Часть I

(Анданте)

Чуть меньше тысячи лет назад христиане пользовались разными календарями и не было в них даже намека на летоисчисление от Рождества Христова, на начало «нашей эры». Неопределенность в отсчете времени и привела уже в наши дни к возникновению гипотезы о том, что античная эпоха не так уж далека от нас, как принято думать.

Так вот, если все же брать за основу ныне принятую хронологию, то весной 399 года до нашей эры в Афинах состоялся суд над Сократом. Трое граждан (политик, поэт и оратор) обвиняли философа в подрыве государственных устоев, пособничестве поражению республики в Пелопоннесской войне, недостаточном почитании богов и порче нравов молодежи. Обвинения довольно серьезные, чтобы ожидать от судей смертного приговора.

Семидесятилетний мудрец спокойно выслушал все поставленное ему в вину. Предложение тут же в присутствии судей отречься от своих взглядов категорически отверг. Друзья, жена и трое сыновей тщетно пытались уговорить его пойти на уступки. И когда ему дали возможность сказать свое последнее слово, он уверенно произнес:

– Афиняне! Я вас ценю и люблю, но подчиняюсь небесным правителям больше, чем вам. Пока во мне высекается искра мысли и теплится жизнь, ни за что не откажусь от своих убеждений и твердо буду их отстаивать. Оставьте меня, если не на свободе, то при моих взглядах. Ничего другого делать я не намерен, пусть даже мне грозит смерть.

Не кажется ли вам, что справедливо было бы уважать не все мнения, а мнения людей достойных, способных глубоко мыслить и не особо обеспокоенных тем, как воспримет их большинство? Да, действительно, мой образ жизни разительно отличается от общепринятого. Я не занимаюсь ремеслом или торговлей, не участвую в дискуссиях на официальных собраниях и вообще в политической деятельности. Но я так же заинтересован в улучшении благополучия моих сограждан и считаю своей задачей просто доводить до них мою главную мысль: прежде чем что-то делать, следовало бы подумать, как самим стать более совершенными умом и душою. Свою же вину я вижу лишь в том, что некоторые юноши в беседах прибегают к моему методу и таким образом невольно указывают на невежество отдельных авторитетных граждан. Однако это не есть мое сознательное намерение…

Среди судей раздался ропот возмущения. Набрался же наглости дерзкий старик вести себя столь вызывающе, когда только что Афинское государство вынужденно пошло на унизительные уступки персам и спартанцам. Кто как не он приносит афинянам все напасти!

– Если вы меня приговорите к смерти, – невозмутимо продолжал Сократ, – то, хоть и смешно говорить об этом, дадите мне возможность жить. В вашем возбужденном состоянии вы, конечно, приговорите меня к смерти, а всю оставшуюся у вас жизнь, не выходя из этого состояния, так и проведете во сне.

Философ не ошибся: из пятисот судей чуть более половины признали его виновным. Приговоренного отвели в тюремную камеру, где он спокойно взял из рук палача чашу с ядом, выпил содержимое залпом, рухнул на каменный пол и испустил дух.

Афинские граждане верили тогда в целую плеяду богов, каждый из которых считался покровителем чего-либо – любви, войны, урожая, моря. Перед началом рискованного дела воздавали кому-нибудь из них почести в культовом храме или перед домашним алтарем. Частенько приносили богам в жертву животных. В честь Афродиты, например, убивали козу, в честь Афины – корову. При этом понимали так: боги, как и люди, тоже смертны, но в отличие от земных обитателей, всемогущи и всеведущи, знают, что такое справедливость, и потому наказывают за преступление, но могут и несколько запоздать, наказав преступника не в мире земном, а в потустороннем.

Любили ли боги людей? Афиняне об этом не ведали, однако всегда надеялись на их расположение к себе, от чего и зависела судьба человека. Идея бога вечного, бессмертного им казалась абсурдной, хотя Зевс был очень к этому близок. В их представлении боги обитали на Олимпе и все у них было как у людей – ссорились, влюблялись, рождали на свет новые божества, но уже рангом пониже.

В ту пору Афинское государство насчитывало около четверти миллиона граждан и порядка шестидесяти тысяч рабов. Особые почести воздавались воинам, умевшим одним ударом меча отрубить у неприятеля голову. Воинская доблесть состояла в том, чтобы безжалостно расправляться с врагами государства. Жены полностью подчинялись своим мужьям, собственности и денег иметь не могли. В тринадцать лет девушек выдавали замуж – по отцовскому выбору и обычно против их воли. На судебных разбирательствах выслушивались стороны обвинения и защиты, после чего судьи решали, кто виновен, простым большинством голосов. Два-три раза в месяц на одном из афинских холмов собирались все граждане мужского пола и поднятием руки голосовали за или против какого-нибудь важного государственного решения: мнение большинства приравнивалось к истине. Все это считалось нормой, основанной на здравом смысле.

Устроившись где-нибудь в теньке портала, афиняне любили посидеть, непринужденно поделиться между собою новостями и своими впечатлениями. Сократа знали все. Знали, что к материальным благам он относится равнодушно, не обременяет себя вещами, за свои лекции денег не берет, ходит по улицам босой в протертой одежде. Каждый день его можно было видеть мирно беседовавшим с друзьями, знакомыми и просто прохожими. Многие восхищались его эрудицией, мудростью и одновременно удивлялись, почему он о своей философии так и не написал ни строчки, хотя грамотой владел. С ним можно было всегда поговорить на любую тему, в особенности о смысле жизни. Роста он был небольшого, лысоват, с пышной бородой и лицом, на котором выделялись приплюснутый нос и огромные, пронизывающие своим взглядом из-под густых бровей глаза. За неуклюжую походку его звали «говорящим раком».

Что собою представлял знаменитый сократовский метод? Философ ставил вопросы так, чтобы определить, до какого предела обобщение имеет здравый смысл. Однажды подискутировать с ним решили два местных полководца. Сократ сразу поинтересовался, как они определяют понятие «воинская доблесть». Те удивились столь легкому вопросу и тут же ответили: «Это когда воин готов твердо отразить наступление противника и не отступить ни на шаг». Тогда он напомнил им, что в ходе одного из сражений с персами спартанцы поначалу отступили, дождались, пока ряды неприятеля разомкнутся, а потом обратили его в бегство и разгромили. Воины согласились с его суждением и о том, что доблесть воинская должна также заключаться в осознании отличия добра от зла, а не относиться только к военному искусству. В другой раз кто-то из последователей Платона затеял диспут с Сократом о взаимосвязи богатства и порядочности. Путем постановки наводящих вопросов философ убедительно доказал, что можно быть богатым жуликом и добродетельным бедняком.

Сократовский метод состоял еще и в умении представить себе на мгновение, что несмотря на кажущуюся здравость утверждения, оно может оказаться неверным в конкретном ситуационном контексте, а если обнаруживается хотя бы одно исключение, значит, утверждение неверно вообще и нужно уточнять его до того предела, когда не останется никакой почвы для опровержения. Такой метод философ считал совершеннее интуитивного. По его мнению, действия человека, у которого отсутствует аналитическое мышление, напоминает работу сапожника, когда он совершает свои технические приемы без должной последовательности, по наитию.

Однажды Афины посетил известный оратор из Сицилии и вознамерился убедить Сократа в истинности своих политических взглядов, вызывавших у местных граждан отвращение. Оратор утверждал, например, что нет жизни счастливее, чем у диктатора, который всегда волен поступать так, как ему заблагорассудится по отношению к своим противникам, и одновременно служит объектом почитания огромной массы подданных. Философ выслушал его доводы и в ответ заметил, что счастье все-таки в том, чтобы творить добро, пусть даже многие при этом почитают диктатора.

Прошло не так много времени после смерти Сократа, отношение к нему большинства афинских граждан резко изменилось. С его обвинителями (политиком, поэтом и оратором) расправились прямо на улице. В память о философе поставили бронзовую статую, какую ставили богам, – дабы всегда помнить о том, что придерживаться мнения большинства не есть убедительный аргумент в его пользу, что важно, не сколько людей его опровергают, а насколько обоснованы их опровержения…

Согласно все той же хронологии исторических событий, в Древнем Китае именно тогда жил другой известный сегодня всему миру мыслитель. Он давал советы императорам Поднебесной и часто из-за своего независимого, критического склада ума оказывался в опале или в ссылке. Суть его учения определялась им вкратце так: «Чего себе не желаешь, не делай и другим». По мнению этого философа, человечность человека основывается на таких его качествах, как милосердие, чувство собственного достоинства и личная ответственность за свои дела. Без них все в жизни утрачивает смысл, даже музыка, и только с их помощью можно найти в себе душевный покой. Всякие звания, официальные награды, привилегии не волновали мудреца, и он откровенно ими пренебрегал. Учение его раздражало правителей: они приказывали сжигать его книги, заживо погребали последователей. Это уже после смерти философа императоры стали использовать учение его в целях укрепления своей власти. В частности, принцип построения отношений между людьми, основанный на иерархии подчинения «младших» своим начальникам, «старшим», которые должны быть также и учителями, почитаемыми как отцы детьми. Звали этого мыслителя Конфуций.

Не минуло и сотни лет после смерти Сократа и Конфуция, как в Элладе появился еще один философ, чьи наблюдения о жизни сразу привлекли к себе всеобщее внимание. Он был автором множества трактатов о любви, музыке, архитектуре, справедливости, нравах, психологии. Чем выделялся на фоне других древнегреческих мыслителей? За сердцевину своего учения он взял принцип наслаждения дарами земного бытия. Звали его Эпикуром.

«Наслаждение есть принципиальная основа счастливой жизни, – писал Эпикур, подводя итоги своих размышлений о том, как нужно жить, чтобы испытывать от этого удовольствие. – Те, кто говорит, будто у них не наступил еще или уже прошел момент возникновения активного интереса к жизни, ничем не отличаются от тех, кто говорит, что у них еще не наступил или уже безвозвратно прошел момент, когда можно почувствовать себя счастливым».

В пантеоне мыслителей Древней Греции никто не признавал со столь искренней прямотой своего интереса к чувственным удовольствиям, как это делал Эпикур. При содействии состоятельных граждан ему удалось создать в Афинах свой просветительский центр, куда люди приходили обсудить, как следует жить мирно и счастливо, получая от этого истинное удовлетворение. Его экспериментом заинтересовались в Сирии, Иудее, Египте, Италии, Галлии. Последователей его учения стали называть эпикурейцами.

В понимании Эпикура, задача любой философии состоит в том, чтобы помочь человеку избавиться от ошибочных представлений о счастье. Что для этого нужно? Перестать мгновенно следовать своим первым импульсам, не задумываясь, разумны они или нет. При этом можно использовать интерактивный метод Сократа, дабы уяснить подлинное значение возникших в его бытность этических критериев и таким образом поставить правильный диагноз своему неблагополучию.

Эпикуровская концепция наслаждения жизнью избавлена от разных мудрствований, доступна для понимания всеми, кто к этому стремится. Например, нет никакой необходимости иметь роскошный загородный особняк. Питаться нужно умеренно, потреблять пищу натуральную, богатую витаминами. Человеку со скромным достатком доставлять истинное удовольствие могут совсем не дорогостоящие вещи и в первую очередь – дружеские отношения с близкими ему людьми. Это Эпикур считал настолько первостепенным, что даже рекомендовал воздерживаться от вкушения пищи в одиночестве. В доме философа всегда царила атмосфера дружеская, раскованная, полная взаимопонимания. Высоко ценя такие фундаментальные потребности, он был глубоко убежден: несколько настоящих друзей могут дать человеку любовь и уважение, которые бессильны дать даже деньги.

После дружбы Эпикур больше всего ценил свободу. Свободу в смысле не быть вынужденным работать на кого-то, к кому испытываешь антипатию, или удовлетворять чьи-то унижающие твое достоинство капризы. Важно также не зависеть полностью от политики и рутины обыденной жизни. Поэтому он предлагал вести независимый от сильных мира сего образ жизни в кругу своих единомышленников. С этой целью вместе с друзьями приобрел садовый участок, где не только выращивались необходимые для жизни фрукты и овощи: отделившись от меркантильной атмосферы города, люди воспринимали себя в категориях исключительно духовных ценностей и безденежье их нисколько не волновало.

Еще одно условие для счастливой жизни – возможность свободно говорить то, что думаешь. В коммуне Эпикура поддерживалась любая инициатива, способствовавшая свободомыслию, а сам он всячески поощрял диспуты по вопросам политики, этики, искусства и даже мистики. Многие занимались литературным творчеством. Учитель призывал ни в коем случае не страшиться смерти своей, ибо речь идет о состоянии, которое никто не может испытать, равно как и состояние своего появления на свет. Стоит ли действительно переживать по поводу того, чего никогда не испытаешь?

Да и в чем ценность денег, власти, славы, если у тебя нет друзей и личной свободы. Наслаждение дарами жизни не зависит напрямую от изобилия вещей далеко не первой необходимости. Можно уже радоваться тому, что у тебя все нормально со здоровьем и ничего не болит. «Время от времени спрашивай себя, что с тобой произойдет, когда исполнится какое-то твое желание или, наоборот, не исполнится, – советовал Эпикур. – Может быть, ты сможешь хорошо проводить свободное время и без чего-то дорогостоящего, но с друзьями рядом с тобою?»

Живи сегодня Эпикур, можно было спросить у него: если предметы роскоши не могут принести нам полного удовлетворения, то почему мы упорно стремимся их приобрести? Наверное, он бы на это ответил так: в силу слабого понимания нами подлинных потребностей, которое только обостряется под влиянием окружающего нас сумасбродства. И ведь действительно, за более чем два тысячелетия после него, несмотря на заметный рост материального благосостояния миллионов и миллионов людей, вряд ли стало больше среди них по-настоящему довольных своею жизнью и счастливых. Не это ли свидетельство того, что учение Эпикура бессмертно?

Любопытно, что до сих пор теологи не в состоянии дать более менее вразумительный ответ на вопрос, поставленный им за два столетия до нашей эры: «Если бог, олицетворяющий добро, хочет, но не может помешать злу, тогда он не всемогущ и это свидетельство того, что он не бог. Если он может, но не хочет, тогда он просто мерзавец, а это противоречит его божественному статусу. Если не может и не хочет, тогда он еще и беспомощный мерзавец. Если же хочет и может, то почему не мешает злу?»

Вот кто действительно научился, в том числе и с помощью греков, преодолевать горькие разочарования, так это римляне. Не нравилось им страдать от зимней холодины – придумали подземную систему отопления. Не хотелось ходить по грязи – сделали каменные мостовые. Не хватало воды для бань – возвели акведуки. И редко когда испытывали нужду жаловаться на жизнь, даже если она казалась невыносимой. Можно выдвинуть в качестве объяснения гипотезу: не служило ли им при этом подспорьем … язычество?

Помимо официально утвержденных богов, в каждой римской семье имелись и свои собственные. У каждого римлянина был личный небесный покровитель, чье изображение он также ставил внутри небольшого домашнего алтаря среди статуэток Аполлона, Януса, Фортуны, Дианы или носил в виде талисмана на шее. Когда невеста приходила жить в дом жениха, от культа божества своих родителей она освобождалась. В домашних религиозных ритуалах участвовала вся семья, включая рабов. Домашних богов даже оберегали больше, чем официальных. После возведения христианства в ранг государственной религии прежние боги еще длительное время оставались, но за отправление им культа стали уже сурово наказывать.

Еще до крещения в христианство однажды в дом опального философа Сенеки неподалеку от Рима явился центурион и известил его об императорском указе-приговоре. Возглавлявший тогда империю Нерон подозревал Сенеку в соучастии в заговоре; по тому же подозрению кесарь уже разделался со многими сенаторами и военачальниками, бросив их в пасть львам, убил свою жену, мать и брата, а ко всему решил еще извести со света своего бывшего учителя. Философ стоически отнесся к указу, требовавшему от него немедленно покончить жизнь самоубийством, и, подобно Сократу, выпил чашу с ядом до дна.

Подлинной мудростью Сенека считал умение человека реагировать на происходящее, не обостряя при этом и без того конфликтные ситуации, заглушая в себе приступы гнева, тоски, фарисейства и паранойи. В его трактатах красной нитью проходила мысль о том, что люди переносят легче те разочарования, которых можно ожидать и понять, а потому философия должна помогать им приспосабливаться к реальной действительности, дабы облегчить груз тяжелых переживаний по поводу невозможности изменить ее к лучшему. Гнев он признавал следствием плохого понимания реальности, превратных оценок истинной природы человеческой. По его мнению, богатство, роскошь, привилегии не успокаивают и лишь взвинчивают и без того натянутые нервы.

На римских монетах тогда можно было видеть силуэт облаченной в тунику красивой, загадочно улыбающейся женщины. В левой руке она держала чашу изобилия, правой – прикасалась к рычагу корабельного руля. То была Фортуна, наследница Юпитера. Поначалу ее считали богиней плодородия, каждый год 25 мая устраивали в ее честь празднества. Постепенно все больше начали связывать с ней материальный достаток, удачу в любви и здоровье. Богиня раздавала блага, но в самый неожиданный момент могла и лишить их.

Учитывая легкую ранимость людей именно от неожиданных для них превратностей судьбы, Сенека предложил всегда иметь в виду возможность худшего исхода, предвосхищать любой поворот событий. Из современников философа кто мог предсказать, что в 64 году нашей эры пожар уничтожит весь Рим, а спустя два года извержением вулкана на Везувии будет стерта с лица земли Помпея? «Фортуна никому ничего не дает в вечную собственность, – напоминал философ-стоик. – Ничего нет стабильного ни в личной, ни в общественной жизни. Судьба человека изменчива, как и судьба целых народов. Построенное благодаря длительным усилиям и труду многих поколений может обратиться в прах за один только день. Мгновения достаточно, чтобы разрушилась целая империя. Все созданное смертными обречено умереть. Рожденный смертным порождает смертных».

Чувство справедливости вызвано нашей неспособностью объяснить свою судьбу посредством моральных критериев. Никто не вправе проклинать нас или благословлять, ибо не все происходящее с нами случается по нашей только вине. Богиня же Фортуна не может быть моральным судьей, так как действует слепо, не давая своим жертвам моральной оценки и не одаривая других за какие-то хорошие качества. Так полагал Сенека.

Незадолго до своей смерти он пришел к выводу: «Нужно ли вообще жаловаться на что-то? Не стоит, пусть даже вся жизнь наша достойна жалости».

* * *

В самом начале второго тысячелетия нашей эры население Западной Европы составляло порядка сорока шести миллионов человек. При появлении на свет один из каждых двух младенцев не выживал. Средняя продолжительность жизни – сорок пять лет у мужчин, сорок у женщин. Ростом все были где-то сантиметров на десять ниже, чем спустя еще тысячу лет.

Своими размерами города Средневековья равнялись одному району нынешнего мегаполиса. Ручейки улочек сплетались между собой в немыслимые узоры и были подчас настолько узкими, что пешеход мог разойтись со всадником, только тесно прижавшись к стене. Зимой улицы помогали укрываться от пронизывающего ветра, летом от лучей палящего солнца. Жилища до того крохотные, что спальня обычно общая для всей семьи, на одном ложе размещались сразу несколько человек, в холодное время года согреваясь друг о друга телами. Вместе на одной кровати могли спать и совершенно незнакомые люди в больницах или на постоялых дворах. Дабы в комнаты попадал солнечный свет без насекомых, окна завешивали прозрачной тканью или кружевами. Стекла считались роскошью: их вставляли только в богатых домах и церквях. По ночам окна закрывали ставнями, а кварталы зажиточных граждан – воротами на замок.

Еще и солнце не заходило за горизонт, как на города уже спускалась кромешная тьма. На улицах разбросаны скопившиеся за день отходы, в воздухе смрад и насекомые твари, собаки и куры доедали объедки. Только проливной дождь смывал все вместе с мочой и фекалиями. При такой санитарии одна вспышка эпидемии сменяла другую, оставляя после себя горы трупов. Чтобы хоть как-то отвести напасти, изготовляли из воска больную часть тела и ставили эту свечку перед изображением какого-нибудь святого. Этот ритуал успокаивал, но не надолго.

Интеллектуальная жизнь проходила преимущественно в монастырях, где книги не только хранили, но и читали, а переписчики за свои труды получали даже отпущение грехов. Помимо богословия, там обучались на курсах «тривиум» – грамматике, риторике, диалектике или на курсах «квадривиум» – арифметике, геометрии, музыке и астрономии. Через каждые три-четыре часа монахи собирались на молитву, даже ночью, поэтому вид у них был постоянно утомленный, страдальческий.

Парадоксальное явление: одной из видных фигур Средневековья стала широко известная своими глубокими познаниями в области медицины, философии, искусства и эзотерических наук женщина – настоятельница монастыря Хильда фон Бинген. В Германии XII века она слыла личностью уникальной, и ученые мужи считали за честь побеседовать с ней на философские или политические темы. Когда же Хильда считала для себя принципиально важным, то осмеливалась спорить даже с церковными иерархами по вопросам их компетенции. В мире, где всем заправлял клир мужского пола, эта женщина дерзнула заговорить, наперекор официальному мнению, о вращении Земли вокруг Солнца. Наиболее досконально она изучила и проверила на практике лечебные свойства растений, а также факторы влияния окружающей природной среды на физическое и умственное состояние человека. Многие ее изыскания очень пригодились позднее фармацевтам.

В ту суровую эпоху фанатического догматизма женщинам в Западной Европе вообще был свойственен активный интерес к поиску эффективных средств лечения с помощью лекарственных трав; их знания и опыт передавались из поколения в поколение. У клира, однако, это вызывало тревогу. Подумать только, возомнили себя врачами, не имея на то диплома! А где они могли его получить, когда под контролем духовной власти находились тогда все учебные заведения, куда женщин не пускали. Растущая популярность врачевательниц привела к тому, что Инквизиция называла их ведьмами и незамедлительно сжигала на костре.

Со временем в монастыри все чаще наведывались «воины святого Петра». Устав душою бить мечом по головам неверных, они решали принять обет монашества и заняться ее спасением. Между собой священники называли таких канальями, отбросами рода человеческого, но публично благословляли их ратные подвиги «к вящей славе Божией». Да и сами иерархи не видели ничего предосудительного, тем более преступного, в том, чтобы убивать людей в наказание за неверие в Иисуса Христа или за верования в другого бога.

С 1095 по 1291 годы состоялось восемь крестовых походов вооруженных паломников под патронатом римской церкви с целью отвоевать у мусульман святые земли иерусалимские. По ходу этих экспедиций папы, короли и феодалы охотно меняли свои политические и духовные планы на чисто грабительские. За конкретный вклад в святое дело иерархи предоставляли участникам походов индульгенции, погибшим – отпущение всех грехов, а некоторым избранным еще и право приобретения в собственность захваченных у мусульман земель.

Началось же все с того, что глава всех католиков Папа Римский Урбан II, размахивая Евангелием, призвал своих собратьев прекратить распри губительные, взять в руки крест и пойти защищать святыни Палестины от мусульман. Воинствующий клич «Такова воля Божия!» прокатился по всей Западной Европе, измученной войнами, голодом, эпидемиями. Орды нищих, озлобленных крестоносцев двинулись на Восток, на пути следования опустошая урожаи на полях, громя селения, насилуя женщин, расправляясь с иудеями и мусульманами без всякого суда.

С первой попытки они так и не дошли до заветной цели: турки перерезали всех до единого. Лишь со второй удалось взять штурмом Иерусалим и уничтожить там всех жителей от мала до велика, а потом, скинув тяжелые доспехи, ходить босыми ногами с крестом в руке по заваленным трупами улицам. Тут же в госпитале святого Иоанна и на развалинах Храма Соломона создали рыцарские ордена госпитальеров и тамплиеров (храмовников), дабы на них нанизать новую структуру власти в Палестине. Создать-то создали, да не очень-то удержались на месте.

Третий крестовый поход возглавили германский император Фридрих I Барбаросса, французский король Филипп II Красивый и король английский Ричард I Львиное Сердце. Между собой они так и не договорились, до Иерусалима не дошли, а Барбаросса, хоть и одержал победу над турками, утонул при форсировании реки.

Участники четвертого похода по пути во святые земли попросту разграбили Константинополь, где проживали главным образом византийские христиане православного греческого обряда. Как следствие, между римско-католической и византийской православной церквями пропасть еще больше углубилась.

Тех, кто отправился в пятый – «крестовый поход детей», либо перебили, либо захватили в плен и обратили в рабство. Последние три также не имели успеха. Мечтаниям римских пап и крестоносцев не суждено было сбыться. Из Иерусалима христиан повыгоняли.

В самый разгар этих экспедиций римско-католическая апостольская церковь взялась всерьез и за врагов внутренних, за еретиков, которые должны были поплатиться жизнью за самое страшное, в глазах ее иерархов, преступление – «убийство души». После создания инквизиционного суда в Испании и Португалии понтифик учредил свою собственную Римскую Инквизицию, названную священной канцелярией. Обрушилась она в первую очередь на ученых, заподозренных в ереси, и на протестантов, вышедших из-под юрисдикции Ватикана.

Под предлогом, будто к ереси ведет критический дух гуманизма, появились и списки запрещенных книг, утверждаемые главой римской курии. Назывались они «Index librorum prohibitorum». Первый из них составил лично Папа Иоанн IV, до этого возглавлявший конгрегацию священной канцелярии. По его постановлению, даже из библиотеки Ватикана изъяли пять мешков книг, подпавших под запрет, и в дальнейшем списки постоянно обновлялись. В принципе же дело было не новое. Еще на заре христианской церкви первосвященники уничтожали неугодные им произведения древнегреческой и римской литературы. Талмуд, Коран, апокрифы, творения раннехристианских ересиархов торжественно сжигались на публичных аутодафе.

Если же чуть забежать вперед, то в XX веке конгрегация священной канцелярии Ватикана уже вынуждена будет ограничиваться «отлучением» произведений авторов-католиков. Тем не менее, согласно Каноническому кодексу 1917 года (основному закону Римской церкви), первосвященники присвоят себе право требовать от верующих не публиковать своих книг без предварительной цензуры и запрещать им издавать их, если на то имеются достаточные основания. В обязанность папских нунциев вменят тайно доносить с мест о подобных книгах римскому понтифику. В официальных документах будет дано разъяснение: «Любой читающий запрещенную книгу католик совершает тягчайший грех, даже если прочтет один абзац. Узнав о ее запрещении, он обязан уничтожить книгу или передать тому, кому разрешено чтение подобной литературы». Под запрет подпадут по-прежнему все тексты Священного Писания, изданные некатоликами, любые книги еретического содержания и, естественно, эротическая литература. В последнем издании Индекса, составленном в 1948 году, будут фигурировать такие авторы, как Оноре де Бальзак, Джордано Бруно, Вольтер, Гольбах, Рене Декарт, Дени Дидро, Жан Жак Руссо, Бенедикт Спиноза, Жорж Санд, Генрих Гейне, Виктор Гюго, Иммануил Кант, Адам Мицкевич, Монтень, Стендаль, Флобер, Сартр и многие другие выдающиеся философы, писатели, ученые. Для представления о том, какие именно книги запрещены, можно назвать «Комментарий по поводу гипотезы о вращении небесных тел» Коперника, «Хвалебную песнь ослу» Джордано Бруно, «Город Солнца» Томмазо Кампанелла, «Диалоги о двух величайших системах мира» Галилео Галилея, «Орлеанскую деву» Вольтера, «Утопию» Томаса Мора, «Саломею» Оскара Уайльда, «Профессию миссис Уоррен» Бернарда Шоу, «Протектора Иудеи» Анатоля Франса и даже «Графа Монте-Кристо» с «Тремя мушкетерами» всем известного автора…

Во времена присно памятные, о которых я завел речь несколько ранее, Римская Инквизиция сурово наказывала за научные и философские воззрения, ересь, богохульство и ведовство. Свободомыслие пресекалось жесточайше, особенно когда обнаруживалось среди духовенства. К примеру, такое произошло с монахом-доминиканцем Савонаролой, попытавшимся создать во Флоренции нечто вроде христианской республики и выступившим против коррупции в Ватикане. Его отлучили, подвергли пыткам и сожгли на костре вместе с двумя друзьями– единомышленниками.

