Часть I

(Анданте)

Согласно официально признанному «свидетельству о рождении» Испании, ее нынешнюю территорию первыми, если не считать совсем древние виды, пять тысяч лет назад заселяли пришедшие из Африки иберы. Вслед за ними, но уже с севера, туда перекочевали кельты. В последние века до нашей эры на побережье появились греки с римлянами. И ничего им всем не оставалось, как только уживаться друг с другом, даже когда главенство попытались установить римские легионеры, а позднее полуостров наводнили мощные потоки германских племен вестготов и вандалов.

В V веке нашей эры крещенные в христианство потомки римлян обратили в свою веру вестготов. Всего несколько лет потребовалось новым пришельцам из Африки – арабам и берберам – чтобы завоевать значительную часть Иберии в начале VIII века. Причем завоеванием это можно назвать с некоторой натяжкой, поскольку четыре миллиона вестготов сдавались на милость заморским интервентам в количестве не более тридцати тысяч всадников. Все объяснялось довольно просто: придавленные тяжелым налоговым бременем вестготские крестьяне складывали оружие, а гранды и епископы короля Родриго заключали сепаратные соглашения с маврами (так назовут арабов и берберов), дабы сохранить за собой хоть часть своих владений. Новые правители-мусульмане не принуждали коренное население принимать ислам, но крепостным крестьянам, кто решался на это, предоставляли свободу от земельного собственника.

Возникшая в Иберии Западная исламская империя вскоре распалась на отдельные арабские халифаты. За несколько веков мавританского владычества христиане успели проникнуться некоторым безразличием к развитию техники, но укрепили в себе готовность отстаивать свое «единственно правильное» вероучение. Мавры внесли и свой позитивный вклад в строительство, архитектуру, астрономию, математику, сельское хозяйство, изящную словесность. Родоначальник испанской литературы Хуан Мануэль заимствовал у них свои притчи.

Однако до полной ассимиляции у вестготов с арабами дело не дошло. С упорством, достойным лучшего применения, обе стороны предпочитали заниматься своими внутренними разборками, защищать собственные представления о земной и загробной жизни. Это, кстати, очень напоминало непростые отношения русских удельных княжеств с Золотой Ордой примерно в то же самое время на востоке Европы.

Если завоевание (конкиста) прошло молниеносно, то обратный процесс (реконкиста) развивался поначалу довольно вяло. Освободительная кампания несколько оживилась, когда потомкам подданных последнего вестготского короля явился апостол Сантьяго. Рассказывали, что спустился он с небес прямо на поле битвы христиан с мусульманами, восседая на белом коне, нещадно разя нехристей мечом направо и налево. В том числе и с помощью небесного патрона, к концу XII века на юге полуострова у мавров остался один Кордовский халифат, где они хранили свою собственную реликвию – забальзамированную руку пророка Магомета.

В честь апостола Сантьяго на средства рыцарского Ордена храмовников воздвигли гигантский собор, превратив его в место паломничества католиков со всей Западной Европы. Путь жаждавших спасения души начинался тогда на берегах Сены неподалеку от собора Парижской Богоматери и занимал около ста дней. На тропу к мощам апостола выходили аристократы и нищие, рыцари и бандиты, священники и шпионы, теологи и алхимики. Среди паломников немало осужденных преступников: они направлялись в Сантьяго де Кампостела отмывать грехи, о чем должны были получить там сертификат и по возвращении предъявить его судье. На маршруте следования в первом же иберийском городке Памплоне многие приобретали за деньги нужный документ, чтобы далеко не ходить и не рисковать.

Обычно брели паломники облаченными в тяжелые плащи, ночью укрываясь ими от холода, днем от ветра и дождя. В руках у каждого посох, на ногах тяжелые сандалии-вериги, на голове широкополая шляпа с ленточками. По дороге бесплатно путникам никто ничего не давал, разве что хоронили умерших за счет местных приходов. Один французский пастор подготовил даже специальный путеводитель-наставление, как легче ориентироваться на иберийской части маршрута, дабы не пасть жертвой жуликов и бандолеро. С течением лет дорога к мощам апостола обрастала множеством легенд и оккультных знаков. Суть их значения сводилась к тому, что католики шли по этому тяжелому и долгому пути, чтобы подготовить себя к смерти и духовно обновленными из мира земного вступить в Царство Небесное…

Реконкиста еще продолжалась, когда королева Изабелла Кастильская вышла замуж за короля Фердинанда Арагонского, заложив таким образом первый камень в основание единого испанского государства. Не откладывая дела в дальний ящик, короли-католики утвердили чрезвычайные полномочия Святой Инквизиции и подчинили ее себе напрямую, в обход даже римскому понтифику. По завершении реконкисты в 1492 году принялись выстраивать государство, скрепленное единой верой, способное противостоять угрозам внутренним и внешним. Тогда же ими был подписан указ о выдворении за пределы королевства всех лиц иудейского вероисповедания с выбором для пожелавших остаться – либо крещение, либо смерть на костре. К тому времени Инквизиция уже сожгла две тысячи иудеев, крещенных в христианство, но заподозренных в непризнании Святой Троицы.

Первым генералом-инквизитором был назначен глава Ордена монахов-доминиканцев Томас де Торквемада, а его тайная сыскная служба вошла в центральные структуры нового государства. Официально она называлась Советом Генеральной и Высшей Инквизиции, Святой и Божественной. Состояли же в нем не только иерархи, теологи и монахи, но также светские лица благородного происхождения. В народе Инквизицию прозвали «Супрема».

Ко всему прочему и весьма быстро Инквизиция стала рентабельным государственным предприятием: расходы на нее с лихвой окупались путем ареста имущества обвиняемых, которые сами оплачивали свое содержание в тюрьме, допросы и пытки над ними. Конфискация собственности осужденных позволяла ставить на государственное довольствие легионы инквизиторов, их помощников и секретарей, полицейских и медиков, судебных приставов и тюремщиков, не говоря уже об информаторах из всех слоев населения, включая лиц духовного звания.

Страх перед агентами «Супремы» был безмерен. Примерно таким же, как у русского люда перед монахами-опричниками Великого княжества Московского в годы царствования Ивана Грозного. Все занимались одним и тем же, инструментарий пыток тоже одинаков, но в Московии гнев венценосца обрушивался на единоверцев-православных, тогда как в испанском королевстве преследовали в основном иудеев и мусульман.

Поначалу Святая Инквизиция не обращала пристального внимания на адептов Пятикнижия Моисеева: жили те мирно и никого не пытались совращать в свою веру. Что же толкнуло королевскую чету и иерархов церковных выбрать иудеев в качестве «козлов отпущения», несмотря на их социально-экономическую активность и материальное благополучие? Изабелла и Фердинанд надеялись на гребне антисемитской кампании укрепить свою единоличную власть и авторитет в глазах подданных, живших в массе своей хуже иудеев. Для этих целей Святая Инквизиция оказалась действительно даром небесным. И совсем не важно было, что главным финансистом королевского двора состоял обращенный в христианство человек, чьи предки исповедовали иудаизм.

Под началом нового генерала-инквизитора, кардинала Сизнероса, рассмотрение подозрений в совершении «преступлений против веры» не затягивалось. Это тот самый архиепископ Толедо, который в сутане, размахивая крестом и мечом, водил королевские войска сражаться с маврами, служил духовником у королевы, создал испанский военный флот и университет в городе Алкала де Энарес. По сравнению с ним его предшественник Торквемада – сущий либерал. Трибунал кардинала Сизнероса представлял собою судилище, где обвинители выносили приговоры, адвокатов не предусматривалось, показания выбивались изощренными пытками. И знал ведь святой отец про заповедь Божию «Не убий!» Тем не менее нарушал ее, не страшась кары Господней.

Буйство насилия с расистским душком оправдывалось ведением «священной войны за веру, короля и отечество». Иудеев же преследовали якобы не за то, что они другой расы, а за то, что у них другое вероучение, хотя и где-то общее с христианством. Иудеи, мол, осмеливались думать: Иисуса Христа в действительности не существовало. Корона и алтарь не желали мириться с подобным «богохульством», ибо слишком уж принципиальным было расхождение во взглядах на жизнь земную и небесную.

Метаморфоз при этом хоть отбавляй. Среди инквизиторов, например, находили себе применение принявшие христианство иудеи и мусульмане: с дикой одержимостью на грани умопомрачения они демонстрировали рьяную преданность трону и алтарю, не останавливаясь даже перед принесением в жертву своих соплеменников.

Призывая извести под корень всех иноверцев, светские и духовные власти устанавливали в провинциях королевства единственное позволительное вероисповедание – под сенью римско-католической апостольской церкви. Любой бывший иудей или мусульманин считался «прирожденным еретиком». Любой кандидат на административную должность обязан был предоставлять «сертификат чистоты крови», выдаваемый церковным приходом. Такое требование, естественно, возвышало испанцев-католиков в собственных глазах, укрепляло их уверенность в своей «богоизбранности».

Несколько раз в год Инквизиция объявляла «день открытых дверей». То есть, братья-католики, будьте любезны доложить компетентным органам на местах о всяких отклонениях еретических в вашем ближайшем окружении, о тайных адептах ислама и иудаизма, о случаях богохульства, колдовства и вообще отхода от принятых церковью норм. Как тут не опасаться, что и на тебя донесут? Не лучше ли самому донести первым для подстраховки? Поневоле станешь пугаться, когда всякую недоговоренность, всякое неосторожно сорвавшееся с языка слово могут счесть за тягчайшее «преступление против веры», и пусть даже подозрение не подтвердится, пятно останется на всю жизнь. Не зря же ходила в народе горькая шутка: «Если Супрема не сожжет на костре, то сжует уж точно».

Судьи никогда не извещали арестованного о выдвинутом против него обвинении: надеялись, он сам признается в своих «неполадках с верой». Со страху бедняга называл мелкие проступки, но, конечно, не те, на которые поступал донос. О, это уже повод для допросов с пристрастием! В результате, измученный издевательствами до полусмерти, он наговаривал на себя и других, лишь бы больше не пытали. Причем от пыток официально никто не освобождался, разве что венценосцы и носители папской тиары. Священников и монахов пытали лишь с меньшим рвением, а если светского человека сжигали на костре, то лицо духовного звания обычно приговаривали к пожизненному заключению в монастырской тюрьме. Еретик в последний момент мог покаяться: тогда его душили удавкой и потом сжигали.

Допросы с пристрастием в подвалах Святой Инквизиции – излюбленное занятие садистов из Ордена монахов-доминиканцев. Но это еще не самое страшное, ибо в ту пору пытки применялись и в отношении уголовных преступников. Не самое страшное даже то, что бесцеремонно лезли в души человеческие под благовидным предлогом их «спасения», ибо на то и поставлены церковные служители. Самое же страшное заключалось в том, что широкие слои народа видели в Инквизиции защитницу интересов страны, которая, мол, поставлена самим Богом наказывать еретиков за попытки подорвать основы государства испанского, католического.

Одновременно с официальной Инквизицией действовала и другая, неофициальная, известная под названием Святая Гардунья – этакий симбиоз американской «коза ностра», сицилийской мафии и неаполитанской «каморры». Возникло это тайное криминальное сообщество, кстати, раньше самой Инквизиции, когда еще в ходе реконкисты его члены сживали со света иудеев и мусульман без всяких на то санкций властей. По сути, Гардунья никакой святой не была и представляла собою разветвленную по всему Иберийскому полуострову, организованную сеть бандитских шаек, состоявших из отпетых головорезов, грабителей, мошенников и вымогателей. Оправдывали же они свои деяния тем, что защищают якобы христианскую веру от нечестивцев. Главари бандитов ссылались даже на мандат, выданный им самой Девой Марией. Как бы то ни было, инквизиторы смотрели на Гардунью сквозь пальцы и нередко использовали ее для ликвидации неугодных властям подданных, до коих не могла добраться «Супрема» в силу разных причин…

«Все книги еретического содержания, обнаруженные в ходе тщательного сыска у частных лиц или в библиотеках, следует немедля сжигать, – предписывал в своем наставлении генерал Ордена монахов-иезуитов Игнатий Лойола. – То же относится и к книгам, чье авторство принадлежит еретикам, даже если в них речь идет о грамматике или риторике. Ненависть к ереси их авторов должна распространяться столь широко, что даже названия таких книг нельзя упоминать, дабы не привлекать к ним внимания молодежи, склонной подпадать под их влияние. В равной мере полезно, под угрозой сурового наказания, запретить издателям печатать книги, в которых цитируются высказывания еретиков или пересказываются отдельные положения их нечестивых учений. Никто не должен распространять подобные книги, в том числе изданные за пределами королевства. Следует проявлять нетерпимость и к лицам духовного звания, хоть как-то отмеченным ересью… Лучше пусть будет стадо без пастуха, чем волк в роли пастуха! Убежденных еретиков, разумеется, надо наказывать тюремным заточением или смертной казнью».

Следуя этой генеральной линии, Инквизиция приговорила к пожизненному заключению даже архиепископа Толедо Бартоломео де Каррансу за выданное им разрешение светским лицам читать Библию, как принято у лютеран. Заключила в тюрьму теолога университета в Саламанке, монаха Луиса де Леона за высказанные им сомнения в правильности перевода Ветхого Завета с греческого на латинский, то есть за «симпатии к иудаизму». Сожгла на костре врача Андреса Весалио за его реплику после вскрытия им трупа в анатомичке, будто он видел там нетронутым ребро, из которого сотворена Ева…

* * *

Однажды, оказавшись в Испании, фламандский художник Рубенс встретился с местным живописцем Веласкесом. Вкушая экзотические блюда, обласканный щедрыми лучами солнца и гостеприимством фламандец не переставал восхищаться:

– Счастливая у вас страна, сеньор Веласкес! Столько солнца! Такие красивые женщины! Их надо писать, мой друг. Писать и немедленно.

– Ну что вы, сеньор Рубенс. Это вы поистине счастливый человек, – грустно, вполголоса, чтобы не услышали окружающие, отвечал Веласкес. – Вы можете писать обнаженные женские натуры.

– А вам что мешает это делать?

– Нельзя, ведь я испанец. Возможно, Испания действительно благословенная страна, но только не для художника. Здесь нам многое запрещено. Самая главная женщина у нас – Святая Инквизиция…

И впрямь, удивительное дело, как это в условиях тотального контроля над мыслью суровая испанская цензура пропустила такой пассаж из романа Сервантеса о Дон Кихоте Ламанчском: «Приехал я в Германию, – рассказывает один из персонажей, – и там мне показалось, что можно жить вольготнее, благо местные хранители морали не обращают внимания на многие тонкости, что каждый живет там по своему хотению и в большинстве германских городов сознание людей свободно».

Нет, речь идет не о парадоксе, хотя их и достаточно в истории Испании. Просто Сервантес, скорее всего, никогда бы не осмелился сделать это, не будь это самое «свободное сознание» признано зловредным подданными тогдашнего королевства, где единственно правильным сознанием считалось католическое, а сама Испания – «избранницей божьей на вечные времена».

Наиболее же избранными признавались представители аристократических родов, чуть меньше – странствующие рыцари Ордена Калатравы, совершавшие подвиги в честь своей дамы сердца. Поэтому когда какой-то иностранец вдруг запросил у королей-католиков титул Великого Адмирала Моря-Океана в обмен на будущее открытие им нового пути в Индию, амбиции его явно выходили за рамки установленных понятий. Но соблазн оказался столь велик, что свое обещание наградить его этим титулом монархи даже скрепили королевской печатью.

Да и как могла вписываться в эти понятия загадочная личность Кристобаля Колоннэ. Взять хотя бы его фамилию в испанском варианте. Не исходила ли она от итальянского «колонель» (полковник), как уважительно обращались матросы к командиру корабельного экипажа? Себя он называл сыном генуэзского ткача Доменико Коломбо, хотя в списках их цеха такой не значился. Тщательно скрывал и о том, что в свое время пиратствовал в Средиземном море вместе с безжалостным Винченцо Коломбо, но после разошелся с ним и стал наемным корсаром на службе у коронованных особ, недругов Испании. Морским бандитизмом он действительно занимался около четверти века, потому не мог назвать своей подлинной фамилии, имевшей шотландские корни, и предпочел быть Кристобалем Колоннэ…

Наступившая после открытия Нового Света эйфория не затмила, однако, энтузиазма религиозных чисток в испанском королевстве. Что она затмила в сознании людей, так это необходимость развивать науку и технику для облегчения собственного положения. Не до того было, когда в запале решено удариться еще и в завоевание новых земель к вящей славе Божией, короны и алтаря.

Как у всякого явления исторического масштаба, имелись здесь свои светлые и теневые стороны с изрядной примесью вымысла, а то и просто откровенной фальсификации. На светлой стороне – высокий духовный порыв донести христианскую веру до индейцев, сформировать из них новые нации, провозгласить их «христианскими детьми матери-родины Испании». На теневой – конкистадорам не было дела ни до аборигенов, ни до их культуры.

Испанцы жаждали золота и, чтобы получить его, не останавливались ни перед чем. Для успокоения души монахи-миссионеры заставляли местное население принять христианство, смириться и не бунтовать. Люди на конях, в латах и с собаками силой отбирали драгоценности, грабили, убивали, насиловали. И редко кто из них вспоминал о «чистоте крови», рыцарском благородстве или христианском милосердии.

Коронованные особы направляли в заокеанские владения Вест Индии высочайшие предписания избегать крайностей в отношении индейцев, но одновременно настойчиво требовали все больше золота, необходимого для ведения испанской империей войн в Европе. В золоте нуждались для подпитки институтов государства и римско-католической церкви, для противостояния французской гегемонии, приобретения предметов роскоши и шедевров мирового искусства. Золото могло поступать только из колоний, где аборигены не привыкли из-за тяжелого климата работать до седьмого пота, поэтому их надо было заставлять, даже если они уже приняли христианство и формально не были рабами. Индейцев переправляли и на работы в метрополию – как якобы пленных, захваченных в ходе «вынужденной самообороны».

Наверное, не случайное это совпадение, что с приходом колонизаторов исконное население катастрофически вымирало. Сказывались неадекватные природным условиям физические нагрузки, а также эпидемии оспы, средств для лечения которой у индейцев не было. Вместе с тем нужно для объективности признать: жестокость завоевателей-католиков по отношению к индейцам Южной Америки вряд ли существенно отличалась от жестокости колонизаторов-протестантов по отношению к индейцам Северной…

К середине XVI века испанской империи удалось завладеть огромной заморской территорией и значительной частью Западной Европы. Тут даже можно поверить в какую-то высшую предопределенность судьбы. Однако возможностями реальными обеспечить своей стране прочные экономические опоры правители империи так и не воспользовались, ограничившись ведением войн в интересах римско-католической церкви. Ослепленные блеском имперского величия, испанские гранды не забывали, правда, и о своем личном обогащении. Когда же король Филипп II заметил, что предпочитает потерять свое королевство, нежели править еретиками, он говорил сущую правду. Ибо кесарь действительно не в силах править подданными, если они в Бога не очень-то верят или совсем не верят…

Да и вообще, непохожими казались испанцы на западных европейцев. Об особенностях склада ума своих соотечественников так отозвался врач Мигель Сервет. «Испанцы хорошо оснащены для научных познаний, но учатся плохо и мало, – писал он в своем дневнике. – Стоит им чему-то обучиться, то думают, будто уже все познали. Поэтому легче найти образованного испанца где-нибудь за границей, только не в Испании. Они составляют грандиозные проекты, но редко их осуществляют до конца. В разговорах получают удовольствие от тонкой игры слов и софистики, но склонности к чтению книг у них мало, да и книги предпочитают издавать не у себя дома, а во Франции. У простого люда масса плохих привычек: хотя испанцы люди тертые жизнью, они полны предрассудков. Страдающие от упорного и систематического труда, но смелые в бою, своими географическими открытиями они завоевали себе мировую славу».

Сам Мигель Сервет оставил свой собственный след в анналах испанской истории. Родился он в Наварре, с семнадцати лет учился и работал за границей. Особенно упорно занимался медициной, получил докторское звание. Известность приобрел своим открытием малого, легочного кровообращения. Его научная публикация по этой проблеме сразу попала в «Индекс запрещенных книг» Ватикана.

Неутомимый путешественник-мечтатель работал в швейцарском городе Базеле. Там врач переполошил местных теологов-протестантов, разузнавших о том, что им пишется книга, в которой ставится под сомнение реальность существования Иисуса Христа, Сына Божиего. Его заподозрили в богоотступничестве, стали распространять слухи, будто испанец намерен подвергнуть критике основу христианской религии, но он продолжал настаивать на земном происхождении проповедника из Назарета.

Поначалу теологические изыскания Мигеля Сервета воспринимали с насмешкой. В Германии, Швейцарии и Австрии можно было услышать и не такую ересь, а Троицу подчас там вообще называли «мозгом о трех головах» или «таинственной химерой». Однако на всякий случай, чувствуя на себе презрительные взгляды, он изменил свою фамилию и перебрался в Париж, где продолжал исследования в области медицины, ботаники, географии и той же теологии. Склонность ко всему необычному приводила его и к астрологическим расчетам, в которых он искал нечто полезное для медицины.

В Париже Сервет познакомился с главой протестантской церкви Швейцарии Кальвином. Позднее написал тому несколько писем, без злого умысла и полемики ради, в которых сравнивал отправление духовенством религиозного культа с языческими ритуалами, критиковал иерархию в церкви, монашество и исповедь. Все ответы Кальвина на его письма им были опубликованы, включая нецензурные выражения и оскорбления. По настоянию протестантского первосвященника в дело вмешался церковный трибунал со своими «аргументами разума».

Испанца наконец-то заманили в Швейцарию, арестовали и заключили в одиночную камеру женевской тюрьмы. На допрос к нему явился сам Кальвин.

– Несчастный, ты полагаешь, что земля, которую топчешь, есть сам Господь Бог? – поинтересовался тот, ухмыляясь.

– Нисколько не сомневаюсь, что эта скамья, стол и все окружающее являются субстанцией Бога, – ответил Сервет без колебаний.

– Тогда получается, и дьявол тоже?

– Неужели у вас есть сомнения?..

В качестве документального свидетельства ереси Сервета глава протестантов предоставил следователям полученные им от врача письма и поручил вести судебные слушания генеральному прокурору Женевы. Адвоката подсудимому не приставили, тяжелейшие условия тюремного заточения доводили его до пределов терпения.

Неделя понадобилась судьям для подготовки приговора по обвинению в «распространении ложной еретической доктрины, зловредно направленной против Бога Отца, Бога Сына и Святого Духа, основных истин христианского вероучения, а также в попытке внести раскол и брожение в рядах служителей Божиих…» Приговор гласил: «Доставить Сервета на холм Шампелье и там привязанным к столбу сжечь вместе с его книгами и рукописями, дабы тело его обратилось в пепел и таким образом служило уроком всем, кто хотел бы совершить подобное преступление».

На холме Шампелье неподалеку от живописного Женевского озера все приготовили в соответствии с заведенным регламентом: глубоко врыли высокий металлический штырь, у основания его набросали кучи хвороста вперемешку с поленьями. Толпы зевак пришли сами собой.

– Какова твоя последняя воля? – поинтересовался у Сервета судья, тоже скрупулезно следуя правилам процедуры. – Есть ли у тебя жена, дети?

Осужденный презрительно отвел голову в сторону.

– Вот видите, граждане, сколь сильную власть имеет Сатана над душами! – крикнул блюститель закона в сторону зрителей. – Человек этот возомнил из себя ученого мужа и думал учить людей истине. Но душой его овладел дьявол и не намерен ее отпускать. Смотрите, чтобы и с вами такого не произошло!..

Поджигать пришлось несколько раз. Мокрые от утренней росы поленья и хворост не схватывались огнем, поднявшийся вдруг сильный ветер задувал искры. Более часа ничего не получалось, пока кто-то не сбегал домой за сухими дровами.

От пылкого, гордого, беспокойного, странствующего по миру правдоискателя остался один пепел. Произошло это в 1553 году. Много позднее в память о Мигеле Сервете именем его назовут одну из улиц Мадрида…

А вот и новый XVII век. Суждено ему стать той исторической вехой, когда короной и алтарем испанскими поставлена непреодолимая преграда перед охватившими Западную Европу либеральными веяниями. Направляя награбленные в Латинской Америке ценности на укрепление монархии и церкви, правители светские и духовные зациклились на своих имперских амбициях.

Чтение художественной литературы считалось тогда в Испании вреднейшим занятием, особенно если в книгах попахивало свободолюбием, но, как ни парадоксально, именно беллетристика и живопись переживали именно в то время «золотой век». Бытие же реальное, не вымышленное приобретало еще и оттенки садомазохизма: в дни церковных праздников мистики впадали в самобичевание, влюбленные клялись в вечной верности и обменивались платками со своей кровью. Да и художники в массе своей живописали на полотнах человеческие страдания.

В ту пору Испания насчитывала около восьми миллионов жителей. Из них миллион нищих и бездомных, миллион священников и монахов, миллион дворян с их многочисленной прислугой – и все шарахались от систематического, полезного для общего блага труда как черти от ладана. Земли церковные и родовитых семей в запустении. Рабочих дней в году, за вычетом религиозных праздников, не более ста. Повсюду затхлая атмосфера невежества, фанатизма, мракобесия, лицемерия двойной морали. Только и слышно: «Бог рассудит!»

Если оставить пока в стороне совпадения с тогдашней российской действительностью и устремить взор на туманный Альбион, можно столкнуться и там с указами королевы Марии Стюарт отправлять к праотцам всех несговорчивых протестантов или со склонностью Елизаветы проделывать то же с упрямыми католиками. Хотя Святая Инквизиция ассоциируется больше всего с Испанией, в XVII веке только в одной Германии, стране «свободного сознания», закончили свою жизнь на костре около ста тысяч женщин, заподозренных в сговоре с дьяволом.

Примечательный факт: испанская Инквизиция за весь период своего существования вынесла около тридцати тысяч смертных приговоров. Конечно, нужно считать и умерших под пыткой, от болезней в тюрьмах, на галерах и зарезанных живодерами Гардуньи. Чем испанская Инквизиция еще выделялась на общеевропейском фоне, так это своей доктриной «чистой крови» и более долгим сроком существования. Когда все другие церковные трибуналы приказали долго жить, испанский продолжал нести караул. Потерпевших кораблекрушение и подобранных на иберийском берегу английских моряков, к примеру, ожидало либо обращение в католическую веру, либо тюремное заключение. При всем привилегии местных священников были под стать королевским, а их самих запрещалось даже подвергать судебному преследованию за совершенные ими уголовные преступления.

Король Карлос III все-таки нашел в себе мужество намекнуть иерархам, чтобы не вмешивались бесцеремонно в государственные дела. По его указу и вопреки Папе Римскому в 1766 году из Испании выдворены иезуиты. Он же лишил церковь права предоставления убежища уголовным преступникам, принялся упразднять Инквизицию. Когда же обласканный им придворный живописец, автор «Махи обнаженной» Франциско Гойя, сделал свою знаменитую серию «Капричос», на него тут же ополчились прелаты, ибо среди офортов имелись карикатуры на них самих. Художника это не обескуражило, и он предложил всю выручку от продажи «Капричос» направлять в государственную казну. Карлос III не тронул Гойю. Крамольные его произведения разошлись по всей Западной Европе.

У Франциско Гойи, кстати говоря, афронты происходили довольно часто. В период стажировки в Италии, к примеру, его пытался вербовать посланец императрицы Екатерины II, предлагавший ему стать придворным художником и российским подданным. Гойя отказался, несмотря на солидную сумму, и на настойчивые увещевания ответил: «Ваша императрица может считать себя немкой, русской, китаянкой и вообще кем угодно. Я же испанец, и меня это вполне устраивает. Даже готов заплатить ей два моих последних дуката, лишь бы она оставила меня в покое…»

Официально Инквизиция продолжала еще действовать, но ряды ее сторонников редели. «Супрема» уже дышала на ладан, когда во Франции нанесли смертельный удар монархии и клерикальному засилью. Мадридский двор почувствовал повисшую над ним угрозу. Отразив наполеоновское нашествие, там снова попытались запустить инквизиторскую машину, но она настолько обветшала, что вскоре пришлось от нее отказаться…

Испанская и Российская империи имели в то время даже общую границу на западном берегу Северной Америки, установленную двухсторонним соглашением от 1790 года. Проходила она по 48-й параллели чуть южнее нынешней границы между США и Канадой. Тут уже не просто совпало, даже соприкоснулось.

* * *

Начиная с родоначальника испанской литературы Хуана Мануэля (XIV век), в ее художественных произведениях героями часто служили личности, одаренные умом, благородством и доблестью больше, чем силой и богатством, а рыцари не занимались собственным обогащением и не рисковали ради этого жизнью. Естественно, речь в данном случае идет о художественном вымысле.

