Часть I

(Каприччио)

Похоже, древние греки достаточно осознанно строили свое бытие на чувственности. И не просто на чувственности, а на чувственности, которая доставляет удовольствие. Эллинов можно считать идеалистами в том смысле, что питали они живой интерес ко всему, способному доставлять радость и приносить удовлетворение, красоту и трепетное любовное чувство ценили превыше всяких других жизненных ценностей, а здоровье признавали непременным условием счастья – больше даже, чем деньги и славу.

Культура Древней Греции возводила в культ наслаждение, жизнь без наслаждений допускала для человека только на закате его жизни в очень почтенном возрасте. Даже ее богам ничто человеческое не чуждо. Гераклу, например, жившему некоторое время среди людей, весьма приходились по нраву гречанки, от которых у него появилось множество детей. Купаться, вкушать сладости и вина ему тоже нравилось.

Для эллинов не характерна была сексуальная распущенность. Вероятно, они сознавали: удовольствиями злоупотреблять нельзя, к сексуальности надо подходить разумно, стараться ее контролировать. То есть считали, что эротическое наслаждение не должно забирать все силы, мешать достижению других целей. Да, время от времени нужно снимать напряжение, но безудержные и бесконечные празднества не принесут глубокого удовлетворения ни душе, ни телу.

Попутно можно уточнить, что грек не хотел воспринимать свою жену партнершей по плотским утехам, предпочитал возлагать на нее функции матери. В его восприятии, женщина должна быть либо матерью-женой, либо проституткой, но не обоими сразу. Для снятия напряжения он обращался к услугам продажных женщин, особенно стараясь пообщаться с гетерами, владевшими искусством утонченного эротизма.

Если верить дошедшим до нас рассказам, гетеру Фрину однажды привлекли к суду. Нет, не за ее мастерство наемной жрицы любви. За то, что она позировала скульптуру, который сотворил вылитую из золота статую и установил ее в храме Аполлона. Ревнители благонравия обвинили Фрину в умышленном совращении молодежи. Когда же адвокат попросил ее выйти на середину зала суда и обнажить свою грудь, судьи, увидев великолепие форм, сразу вынесли оправдательный приговор.

Сексуальная чувственность составляла в Элладе важный элемент священнодействия. Культ фаллоса восславлял животворящую силу природы. Фаллические амулеты из камня, железа, серебра и золота гречанки носили на шее как знак благоприятной судьбы. Обычай этот позднее переняли римлянки.

Древнегреческого государственного деятеля Солона можно по праву считать и первым в Европе наиболее известным сутенером. Сторонник принятия эффективных мер по преодолению «сексуальной одичалости», он своим законом разделил всех женщин на честных и продажных. Честным запретил заниматься проституцией, а в качестве компенсации повелел их мужьям иметь с ними соитие не реже трех раз в месяц. Продажными признавались купленные для плотских утех рабыни, обязанные заниматься этим делом в специально отведенных государством домах. Позднее, благодаря инициативе Солона, на вырученные там средства построили храм богини любви Афродиты.

Торговля рабынями-проститутками происходила при посвящении женщины божеству, когда после принесения ею клятвы верности она в его честь отдавалась в храме мужчине-посреднику. Такой или похожий обычай существовал у многих народов. Вавилонские блудницы, например, служили богине Анаис: им вменялось в обязанность отдавать свое тело иноземцу бескорыстно, сугубо из гостеприимства. Хоть раз в жизни должна была это сделать любая, даже самая почтенная вавилонянка. Называлось это не блудом, а служением богам. Да и мудрый Соломон не случайно подметил: «Начало блуда есть обращение к идолам».

Из греческой мифологии возник и бог любви Эрос, восполнявший жизненные силы, самый красивый из богов. Другой бог, в чем-то очень похожий на Эроса, – Дионис, сын Зевса и Афродиты, похищенный титанами, изрубленный ими на куски, съеденный, а потом воскрешенный Зевсом, стал орфическим божеством, веселым и умным, символом плодотворности. Праздничные фестивали в их честь обычно завершались вакханалиями, экстазом самозабвения и нарушением норм поведения, которые в иных случаях могли преследоваться законом.

Эрос и Дионис вдохновляли художников, скульпторов и поэтов, для которых нежное любовное чувство переплеталось с восхищением красивым человеческим телом. Женщина-врач Элефантида сочинила трактат по косметике и эротизму, прослывший позднее как греческая «Камасутра». Любопытный трактат на ту же тему написала гетера-поэтесса Филенида…

Примерно в то же время или чуть позже Древний Рим походил на полигон, где подвергались испытанию все формы удовольствия как высшей цели жизни. И в период расцвета империи, и в период ее заката стольный град с азартом демонстрировал напоказ широчайшую гамму эротизма. Страсти человеческие в натуре затмевали любовную лирику Овидия и трактаты Сенеки о любви.

Чем запомнился Рим на века грядущие, так это своими зрелищами на арене цирка, ритуально обставленными боями рабов-гладиаторов между собой или с дикими зверьми, излюбленными представлениями аристократов и плебеев. Зрители покидали их в столь возбужденном состоянии, что тут же при выходе набрасывались на толпы проституток и вели их в бордели неподалеку. Последние, в отличие от афинских, принадлежали не государству, а частным лицам.

В анналах истории подробно запечатлены эротические, с привкусом садизма, «шалости» Тиберия, Калигулы, Нерона, Клавдия и других императоров. Август учредил даже придворные должности «комиссаров сладострастия» для придумывания новых видов сексуальных развлечений. Необузданно похотливый Нерон одним из организаторов таких развлечений держал классика римской эротики, автора «Сатирикона» Петрония.

А вот женщина-легенда Мессалина, жена императора Клавдия и страстная, ненасытная поклонница Эроса и Диониса. Или безмерно сластолюбивая Агриппина, внучка императора Августа. Они-то знали, куда деть свой горячий темперамент и разнузданную похоть на продвинутой стадии неврастении, невзирая на действовавший тогда строгий закон, каравший прелюбодеяние.

«В такие эпохи, столь располагающие к преступлениям, – подметил Гораций в период правления Августа, – первыми жертвами оказываются брак и семья. Отсюда и все напасти, обрушившиеся на народ и родину. С ранних лет девочки с удовольствием обучаются искусству эротического танца хония, красят свое лицо и мечтают о развратных любовных забавах. Очень быстро на пирушках своего мужа римлянка уже ищет для себя любовников моложе, чем он. И не то чтобы она выбирала себе мужчину для удовольствия скрытно, незаметно. Нет, она делает это совершенно открыто перед всеми, включая мужа, потворствующего ей, и идет услаждать какого-нибудь купца или капитана корабля, покупающих ее стыдливость за соответствующее денежное вознаграждение».

Ювенал также не мог пройти мимо безбрежной сексуальности римлянок, которые в качестве самооправдания, когда их заставали мужья в объятиях раба или знатного гражданина, обычно прибегали к вескому аргументу: «В соответствии с брачным договором ты волен поступать как тебе заблагорассудится и я могу делать то же самое. Можешь выходить из себя от негодования. Но я такая же, как и ты».

Распространенное явление в римском обществе – «белые браки»: дабы обойти законы, наказывавшие за невыход замуж, богатые римлянки подбирали себе каких-нибудь бедолаг, заключали с ними браки, а потом уже пускались во все тяжкие. Дочкам сенаторов запрещалось выходить замуж за мужчин неблагородного происхождения и, в случае нарушения, они лишались всех положенных им привилегий. Но им тоже удавалось жить в свое удовольствие за пределами брачных уз. Один из хроникеров того времени с грустной иронией отмечал: «Легче осушить море и дотронуться руками до звезд, чем помешать нашим женщинам блудить. Они не отличаются верностью, и нам уже невозможно найти свою Пенелопу».

Простые граждане целомудрие тоже невысоко ценили. «Баня, вино, женщины губят любого, но это и есть настоящая жизнь!» – восхищались они сами собой. После цирковой арены их привлекал своими эротическими спектаклями театр, где публике демонстрировали соития людей с животными, представляемые как эпизоды из древних легенд. Бордели процветали, но проституток все же заставляли носить отличительную одежду. По словам философа Сенеки, «тот, кто не славился своими любовными похождениями, не пользовался и успехом у женщин».

Буйство разврата соседствовало с изощренной жестокостью по отношению к рабам. Конечно, далеко не все римляне были садистами. Богиня любви Венера занимала чуть ли не главное место в римском пантеоне, но олицетворяла она собою вещи несовместимые, служа одновременно хранительницей супружества и покровительницей проституток. Вакханалии были относительно безобидной разновидностью культового ритуала поклонения богу экстаза Дионису, позволяя снимать напряжение, предоставив плотским утехам полную свободу. Культ Дионису противостоял заимствованному тоже у греков культу фригийской богини Кибелы, дочери Неба и Земли, жене Сатурна и матери Юпитера. Это уже ярая сторонница полового воздержания, которую обожали священники христианской церкви. Простолюдины прозвали ее «богиней онанистов и кастратов».

На родине «науки сладострастья» никого не удивляли коварное притворство, супружеские измены, закулисные интриги. Римская знать умела избегать пресыщения и разжигать в себе вожделение: это видно хотя бы по эротической поэме «Искусство любви» Овидия. У Петрония в «Сатириконе» на пиру, когда в желудок уже ничего не помещается, участники его вызывают у себя рвоту и продолжат чревоугодие. Если же иметь в виду всевозможные оттенки любовных страстей, за их освещение методами художественными первыми взялись тоже римляне. Именно ими заложены основы «сладкого стиля» сонетов Петрарки.

Завоеватели мира охотно поглощали лучшее и худшее египетской, греческой, иудейской, всех других восточных цивилизаций. Отказавшись от многих своих исконных традиций, они сохранили-таки высокий общественный статус семьи, гарантировавший права мужа и не очень-то ограничивавший права жены, которая пользовалась несравнимо более широкими свободами, чем жительницы Эллады. Мировосприятие у римлян и греков тоже не совсем идентично. Если эллин раскрепощен в удовлетворении своих эротических влечений, но старается все же контролировать свою чувственность, римлянин целиком во власти сексуальности, частенько отдается ей без всякого сдерживания, удовлетворяя и свои агрессивные, садистские инстинкты. Подобной склонности за греком вроде бы не отмечалось.

Судя по всему, на эротическое искусство у римлян мало оставалось времени. Здесь они продолжали греческую традицию и чего-то нового, своего не привнесли, а творения их особенно богатым воображением или высоким эстетическим качеством исполнения не отличались.

Империя же охватывала весь юг Европы и Ближний Восток. Создано было не только мощное государство, но и культура, возвышавшая римлян своим духом дерзания. Во всяком случае такое возникает впечатление, когда обращаешься к свидетельствам, сохранившимся, несмотря на их «фильтрацию» радетелями нового религиозного учения, сменившего язычество. Можно только представить себе, сколько ценнейших документов, говоривших в пользу древнеримской культуры, было ими уничтожено …

Жители Древнего Египта, подобно иудеям, тоже считали себя избранным народом. Избранным в том смысле, что своим главным верованием признавали наслаждение дарами жизни как на этом свете, так и на том. Причем богов своих, в отличие от иудеев, они не боялись. Подражая небесным кумирам, принимали инцест за норму: большинство браков в привилегированных слоях совершалось между братьями и сестрами. Императорский трон наследовался таким же путем, за исключением случаев, когда женой правителя выбирали иностранку. В египетских украшениях отразился широчайший спектр эротических страстей, включая скотоложство и некрофилию.

Как и во всех других культурах Ближнего Востока, сакральная проституция представляла собой религиозный ритуал в честь богини любви, церемонию поклонения богу Осирису – символу оплодотворения, продолжения рода, воскрешения из мертвых. То же олицетворял и Бес, поклонник телесных удовольствий, музыки и танцев. На берегах Эфрата и Тигра, в Палестине и Персии сексуальные развлечения были обыденны, но на инцест, некрофилию и скотоложство начинали уже накладывать некоторые ограничения. В общем, на эротизм соблазна и искушения редко кто покушался. Даже библейские сочинители вели себя достаточно осторожно. Если обратить внимание на Песнь песней из Ветхого Завета, ее авторов назвать аскетами совсем было бы неуместно.

Что характерно для арабского эротического художественного изображения, так это его повышенная чувственность одновременно с относительно умеренным проявлением самой сексуальности. Свидетельством тому, в частности, «Тысяча и одна ночь», известная на Западе лишь в сокращенном виде, трактат на эротические темы автора-медика XIII века «Источники удовольствия» и множество других, перечислять которые вряд ли необходимо для подтверждения тезиса. Эротическое превращено Кораном в божественный атрибут любви, подаренный Аллахом правоверным мусульманам. «Женщины – это твое поле, – толкует пророк Магомет. – Приходи туда, когда тебе вздумается». Ислам освятил сексуальную жизнь своих подданных мужчин, повелев женщинам беспрекословно им подчиняться. Стойкому мусульманину, павшему в битве за веру, гарантировался рай с черноокими гуриями и куча телесных наслаждений. О земных удовольствиях тоже не забыто: до четырех жен и неограниченное число утешительниц в гареме, которых с истечением срока можно менять на более молодых…

В Древней Индии ее многочисленные касты сплетались воедино благодаря общей культуре – наполовину мистической, наполовину чувственной. Культура эта пронизывала эротизмом музыку, танец, пение, скульптурные изображения в храмах, заставляя все вращаться вокруг плотского вожделения и ценить его больше, чем само земное существование.

Учение Будды поставило сексуальность (кама) одной из четырех главных целей в жизни и разделило ее на три подвида. Мир желаний, в котором живут люди. Мир исключительно форм, находящихся за пределами желания и проявляющихся в художественном творчестве. И, наконец, Мир Абсолюта, достичь который все стремятся.

Индуизм видел в эротизме трансцендентальный опыт «мистического соития» индивида со Всемирным Существом. Эротическое желание не считалось чем-то скверным, потому что оно заключено во всем. Книга законов «Ману» напоминала, что сущее обязано желанию получить наслаждение. Теория эстетики «Бхарата» и ее литературная версия «Махабхарата» отмечали эротичность всех видов наслаждения и утверждали: именно чувственное эстетическое восприятие возвышает человека над его жалким существованием. Причем наслаждение человек может испытывать и сексуальное, и духовное. Способность же его чувствовать и понимать красоту всего хорошего в этой жизни – это ему награда за хорошее поведение в прошлой жизни. Высшее эротическое влечение сравнивалось со всепожирающим огнем, который отражается в союзе богов Шивы (Солнца) и Шакти (Луны). Женское начало представлялась видом капризной эротической энергии.