Во Франции церковные суды действовали тандемом с королевской властью: виновность, как и повсюду, определяли они, а уж светские органы выносили приговор и приводили его в исполнение. Одной из первых жертв пала Жанна д’Арк, обвиненная в ереси и ведовстве. С нее и началась по всей Западной Европе охота на ведьм, приравненных к богохульникам.

На «допросах с пристрастием» в ходе предварительного дознания благочестивые монахи упивались детальным описанием оргий на шабашах. Женщина вообще рассматривалась церковью виновницей первородного греха, превосходящей мужчину своей мстительностью, тщеславием, лживостью и ненасытной чувственностью. Среди тех, кого называли ведьмами, действительно попадались особы с психическими отклонениями. В пытках над женщинами инквизиторы не миндальничали, при всем своем боголепном почитании Пречистой Девы Марии. «Singularitas istius casus exposit tormenta singularia», – усмехались они, имея в виду, что «исключительность дела требует исключительно суровых пыток». Мужественное же сопротивление обвиняемой и ее отказ даже под пыткой признавать за собой вину объясняли так: ведьма, мол, находится в состоянии прострации и истерической анестезии.

В методологии преследования ведьм особой разницы между католической и протестантской инквизициями не было. За три столетия существования церковных трибуналов повесили или сожгли более полумиллиона женщин, обвиненных в ведовстве. Последней вздернули на виселице несчастную в Швейцарии в 1782 году.

Кодекс канонического права 1917 года, являющийся до сих пор основным законом для римско-католической церкви, подтверждает ее «врожденное, собственное и независимое ни от кого право наказывать своих преступных подданных карами духовными и мирскими». Сегодня из-за отсутствия своего карательного судебного органа Ватикан может лишь отлучить от церкви, что и делает в отношении вероотступников, еретиков, раскольников. Хотя иерархи и не осмеливаются публично начинать новые скандальные дела, все положения Кодекса остаются в силе.

* * *

Чешский профессор теологии Ян Гус перед тем, как его сожгли на костре за требования к церковным иерархам отказаться от личного обогащения, пророчески предупредил: «Из пепла моего родится лебедь, сжечь которого вам не удастся».

Родиться лебедю суждено было во Франции. Именно там еще в XII веке в знак протеста против моральной распущенности клира появились первые христиане-диссиденты, альбигойцы. Их всех перебили. Потом заявили о себе вальденсы своим утверждением о том, что спасти душу можно и без церкви. Их тоже извели под корень. В XVI веке страну раздирали религиозные войны между католиками и гугенотами-кальвинистами. Только за одну ночь Святого Варфоломея вырезали в Париже три тысячи гугенотов и еще двадцать тысяч по всей стране. Еретиков считали «духовными ведьмами». Определение это относилось и к гугенотам.

По мнению Вольтера, в ходе религиозных войн на территории Западной Европы погибло около двенадцати миллионов человек. И этот кровавый счет философ предъявил прежде всего римско-католической церкви, усмотрев в религиозных конфликтах самое страшное зло человечества.

Во Франции XVIII века еще орудовали инквизиторы, однако несмотря ни на что, появилась там целая плеяда вольнодумцев со своими взглядами на христианство. Импульс им придал голландский философ Спиноза, многие идеи которого легли в основу первых ростков французского, а чуть позднее и европейского агностицизма.

Среди вольнодумцев-подпольщиков той поры очень популярен граф Анри де Буленвиль. В одном из своих рукописных сочинений, предназначенных для единомышленников, он провел неортодоксальную мысль: «Если было бы какое-то откровение свыше, то, наверное, оно было бы необходимо для благополучия и счастья всех людей. В таком случае Всевышний нашел бы возможность ознакомить с ним весь род людской. А коли этого не случилось, Он не вправе требовать от нас по всей справедливости больше того, на что мы способны. Всегда были и остаются люди, полностью лишенные возможности знать что-либо о божественном откровении. Какое же тогда это откровение и есть ли оно вообще? Прежде чем начинать верить в Бога, надо внимательно посмотреть, действительно ли Он предложил нам воздавать Ему культ. Сделать это можно лишь путем здравых рассуждений. Мнения же других не могут служить оправданием. Вере должен предшествовать разум».

Далее граф углубляется в содержание самого откровения. И что ж он там обнаруживает? Всевышний ему представляется не всевидящим и всемогущим, а невежественным и безжалостным насмешником. Сын Божий кажется сыном человеческим, чье горячее, воспламененное чтением галиматьи пророков воображение привлекло к себе двенадцать неграмотных мужчин, надеявшихся зарезервировать себе места в Царствии Небесном. Последователей же его учения оказалось такое множество просто потому, что абсурд религиозной мистерии всегда находит отклик у слабых духом.

Родоначальник французского атеизма был убежден: религия должна способствовать благополучию людей, а если этого не делает, то наносит им один лишь вред. Исходящая от религии опасность состоит в том, что она подталкивает верующих ненавидеть всех, кто не разделяет их вероучения. Закономерно подмечено, что связанные с религией волнения в государстве происходят по одной-единственной причине: преступления вменяются гражданам за их мнения и от их носителей стремятся просто избавиться физически, дабы они не смущали остальных.

Другой вольнодумец, Сезар Дюмарше, пошел еще дальше. В своем самиздатовском трактате «Философ» он пишет с негодованием: «Удивительное дело, как это люди столь мало обращают внимания на практику и так легко возбуждаются под влиянием чисто спекулятивных рассуждений. Столько войн, столько волнений из-за одних только химер!.. Там, где господствуют фанатизм и предрассудки, страсти затмевают все. Верующий честен только в своих страстях, но как раз на них-то ни в чем нельзя положиться. Религия так мало пригодна для людей, что даже самый искренний из верующих невольно грешит перед Богом. Под прессом религиозной веры человек полностью теряет способность участвовать в больших проектах к общему благу, ибо его заставляют думать, будто он возносится над всеми благодаря Господу Богу, которому, и только Ему одному, нужно воздавать одни почести да благодарения».

Эрудит Никола Фрере, современник Дюмарше, попытался найти какую-то реальную основу под тем, что церковь считает «подлинным». В итоге поисков обнаруживает у людей лишь фантазии, принимаемые ими за реально существующее. Из-за этого и возникают все разногласия. Многие даже действуют в соответствии с химерами и силой пытаются навязать другим свое понимание того, чего в реальности нет. Еще опаснее для общественного спокойствия становится фанатизм, когда завладевает натурами примитивными, амбициозными, эгоистическими: такой фанатизм заглушает естественные чувства сочувствия, порождая одни лишь напасти для всего рода человеческого. Таящаяся в этом фанатизме слепая уверенность в абсолютном всезнании мешает людям осознавать зло реальное, чувствовать себя удовлетворенными в этом мире.

«Пусть те, кто заставляет меня быть верующим, предоставят мне причины, способные вызвать у меня доверие, – иронично подмечает француз в своем сочинении о религии. – Вместо этого единственное, что я нахожу у верующих, так это ссылки на некие «авторитеты», чья сила законов основана исключительно на всемогуществе власти того, от имени кого законы эти провозглашены. Меня заставляют верить те, кто в пылу разгоряченного воображения отказывается от наслаждения жизнью из страха, как бы не прогневить Всевышнего, который якобы правит Вселенной и является сам по себе первопричиной всего. Лично я не вижу в этом мире границ временных и пространственных, а воспринимаю только постоянный переход одного состояния в другое с последовательным появлением новых форм и видов. Я не вижу никакой всеобщей Причины вне этого мира к тому, чтобы он существовал».

В середине XVIII века, возложив инквизиторские функции на себя, парижский Парламент приговорил к сожжению книгу врача Жюльена Мэтрье «Естественная история души», в которой утверждалось, что все функции ума соотнесены с различными физиологическими состояниями, а потому души вне тела нет и быть не может. Вместе с этой книгой сожгли анонимное сочинение «Философские размышления», чье авторство приписывалось тому же Мэтрье. Врачу угрожали, и он перебрался в Германию, где благодаря влиятельным связям был взят под защиту прусским королем Фридрихом II, хоть и деспотом, но образованным.

На самом деле подлинный автор «Философских размышлений» – Дени Дидро. Местным интеллектуалам хорошо известны были трактаты Вольтера и Монтескье. Дидро же стал первым, кто решился утверждать в своем неподписанном сочинении, что мораль проистекает не из божественного источника, а идет от человеческих чувств, и это делает религию еще более абсурдной. Рассказ из Нового Завета о том, как дьявол пытался соблазнить Сына Божьего, Дидро приравнял к «Тысяче и одной ночи». По его наблюдениям, религиозный культ порождает столько же фанатиков, сколько и верующих.

В те годы философа часто можно было видеть в кругу одной дружеской компании, собиравшейся по четвергам и воскресеньям в парижском доме на углу улиц Рю Руаяль и Сен-Рош. Всех объединяло страстное желание обсудить свободно и непринужденно в кругу единомышленников волновавшие общество вопросы.

Сам этот дом принадлежал офранцуженному немцу барону Гольбаху (Паулю Дитриху). Как и все члены кружка, он предпочитал подписывать свои сочинения псевдонимом, дабы избежать преследований парижского Парламента, приговорившего к сожжению его книгу «Система природы» за «попытку одной рукой пошатнуть престол, а другой – опрокинуть алтарь». Рукописи его и других авторов переписывались доверенными лицами, печатались в Амстердаме и нелегально доставлялись в Париж.

Свой трактат о законах морали и законах физических Гольбах подписал туманно: «Постоянный Секретарь Французской Академии». Почему он вынужден был так делать, объяснить может один лишь фрагмент из этого сочинения: «Сколько уже раз мир был свидетелем, как повсюду разъяренные фанатики сносили головы друг другу, жгли людей на кострах, без зазрения совести совершали кровавые преступления. Для чего? Чтобы укрепить власть некоторых энтузиастов и узаконить махинации некоторых мошенников в отношении существа, которое рождено исключительно воображением и дает знать о себе посредством бед, конфликтов и безумств, вызванных им среди людей. Служители такого варварского Бога считают, что для увещевания его людям надо причинять боль и в его честь изощренно их пытать. Мнение этих служителей, взявших на себя право истолковывать его волю, не имеют под собой никаких прочных оснований, ибо вся религия – это повисшее в воздухе здание, а теология есть не что иное, как презрение к законам природы, длинная череда химер и противоречий. Говорят, будто Бог всемилостив, в то время как столько жалоб высказывается по поводу его законов. Если он стоит вне понимания нашего, то не разумно ли будет вообще перестать думать о нем? Однако церковники настаивают: не думать о нем – преступно. Поначалу дети о Боге не думают и не имеют о нем никакого представления. Так что ж, их нужно считать преступниками?.. Конечно, живой человеческий организм вызывает у нас удивление. Но ведь без природной среды, породившей его, он был бы не в состоянии жить. Индейцы Парагвая считают, будто их предки спустились на Землю с Луны. Нам это кажется сущей глупостью. Теологи Европы им отвечают, что произошли они от Святого Духа. А разве это утверждение умнее?..»

Хоть и офранцуженный, барон Гольбах все же оставался немцем и выстраивал свои суждения в системном порядке, позволяющем их обоснованно аргументировать. Почему, спрашивал он, человеческое воображение склонно заселять потусторонний мир сверхъестественными существами? Потому что люди очень хотят быть там счастливее, чем здесь. Но вот только священники предупреждают об аде с муками вечными на том свете. Что ж тогда получается? Сделав людей несчастными в этом мире, Создатель, несмотря вроде бы на свою доброту, может устроить им нечто похуже в мире ином. Не напоминает ли он таким образом тирана, который произвел людей на свет слепыми, засадил их в темницу и наблюдает за ними сверху, чтобы потом еще раз наказать их сурово и вознаградить лишь немногих, кого смилостивился оставить зрячими?

Из всех «даров», которыми осчастливила мир религия, автор трактата просил обратить внимание на того правоверного монарха, который ради спасения душ своих подданных считает своей священной обязанностью запугивать их, преследовать и уничтожать сознательно думающих иначе, чем он. Набожного императора философ считал одной из самых больших напастей, которой Царь Небесный одарил мир земной. Одного лишь фанатичного и льстивого иерарха, нашептывающего на ухо легковерному, но всесильному государю, достаточно, чтобы вызвать волнения в государстве. Во все времена самоуверенное и жадное священство поддерживало деспотизм, противостояло свободному обществу, ибо священнодействие требует безропотных и преданных рабов, которые не осмеливаются рассуждать. Священникам нужно, чтобы люди испытывали трепет перед Богом, обращались в церковь за успокоением. В основе своей религия есть враг радости и благополучия простых смертных. Кому ближе всего идея Бога? Людям слабым, опутанным горестями, отягощенным возрастом, болезнями, неблагоприятными ударами судьбы…

Барон Гольбах убежден еще и в том, что моральное обязательство предполагает существование закона, который опирался бы на извечную обязательность в отношениях между людьми, не имеющую ничего общего с Богом. Правила поведения вытекают из природы человеческой, доступной нам для познания, а не из какой-то божественности, в принципе не познаваемой. Эти правила обязывают следовать им, когда мы сами себя уважаем или презираем, любим или ненавидим, вознаграждаем или наказываем. Мы становимся счастливыми или несчастными в зависимости от того, следуем ли этим правилам или нарушаем их. Религия же для набожного человека становится завесой, за которой он прячет свои истинные страсти, свою гордыню, гнев, мстительность, невоздержанность, злобу, надменность. Очень часто зацикленный на религии человек не обладает никакими достойными качествами для жизни в обществе, не в состоянии познать самого себя, задерживается в своем развитии на стадии инфантилизма, питая себя сказками, мешающими его умственному и духовному развитию.

Офранцуженный немец не дожил до того времени, когда над Францией пронесся ураган революции, которая заменила культ христианскому Богу обожествлением ее вождя Марата, призывавшего разогнать весь клир к чертям собачьим. Барон Гольбах не засвидетельствовал, как одержимо верившие в Свободу, Равенство и Братство люди готовы были ради своих идеалов идти на любые жертвы, безжалостно уничтожая не только своих политических противников, но и друг друга. На сей раз во имя любви уже не к Богу, а к человеку.

Высокие порывы к свободе и безумство террора затмили тогда во Франции пароксизмы любви ко Всевышнему. Все то же помрачение умов. Менялся лишь фон: костры Святой Инквизиции и религиозные войны уступали другим, таким же жестоким и кровавым разборкам. Маятник критического свободомыслия покинул на время страну Вольтера и ушел на восток в страну Гете, чтобы сделать еще одну попытку завершить затянувшуюся эпоху фанатического догматизма.

Там в Берлине университетский профессор Артур Шопенгауэр предложил для непредвзятого суждения сравнить две эпохи – античности и средневековья. К выводам он пришел однозначно не в пользу последней. По его оценке, Древняя Греция дала миру первые проявления демократического государственного устройства и законодательства, доведенные до совершенства шедевры искусства, поэзии и философской мысли. Средние века же стали свидетелями закабаления церковными и светскими властями высоких стремлений человеческого духа, тотального насилия, фанатизма и, как следствие, невежества, устрашающего обскурантизма, религиозных войн, крестовых походов, костров Инквизиции, истребления индейцев в Америке.

«Можно ли с учетом всего этого утверждать, что человечество действительно продвинулось вперед в области морали благодаря христианству? – интересовался философ у своих студентов. – Представьте себе, что вдруг в наше время уголовные наказания за преступления отменены. Думаю, никто не осмелится даже выйти на улицу в надежде на защиту Закона Божьего. Точно так же, если объявить все религии ложными, наш страх от этого не увеличится, как и принимаемые нами меры предосторожности. Тут я должен отметить еще и вот что: довольно часто религии деморализуют, ибо обязательства перед Богом вытесняют обязательства, взятые перед людьми, а отсутствие у себя благих дел стараются восполнить его восхвалением».

Критически отзывался Артур Шопенгауэр и об исламе. В своей работе «Боль мира и утешение религии» берлинский профессор указал на отвратительнейшее лицо религий: верующие одной конфессии настраиваются против верующих всех других и считают себя вправе безжалостно с ними расправляться из религиозного принципа. Правда, он тут же уточнил, что это характерно не для всех религиозных вероучений, а только для монотеистических, то есть иудаизма и двух его ответвлений – христианства и ислама.

Классик немецкой философии не обошел стороной и главную тайну священнослужителей всех эпох и народов. В чем, с его точки зрения, она состоит? В осознании ими великой силы человеческой потребности метафизического, стремлении удовлетворить ее, делая вид, будто необычным путем им стала известна самая большая загадка жизни. По мере же того, как им удается убедить других в этом чуде, они могут управлять человеком и властвовать над ним. И пусть творят они идола из дерева, камня или металла, пусть выдумывают разные абстрактные понятия, суть не меняется: совершается идолопоклонство перед неким существом, ему приносятся жертвы, его превозносят, хвалят и окружают ритуальными почестями.

Верить и знать – совершенно разные вещи. Для их же блага вера и знание должны оставаться разграниченными, следовать своим отдельным путем, не мешая друг другу. Такую позицию отстаивал и Людвиг Фейербах. Религия для него превратилась в явление антропологии, объект изучения которой не Бог, а совершенно реальный человек. Поэтому, считал он, необходимо преодолеть христианство и на место Библии поставить разум.

Без всяких оговорок Фейербах назвал религию отражением инфантилизма в человеке, при котором вера в божественное откровение разрушает не только морально-этические ценности, но и стремление к истине. В своем трактате «Суть христианства» он даже пришел к выводу о том, что верующие вообще не испытывают потребности в собственном культурном развитии, ибо потребность в науке и искусстве им заменяет Бог, по сравнению с которым все этим людям кажется малозначительным, недостойным их внимания. В сущности, как полагал философ, христианство не вмещает в себя принцип культуры, так как устремлено к заоблачным высотам и, кроме веры в Бога, которой чуждо все земное, ничего от своих адептов не требует. Культура, наоборот, ставит перед собой цель создания царствия земного. Слова же Всевышнего «возлюби врагов твоих» многие христиане относят к своим личным врагам, но не к тем, кто отказывается признать Иисуса Христа.

Из плена бесконечных заблуждений-фантазий попытался со всею решительностью освободиться и Фридрих Ницше. В религиозном сознании он увидел «инстинкт слабоволия», который включает в себя неспособность к созданию чего-то нового, усталость ума, фатализм, разочарование, озлобление, отчаявшуюся беспомощность. Именно тот случай, когда человеческая воля теряет силы повелевать собою и ее неудержимо влечет подчинить себя – Богу, монарху, званию, титулу, догме, партии. Именно расстройством воли вызвано распространение христианства и других конфессий, заряжающихся фанатизмом безоговорочного подчинения человека сверхъестественным силам и единственно правильной точке зрения относительно предназначения земного бытия.

На вопрос «Что есть Истина?», поставленный Понтием Пилатом перед Иисусом из Назарета, Ницше дал такой ответ. В конечном счете, истина есть еще одно неопровержимое заблуждение, или то, во что человек верит в данный момент. Оценки же даже самых законченных реалистов опираются на пристрастия минувших веков, сотканные из мечтаний, предрассудков, безрассудств и невежества. И не будь в жизни людей здравомыслящих, чуждых всяким выдумкам, фантазиям и завихрениям мысли, человечество уже давно бы погибло. Извечно грозит людям величайшая, не оставляющая их и поныне в покое опасность всеобщего умопомрачения, когда наступает разгул произвола и очень многие упиваются своим безрассудством, отсутствием в себе воли рассуждать здраво, а нехватку собственных мыслей восполняют молитвами.

Одновременно философ-бунтарь охотно признал наличие в современном человеке того, чем он отличается от своего древнего предка: чувства истории, способности воспринять историю стран и народов как свою собственную. Чувство это возникло не сегодня, о чем можно судить хотя бы по тому, как делались в прошлом переводы и писались или переписывались книги. К примеру, древние римляне совершенно беззастенчиво брали греческие произведения и переиначивали их ближе к своим реалиям, иной раз просто вычеркивая имя автора и ставя вместо него свое. Плагиатом и воровством тогда это не считалось.

Окончательный же вывод, к которому пришел Фридрих Ницше, звучит безжалостно: у большинства людей очень плохо обстоят дела с интеллектуальной совестью, даже у самых, казалось бы, одаренных, искренне стремящихся познать истину, не говоря уже про набожных и внешне благочестивых…

Чуть раньше Ницше и опять-таки во Франции дал собственное толкование «чувства истории» Жюль Мишле. В своем опальном «Введении во всемирную историю» он заметил, что с первого же дня своего мир сотрясает война, которая должна завершиться, но не прежде, чем исчезнет сам мир. Война человека с природой, духа с материей, свободы с фатальностью. История показалась французу не чем иным, как повествованием об этой бесконечной войне. Более того, посчитал он, в последние годы фатальность, похоже, завоевала науку и общество, тихо утверждала себя в философии и истории, а свобода отстаивала свое место в обществе, и уже пора отстаивать ей себя в науке.

Мысль Жюля Мишле о свободе и фатальности встала тогдашним властям Франции как кость поперек горла: после неоднократных увольнений из университета его полностью и безвозвратно изолировали от общества. В наследство потомкам он оставил и свою идею об истории как о постоянной работе человека над самим собой, в ходе которой взаимовлияние рас и цивилизаций служит фактором, благоприятствующим свободе, ибо различные фатальности внутри каждой нации при их смешении нейтрализуют друг друга и в результате появляется больше свободы.

* * *

Духовная цензура появляется на Руси после крещения ее в христианство, но официально учреждена была только при Екатерине Великой. В годы царствования этой императрицы создана и правительственная цензура как новый государственный институт, подотчетный Сенату. Цензорам поставили задачу блюсти интересы Российской империи и наделили их полицейскими функциями по надзору за исполнением именных указов коронованных особ. Вроде указа от 1783 года о вольных типографиях, согласно которому нужно предварительно отдавать печатаемые произведения на просмотр в управу благочиния, дабы в них не было «ничего Закону Божию, правилам государственным и благонравию противного».

Во главе цензорских инстанций, светских и церковных, стояли назначенные Сенатом или Синодом гражданские и духовные лица. Революция во Франции породила указ о запрете на ввоз оттуда в Россию печатной продукции. При Павле I воспрещалось ввозить из-за границы любое печатное произведение. Со страхом цензоры не пропускали в публикациях у себя дома даже такие выражения, как «силы природы».

Один из обвиняемых по делу о декабрьском восстании 1825 года, друг Пушкина Вильгельм Кюхельбекер, объясняя причины возникновения тайных обществ, назвал «крайнее стеснение, претерпеваемое российской словесностью от самодурства цензоров». Многие гвардейские и армейские офицеры восставших полков читали запрещенные книги Радищева, Новикова, Крылова, Вольтера, Руссо, Адама Смита, Монтескье.

В 1826 году Император и Самодержец Всероссийский Божьей Милостью Николай II утвердил новый цензурный устав. Одно из его положений запрещало даже ставить в тексте отточие, кабы кто не усмотрел в оном «намека». Цензурное ведомство было уполномочено либо полностью запрещать издание произведения или публикацию статьи, либо «вымарывать» из них все, что считало нежелательным к появлению на свет.

Особое внимание светские и духовные цензоры уделяли литературе, предназначенной «для народа, нуждающегося в попечении и воспитании». Надзор за такого рода публикациями осуществляли жандармы Третьего отделения императорской канцелярии в целях «оградить от влияния злонамеренной пропаганды, укрепить верноподданнические и религиозные чувства». С изданием зарубежной литературы предпочитали работать и посредством «надлежащего перевода». Крепостное право и наказания шпицрутенами в армии негативной реакции у цензоров не вызывали, но появление любого иностранного романа, в котором описывались страдания угнетенных людей, приводило к взрыву возмущения и, конечно, не по поводу самих страданий. Неугодные книги сжигали, а начиная с середины XIX века, их уже уничтожали «посредством разрывания на мелкие части».

Московский цензурный комитет поначалу с настороженностью отнесся к гоголевским «Мертвым душам»: в поэме усмотрели покушение на христианскую догму о бессмертии души. Прочитавший рукопись цензор, профессор Московского университета Снегирев, доложил все же начальству об отсутствии в ней чего-то недозволенного. Второй цензор, писатель Никитенко, тоже ничего крамольного там не обнаружил, хотя и предложил изменить эпизод с отставным капитаном Копейкиным. Комитет духовной цензуры питал к Гоголю тоже смешанные чувства. Так, иерархи категорически запретили писателю включать ряд писем в «Выбранные места из переписки с друзьями»: два из них были обращены к его душеприказчику, графу Александру Пушкину, в которых автор просил после своей кончины показать рукопись митрополиту Филарету, дабы посоветоваться с ним, чего не надо печатать. Интересно, что сам Гоголь обожал непечатные анекдоты и однажды даже написал рассказ «Прачка», где проглядывала его внутренняя борьба с эротическими мотивами.

Студента Московского университета Александра Полежаева ждала более жестокая участь. За написание им сатирической поэмы «Сашка», в которой высмеивался полицейско-крепостнический режим империи, Николай I распорядился самолично отдать его без суда и следствия на двадцать пять лет в солдаты. В армии Полежаев заболел и умер, не отслужив даже половины срока.

В то время ходят разные слухи о «деле петрашевцев». Называлось оно так по фамилии титулярного советника Министерства иностранных дел Михаила Петрашевского. Его обвиняли в «преступном замысле к ниспровержению существующего в России государственного устройства, распространении зловредных идей богохулением и дерзкими словами против Священной Особы Государя Императора».

В ходе следствия было установлено, что на собраниях дома у Петрашевского зачитывалось письмо Белинского к Гоголю, содержавшее резкие выражения в адрес православной церкви и властей; там же другой титулярный советник Иван Ястржембский уничижительно отзывался о богословии и российской «чиномании», называя царя богдыханом. На обвинение в приобретении и хранении запрещенных книг Петрашевский отвечал, что о таковых ему не известно, поскольку каталог запрещенной литературы не публикуется, а согласно статье первой Свода законов, неопубликованные законы силы не имеют. Тем не менее суд приговорил пятнадцать человек во главе с Петрашевским к «смертной казни расстрелянием».

За поддержание контактов с Герценом в целях «злоумышления», за распространение его изданий, за дерзостные порицания действий правительства и самого образа правления в Российской империи людей заточали в Алексеевский равелин Петропавловской крепости, лишали всех прав состояния, направляли на каторгу и вечное поселение в Сибирь. Более четырех лет содержали в камере Петропавловки литературного критика Дмитрия Писарева «за написание возмутительных статей, наполненных дерзкими и оскорбительными выражениями против правительства». Репрессирован главный редактор «Современника» Николай Чернышевский «за систематически вредное направление и постоянные усилия к распространению вредных противурелигиозных теорий, за противозаконные сношения с изгнанником Герценом». Наказали его четырнадцатью годами каторжных работ и поселением в Сибирь…

Борьба с распространением «преступных сочинений» входила в обязанность чинов жандармского корпуса, которые осуществляли жесткий надзор за всеми издательствами и типографиями. На одном из судебных процессов обвиняемый в такого рода государственном преступлении Ипполит Мышкин прямо ответил на вопрос следователей о роде его занятий: «Печатаю запрещенные правительством книги». В это время официальная пропаганда трубила, будто Россия столь благословенна, что может отвергнуть все иностранное и прожить одним своим православием без всяких там иноземных наук и искусств.