Религия тогда была единственной духовной пищей, и самый образованный слой общества составляли по преимуществу не вельможи, а священники и монахи. Одним из них оказался приговоренный к тюремному заключению автор сатирических памфлетов на свою же братию, монах Хуан Вивес. В камере-одиночке он сочинил поэму «Книга благой любви», где есть и такие полные иронии строки: «Ценность каждого человека определяется у нас тем, сколько у него денег. У кого их нет, тот себе не господин. Есть у тебя деньги, получишь утешение, удовольствие, радость, купишь рай для себя, заработаешь спасение души. Все благословляют тех, у кого есть деньги. Я видел при римском дворе, где хранятся святыни, как все отступают перед деньгами. За деньги становятся аббатами или епископами, полуграмотные попы получают высокие должности. За деньги получают благословение самого Папы и спасение души».

Испанская духовная цензура пыталась предотвратить публикации, бросающие тень на церковные догматы. Вслед за французами, итальянцами и голландцами среди испанцев тоже появлялись просвещенные последователи идей Эразма Роттердамского. Король Карлос I тоже очень хотел придать своей стране европейский вид и на всякий случай держал при дворе поэта-гуманиста Гарсиласо де Лавегу, шел на поблажки университетам. Однако такое снисхождение продолжалось недолго. Сменивший его на троне Фелипе II вознамерился сделать из королевства несокрушимый оплот в борьбе с протестантами и свободомыслием вообще.

Наиболее яркие, неординарно мыслящие испанцы в ту пору предпочитали получать образование за границей. Среди них Хуан Луис Вивес, автор философского трактата «Мудрец», опровергал схоластические методы обучения, выступал против предрассудков и суеверий, за развитие естественных наук и равенство возможностей в получении образования. Издавал свои сочинения в Италии Хуан де Вальдес, покинувший родину под угрозой наказания за его переписку с Эразмом. Альфонсо де Вальдес написал во Франции под псевдонимом сатирическую, антиклерикальную повесть «Жизнь Ласарильо с Тормеса», которая сразу попала в утверждаемый римским понтификом «Индекс запрещенных книг». Ищейки-инквизиторы так и не установили подлинное имя автора.

Ближе к XVII веку заметные фигуры появлялись и в самой Испании. Широкую известность приобрел мадридский священник и драматург Лопе де Вега, большой любитель веселого препровождения времени и амурных увлечений. Не ущемленный фанатизмом, он описал свою мечту о справедливости в поэме «Золотой век». После нескольких представлений на театральной сцене цензура запретила его пьесу «Фуэнте Овехуна» за ее крамольное содержание и симпатии автора к крестьянам-бунтовщикам. Пьесы ему отказали печатать, а уже отпечатанные сжигали. И это при том, что сам Лопе де Вега состоял в Инквизиции цензором.

Столь же известен читающей публике поэт, романист и философ Франциско де Кеведо. Испания представляется ему страной, где изощренность ума служит либо мошенничеству, либо дикому озорству. В серии очерков «Сновидения» он в бурлескно-пародийной форме рисует сцены ада и Страшного Суда, сравнивает человека с дьяволом, земную жизнь с адовой. Обобщая происходящее, выдумывает остроумные игры мысли и каламбуры метафор. В новелле «Час воздаяния, или Разумная Фортуна» показывает, что богиня судьбы могла бы одарять людей более справедливо, со смыслом и по заслугам, но этому мешает только одно: во всех своих бедах чаще всего они сами виноваты.

Кеведо не покушался на догмы христианства и прямо заявлял, что правители должны взять за образец подражания Христа, властвовать, следуя принципам католической веры. Тем не менее его объявили безбожником и политическим вольнодумцем. За оскорбление им высочайших особ и обвинения против них в том, что они грабят страну, его заключили в тюрьму, сочинения запретили. В конце концов писателя все же отпустили на волю, приняв во внимание выполнение им деликатных поручений королевской разведки и участие в тайных операциях в Сицилии, Неаполе и Венеции.

В духе Кеведо написал свой роман «Хромой бес» Велес де Гевара. Он вообще сравнивал испанское общество с домом для умалишенных: все кругом притворяются, мошенничают, преследуют лишь свои личные цели, стремятся сохранить хорошую мину при плохой игре, в душе оставаясь ничтожествами. От карающей Инквизиции писателя спасало лишь то, что выступать ему пришлось под псевдонимом. Как удалось Геваре улизнуть от церковных ищеек, до сих пор загадка.

Прикрывался псевдонимом и монах-иезуит Бальтазар Грасиан. Все его произведения – хвала благоразумию. Например, «Карманный оракул», или комментарии по поводу трех сотен максим в стиле римского философа-стоика Сенеки. Падре считает надежду «великим фальсификатором правды», а лучшим лекарством от глупости – «мудрость вести себя применительно к обстоятельствам и во всем держать про запас второй вариант, дабы не зависеть от чего-то одного». По его мнению, нет на свете безгрешных наций, надо только смело вскрывать недостатки своего народа. Что же касается испанцев, то мастерству пускать пыль в глаза им не у кого занимать. Любопытна также его теория остроумия и правила тонких построений ума. Острая мысль для него – основное средство познания. Но познать истину, как он полагает, еще недостаточно: нужно стремиться познать красоту разнообразия как способ получения удовольствия, опирающийся на контраст, неожиданность, противоречие, диссонанс. И делать это рекомендует с несколько отстраненным видом, бодрым настроем и уверенностью в том, что хороший досуг лучше всякого дела…

Еще во времена реконкисты поселялись в провинции Кастилия Ламанча беглые крепостные крестьяне. Создавали они там общины-братства, пронизанные духом свободолюбия, взаимопомощи и чести. Дворянина в ту пору называли «идальго» (чей-то сын), а рыцарем-кабальеро мог стать любой «чистокровный» испанец, являвшийся воевать с маврами на своем коне и в доспехах. Совершив подвиг в бою, он тоже становился дворянином, но материальных благ ему это не прибавляло. О приключениях одного такого дворянина и рассказал Мигель де Сервантес Сааведра в романе «Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский».

Попутно можно заметить, что «хитроумный», как эквивалент в переводе с испанского ingenioso, принимается с большой натяжкой. Уж кто-кто Дон Кихот – выдумщик, взбалмошный фантазер или, как говорят сегодня, параноик, но только не хитроумный. Вероятно, неадекватность возникла в связи с тем, что в России роман впервые появился на французском языке, и, хотя писатель Константин Масальский уверял, будто перевел с оригинала, знания им испанской реальности неглубоки и ему частенько приходилось обращаться к французскому переводу. Но это просто так, по ходу дела. Разумеется, суть не в этом.

За почти четыре века после выхода романа в свет стало уже клише говорить, будто писатель написал пародию на рыцарство и человеческую восторженность. К сожалению, сам Сервантес о своих подлинных намерениях никому не рассказывал. Трудно догадаться об авторских намерениях, сколь ни прислушивайся к беседам при луне Дон Кихота с его верным оруженосцем Санчо Пансой, наполненным мудростью и глупостью, глубокомыслием и явной чепухой. Видимо, речь идет о довольно нередком в литературе случае, когда из-под пера автора выходит нечто большее, чем его задумка.

О чем роман в первую голову? О сплетениях реального с идеальным, действительного с желаемым. Главный герой как бы говорит всеми своими действиями: можно восхищаться рыцарским благородством и отвагой, ценить в человеке доброту и бескорыстие, но при этом надо твердо стоять на земле и помнить, что самые высокие душевные порывы, если они далеки от действительности, все исказят, а попытки добиться справедливости принесут лишь новую несправедливость.

Здесь не стоит забывать, что перед своей кончиной дон Алонсо Кихано признал бредом случившееся с ним, пришел к выводу о пагубности чтения рыцарских романов и даже запретил своей племяннице выходить замуж за человека, который имел пристрастие к ним. Идальго посчитал эти романы глупыми, мерзкими и лживыми. Единственное, что его огорчало, так это невозможность исправить свою ошибку и взяться за чтение умных книг…

Сколько разных мнений можно услышать о «Дон Кихоте». Достоевский увидел в романе самую верную и глубокую картину жизни, самые верные о ней суждения. «Во всем мире нет глубже и сильнее этого сочинения, – отметил он в своем дневнике. – Это пока последнее и величайшее слово человеческой мысли, это самая горькая ирония, которую только мог выразить человек, и если б кончилась земля, и спросили там, где-нибудь, людей: что вы поняли за вашу жизнь на Земле и что об ней заключили? – то человек мог бы молча подать «Дон Кихота». Вот мое заключение о жизни и – можете ли вы за него меня судить?»

Белинский называл Дон Кихота благородным и умным человеком, который всей душой предан любимой идее, хотя и совершенно неосуществимой. По мнению критика, на стезе странствующего рыцаря (кабальеро анданте) тот действует нелепо и глупо, но в обыденной обстановке о вещах мирских рассуждает мудро; его же осознание перед смертью своих заблуждений невольно наводит на мысль о печальной судьбе человечества. «Каждый человек есть немножко Дон Кихот, – заметил Белинский, – и более всего люди с пламенным воображением, благородным сердцем, даже сильною волею и с умом, но без рассудка и такта действительности».

Гоголь считал Сервантеса своим вдохновителем к написанию «Мертвых душ». Тургенева Дон Кихот тронул до слез своей чистотой и святой простотой. Герцен говорил о «донкихотах революции», называл богатого на выдумки испанского идальго «одним из самых трагических типов людей, переживших свой идеал». Мережковский обнаружил в романе мысль о том, что счастливым может быть только мечтатель, безумец и невежда, потому как реальная действительность отвратительна.

Писарев и Добролюбов признали в Дон Кихоте исключительно смешную, нелепую фигуру, чья отличительная черта – непонимание ни того, за что он берется, ни того, что из этого может получиться. Несладко прозвучало и заключение Горького: «О гармонической личности люди мечтали на протяжении многих лет, сотни художников слова и философов, но самое честное и высокое, что было придумано, оказалось смешным – это Дон Кихот».

Русская театральная сцена явилась свидетелем семи инсценировок романа только в первой половине ХХ века – с разными и подчас весьма далекими от Сервантеса интерпретациями. В общем-то, мало похожим на оригинал стал и выпущенный в 1955 году на экран фильм Козинцева по сценарию Шварца с участием Черкасова, где не проглядывалось даже намека на нелепость поступков Дон Кихота.

Роман и его автор вызвали живой отклик на Западе. Вольтер и Томас Манн отметили влияние на Сервантеса Эразма в том, что касается гуманности и справедливости.

Байрон поставил Сервантесу в вину его насмешки над рыцарством. Флобер выбрал «Дон Кихота» одной из своих любимейших книг. Рихард Штраус сочинил симфоническую поэму «Дон Кихот – фантастический вариант на тему рыцарского характера». По либретто Мариуса Петипа поставлен балетный спектакль. Массне специально для Шаляпина написал оперную музыку.

Для самих испанцев роман и его автор стали неувядаемой темой бесконечных публикаций и дебатов. В своем трактате «Испанская идеология» философ Анхель Ганивет почувствовал в Дон Кихоте дух испанского народа, творение этим народом нравственного идеала справедливости. Мигель де Унамуно водрузил «Дон Кихота» на пьедестал выше самого Сервантеса, который, мол, и сам не сознавал, что написал трагическую комедию всего человечества, а одновременно библию испанского народа с главным героем – символом национального характера. Философ возвел в культ кихотизм как национальную религию рационального абсурда и назвал ее «по сути сумасшествием». По его убеждению, Дон Кихот как бы олицетворяет мысль о том, что человек ценнее любых теорий и философских учений. Другой философ, Хосе Ортега-и – Гассет, признал, что открытая Сервантесом «испанская тайна» есть не что иное, как и беда самого Дон Кихота, а заключается она в его недостаточной образованности.

В общем, одни испанцы называли совсем не хитроумного идальго сумасбродом, другие уподобляли его Иисусу Христу. И это никак не убавляло их гордости тем, что «Дон Кихот» написан именно их соотечественником.

* * *

Почти два века застоя в социально-экономическом развитии испанского государства образовали огромную прореху в просвещении народа. Если в Западной Европе XVIII век прошел под знаком просветительства и научных исследований, то Испания в этом отношении протопталась на месте. Французские энциклопедисты посмеивались: из книг в этой стране выходят только рыцарские романы, любовная лирика и схоластические трактаты, как будто действует «тайный враг человеческого разума».

Наглядный пример – старейший в Европе Саламанкский университет. Начиная с ХII века славился он своими профессорами теологии, которые давали советы коронованным особам по многим вопросам, подсказывали, как достойно реагировать на папские энциклики и прочее в этом роде. Спустя три столетия интеллектуальная жизнь университета пришла в упадок, точные и естественные науки оказались в загоне.

Публицист Мариано Хосе де Лара хорошо осознавал плачевное состояние культуры и образования у себя на родине. После выхода нескольких номеров его сатирических журналов цензура запретила их дальнейшее издание. Называя себя ироническим скептиком, он продолжал критически отзываться об испанском «провинциальном мышлении» и о тех простодушных болтунах с «незатронутыми умами», которые составляли питательную среду анахронизма. В своих соотечественниках Лара обнаруживал авторитарный менталитет и полагал, что только лень воображения мешает им разобраться по-настоящему в происходящем. По его мнению, испанская литература отражала ретроградные религиозные и политические идеи, примат же содержания над формой можно признать только за Сервантесом и Кеведо. «Стремление содействовать благополучию родины заставляло меня высказывать горькие мысли», – заметил Лара незадолго до того, как покончил собой. Прожил он всего двадцать восемь лет.

Несмотря на застой в развитии испанской культуры XIX века, оставил свой след в отечественной литературе поэт-просветитель Хосе де Эспронседа. В поэме «Песнь казака» он воспел освободительные войны испанцев и русских против наполеоновского нашествия. Западноевропейская цивилизация ему представлялась «торгашеской». Довелось ему в жизни и сражаться на баррикадах Парижа.

Испанские прозаики начинали уже острее реагировать на клерикальное засилье. Бесплодность аскетической догмы прекрасно показал Хуан Валера в романе «Пепита Хименес». Жестокий религиозный фанатизм и самоуправство раскрыл Бенито Перес Гальдос в «Донье Перфекте», а в очерках «Запретное» подверг критическому разбору нравственное состояние испанского общества, назвав религиозные догмы обманом и мракобесием.

Впервые на литературном поприще добилась известности женщина – Эмилия Пардо Басан. Как никто другой до нее, эта знатная дама много путешествовала по Европе и познакомила испанцев с творчеством Тургенева, Достоевского, Толстого. В последние годы жизни чрезмерно увлеклась мистикой, называла себя «верующим эклектиком»…

Западные европейцы продолжали воспринимать Испанию «провинцией науки». Как бы то ни было, в 1906 году за работы в области нервной деятельности Нобелевскую премию получил испанец Сантьяго Рамон-и-Кахаль. Отставание Испании в научной области он объяснил нехваткой у испанцев воли и интеллектуального тщеславия при ярком присутствии в них терзающего душу самодовольства или постоянного бурчания на тему «в этой стране с изобретениями ничего не получится».

Нет, все было так и не совсем так. Кое-что получалось. Это убедительно продемонстрировал Леонардо Торрес Кеведо. Ему принадлежали оригинальные работы в области искусственного интеллекта, создание на основе собственных разработок первых вычислительных машин для осуществления сложнейших алгебраических операций, первых радиофицированных роботов, систем стабилизации высокоскоростных аэростатов и многое другое. К сожалению, в Испании не оказалось тех, кто мог бы воспользоваться его изобретениями на практике. Патенты Кеведо закупила Франция и успешно запустила его детища в производство.

В первой трети ХХ века смело заявила о себе целая когорта испанской творческой интеллигенции. Представители ее отличались тонким эстетическим восприятием и ясными этическими критериями. Если перечислять их независимо от значимости вклада каждого в развитие культуры, то можно выстроить из них такой ряд.

Философ Анхель Ганивет своим трактатом «Испанская идеология» подготовил появление «поколения 98 года».

Многим, конечно, было обидно услышать от него, что испанская нация потеряла свою волю и энергию, утопила свои духовные силы, поэтому и не играла никакой заметной роли в мире.

Писатель Висенте Бласко Ибаньес широкую известность приобрел своими романами «Собор», «Кровь и песок», «Четыре всадника Апокалипсиса». Будучи редактором мадридской газеты, подвергался преследованиям за свои критические выступления в адрес католических иерархов. Нелестно отзывался о короле Альфонсе XIII, поддержавшем военный переворот генерала Примо де Риверы и предоставившем концессии германским военным промышленникам.

Поэт Антонио Мочадо гордился тем, что он патриот Испании и одновременно «друг человечества». Для него национальные обычаи представляют собой ценность только как неотъемлемая часть обычаев всех народов. Полагал, что в философском смысле будущее рода человеческого еще не осознанно, его прошлое еще не написано.

Писатель Пио Барроха близким себе по духу считал Достоевского. Автор романов-аллегорий и философских повестей приходил к выводам довольно пессимистическим: жизнь – это нелепый фарс, и бессмысленно говорить о поступательном прогрессе человечества, ибо повсюду царят жестокость, продажность, пошлость, обман. Поначалу он относил себя к анархистам-романтикам. В анархистах ему импонировала яркая дерзость, но экстремизм их методов в переустройстве общества вскоре заставил изменить к ним отношение.

Мигель де Унамуно называл себя «социалистом чувства». В душе у него, насколько он сам ее приоткрывал, происходила постоянная борьба между верой в Бога и разумным скептицизмом. Пытаясь разрешить это противоречие, философ встал все же на путь богоискательства, однако рациональное мышление никак не позволяло ему принять целиком веру в бессмертие души. Идею Бога он считал гипотезой, позволяющей как-то объяснить происходящее и отражающей желание многих иметь какого-нибудь Верховного Творца и Судью. В своем труде «О трагическом смысле жизни» Унамуно уточнял: необходимо верить в другую, вечную жизнь и в жизнь земную, в которой каждый ощущает свое сознание переплетающимся с Высшим Сознанием, и верить в другую жизнь надо, чтобы переносить трудности жизни земной и придавать ей смысл.

Унамуно был ректором университета в Саламанке, читал лекции и не стеснялся ставить сложные вопросы отношений между государством и церковью. Он осмеливался даже утверждать, что несовместимо быть либералом и католиком одновременно, поскольку в Испании это считается нелогичным более, чем где-либо, из-за главенства там догматизма, мешающего развитию личности. Несговорчивых религиозных фанатиков и закоренелых атеистов относил к лживым лицемерам с низкими, варварскими страстями, которые предпочитают идти по слишком легкому пути в отстаивании своего мировоззрения. Католическое же духовенство, по его мнению, слишком часто встает на сторону региональных сепаратистов и раскольников, вносит разлад между странами и народами.

В представлении Унамуно, исторический процесс делится на историю официальную и историю подлинную, главную, чью нить тянут за собой народные массы. Вот здесь-то он и вынес достаточно безжалостный приговор устами одного персонажа своей новеллы «Святомученик Мануэль Добрый». Суть приговора: исконное зло Испании заключается в мужском безволии, когда священники верховодят женщинами, а женщины мужчинами, причем мужчинами, которые делают все так, чтобы не брать на себя никаких серьезных обязательств.

В ходе изучения устоявшихся форм национального бытия испанцев философ из Саламанки обнаружил в них еще и нечто «инквизиторское», призывал их перестать мыслить примитивно, безответственно и отнестись к происходящему у себя в стране с глубокой заинтересованностью, обсуждать именно принципиально важные для общества вопросы. Его выступление против военной диктатуры в 20-х годах закончилось ссылкой на Канарские острова. Под давлением мировой общественности власти разрешили ему вернуться. Но он уехал во Францию, откуда обратился к своим гонителям: «Вы даже не свора, вы – сволота, фашизофрении бацилла. За вашим виват – пустота, а за пустотой – могила»…

Не хотели видеть свою родину «захолустьем Европы» многие представители творческой интеллигенции первой половины ХХ века. Среди них наиболее убедительно выражал свои взгляды философ Хосе Ортега-и-Гассет. «Нам нужно хорошенько потрясти и освежить наши головы, чтобы рождаемые там идеи приобретали общечеловеческое звучание, – говорил он. – Пора избавляться от допотопности мышления, решиться думать и чувствовать на длинной волне. Наша интеллигенция в массе своей совершенно нелюбознательна к происходящему и поэтому не есть интеллигенция. Европа презирает нас за то, что в Испании нет свободы сознания».

Ортега предостерегал своих соотечественников по поводу обострения социальных конфликтов и раскола общества на два непримиримых лагеря. Упорно настаивал на том, что человек становится действительно человеком только по мере развития в себе способности сознавать необходимость культуры и социальной справедливости. Интерпретацию социальных проблем, которую он предложил в своем «Восстании масс», с интересом восприняли за пределами Испании. Именно благодаря ему в испанском обществе наметился тогда более глубокий критический подход к традиционным идеологическим, политическим и религиозным постулатам, стало меньше боязни освободиться от пут клерикального засилья, обратиться к светским, демократическим ценностям. Своими оригинальными исследованиями Ортега прочно застолбил за собою место в общеевропейской академической библиографии по философии ХХ века…

Попутно и не праздности ради можно спросить себя, чем же характеризовалась Испания, вступившая в ХХ век, помимо боя быков, зажигательных цыганских танцев, кастаньет и оливкового масла. Тем, что от участия в Первой мировой войне отвел ее не пацифизм, а скорее отсутствие необходимой для этого военно-промышленной базы. Сразу же после войны страна погрузилась в новый социально-экономический кризис, вследствие которого резко упало клерикальное влияние, особенно среди интеллигенции, рабочей и студенческой молодежи. На все более решительные выступления левых партий реакция ответила диктатурой Примо де Риверы, ужесточением политических репрессий. В итоге радикальные настроения в обществе лишь возрастали.

Времена менялись. Испания больше уже не испытывала международной изоляции и не могла сама себя изолировать от остального мира. Ее острые внутренние проблемы, правда, не очень-то интересовали европейскую интеллигенцию. После потери Мадридом остатков колониальной империи страна блистала своим отсутствием на европейской политической сцене. Правящий режим там все еще воспринимался как нечто обветшалое, анахроничное.

Заинтересованное знакомство европейцев с Испанией началось в начале тридцатых годов под влиянием развивавшихся в ней поистине драматических событий. Способствовало этому и появление в ней таких ярких личностей, как поэт Федерико Гарсия Лорка, кинорежиссер Луис Бунюэль, художник Сальвадор Дали. Каждый из этой «великой испанской троицы» вносил свой вклад и в общеевропейскую культуру. Но вряд ли кто из них, закадычных друзей с юных лет, предчувствовал тогда, что ожидавшие Испанию тяжелейшие испытания заставят их жизненные пути разойтись кардинально.

 

Часть II

(Анданте)

На всеобщих выборах 1931 года победу одержали сторонники республиканского правления. Король Альфонс XIII, дискредитировавший себя поддержкой диктатора Примо де Риверы, отрекся от престола и покинул страну. Новая Конституция лишала римско-католическую церковь статуса государственной, провозглашала свободу вероисповедания и равноправие всех религиозных конфессий. Потеряв свои привилегии, иерархи возмутились и принялись подстрекать верующих саботировать новую власть.

Острый конфликт между широкими слоями общества и церковью, надо отметить, возник задолго до прихода к власти республиканцев. В периоды крайнего обострения социальных противоречий, закончившихся только в одном XIX веке тремя гражданскими войнами, испанский клир всегда становился на сторону реакции. Все это приводило к вспышкам недовольства, погромам монастырей, стихийным расправам над священниками. Унижение не проходило бесследно.

В первые годы Испанской Республики настроения народа менялись и часто отнюдь не в сторону все большего оптимизма, ибо политики в Мадриде всячески тормозили процесс социально-экономических реформ. Осенью 1933 года старший сын генерала Примо де Риверы Хосе Антонио собрал разрозненные отряды ультраправых националистов и сколотил из них Испанскую Фалангу. Ее программа декларировала непринятие буржуазного либерализма, призывала к экспроприации крупной земельной собственности и национализации банков. Лозунги политические обильно сдабривались национал-католицизмом. Многие положения фалангисты позаимствовали у нацистов в Германии и фашистов в Италии.

В силу своей заскорузлой подозрительности вообще к идеологиям иностранного происхождения (хотя католицизм тоже не в Испании родился) епископы на первых порах настороженно присматривались к Фаланге. Да и лидер пришедших тогда к власти нацистов в Германии не жаловал тамошних католиков и на место традиционной христианской религии хотел поставить новую, светскую религию. Массовое проникновение нацистской пропаганды вызывало у высшего духовенства тревогу, а нацизм рассматривался им как следствие духовного кризиса, свойственного только Германии и неприменимого к Испании, стране с многовековым католическим наследием. (Можно подумать, у Германии такого наследия не было.)

Поначалу церковники по всему миру старались отстраняться от слишком противоречившей христианскому вероучению доктрины превосходства арийской расы. Тем не менее редко кто в Ватикане скрывал свое восхищение решимостью Гитлера избавиться от коммунистов и социал-демократов. Пусть даже лидер Фаланги Хосе Антонио избегал публично делать воздаяния фюреру и дуче, это не мешало ему охотно принимать от них финансовую помощь, выражая солидарность с их курсом на мировую экспансию…

Тем временем все большим влиянием начали пользоваться и радикально настроенные левые политические силы. Под их давлением лишены привилегий не только церковь, но и крупные земельные собственники. На местах экспроприировались дворцы и загородные виллы аристократов, банкиров и фабрикантов. Влачившая жалкое существование основная масса крестьянства наконец-то почувствовала надежду на улучшение своего положения. Рабочие добились права иметь независимые профсоюзы и других гражданских свобод.

На радикальные социальные реформы настраивалась значительная часть интеллигенции, большинство рабочих поддерживало социалистов или анархистов. Видя, что творили ультраправые в Германии и Италии, левые всерьез забеспокоились усилением у себя в стране «фашизма с католическим лицом» и склонялись к тому, что буржуазная демократия в Испании себя исчерпала, не оставив ничего, кроме выбора между тем, что получается в Германии, и тем, что в Советском Союзе.

Вывод этот сделал и лидер самой крупной парламентской фракции от Социалистической рабочей партии Ларго Кабальеро. Его называли «испанским Лениным». На упреки, будто им предвещалась гражданская война, он отвечал: «Давайте мыслить реально. Она уже в самом разгаре». Имелись в виду террористические акты и провокации боевиков Фаланги, в ответ на которые социалисты призывали к раздаче оружия народу, чтобы дать фашистам отпор.

Президент Испанской Республики Мануэль Асанья тоже был сторонником решительного противодействия экстремизму ультраправых. Еще до избрания на этот пост он считал, что прежде чем проводить фундаментальные реформы, страна нуждается в моральном и этическом преобразовании своих граждан, которые еще не готовы участвовать в управлении новым демократическим государством. По его убеждению, нужно было научиться избегать идеологического доктринерства, которое очень часто в отечественной истории заканчивалось обращением политической партии за поддержкой штыками. Необходимым он считал также закрыть патронируемые иезуитами учебные заведения, выпроводить их из государственных школ, отменить субсидирование государством церкви, значительно увеличить расходы на образование и культуру. Одну из главных причин медленного развития страны он видел в совершенно безразличном отношении многих испанцев к своей способности рассуждать самостоятельно и критически. Предупреждая об опасности братоубийственной войны, Асанья с тревогой отмечал, что насилие уходит своими корнями в испанский характер. «Эту Испанию я не люблю, – говорил он. – Я люблю другую, которая лучше ее».

Возглавляемое им государство называли «республикой профессоров», потому как в его правительство входило много представителей «поколения интеллектуалов 1914 года». В стране, где половина населения было неграмотным, только за первый год республиканского правления открыли несколько тысяч новых государственных школ. К середине тридцатых годов испанская культура стала приобретать общеевропейское звучание, что бесспорно свидетельствовало о ее возрождении после долгого застоя.

Однако какими бы благими намерениями ни руководствовалась интеллигенция, она бессильна была предотвратить дальнейшее обострение социального конфликта. С глубоким разочарованием признавался тогда ректор университета в Саламанке Мигель де Унамуно: «Я в отчаянии. Испанцы борются между собой, убивают друг друга, сжигают церкви, в ходе отправления религиозных обрядов вывешивают красные флаги и штандарты Христа. Думаете, это все оттого, что у них есть вера? Одна их часть верит в христианство, а другая в религию Ленина? Ничего подобного! Все это происходит потому, что испанцы ни во что не верят. Испанский народ лишился разума. Испанский народ и весь мир».

* * *

В ночь на 18 июля 1936 года командующий гарнизоном на Канарских островах генерал Франко вылетел на пилотируемом английским летчиком самолете в Марокко и поднял антиправительственный мятеж находившегося там Испанского легиона. По плану заговора, в эфире прозвучала условная фраза «Над всей Испанией безоблачное небо». То было сигналом всем командующим гарнизонов на полуострове поддержать мятеж и выступить против законной власти. К микрофону подошел Франко. Он заявил, что над Испанией нависла коммунистическая угроза, но Фаланга сметет все на своем пути и нет такой силы, которая могла бы ее остановить. Призвав испанцев «безоглядно верить и проявлять неистощимую энергию без колебаний», генерал вдруг провозгласил переиначенный им лозунг Великой Французской революции – «Братство, Свобода и Равенство!» После его выступления раздался гимн Фаланги «Лицом к солнцу».