Во множестве индуистских трактатов и наставлений первых веков нашей эры подсказывалось, как можно интенсифицировать и продлить эротическое искушение. «Камасутра», например, худшим злом выставляла прелюбодеяние, а эротическое удовлетворение признавала главной предпосылкой счастливой брачной жизни. Иными словами, любовь не есть нечто раз и навсегда данное, бесплатное, статичное: это постоянное стремление к совершенствованию не только на брачном ложе, но и вне его. Согласно теории эротизма Тантра (IV век), во время полового акта мужчина поглощает женские соки, в которых содержится мощная энергия для перехода человека на высшие степени сознания. Секс признавался могучим средством пробуждения прекрасных чувств и ощущения, достижения духовного экстаза. Главное – насыщенная взаимность реакций мужчины и женщины, отвечающих потребности хотя бы на некоторое время «побыть зверьми»…

Технология эротического вожделения возводилась в культовый ритуал и в Древнем Китае. Следуя одной из них, мужчина доводил женщину до оргазма, но сам при этом избегал семяизвержения: полагали, что таким путем усваивается женское начало инь, а мужское творческое ян сохраняется и даже увеличивается. Первые наставления по «искусству любви» появились там раньше, чем в Индии. Почитая секс величайшим из удовольствий и благ жизни, в них не назывались вещи своими именами. Когда предвкушалось эротическое удовольствие, «подогревался бульон желаний», чтобы потом, подойдя к вратам наслаждения, «скакать по волнам в Священном Парке Цветов».

Для восхождения на вершину Волшебной Горы китаец водружал на Черепашью Голову специальное Кольцо Вожделения из нефрита, в шелковом мешочке носил «порошок альковного удовольствия» и прочие возбуждающие средства вроде крема для смазки «Петель Нефритовых Ворот при входе в Экзаменационный Зал». Такие средства изготовлялись в Поднебесной на растительной основе: свежий корень женьшеня, соя, корица, кедровые орехи, морские водоросли, сосновая хвоя, измельченный древесный уголь. Аналогичным целям служили вытяжка из печени животных, дистиллированная моча, сперма человека или медведя, козла или быка, кровь девственниц и сушеная человеческая плацента.

В Китае не понимали, почему христианские миссионеры негативно относились к «игре на флейте» (мастурбации). Как оскорбление воспринималось, когда нежные заигрывания, поцелуи и объятия не заканчивались «дождем». Гомосексуализм, мазохизм и созерцание эротических сцен не осуждалось. Государство и общество в интимную жизнь граждан не вмешивалось. Наложницам императоров вменялось в обязанность постоянно поддерживать в государе хорошее настроение, помогать ему восстанавливать силы, владеть в совершенстве искусством любви, уметь готовить возбуждающие средства и многое, многое другое.

* * *

Поклонение греков Афродите и римлян Венере можно сравнивать с тем, на какой недосягаемый пьедестал водрузили новую богиню – Деву Марию. Помимо нее и Святой Троицы, теологи христианства мало чего придумали своего, разве что приравняли удовольствие плотское к греху и преступлению против веры. Церковь придала половому инстинкту еще и привкус «запретного плода». После падения Римской империи в образовавшихся на ее обломках королевствах светская власть охотно ухватилась за провозглашенную духовенством нетерпимость к сексуальной чувственности как пережитку язычества.

Среди новых королевств, если чуточку вернуться к тому, с чего начато это разбирательство, было и созданное готами на Пиренейском полуострове. Ссылаясь на волю Всевышнего, правители принялись там за укрощение сладострастия, первым делом запретив своим подданным вступать в интимные сношения с евреями и маврами: связь такая «богопротивная» и приравнивалась к соитию с поклонниками Сатаны или, еще хуже, с животными. Нарушительниц обета воздержания среди монахинь приговаривали к «сожжению на вечном огне». Законом все более сурово наказывались прелюбодеяние, проституция среди замужних женщин. Педерастию карали кастрацией, но для священников делали исключение в виде отлучения их от церкви или ссылки. Поскольку бракосочетание совершалось поначалу еще не в лоне церкви, оно могло быть расторгнуто в случае супружеской измены. К мужу не применяли никакого наказания, когда у него имелась сожительница или он обращался к услугам проституток.

С XII века браки между христианами стали заключать в церкви, там же и регистрировать. Церковью запрещались «страстные поцелуи» и прикосновение к беременным. Рыцари различали между «любовью нежной» и «любовью плотской», что не мешало им пробовать и того, и другого. Законом утверждался статус сожительницы как жены второй категории. Женой можно было стать в двенадцать лет, мужем в четырнадцать. Брак аннулировался, если доказывалась импотенция мужа. По воскресеньям, средам и субботам, а также в религиозные праздники половые сношения запрещались. Половой акт без намерения продолжить род – пока еще грех простительный, но все вместе сложенные отступления – это уже серьезное дело. Сделавшую аборт женщину били палками. Совращение несовершеннолетней могло закончиться и сожжением на костре…

В Западной Европе вплоть до XIII века живописцы изображали виновников «первородного греха» с телами, покрытыми лавровыми листьями и практически ничем не отличавшимися друг от друга. Хотя в дальнейшем художники-монахи делали иллюстрации к Библии все более реалистичными и очертаний тела Евы уже не скрывали, женская грудь по-прежнему считалась чуть ли не дьявольской меткой, которую нельзя никому показывать. Если во времена императора Нерона застигнутых врасплох любовников бросали голыми на арену к диким животным, то в эпоху Средневековья обвиненную в измене супругу раздевали до пояса и возили по городу верхом на осле, чтобы осрамить ее перед всеми. Прогресс, конечно, налицо.

Жесткие церковные запреты доходили до того, что женщинам, которые «носят свой перед слишком высоко», предписывалось выходить на улицу с колокольчиком, дабы прохожие шарахались от них, как от прокаженных.

Один французский теолог сочинил целый трактат о пороке дам высшего света показывать свою грудь. «Мы живем во времена обнаженной груди, но по мере того как она представляется взору, открываются ворота в ад, – писал он. – Я предупреждаю вас, женщины: если хотите, чтобы на вашей груди покоился дьявол, то пусть она служит ложем для Сатаны, подушкой для демонов, соски ее – спичками для печей в аду». Папа Римский Иннокентий предписал всем представительницам слабого пола покрывать свою грудь непрозрачной тканью, а нарушительницам угрожал отлучением от церкви.

Нравственность обреталась в ту пору разными путями. К примеру, Папа Гонорий II (XII век), прежде чем обречь себя на воздержание, блудил без устали с женщинами, мужчинами и даже с домашней скотиной. От пресыщения став импотентом, повелел всем священникам соблюдать целибат, а из светских верующих пытался изгнать половой инстинкт всеми возможными средствами. Однако и после него немало понтификов услаждали свою плоть малолетками, монашенками и чужими женами.

Папские буллы не жалели слов заботы о целомудрии священников и о наказании их за плотские прегрешения, вплоть до кастрации, заведи они у себя сожительниц и не уплати при этом «налога на плотскую любовь». Сами носители тиары, конечно, уже не могли конкурировать с римскими императорами, но кое-что по части сексуальных вольностей себе позволяли. Сергий III (X век) завел сожительницу из монашенок: сын от них пошел по стопам отца и стал Папой Иоанном X. Иоанн XII просто превратил свою резиденцию в притон. Лев X покровительствовал куртизанкам высшего света, практиковал языческие ритуалы жертвоприношения животных, а о жизни после смерти откровенно говорил так: «Родился человек из ничего, ничем и кончит». Иоанна XXIII вынуждены были скинуть с престола за инцест, убийство и …атеизм. Юлий III, послав к чертовой матери обет воздержания, присвоил двум своим сыновьям кардинальский сан. При Александре VI Борджии Ватикан превращен в настоящий вертеп, где сам понтифик сожительствует со своей дочерью Лукрецией и ее матерью, а в папском дворце св. Петра устраивает оргии с участием профессиональных шлюх.

Понимая, что целибат может привести к нервному расстройству, римские понтифики старались не заострять своего внимания на сожительницах под прикрытием служанок у кардиналов и епископов. Кстати, реформатор церкви Мартин Лютер не случайно выступил против обета воздержания: в личном дневнике он описывал подробно о своей интимной связи с монашенкой. Строго говоря, идея воздержания шла от апостола Павла, считавшего секс главным хранилищем греха, хотя и допускавшего брак для священников, считая его «меньшим из зол». Позднее, следуя по стопам апостола, первосвященники даже стали утверждать, что грехом является слишком частое соитие между мужем и женой, а получение при этом удовольствия означает отход от Святого Духа.

Целибат для католических священников установлен в XII веке. Заметный вклад в это дело внес Святой Августин своим учением о грехе, оставившим след на христианской морали во все последовавшие века, вплоть до наших дней. В молодые годы он сам развратничал по полной программе и, утомившись, наложил на себя узы аскета, стал называть любовное влечение мужчины к женщине «отвратным, инфернальным» – если оно не ставило своей целью продолжение рода. В остальных случаях призывал супругов воздерживаться от половых сношений, тем более от альковных удовольствий, ибо это якобы неугодно Всевышнему.

Развивая учение Святого Августина, иерархи наложили запрет на супружеское соитие до и сразу после посещения мужем и женой храма в течение дня, в период церковных праздников и сразу после. Ну, а если уж такое случалось ненароком, то делать это надо было без удовольствия и не чаще пяти раз в месяц. В итоге подобного «режима» неврастеников становилось все больше, а сама церковь, руководимая вроде бы аскетами, превращалась в рассадник паранойи, неврозов, страха, лицемерия и садомазохизма.

Как ни парадоксально, именно женщины охотно устремились в объятия христианства и столь же неистово его проповедовали. Отцы церкви платили за это черной неблагодарностью: утверждали, что женщина, в отличие от мужчины, не сотворена по образу и подобию Божию, а потому должна прислуживать ему. Первосвященники даже ставили под сомнение, есть ли у нее душа, и лишь голосованием с небольшим перевесом вынесли решение, что все-таки есть. Однако все еще продолжали называть ее «исчадием ада, несовершенным животным, вечной обманщицей, инструментом дьявола» и многим подобным.

На первых порах иерархи мирились с тем, что у священников были сожительницы, а во многих монастырях содержались беременные монахини. Указание об отречении всякого, у кого обнаружится таковая, долгое время оставалось лишь на бумаге. Противоестественный целибат нарушался даже римской курией. В самом Вечном Городе, где располагалась папская резиденция, каждая седьмая прихожанка занималась проституцией. Сикст IV, который ввел церковный праздник непорочного зачатия, получал солидную долю от налогов на проституцию. Денег этих хватило и на сооружение монументального здания Капеллы, позднее нареченной его именем.

Поначалу церковь терпела и существование среди плебса культа богине Диане, а колдуний считала безобидными шарлатанками. Святой Августин, однако, умозаключил, что падшие ангелы способны вступать с женщинами в соитие и тайный сговор. Папа Римский Иннокентий VIII в конце XV века подтвердил: такое действительно может быть. Это было сигналом к тому, чтобы по всей Западной Европе началась охота на ведьм. Вскоре на севере континента кампания стала сопровождаться большим кровопусканием, чуть меньшим на юге; число жертв приближалось уже к полумиллиону, половина из которых приходилась на Германию.

Ведовство, по ходу будь отмечено, старо как и древние восточные учения о перевоплощении посредством духовной энергии самовнушения. Такое состояние самоотречения достигалось с помощью молитвенных заклинаний или посредством наркотиков-алкалоидов, содержавших белладонну и атропин. Все это вводило в транс, приносило ощущение полета, даже эротическое удовлетворение. Подобного «баловства» иерархи, естественно, терпеть не могли.

Вот что клир с удовольствием терпел, так это проституцию. До появления в 1367 году королевского указа об организации публичных домов в Париже и после него возглавлять бордели поручалось официальным лицам, утвержденным на эту должность мэрией по рекомендации церковных иерархов, неусыпно следивших за доходами заведений. Духовенство заботилось и о нравственном состоянии шлюх. Иными словами, исходило из того, что для спасения души человеческой надо сначала запятнать ее пороками, а потом уже спасать. Время от времени во Франции и Германии учреждались даже монашеские ордена специально для раскаявшихся блудниц. Послушницы исправлялись там, к сожалению, редко, обычно либо впадая в безумие, либо возвращаясь обратно на панель. Не помогало и официальное приравнивание римским понтификом брачного союза с раскаявшейся проституткой к богоугодному делу…

Почуяв угрозу со стороны раскольников-протестантов, не признавших «первородного греха», Ватикан созвал Консилиум в Трентоне для выработки контрмер. Обсуждался и вопрос о роли искусств как средства оказания должного влияния на верующих в выгодном церкви ключе. На основании подготовленных иезуитами документов были составлены соответствующие директивные предписания живописцам по «достойному и честному» отражению ими в своих произведениях сцен из Евангелия, а также по «искоренению болезненного тяготения художников к изображению женского тела». Картины и скульптуры должны были стать «молитвами, затрагивающими душу зрителей».

Вся тогдашняя западноевропейская культура вращалась вокруг религии и церкви, образы Бога Отца, Бога Сына и Девы Марии затмевали все остальное. Отход от такого тематического направления впервые дал знать о себе во Флоренции, где влияние Папы Римского было ограниченным, к божествам обращались чаще древнегреческим и древнеримским, к иллюстрациям текстов Гомера и Виргилия. Под запретом в ту пору оставался не только секс, но и смех.

Те же, кто обычно смеялся, делали это при получении удовольствия от страданий других.

Но даже в той душной атмосфере подавления инакомыслия пробивались наружу все новые попытки человека испытать нечто более возвышенное. Трепетная любовь между Тристаном и Изольдой, ухаживания рыцарей за дамами их сердца, воспетые в романах и поэмах. Мольер сочинил «Дон Жуана», Моцарт написал к нему оперную музыку. Из «Севильского цирюльника» Тирсо де Молины возник «Дон Хуан Тенорио» Соррильи. Вскоре появится и такое понятие, как «донжуан», покоритель женских сердец, символ дерзкой любвеобильности. Байрон назовет Дон Жуана носителем необузданных страстей, презирающим мир. Гофман посчитает его беспокойным искателем красоты, вынужденным быть жестоким к самому себе. Верлен увидит в нем человека, преисполненного демонической гордости, ведущего борьбу со Всевышним. Стендаль отметит в его поступках акт бунтарского наслаждения нарушениями законов назло общественному мнению, а самого его назовет торговцем, который берет и не платит.

Кто бы что ни говорил про Дон Жуана, просматривался в нем явно сексуально незрелый подросток, неспособный любить одну какую-то женщину, чуждый ревности и страшившийся глубокой интимной связи с любой из них. Каждая новая дама сердца пробуждала в нем эротическое влечение, желание испытать с ней еще большее наслаждение, чем с предыдущей. На поверку все это оказывалось очередной иллюзией. Успехом же у женщин этот соблазнитель пользовался обычно лишь потому, что они охотно влюблялись в того, в кого многие до них влюблялись. Так, во всяком случае, считалось.

