Я имел слабость попросить позволения писать к Вам и Вы легкомыслие или кокетство позволить это. Переписка ни к чему нс ведет, я это знаю; но я не имею силы противостоять желанию получить хоть слово, написанное Вашей красивой ручкой...

Вновь берусь за перо, ибо умираю от скуки и могу заниматься только Вами. — Я надеюсь, что Вы прочитаете это письмо тайком. — Спрячете ли Вы его у себя на груди? Пришлете ли мне длинный ответ? Напишите все, что придет Вам в голову, заклинаю Вас. Если Вы боитесь моей нескромности, если Вы не хотите компрометировать себя, измените почерк, подпишитесь вымышленным именем, мое сердце сумеет Вас узнать. Если Ваши слова будут так же ласковы, как Ваши взгляды, я, увы, постараюсь им поверить, или обмануть самого себя, что все равно. Знаете ли Вы, что, перечитывая эти строки, я стыжусь их сентиментального тона: что скажет Анна Николаевна? Ах, Вы, чудотворна или чудотворица!

* * *

Я перечитываю Ваше письмо вдоль и поперек и говорю: милая! прелесть! божественная!., и затем: ах, мерзкая! — простите, прекрасная и нежная, но это так. Нет никакого сомнения в том, что Вы божественны, но порою Вам не хватает здравого смысла; простите еще раз и утешьтесь, ибо от этого Вы еще прелестнее. Вы утверждаете, что я не знаю Вашего характера? Что мне за дело до Вашего характера? Очень я о нем забочусь — и разве красивые женщины должны иметь характер? Самое существенное для них — глаза, зубы, руки и ноги (я прибавил бы сюда сердце, но Ваша кузина слишком злоупотребляла этим словом); Вы утверждаете, что Вас легко узнать, — то есть полюбить, хотите Вы сказать? Я того же мнения и сам служу доказательством его правильности; — я вел себя с Вами, как ребенок 14 лет это недостойно, но, с тех пор как я больше не вижу Вас, я мало-помалу приобретаю вновь утраченное сознание превосходства и пользуюсь им, чтобы бранить Вас. Если мы когда-нибудь опять увидимся, обещайте мне... Нет, я не хочу Ваших обещании; и, кроме того, всякое письмо так холодно; мольба, посланная по почте, не имеет ни силы, ни чувства, а в отказе нет ни грации, ни сладострастия. Итак, до свидания, и поговорим о другом. Как поживает подагра Вашего супруга? Надеюсь, что у него был хороший припадок через день после Вашего приезда. Поделом ему! Если б Вы знали, какое отвращение, смешанное с почтением, испытываю я к этому человеку! Божественная, во имя неба, сделайте так, чтобы он играл в карты и болел подагрой; подагра! это моя единственная надежда.

Перечитывая еще раз Ваше письмо, я нахожу одно ужасное, «если», которое сперва не заметил: если моя кузина останется в деревне, то я приеду нынче осенью и т.д. Во имя неба, пусть она останется! Постарайтесь занять ее, нет ничего легче. Прикажите какому-нибудь офицеру вашего гарнизона влюбиться в нее, а когда настанет время отъезда, сделайте ей неприятность, отбив ее воздыхателя; это еще легче. Но нс показывайте ей Ваших намерений; она способна из упрямства сделать как раз обратное тому, что нужно. Что Вы сделали из Вашего кузена? Расскажите мне, но откровенно. Отошлите его поскорее в университет; не знаю почему, но я не люблю этих студентов, совершенно так же, как г-н Керн. Весьма достойный человек, этот г-н Керн, человек степенный, благоразумный и т.д. У него только один недостаток он Ваш муж. Как можно быть Вашим мужем? Я не могу представить себе этого так же, как не могу представить себе рая...

Это было написано вчера. Сегодня почтовый день; не знаю почему, я забрал себе в голову, что получу письмо от Вас; этого не случилось, и я в собачьем настроении, хотя это весьма несправедливо с моей стороны я должен был бы быть признателен за прошлый раз, я это помню; но, что хотите, это так. Умоляю Вас, божественная, снизойдите к моей слабости, пишите ко мне, любите меня, и я тогда постараюсь быть милым. Прощайте, дайте ручку.

* * *

Вы несносны, я совсем собрался писать к Вам о разных дурачествах, которые заставили бы Вас помирать со смеху; и вот является Ваше письмо, чтобы расстроить меня в самом разгаре моего воодушевления. Постарайтесь отделаться от этих спазм, которые делают Вас такой интересной, но которые ни черта не стоят, предупреждаю Вас об этом. Почему должен я все время бранить Вас? Нс следовало писать ко мне, если рука у Вас на перевязи; какая бестолковая голова!