После отмены крепостного права цензура из ведения Министерства народного просвещения перешла в полицейские органы Министерства внутренних дел. Цензорами работали многие университетские профессора и даже литераторы: одни по материальным соображениям, другие, как тайный советник и поэт Федор Тютчев, с высокими намерениями «не дать загнать мысль под иго чуждых бредней, держать при ней почетный караул». Министр внутренних дел мог лично запретить любое издание, конфисковать тираж «предосудительного» произведения. Иностранную литературу религиозного или антирелигиозного содержания контролировал цензурный комитет при МИДе, тщательно пропуская ее через сито Петербургского кабинета духовной цензуры и Синода. Специальным циркуляром запрещался ввоз из-за границы Евангелия и Апостольских посланий на русском языке – предлагалось отсылать их обратно. Мидовская цензура делила всю иностранную литературу на шесть главных категорий: религиозная, философская, политическая, историческая, художественная и эротическая. В одном из ее отчетов за 1865 год отмечался запрет на 68 сочинений иностранных авторов о религии, в которых проводился тезис о том, что «христианское вероучение лишает человека самостоятельности и свободы, не согласуется с успехами цивилизации».

Доставляемые из-за границы частными лицами книги изымались таможней и направлялись в цензурные учреждения – даже словари, энциклопедии и научные издания. Поскольку же само существование государства российского овеяно было таинством, то и вера в него приравнивалась к религиозной. Исчезни православие, то и престол-отечество осталось бы без таинства, которое должно вызывать благоговение и согласовываться с предначертаниями высшего порядка. Типа того, о чем сказано в послании апостола Павла: «Рабы да повинуются господам своим» и «Нет власти, кроме как от Бога».

Ох, как хотелось церковным иерархам Российской империи предать анафеме Льва Толстого, включить его имя в черный список еретиков и богохульников. Однако, убоявшись возможного негативного резонанса за границей, не дерзнули этого сделать. Ограничились посланием Святейшего Синода с оповещением православных о том, что Толстой отпал от церкви и отлучен, будучи носителем «противохристианского и противоцерковного лжеучения».

К «подрывной» литературе цензура относила и работы Фридриха Ницше. Первые переводы его отдельных философских произведений появились в России лишь накануне Первой мировой войны. Его неортодоксальные мысли либо просто удаляли из текста, либо заменяли на более подходящие посредством «надлежащего перевода». В результате искажался смысл, а возникавшие неувязки приписывались душевной болезни автора. Многие читатели полагали, что это и есть «подлинный Ницше»…

Антон Павлович Чехов заносил тогда в свои записные книжки не подлежавшие цензурному контролю наблюдения. Среди них были и такие:

«Один ушел в попы, другой в духоборы, третий в философы, и это потому инстинктивно, что никто, ни один не хочет работать как следует, с утра до ночи, не разгибаясь…

Между «есть бог» и «нет бога» лежит громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь одну из этих двух крайностей, середина между ними ему неинтересна, и он обыкновенно не знает ничего или очень мало…

Он льстит властям, как поп…

Мужики смерти не боятся, но болезней боятся. Богатые мужики боятся смерти и не верят в царство небесное…

Сидя на бульваре, Саша думала о боге, о душе, но жажда жизни пересиливала эти мысли…

Идиллическое отношение к религии: когда любят религию по-барски, с прохладцей, как любят метель и бурю, сидя в кабинете…

У духовенства и актеров много общего…

Писать, писать, а потом взять и свалить все на текст из евангелия – это уж очень по-богословски. Решать все текстом из евангелия – это так же произвольно, как делить арестантов на пять разрядов. Почему на пять, а не на десять? Почему текст из евангелия, а не из корана? Надо сначала заставить уверовать в евангелие, в то, что именно оно истина, а потом уж решать все текстом. (О романе Льва Толстого «Воскресение»)…

Я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой для себя именно его веру. (О Льве Толстом)…

Когда она молилась, ему приходило на мысль: вот молится, а ведь со мною поступила, как продажная…

Про образованную часть нашего общества надо сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше, что бы там ни говорили и какие бы философско-религиозные общества ни собирались…»

 

Часть II

(Крещендо)

В погожие летние дни 1912 года среди редких посетителей венского музея-дворца Хофбург можно было частенько увидеть облаченного в потертую одежонку, невзрачного на вид молодого человека с плохо скрываемой презрительной улыбкой и пятнышком черных усов над ней. У выставленных под стеклянными колпаками драгоценностей королевской династии Габсбургов он не задерживался. Лишь у одной-единственной витрины одного-единственного экспоната останавливался надолго и, вперившись в него колючим взглядом гипнотизера, словно сам себя вводил в транс. Надпись на табличке поясняла: это то самое копье, которым римский центурион Гай Касио заколол распятого на кресте Иисуса, дабы сократить его предсмертные муки, а потом реликвия передавалась от одного кесаря к другому как символ побед Римской империи над ее врагами.

Заметно уже обветшавшее копье произвело на австрийца столь сильное впечатление, что он бросился рыскать по всем библиотекам в поисках дополнительных сведений. Тогда ему и повстречался профессор Венского университета Вальтер Штейн. Историк этот слыл большим докой по части разных мистических штучек, знал прекрасно и легенду, согласно которой «Копье Судьбы» содержит в себе дух добра и зла, но все, кто им обладает, всегда выходят победителями в битвах. Профессору, конечно, даже в самом страшном сне не могло тогда присниться, что этот плюгавый, невезучий и бесталанный художник Адольф Шикльгрубер через тридцать лет покорит чуть ли не всю Европу. Единственное, что Штейну хорошо запомнилось, так это старательность, с какою юноша делал пометки на полях средневековых фолиантов явно со знанием основ магии, оккультизма, восточных тайных наук и германской мифологии.

Еще до того, как Шикльгрубер стал Гитлером, профессор Штейн узнал об одном весьма любопытном факте из биографии фюрера. Однажды во время газовой атаки на фронте ветер вдруг изменил свое направление, и фельдфебель, потеряв зрение, попал в госпиталь. Врачи поставили диагноз «психопатическая истерия» и направили к пациенту психиатра Эдмунда Форстера. (Рассказывая позднее в узком кругу о своем пребывании в госпитале, Гитлер поведал, что там на больничной койке испытал некое «видение потустороннего мира», в процессе которого некое высшее существо приказало ему вернуть себе зрение, дабы он мог вернуть Германии ее былое величие.) По данному поводу высказывалось предположение о том, что именно доктор Форстер посредством гипноза внушил фельдфебелю такую мысль, и сам он через самовнушение восстановил свое зрение. Естественно, все материалы лечения психического расстройства Гитлера впоследствии изъяли сотрудники гестапо, психиатр Форстер якобы «покончил с собой».

Адольф уже был зрячим, когда в городах Германии проходили массовые забастовки и демонстрации сторонников левых партий, а в Баварии даже провозгласили создание Советской Республики. И вот тут-то на улицах неожиданно появились отряды боевиков из так называемого «корпуса Братства». Входили в них демобилизованные военные, а «спонсировали» их какие-то загадочные «тайные общества», вроде «Ложи Туле», куда входил и Гитлер. Несколько недель понадобилось вооруженным головорезам, чтобы подавить выступления, не прибегая к помощи правительственных войск. Догадки о существовании среди ультраправых националистов тайных военизированных светско-религиозных орденов подтвердились, когда на улицы вышли хорошо экипированные штурмовые отряды нацистов…

Дальше уже все развивалось словно по плану. Ноябрь 1932 года. В штабах Национал-социалистской рабочей партии Германии одно экстренное совещание сменялось другим. Обсуждали результаты выборов в Рейхстаг, которые для партии были сплошным разочарованием. Гитлер бился в истерике, угрожал покончить собой. У некоторых партайгеноссе на местах появлялись сомнения, есть ли у него качества, необходимые вождю. В берлинский отель «Кайзерхоф» срочно вызвали Хануссена, бывшего циркача-иллюзиониста, самого авторитетного визионера и личного астролога фюрера. На встрече с Гитлером с глазу на глаз «маг в зеленых перчатках» подробно описывал ликование толп на улицах по поводу «великой победы» его партии, а также пожар, охвативший здание Рейхстага. Отвечавший за партийную пропаганду Геббельс встревожился: не слишком ли глубоко западают в сознание фюрера бредни этого чешского еврея. Вскоре на окраине Берлина трое штурмовиков Рэма поставили визионера к стенке и пустили бывшему шпагоглотателю пулю в затылок. Кто отдал приказ, можно легко догадаться. В том числе и приказ о поджоге Рейхстага…

Пять лет спустя Гитлер аннексировал Австрию и прибыл в Вену. Ликующие толпы встречали его на улицах под перезвон церковных колоколов. Сразу после своего выступления с балкона отеля, где остановилась его свита, фюрер направился в тот самый музей дворца Хофбург, по которому слонялся четверть века назад. Там, войдя в зал с памятной ему реликвией, приказал всем удалиться и закрыть за собой дверь. Через несколько часов вышел, отдавая на ходу указание немедленно переправить «Копье Судьбы» в Нюрнберг, духовную столицу нацистов.

Магией и мистикой озабочен был не один только Гитлер. Гесс и Гиммлер практиковали оккультизм, входили в различные тайные общества. В оккультизм ударился даже скептически настроенный поначалу Геббельс: выступая на митингах, он все чаще цитировал Нострадамуса. Если после прихода нацистов к власти на территории рейха запрещены были все религиозные секты, то оккультные науки переживали период расцвета: в партии и СС работали целые отделы по этим вопросам. Главарь рейха зациклился на мистике столь глубоко, что запрещено было даже гадать на картах – нарушителей отправляли в концлагеря. Еще более незавидной участи подвергали масонов, ведьм и колдунов. Относительно масонов с их иерархически построенной организацией и символикой ритуалов Гитлер говорил так: «Наша партия должна поступать в том же духе. Орден – вот что нам надо, иерархически выстроенный орден светского духовенства».

Германия начала мировую войну, будучи огромной лабораторией, возглавляемой алхимиками, которые рассматривали историю, психологию и даже физические науки через призму магии. На свет снова вытащена легенда об Атлантиде, но уже в качестве колыбели арийской расы. Среди главарей рейха очень популярна космогоническая теория о том, что Земля – это полый шар, люди же обитают не на внешней, а на внутренней его поверхности, откуда на внешнюю можно попасть через колодцы на двух земных полюсах. То есть все наблюдаемые людьми планеты – лишь результат оптического эффекта от разного рода явлений.

Динамика движения в космосе объяснялась как результат постоянной борьбы между огнем и льдом. Широкое хождение получила теория «вечного льда» Ганса Хербигера, прозванного в Германии «Коперником XX века». По его выкладкам, большей частью эзотерического свойства, в космосе происходит постоянное столкновение льда и огня, вследствие чего нет никакой эволюции, одна лишь смена циклов. Все сущее же извечно было неким гигантским сгустком материи, разогретым в миллионы раз больше, чем Солнце. Сгусток этот столкнулся с массой космического льда, в результате чего произошел Большой Взрыв, осколки которого разлетелись в ледовое пространство, где и сформировалась солнечная система. Таким образом, пояснял Хербигер «непосвященным», Млечный Путь – это своеобразное ледовое кольцо, в котором астрономы наблюдают звезды. Пятна на Солнце – следствия его столкновения с блоками льда, отколовшимися от Юпитера, ледового концентрата, как Луна, Марс и Сатурн. Сила же Большого Взрыва уменьшается, и планеты совершают вращения уже не по эллипсу, а по спирали, приближаясь постепенно к более крупной по массе планете…

Психологию, как науку, поглотили параноический эзотеризм мадам Блаватской и нордическая мифология о сверхчеловеке. Из элитных отрядов СС, личной гвардии Гитлера, сформирован воинский оккультный орден на манер Ордена тамплиеров (храмовников), но, в отличие от них, эсэсовцы считали христианство источником всех бед арийской расы.

Страну терзали пароксизмы массовой эпидемии умопомешательства. Вроде бы серьезные люди утверждали, что в соответствии с доктриной национал-социализма пролив, разделяющий европейский континент от Англии, гораздо уже изображаемого на картах, а Вселенная – всего лишь иллюзия, строение которой «посвященные» способны изменить силой своей воли. В том числе этим и мотивировал фюрер блицкриг в Советском Союзе войск без зимнего обмундирования. «Заботу о зиме я беру на себя», – обещал он своим генералам, убежденный в том, что «огонь арийцев растопит лед славян».

Империей мифов и легенд правили посланники призраков. В первую очередь они играли именно на религиозных чувствах, укрепляющих в человеке его ощущение принадлежности к чему-то гораздо большему, чем он сам. Гитлер, и это надо признать, действительно располагал какой-то магической силой внушения и воздействия на немцев, а созданный нацистской верхушкой репрессивный аппарат лишь подкреплял ее тотальным террором. Многомиллионная масса людей видела в нем чародея, постигшего таинство сверхъестественных сил, умевшего оживлять мифы прошлого, следы которых оставались в коллективном сознании многих поколений немцев. Вождь нации и его приспешники целенаправленно пользовались природной склонностью людей к возбуждению себя религиозной мистикой, но делали это уже на несколько иной основе: посланник Бога абсолютно реально обращался к толпе с трибуны на митингах.

Дабы выбить из-под Гитлера его любимого «конька», Уинстон Черчилль направил в помощь командованию своей армии собственных экспертов по магии и оккультизму, среди которых работал и бывший венский профессор Вальтер Штейн. В частности, они готовили листовки и радиопередачи с направленными астрологическими прогнозами. В Лондоне полагали, что такого рода психологические специальные операции могут усилить зависимость фюрера от наркотических препаратов, а это потихоньку и разрушит изнутри его организм.

В итоге 20 апреля 1945 года Гитлер в бункере рейхсканцелярии отмечал свое 56-летие. Вверху солдаты Красной Армии были уже на подступах к ней. 30 апреля, когда рота под командованием американского лейтенанта Уильяма Хорна добралась до бункера в Нюрнберге, где хранилось «Копье Судьбы», фюрер принял яд, после чего личный адъютант сделал два контрольных выстрела – в него самого и его супружницу Еву Браун.

Действительно похоже на мистику. А скорее всего, просто совпадение. Тем более что совсем недавно произведенная экспертиза засвидетельствовала: реликвия сделана в VIII веке нашей эры и к Иисусу Назорею никакого отношения не имеет.

* * *

Вскоре после окончания Первой мировой войны довольно известный тогда журналист Бенито Муссолини с помощью французских спонсоров приступил к изданию своей собственной газеты «Народ Италии». Он же основал в Милане «Боевую миланскую фасцию», поставившую целью наведения порядка в стране и ее возрождения. Поначалу в эту добровольную дружину входило не более семидесяти человек. Их униформой были черные рубашки и галифе. Чуть позднее такие отряды штурмовиков стали создаваться по всей Италии. Записывались в них ультра-националисты, анархисты, социалисты, студенты, рабочие, монархисты и мелкие буржуа.

Программа возникшей на основе этого движения Национальной фашистской партии предусматривала введение 8-часового рабочего дня, пенсию с 55 лет, участие рабочих в управлении предприятиями, экспроприацию и раздел неиспользуемых для сельскохозяйственного производства пахотных земель, бесплатное светское образование. Главной характерной чертой своего фашизма возглавивший партию Муссолини считал способность адаптироваться к конкретным условиям. «Мы позволяем себе роскошь, – похвалялся он, – быть аристократами и демократами, консерваторами и прогрессистами, реакционерами и революционерами в соответствии с обстоятельствами времени, места и условий социальной среды».

В добровольческих отрядах фашистской милиции крупные предприниматели и банкиры увидели единственно возможное средство помешать захвату рабочими фабрик, нейтрализовать острое недовольство итальянцев правившей тогда Либеральной партией. В кассу фашистов потекли не просто деньги, большие деньги. Король предпочитал не вмешиваться. Лидера оппозиционной Социалистической партии убили, после чего в знак протеста ее представители вышли из парламента.

Воспользовавшись крайней неразберихой, Муссолини и Большой фашистский совет захватили власть в свои руки. Взяв на себя миссию «спасителя Италии», дуче в свойственной ему театрально-фиглярской манере, подбоченившись и вздернув вверх подбородок, заявил: «Если фашизм – это банда преступников, тогда я сам – каудильо этой банды».

В 1929 году, подыгрывая католикам, он заключил конкордат с церковью, сделав ее одной из составных частей корпоративного государства, оставив за ней права в области религиозной практики и преподавания религии в учебных заведениях, но строго запретив ей вмешиваться в политическую жизнь. После подписания этого соглашения Папа Римский разослал всем главам церковных округов в Италии директиву оказывать поддержку фашистам и назвал дуче «человеком, ниспосланным самим Провидением».

В сущности, итальянский фашизм не считал католицизм важной частью своей доктрины. Политические постулаты Муссолини, за исключением антикоммунизма, постоянно менялись, но в принципе его идеология продолжала оставаться светской и особого значения церкви не придавала. Это приводило к трениям между ним и римской курией, настаивавшей на том, что в Италии католическая церковь должны стоять выше государства и нации. Дуче пропускал их претензии мимо ушей и с помощью своего окружения, состоявшего из когда-то правоверных католиков, создавал культ самому себе как наследнику римских кесарей.

Очень любил Муссолини покрасоваться на публике – хоть хлебом не корми, но это ему дай. Слыл оратором, интеллектуалом, знатоком мировой культуры и искусства. Ему льстило, когда его называли «профессоре», потому как в действительности кругозор у него был весьма ограничен. Рассказывали про него, будто читал он «Диалоги Платона», но мог и справить нужду в публичном месте, нисколько не стесняясь.

За все годы его диктатуры жертвой режима пали около миллиона человек. По ходу «умиротворения» Ливии фашисты истребили сорок тысяч заключенных концлагерей. Напав на Эфиопию, уничтожили примерно столько же местных жителей. По всем таким случаям Папа Римский не проронил ни слова, епископы и кардиналы не жалели хвалебных слов в адрес самого дуче.

В общих чертах Муссолини был осведомлен через Гиммлера о массовом истреблении евреев в концлагерях рейха. По данному поводу он цинично замечал: «Заставляют их эмигрировать на тот свет». И стараясь подсластить пилюлю свои патронам, отправил в могилу семь тысяч евреев и еще больше отправил в Германию с той же целью. Дуче даже приготовился к этническим чисткам в отношении проживавших в Италии славян, но те вовремя ушли в партизаны. Они и повесили его за ноги вместе с любовницей…

Всю Вторую мировую войну и буйство «чернорубашечников» наблюдало из города на семи холмах, куда ведут все дороги, другое действующее лицо – не менее значимое во всемирной истории искушений, чем Муссолини. Звали его Эудженио Пачелли. Восседал он на папском престоле в Ватикане под именем Пий XII.

Пачелли происходил из «черной аристократии» – так называли благородные семейства, связанные с римской курией. У него были изящные, тонкие пальцы и большие карие глаза, излучавшие из-под очков в золотой оправе доброжелательность к любому смертному, с кем ему приходилось общаться на аудиенциях. Статью своею Пий XII отличался поистине величавой, хотя кожа пепельно-серого цвета, низкий рост и худоба придавали ему также вид болезненный, изможденный. Голосом он обладал пронизывающей вибрации, произносил слова четко и ясно, без аффектации. На официальных церемониях выражение лица его казалось непроницаемым, жесты спокойными, элегантными.

Про него говорили, и в это можно поверить, будто он сам печатал свои энциклики на пишущей машинке и никогда не позволял себе отзываться о ком-то плохо. Вот чего он страшно боялся, так это мух из опасения заразиться от них, а потому распорядился для назойливых насекомых расставить в своей резиденции специальные западни. Для профилактики шесть раз в день чистил зубы специальной пастой, приготовленной для него фармакологом Ватикана.

О Пачелли можно сказать, что он был рожден для священнического звания и службы в Ватикане. Еще молодым священником ему пришлось участвовать в составлении Кодекса канонического права от 1917 года, основного закона римско-католической апостольской церкви. Дальше пурпурная шапочка кардинала привела его на пост сначала папского нунция в Германии, потом генерального секретаря Святого Престола, которому подчинялся весь внешнеполитический аппарат Ватикана с разбросанными по всему миру нунциатурами. Незадолго до начала второй мировой войны конклав кардиналов избрал его понтификом. Он стал Папой Римским Пием XII.

На посту нунция и государственного секретаря Пачелли многое повидал, но еще больше сделал. В Германии тогда, до прихода к власти Гитлера, проживало около двадцати трех миллионов католиков, более трети всего населения. В католических молодежных ассоциациях состояли полтора миллиона человек, или в тридцать раз больше, чем в молодежных организациях коммунистов, социал-демократов и национал-социалистов, вместе взятых. Интересы Римско-католической церкви в Рейхстаге представляла партия «Центрум».

В период работы нунцием в Берлине самой влиятельной своей доверительной связью Пачелли считал аристократа-католика Франца фон Папена. До прихода Гитлера к власти тот был рейхсканцлером, а в дальнейшем ключевой посреднической фигурой в контактах нунция с представителями тех сил, от которых зависела дальнейшая судьба нацистского лидера. Именно фон Папен, с подачи Пачелли, следовавшего секретным инструкциям Ватикана, и способствовал решающим образом выдвижению Гитлера на вершину государственной власти, убедив католических иерархов Германии не мешать этому. В знак благодарности фюрер еще некоторое время держал фон Папена вице-канцлером, пока не упразднил пост за ненадобностью и не направил аристократа послом рейха в Австрию готовить ее аннексию…

Здесь, мне кажется, стоит забежать в этом разборе чуточку вперед. Хотя формально фон Папен не будет значиться в списке военных преступников, в апреле 1945 года американцы арестуют-таки его и допросят. Когда же полковник Эндрюс поинтересуется у бывшего канцлера, почему он способствовал назначению нацистов на правительственные посты, аристократ уже без былого апломба даст такое объяснение: «Другого выхода к разрешению политического кризиса не было. Могу только сказать, что в нашей парламентской практике считалось нормальным подключать к ней партию, позиции которой укрепляются с каждым днем. Лишить ее такой возможности было бы ненормальным, а потому наши действия в этом плане логичны. Повторюсь еще раз: программа Гитлера содержала в себе отдельные пункты, которые нам казались приемлемыми. Не все же было таким, что вызывало отвращение».

В процессе дознания в нюрнбергской тюрьме фон Папен признается, что продолжал работать на нацистов, хотя и не полностью разделял их действия. Очень трудным, однако, окажется для него объяснить, как он мог это делать будучи католиком, чьи верования должны были полностью расходиться с нацизмом, построенным на массовых убийствах, провокациях, лжи и абсолютной безнравственности. Полковник Эндрюс постоянно будет ставить вопросы о моральной ответственности его и подобных ему фигур рейха. Вот что засвидетельствуют об этом отдельные фрагменты стенографической записи допроса:

Вопрос: Не кажется ли вам, что все еще живы те лица, которые несут определенную ответственность не только за войну, но и за то, что привело к ней, а также за многое, происходившее в годы войны?

Ответ: В широком смысле, безусловно, я один из них. Имею в виду, что я играл роль в приходе их к власти, в создании ими правительства и, конечно, на меня падает часть вины за последующие события истории.

Вопрос: Мне понятно сказанное вами, но чувствуете ли вы себя ответственным? Что подтверждает это?

Ответ: Все должна решить история, взвесить мотивы и действия. Полагаю, что на Суде Божием нашим мотивам и идеям отведено лучшее место, ибо Бог судит не столько победы и их последствия, сколько идеи и мотивы.

Вопрос: Как вы сами себя оцениваете?

Ответ: Думаю, что с человеческой точки зрения вы не можете сказать, как не может сказать и народ Германии, что я виновен во всей этой беде.

Вопрос: Я говорю о вашей вине не за все, а только за нечто, составляющее часть всего. Чувствуете ли вы какую-то моральную ответственность? Ведь имя Франц фон Папен что-то значило в Германии на протяжении многих лет. И мне всегда представлялось, что занимающее подобное положение в государстве лицо, не важно в Германии или в США, обязано встать и выступить, когда его собственное правительство начинает заниматься убийствами, поджогами, обманом. Понимаете, что я хочу сказать?

Ответ: Да, конечно, я чувствовал в себе такую обязанность. Я мог заявить Гитлеру ясно, когда беседовал с ним, что политика его ошибочна, что все те преследования евреев, церквей и все прочее неизбежно разрушит доверие мира к Германии… Да, это правда. Было бы честным проявить себя в создании подпольного движения против Гитлера, быть арестованным гестапо и расстрелянным. Я мог бы так поступить. Такой подход имеет смысл. И, безусловно, вы правы: я мог бы решить для себя, сказать хватит и стать мучеником.

Вопрос: Или предпринять что-то действенное.

Ответ: Это было бы одно и то же. Я просто хочу сказать, другого выхода не было. Если бы я что-то предпринял, меня бы расстреляли. Это предельно ясно.

Вопрос: Вы не верили в войну по моральным соображениям?

Ответ: Война вызывала у меня ужас, это правда. Конечно, я не считал ее правым делом для Германии…

Когда супруга фон Папена попросила администрацию нюрнбергской тюрьмы дать ему возможность встретиться с немецким католическим священником, ей отказали в этом, но позволили побеседовать с американским священником-капелланом. Душа аристократа-католика просила позаботиться о ее спасении…

Вернемся к папскому нунцию Эудженио Пачелли. Камнем преткновения между Ватиканом и новым рейхсканцлером Гитлером оставалась тогда политическая партия католиков «Центрум», без поддержки которой нацисты не могли рассчитывать на две трети голосов в Рейхстаге, необходимые для принятия закона о предоставлении фюреру чрезвычайных полномочий. Пачелли поспособствовал решению и этой проблемы. 23 марта 1933 года закон был принят. Спустя три дня католические и протестантские иерархи признали Гитлера уже в роли диктатора.

После узурпации власти Гитлером Пачелли через Франца фон Папена подготовил благоприятную почву для заключения конкордата между Святым Престолом и гитлеровским режимом. О ходе переговоров посол Ватикана даже не ставил в известность немецких епископов: они уже сдавали одну позицию за другой. В июле 1933 года соглашение было подписано. Гитлер получил право накладывать вето на любые назначения новых церковных иерархов. Все действовавшие епископы обязаны были принести клятву верности фюреру, а католическая паства – поддерживать только Национал-социалистскую партию. Позднее им пришлось помалкивать, когда на их глазах началась насильственная стерилизация сотен тысяч немцев, в том числе и католиков, в качестве меры по «очищению расы» от неизлечимо больных.

Таким путем Ватикан через Пачелли развязывал руки нацистской верхушке, позволял ей укрепляться, не опасаясь противодействия со стороны католиков. После заключения конкордата священников, которые осмеливались приравнивать нацизм к ереси или защищать принявших католическую веру немецких евреев, а такие тоже были, отправляли в концлагеря как врагов рейха уже на «законных» основаниях. Их преосвященства вызвались сотрудничать с гитлеровским режимом, пусть даже основная паства воспринимала нацизм как нечто чуждое своим верованиям. Кстати, это не стало для них препятствием позднее нацепить на себя солдатские ремни с выбитым на бляхе «С нами Бог» и ринуться завоевывать мир.