* * *

В чем вина перед людьми полового акта, столь естественного, столь насущного и столь оправданного, что все, как один, не решаются говорить о нем без краски стыда на лице и не позволяют себе затрагивать эту тему в серьезной и благопристойной беседе? Вот убить, ограбить, предать – подобные слова не застревают ни у кого в зубах. Нельзя ли отсюда заключить: чем меньше мы упоминаем о нем в наших беседах, тем больше останавливаем на нем наши мысли?

Весьма неортодоксальный тезис, не правда ли? Его выдвинул Мишель Монтень и сделал это без злого умысла – просто в философском плане. Французский мыслитель прекрасно видел, как с наступлением эпохи Возрождения человек начал освобождаться от пут церковных догм, пронизанных презрительным отношением к женщине. Эротические элементы в искусстве становились все явственнее. Рембрандт уже изобразил себя и свою супругу на брачном ложе, монаха – в кукурузном поле и в явно компрометирующей того позе. Ученик Рафаэля Джулио Романо уже создал целую сюиту из картинок «Любовные позиции», Пьетро Аретино сочинил к ней сонеты. Правда, издать обоих решились только в Венеции, после чего гравера Раймонди посадили в тюрьму, дальнейшее печатание запретили под угрозой более суровых мер. Папа Римский Павел VI уже учредил Святую Инквизицию и повелел прикрыть наготу фигур на фреске «Страшный суд» в Сикстинской капелле. Это совсем не обескуражило художника Карраччи, и он написал серию «Аретино, или Любовь богов». Боккаччо тоже обвинили в безнравственности, но больше не по поводу изображения им фривольных сцен, а за выставление главными действующими лицами священников.

Во Франции XVIII века венценосцы уже начали предоставлять ссуды придворным живописцам на создание эротических полотен. Аристократы платили за них огромные деньги, чтобы украсить ими свои салоны. Аристократки украшали свой почти оголенный, поддерживаемый корсетом бюст бриллиантами, дабы грудь блестела при дыхании и ходьбе всеми цветами радуги.

Потрясшая страну революция настежь отворила Эросу двери в широкие слои общества. Сначала все напоминало неврастению на манер Древнего Рима, где над человеком частенько издевались просто ради удовольствия. Это и отражал в своих произведениях граф де Мирабо, слывший человеком необузданного нрава, прозванный «ураганом революции». Граф исходил из того, что человеку, пожелавшему стать свободным, дозволены все средства для достижения этой цели, включая сочинительство эротических триллеров.

В охваченном революционной эйфорией Париже тут же были изданы брошюры о нравах королевского двора, типа «Королевского борделя» и «Скандальной жизни Марии-Антуанетты». Газеты запестрели порнографическими гравюрами на антиклерикальную тему. Эротизм, идеология и политика сплетались в мощный симбиоз, собираясь в огромный разрушительный потенциал. На одной из гравюр француженка держала в руках макет фаллоса с красной головкой и надписью на нем «Права человека».

Другой сочинитель и апостол эротизма, маркиз Донасьен де Сад, разврат считал повседневной формой бытия. Покой он обретал лишь на пике бунтующего святотатства, видя в себе пророка новой религии – религии наслаждения болью. Де Сад много писал о грехе, Боге, предрассудках, тупой церковной схоластике. Удовлетворяя свои потребности, собирал досье на хозяев притонов, куда включал компрометирующие сведения на известных в обществе лиц. По мнению маркиза, Бог есть олицетворение исключительно зла, при котором извечно главенствуют насилие и страдание, палач и жертва сплетаются вместе, одухотворяемые болью и наслаждением от боли. Насилие на эротической основе он признавал целью миропорядка и главным его средством. В своих «Ста двадцати днях Содома» рассказывал подробно о «вкусах, фантазиях и бесконечно милых каждому сердцу сексуальных прихотях». Все его книжки богато иллюстрировались.

Писатель Ретиф де ла Бретон назвал маркиза де Сада возбудителем мужчин с признаками импотенции, который, вместо «нормального» эротического возбуждения, доводит их до полной патологии. Поясняя свою мысль, он писал: «Тому, чей темперамент по какой-то причине ослаблен, я желаю дать достаточно пикантный эротикон, побуждающий его входить в интимную связь со своей далеко уже не прекрасной супругой надлежащим образом и с почти прежней охотой. В первую очередь это касается мужчин, которые возбуждали себя книгою беспримерно жестокой и столь же опасной, каковой я считаю «Жюстину, или Несчастья добродетели» де Сада. Бретон специально сочинил «Анти-Жюстину» в надежде, что «мужчине будет достаточно прочитать всего одну главу, дабы страсть его немедленно пробудилась и тут же подвигла на обладание своею женою».

На тернистом пути эротизма Англия переживала тогда эпоху правления королевы Виктории, которая предписывала подданным слабого пола облачиться в длинные юбки и панталоны с завязками под ними. И не дай бог показывать их мужчине! Подыгрывая ее прихотям, придворные врачи и церковные моралисты вели кампанию против мастурбации как «зла века». В это же время (середина XIX века) столица королевства с населением в два с небольшим миллиона насчитывала более сорока тысяч проституток, 933 борделя и 848 домов сомнительной репутации. Дам, занятых этим ремеслом в публичных домах, полиция не беспокоила. По рукам ходили списки эротических романов вроде «Фэнни Хилл» Джона Клеланда и «Моя тайная жизнь» анонимного автора. (Обе книги выдержат несметное число судебных запретов и будут издаваться вплоть до нашего времени.)

Уже в эпоху буржуазного расцвета французский поэт Бодлер со всею яростью обрушился на лицемерие новых правителей: «Все эти придурки буржуазии, которые безостановочно произносят высокопарные слова о морали и моральности в искусстве, напоминают мне дешевую уличную проститутку, которая приходит с кем-то впервые в Лувр, краснеет от стыда, закрывает глаза платком и каждый раз, оглядываясь перед шедеврами мировой живописи и скульптуры, спрашивает с негодованием своего попутчика, как это могли выставить для публики такие непристойности».

В парижском заведении «Японский диван» показали тогда первый стриптиз: на протяжении получаса под музыкальный аккомпанемент танцовщицы скидывали свои одежды и в последний момент набрасывали на себя покрывало. Поднимавшие грудь корсеты пользовались таким спросом, что правительство обложило коммерсантов специальным налогом. Одновременно была сформирована особая бригада цензоров, которые следили, дабы на улицах и в театрах, на сцене и в зале, не появлялись женщины со слишком обнаженной грудью. Предварительной цензуре подвергались новые песни и печатные издания, что отнюдь не мешало порнографическим открыткам заполонить черный рынок. Судя по опросам, мужчинам больше нравились женские груди в форме большого яблока. Сразу появились и соответствующие картинки с их изображением на пачках папирос и спичечных коробках.

Огюст Ренуар признался: не создай Бог женского бюста, не стал бы он заниматься живописью. Однажды в Голландии ему пришлось встретиться с натурщицей, тело которой пленило его с первого взгляда. Художник страшно захотел работать с нею в Париже и попросил у ее матери разрешение на это. Мамаше не понравилась такая перспектива для дочери, которая, как оказалось, по совместительству еще и проститутка. Ренуар расстроился и не взял ее в Париж.

Художник Доменик Энгр тоже очень хорошо относился к женщинам, но у него с ними все как-то неудачно складывалось. Наверное, поэтому парижанин решил, что лучший способ познать женщину – это нарисовать ее. Будучи правоверным католиком, он считал своим призванием создавать композиции на религиозные темы, чтобы те вызывали у зрителя благоговейный трепет и умиление. Поскольку известным ему пришлось все же стать именно благодаря своему мастерству в изображении обнаженных женских натур, то друзья прозвали его бедолагой, у которого сердце христианина, а рука язычника. Его коллега Фрагонар запомнился соотечественникам как автор фривольных картин, но главным образом одной – под названием «Качели», где изображены сам художник, его подруга на качелях, а внизу в кустах юноша, пытающийся разглядеть, что там у нее под юбкой.

Парижанки в ту пору носили длинные платья, и демонстрировать на публике ноги выше щиколоток было не принято, тем более выше коленок: остальное как бы дорисовывало мужское воображение. Дабы подбросить пищу этому воображению, в Париже появился танец, в котором дамы стали поднимать свои платья выше коленок. Власти сразу запретили его, поскольку, помимо неприличных движений, усмотрели в нем некую политическую символику вызова установившемуся тогда во Франции режиму.

Как можно догадаться, речь шла о канкане с ускоряющимся ритмом веселой мелодии аккомпанемента, движениями танцовщиц все более воодушевленными, решительными, переходящими в настоящий галоп. При этом дамы поднимали юбки все выше и выше, все быстрее передвигаясь не просто ногами, а как бы всем телом летая по сцене с взлохмаченными волосами и раскрасневшимися лицами.

Вскоре канкан с огромным успехом дебютировал в Англии, где викторианские нравы с налетом пуританства были на излете. Когда же к телу умиравшего короля Эдуарда VII допустили его любовницу, все стало ясно и отрицать это было уже невозможно: пришли совсем другие времена – от запретов к большей свободе.

В это время на родине канкана за общественным благонравием следила супруга Наполеона III, отпетого ловеласа и сластолюбца. В непристойности и аморальности обвинили «Завтрак на траве» Мане. Затаскали по судам Флобера за «Мадам Бовари» и Золя за «Жерминаль». Бодлера заставили изъять несколько страниц из «Цветов зла». Обнаженные тела Эроса, Купидона и нимф убирали из городских парков, а на их место водружали скульптурные изображения тигров, львов, антилоп. Александра Дюма-сына возвели в ранг апостола морали за пуританство его «Дамы с камелиями».

В обществе продолжало господствовать утвердившееся отношение к женщине как хранительнице семейного очага, за пределами которого она может позволить себе любовные эскапады, но только если они не разрушают тот самый очаг. Примерно так же ставили себя и мужчины, к услугам которых масса развлечений на стороне, чуть ли не на каждой улице питейные и прочие заведения, куда заходят дамы и господа, чтобы весело провести время. В высшем свете большим успехом пользовались эротические романы, типа «Венеры в мехах» Леопольда фон Захер-Мазоха – о жестокости и сладострастии, о боли и наслаждении болью, о прелестях рабского подчинения и удовольствиях, получаемых от физического и морального издевательства…

Если ранее эротические мотивы в живописи подчинялись известным канонам идеализации, теперь уже в нее стали вноситься элементы все большей детализации, рассчитанные прежде всего на мужское восприятие. Позы обнаженных женских натур становились все более интригующими, провоцирующими своей сексуальной агрессивностью, но само женское тело от этого мало что выигрывало, становясь чаще всего обезличенным. С появлением литографии пытались совершенствовать и сам жанр: на потребу широкой публике появлялось заметно больше вульгарности. После того как литографы взялись за фотографирование, эротическое сплелось с порнографическим, как на японских графических картинках. Изобретение фотографии делало эротизм все более тривиальным. Тем не менее Эрос продолжал красоваться на пьедестале, каждый раз напоминая, что изображение полового акта не так уж и важно, гораздо ценнее, с эстетической точки зрения, предшествовавшие ему эротические фантазии.

На другом берегу Атлантики американский поэт Уолт Уитмен, как бы пропустив сквозь себя «голоса запретные, голоса половых вожделений и похотей», срывал с них покров, очищал и преображал их:

Тягостную жизнь Парижа сразу после Первой мировой войны потрясло появление на сцене Фоли Бурже танцовщицы Жозефины Бейкер, отливавшей бронзовым загаром на почти обнаженном теле. За фурором последовало повальное увлечение солнечными ваннами и пляжами для нудистов. Появился и первый журнал для них, но демонстрировать его обложки в киосках цензура запретила, мотивируя тем, что «голомания соседствует с порнографией, является сообщницей эротики и подталкивает к бесстыдству под предлогом лечения гелиотерапией».

Творцы эротических произведений снова задумались над тем, как громче заявить о себе, чтобы публика пришла в замешательство. Пикассо сотворил, но пока еще не осмеливался показывать свой этюд «Голгофа», где Магдалина мочится в неестественной позе и при этом держится за интимную часть тела Христа. Литераторы, решив смелее продолжать традиции Петрония, Апулея, Ювенала, Овидия, натыкались на препоны цензуры. У себя на родине Дэвиду Лоуренсу запретили издавать своего «Любовника леди Чатерлей», Генри Миллеру – своих «Тропиков» и «Сексуса плексуса». Поэт Гийом Аполлинер взялся было за издание «Библиотеки курьезов» с включением туда некоторых вещей Ретифа де ла Бретона и маркиза де Сада, как сразу же получил повестку с вызовом в суд…

Цензура действовала и в американском кино. Существовала она с 1916 года в виде Кодекса Морали, согласно которому запрещалось показывать на экране даже голый живот. Кодекс оставался в силе двадцать лет, пока не отпал сам собой. В ту пору звездам Голливуда вроде Глории Грэхэм и Риты Хейворт не нужно было даже показывать свой живот, чтобы стать секс-символами эпохи – настолько мощной сексапильностью они обладали.

Итальянское кино тоже начиналось с намеков, хотя и с несколько большей эротической чувственности. На экранах уже демонстрировалась короткометражка с Лидией Борели в главной роли и под откровенным названием «Голая женщина». Пазолини, Витторио де Сика, Феллини, Антониони, Висконти все еще ждали своего часа, когда по другую сторону Атлантики не замедлили воспользоваться своими преимуществами. В Голливуде всех затмила своим феноменальным бюстом актриса Джейн Рассел: ее первая проба в кино настолько поразила воображение, что цензура даже не решилась выпустить фильм на широкий экран. Лучшая реклама актрисе и фильму! Фото Джейн Рассел, помещенное на обложках календарей, разошлось по всему «свободному миру». Успех настолько впечатляющий, что киноленту достали из архива и пустили в прокат. Сама актриса, хоть и не пуританка, возмутилась подобной эксплуатацией ее тела, но, будучи христианкой, уступила. «Если Всевышний выбрал мое тело и одарил меня необыкновенной грудью, – заявила она в интервью, – тогда нет ничего плохого в том, что мужчины восторгаются его произведением».

Погоня за впечатляющим женским бюстом приобрела масштабы международной выставки-ярмарки. Поначалу пальму первенства держали итальянки Сильвана Мангано, Джина Лолобриджида, Марисса Аллассио, Софи Лорен. Пыталась с ними соревноваться Брижит Бордо, но до эталона несколько не дотягивала – до эталона, рекламируемого «Плейбоем», главным спонсором международных конкурсных отборов на лучший бюст в натуре.

К концу шестидесятых западный кинематограф стал ведущим средством эротической экспрессии. Эрос одержал бесспорную победу, оживив немые, застывшие изображения. Именно эротические сцены способствовали рекордным кассовым сборам, заставляли людей мчаться из одного города в другой, лететь в заповедную страну, чтобы посмотреть «Ночной портье», «Механический апельсин», «Гранд буф», «Последнее танго в Париже»… Разумеется, каждая из этих и многих других кинолент была событием для своего времени. Откровенной, на грани порнографии, но в пределах эротики.

