Маша

Сегодня с самого утра весь наш класс гудел, как растревоженный улей, обсуждая удивительную новость. Танцевальный коллектив «Первый шаг», целиком и полностью состоящий из учеников нашей школы, успешно прошел отборочный тур для участия в новом телевизионном развлекательном шоу и совсем скоро начнет состязаться с коллективами из других городов в прямом эфире на одном из центральных каналов страны! Передавая друг другу ссылку с этой информацией, одноклассники то и дело отрывались от телефонов и поглядывали в мою сторону, некоторые – со злорадством, а другие – с нескрываемой жалостью. Еще бы, ведь я пробовалась в «Первый шаг» дважды и оба раза с треском провалилась.

И вот теперь они там радуются первому большому успеху, а я…

Впрочем, я уже привыкла к провалам, ведь мои беды начались давно, а точнее, девять лет назад, когда я впервые вживую увидела настоящий балет и на всю жизнь загорелась мечтой танцевать на сцене.

В том году к нам в городок приехала на гастроли довольно известная балетная труппа, и маме удалось достать четыре билета, поэтому мы пошли в театр всей семьей: родители, мой старший брат Шурик и я. Не помню, что именно тогда исполняли артисты, помню только таинственный синий полумрак зала и мягко мерцающие звезды из стекляруса, вышитые на легких белых занавесях, а еще – целую толпу маленьких балерин с крохотными ножками и изящно изогнутыми ручками, которые семенили, то собираясь в толпу, то разбегаясь в разные стороны. Никогда не забуду прекрасного мальчика – настоящего принца, – который легко прыгал по сцене, а в последнем подскоке взлетел и на секундочку замер в воздухе, и его подружку, порхающую, будто бабочка, и красиво умирающую в конце представления. А еще помню целое море высыпавших на сцену танцоров и сотни рук, колеблющихся, будто волны, под тревожную нервную музыку. Вдруг танцоры резко подняли широко раскрытые ладони и взмахнули ими, будто стая птиц взмыла над бушующим морем! Тут музыка замерла, и целое мгновение длилась напряженная звенящая тишина, а потом и она разорвалась громом бешеных аплодисментов.

Все это: звезды, полумрак, девочки-бабочки в белоснежных пачках, взлетающий в прыжке мальчик и люди, изображающие море, – как-то странно и больно затронуло мое сердце и навсегда лишило меня прежней детской беззаботности. Я ужасно, до дрожи захотела стать балериной. Теперь все мои мысли, чаяния и надежды крутились вокруг балета: я уговорила родителей купить мне несколько учебников по основам классического танца и заставляла маму читать мне их понемножку перед сном; я взахлеб слушала радиопередачи о балете и, не отрываясь, смотрела балет по телевизору в те редкие дни, когда его показывали по каналу «Культура». Каждое утро я делала особую зарядку: задирала ноги как можно выше, крепко держась за спинку своей кроватки, пробовала ходить на носочках и крутиться, повторяя про себя воздушное и торжественное, как пирожное с зефиром, балетное словечко «фуэте́». А вот слова «батма́н» я старалась избегать: оно напоминало мне отнюдь не балет, а летучую мышь, вернее, супергероя, который носит черный плащ, маску и смешные уши с кисточками.

Когда мне исполнилось семь лет, мама отвела меня к известному в нашем городе педагогу – преподавателю классического танца; она как раз набирала новую группу. Эта старенькая дама с челочкой и голубыми слезящимися глазами ласково поздоровалась со мной за руку, а потом отвела в просторный зал с балетным станком, зеркалами и фортепиано и попросила раздеться до трусов. Критически осмотрев меня с головы до ног, дама заставила меня подпрыгнуть, пройтись на носочках, сделать ласточку, а потом подвела к станку и принялась безжалостно сгибать и выкручивать мне руки и ноги. Я чуть ли не плакала от боли, но терпела, потому что очень хотела попасть в группу и боялась, что дама прогонит меня, если я закричу.

Наконец она оставила меня в покое и велела отойти от станка, нагнуться и коснуться ладошками пола. Я выполнила упражнение с опаской: слишком уж это просто. А вдруг она сейчас даст мне пинка, я не удержусь на ногах, и меня не примут, потому что я – слабая? Но дама не стала меня пинать, а велела одеться и отвела обратно к маме.

Провожая нас в коридоре, она много говорила о том, что я хорошая, крепкая и здоровая девочка, но, к сожалению, у меня «ручки и ножки как сосиски, короткая шея» и что-то там не так с грудной клеткой. Закончила свою речь она непонятным восклицанием: «Антропоме́трия, увы!»

Я тогда не понимала значения этого загадочного длинного слова – антропометрия, – но сразу догадалась, что меня не взяли, и всю дорогу до дома горько плакала. Я лила слезы и в автобусе – прямо на мамину кофту и в ее носовой платок, и дома – в спинку дивана, и за ужином – в куриную лапшу, и вечером – на папину шею, и даже ночью – в подушку, впервые в жизни напугав своего брата Шурика. Он, серьезный и притихший, чуть ли не до утра просидел у меня на краешке кровати и монотонно гладил по голове, как щенка.

На следующий день мама сказала: «Да не убивайся ты так! Ведь кроме балета есть и другие танцы!» – и отдала меня в танцевальную школу-студию неподалеку от нашего дома. Там тоненькая полуголая и очень смуглая преподавательница с резким и грубым мужским голосом посмотрела на меня, как на бревно, но все же записала в группу и на первом же занятии поставила в пару с самым крупным и толстым мальчиком, который не то что танцевать, а и ходить-то как следует не умел и за несколько минут напрочь отдавил мне ноги. При этом у него были потные ладоши, он толкал меня своим животом, пыхтел и постоянно дышал мне в лицо. Я отворачивалась и немного приседала, чтобы его дыхание на меня не попадало, но тогда преподавательница выключала музыку и начинала на нас кричать. Скоро мне это надоело, я подошла к ней и сказала, что хочу танцевать с кем-нибудь нормальным, а она начала ругаться, а толстый мальчик подошел и ткнул меня кулаком в бок.

Вечером я заявила удивленным родителям, что больше я в эту студию ни ногой, но мама заплатила за месяц вперед, поэтому пришлось мне туда ходить. Толстый мальчик больше не появлялся, но другого партнера для меня не нашлось, и приходилось танцевать с преподавательницей или сидеть на скамеечке, пока остальные дети репетировали вальс, фокстрот и ча-ча-ча.

Наконец этот мучительный месяц закончился, и я ушла из студии навсегда, а преподавательница – вот нахалка! – заявила моей маме, что с такими плечами и шеей, как у меня, надо не танцами заниматься, а плаванием или греблей на байдарке.

«Сама греби на своей байдарке!» – подумала я и постаралась выкинуть ее ехидный совет из головы.

Но все же разочарование и обида оказались настолько сильными, что я и думать не могла о танцах без внутреннего содрогания. Моя заветная мечта никуда не делась и продолжала жечь меня изнутри, но я потеряла уверенность в себе и больше не хотела заниматься в группе, по крайней мере до тех пор, пока не исправлю свои физические недостатки.

Прежде всего нужно было похудеть, чтобы руки и ноги перестали напоминать колбасные изделия. Ради этой благородной цели я бросила есть бутерброды с маслом, свою любимую жареную картошку, чипсы и мороженое. Каждый день после школы я заходила в детскую поликлинику: там у регистратуры стояли напольные весы и вечно толпились желающие взвеситься. Я покорно дожидалась своей очереди, взвешивалась, записывала свои килограммы в специальную тетрадку и уходила. Шли месяцы, а мой вес продолжал держаться на одной отметке, изредка опускаясь на полкило, но неизменно возвращаясь обратно.

Тогда я втайне от родителей отказалась от школьных завтраков и маминых обедов, а за ужином потихоньку перекладывала свою еду в тарелку Шурика – он теперь ходил в бассейн и, возвращаясь с тренировки, набрасывался на ужин с таким видом, будто не ел неделю. Уплетая мою порцию, Шурик смотрел на меня преданными благодарными глазами спасенного от голодной смерти сенбернара, а я натянуто улыбалась и с немой тоской провожала взглядом каждый кусочек, безвозвратно исчезающий у него во рту.

Между тем в мои сны стали приходить жареные поросята с букетиками зелени, бараньи котлеты на ножках в красивых бумажных розочках и толстобокие кремовые торты, а днем, пробегая мимо ароматной теплой пекарни и киосков с уличной едой, я невольно замедляла шаг, и сердце мое предательски пропускало удар.

Но даже муки голода показались мне пустяком в сравнении с пытками, которым я себя подвергала, чтобы удлинить свою короткую шею. Способ исправить этот врожденный дефект мне подсказала выставка африканского искусства в этнографическом музее, куда наш класс водили на экскурсию. Оказывается, африканские женщины с раннего детства носят на шее медные кольца, чтобы подчеркнуть свою красоту и благополучие, отчего их шеи становятся длинными, как у лебедя.

Медных колец у меня, разумеется, не было, но я нашла выход из положения: сплела себе жесткий шарф-хомут из обычной проволоки. По утрам я потуже затягивала этот шарф на шее и терпеливо носила его весь день, пряча под высоким воротником водолазки или свитера и снимая только вечером, чтобы не заметили домашние.

Перед сном, после того как мама целовала меня и выключала свет в спальне, я потихоньку пробиралась в темноте к своему школьному рюкзаку, доставала ненавистный хомут и вновь затягивала его. Бедная моя шея постоянно болела и чесалась, проволока царапала кожу, но я не сдавалась и продолжала мучиться, регулярно измеряя диаметр шеи рулеткой и занося данные в ту же тетрадь, где я вела учет сброшенным килограммам.

Весь этот кошмар закончился, когда наступило лето и нас с Шуриком отвезли на каникулы в деревню к бабушке. Бабуля каждый день жарила нам блинчики и поила очень жирным парным молоком, а хомутик мой, о котором родители и знать не знали, она нашла в первый же день и бросила его за печку. Я, как ни пыталась, не смогла его оттуда достать, а новый плести не стала.

В город я вернулась круглой, как колобок. Я так распухла от молока, что не могла влезть ни в одни штаны. О балете уже не могло быть и речи, и я с какой-то обреченной грустью навалилась на еду.

Но моя мечта не умирала и продолжала тревожить меня, лишая покоя и сна.

Как раз в это время Шурик увлекся хип-хопом. Ему исполнилось тринадцать лет, и родители отселили его от меня в отдельную комнатку, которая раньше была кладовой. Туда еле поместились старый продавленный диван, столик и шкаф-пенал. На пол постелили сшитый мамой махровый ковер, а стены Шурик заклеил постерами своих любимых музыкальных групп. Над диваном он повесил индейского ловца снов, а в углу установил видеокамеру. В новую комнату он меня не впускал, дверь всегда оставалась запертой, и я могла только догадываться о том, что происходит за стенкой, – оттуда постоянно доносилась ритмичная пульсирующая музыка и речитативы на английском языке. Сам Шурик не издавал ни звука, только топал и, судя по гулкому стуку, прыгал со шкафа.

Как-то, привычно просматривая на YouTube ролики с выступлениями разных танцоров, я наткнулась на ряд видеорепортажей из Шуриковой комнаты: этот тихушник лихо отплясывал на камеру в длинной футболке, штанах-афгани и с повязкой на лице типа Зорро. Но я, несмотря на всю его конспирацию, с первого взгляда узнала на видео наш махровый ковер. Под каждым роликом он ставил непонятные подписи: b-boying, krumping, dougie.

Не найдя значений этих слов в Оксфордском словаре, я загорелась любопытством еще сильнее и в один прекрасный день объявила Шурику, что его тайна раскрыта и, если он не объяснит мне, что такое dougie и не научит меня исполнять эти потрясающие зажигательные танцы, я все расскажу его одноклассникам и нашим родителям. Шурик, в принципе добрый и покладистый парень, повздыхал и согласился. Так я и начала обучаться уличным танцам под его неусыпным руководством, регулярно получая от своего несдержанного педагога подзатыльники и крепкие щелбаны.

Поначалу я просто старательно копировала Шурика, будто обезьянка, но потом увлеклась и начала слышать музыку, подстраиваться под нее и придумывать свои движения. Несколько раз Шурик брал меня с собой на репетиции каких-то взрослых парней, которые собирались в просторном и пыльном спортзале железнодорожного техникума (кто-то из них преподавал там физкультуру), включали музыку и танцевали до упаду, а в перерывах обсуждали, кто в каких клубах выступает и на какие мероприятия, вечеринки и фестивали они пойдут или поедут в ближайшее время. С Шуриком эти взрослые ребята обращались снисходительно и небрежно, то и дело гоняя его в столовку за едой и напитками. Но меня радовало, что они подробно отвечали на наши вопросы о хип-хопе, охотно давали диски с интересными записями и помогали разучивать новые танцевальные связки – в общем, держались вполне доброжелательно и не гнули из себя суперзвезд.