Главарь мятежа тут же направил в Рим обращение к Муссолини с настоятельной просьбой срочно поставить ему самолеты для переброски войск через Гибралтар. Спустя неделю самолеты были на месте, итальянские летчики зачислялись в Испанский легион. Для тех же целей подбирались и марокканские регулярные части. В отношении их ненависти ко всему испанскому и звериной жестокости Франко не испытывал никаких угрызений совести, хотя и считал себя правоверным католиком.

Английские власти в Гибралтаре тоже помогли мятежникам: они отказались оказывать портовые услуги испанским военным кораблям, экипажи которых остались верны Республике. Но все же полной уверенности в успехе у Франко еще не было. Отдельные гарнизоны на полуострове не подчинились приказам своих генералов.

Сразу после начала мятежа Гитлер принял эмиссаров Франко и тут же санкционировал тайную операцию «Магия огня» по оказанию мятежникам помощи оружием, летчиками, авиационной техникой – в обмен на поставки испанских руд, необходимых для перевооружения Германии.

Операцию поручено курировать начальнику абвера, адмиралу Канарису.

В своих интервью западным журналистам Франко уже открыто заявлял: «Для спасения христианства я готов расстрелять половину испанцев». И он это начал делать упорно, с циничным хладнокровием. Под прикрытием с воздуха итальянских и немецких пилотов его легионеры и марокканские войска уничтожали на своем пути всех, кто поддерживал республиканцев, симпатизировал социалистам, коммунистам или анархистам. В ход пущено главное оружие – сеять страх среди гражданского населения. Необходимость террора постоянно отмечалась в приказах, пленных обычно расстреливали на месте. Кровавая оргия насилия сопровождалась повальным надругательством над женщинами со стороны марокканских солдат.

В окрестностях Гранады франкисты расстреляли поэта Федерико Гарсия Лорку. При взятии Толедо забросали гранатами палаты госпиталя святого Иоанна Крестителя, где еще лежали тяжелораненые; трупы бойцов народной милиции обезглавили и сбросили со скалы на камни реки Тахо. Штурмом овладев столицей Эстремадуры, оставшихся в живых защитников города согнали на арену для боя быков и расстреляли из пулеметов, трупы погрузили на грузовики и свалили за городом в общие ямы. Войдя в Бадахос, мятежные войска уже могли получать германское оружие и технику по железной дороге из приграничной Португалии – с согласия диктатора Салазара.

На созванной Франко «хунте национальной обороны» он провозгласил себя «главой правительства и государства». В своих публичных заявлениях предпочитал не говорить о монархии или республике, делал акцент на Испании вообще в сопровождении цветастых фраз об «органической демократии», при которой выборы в законодательный орган должны проходить через синдикаты и муниципалитеты, а государство – выступать главным регулятором социальной и экономической жизни.

Став каудильо (вождем), он немедленно направил дружественное послание фюреру. Через своего высокопоставленного дипломата Гитлер объяснил, что в интересах генерала целесообразно подождать с официальным признанием Германией, пока не взят Мадрид. В ответ Франко выразил «сердечную благодарность фюреру, бесконечное восхищением им и новой Германией». В шифровке, направленной в Берлин, немецкий дипломат отметил: «Сердечность, с которой Франко выражал свое благоговение перед фюрером и свои симпатии к Германии, и та дружественность, с какой он меня принимал, не позволяют ни на минуту усомниться в искренности его отношения к нам».

В самом начале гражданской войны случались и неожиданности, весьма неприятные для новоиспеченного каудильо. Так, после захвата мятежниками Саламанки фалангисты решили устроить торжественный митинг в главном лекционном зале университета. На стене, увешанной королевским гобеленом, висел огромный портрет Франко. В своем выступлении командующий Испанским легионом заверил, что после победы националистов «разным вольнодумцам-интеллигентам не будет житья». Взрыв аплодисментов последовал за его выкриком в зал: «Да здравствует смерть!» Тогда на трибуну поднялся ректор университета Мигель де Унамуно. От профессора ждали восхвалений в адрес Франко и победных реляций, но он посчитал своим долгом иначе реагировать на браваду бешеного генерала. «Нет, да здравствует разум! – твердым голосом произнес Унамуно. – Вы можете победить, но не можете убедить». Узнав об инциденте в Саламанке, каудильо хладнокровно процедил сквозь зубы: «Если потребуется, застрелите его». Стрелять не пришлось: вскоре Унамуно сам ушел из жизни.

Так совпало, что именно в Саламанке местный епископ в своем пасторальном обращении к католикам первым пустил в ход выражение «крестовый поход» применительно к действиям националистов и церкви. Франко ухватился за эту идею, стал все больше выставлять себя «борцом за христианские ценности против антихриста». Казалось бы, их преосвященства должны были выступать за примирение и христианское милосердие. Но нет, они сразу встали на сторону мятежников, называя их действия «благословленными святым апостолом Сантьяго на священную войну с красными еретиками».

Призывая католиков присоединиться к военным, иерархи придумали свою «теологию войны» и, пусть даже не называли гражданскую войну актом божественного провидения, оказывали Франко всестороннюю помощь, в том числе финансовую. На территории, где контроль устанавливали фалангисты, священников не надо было просить доносить на всех верующих или неверующих, поддерживавших законную власть в Мадриде.

Церковных прелатов очень устраивала взятая Франко на себя роль «главного крестоносца и воина Господня». В целях поддержать в каудильо такие настроения они приставили к нему духовника-иезуита. Мало-помалу генерал и сам уверил себя в своей божественной миссии, находя душевное успокоение в молитвах и духовных раздумьях. Когда же ему намекали, что надо бы хоть как-то ограничить массовые расправы над пленными, всякий раз отрицал свою личную причастность и сетовал на трудности в контролировании «внезапных взрывов эмоций». Оформлять решения об отсрочке исполнения смертных приговоров он научился так, что те доходили на места уже слишком поздно. По его убеждению, казни не только деморализовали противника, но и сплачивали вокруг него самого их исполнителей.

В своих посланиях католическим иерархам всего мира испанские епископы всячески старались оправдать действия военных. Папа Римский называл Франко «христианским героем», а правительство Народного фронта в Мадриде – «сборищем диких варваров». Демонстрируя свою моральную поддержку, Ватикан назначил временного поверенного при штабе Франко – как первый шаг к полному дипломатическому признанию.

На занятой войсками каудильо территории иерархи воздавали «честь и хвалу бесстрашным, безупречным героям-крестоносцам Христа и Испании». Епископ Вальядолида проповедовал с амвона: «Благословенны пушки, если выпущенные ими снаряды образуют бреши, в которых расцветает Евангелие!» Ряды фалангистов пополняли взявшие в руки оружие священники и семинаристы. На стенах монастырей устанавливались пулеметные гнезда. И дабы не оставалось ни малейших колебаний, на чьей стороне церковь, во все воинские части разослано ее уведомление: «В этой национальной войне ставится под сомнение сама религия. Наша борьба направлена против тех, кто объявил войну самому Господу Богу и хочет Его уничтожить. Священная битва идет с теми, кто называет себя безбожниками, с нашими самыми заклятыми врагами».

В своих интервью западным журналистам Франко всякий раз подчеркивал, что ведет не гражданскую войну, а религиозную. «Все мы, кто участвует в этой схватке, христиане и мусульмане, суть солдаты Бога, – заверял он. – И воюем мы не против людей, а против атеизма и материализма». Возглавляя заодно и Фалангу, которая, согласно ее уставу, «ответственна только перед Богом и Историей», генерал прямо называл нацистскую Германию и фашистскую Италию «оплотами культуры, цивилизации и христианства в Европе».

Лидеры фалангистов приносили клятву на верность Франко в монастыре перед мраморным распятием Христа. Газеты публиковали фотографии, где он вместе с кардиналами стоит у входа в собор апостола Сантьяго, взметнув правые руки вверх. Все номера газет выходили с лозунгом на видном месте «Одно Отечество, одно Государство, один Каудильо!» На митингах скандировали «Франко! Франко! Франко!»

Зная о важной роли церковных обрядов, каудильо присвоил себе прерогативу монарха входить в церковь и выходить из нее под балдахином. Фалангистская пресса называла его «величайшим стратегом века, ниспосланным Богом повести Испанию к освобождению и величию». Даже некоторые его ближайшие сподвижники растерялись от поспешности, с которой он устанавливал дистанцию между собой и ими…

Октябрь 1936 года принес, однако, неприятные вести для его командования. Разрекламированный «крестовый поход» уперся в неприступную стену обороны Мадрида и захлебнулся. Отряды народной милиции, плохо обученные и вооруженные, заняли рубежи и упорно отбивали яростные атаки мятежников.

Именно на мадридском участке фронта появились первые танки, доставленные на пароходах из Советского Союза. Помешать бомбардировкам столицы с воздуха в небо поднимались советские летчики-истребители. Существенный вклад в оборону Мадрида вносили военные советники: они прибывали по просьбе испанского правительства и координировали действия авиации, танковых подразделений, артиллерии, а также участвовали в нейтрализации «пятой колонны». В бой вступали и приехавшие из пятидесяти стран мира добровольцы-антифашисты.

Коммунистическая партия Испании являла собою тогда одну из партий, входивших в Народный фронт, и считалась умеренной по сравнению с троцкистами или анархистами. Возглавлявший правительство Ларго Кабальеро представлял радикальное крыло Социалистической рабочей партии, вел себя независимо и с достоинством, никогда не подстраивался под политические рекомендации советского посла, на Коминтерн вообще не обращал внимания. Желая не оставаться в долгу, его правительство передало Советскому Союзу в счет погашения кредитов 460 тонн золота и с этой же целью меньшую партию направило во Францию правительству социалиста Леона Блюма. Тот, однако, спасовал перед гитлеровской Германией и отказал Испанской Республике в военной помощи, разрешив лишь проводить у себя в стране отдельные международные акции солидарности. Правительство Великобритании не делало и этого, прикрываясь «политикой невмешательства».

Президент Испанской Республики Мануэль Асанья, сознавая свою некомпетентность в военных вопросах, переехал в Барселону, откуда клеймил позором все вместе взятые «поколения интеллектуалов» за их малодушие и дезертирство. Исключение делал лишь для таких деятелей культуры, как поэты Антонио Мочадо, Рафаэль Альберти, Мигель Эрнандес, писатель Мануэль Домингес Бенавидес, кинорежиссер Луис Бунюэль…

На подступах к Мадриду Франко убедился, что без новых финансовых инъекций в его военную машину, без новой помощи извне ему на белом коне в столицу не въехать.

Муссолини срочно направил в помощь итальянские регулярные части. Мятежный генерал обратился также к представителю Гитлера с просьбой предоставить ему дивизию вермахта. Фюрер воздержался делать такой «подарок», но отдал указание перебросить в Испанию летчиков легиона «Кондор», увеличить поставки оружия в значительно больших размерах, чем поступало из Советского Союза.

Дальнейший ход военных действий стал складываться все чаще в пользу франкистов благодаря немецкой и итальянской авиации. Командующий легионом «Кондор», генерал Шперле (псевдоним Зандер), придерживался тактики плотной поддержки пехоты и непрерывных налетов на города без учета последствий для гражданского населения – с целью подрыва морального духа войск противника. Одобрив этот террор с воздуха, Франко передал ведение кампании на усмотрение немцев. Так были превращены в руины древняя столица басков Герника и некоторые другие города. В надежде сломить ожесточенное сопротивление каталонцев авиация подвергала Барселону массированным бомбардировкам, не щадя мирных жителей.

Весной 1937 года снова дал знать о себе Папа Римский своей энцикликой, направленной против коммунизма и атеизма. Испанский епископат встретил ее как манну небесную и вручал ее католикам в качестве руководства к действию для борьбы с «красными безбожниками» повсюду, где бы они ни находились. К лету того же года число воевавших на стороне националистов итальянских солдат превысило число членов интернациональных бригад.

Все вроде бы шло в пользу Франко, как вдруг у него наметились трения с Гитлером на чисто коммерческой основе: немцы всерьез вознамерились прибрать к рукам полезные ископаемые испанского севера в качестве компенсации за поставляемые ими вооружения. Внутренне негодуя, каудильо соглашался поставлять Германии промышленное сырье и продовольствие, хотя считал Берлин и Рим своими должниками, поскольку вел войну в их интересах. И прекрасно понимал, что действия фюрера и дуче продиктованы стратегическим расчетом иметь нужного союзника в очень важном для них регионе, а сами они опасались всерьез, как бы революционная Испания не стала для них головной болью на пути к мировой экспансии…

Еще продолжалась гражданская война, когда благодаря настоянию испанских иерархов Ватикан одарил Франко первым дипломатическим признанием. Римская курия была убеждена, что в новом испанском государстве католицизм и патриотизм сплетутся в единое целое, а его краеугольным камнем станет христианская доктрина под знаменами церкви, опирающейся на армию, консервативные политические круги и вождя-католика.

Поражению республиканцев в войне, сами того не желая, способствовали анархисты. Их вооруженные отряды не признавали никакого подчинения, хотя и отчаянно сражались на фронтах, наводя ужас даже на марокканские регулярные части. Представляли же анархисты собой внушительную силу: до войны в их конфедерацию входили полтора миллиона человек, которые самостийно занимались захватом промышленных предприятий, формировали независимые революционные комитеты в городах, участвовали в погромах церквей, пытались отменить хождение денег и ввести бартер. Как и троцкисты, они считали, что опиравшееся на социалистов и коммунистов правительство Народного фронта шло на соглашательство с буржуазией и тем самым предавало интересы трудящихся.

Идеологам испанского анархизма, конечно же, были хорошо известны концепции основоположника русского анархизма, князя Петра Кропоткина. У них вызывала восхищение личность этого революционера-народника, мечтателя-идеалиста и ученого-просветителя, никогда не поступавшегося своими убеждениями. Особенно привлекала его идея о том, что общество должно стремиться установить в своей среде определенное гармоничное соответствие и сделать это не посредством подчинения какой-либо власти, не введением полного единообразия, а путем призыва членов общества к свободному развитию и свободному, добровольному объединению их в неформальные союзы, кооперативы, общины, производственные ассоциации.

Испанским анархистам казалась очень убедительной идея Кропоткина о бесполезности прельщения людей лживыми обещаниями или запугивания их карами земными и небесными, ибо от этого они становятся лишь жестокими и циничными, еще больше одурманивают себя наркотиками и пьянством. Полностью согласны анархисты были с ним и в том, что власть подавляет в людях личное достоинство (не важно, откуда она проистекает – от государственных чиновников или от частного капитала), отстранение же народа от обеспечения общественного правопорядка приводит к тому, что люди начинают сочувствовать больше его нарушителям, чем блюстителям.

В России и двадцать лет спустя в Испании люди вынуждены были взяться за оружие не из прихоти, а от отчаяния. Бурные водовороты классовых конфликтов затянули их в кровавую междоусобицу, оставлявшую очень мало шансов для безупречной честности и милосердия по обе стороны баррикад. Подвергнутое испытанию практикой благородство идей анархизма обернулось разгулом насилия и низменных страстей. Помимо многого другого, идеи эти возвеличивали ценность человеческой личности и ее достоинства, добровольной взаимопомощи, но требовали от каждого анархиста строгой самодисциплины. А ее-то и не оказалось ни в Испании, ни в России. Каркас идеальной умозрительной структуры рухнул…

Вооруженное сопротивление франкистам продолжалось даже после вступления их армии весной 1939 года в Мадрид. Отдельные участники обороны столицы ушли в горы и повели оттуда партизанскую войну. Не сложили оружия и некоторые отряды шахтеров Астурии.

Возвращавшихся к себе в родные места «красных» фалангисты часто забивали палками до смерти. Тюрьмы переполнились политическими заключенными. Начали действовать военные суды для вынесения обычно смертных приговоров. Знакомясь с их решениями, Франко имел обыкновение пожевывать свой любимый хрустящий шоколад и делать на листах пометки, о казни каких лиц нужно обязательно сообщить в газетах.

Около миллиона испанцев покинули родину, примерно полмиллиона остались зарытыми в ее земле. Республиканцы предпочли странствовать в изгнании, нежели вставать на колени и признавать себя побежденными. Немало перешедших границу с Францией оказалось в специальных лагерях: ее правительство коллаборационистов не стало возражать против отправки многих в концлагеря Германии. Те, кому удавалось избежать немецкого плена и каторги, вступали в отряды французского Сопротивления, итальянских и югославских партизан. Помимо Советского Союза, убежище политическим эмигрантам предоставила Мексика.

История нацистских концлагерей написана еще и кровью испанских антифашистов. Из оставшихся в живых узник Маутхаузена, барселонский фотограф Франциско Сампо, выступил в качестве свидетеля обвинения на Нюрнбергском процессе и продемонстрировал собранные им там документальные материалы.

* * *

Добравшись до власти на крови и штыках, Франко первым делом подписал Пакт солидарности с правительствами Италии и Германии, заключил испано-германский Договор о дружбе. Мадрид и Берлин строго обязались воздерживаться от любых действий, невыгодных какому-либо участнику Договора или выгодных его противнику.

В то время Франко считал, что ему необходимы лет пять для подготовки материальной базы, чтобы открыто выступить на стороне нацистской Германии. Пока же, в ходе тайных переговоров с адмиралом Канарисом, он предложил создать на испанском побережье и Канарских островах базы для германского военного флота, в первую очередь для подводных лодок. Охотно согласился диктатор и на более тесное рабочее сотрудничество своих спецслужб с абвером, разведкой и гестапо. Немцы принялись организовывать в Мадриде негласное прослушивание иностранных посольств, а заодно и тех лиц в испанском правительстве и армии, кого Франко мог заподозрить в неблагонадежности.

Под прессом военно-фашистской диктатуры и под сенью национал-католицизма никому не оставалось ни малейшей возможности выразить публично собственное мнение, отличное от мнения Франко и пресмыкавшихся перед ним церковных иерархов. Ничего не меняли даже неожиданные казусы типа того, что один из кардиналов вдруг принялся объяснять своей пастве, будто само по себе слово «каудильо» в переводе со староиспанского означает «главарь бандитской шайки». Прелата тут же сослали в места не столь отдаленные, даже не испрашивая согласия у Папы Римского.

Взяла и еще один грех на душу свою римско-католическая апостольская церковь в Испании. Епископы преподносили гитлеровский рейх как «объект заговора мирового еврейства и иудаизма, объявившего войну Германии». Этим они оправдывали бойкот нацистами магазинов евреев и изгнание из немецких университетов преподавателей еврейского происхождения. В своих пасторалях называли евреев «отравителями национальной души посредством абсурдных доктрин извне». Хотя клир и утверждал официально, будто католическая вера несовместима с расизмом, именно среди фалангистов-католиков более всего распространялся антисемитизм, особенно среди входивших в Фалангу священников и журналистов. «Евреи, как раса, никогда не станут проблемой для Испании, – пояснял главный редактор ее газеты. – В чем фалангистская идеология видит свое основное отличие от фашистской и национал-социалистской, так это в том, что наша идеология не принимает расизма, ибо, согласно церковной доктрине, разные расы имеют одинаковые возможности спасти души свои. Правда, с одним уточнением: если они принимают христианскую веру, а если не принимают, то их надо изгонять не по расовым, а по чисто религиозным мотивам». Если вспомнить, точно такое уже было в Испании во времена Святой Инквизиции.

Как и следовало ожидать, Франко восстановил обязательное преподавание католической религии во всех школах. При нем церковные институты вновь финансировались из государственной казны, снова стала обязательной церковная регистрация брака. Масонские ложи были запрещены, а их члены подпадали под расследования специальными трибуналами. Религиозные общины нехристианских конфессий выключены вообще из жизни общества. Подвергалась унижению весьма немногочисленная община иудеев: еврейские свадьбы и похороны отменены, христианское крещение младенцев стало обязательным, иначе невозможна их гражданская регистрация. Несмотря на участие регулярных марокканских частей в «крестовом походе», приструнили заодно и мусульманскую общину.

Испанским идеалом провозгласили правоверного католика, этакого аскета-рыцаря без страха и упрека, устремленного к вечным ценностям и совершенно равнодушного к преходящим, материальным. «Под вечными» понималась прежде всего глубокая вера в высочайшую миссию богоизбранного народа Испании – укреплять католицизм и давать решительный отпор ереси. Воспевались средневековье и реконкиста, первые христиане и паломники к мощам святого апостола Сантьяго. Клялись в верности прошлому, изымая из учебников по истории все, что могло быть истолковано превратно или воспринято неправильно. Призывали снова почувствовать «гордое испанское одиночество, самодостаточное, не нуждающееся в Европе с ее псевдодемократией и материальным благополучием». Пропаганда твердила изо дня в день: «Испания защитила сама себя от буржуазии и марксистского сумасшествия и выстраивает сейчас свою впечатляющую вертикаль вечных ценностей. Мы – не европейцы. Что из того! Мы – благоверные герои, у нас есть свое интеллектуальное и моральное достоинство, глубочайшие традиции, способные дать нам духовную пищу на все времена».

Избрав путь «вечных ценностей», власти не забыли установить и так называемую систему «семейного сбережения». Под предлогом необходимости якобы средств на оказание помощи бедным определили день недели (четверг), когда разрешено было принимать пищу только один раз. Нарушителей обязательного воздержания полиция штрафовала. Офицеры армии, составлявшей хребет репрессивного аппарата, освобождались от такого «поста», не говоря уже о генералах, одариваемых Франко неслыханными для них благами и привилегиями.

В то время, когда уже вся Западная Европа пылала в огне мировой войны, генералиссимуса стали заботить куда более серьезные проблемы, чем отношения его режима с церковью: ему нужно было извлечь выгоду для себя из складывавшегося на континенте положения. Предложить фюреру военную помощь в открытую он пока не решался и официально объявил о нейтралитете Испании в конфликте, хотя по закрытым каналам доводил до Гитлера свое восхищение блестящими победами Германии на фронте. В письме к Муссолини жаловался: «Борьба разгорелась в неудачный для нас момент, когда мы вынуждены оставаться в стороне».

Услужливый испанский МИД регулярно направлял в Берлин донесения своих посольств об эффективности бомбардировок люфтваффе и другие сведения, интересовавшие разведку рейха. Благодаря возможности заходить для заправки, ремонта и смены экипажей в испанские порты, в частности на Канарских островах, германские подлодки значительно расширили свои возможности по внезапному нападению на англо-американские конвои в Атлантике. Разведывательным самолетам рейха было разрешено использовать испанские опознавательные знаки. На атлантическом побережье функционировала специальная для них и подлодок радиолокационная станция…

Восседая за своим рабочим столом, обставленным дарственными фотографиями Гитлера и Муссолини, летом 1940 года каудильо собственноручно составил поздравительное послание в Берлин: «Дорогой фюрер! В тот момент, когда германские армии под Вашим командованием доводят до победного конца величайшую в истории битву, я хотел бы выразить Вам восхищение мое личное и моего народа, с глубоким волнением наблюдающего за славным ходом сражений, которые мы считаем своими».

После падения Парижа, предвкушая скорый передел французских колоний в Африке, Франко прямо дал понять Гитлеру о своей готовности вступить в войну, как только соберет необходимые материальные ресурсы. По его указанию Фаланга взвинтила в стране военный психоз. Однако фюрер особого интереса к участию Испании в войне не проявлял. Абвер докладывал рейхсканцлеру: политика Франко преследует цель не вступать в войну, пока не капитулирует Британия, ибо он боится ее мощи. Видя, как Германия каждый раз откладывала высадку на Альбион, Мадрид приходил к выводу о нескором окончании войны и о необходимости сохранять в тайне пакт со странами Оси.

Никак не утешали Франко сводки собственного Генерального штаба о нехватке самолетов и механизированных частей, горючего для флота. Он ждал аванса от Берлина и гарантий поддержки территориальных притязаний Испании на Гибралтар, Марокко, Алжир. Фюрер же в который раз намекал, что нет, мол, у него в запасе материальных ресурсов. Вместо них с тайным визитом в Мадрид прибыл Гиммлер натаскать испанскую полицию разного рода хитростям по борьбе с врагами внутренними. Торг не удался, и в беседе с представителем Муссолини Гитлер заметил: «Немец относится к испанцу почти как к еврею, который норовит получить для себя выгоду на самых святых ценностях».

В октябре 1940 года на юге Франции прошла испано-германская встреча в верхах. Адмирал Канарис заранее предупредил фюрера, что на переговорах тот увидит перед собою «вместо героя сосиску». После встречи Гитлер в бешенстве назвал каудильо «иезуитской свиньей». Отсутствие подробного отчета о беседе позволит позднее, уже после войны, пристяжным Франко утверждать, будто тот путем искусной риторики мужественно противостоял давлению рейхсканцлера. Верить в это нет никаких оснований: в секретном протоколе ясно фигурирует обязательство Испании вступить в войну на стороне Германии.

Чувствуя угрозу Британии на Балканах, Гитлер решил перекрыть для нее Средиземное море и с этой целью втянуть Испанию в войну. Франко же не торопился, все еще не был уверен в поражении англичан. Его Генеральный штаб докладывал: вооруженные силы к военным действиям не готовы, экономика развалена, среди гражданского населения свирепствуют голод и эпидемии, на улицах дерутся за корку хлеба.

Фюрер понимал, что на Испанию рассчитывать нельзя, даже как на плацдарм для штурма Гибралтара, и перестал считать ее серьезным партнером. Геббельс вообще называл Франко «пустомелей, неумным и трусливым выскочкой, чванливым, самодовольным, пришедшим к власти на немецком горбу вместо того, чтобы завоевать ее собственными силами». Это не мешало, правда, гитлеровскому военному командованию готовить операцию «Изабелла» – по переброске дивизий вермахта через Францию в Испанию на случай, если англичане высадятся на ее территории.

Возомнивший себя действительно великим стратегом, Франко на приеме по случаю Дня Каудильо принимал глав дипломатического корпуса в тронном зале королевского дворца, стоя на возвышении, в то время как послы гуськом должны были проходить мимо и кланяться ему. У него выработалась собственная манера рукопожатия: подавать руку так низко, что даже нормального роста человеку приходилось нагибаться, чтобы пожать ее.

В это время более сотни тысяч противников его режима сидели за решеткой или работали в «каторжных бригадах», погибая от голода и издевательств надсмотрщиков. Паек обычных граждан составлял двести пятьдесят граммов хлеба в день. Когда же фалангистский поэт Дионисио Ридруэхо на аудиенции у каудильо обмолвился о коррупции в верхах, тот ухмыльнулся и благодушно заметил, что в старые времена победители получали титулы и земли, а поскольку теперь с этим трудно, ему приходится закрывать глаза на их проделки. Насчет того, что в махинациях на продаже оливкового масла замешан и его родной брат, диктатор помалкивал, как и о своей супруге, большой любительнице ценных подарков, прямо влиявшей на высокие назначения…

Нападение Германии на Советский Союз для Франко было как бальзам на душу. Его министр иностранных дел тут же выразил восхищение германскому послу в Мадриде и сообщил о готовности послать на восточный фронт регулярные части.

В экспедиционный корпус «Голубая дивизия», названный так по цвету форменных рубашек членов Фаланги, записалось восемнадцать тысяч молодых католиков. Их главарь призывал: «Святой крест, хотя война и не ведется под его знаком, зовет тебя на поле брани. Эта справедливая война ставит своей целью обескровить коммунистического монстра, врага европейской цивилизации, которая является цивилизацией в той мере, в какой она есть христианская». Дух новых «крестоносцев» подстегивали и церковные иерархи, хотя совершенно очевидно было, что цели нацистского рейха никак не связаны с католицизмом.

Формально власти отмежевывались от экспедиционного корпуса, и, когда послы делали запросы о «Голубой дивизии», то им разъяснялось так: идут две войны сразу, а Испания участвует в «крестовом походе» против России, не вступая в войну с западными державами. В Германии дивизию включили в состав вермахта под № 250, заставили ее солдат принести присягу на верность фюреру и отправили на восточный фронт. Некоторые испанские генералы посчитали такой шаг Франко весьма рискованным, ибо опасались, что Сталин объявит войну Испании. Опасения не оправдались.

Приободрившись и выпятив вперед живот, затянутый широким красным поясом с кистями, каудильо заявил перед Национальным советом Фаланги о своей уверенности в исходе мирового конфликта: «Германские армии ведут битву, которую христианская Европа жаждала столько лет. В этой схватке кровь испанской молодежи смешается с кровью наших товарищей по Оси и станет убедительным подтверждением нашей солидарности». Сделав очередное помпезное заявление, генералиссимус отправился в горы на свою излюбленную охоту, отстреливать козлов и прочую живность.