Стриптиз уже нигде на Западе не запрещали, разве что в Испании и Португалии. Психологи и социологи обсуждали это явление как нечто близкое к фетишизму, мистике и сущей невинности…

 

Часть II

(Интермеццо)

На Руси, как и в Элладе, верили в предания, будто все идет от земли-матери, породившей на свет и самого человека. Земля представлялась плодоносящей женщиной: ее надо окучивать, пахать, сеять, чтобы та давала плоды. Отсюда и обряд проведения священной борозды вокруг поселения, дабы оградиться от эпидемий. Делали это ночью женщины, обычно в чем мама родила.

На основании сохранившихся источников весьма трудно утверждать наверняка, как в действительности относились жители Древней Руси к собственной сексуальности. Церковные иерархи выставляли все, так или иначе связанное с плотским, совершенно несовместимым с православным целомудрием, порождением Сатаны, эротические сновидения – гнусным дьявольским наваждением.

Повышенная забота церкви о поддержании хотя бы видимости благонравия глубоко въедалась под кожу человека вместе с ханжеством. Считавшееся запретным в своем кругу дворянство таковым не считало в отношениях с крепостной челядью. Молодая поросль благородного звания, вся из православных до мозга костей, начинала свою половую жизнь обычно с крестьянок или служанок.

В свою очередь, крепостным мужикам часто приходилось надолго уходить из дома на отхожие промыслы. В итоге для многих семья становилась фикцией, а слабый пол понуждался к невольному воздержанию. Не отсюда ли возникла некая «эротическая замкнутость» русской женщины? Во всяком случае, так считали иноземцы.

«Стремясь связать всех прихожан не только общей верой, но и общими страхами, – подмечает уже в наше время историк Н. Пушкарева, – православные проповедники и находившиеся под их влиянием компиляторы летописных столбцов изначально выступали носителями репрессивной педагогики и дидактики, особенно в вопросах, связанных с эмоциями и частной, тем более интимной, жизнью людей. Правда, запреты на совершение каких-либо действий тогда еще не соединялись у них с запретами их обсуждать. Напротив, приходские священники имели под рукой весьма подробный перечень описаний греховных деяний, о совершении которых все должны были им «поведовать без сраму». Настаивая на обязательной исповеди, требуя постоянного контакта между священником-исповедником и «покаянными детьми», православные дидактики имели немалые возможности нравственного воздействия на своих прихожан, контроля за их помыслами, поступками, всеми сторонами их повседневной жизни».

Из первопрестольной рассылались в приходы для «вопрошанья-исповеданья» специальные служебные требники, разъяснявшие, чем надо интересоваться в первую очередь. Скажем, мужу священник должен был ставить такие вопросы: «Како впервые дошел ты до греха? Блуда ради иль с законною женою? С рабою своею, мачехой иль падчерицей? Во сне ли блуд сотворил, осквернившись истечением страсти? Помыслил ли на чужую жену с похотию?.. Веруешь ли в Святую Троицу единосущную и неразделимую? Верою ли служил государю своему и государыне своей, и детям их во всем ли бесхитростно? Не утаил ли где за собой Государя Царя пошлинные казны с товару? Не торговал ли заповедным товаром тайно? Имеешь ли страх божий в себе, печешься ли о спасении своем? И не любишь ли чего мирского больше Творца своего?..»

В вопросах к женам следовало быть попристрастнее: «Како девство твое растлилося, блуда ради иль с законным мужем? В себе ли соблудила чем? Иль на мужа лазила? Мывшись молоком или медом, давала ли пить, чтоб приворожить к себе? С чернецом, попом иль с дьяконом блуд ли сотворила? Блуд ли кто сотворил с тобою иль взирала ли на кого с похотию? Вдевала ли язык свой по-татарски или тебе кто тако же? Осязало ли рукою конское естество с похотию? Мочилась ли на восток иль при муже? А в пожары грабливала ли что?..»

Ответ держать многогрешному рабу божьему тоже надо было как положено, а не как бог на душу положил, ибо исповедовался он не священнику, а Вседержителю и Пречистой Его Матери. «Отче и Господине! – должно было следовать в исповеди. – Вот грехи мои и дела злыя. Объедаюсь и упиваюсь, прелюбодействую во сне и наяву, краду и божусь всегда по кривде. Клевещу и завидую, рукоприкладствую и по волхвам хожу. Кощунственные игры неподобные играю и песни бесовские распеваю, лаюсь в трезве и в пьянстве. Разжигаю плоть и оскверняюсь, идя в церковь в Христовы праздники. И согрешил я неверием в святые заповеди, гордынею и богомерзкими словами, всякою ересию и чревобесием, ручным блудом содомским, деторастлением и кровосмешением… Много прогневал Дух Твой Святый моими делами и словами. И несть того греха, его же аз не сотворил. Но во всех каюся. Прости мя, Отче Святой, и благослови».

С еще большим тщанием церковные надзиратели следили за делами и помыслами иноков, дабы те не блудили, «друг на друга влазя и на себя впуская, из грудей млеко у жен и девиц не пили, содомского греха богомерзкого не сотворяли». Для монахинь, желавших исповедоваться, требник составлялся так, чтобы все их согрешения и помышления блудные во сне и наяву выкладывались попу без зазрения. Допытывали тоже без зазрения: «Согрешила ль блудом ручным? Давала ль кому блудить сзади иль за грудь ласкать? Целовала ль тайные уды у кого, а им себя тако же повелевала ль? Тело свое обнажала ль бесстыдно для осязания своих уд срамных с похотию до истязания плоти?..»

Дьяки заносили в свои тайные скрижали множество свидетельств о «богопротивных игрищах», особенно в ночь на Ивана Купалу, когда частенько совершалось «мужем и отроком великое падение на женское и девичье шатание, равно как и женам беззаконное осквернение». По доносам священников в Патриархию, гульбища сопровождались «растлением девства» и уже потому разбирались, что это: блуд насилием или сама девица изволила, соблазнившись обещанием жениться на ней.

Простолюдин смотрел на все эти шалости спокойно. Блудников же церковь наказывала наложением на них епитимьи с обязательством соблюдать пост несколько лет или выплатить ей штраф. Опасаясь преждевременной потери их дочкою девства, родители торопились выдать ее уже в лет четырнадцать за физически зрелого парня, но бывало и оказывалось, что на выручку дочери своей из сострадания приходила сама теща, которая потом на исповеди признавалась в блудодеянии. Попы вынуждены были перестать относить подобные греховные провинности зятьев и тещ к супружеской измене и за неоднократные их внебрачные «приближенья» назначали пять лет поста.

Обыденная жизнь на Руси была такова, что о стыдливости могли говорить лишь церковные требники. Обнаженное тело вряд ли кого шокировало: спали в тесных помещениях вповалку, в бане мылись вместе, а знаком унижения считалось лишь насильственное раздевание. Церковным живописцам разрешалось показывать обнаженное женское тело только в сценах адовых мук. Теологи православия прилагали все силы, чтобы убить на корню эмоции, вызванные любовным чувством между мужчиной и женщиной. В их представлении, любовь должна проявляться исключительно к Богу и правителям земным, а потом уже – что останется, – к законной супруге, которая привлекательна не внешностью, а внутренним своим светом.

Принимая христианство в греческом варианте, русские князья ставили перед собой главную цель – обеспечить прочность своей власти и узаконить уже существовавшие неписаные правила поведения своих подданных, дабы легче было ими управлять. По той же причине у духовенства вызывали беспокойство любые отклонения от православных канонов, или попросту ересь. Концепция романтической любви, появившаяся в Западной Европе в период позднего Средневековья, оказалась совершенно чуждой византийской церкви, откуда и черпали священники на Руси все проповеди, нравоучения, жития святых, назидательные притчи.

Русское православие отвергало врожденный характер сексуальности, считало половое влечение не связанным с первоначальным замыслом творения, а потому требующим подавления. Противостоя западному материализму, духовность и аскетизм приобретали в церковных проповедях гипертрофированный характер. Но это в проповедях. Действительность складывалась прямо обратная – поп свое, а мужик свое: «Дородна сласть – четыре ноги вместе класть! Стыдиться жены – детей не видать». Нарушения сексуальных запретов были так же естественны, как и уклонения от уплаты налогов.

Отцы православной церкви воспевали девственность, безбрачие, умерщвление плоти. Женщину, искавшую физической близости с мужчиной, приравнивали к узилищу зла, а любовь между ними называли «разжением плоти». Наставления о примерном поведении сочиняли главным образом монахи, вынужденные подавлять в себе «соблазны на блуд, похоть богомерзкую, желание сатанинскому игранию и прочие помыслы лукавого».

У богословов, мнивших себя чуть ли не прикрепленными к Высшему Небесному Совету, принято было считать, что глаза порочного человека часто моргают, с жадностью и вожделением взирают вокруг, избегают смотреть прямо в очи другого, не задерживают взгляда на чем-то одном и отражают глубокомысленное бессмыслие. К знакам порочности относили также хромоту на левую ногу. Хромоту на правую, напротив, принимали за божественную, приносящую удачу. Мизинец на правой руке свидетельствовал, по их мнению, о глубокой вере, доброй воле и благочестии, безымянный – о раскаянии, средний – о добродетели и милосердии, указательный – о разуме, большой о самой святости. Отсюда и трехперстие поднятой правой руки – жест наказа, поучения, благословения, права излагать истину.

И никто из святых отцов не хотел даже думать о том, что рассказы о «непорочном зачатии» вставлены в текст Евангелия спустя сто с лишним лет после его написания. Невдомек им было, что в ранних христианских общинах Иисус считался обычным человеком, родившимся от Иосифа и Марии, но никак не от Святого Духа. Иначе откуда у него родные братья и сестры? Споры о непорочности зачатия продолжались вплоть до IV века, пока Марию не сделали Пречистой Девой, Иисуса – Сыном Божиим, а дабы выправить оплошность текста, родных братьев и сестер – двоюродными…

* * *

С чем другим, а с женитьбой на Руси дело не затягивали. С женитьбой государя промедление тоже считалось нежелательным, хотя предварительный осмотр девиц из знатных семейств мог долгое время заканчиваться ничем. На смотрины Василию III доставили несколько сотен кандидаток, а сыну его Ивану IV показывали чуть ли не всех более-менее красивых дворянок. Победившую конкурсантку, прельстившую царя своими эротическими качествами, тут же забирали в Кремль. По обычаю венценосец мог видеть ее до свадьбы лишь один раз, но, как и все другие обычаи, этот тоже нарушался.

Отвести обычного смертного от женитьбы могли только серьезная болезнь или его намерение принять обет монашества. Поскольку же тайные любовные связи вне брака приравнивались к богопротивным, то родители спешили избавить молодых от соблазнов холостяцкой жизни.

Второе бракосочетание почиталось менее священным, нежели первое. Если венчались вдовые, на них венцов не возлагали, а держали их на плечах. Обряд третьего брака состоял в одном лишь молитвословии, без венчания. Иерархи призывали не допускать мирян до третьего брака, называя его незаконным, четвертый вообще квалифицировали как «понеже свинское бытие». Несмотря на запрет жениться в четвертый раз, такое все же случалось и светские власти даже позволяли детям от этого брака пользоваться законными правами на наследство.

Случись подозрению в неверности жены, ворожеи советовали мужу положить совиное сердце на суконную материю и подсунуть ей спящей под левый бок – та сразу признается во сне, провинилась ли. Можно и помыться в бане, обтереть пот полотенцем, а по возвращении домой незаметно положить его жене под подушку. Супружнице же советовали заставить чванливого муженька носить при себе кусочек оленьего рога – тогда можно ожидать от него доброго отношения. Чтобы тот покрепче любил, нужно было отхлестать его крапивой по ягодицам.

В богатых семьях у супруга всегда было отдельная опочивальня, чтобы не спать с женой накануне праздников Господних. Просыпаясь ночью, он молился там перед образами святых, ибо ночная молитва считалась приятнее Богу. Днем в воскресенье посещал своих друзей, с которым поругался когда-то, лез к ним с поцелуями, просил прощения и на такую же их просьбу отвечал многозначительно: «Бог простит».

Московиты охочи были до плотских утех в браке и вне оного, хотя и признавали их греховными, нечистыми. Многие в таких случаях даже крестики свои нательные снимали, дабы увернуться от кары небесной. Вину же за прелюбодеяние возлагали прежде всего на женщину, которая после подобного грехопадения должна была несколько дней провести в монастыре на хлебе и воде, вернуться домой, где муж обязательно бил ее плеткой.

С Лобного места на Красной площади регулярно зачитывались статьи Уложения. Статью 26-ю главы 22-й дьяки оглашали с особой торжественностью, громовым голосом: «А ежели жена которая будет жить блудно и приживет с кем детей, а тех детей сама или иной кто, по ее велению, погубит, таких беззаконных жен казнить смертью безо всякой пощады, чтобы на них смотря, иные такова беззаконного дела не делали и от блуда унялися».

Всего же ценнее, ценнее даже теплых женских объятий, для подданных царя московского была воля вольная. Воля да еще вольная? Что за диво дивное такое?

«Вольному воля» означало в первую голову свободу проживания и перемещения когда и куда вздумается. Такой свободой пользовались только собственники, которые платили налоги и несли определенные повинности. Подавляющее же большинство подданных были холопами, из нищеты или долгов продавшими себя в кабалу вечную.

Видно, уже изначально обречен был русский человек маяться в поисках занятия по душе, стремиться к воле вольной. Кажется, возьми он и поставь свой задний ум наперед, не понес бы столь ощутимых для себя потерь. В чем у него не было недостатка, так это в горьком жизненном опыте. Где он преуспевал, так это в ссорах и тяжбах. Чем по-настоящему был богат, так это радушием и хлебосольством, поговаривая: «Хлеб да соль разбойника побеждает». Да еще зазубренными молитвами и религиозной обрядностью. Совершением таинств молитвы, покаяния и причащения надеялся освободиться заодно и от моральной ответственности. Вину же за свои затмения разума и совести сваливал на проклятого дьявола или треклятое зелье и вообще на кого угодно, только не на себя самого.

То тут, то там разносились проклятия, вплоть до богохульства, угрозы дать по морде, исковеркать нос, отодрать уши, обесчестить чью-то мать. Знатные особы предпочитали бить друг друга кнутами, не сходя с лошади. Народ попроще даже не очень-то опасался случайно столкнуться с назначенными царем соглядатаями, которые отлавливали ругателей на месте и передавали стрельцам для штрафования «окладом за бесчестье».