Именно там мы познакомились с нашим будущим лучшим другом Тимофеем. Тим был всего на полгода старше Шурика, но выглядел гораздо взрослее. Не знаю, за счет чего ему это удавалось. Скорее всего, такое впечатление создавали крепкие, как у профессионального качка, мускулы, длинные – до плеч – волосы и татуировка на левой ключице, а еще манера поведения: Тим вел себя дружелюбно, но спокойно и уверенно, как взрослый, и никогда не суетился и не болтал лишнего. Танцевал он очень хорошо, просто отлично, и постоянно нагружал свои выступления сложными акробатическими трюками, которые исполнял блестяще, словно прирожденный артист. Вскоре мы узнали, что он из цирковой семьи. Его родители были акробатами и работали в паре, а когда его мать умерла, отец начал выступать со старшей дочерью – семилетней Лизой. Тим тогда был еще младенцем и ходил пешком под стол, но, когда он подрос, в номер взяли и его. Тим выступал с семьей восемь лет, а после смерти отца бросил цирк.

– Надоело, – лаконично отвечал он, обрывая наши расспросы. Но как-то раз его прорвало: – Цирк – это только со стороны весело и интересно, а посмотрели бы вы, как мы вкалывали на репетициях! А травмы – сколько их было! Батя у нас – мужик суровый, сроду не жалел ни меня, ни Лизку, даже когда «колесо смерти» однажды рухнуло и мы с ней упали на манеж с двенадцатиметровой высоты – чудом не разбились! Он и не кормил-то нас досыта ни разу, чтоб мы не растолстели! И в школу мы не ходили – ездили с малых лет по городам, как цыгане. Я, как только батю похоронили, сразу Лизке сказал, что ухожу.

– А она? – затаив дыхание, спросили мы.

– А она теперь в Цирке дю Солей выступает, – гордо ответил Тим. – В прошлом году за акробата замуж вышла, значит, так и будет кувыркаться до седых волос.

Тим как-то заметил, что мне и Шурику для исполнения некоторых элементов танца не хватает гибкости, и взялся нас «растянуть».

– Если будет больно, не терпи, сразу ори! – серьезно заявил он мне перед растяжкой. – А то мышцы надорвутся.

Упражнения на растяжку оказались несложными и почти безболезненными, и я поначалу не придавала им особого значения, но через какое-то время почувствовала, как тело постепенно становится податливым, будто пластилин.

Тим решил не останавливаться на достигнутом и пообещал обучить нас кое-каким простеньким акробатическим трюкам. Для этого он повел нас в цирк и договорился со знакомым администратором, чтобы нам разрешили бесплатно тренироваться на их огромном батуте.

– Этот батут – самый большой в городе, – пояснил Тим. – На нем и дети из спортшкол тренируются, и фристайлисты, и паркурщики. Мало того, что нужно платить двести рублей в час, так еще и расписание неудобное: батут свободен только ночью. Я договорился, что мы будем приходить вечерком, часикам к десяти, и брать ключи от зала у охраны. Прыгать можно хоть всю ночь, главное, успеть сдать ключи охраннику до утренней пересменки.

Приступив к тренировкам на батуте, я впервые всем телом ощутила, что такое счастье в чистом виде. Мы приходили в темный, пропахший пылью зал поздним вечером, наврав родителям, что ночуем у друзей. Мальчишки тут же переодевались и забирались по лесенке на упругий батут, похожий на всплывшее из ночного моря брюхо огромного кита, а я бежала раздеваться за кулисы и очень торопилась, потому что боялась, что без меня обязательно произойдет что-нибудь интересное.

Поначалу мы просто дурачились: Шурик и Тим непременно начинали бороться, а я прыгала в сторонке, широко раскинув руки и зажмурившись. Я представляла себя то дельфином, бросающимся из темной морской глубины к бесконечно далеким звездам, то птенцом, который учится летать и раз за разом неуклюже падает вниз, то прекрасной прима-балериной, исполняющей ведущую партию в классическом балете. Разогревшись, мы приступали к тренировкам: Тим показывал какой-нибудь трюк, давал краткие пояснения, а мы с Шуриком пытались его повторить и конечно же падали. Я заметила интересную особенность: попрыгав несколько часов на батуте, перестаешь понимать, где у тебя руки, а где ноги и прочие части тела, – но это не страшно, а, наоборот, смешно.

Вымотавшись до предела, мы с Шуриком валились пластом, а Тим показывал нам класс, без устали и видимых усилий исполняя кульбиты, рондады и фляки, а в конце – обязательное тройное сальто вперед и назад. Потом мы ложились на батут – кто куда – и засыпали, а утром, потные, мятые, взлохмаченные, сдавали охраннику ключи и торопливо мчались в школу.

На первых уроках я обычно спала открыв рот и не реагировала не только на тревожные сигналы в виде пинков и тычков от соседа по парте, но и на пронзительный крик учительницы и оглушительный стук ее указки. В школу вызвали маму, и она, наслушавшись жалоб на мою необъяснимую сонливость, категорически запретила мне «ночевать у подруг». Но Тим и тут придумал выход из положения: он каким-то образом умудрился внести мою фамилию в список профессиональных гимнастов, которые по соглашению со спортшколой могли бесплатно тренироваться на батуте трижды в неделю: в понедельник, среду и пятницу, – и каждый раз встречал меня у входа в цирк и лично проводил мимо охраны.

К концу учебного года Тим, Шурик и я придумали свою танцевальную программу, отрепетировали ее и исполнили перед видеокамерой, а потом выложили запись в Интернет. Наше видео собрало полторы тысячи просмотров за неделю и десять тысяч просмотров за месяц: смотрели ученики нашей школы, смотрели любители хип-хопа из спортзала железнодорожного техникума, смотрели наши родители и с гордостью показывали ролик всем желающим и нежелающим. Наверняка смотрел его и кое-кто из коллектива Цирка дю Солей по горячим просьбам акробатки Лизы. В общем, мы прославились. Огорчало только одно: на записи этого видео я танцевала в спортивном костюме, спрятав непослушные рыжие волосы под бейсболку с длинным козырьком, и в результате ни одна живая душа не признала во мне девочку Машу из третьего «А»! В нашей школе так и говорили: «Танцуют Тимофей, Шурик и какой-то мелкий пацан». А доказывать им, что я – это я, как-то не хотелось: все равно не поверят.

– Не переживай, – утешал меня Шурик. – В следующий раз будешь танцевать без головного убора!

– Это не последнее наше видео, – соглашался Тим. – Еще прославишься!

Следующий придуманный нами номер был гораздо сложнее предыдущего: в нем я исполняла роль тряпичной куклы, которую мальчишки вертели, крутили, подкидывали и не всегда успевали ловить, из-за чего я летела кувырком и расшибалась в кровь. Тим учил меня правильно группироваться при падении, чтобы не переломать кости, но, падая, я все никак не успевала перестроиться: времени хватало только на то, чтобы испугаться и вскрикнуть, – поэтому локти и коленки у меня не заживали. Тем не менее я никогда не жаловалась и выкладывалась на полную катушку.

Наконец мы решились сделать видеозапись. Поначалу все шло хорошо, даже замечательно: я ловко и храбро запрыгивала в поддержки, мальчишки не менее ловко переворачивали меня вверх ногами, раскачивали, подбрасывали к потолку и вовремя ловили, но в самом конце номера, когда все трудные и страшные моменты были уже позади, я неожиданно поскользнулась на ровном месте, упала и ударилась головой об пол. А эти придурки – Шурик и Тим – вместо того чтобы пожалеть меня, топтались в сторонке, смотрели слезящимися от смеха глазами, дрожали и с силой поджимали губы, чтобы не расхохотаться.

Но главное их предательство было не в этом: они все-таки выложили видеозапись с номером и моим падением в конце в Интернет! Видео за неделю набрало сотню тысяч просмотров и целую кучу комментариев, вроде: «Ну и девчонка – оборжаться!» Я в одночасье сделалась посмешищем всей школы. И даже мама, посмотрев это видео, невольно улыбнулась, а папа, закусив губу, быстро вышел на балкон и полчаса покатывался там со смеху, делая вид, что кашляет.

С Шуриком и Тимом я не рассорилась и даже продолжала тренироваться и танцевать вместе с ними, но между нами явно пролегла невидимая трещина, которая с каждым днем расползалась все больше и больше, безвозвратно отдаляя друг от друга двух мальчиков и девочку, стоящих на противоположных краях пропасти.

Мальчишки наглели и грубели прямо на глазах: мама говорила, у них начался переходный возраст. Прежде им было наплевать на то, что я девочка и к тому же младше их на три года, – мы общались почти на равных. А теперь они всячески старались подчеркнуть свое мнимое превосходство надо мной: называли «соплюхой», ничего не объясняли и вообще перестали разговаривать со мной по-человечески, вместо слов отвешивая легкие, но до слёз обидные подзатыльники. Между тем с девчонками своего возраста они обращались совсем иначе.

Шурик, например, по уши влюбился в некую Настю. Эта Настя даже не была красавицей – тощенькая, невзрачная, словно ощипанный воробушек, но осанка и манеры – королевские, и танцевала она божественно: мы с Шуриком видели ее выступление в школе на новогодней елке. Она исполняла партию Мари из балета «Щелкунчик», а после третьего вызова на бис неожиданно станцевала нам чарльстон, и кто-то из учителей, кажется историк, назвал ее «маленькой Жозефиной Бейкер».

Позже я узнала, что Настя с пяти лет занимается классическим балетом у той самой старенькой педагогини, которая когда-то отказалась меня учить, и, более того, ходит у старушки в любимых ученицах и «подает большие надежды». Если бы не танцы, Настя наверняка считалась бы страшненьким заморышем, но стоило ей повести плечиками и красиво взмахнуть руками, как она в буквальном смысле слова начинала сиять. Кроме Шурика в Настю было влюблено полшколы, и даже у меня при виде нее невольно замирало сердце, а вот Тим искренне не понимал этой коллективной влюбленности:

– Она же страшная, как вся моя жизнь!

– Ты что! – шепотом восклицала я в ответ на такое кощунство. – Видел бы ты, как она крутит фуэте!

– Лучше бы она мясо крутила и котлеты жарила, – равнодушно замечал Тим.

У него тоже появилась «своя девочка» – хорошенькая, как картинка, и ужасно капризная и ревнивая. Она всюду ходила за Тимом как приклеенная и постоянно висла у него на шее; а стоило им ненадолго разлучиться, как она начинала беспрерывно ему названивать, и Тим тут же бросал все дела, прятался куда-нибудь в уголок и часами ворковал ей в трубку о своей неземной любви.

Когда мне исполнилось двенадцать, наша веселая хип-хоп команда окончательно и бесповоротно распалась. Настя неожиданно ответила Шурику взаимностью, и мой брат просто перестал ходить на репетиции, предпочитая в это время торчать с букетиком жухлых цветов под дверью зала, где Настя раз за разом повторяла сложные танцевальные па под аккомпанемент раздолбанного фортепиано, а потом валяться у нее на коленях, задрав лапы и жмурясь от счастья. Тима потянуло обратно в цирк, а я осталась не у дел и с горя записалась в недавно открывшуюся в нашем городе школу ирландского степа. Новые танцы – рил, джига и хорнпайп – очень подходили моему тогдашнему состоянию души: руки по швам, спина неподвижно-прямая, как у солдата в строю, взгляд в никуда, а ноги в башмаках со звонкими набойками жестко отбивают бешеный дробный ритм, будто втаптывая в паркет все былые горести и неудачи.

– Ты переваливаешься, как слоник, – замечал мне наш педагог и худрук, голубоглазый, златокудрый и румяный, будто опереточный русский царевич. – Не надо разворачивать стопы и сутулиться! Голову держи прямо! Все движения должны быть четкими, и чтоб никаких вольностей! Забудь эти свои хип-хоперские замашки! Из-за тебя вся группа сбивается с ритма!

«Ну вот, и тут я виновата», – грустно думала я, опустив голову и разглядывая носки своих новеньких блестящих башмаков.

– Ты пойми, – уже мягче добавлял педагог, – ирландский степ – это коллективный танец, если хочешь выделяться и импровизировать, тебе у нас делать нечего. Пластика тут не нужна, главное – рисунок шагов. Слушай музыку и остальных танцоров и старайся точно попадать в ритм. Представь, что мы – один большой механизм, вроде городских часов. Чтобы часы били вовремя, нужна отлаженная работа всех до единого винтиков.

Однако сам он себя винтиком не считал и нередко, выводя на каком-нибудь местном концерте свою группу, позволял им оттанцевать только положенное по регламенту время, а на бис выходил в гордом одиночестве и подолгу солировал, исполняя замысловатые танцевальные сеты под оглушительный рев восхищенной толпы.

Как-то он рассказал нам, что самые лучшие исполнители ирландских танцев сдают квалификационные экзамены в двенадцать градаций. Если пройдешь все двенадцать, получишь специальный диплом комиссии по ирландским танцам – это очень круто.

– Ay вас есть такой диплом? – поинтересовалась я.

– Много будешь знать – скоро состаришься! – пропел в ответ наш худрук и загадочно улыбнулся.

Из чего я заключила, что никакого диплома у него пока нет.

Но ирландский степ мне все-таки нравился, и я обучалась ему два года и даже выступала с нашей группой, из которой меня чуть было не выгнали, когда в тринадцать лет я вдруг начала стремительно полнеть. Мое тело претерпевало ужасные трансформации: из маленькой крепкой и коренастой девочки я на глазах превращалась в толстую веснушчатую бабищу с тестообразными руками и ногами. Никакие диеты не помогали, и тогда я впала в глубокую, как океан, меланхолию и совсем перестала есть.