В своих шифрованных донесениях из Берлина в Ватикан Пачелли сообщал, что Гитлер уже давно подумывает, как нужно отделить католицизм религиозный от католицизма политического, партии изолировать от религии, запретив им участвовать в дискуссиях на теологические темы. Нунций обнаруживал у самого Гитлера двойственное отношение к христианству. Став у власти, фюрер публично заявлял, что религия является составной частью национальной жизни, однако в своем окружении поклялся покончить с христианством. «Или ты христианин, или ты немец, – говорил он. – Одновременно нельзя быть тем и другим».

Папский нунций был прекрасно осведомлен о том, как Гитлер манипулировал иерархами католической церкви в своих целях. Сие не смущало Пачелли, и на аудиенциях с новым рейхсканцлером он давал тому прямо понять о поддержке Святым Престолом курса на физическое подавление коммунистов и социал-демократов в Германии. В легкой, ненавязчивой форме вынужден он был доводить до сведения руководства рейха и направлявшиеся Папой Римским Пием XI в Берлин ноты протеста относительно принятия законов о стерилизации женщин неарийского происхождения и душевнобольных, а также искусственного осеменения ариек членами СС и СА. Папская энциклика 1937 года, например, упрекала в «обожествлении культа расе, народу, государству и представителям государственной власти», выражала беспокойство по поводу нарушений конкордата в отношении свободы вероисповедания. За чтение этой энциклики в католических приходах Германии сотни священников были арестованы и отправлены в концлагеря.

Заключив конкордат, гитлеровцы обрушили жесточайшие репрессии против евреев, изгоняли их с работы, лишали лицензии на ведение предпринимательской деятельности. Ватикан прекрасно знал об этом, но молчал, даже не пытаясь служить сдерживающим центром. Осуждение антисемитизма в Германии не входило в намерения Святого Престола. Выставлять адептов иудаизма врагами христианства и цивилизации для римской курии дело привычное.

В общем, было бы наивным ожидать чего-то другого. Еще в первые века христианства его духовенство не скрывало своей антипатии к иудеям, в вину которым ставилась казнь Иисуса. Приняв христианство в качестве государственной религии, римские кесари обложили иудеев дополнительными налогами, запретили им строить новые синагоги и заключать смешанные браки, устраивали против них погромы. Уничтожать же иудеев не стали из того соображения, что они должны-де нести на себе печать вечного проклятия, где бы ни проживали.

В 1215 году Папа Римский Иннокентий III заставил всех лиц иудейской веры носить одежду с отличительным желтым знаком. Им отказывали в праве работать в административных органах власти, заниматься определенными видами финансовой и коммерческой деятельности. В период Средневековья еврейских детей стали насильственно крестить: из Англии пошел слух, будто иудеи идут на ритуальные жертвоприношения христианских младенцев. Иудеев, обвиненных в использовании «черной магии», сжигали на костре. В эпоху Возрождения преследования их несколько поугасли. Тем не менее Папа Павел IV распорядился о создании специальных гетто и об обязательном ношении ими одежды с тем же желтым отличительным знаком.

Ближе к XIX веку, несмотря на продолжавшуюся Ватиканом дискриминацию еврейской общины, адепты иудаизма добились для себя гражданских свобод в Англии, Голландии и Соединенных Штатах Америки. После создания единого итальянского государства римское гетто ликвидировали, однако каждый раз Ватикан не упускал случая выразить свое недовольство «жестокосердием еврейской расы», ее стремлением прибрать к рукам финансовые рычаги в государстве и подстегнуть революционное движение. Особенно усердствовали в подливании масла в огонь иезуиты из «Дружины Христа»: именно они через свои органы печати начали трубить о «всемирном еврейском заговоре против христианской цивилизации».

Вся эта историческая подоплека служила нацистам в Германии лишь еще одной подпиткой «окончательного решения еврейского вопроса». Официальная пропаганда рейха принялась настраивать его сторонников по всему миру в духе оголтелого антисемитизма. После начала Второй мировой войны евреев стали свозить эшелонами с оккупированных территорий в Германию, где в концлагерях уже были установлены газовые камеры и мощные печи крематориев.

К тому времени Эудженио Пачелли стал носителем папской тиары. Но ни он, ни его курия не проронили ни слова христианского милосердия по отношения к жертвам геноцида. Молчание римского понтифика приводило к тому, что очень многие католики воспринимали евреев не жертвами войны, а врагами христианства, которых, как и коммунистов, грешно защищать: на яростные заявления, направленные против «коммунистического атеизма – худшего врага человечества», Ватикан действительно не скупился. Почти год по его кабинетам ходил и проект энциклики под названием «Общее происхождение рода человеческого», однако новый Папа Пий XII (Эудженио Пачелли), взойдя на престол святой, тут же похоронил документ в секретном архиве. В течение всего периода войны он так и не направил епископату на местах ни одной депеши, которая объясняла бы иерархам, как им относиться к холокосту и антисемитизму.

После вторжения вермахта в Польшу, Данию, Бельгию и Голландию Пий XII как воды в рот набрал. Почему? Очень просто. Почти все диктаторы-антисемиты в странах, поддерживавших гитлеровский рейх, получили в детстве католическое воспитание. В Словакии и Венгрии еще до прихода к власти нацистов в Германии католические иерархи открыто высказывались в антисемитском духе. Да и как, собственно, доктрина веры римско-католической апостольской церкви трактовала жизнь и смерть? Жизнь – это переход души через пелену видимости к жизни вечной. То есть к смерти. Какое тут имеют значение миллионы загубленных жизней, тем более иноверцев.

Даже у себя под носом в Риме Пий XII палец о палец не ударил, чтобы предотвратить депортацию евреев из этого города в Германию на сожжение. Он решил не раздражать лишний раз командование немецких оккупационных войск и не подталкивать евреев уходить в партизаны. Все годы войны «наместника Христа на земле» больше беспокоило, как бы союзники по антигитлеровской коалиции не начали бомбардировки авиацией Рима и не повредили собранные во дворцах Ватикана святыни христианства.

Пий XII был прекрасно информирован и о массовом уничтожении сербов православного вероисповедания штурмовыми отрядами усташей на территории Хорватии, но предпочитал по этому делу не высказываться. Все дело было в том, что в массе своей католическое население этой югославской провинции рассматривалось Ватиканом в качестве «авангарда Римской церкви на Балканах», а потому не столь уж было важно, что у власти в тогдашней Хорватии находился ставленник Гитлера диктатор Павелич и в массовых казнях участвовали даже монахи-францисканцы.

За боевыми действиями на фронтах он следил со смешанными чувствами надежды и серьезной озабоченности. Поначалу бросок гитлеровцев на восток связывался им с открывавшимися возможностями расширить влияние католической церкви и наконец-то покончить с православием. Но тут через агентов его секретной службы до него дошла обескураживающая информация от источников в Берлине. Оказывается, Гитлер чуть ли не забился в истерике по поводу представленного ему меморандума о возможностях ведения миссионерской деятельности на Украине. «Эта идея миссионерства абсолютно неуместна! – кричал он. – Скорее всего, мы должны будем разрешить всем христианским конфессиям войти в Россию, чтобы они там перебили друг друга крестами. Христианство – худшая напасть, обрушившаяся на человечество, а большевизм – его незаконнорожденное дитя. Эти два монстра порождены евреями. Я планирую уничтожить все церкви. Война подойдет к концу, и тогда передо мной встанет задача по разрешению этой проблемы. Мы вырежем этот пораженный гангреной орган, и Германия после этого почувствует себя в безопасности». Хоть и закрыл фюрер миссионерам дорогу на восток, но все же кое-кто отваживался туда проникать – по заданию римской курии, на свой страх и риск.

Лишь один-единственный раз в своем рождественском послании, переданном по радио Ватикана в декабре 1942 года, Пий XII как бы вскользь упомянул о «сотнях тысяч, которые без всякой с их стороны вины, часто только из-за своей национальности или расы, обречены на смерть или постепенное их уничтожение». Прямо он никогда не называл нацистов нацистами и о холокосте не высказывался. Его верные слуги из ордена иезуитов могли в своих полузакрытых изданиях подвергнуть критическому разбору даже «Майн кампф» Гитлера и «Миф XX века» Розенберга, рассуждать по поводу «католического миропорядка», твердым сторонником которого был их начальник, римский понтифик, но о геноциде в отношении евреев тоже предпочитали помалкивать. И так продолжалось до последнего дня войны в Европе…

* * *

Из нацистских главарей, которых доставили в камеры нюрнбергской тюрьмы, больше всех о Боге рассуждал Ганс Франк, наместник фюрера в Польше, куратор находившихся там концлагерей. Ведущему допрос американскому офицеру он сразу заявил: «Хочу констатировать, что я католик». Потом уже гаулейтер называл себя невиновным, простым исполнителем воли вождя Германии. Отказываясь брать на себя моральную ответственность за свои преступления, каждый раз к месту и не к месту подчеркивал, что собственного сознания у него не было, его сознанием владел Адольф Гитлер. В тюремной камере читал Библию. От виселицы это его не уберегло.

Заправила другой банды гитлеровцев Роберт Лей, возглавлявший в рейхе Трудовой фронт, в камере-одиночке вдруг стал набожным, чего до этого за ним никак нельзя было заподозрить. Подойдя к грани полного функционального расстройства, он так же неожиданно стал графоманом: целыми днями писал письма, записки и прочие сочинения на свободные темы. О чем думал тогда приближенный Гитлера, представление может дать один лишь фрагмент из его «творений»:

«После такой катастрофы, которая постигла несчастных немцев, – кропал он мелким, но вполне разборчивым почерком, – есть ли у меня право обращаться к этому героическому народу? Многие обвинят меня, что я один из ответственных за это. Готов взять на себя ответственность и не пытаюсь трусливо бежать от нее. Я всем обязан Гитлеру не только во времена хорошие, но и плохие. Мне выпало руководить миллионами трудящихся в восстановлении и в годы войны. Поэтому я готов к смерти. И да поможет мне Бог!.. Я научился видеть во всем пророческий перст Провидения. Охотно вручаю себя моему Создателю и жду от Него решения. Как он велит, так и будет. Бог привел меня к Адольфу Гитлеру, дал мне дар говорить убедительно, завоевывать других на нашу сторону, свершать великие дела. Он же допустил мое поражение и привел меня в эту холодную камеру, превратил меня в ничто и подвиг на написание этих строк. Все, что я пишу сейчас, плод моих раздумий, полных отчаяния… Немцы! Мы отошли от Бога, поэтому Бог отошел от нас. Мы заменили Его благословение нашей человеческой волей и своим антисемитизмом нарушили один из главных законов Творения. Наша воля стала для нас навязчивой идеей, наша антисемитская политика – главенствующей силой. Знаю, насколько для нас парализующими и разрушительными оказались эти два фактора. Наш подход был ошибочен. Мы плохо просчитали положение и упустили возможности выправить ход событий. Антисемитизм на глазах у трусливых провокаторов привел нас к катастрофе. Нужно было иметь мужество признать это вовремя. Нет, я не хочу бросать тень на покойного фюрера. Он слишком велик и благороден, чтобы я его мог запятнать…»

Рейхслейтер Роберт Лей не стал ждать приведения в исполнение смертного приговора. Разорвав полотенце на куски, свил из них веревку и удавился. Под занавес взял на свою душу еще один смертный грех.

Комендант концлагеря в Аушвице Рудольф Гесс, находясь в камере, не впадал в мистику и на допросах прямо показал, что только через его лагерный комплекс в годы войны ушли в небытие более двух миллионов евреев. За помощью к Богу, в отличие от Роберта Лея, он не обращался. Просто рассказывал в деталях, как им исполнялось на практике «окончательное решение еврейского вопроса». Вот что записано в стенографическом отчете об одном из его допросов:

«Каждая газовая камера могла вместить до двух сотен людей. Располагались они в подземных сооружениях. Газ поступал туда по трубам через отверстие в потолке. Если камера была заполнена до отказа, весь процесс занимал от трех до пяти минут. Через специальное окошечко видно было, что там внутри. Слышались лишь приглушенные голоса и шум. Через полчаса двери открывались. Специальная команда из заключенных грузила трупы на тележки и доставляла их наверх в крематорий. Перед этим с трупов снимались кольца, вырывались зубные протезы из золота. Одна печь позволяла сжечь две тысячи трупов за двенадцать часов, если запустить ее на полную мощность. Лично я следил, чтобы все соответствовало регламенту. Золотые изделия переплавлялись, укладывались в ящики и раз в месяц направлялись в Берлин. Себе я ничего не брал, считал это неприличным. Нормален ли я психически? Полностью нормален. Я был старым фанатиком национал-социализма подобно тому католику, который верит в церковные догмы. Эту истину я считал бесспорной, и по поводу нее у меня не возникало никаких сомнений: евреи являются противоположностью немцев и рано или поздно национал-социализм должен был столкнуться с международным еврейством. Мы служили в войсках СС и не могли сомневаться в этом. Нам и в голову не приходило, что евреи не виновны во всем».

Польский суд приговорил Рудольфа Гесса к смертной казни. Земное его существование оборвалось в том же Аушвице на виселице…

Стоит все-таки продолжить прерванное повествование и уточнить некоторые весьма важные для разбора обстоятельства. В том самом рождественском послании 1942 года Пий XII, явно в угоду нацистам, заявлял: «Побуждаемая всегда религиозными мотивами, Церковь осудила различные формы марксистского социализма. Она осуждает их и теперь». О варварстве национал-социализма молчок. Но это еще не самое главное в биографии римского понтифика.

Когда в войне наступил перелом, Пий XII через своих людей всячески пытался предотвратить разгром фашистской Германии путем заключения сепаратного соглашения за спиной СССР, подталкивал американцев и англичан на разрыв с антигитлеровской коалицией. Сразу после войны вместо того, чтобы праздновать победу, по его указанию спасались от возмездия нацистские преступники, снабжались ватиканскими паспортами с дальнейшей переправкой в надежные убежища в Испании, Португалии и Латинской Америке.

В это же время Пий XII приступил к налаживанию своего механизма контроля за благонадежностью в рядах самих служителей церкви. Первыми объектами репрессий стали «новые теологи» во Франции. Глава священной канцелярии, кардинал Пизардо с особой тревогой бил во все колокола по поводу появления «старых философских заблуждений под новыми вывесками экзистенциализма и прагматизма». По заключению его преосвященства, непозволительно, когда такие «болезни разума» ставят под сомнение Священное Писание, приспосабливаются к релятивизму, согласно которому догмы применимы только к конкретным условиям конкретных эпох.

Жертвой ватиканских надзирателей за лояльностью пал французский священник Пьер де Шарди, попытавшийся было примирить биологическую эволюцию с теологией. Его отправили в ссылку, а его сторонников уволили с преподавательской работы. В праве преподавать и публиковать свои работы отказано другому либерально мыслящему священнослужителю, Анри де Любаку, за его тяготение к католицизму социальной направленности. На этом «чистки» не остановились: Ватикан строжайше запретил многим священникам послевоенной Франции работать на заводах полный рабочий день и проживать в рабочих кварталах, обязал их подчиняться не профсоюзам, а епископату. В результате некоторые вообще отошли от церкви. Реприманд был сделан даже английскому писателю-католику Грэму Грину за его книгу «Власть и слава».

После войны Пий XII решил сам заняться тем, что сегодня принято называть пиаром. Так, по его распоряжению Ватикан финансировал съемки фильма режиссера Витторио де Сика «Небесные врата». Сюжетная линия в нем была несложная: несколько человек едут в поезде из Рима в Лорето, где намерены вымолить у Всевышнего избавление от нагрянувших на них невзгод и болезней, однако «чудо» происходит еще до их прибытия в Лорето. Последнее обстоятельство не понравилось Папе и после просмотра он решил не пускать фильм на широкий экран. Из трех сделанных копий две направили в секретный архив Ватикана, одну оставили в собственности сына режиссера.

Постепенно Пий XII стал уже все смелее навязывать свою точку зрения по вопросам, выходящим далеко за пределы его компетенции: по гинекологии и психиатрии, кинематографии и агрикультуре, пластиковой хирургии и генной инженерии, литературе и центральному газовому отоплению. Понтифик осуждал конкурсы красоты, джаз, фильмы и женскую моду с эротической окраской, курение и нецензурную лексику. Ему не понравилось даже появление священника перед группой паломниц, а у себя в соборе Святого Петра он велел занавесить обнаженные женские тела на картинах. Пригвоздив к позорному столбу противозачаточные средства, подтвердил положение энциклики о том, что нельзя получать удовольствие от секса, игнорируя таким образом предписание Всевышнего о продолжении рода. Провел и шумную кампанию против иезуитов-курильщиков из Грегорианского университета под предлогом того, что сигареты дорого обходятся церкви и не согласуются с монашеским обетом бедности. Курить, правда, они не перестали.

Кстати, именно иезуит и притом курильщик Роберт Лейбер служил личным секретарем Пачелли на протяжении всей его карьеры в Ватикане. На рабочем столе понтифика постоянно лежала книга основателя Ордена иезуитов Игнатия Лойолы. Иезуиты превалировали в его ближайшем окружении, личным духовником был тоже иезуит. Но никто из этих интеллектуалов Ватикана так и не отважился спросить своего начальника: «Сумел бы Гитлер прийти к власти без поддержки Вашего Святейшества? Почему Вы не предприняли активных попыток предотвратить или осудить холокост и не призывали католиков воспротивиться этому?»

Почти сорок лет его домашней хозяйкой, настоятельницей в личных апартаментах и хранительницей покоя была монашенка из Германии, сестра Паскуалина. За влияние на Папу ее прозвали «папессой». Сестра распоряжалась и в приемной понтифика, кому из кардиналов и когда можно заходить в его рабочий кабинет. Выпадало на нее и выполнение тайных посреднических миссий между Муссолини и Эйзенхауэром.

Сразу после того как хозяин ее испустил дух, сестра Паскуалина забила три баула какими-то бумагами, спустилась с ними в подвал и сожгла их. Кардиналы попытались было ей помешать, потребовали передать документы в секретный архив, но она с совершенно невозмутимым видом отрезала: «Мне приказал сжечь бумаги Его Святейшество, и я лишь выполняю его волю».

Спустя четверть века сестра Паскуалина скончалась от сердечного приступа, сидя в кресле аэропорта Вены и ожидая посадки на самолет в Рим. В ее сданном в багаж чемодане лежали документы в подтверждение того, что Папа Пий XII заслуживает быть канонизирован в святые…

Прошло немало времени с тех пор, когда на стенах соборов в Германии висели флаги со свастикой, а кардиналы в сутанах пурпурного цвета вскидывали руки в нацистском приветствии. Но только в середине 90-х годов Папа Римский Иоанн Павел II приехал в Аушвиц, чтобы помолиться у печей крематория бывшего концлагеря и назвать это место «Голгофой современного мира».

Дабы остановить начавшееся в обществе критическое обсуждение позиции Пия XII в отношении нацизма и холокоста, Иоанн Павел II позволил совместной иудео-католической комиссии ознакомиться с некоторыми документами секретного архива Ватикана. Такую возможность предоставили и английскому историку Джону Корнуэллу для написания им книги, в которой отразилась бы готовность Пия XII оказать помощь евреям и его настроенность против нацизма. В итоге появилось исследование ученого-католика под названием «Папа Гитлера», где четко прослеживается пассивность Пия XII по отношению и к нацистам, и к холокосту. Получилось совсем не то, что хотел Ватикан.

Довольно красноречивую версию всей этой истории предложил кинорежиссер Константин Коста-Гаврас в своем фильме «Аминь». Полгода он писал сценарий, три года исследовал собранный им документальный материал, в том числе и фотографии, на которых кардиналы вместе с Геббельсом выбрасывают вверх правую руку в нацистском приветствии на фоне флагов со свастикой, развешенных на стене католического собора. Узнал он и о том, что в специальном, строго охраняемом отсеке секретного архива Ватикана до сих пор лежат настенные часы с нацистской эмблемой, подаренные Гитлером Пию XII, когда тот был папским нунцием в Берлине.

 

Часть III

(Фуга)

Первым Папой Римским, хотя в то время его так еще не называли, считается апостол Петр (в миру Симон бар Хона). Его распяли на кресте по указу императора Нерона в середине 60-х годов нашей эры. Глава первых христиан попросил только, чтобы вздернули его вверх ногами, ибо считал себя недостойным быть казненным так, как это сделали с Иисусом. С тех пор «кормчих корабля святого Петра» сменилось более двух с половиной сотен человек.

Самым молодым из них был двадцатишестилетний Иоанн XII (X век). Этого не в меру темпераментного понтифика убил прямо на улице прохожий из мести за свою изнасилованную им дочь. Меньше всех управлял «кораблем святого Петра» Иоанн Павел I – всего тридцать три дня (1978 год). По одой из версий, его отравили, чтобы помешать расследованию финансовой деятельности Ватикана. До него тиару носил Павел VI, заядлый курильщик и большой любитель детективных романов. Двое «кормчих» были обращенными в христианство иудеями: сам апостол Петр и Анаклет II, которого избрали на конклаве кардиналов, и он действительно был папой до последнего дня своей жизни. Однако позднее выборы признали недействительными, а его самого из официального папского списка просто вычеркнули.

«Папа» происходит от слияния слов падре и пастор. Католического первосвященника называют еще римским понтификом, как это делали во времена Римской империи, что означает «строитель мостов». За ним также закрепились многие другие официальные и неофициальные звания: Викарий Христа, главный понтифик Всемирной Церкви, слуга слуг Божиих, Патриарх Запада, суверен города-государства Ватикан, отец всех принцев и королей… Папскими атрибутами являются сутана из белого шелка, белая шапочка, кольцо Пескадора на пальце, тиара-посох и большое золотое распятие. Рабочая резиденция Папы Римского вместе с его личными покоями находятся в Апостольском дворце – комплексе зданий, построенных в XVII веке. Летняя резиденция располагается недалеко от Рима на земельном участке в полсотни гектаров рядом с местечком Кастель Гандольфо.

Откуда произошло название «Ватикан», никто точно не знает. Предположительно, от латинского слова «гадатели», которые в последние годы до нашей эры проживали как раз в этом районе Рима на правом берегу Тибра. Римской курией называют органы власти государства Ватикан и их служащих, в том числе из светских лиц.

Главное здание – Апостольский дворец. Там и свершается все действо: в без малого полутора тысячах комнатах, двадцати внутренних двориках и нескольких садиках между ними. Да еще в базилике Св. Павла с ее бесчисленным множеством колон, статуй, алтарей, картин настенной живописи. Там можно спокойно разместить несколько футбольных полей. Базилика действительно вызывает некий трепет – на то и рассчитана.

Из наиболее важных реликвий христианства в Ватикане хранятся привезенный женой римского императора Константина осколок креста, на котором распяли Иисуса, две иголки из его венца и платок святой Вероники, которым она стирала с лица его пот по дороге на Голгофу. Распоряжением понтифика у каждого алтаря католического храма должна иметься какая-нибудь реликвия. В новые храмы посылается земля с того места, где покоится апостол Петр. Доставляют ее в специальном деревянном ящичке, опечатанном гербовой печатью.

На территории города-государства находится свой супермаркет. Цены в нем ниже, чем в Риме. Вход только по специальным пропускам; для священников уготовлен отдельный проход с кассой. Там же отовариваются и светские лица, работающие в Ватикане или на Ватикан. Неподалеку от супермаркета стоит бензоколонка – только для автомашин с дипломатическими номерами Святого Престола.

В нескольких минутах ходьбы от торгового центра располагается библиотека. Существует она с XV века и вмещает около миллиона томов в виде сделанных монахами-переписчиками копий оригинальных изданий более раннего периода. В свое время ее изрядно потрепали солдаты наполеоновской армии. Библиотека может похвастаться своим спецхраном карт, иллюстраций, графики, манускриптов, писем некоторых известных личностей – в частности, Эразма Роттердамского, Леонардо да Винчи, Наполеона, Марии Стюарт, Вольтера, Галилея и других.

В 1936 году в Ватикане вдруг взяли и создали свою собственную Академию наук, куда вошли около сотни ученых из разных стран, подобранных лично Папой. Именно с ее помощью проводился пересмотр «дела Галилея». То есть прошло более трех веков и сменилось тридцать Викариев Христа, прежде чем решили наконец снова обратиться к материалам инквизиционного процесса над человеком, считавшим планетой не Солнце, а Землю. Папа Иоанн Павел II встретился с группой ученых-лауреатов Нобелевской премии и в присутствии кардиналов признал, что церковь совершила «ошибку по неведению» в осуждении Галилея за его научные воззрения. Точно так же пересмотрели «дело Мартина Лютера», хотя на это ушло уже более четырех веков: претензии реформатора к римской курии в ее моральном разложении были признаны обоснованными.

Экспертам при Академии наук Ватикана поручалось и рассмотрение случаев подобных происшедшему со святой плащаницей (Sacra Sindone): ею якобы было покрыто тело Иисуса Христа после снятия его с креста, отчего на ней остались отпечатанным лик Господень. Впервые плащяницу показали верующим в XV веке и являлась она тогда собственностью герцога савойского. Спустя сто лет ее хранили в соборе Турина, а в 1983 году семья бывшего итальянского монарха подарила ее Иоанну Павлу II.

Так вот, для проверки аутентичности священной реликвии, оберегаемой более трехсот лет в цилиндре из серебра и стекла, эксперты провели экспертизу. В результате выяснилось, что льняная ткань изготовлена где-то в XIII веке, самое раннее. Папу это не удовлетворило и он поручил провести обследование католическим специалистам при его Академии наук. Публично те вообще ничего не могли объяснить. Несмотря на конфуз, архиепископ Турина оставил плащаницу в своем соборе. С тех пор хранится она в развернутом виде внутри стеклянной урны, куда поступает предотвращающий разрушение ткани газ аргон. Следуя взятой линии, Папа, всякий раз когда бывал в Турине, преклонял перед нею колени.

Город Святого Престола занимает микроскопическую по размерам территорию, но его влияние выходит далеко за ее пределы. Ватикан известен всему миру, однако о происходящем там позволено знать немногим. Тайны его происходят с того времени, когда римский император Константин (IV век) сделал христианство государственной религией и выстроил институт церкви в виде иерархической пирамиды, венчаемой Папой Римским, духовным правителем волею Божию на правах суверена. Поскольку сам Бог – это уже великое таинство, не познаваемое в принципе простыми смертными, значит, и слуги Его не должны разглашать секрет того, как тайна сия раскрывается им, посредникам между верующими и Всевышним.

Ватикан – место на земле, где государственной тайной считается практически все. Там очень ценятся священнослужители, которым можно доверить сведения особой важности и они молчат, как индийские гробницы. Например, узкий круг лиц, имеющих право прохода в личные апартаменты Папы, а потому знающих многие вещи из его частной жизни. По значимости это вторая главная тайна священнодействия, которую нужно беречь как зеницу ока.

Сотрудники различных конгрегаций-министерств Ватикана производят лавинные потоки засекреченной информации. В те же потоки вливаются шифрованные сообщения из нунциатур (посольств) со всего мира, которыми занимается Государственный секретариат. Помимо нунциев, главы епископальных округов направляют в Рим подробные отчеты о происходящем в их епархиях, а каждые пять лет сами едут туда для личного доклада. Гриф «sub secreto pontificio», или нечто вроде «совершенно секретно», ставится на многих документах внутренней деятельности курии, особенно касательно финансовых дел. Тот же гриф проставлен и на списках хранящихся в подвалах Ватикана ценностях искусства.