При виде проходившего мимо иностранца московские лавочники, торговые сидельцы и извозчики кричали: «Немец! Шиш на кукуй!» От жителей Немецкой слободы москвичи держались подальше. Первые приезжавшие в столицу иноземные спецы, генералы и полковники упоминались в документах после дворян и детей боярских, а на торжественных мероприятиях места им предоставлялись ниже гостей из купеческого сословия.

Прикрепленные к посольствам приставы требовали от глав дипломатических миссий снимать шляпы раньше высоких должностных лиц при встрече с ними на улице. За малейшее жульничество иностранцев сурово наказывали. Вынужденные в интересах собственной безопасности всякий раз унижаться, они не скупились на похвалу и рядом с задравшим нос боярином своим несколько пришибленным видом вызывали к себе жалость…

Как можно дальше от Москвы предпочитали поселяться особые люди: звали их казаками, что в переводе с татарского означало «вольные, бездомные бродяги». Это уже со временем «казак» стал значить «вольный воин-удалец». Первопрестольную такие особые люди большого желания видеть не испытывали и свою привилегию проживать вольно на государственные повинности не меняли.

Казакам от души завидовали и сотни тысяч крестьян, собранных со всей страны на строительство нового стольного града в устье Невы. Воздвигался город с крайней поспешностью – под неусыпным надзором прикрепленных к стройке армейских офицеров и караульных солдат, не дававших никому отлучиться с работы. За прогул рабочего дня высчитывался трехдневный заработок, а потом еще и плетками наказывали. Посещение церкви считалось обязательным: попы внушали работать с усердием, не гневаться на начальников, почитать их и неукоснительно следовать их распоряжениям.

Досуг мастеровых в свободное от работы время регламентировался до мелочей. Из своей слободы и даже со своего двора им запрещено было отлучаться по вечерам и в праздники, за исключением разве церкви, кабака и бани. Даже заработанными деньгами не могли они свободно распорядиться, ибо о любой покупке полагалось извещать полицейского надзирателя, дабы он знал, у кого что имелось.

Однажды мастеровые из Москвы решили хором запеть песню на только что выстроенной ими улице – за это полиция избила их кошками. Следуя предписаниям, работные люди не имели права подходить близко к сооруженным ими дворцам, садам и паркам. Лишь по редким праздникам собирались они на лугах в окрестностях новой столицы и, упившись, ожесточенно дрались «на кулачки» до крови.

Единственной отрадой были кабак да баня, где парились по много часов. Там же могли и заночевать, а подчас и умереть на полке в парильне, заснув от полного изнеможения сил.

Тут уж, как говорится, не до эротики.

* * *

Государство Московское развивалось самобытно, и самобытно настолько, что о расхожих по всему свету платных плотских удовольствиях летописцы скромно умалчивали. Посему четкой картины, когда и как появились на Руси сексуальные утехи за вознаграждение, архивные документы предоставить не могут.

Ясно, что поклонники Диониса собирались обычно в корчмах, где, помимо горячительных напитков, продавались и гулливые женщины, готовые на всяческие забавы для тела и души. Заодно, даже под страхом наказания кнутом, представители сильного пола наутюживались там как портные, налимонивались как баре или просто употребляли как солдаты.

Главным же местом разврата служили не кабаки, а бани. Оголяясь, человек выражал своего рода протест против условностей семейного уклада жизни. То же происходило и в Китае, и на Арабском Востоке, и в Англии, где бани были особым видом борделя, в котором можно, в качестве дополнительной услуги, попросить девчушку для растирания бренного тела. Словом, банные удовольствия – далеко не российское изобретение. В ту пору такие заведения в Западной Европе тоже разрешали многое в своих помещениях, но хотя бы для видимости нужно было производить впечатление моющихся супругов.

Монахам на Руси тоже не чужды были тайные пороки сладострастья. Вот, например, документально свидетельствует об этом грамота великолукского митрополита Евфимия от 1695 года. В ней говорится: «Ведомо нам, преосвященному митрополиту, учинилось: в нашей епархии приезжают в монастыри богомольцы мужского и женского пола, и будучи в монастыре на праздники, жены и девы ночуют в кельях у властей и рядовой братии. И сие зло непристойно иноческому званию и неблагочинно, наипаче же грешно, ибо от того сети дьявола простираются к блудной похоти зазорной».

Продажа непотребными девками своего тела за вознаграждение организована была в Московии из ряда вон плохо, не то что в Западной Европе. Нечто похожее на дома терпимости появились при Петре I: дома эти назывались «блядскими», и велено было подавать на них изветы, дабы «ниспровергнуть всякие мерзости и похабства». Несмотря на принимаемые меры с целью поставить сексуальные связи в рамки известных приличий, подпольные притоны размножались довольно живо, прежде всего в новой столице империи. Там на улицах расплодились проститутки-одиночки, а при Елизавете на Вознесенке возник первый публичный дом, который возглавила какая-то немка из Дрездена, набравшая для услужения гостей девиц благородного происхождения. Собирались в нем формально «для ведения светской беседы» наедине, пока не появилась строгая комиссия и не заставила мадам заложить всю ее клиентуру из высших слоев общества. Девиц забрали и взяли под караул.

К моменту восхождения на престол Екатерины II нравственное, да и физическое состояние здоровья подданных оставляло желать лучшего. Из-за отсутствия надлежащих знаний и элементарной гигиены даже дворяне все еще относили венерические заболевания к каре небесной, средств излечения не изыскивали, больных от семей не изолировали, а вместо профилактики ожидали исцеления от икон Пресвятой Богородицы, принимая болезни эти за злонамеренную порчу, золотуху и беснование. Осторожная во всех своих начинаниях императрица ввела обязательные медицинские осмотры для гулящих женщин, устроила лечение для больных «франц-венерою». Хотя Сенат повелел всех проституток, после их излечения, сослать в Нерчинск, Екатерина понимала несостоятельность таких драконовских мер и считала проституцию явлением, которое нужно признать терпимым.

Ближе к концу своего правления все более склонный к разговорам о благочестии Николай I потребовал ужесточить регламентацию «непотребного ремесла» и даже признал его противозаконным. С него и начали появляться правительственные указы строго надзирать за развратными женщинами. В столице и других городах создали врачебно-полицейские комитеты, но надзор их, по большей части, носил фиктивный характер. На лето 1889 года в империи числилось официально 1210 домов терпимости, на учете в полиции проституток-одиночек состояло около десяти тысяч. Это по официальным данным, в действительности же цифры занижены раза в три-четыре. Только в одном Петербурге властям были известны 365 квартирных хозяек, промышлявших распутством своих квартиранток.

Наряду с домами терпимости функционировали притоны и дома свиданий. Под притонами имелись в виду квартиры, чьи содержательницы предоставляли посетителям дополнительные платные удовольствия. В дома свиданий их хозяйки допускали мужчин с приходящими женщинами из числа явных (без паспорта и с желтым билетом) или скрытых, о побочном заработке которых могли не знать даже их ближайшие родственники.

В Москве «жрицы любви» облюбовали себе притоны для праздношатающихся, которые сходились туда на ночевку, каждый в снимаемый им угол. Летом они часто шалили в садах, парках, городских рощах, оврагах. Поздними вечерами охотились на Сретенском бульваре, в Александровском саду близ Кремля, по дороге на Ваганьковское кладбище. Самым опасным притоном считался подвальный этаж гостиничного трактира «Крым», что выходил на Трубную площадь и Цветной бульвар. Заниматься «непотребным ремеслом» могли заставлять женщин и свои же мужья, такой приработок пополнял семейный бюджет и даже не исключал вполне мирного супружества. Обычно главным закоперщиком был муж. О приемах вымогательства и мошенничества на этой ниве можно писать диссертации.

Под влиянием модного тогда учения итальянского доктора Ламброзо о типах преступной личности полицейские эксперты и судебные медики тщательно проследили контингент «эротоманок» на панели. В частности, оказалось, что размеры черепа у них меньше среднего статистического, а лица – больше. Выводя патологические отклонения в строении тела, подметили продолговатые уши, вздернутые носы и некоторые другие приметы. Однако от изысканий вскоре пришлось отказаться, ибо среди них попадались довольно часто индивиды с нормальными и довольно осмысленными лицами без каких-либо признаков вырождения или еще чего-то в том же духе. Вот что действительно оказалось для них весьма характерным, так это крайне редкое чтение ими книг: если они и читали, то преимущественно любовные, бульварные романы, а религиозная литература с ее нравственными наставлениями их совсем не привлекала, ибо будила в них горькие переживания, ухудшала и без того невеселый настрой.

Специалисты обнаружили и такую отличительную черту. Продажные женщины часто воспринимали свое тело как нечто отдельное от души, чем можно распоряжаться свободно, по собственному усмотрению. Отсюда-де отсутствие у них страха перед венерическими болезнями, пренебрежение довольно высокой вероятностью подвергнуться насилию, издевательству и просто быть убитыми. Засим следовало еще одно неожиданное открытие. Предоставляя свое тело временно в чужие руки, многие из них тем не менее могли искренне любить какого-то мужчину – в том смысле, что бесплатно никому, кроме него, не отдаваться. Такие даже обижались, когда их называли шлюхами. В общем, они как бы делили свою сексуальную жизнь на две самостоятельные части, одна из которых, полностью освобожденная от нравственных понятий, позволяла им услаждать клиентов совершенно непроизвольно, без каких-либо чувств, тем более страстей…

В начале XX века шестнадцать европейских государств подписали Парижскую конвенцию по борьбе с проституцией, в том числе и Россия. Ее министр юстиции представил Думе проект о мерах пресечения торга женщинами в целях разврата. Затем последовали правительственные указы по поимке в притонах лиц женского пола, не внесенных в списки «публичных», и по пресечению выезда из России девиц легкого поведения…

* * *

На просторах Российской империи «эротический» означал «любовный», а «эротиком» называли поэта, сочиняющего любовную лирику, воспевающего женскую красоту. Околоточные жандармы брали на заметку как неблагонадежного всякого, у кого дома на стене висела картина с обнаженной натурой.

Вероятно, в любом народе принято снисходительно относиться к тайным эротическим вожделениям не только своих правителей, но и «властителей дум». Среди последних первым для россиян несомненно стоит тот, кто сам о себе говорил: «Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!»

Пушкинский гений поражал художественным дарованием излучать своей поэзией лучезарный свет и одновременно присутствием в нем самом поистине дьявольских противоречий. Характером капризный и непостоянный, нравом раздражительный и обидчивый, Александр Сергеевич считал себя православным и в то же время откровенно насмехался над святынями. В «Гаврилиаде» изобразил прелюбодеяние в Царствии Небесном, а будучи еще совсем юным, сочинил поэму «Монах», где посадил инока на спину черта и отправил их в Святой Град Господний Иерусалим. Ближе к своей трагической кончине отметил в письме к Чаадаеву: религия, мол, чужда нашим привычкам и мыслям, но только об этом не следует говорить.

В беседах со своими знакомыми русский потомок африканцев похвалялся тем, что нравится женщинам своим «бесстыдным бешенством желаний». Визиты к шальным девкам наносил и до женитьбы, и после, не боясь даже подцепить «венеру». Мог сочинить пламенные, нежные строки признаний в любви к женщинам и, поддавшись «искушению рассеянности», в своем же имении «обрюхатить» крепостную девицу, а потом, после короткого угрызения совести, бросить ее на произвол судьбы. В общем, «младых богинь безумный обожатель» просто хотел, по его же собственному признанию, описать «странности любви, открыть тайну сладострастья, оживляя ее лучом вдохновения и славы».

У другого патриарха отечественной литературы, Тургенева Ивана Сергеевича, тоже были свои слабости в отношениях с прекрасным полом. Ярый противник крепостного права, он не отпустил на волю ни единой души крестьянской из пяти тысяч принадлежавших лично ему. Многие рабыни и в самом деле оставались верны помещику-писателю: за свои годы жизни на лоне природы он совратил далеко не одну из них, как Пушкин, и частенько делал это скопом, насколько позволяло ему здоровье. Кстати, никто из участниц оргий жалоб на его экстравагантное поведение не подавал. Да и к чему доносы, если забеременевших от него девиц хозяин удостаивал подарками и вполне достойным пенсионом.

По данным департамента полиции, за границей Иван Сергеевич предпочитал именно бордели с групповым сексом, где щедро раздавал вознаграждения. Оказавшись снова в родном отечестве, тесно сошелся с театральной актрисой Савиной, которая принялась лечить его от импотенции весьма утонченными методами. Что примечательно, классик так и не признался никому в своем тайных прихотях сладострастья. Просто очень хотел оставить о себе впечатление как о великом писателе и благочестивом человеке.

Полиция добывала тогда «подноготную» об интимной жизни всех известных литераторов, особенно демократического толка. Какие-то сведения докладывались Его Императорскому Величеству, какие-то оставлялись в архиве про запас. Вот, к примеру, Белинский Виссарион Григорьевич. На почте агенты перехватили его письмо к другу, в котором литературный критик рассказывал: «Итак, узнай то, что я упорно от всех скрывал вследствие ложного стыда и ложного самолюбия. Я был онанистом и не очень давно перестал им быть, – года полтора. Сначала я прибег к этому способу наслаждения вследствие робости с женщинами и неумения успевать в них; продолжал же потому, что начал. Бывало, Станкевич, говоря о своих подвигах по сей части, спрашивал меня, не упражняюсь ли я в этом благородном и свободном искусстве. Я краснел, делая благочестивую и невинную рожу, и отрицался».

Богатейшую почву для догадок давало тайной полиции и чрезмерное увлечение онанизмом Николая Васильевича Гоголя. Добролюбов Николай Александрович тоже поначалу разыгрывал из себя девственника, презиравшего женщин, однако вскоре не мыслил без них своей творческой деятельности и вовсю развратничал с проститутками, особенное удовольствие испытывая от нанесения визита какой-нибудь благородной даме сразу после посещения им публичного дома. Позднее он называл подобные увлечения «животными, грязными, жалкими, меркантильными и недостойными человека»…

В начале XX века на российскую сцену вышла беллетристика, коренным образом поменявшая отношение к показу интимных сторон бытия, несмотря на ожесточенное сопротивление духовной и светской цензуры, опасавшейся эротики наравне с призывами к свержению самодержавия. Своей поэзией Бальмонт заявил о том, что эротика стала для общества важной и совершенно неприемлемой в опресненном виде. Маяковский оказался способным лишь придать эротизму налет вульгарности и из чувств оскорбленного достоинства гения дойти до низкопробного юродства: «Теперь клянусь языческой силою! – дайте любую, красивую, юную, – души не растрачу, изнасилую и в сердце насмешку плюну ей!» Восприняв эротизм слишком прозаично, Есенин отнесся к женщинам с чувством мести им за то, что родился не в том сословии, в каком ему бы хотелось.