Как боеспособная единица «Голубая дивизия» продержалась лишь до ноября 1943 года, бесславно завершив свой «крестовый поход». Отдельным добровольцам разрешено было остаться воевать в составе войск СС. Командира дивизии генерала Грандеса фюрер наградил почетным боевым орденом…

Хотя на восточном фронте уже произошел перелом и войска вермахта отступали, Франко продолжал поставлять в Германию вольфрамовую руду – важнейший элемент оружейной стали и бронебойных снарядов. Помимо вольфрама, рейх снабжался орудийными стволами, сотней тысяч патронов ежедневно, обмундированием, аммиаком, цинком, глицерином, железной рудой, свинцом, никелем. В германской военной промышленности работали около сотни тысяч испанцев.

Сохранялись и объекты абвера на территории Испании. После падения летом 1943 года режима Муссолини итальянские военные суда нашли пристанище в испанских портах. Франкистская пропаганда убеждала испанцев, что «секретное оружие» вот-вот появится в Германии и сделает ее непобедимой, а отступление немцев – мастерский ход Гитлера.

Франко положение на восточном фронте уже начало тревожить, и он потихоньку размещал свои личные деньги в швейцарских банках. Посылая регулярно льстивые поздравительные телеграммы Гитлеру, все же воздержался от поздравления по случаю удачного исхода покушения на фюрера 20 июля 1944 года. За три дня до этого, в связи с восьмой годовщиной своего мятежа, публично отверг обвинения стран антигитлеровской коалиции в недемократичности его режима. Высшая демократия, как он заявлял, состоит в свободном претворении в жизнь евангельских заповедей, чем якобы и занимаются фалангисты – полумонахи и полусолдаты.

Штатные пропагандисты стали особо выделять его призывы к миру в Европе, всячески подчеркивать, что перед лицом коммунистической угрозы он готов к мирному сотрудничеству в послевоенный период, но при условии проявления уважения к «особой политической системе Испании». Когда же в августе 1944 года войска союзников вошли в Париж и среди них отряды испанских республиканцев, участников французского Сопротивления, отдал приказ занимать вдоль границы с Францией оборонительные рубежи – из опасения как бы они не перешли и ее.

Вместо фотографий фюрера и дуче в кабинете каудильо на столе появились портреты Папы Римского Пия ХII, тоже с дарственной надписью и в рамке. Свое пособничество государствам Оси он уже называл «серией мелких инцидентов», отвергал обвинения в диктаторстве, оправдываясь тем, что «некоторые особенности испанского темперамента» сделали-де невозможным сохранение демократических институтов в Испании. И, естественно, восхвалял католическую религию как основу своего «государства органической демократии».

Осенью 1944 года Франко набрался сразу глупости и наглости направить письмо Черчиллю, в котором утверждал, что после разгрома Германии единственными державами в Западной Европе будут Испания и Британия. Более того, предложил английскому премьеру заключить с ним двусторонний союз и даже запросил место для своей страны на послевоенной мирной конференции.

Церковные иерархи проявляли уже больше осторожности в своих пасторалях. Примат католиков попытался даже разъяснять, что мировая война, мол, не имела никакого отношения к испанцам и, если гражданская война была «крестовым походом в защиту Бога и родины», то целью мирового конфликта являлись «экспансия и захват власти».

Заискивая перед американцами, Франко заверял по дипломатическим каналам, что у него в тюрьмах содержатся всего двадцать шесть тысяч политических заключенных. Реально же их там было в несколько раз больше, если учесть формально зарегистрированных уголовниками. Испанию каудильо называл «святой, честной и щедрой», а установленный им политический режим уникальным, устранение которого откроет дверь коммунизму. Одновременно продолжал предоставлять убежище нацистским преступникам, не разрывая отношений с рейхом вплоть до последнего дня войны.

* * *

Вождь нации уже все больше разыгрывал из себя авторитарного католического правителя и чуть ли не христианского демократа. Однако на Потсдамской конференции главы стран антигитлеровской коалиции решили не принимать Испанию в ООН именно из-за характера франкистского режима и связей его со странами Оси. Когда на одном из совещаний в Мадриде кто-то из генералов выразил неудовольствие по этому поводу, Франко заметил: «Не вижу причин для беспокойства. В чем, собственно, дело? Твоя мыльная фабрика ведь работает, не так ли?» Тем самым он намекал генералам, что ему прекрасно известно: многие из них занимали прилично оплачиваемые посты в правлениях различных компаний, обеспечивали им дефицитное сырье и электроэнергию. В лояльности военной верхушки у него сомнений не было, а это главное, если хочешь удержаться у власти. Присвоив себе королевские привилегии и звание генералиссимуса, многих своих соратников он возвел в дворянское достоинство, удовлетворив таким образом их «духовные» запросы.

Поначалу Испанию не включили и в План Маршалла по экономическому восстановлению Западной Европы. Помощь ей оказывали лишь Аргентина и Португалия, где у власти стояли военные. Дабы не выглядеть совсем уж изгоем, в 1947 году Франко разработал Закон о наследовании: испанское государство провозглашалось «католическим, социальным и представительским, которое, следуя традициям, объявляет себя королевством». Главой государства назван «Каудильо Испании и Крестового похода, Генералиссимус Вооруженных Сил Дон Франциско Франко Баамонде».

Итак, дружбы со странами Оси словно и не было. Вместо фашистского обличья монархический фасад, закрепляемый положением о том, что будущий король должен поддерживать фундаментальные основы такого государства и, если отойдет от них, может быть смещен. В этом государстве предусмотрен законодательный орган – кортесы (парламент), депутаты которого являются членами Фаланги и высокопоставленными правительственными чиновниками. Санкционировать принятие закона мог только Франко и никто другой. Королевский престолонаследник, принц Хуан Карлос предпочел, однако, мирную передачу власти без всяких дополнительных условий. Диктатор уломал его, вынудив присягнуть на верность Фаланге.

Несмотря на жесточайшие полицейские репрессии, в «социальном и представительском государстве органической демократии» постоянно вспыхивали забастовки промышленных рабочих, особенно в Стране Басков. Владельцам предприятий приказано было увольнять забастовщиков, если они к тому времени не будут посажены за решетку. В городских рабочих районах многие ходили в лохмотьях, под Барселоной и Малагой жили в пещерах. Норма выдачи хлеба сократилась до 150 граммов в день…

Еще в период гражданской войны Франко обещал уйти в отставку по ее завершении, зажить спокойной семейной жизнью где-нибудь на природе, занимаясь охотой и рыбалкой. И он действительно поселился на природе – в загородном дворце Пардо неподалеку от Мадрида. Его супруге донье Кармен дворец не понравился, ее больше устраивал королевский Паласио де Ориенте. Супругу удалось урезонить только ссылками на пустую казну.

«Наш режим живет своей жизнью и никакой передачи власти не готовит, – разъяснил каудильо. – Мы не будем оставаться словно в скобках промежуточной диктатурой». Да какие там скобки, если даже епископы, перед вступлением в должность принося клятву «перед Богом и святыми евангелиями», торжественно обещали «быть преданным Испанскому Государству и уважать его Главу». Журналисты клятвенно обещали «перед Богом, Испанией и ее Каудильо служить на благо Единства, Величия и Свободы Родины с полной и абсолютной преданностью принципам Синдикалистского Государства, не позволять никогда, чтобы их рукою водили ложь, злопыхательство и личные амбиции». Не зря же Франко получил журналистское удостоверение № 1.

В качестве дополнительной гарантии действовал Закон о государственной безопасности 1941 года, предупреждавший о наказании восемью годами тюрьмы за оскорбление главы государства. Богохульство, кстати, наказывалось меньшим сроком, хотя Франко вроде был ниже рангом Господа Бога. Испанец обязывался испытывать трепет перед главнокомандующим всеми родами войск, великим полководцем-победителем над всеми врагами. Ну, а кому это непонятно, идеолог Церкви Лопес Морант втолковывал: «Грех совершают подданные, которые отказываются относиться с должным почтением к Вождю нации, насмехаются над ним или его изображением, словом устным и письменным оскорбляют его или презирают».

В школах заучивали наизусть и повторяли хором: «Кто есть каудильо? Генералиссимус Испании. Он геройски воевал и в тяжелой войне победил заклятого врага. Сейчас он вождь, который руководит нашей страной и очень ее любит. Что я сделаю для каудильо? Буду любить его, как он меня любит. Буду хвалить его, как он того заслуживает, и работать, чтобы Испания занимала достойное место в мире, которое желает ей каудильо. Да здравствует Испания!»

На стенах в классах висели рядом с распятием портреты Вождя нации, дабы напоминать школьникам, кто ведет страну к победам, кого надо любить и чьим указаниям следовать. «До чего же красива наша школа! – можно было прочесть в учебниках по истории. – Во всех классах видны изображения Бога, Богородицы и Главы Государства. Я смотрю на Господа при молитве и на Деву Марию, когда хочу быть лучше. Портрет Франко висит на стене, потому что он стоит во главе Испании и представляет ее. Благодаря Франко Испания сегодня – одна из главных наций мира. Испания верит в Бога, и мы верим во Франко всей душой. Он несет ответственность только перед Господом и Историей, как герой-сверхчеловек. Наше знамя склоняется перед ним и Священным Писанием».

Для пущей доходчивости во все школы разослано учебное пособие типа вопросника с готовыми ответами, который надо было заучивать как «Падре нуэстро» (Отче наш): «Испания католическая страна или нет? Самая католическая в мире, ее даже не с кем сравнивать. Есть ли еще страна, способная одержать победу в войне, которую одержала наша страна благодаря духу наших солдат, а потом еще противостоять самым сильным государствам мира? Нет такой страны. Где еще народ имеет главу государства, генералов, губернаторов, министров – всех искренних католиков? Нигде. Где еще люди столь горячо защищают свою веру, проповедуют милосердие и жертвенность? Только в Испании».

Ученикам рекомендовано практиковать традиционный испанский обычай: при встрече со священником на дороге или улице подойти к нему и припасть губами к его руке. Кроме того, никогда не говорить о нем ничего плохого, только хорошее и всегда в его защиту, если на него совершаются нападки или наветы.

Автор многих школьных учебников, иезуит Айала наставлял детей уму-разуму: «Господь очень любит Испанию, потому и поместил ее в лучшем месте на земле, где ни очень холодно, ни очень жарко. В других странах либо все покрыто льдом, либо так жарко, что жить невозможно. Посвятим же все свои силы тому, чтобы Испания никогда не теряла своего имперского предназначения, не сходила с пути, который ей уготован Историей и Судьбою. К сожалению, однажды ей пришлось сойти с этого пути, но чтобы вернуть ее обратно, вел победоносные битвы наш каудильо».

Члены Ордена иезуитов поставлены и во главе многих университетских кафедр. Для них студенты, которые не ходят в церковь молиться, не могут считаться испанцами, а человек равнодушный к Богу – нехороший гражданин и предатель родины. На каждой своей лекции они в той или иной форме и по любому поводу вталкивали аудитории: «Молодой испанец больше всего на свете должен любить Бога, Деву Марию, Родину, ее славное знамя и каудильо, своих начальников и старших наставников».

Получая в Саламанкском университете звание почетного доктора теологии, Франко назвал Испанию «любимой избранницей Божией, которая служит Церкви, как никакая друга страна». Вождь нации заверил: «С нами не только правота, но и сам Господь Бог!» Тем временем все христианские конфессии, кроме католической, строго ограничивались своими «гетто», а брак считался законным, только если заключен по католическому обряду. За их активную поддержку «крестового похода» вождь предоставил католическим иерархам право надзора за содержанием всех образовательных программ. На практике такой идеологический контроль выходил далеко за рамки цензуры, позволял следить за политическими взглядами преподавателей, увольнять с работы не особо правоверных католиков или просто людей, мысливших чуть посвободнее.

Первым делом церковь запретила совместное обучение в школах, ввела специальные для девочек программы и наложила запрет на любую информацию, проливавшую свет на «тайны секса». Оправдывалось это тем, что девочек нужно обучать выполнению ими традиционной роли, которую издавна выполняли женщины в испанском обществе. Врачами и адвокатами, например, им становиться не обязательно, лучше – домохозяйками или воспитательницами детей, учительницами или санитарками.

Мальчишкам и девчонкам навязывалась мысль о противоположном поле как о чем-то страшном, холодном, чужом. Дружеские отношения между учеником и ученицей, проявление между ними симпатии и заботы наказывались или ставились им в упрек. Все связанное с сексом приравнивалось к греху. Мальчикам категорически запрещалось держать руки в карманах и, сидя на стуле, класть ногу на ногу. Девочкам – оголять руки, носить короткие юбки. Школьные наставники в сутанах считали, что секс – это тайна, которую нельзя выставлять на свет как творение Божие. Такого понятия вообще не должно быть в головах молодых, да и немолодых католиков и католичек.

Предварительная цензура являлась обязательной перед появлением всех печатных изданий, спектаклей, фильмов, предметов живописи. К опубликованию запрещались, естественно, произведения, указанные в ватиканском «Индексе». Охраняя особенно тщательно единство политических и религиозных взглядов, представители церкви в хунтах цензуры не теряли бдительности и в отношении морали. Изображение женского тела в печатных изданиях ни в коем случае не должно было возбуждать мужчин. «Обнаженная маха» зачислялась в разряд неприличных картин. Перед публикацией фотографии ретушеры в редакциях удлиняли юбки зарубежным кинозвездам, уменьшали размеры бюста и у своих актрис. Эротическая литература просачивалась только из-за границы на свой страх и риск. Даже женское нижнее белье под названием «комбинация» из словарей изъяли.

Духовенство было крайне обеспокоено влиянием на верующих кинофильмов. Иезуиты пытались отвадить свою клиентуру от кинопросмотров, называли художественные фильмы обрушившимся на человечество несчастьем, портящим нервную систему и зрение. Показ на экране страстных поцелуев или внебрачных отношений цензура запрещала. «Фильмы столь ужасно разрушают моральную стойкость народа, – приходил к выводу епископат, – что у нас не вызывает сомнений необходимость подвергнуть все кинопленки сожжению ради блага человеческого. Счастлив тот городок, у въезда в который висит надпись «Кинотеатров нет».

Дублирование иностранных фильмов было обязательным – без титрового сопровождения и только с синхронным переводом на испанский. Это позволяло химичить со звуковой дорожкой, помимо использования заглушек, вплоть до того, что менять смысл сказанного. В итоге сцены на грани эротики лишь воспаляли у зрителей воображение, подпольный спрос на открытки-фотомонтажи с изображением обнаженных кинозвезд только возрастал. Епископы по данному поводу создали даже собственный классификатор, в соответствии с которым, если фильму ставилась ими оценка «4», то светские власти должны были запретить его показ в кинотеатрах. Такое, например, произошло с кинокартиной Луиса Бунюэля «Веридиана», на международном кинофестивале в Каннах получившей главный приз. Начав совместные с западными режиссерами съемки, придумали делать сразу две версии: одну для внутреннего показа, другую для заграницы. Случалось, где-нибудь в провинции по оплошности кинопрокатчиков на экран выходила экспортная версия: публика ломилась в кинотеатр, пока пленку не заменяли другой, для внутреннего потребления.

В область нравственности и полового воспитания Вождь нации глубоко не влезал, полностью полагаясь на Комиссию епископов по ортодоксии и морали. Те же единственной целью интимной связи между мужчиной и женщиной снова провозгласили продолжение рода – строго в соответствии с церковной доктриной. Входить в храм девушкам в юбках выше колена запретили, как и в брюках. Считалось, что все, кто носит короткие юбки, попадет в ад. На дверях церквей помещали объявления с указанием названий запрещенных фильмов, в которых «показ женщины в почти обнаженном виде возбуждает в мужчинах низменные страсти». Эффект от подобных назиданий, как и следовало ожидать, был прямо противоположный.

Оценивая последствия всей этой «профилактики», испанский социолог Хуан Эслава Галан в своем опубликованном уже в наше время исследовании делает такое заключение: «Господствовавшая мораль приводила к женской фригидности и сексуальной апатии. Верующая женщина подавляла в себе «нечистое», как ей навязывали считать, желание в тот момент, когда муж совершал с ней половой акт в темноте, не снимая с нее ночной рубашки, на брачном ложе под висящем на стене распятием. Некоторые были настолько набожны, что молились перед этим и на следующий день исповедовались священнику. В такой мало вдохновляющей домашней обстановке мужчины частенько шли к проституткам, дабы найти в них более чувствительных сексуальных партнерш. Испания превратилась в страну отчаявшихся мастурбаторов. Встревоженная церковь для подавления этого порока устрашала тем, что мастурбация приводит к слепоте, туберкулезу, сумасшествию».

Проституция процветала вопреки всему, и при этом ее даже не пытались запрещать. Медицинские учреждения предоставляли «жрицам свободной любви» на панели специальные карточки-разрешения. Только в одной Севилье их зарегистрировано было около двух тысяч, в Мадриде – раза в четыре больше. Церкви и государству не оставалось ничего другого, как признать реальность и исходить из того, что проституция есть средство снятия накапливаемого напряжения и не покушается ни на религию, ни на национальное единство.

В былые времена имперского величия, еще при королях-католиках, в столице Толедо рядом с храмами публичные дома работали круглосуточно. За борделями в каждом городе следили местные власти, дабы там не нарушались установленные правила, не было скандалов и потасовок.

Официальное объяснение иерархов – чтобы избежать большего зла. К борделю приписывался священник, а хозяином его мог быть монастырь или какой-нибудь почтенный гражданин города из аристократов. По церковным праздникам и воскресеньям публичные дома, как и театры, не работали. В день Святой Марии Магдалины, покровительницы проституток, все они должны были присутствовать на торжественной мессе и просить у Всевышнего прощения за грешные страсти свои телесные; делали они это охотно, ибо в массе своей были верующими. Ремеслом же своим начинали заниматься очень рано и будучи сиротами – то было обязательным его условием. Увядали они быстро, и к тридцати годам на них уже без боли нельзя было смотреть.

В ту пору конкистадоры завезли к себе в Испанию из Гаити сифилис. Благодаря проституции болезнь расползлась по всему свету, вплоть до Индии и Китая. На Пиренейском полуострове она приняла размеры эпидемии ввиду отсутствия необходимой гигиены. «Пусть арабы моются!» Святая Инквизиция на половую распущенность не покушалась. Нравы аристократов отличались лишь утонченностью телесных удовольствий и рафинированной требовательностью.

* * *

Те, кому выпадала возможность лицезреть Вождя нации с близкого расстояния, невольно обращали внимание на его низенький рост, мягкий голос, почти женские и всегда потные руки, настороженность при вступлении в разговор и большие карие глаза, без радости и грусти.

Уроженец Галисии, Франциско Франко Баамонде воспитывался ребенком в духе католической набожности и мещанского быта. В этом он хотел следовать примеру своей матери, но не отца, самодура и бабника, которого откровенно презирал. В детстве «Франкито» был стеснителен, необщителен и страшно обижался, когда мальчишки называли его коротышкой. Во время учебы в военном училище для упражнений ему выдали винтовку с укороченным стволом. Вместо них он предпочитал заниматься стрельбой, фехтованием и верховой ездой. На общем фоне, как говорится, высоким рейтингом похвастаться не мог.

Для продолжения дальнейшей службы его направили в Испанский легион, расквартированный в Марокко. Рядовые солдаты там не просто боялись этого молодого офицера: они приходили в ужас оттого, что за малейшее нарушение устава или дисциплины он мог приказать расстрелять провинившегося. Комплекс физической неполноценности преодолевался им хладнокровной безжалостностью к подчиненным, хоть в чем-то с ним не согласных. О своих религиозных верованиях он даже не вспоминал.

В общем-то, Франко не был типичным испанским военным хотя бы потому, что он никогда не позволял вовлечь себя в азартные игры, амурные приключения или товарищеские попойки. Выделялся внешним спокойствием, характером твердым, решительным. Говорили про его прекрасные аналитические способности, умение находить решение проблем и развивать их применительно к обстоятельствам. Сослуживцы считали его везунчиком, который любит ходить в кино без билета. Все это вместе, видимо, позволило ему в 34 года стать генералом и командующим испанским гарнизоном в Марокко.

На посту начальника Академии генштаба, а потом и самого генштаба Франко довольно неглубоко разбирался в теории военного искусства. В основном предпочитал делать упор на морально-психологический фактор военных действий и на такие качества солдата, как патриотизм, дисциплинированность, смелость. В проведении крупномасштабных фронтовых операций опытом не обладал. Чем действительно обладал, так это убеждением, что испанские вооруженные силы должны взять на себя роль верховного арбитра политических судеб страны.

«Посредственный генерал колониальных войск, в голову которого не входит больше одной бригады, – презрительно отзывались о нем немецкие офицеры из легиона «Кондор» во время гражданской войны. – У него такие преимущества в военной технике, что любой другой на его месте закончил бы эту войну на год раньше». Посредственность военного профессионала он восполнял жесточайшими расправами над пленными республиканцами и гражданским населением.

Почитав речи и записи Франко, не увидишь свидетельств ни его широкого кругозора, ни глубоких знаний в области культуры. Художественную или историческую литературу, даже собственной страны, он практически не читал. О его занятиях в свободное время рисованием можно сказать так: написанные им картинки представляют интерес больше для психиатра, чем для искусствоведа.

На чем основаны пущенные пристяжными Вождя нации слухи о его аскетическом, почти монашеском образе жизни? Да ни на чем, разве лишь на желании испанцев видеть его таковым. Свои жилые апартаменты во дворце Пардо он обставил в имперском стиле. Почти все субботы, воскресенья и понедельники посвящал стрельбе по живым мишеням в горах или рыбалке. Однажды похвастался своему кузену, что за три дня подстрелил… шестьсот куропаток. И сделал это, не моргнув глазом.

«Мне до сих пор непонятно, – пишет про него английский историк Пол Престон, – как могли в молодом генерале, а потом и в генералиссимусе сочетаться такие противоречащие друг другу качества: прежде всего его интеллектуальная убогость, позволявшая ему принимать на веру банальные идеи, с умением избегать определенности, создавать впечатление непредсказуемости своих намерений и покрывать свои действия непроницаемой завесой тайны, отстраняться в нужный для него момент от людей и собственных решений, оставляя за собой право изложить собственную позицию позже. Свидетельством тому, отчасти, могут быть его постоянные усилия выставить себя и всю свою жизнь в самом безупречном виде, загладить в ней все нестыковки и противоречия. Не случайно говорят, что, если увидеть галисийца на лестнице, то непонятно, спускается он или поднимается. Читая его выступления, можно обнаружить умение говорить расплывчато, уходить от откровенных ответов, всегда как бы ведя разговор с самим собою».

В 1953 году разговор его с самим собою стал приобретать все более бодрые тона. От папы Пия ХII «любимый сын церкви» получил высшую награду Ватикана – орден Христа. Между Испанией и этим государством заключен конкордат. Госдепартамент США выразил свою крайнюю заинтересованность в трех испанских аэродромах для их использования стратегическими бомбардировщиками с ядерными бомбами на борту. После переговоров с представителями Пентагона подписан американо-испанский договор об обороне, за которым последовала массированная военно-техническая помощь американцев на льготных условиях. (Из тех же соображений, кстати, исходил Вашингтон и в отношениях с Японией, когда после ее капитуляции не отправил на скамью подсудимых возведенного в ранг божества императора Хирохито.)

Одновременно, несмотря на нарушения там прав человека и политические репрессии, инвестиционные вливания западных стран начали поддерживать экономику Испании. От этого не только не страдало, но и набирало новые обороты прославление испанской прессой «самого мудрого стратега всех времен и народов». В глазах обывателя невольно вырисовывалась картинка, на которой посланец небес, направленный якобы самим Провидением спасти родину, и в самом деле ее «спасал». Пусть даже реально беспокоился лишь о том, как бы самому удержаться у власти.

Промышленность, внешняя торговля, производство товаров широкого потребления и строительство оживились, в том числе благодаря внутренним накоплениям капитала посредством репрессивного трудового законодательства 40-х годов, использованию дешевой рабочей силы иммигрантов, а также резко взметнувшимся доходам от иностранного туризма и помещению в испанские банки финансовых средств криминального происхождения со всего мира. Обо всем этом помалкивали, предпочитая говорить об «испанском чуде».

Не уставая от хвалебных реляций Вождю нации, церковные иерархи передали ему в личное пользование забальзамированную руку Святой Терезы Авильской – той самой монахини, которая в личном дневнике поведала о своем тайном общении с Господом без посредничества церкви. Такая священная реликвия пришлась Франко ко двору, но его тут же охватил приступ ярости, когда новый римский понтифик Иоанн ХХIII запретил произносить в своем присутствии выражение «крестовый поход», а Второй Собор Ватикана принял решение об отделении институтов римско-католической церкви от государственных структур. Не почувствуют ли себя уязвимыми его собственные прелаты? Не станут ли потихоньку отказывать ему в поддержке? На всякий случай каудильо распорядился строить специальную тюрьму для священников-диссидентов.

Тщательно скрываемое им от всех внутреннее напряжение начинало все больше давать знать о себе. На заседаниях правительства Франко часто впадал в дрему, старался прикрыть слезившиеся глаза очками с темными стеклами и куда-то спрятать дрожавшие руки. Первые симптомы болезни Паркинсона проявились еще в начале шестидесятых: скованная осанка, неуверенная походка, плохая ориентация в пространстве, приоткрытый рот, отсутствующее выражение лица. Болезнь обострялась, появилась еще и грибковая инфекция во рту. Дабы поднять его тонус, лечащий врач рекомендовал ему слушать время от времени записи военных маршей.

Многие государственные дела Франко уже делегировал тщательно отобранным высокопоставленным чиновникам из тайного католического ордена Опус Деи (Дело Божие). Видя же, что его эпоха подходит к концу, посольство США в Мадриде принялось за составление наиболее вероятного сценария перехода от франкизма к постфранкизму. Дабы не упустить из-под своего контроля процесс такой трансформации, агенты американкой разведки принялись культивировать доверительные связи влияния среди генералитета, окружения принца Хуана Карлоса, левой оппозиции. По оценкам ЦРУ, после смерти Франко вряд ли стоило ожидать серьезных волнений в стране, с которыми армия и полиция не могли бы справиться.

Неожиданное для Вашингтона назначение в июне 1973 года адмирала Карреро Бланко председателем правительства несколько смешало американские карты: эта фигура совсем не подходила для мирного перехода к демократии. 20 декабря того же года вопрос был снят после дерзкого покушения на адмирала баскских террористов. Прямо в центре Мадрида мощной взрывной волной его бронированный автомобиль отбросило с улицы через пятиэтажный дом во внутренний двор иезуитского монастыря.

Каудильо совсем упал духом. Не помогали ни военные марши, ни забальзамированная рука святой Терезы Авильской. По вечерам он уединялся со своим духовником-иезуитом Булартом поговорить по душам или с супругой посмотреть телевизор. На последнем с его участием заседании правительства сидел с прикрепленными к телу электродами, провода от которых тянулись в соседнюю комнату, где врачи следили за работой его сердца.

Во вторую ночь ноября 1975 года у Франко произошло желудочное кровотечение. Вся спальня была забрызгана кровью. Кровавый след остался и на всем пути перенесения его в операционную комнату дворца Пардо. После операции он оказался прикованным к постели и аппаратуре искусственного жизнеобеспечения. Дочь попросила врачей избавить отца от мучений и позволить ему уйти с миром. Вопрос еще обсуждался другими родственниками, когда Франко захлебнулся в собственной крови и приказал долго жить.

Глядя на труп своего подопечного, свидетель его последней агонии падре Буларт грустно произнес: «Если он сейчас не на небесах, то лишь потому, что там никого нет». Под окнами дворца на лужайке стояли фалангисты-охранники и тихо напевали гимн «Лицом к солнцу».

На похороны Франко из более-менее известных глав государств приехал только чилийский диктатор Пиночет. Выражая соболезнования семье покойного, он заметил, что тот был его богом. Отпевание поручили архиепископу Валенсии. Прелат назвал каудильо «человеком святой веры, слугой Божиим, который, являя собой пример любви к Богу, с высоты небес будет и дальше самоотверженно служить Испании».

Вдова Франко донья Кармен распорядилась все ценные предметы, оказавшиеся в жилых помещениях дворца на момент его смерти, погрузить на военные грузовики и развести по указанным ею адресам. Кое-что, включая его личные записи и документы, отправила пароходом за границу. В дополнение ко всему прочему она получила от правительства пенсию своего мужа как главы государства, его военную пенсию, ежемесячное пособие по специальному закону, не говоря уже о двухэтажной, меблированной квартире в престижном доме Мадрида.

«Неблагодарность меня окружает, одна лишь неблагодарность, – сокрушалась вдова в узком кругу. – Испания сошла с ума. Как мне ее жаль. Эх, если бы Пако был жив, он бы всем показал!»