От Насти, которая теперь постоянно бывала у нас дома, я узнала несколько жесточайших и опаснейших способов похудения, к которым нередко прибегают будущие балерины, и на карманные деньги покупала в аптеке фуросемид и активированный уголь, грызла их пачками, а потом целыми днями изводила себя тренировками, а по ночам не могла уснуть, плакала и каждый час вскакивала в темноте и начинала отжиматься от пола.

Наверное, в изменениях растущего организма и увеличении веса не было ничего страшного, но я приняла их близко к сердцу как некий окончательный жизненный поворот, после которого я уж точно никаким чудом не стану балериной. И хотя то первое очарование балетом у меня давно прошло, а желание танцевать в «Лебедином озере» сильно поубавилось после того, как я наслушалась страшных рассказов Насти о жестокости педагогов и насмотрелась на ее изуродованные ступни, малая искорка прежней мечты все еще тихонько тлела где-то в глубине моего сердца, а теперь и она навеки угасла, и я почувствовала себя страшно одинокой, никчемной и никому на свете не нужной.

Возможно, на мое мироощущение повлияли и новые танцы: раньше, когда я занималась хип-хопом, то сама себе казалась центром вселенной, а мое тело было настолько гибким и податливым, что я воображала, будто без труда могу перевоплотиться в кого угодно и обмануть судьбу. Теперь я танцевала ирландский степ и ощущала себя крохотной шестеренкой огромного тикающего механизма, мое тело выше пояса всегда оставалось неподвижным, будто окаменело, а ноги как заведенные отбивали шаги, которые никуда не вели. Как только шестеренка выйдет из строя, ее моментально заменят другой, а сломанную выбросят на помойку и забудут. Оказывается, я не всевластна и никогда не смогу прыгнуть выше собственной головы, а мир создан не для меня, вернее, не только для меня одной.

Но жизнь продолжается, независимо от того, нравится нам это или нет, и после всех моих страданий наконец-то наступил тот момент, когда я поняла, что больше не хочу мучиться и плакать, и если меня решили выгнать из группы, то пусть выгоняют. В тот день я впервые взглянула в зеркало не с ненавистью, а с сочувствием и обнаружила, что вовсе я не толстая, разве что чуть-чуть полноватая, а потом пошла на кухню и впервые за долгое время пожарила себе картошку и съела несколько долек шоколада. А из группы меня так и не выгнали, потому что, как сказал мой педагог: «Где же мы еще найдем другую такую „зажигалочку", как ты?»

К четырнадцати годам я окончательно решила, что стану хореографом, когда вырасту. В школе я училась плохо, перебиваясь с троек на четверки. Не то чтобы науки меня совсем не интересовали – мне, например, очень нравилась история, – но львиная доля времени и сил уходила на танцы, а остальное получалось постольку-поскольку. Папа и мама возмущались, как можно быть такой необразованной невеждой в мои-то годы, да я и сама не понимала, почему я такая бестолковая, ведь умудряется же мой брат Шурик оставаться круглым отличником, уделяя учебе еще меньше времени, чем я.

Меня по-прежнему волновало все, что имеет отношение к искусству. Я могла ночи напролет читать какую-нибудь редкую книгу об актерах немого кино или мемуары известной в прошлом балерины, а по утрам без зазрения совести клевала носом на алгебре или физике. Когда в наш город приезжали на гастроли столичные и зарубежные танцевальные коллективы, я выворачивалась наизнанку, лишь бы достать билет. Читая о гениях прошлого и глядя на выдающихся танцоров современности, я испытывала не только восхищение, но и странное горькое чувство собственной ничтожности. Меня не оставляла в покое мысль, что еще совсем недавно я могла добиться чего-то серьезного и значимого в танцах, а теперь точка невозврата пройдена и ничего яркого и удивительного в моей жизни больше не случится, как ни крути. Пройдет еще лет пять, я окончу школу, возможно, поступлю в местное хореографическое училище на отделение народного танца (на классическое все равно не возьмут), потом сделаюсь руководителем какого-нибудь кружка или ансамбля, и на этом всё…

И тут у нас в школе вдруг объявили кастинг в танцевальную команду для участия в новом телевизионном проекте! Трудно описать мои чувства в тот момент: так, наверное, ощущает себя проигравшийся в пух и прах азартный игрок, неожиданно обнаружив в кармане еще одну – последнюю – купюру. Я, будто на крыльях, летала и совершенно забросила и уроки, и занятия ирландским степом. Вместо этого я репетировала танец, который покажу на пробах, и неотрывно крутилась у зеркала.

В назначенный день мы всей честно́й компанией отправились на кастинг: я, Шурик с Настей и вернувшийся с гастролей Тим. Мальчишки держались так, будто ходят на подобные кастинги ежедневно: им, по большому счету, было наплевать, примут их или нет. Настя тоже казалась равнодушной: она-то была уверена, что ее обязательно возьмут. А я, самая младшая и неумелая из них, места себе не находила от волнения.

Кастинг проводился в два этапа – в субботу и воскресенье – в школьном актовом зале, и когда ранним субботним утром мы примчались в школу, на лестнице уже толпилась огромная очередь. Оглядевшись, я мимоходом заметила в толпе несколько знакомых лиц из школы ирландского степа – они стояли отдельным табунком, а Шурик, Тим и Настя только и успевали здороваться с мигом обступившими их одноклассниками.

Из моего класса вообще никого не было, а Тим, покрутившись среди знакомых и насобирав сплетен, вернулся к нам и огорошил меня новостью, что ребят младше пятнадцати лет якобы не берут и даже не смотрят.

– В их объявлении ничего такого не написано! – возразила я. – Если бы у них были ограничения по возрасту, они бы сразу сказали!

– Зачем же они будут сразу говорить? – наигранно удивился Тим. – А вдруг из серой массы мелюзги удастся откопать какой-нибудь брильянт класса из восьмого? Какую-нибудь рыжую-бесстыжую? – И, хитро подмигнув, дернул меня за рыжий локон.

Я покраснела и отвернулась: вечно Тим дурачится в самый неподходящий момент!

Между тем Шурик и Настя расспросили уже вышедших из актового зала ребят и выяснили, кто сидит в приемной комиссии.

– Всего три человека, – сказал Шурик. – Даня, Ник и какой-то мужик, говорят, известный хореограф.

– А кто такие Даня и Ник? – поинтересовалась я.

И тут вся наша компания повернулась ко мне с вытаращенными глазами.

– Ты что, серьезно не в курсе?! – прошептала Настя, глядя на меня как на привидение. – Даниэла и Никита – известнейшие танцоры бальных танцев, выступают вместе лет с пяти. Раньше они учились в тридцатой школе, а в этом году перешли к нам в одиннадцатый «А». На них теперь вся школа молится!

– Я бальными танцами не интересуюсь, а из старшеклассников вообще никого, кроме вас, не знаю, – ответила я. – Они для меня все на одно лицо. А эти – еще и новички. И с какой стати школе на них молиться? Как будто они единственные занимаются танцами!

– Ну ты даешь, подруга! – покачал головой Тим. – Они не просто «занимаются танцами», а выступают на международном уровне и выигрывают все подряд! У них столько кубков! И даже спонсор собственный есть – крупный мебельный магазин. Не видела, что ли, как они диваны рекламируют?

И в самом деле, по региональному каналу одно время крутили смешной рекламный ролик, в котором парочка танцоров исполняет танго, перескакивая с одного дивана на другой.

– Эта Даниэла – шикарная девчонка!.. – мечтательно произнес Тим. – Красивая до невозможности!

– Но та еще стерва, – поспешно добавил Шурик, обнимая помрачневшую Настю. – И очень ревнивая. Поэтому, когда вы, девицы, будете выступать, не стройте глазки Нику: он все равно ничего не решает, а вот Данька за такие фокусы может и забраковать вас обеих.

– Ну, нашим-то, особенно Настюхе, ничего не грозит! Это пусть симпатичные девчонки переживают! – легкомысленно ляпнул Тим, но, увидев, как задрожали губы у Насти и сжались кулаки у меня, тут же поправился: – Я в том смысле, что наших так просто не забракуешь – талант! Особенно у Настюхи!

Но было уже поздно: у Насти теперь дрожали не только губы, но и плечики. Шурик прижал ее голову к своей груди и сделал страшные глаза Тиму. «Исчезни!» – прошипел он одними губами и тут же нежно поцеловал Настю в пробор, а Тим виновато пожал плечами и моментально растворился в толпе.

Я тоже решила немного проветриться и сбежала вниз по лестнице. Буфет на первом этаже был открыт, но все столики, как ни странно, пустовали, а у стойки не было ни души, только в дальнем углу какой-то невзрачный блондин привалился к стенке и меланхолично жевал яблоко.

– А где продавцы? – спросила я у него.

– Какие продавцы? Суббота на дворе, – философски заметил блондин и с хрустом откусил яблоко.

– А кто же открыл буфет? – удивилась я.

– Конь в розовом пальто, – равнодушно ответил он, не удостоив меня ни малейшим вниманием и продолжая смачно хрустеть.

Я с завистью посмотрела на яблоко в его руке. Надо было позавтракать перед кастингом, но не получилось: чтобы моя коренастая фигура смотрелась лучше, сегодня с утра пораньше ребята совместными усилиями крепко затянули меня в корсет со стальными косточками, которые теперь больно сдавливали мне ребра, так что даже воздух я могла вдыхать только маленькими порциями, а о еде и думать не смела, несмотря на жуткий нервный голод.

Я перевела дух и попыталась незаметно сдвинуть жесткие косточки корсета, и тут блондин впервые окинул меня долгим и немного удивленным взглядом.

– Хочешь перекусить? – внезапно поинтересовался он и, отлипнув от стены, подошел к буфету, подпрыгнул и с нарочитой небрежностью перевалился через стойку. – Чего тебе достать? Есть чипсы, орешки, шоколад.

– Ничего не надо! – поспешно ответила я. – Ворованное не ем.

– Так мы заплатим, – спокойно ответил блондин, отложив яблоко и доставая купюру.

– Все равно не надо… – вздохнула я. – С удовольствием бы поела, но я в корсете.

– Глотать не можешь? – сочувственно спросил блондин. – Понимаю. У меня в прошлом году была травма спины, тоже в корсете ходил чуть ли не месяц. Питался детскими пюрешками – гадость ужасная! И фруктовым смузи – вкусно, но надоедает.

– Чем? – удивленно переспросила я.

– Смузи – это вроде коктейля из перетертых фруктов. Ни разу не пробовала?

Я покачала головой.

– В кафе через дорогу от школы подают смузи. Если хочешь, можем быстренько сбегать, я угощаю, – неожиданно предложил блондин.

– Пойдем! – решительно заявила я.

Смузи из дыни, абрикосов и сливок не обманул ожиданий.

– Отпивай понемножку, – советовал блондин. – И сразу не глотай, а то стошнит.

Себе он взял оранжевый смузи из хурмы и апельсинов.

– Зачем ты носишь корсет?

– А сам-то ты как думаешь?

– Проблемы с позвоночником?

– Нет, что ты! Я его вообще не ношу и не надела бы, если б не кастинг.

– Так ты – тоже на кастинг? Ничего себе! Будешь танцевать прямо в корсете? – допытывался блондин.

– Мне он не помешает: я буду танцевать рил, – серьезно сообщила я.

– Ирландский танец? Вроде чечетки, да?

Я важно кивнула.

– А ты сама, случайно, не ирландка? – усмехнулся блондин и внимательно посмотрел мне в глаза. – Я, как только тебя увидел, сразу подумал, что ты похожа на ирландскую фею. Сколько тебе лет?

– Четырнадцать, – пискнула я, чувствуя, как сильно загорелись мои щеки.

А блондин все продолжал глядеть на меня в упор, и я прямо кожей ощутила, как мое лицо и даже шею заливает краска.

– А я думал, ты старше, – наконец ответил мой собеседник. – Тогда зря ты пришла на кастинг: там набирают с пятнадцати.

– А вот и не зря, – прошептала я, не глядя на него. – Может быть, они увидят, как хорошо я танцую, и передумают.

– Не передумают, – возразил блондин. – В коллективе уже есть два участника по семнадцать лет, нужно, чтобы остальные были примерно такого же возраста.

– Ты говоришь про Даню и Ника? – тут же уцепилась я. – То есть коллектив будет состоять из них и тех, кого они же сами и выберут?

Блондин взглянул на меня сверху вниз, как-то странно улыбнулся и кивнул.

И тут я решила блеснуть своими закулисными познаниями.

– Говорят, эта Даня – ревнивая стерва, и кого она выберет, того и возьмут. А Ник, судя по всему, тот еще подкаблучник и вообще ничего не решает.

– Вот как? – удивился блондин. – А кто это говорит?

– Да так… – смущенно промямлила я. – Слухи ходят.

– Нам пора, – внезапно ответил он, мельком взглянув на настенные часы. Посмотрев на мой недопитый стакан со смузи, он добавил: – Лучше не допивай, тебе же скоро выступать! А после кастинга придем сюда еще раз и перепробуем все виды смузи, которые у них тут есть! Только ты заранее сними свой дурацкий корсет.

– Хорошо, – пробормотала я, и сердце у меня бешено заколотилось от радости.

