А мне Мамаев про подпольную работу в Москве ничего не рассказывал, – поспешил вставить Ашкенази, повторявший эти сведения уже неизвестно который раз. – Выдавал себя за балтийского матроса.

Часовые на посту в подвале доложили: мол, Роман и Гога действительно допрашивали жандарма, но потом заперли дверь и распорядились открыть только товарищу Ашкенази. Последний сразу догадался, в чем дело, и простонал отчаянно:

– Они замочили важнейшего свидетеля.

– Я им поначалу поверил, – покаянно сознался Железный Феликс. – Их советы казались вполне правильными…

Часовой отпер замок, чекисты ворвались в хранилище вин и колбас. Подполковник Хворостов сидел на той же лавке, усердно скрипя карандашным грифелем. После недолгого выяснения событий, происходивших здесь два часа назад, ситуация запуталась окончательно. Дзержинский рассеянно просмотрел собственноручное признание подполковника, вздрогнул и стал читать внимательнее.

– Что-то важное? – насторожился Петерс.

– Архиважное, как любит говорить Владимир Ильич… – Дзержинский захлопнул тетрадь и вернул Хворостову, проговорив: – Продолжайте, подполковник. Я позабочусь о вашей безопасности.

Когда они вернулись в гостиную, сильно взволнованный Назар Селютин сообщил, что возле черного входа найден застреленный наповал труп товарища Тамарченко. По словам взводного, с улицы постоянно доносятся звуки стрельбы, поэтому никто не обратил внимания на треск выстрелов поблизости. Пробормотав: мол, Тамарченко все равно ждала пуля за измену делу революции, Дзержинский отправился на место происшествия.

Тамарченко лежал на боку, раскинув руки. Назар, нахватавшийся от тех же Мамаева и Левантова детективных уловок, доложил, что покойник получил две пули в сердце с малой дистанции, после чего помер без криков и мучений. Затем настырный Селютин прошел по следам, натоптанным на повалившем с вечера снегу, и опешил. Получалось как бы, что подозреваемые недолго стояли в двух саженях от калитки, а потом просто исчезли, оставив несколько вмятин от обувки и тяжеленных чемоданов.