 

Часть III

(Крещендо)

Спустя пятнадцать лет после смерти Франко на кладбище в мадридском районе Фуэнкарраль появились совсем рядом друг от друга два скромных памятника. Один с надписью «Испанцам, павшим в войне за свободу Европы». Напротив него через дорожку другой – с надписями на русском и испанском языках – «В память о советских добровольцах». В свое время поэт Рафаэль Альберти сказал о героизме и трагедии этих самоотверженных людей: «Кровь их поет, не зная границ».

Разные есть по данному поводу мнения. Но беру на себя всю ответственность утверждать, что испанцы, отдавшие свои жизни в борьбе с фашизмом, предупреждали о нависшей тогда над всем человечеством опасности. Перед этими людьми, чья трагедия стала прелюдией трагедии мировой, европейцы, да и не только европейцы, должны инстинктивно чувствовать долг признания их подвига: они сражались за свободу не только своей родины. И прав французский журналист Мишель Лефевр, который уже в наши дни делает вывод: «Республика проиграла войну с фашизмом, но столь же ясно, что она выиграла битву памяти. Гражданская война – не только испанское дело. По всему миру еще жива память о ней».

Стало уже привычным говорить, что не знающий своей подлинной истории народ обречен на повторение ее кровавых, трагических эпизодов. Страх перед исторической правдой – это боязнь услышать правду о самом себе, о своих ошибках и заблуждениях, о своей личной ответственности за происходящее. Это еще и самообман, за который рано или поздно придется снова расплачиваться дорогой ценой.

Зло причиняет народам не только тиран. Своей активной или пассивной поддержкой, раболепствующим словоблудием в его адрес люди вредят сами себе. И получаться это у них может совершенно неосознанно, по инерции, словно под воздействием душеспасительного инстинкта – нет, мол, другого выхода. Так было в Испании эпохи Франко и в Советском Союзе эпохи Сталина. При всей очевидной разнице вкладов каждого из них в мировую историю.

Решимость, с какой испанцы выбрали демократический путь и отвергли завещание Франко насчет будущего страны, – их красноречивый ответ на вопрос о его месте в истории. Вознесся он на пирамиду власти не потому, что облагодетельствовал чем-то своих соотечественников, а благодаря врожденному в нем иезуитскому умению использовать любые средства для достижения поставленной перед собою цели. Естественно, Франко уверился в том, что вершит суд соломонов, и, конечно, сам себя не считал палачом.

Но что еще, помимо кровавых расправ, позволяло ему так долго удерживаться у власти? Многовековое историческое наследие заставило одну часть испанцев поддержать идеи национал-католицизма, другую – позволить запугать себя. Да и западные лидеры «крайности» его полицейского режима решили просто не замечать.

Сразу после смерти каудильо было еще неясно, на чьей стороне выступит армия. Тогда и стало действовать достигнутое между испанскими политиками негласное согласие на молчание по поводу минувшего периода отечественной истории. Ради мирного перехода к демократии жертвы репрессий и их родственники не потребовали суда над теми, кто выносил смертные приговоры, мучил людей в тюрьмах, доносил на них властям. Всеобщая амнистия исключила применение в отношении приспешников Франко мер уголовного наказания, а сами они принялись сочинять свои новые автобиографии «демократов в душе», отзываться о нем, как об узурпаторе власти…

Для человека столь же характерно помнить, сколь и забывать. Так уж устроен мозг, и с этим ничего не поделаешь. Однако это меньше всего должно относиться к профессиональным историкам. Как бы ни было неудобно в силу политической корректности или тактических соображений, им нужно продолжать попытки все более глубокого уяснения, хотя бы для себя, истинных причин событий, несмотря ни на какие официально принятые их трактовки. Здесь, мне думается, нельзя упускать из виду и этические критерии уважения к жизни и достоинству каждого человека, к социальной справедливости в самом полном значении слова. Игнорируя такие критерии, можно даже начать оправдывать массовые казни, списывать их на тяжелые обстоятельства времени, на некую безвыходность положения, не оставлявшего якобы ничего другого, кроме жертвоприношения…

В Испании сегодня нередко приходится слышать, будто победа Франко в гражданской войне спасла страну от революционных травм, избавила ее от участия во Второй мировой войне, создала предпосылки для модернизации общества и устойчивой демократии. Такой вывод, например, делает в своем фолианте «Мифы гражданской войны» историк Пио Моа. Не покушаясь на его полное право иметь свое мнение, можно лишь попросить его назвать заплаченную при этом цену человеческих жизней.

Гражданскую войну и военную диктатуру с изрядной примесью клерикального фашизма многие испанцы склонны считать чем-то вроде вулканического извержения, затянувшегося по времени и охватившего всю страну. И мало кто решается непредвзято отвечать на злокозненные вопросы: что именно послужило подлинной причиной гражданской войны?

Кто подстрекал военных к мятежу? Какую роль в этом конфликте сыграли угнездившийся тогда в Западной Европе фашизм и политика уступок ему со стороны правительств Англии и Франции?..

Не надо ничего абсолютизировать. Это все равно, что вводить в заблуждение себя и других. Скажем, в качестве главного мотива гражданской войны ссылаться на склонность к авторитарности и насилию в испанском характере. Мне кажется, только одно десятилетие накануне Второй мировой войны, да и сама эта кровавая бойня убедительно свидетельствуют: подобной склонностью отличаются не только и даже не столько испанцы.

Есть некие парадоксы памяти, заставляющие задуматься, почему общество стремится забыть неприятное. Французы редко когда вспоминают о вишистском правительстве коллаборационистов, немцы – о нацизме и холокосте. Может быть, обществу необходимо некоторое время, чтобы начать всерьез размышлять о неприглядных сторонах своего прошлого?

Но вот в Чили еще при Пиночете родственники и друзья жертв репрессий начали борьбу за справедливость против безнаказанности, за память против забвения. Благодаря мужеству отдельных судей и журналистов, моральной их поддержке противников диктатуры в стране начался обвинительный процесс против генерала. Не удалось довести его до конца из-за того, что судей сместили, журналистов посадили за решетку. Только уход Пиночета с поста главнокомандующего позволил судьям вновь приступить к обвинительному процессу. Память чилийцев призывала к расследованию ненаказанных преступлений диктатора. Хотя был здесь и свой парадокс: около трети чилийцев поддерживали репрессивный режим, среди них, главным образом, привилегированные слои населения.

Четверти века понадобилось пройти после смерти Франко, чтобы испанский парламент впервые осудил франкизм и обещал предоставить материальную помощь родственникам расстрелянных и погребенных в общих могилах республиканцев. Все это время постоянно оказывалась помощь родственникам солдат Голубой дивизии, той самой, которая присягала на верность Гитлеру и воевала на восточном фронте в составе вермахта. До сих пор не пересмотрены дела военных трибуналов с их приговорами в отношении сотен тысяч испанцев, которые прошли через лагеря и тюрьмы как «государственные преступники», а каждый четвертый из них был замучен до смерти или расстрелян. Начиная с 1940 года, по иронии судьбы, франкисты выносили приговоры по обвинению в «поддержке восстания». Получалось, что верность законно избранной власти в лице тогдашнего республиканского правительства есть государственное преступление.

После всего вряд ли стоит удивляться тому, что в августе 2003 года правительство неофранкистской Народной партии отказало властям Аргентины удовлетворить их запрос на экстрадицию проживавших в Испании аргентинских офицеров, обвиняемых в совершении тяжких преступлений за период военной диктатуры. Можно представить себе волну протестов со стороны все того же правительства, если какая-нибудь страна не удовлетворила бы его запроса на экстрадицию окопавшихся там баскских террористов.

Примерно в это же время один из бывших политических комиссаров Франко по прозвищу «Сенека» (Хосе Мария Пеман) признался публично, без всякого стеснения, что сам участвовал в допросах пленных республиканцев. Каждого из них он спрашивал одно и то же: ходил ли в церковь молиться? Если кто-то отвечал отрицательно, его тут же ставили к стенке, но перед расстрелом направляли к нему капеллана, чтобы тот вытянул из него покаяние. Весной 2003 года законодательное собрание провинции Наварра, несмотря на протест местного епископа, огласило документы, не оставляющие никаких сомнений в том, что священники участвовали и в военных действиях, и в экзекуциях над пленными…

Живет сегодня в Англии человек, который очень не хочет забывать о таких неприятных вещах. Это историк, профессор Лондонской школы экономических и политических наук Пол Престон. Занимается он исследованиями, раскрывающими полную картину репрессий в ходе и после гражданской войны в Испании, массовых расстрелов, безымянных захоронений, пыток и издевательств над заключенными в тюрьмах. Будучи в Мадриде, он дал ясно понять, что считает историографию недавнего прошлого Испании неполной и неокончательной.

По мнению Престона, международное историческое значение событий 30-х годов в этой стране подтверждается всеми последующими событиями в Европе, ибо исход гражданской войны изменил соотношение сил в пользу Гитлера и Муссолини. Материалов же для анализа этой войны хватит на многие и многие годы. Еще не до конца ясно, например, откуда брал Франко финансовые средства на поддержание своей миллионной армии. Остаются для историка полной загадкой и многие действующие лица трагедии, как, например, Густав Дюран, композитор и друг Федерико Гарсии Лорки. В первый же день войны Дюран записался добровольцем в Народную милицию и, не будучи профессиональным военным, проявил себя на фронте так, что ему присвоили генеральское звание.

Когда Пол Престон приезжал в Мадрид, мне было интересно узнать от него, почему книгу, над которой он работал, ему хотелось назвать «Испанский холокост». По его словам, историки недооценили испанскую трагедию, обратив больше внимания на преступления, совершенные Гитлером и Сталиным. Выстраданное же испанцами, считает он, заслуживает такого названия, ибо точное число погибших в ходе гражданской войны, места их захоронения никогда не станут известны. Что же касается жертв франкистских репрессий после войны, их было около сотни тысяч человек. То есть, если сравнивать с числом убитых при Пиночете (между тремя и четырьмя тысячами), разница все же огромная.

По поводу самого Франко Престон рассказал, что до написания своей книги о нем представлял себе его как личность жестокую и довольно посредственную, но, исследуя глубже, обнаружил гораздо более сложную фигуру. Историк увидел в нем гремучую смесь умственного убожества со способностью заставить других невольно засомневаться в этом и сказать себе: либо ему просто везет, либо есть в нем некая врожденная хитрость, позволяющая ему одерживать победу над более опытным противником.

Сравнивая Франко с Саддамом Хусейном, англичанин отмечал в них такую общность. В течение многих лет иракский правитель в его отношениях с великими державами демонстрировал все ту же смесь глупости и хитроумия. Найденные же в Ираке массовые захоронения ничем не отличаются от тех, что продолжают обнаруживать в Испании. Не зря же Саддам восхищался Франко.

Накануне своего отъезда из Мадрида Пол Престон отважился в интервью местному журналисту указать на то, что демократическая Испания продолжает оставаться в долгу перед своим недавним прошлым, и призвал испанцев, пока еще есть живые свидетели, предпринимать действия для оживления своей памяти. В этом отношении он высоко оценил усилия испанской Ассоциации за восстановление исторической памяти. «Вопрос о рассекречивании документов требует немедленного решения, – заметил он. – Это же национальный позор: принадлежавшие более тридцати лет назад главе государства документы до сих пор находятся в частных руках и не доступны для историков».

Английский исследователь, как мне показалось, если хотел быть до конца объективным, мог бы упомянуть также и о той неприглядной роли, которую сыграло его собственное правительство в умиротворении Гитлера в течение всего периода гражданской войны, прикрываясь «политикой невмешательства». На это у него тоже должно быть полное моральное право. К сожалению, в тот момент историк им не воспользовался…

С моей стороны было бы непростительным верхоглядством утверждать, будто в Испании сегодня живут люди, совершенно безразличные к тому, как складывалось у них совсем недавнее прошлое. Свидетельств обратного много. Одно из них – недавно изданная книга о Франко кинорежиссера Альберта Баадельи, поставившего на ее основе еще и фильм «Счастливого путешествия, ваше превосходительство!» Как он объясняет, книгу и фильм нельзя считать актом его личной мести, а если месть и была, то лишь однажды, когда оказавшись один у дворца Пардо, где долгое время обитал каудильо, он просто подошел к стене дома и помочился на нее.

Знакомство с фактами биографии Франко дало основание кинорежиссеру говорить: интеллектуально Вождь нации был слаб, обладал бедным воображением и очень ограниченным кругозором. Трагедия еще и в том, что испанцы в качестве самооправдания сотворили из него личность более привлекательную, чем он был на самом деле, и для того же самооправдания сделали ее еще более опасной.

«Я, например, полагал, будто это умнейший, незаурядный человек, выдающийся полководец и даже в чем-то изобретательный, – отмечает в своей книге Альберт Бааделья. – Большим для меня открытием было осознание мною того, что для определения я не нахожу иного слова, как идиот. И теперь уже с огромным разочарованием думаю: кто же верховодил нами, пользуясь отсутствием серьезного ему сопротивления? То же, правда, могу отнести и к другим действующим лицам из скопления посредственностей, занимающих сегодня высокие государственные посты не только в Испании. Стоит взглянуть на них, как сразу замечаешь, что реально стоящие за их спиной правители должны быть даже заинтересованы в таких фигурах, ибо ими управлять легче. В мире государственной власти нашла себе пристанище далеко не лучшая часть человечества, с точки зрения интеллекта и кругозора…»

На фасадах испанских церквей мне часто бросалось в глаза выбитое в камне имя основателя Фаланги Хосе Антонио. У подножья гор в получасе езды от Мадрида как-то раз пришлось разглядывать вблизи хорошо просматриваемый издалека и своим внушительным размерам не имеющий себе равных во всей Западной Европе монумент. Там в выбитой внутри скалы усыпальнице лежат останки Франко рядом с останками лидера Фаланги Хосе Антонио. Всякие же разговоры сегодня о том, будто это «памятник примирения», есть не что иное, как словоблудие. Иначе зачем красуется на нем надпись «Павшим за Бога и Испанию»? Двадцать лет на строительстве мемориала использовались каторжные бригады из пленных республиканцев. Сотни людей при этом погибли, многие стали инвалидами, заболели силикозом.

Во дворце Пардо, где долгое время жил Франко вместе со своим семейством, сейчас устроен музей. Посетителям демонстрируют жилые апартаменты диктатора, а также его рабочий кабинет, военную форму со всеми регалиями и зал, где проходили заседания правительства под его председательством. В двух шагах от этих комнат находятся помещения, которые иногда предоставляются главам иностранных государств, прибывающим с официальным визитом. Площадь перед дворцом называется Площадью Каудильо. В центре самого Мадрида все еще стоит памятник ему прямо напротив одного из министерств. Не в знак ли «примирения»?

* * *

В своем исследовании, подводившем итоги восьмилетней деятельности правительства Аснара (1996–2004), испанский историк Мануэль Монтальбан сравнил его режим правления с франкистским. По мнению историка, этот режим отражал суть идей, духовных ценностей и интересов победителей гражданской войны в адаптированном к демократии виде, с учетом членства Испании в НАТО и Европейском Союзе. Сходство Аснара с Франко обнаруживается им в идеологии и политике, в особенностях их характера, амбиций, авторитарности мышления. С его точки зрения, Аснар пытался утверждать на практике национал-католицизм без Франко и, подобно каудильо, предоставил себя в услужение Вашингтону…

В годы правления возглавляемой Аснаром Народной партии пристяжные диктаторского режима, церковные иерархи, ощущали себя довольно уверенно. Католическая церковь продолжала владеть самой крупной недвижимостью в стране: 22000 храмов, 954 монастыря, 103 кафедральных собора, 289 музеев, сотни учебных и лечебных заведений, типографий, несколько инвестиционных, страховых и банковских компаний. Весомая часть финансовых средств для поддержания этого освобожденного от уплаты налогов механизма проистекала из государственной казны.

Согласно конституции 1978 года, Испания – светское, неконфессиональное государство и никто из граждан не обязан объявлять о своей идеологии, религии или веровании, всем гарантирована свобода вероисповедания. Действующие законодательные акты закрепляют положение о том, что религиозная вера есть личное дело каждого испанца. От финансовой поддержки церкви государство обязалось отойти в самом ближайшем будущем.

На самом деле никакая другая общественная организация, партия или профсоюз не обладают столь значительными льготами, как католическая церковь, что позволяют ей управлять огромными денежными средствами через скрытый от общества аппарат. Даже у Красного Креста нет подобных льгот.

Главный церковный финансист вынужден так разъяснять позицию епископата: «Одно дело – неконфессиональный характер государства, другое – обязанность любого государства облегчить для его граждан условия, необходимые для того, чтобы они могли пользоваться фундаментальными правами человеческой личности, среди которых есть право на религиозную свободу. Является ли религия чем-то личным? Нет. Здесь все объясняет Кодекс канонического права и доктрина церкви. Для католиков религия есть также дело государственное и общественное. Кроме того, церковь не приобретает для себя излишеств. Когда церковь управляет материальными ресурсами, она подходит к этому с иными критериями, нежели акционерные общества и финансовые учреждения».

Не только церковь, но и ее служители освобождены государством от всех форм налогов. Исключение составляют доходы от прибыли на капитал. У других религиозных конфессий и таких льгот нет, ибо с ними государство не заключало соглашений, подобных конкордату с Ватиканом от 1979 года. Если же внимательно почитать текст этого соглашения, оказывается: государственное финансирование католической церкви должно осуществляться таким образом, чтобы через три года она могла перейти на самофинансирование. То есть к середине 80-х. Имелось в виду, что католики сами будут ее поддерживать и не рассчитывать на дотации из госбюджета, как это было при Франко, когда прелаты входили в государственный аппарат, кардиналы и епископы состояли в судах прокурорами.

С тех пор прошло уже четверть века, но ничего подобного не случилось. Более того, помимо средств из центрального государственного бюджета, отдельно финансовые вливания осуществляют министерства обороны, здравоохранения, образования, культуры, труда, а также местные органы власти – в том числе на реставрацию и строительство новых храмов, проведение церковных мероприятий. Информация по таким финансовым операциям нигде не сводится воедино, сокрыта за семью печатями…

Что представляют собой «кадры» римско-католической церкви Испании в первые годы XXI века? 116 епископов, 19 тысяч приходских священников, 70 тысяч монахов и монашенок. Это не считая членов конгрегаций, типа Опус Деи и Легионеров Христа, сотен ассоциаций различного характера светской и религиозной деятельности.

Официально жалованье епископа составляет 800 евро в месяц. У каждого еще и представительские на 50 тысяч евро в год и средства примерно того же порядка, за которые они несут финансовую отчетность перед римской курией. Жалованье приходского священника – 600 евро в месяц, не считая компенсации транспортных расходов, платы за жилье и одежду. Немалый приварок – «гонорары» за каждую мессу, свадебный обряд, причащение, отпевание, погребение. Хотите крестить дите малое? Кладите 500 евро на бочку, если не больше.

Церковная казна существенно пополняется акциями, денежными средствами и недвижимостью, передаваемыми ей по завещаниям о наследии. Церкви также принадлежат 80 % историко-художественного наследия, 70 % земельных участков старых городов Толедо, Авила, Бургос и Сантьяго де Кампостела, 100 тысяч гектаров сельскохозяйственных земель и 40 латифундий. При этом государственные органы располагают только теми сведениями о финансовой отчетности, которые находият нужным предоставлять сами иерархи.

В недрах католической церкви действует своя страховая компания. Ее предназначение – страховать жизнь священников и церковные материальные ценности. Руководят компанией епископы. Ими же создана инвестиционная компания недвижимости для участия в биржевых операциях и получения с этого прибыли, а также для осуществления купли-продажи акций крупных испанских и иностранных корпораций. Такой род финансовой деятельности скрыт даже от многих епископов…

Короче, что получается в сухом остатке? Неконфессиональное испанское государство финансирует преподавание католической религии в школах, ритуальные услуги в госпиталях, гарнизонах и тюрьмах, одним словом то, что должна вроде бы оплачивать церковь. Государство компенсирует значительную часть текущих расходов церкви, делает ей финансовые инъекции, а та пускает эти средства в оборот, наращивая свой капитал. В целом официальный доход церкви держится где-то на уровне половины тех средств, которые она получает от государства. Публике же сие преподносится как «увеличение фондов солидарности с бедными в духе христианской традиции».

На деле и на языке юридическом все это означает «использование фондов не по назначению». Совсем не в духе Евангелия и заповедей Божиих режимом строгой секретности охраняется церковная бухгалтерия доходов от издательской деятельности, продажи предметов культа, кладбищенских надгробий, аренды гаражей и мебельных складов. Если учесть все про все, иерархи располагают бюджетом, превышающим бюджет любой крупной испанской корпорации.

Хоть и декларирует конституция, будто «никакая конфессия не должна иметь государственного характера», председатель правительства и все его министры приносят клятву верности перед королем, Библией и распятием. В пасхальную неделю членов кабинета и представителей местных органов власти, по обыкновению, можно увидеть шествующими в церковном ходе. Председатель правительства и лидер Народной партии – практикующий католик, близкий к Ордену иезуитов. Его супруга – член католической организации Легионеры Христа. Министр обороны в том же правительстве – член ордена Опус Деи, имеющего статус личной прелатуры римского понтифика.

Поскольку в моем разборе еще будут встречаться Опус Деи и Легионеры Христа, самое время рассказать о них поподробнее.

Католическое общество Опус Деи (Дело Божие) основано в 1929 году испанским священником Эскрива де Балагером с целью объединения людей католического вероисповедания, успешно проявляющих себя в политике, бизнесе, СМИ и системе высшего образования. Методы деятельности и структура организации во многом позаимствованы у иезуитов и масонов.

Иногда Опус Деи называют «белым масонством». На первый взгляд, это кажется странным, ибо именно Эскрива де Балагер наметал молний в сторону масонов больше, чем кто бы то ни было. В своей программной декларации «Путь» он не скрывал к ним своей глубокой неприязни. «Воспитай в себе волю, чтобы Господь сделал из тебя начальника! – взывал Эскрива к своим адептам. – Разве ты не видишь, как действуют проклятые тайные общества? Неспособные завоевать на свою сторону массы, они делают из отдельных личностей демонов, которые пытаются завладеть вниманием толпы до такой степени, что вводят ее в транс, а дальше тащат за собой в пропасть адову».

Все это напыщенная риторика, и доверять ей совсем не обязательно. В действительности, подобно масонской ложе, Опус строится на клятвенном обязательстве его членов «сохранять благоразумное молчание относительно принадлежности к организации других и своей собственной, даже в случае выхода из нее». (Статья 191 секретного устава). Авторитарность правления, иерархическое подчинение, железная воинская дисциплина, обет молчания и безоговорочная преданность обществу делают из него тайную, с церковными прелатами во главе религиозную секту, состоящую преимущественно из лиц светских.

Наставления основателя Опуса содержат сотни максим. Вот лишь несколько примеров. «Подожги все дороги земные огнем Христа, который ты несешь в своем сердце. Отрекись от самого себя и полностью отдайся, чтобы жертвенность твоя стала холокостом. Всевышний желает иметь горстку людей «своих» во всех областях человеческой деятельности. Священный план, который от нас просит Христос, определяется тремя критериями: святая непримиримость, святое принуждение и святое упорство. Никогда не забывай, что ты всего лишь исполнитель и подчинение твое должно быть безоглядным».

История финансовой и политической деятельности Опуса в Испании – это нечто такое, по чему все прокуроры могут только плакать. Однако Франко не позволял, чтобы интриги и махинации «института», в частности по использованию церковью государственных и частных фондов, становились достоянием гласности. Попробуй выведи на чистую воду «банкиров Божиих» из Опус Деи, когда даже их собственный Народный банк, славившийся своей самой высокой рентабельностью в Испании, не брезговал отмыванием денег, полученных на продаже наркотиков.

Эскрива де Балагер приказал долго жить в том же году, что и Франко, успев внедрить своих людей во все наиболее чувствительные сферы испанского общества и бизнеса, главным образом банковского. Глава Опуса обхаживал и наследника престола Хуана Карлоса Бурбонского через приставленного к будущему королю капеллана, а его супругу – через ее личную секретаршу, тоже из «института». Хотя люди Опуса участвовали в духовном воспитании всех членов королевской семьи, к молодому принцу Астурийскому Фелипе найти подход им не удалось, и они уступили иезуитам. Впрочем, сам Эскрива всегда высоко отзывался о родоначальнике иезуитов Игнатии Лойоле, тоже направлявшем свою братию на работу со светскими лицами и организациями.

Опус Деи называет себя организацией «святой и непорочной, неделимой и вечной, посвятившей себя служению Церкви, чтобы предотвратить ее разрушение». Основатель его учит своих сподвижников: «Без колебаний скажи: Господь! Я здесь твой верный пес. Сделай из меня святого, мой Боже, даже если для этого меня нужно бить палкой. Да будь благословенна боль, любима, освящена и восславлена! Счастье именно в боли».

Где-то в начале 80-х один из бывших членов Опуса в Англии, профессор Оксфордского университета Джон Роуч, вручил местному архиепископу подборку секретных документов этого общества и фотоснимки различных инструментов вроде плеток, которыми наказывались его члены. В газете «Таймс» он открыто заявил: «В Опусе личное достоинство человека подвергается острым нападкам вплоть до того, что его психика полностью выходит из нормального состояния». Вслед за английским профессором итальянский священник Рокка дерзнул привести в качестве свидетельств более полсотни документов, добытых им в «институте». Материалы проливали свет на контроль иерархами всей его финансово-экономической деятельности, ведущейся под прикрытием разных светских организаций. Оказывается, все члены Опуса обязаны советоваться с вышестоящим лицом по любому важному вопросу, им строго запрещено разглашать свой членский номер, саму принадлежность к организации, ритуал церемонии посвящения новых членов и многое другое. Статья 7 его устава от 1950 года устанавливает: внешне организация ничем не должна давать знать о себе, члены же ее действуют «посредством выполнения ими официальных функций через законно образованные ассоциации (культурные, творческие, финансовые), которые являются вспомогательными и подчиняются кому-то из властных иерархов института».

К началу 80-х Опус Деи был уже самой мощной светско-религиозной конгрегаций римско-католической церкви, представляя собой многонациональный финансовый холдинг во главе с церковными иерархами, которые активно использовали его для экспансии католицизма по всему миру. В первые годы ХХI века Опус насчитывал порядка ста тысяч действительных членов, работавших в 80 странах, треть из которых – в Испании. Помимо духовенства, это банкиры, предприниматели, военные, политики, журналисты, юристы.

Организацию называют еще и «Святой мафией», имея в виду ее огромное влияние в деловых и политических кругах западных стран. Хорошо отлаженный внутренний механизм позволяет ей глубоко проникать во властные структуры суверенных государств, в их систему финансов, образования, средств массовой информации. Одно из направлений ее деятельности – составление досье на лиц, попадающих в ее поле зрения и представляющих интерес для разведывательной службы Ватикана. Это называется «служить Церкви так, как она сама хочет в рамках указанного Всевышним предназначения».

Скрытность – становой хребет работы членов Опуса, а такое, надо отметить, не всегда нравится духовенству на местах. Когда он размещается в каком-то округе, епископ обязан оказывать ему всестороннюю помощь, но не имеет права заходить в занимаемое им помещение. С этим приходится мириться, ибо ни у кого нет таких влиятельных связей и никто не в состоянии столь эффективно подготовить визиты Папы Римского за рубеж.

После того как Иоанн Павел II в 1982 году сделал эту конгрегацию своей личной прелатурой, которая не подпадает под действие местных законов, а ее основателя канонизировал в святые, она вынуждена была несколько адаптировать свои уставные документы к новому статусу. Однако скрытность и суровая дисциплина оставлены нетронутыми, как и секретный устав. Финансистами же главного звена ее действительных членов продолжают служить в основном испанцы.

По сути, Опус Деи, ставший «Прелатурой Святого Креста и Дела Божиего», превратился в государство внутри государства. Именно его члены подталкивали римскую курию к ведению жесткой, агрессивной линии по отношению к Советскому Союзу и странам-членам Варшавского договора, среди которых основной упор делался на дестабилизацию Польши. При этом ставилась стратегическая цель – заменить там «коммунистическую церковь» на римско-католическую.

Если Опус и принял новые уставные документы, то для отвода глаз. Секретные директивы формально теперь уже называются «наблюдениями и предупреждениями». В руки такие документы не передаются, их можно только просматривать в присутствии старшего по рангу. Непроницаемой завесой покрыта вся финансово-экономическая деятельность ордена. Мало кому из его членов известно, для каких именно операций денежные средства оседают в швейцарских банках и откуда они берутся.

«Опус – это как наркотик, наносящий вред умственному здоровью, – признается испанский социолог Альберто Монкадо, состоявший в свое время его действительным членом. – Многие сошли с ума, живя внутри Опуса. Мне лично известны такие случаи. Если кто-то из новичков жаловался на переживаемые «трудности с призванием», наставники отвечали каждый раз одинаково: иди прими таблетку валиума и ложись в постель».