Никогда еще старшеклассники не обращали на меня внимания, не приглашали в кафе и не называли «ирландской феей», и вдруг на меня как с неба свалился этот блондин и за полчаса сделал меня самой счастливой девочкой на всем белом свете! И вовсе он не невзрачный, как мне сперва показалось, просто я никогда не видела таких светловолосых и бледных людей. Даже глаза у него какие-то прозрачные, будто вода…

– Где ты была? – закричал Шурик, едва меня увидев. – У нас уже очередь подходит! – А потом повернулся к моему спутнику и немного робко сказал: – Привет, Ник! А ты разве не в зале?

– Как видишь, нет, – насмешливо ответил блондин. – Вышел перекусить и столкнулся с твоей знакомой.

– Это моя сестра, – пояснил Шурик.

Но блондин его уже не слушал: он бежал вверх по лестнице, со всех сторон теснимый орущей толпой.

Претенденты на место в танцевальной команде хватали его за руки и засыпа́ли вопросами, а он молча растолкал их всех и скрылся за дверью актового зала.

– Шурик, – потянула я брата за рукав, – кто этот парень?

– Не видишь, что ли? Это же Ник! – хором воскликнули Шурик, Настя и Тим.

– Который танцует с Даниэлой? – деревянным голосом уточнила я.

– Да! Да!

«Все пропало! – подумала я, холодея изнутри. – Боже мой, все пропало! Зачем наплела ему эту ерунду про корсет? Зачем передала эти школьные сплетни? Интересно, что он обо мне теперь думает? Наверняка на пробах завалит. Ну надо же, как все по-дурацки получилось!»

И вдруг меня будто бы жаром обожгло от невероятной мысли, что я могла ему действительно понравиться.

«Не может быть! – зажмурившись, мысленно прошептала я. – Этого не может быть!»

Когда подошла наша очередь, ребята хотели впихнуть меня в зал самой первой, но я чуть ли не в истерике забилась, и им пришлось уступить.

Первым зашел Тим. Мы ждали его мучительные десять минут и, когда он наконец-то появился на пороге, бросились к нему с такой стремительностью, будто не виделись лет сто.

– Нормально, – улыбаясь, ответил он. – Сказали, результат объявят сегодня вечером.

Следующей зашла Настя. Ее не было значительно дольше, мы даже начали волноваться, но потом дверь актового зала распахнулась, и наша Настя гордо выплыла в коридор, сияя победной улыбкой.

– Они мне так аплодировали! – воскликнула она. – И Даня, и Ник, и этот мужик-хореограф! Несколько раз просили станцевать на бис! А в конце сказали, что я прошла!

Мы тут же шумно поздравили Настю и крепко обнялись. А затем в зал отправился Шурик.

Вышел он быстро, минут через пять, и, пожав плечами, заявил, что его одобрила Даня. Настя ревниво взглянула на Шурика и предостерегающе похлопала его по спине, но он только усмехнулся ей в ответ.

И вот наступил мой черед. Робко ступив в актовый зал и прикрыв за собой дверь, я будто бы оказалась в другом измерении: коридорный шум мгновенно стих, в просторном зале царила пыльная солнечная тишина, от людей, сидящих за небольшим столом, веяло ленивым спокойствием, и только плюшевые складки занавеса на сцене тревожно отсвечивали алым. Краешком глаза я заметила, что Никита сидит небрежно развалясь на стуле, но взглянуть ему прямо в лицо я не смела, а потому уставилась на остальных членов комиссии.

Незнакомый мужик-хореограф оказался приятным молодым человеком с добрым открытым лицом и какой-то детской (наверное, из-за кривого зуба) улыбкой. У яркой брюнетки Даниэлы были огромные бархатные глаза в обрамлении пушистых черных ресниц, смуглые персиковые щеки и губы, похожие на распустившуюся розу, – она живо напомнила мне восточную принцессу.

– Доброе утро! – вежливо обратился ко мне молодой человек, поигрывая шариковой ручкой. – Назовите нам, пожалуйста, свое имя и фамилию.

Я назвала.

– Надо же! – улыбнулся молодой человек. – К нам только что заходил мальчик с такой же фамилией, как у вас.

– Это ее брат, – подал голос Никита.

Я быстро и нервно взглянула в его сторону и вновь отвела глаза.

– Что будете показывать?

– Рил, – чуть слышно ответила я и протянула ему флешку. – Вот музыка.

Молодой человек поставил музыку, я заняла исходное положение и, как только зазвучали первые ноты, торопливо побежала вприпрыжку за мелодией. Я скакала тяжело и добросовестно, как цирковая лошадка, и с немой тоской глядела в потолок, осознавая, что с треском проваливаю пробы, но ничего не могла с собой поделать: сердце у меня тряслось и колотилось, как овечий хвостик, а ноги будто бы вязли в густой и липкой болотной жиже. Я словно тонула на глазах у Ника и готова была расплакаться.

– Достаточно, – хлопнул в ладоши молодой человек. – Можете быть свободны.

– Погоди, – неожиданно отозвался Ник. – Она, по-моему, переволновалась.

Он легко поднялся со стула и в несколько неслышных шагов оказался рядом.

Я быстро опустила глаза и почувствовала, что краснею.

– Не нужно паниковать, – мягко ответил Ник. – Давай попробуем вместе! – И махнул рукой молодому человеку.

Тот пожал плечами и вновь включил музыку.

– На счет три! – весело скомандовал Ник. – Раз! Два! Три!

И мы бодро подпрыгнули в унисон, но уже через несколько шагов я сбилась и беспомощно замерла, тяжело дыша и глядя в сторону. Я не совсем понимала, что со мной происходит, но совершенно точно знала, что, если бы не присутствие Никиты, мне сейчас было бы намного легче.

Он заглянул мне в лицо и, видимо, понял.

– Попробуй еще раз без меня, – бодро посоветовал он, отошел в сторону и отвернулся.

Молодой человек недоуменно посмотрел на Ника, потом переглянулся с Даней, тяжело вздохнул и завел музыку сначала.

Я по-прежнему ощущала болотную жижу под ногами, но теперь, когда Ник глядел куда-то в сторону, танцевать было значительно проще. Подняв подбородок повыше и четко отбивая шаги, я не переставала думать о нем и все поражалась его любезности. Такое предупредительное отношение ко мне после всего, что я ему наговорила, могло означать только одно, но я не решалась додумать эту волнующую мысль до конца. Меня бросало то в жар, то в холод, сердце замирало то от радости, то от нестерпимой тоски, а ноги казались непослушными и вялыми, и колени невольно подгибались. И все же я мужественно продолжала свой танец, а к концу так разошлась, что даже перестала чувствовать жесткие косточки корсета.

– Неплохо! – заметил молодой человек.

– Да, неплохо, – согласилась Даня. Голос у нее был тихий, низкий и чуть хрипловатый, как у профессиональной певицы. – Но девочке нужно избавляться от лишнего веса.

«Ты меня еще без корсета не видела», – мрачно подумала я.

Внезапно Ник, ко всеобщему изумлению, решил за меня заступиться.

– А что у нее не так с весом? – спросил он Да ню.

– Не мешало бы скинуть килограммов шесть, – задумчиво произнесла Даниэла, окинув цепким взглядом мою фигуру. – А если девочка хочет, чтобы ее поднимали в поддержки, то пусть убирает как минимум килограммов десять – двенадцать.

– Сколько ты весишь? – спросил Ник, круто поворачиваясь ко мне.

– Сорок шесть, – соврала я, густо краснея.

– Значит, никаких проблем с поддержками не будет! – развеселился Ник. – Она весит столько же, сколько и ты, – добавил он, с усмешкой взглянув на Даню.

– Верно, только я гораздо выше ростом, – спокойно, по-взрослому улыбнулась Даня и повернулась к молодому человеку: – А ты что думаешь?

– Лишний вес, безусловно, есть, – ответил молодой человек. – Но не десять кило, а меньше. Ник ее, конечно, не поднимет, тут нужен кто-то помощнее.

– Почему это – не поднимет? – удивился Ник. – Данька тоже весит сорок шесть кэгэ, а я ее по полпрограммы на себе таскаю.

И, в подтверждение своих слов, он быстро подошел ко мне и легко подхватил меня на руки. Я невольно сжалась и от смущения хотела провалиться сквозь землю.

– А верхнюю поддержку? – подначивала Даня. – Над головой ее поднимешь?

– Конечно! – уверенно ответил Ник и поставил меня на ноги. – Сейчас ты тихонечко побежишь ко мне навстречу, – велел он мне, – а потом оттолкнешься от пола, а я тебя подхвачу. Главное, не дергайся и не маши руками.

Мне уже приходилось запрыгивать в поддержки, когда мы с Шуриком и Тимом танцевали хип-хоп, поэтому я без страха побежала к Нику, с силой оттолкнулась от пола и буквально влетела в прыжке к нему на руки, а он, слегка покачнувшись, гордо поднял меня над головой.

– Молодцы! – захлопала в ладоши Даниэла.

А молодой человек закричал:

– Опусти ее немедленно! Ты с ума сошел! Надорвешься!

Никита осторожно опустил меня на пол и медленно выпрямился. Его лицо, от природы бледное, теперь казалось белым как мел, он тяжело дышал.

– Умница! – еле слышно произнес он, вытирая лоб. – Хорошо подпрыгнула, не то что некоторые: укладываются на ручки и ждут, когда партнер сделает жим. Таким бы только с грузчиками танцевать или со штангистами.

Я так и не поняла, к кому он обратил свою последнюю фразу, судя по всему – ко мне, потому что при этих словах молодой человек за столом хмыкнул, а Даня и вовсе тихо рассмеялась.

– Вы свободны, – вежливо улыбнулся молодой человек. – Результаты сообщим сегодня вечером.

А Никита проводил меня до дверей и у самого выхода быстрым шепотом произнес:

– Сегодня в девятнадцать ноль-ноль жди меня в кафе напротив! – А потом резко распахнул дверь, схватил меня за руку и буквально вытолкал наружу.

– Ну что? Как? – налетели с вопросами Тим, Настя и Шурик.

– Не знаю, – растерянно пробормотала я. – По-моему, не очень.

– Не переживай! – бодро хлопнул меня по плечу Тим.

– Корсет не жмет? – заботливо поинтересовалась Настя.

А Шурик молча обнял меня и погладил по голове.

Вечером вывесили списки тех, кто прошел в следующий тур. Тимофей и Шурик отыскали в нем свои фамилии и с довольными улыбками пожали друг другу руки. Настя хоть и знала результат, но на всякий случай тоже нашла свою фамилию. Моей фамилии в списке не оказалось. И сразу почему-то подумалось, что ни в какое кафе я сегодня вечером не пойду.

– Завтра – второй этап, – возбужденно говорила Настя. – Как вы думаете, что нас заставят делать?

– Будем все вместе плясать канкан! – хмыкнул Тим.

– А потом откланяемся и сделаем обратное сальто! – подхватил Шурик.

Все, кроме меня, громко расхохотались, как будто услышали что-то действительно остроумное. Они эгоистично смаковали свою радость, и никто не замечал, вернее, не хотел замечать, как мне плохо. А я потихоньку отошла от них и в одиночестве поплелась домой.

Оказавшись в спальне, я с головой залезла под одеяло и задумалась: что-то странное, необъяснимое происходило сейчас со мной, как будто моя душа разделилась пополам и теперь разрывала меня изнутри. Одна из половинок горько переживала очередную неудачу в танцах и обвиняла в моих несчастьях весь мир: непонятного Никиту, красивую Даниэлу, моих более талантливых и везучих друзей, высокомерных педагогов и чересчур придирчивых хореографов, и даже маму с папой, которые родили меня коренастой, короткошеей, широкоплечей и склонной к полноте. Другая половинка никого не винила и не злилась, а трепетала от непонятного волнения и неудержимо тянула меня в то самое кафе напротив нашей школы. Не будь ее, этой другой половины, я бы сейчас не корчилась в постели, а наверняка возненавидела бы весь мир и закатила истерику со слезами, чтобы выплакать свое горе, но какой-то новый, разумный и совершенно чужой внутренний голос отчетливо повторял, что проиграла я справедливо и по делу, и причина поражения – не в моей полноте, а в том, что я не смогла справиться со своими эмоциями, и даже теперь не могу. Вместо того чтобы идти на встречу с Ником, я совершенно по-детски прячусь под одеялом, как будто так можно скрыть, что я на самом деле чувствую.

А что я чувствую? Ответить на этот вопрос я не сумела, только сердце у меня в груди больно сжалось, а уже через минуту я лихорадочно металась по комнате среди разбросанных вещей: нужно было срочно переодеться и хоть немного накрасить ресницы, а потом галопом бежать в кафе, чтобы успеть туда к семи.

Когда в пятнадцать минут восьмого я ворвалась в зал, Ник преспокойно сидел за самым дальним столиком и сосредоточенно копался в смартфоне.

– А я уже начал подумывать, что ты не придешь! – обрадовано воскликнул он, поднимая на меня светлые прозрачные глаза. – Расстроилась из-за списков? – встревоженно спросил он, едва я подошла и села напротив.

– А ты бы не расстроился? – жалобно протянула я.

– Я – нет, – уверенно ответил Ник. – У меня этих кастингов было – завались! И на каждом втором мне отказывали. – И, перехватив мой недоверчивый взгляд, добавил: – Ну ладно, не на каждом втором, но все-таки отказывали. Поэтому брось переживать: ничего страшного не случилось! Ты нам всем в принципе понравилась, но Паша, наш хореограф, не видит тебя в команде. Он говорит, ты для нас слишком колоритная.