До сих пор засекречена значительная часть церковной документации последних восьми столетий, помещенная в Секретном архиве – гигантском спецхране Библиотеки Ватикана, который существует в своем нынешнем виде с XVII века. Этот архив размещается в двухъярусном подземном бункере с бронированными дверями. По находящимся там документам можно консультироваться только с санкции самого Папы. Должность главного распорядителя Секретного архива традиционно занимает кто-то из испанских кардиналов. Среди документов особой важности в строго оберегаемом отсеке этого архива лежит и тайна португальской монахини Лусии, которой в 1917 году явилась Дева Мария и сообщила точную дату конца света: Папа Пий XI уполномочил ее накануне своей неожиданной смерти изложить ему в письменном виде содержание полученного откровения.

Секретностью пропитаны все структуры Ватикана с вершины пирамиды власти до самого ее основания, даже еще глубже. Как в любом государстве, есть там свои спецслужбы – разведки, а соответственно, и контрразведки. Римская церковь, правда, официально в этом не признается. Тем не менее они продолжают действовать.

Так, служба внешней разведки Святого Престола создана еще при Пие V в 1556 году. Произошло это после образования монашеского ордена иезуитов, кои и составили ее основной отряд. Называлась служба «Святой Альянс» (СА) в честь тайного союза Ватикана с шотландской королевой Марией Стюарт. К концу того же века сформировалась структура аппарата разведки и специальных операций в нынешнем виде. Сотрудники СА занимаются также шифрованием документов, направляемых в нунциатуры и поступающих от них, работают в отделе печати и службе радиовещания. Подчиняется разведка только Папе Римскому.

К примеру, сотрудником СА был иезуит Вальтер Сисек, действовавший в СССР под именем Владимир Липинский. Там он устраивал подпольные мессы, вербовал новых адептов католицизма. После ареста и отбытия наказания вернулся в Ватикан делиться опытом с теми, кто намеревался попробовать себя на том же поприще. Дослужился до начальника «русского отдела» СА.

В послужном списке «Святого Альянса» фигурирует тщательно им скрываемое проведение сразу после окончания Второй мировой войны крупномасштабной операции под кодовым названием «Конвент». Агенты СА занимались тогда оформлением через Международный Красный Крест фальшивых паспортов для нацистских военных преступников и французских коллаборационистов. Для укрытия этих лиц в надежных убежищах подальше от Европы были налажены два «коридора». Один: Швейцария – Рим – Генуя – Южная Америка. Другой: Швейцария – Франция – Испания – Марокко – Южная Америка. Так, после получения паспортов и рекомендательных сертификатов Ватикана удалось выехать в Аргентину разыскиваемым повсюду нацистским палачам Менгеле, Эйхману, Барбье и хорватскому диктатору Павеличу. С немецкой стороны операцию координировала тайная организация ветеранов СС «ОДЕССА».

Служба контрразведки именуется «Sodalitium Pianum», или сокращенно «Сапиньер», или еще короче СП. О ее создании распорядился в 1914 году Папа Пий X, от которого произошло и название. Первым главой СП был монсеньер Умберто Бенигни, в распоряжении которого поначалу имелась своя шифровальная машина и личный код, с которыми работали специально назначенные для этого две монашенки. Он поставил перед своими агентами задачу выявлять лиц из римской курии и духовенства в других странах, которые осмеливались отходить хоть чуть-чуть от церковных канонов или разглашать секретную информацию Ватикана. Сотрудниками службы могли являться только лица священнического звания.

Именно СП занималась предварительным расследованием по делу швейцарского теолога и философа Ганса Кюнга. Причиной послужило высказанное им мнение о предвзятом отношении Ватикана к женщине как к «существу ущербному». Кюнг прямо указал на то, что папы римские не всегда свободны от сексуальных комплексов и что обет безбрачия у католических священников приводит к «недостатку в них внутренней свободы». Папу Иоанна Павла II он назвал человеком, «уже причинившим ущерб служительницам церкви своими жесткими заявлениями против контроля над рождаемостью, против абортов и о том, что принятие женщиной священнического сана противоречит воле Божией».

Теологию в немецких университетах Ганс Кюнг преподавал, явно нарушая установленные римской курией требования, это верно. Однако самое большое раздражение у контрразведчиков в сутанах вызвала не популярность его книг по этике и диалогу культур, а его критика в адрес префекта конгрегации вероучения, кардинала Йозефа Ратцингера. «Кардинал больше меня находится под влиянием св. Августина, – публично заявил швейцарский теолог. – Свидетельством тому его пессимистический взгляд на жизнь, устремленный не в будущее, а в прошлое. Мир смотрит мрачно на кардинала, потому что он сам мрачно воспринимает мир. В ходе исполнения своих обязанностей Великого Инквизитора он ежедневно получает плохие для него вести со всего мира: жалобы, обвинения, доносы и на их основании принимает решения, как это делала Инквизиция. В результате у него расстройство желудка и отсутствие чувства юмора. Никогда бы не поменялся с ним местами… Обычно выдающихся теологов всегда преследовали, и тем самым они запоминались в истории. Вот и Ратцингер не мог похвастаться запоминающимся вкладом в теологию. Церковные иерархи вроде него жалуются, что им не удается привлечь к религии больше верующих. Они не понимают: на людей влияют именно социально-экономические проблемы. Инертность, застой и секретность не приведут к росту числа верующих».

Однажды Ганс Кюнг даже назвал кардиналов старцами, которые в условиях папского абсолютизма давно уже ушли на покой. И, конечно, обидно было им это слышать от выпускника Грегорианского университета Ватикана…

Если «Сапиньер» выявляет инакомыслящих теологов и священников, то конгрегация вероучения выносит наказание за несоблюдение канонов. Работы у них здесь невпроворот. В Испании, например, член Ордена иезуитов Хосе Диас-Алегрия вдруг принялся благожелательно отзываться о теологии освобождения, чья главная идея в том, что «грех – это не столько отказ слышать слово Божие, сколько результат несправедливых социальных и политических структур». На вопрос, верит ли Ватикан в Бога, падре ответил во всеуслышанье: «Об этом может судить только Бог. Есть там те, кто верит в Бога, и один из них Папа. Но подозреваю, вера его грешит фанатизмом. Сам же Бог, скорее всего, в Ватикан не верит». Папа Иоанн Павел II на докладе Ратцингера наложил резолюцию исключить Диаса-Алегрию из Ордена иезуитов.

Не так давно в Бразилии работал священником Леонардо Бофф. Кардинал Ратцингер, по указанию Папы, вызвал его в Рим и отчитал за поддержку им теологии освобождения, заодно и за «вольные мысли явно марксистского характера». Его лишили права устраивать мессы и писать что-либо по теологии вообще. Точно так же за участие некоторых латиноамериканских монахов-иезуитов в разработке все той же теологии отправили на покой главу их ордена, испанца Педро Аррупе. Что тут поделать, не уследил генерал.

Самого Ратцингера прозвали «кардиналом-пантерой». В его список «кандидатов на сожжение» входили католики с марксистским уклоном, теологи-диссиденты, феминистки, релятивисты, гомосексуалисты и несть им числа. Баварский немец, воевавший в годы войны в составе вермахта, был ярым сторонником максимальной централизации власти в Ватикане, без чего, как он считал, римская церковь превратится в теологическую магму и выродится просто в одну из «культур». С виду же производил впечатление добродушного и даже застенчивого человека.

Утверждать же, что подопечная Ратцингеру служба безопасности СП держал все и вся под контролем в самом городе-государстве Ватикане, было бы большим преувеличением ее заслуг. Иначе не произошло бы 4 мая 1998 года на его территории событие, совсем из ряда вон выходящее. Поздно вечером прямо у себя в квартире были застрелены личный телохранитель Папы, полковник Швейцарской гвардии Алуа Эстерман вместе со своей супругой; рядом с ними лежал убитый выстрелом в рот его подчиненный прапорщик Седрик Торнэй. В тот самый день полковника назначили начальником корпуса Швейцарской гвардии. Чуть раньше прапорщик уволился со службы, но пистолет, из которого были сделаны выстрелы, оставил при себе.

По горячим следам место тройного убийства осматривали поверхностно. В спешке даже не заметили или сделали вид, что не заметили, как исчезли четыре стоявших на столике бокала. Поскольку собственных экспертов в Ватикане не было, обычно в этих целях прибегали к итальянской полиции, но на сей раз магистрат Рима никто даже не уведомил о случившемся. Трупы быстренько перетащили в морг, на двух из них даже успели сменить одежду. Еще осмотр тела не был проведен, как уже огласили официальную версию: прапорщик Торнэй в порыве гнева застрелил полковника и его жену, а потом застрелился сам. Отсюда, мол, невозможно определить подлинные мотивы убийства.

О полковнике Эстермане было известно, что он – швейцарец по происхождению и правоверный католик. На службу в Швейцарскую гвардию заступил в 1980 году в чине капитана и вскоре был приставлен к Папе в качестве телохранителя на период зарубежных поездок понтифика. Властный по характеру, очень дисциплинированный и педантичный офицер, он занимался еще и проповеднической работой среди молодых гвардейцев Его Святейшества. Во внешнем мире за стенами Ватикана имел связи в основном с людьми из Опус Деи. Поговаривали, будто этот тайный католический орден поручил ему осуществить план по превращению Швейцарской гвардии в специальный военный корпус в противовес корпусу охраны, находившемуся якобы под контролем масонского лобби в Ватикане.

С учетом всего изложенного, где-то вымышленного, где-то нет, и возникла неофициальная версия: все трое были застрелены специально подосланными людьми за нечто, имевшее отношение к их контактам с Опус Деи. В качестве подтверждения ссылались на то, что вечером того дня в квартиру полковника приходил некий французский иезуит Берторелло, агент ватиканской секретной службы, имевший пропуск во все служебные кабинеты и одно время допрашивавшийся итальянской полицией по делу о незаконных финансовых операциях главного банкира Ватикана Поля Марцинкуса.

Вот, наконец-то, и всплыл американский архиепископ, выходец из семьи литовских иммигрантов, Его Преосвященство Поль Марцинкус. В то время он возглавлял главный финансовый орган Ватикана, фигурирующий под названием «Институт по делам религии», хотя на самом деле это просто обыкновенный банк. До того как стать «банкиром Божием», американец служил советником у римских понтификов, их телохранителем и переводчиком. Тесно сблизился с Папой Иоанном Павлом II еще в бытность того архиепископом Краковской области, направляя ему, в частности, денежные переводы на строительство новых храмов и многое что другое.

Когда Кароль Войтыла стал Папой Римским Иоанном Павлом II, за Марцинкусом уже тянулся шлейф нечистоплотных финансовых сделок. У итальянской полиции возникали большие вопросы по поводу его связей с финансистом мафии, банкиром Микелем Синдоной. Однако новый Папа не уволил архиепископа, позволил ему и дальше руководить «Институтом по делам религии». Почувствовав столь солидную протекцию, Марцинкус через главу банка Амброзиано Роберто Кальви развил всеми праведными, а по большей части неправедными путями бурную деятельность, которая стала приносить Ватикану весьма приличный денежный «навар». Сведения начали просачиваться в печать. Перед угрозой надвигавшегося скандала Святой Престол порвал контакты с Кальви, а это привело к банкротству его банка. Самого Кальви вскоре задушили в Лондоне, не оставляя после себя никаких улик.

Итальянская полиция попыталась было арестовать Марцинкуса, однако Иоанн Павел II, сославшись на экстерриториальность Ватикана, защитил его и направил руководить епископальным округом в США. Откомандирование, естественно, было согласовано с президентом-католиком США Рейганом и директором-католиком ЦРУ Кейси. Встревоженный Папа все же распорядился передать банку Амброзиано четверть миллиардов долларов из казны Ватикана в качестве компенсации понесенных потерь. Шаг этот был представлен не как признание вины, а как акт христианского милосердия.

* * *

Волею конклава кардиналов польский архиепископ Кароль Войтыла стал вторым Папой Римским неитальянского происхождения после голландца Адриано VI (XVI век). Твердый, волевой характер нового понтифика очень понравился римской курии, но были и вещи, вызывавшие у высшего духовенства некоторую настороженность.

Первая внешнеполитическая инициатива Иоанна Павла II ветеранов дипломатии Ватикана удивила своей неактуальностью, по меньшей мере: сосредоточить усилия на разрешении территориального спора между Чили и Аргентиной. Тогда у власти в этих странах стояли военные хунты во главе с Пиночетом и Виделой, а в Государственный секретариат поступали тысячи письменных свидетельств от чилийских и аргентинских католиков, чьи родственники, тоже католики, были убиты военными без суда и следствия. Сам Папа объяснял свою инициативу тем, что оба генерала являются католиками, а Видела даже присутствовал на официальной церемонии его вступления в папскую должность. Аргумент, конечно, сильный…

Здесь, думается, надо опять отступить во времени, чтобы увидеть картину в более полном объеме. До и после военного переворота в Аргентине папским нунцием там был монсеньер Пио Лаги. Когда журналисты попросили его высказать свое мнение о массовых убийствах военными гражданских лиц, он изрек следующее: «Христианским ценностям угрожает агрессия со стороны идеологии, которую народ отвергает. Ввиду этого Церковь и вооруженные силы несут свою часть ответственности. Церковь интегрирована в процесс и сопровождает армию не только своими молитвами, но также своими действиями в защиту прав человека и Родины».

У нунция сложились тесные личные отношения со всеми членами военной хунты, которые, помимо католиков, являлись еще и членами масонской ложи П-2. Одному из них, командующему военно-морскими силами Массере, подчинялся специальный центр предварительного заключения, в камерах которого задержанных пытали и расстреливали, в том числе с его личным участием. Тем не менее любезный монсеньер Лаги оказал адмиралу протекцию и устроил ему личную аудиенцию у Иоанна Павла II. После этой встречи воодушевленный Массера заявил газетчикам: «Мы, военные, действуя в роли политической власти, продолжаем быть католиками, а католические священники, действуя в роли духовной власти, продолжают быть гражданами. С моей стороны было бы греховным лицемерием утверждать, что те и другие не могут ошибаться в своих оценках и решениях. Наши действия опираются на любовь, суть нашей религиозной доктрины. В этом плане у нас все в порядке, и отношения между нами такие, какими им подобает быть между христианами».

Через «мясорубку» руководимого адмиралом изолятора прошли и бесследно исчезли около пяти тысяч человек. После ареста каждого из них квартира или дом задержанного подвергались разграблению военными. Тела убитых сваливали в общую яму, которую заставляли рыть самих приговоренных. Когда в руки садистов в погонах попадались беременные, то во время родов наручники с них не снимали, а после – сразу расстреливали. Младенцы тоже исчезали бесследно.

Практически весь аргентинский епископат католической церкви поддерживал варварство военщины, называвшееся иерархами «крестовым походом Бога против марксистского атеизма и врагов христианской цивилизации». Священники-капелланы присутствовали при пытках с целью склонить верующего человека к исповеди-доносу. Имеются неопровержимые свидетельства того, что монсеньер Лаги посещал военные базы и передавал офицерам благословение от нового римского понтифика.

Отбыв свой срок, нунций вернулся в Рим. Наместник Христа на земле произвел его в кардиналы, сделал патроном Суверенного Ордена рыцарей Мальты, членом Совета кардиналов и епископов. Адмирала же Массеру после восстановления конституционного правления в Аргентине приговорили к пожизненному заключению, но через пять его по амнистии освободил президент Карлос Менем. И только в конце 2000 года глава аргентинского епископата публично попросил «снисхождения за умалчивание о политических преследованиях, пытках, доносительстве, идеологической нетерпимости и кровавом насилии, охватившем страну». Даже не прощения, а всего лишь «снисхождения»…

Несколько лет Папа Иоанн Павел II не решался совершить государственный визит в Чили, стиснутую тисками диктаторского режима. Весной 1987 года все же решился и направил туда свои стопы.

В аэропорту Сантьяго Патриарха Всемирной Церкви встречал у трапа генерал-католик и член Опус Деи Августо Пиночет. Преклонив колени перед Папой, он тут же заявил об испытываемой им гордости по поводу того, что Божественное Провидение избрало именно его принимать римского понтифика на чилийской земле. В своей приветственной речи диктатор назвал себя «защитником национальных интересов и мира от жесточайшей агрессии, которой перестрадала Чили и до сих пор страдает от экстремистской, материалистической идеологии атеизма». В подобающей его сану манере Папа указал в ответном слове, что прибыл «восславить Сына Господня и способствовать победе добра над злом, любви над ненавистью, единства над соперничеством, доброты над эгоизмом, мира над насилием и правды над ложью».

На следующий день Папу привезли во дворец Монкада, где был убит президент Сальвадор Альенде. Там состоялась у него беседа с генералом и его многочисленным семейством. По ее завершении оба вышли на балкон поприветствовать собравшуюся на площади толпу. Тем временем в разных районах Сантьяго проходили антиправительственные манифестации.

Поздно вечером в резиденции своего нунция Папа вынужден был выслушать представителей оппозиции. Он посоветовал им уважать католические традиции и прибегать к диалогу с властями. После отъезда понтифика диктатор прямо заявил, что деятельность его правительства получила благословение самого Наместника Христа на земле.

Десять лет спустя, кода Пиночет, уже уйдя в отставку, пожаловал в Лондон под фиктивной фамилией, чтобы утрясти сделку о поставках ракет чилийской армии, а заодно сделать себе хирургическую операцию, случилось непредвиденное. По просьбе мадридского судьи Гарсона, английская полиция задержала генерала: требовалась экстрадиция того в Испанию в связи с убийством нескольких испанских граждан в Чили во времена диктаторского режима. Иоанн Павел II не бросил Пиночета на произвол судьбы и лично обратился с просьбой к британскому правительству дать ему возможность вернуться к себе на родину – «из чувства милосердия к больному человеку».

Не прошло и года после восхождения Войтылы на престол святого Петра, как в Ватикан вызвали архиепископа Сальвадора Оскара Ромеро. Положение в этой стране складывалось драматически: напуганные выступлениями оппозиции против диктатуры, военные уничтожали своих противников, включая священников. Все это заставляло их преосвященства всерьез воспринимать теологию освобождения, которая у римской курии стояла костью в горле.

На аудиенции у Папы архиепископ передал ему подборку документальных свидетельств систематических нарушений прав человека в Сальвадоре. На это «кормчий» не нашел ничего другого сказать, как только: «Не приносите мне слишком много бумаг. У меня нет времени их читать. А потом, попытайтесь все же договориться с властями». Оскар Ромеро вышел из папского кабинета со слезами на глазах. «Папа меня совсем не понял, – грустно заметил архиепископ сидевшим в приемной кардиналам. – Он не может себе представить, что Сальвадор – это не Польша».

Вернувшись к себе на родину, Ромеро направил военным пасторское обращение: «Братья! Как мы, вы принадлежите народу, но убиваете своих же братьев-крестьян. Приказу убивать, который отдает человек, противостоит Закон Божий, который диктует «Не убий!» и должен взять верх. Солдат не обязан подчиняться приказу, противоречащему Закону Божиему. Аморальному закону нельзя следовать. Во имя Божие, во имя народа, чьи растущие страдания обращены к небесам, умоляю вас и прошу прекратить преследования!» На следующий день во время мессы в больнице Божественного Провидения архиепископа расстрелял из автоматов «эскадрон смерти» военной хунты, состоявший тоже из католиков…

Нет, Папа Римский все же сознавал, что Сальвадор – это не Польша. Вскоре после беседы с архиепископом Оскаром Ромеро он предпринял свое первое паломничество в родные места. Как только его самолет приземлился в варшавском аэропорту, раздался звон церковных колоколов по всей стране. В своих выступлениях, помимо призывов к полякам «задуматься о своей судьбе в европейском контексте» и «отстаивать в Польше свободу Церкви», Иоанн Павел II каждый раз подчеркивал, что, будучи главой иностранного государства, остается польским гражданином и печется о благе всех поляков.

По еще не остывшим следам папского визита образовался католический профсоюз «Солидарность», сразу же севший на финансовую «иглу» Ватикана. Папа не нуждался в освоении азов конспирации, чтобы проделывать закулисные операции: еще в бытность свою краковским архиепископом он скрыто благословлял своих пасторов на подпольную работу в Чехословакии и в интересах их личной безопасности ставил в известность о них не римскую курию, а своих наставников из Опус Деи. «Солидарность» же во главе с Лехом Валенсой стала главным мобилизационным центром всех антиправительственных манифестаций и забастовок с постоянным обращением за помощью к Пречистой Деве Марии и пением пасторалей в храмах «к вящей славе Папы Римского».

Без денежных вливаний Ватикана через панамские, карибские и швейцарские филиалы миланского Банка Амброзиано, где Святому Престолу принадлежал контрольный пакет, такая кампания по дестабилизации экономического и политического положения в Польше была бы невозможной. В «прикрытии» нуждались, дабы предотвратить международный скандал, ибо это было прямым вмешательством в дела суверенного государства, санкционированным лично понтификом, который не находил нужным даже ставить в известность о таких операциях руководителя своего Государственного секретариата. Публично Иоанн Павел II остерегался призывать Валенсу и его «профсоюз» к политической борьбе. Электрик из Гданьска тоже вроде бы упор делал на права человека, но при этом всякий раз напоминал, что его сторонников благословляет сам Папа, к чьим апостольским советам они должны прислушиваться в первую очередь.

Осенью 1981 года Валенса направил своих людей с тайной миссией к главному администратору казны Ватикана, архиепископу Марцинкусу, настоятельно просить его профинансировать поставки оружия боевикам «Солидарности» для подготовки вооруженных выступлений. Партии стрелкового оружия уже были готовы к отправке из Скандинавии: для предварительного согласования в Варшаву и Гданьск командировался все тот же Алуа Эстерман, тогда еще капитан Швейцарской гвардии. Однако против доведения до конца этого дела выступили польские епископы. Под их влиянием заколебался и сам Папа.

Неуверенность понтифика объяснялась еще одним мажорным обстоятельством. В прокуратуру просачивались сведения о сомнительной, с точки зрения закона, посреднической деятельности банкира Роберто Кальви в его доверительных контактах с главой банка Ватикана, монсеньером Полем Марцинкусом. В частности, агент военной разведки Италии Франческо Пасьенза сообщил следователям в подробностях, как оба получают соответствующий процент со сделок в каждом конкретном случае, причем всегда только наличными. Он также не побоялся рассказать и об отношениях Марцинкуса с самим Папой. «Марцинкус, был включен в узкий круг советников понтифика во время всех визитов того за рубеж, – сообщал Пасьенза, – проявлял при этом потрясающие способности по нейтрализации негативных последствий. Например, он фактически спас кардинала Джона Кроля, выходца из Польши и друга Войтылы, от уголовного преследования по делу о финансовых махинациях в Филадельфии. Именно это и укрепило еще больше теснейшие отношения Марцинкуса с Папой».

Совсем не лишним будет здесь пояснить, что еще в 70-х Марцинкус попался в США на крупной финансовой афере с мафиозным привкусом, а потому просто вынужден был дать согласие на свое негласное сотрудничество с ЦРУ и ФБР.

Как на грех, следователи разузнали и еще про одну достаточно интересную деталь. Пасьенза был не только своим человеком в Ватикане, агентом-информатором военной разведки СИСМИ, но и членом тайной масонской ложи П-2. Туда входили видные персоны бизнеса, правительства и полиции, что позволяло считать ее «государством в государстве», в то время как Опус Деи действовал как «церковь внутри церкви». Банкир Роберто Кальви состоял в той же ложе, а ее «великий мастер» Личио Джелли имел даже специальный пропуск с правом захода в личные апартаменты Папы.

Кстати, членом ложи П-2 был и сам начальник военной разведки, генерал Сантовито, а потому разобраться, кто кого вербовал, просто невозможно. Генерал корпуса карабинеров Пиччиотти, например, дал показание прокуратуре о том, что в ложу входили даже некоторые кардиналы. Короче говоря, масонство служило для их преосвященств дополнительным гарантом обеспечения церкви финансовыми ресурсами.

Разоблачения итальянской печати касательно истинных целей ложи П-2 нанесли масонству ощутимый урон. Президент Итальянской Республики Сандро Пертини вынужден был признать ложу «ассоциацией с преступными намерениями». В Святом Городе почуяли реальную угрозу беспрецедентного скандала.

Именно в этот злосчастный для Ватикана момент, 13 мая 1981 года незадолго до пяти вечера, на площади Святого Петра пуля террориста достала самого Папу. Его состояние было настолько критическим, что личный помощник Станислав Дзивич спешно отслужил ему отходную молитву. Исполнение папских обязанностей взял на себя глава Государственного секретариата, кардинал Агостино Касароли.

Без малого полгода римская курия обходилась без своего начальника. И что удивительно, по-настоящему ее ничуть не заботило, кто же стоял за спиной турецкого террориста Али Агджа. Итальянская полиция бросилась разрабатывать некий «болгарский след», в печати появились намеки на то, что покушение готовили спецслужбы «советского блока». Это всех вполне устраивало. Тут особых доказательств не требовалось, пусть даже сам террорист эту версию ничем не подтвердил. Однако судья все же счел нужным в заключении по делу о покушении оставить на память потомкам свое особое мнение: «Многие сомнительные места этого расследования могли быть разъяснены, если бы со стороны Ватикана была предоставлена помощь. Но мы оказались перед таким подходом, который намеревался затруднить расследование преступления непонятно с какой целью».

В Ватикане многие восприняли покушение на Папу чуть ли не как наваждение дьявольское. Сам же понтифик сохранял внешне завидное спокойствие и, оправляясь после операции, нашел время повысить неприкасаемого Марцинкуса в архиепископы и назначить его новым губернатором дополнительно к должности главного финансиста. Когда чуть позднее на телетайп поступило известие об убийстве в Лондоне партнера Марцинкуса, банкира Роберто Кальви, он совершенно не пожалел о бесславной кончине человека, столько сделавшего для поддержания на плаву профсоюза «Солидарность», переправив в Польшу по своим банковским каналам не одну сотню миллионов долларов на подрыв «советского блока».

В отличие от Папы, главу Государственного секретариата Касароли всерьез беспокоило не только тайное финансирование польской оппозиции, но и работа священников польского происхождения в Чехословакии, Венгрии, советских республиках Прибалтики. По его сведениям, таких «подпольщиков» было около семисот человек, их деятельность координировал епископ из Вроцлава Хенрик Гульбинович, финансировал ее Опус Деи, а отчеты об их «миссионерстве» поступали непосредственно Папе в обход Государственного секретариата. Кардинал занимал тогда умеренную позицию в области отношений Восток – Запад и видел, что многим в Европе не нравится негласное вмешательство Ватикана в политику путем финансирования «крестового похода против коммунизма» с подключением к этому международных авантюристов из масонства и мафии.