Влияние же масонов, главным образом итальянских, на римскую курию – для «опусдеистов» до сих пор головная боль. Среди иерархов Ватикана достаточно многие придерживаются масонской ориентации, хотя Кодекс канонического права ставит масонство в разряд «несовместимых с Церковью». Речь идет не о какой-то Великой ложе, а скорее о клане внутри римской курии, который стремится держать в поле зрения Государственный секретариат Ватикана, его банковские операции, кадровые назначения и специальные службы.

Другая упомянутая католическая ассоциация – Легионеры Христа – по своему влиянию конкурировать с Опус Деи не может. Эта ультраконсервативная организация появилась еще при Франко и по его ходатайству получила благословение Папы Римского. Ватикан видит в Легионерах Христа важное звено в формировании среди молодых католиков политических лидеров. Легионерам принадлежат 22 университета, 154 колледжа в 18 странах мира. Их руководство также проворачивает крупные операции с недвижимостью и в банковской сфере. «Если эффективность в решении проблем, – поясняет глава организации, падре Дельгадо, – есть принцип функционирования экономики, то почему бы не воспользоваться им для установления Царствия Христова в нашем обществе».

* * *

Будучи еще на посту главы испанского правительства, Аснар заверял местных епископов, архиепископов и кардиналов: «Церковь занимает значимое место, и это факт неоспоримого свидетельства. По традиции и своему вкладу в области идеологии, культуры и искусства, христианству принадлежат, безусловно, всевозможные титулы величия. Факт того, что мы живем в обществе, где религиозные верования осуществляются в условиях деликатного отделения конфессий от государства, не означает, что они обращены спиной друг к другу. Демократия предоставляет сообществу верующих самые благоприятные условия для свободы вероисповедания и осуществления ее на практике».

Не лучше ли, чем верить на слово, спокойно разобраться, как на самом деле обстоят дела со свободой вероисповедания. Взять, к примеру, разработанный все тем же правительством закон об образовании. Ставилась цель передать церкви все прерогативы по преподаванию в государственных учебных заведениях предмета под названием «Общество, культура и религия». Предмет предусмотрено было выбирать учащимися по их усмотрению. Но если приглядеться, то это не «Общество, культура и религия», а катехизис, который преподается специально подобранными церковными властями лицами за счет средств госбюджета. Государство обязано было субсидировать и частные католические колледжи, где преподавание религии обязательно. Четыре из пяти частных центров дошкольного образования являлись католическими и субсидировались из того же бюджета. Во всех видах учебных заведений работали 33 тысячи преподавателей религии, а 120 семинарий, 11 колледжей и 6 университетов принадлежали исключительно церкви.

Помимо системы образования, главные усилия испанских иерархов направлены на миссионерскую работу с использованием средств массовой информации. В этом плане церковь располагала двумя собственными агентствами новостей, семью радиостанциями, четырьмя телевизионными центрами, пятьюдесятью семью журналами, тридцатью издательствами-типографиями и массой информационных бюллетеней в каждом округе и приходе.

В Пасторальном Плане (основных директивах церкви) на 2002–2005 годы главной задачей указана миссионерская, проповедническая и определена она как «обращение в христианство граждан, ставших жертвами современной культуры». В этой связи дается такое разъяснение: «Как на пасторах, на нас лежит ответственность по укреплению овец слабых, вылечиванию больных, отыскиванию заблудившихся, охранению их, предотвращению опасностей и ведению всех к хорошим пастбищам».

Закон о религиозной свободе от 1980 года устанавливал: религиозные верования не должны служить причиной неравенства и дискриминации. Вместе с тем, хотя Конституция обязывала правительство быть нейтральным в отношении религии и защищать конфессиональный плюрализм, политическая реальность сводила к минимуму свободу вероисповедания. На практике конкордат между Испанией и Ватиканом поставлен был выше законов страны, религиозные догмы навязывались и фактически служили средством политического влияния.

Среди церковных документов внутреннего пользования ходили так называемые «пасторальные наставления» относительно участия католиков в политической жизни. В них прямо говорилось: речь идет не о превращении церкви в политическую альтернативу, а о том, как лучше всего построить четкое и адекватное формирование католиков в соответствии с социальными и моральными аспектами религиозной доктрины, направлять деятельность светских институтов, занятых их образовательной подготовкой, чтобы эти люди «могли действовать в религиозных областях политической жизни с воодушевлением и хорошо подготовленными в профессиональном плане».

В духе этих «пасторальных наставлений» и когда складывались соответствующие обстоятельства, священнослужители стращали свою паству тем, что голосование на выборах за партии, неугодные церкви несовместимо с католической верой. Такое покушение на свободу вероисповедания иерархи признавали легитимным и засчитывали в плюс политическому деятелю, если тот плотно примыкал к столпам духовной власти. Хотя это могло и не спасти его партию от поражения, как это случилось с правившей Народной на всеобщих выборах 2004 года: накануне ее лидер и председатель правительства Аснар поспешил вместе со своим семейством в Ватикан на частную аудиенцию к Папе Римскому, где заверил, что направления его деятельности, высоко оцениваемые Ватиканом, будут продолжены и после выборов. Встреча с понтификом не помогла. В дело вмешались совсем другие факторы…

Последние пятьсот лет испанской истории, за вычетом нескольких лет республиканского правления, неизменно нанизывались на готовность столпов государства идти на любые жертвы во благо католической религии и церкви – деньгами, солдатами, свободой и жизнями подданных. Сильное теократическое наследие и сейчас висит над страной, где проживает около полумиллиона мусульман и треть миллиона протестантов, не говоря уже об относительно немногочисленных конфессиях.

Надо также признать, что активно практикующих католиков сегодня – не более шестой части от общего числа верующих, а это меньше чем в Италии, самой католической из всех западноевропейских стран. Еще менее верующими испанцы выглядят, когда заполняют налоговые декларации о доходах: только треть ставит крестик в графе о воспомоществованиях для церкви. Складывается тип католика, который идет в храм только тогда, когда сам считает необходимым, ибо семья и здоровье для него гораздо важнее.

В свое время национал-католицизм оказался подарком судьбы для церкви и для самого Франко. Сегодня же статистика красноречиво свидетельствует: если в разгар диктатуры практикующими католиками считали себя 90 процентов молодежи, то сейчас не более десяти. По оценкам социолога Хосе Мордоньеса, весьма сомнительно, чтобы церковь оказалась способной остановить тенденцию падения ее авторитета среди молодежи, которая видит все меньше необходимости слушать мессы, чтобы верить в Бога. Крещенных в католическую веру формально три четверти населения, из которых каждый шестой считает себя атеистом или агностиком.

К агностикам, например, относит себя драматург Иньиго Рамирес де Аро. Весной 2004 года на мадридской сцене он поставил свою новую пьесу, название которой вызвало такое возмущение у столичного епископата, что городские власти потребовали немедленно ее снять. Клир усмотрел в этой пьесе «преступное покушение на религиозные чувства большинства жителей Мадрида и грубейшее выражение богохульства». Сыр-бор разгорелся из-за названия пьесы «Me cago en Dios». (В дословном переводе «С. ть я хотел на Бога», да простят его дамы и некоторые господа.)

По мнению автора, весьма показательно, что вынесенное в название довольно употребительное в народе выражение спровоцировало среди клерикалов переполох. «В своей пьесе я отразил всего лишь обыденную реальность жизни миллионов испанцев, – объяснил он. – Того, как церковь вдалбливает в головы детей такое восприятие мира, в котором превалируют страдания и чувство вины, даже если ничего плохого не делаешь. Сейчас я полностью убедился, что живу в стране, где продолжает господствовать клерикализм и никакого отделения церкви от государства нет. Все остается в руках иерархов. Они пытаются лишить общество всякой возможности вырваться из-под их влияния. Клир систематически навязывает нам свое мнение по любому вопросу бытия. Посмотрите, что делалось на недавно устроенной государством официальной церемонии отпевания жертв террористического акта на железной дороге. На всех гробах помещены распятия, хотя среди жертв, кроме католиков, были атеисты и представители других конфессий».

Лидеры левых политических партий краем глаза тоже посматривают в сторону епископов с опаской, как бы не спровоцировать их на критику в свой адрес. Святые отцы знают об этом. И с упорством, достойным лучшего применения, продолжают твердить, будто общество сегодня страдает из-за ослабления веры и потери христианского наследия, из-за воцарения в душах агностицизма, который якобы идет рука об руку со светской культурой, презирает жизнь, ввергает в кризис священный институт семьи, способствует нигилизму, релятивизму и прагматизму. В подтверждение ссылаются и на то, что добровольные пожертвования прихожан за первые три года нового тысячелетия уменьшились на четверть.

«Мы живем в обществе экономической диктатуры, где доминирует концепция жизни, не совпадающая с христианской, – вещает архиепископ Памплоны на заседании епископата. – Такое общество подчинено главенствующей идее того, что люди есть абсолютные и единственные хозяева их жизни. Мы, христиане, чувствуем себя в нем некомфортно, непонятыми, отстраненными, несправедливо третируемыми. Все это требует от нас предпринимать усилия к достижению в себе достаточной внутренней ясности видения и духовной твердости. Среди нас не должно быть места инакомыслящим христианам и вероотступникам».

Столпы церкви не удовлетворены одним только преподаванием в государственных школах религии как предмета академической программы. Они уже настаивают на ознакомлении учащихся со своим пониманием сексуальности, семьи, супружества и многих других вещей. Понимание же их сводится к тому, что главный источник бед испанцев – сексуальная революция с ее печальными последствиями.

«Интересно, откуда у них такая уверенность, если им самим вроде бы по статусу не положено иметь прямого отношения к сексуальности, семье и супружеству, о которых они должны знать только понаслышке, – иронически подмечает руководительница Ассоциации разведенных женщин Анна де Кампо. – Надо бы напомнить епископам, что католическая доктрина содержит в себе бациллы, порождающие насилие по отношению к женщине, требует от жены строгого подчинения мужу. Церкви лучше бы помалкивать, если она не находит нужным просить прощения у женщин за то, на что их обрекла. Епископам неплохо было бы напомнить и о том, что в условиях демократии и отделения церкви от государства им уже больше не стать прокурорами в судах и не служить авторитетами в социальных вопросах. Их место на проповедях в церквях. Пусть также имеют в виду, что любовь свободна, иначе это не любовь».

Такое впечатление, что в современной Испании церковным иерархам все труднее отстаивать свою религиозную парадигму по сравнению с теми временами, когда в идеал возводился «чистокровный испанец-католик». Быть испанцем означало тогда быть прежде всего правоверным христианином, а потом уже иметь гордость, честь и чувство долга. Испания считалась страной мистиков, далеких от светского образа жизни, а католическая вера приравнивалась к самому надежному проявлению патриотизма. В эпоху империи идея-фикс состояла в создание всемирного католического государства, ответственного только перед Богом. При Франко «кабальеро-католик» служил идеологическим клише махровому национал-католицизму, полностью игнорировавшему социальные факторы и упертому в то, что олигархия – единственная альтернатива анархии. Мигель де Унамуно, однако, усматривал в подобных амбициях «маразм», Хосе Ортега-и-Гассет – «атрофию народной души». Все это было, но время от времени дает о себе знать и сегодня.

Очень хочет, чтобы подобного «духовного наследия» оставалось в Испании все меньше, самый авторитетный ныне философ, профессор Мадридского университета и баск по происхождению Фернандо Саватер. В своей книге «Ценность выбора» он утверждает: для людей характерно не только бороться, но иногда и одерживать верх над «судьбою». Иначе говоря, сводить к минимуму часть их бытия, которую они не выбирали для себя, и доводить до максимума ту, которая выбирается ими осознанно, чтобы действовать и добиваться достойной для себя свободы.

Саватер считает, что нынешняя угроза терроризма идеологически связана напрямую с определенной религиозной конфессией. И в этом плане вопрос этот становится еще более животрепещущим после прихода к власти 14 марта 2004 года правительства социалистов, которое, как он ожидает, будет принимать решения, вызывающие раздражения у церковных иерархов. По его мнению, если в прошлые века неконституционных монархий в Европе церковь брала на себя миссию морального наставничества, то демократические государства сегодня основываются на неконфессиональных правах и законах, которые можно обсуждать и даже отменять с общего согласия. Религиозные же преследования вызывались как раз нетерпимостью одной религии по отношению к другим, олицетворявшим якобы ересь.

В понимании философа, светское государство не должно предоставлять ни одной из религий больше прав, чем другой, считать себя самой правильной и обязательной. Это дело личного выбора и права, но не обязанности гражданина. Чтобы сориентировать верующих, религии могут называть что-то грехом, но не имеют никакого права указывать, что нужно считать преступлением. Равно как квалифицированное законом преступление не может оправдываться тем, что говорится по этому поводу в Библии. Это религии должны адаптироваться к уголовному кодексу, а не наоборот.

Насчет преподавания в государственных школах религии. Здесь Саватер признает целесообразным изучать там лишь доказанное научным опытом, а потому представляющее ценность для всех. Преподавание же религии никак не может быть обязанностью государства, при всем уважении к праву любой конфессии проповедовать свое вероучение желающим, но вне рамок обязательной школьной программы. Точно так же нельзя во время мессы объявлять вдруг перерыв на десять минут для лекции о теории эволюции или истории Инквизиции.

Включать или не включать в преамбулу Конституции Европейского Союза положение о христианских корнях современной европейской цивилизации? Философ отвечает на этот вопрос без каких-либо уверток: «А что, других корней разве нет? Может быть, их тоже включать нужно? Интересные тут возникают парадоксы. Своеобразием христианства как раз и было «Богу богово, кесарю кесарево». Вера верой, а закон государства есть нечто другое. Первые христиане, если зашла речь о христианских корнях нынешней Европы, выступали против поклонения идолам Римской Империи. Нельзя забывать и об агностиках с атеистами, которые противостояли христианству, превращенному в новое государственное идолопоклонство. Словом, вопрос слишком сложный для простой преамбулы Конституции».

Если прислушиваться к дискуссиям в испанском обществе на тему о государстве, церкви и демократии, то невольно можно подумать, что католических иерархов их отношения с властью беспокоят гораздо больше, нежели отношения с обществом, да и с самой паствой. Их непоколебимости даже где-то завидуешь: только их религиозное учение способно придавать жизни людей смысл, ибо несет оно, мол, в себе истины высшие, вечные, годные для всех времен и народов. Попутно же они всячески стремятся сохранить свои привилегии и не хотят даже слышать о том, что представляют всего лишь один из институтов общества, не хотят понимать, что истинная свобода вероисповедания должна предусматривать равноправие всех религиозных конфессий не на словах, а на деле.

Упорство столпов католической церкви можно объяснить и тем, что ее юридический статус в Испании основан на нормах не государственного, а межгосударственного права, на конкордате между Ватиканом и испанским правительством. Дело усугубляется еще и тем, что внутренняя жизнь их института церковного даже с натяжкой трудно назвать демократической, ибо там не соблюдается равенства между мужчиной и женщиной, нет никаких юридических гарантий в отношениях между иерархами и рядовыми священниками. Далек от демократии и главный патрон испанской католической церкви – государство Ватикан, в основном законе которого от 2000 года уже в первой его статье предусмотрены для Папы Римского права верховного суверена с диктаторскими полномочиями.

Римский понтифик и его прелаты повсюду ставят себя выше права, государства и закона. К такому выводу приходит ректор Университета Карлоса III, профессор философии права Грегорио Мартинес. «Очень жаль, – пишет он, – что в нашем демократическом, неконфессиональном государстве иерархи кичатся своим непризнанием государственного права, гражданского брака и развода, навязывают официальным церемониям, свадьбам и похоронам форматы религиозных обрядов. Надеюсь, что новое правительство во главе с лидером социалистов правильно расставит акценты в отношениях между церковью и государством. В том числе и относительно содержания школьного предмета о религии, которое фактически является индоктринацией катехизисом и, кроме как к напряженности в обществе, ни к чему хорошему не ведет».

Для правоведа Грегорио Мартинеса ясно, что церковь игнорирует конституционные основы испанских законов, будто они к ней не относятся. Это происходит и когда кардинал Мадрида продолжает называть короля Ваше Католическое Величество или когда адвокатам-католикам запрещают заниматься делами по бракоразводным процессам. Как считает ректор университета, трудно ожидать от католической церкви в Испании, что она откроет глаза свои на веяния нового времени. Скорее всего этого не произойдет, она будет отстаивать свою исключительность, а также имеющиеся у нее привилегии.

Хотелось бы еще добавить: и бороться с инакомыслящими в собственных рядах. Как в случае с епископом Валенсии Рафаэлем Санусом, которого осенью 2000 года вынудили подать прошение об отставке. После своего ухода он публично заявил, что церковное начальство больше занято своими отношениями с политической властью, чем заботой о нуждах рядового духовенства. По его убеждению, они совершенно не осознают, что живут в демократическом обществе…

Еще в середине XIX века Виктор Гюго в одном из своих полемических выступлений назвал церковь клерикальной партией. «Церковь мешает науке и разуму идти дальше проповеди, стремится сковать мысль узами догмы, – писал он. – Продвижение вперед интеллигенции в Европе сделано вопреки церкви, чья история написана в обратном порядке к истории прогресса человечества. Она противостояла всему, что было открыто наукой, что представляло истинную ценность для цивилизации».

За последние три десятилетия Испания, и тут нет никаких сомнений, сделала огромный скачок вперед в своем социально-экономическом развитии, заметно обогатились ее научные и гуманитарные контакты с внешним миром. Однако прелаты продолжают бесцеремонно вмешиваться в образовательный процесс и делают это не через цензуру, как в былые времена, а через средства массовой информации, красочно освещающие патронируемые церковью государственные мероприятия.

 

Часть IV

(Фортиссимо)

В испанской истории преступлений и наказаний произошло однажды такое, что приобретает сейчас поистине международное звучание. Случилось это в августе 1822 года в Севилье. Там, в доме одного благопристойного гражданина города, случайно обнаружили четыре трупа: девушки и трех мужчин. Вызвали полицию. Припертый к стенке, хозяин признался, что это он расправился с насильниками, которые якобы не послушались его и убили похищенную ими девушку. Вроде бы не такой уж из ряда вон выходящий по тем временам случай, если не считать одну очень важную деталь.

В ходе обыска нашли объемистую рукопись с непонятными схемами, именами, датами. Оказывается, в ней подробно описывалась деятельность разветвленной по всей стране и даже колониям в Америке сети бандитских формирований Гардуньи, назывались наиболее крупные ее акции и связи во влиятельных кругах, в том числе в Святой Инквизиции. Из рукописи, найденной в Севильи, явствовало, что главари тайного преступного сообщества почти два столетия получали от нее щедрые вознаграждения за свои услуги. Под пыткой на допросах хозяин дома также сообщил, что он и есть «Старший Брат» Гардуньи, в подтверждение чего выдал всю ее верхушку. Его приговорили к виселице вместе с шестнадцатью главарями банд в Толедо, Барселоне, Кордове и других городах.

Разбираясь в рукописных листах, можно было узнать, что Гардунья явилась не только повивальной бабкой, но и прототипом сицилийской мафии и неаполитанской каморры. Итальянская братва переняла у испанских «братишек» опыт внутреннего устройства их тайного общества, средства и методы деятельности – в тот период, когда Сицилия и Неаполь считались владениями испанской короны. Тогда же, в XVI веке, и появились на свет эти два наиболее крупных преступных синдиката, дожившие до наших дней.

Гардунья создавалась во времена реконкисты под предлогом защиты католической веры от мусульман и иудеев.

На самом деле ее банды и шайки просто ловили рыбку в мутной воде, стремясь поживиться и не упустить свой кусок добычи в процессе очищения расы в ходе большого кровопускания. После реконкисты, войдя во вкус легких денег, заправилы Гардуньи не остановились на достигнутом и, пользуясь поддержкой Инквизиции, принялись за своих единоверцев, постепенно выходя из-под контроля властей.

Со временем Гардунья становилась все более организованной, ее действия все более скрытными и коварными. Севилья была выбрана местом расположения главного штаба преступного сообщества. Там собирался высший совет из тринадцати атаманов банд. На нем утверждались дисциплинарный устав, ритуал посвящения, кодекс правил поведения и признаков опознания своих сотоварищей, шифры связи, иерархическая структура беспрекословного подчинения снизу доверху, в зависимости от ранга каждого члена тайного общества.

Нижняя ступенька пирамидальной структуры была уготовлена для «парней», которым поручалась самая грязная работа. К ним примыкали «шпионы», следившие за соблюдением правил устава среди членов указанного ранга. Первым делом им полагалось владеть разного рода условными знаками для бесконтактного общения между собой: в этих целях они обучались воспроизводить звуки, издаваемые живностью вроде сов, кошек, собак.

На следующей ступеньке стояли «подкрышники», главным образом из числа хозяев и работников питейных заведений или постоялых дворов. Сюда включались также «подкрышницы» – женщины легкого поведения, используемые для вспомогательных операций по получению нужных сведений. Занимались они предварительным изучением и обхаживанием богатых путешественников в придорожных тавернах, в то время как банда готовилась к внезапному нападению. Иногда «подкрышницы» разыгрывали из себя приличных женщин типа торговок или служанок, которые под удобным предлогом могли заходить в дома зажиточных граждан выяснять там обстановку. Для выполнения более сложных поручений с той же целью использовались «сирены», выступавшие в роли воспитательниц детей. Последние частенько были и любовницами главарей банд, поэтому пользовались влиянием на рядовых членов.

Далее по восходящей шли «соплоны» – люди, как правило, уже в почтенном возрасте и респектабельной внешности, завсегдатаи не таверн, а больше церквей во время мессы. Они должны были устанавливать дружеские отношения с лицами, представлявшими интерес для Гардуньи, вести переговоры с агентами Супремы, доводить до них нужную информацию. На ступеньке чуть выше располагались «флореадоры» – члены штурмовых отрядов на тот случай, когда требовалась еще и физическая сила больше обычной. Этот самый многочисленный контингент Гардуньи состоял, как правило, из бывших заключенных и беглых каторжников, осужденных за убийство или бандитизм. В контакте с ними орудовали «пунтеадоры»: выглядели они более презентабельно и могли вращаться в любых слоях общества, выполняя функцию киллеров или наемных дуэлянтов.

Ряды функционеров аппарата тайного общества, имевших выходы на его заправил, пополнялись преимущественно из наводчиков. Называли их «красавчиками». Они возглавляли отдельные бандитские формирования, проводили церемонии приема новых членов, следили за соблюдением внутренних законов, правил и традиций. На уровне региональном верховодили «капатасы», подчинявшиеся напрямую восседавшему на вершине пирамиды «Старшему Брату». То была личность всеми почитаемая и вызывавшая еще и страх, потому как человек этот выходил на высшие сферы властных структур.

Как и в любом тайном обществе, имелись в Гардунье свои условные знаки опознания и обращения за помощью к «своим» на случай экстренной необходимости. В незнакомом ему окружении член братства разбойников мог кончиком большого пальца правой руки коснуться левой стороны своего носа и посмотреть, кто среагирует на этот жест. Если таковой обнаруживался, то нужно было подойти к нему и сказать вполголоса условную фразу, требовавшую и соответствующего отзыва. Для пущей уверенности, что опознание прошло по всем установленным правилам, следовало и особое рукопожатие. Только после этого двое ранее не знакомых друг с другом приступали к доверительному разговору на условленном жаргоне, совершенно непонятном для постороннего. На том же примерно жаргоне общаются в Испании многие уголовники и сегодня, особенно в тюрьмах, а опознавательный знак в виде татуировки треугольника на ладони руки переняла неаполитанская каморра.

На протяжении всего XVII века Гардунья контролировала так называемые «кортесы чудес», куда входили попрошайки, проститутки и урки всех мастей. Всегда имелся у нее и надежный собственный механизм самофинансирования, состоявший из отпетых шантажистов, вымогателей, наемных лжесвидетелей в судах, киллеров и рэкетиров. Жизнь бандитам с большой дороги заметно облегчали Инквизиция и местные власти, заинтересованные в избавлении от неугодных им личностей.

Несмотря на довольно широкий ассортимент выполняемых ими «заказов», члены Гардуньи подчинялись жестким правилам внутреннего распорядка. Данное кем-то из них слово не бросалось на ветер. Можно было прибегнуть к их услугам со стороны в абсолютной уверенности, что шантажа не последует, контракт будет выполнен, как обещано. Вырученные за это деньги, как и все другие, шли в общак (одна треть), на текущие расходы (другая треть), оставшаяся часть – исполнителям. Общак считался неприкосновенным, как страховой фонд. Под текущими расходами подразумевались те, что были связаны с подкупом должностных лиц и влиятельных фигур, в том числе королевского двора, судов и администраций тюрем, если кого-то из братвы сажали за решетку…

И так все это шло по хорошо накатанной дорожке, пока сплетение солнечных лучей не высветило те самые четыре трупа в доме «Старшего Брата» Гардуньи. Но даже сняв верхушку пирамиды, выкорчевать корни было не так-то просто: слишком расползлись они по всему королевству, включая заморские владения, чтобы одним махом покончить с братьями-разбойниками.

Долго еще на дорогах юга Испании негласно действовала сеть «страховщиков», продававших путешественникам за немалую цену специальное свидетельство, гарантию безопасного передвижения. Горе тому, кто не запасся им, решил поехать на свой страх и риск.

По всем неписаным законам Святой Гардуньи бесчинствовали пиратские банды на морях и в океане. Почитая ее традиции, на выработанном ею жаргоне общались между собой испанские воры в законе.

Тем не менее мафии на манер итальянский в стране так и не сложилось. Если, конечно, не считать «святой мафии» из Опус Деи.

* * *

После захвата власти франкистами военные патрули на улицах и Гражданская гвардия на дорогах с бандитизмом покончили быстро. В это же время диктатор не стеснялся давать возможность своим сподвижникам получать огромные барыши и стремительно обогащаться, хотя в своих публичных заявлениях говорил об этом с негодованием. Секретом полишинеля был тот факт, что большинство министров правительства неофициально занимались предпринимательством, состояли членами административных советов крупных компаний и через выносимые их ведомствами решения прямо влияли на размеры собственных дивидендов. В духе былых традиций экономикой страны фактически управляли двести семей. Крупные банкиры и промышленники подбирали себе нужных министров или их заместителей, которые по истечении срока «служебной командировки» возвращались к себе в банки и фирмы к оставленному для них жирному куску пирога.

Почти сорок лет узурпации государственной власти одним человеком, что уже само по себе коррупция высшей пробы, отложили свой отпечаток на сознании людей. Испанцы в огромной массе своей оказались втянутыми в «черную дыру» теневой экономики со своим порочным кругом взаимного надувательства. Видя богатство и роскошь «избранных», многие приняли себе за правило: если хочешь жить более-менее прилично, то не особо мни из себя законника и обогащайся как можешь, но помни, что плохо не то, что ты крадешь или занимаешься мздоимством, а то, что тебя могут на этом застукать и взять с поличным.

Начиная с середины шестидесятых сфера коррупции расширялась по мере оживления рынка недвижимости, иностранного туризма, жилищного строительства, гостиничного бизнеса. Взяточничество среди чиновников приобрело повальный характер. Понятия чести и общественной этики исчезли из реальной действительности, встречаясь только на бумаге и в декларациях о благих намерениях, которыми известно куда путь выстлан.

«Коррупция в Испании сегодня под стать военной тайне, балансирует где-то на грани с фатализмом, – свидетельствует журналист и писатель Мариано Санчес Солер. – И это неудивительно, потому как ею пронизано общество сверху донизу. Коррупция даже никого не волнует или волнует, когда кто-то громко оскандалился, будучи пойманным на месте преступления, in fraganti». В подтверждение своих слов Солер предлагает читателям для ознакомления целую подборку собранных им материалов. По его оценке, за весь постфранкистский период из тех же соображений, как бы не навредить демократическим процессам, фактически не принято никаких законодательных актов против коррупции, никаких действенных мер с целью остановить разрастание опухоли. Продажные чиновники переходят из правительства в бизнес, который уже не командирует своих людей во властные структуры, как при Франко, а направляет в главные политические партии пожертвования от своих компаний в обмен на благоприятное к себе отношение. В 90-е годы Испания превратилась в одну из самых коррумпированных стран мира, войдя в первую их дюжину и уступая только Италии, Греции и Венгрии.

Любопытно, что именно вкладывается в понятие «коррупция». В служебной инструкции Генеральной прокуратуры Испании коррупцией называются «такие действия или упущения, которые, будучи частью одного или нескольких наказуемых преступных нарушений, осуществляются каким-то представителем власти или уполномоченным чиновником, использующим свое служебное положение с целью несправедливого обогащения или с другой какой-либо целью, всякий раз когда серьезно и напрямую нарушается установленный властью порядок, наносится ущерб ее институтам».