Скажите, однако, что он Вам сделал, этот бедный муж? Уж не ревнует ли он, случайно? Что ж! клянусь Вам, он был бы в этом прав; Вы не можете или (что еще хуже) не хотите щадить людей. Красивая женщина вправе... быть чьей-нибудь возлюбленной. Боже мой, я нс собираюсь проповедовать мораль, но все же должно выказывать уважение к мужу, иначе никто не захочет быть мужем. Не презирайте этого ремесла; оно необходимо по условиям света. Слушайте, я говорю Вам от чистого сердца: на расстоянии 400 в. Вы ухитрились возбудить мою ревность; что же было бы в четырех шагах?.. Простите, божественная, если я так откровенно говорю с Вами. Это доказательство моего истинного участия к Вам; Я Вас люблю больше, нежели Вы думаете. Постарайтесь же примириться хоть немного с этим проклятым г-ном Керном. Я хорошо понимаю, что это не великий гений, но, наконец, это все же и не совсем дурак. Кротость, кокетство (и, прежде всего, во имя неба, отказы, отказы и отказы) бросят его к Вашим ногам — место, которому я завидую от глубины души, но что делать... Вы приедете? не правда ли? до тех пор ничего не решайте относительно мужа. Вы молоды, вся Ваша жизнь впереди, а он... Наконец, будьте уверены, что я не из тех, которые никогда не советуют прибегнуть к решительному образу действий; иногда это бывает необходимо, но сперва надобно все обсудить и не делать бесполезного шума.

Прощайте! Уже ночь, и Ваш образ является мне, грустный и сладострастный; мне кажется, будто я вижу Ваш взгляд, Ваш полуоткрытый рот. Прощайте. Мне кажется, будто я у ног Ваших, сжимаю их, чувствую Ваши колени, я отдал бы всю кровь мою за одну минуту такой действительности. Прощайте и верьте моему бреду; он нелеп, но правдив.

* * *

Если Ваш супруг Вам слишком наскучил, бросьте его. Но знаете как? Вы оставляете там все семейство, Вы берете почтовых лошадей по дороге на Остров и приезжаете... куда? В Тригорское? Ничего подобного: в Михайловское. Вот великолепный план, который уже в течение четверти часа дразнит мое воображение, можете ли Вы себе представить, как буду я счастлив? Вы мне скажите: «А шум, а скандал?» Какого черта! Скандал будет уже налицо, лишь только Вы оставите мужа; прочее ничего не значит или очень мало. Но согласитесь, что план мой весьма романтичен? — Сходство характеров, ненависть к препятствиям, резко выраженный орган воровства и т.д., и т.д. Можете ли Вы представить изумление Вашей тетушки? Конечно, последует разрыв. Вы будете видеться с Вашей кузиной тайком, и это сделает дружбу менее скучной, а когда умрет Керн, Вы станете свободны, как воздух. Ну, что же Вы об этом скажете? Не прав ли был я, когда говорил, что способен преподать совет внушительный и смелый! Поговорим серьезно, т.е. хладнокровно: увижу ли я Вас? Мысль, что нет, заставляет меня содрагаться. Вы мне скажете: утешьтесь. Отлично! Но как? Влюбиться? Невозможно. Сперва надо забыть Ваши спазмы. — Бежать за границу? удавиться? жениться? Со всем этим связаны большие затруднения, которые мне претят. — Да! а кстати, — Ваши письма, каким образом я буду получать их? Ваша тетушка не хочет этой переписки, такой целомудренной, такой невинной (да и какой она может быть... на расстоянии 400 в). Весьма возможно, что наши письма будут перехватываться, читаться, комментироваться и потом подвергаться торжественному сожжению. Постарайтесь изменить Ваш почерк, и я посмотрю, что из этого выйдет. Но пишите мне, и много, вдоль и поперек, и по диагонали (геометрический термин). И прежде всего дайте мне надежду вновь Вас увидеть. Если это невозможно, я в самом деле постараюсь влюбиться в кого-нибудь другого... Не правда ли, я говорю любезнее по почте, нежели лицом к лицу? Ну так вот, если Вы приедете, я обещаю быть чрезвычайно милым, я буду весел в понедельник, экзальтирован во вторник, нежен в среду, а в пятницу, субботу и воскресенье буду таков, как Вам будет угодно, и всю неделю буду находиться у ног Ваших. Прощайте!