Вячеслав Иванов назвал русский эрос «эросом невозможного», и это отнюдь не помешало ему ставить групповые эротические эксперименты с участием своей жены-поэтессы. Приравнивая Диониса к Христу, эротизм к любви, Николай Бердяев почувствовал в самой глубине полового акта лишь смертельную тоску. Сергей Соловьев посчитал христианство «религией святого сладострастия». Андрей Белый описал в своем романе «Серебряный голубь» секту хлыстов, сочетавших истовую набожность с ритуальным промискуитетом, а это уже было чем-то близким к учению Гришки Распутина об истине духовного экстаза на базе эротики. Господь, мол, для того и посылает нам искушения разные, чтоб мы от греха вкусили и раскаялись.

Радетели высокой нравственности все так же осуждали разврат. Присяжные в судах стали оправдывать мужей, убивавших жен своих за прелюбодеяние. Вполне пристойный роман Арцыбашева «Санин», где главным героем завладевает эротомания, объявили порнографическим и запретили к продаже. Декабрьский номер журнала «Русская мысль» за 1910 год арестован по обвинению в публикации текстов непристойного содержания: поводом послужила повесть Валерия Брюсова «Последние страницы из дневника женщины», в которой описывается эпизод в лесбийских тонах. Постановлением Синода у отца Федора изъяли рукопись «Истории Ветхого Завета», запретили его книгу «Любовь – закон жизни».

В то же самое время никто даже не заикался о вышедшей массовым тиражом книге доктора Лоренца «Грехи молодости» с подзаголовком «Поучительное слово ко всем, расстроившим свою нервную систему онанизмом и распутством». Это при том, что публичные дома работали официально, полиция выдавала десятки тысяч «желтых билетов» проституткам, а великосветские куртизанки, дамы полусвета и содержанки регистрироваться не были обязаны.

Незадолго до Октябрьской революции в словарь профессора Даля включены выбранные им же срамные слова и запретные пословицы. Обсуждается вопрос об издании двух вариантов: для общего пользования в прежнем виде и в обновленном малым тиражом исключительно для специалистов…

Одержав верх во внутренних разборках, сталинисты загнали эротизм глубоко в подполье: суета сует, мол, мешающая радикальному переустройству общества. Отмежевываясь от «прогнившего Запада с его моралью растления», они дали ясно понять, что эрос, как таковой, совсем не обязателен в классовой борьбе не на жизнь, а на смерть.

Все началось в 1926 году, когда из корректуры собрания стихотворений Сергея Есенина изъяли такие строки: «Пустая забава! Одни разговоры! Ну что же? Ну что же мы взяли взамен? Пришли те же жулики, те же воры и вместе с революцией взяли всех в плен».

В отличие от Сталина, недоучившегося семинариста, литературную цензуру (Главлит) возглавил выпускник духовной семинарии «по первому разряду» Лебедев-Полянский. Мировоззрение у этого индивида авторитарно было до мозга костей: по его глубокому убеждению обществом и государством должно руководить верховное божество в обличье человеческом, в том числе посредством тотального политического контроля и цензуры, подчиняющейся только директивам политбюро. То есть к примерно такому же укладу жизни веками стремилась привести людей и церковь, «дисциплинируя» их для выполнения предназначенной им свыше роли. Только в данном случае речь шла о непогрешимом и обожествляемом вожде, выжигавшем инакомыслие каленым железом по принципу «если не союзник, то классовый враг»…

Интерес к эротизму непосредственно выплеснулся наружу в конце XX века с запозданием от Запада лет на тридцать. Вынув фигу из кармана, «эротоманы пера» стали соревноваться друг с другом по части нарочитой дерзости. В России эротика наконец-то заняла свою законную нишу. Но вот будет ли молодым от этого легче? Избавятся ли они от повышенной сосредоточенности на сексе? Останутся ли у них время и желание проявить себя заметно в чем-то еще? Если верить статистике, то более раннее вовлечение в половую жизнь обычно сопровождалось пристрастием к алкоголю и наркотикам, а каждый второй юнец попал на отсидку в колонию за изнасилование.

Когорта беллетристов погрузилась в тонкости эротического жанра с целью осмысления явлений, но дальше натуралистических описаний богатейшего разнообразия форматов потребления «запретного плода» редко кто отважился идти. Предпочитали предлагать для чтения не просто запретное, а нечто экстремальное до умопомрачения. Изощренность эротической экспрессии поначалу ошеломляла, но приводила чаще всего не к облегчению повседневных забот, а к разочарованию и опустошенности.

Снимать эротические, а точнее порнографические фильмы первыми начали рисковые недоучки ВГИКа в 80-е годы, когда за такое можно было загреметь в СИЗО. Девицы соглашались позировать чуть ли не за пару колготок в день и к моменту выхода ленты на подпольный экран, как правило, уже оттопали на панели и муки творчества казались им детскими забавами по сравнению с небезопасным путановым ремеслом. Актрис по призванию среди них было мало, но перед объективом камеры они могли «звереть» и делать это естественно, как тигрица, спариваясь с самцом. Целоваться не любили ни в жизни, ни в кино, но наклюкаться по ходу съемки им ничего не стоило и при этом выдать свой «коронный номер» без всяких комбинированных трюков.

В 90-е годы изготовители таких кинолент принялись устанавливать контакты со своими западными коллегами, приобретать нужную видеотехнику. У тех и своей продукции хватало, однако не всем же удавалось снимать на фоне достопримечательностей Северной Пальмиры с ее дворцами, набережными, мостами и актерами, облаченными в экзотические костюмы русских крестьян или царедворцев. Какое-то время пользовались успехом на Западе киноверсии романов Достоевского: в одной из них сладострастный князь Мышкин занимается любовью с пятью дамами сразу.

В общем, западные эксперты оценили российскую порнографию как нечто совсем не эротичное, без всякого флера и тому подобного. Они объяснили это тем, что царская и советская цензура перекрывала практически все пути к появлению на свет научных и художественных исследований эротизма, а собственные творения об отечественной эротической традиции появлялись только за границей и, конечно, нелегально…

Дабы не быть голословным, осмелюсь предложить для ознакомления одно из таких творений: коротенький фрагмент из романа «Московские ночи». Впервые книга вышла на Западе лет тридцать назад на английском языке под псевдонимом Влас Тенин. Сегодня это еще одно свидетельство живучести эротизма в России даже в самые для него тяжелые времена и в самых, казалось бы, не подходящих для него местах.

Из экспресс-досье «НЕОФИЦИАЛЬНАЯ ВЕРСИЯ»:

В храме царил глубокий мрак, и казалось, что там никого не было. Любой, кто зашел бы внутрь через царские врата, едва разглядел бы алтарь с иконостасом, перегородку между нефом и местом для хора певчих, иконы с ликами Христа Спасителя, Богородицы, святых угодников. Но это только казалось.

Как и всегда в отсутствие обычной воскресной толчеи богомольцев, храм был готов принять тех редких прихожан, что хотят зайти и тихо укрыться в его затемненных уголках. Вот и на сей раз опытный глаз мог бы заметить два человеческих силуэта рядом со скамейкой у стены неподалеку от аналоя – черные, неподвижные, сливающиеся с окружающей тьмой.

Один из этой пары стоял, другой сидел на скамье. Сидевший был облачен в неизменную для православных священников рясу с длинной епитрахилью, перекинутой через левое плечо. Лицо его с темными, грустными глазами, покрытое глубокими морщинами и обрамленное седой бородкой, производило впечатление сделанного из камня. Напротив него стояла высокая, стройная, молодая женщина в черном пальто и, глядя на священника, низким голосом говорила:

– …Потому и не приходила к вам так долго. Часто думала, и приходить-то бесполезно: ведь вы называете меня грешницей, которой запрещено посещать храм Господний. Но я считаю себя верующей. Все называемое вами грехом для меня есть священный, самый кратчайший и чистейший путь слияния со Святым Духом.

– Ересь! – резко прервал ее священник. – Я тебе уже говорил об этом, Марина, и возлагал на тебя епитимью. Ты что, опять все тем же занимаешься?

– Да, – ответила та неуверенно. – Но не для согрешения, как у вас считается. Мое положение верующей неоднозначно, и это не моя вина, отец Митрофан.

– Что ты имеешь в виду «не моя вина»? – снова прервал ее священник. – Желаешь все так же оставаться еретичкой? По правилам нашей православной церкви, я не могу приять тебя в лоно веры.

– Дорогой мой отец Митрофан, – мягко произнесла женщина и, не спрашивая разрешения, села на скамью рядом с ним. – Хлысты ведь, члены одной из сект староверов, никогда не отрекались от веры их предков.

– Но они отдались языческому святотатству, сатанинским песням и танцам, богохульству, – настаивал он. – Сие для нас неприемлемо, это грех и ересь. То люди противные Богу и проклятые пророками! Сегодня этой секты уже нет, а вы пытаетесь ее возродить. Ты не только сама в состоянии ереси, но и стараешься ее распространить, что совсем непростительно.

– О каком святотатстве вы говорите, отец Митрофан? – возразила Марина. – Что важнее всего для верующего? Общение с Богом и Святым Духом. Причастием человек очищается от всех грехов и становится сам божеским созданием. Вот чего Всевышний хочет от нас! К этому обязана стремиться церковь, все ее правила и ритуалы должны быть на то нацелены. Иначе не может быть общения с Богом. Не потому ли мы лишаемся его милости?

– Господь велел воздерживаться от прелюбодеяния.

– Да, но также Господь велел и не убивать. А сколько убийств совершено во имя Божие и с благословенья церкви, дабы обеспечить ее верховенство? Вы не даете мне отпущения, отказываете в исповеди, хотя мы даже не прелюбодействуем, а подобно праведникам вбираем в себя священные таинства общения с Богом. Когда мы танцуем нагие, хлещем наши тела и поем, наша разогретая плоть переходит в дух. Когда наши тела соединяются во единое целое, то они уже больше не грешная материя: нами завладевает бесконечная радость общения с Господом Богом и подлинного счастья. Так достигается совершенный союз, которого Он желает от своего творения по Его образу и подобию. Как же это далеко от прелюбодеяния! Можете ли вы это понять?

– Сие есть извращенное толкование Священного Писания, попытка превратить согрешение в путь спасения, – сурово отчеканил отец Митрофан. – Ты страшно ошибаешься, дитя мое. Только потому, что я знаю тебя несколько лет…

– Не говорите так, лучше выслушайте меня! – заметила Марина уверенным тоном. – Вы считаете это неподчинением, гордыней. Возможно, так оно и есть. Но почему Иисус сам не подчинился Отцу, чтобы указать людям новый Путь Спасения? Что ж касается соития, то у нас оно просто акт молитвы всем нашим существом и слиянием плоти с божественным. И вы, слуга Божий, можете нас осуждать?

Священник посмотрел на женщину и словно растерялся, почувствовав исходившую от нее искреннюю уверенностью в том, что она говорит. Лицо его вдруг смягчилось, приняло снисходительное выражение.

– Марина, ведь не зря ты носишь фамилию Керженцева, – заметил он, вкрадчиво улыбаясь. – Керженец был колыбелью староверов! У тебя в крови та же стойкость, то же упорство, неукротимая гордость, драчливость, самонадеянность, стремление выйти прямо на Бога. Ты просто хочешь найти свой собственный путь к Нему. Кто такие староверы? Они оставались верны Православной церкви вплоть до времени Патриарха Никона и Петра Великого. Я знал тебя еще ребенком, крестил тебя. Это через меня ты пришла к вере. Напоминаю тебе, потому что убежден…

– О, я прекрасно знаю, почему обратилась к религии, – опять прервала его Марина. – Мне хочется найти в религии другие заповеди и правила, чем те, с которыми приходится иметь дело. По мне, так уж лучше извращенные версии марксизма, благо в них есть хоть какая-то надежда на лучшее будущее. К счастью, мы выросли и примитивная идеология нас не устраивает. Нам нужны общечеловеческие ориентиры, пригодные для всех.

Отец Митрофан помрачнел. Она отрывалась от него, была сильнее, чем ему думалось. Он полагал, что ее интерес к сектам исходит из глубокого разочарования в жизни, заставлявшего взглянуть на себя по-новому, и в тайне надеялся отыскать свободный конец нити, которая составляла запутанный клубок ее веры. Но сейчас она слишком далеко удалялась от него.

– Когда ты впервые обратилась за помощью ко мне, то уже была послушницей хлыстов? – спросил он строгим и одновременно заискивающим тоном.

– Да и нет, – сказала Марина, улыбаясь. – Для меня это не просто соблазн ума. Фактически я готовилась к такому, пытаясь найти объяснение происходящему. Вот тогда-то и пришла к вам. Правда, накануне у меня была еще одна важная встреча.

– Какая встреча?

– Должна ли я вам говорить об этом? – оживилась женщина, чувствуя, что уже начинает волновать собеседника. – Вы знаете, они ходят вместе с нами по улицам, но только не как мой дядя, который поступает так, чтобы просто отвлечься.

– Но где же они? – оживился отец Митрофан.

– Я встретилась с ними в Москве. Но они повсюду, по всей России, и число их растет. Вот только зачем мне вам все это рассказывать? Вы же отказали мне в исповеди.

– Иначе я просто не могу. К тому же ты заранее меня настроила и предупредила, что не покаешься.

– А если покаюсь?

Святой отец почувствовал, что его всего начинает внутренне колотить. Чертовка проклятая, смеет еще насмехаться над ним! Однако ему приходилось сдерживать себя, не хотелось рвать последней цепочки, связывавшей его с этой нечестивицей. Нет, не желал он отталкивать ее от себя.

– Делай по своему желанию, – согласился священник. – Исповедайся мне как духовному лицу.

– Хорошо, – согласилась Марина. – Я уверена, Христос уже простил меня и не считает грешницей за то, что вы называете ересью. Мне действительно нужен духовник, человек церкви, с кем можно было бы поделиться своими переживаниями.

– Продолжай, дитя мое, я внимательно слушаю, – промолвил отец Митрофан почти шепотом. – Начни с той самой встречи.

Поскольку то была не исповедь по правилам, а просто беседа со священнослужителем, он не счел необходимым для этого случая стоять перед Спасителем и говорить надлежащие молитвы.

– В тот день я случайно познакомилась с одним человеком на выставке живописи. Мы обсуждали разные картины, и в разговоре он вскользь заговорил о сектантах. Чувствуя, что я заинтересовалась, он продолжал рассказывать о хлыстах, как бы все глубже проникая в меня. Я дала ему понять, что такой опыт у меня тоже есть. Позднее мы пошли вместе в баню и там хлестали друг друга. Кричать не могли из опасения, что другие услышат. Воспринимал он меня не как женщину, а как сестру по вере. Настоящий Божий человек! Он знал путь наверх и, оказавшись там, соединялся со мной. Словно дети Святого Духа мы достигли божественного оргазма.

– В таком-то месте? – буркнул отец Митрофан.

– Для истинно верующих это не имеет значения. Бог повсюду!

– Что он тебе рассказывал о секте? Много ли их? Где они встречаются? – полюбопытствовал он как бы вскользь.