– Это значит – толстая и страшная? – еле сдерживая слезы, спросила я.

– Нет, колоритная – это значит колоритная. – Никита внимательно посмотрел мне в глаза и вздохнул: – Надеюсь, у тебя нет этого идиотского комплекса неполноценности?

– А что, если есть?

– Тогда нам будет тяжело общаться, потому что люди с комплексом неполноценности все время думают только о себе и о том, какое впечатление они производят. А я бы хотел, чтобы ты хоть немножко думала и обо мне тоже.

Я сидела как водой облитая, не поднимая глаз от стола, и старалась сглотнуть комок, внезапно подступивший к горлу.

– А еще у меня возникло впечатление, будто ты меня почему-то боишься, – продолжал Никита. – С утра этого не было, а на пробах появилось. У тебя и теперь лицо испуганное.

– Я обманула тебя по поводу своего веса! – неожиданно выпалила я. – На самом деле я вешу пятьдесят четыре килограмма.

– Думаешь, я не почувствовал, когда тебя поднимал? – усмехнулся Никита.

И тут я вдруг залилась слезами.

– Ну-ну, успокойся, – ласково проговорил он, похлопывая меня по плечу. – Ты же не ребенок, тебе уже четырнадцать лет стукнуло!

– Ты еще и издеваешься? – сквозь слезы пробормотала я и заревела с новой силой.

Ник тихонько засмеялся, встал из-за стола, обошел его и присел передо мной на корточки. Он говорил мне какие-то слова утешения, но я ничего не слышала, потому что от рева у меня заложило уши. Потом как-то оказалось, что мы стоим друг напротив друга и я продолжаю горько всхлипывать в его носовой платок, а он обнимает меня за плечи и, посмеиваясь, рассказывает что-то ободряющее. В какой-то момент я подняла голову, и мы неожиданно поцеловались, даже не то чтобы поцеловались, а просто на секундочку соприкоснулись губами…

Остаток вечера прошел для меня как в тумане. Припоминаю, как я воодушевленно рассказывала ему что-то и смеялась, а он улыбался в ответ, а потом мы пробовали разные виды смузи и шумно делились друг с другом впечатлениями. Вечером Ник проводил меня домой и у самого подъезда поцеловал по-настоящему. Я не спала всю ночь, а утром поднялась с постели абсолютно и безусловно счастливым человеком и до вечера бестолково слонялась по квартире в одной футболке, жизнерадостно напевая и пританцовывая.

А вечером Шурик, Настя и Тим завалились к нам в дом с огромным шоколадным тортом: они втроем успешно прошли второй этап проб и готовились с понедельника приступить к репетициям в коллективе «Первый шаг». Я рассеянно выслушала их восторги, съела самый маленький кусочек торта и великодушно поздравила их с победой. Ночью, лежа в постели без сна и глядя в потолок, освещенный уличными фонарями, по которому изредка пробегали дрожащие тени от веток старого тополя, я вдруг с отчетливой ясностью поняла, что по-прежнему безумно хочу танцевать в «Первом шаге», но не ради успешной карьеры и славы, а потому что там танцует Никита.

Теперь мы с ним встречались практически каждый день, но никаких поцелуев за тем первым не последовало: мы оба делали вид, что ничего не случилось, и нам просто интересно и весело вместе. Ник учил меня танцевать пасодобль. «Представь, что я – тореро, а ты – мой плащ». Но я не хотела быть плащом. «Тогда изображай быка», – пожимал плечами Никита, и я, разогнавшись, сбивала его с ног ударом головы в живот, мы падали навзничь и хохотали до упаду.

Однажды Ник позвонил мне прямо во время урока литературы и предложил немедленно увидеться.

– У меня – важная информация! Поднимись, пожалуйста, в актовый зал, – возбужденно проговорил он в трубку.

Я отпросилась выйти и, выскочив в коридор, помчалась, куда было велено. В актовом зале кроме Никиты я застала весь коллектив «Первого шага»: Даниэлу, Шурика, Тима и Настю во главе с хореографом Пашей. Он-то и объяснил мне, что случилось.

– Мы ездили на отборочный тур для участия в телешоу и, кажется, произвели хорошее впечатление.

– Поздравляю, а при чем тут я?

– Погоди, не перебивай. Нас, скорее всего, возьмут, но с одним условием: нужно добрать еще одну девочку. Таким образом, в команде будет три участницы, каждая – со своим партнером. Организаторы считают, что так интереснее.

– А дальше что? – спросила я внезапно севшим голосом и нервно сглотнула.

– А дальше Ник выдвинул твою кандидатуру, остальные его поддержали, вот я тебя и позвал. Если ты не против (а я вижу, что ты не против), то приходи сегодня к трем сюда на нашу репетицию. Посмотрим, что у нас с тобой получится.

– Спасибо, я приду, – робко пролепетала я, не веря собственному счастью.

После уроков я пришла в актовый зал на негнущихся, ватных от страха ногах. Я очень боялась, что у меня ничего не получится и Паша передумает меня брать. Никита, как мог, пытался меня успокоить.

– Не дрожи ты так, никто тебя не съест! Пашка тебя уже видел и знает, на что ты способна, а на что – нет. Ничего сверхъестественного он от тебя не потребует.

– В прошлый раз я ужасно выступила. Теперь придется из кожи лезть, чтобы ему понравилось!

– Из кожи лезть не надо, – возразил Ник. – Знаешь, был такой известный хореограф и танцор – Хосе Лимон, так вот он говорил: «Вы будете прекрасными, как только прекратите пытаться быть красивыми». То есть танцевать нужно не для Пашки, а для себя, понимаешь?

К сожалению, мои худшие опасения все-таки оправдались.

– Не смотритесь вы вместе, – хмуро повторял Паша, поставив меня в команду. – Совсем не смотритесь.

Он показал нам несколько простеньких танцевальных связок, которые нужно выполнять одновременно: девушкам – на счет два, а парням – на счет четыре, – и расставил всю группу на сцене в шахматном порядке. Ника поставили позади Даниэлы, Шурика – за Настей, а меня – перед Тимом. Паша вел счет, смотрел и делал замечания, а мы раз за разом повторяли одни и те же движения, стараясь не оглядываться друг на друга. Потом он велел нам с Тимом перейти с левого фланга в центр. Мы перешли, но через несколько минут Паша бросил считать и отвернулся.

– Все равно не то… – разочарованно вздохнул он.

– Паш, ты объясни, что не так, мы исправим, – вежливо попросил Тим.

– Да все не так! – воскликнул Паша. – Вы и она, – он указал пальцем на меня, – совершенно из разных опер! Эти – сами по себе, а эта – отдельно!

Потом он что-то еще придумывал, группировал нас, менял местами, заставлял импровизировать под разную музыку, зачем-то велел всем мальчишкам по очереди пройтись со мной в туре вальса, напряженно чесал затылок, грыз ноготь и хмурился. Под конец Паша махнул рукой и отпустил мальчишек, а Даню, Настю и меня собрал в кружок и дал задание.

– Представьте следующее: ты, – он указал на Даниэлу, – вода, ты, – кивок в сторону Насти, – птица, а ты, – его указательный палец уперся мне в лоб, – камень. Даю пятнадцать минут каждой, чтобы придумать короткий танец, раскрывающий ваш образ. В танце все должно быть как положено: завязка, кульминация, развязка. Музыку подбирайте какую хотите, Интернет в вашем распоряжении. – И он махнул рукой в сторону стола, на котором лежал его планшет. – А мы с парнями – в буфет. Вернемся – устроим смотр вашей самодеятельности.

– Он, наверное, хочет посмотреть тебя на контрасте с другими девочками, – шепнул Ник, проходя мимо меня. – Не тушуйся!

Едва за мальчишками закрылась дверь, как Даниэла тут же направилась к столу, села и уткнулась в планшет. Настя что-то обдумывала, сосредоточенно нахмурив бровки, и только у меня в голове было пусто, как в дырявом ведре. Я совершенно не представляла, как можно раскрыть образ камня, да и что это вообще за образ? Какие движения характерны для камня? Никаких, лежи себе или катись под горку. Может быть, Паша намеренно надо мной издевается? Ладно, камень так камень, а под лежачий камень вода не течет. Нужно срочно соображать, как мне выкрутиться.

– Я подобрала себе музыку, – тихим, хрипловатым голосом сообщила Даня, поднимаясь из-за стола.

Настя от ее слов вздрогнула, будто проснувшись от неглубокого тревожного сна, и поспешила занять планшет. Судя по ее лицу, она тоже что-то придумала. Я запаниковала.

– У тебя сейчас такой вид, будто ты на горячую сковородку присела, – насмешливо и тихо произнесла Даня, подходя ко мне вплотную. – Что, совсем нет никаких идей?

Я гордо промолчала. Не хватало мне еще жаловаться этой избалованной красавице на нехватку фантазии! Она ведь наверняка передаст мои слова Нику, и ему будет немножко стыдно за меня перед шикарной и сообразительной Даниэлой, уж я-то точно знаю! Все, что касается Никиты, я воспринимала сверхобостренным чутьем и, например, ясно видела, что их с Даней отношения никогда не заходили дальше братско-сестринских совместных игр в песочнице: подрались, помирились, пожалели друг друга, сплясали вместе всем на радость и разошлись. При этом Даня имеет на него огромное влияние: Ник ее очень уважает и всегда прислушивается к ее советам.

– Не хочешь отвечать – не надо, – по-прежнему загадочно улыбаясь, ответила Даня. – Продолжай стоять, будто каменная статуя.

И, плавно покачиваясь, Даня не спеша отошла, а я замерла, пораженная догадкой, – каменная статуя! С чего я решила, что нужно изображать булыжник? Можно изобразить каменную статую! Сначала я буду стоять неподвижно, потом «оживу» – начну танцевать медленно в стиле «робот», затем ускорюсь – перейду на электро или джампстайл, а потом упаду и как будто бы разобьюсь вдребезги! Какая отличная идея, и все как полагается: с завязкой, кульминацией и развязкой! Под этот танец нужна композиция с нарастающим ритмом, что-нибудь современное, стильное, мрачноватое по духу и не слишком заезженное. Память тут же услужливо шепнула мне название одной отличной мелодии! У меня даже щеки порозовели от радости. Я с благодарностью взглянула на Даню, а она перехватила мой взгляд и слегка улыбнулась – ласково и понимающе. «Она специально подсказала мне про статую! – осенило меня. – Только непонятно, почему? Неужели она искренне хотела мне помочь?»

– Ладно, разберемся, – пробормотала я, подходя к столу, за которым все еще сидела Настя, уставившись в экран планшета. Я краем глаза увидела, что она смотрит какой-то балет.

– Уступишь мне планшет на несколько минут? – спросила я.

– Коне-ечно, – задумчиво протянула Настя, не отрывая глаз от экрана. – Жаль, что я не Каролин Карлсон.

– Нашла о чем жалеть! – крикнул с порога Тим, а вслед за ним в зал ввалились и остальные.

Паша вошел последним.

– Готовы? – коротко поинтересовался он у нас. – Тогда приступим.

Первой выступала Даниэла, которая должна была изображать воду. Она уселась на сцену в позе лотоса, склонилась до самого пола и вытянула руки. Зазвучала гипнотическая шаманская музыка, и по ее рукам пробежала дрожь. Постепенно руки ее начали плавно колебаться, будто волны тихого ручейка, но тело оставалось неподвижным, а черные волосы полностью закрывали низко опущенное лицо. Медленно, словно во сне, она подняла голову, неторопливо повела плечами и откинулась назад, красиво тряхнув волосами, будто бы ручей перебежал через преграду, потом вновь начала неспешно склоняться вперед и снова откинулась. Тело ее казалось мягким, текучим, одно движение незаметно переливалось в другое. Ритм нарастал, и она из ручья превратилась в бурную реку, а затем – в водопад. Я и не поняла, как она оказалась на ногах и с веселым отчаянием закружилась, заметалась, расплескивая в разные стороны волосы, а затем побежала к самому краю сцены, одновременно с мелодией замедляя темп, опустилась на пол и красиво уронила руки. Река впала в море и растворилась в нем, мелодия замерла, и в наступившей тишине Павел отчетливо произнес: «Браво!» Тим засвистел, Ник улыбнулся, а Шурик бросил тревожный взгляд на влезающую на сцену маленькую, худенькую Настю.

Настя сделала несколько мелких шажков навстречу публике и сразу показалась мне беспомощным неловким птенцом. Зазвучал фортепианный ноктюрн «Грезы любви» Ференца Листа, известный любому ученику музыкальной школы, и Настя невесомо качнулась, как пушинка на ветру, и трогательно-робко закружилась с широко распахнутыми глазами. И столько тоски и неприкаянности сквозило в каждом ее шаге, в каждом трепетном движении рук, что я сразу поняла, какую историю она нам покажет, – это, несомненно, гадкий утенок, который под конец выступления обязан превратиться в прекрасного лебедя.