Судья Карлос Вильярехо, сталкивающийся на практике с уголовными делами подобного рода, считает, что коррупция – это серьезная патология демократических систем. «В наши дни, – уточняет он, – коррупцию уже нельзя рассматривать только в свете морали государственных служащих, этики поведения отдельных лиц, неправедного обогащения какого-то правительственного чиновника. Коррупционеры – не только беспринципные лица, которые стремятся увеличить свои доходы. Коррупция в наше время неотъемлема от экономической и политической системы». К порождающим коррупцию причинам судья относит концентрацию экономической и политической власти у лиц, над которыми нет никакого контроля, отсутствие прозрачности экономической власти благодаря тайне банковской деятельности, а также расхождение и дисгармония между банковской юридической системой и судебной.

Если копнуть историю, само слово «коррупция» было известно еще Платону и Аристотелю. Использовалось оно, когда речь заходила о моральном здоровье общества. Понятие это относилось к состоянию духовных ценностей, к свободе, моральному праву власти править, распределению льгот и материальных ценностей, конфликту между общественными и личными интересами. Иными словами, суть коррупции на протяжении веков оставалась неизменной – злоупотребление властью в личных целях.

Коррупция не знает географических границ и отличается лишь своей насыщенностью в той или иной стране в ту или иную эпоху. К примеру, в Англии сто лет назад коррупции, как считают, было больше, чем сегодня. В скандинавских странах наших дней коррупции меньше, чем на юге Европы или на ее востоке. И повсюду она вызвана либо существованием черного рынка и теневой экономики, либо дискредитацией власти.

Для упрощения коррупцию в Испании разделяют на белую, серую и черную. Белая обществом не признается коррупцией: она как бы часть традиционной культуры и не считается серьезной проблемой. Насчет серой существуют разные точки зрения, ибо нет определенности в том, какое именно действие можно считать уголовно наказуемым. По поводу черной никто не оспаривает ее криминального характера.

На практике юридическое определение коррупции часто оказывается недостаточным. Скажем, можно ли считать коррупционером бизнесмена, вынужденного давать взятку за получение какой-то лицензии. Или политика, допускающего существование тайного фонда в своей партии и действующего не столько в личных, сколько в ее политических интересах. То есть, помимо чисто юридических, непреложными являются этические критерии.

Виды коррупции разнообразятся применительно к их месту и времени. В Испании, например, назначенному на высокий пост в министерстве родня не простит, если он не подыщет для свояка или зятя какое-нибудь тепленькое местечко или не наведет на выгодный контракт заинтересованное лицо из числа его друзей. Такие негласные «фаворы» не новы в этой стране и только в Уголовном кодексе 1996 года стали подпадать под соответствующую статью.

Другой весьма распространенный вид – использование фондов не по назначению. Или оказание высоким должностным лицом нужного влияния на руководство крупной компании для заключения выгодной сделки третьему лицу. Или «вторая касса» – нечто вроде двойной бухгалтерской отчетности, посредством которой полученные законным путем финансовые средства хранятся и используются за рамками официальной отчетности. И во всех случаях, когда кто-то добивается от правительства необходимых уступок, ему полагаются комиссионные.

Почти все случаи коррупции в Испании остаются вне поля гласности, и через прессу оглашаются лишь малые ее дозы. На поверхности, собственно, и коррупции-то нет, а есть якобы «трудности с общественным мнением». Каждый раз в своих предвыборных заявлениях кандидаты от двух самых массовых партий – Народной и Социалистической – называют ее отвратительнейшим средством получения личных выгод с использованием служебного положения. После выборов и подсчета голосов об этом уже почти не говорят, хотя по всему миру об Испании ходит молва как о стране, где иностранцу можно относительно легко вложить «черные деньги» в недвижимость, завести банковский счет, а затем начать процесс оформления вида на жительство – сначала временного, а потом и постоянного.

Как бы ни менялась технология самих коррупционных действий, они всегда и всюду совершаются скрытно, сознаются как нарушение закона, хотя все другие их составляющие могут быть вполне легальными. Это относится и к тем случаям, когда оплата производится официально, но счета составляются фиктивные. Точно так же когда кто-то из высокопоставленных политиков или чиновников получает гонорар за устные консультации. Все вроде бы законно, за исключением того, что договоренности о них достигаются неофициально и не оставляют после себя никаких документов. При этом у обеих сторон есть четкое понимание, что действия такие как минимум неэтичны, а как максимум таят в себе нарушение закона.

Матерью коррупции в Испании многие считают финансирование политических партий по принципу работы ордена монахов-иезуитов – цель оправдывает средства. В сущности, как и везде, местные крупные партии превратились в предприятия акционерного типа, которым уже мало членских взносов, пожертвований бизнеса и частных лиц. В целях завоевания власти или ее удержания партийный аппарат функционеров создает призрачные предвыборные комитеты, фиктивные движения и общественные организации. Вкладывающим свои средства в предвыборную борьбу компаниям и фирмам гарантированы, в случае избрания или переизбрания, выгодные контракты. Особенно важная роль при этом возлагается на функционеров по связям с общественностью, точнее с бизнесом. Такие лица в партийном аппарате ценятся очень высоко и в случае успеха получают все лавры.

«Модель испанской политической системы, – продолжает свидетельствовать журналист Мариано Санчес Солер, – унаследована от диктаторской и включает в себя далеко не все компоненты демократии. Начнем хотя бы с того, что бессменный глава государства получил бразды правления из рук самого диктатора и избираться не собирается, оставляя после себя наследного принца. Суда присяжных у нас нет. Судей не избирают, а назначают. Не существует законных оснований для проведения общенародного референдума с результатами, обязательными к исполнению правительством. Права профсоюзов усечены. Участие населения в управлении государством ограничено выборами. Общественного контроля за выполнением предвыборных обещаний не предусмотрено. Вся система демократического представительства построена так, чтобы гарантировать определенным группам беспрепятственный доступ к разделу общего пирога благ и привилегий, даже если они находятся временно в оппозиции. Не зря же политические лидеры вынуждены мириться с коррупцией, признавать ее естественным явлением. А это накладывает на общество печать морального цинизма».

К названным порокам испанской демократии следует отнести и тот факт, что политические партии нечисты на руку в получении финансовых средств, особенно в нынешних условиях, когда предвыборные кампании стали весьма дорогостоящими.

Закулисное финансирование партий после Франко началось с того, что в начале предвыборной кампании 1977 года лидер социал-христиан ФРГ Йозеф Штраус передал через почетного консула в Малаге пять миллионов песет банковскими чеками лидеру Народного альянса (предшественнику нынешней Народной партии), бывшему министру внутренних дел во франкистском правительстве Фраге Иррибарне. Отдельные функционеры Народного альянса получили еще и конверты с наличными деньгами или банковскими денежными переводами.

Разумеется, все это делалось с целью предотвратить рост влияния левых партий после смерти Франко. Кстати говоря, испанцы из Народного альянса позднее передали немцам для финансовой отчетности насквозь фиктивные фактуры. Не ведали лишь наследники каудильо, что деньги были только формально от Штрауса, а на самом деле от западногерманского военного концерна, намеревавшегося продать Испании солидную партию танков «Леопард-2».

Особенности нынешнего финансового механизма испанских политических партий делают практически невозможным осуществление контроля судебными инстанциями за соблюдением Закона о финансировании от 1987 года. Государственным органам финансового контроля недоступны не только политические партии, но и вообще вся теневая экономика. Это в то время, когда ее объем на начало XXI века составлял пятую часть ВВП, а «черной налички» ходило, по меньшей мере, пять миллиардов евро годовых. Планы же по судебному преследованию лиц, замешанных в финансовых махинациях, продолжали оставаться благими намерениями.

Что может изменить в Испании победивший на выборах 2004 года лидер Социалистической рабочей партии Хосе Луис Родригес Сапатеро? Новый председатель правительства – потомственный социалист. Дед его, военврач капитан Лосано, остался до конца верен республиканским идеалам и был расстрелян франкистами в 1936 году. Отец симпатизировал социалистам, в период диктатуры подвергался репрессиям. Сам Сапатеро вступил в партию, когда ему было восемнадцать лет, после выхода ее из подполья. По образованию он юрист, преподавал право в университете. Избирался депутатом Парламента, где добился уравнения бывших республиканцев в правах с другими пенсионерами. Ни к одному из финансовых скандалов и случаев коррупции в партии причастен не был.

Став во главе правительства, Сапатеро обещал превратить Испанию в «государство образцовой демократии» и установить жесткий контроль за деятельностью государственных чиновников, чтобы пресечь коррупцию. Как у него это получится, покажет время.

* * *

Вот уже далеко не первый десяток лет Испанию называют «Флоридой Европы», ее столицу Мадрид – «испанской Боготой». И в виду имеются совсем не красоты природы, приятные взгляду. Не в укор Флориде и Боготе говорят это, а в подтверждение того, что полученные неправедным путем капиталы здесь успешно отмываются пущенные в оборот, начиная еще с массового жилищного строительства середины 60-х. Франкистский режим вполне устраивали такие инвестиции, а в газетах вовсю писали об испанском «экономическом чуде».

Не случайно и латиноамериканские наркобароны выбрали эту страну в качестве большой «стиральной машины». Общий язык, похожий склад мышления и психологии позволяют им чувствовать себя здесь даже поувереннее, чем у себя дома. В Испании ими создана инфраструктура наподобие колумбийской с ее коррумпированной полицией и высокомерной бюрократией, стремящимися заработать сразу и много, используя свое положение в структурах государственной власти.

По свидетельству судьи из Палермо Джиованни Фальконе, сицилийская мафия обеспечила себе в Испании монополию на строительство отелей на побережье Коста Брава и на Канарских островах. Многомиллионные инвестиции поступали прямо из Палермо, и значительную их долю составляли прибыли от продажи наркотиков. Стараясь ускользнуть от уголовного преследования в Италии, ее мафиозные кланы предпочитают и сегодня отсиживаться на испанском побережье с его экзотическими пляжами.

Излюбленные опорные пункты торговцев наркотиками – Мадрид, Барселона, Бильбао, Марбелья, Галисия, Андорра. Тамошние банки не страдают аллергией на грязные доллары. По всей Испании действует целая сеть работающих на них адвокатов, банкиров, политиков, чиновников, агентов по недвижимости, а также привлекательных для мужского пола «жриц любви». Валенсия выбрана для отдыха того отряда мафиози, к которому относятся мастера «исполнительных операций», то есть попросту наемные убийцы. Марбелья и Малага на побережье Коста дель Соль – райские уголки не только для отдыха, но и для приобретения недвижимости. Там греются на солнышке заправилы подпольного бизнеса со всего света.

Для обсуждения деловых вопросов больше подходят тихие места на побережье Коста Брава, Галисии и Кантабрии. За одним столом в каком-нибудь шикарном ресторане там можно увидеть колумбийских наркобаронов и сицилийских мафиози, членов неаполитанской каморры и американской «коза ностра» – они вносят коррективы в раздел сфер влияния, согласуют взаимодействие при проведении совместных операций. Специализация выработана уже давно: сицилийцы обеспечивают очистку пасты коки и общее распределение кокаина, галисийцы – доставку контрабанды с борта пароходов в нейтральных водах на быстроходных катерах на тайные хранилища.

Все узловые фигуры криминального сообщества прекрасно известны испанской полиции и гражданской гвардии. Но арестовать их нельзя, ибо нет свидетелей, которые отважились бы дать показания в суде. На наркобарона совершается наезд лишь в самых крайних случаях. Стоит только после этого удивляться, что из всех стран Европейского Союза потребление наркотиков в Испании самое высокое, соответственно и смертность среди наркоманов.

Вопрос на засыпку: есть ли в Испании своя, доморощенная мафия наподобие итальянской или американской? Похоже, в классическом виде нет, но разного рода мафиозных группировок хоть пруд пруди. Одну из них называют «допинговой». Ее специализация – ввоз, производство и распространение различных препаратов-стимуляторов среди спортсменов высшей категории. Основа у препаратов гормональная, и обнаружить их присутствие в организме ныне действующие комиссии по антидопинговому контролю пока не в состоянии.

Как все делается и какие именно препараты используются, рассказывать не стану, ибо плохие примеры могут быть заразительны. Скажу лишь, что эта конспиративно выстроенная сеть по сути не отличается от торговли наркотиками. Наиболее активно здесь действуют медики и тренеры команд разного уровня, вплоть до олимпийских и национальных сборных по многим видам спорта. На столь скользкую тему пресса не пишет, ибо профессиональный спорт в Испании – это как священная корова в Индии. Трогать его нельзя – себе дороже выйдет…

Следовать ли всегда и во всем законам? Вопрос рассматривается в Испании, как и везде, с двух сторон. В философском плане неукоснительное соблюдение юридических норм приравнивается к идиотизму, слишком скучному и примитивному подходу к жизни. В практическом плане, однако, мысль оказаться за решеткой на несколько лет подавляющее большинство приводит в ужас.

И это, смею заметить, не голословное утверждение с моей стороны: в первые годы нового тысячелетия здесь тюремное заключение отбывали не более 60000 человек, из которых каждый пятый – иностранец, проживавший в стране нелегально. Для справки и в целях непредвзятости можно отметить, что в это же время на просторах Российской Федерации мотали срок более миллиона человек. При все при этом сроки наказания в обеих странах, если сравнить их уголовные кодексы, разнятся весьма незначительно.

Умеющий умножать и делить в расчете на сто тысяч жителей легко определит разницу. Посему вести мне дальнейший разговор о «неуклонном росте» испанской преступности было бы просто некорректно.

Вот где меня бы не поняли совсем, умолчи я в своем интерактивном обзоре о «русской мафии» в Испании. Строго говоря, здесь ее нет. Что есть на самом деле, так это представители ряда организованных преступных группировок, отморозки в бегах под фальшивыми паспортами, а также просто перелетные птахи, осевшие поклевать иноземной крупы. Как правило, они пытаются найти для себя на земле Сервантеса пристанища, где можно было бы не только припрятать, но и желательно приумножить нажитое неправедным путем.

Наши бандиты с большой дороги открыли для себя Испанию в середине 90-х и сделали это совсем не случайно. Наряду с прекрасными условиями комфортного отдыха здесь оказались банки, не столь требовательные по части заполнения формальностей иностранными клиентами – были бы у них наличные деньги, да и угодливых советчиков небескорыстных из местных граждан хоть отбавляй. И вообще, где как не в Испании можно деньги отмыть, выгодно вложить их в недвижимость или другое какое-нибудь выгодное дельце.

Когда в курортных поселках на Коста дель Соль впервые появились «ласточки из России», непривычные на вид своими весьма вульгарными манерами – никто на них особого внимания не обратил: сюда и не такие залетали. К тому же иметь шикарную виллу с бассейном, лимузин и яхту – к этому уже давно привыкли. Однако у местной полиции после их прибытия стали возникать дополнительные проблемы. Отчего так?

Просто жили они как-то неспокойно, вечно сводили счеты друг с другом, а вскоре принялись и отлаживать свой бизнес, связанный с поставками в Испанию веселых, очень общительных с любыми клиентами российско-украинских дам. Но это лишь для начала, дабы скука или ностальгия чересчур не заедали. Серьезные же дела должны были и начинаться серьезно. На первых порах надо осесть, вжиться, присмотреться, завести среди испанцев полезные связи, открыть счет в хорошем банке, переведя туда деньги из «офшора», приобрести приличное жилье, присосаться к какой-нибудь солидной фирме, покупающей и продающей недвижимость. Ну, а уж там…

Полиция и гражданская гвардия принялись формировать свои специальные подразделения по работе с «переселенцами из России». Пригодился и многолетний опыт общения с нелегальными иммигрантами, колумбийскими и итальянскими мафиози. Оставалось только набрать в кадры знатоков русского языка и жаргона, познакомиться с реалиями российского криминального мира. Последнее сделать было непросто, поскольку русские не копировали иерархически выстроенную модель итальянцев и японцев или герметически закрытые структуры китайских триад и колумбийских наркокартелей. У российского криминала полиция обнаружила склонность больше к горизонтальному, чем пирамидальному построению, позволявшему быстро восполнять утрачиваемые звенья.

Результаты ее оперативной работы, а также контактов с Интерполом и МВД Российской федерации позволили испанским правоохранительным органам сделать заключение: в Испании представлены как минимум восемнадцать организованных преступных группировок России, у пятнадцати из них на подхвате состоят отдельные испанские и латиноамериканские граждане. На 2003 год установлена преступная деятельность почти полутора сотен россиян, находившихся в Испании. Главным образом речь идет об отмывании денег, торговле наркотиками и проститутками, вымогательстве. Особенно много таких субъектов осело в Андалузии и Мадриде, чуть меньше в Галисии, Валенсии и Каталонии.

«Надо иметь в виду, что некоторые из них хотят казаться респектабельными гражданами и придают большое значение заведению ими связей среди испанцев, особенно представителей местной власти, политиков, бизнесменов и даже полицейских», – отмечает эксперт испанской полиции, пожелавший остаться инкогнито. – Эти личности могут нам доставить массу неприятностей. Они очень опасны, ибо в их намерения входит создать в Испании филиалы своих преступных группировок».

Ухищрения российских граждан в Испании, в том числе и финансовые, для ее правоохранительных органов не секрет. Сотрудничество с другими специальными службами, в частности с Интерполом и МВД России, позволяет им кое-кого повязывать по рукам и ногам. Так, летом 2000 года в окрестностях Барселоны, не успев оказать вооруженного сопротивления, арестованы два прикрытых греческими документами и фамилиями главаря ореховской преступной группировки Буторин и Полянский. На счету у них более двух дюжин заказных убийств. По горячим следам задержаны также бандит из медведковской группировки Пылев (кличка «Карлик»), кубинец Родригес и еще несколько человек.

Красивое житье под щедрым солнцем на побережье Средиземного моря для них кончилось. Жизнь в Испании с большими деньгами действительно хороша, но бывает и непродолжительной…

Уж коли сравнивать, как там у них и у нас, можно напомнить себе о гораздо более близкой нам картине. Давайте на минутку подойдем чуть ближе к нашим собственным баранам, в прямом и переносном смысле.

Судя по траектории развития российской преступности за весь минувший век, пик ее – по числу убийств, вооруженных разбоев и краж – пришелся на… 1913 год. Многие социально-экономические факторы служили в ту пору причинами уголовного беспредела. В первую очередь крайнее раздражение ста миллионов крестьян: земля разошлась в основном по купчикам, которые на ней не жили и не работали, но наживали деньги на лихом закладном проценте.

С началом германской войны положение еще больше усугубилось. Все чаще слышен «посвист разбойный» в лесах, вспыхивают «ссоры и кровавые драки в страшных, как сны, кабаках». С фронта в города бегут дезертиры, прихватив офицерские наганы. В городах массовая безработица, недоедание, хозяйственные связи порушены, власти и полиция деморализованы. Гнев черносотенцев из поддерживаемого церковными иерархами Союза русского народа выливается в погромы не только евреев, но и немцев, особенно в начале войны.

И никакое имперское православие, воздающее кесарю Божие, не в состоянии сдержать буйства хулиганов на улице, по которым даже днем женщине пройти небезопасно. Не столько оттого, что питали мужики вражду к немцам, евреям и женщинам, сколько из-за разогретого алкогольными парами стремления снять накопленное напряжение посредством своего безнаказанного властвования над чужой жизнью. И происходит все это на фоне разнузданных гульбищ ухарей-купцов на тройках с бубенцами да по ресторациям с дамами веселого поведения. Острая обида и озлобление снова, какой уж раз, глубоко и больно врезаются в сознание народа.

В 1917 году разгул преступности и дикого своеволия продолжался. Лидеры Февральской революции были бессильны остановить волну убийств, грабежей, поджогов. Взявшие упавшую им в руки власть большевики решились на принятие чрезвычайных мер. 4 мая 1918 года принят Декрет о ревтрибуналах, где в один раздел попали погромы, взяточничество, подлоги, хулиганство и… шпионаж. Чуть позднее шайки хулиганов приравняли к бандитским, поскольку они тоже действовали по сговору. Отсюда последовали и более суровые наказания.

В годы Гражданской войны своим оголтелым самоуправством вряд ли отличались разительно красные от белых, зеленые от анархистов. Восприятие же простым народом жестокости и своеволия «людей с ружьем» балансировало где-то на грани: Христос, мол, терпел и нам велел.

Уголовная преступность в Советском Союзе постоянно снижалась и, пройдя через некоторый всплеск после Великой Отечественной, достигла в 1956 году самой низкой отметки за весь XX век. Никуда не деть и того факта, что за период с 1930 по 1953 годы за «политические преступления» осуждены около трех миллионов человек, не считая жертв внесудебных преследований. 30-е годы отмечены и массовым психозом охоты на вредителей. Любой сбой в промышленном производстве относили именно на их счет. Нередко обнаруживали и настоящих вредителей.

При Хрущеве под статью о хулиганстве подпасть было столь же легко, как и под диагноз «вялотекущая шизофрения» в годы брежневского «застоя». Это как раз то время, когда под действием сивушных паров на психику «творческих работников» в сочиненных ими песнях стал появляться романтизированный образ преступника, вызывавшего у публики если не симпатию, то сочувствие.

Двойной стандарт морали и уголовной ответственности для простых граждан и для номенклатуры упорно подтачивали у людей веру в справедливость самого общественно-политического строя. Да так глубоко, что в один прекрасный день рухнула вся система, уступив место новой – вроде бы более демократической, но с явным уклоном к криминальному беспределу.

К середине 90-х годов уровень преступности в России возрос вдвое, по сравнению с десятилетней давностью, по таким ее видам, как разбойные нападения, грабежи, уличные и квартирные кражи, хищения в особо крупных размерах. В начале XXI века на территории Российской Федерации совершалось уже на десять тысяч убийств в год больше, чем во всем Советском Союзе. На фоне общеевропейских показателей за Россией складывалось четырехкратное «опережение», если не большее.

* * *

Идеологические основы баскского национал-сепаратизма заложил в конце XIX века писатель Сабино Арана. Полвека спустя на эти основы стал опираться терроризм местной выделки.

«Мой патриотизм не вызван мотивами природы человеческой и не направлен на достижение материальных ценностей, – разъяснял Арана. – Мой патриотизм опирается на любовь к Богу. Я ставлю перед собой цель привести к Нему моих собратьев по расе, составляющих великую семью моего баскского народа».

Другими словами, основатель Баскской националистической партии возводил свою «расу» в ранг Вседержителя, никак не меньше. Фанатичный католик дошел даже до того, что публично заявил: «Если мой народ станет отказываться от своей католической сути, я отрекусь от него. Без Бога нам ничего не надо. Здесь у нас в Стране Басков, чтобы любить Бога, надо быть патриотом, а чтобы быть патриотом, надо любить Бога».

Рьяными последователями и главными пропагандистами его националистического мировоззрения стали баскские священники. Без всякого стеснения они утверждали, будто Адам и Ева были басками, а рай земной, куда их поместил Создатель, находился на территории Страны Басков, чей язык происходит от Ноя, оставленного в живых после Всемирного потопа. Каждый раз не преминули и подчеркнуть, что основное ядро монахов-миссионеров, отправившихся в Новый Свет обращать аборигенов в христианство, состояло из басков, а основателем Ордена иезуитов, занимавшегося миссионерством повсюду в мире, был тоже баск Игнатий Лойола. Во второй половине XX века они уже умалчивали о том, что монах из Ордена капуцинов Эустакио Мендзибаль первым возглавил военный аппарат террористической организации ЭТА, где особой жестокостью к жертвам ее террора отличался его собрат по Ордену Фернандо Арбуруа.

Во время гражданской войны 1936–1939 годов большинство басков поддерживало республиканское правительство в Мадриде: оно предоставило их провинции статус автономии внутри испанского государства. В свою очередь, Франко в долгу не остался и обрушил на них кровавые репрессии. Как следствие и этих преследований появилась в конце 60-х та самая подпольная военная организация националистов Эускади та Аскатасуна (ЭТА). Костяк ее, кстати говоря, опирался на духовенство в немалой степени: инициаторами создания были семинаристы и монахи, они же разрабатывали в монастыре Аранзазу первые «акты возмездия». Именно там за высокими заборами среди них вынашивалась идеологическая платформа терроризма и на одном из «постоянных собраний» в 1968 году возникло и ядро самой ЭТА.

В Стране Басков монастыри традиционно служили цитаделями сепаратизма. Почему националистическая идеология ЭТА, окрашенная поначалу в тона левого радикализма, пыталась подменить собой религию и Бога в сознании басков? Надо было найти иммунитет для исполнителей террористических актов, предохранить их от чувства вины и моральной ответственности за убийства. Вместо гражданских свобод этнический радикализм экстремистского толка взял на вооружение «священную агрессивность».

Идеологическая доктрина Баскской националистической партии была насквозь пропитана национализмом, католицизмом, расизмом и ксенофобией. Ныне партия вынуждена лавировать между сепаратизмом и автономией. В Стране Басков до сих пор остается и довольно серьезная оппозиция сепаратизму, которая служит объектом постоянных угроз со стороны террористов ЭТА.

Когда сравнивают баскский сепаратизм экстремистов с нацизмом гитлеровской Германии, то обычно приводят в качестве примеров наиболее драматические террористические акты. Общая же суть в том, что в обоих случаях все начиналось с дискриминации по этническим признакам, с увольнений и лишений прав на предпринимательскую деятельности лиц, не отвечающих «расовым критериям». В Стране Басков тоже одно время увольняли преподавателей в школах и университетах, которые выступали против сепаратизма, отказывали многим предпринимателям небаскского происхождения в продлении лицензий. Как и при нацистах в Германии, идеологические репрессии и «расовые чистки» не придавались широкой огласке в печати.

«Католическая церковь в Стране Басков тоже насквозь пропитана национализмом, хотя и попадаются среди простых священников люди, не зараженные этой болезнью, – свидетельствует баскский журналист Иньяки Эскерра. – Церковь проповедует национализм, все ее заявления по поводу терроризма изобилуют двусмысленностями, попытками казаться непредвзятой, а если призывает к милосердию и состраданию, то отнюдь не к жертвам террора. Попробуй только указать церкви на ее грехи «по неведению или по упущению» – епископат сразу обрушит на критика обвинения во враждебности к религии вообще и в злостных попытках с нею покончить. Церковь у нас больше католическая, чем христианская. В недрах ее царит дух где-то между инфантильностью и инквизиторством».

Как к этому относятся сами прелаты римско-католической церкви в Испании? Вроде бы должны нести ответственность за положение, сложившееся в одном из своих «филиалов»? На самом деле они активно не вмешиваются, чтобы дать возможность Ватикану делать это по его усмотрению. Римская же курия тоже предпочитает держаться подальше, отделываясь общими декларациями с осуждением терроризма, как такового.

«И дожили мы до такой странной ситуации потому, что общество это было просто дерьмом, – продолжает возмущаться Иньяки Эскерра. – Баскская церковь служила его отражением, представляя собою жалкий мир страха и обмана, личной мести и сведения счетов. Контроль этой церкви над людьми и их мыслями очень жесткий – далеко за пределами Конституции и права. Там весьма немногие смеют жаловаться или выражать свое личное мнение в административных и судебных органах. Католицизм вообще склонен привлекать к себе и традиционно опираться на наиболее консервативные слои общества. Та же церковь поддерживала фашистские режимы и не жалела сил, выступая против левого тоталитаризма, угрожавшего экономическим интересам ее излюбленной паствы».

Глава Испанской епископальной конференции, архиепископ Памплоны Фернандо Себастьян, так формулирует официальную позицию церковных иерархов в отношении баскского терроризма: «Не надо использовать критику в адрес ЭТА для осуждения других проектов. Пока на вопрос о поиске справедливых и взвешенных решений не будет найден наилучший, адекватный и удовлетворяющий всех ответ, останутся и глубинные причины терроризма. Нельзя забывать, что в значительной мере, терроризм происходит от отчаявшегося национализма, переживаемого субъективно как реакция на несправедливость. Мы тогда будем полностью против терроризма, когда станем исполнять заповеди не убий, возлюби Бога прежде всего и ближнего своего как самого себя».

Что это, как не попытка в воду залезть и сутаны не замочить? Послушать иерарха, так интересное дело получается: если Бога не любишь, то ты и не против насилия. То есть кроме христианской морали, все другие либо аморальны, либо их просто нет.

Политика баскских националистов поднята на уровень религиозного вероучения, а то, в свою очередь, приравнено к политике и идеологии мессианства. Понятия греха и вины приобретают националистическую окраску: если ты не стал стопроцентным баском и не помог своей родине быть суверенной, в этом, мол, твоя вина и грех перед Богом. Симбиоз паранойи и комплекса превосходства освобождает от чувства вины за совершенное убийство, учит апеллировать к совести других при отсутствии своей собственной. Не случайно же баскские иерархи активно выступают за облегчение положения террористов ЭТА, оказавшихся за решеткой, требуют перевести их поближе к местам проживания родственников, чтобы тем легче было посещать их в тюрьмах.