Государственный секретарь Касароли старался приглаживать выступления понтифика по внешней политике, однако тот продолжал балансировать на грани фронтального столкновения с Советским Союзом. Он был также прекрасно осведомлен о том, что во время визита в Ватикан президент Рейган встречался с глазу на глаз с Папой и что оба договорились координировать усилия в борьбе с «империей зла» всеми возможными средствами, за исключением мирового конфликта. В частности, регулярно обмениваться разведывательной информацией через резидента ЦРУ в Брюсселе и по таким делам свои собственные дипломатические ведомства в известность не ставить…

Еще выше приказал Иоанн Павел II поднять над Апостольским дворцом знамя «крестового похода против коммунизма», когда отправился с визитом в Никарагуа, где только что свергли кровавого диктатора и к власти пришли силы национального возрождения. Папу там встречали, вместе с другими членами никарагуанского правительства, двое министров-священников. Одному из них тут же в аэропорту глава всех католиков публично пригрозил пальцем и гневно процедил сквозь зубы: «Наведите порядок в ваших отношениях с Церковью!» Другому сделал внушение за его вхождение в правительство, но тот не растерялся и ответил Папе: «Может быть, я ошибаюсь. Но дайте мне возможность ошибаться в пользу бедных. Ведь на протяжении стольких лет Церковь всегда ошибалась в пользу богатых». Тут уже Папа растерялся, но чуть позже на массовом митинге с негодованием обрушился на теологию освобождения, называя ее разными страшными словами. Из толпы донеслись возгласы несогласия: «Мы хотим мира здесь и сейчас!» Понтифик повысил тон до начальственного: «Тише, тише! Церковь первая хочет мира».

После папского визита в Никарагуа английский историк Дэвид Яллоп в своем исследовании «Во имя Бога» отметит: «Перед нами Его Святейшество, который публично устраивает разнос никарагуанским священникам за их участие в политической жизни и одновременно дает санкцию на противозаконное финансирование «Солидарности». Папство Иоанна Павла II двулико: одно для него самого, другое для всего остального мира. Его правление знаменует победу финансовых мошенников и международных жуликов вроде Кальви и Джелли. Сам же он в своих частых заграничных турне продолжает выставлять себя в роли этакой «суперзвезды». Люди из его окружения считают, что Папа так поступает, дабы дело святое было рентабельным и приносило доходы».

В 80-е годы доверительные отношения между Иоанном Павлом II и президентом США Рональдом Рейганом зашли так далеко, что понтифик решился даже раскрыть перед американской разведкой самого ценного агента «Святого Альянса» в Польше – полковника Генерального штаба Ричарда Куклинского. В качестве ответного жеста директор ЦРУ Кейси снабдил кормчего корабля святого Петра материалами негласного прослушивания телефонных разговоров епископов в Центральной Америке. Папа не брезговал лично получать папки с подобными материалами, но при встрече никогда их не раскрывал и тут же передавал их в руки главы своего собственного ЦРУ, монсеньора Луиджи Поджи…

Иоанн Павел II оказался первым в истории Ватикана понтификом, который использовал средства массовой информации по полной программе: видно, давала о себе знать его юношеская тяга к театральной сцене. Чувствуя свою слабую компетенцию в области теологии, он всячески старался восполнить ее числом своих публичных выступлений, энциклик, пасторальных посланий, интервью. По сути, на римскую церковь им были возложены функции агентства по рекламированию самой себя. Страсть же к своим широко освещаемым в прессе зарубежным турне уступала в нем лишь слабости к подаркам. После того как презенты проходили экспертизу, наиболее ценные он отсылал в хранилище Секретного архива, менее ценные раздавал собратьям из римской курии…

В начале 90-х Войтыла уже настолько воспринимал Польшу своей вотчиной, что в ходе визитов туда не стеснялся раздавать публично благословения светским католикам из Опус Деи за их активное участие в «свержении коммунизма», а попутно напоминал местным епископам об особой роли римско-католической церкви в Восточной Европе, внесшей весомый вклад в развал Советского Союза и Варшавского договора.

Продолжая отслеживать положение в бывших советских республиках, Войтыла устремил свой апостольский взгляд и на Балканы. Первое, что он предпринял, так это раньше всех признал независимость Хорватии и Словении, тем самым лишь накалив обстановку в регионе. Президент-католик Хорватии не поскупился на благодарности и назвал Папу «главной моральной силой в мире». Однако президент Франции Миттеран именно на Ватикан и возложил всю ответственность за развязывание конфликта на Балканах. Вооруженные столкновения между сербами-православными и хорватами-католиками действительно носили во многом не политический или территориальный, а религиозный характер.

Исходя из того, что римско-католическая церковь выполняет особую миссию – вернуть человечество к основным христианским истинам и главенствует якобы над всеми другими, Иоанн Павел II решил оставить след в истории как «архитектор нового мирового этического порядка». Его стратегию «евангелизации» осуществлял централизованный аппарат, в котором не было места для коллегиального руководства, а демократия даже рядом не стояла. Если почитать или послушать его публичные выступления, можно невольно подумать: вот истинный проповедник мира, защитник обездоленных и прав человека, политических и религиозных свобод. На практике подобные права и свободы для служителей своей церкви он категорически не допускал.

Его упрямая непреклонность и самоуверенность практически подавили волю кардиналов. Для одних он был высшим носителем веры во времена неверия, для других – генератором излишнего внутреннего напряжения в среде духовенства. Последнее лишь усугубляло оппозиционные настроения среди либеральных католических священников, не считавших его носителем истины в последней инстанции. Именно они возмущались тем, как Папа быстро канонизировал в святые основателя Опус Деи, но не убитого во время мессы архиепископа Сальвадора.

При Иоанне Павле II все местные церкви выполняли роль римских филиалов строго в соответствии с иерархически выстроенной вертикалью власти. При нем вновь появилось угрожающее «Roma locuta, causa finita» (Когда говорит Рим, разговоры прекращаются). При нем и по его указанию конгрегация вероучения действовала в духе ее предшественницы Инквизиции, разве только без арестов, заключений в темницы и сожжений на костре за инакомыслие.

Вероятно, причина кроется и в особенностях религиозного становления Войтылы, с младых лет окруженного воинствующими националистами-католиками, нетерпимыми к любому мнению, кроме их собственного, и всегда предпочитавшими конфронтацию вместо компромисса. Девизом краковского архиепископа было «Все твое!» И никаких уступок плюрализму, тем более релятивизму. Или со мной или против, третьего не дано.

Став Его Святейшеством, Войтыла создал узкий круг конфидантов. Первым в него входил личный помощник, член Опус Деи, поляк Станислав Дзивич, который представлял или замещал понтифика на всех мероприятиях, где тот присутствовать не мог в силу занятости, а в последнее время – недомогания. Ближайшее окружение составляли также префект конгрегации епископов (главный кадровик), префект конгрегации вероучения (блюститель канонов) и глава Государственного секретариата, ответственный за межгосударственные связи. Полностью доверял Папа только Дзивичу.

За влияние на него боролись две группы иерархов: связанных с Опус Деи и тяготевших к иезуитам. Членов Опуса он приблизил к себе значительно ближе, чем иезуитов. Через установленную им систему подбора кадров назначал кардиналами и епископами не столько талантливых, сколько верных ему лично подданных.

Бессильные убедительно опровергнуть всем заметные свидетельства тяжелой болезни Иоанна Павла II, иерархи уверяли, будто интеллект его работал безукоризненно. Происходившее же в личных покоях понтифика было покрыто завесой непроницаемой тайны. За все там несли ответственность личный помощник Дзивич, четыре монашенки и их начальница, сестра Тобиана – все польского происхождения.

Однажды Иоанн Павел II изрек такую сентенцию: «Любить правду не означает использовать ее в своих целях. Это означает служить ей, стремиться найти ее и не приспосабливать к собственной выгоде или удобству. Одна лишь правда, которая подчиняется только правде, приводит человека к истинному для него благу. Благо человеческое – быть в Правде и делать Правду».

Золотые слова! Такие бы слова, как говорили на Руси, да Богу в уши.

 

Часть IV

(Пиццикато)

Ближе к концу прошлого века итальянский писатель Умберто Эко и член ордена иезуитов кардинал Карло Мартини обменялись письмами, в которых каждый изложил свое мнение относительно религии, этики и морали. Получился довольно любопытный, на мой взгляд, «эпистолярный диалог».

Кардинал Мартини:

«Мне хочется, чтобы у всех людей, включая неверующих, имелась прочная этическая основа их действий. Убежден, немало мужчин и женщин ведут себя достойно, не обращаясь при этом к религиозному фундаменту человеческого существования. Знаю, что есть такие, кто и без веры в Бога готовы умереть, но не отказаться от своих моральных принципов. Однако мне не удается понять, какое именно у них конечное обоснование всему этому.

Для меня ясно и очевидно, что светская этика может найти и признать на практике свои нормы и ценности, пригодные для правильного человеческого бытия. Поэтому и появляются законодательные акты. Вместе с тем неизбежно возникает превратное истолкование этих ценностей как чего-то по своему характеру преходящего, функционально полезного, без всякого в себе подлинного и собственного морального абсолюта. Такого быть не должно. Это особенно важно, когда мы выходим за пределы действия гражданских законов или уголовного кодекса и попадаем в сферу межличностных отношений, бескорыстия, солидарности человеческой, где каждый несет ответственность по отношению к своему ближнему поверх писаных законов. Отмечая недостаточность основ исключительно человеческого плана, я не хотел бы теребить чью-либо совесть, а только пытаюсь понять происходящее в людях на уровне их глубинных мотивов, дабы иметь возможность таким образом продвинуть вперед сотрудничество по вопросам этики между верующими и неверующими.

Наиболее влиятельные религии начинают предпринимать усилия к установлению диалога между конфессиями с целью выработать общие этические принципы и таким образом попытаться не только ликвидировать корни религиозных конфликтов между народами, но и способствовать эффективному развитию человека. Несмотря на препятствия прошлого и сложности из области культуры, такой диалог становится возможным благодаря тому, что все религии, хотя и по-своему, считают трансцендентальное фундаментом моральных действий. Отсюда появляется возможность определить ряд общих принципов и норм поведения, в которых каждая религия видит свое проявление, и на их основе объединить усилия к сотрудничеству, не отказываясь от собственных верований.

Возможен ли подобный диалог по вопросам этики между верующими и неверующими? Мне лично трудно представить себе, как бескорыстие, чувства справедливости, солидарности и милосердия могут проявляться длительное время в любых, не только чрезвычайных обстоятельствах, если абсолютная ценность моральной нормы не опирается на метафизические принципы или на Бога личного. Здесь важно определить общую платформу между верующими и светскими лицами в области этики, которая позволила бы сотрудничать по защите человека, справедливости и мира.

Судя по всему, превознесение человеческого достоинства есть один из принципов, закладывающих основание в общность чувств и дел: уважать человека, считать его реальной, незаменимой и неприкосновенной ценностью, никогда не использовать его в качестве инструмента. Однако здесь также наступает момент, когда можно спросить: что является высшим оправданием этого принципа? Что в действительности укрепляет основу человеческого достоинства, если не расположенность людей к чему-то более высокому и большему, чем они сами? Ответив утвердительно, мы сделаем так, чтобы достоинство человека не зависело от мирских понятий и ему можно было бы придать гарантированную законность, не вызывающую ни у кого сомнений.

У меня есть желание углубить основу для совместных действий верующих и неверующих с целью дальнейшего развития человечества. Однако знаю, что из-за несогласия по высшим принципам, особенно в чрезвычайных условиях, появляется нечто, свидетельствующее о глубоких расхождениях. В этом случае затрудняется сотрудничество и могут возникнуть противоположные этические оценки по ключевым вопросам жизни и смерти.

Мне хотелось бы знать Ваше отношение к этим весьма чувствительным вопросам. Очевидно, что любое обсуждение конкретных проблем этики приводит к разговору об их основах. В связи с этим считаю оправданным и необходимым обсуждать их, дабы, по меньшей мере, внести некоторую ясность в воззрения каждого из нас и лучше понять точку зрения другого».

Писатель Умберто Эко:

«Определяемое Вами как «абсолютная основа» не мешает многим верующим грешить с полным осознанием того, что они грешат. Соблазн зла присутствует даже в тех людях, чье понимание добра основано на божественном откровении.

Лично я пытаюсь основывать принципы светской этики на реальном и естественном, природном факте: в теле нашем заключена еще и наша душа, которую мы инстинктивно осознаем (для Вас это также результат божественного замысла) только в силу присутствия других людей. Отсюда получается, что светская этика в моем определении есть, по сути, этика естественная, которую не может игнорировать и верующий. Не является ли этот самый доведенный в самосознании до зрелого состояния естественный инстинкт основой, которая дает достаточную гарантию? Конечно, можно предположить, что инстинкт этот служит слабым стимулом для добрых деяний, ибо неверующий может понадеяться сокрыть в тайне свое творение зла.

Но обратите внимание, неверующий считает: никто не следит за ним с высей горних и по этой причине не от кого там ждать прощения. Если он осознает, что сотворил зло, ему придется чувствовать себя бесконечно одиноким и в отчаянии это переживать. Скорее всего, неверующий попытается очиститься в глазах окружающих его людей, попросить прощения у них, а не у кого-то еще. В глубине души своей он осознает, что должен так же прощать и других. Иначе как объяснить, что угрызения совести характерны и для неверующих?

Вы утверждаете, что без примера и слова Христовых любая светская этика лишена глубокого, убедительного оправдания. Кардинал Мартини, попытайтесь, исходя из добрых намерений и ради самой дискуссии, принять, хотя бы на время, такую гипотезу: Бога не существует, человек появился на земле по какой-то случайности не только как существо смертное, но и сознающее это, а потому самое несовершенное из всех животных. Представьте себе, что человек, дабы обезопасить себя от смерти, превратился из необходимости в животное религиозное, стремился выработать какое-то объяснение, способное дать ему модель для примерного подражания. Будь я пришельцем из далекой Галактики, который столкнулся здесь с существом, способным предложить себе такую модель, то поразился и посчитал бы его несчастным созданием, ибо столько ошибок оно совершило, ведомое желанием верить в то, что все это и есть истина.

Если желаете, оставьте эту гипотезу другим, но признайте: хотя Христос есть не больше, чем субъект великой легенды, сам факт, что она могла быть создана невежественными людьми и желанна ими, чудодейственен и загадочен, как и то, что Сын Божий был реально и по-настоящему явлен в образе человеческом.

Полагаю, что в своих основных положениях естественная этика, уважаемая и воодушевляемая своей глубокой религиозностью, может пойти навстречу принципам этики, основанной на вере в метафизическое. Это заставляет меня признать: естественные принципы были бы оправданы в нашем сердце на основе какой-то программы спасения. Если останутся и логически сохранятся при этом известные непримиримые области, они не будут отличаться от тех, которые появляются при контактах между различными религиями. Даже в конфликтах веры должны превалировать Сочувствие и Мудрость».

После опубликования этих писем в журнале (по взаимному согласию авторов) поднятые в них вопросы вызвали живой отклик в газетах. Первыми по горячим следам высказали свои мнения философ Марлио Сгаламбро и журналист Эудженио Скальфари.

Для начала философ предложил разобраться, откуда среди людей появилось само добро. Как могло вообще время от времени на это скопище каналий мгновенно, подобно лучу света, находить нечто вроде легкого сочувствия и столь же быстро исчезать? Как могли возникнуть мораль и этика в мире, где легче было совершить преступление, чем не совершить? Не зло, а именно добро соблазняло людей засомневаться в установленном Высшим Существом порядке вещей в мире, им же созданном. В мире, где все строилось на взаимном, безжалостном уничтожении людей друг другом. То есть добро выступало против Создателя и всегда одерживало верх над установленным им же порядком. С учетом всего этого, заключил философ, как может добро опираться на Бога? Это же нелогично.

Марлио Сгаламбро привлек внимание кардинала Мартини к тяжелейшему грузу, который взвалила на себя «великая схоластическая теология». По его убеждению, извечно существовавшей идеи о Боге вообще не должно быть, она пагубна сама по себе и ее надо отвергать, как и самого Бога. Вот в чем для него вся суть дела, ибо нельзя связывать себя с чем-то более низкого порядка, чем мы сами, то есть с природой божественности, созданной нами на основании только идей и ничего большего.

Философа возмущает, когда неутомимое желание творить добро увязывается с Богом. «Выбирая человека своим ближним, своим братом, – мы хотим, чтобы тот жил и не умирал, – пояснил он. – Как может само это желание приписываться Всевышнему, который «зовет нас к себе», или тем самым подталкивает к смерти. С самого начала Бог в своей онтологической основе содержит смерть нашу. Когда же выбираешь кого-то своим ближним, как бы говоришь ему: ты не должен умирать. В добре заключена боль по поводу кончины человека. Добро есть борьба за то, чтобы другой не умирал, борьба с тем, кто пытается убить его. Желать добра другим значит желать, чтобы они не умирали. И только это. Как можно примирять добро с Богом, который и есть сама смерть».

Полемика между кардиналом и писателем вызвала свои наполненные мыслями чувства у журналиста Эудженио Скальфари. Он сразу пояснил, что для него история христианства, хотя и сотворившего много хорошего, насквозь пропитана насилием церкви. По его мнению, никакая связь с Абсолютом не могла помешать сделать саму мораль понятием весьма относительным. Сжечь на костре ведьму или еретика, например, не считалось грехом, тем более преступлением, на протяжении почти тысячи лет существования католицизма. Наоборот, варварство, нарушавшее основополагающую заповедь любви к ближнему, совершалось во имя все той же христианской религии и морали. Иисус отказался забрасывать камнями согрешившую женщину, ибо его мораль действительно основывалась на любви к человеку. Церковники предложили свою интерпретацию, открыв дорогу убийствам и преступлениям. Произошло это не по трагическому неведению отдельных личностей, а по соображениям принципиальным, служившим церкви духовной опорой в течение многих столетий.

В чем же тогда основа морали, которая позволила бы верующим и неверующим признать друг друга? Скальфари видит ее в биологической принадлежности людей к одному общему роду. Ему представляется, что в любом из нас уживаются вместе два главных инстинкта самосохранения – отдельной личности и всего рода человеческого. Первый открывает путь эгоизму разумно необходимому и позитивному до того, как эгоизм этот перейдет определенную границу и станет разрушительным для общества. Второй оставляет место моральному чувству, или необходимости сопереживать чужому страданию, способствовать общему благу. Каждый индивид имеет дело с этими двумя глубоко заложенными биологическими инстинктами, опираясь на свой собственный интеллект. Нормы же морали и поведения могут меняться под влиянием меняющейся реальности, но в одном постоянны: моральны они лишь тогда, когда, выйдя за пределы личного, способствуют общему благополучию.

«Я не доверяю такому Абсолюту, который диктует заповеди и порождает институты, призванные строго следить за их выполнением, должной интерпретацией и превращением в святыни, – писал журналист. – История, уважаемый кардинал Мартини, включая историю ордена иезуитов, к которому Вы принадлежите, дает мне основания для сомнений. Поэтому лучше оставить в стороне метафизику и трансцендентальное, если мы хотим вместе возродить потерянную мораль. Давайте признаем оральную ценность общего блага и сопереживания в самом высоком значении слов. Давайте осуществлять это на практике до конца и делать не для премий или во избежание наказания, а просто следуя инстинкту, который происходит из нашего общего человеческого корня и генетического кода»…

От себя позволю лишь краткий комментарий. Хитроумна и жестока католическая вера. Хитроумна и жестока в своей иезуитской диалектике, выработанной наставниками-мечтателями о потустороннем мире и большими любителями богатых вдов. Пытаясь стать святыми на чужих прегрешениях, как же тонко они обыгрывают ограниченные возможности разума, прекрасно сознавая при этом, что верят в абсурд. Религиозные догматы сознательно ими ставятся за пределами познания. И вся эта химера действует на них столь обольстительно, что ради спасения своей души они готовы даже жертвовать мирскими благами для себя лично – на всякий случай.

* * *

Бывает же, ищешь по всему Мадриду нужную тебе книгу, нигде ее нет, а сам автор, оказывается, живет в том же доме, что и ты. Такое случилось у меня с Франциско Лопесом-Сейване, испанским востоковедом, которого я знал по его исследованиям «Против монополии Бога», «Кандидаты на сожжение», «Путешествие в тишину»… И вот, наконец-то, мы встретились у него на застекленной веранде, но с видом уже не на площадь Хуана де Лакоссы, а на улицу Потоси.

Как-то само собой получилось, что разговор начался с «доктрины предопределения судьбы», согласно которой Всевышний якобы выбирает для спасения тех людей, чьи заслуги ему «известны заранее». То есть он уже как бы все про всех решил, чья душа спасется, а кто понесет наказание в загробном мире.

– Тем не менее судьба отдельных личностей и всего рода человеческого остается загадкой, – совсем без сожаления заметил дон Франциско. – Рождение и смерть не зависит от воли человека. Пока мы живем, у нас есть возможность выбирать между жизнью и уходом из жизни. Такое впечатление, будто в основных своих проявлениях существование каждого из нас и всех вместе прописано какой-то невидимой рукой.

– Словом, с судьбой не надо вздорить, ведь ее не переспорить. Вот только интересно, кому или чему мы обязаны за мистерию далеко не случайных, значимых совпадений? – полюбопытствовал я.

– На мой взгляд, наиболее привлекательную гипотезу предлагает древняя индийская философия. Ключ к пониманию судьбы она видит в карме, которая делает человека наследником прошлого его собственного и его родителей. Но одновременно карма не лишает нас возможности самим творить свою судьбу. Именно от наших действий, пусть даже отягощенных долгами прошлого, зависит наше будущее.

– То есть, в известном смысле, действительно все предопределено.

– Да, но нами самими, а не капризами Всевышнего. Закон кармы у индусов совершенен. Почему? Он ставит все в зависимость от динамично развивающейся справедливости, которая взаимодействует четко и мгновенно, покрывает все аспекты нашего существования – от непостижимых высот сознания до законов физических, которым подчиняется материя. У индусов считается, что карма оставляет свой отпечаток и на каждой семье, сообществе людей, нации, расе, человечестве, планете, Галактике, Вселенной. Таким образом, не Бог или фатум господствуют в мире, а всеобщий закон одинаковых для всех людей причинно-следственных принципов. От этого закона отпочковываются многочисленные побочные законы. Некоторые из них мы уже знаем.

– Религиозные понятия вроде ада, чистилища, апокалипсиса, судного дня с его наказаниями, в моем представлении, больше походят на устрашающие метафоры, которые впечатляют только тех, кто в них верит. Впрочем, кого могут заинтриговать скучные рациональные категории разума?

– Меня, например. Правда, я не считаю себя законченным рационалистом. Предпочитаю быть странствующим искателем, твердо стоящим на земле. Мне кажется, интеллигентный человек должен работать с помощью единственного, каким бы бедным он ни был, инструмента – разума и логики, но не веры. Вера мне представляется детским садиком подлинной духовности.

– Вера. Что ты вкладываешь в это понятие?

– Это когда соглашаешься с тем, чего не знаешь, но слышишь от священника, гуру, пророка, шамана. Потому-то все религии нуждаются в мифической фигуре вне подозрений, поверх добра и зла, которая служила бы высшей гарантией справедливости. Всякие слабости проповедников подрывают основу веры.

– В одной из своих книг ты назвал себя «искателем-скептиком». Поскольку же я отношу себя тоже к разряду поисковиков, мне было бы интересно услышать от тебя, почему ты себя им считаешь.

– Я просто стараюсь брать на себя ответственность за результаты моих исканий, не нуждаюсь при этом в покровительстве какой-то организации и не принимаю того, в чем полностью еще не разобрался сам. Иными словами, не ищу удобного для себя местечка среди тех, кто привык легко соглашаться с общепринятым мнением. Религиозной ортодоксальности не приемлю, считая себя, в общем-то, здравомыслящим человеком. Мне приходится отдавать себе отчет в том, что религия не является единственно возможным путем к истине.

– Возражений против религий выдвигается бесчисленное множество, и все, на мой взгляд, имеют право на существование. К примеру, считается, что длительное время поддерживаемое человеком религиозное возбуждение атрофирует его интеллектуальные способности, а заодно и стремление к свободе.

– Религии страшатся интеллектуальной свободы, поскольку от нее ослабляется вера. Огромная опасность исходит от религий и заключается она в том, что они овладевают эмоциями, а эмоции делают из человека одержимого фанатика, способного не рассуждать, а разрушать. История полна эпизодами на эту тему, и нет необходимости их снова перечислять. Вообще говоря, вера как таковая помогает человеку полностью посвятить себя какому-то делу, но развитие умственных способностей она все-таки сковывает. Ослепленный верой начинает путать свои фантазии с интуицией, как Дон Кихот ветряные мельницы с великанами. Тут недалеко и до того, чтобы незаметно ввязаться в разного рода опасные игрища, где главными врагами выступают ясный ум и свободная мысль.

– Тебе, наверное, часто приходилось слышать вопрос: «Вы верите в Бога?»

– И я сразу переспрашивал, а что, собственно, вы имеете в виду под Богом. Дальше уже отвечал: склоняюсь к тому, что не Бог сотворил человека, это человек сотворил Бога по образу своему и подобию, для собственного удобства. Ведь посмотри, у каждого представление о Боге то, которому его учили или которое ему больше подходит. Так вот, уверенно могу сказать: в Бога, как в абсолютную реальность, не верю. Тебе я это говорю прямо и даже чуть категорично. В разговоре с кем-то другим мог бы еще подумать, как выразить ту же мысль более тактично.

– Спасибо за откровенность, дон Франциско. Как и ты, я не перестаю удивляться, сколько же придумано красивых метафор, чтобы человек не выходил из сонного состояния.

– Извини, прерву тебя, совершенно с тобой согласившись. Мне думается, нет большей незрелости, чем трактовать религиозную метафору как истину в последней инстанции. В чем суть фанатизма? В отсутствии всякого желания научиться терпимо относиться к вере других народов и в присутствии горячего желания навязать им свою единственно правильную идею о Боге, выдать ее за Высшую Истину. Вот индуизм, например, показал наглядно относительность понятия божественности, создав удивительную космогонию с фигурой личного бога, который стоит гораздо ближе к человеку и с кем можно даже поговорить по душам. В пантеоне индуизма есть столько богов, сколько хочется, и каждый со своими особенностями, своей символикой. Кстати, христианство скопировало Ишвару, но совершенно проигнорировало его метафору. В результате, что мы имеем? Сплошную патетику. Теологи так и не объяснили загадку Святой Троицы. Извини, я тебя перебил.

– Как мне представляется, главное – не очень-то обманывать себя, а если уж обманываешь, погружаясь в сновидения, отдавать себе отчет, что это лишь сон с его инфантильными представлениями. При этом не надо и называть себя духовно развитым, стоящим над другими, якобы бездуховными или духовно неразвитыми. На твой взгляд, что есть или кем должен быть истинно духовный человек?

– Истинно духовный человек? Наверное, он не боится уходить в глубины своего сознания, живет сутью, а не видимостью вещей, не обольщается своими возможностями, но старается избавиться от ложных верований, чтобы таким путем хоть как-то приблизиться к истине.

– По-моему, сначала надо избавляться от ложных верований, а уж потом истина сама тебя будет искать, если ты в ней очень заинтересован. Так и в Древней Индии считали.

– Мне нравится ход твоей мысли, но если ты мне позволишь, я продолжу свою касательно истинной духовности. Дело в том, что мир духовный невидим, неосязаем. Этим и воспользовались священники, парапсихологи, адепты эзотерических учений, спиритисты и прочие шарлатаны: придумали небеса и ад, ангелов и падшего архангела, бестелесных духов и астральные контакты. Чтобы вконец все и вся запутать, но воображение поддерживать в разгоряченном состоянии. Кого сегодня называть могут духовными? Исповедующих какую-то религию, соблазненных паранормальными явлениями, убегающих от реальности в мир удобных фантазий. Словом, страдающих той или иной формой невроза. В их верованиях слишком много ложных надежд и слишком мало истинно духовного содержания. Как мне видится, с религиозной верой и такими надеждами подлинная духовность имеет мало что общего. Подлинная духовность связана с постоянным поиском истинных причин и следствий реально происходящего в мире. Искать можно в направлении горизонтальном, собирая лежащие на поверхности данные. Но можно и уходить в глубь причинно-следственных связей, все ближе к корням, где скрывается суть вещей. Только тот, кто глубоко «копает», заслуживает звания духовного человека.