Глядя на нее, я почувствовала, как мое сердце сжимается, а на глаза невольно набегают слезы. Мне вдруг до ужаса стало жалко себя – бестолковую девочку, которая вздумала тягаться с такими потрясающе талантливыми танцовщицами, как Даня – королева паркета и Настя – практически готовая балерина. Эти девочки показывают на сцене эмоции, переживания, они разыгрывают маленькие спектакли, а я что покажу? Хип-хоп из гаража? Наш уровень несопоставим, это и дураку понятно, не говоря уже о профессиональном хореографе Паше, и зря я сюда притащилась, поддавшись на уговоры Ника. Я даже свой простецкий танец не смогла бы придумать без подсказки Дани, чего уж там. Но вся беда в том, что моя душа была раздвоена, и пока одна половинка ругалась, жаловалась и страдала, другая упорно твердила: «Никуда я отсюда не уйду, пока не станцую, и плевать мне, как это будет выглядеть после Дани и Насти. У нас все-таки не Большой театр, а обычная дворовая команда, каких миллионы, и еще неизвестно, что лучше – ваш Марлезонский балет или мой цирк с конями!»

Выйдя на сцену, я внутренне собралась и твердо повторила про себя: «Выше голову!» А потом зазвучала музыка, и я плотно закрыла глаза, чтобы не видеть Пашу, Ника и остальных и не думать ни о чем, кроме собственного танца. Это и сыграло со мной злую шутку: я немного не рассчитала пространство и на второй минуте выступления свалилась со сцены.

Не хочется подробно останавливаться на том, что было дальше. Мысленно я сразу же опустила занавес после того, как окончилось мое позорное выступление. С тех пор ни с кем из «Первого шага» я больше не общалась, кроме Шурика, который все-таки продолжал оставаться моим братом и жить со мной в одной квартире. Увидев кого-нибудь из них в коридорах школы, особенно Ника, я моментально съеживалась и старалась скрыться. Ник звонил мне постоянно, но я прятала телефон в шкафу, чтобы случайно не ответить на звонок, а потом ревела в голос от отчаяния, глядя на пропущенный номер – его номер!

Некоторое время спустя у Шурика в записи я посмотрела выступление «Первого шага» в окончательном составе: они приняли незнакомую девочку – тоненькую блондинку лет шестнадцати. Одетые в одинаковые черные футболки и приспущенные зеленые штаны, все шестеро казались горошинами из одного стручка, только кеды у них были разноцветными. Паша поставил им отличный танец – милитари с элементами балета и акробатическими трюками. Поначалу они изображали военную муштру, потом в композиции проступало что-то нежное и беззащитное, и они показывали раскрывающиеся цветы, чьи лепестки безжалостно сминались под натиском военного марша, а в конце все участники сгруппировывались в форму ладони, которая на последних нотах эффектно сжималась в кулак.

– Зря ты тогда убежала с репетиции, – с сожалением сказал мне Шурик. – Паше понравилось, как ты обыграла камень.

– А что мне оставалось делать, если вы ржали как лошади? – с обидой отозвалась я.

– Извини, конечно, но это было нечто! Как в немом кино! Помнишь, там человечек бежит и с размаху шлепается со второго этажа – р-раз! – и ноги врозь!

– Я не хочу это обсуждать! – ледяным тоном ответила я.

– Балда ты! Паша бы тебя взял. Конечно, поломался бы немного, но все равно бы взял. Тем более за тебя и Даня с Ником просили.

– А Даня тут при чем? – удивилась я.

– Она сказала, что у тебя – комедийный талант, – ответил Шурик и захлебнулся смехом.

А я швырнула в него подушку и пулей вылетела из комнаты.

 

Никита

Если бы меня попросили выбрать главного человека в моей жизни, я бы в первую очередь подумал не о папе с мамой, не о друзьях, не о дедушке и даже не о педагогах по бальным танцам. С раннего детства и по сей день почетное центральное место в моем сердце занимала девочка Даня.

Я никогда не был в нее влюблен, она мне даже не нравилась, несмотря на экзотическую красоту, да и родственными душами нас не назовешь – слишком уж мы с ней разные, – но именно она оказывала на меня влияние, как никто, и меняла мою жизнь с самого первого дня нашего знакомства. Мне тогда едва исполнилось четыре года.

Родители, известная танцевальная пара, круглый год разъезжали по гастролям, а меня на время своего отсутствия сдавали в специнтернат, очень хороший, с бассейном, спортзалом, игровой комнатой и вкусной кормежкой. Только мне от этого было не легче, особенно поначалу, когда меня – маленького, теплого, домашнего, прижимающего к груди плюшевого слоника, – вырывали из сказочной обстановки моей милой детской и привозили в незнакомый мир, все предметы в котором, начиная с гнутых вилок и заляпанных скатертей в столовой и заканчивая поломанными общими игрушками со следами чужих молочных зубов, явственно отдавали казенщиной. Бо́льшую часть времени я ревел, забившись куда-нибудь в уголок, а когда уставал бесконечно всхлипывать и размазывать слезы, то начинал потихоньку остывать и цепенел в неподвижности, уныло глядя на собственные поцарапанные коленки. Наученные воспитательницей, ко мне неуверенно подступали другие дети и предлагали пойти в игровую комнату и вместе построить кукольный дом или запустить игрушечный паровоз, но я только сопел и отворачивался: ничего меня не радовало и не волновало. А потом появилась она.

– Хочешь, я спою тебе песенку или станцую что-нибудь, чтобы ты не плакал? – раздраженно спросила эта смуглая черноглазая малышка, задрав носик и поглядывая на меня свысока.

Мне не понравился ее не слишком любезный тон и высокомерный вид, и я молча засопел и повернулся к ней боком.

– Нельзя отворачиваться, когда с тобой разговаривает девочка! – строго заявила она.

Я удивился и искоса взглянул на нее заплаканными глазами.

– Сейчас я станцую тебе индийский танец, – важно продолжила она. – Только смотри внимательно! Если будешь вертеть головой, я к тебе больше никогда не подойду!

И тут она подняла и растопырила ручки с отогнутыми ладонями, как будто держала над головой поднос, и начала скакать, смешно приседая и выворачивая колени то внутрь, то наружу. Это выглядело так забавно и нелепо, что я невольно расхохотался, но девочка ничуть не смутилась.

– Я специально показала тебе этот танец, чтобы ты не плакал, – самодовольно улыбнулась она. – Я умею танцевать и грустные танцы тоже.

И она отвесила мне поклон. Я растерялся, вскочил на ноги и уставился на нее во все глаза.

– Чего смотришь? – гордо спросила она. – После выступления всегда кланяются!

– А я тоже умею танцевать! – сглотнув слезы, выпалил я и покраснел.

Девочка взглянула на меня с недоверием и явным интересом.

– Покажи, – попросила она, немного сбавив тон.

И я станцевал ей рок-н-ролл, которому меня научил папа. Сомневаюсь, что это было похоже на настоящий танец, скорее всего, я просто смешно перебирал ногами, махал руками и тряс головой. Но на девочку мои манипуляции, похоже, произвели сильное впечатление.

– Мы будем танцевать вместе, – безапелляционно заявила она.

Так все и началось. С тех пор, вспоминая то первое свое впечатление от Дани, я иногда в шутку называл ее индийской прорицательницей, а она меня – рок-н-ролыциком.

Когда нам исполнилось по семь лет, я впервые пригласил ее на свидание. Мы отправились в парк аттракционов, разумеется в сопровождении родителей, и весело провели день, катаясь на карусели, детской железной дороге и чертовом колесе. Вечером, когда родители собрались за столиком сияющего огнями кафе с пивом, а мы чинно сидели в сторонке, поедая эскимо, Даня заявила:

– Только ты, пожалуйста, не думай, что я теперь – твоя невеста. Мне нравится совсем другой мальчик.

– А я и не думаю, – немного обиженно ответил я. – А кто тебе нравится?

Она рассказала, увлеченно и с удовольствием описывая незнакомого мне мальчика. В ответ я смущенно признался, что люблю нарисованную девочку из книжки.

– В прошлом году папа с мамой ездили в Ирландию и привезли мне оттуда книжку сказок. Читать на гэльском языке я пока не умею, поэтому просто смотрю картинки. Там на восемнадцатой странице нарисована рыжая девочка – фея. У нее такие круглые розовые щеки, а волосы – золотые и колечками. Я тебе принесу показать!

Но Даню нарисованная девочка не впечатлила.

– Она толстая, и у нее слишком яркие губы, как у клоуна, – заявила моя безжалостная подружка, внимательно изучив картинку.

К десяти годам мы с ней стали известной танцевальной парой и уже вовсю выступали на международных соревнованиях и фестивалях. Случилось это главным образом благодаря Дане. Именно тогда я начал смутно понимать, как мне повезло с партнершей, и старался соответствовать ей изо всех сил. Я не считал себя особо умным и сообразительным мальчиком: самые блестящие решения мне обычно подсказывала интуиция. Вот и в случае с Даней я прямо кожей чувствовал, как мне нужно с ней держаться и какую роль играть, чтобы добиться успеха. Даня родилась королевой, королевой и умрет. Даже самый близкий друг для нее остается в какой-то степени подданным, поэтому ее партнеру не нужно быть ослепительным, наоборот, ему лучше добровольно отступить на задний план и танцевать в ее тени, дать ей почувствовать, что она здесь – самая главная, а еще – самая красивая, музыкальная и расчудесная, и вот тогда она, безусловный лидер и первая скрипка, несомненно, выведет пару на первое место.

Как только я понял это, дело у нас сразу пошло на лад. На тренировках и репетициях в группе, а также на соревнованиях я замечал, что большинство детских танцевальных дуэтов были совершенно другими: там никто не хотел уступать лидерство, а если и играли в поддавки, то лишь в том случае, когда способности партнеров были неравными, и тогда более слабый танцор нехотя сдавался на милость сильному. Встречались и такие пары, в которых тихие покладистые девочки смотрели в рот своим партнерам и беспрекословно выполняли любые их указания, но педагоги обычно считали подобные дуэты скучными и невыразительными.

– Любой парный танец – это борьба характеров, – говорил наш хореограф. – И вы должны уметь показать эту борьбу.

Истинная борьба характеров у нас началась, когда нам исполнилось по четырнадцать лет и Даня обнаружила, что из всех знакомых ей мальчишек я единственный остаюсь равнодушным к ее чарам. И хоть она и не рассчитывала на серьезные чувства с моей стороны, явное равнодушие все же казалось ей обидным. Что тут началось: сперва – недоумение, затем – жестокие муки оскорбленного самолюбия и, наконец, истерики, слезы, хлопанья дверьми и даже попытки подраться! Когда мы танцевали, Даня шла на меня как танк, испепеляя невидящим взглядом, а я, безмозглый дурак, еще и посмеивался над ней с мальчишеской беззаботностью.

Кульминация настала на одной из репетиций. Мы готовились к очередному конкурсу – постановщик придумал нам сложный и даже не бальный, а скорее акробатический танец под лихорадочно-нервную и обрывистую композицию Пьера Булеза, – и наша пресловутая борьба характеров вылилась в серьезную травму Даниэлы. Я уронил ее с поддержки, во время которой она нарочно – и пребольно! – саданула меня локтем в висок. После этого я в течение двух недель ежедневно возил ей в больницу книжки, фрукты, сладости и куриный бульон и подолгу сидел у ее подушки, глядя на нее виноватыми глазами, а она молча принимала мои подношения и глубоко вздыхала. Ни на какой конкурс мы, разумеется, не поехали.

– С партнершей по танцам нужно дружить, – говорили мои многоопытные родители. – Не зли ее и ни в коем случае не насмехайся! На паркете веди себя так, будто она у тебя – единственная и неповторимая, и не важно, что ты о ней думаешь на самом деле! Будь этаким «серым кардиналом», понимаешь? Ты ведь – партнер, на тебе вся ответственность!

«Серый кардинал… – думал я, разглядывая себя в зеркало и таинственно ухмыляясь, а в памяти неожиданно всплыл смех интернатских детей, которые когда-то прозвали меня белым мышонком. – Что ж, и из белых мышат при правильном подходе вырастают серые кардиналы!»

С тех пор наши отношения с Даней резко изменились. Теперь я держался с ней не просто предупредительно, а заботливо и нежно, как влюбленный. Это подействовало: вскоре Даня угомонилась и вновь стала относиться ко мне снисходительно и мягко, как к неразумному младшему брату, а я, глядя на ее умиротворенное лицо, мысленно благодарил родителей за дельный совет.

Как-то мы с Даниэлой ездили на соревнования в Италию и познакомились там с очень яркой и харизматичной парой танцоров лет на пять старше нас. Про них ходили слухи, будто партнер, южный красавец с обжигающим взглядом, периодически лупит свою хрупкую красавицу партнершу толстым кожаным ремнем. Над сплетенкой посмеялись и забыли, но однажды в раздевалке он довольно-таки грубо смазал ей по лицу. Даня видела всю сцену, я – тоже, но мы никогда не обсуждали этот эпизод между собой, а Даня после увиденного почему-то начала относиться ко мне чуть ли не с материнской нежностью и делиться со мной своими сокровенными мыслями и переживаниями, чего раньше и близко не было. Она оказалась умной, на редкость проницательной и великодушной – гораздо великодушнее, чем можно было судить с первого взгляда, – и не настолько тщеславной, как я о ней думал. Больше всего мне в ней нравилось то, что она умела чутко и внимательно слушать и искренне разделять не только чужое горе, но и радость, что вообще редко встречается в людях. Читала она много, а говорила мало, кроме того, отлично разбиралась в музыке и обожала классику и минимализм, так же как и я.