Надежды на окончательное разрешение проблемы баскского сепаратизма в ближайшее время путем взаимных уступок представляются весьма шаткими, поскольку опьяненный злобой и ненавистью национализм в данном случае опирается на общие с национал-католицизмом политические и религиозные догмы, не допускающие ни малейшего в них сомнения. Безальтернативное мышление националистов экстремистского толка питается еще и глубокой убежденностью их в том, что только они имеют законное право на национальное и человеческое достоинство.

Среди баскских политиков националистического толка нередко можно встретить бывших священников или недоучившихся семинаристов. Это неизбежно сказывается на их публичных выступлениях – серой, монотонной, миссионерской литании, посредством которой практикующие католики терзают себя покаяниями, выпрашивают у Всевышнего прощение грехов своих. И во многих действиях таких политиков проглядывает действительно «черная дыра» разума: идут на похороны жертвы терроризма ЭТА выразить соболезнование родственникам убитого, чтобы облегчить вину и ответственность убийц.

Религиозно-политическое содержание баскского терроризма отражается точно так же в его мессианском духе и моральном ригоризме, признающих греховность во всех действиях, кроме благословленных Девой Аранзазу, матери Эускерии (Страны Басков), которая якобы берет под свою защиту этаровцев. Характерно, что в ходе проведения терактов члены ЭТА неоднократно использовали священническое одеяние в качестве камуфляжа. Член одной из групп, направлявшихся взрывать мадридскую телефонную станцию, фланировал по близлежащим улицам в такой одежде и с Библией в руке, где был спрятан пистолет. А сколько раз настоящие священники предоставляли бандитам автомашины для перевозки взрывчатки и убежище для отсидки, помогали им после совершения убийств укрываться в Панаме, Венесуэле и Доминиканской Республике. В оперативных делах испанской полиции есть немало материалов, уличающих баскских священников в пособничестве террористам.

Когда агенты полиции осуществляли задержание одного из этаровцев, убившего врача Антонио Кариньяноса, тот в уже безвыходном положении умоляюще крикнул в их сторону: «Не стреляйте, ради Бога! У меня нет оружия и сломана рука». Будто несколько минут назад и не убивал беззащитного человека. В этой игре на жалости и снисхождении к себе в случае ареста – еще одна особенность поведения многих членов террористических формирований ЭТА.

Опытный детектив может подметить нечто характерное даже во внешности этаровцев, которое неизбежно откладывается их общей болезнью – функциональным расстройством мозга фанатика-убийцы. Когда зараза нетерпимости поселяется глубоко в сознании, вылечить болезнь очень сложно. Один член банды ЭТА в Мадриде, когда его арестовала полиция и поинтересовалась, сколько за ним числится убийств, цинично ответил с усмешкой: «Воющий солдат их не считает».

Внешне такая патология довольно часто выражается в отрешенном взгляде, будто носитель его ничего не хочет видеть. В чертах лица этаровца со стажем просматривается презрение, словно он ненавидит всех окружающих и живет только для того, чтобы их презирать. Обычно лицо у него потное, как и руки. Голос дрожит. От тела постоянно исходит специфический запах пота – оттого что он всячески старается скрыть испытываемый им страх, напустить на себя вид уверенный, беззаботный, ни в чем не сомневающийся. И в выборе своем он действительно не сомневается. Иначе не был бы террористом.

Женщины из этих мафиозных банд отличаются не столько своим тяжелым, ненавидящим взглядом, сколько крайней жестокостью, цинизмом и безжалостностью. У них достаточно хорошая память, но, как любой убийца, они быстро забывают то, что хотят забыть. На суде обычно угрожают судьям расправой и с гордостью говорят о своей принадлежности к ЭТА. Чаще всего они неумны и необщительны.

Случайное ли совпадение или нет, но практически у всех террористов Эускерии отрицательный резус-фактор крови. Сие подается ими как еще одно подтверждение превосходства их расы. Кредо этаровцев: «Пусть о нас говорят! Неважно что, но пусть говорят! За идеал можно не только умирать, но и убивать!» Сокращенное название ЭТА кто-то из испанцев раскрыл как ГББ – глупые, безграмотные болваны…

В Стране Басков времен франкистской диктатуры царила атмосфера циничного глумления, низводящего страдание человека от причиненной ему физической боли к явлению обыденному. В таком обществе, где фашиствующим экстремистам раздолье, баскские священники ни разу не возвысили своего голоса против насилия со стороны государственного терроризма мадридских властей. Лишь после появления на сцене террористов ЭТА они стали периодически призывать к примирению, просить от родственников жертв террористических актов простить убийц. Цинизм типичен не только для баскских националистов-экстремистов, но и для самого отвратного, что есть во многих местных клерикалах.

При таком гремучем замесе политика превращается в теологию, гражданское волеизъявление – в один из актов религиозной, по сути, веры в мессианство избранного Богом народа. Если в демократическом обществе верить или не верить в своих политических лидеров, верить или не верить в Рождество и Воскресение – дело сугубо личное каждого гражданина, его суверенное право, то в Стране Басков сомнение в непогрешимости идеологов сепаратизма и в добрых намерениях террористов ЭТА длительное время воспринималось как чуть ли не смертный грех, требующий покаяния. Баскские клерикалы любили выставлять демократов в Мадриде и у себя дома в Бильбао носителями нетерпимости, поэтому и призывали проявлять сочувствие к семьям террористов. Те же, кто по их вине оказались в могиле или инвалидами, не должны были мешать процессу примирения.

Читая обращения баскского епископата к террористам, не обнаружишь там апелляции к их католической вере. Священники, и это тоже примечательно, никогда не навещают в тюрьмах заключенных террористов с целью добиться от них покаяния, хотя почти все этаровцы считают себя правоверными католиками. Да и сами главари террористов с раздражением относятся к любым разговорам об этике и морали. Из заключенных-террористов в Ирландии, например, на покаяние решились всего двое, причем оба – протестанты.

«Этаровцы считают себя борцами за святое дело, хотя в действительности это просто банда убийц, – пишет испанский журналист Матиас Антолин, автор книги «Запах страха». – И никакой нет войны за национальную независимость и освобождение от «испанской агрессии». Что есть, так это отбросы баскского общества из фундаменталистов-фанатиков, убийц, лишенных всякого здравомыслия. Единственный путь борьбы с ними – заставить их осознать, что никакой поддержки или симпатии граждан у них нет и не будет. Всем нам надо исходить из того, что этаровцы попадают в тюрьму не за политические преступления, а за убийства. Поэтому никаких особых условий содержания предоставлять им нельзя».

Во Франции, где до последнего времени этаровцы находили для себя убежище, могли пройти годы, прежде чем их снова привлекали к какой-нибудь операции. Тамошние полицейские и обычные граждане вынуждены были повнимательнее присматриваться к «французам испанской наружности и акцента». В результате тесного сотрудничества между спецслужбами Испании и Франции к 2003 году военный аппарат ЭТА, базировавшийся на территории этой страны, фактически был ликвидирован.

И мало кто мог тогда с достаточным основанием предвидеть, что через год последует новый удар террористов, но уже несколько иной масти. Всем казалось, что в конце туннеля наконец-то появился свет. На самом же деле то был не конец туннеля, а свет от фар бешено несущегося навстречу поезда.

* * *

В тот мартовский день 2004 года консьерж Луис Гаррудо вышел из своего дома и, как обычно, направился за газетой в киоск совсем рядом с железнодорожной станцией города Алкала де Энарес. По дороге внимание его привлекли трое мужчин. Они только что вылезли из белого фургона и спешно устремились в сторону станции. Запомнились же ему тем, что у каждого на плече висело по одинаковой спортивной сумке синего цвета, а лица свои они прикрывали белыми кашне, намотанными вокруг шеи, и шерстяными шапочками, хотя в общем-то было достаточно тепло. Консьерж невольно подумал: «Эти ребята, похоже, собираются брать банк». Некоторое время он шел за ними, пока те не исчезли в здании вокзала.

Взяв газету, Луис Гаррудо вернулся на свое рабочее место. Из радиоприемника доносился знакомый голос диктора: «Доброе утро! Сейчас ровно семь утра, четверг одиннадцатого марта. Судя по прогнозам, надвигаются ливневые дожди. До выборов осталось три дня, чрез сорок восемь часов завершается предвыборная кампания. В воскресенье нам предстоит голосовать и, возможно, под дождем. Такое впечатление, что никто не в состоянии предсказать исход голосования…»

Семичасовая электричка уже в пути. В 7.39 она должна подойти к мадридскому вокзалу Аточа. За нею с интервалом в пять минут следовали еще три состава. Заняв свое обычное место у подъезда дома, Луис Гаррудо посматривал в сторону белого фургона. Ему невдомек, конечно, что две недели назад эта автомашина была угнана, а цель тех, кто вышел из нее, не ограбление банка.

Взрывы прогремели в четырех электричках почти одновременно. Взрывчаткой разворотило вагоны, многие тела пассажиров взрывной волной отбросило на десятки метров от железнодорожного полотна. Услышав об этом по радио, консьерж сразу позвонил в полицию, сообщив о белом фургоне и подозрительных личностях с синими спортивными сумками. Вскоре подъехали полицейские и отбуксировали машину для досмотра, поскольку та находилась еще и в розыске.

В час дня премьер Аснар сделал несколько телефонных звонков главным редакторам наиболее влиятельных испанских газет и заверил их, что исполнители теракта – баскские террористы ЭТА. В восемь вечера он снова позвонил им и подтвердил сказанное ранее. За этот период министр внутренних дел дважды собирал журналистов на пресс-конференции, выдвигая в качестве главной именно версию баскского терроризма, хотя к тому времени ЭТА через своих посредников заявила о том, что не несет никакой ответственности за массовые убийства в Мадриде. «Мы в это не верим», – утверждал министр внутренних дел. Стараясь не отставать от своего начальства, министр иностранных дел уже разослала во все свои посольства указание разъяснять иностранным правительствам, что автором террористического акта была именно и исключительно ЭТА. По просьбе испанского правительства было созвано заседание Совета Безопасности ООН, а члены его, мягко говоря, введены в заблуждение.

К вечеру следующего дня на улицы Мадрида вышли более миллиона человек выразить свой протест. Несколько часов огромное скопление людей стояло под проливным дождем, не двигаясь с места. И лишь когда к демонстрантам присоединился премьер Аснар, увидевшие его начали кричать: «Кто это был? Скажи правду!» По всей стране люди задавали тот же самый вопрос, требуя от властей прямого ответа.

Может быть, премьера Аснара плохо информировали его силовые структуры? Рассекреченные впоследствии документы, имеющие к этому отношение, не дают оснований для такого предположения: полиция работала, не жалея сил и времени. В ходе досмотра того самого белого фургона были обнаружены остатки взрывчатки, детонаторы и аудиозапись священных текстов на арабском языке. Взрывчатка полностью совпала с той, что была найдена в не взорвавшейся по чистой случайности сумке, которую полицейские поначалу приняли за одну из личных вещей пострадавших. Там же лежал выполнявший роль взрывного механизма мобильный телефон, по следам которого сразу повели следствие. И при всем при этом премьер и министр внутренних дел продолжали публично называть баскский след главным направлением розыска. Другими словами, просто сознательно тянули время.

Лишь через день после всеобщих выборов, на которых Народная партия Аснара потерпела поражение, начали всерьез говорить об исламском терроризме. К тому моменту полиция арестовала нескольких лиц, подозреваемых в подготовке и совершении теракта. Все они были связаны с бандой марокканских боевиков-ваххабитов, сформированной в пакистанском Пешаваре и примыкавшей к сети террористического синдиката «Аль-Каида», на средства которого прошли специальное обучение взрывному делу в лагере под Джалалабадом. Впоследствии они осели в Испании и проживали там легально, имея выданные властями виды на жительство. Все, за исключением одного – бывшего астурийского горняка, испанца-иуды, продавшего террористам взрывчатку за тридцать килограммов наркотика.

В ходе дальнейшего розыска агенты полиции застали врасплох целую ячейку террористов из семи человек. Те предпочли не сдаваться и взорвали себя. Один из них успел позвонить домой и сказать жене: «Наконец-то я буду с Аллахом. Но я умру, убивая».

Первым за решеткой оказался Джамаль Зугам, координатор подготовки террористической операции. Следователям он заявил: «Никого не признаю надо мною, кроме Аллаха». Еще в августе 2001 года французская прокуратура сообщала своим мадридским коллегам об этом моджахеде. Тогда за ним было установлено наблюдение по месту жительства и работы в Испании, где он находился уже около десяти лет, владел магазином и телефонным переговорным пунктом. Имелись данные о его контактах с ячейкой ваххабитов в Испании, возглавляемой сирийцем Абу Дабдахом, задержанным в ходе следствия по делу 11 сентября 2001 года в Вашингтоне и Нью-Йорке. (Известно было, что люди Дабдаха участвовали в вылазках террористов в Чечне и Дагестане.) Из-за недостаточности улик самого Зугама в то время освободили, но наблюдение за ним продолжалось. Вел он себя не совсем типично для праведного мусульманина, редко ходил в мечеть, часто выпивал, охотно общался с испанцами, располагал их к себе. Собственно, так и рекомендуется вести себя террористу «Аль-Каиды» в одном из ее наставлений.

До 11 марта 2004 года у испанских правоохранительных органов складывалось мнение, что исламские террористы прибывают на Пиренейский полуостров отдохнуть, подлечиться и отсидеться, как это делают преступники со всего мира. Здесь они рассчитывают на помощь своих единоверцев из мусульманской общины, часть мечетей которой финансируется саудовскими ваххабитами через отделения их благотворительных фондов в Англии, Италии, Германии, Франции, Дании, Норвегии и Марокко.

За несколько лет, предшествовавших теракту в Мадриде, местные органы безопасности задержали более сотни лиц, подозреваемых в связях с ячейками «Аль-Каиды». Результаты работы по ним сообщались иностранным спецслужбам. Из-за отсутствия же прямых доказательств их преступной деятельности большинство было освобождено. Хотя время от времени за ними велось наблюдение, несколько десятков таких людей вообще исчезли с концами. Не установишь же за каждым круглосуточную слежку: необходимых сил и средств в полиции, гражданской гвардии и Национальном центре разведки просто нет.

Уже после трагедии 11 марта выявлено было около трехсот потенциально опасных субъектов из числа исламских фундаменталистов. Выдворение подобных лиц из Испании обычно практиковалось только в случаях, когда имелись данные о причастности их к торговле наркотиками, фальсификациям документов, махинациям с кредитными карточками, устройству на жительство нелегальных иммигрантов. Для сравнения: на особый учет у себя в стране английская полиция поставила в это же время полторы тысячи моджахедов, участвовавших в боях в Боснии, Афганистане и Чечне.

Кто и как финансировал террористический акт? Банды наркоторговцев в испанских портах на африканском побережье делали отчисления от барышей, полученных на контрабандных поставках наркотиков в Европу. Что касается взрывчатки, на нее обменяли партию гашиша. Выяснилось, что в сделке участвовал испанец, считавшийся в полиции информатором.

Полученные данные свидетельствовали: операция готовилась двумя бандами террористов – «марокканских бойцов» и «Ансар эль-Ислама», возглавляемой иорданцем Абу Муссабом. Планированием и общей координацией занимался египтянин Айман Аль-Завахири, ближайший соратник главаря «Аль-Каиды». Пересеклись эти банды через ее ячейки в Испании, руководимые Абу Дабдахом. Роль исполнителей акции возлагалась на марокканцев…

Ячейки террористов рассредоточены чуть ли не по всем европейским странам, но четкой системы связи между ними не прослеживается. Что их привело в сеть международного террористического синдиката? Ваххабизм, главная религиозная доктрина Саудовской Аравии, а если еще точнее, его более радикальное ответвление салафизм, появившийся в начале 90-х годов среди саудовских улемов, отреагировавших таким образом на вторжение американских войск в святые земли ислама. К ваххабизму примыкают мусульмане-фундаменталисты, которые считают, что мир и согласие на земле воцарятся между народами только после обращения их всех в мусульманскую веру.

Сам ваххабизм возник в конце XIX века. Сформулировал это учение вождь одного из саудовских кланов, адвокат Абдала Ваххаб. Сводилось оно к социальной модели, в которой главенство отдается законам ислама (шариату) и доктрине священной войны (джихаду) против врагов исламской веры и тех вероотступников, что все еще называют себя мусульманами. Поначалу ваххабизм, как учение одной из исламских сект, на Западе мало кто воспринимал всерьез. Ницше в шутку подметил, что для адептов его есть всего лишь два смертных греха: «вера не в ихнего бога и курение, называемое ими позорным видом пьянства». Ваххабиты кочевали по аравийской пустыне и занимались грабежами, а сам Ваххаб был наиболее удачливым разбойником. Отсюда не будет преувеличением считать, что терроризм ваххабитов XXI века вызрел из обычного бандитизма на больших дорогах в пустынях Саудовской Аравии.

В отличие от христианства, чьи теологические концепции менялись в угоду политическим соображениям, изначальные основы ислама никогда не пересматривались. Неприкасаемым осталось и божественное откровение, которое канонизирует «битву на пути Аллаха» и обещает павшим в ходе нее мусульманам рай небесный. В Коране можно найти немало сентенций пророка Магомета, наполненных ненавистью к неверным и одобрением насилия по отношению к ним…

После массового убийства на мадридской железной дороге некоторые местные эксперты по исламу утверждали, что нельзя касаться религиозной подоплеки этого преступления и устраивать через СМИ дискуссии по поводу различных интерпретаций Корана, да и вообще называть терроризм «исламским». Варварство «Аль-Каиды», мол, не имеет ничего общего с исламской цивилизацией.

«Можно» или «нельзя» происходят в данном случае от словоблудия. Вот что действительно нужно в такие моменты, так это называть вещи своими именами. Терроризм «Аль-Каиды» есть побочный продукт ислама, как и Святая Инквизиция – побочный продукт средневекового христианства. Военизированное крыло секты ваххабитов не зря называется в переводе с арабского «основой, базой». Как угодно называй ее террористические акты, от этого не меняется их главная цель – экспансия ислама по всему миру.

Проповедует ли Коран насилие? Теологи ислама считают, будто Аллах предоставляет мусульманам, в случае нападения на них, законное право на самооборону. И это право якобы заложено в основу священной войны против тирании, в защиту религии, которая запрещает убивать мирных жителей, пытать пленных, калечить людей. Данная концепция джихада действительно расходится с тем, что реально делают террористы, считающие себя мусульманами.

Объяснение подобным «неувязкам» могут дать факты истории. Испокон веков в исламе существовало бесчисленное множество различных сект, течений, школ и, стало быть, трактовок изложенных в Коране теологических посылок. Но есть в исламе такое, что время никак не меняло:

стремление обезличить человека, заставить его слепо следовать догме. На эту духовную основу накладывался и чисто человеческий фактор.

В свое время полковник английской разведки Лоуренс (он же Лоуренс Аравийский) предложил такое свое наблюдение: бедуины, в отличие от католиков и протестантов, не ищут Бога внутри них самих, а считают себя стоящими внутри Бога и, к тому же, не видят для себя ничего ценного в мире земном. «Эти неисправимые дети идеи безразличны к разнообразию колоритов, – писал полковник в своей книге «Семь столпов мудрости». – Тело и дух, в их восприятии, постоянно враждуют между собой. Странный у них ум и мрачный, полный склонности к депрессии и экзальтации, не соблюдающий никаких норм. Среди адептов разных религий они не имеют себе равных по своей пламенной и плодоносной вере».

Ислам в переводе с арабского означает полное подчинение человека Аллаху и только ему одному. «Нет Бога кроме Аллаха, а Магомет – пророк Его». Этим пророком якобы и составлен Коран на основе переданных ему через архангела Гавриила божественных откровений. Одно из этих откровений говорит о том, что души героев, жертвующих собой во славу Аллаха, поселяются в раю в виде птиц зеленого цвета…

Дискуссия в прессе по поводу того, что говорится в Коране и как следует это понимать, вновь оживилась после взрывов в Мадриде. Политологи пытались проникнуть в сферу теологии, добраться до глубинных мотивов джихада. Наименее предвзятые из них прямо признавали: призывы к насилию можно обнаружить не только в Коране, но и в обоих заветах – Ветхом и Новом с их видением угнетающих душу сцен Апокалипсиса. Не отсюда ли, спрашивали они, проистекали религиозные войны на Западе и на Востоке, бесконечные политические конфликты с четко выраженным религиозным оттенком? Гражданскую войну в Испании предлагалось рассматривать в качестве одного из примеров.

Затрагивался и такой вопрос: чем являлся исламизм всего лишь три-четыре десятилетия назад? Признавалось, что в эпоху национально-освободительных движений то было явлением отнюдь не главного порядка. Наиболее видные арабские лидеры Нассер и Бен Белла пытались осуществить на практике политическую модель светского характера. Ваххабизм с его судом шариата в Саудовской Аравии или воинствующая доктрина тайного общества Братьев-мусульман не пользовались массовой поддержкой. Никто не мог тогда и предвидеть: открытие богатейших нефтяных месторождений приведет к тому, что Саудовская Аравия с ее теократической феодальной династией окажется способной ставить экономические условия западным державам и с помощью нефтедолларов завоевать многочисленных сторонников для своего исламского фундаментализма. Кто решался предсказывать, что национально-освободительные революции в арабских странах захлебнутся в мощных потоках государственной бюрократии, коррупции, социального неравенства? В мечетях того времени стал все больше преобладать дух разочарования и отчаяния, порождавший благодатную почву для религиозного экстремизма. Весь свой гнев ваххабиты обрушили на агрессивное израильское государство и его западных союзников…

Каждый раз любознательный человек невольно задает себе вопрос, откуда у ваххабитов берутся деньги на ведение военных операций, на подготовку и проведение террористических актов чуть ли не по всему миру. Происхождение большей части средств помечено Саудовской Аравией, главным мировым производителем нефти. Тем не менее до налета «исламикадзе» на Нью-Йорк и Вашингтон Белый дом не предпринимал никаких серьезных попыток хотя бы поинтересоваться у саудовских властей, почему из их королевства, где вроде бы все схвачено тайной полицией, идут финансовые потоки фундаменталистам во всем мире, а от них террористам. Как так может получаться при том, что все благотворительные фонды, перечисляющие им миллионы и миллионы долларов, созданы правящим режимом и находятся под его контролем?

В 90-е годы американская разведка была осведомлена о финансировании духовными властями Саудовской Аравии джихада, но мешать этому не решалась, хотя жертвами все чаще оказывались американские граждане за границей. Наводить тень на самого богатого союзника США на Ближнем Востоке Белый дом не осмеливался. Свою паскудную роль играли и шкурные интересы вашингтонской политической элиты, щедро одариваемой саудовцами, не говоря уже об их инвестициях (600 миллиардов долларов) в американскую экономику. Центральному разведывательному управлению было запрещено вести агентурную работу с саудовскими источниками при получении информации об исламских фундаменталистах. И это в то время, когда патронируемая властями Саудовской Аравии в лице верховного муфтия Всемирная исламская лига не жалела денег на боснийских, алжирских, кашмирских и чеченских террористов.

Один из докладов американской разведки, оценивавших тогда деятельность исламских благотворительных фондов, называл около полсотни организаций, треть из которых была связана с бандами террористов, прошедших подготовку в лагерях на территории Афганистана, где саудовский режим поддерживал талибан. Отмечалось в докладе и о том, что отделение Всемирной исламской лиги в Пакистане финансировало снабжение оружием моджахедов в Таджикистане и боевиков в Чечне. При этом лига использовала офисы посольств Саудовской Аравии за границей…

В конце девяностых годов все тот же египетский врач Айман Аль-Завахири провозгласил создание «Всемирного фронта джихада против иудеев и христиан». Религия, посчитал он, сплачивает лучше всего, посему должна служить политическим средством интеграции мусульман. Надеялся и на то, что ваххабитское толкование Корана позволит оправдывать теракты шахидов и выставлять их высшим проявлением самопожертвования на пути Аллаха.

Изучая всеобщую историю преступлений и наказаний, можно увидеть: Ближний Восток служил не только колыбелью иудаизма, ислама и христианства, но и плацдармом постоянных кровавых конфликтов на религиозной почве. Там же впервые появился на свет терроризм самоубийц. К такому методу прибегали иудейские экстремистские секты в отношении римских легионеров-оккупантов их земель.

Позднее тот же modus operandi взяла на вооружение мусульманская секта асесинов на территории, занимаемой сегодня Сирией и Ираном.

Разумеется, не все религиозные фанатики становились террористами, но все террористы без исключения были одержимы своей религией или политической идеологией. Они даже чувствовали себя комфортнее, когда секты, тайные общества или политические партии манипулировали ими и полностью завладевали их сознанием, помогая ему проходить через сменяющие друг друга периоды экзальтации, депрессии и того, что можно назвать нормальным состоянием.

Террористами не рождались. Ими становились под воздействием общества, семьи, школы, культуры. И всегда очень важным, если не ключевым, фактором служил религиозный или политический фундаментализм, накладывавшийся на склонность индивида к насилию. Этакий расизм, облаченный в религиозную форму, который делит все человечество на мусульман и немусульман, как в свое время делили на арийцев и неарийцев…

После 11 марта в испанских газетах заговорили о призраке, который бродит по Европе, призраке джихада. Общество настраивалось на то, что «священная война» объявлена исламистами всему Западу, а потому противостояние ей должно стать главным политическим приоритетом правительств. Собственно, именно на такую реакцию и рассчитывала «Аль-Каида». Гражданам Западной Европы оставалось только спровоцировать самих себя на новые «крестовые походы» и таким образом дать террористам в руки оправдание их джихаду. Панисламистам-радикалам выгодно было, чтобы все так и воспринималось. Подобная постановка проблемы служила моджахедам гораздо более эффективным политическим подспорьем, нежели социалистические и национально-освободительные идеологии недавнего прошлого, которые привлекли только ограниченные слои населения арабских стран и таким образом оказались нежизнеспособными.

Трудно не заметить и общее удручающее положение в сегодняшнем арабском мире. Если в первые века второго тысячелетия арабская цивилизация достигла бесспорных высот в развитии культуры, то к началу третьего на этом месте образовались зияющие пустоты. В музейных и библиотечных архивах продолжают покрываться пылью миллионы томов на арабском, греческом и латинском языках. По оценкам ООН, неграмотность в арабских странах среди женщин достигает пятидесяти процентов. Там же переводится книг с иностранных языков в три раза меньше, чем в одной только Греции. В арабском мире культуры и науки не происходит ничего действительно интересного. Наиболее одаренные предпочитают проявлять свои способности на Западе. От Марокко до Ирана можно на пальцах считать сколько-нибудь авторитетные в международном плане научно-исследовательские центры, а если таковые имеются, то они обязательно ориентированы прежде всего на военные цели. Арабский язык так и не создал своего собственного научно-технического аппарата, практически вытеснен английским. Попытки совместить консерватизм исламской религии с производством и развитием науки провалились.

Следя за дискуссией в испанском обществе по поводу исламского терроризма, мне приходилось вычленять из нее некоторые общие знаменатели. На мой взгляд, они сводятся к трем главным тезисам.

Первый. Благоприятные предпосылки для эффективной борьбы с терроризмом будут созданы, когда государственные деятели, вместо того чтобы угрожать другим странам, станут использовать все средства для утверждения подлинной демократии у себя дома и духа сотрудничества между народами, прежде всего в области отношений между национальными культурами. Сначала нужно установить социальную справедливость и главной духовной ценностью сделать культуру, а политикам общие интересы поставить выше конъюнктурных.

Второй. Борьбу с терроризмом нужно вести там, откуда он черпает ресурсы, – в международной банковской системе. Террористы – это бандиты и убийцы, к ним соответственно нужно и относиться. Речь здесь идет совсем не о конфликте ислама с Западом. Питательная среда терроризма – нищета, социально-экономическая отсталость и вызываемое ими отчаяние в широких слоях населения арабских стран. В кино и по телевидению мусульманам показывают обыденную жизнь на Западе. Это вызывает у них раздражение, зависть и злость, ибо такая жизнь им даже не снится.

Третий. Религия и расизм органично сплетаются в единое целое. Случай с исламом не уникален. Просто сегодня эта религия вышла на передний план, поскольку ею прикрываются террористы, по-своему интерпретируя Коран. Точно так же имел место в мировой истории и католический терроризм…

Журналист Перес Ройо чуть отошел от темы дискуссии и высказал свое мнение о том, как реагировали на террористический акт испанские власти сразу после взрывов на мадридской железной дороге. «Вероятно, нет лучшего индикатора состояния демократической системы государства, чем реагирование ее на обман, – отметил он. – Никто не спорит, обман вообще не может быть вырван с корнем из любой политической системы, как бы демократично она ни выстраивалась. Демократию определяет форма, в которой политическая система реагирует на обман, теряя или не теряя при этом доверие граждан к власти. У нас, испанцев, есть все основания для серьезного беспокойства по поводу состояния здоровья нашей политической системы. Такое беспокойство должна вызывать ее неспособность реагировать на обман со стороны высших должностных лиц. Наша политическая система не смогла заставить премьера Аснара сказать людям правду».