– То есть мир духовный и мир духов – это далеко не одно и то же.

– Более того, мистикам, которые общаются с духами, ни в коем случае нельзя предоставлять монополии на духовность, как и религиям – монополии на Бога. Они не хотят даже думать о том, что подлинные знания добываются практическим опытом и критической, максимально непредвзятой мыслью, которые каждый раз завоевывают все новые пространства, отбрасывают атавизмы и предрассудки, мифы и легенды. На этом пути, я согласен с тобой, застой поджидает любого, пытающегося выставить себя носителем конечной истины, адептом самого правильного учения и на этом учении почивающего как на лаврах.

– Как раз иерархи сегодня и ухватились за духовное наследие, выставляя свое христианское вероучение основой всей западной цивилизации. Принципы этого учения выдаются ими за истинно духовные вопреки тому, что предполагают они не свободу, а слепое подчинение, не знания, а верования.

– Свободы и знаний церковники боятся пуще огня. Есть, к примеру, манускрипты на арамейском языке, датированные первым веком нашей эры. В подвальных хранилищах Ватикана их можно найти, если имеешь допуск к самому высокому грифу секретности. Их видел только очень узкий круг доверенных лиц. В королевских архивах Габсбургов, что находятся сейчас в собственности австрийского государства, имеется также немало подобных документов-подлинников и их переводов с арамейского на английский или немецкий. Обеспокоенность римской курии легко объяснима: «манускрипты Мертвого моря» могут поставить под сомнение непоколебимые основы христианской церкви, ибо там содержатся совсем иные версии легенды об Иисусе Христе.

– Ты как-то высказал мысль о том, что в конечном итоге Бог – это не существо, а жизненный опыт. И живет он не в раю, а в сердце каждого человека, в каждой вещи, в каждом атоме. И не параноически наблюдает он за нашими действиями, а сама Вселенная обладает извечно собственной системой «вознаграждений и наказаний», своими законами обеспечивающей должное равновесие. Быть может, писал ты в одной из своих книг, Бог даже не создавал мира, а это просто развлекающая нас игра сознания, и он ждет, когда мы наконец поймем, что сами себя обманываем, когда обратим внимание на суть вещей и избавимся от придуманных персонажей.

– Здесь, в Испании, многим приходится не ко двору то, что я говорю или пишу. Но сейчас я скажу еще и вот что. К духовности больше отношения имеют те грешники, которые из любой своей ошибки выносят для себя правильные уроки, а не лицемеры из набожных, забитых, запуганных и послушных, на кого и рассчитывают религии. В нарушителях канонов, конечно, есть и некая неудержимость, нечто выходящее из ряда, но в их действиях обычно кроется достойное бесстрашие личного поиска…

Мне надо поблагодарить Франциско Лопеса-Сейване и за возможность познакомиться с другими, подобными ему во многом людьми. Среди них – еще одно совпадение – оказались и хорошо известные мне еще в годы моей работы в Америке.

Первый, о ком хотелось бы рассказать, – американец Мэтью Фокс. В двадцать лет он вступил в монашеский орден доминиканцев. Активно участвовал в движении против войны США во Вьетнаме, отстаивал гражданские права и поддерживал теологию освобождения. Осужден церковным начальством сначала на молчание. Репрессировать его римская курия долго не решалась, пока генеральный супериор доминиканцев, по указанию Папы, не исключил его из ордена.

Чем же Фокс так прогневил Ватикан? Для начала предложил заменить Бога Отца на Бога Мать, в так называемом первородном грехе рассмотрел первородную красоту, открыто заявил, что более половины римских священнослужителей склонна к гомосексуализму. В пятисотлетнюю годовщину открытия Америки и геноцида индейцев, по его мнению, церковь должна была, по меньшей мере, просить для себя прощения, но этого не было сделано.

«Мои идеи ну никак не вмещаются в рамки религиозного фундаментализма, – свидетельствовал монах-расстрига. – Скажем, в эротических страстях я не вижу никакого зла или греха. Творческое и аскетическое противопоставляю послушанию и аскезе. По-моему, фундаменталисты сконцентрировали чрезмерное внимание на фигуре Иисуса Христа и забыли о своей собственной божественной природе…»

Нет, Мэтью Фокс не отрицал первородного греха, он лишь настаивал на том, что все началось с первородной красоты, призывал задуматься о своей человеческой природе и считал, что Земля до сих пор остается гостеприимной для всех нас обителью. С его точки зрения, придерживаться теологии греха значит совершенно забыть о миллионах лет творческой работы, понадобившейся для создания благоприятных условий к появлению человека. Почему он выступал против того, чтобы первородный грех был для религии точкой отправления? Потому что грех этот наносит серьезный психологический вред людям с заниженной самооценкой, питает нашу культуру энергией садомазохизма, сеет в людях сомнение в их праве на жизнь.

«Вся наша культура страдает духовным упадком. Посмотрите вокруг! – продолжал давать показания бывший монах-доминиканец. – Политике катастрофически не хватает жизненности. Большинство граждан воздерживается от участия в выборах. У церкви минимальная поддержка населения: не более четырех процентов во Франции и трех в Скандинавии. Также безжизненна повсюду и система образования. Да и чего можно ждать от культуры, которая веками говорила нам о нашем происхождении от Бога и видела в нас только грешников? Сегодня, уж если воспитывать молодежь, то в духе обожания, но не посредством культового духа послушания какой-то церкви, а посредством развития в них чувства нашего присутствия во Вселенной, способностей разгадывать мистерию своей и других культур. Формы обожания погибли в нашей культуре. И это трагедия. Вот уже двести лет, как красота исчезла из философских и теологических изысканий. Наша цивилизация поработала плохо с такими видами энергии как радость и экстаз чувств, испытываемый от красоты. Подавлялось, да и сейчас подавляется все, что стоит близко к тому, что можно назвать чувством космической радости. А оно в отношениях между людьми обязательно должно присутствовать».

Архетипом религиозного учения Новой Духовной Эры будущего американец предложил считать экологию и новую веру – веру светлую, основанную не на страхе, а на радости и красоте. И не очень-то надеяться при этом на капиталистов, ибо их красота совсем не трогает: они лишь заставляют людей размещать деньги в банках для получения прибыли – на случай наступления плохих времен…

А вот Джон Роззнер, епископальный пастор англиканской церкви Канады, профессор кафедры сравнительного религоведения Монреальского университета, основатель Международного института гуманитарных наук, ходячая энциклопедия психологии, парапсихологии и теологии. Его мечта – создать универсальный язык изучения сознания и единый свод гуманитарных ценностей, на основе которых можно сделать первые шаги к созданию общего для всех учения, чьей целью было бы воспитание духовности в условиях мировой глобализации.

«Перед лицом угрозы войны, – говорил пастор, – нельзя зацикливаться на различиях и использовать их в качестве масок-идолов для нападок на других из чисто конъюнктурных соображений, никак не связанных с духовностью. Уже совершенно непозволительно утверждать, что ценности всех тех, кто вырос вне рамок нашей культуры, ошибочны. Тип мышления по принципу «мой гуру – бог, а твой – дьявол» ведет к уничтожению мира».

К тому же кругу единомышленников относил себя Дэвид Лоример, англичанин, профессор Винчестерского университета. По его убеждению, в чем нуждается человечество сегодня, так это не в новой религии, а в новой Философии Жизни. Церквям понадобятся глубокие внутренние преобразования, чтобы добиться межрелигиозного согласия взглядов на природу «реальной действительности». Взять хотя бы тот факт, что церковные институты втянулись в мировой финансовый рынок и целиком стали зависимы от биржевых котировок. Люди же будут не удовлетворены сложившимися формами религии, которые все меньше связаны с ними самими и с миром природы.

И, наконец, американский ветеран астронавтики Эдгар Митчелл, с которым мне пришлось общаться в США еще до того, как он стал активно заниматься исследованиями в области парапсихологии. От него я слышал рассказ о том, что он испытывал, наблюдая за Голубой Планетой из иллюминатора космического корабля.

Вместе с ощущениями эйфории к нему пришла мысль об органическом слиянии материального и духовного, а также отчаяние от того, планета наша сама по себе конечна в размерах, напоминая космический корабль. Тогда ему подумалось, что единственное решение проблем человечества – пробудить сознание каждого к своему высшему предназначению, к пониманию своего места во Вселенной, этики и других духовных ценностей, что все это еще предстоит сделать, а пока мы поступаем как глупые, суетящиеся в море рыбы…

С тех пор прошло более четверти века. Эдгар Митчелл занимался исследованиями с целью найти пути для сплетения во единое целое интуиции и рациональности научного эксперимента, лучшего из восточной и западной ментальности, чтобы приблизиться к сути реальных вещей, развить в себе способность действовать адекватно действительности и улучшить условия жизни. И он все еще считал актуальной свою главную мысль: если позволим всему продолжаться как сейчас, неизбежно сами с собой и покончим.

* * *

Стоит только удалиться от Испании, как ее солнце снова манит к себе под лучи, чтобы просто напомнить некоторые факты.

Именно там в конце XIX века, когда католическая церковь еще сохраняла свои главенствующие позиции, в Барселоне вышло исследование Р. Ибаррета «Религия доступная всем». Выдержало оно двадцать с лишним переизданий за первые восемь лет. Практически никто до него не разбирал в Испании столь критически истоки христианства, идеологические установки Нового Завета и церковной догматики.

С той поры минуло целое столетие. И вот, в 2002 году появляется новое исследование на ту же тему, той же критической направленности, но уже посмелее. Называется оно «Что скрывает церковь». Издается книга опять-таки в Барселоне, откуда и сам автор – инженер Фернандо де Орбаньеха.

Испанец с ходу берет быка за рога и, даже не помахав перед ним пурпурной тряпкой, называет попытки духовенства осчастливить людей в загробной жизни – мошенничеством. Он не первый, кто говорит об этом. Еще до него немецкий исследователь Карл Десхнер в своей «Криминальной истории христианства» возмущался: «Большинству людей страшно не хочется признавать, что их обманывают, притом в области для них священной. Не умещается у них в голове, как это свидетельствующие о Боге могут быть не иначе как обманщиками. И тем не менее нигде не говорилось столько лжи, как именно в области религии, особенно в христианской, объявившей своей целью спасение души и на протяжении стольких веков выдающей кошку за зайца. Фальсификация продолжается до сих пор, в массовом порядке и официально. А сколько было сотворено литературных фальсификаций! Почти всю древнегреческую философию, по сути, украли и перенесли в Пятикнижие. Сфальсифицированы орфические гимны, из Гомера сделан ярый защитник Саббата, из Авраама – основоположник астрономии, Моисей поставлен на несколько голов выше Платона».

По заключению Фернандо де Орбаньехи, в Ветхом Завете у Бога Яхве все выходит как-то нескладно. Создает ангелов, часть которых восстает против него; создает «венец творения» по образу своему и подобию, но затем вынужден изгнать того из рая. В ответ на все эти нестыковки от теологов можно услышать, будто Ветхий Завет «несовершенен», хоть и продиктован Богом. Что же касается Нового Завета, никакой идеи или этической нормы, существенно отличающихся от древнегреческих, в нем не содержится, за исключением разве того, что Бог есть еще и Отец. Святая Троица тоже не нова: у индусов, египтян и римлян уже было нечто подобное. Идея первородного греха? Сам Иисус ничего подобного не говорил, а идею эту включили в канон католических догм лишь в XVI веке, в результате чего все человечество оказалось грешно тем, что родилось от грешников, за исключением разве Пречистой Девы Марии. Молчание же по этому поводу Христа теологи стали объяснять «неспособностью слушавших Его воспринять смысл мистерии».

Католическая церковь, в представлении инженера Фернандо де Орбаньехи, держится только на авторитарной власти ее главы и жесткой дисциплине подчинения, поддерживаемой инквизиторскими органами вроде конгрегации вероучения, затыкающей рот инакомыслящим священникам. «Пурпурная святая мафия» никому не прощает, особенно когда наносится ущерб ее финансовому благополучию. Вся история церкви – это история стяжательства. Захват государственного и личного имущества граждан, продажа индульгенций, овладение чужим наследством и собственностью репрессированных лиц, участие в беспошлинной торговле вином, пивом, маслом, табачными изделиями, презервативами, причиндалами церковного ритуала… Мошенничество же ее состоит еще в том, что духовенство старается всячески поддерживать в человеке сознание своей греховности и внутреннего конфликта с совестью. Чем больше запретов, тем легче теребить в людях чувство вины, посредством покаяния на исповеди получать нужные сведения о них и властвовать над покаявшимися, в том числе и посредством угрозы нарушить тайну исповеди. Не случайно священники на дух не переносят врачей-психиатров, поскольку к тем тоже приходят исповедоваться.

По поводу требуемого иерархами от своих служителей целибата автор исследования высказывает такую точку зрения. Все началось с чисто материальных соображений, ибо неженатый священник обходился церкви дешевле, у него нет наследников, да и влиять на него легче. Аскет вообще должен ставить себя над всеми мирскими радостями, находить удовольствие в собственном страдании. В результате первосвященники совершенно помешались на эротике, сделали из женщины носительницу всех грехов, считали супружество «необходимым злом», как и проституцию. Лишь только с IX века церковь стала устраивать свадебные церемонии, дабы привлечь к себе молодую паству и не потерять один из источников дохода. В эпоху Средневековья с той же целью владела и публичными домами, «дабы избежать большего зла».

К так называемой «социальной доктрине церкви» инженер даже не считает нужным относиться всерьез – при религиозном догмате о торжестве справедливости на том свете. Благотворительность же ее весьма относительна, ибо явно не соответствует церковным богатствам.

Орбаньеха не скрывает, что среди христиан есть немало людей честных и порядочных, как и среди верующих всех других конфессий, есть и пасторы, искренне пекущиеся о своих «овцах». Однако между высокопарными заявлениями иерархов и их действиями он видит огромную пропасть. Церковная знать, по его мнению, связывает себя с подлинным христианством, как в свое время отождествляли себя с подлинным коммунизмом его лидеры. И, конечно, не одна церковь всему виной, но пока она существует, положение только ухудшится.

Как известно, Папа Римский Иоанн Павел II попросил прощения у Бога за «ошибки по неведению, совершенные на службе у Истины с использованием неевангелических методов». Имелись в виду, но прямо не указывались, религиозные войны, Инквизиция, нарушения прав человека, преследования инакомыслящих, ученых, иудеев, женщин. «Если церковь называет себя мистическим телом Христа, то разве может она просить прощения у него же самого? – замечает по этому поводу Орбаньеха. – К тому же, получается, что они там не такие уж безгрешные и могут ошибаться. Посему встает неизбежно вопрос о непогрешимости и отстаиваемых ими догм. Пусть тогда откроют свои секретные архивы!»

Мне очень хотелось встретиться с Фернандо де Орбаньехой в Барселоне во время работы Всемирного Форума– 2004. Не довелось. Случилось то, что ни от кого не зависит. Да и годков у него к тому времени набежало немало.

Там, в Барселоне, на глаза мне попалась еще одна интересная книга, только что выпущенная местным издательством и имеющая прямое отношение к этой части моего интерактивного разбирательства. Называется она «Десять заповедей в XXI веке». Автор ее – испанский философ Фернандо Саватер, который решил завести разговор с Богом Яхве из библейского Ветхого Завета по поводу его знаменитых заповедей.

Первая, как считает философ, явно свидетельствует о том, что Яхве уж больно ревнив, самолюбив, притязателен, а это передалось и его земным слугам. Вторая заповедь (не сотвори себе кумира) вообще потеряла свое значение, ибо как только не произносят всуе имя Божие, особенно политики и прочие специалисты по принесению торжественных клятв на Библии. Третья и четвертая (почитать имя Божие и помнить о субботе) колеблются где-то между бессмысленными и совершенно отставшими от нынешней реальности.

Пятая заповедь «Не убий!» вроде бы никогда ни у кого не вызывала сомнений. Однако ж сколько людей принесено в жертву «к вящей славе Божией» – столько, что можно посчитать его соучастником преступлений. По поводу шестой философ иронически говорит Всевышнему: «Знаю, что ты мне ответишь насчет прелюбодеяния, но хотелось бы все же тебя спросить: не кажется ли тебе, что заповедь эта несколько устарела? Ныне все изменилось. Но ты, как я предполагаю, скажешь мне, что секс с любовью гораздо лучше любого другого секса. Хорошо, согласен. Тем не менее у досужих есть на сей счет свое видение, которое тебя должно заинтересовать. Они считают, что секс, когда испытываешь любовное чувство, лучше всякого другого, но сразу после него идет секс без любви. Собственно говоря, большинство так и думает. Помимо всего прочего, нередко можно встретить сегодня и тех, кто не желает жены ближнего своего, потому что желает его самого».

Седьмую заповедь автор считает нуждающейся в уточнении. Ведь что означает в наше время «Не кради!»? Воришек ловят и сажают в тюрьму. Ворующих же в особо крупных размерах называют финансистами и расточают им хвалу за предприимчивость. Восьмая призывает не лгать, в то время как политики, духовенство и рекламщики разных мастей только этим и занимаются. Десятая (не желай ничего, что принадлежит ближнему) не выполнима по определению, покуда в мире извечно главенствуют безмерные зависть, соперничество, погоня за престижным статусом, в том числе и под прикрытием Бога.

«Иногда мне думается: вместо того, чтобы устанавливать запреты своими заповедями-законами, Всевышний должен был бы предложить нам какие-то свои ценные идеи, дабы у нас не получалось все наоборот», – и в шутку, и всерьез подводит черту философ…

В столице Каталонии мне выпало стать свидетелем обсуждения проблемы диалога между религиями, состоявшегося на Всемирном Форуме–2004. Участвовали в нем неофициальные представители наиболее многочисленных конфессий. Ими была поставлена перед собой цель выработать возможную основу, на которой можно выстроить какую-то общую, «плюралистическую» теологию. Что же у них получилось в итоге?

«Спасает не религия, спасает любовь, – заметил в ходе дискуссии руководитель Ассоциации теологов развивающихся стран, чилиец Диего Ираррасабаль. – У любви этой нет названия. Это не любовь христианская, мусульманская или буддистская. Субъектом ее и объектом является каждый человек. И никто не владеет такой любовью как своею собственностью. Главной же теологией должна быть этика, согласно которой нет ничего более отвратительного, чем заставить страдать другого человека. Все это относится к миру сегодня, где единственной главенствующей этикой служит этика рынка».

Какие бы добрые намерения ни преследовали участвовавшие в дискуссии добропорядочные люди, они с горечью были вынуждены снова и снова констатировать: напряженность между религиями вызвана не только перегруженностью их догмами, но и амбициями властолюбивых иерархов, считающих, что вне их церкви человечество не обретет спасение. Конфликт между религиями продиктован именно стремлением каждого наиболее влиятельного вероучения занять доминирующее положение, а это и есть серьезнейшее препятствие для налаживания конструктивного межрелигиозного диалога.

«Довольно часто мы навязываем свою точку зрения другим и через наше мировосприятие судим о них, – признал американский теолог Пол Книттер. – Например, религии могущественных в экономическом и военном отношении стран испытывают большое искушение смотреть на всех остальных свысока».

Многие участники барселонского Форума высказывались даже в том плане, что вся суть не в вере в бессмертие души, как бы это ни было важным для религии, а в ее способности добиваться мира, справедливости и взаимопонимания, вместо того чтобы служить яблоком раздора и поводом к вооруженным конфликтам. То есть без мира между религиями не может быть и мира между народами.

Гонимый Ватиканом швейцарский теолог Ганс Кюнг предложил считать целью межрелигиозного диалога создание этики, общей для всего человечества, которая не была бы унитарной религией и не подменяла бы собою религию. По его мнению, эта парадигма должна основываться на золотом правиле взаимности в отношениях между людьми, нациями и государствами. Оно очень простое, это правило: «Не делай другим того, чего сам себе не желаешь».

Подтверждением благих намерений все и закончилось.

 

Часть V

(Стаккато)

Английский писатель и автор «Робинзона Крузо» Даниель Дефо как-то подметил: «Времена окрашивают действия людей в разные тона, и по мере того как меняются времена, преступление может превратиться в добродетель». Он же дерзнул написать сатирический памфлет, где вымышленный им ультраконсерватор-тори утверждал, что быстрее всего проблему религиозного инакомыслия можно решить лишь путем физического истребления самих инакомыслящих. Памфлет вызвал переполох в парламенте, и Дефо заключили в тюрьму. Но ведь если непредвзято посмотреть, писатель был очень близок к истине. Во всяком случае, подобным образом рассуждали и поступали на протяжении веков борцы с религиозным инакомыслием по всей Европе, не только в Англии.

Нынешние иерархи римско-католической церкви продолжают выставлять свое вероучение единственной основой человеческой нравственности: по их убеждению, именно на христианстве зиждется вообще вся европейская цивилизация. Что ж тогда получается? В основе этой самой цивилизации заложены и жесточайшие преследования людей за инакомыслие, осуждение рода человеческого на страдания вечные, на эпидемии, войны, природные и прочие катастрофы, на добывание людьми хлеба насущного в поте лица своего, на терзания и мытарства даже праведников и святых?

Их преосвященства называют христианское вероучение «религией любви». Факты же свидетельствуют: в прошлом, притом совсем близком, они подстегивали ненависть и нетерпимость ко всем, кто не разделял их церковных догм. Взяв на себя право судить и карать вероотступников, они превратили всю историю христианства в историю ненаказанных преступлений…

Тому, кто верит сегодня во второе пришествие Христа и неизбежность Конца Света, агрессия США в Ираке действительно может показаться закономерной – не важно даже, верил ли при этом по-настоящему американский президент во взятую им на себя роль «борца со злом». Вот пентагоновский генерал Бойкин, к примеру, верил и публично заявлял: война с терроризмом – это «битва с сатаной», а сами террористы ополчились именно против христианской Америки. Генерал успокаивал себя тем, что его Бог могущественнее мусульманского Аллаха, а президент Буш избран подтвердить это превосходство.

Когда президент США заявлял, что Бог на его стороне, он говорил абсолютно серьезно. Американская внешняя политика служит наглядной иллюстрацией того, как можно называть себя демократом и защитником цивилизации, но в действительности стремиться к экспансии западной модели демократии по всему миру, в том числе и с применением военной силы. При этом США могут делать некоторые исключения для своих клиентов вроде Саудовской Аравии и Пакистана, не требуя от них отчетности по соблюдению там прав человека. В годы «холодной войны» Белый дом тоже считал свою страну оплотом демократии в борьбе с коммунизмом, однако это совсем не мешало ему поддерживать кровавые военные олигархии в странах антикоммунистической ориентации.

Несколько прояснить картину решилась профессор Колумбийского университета Мэри Баркер. По ее мнению, христианский фундаментализм в Америке представлял собой реакцию религиозных экстремистов на рационализм научных исследований, делающий Библию и науку несовместимыми. Да и в самом Священном Писании она обнаруживает такие противоречия, что говорить об их божественном происхождении у нее просто язык не поворачивается. Под давлением науки нынешние теологи христианства вынуждены приспосабливаться и признавать: в Библии основное богатство заключено в ее метафорическом значении, в ее поэтике, а не в буквальном повествовании.

Тем не менее, как считает Мэри Баркер, христианские фундаменталисты в Америке, составляющие сегодня главное течение, пошли по совершенно иному пути, с полной определенностью утверждая, что оценивать науку следует в соответствии с «бесспорной истиной» Библии. Их даже совсем не трогает теория Галилея о гелиоцентричности, их больше раздражает теория эволюции Дарвина. Как ни парадоксально, христианский фундаментализм расцвел именно в США, стране высочайших научных достижений. Там больше всего стали говорить о втором пришествии Христа, который должен покончить с антихристом и со всеми ослушниками. Литература на данную тему издается массовыми тиражами. Евангелисты Грэхем, Робертсон и Фауэлл продолжают пользоваться успехом. Среди политиков учение этих «пророков» также находит живой отклик. Сенатор от Оклахомы Инхофе в качестве причины, почему израильтяне имеют больше прав на занимаемые ими земли, назвал такую: «Потому что так вещал Всевышний…»

Фундаменталистов ислама подобные заявления раздражают и служат им еще одним аргументом в поддержку джихада. Наиболее влиятельный их представитель, покойный Хомейни в Иране, сделал из ислама основу политической власти и подменил гражданский закон религиозным. Те же цели ставит перед собой движение талибан в Афганистане, чье появление поначалу восприняли на Западе лишь как проявление фанатизма. Однако в 70-х западные государства все же пересмотрели к нему отношение – в сторону подпитки оружием и финансами его «священной войны» в Афганистане против Советского Союза. Вскоре воины талибана объявили джихад, но уже против тех, кто вскормил их.

Теологи ислама утверждают, будто их пророк Магомет не был фанатиком. В подтверждение приводят его сентенцию: «Различие мнений в среде моего народа – это знак щедрости Божией». Вот только не означает ли его указание на «мой народ» опять всю ту же богоизбранность, превосходство одного народа над другим? Говорят, будто пророк Магомет даже считал каждого мусульманина свободным интерпретировать его высказывания, как тот пожелает.

Однако, если быть верным исторической правде, нужно признать, что к X веку в арабском мире покончили с вольными трактовками и стали считать святой обязанностью мусульманина понимать Коран в соответствии с учением духовных лидеров. С тех пор покатилась к застою и мусульманская культура.

Главный заправила «Аль-Каиды» Усама бен Ладен если чего и добился, так это того, что сегодня еще больше заговорили о роли религии в современном мире. Невольно он заставил людей взглянуть на религию как на источник не столько надежды, сколько угрозы. «Угроза эта исходит от устрашающего союза религии с политической властью, – подмечает испанский философ Хосе Антонио Марина. – Возрождение ислама в основе своей имеет политическую направленность и продиктовано социально-экономическими факторами: социальной неустроенностью, массовой нищетой, озабоченностью растущим влиянием западного индивидуализма и неоправданностью надежд, которые должны были вселить марксисты и рынок, а также не в последнюю очередь борьбой за политическую власть отдельных групп и сект в исламе».

Хосе Антонио Марина не перекладывает всю вину на ислам. Христианство в Европе, как он считает, тоже в свое время объединялось со светской властью и призывало к «священной войне». Не зря же святой Бернардо обращался к участникам «крестовых походов»: «Христос принял с удовлетворением смерть врага в результате отмщения и с еще большим удовлетворением благословляет солдата принести себя в жертву за Него и Его учение. Надо вынуть из ножен меч, чтобы уничтожить противников Господа Нашего Иисуса Христа».