К семнадцати годам мы с ней подошли к тому моменту, когда нужно было принимать решение – либо расставаться, либо продолжать танцевать вместе до гробовой доски. Бальные танцы нам до смерти надоели, и, несмотря на то что у нас стараниями Дани появился спонсор и наконец-то отпала необходимость лихорадочно бегать туда-сюда в поисках денег для поездки на очередной турнир, особого желания продолжать не было. Я готовился поступать в университет на биофак, а Даня мечтала о всемирной славе: ей не хотелось вечно оставаться «широко известной в узких кругах» танцовщицей, а бальные танцы ничего большего и не подразумевали. И тут как-то сама собой возникла эта затея создать танцевальный коллектив и попытаться поучаствовать в новом телевизионном шоу. Воплотить мечту в жизнь взялся наш друг Павел – очень толковый хореограф. Даня загорелась надеждой, а я ее поддержал: за все эти годы я привык сопровождать свою партнершу в любой авантюре. В общем, мы объявили кастинг.

Если бы кто-то намекнул мне тогда, что в первый же день кастинга со мной произойдет нечто особенное, я бы, конечно, не поверил. Но случилось то, что случилось: в школьном буфете я встретил ожившую картинку из той самой роскошно иллюстрированной книжки сказок, которая когда-то поразила мое детское воображение. Передо мной стояла маленькая голубоглазая полноватая девочка с круглыми розовыми щеками и золотыми кудряшками. Она была точной копией волшебной феи, нарисованной ирландским художником, и я просто потерял дар речи – настолько меня изумило это невероятное сходство, – а потом начал плести ей какую-то ерунду и полез в буфет, чтобы угостить.

Не помню, как и почему мы с ней оказались в кафе напротив школы. Я чуть не свалился со стула, когда она сообщила, что на пробах будет танцевать рил – исконный ирландский танец! «Это знак судьбы», – подумал я и назначил ей свидание. Хотя нет, свидание было назначено позже, после пробы. Она танцевала неплохо, но Паша сказал, что она не вписывается в его образ команды, а Даня заметила, что ей нужно сменить амплуа.

– А какое у нее сейчас амплуа? – поинтересовался я.

– Пытается изображать героиню, – подумав, ответила Даня. – Понимаешь, у нее на лбу написано, как ей хочется стать главной, центровой и вообще самой-самой, и при этом душа не на месте: нервничает, жмется, сбивается. Не ее это образ. Ей бы что-нибудь комедийное…

– Из нее бы вышла блестящая клоунесса! – серьезно закивал Паша.

– Ага, рыжая! – усмехнулся я.

– Цвет волос тут ни при чем, – улыбнулся Паша. – Мне показалось, в ней есть что-то забавное и одновременно грустное. Она могла бы и смешить, и трогать до слез, а на это, знаешь ли, не всякий способен. Вот ты, например, так не смог бы!

– Ну и взял бы ее в команду, раз она такая способная! – подзадоривал я его.

– Не могу… – вздохнул Паша. – Слишком уж она колоритная.

– Давай перекрасим ее в черный цвет, а веснушки замажем пудрой – и всю колоритность как рукой снимет! – смеясь, настаивал я.

– Не получится, – ответила Даня, пристально глядя мне в глаза. – Она толстая, и улыбка у нее как у клоуна.

Я вздрогнул, осекся и не произнес больше ни слова. А вечером мы с Машей – так звали девочку – встретились в кафе. Она уже знала, что не прошла в команду, и, наверное, не желала меня видеть, но все-таки пришла, а потом расплакалась у меня на глазах. Я очень хотел ей помочь хоть чем-то, но не решился передать ей Пашин совет стать клоунессой – она бы смертельно обиделась: девочке всего четырнадцать, а кому хочется быть смешным в таком возрасте? Возможно, я подкину ей эту идею как-нибудь потом, когда мы подружимся, а сейчас нужно что-то другое, что-то вдохновляющее. Не придумав ничего лучшего, я просто поцеловал ее, а она, как и любая девчонка, явно восприняла это слишком близко к сердцу, но мне почему-то было легко и весело.

Мы начали встречаться, и чем больше я узнавал Машу, тем больше удивлялся проницательности Дани и Павла, которые с первого взгляда умудрились ухватить ее сущность. Маша действительно была очень забавной и умела веселить других, но при этом ее глаза всегда оставались серьезными и немного грустными.

Однажды, прогуливаясь по городу, мы с ней забрели в кинотеатр старых фильмов и посмотрели «Небо над Берлином»: мне было нестерпимо скучно от высокопарных монологов персонажей, а она вплоть до заключительных титров глядела на экран с открытым ртом, а из кинотеатра вышла задумчивая и притихшая. Я начал ей вещать о подоплеке фильма, об ангелах, акробатах и прочей ерунде, а она рассеянно выслушала мою болтовню до конца, а потом рассказала мне, что в детстве по ночам она со своим братом и их другом Тимофеем бегала в местный цирк разучивать акробатические трюки. Взглянув мне в глаза и увидев там недоверие и насмешку, она замолчала, а когда мы уже почти дошли до ее подъезда, вдруг заявила:

– Если бы меня спросили, кем я хочу стать – ангелом или балериной, я бы выбрала стать балериной. – И, не попрощавшись, убежала домой.

На репетициях «Первого шага» она не появлялась, несмотря на все мои уговоры. Я долго не мог понять почему, ведь в команде танцуют ее брат и старые друзья! Возможно, она стеснялась Павла и побаивалась Даниэлу. Я и сам, честно говоря, опасался насмешек своей верной подруги и неизменной партнерши по танцам. Даня не принимала моего увлечения Машкой и считала его дикой и нелепой причудой, однако – надо отдать ей должное – не позволяла себе колких замечаний на эту тему при посторонних, за что я был ей очень признателен. Но наедине она нередко высказывала мне свое недоумение и недовольство.

– Зачем ты морочишь ей голову? Девочка влюблена в тебя по уши!

– Разве я ее обманываю?

– Конечно, ты ведь не собираешься объявить ее своей девушкой. Да и танцевать с ней не будешь, верно?

– Почему не буду? Ты же знаешь, организаторы шоу попросили добрать еще одну участницу. Я добьюсь, чтобы Машу посмотрели еще раз. Кто знает, а вдруг у нее получится? – отвечал я, пряча глаза и намеренно игнорируя первый вопрос.

Но от Дани ничего не скроешь: слишком давно она меня знает, и когда, не услышав ни звука в ответ на свои жалкие слова, я осмелился взглянуть ей в лицо, она широко и насмешливо улыбнулась, а в глубине ее глаз плескалось презрение. Она презирала меня, но не за то, что я симпатизирую малолетней, смешной и некрасивой по общепринятым меркам девочке, а за то, что сам стыжусь своих чувств и не решаюсь демонстрировать их в компании.

«Нет, я не трус! – отчаянно твердил я себе, шагая бессонными ночами по комнате. – Я просто привык, что рядом со мной вечно крутятся самые лучшие девчонки, а снижать планку всегда неприятно. Это Даня приучила меня к своей красоте, к мысли, что моя девушка должна быть тоненькой, грациозной, большеглазой и чтобы, когда я иду с ней по улице, все прохожие провожали нас восхищенными и завистливыми взглядами! А Маша… Что – Маша? Она такая милая, но ужасно нелепая! Какая-то квадратная, коренастенькая, щеки видно из-за спины, рыжие непослушные кудри торчат в разные стороны. Глядя на нее, можно ласково усмехнуться – и только».

Я твердо решил отстраниться от Маши, но не бросать ее совсем, а изредка помогать по мере сил и при этом как-нибудь внушить ей, что мое участие – чисто дружеское. Я больше ни разу ее не поцеловал, хоть она и смотрела на меня с явным ожиданием и надеждой, а встречаясь с ней, никогда не давал ей повода думать, будто она – моя девушка. Но себя обмануть я не мог, и по вечерам, оставаясь в одиночестве, привычно доставал книжку ирландских сказок, которая из-за сломанного корешка мгновенно раскрывалась на заветной замусоленной восемнадцатой странице, и, затаив дыхание, смотрел на рыжую девочку своей мечты.

Как-то я подкараулил Машу в библиотеке и украдкой сделал на смартфон несколько десятков неудачных снимков ее лица, которые потом удалил, оставив себе всего лишь один на память. На этой фотографии Маша, пойманная в профиль, казалась едва узнаваемой в золотом и оранжевом сиянии света из окна, и, разглядывая ее смутный образ, безвозвратно растворяющийся в солнечных лучах, я думал не о ней, а о бабьем лете с торжественно и грустно опадающими рыжими листьями и паутиной, поблескивающей на солнце.

Я все-таки убедил Павла повторно посмотреть Машу, и в один прекрасный день буквально силком притащил ее на нашу репетицию. По дороге в актовый зал она подрагивала, будто вспугнутый жеребенок, а ее влажная ладонь в моей руке казалась какой-то особенно мягкой и безвольной. Паша разглядывал ее с живым любопытством и задумчивостью барана, обнаружившего новые ворота, – он явно не знал, что ему делать с таким богатым, а главное, «колоритным» материалом. Поставив ее в команду и оставшись недовольным увиденным, он решил посмотреть ее в каком-нибудь хореографическом образе на фоне остальных девчонок.

– Будешь камнем! – заявил он растерянной Машке и ушел в буфет запивать свое сомнение лимонадом, прихватив заодно Шурика, Тима и меня, чтобы «не мешали девочкам работать над созданием образа».

В буфете мы с Павлом едва ли обменялись десятком слов. Шурик и Тим тоже помалкивали: они по-своему любили Машку и сейчас искренне за нее переживали. Признаться, я сомневался, что Маша справится с заданием без посторонней помощи, но не подавал виду и изо всех сил ломал комедию, играя беззаботного дурачка, которому безразлична собственная протеже. По возвращении в зал выяснилось, что Маша еще не подобрала музыку к своему танцу в образе камня, и это был тревожный знак. Играть равнодушие мне становилось все труднее – я даже взмок от напряжения и немного успокоился лишь тогда, когда на сцену вышла Даня. Она танцевала, как всегда, великолепно. Паша, еще не привыкший к ее красоте и одаренности, даже воскликнул «браво!» под конец ее блестящей импровизации, а я, как обычно, подумал: «Моя Даня – лучшая», – и самодовольно улыбнулся. Даню сменила Настя, и я в очередной раз поразился потрясающему умению этой девочки мгновенно перевоплощаться в танце из ощипанного страусенка в богиню. Как все-таки мало значит человеческая внешность! А потом на сцену взобралась Машка…

Наверное, именно в тот момент я понял, что мы с ней каким-то образом связаны и отныне, – что бы она ни испытывала: боль, страх, отчаяние, – я обречен переживать те же чувства вместе с ней. Глядя на нее во все глаза, я вдруг остро ощутил ее неуверенность, будто это я, маленький и неумелый, неловко переминаюсь на слишком большой для меня сцене перед строгими судьями.

Как только зазвучала музыка, Маша заметно побледнела и закрыла глаза, и я зажмурился одновременно с ней, не в силах смотреть дальше. Время для меня застыло, музыка доносилась до моих ушей как сквозь вату, но неожиданно меня пробудил к сознанию странный глухой стук, за которым последовал оглушительный взрыв хохота всех присутствующих.

Я открыл глаза, вскочил на ноги и с сильно бьющимся сердцем осмотрелся: Маши на сцене уже не было. Не успел я удивиться, как увидел, что она, покрасневшая и взлохмаченная, торопливо поднимается с пола и стремглав бежит к дверям, а вся команда «Первого шага», включая Машиного брата Шурика и сдержанного Павла, провожает ее смехом и улюлюканьем. Впрочем, Даниэла не смеялась, а настороженно и серьезно вглядывалась в мое лицо, будто ждала от меня чего-то.

– Что случилось? – с болью в сердце спросил я, даже не пытаясь улыбнуться.

– Разве ты не видел? – изумился Тим, утирая набежавшие от хохота слезы. – Машка упала со сцены!

– И вы считаете, что это смешно?! – воскликнул я, обводя всю компанию гневным взглядом.

Они притихли и переглянулись. Даня по-прежнему не сводила холодных и внимательных глаз с моего лица.

– Мне это показалось комичным, – смущенно ответил Паша. – Кажется, она не слишком сильно ушиблась.

Я ничего не сказал и отвернулся, чувствуя, будто кто-то сильный и безжалостный крепко сжимает мое сердце железной рукой. Больше всего на свете мне хотелось рвануть в коридор и догнать Машу, но я понимал, что опоздал, а кроме того, не осмеливался столь явно выдавать себя. Поэтому я позволил себе лишь вздохнуть и, смущенно потирая нос, вновь уселся на свое место. Данин взыскующий взгляд тут же погас, ее лицо сделалось непроницаемым и пустым.

– Тебе понравилось, что она делала до того, как упала со сцены? – глуховатым голосом поинтересовался я у Павла.

– Да, она хорошо обыгрывала свой образ, – неожиданно кивнул Паша.

– Значит, ты берешь ее в команду?

– Пока не знаю.

– А почему бы и нет? – резко вмешалась Даня, обращаясь к Павлу, но при этом сверля глазами именно меня. – Возьми – не пожалеешь! У девочки прирожденный комедийный талант!