– Он сказал, что если я поеду с ним в маленький городок за Волгой, то покажет место, где они собираются для своих тайных ритуалов. Просил меня не признавать никаких религий, даже староверов, молиться Богу в одиночестве и пытаться самой познать его таинства. Обещал устроить собрание братьев и сестер…

– Хм, не можешь ли чуть поконкретнее? – понурил голову отец Митрофан. – Уж слишком все туманно.

– Поконкретнее? – переспросила Марина. – Надеюсь, вы не служите в КГБ, как мой дядя?

– Духовное лицо должно знать о всех деталях искушения, чтобы рассудить и направлять заблудшие души. Разве твой дядя не замечал у тебя следы от битья на теле?

– Он объяснял это нашими собственными с ним проделками. Вот это уж действительно грех! С домработницами Марфой и Оксаной он занимается такими упражнениями ради того, чтобы возбудить себя и совершить со мной половой акт. Ему нравится, когда я его хлещу, а те ему помогают. Возбуждается сильно и даже надевает свой генеральский мундир перед тем, как овладеть мною. Но для меня это – грех. Как вы думаете, отец Митрофан, есть разница?

– Мне трудно пока что-либо сказать. Об этом ничего не написано в книгах церковных, но я хочу быть уверенным во всем. Что остается мне, слуге Божиему, если в Священном писании…

– Бросьте вы, отец Митрофан! – чуть ли не вскрикнула Марина. – Русским священникам всегда приходились по душе чревоугодие и плотские удовольствия. Вы это хорошо знаете и не можете отрицать. Почему не возвыситься над всем? Только из-за того, что вы религиозный человек?

«Господи помилуй, я должен сидеть и выслушивать ее поучения», – возмутился святой отец про себя. Но вслух сказал:

– Жизнь моя строго следует предписаниям Церкви. Я не могу взять на себя такую тяжесть, как выдвигать собственные версии учения Христова. Церковь ведет нас в свое лоно, воодушевляет нас, утешает своим присутствием на нашем смертном одре. Она, матушка, дает нам погребение и бережет наши земные останки после того, как душа приняла последнее причастие Господне на пороге к вечной жизни.

– Прощайте, отец Митрофан! – решительно сказала Марина и встала со скамьи. – Вижу, вы не в состоянии помочь мне. Наша беседа убедила меня еще раз: каждый должен искать правду внутри себя самого.

– Подожди! – умоляюще попросил священник, пытаясь задержать ее. – Давай поговорим еще чуть-чуть. Если торопишься, приходи ко мне как-нибудь домой.

– Не знаю, – сухо ответила женщина, повернулась и направилась к выходу.

– Марина, стой, подожди!

Она остановилась и, не поворачиваясь всем телом, посмотрела на него через плечо. Тот сидел на прежнем месте. Ряса его была расстегнута, обнажая живот, а из-под одежды стоял торчком толстый, трясущийся фаллос. Своей рукой он указывал на то место, куда хотел, чтобы она взглянула. В умоляющих глазах его светилось что-то хитрющее, бесовское.

Не произнося ни слова, женщина двумя руками приподняла пальто и юбку до пояса, показывая две совершенные полукружья нежно розоватых ягодиц. Постояв несколько мгновений в этой вызывающей позе, она ехидно улыбнулась в лицо священнику, отпустила подол и громко произнесла:

– Ну что, отец Митрофан, теперь удовлетворены?

Отвернулась и, не дожидаясь ответа, решительно пошла к выходу.

 

Часть III

(Мольто виваче)

Эрос, бог любви, метафорическое олицетворение природной силы, в которой заключена энергия к продолжению человеческого рода. Неиссякаемая, плодоносящая энергия, ценнейшее «топливо вдохновения» для литераторов, художников, ученых, политиков. Некий универсум восторга и разочарования, притяжения и отчуждения, чья внутренняя напряженность нарастает и спадает по мере плотского или духовного возбуждения и удовлетворения, на вершине которого человек испытывает ни с чем не сравнимое наслаждение. Отсюда и эротизм как повышенная чувственность, как совокупность всего, связанного со страстным любовным возбуждением-влечением к человеку противоположного пола или к чему-то большому и необъяснимо загадочному. Энергия эроса разлита по всей истории мира, придает каждой эпохе и цивилизации неповторимое своеобразие, накладывает отпечаток на образ жизни и само бытие человеческое.

Благодаря эросу, в значительной мере, жизнь человека приобретает смысл и привлекательность многообразия форм, все еще естественным путем появляются на свет новые поколения людей со своими идеями и страстями. То есть вопреки выдумке церкви о «порочном зачатии», поделившем эротические чувства на благородные, устремленные в Царствие Небесное, и низкие, земные, заслуживающие если не осуждения, то снисхождения.

Своеобразие местных природных условий порождает свои особенности силового поля эроса. Тут даже не обязательно ездить далеко ума искать, чтобы только по произведениям литературы и искусства составить для себя впечатление о его национальном колорите. У каждого народа свой эрос, но женщина везде – неистощимый источник жизненных сил, до которого всякий раз пытаются добраться мужчины, инстинктивно стремясь вернуться туда, откуда вышли на свет, ностальгически припасть к женской груди, с которой у них в жизни все и началось.

Во все эпохи, начиная с шумеров, греков и римлян, обнаженная женская грудь служила объектом живописи и скульптуры как символ плодотворности. Мужчин притягивала ее волнообразная округлость и еще больше, когда по ходу движения, не зажатая ничем, она колыхалась. В библейской «Песнь песней» женщина говорит своему любимому: «Приходи поиграть на горе». На иврите гора означает также женскую грудь.

Европейские варианты эроса все разные. Если у Гесиода эрос космичен, то у Платона – это сын Плутоса (богатства) и Пении (бедности), источник одержимости гениев и вдохновения поэтов. У Овидия на первом месте изощренная игра сладострастия, умение разжигать вожделение после пресыщения. У Данте и Петрарки – диалектика чувственности, торжество контрастов, обожествление женщины и очеловечивание Богоматери.

Шекспир разогревает свое воображение живыми страстями Италии. Бернс – шотландская версия эроса, насыщенная добродушным юмором и игрой действия – противодействия. В немецком исполнении верховодят сластолюбие насилия, садомазохизм, когда она умоляет и тем самым распаляет его, но одновременно вместе с жестокостью возникают и сентиментальные эротические воспоминания. В доме у Гейне, например, хранилась богатейшая коллекция эротического искусства.

У французов весь эрос в женщине, ей угождают, ее чувствуют и понимают, а восхищаясь, ужасаются ее всесилию. Славянская женщина внешне холодна, но воспламеняется нежностью, душевностью, заботой о ней. Для русских характерны, с одной стороны, вроде бы монашеская аскеза и моногамия, с другой – отдушина разных игрищ и вольница в общении с заветными таинствами любви…

Медики считают, что эротическое влечение, если оно не становится навязчивым, оздоровляет и омолаживает организм человека благодаря сопутствующим гормонам. Исследования Королевского университета в Белфасте, эксперименты американских и российских научных центров подтверждают целебные свойства такого влечения в предотвращении инфарктов, инсультов, рака простаты, простудных заболеваний.

Никому из пациентов, за исключением лиц совсем уж преклонного возраста, опытный врач не порекомендует полностью воздерживаться от половой жизни, благо все те же гормоны улучшают пищеварение, укрепляют иммунную систему, расширяют сосуды и вообще продлевают жизнь. Сладостные судороги оргазма позволяют тем же самым гормонам регулировать температуру тела, давление крови, повышать болевой порог, очищать застойные полости от болезнетворных микробов, снимать стресс.

В мюнхенском Институте психиатрии Макса Планка пришли к заключению: одна лишь визуальная стимуляция способна заметно увеличить содержание нужного гормона в крови человека. Так, по ходу одного из экспериментов мужчинам давали фотографии обнаженных натур; пульс у них учащался, если снимки им особенно нравились, при этом взоры устремлялись сначала на грудь, а потом уже лицо. При разглядывании одетых женщин далеко не всякое платье возбуждало, но лишь подчеркивающее особенности женского тела. И совсем не обязательны были умопомрачительные декольте или разрезы почти до пояса.

Исследования геронтолога Франца Эппинга из Франкфурта-на-Майне показали: всего десять минут взгляда на женщину с пышными формами эквивалентны тридцати минутам занятий аэробикой. Если же еще учесть стимуляцию кровообращения, то смотря на женские прелести хотя бы десять минут в день, можно продлить себе жизнь. Помимо всего прочего, в таком созерцании проявляется глубинная потребность отвлечься от рутины, почувствовать себя моложе, запастись жизненной энергией.

Опытом подмечено, что если женщина хочет несколько поубавить напор мужского словоблудия, она должна неотрывно посмотреть ему прямо в глаза. Глаза же – немалое свидетельство эротических возможностей. Обладатели светло-карих легко отходят от любовных потрясений. Голубоглазые к сорокалетнему возрасту угомоняются настолько, что у них может наступить апатия, они начнут терзаться сомнениями в правильности выбранного ими жизненного пути, станут все более мнительными, легко ранимыми и абсолютно безразличными к разным там «сердечным волнениям». У кареглазых наоборот, лучшие годы начинаются после сорока, к ним приходит большая уверенность в себе, они ищут «надежных спутниц», но к пятидесяти, если таковых не найдено, сексуальные излишества изматывают и их тоже. Сероглазым удача обычно сопутствует, однако ближе к шестидесяти им уже светит все меньше, ввергая в сексуальную меланхолию и суеверие: «спасти» таких могут понимающие, тактичные, любящие женщины. Зеленоглазые с младых лет разборчивы в связях с женщинами, прагматичны, но совсем не обязательно довольны судьбой своей. Как и в любом другом случае, все зависит от «звездного билетика» в виде умной и преданной женщины.

Судя по всему, эротическое возбуждение прямо противоположно и жесткой утилитарности секса, и влечению к смерти, и циничному манипулированию человеком. По сути, эротизм можно назвать торжеством реальности над мифами, победой мышления, основанного не на страхе, а на доверии, не на мистике загробного мира, а на любви к жизни. Эротизм позволяет получить гораздо большее наслаждение, чем просто удовлетворение полового инстинкта, не только почувствовать себя внутренне более свободным, но и пересмотреть шкалу жизненных ценностей в пользу тех, что приносят истинную, неподдельную радость. Деспотической духовной и светской власти такое мироощущение – словно кость в горле.

Кто-то усматривает в эротизме нечто скотское, позорное. Кто-то видит в этом слабость природы человеческой. Кому-то просто некогда глубоко задумываться по данному поводу. Кому-то приходится задумываться, и он находит в эротических желаниях святое бескорыстие отношений между мужчиной и женщиной. В эротизме можно обнаружить также одухотворенную, поэтическую сексуальность, идущую из глубин души, не поддающуюся рациональному определению, но вносящую во все притягательное очарование. То есть нечто вроде «белой магии», с помощью которой можно избавиться от комплексов и ложной стыдливости, научиться следовать импульсам доставлять наслаждение себе и другим, причем далеко не только телесное.

Судя по результатам опросов, не наберется и одного процента мужчин или двух процентов женщин, которые никогда бы не видели эротических снов. Явление это обычное хотя бы в силу того, что многими условностями и запретами ставятся препоны к удовлетворению интимных фантазий. Отсутствие эротических сновидений может даже настораживать, как и их постоянное присутствие. Интерпретировать их весьма затруднительно, ибо у каждого индивида своя ассоциация идей.

Эротические фантазии покоятся на неугомонном стремлении обойти запреты и удовлетворить свои заветные желания. В них отражается не только сущность природы человека, но и целых народов, даже целых эпох. В них выражена компенсаторная часть защиты от разочарования и нежелательных, навязчивых реальностей, осуществляются недостижимые на практике желания, снимается накапливаемое напряжение. Мир таких фантазий не признает ни границ, ни регламентаций и позволяет делать все это без страха перед наказанием, без озабоченности этически безукоризненным поведением.

В эротике сплетаются между собой в самом первородном их виде элементы биологии и культуры – на равных, в отличие от порнографии, где желания не выходят за пределы биологии. Когда Микеланджело рисовал в Сикстинской капелле обнаженные тела, он предлагал нечто большее – свое художественное видение рожденных в человеческом воображении ужасов Страшного суда. То же можно сказать и о картине Джотто в Падуанской капелле с волосатым дьяволом на обнаженной женщине, и о шедевре Босха «Сад наслаждений».

Силу эротического воображения мало чем можно ограничить, и в этом наиболее характерная особенность нашего рода. Без воображения вообще не возникла бы культура, мы никогда бы не возвысились над самими собой. Все решали стимулы фантазии, от которых и проистекало чувство эротического влечения в самых разных его формах. Стимуляторов же такого воображения всех не перечесть.

Начать хотя бы с хорошего отдыха во время сна, гидротерапии, массажа, туристических прогулок и далее в зависимости от интересов. Скажем, нижнее белье на теле женском составляет мощный эротический механизм, подыгрывающий эффекту загадки. Кстати, оно возбуждает не только мужчин, но и самих его носительниц, когда те смотрят на себя в зеркало. Сцена, в которой она снимает или надевает чулки, не колготки, а именно чулки, это уже избитое клише.

В свое время знатоки-эротоманы сравнивали корсет со шкатулкой драгоценных камней. С его помощью подчеркивались талия, попка, грудь и выпрямлялась спина, хотя чисто в медицинском плане вреднее для здоровья вещи и придумать трудно. Испанцы делали корсет из кожи, чей запах при нагревании действовал на них возбуждающе. В этом они походили на Наполеона, который просил Жозефину, предупреждая о своем приезде, «не мойся, хочу понюхать тебя».

Весьма важную роль играют и туфли на высоких каблуках, придающие ногам стройность, этакую сексуальную агрессивность в хорошем смысле слова. «Разогревает», доводя до кондиции, и соответствующее питание, если не забывать о меде, чесноке, икре, баклажанах, черепашьем супе, яичном желтке, томатах, яблоках, гранатах, орехах, каштанах, абрикосах, грушах, бананах, шоколаде, картофеле…

Заклятый враг всего эротического – озлобленный, пугливый, убогий, рабский ум. Эротический всплеск вряд ли произойдет и там, где половой инстинкт удовлетворяется по привычке или обязанности, для здоровья или исключительно физиологической потребности. Или где плотское полностью затмевает эстетическое. Игнорировать эстетический компонент эротизма значит не видеть его сути.

Эротизм и сексуальность в поведении и словесности, в песне и танце, скульптуре и театре составляют элементы любой национальной культуры, норм и образа жизни, сознания и подсознания человека с его неврозами и психозами, комплексами извечного взаимодействия между женским и мужским первоначалами инь и ян. Без эротического топлива машина художественного творчества может рождать лишь опресненные произведения искусства.

Стоит только чуть ослабнуть напряжению силового поля эроса, как сразу в дело вступают компенсаторы-стимуляторы.