Философ предлагает проявить мудрость покаяния и показать исламу, что жизненные ценности Запада состоят в отстаивании за личностью ее прав на равенство, демократию и социальную справедливость. Нельзя игнорировать и то, что у каждой религии есть свои теневые и светлые стороны, а само религиозное учение может быть использовано как во благо, так и во зло. Когда же ограничивают возможности обсуждения и насильственно навязывают свои взгляды, религия сходит с пути разумного, закрывает двери для творчества во всех областях жизни, заставляет привыкнуть к единомыслию, социальным противоречиям, смирению и затуханию работы мозга…

По-новому взглянуть на религию в современном мире невольно подталкивают и волны иммигрантов-мусульман, накатывающиеся на Западную Европу. Общество, куда они попадают, законом поддерживает право на свободу вероисповедания и уважение ко всем религиозным конфессиям. Но там же возникает сложная проблема – до каких пределов можно позволять новым поселенцам культивировать свою модель культуры и религии. Нужно ли идти на поводу у исламского фундаментализма, который не признает за мусульманками равных с мужчинами прав, дискриминирует женщину? Тут уж приходится выбирать между уважением к религиозной символике, вроде ношения чадры, и равенством. Заодно и думать, не полезнее было бы ввести в государственных школах, вместо Закона Божьего или истории религий, основы этики как составной части гражданственности, демократии и культуры. Разумеется, имеется в виду этика, которая не должна быть настроена враждебно к религии…

Исследование, проведенное ЮНЕСКО в 2003 году, свидетельствует: из 140 стран мира чуть в более половине религия является обязательным предметом обучения в школах, хотя главной тенденцией на протяжении всего двадцатого столетия было сокращение объема часов на эту дисциплину. Постоянно обсуждается и довольно щекотливый вопрос о том, каким образом нужно строить преподавание религии, проявляя терпимость и уважение к нехристианским религиям. К тому же кто уполномочен решать, как нужно преподавать религию? И будут ли при этом соблюдены права неверующих?

Пример Франции во многом поучителен. Около ста лет назад там впервые в мире законом церковь отделена от государства. Еще раньше исключено преподавание религии в государственных школах, вынесена из классных комнат религиозная атрибутика в виде распятий или изображений Девы Марии. В общем, французы решили, что школа не должна служить молитвенным домом. Ныне в первой же статье их действующей Конституции Франция определяется как «светская республика». Президент Франции указом еще раз подтвердил запрет на использование религиозной символики в государственных учебных заведениях. В этой стране понимают: любая религия отличается нетерпимостью по определению, ибо провозглашает себя носительницей высшей истины и не может спокойно ужиться с другими религиями, отстаивающими правильность своих собственных догм.

После упорной дискуссии решено все же не упоминать в проекте конституционного договора стран-членов Европейского Союза «христианских корней» – вопреки настоянию Ватикана и ряда других государств. Предпочли сослаться в преамбуле на «культурное, религиозное и гуманитарное наследие Европы».

* * *

Умолчание о христианских корнях и ценностях в проекте конституционного договора стран-членов Европейского Союза вызвало, мягко говоря, недоумение в Московской Патриархии Русской православной церкви. Митрополит Смоленский и Калининградский Кирилл (в миру Гундяев) даже направил письмо Жискару д“ Эстену, в котором предостерег, что «Европа, отрекающаяся от религии, не может стать Отечеством для многих населяющих ее людей». Митрополит посчитал недостаточным закрепить в конституционном договоре такие ценности, как человеческое достоинство, свобода, верховенство закона, терпимость, справедливость и солидарность. История, как он пояснил, была свидетельницей того, что ценности эти часто использовались тиранами для манипулирования человеческим сознанием, для оправдания различных пороков. (Можно подумать, будто религиозные ценности никогда не использовались с теми же целями.) Вера, по его убеждению, для многих людей значит не меньше житейского благополучия и самой земной жизни, а потому религиозные ценности должны защищаться законом.

Подзабыл только он, что со своим уставом в чужой монастырь ходить негоже.

Реакцию митрополита можно понять. Если мне не изменяют мои источники информации, социальная доктрина РПЦ ставит высшей ценностью веру и спасение души, но только не самого человека. Ее ключевая позиция: христианство является сегодня единственным вероучением, которое дает правильное понимание Истины. Почему единственным и правильным? Потому как в Московской Патриархии считают, что «христианство есть путь не только в Царствие Божие, который начинается в нас, но и к формированию этических ценностей, без коих цивилизованная жизнь невозможна». Альтернативы христианству там не видится.

Следуя своей «социальной концепции», Патриархия настойчиво проталкивает введение в школах «Основ православной культуры». Слава богу, в Даниловом монастыре хоть соглашаются с добровольностью выбора учениками этого предмета для изучения. Однако доходчиво разъяснить, что именно вкладывается в понятие «православная культура» и не будут ли занятия походить на проповедь Закона Божьего, там не в состоянии или делают вид, будто все и так ясно. Патриарх Всея Руси Алексий II предлагает даже возродить традицию изучения в школах житий святых, включив их в содержание учебной программы гуманитарного цикла. О, это уже далеко не абстрактная «православная культура», а чистой воды прозелитизм, проповедь «свидетельств веры» и поклонение святым старцам, заживо похоронившим себя в рубище.

Что касается предпринимательской деятельности, руководство РПЦ благословляет политику государства в этом отношении и предлагает всем деловым людям принять свой «Свод нравственных принципов», основанный на «десяти заповедях Божиих, а также на опыте их усвоения христианством и другими традиционными религиями России». Одновременно оно не считает целесообразным финансировать больницы, которые не составляют церковной собственности, а в тех, где действуют храмы, просят врачей вешать иконы в палатах, не спрашивая согласия пациентов, вносить изменения в питание в период поста и даже отказываться от лазерной терапии, как от бесовщины. О своих собственных реальных доходах, налоговых и прочих льготах, которые предпринимателям светским только видятся в цветных снах, разумеется, молчок.

Касаясь деятельности средств массовой информации (частных и государственных), Патриархия настаивает на том, чтобы правительство острее реагировало на факты оскорбления религиозных чувств людей, а также на пропаганду насилия и безнравственности. Проще говоря, на «цензуре по нравственным вопросам». По вопросам же отношений между государством и церковью выступает за взаимное сотрудничество, в частности по укреплению позиций России на международной арене, сближению стран с близкими культурой, мировоззрением и духовными традициями православия.

Контакты Русской православной церкви с римско-католической церковью складываются далеко не гладко. Здесь Московская Патриархия стоит стеной и устами того же митрополита Кирилла предупреждает католических священников: «Не нужно лезть в Россию! Проповедуйте своей пастве, но не вы Поместная церковь в России, а мы. Мы несем ответственность перед Богом за наш народ, как вы несете ответственность в Италии, Испании и других странах».

Препятствием для улучшения отношений со Святым Престолом православное преосвященство считает католический прозелитизм на территории России и стран СНГ, а также конфликт между православными и католиками греческого обряда (униатами) на западе Украины. В Патриархии озабочены тем, как католические священники приезжают в Россию из Восточной Европы и обращают в католическую веру российских граждан. Среди миссионеров Ватикана, кстати сказать, обнаруживается немало адептов монахини Лусии из португальского городка Фатима, где ей и трем детям явилась якобы Богоматерь, передала им три пророчества, повелев католикам подвести Россию под скипетр Папы Римского.

У Московской Патриархии и в самом деле есть серьезные основания для тревоги: за многие века своего существования Римско-католическая церковь привыкла действовать, опираясь на принятые ею принципы «вселенской юрисдикции», позволяющие открывать свои приходы по всему миру, даже там, где пока нет самой паствы. Католиков же сегодня в Российской федерации около полумиллиона.

Патриархия считает неэтичным, когда мнение РПЦ не принимается во внимание и Ватикан лишь ставит ее перед свершившимся фактом. И это еще в лучшем случае. В худшем даже не удосуживается ставить. Лишь в высокопарных заявлениях римского понтифика красиво звучит, когда он называет католическую и православную церкви «Двумя легкими, питающими одно христианское сердце». В действительности же понтифик всякий раз подчеркивает свое верховенство над всеми другими церквями.

Православные иерархи тоже выставляют свою церковь единственной силой, противостоящей «ложным религиям», способной сориентировать человека в сути бытия земного, служить ему надежной опорой для оказания сопротивления всяческим «прельщающим душу темным силам». Тонко намекают они, что все беды России объясняются духовным вакуумом в обществе, отсутствием объединяющей идеи духовного плана. Основной же лейтмотив православных обрядов строят на ожидании прихода Мессии, второго пришествия Христа. При этом идея Мессии, Сына Божьего, как бы закладывает в левом полушарии человеческого мозга установку на культ вождю, подыгрывая тяге простых граждан к верховному судье, который накажет-де в Царствии Небесном всякого, кому удалось избежать наказания в мире земном.

Все эти культовые ритуалы бессмертия души за гробовой доской культивируют такое сознание в человеке, при котором способность его к аналитическому мышлению полностью блокирована. Попутно всячески приветствуется предстояние высокопоставленных чиновников в храмах перед иконостасом, как воздаяние всепрощающей, всемилостивейшей силе небесной и свидетельство духовности самой власти.

Видно, по праву иерархов называли на Руси знатоками сердец человеческих и коренных свойств русской народности, всегда согласными с господствующим мнением, всегда готовыми служить не столько отечеству, сколько престол-отечеству, сообразно с указаниями тех, кто в данный момент стоит у власти.

Для подлинного христианина, и священнослужителя в первую очередь, не должна быть терпима дискриминация по национальному признаку. Вместе с тем иерархи не прочь отождествлять православие с русскостью, хотя ни русский народ не имеет монополии на православие, ни православие на русский народ.

«Русский народ – это те, кто православные, – вещал представитель Московской Патриархии, святой отец Александр Макаров на круглом столе в «Литературной газете» летом 2004 года. – Народ и Государство русские появились после крещения Руси. Православие явилось тем стержнем, которое создало народ, называемый нами русским, а церковь стала культурообразующим фактором. Так уж сложилось, что культура России – православная. Нравится кому-то или нет, от этого никуда не денешься. Православие склеило населявшие нашу страну племена славянские, тюркские, угро-финские в один народ. Человека делает русским его принадлежность к православию. Вот почему возрождение русского народа есть возрождение православия… Душа русская переживает сегодня состояние клинической смерти. Ее нужно возродить, но без церкви с этой задачей не справиться. Что мы встречаем при попытках возродить православную церковь? Храмы – да, открывайте. Монастыри возвращают, налог на имущество снимают. Однако, как только речь заходит о духовном возрождении народа, так находятся причины этому помешать. Какой шум поднялся по поводу преподавания «Основ православной культуры»! И все из-за господина Принципа, которому эти «Основы» мешают жить».

Что ж, святой отец сам дал повод обратиться к фактам невыдуманной и относительно недавней истории. Если хорошенько вспомнить, то убивали не одни лишь террористы-революционеры, но и православные черносотенцы из Союза русского народа, поддерживаемого церковниками. Идея же создать школу нового типа, доступную для бедных слоев населения, появилась в эпоху реформ Александра II вслед за отменой крепостного права. Видя в земской школе своего конкурента, высшее духовенство всячески пыталось ее дискредитировать, несмотря на то что к концу XIX века в земских школах обучалось уже втрое больше детей, чем в церковно-приходских.

В годы Русской революции 1905 года требования придать народному образованию светский характер стали настолько упорными, что на местах явочным порядком отменялось обязательное преподавание Закона Божьего. Взрыв антицерковных выступлений был закономерной реакцией на господствовавшее веками клерикальное засилье. Революцию, однако, подавили и на земскую школу духовная власть обрушилась со всею своею непримиримостью, сокращая часы преподавания истории, литературы, естествознания. Главным считалось поддерживать среди учащихся религиозную нравственность, прививать им идею единения самодержавия и православия, преданности самодержцу и церкви. В результате все эти старания привели к полной дискредитации церковно-приходской школы, а заодно и самого режима.

После крушения монархии Временное правительство придавало принципиальное значение своей политике в отношении религии и церкви. Государство признано неконфессиональным, обязательное преподавание Закона Божьего в учебных заведениях отменено, субсидируемые государством церковно-приходские школы переданы в ведение Министерства народного просвещения. Согласно одному из тогдашних проектов закона, достигшие четырнадцатилетнего возраста учащиеся сами должны определять свое отношение к религии и Закону Божьему – до этого все решали родители. Московская Патриархия продолжала настаивать на изучении этого предмета в государственных школах, пока новая власть все ее претензии не отвергла, найдя дилемму философа-богоискателя Николая Бердяева «либо религия Христа, либо религия Антихриста» слишком абстрактной.

Летом 1918 года Патриарх Всея Руси Тихон отказался благословить Белую армию. Настроенное враждебно к правительству народных комиссаров-атеистов, руководство православной церкви отстранилось и от контрреволюции. Взращенное на традиционном подчинении государству, кто бы там ни стоял у власти, иерархи не могли даже помыслить говорить открыто о каких-то иных свободах, кроме свободы вероисповедания. Миллионам же мирян просто осточертели церковные нравоучения, они более не хотели плыть на допотопном суденышке по жизни, предпочли строить корабль собственной конструкции…

А вот уже первое лето 2001 года. За предшествующие десять лет число церковных приходов увеличивается в восемь раз. В новом российском государстве РПЦ решает взять на себя функции, во многом схожие с государственными. Формируя в сознании граждан нужное ей толкование «воли Божией», она являет собой хорошо организованный «орден», построенный на жестком иерархическом подчинении сверху донизу. Есть у нее и свой скрытый механизм зондирования настроений, оказания воздействия на общественное мнение в целях укрепления своего влияния и отстаивания своих кастовых интересов.

Несмотря на формальное отделение от государства, функционеры РПЦ продолжают поддерживать на всех уровнях теснейшие негласные контакты с органами государственного управления. Веяния нового времени не обходят и их стороной: это еще и корпорация, закрытого типа акционерное общество, ведущее свои коммерческие операции. Патриархии позволено заводить счета и в иностранных банках, недоступные для отечественной налоговой инспекции. Как тебе не карт-бланш за лояльность новым кремлевским мечтателям. Или, как сказали бы отцы-иезуиты, «малое зло ради великого блага»…

Опять маячит перед глазами Священное Писание. Авторы его предупреждают: падшие ангелы станут чрезвычайно активны накануне конца света, когда после потери веры в Господа люди начнут увлекаться оккультизмом, провозгласят свою приверженность Сатане. То будет, мол, время, когда Антихрист, с высочайшего позволения Божьего, в отместку за неверие поведет войну с христианами и одержит над ними победу. Но успех этот будет лишь кажущимся, благо церковь останется непоколебимой.

Что ж тогда получается? Как ни крути, перспектива мрачнее мрачной. Заступайся или не заступайся за простых смертных Господь, все равно предстоит им гореть синим пламенем вместе с демонами во главе с отверженным херувимом. Покаяние же мало кому поможет, а благодать Святого Духа, пусть даже на некоторое время, окажется бессильной перед сатанинской хулой на Всевышнего.

Какой же тогда вообще может быть у верующего интерес к земному бытию, если настоящее бытие обещает наступить лишь за гробовой доской? Какую ценность для него могут представлять творения духа человеческого в искусстве, науке и технике? Зачем ему самому стараться что-то исправлять или создавать? К чему его мытарства, если все уже предрешено в Царствии Небесном? Если вся история человечества уже давно написана в виде сценария мировой погибели?

В эпоху раннего христианства священники наставляли молиться об отдалении конца света, призывали уповать на то, что Христос грядет не судить и карать, а спасти и простить. Позднее подобный оптимизм стал считаться «богословской порочностью», ибо тем самым якобы лишаются смысла покаяние и искупление, предполагающие свободу выбора.

Русская православная церковь, чисто из прагматических соображений, долгое время не решалась предлагать Апокалипсис для богослужебного чтения и колебалась вплоть до XV века, делать ли эту часть каноном. В конце концов сделала, хотя и вставила оговорку: «Если не покаетесь, все погибнете. Если покаетесь, все спасетесь».

К великому прискорбию, если верить отцам православия, жить сегодня приходится в эпоху «сатанинского оружия массового поражения», под коим понимается черная магия и оккультизм. По их оценке, экстрасенсов сейчас в России больше, чем врачей, а вульгарное безбожие сожительствует с религиозной всеядностью, допускающей веру даже в падшего ангела. Знамением времени становится якобы и «технотронная магия», которая использует новейшую компьютерную технологию со своим вирусом объемом в 666 байт.

Священнослужители готовятся бить во все колокола, дабы, как при Благовесте после третьего удара, вся сила бесовская провалилась в бездну адову. По их прогнозам, с приходом Даниловой седмины (последних семи лет всемирной истории) проявится невиданное доселе коварство дьявола. В известные только Господу день и час поднимется над миром мрачная фигура Сатаны. Падшие ангелы постараются произвести на людей ошеломляющее впечатление его приходом, а созданная к тому времени глобальная сеть коммуникаций продемонстрирует изумленному человечеству как бы Второе Пришествие Христа, за которым в действительности будет скрываться «сын погибели». Новое высокомерное язычество, настоянное на эротической магии и технотронном оккультизме, с радостью поверит ему. Горделивое ложное христианство, ослепленное плотским мудрованием, общечеловеческой идеологией и еретическим модернизмом, совершит роковую ошибку. Интеллектуалы в высокоразвитых странах признают планетарную теократическую монархию единственно приемлемой и спасительной формой государственности. Антихрист станет изображать из себя Иисуса Христа, выдавать себя за пророка, царя и первосвященника, совершать свое губительное служение учителя человечества в ипостаси вождя всех религий. Демоническая эйфория охватит неверующих, для сектантов и еретиков наступит долгожданная «эпоха третьего завета»…

Что же предлагает духовенство делать накануне Апокалипсиса? Возненавидеть блудные страсти, неустанно твердить молитву, отсекать дьявольские преходящие помыслы при первом же их проявлении. Чаще исповедоваться и причащаться Святых Таинств Христовых, объявить непримиримую войну праздности, никого ни за что не осуждать, обращаться за советом к опытным духовникам. Не отчаиваться в своем спасении и помнить, что нет греха непрощаемого, кроме греха нераскаянного. Надо напоминать себе, что признавать разум крайне опасно, иметь слишком богатое воображение пагубно, ибо через этот «мостик» демоны входят в душу. Через постоянное покаяние следует сохранять недовольство собою и не доверять своим чувствам. Даже если хочется душевного покоя, удовлетворенности собою и своею значимостью, держись спасительной печали, неси скорбь как свой крест и вернейшее свидетельство правильно избранного пути. Перестань искать сладостных плотских наслаждений или душевного блаженства и на немощь души своей смотри спокойнее, без высокого мнения о своей праздности. Отсюда важность признания дьявола подлинной, объективной данностью падшего мира, где неистовый богоборец способен явиться в любой ипостаси, прикрыть спасительное покаяние видимостью правды, мрачное мудрование бесовское выдать за работу человеческого ума. Памятуя, избегай любого мысленного общения с бесами посредством духовных упражнений, к которым испокон веку прибегали иноки в монастырях, рассказывая друг другу о своих мыслях и делах за минувший день…

И это все предлагается сегодня, когда российское общество уже во многом разделено по этническому признаку? То есть продолжайте вносить разлад еще и по признаку религиозному. Лишь законченному идиоту должно быть не ясно, что попытки придать православию особый государственный статус в стране, где действуют разные религиозные конфессии, приведут лишь к весьма скорбным последствиям.

Россияне сегодня, как мне представляется, в общем-то, не горят желанием называть себя православными. Крещеных среди нас хватает, но набожных завсегдатаев церкви не больше, чем самих священников и монахов. Многие не столько верят в Бога, сколько верят в то, что они верят, и усерднее почитают иконы, нежели изображенных на них святых. А бывает и такое частенько: нахимичим, зайдем в церковь, пожертвуем ей какие-то крохи и считаем себя покаявшимися, прощенными. А дальше – твори, не ведая, что творишь.

Может быть, я один так думаю? Да, нет, далеко не один. Вот, например, писатель из Петербурга Андрей Столяров.

Он считает христианскую религию исчерпавшей себя, истощившей свой мистический потенциал, страстную устремленность к Царствию Небесному и тот порыв, благодаря которому в Европе зародилось представление о прогрессе и просвещении, а сама европейская цивилизация вырвалась вперед. Более того, христианство перестало работать в одном из важнейших своих аспектов: оно больше не создает «абсолютной идентичности» человечества, как это надлежит делать универсальной, мировой религии.

«Я не думаю, что экуменизм имеет серьезные цивилизационные перспективы, – говорит писатель. – Разбитый кувшин можно склеить, но трещины в нем все равно останутся, пользоваться им будет нельзя. К тому же дело заключается не только в форме. На мой взгляд, исчерпана «земная», прагматическая привлекательность христианства. Поставленные им две тысячи лет назад цели оказались недостижимыми. Нет ни Царства Божиего, основанного на всеобщей любви, ни преодоления национальной вражды, по-прежнему раздирающей человечество, ни отчуждения от пороков, сколь бы отвратительными они ни были. Нет даже надежды, что это хоть когда-нибудь будет осуществлено. Отсюда социальное разочарование в христианстве».

По логике вещей, считает Андрей Столяров, можно предположить возникновение чисто светской конфессии христианства, полностью погруженный в мир, где спасение достигается уже не путем веры или мистического прозрения, а путем следования определенным государственным нормам. И такая конфессия действительно появилась. Это коммунизм, религия без Бога, тотальная социализация христианства, превратившая веру в идеологию. Дальше из этого эволюционного тупика христианству двигаться некуда.

Православие, как полагает петербуржец, также плохо вписывается в современность. Потому что Россия нуждается в ускоренном экономическом развитии, а православие, несмотря на все свои социальные декларации, занимается какими-то «своими делами». В качестве религии продвижения цивилизации оно тоже не работает, оставаясь лишь одним из методов социальной терапии – способом утешения человека в минуту отчаяния. «Может быть, мы вообще вступаем в пострелигиозное время? – спрашивает писатель. – Мировые религии исчезают, и на смену им приходит нечто иное? Скажем, «светская духовность», выраженная в философии и культуре? Или «этический минимум», обязательный для каждого человека?»

Что бы ни получалось в будущем, размышляет он, религии и церкви не следует претендовать на универсальность, на монополию конечной и неоспоримой истины. Теперь же, когда заканчивается историческая эпоха индустриального общества и классических социальных форм, вполне может возникнуть новое духовное измерение. При этом пока трудно представить себе, каким именно оно будет.

* * *

Сотни миллионов человек сегодня нищенствуют. Одна только нехватка чистой питьевой воды в отдельных регионах мира уносит из жизни больше детей, чем вооруженные конфликты. Люди продолжают умирать не от старости, а от болезней, на излечение которых у них нет средств. Политики по-иезуитски вводят в заблуждение общественность, дабы оправдать начатые ими войны. В государствах, даже относительно высокоразвитых, процветает политическая и экономическая коррупция. Жизнь в крупных городах Европы и Америки осложняется межэтническими, расовыми и религиозными конфликтами.

Три четверти человечества живет в обществе, где какая-то из традиционных религий призывает к справедливости, любви, солидарности, добродетели. Та же религия, но уже доведенная до фундаментализма, благоприятствует насилию. И сколь тут ни старайся, не найдешь ни одного убедительного доказательства того, что преподавание религии в школах и соответствующее воспитание делает человека более нравственным, чем это удается воспитанию светскому. Чаще всего религиозность человека – отнюдь не самое важное качество, которое необходимо для его жизни в обществе.

Всемирная история народов выглядит ожесточенной борьбой, в том числе между религиозными верованиями, каждое из которых считает себя истинно верным и навязывает свою правоту другим. Любопытно, что за последние два столетия наиболее выдающиеся личности, выступавшие за общее благополучие, не были рьяными адептами религиозных доктрин. И прямо наоборот, обнаруживалось достаточно много свидетельств того, как благоверные христиане или мусульмане оказывались кровавыми, безжалостными тиранами. Верили в Бога и главари нацистского рейха, но только не принадлежали формально ни к какой из конфессий, считая, что священники им не нужны: общаться со Всевышним можно напрямую через Адольфа Гитлера. В Советском Союзе при Сталине народ, в основной массе своей, самозабвенно верил в него самого как в Господа Бога. Религия в обоих случаях была светской…

Судя по опросам, более половины западных европейцев считают израильское государство сегодня главной угрозой международному миру. Дело усугубляется еще и тем, что в Западной Европе среди иммигрантов-выходцев из стран Ближнего Востока и Африки (преимущественно адептов ислама) антирасистские и антисемитские настроения сплетаются и составляют гремучую смесь. Ко всему прочему мусульманский мир растерял собственные интеллектуальные силы критически воспринять самого себя и не сваливать все свои беды на Израиль или Запад, а философия диалога между религиями и культурами остается пока чуждой приверженцам ислама.

Мировые проблемы слишком сложны и серьезны по своим последствиям, чтобы уповать на всемогущее провидение, на связанные с ним фантазии и химеры. Прелагаемые решения должны в основе своей быть адекватны реальной действительности, и единственное, чего следует опасаться, так это упрека в том, что мы боимся правды.

«Первейшая сила, которая правит миром, это обман», – заметил как-то французский философ Жан Франсуа Ревель. Думается, он был совершенно прав, когда говорил и об идеологиях, видя в них общее интеллектуальное построение по принципу – придерживаться только фактов, которые подтверждают выдвинутые ими тезисы, но отрицать или игнорировать те, что никак в них не вписываются.

Что же делать с этой злополучной неадекватностью реальной действительности, постоянно сопровождающей человечество на протяжении всей его истории? Неужели все бытие наше и дальше будет проходить под знаком заведомой лжи или заблуждения, напоминая собой своего рода «иллюзион»?

Одной из иллюзий прошлого, например, было убеждение, будто Земля плоская, а центр Вселенной находится в Иерусалиме. Теологи университета в Саламанке предупреждали Христофора Колумба: «Отправляясь в плавание на запад, ты достигнешь границы водной поверхности и упадешь в пропасть, ибо в Священном Писании мир предстает в виде диска и нельзя себе вообразить, чтобы на противоположной его стороне люди ходили вверх ногами». Колумб не внял их советам, хотя полной уверенности в шарообразности Земли у него не было. На картах мира вершиной обозначалась Европа, ниже располагалась часть африканского континента, включая Китай и Татарию, как тогда называлось Великое Княжество Московское.

Впрочем, о том, что Земля – шар, а не диск, догадывались еще древние греки, иначе Птолемей не делил бы земную поверхность меридианами на 360 градусов и не вычислял бы приблизительную протяженность экватора. В шарообразность Земли верили Пифагор, Платон, Архимед, Аристотель, Евклид. Даже святой Августин и Фома Аквинский допускали такую возможность, но подобно другим теологам христианства считали знание формы Земли совершенно необязательным для спасения души.

Вслед за географическими открытиями дерзкие умы научного склада стали уже все смелее ставить закономерно возникавшие вопросы. Можно ли описать строение Вселенной, как если бы мы видели ее откуда-то свысока, находясь «над ней»? Можно ли вообще говорить о начале времени и сотворении мира, тогда как мы оперируем понятиями принятого нами механизма времени, а Вселенная и есть этот самый механизм времени, вне которого ничего нет?

Церковники продолжали настаивать, что есть и называли это Царствием Небесным.

Сегодня теологи христианства в качестве аргумента для подкрепления истинности их вероучения приводят сам факт его длительного существования в течение двух тысячелетий. Ну и что из того? Гораздо больше времени люди верили, будто Земля – это диск и центр Вселенной. К тому же еретики как были столетия назад, так и остались…

Жил кода-то в Англии один лорд, который страстно порывался написать Всемирную Историю Свободы. Саму свободу он считал разновидностью религии, послужившей мотивом великих исторических свершений и одновременно гнуснейших преступлений. По его мнению, основным принципом этики должно быть уважение к человеческой жизни.

Столь высокие амбиции не входят в мои творческие планы. Могу лишь сказать с полной убежденностью, что этику, в которой доминировала бы вера в какую-то идею-абсолют или чью-то непогрешимость, я не в силах принять. Всемирная история искушений не настраивает меня на это, благо ее даже самые далекие от нас, но правдиво рассказанные события представляются всегда актуальными.

Конечно, история – не наука в строгом смысле слова, но изучать ее полезно. Еще полезнее – выносить из нее надлежащие уроки.