Шурик и Тим прыснули, Настя поджала губы, а Паша задумался.

– Она теперь сама не пойдет, – медленно и убежденно проговорил я. – После того, как вы ее тут обо ржал и!

– Ладно, Ник, не расстраивайся, – подал голос Тим. – У меня есть подходящая девчонка в команду – шустрая, заводная блондиночка – тебе под стать! А с Машкой нянчиться не надо! Она и без нас не пропадет, вот увидишь!

«Она-то, может быть, и не пропадет, а вот я – запросто», – подумалось мне.

Между тем Даня вскочила на ноги и, ни на кого не глядя, стремительно вышла из зала.

Тим действительно привел хорошенькую светловолосую девушку с длинными тонкими руками и мечтательными русалочьими глазами – и где он их только находит? Танцевала она, конечно, не с такой неземной воздушностью, как Настя, и вполовину не настолько женственно и музыкально, как моя Даня, но все же легко, изящно и вполне профессионально. Паше новая девочка понравилась – она отлично вписывалась в нашу команду, и он с немалым облегчением объявил, что коллектив «Первого шага» наконец-то набран.

Как только это произошло, я окончательно и бесповоротно утратил интерес к затее с участием в популярном телешоу. Разумеется, я не пропускал репетиций и аккуратно выполнял все, что от меня требовалось, – мне ужасно не хотелось подводить мою единственную и неповторимую бывшую партнершу по бальным танцам, я и ввязался во всю эту историю исключительно ради Даниэлы, – но тот огонек радостного ожидания чуда, который прежде горел в моей груди, приятно щекоча нервы и подогревая мою робкую надежду привлечь в команду Машку, кажется, безвозвратно погас. В моих движениях все чаще проступал скучный автоматизм – я танцевал, что называется, на автопилоте, но Павел и Даня как будто в упор не видели, что со мной происходит, а может быть, нарочно притворялись, что не замечают моего состояния. Остальным на подобные тонкости было наплевать, как, впрочем, и мне самому.

Вечерами, лежа на прохладном полу моей спальни и задумчиво вглядываясь в узкий провал всепоглощающей тьмы в самом дальнем углу под кроватью, я бесконечно набирал Машин номер с бесстрастной настойчивостью робота и, не шевелясь, прислушивался к длинным умоляющим гудкам, которые казались мне материализовавшимся тоскливым зовом моей собственной растревоженной души. Но она так ни разу и не сняла трубку, и я в принципе понимал почему.

Маша стремительно заливалась краской и улепетывала со всех ног, стоило ей увидеть меня в коридорах нашей школы, или в классах, или за столиком пиццерии, куда она частенько заглядывала после занятий ирландским степом, или где-нибудь на улице, когда я внезапно выскакивал на нее из-за ближайшего угла. А я, столько времени и сил убивший на организацию этих «случайных» столкновений, к своему глубокому стыду, не предпринимал никаких попыток догнать ее и объясниться, хотя и осознавал, что первый шаг должен быть сделан мною.

Как-то в понедельник поутру, когда большинству людей приходит в голову нелепая мысль начать новую жизнь, я принял дурацкое, но твердое решение навеки покончить со своей несбывшейся детской мечтой и выбросил книжку ирландских сказок на помойку, а вечером, опомнившись, отчаянно рылся в мусорном баке, холодея при мысли, что не найду свое сокровище среди гор чужих отбросов.

Тем временем Паша поставил нам отличную программу, и мы ее исполнили и с помощью Шурика записали на видеокамеру. Во время совместного просмотра короткого видео я единственный не выразил никаких эмоций и вежливо отказался от предложенной Шуриком копии. После этого Даня назначила мне «личную встречу» в кафе.

– Вот и пришла пора нам расстаться, – задумчиво проговорила она, медленно помешивая ягодный чай.

Я не понял, напрягся и, через силу улыбнувшись и подпустив иронии в голос, поинтересовался, что именно ее не устраивает.

– Мне надоело делать вид, будто у нас не происходит ничего особенного, а тебе? – вместо ответа спросила Даня и, нахмурившись, отвернулась.

«Вот оно, началось», – подумал я, поглядывая сбоку на ее мрачное, раздраженное лицо.

– А что, по-твоему, у нас происходит?

– А то, что ты уже больше не с нами! Мы в команде наизнанку выворачиваемся, работаем на результат, а тебе все равно! Ведешь себя как посторонний! – Выпалив все это куда-то в сторону, Даня обернулась, резко тряхнув головой, отчего ее небрежно заколотые черные волосы красиво рассыпались по плечам.

– Тебе больше не нравится, как я танцую? – продолжал «недоумевать» я.

– Не ёрничай! – поморщилась Даня. – Мне не нравится твое отношение к нашему проекту! Если ты собираешься продолжать в том же духе, то тебе лучше уйти!

– С удовольствием! – нарочито бодро откликнулся я, нервно похрустывая пальцами. – Этот «наш проект» затевался исключительно ради тебя, и если ты хочешь, чтобы я ушел, – что ж, я готов отчалить! Только ты уж, пожалуйста, учти, что если я уйду, то пути обратно не будет ни при каких условиях: надоело, знаешь ли, плясать вокруг тебя вприсядку!

– Не обижайся, Ник, – внезапно присмирела Даня, устало вздохнув, и взглянула на меня как на безнадежного больного. – Ты ведь сам все прекрасно понимаешь, поэтому не нужно строить из себя оскорбленное достоинство и выставлять меня взбалмошной дурой. Чтобы дело выгорело, нужно им по-настоящему увлечься. Если тебе не интересно и душа не болит и не просит, то ничего и не выйдет! А у тебя голова сейчас совсем другим занята!

– Не беспокойся, я понял, – мягко ответил я. – Просто странно, что ты предлагаешь мне уйти за неделю до начала шоу.

– Твой уход из «Первого шага» – вопрос решенный, – скороговоркой проговорила Даня, откидывая волосы с лица. – Я уже побеседовала на эту тему с Павлом, и он со мной согласился. Он же и заменит тебя в коллективе.

– А тебе не кажется, что Паша немного староват? – попробовал пошутить я.

– Ну конечно, ему ведь целых двадцать два года! – усмехнулась Даня, но тут же посерьезнела и сочувственно взглянула мне в глаза. – Ник, я не безмозглая и вижу, кто для тебя сейчас важнее всего. Мне, конечно, неприятно, что я отошла на второй план, но я переживу, особенно если мы с тобой не будем встречаться каждый день. Ты, главное, не думай, будто уходишь из «Первого шага», потому что я ревную тебя к этой девочке.

– К какой еще девочке?.. – начал было я.

Но Даниэла меня перебила:

– А то ты не знаешь! – и мягко, совсем по-взрослому улыбнулась, а я почувствовал, что краснею.

– Я на тебя не в обиде, – добавила она. – Беги хоть сейчас к своей Маше!

Я недоверчиво заглянул в ее узкое смуглое лицо – прямо в глаза, огромные и очень яркие, и она широко, белозубо и немного застенчиво улыбнулась, поглядывая на меня сверху вниз, а потом тихонько, вполголоса рассмеялась, и я облегченно расхохотался в ответ. Теперь, когда все слова были произнесены, ситуация казалась до смешного простой.

– Я надеюсь, на телешоу ты все-таки будешь болеть за «Первый шаг», – сказала Даня, по-прежнему посмеиваясь.

– И не пропущу ни одной программы! – с улыбкой заверил я, а потом нагнулся к ней поближе и весело спросил: – Как давно тебе нравится Паша?

– Всю жизнь! – шутливо откликнулась Даня. – Но с некоторых пор его полностью затмил Тимофей!

– Кто? Наш Тим?! – Я просто оторопел.

– Да, – густо покраснела она. – А что тебя, собственно, удивляет?

Но я только покачал головой и вновь широко улыбнулся.

– Бедный Тим!

– Не зарывайся! – строго предупредила Даня, и ее глаза опасно блеснули, но где-то в черной глубине зрачков солнечными отсветами плясали смешинки.

Так я и распрощался с «Первым шагом», а через неделю вся наша команда шумно и с прибаутками отбыла в столицу на съемки пресловутого телешоу.

Заранее выведав у Шурика, что Маша собирается провожать его на вокзале, я «неожиданно» появился на платформе в день их отъезда и увязался за Даниэлой под предлогом помочь ей и Тиму разобраться с ее многочисленным багажом. Пока мы перетаскивали Данины сумки в вагон, Маша обнималась с Шуриком и Настей. А потом поезд тронулся и медленно покатил, постепенно набирая ход, а Маша торопливо пошла вдоль вагонов мимо меня, весело улыбаясь и отчаянно размахивая руками.

Я подождал, пока поезд скроется из поля зрения, догнал ее и молча положил ладони ей на плечи. Она вздрогнула от неожиданности, но не повернулась, и тогда я сам развернул ее к себе лицом. Она привычно покраснела и умоляюще взглянула на меня печальными голубыми глазами.

– Почему ты не поехал вместе с ними?

– Потому что я хочу танцевать только с тобой, – серьезно ответил я.

– Что?! – Она явно опешила.

– Я сказал, что хочу танцевать только с тобой, – твердо повторил я.

Она глядела на меня, не в силах поверить моим словам, а ее глаза стремительно наполнялись крупными блестящими слезами. Потом она моргнула, и эти слезы горошинами быстро-быстро покатились по ее щекам. Она сделала движение, чтобы закрыть лицо руками, но я схватил ее за запястья и не дал ей спрятаться от меня в очередной раз. Тогда она крепко зажмурилась и заревела безудержно, как маленький ребенок.

– Машка, я тебя люблю! – внутренне замирая, громко произнес я и сам испугался собственных слов.

– Не надо! – плачущим голосом воскликнула она. – Это уж слишком! Мне достаточно и того, что ты хочешь со мной танцевать! – И, продолжая реветь, она беспомощно уткнулась мне в плечо.

А через несколько месяцев мы с ней подготовили наш первый совместный танцевальный номер и торжественно исполнили его перед видеокамерой – на этот раз оператором выступил незнакомый мне хлыщ, о котором Машка говорила, будто он подрабатывает съемками на свадьбах. После некоторых колебаний мы выложили видео в Интернет и договорились между собой, что немедленно удалим его по первой же просьбе любого пользователя.

Впрочем, мы сделали все возможное, чтобы понравиться невидимым зрителям, и даже привлекли к постановке номера моих родителей – отличных хореографов и истинных знатоков бальных танцев. Маше потребовалась дополнительная подготовка, и моя мама на протяжении долгих семи недель ежедневно муштровала ее в танцзале. Часто Машка приходила с занятий с заплаканными глазами: мама жестко критиковала ее «квадратные руки», «неправильный корпус» и «мягкие, но бестолковые коленки». На наших совместных репетициях Маша вообще не могла нормально двигаться от смущения и стыда, потому что мама, изо всех сил крепившаяся в моем присутствии, все же частенько срывалась и начинала ее распекать прямо у меня на глазах. Любые мои попытки оправдать Машину неловкость разносились в пух и прах, и вскоре я убедился, что гораздо больше толку выйдет, если я просто буду хранить безразличное молчание.

Машины мучения не пропали даром: она, хоть и косвенно, но все-таки однажды удостоилась маминой похвалы. В разговоре с отцом мама как-то вскользь заметила, что такой трудолюбивой девочки, как Маша, она еще не видела и вряд ли когда-либо увидит.

Номер мы с Машкой придумали сами, но он буквально преобразился и заиграл новыми красками после того, как вмешался мой папа и добавил в него некоторые яркие штрихи. В итоге у нас получилось практически немое кино. Поначалу Маша, одетая в пышные разноцветные тряпки, жонглировала апельсинами, а я изображал случайного прохожего и, легко и непринужденно отбивая чечетку, элегантно ловил ее апельсины на кончик длинного старомодного зонта. А потом якобы начинался дождь, Маша бросала апельсины, зонт в моих руках гостеприимно раскрывался, и мы вдвоем, обнявшись, умиротворенно вальсировали под его надежным укрытием. Вскоре условный дождь прекращался, я ловко закрывал купол зонта, церемонно пожимал своей очаровательной партнерше руку и пытался улизнуть, но она дерзко хватала меня за грудки и, сердито насупившись, энергично вовлекала в яростное танго, при исполнении которого она выступала в роли грозной и настырной рыжей фурии, а я всем своим видом демонстрировал нелепую растерянность и нарочитый испуг.

Под конец танца она смягчалась и с жалобным видом тянулась ярко размалеванными губами к моей щеке, но в этот момент под ногами у нее оказывался один из всеми забытых апельсинов, и она потешно об него спотыкалась и с размаху падала на пол, а я, счастливо освободившись из ее пылких объятий, поспешно уматывал. Потом шли титры, во время которых Маша в одиночестве танцевала рил, не прекращая комично реветь. Звуковой ряд мы также подобрали самостоятельно, и в целом наш номер смотрелся на редкость интересно.

К счастью, наши опасения по поводу негативных отзывов зрителей не оправдались: видео набрало полмиллиона просмотров за неделю с подавляющим числом положительных оценок. Кроме того, мы получили кучу комментариев от благодарных пользователей, которые не скупились на комплименты мне и Маше.

Когда количество просмотров ролика перевалило за миллион, нам поступил самый главный отзыв от пользователя с ником Daniela First Step. «Даже я не сыграла бы лучше», – коротко написала она.