В целом, хоть и с переменным успехом, гуманистическая культура стремится направлять жизненную силу эроса на поддержание цивилизованного общежития и на творческое созидание в мирных целях. Она словно просит задуматься о том, что запас эротической энергии в человеке тоже не безграничен, пусть даже многое зависит исключительно от воображения.

Заметный спрос на изображение интимных сторон бытия отмечался даже в те времена, когда сексуальность особо не скрывалась. Интерес к эротическому возрос во сто крат благодаря церкви, когда из основного инстинкта сделали нечто запретное, его стали тщательно скрывать, считать постыдным, богомерзким. На эту тему никогда не затихали споры философов, теологов, медиков, писателей.

Эротические искусство и литература могут быть бездарными, а могут быть и талантливыми. Для умения их оценивать по достоинству и, самое главное, получать от них удовольствие, избегая паранойи и насилия над другими, нужно тоже иметь дар, который отнюдь не у каждого есть. Смелость эротической фантазии и сексуальная распущенность – далеко не одно и то же.

Спору нет, человек должен ставить перед собой и какие-то полезные для общества цели. Но столь же верно – у него должно оставаться время, чтобы заниматься чем-то без всякой высокой цели, кроме одной единственной – наслаждаться жизнью, давая это делать другим никому не в ущерб. В основе такого препровождения времени заложено нечто похожее на мистицизм иудеев, чья Книга Знаний не говорит, что хорошо любить жизнь, а говорит, что это эротично любить жизнь. Эротизм для них никак не связан с грехом или виновностью. Прежде всего это игра воображения. И в ней, надо признать, они явно преуспели. Иногда, правда, в ущерб другим.

Французская стриптизерша Рита Ренуар, натурщица у Сальвадора Дали, однажды, кто бы мог подумать, сделала такое заявление: «Эротизм напоминает введение в новую драматургию, в совершенно новое мировосприятие. Поэтому я отвергаю титул, который на меня навесили: не хочу быть сексапильной голой королевой, хочу быть королевой эротического искусства нашего времени… Десять лет назад стриптиз был шокирующим, своего рода прелюдией сексуальной эволюции человечества, первым шагом к будущей революции в области эротических отношений, ничего кроме разочарования не вызывающих. Раньше я думала, что посредством секс-искусства можно добиться полного освобождения индивида, как физического, так и интеллектуального. Я считала это искусство специальной школой, где можно научиться расставаться с ложными представлениями, навязываемыми человеку веками религиозных мистификаций. Сейчас же, напротив, я стараюсь разрушить секс-искусство в пользу эротического».

Всякий, кто говорит, что его не интересует эротика, либо врет, либо физически нездоров. Говорят одно, делают другое, думают третье, хотят еще чего-то. Или по вечной формуле «в молодости блядун, в старости ханжа». Или как у президента Джона Кеннеди – «брюнетки для женитьбы, блондинки для постели».

Может ли быть непристойной эротика? Вопрос философский, точнее историко-философский. Граница между пристойным и непристойным никогда не была раз и навсегда установленной. В Англии XVII века считались непристойными публикации, если откровенная эротика в них содержала в себе и критику в адрес духовенства: такие издания разбирались в церковном суде.

Цензура даже не желала определять четко, что именно подлежит запрету, иначе потеряла бы возможности лавирования – не запрещено, значит, разрешено. Чаще всего использовался критерий «оскорбляет нравственное чувство» – очень хлипкий в правовом отношении при отсутствии детального изображения насилия над личностью. Аборигенов, например, оголенная женская грудь не возбуждала и не оскорбляла их нравственное чувство. У эскимосов в высшей степени эротичным считалось ощущение дыхания другого человека, поэтому они долгое время целовались носами, да и сейчас еще часто бывает такое.

На Западе последняя легализация считавшегося ранее эротически непристойным произошла в 60-х годах XX века, в России спустя тридцать лет. Когда многое вокруг выглядит непристойным или этически неприличным, действительно трудно определить, что же есть пристойное и приличное. Традиционно все, что «возбуждает половое влечение», считалось непристойным. И редко когда принималось во внимание, что эротика и секс намного лучше, чем удовлетворение инстинкта смерти посредством физического уничтожения себе подобных оружием массового поражения.

Эротика и секс служат власть имущим еще и средством отвлечения внимания общества от острых социально-экономических проблем, краником для выпуска паров недовольства все той же властью. Утверждают также, будто не может быть эротики без нарушений запрета, как и греха без удовольствия, доставляемого согрешением, выходом за пределы условностей. Одна итальянская принцесса, сладостно облизывая ванильное эскимо на палочке, пошутила всерьез: «Как меня убивает, что это не считается грехом».

Словом, если для большинства западных европейцев все эти продукты эротики – еще одно развлечение или еще одна сладость из кондитерского магазина, то для набожных католиков – грех, достойный осуждения. Эротику можно и в самом деле сравнить с каким-нибудь сладким кушаньем: съешь чересчур много – почувствуешь себя плохо, отведаешь мало – захочется еще. Сладости эти на вкус все разные и всегда тянет испробовать новые. Людей, равнодушных к эротическим шоу, считать «ненормальными» нет оснований, если они сами для себя так решили. Единственное, что установлено точно: у людей убогих и ущербных эротика чаще всего вызывает активное отторжение.

Провести четкую демаркационную линию между эротической и порнографической продукцией вряд ли кто-нибудь отважится, не боясь вызвать смех. Объективных и универсальных критериев для этого никто не придумал, а если они есть, то лишь в головах у светских и духовных цензоров. Можно, конечно, пуститься в рассуждение, будто изображение полового акта известным художником – это нечто художественное, а на порнографической открытке – уже совсем другое. Легко воспользоваться и аргументацией об «общественно значимых ценностях». Как заметил таким морализаторам Дэвид Лоуренс, автор «Любовника леди Чатерлей», все зависит от личности, ибо что для одного порнография, то для другого – шутка гения.

Осенью 2004 года в Барселоне состоялся XI Международный фестиваль эротического кино, в конкурсе которого участвовали 60 фильмов из 26 стран. Почетный председатель кинофестиваля Луис Берланга высказал такое соображение: «Эротические фильмы, в общем-то, снимают богатые продюсеры, а порнографические – бедные. Порнографические мне не нравятся, от них скучно. Нравятся такие, где чувствуется, что актеры играют с удовольствием и получают наслаждение не только от полового акта, где есть сюжет и персонажи, а не одно лишь совокупление. Мне хочется наблюдать не сексуальные извращения, а эротические развлечения». Сам Берланга издает серию эротической художественной литературы, возглавляет фонд Академии высокого каблучка…

Апостолы морали продолжают утверждать, будто эротические произведения пагубно влияют на детей. В Непале, к примеру, детям никто не мешает лицезреть самые невообразимые сцены подобного рода на стенах и крышах дворцовых храмов и это не портит их нравственности. Что портит, так это поступки взрослых, которые окружают детей.

Аргумент, будто сексуальность глубоко интимна, чтобы выставлять ее на всеобщее обозрение? Интимно любовное чувство, но не сексуальность. Никто не призывает совершать половой акт при всем честном народе, но читать и видеть его картинные изображения граждане имеют полное право. Хорошо, а сцены группового секса, как с ними? Многим интересно на них взглянуть лишь потому, что им не приходилось испытывать этого самим. Увидев же, приходят к заключению: не такие уж они извращенцы, как втайне сами о себе думали.

Эротическое увлечение даже без романтического любовного чувства не означает полного пренебрежения партнером или партнершей, отсутствия взаимной симпатии и уважения. Наоборот, требования могут быть даже выше, чем у обычной супружеской пары. Брачное свидетельство в данном случае совсем не является знаком нравственного превосходства: оно скорее похоже на индульгенцию от грехов и пороков. Супружество – хорошая гарантия обеспечить себе уход в старости, но сама идея, что оно приносит только счастье, наивна, по меньшей мере.

Существует и другое расхожее мнение: эротизм неестественен, атавистичен, возвращает нас в животное, иррациональное состояние. Именно такой точки зрения придерживается церковь, приравнивающая эротику к порнографии. Поделившему любовь на «разрешенную» и «запрещенную» духовенству вообще нет дела до того, что очень многие расстройства брака вызваны как раз отсутствием у супругов эротической взаимности для достижения гармоничного союза душ и тел.

Как у всякого явления живой природы, есть у эротизма две прямо противоположные стороны, причем трудно сказать, какая из них лицевая. С одной стороны, эротизм и сексуальность присущи людям от рождения, а их проявления подвергаются ограничениям со стороны общества. С другой, сексуальное поведение не только отражает коренные свойства личности, но и формируется обществом, его культурой и историей. Иначе говоря, налагаемые на сексуальное самовыражение социальные ограничения служат предохранителем против сексуального варварства и одновременно цепями, сковывающими эмоциональное развитие.

Законченного юридического определения, какое художественное произведение беллетристики считается эротическим, нет. Вряд ли стоит отрицать значимость эротического мотива, но и предавать ему гипертрофированное значение тоже не стоит. Цивилизация и культура подпитываются в равной мере как эротизмом, так и отводом энергии его силового поля на производство материальных ценностей, художественное и техническое творчество, прочие выгодные государству интересы создания все более изощренных видов оружия массового поражения.

Эротико-сексуальные потребности государство, как правило, объявляет «не жизненно важными». Сексуальная же свобода отнюдь не автоматически привносит большую искренность в межличностные отношения. Но вот что эта свобода успешно может сделать, так это еще больше обесценить искреннее любовное чувство, свести половой инстинкт просто к обмену оргазмами и обезличенной технике совокупления…

Всякое невежество вызывает сожаление. Однако невежество в такой важной области, как сексуальность, таит в себе еще и огромный риск. Так полагал английский философ Бертран Рассел. Чем же тогда грозит этот риск?

Человека можно возбудить до верхних пределов не столько эротикой, сколько мистикой, но в отличие от эротики, мистика не приносит ему физического облегчения и не снимает стресса. Мистика поселяется в ребенке незаметно вместе с первыми сказками и прочими фантазиями.

Во младенчестве дети не верят в Бога, поскольку он просто им не известен: о нем начинают говорить взрослые, когда замечают у подростков разные «нехорошие шалости» и угрожают им за нарушение запрета карой Господней. Поскольку же это все проказы дьявола, за которые неизбежно следует наказание, ничего не остается детям, как молить о помощи Христа Спасителя или Пречистую Деву Марию, чтобы обошли их стороной мастурбация, венерические болезни и нежелательная беременность.

Осознание юношей или девушкой своей сексуальности и овладение ею представляют собой серьезную угрозу для религиозной мистики и церковных догматов. Отчего так? Секс и вера – антиподы по определению. Функционально, тем не менее, эротизм очень похож на религиозную чувственность, хоть и не может с ней примириться. Практически все наиболее многочисленные конфессии противостоят эросу – первичному, инстинктивному позыву жить и наслаждаться жизнью.

На чем строится религиозное чувственное влечение? На том же импульсе фантазирования, что и эротическое, – импульсе, связанном с безалкогольной, поэтической формой опьянения. Здесь-то и приходит для меня момент отметить уже обещанное мною в самом начале интерактивного расследования: оба типа влечения, когда их объект не находится где-то совсем рядом, сопровождаются физическими ощущениями в зоне солнечного сплетения…

Эротизм схож с религией, если понимать ее в самом широком смысле, как отражение мира внутренних переживаний человека по поводу его вторжения в область запретного. В этом общий движитель эротизма и религии. Но дальше они идут по совершенно разным дорогам за пределы обычного, в сторону от природного, животного инстинкта.

Эротизм, подобно религии, есть палка о двух концах. При эротическом возбуждении, достигшем самой высокой температуры, человек может не остановиться и прибегнуть к гнуснейшим формам насилия. При тех же условиях к тем же последствиям приводит и религиозный фанатизм. В обоих случаях бурные, доведенные до крайности импульсы обычно не сознаются человеком и, когда он им полностью отдается, приносят ему колоссальное удовлетворение.

Сначала, если припомнить, апостол Павел отверг секс как напасть сатанинскую. Вслед за ним пасторы христианской церкви с еще большим рвением стращали «овец заблудших» тем, что трепетно любящий свою жену больше, чем самого Господа Бога, совершает прелюбодеяние. Святой Августин уже сравнивал мужей и жен со свиньями в моменты совокупления, если они делают это исключительно ради удовольствия. Будто бы половой инстинкт совсем не входил в планы Творения и создан человек совсем не по образу и подобию Создателя.

С воцарением христианства явилось и органически присущее проповедям ханжество. Все запрещенное церковью в интимных отношениях переместилось в притоны под надзором церкви, дабы лишний раз дать людям почувствовать себя бессильными рабами Божиими. Когда священники благословляли войска на ратные подвиги, тоже возникала неувязка с христианской моралью. К нарушению заповеди «Не убий!» словно подталкивают страдания распятого Христа. Духовное лицо никогда не скажет, что при его казни совершен смертный грех: оно скажет, будто люди не ведали, что творили.

То есть получается, для определенных целей принесение людей в жертву даже необходимо, если оно ритуально освящено. Не по этой ли причине церковь сжигала ведьм и не трогала проституток?

Религиозная мистика христианства изначально окрестила эротическое возбуждение чем-то глубоко трагическим, вызывающим горькое разочарование. Накладывая же запрет на плотские удовольствия, подавляя в пастве сексуальные вольности, благочестивые отцы сами в них и погрязли. Как на картине Сент-Обена «Галантный монах», где одна рука слуги божьего тянется к обнаженной груди лежащей в постели молодой прелестницы, а другая сжимает висящий у него на груди крест. Или с лицевой стороны вроде бы верующие, а с изнанки – еретики и богохульники.

Христианская церковь чувствовала себя просто обязанной уничтожить эротическое искусство древности, дезавуировать сексуальность с ее соблазнами наслаждения земными радостями и таким образом убрать серьезную преграду, мешавшую религиозному самоотречению. Но никакая другая конфессия не зациклилась на эротизме столь глубоко, как католическая, допуская его лишь в силу необходимости, нисходя к человеческим слабостям.

Для Папы Иоанна Павла II все плотское враждебно духовному, под запрет подпадают даже сами слова «удовольствие» и «наслаждение». Для него и его иерархов, чем полнее сознает человек свою сексуальность, тем дальше он удаляется от церкви и Бога. Обещая католику вознаграждение на горних высотах, они всячески склоняют его к тому, что в мире земном по-настоящему счастливым быть ему не суждено. Какой уж тут может быть эротизм и, боже упаси, оргазм! Только вот почему-то сами себя не кастрируют из любви ко Всевышнему, как в свое время сделал основатель христианской церкви Ориген.

Иной раз, не скрою, хочется вскрыть все пломбы фарисейства, скрепленные христианскими догматами, и тактично поинтересоваться у пасторов, принявших на себя обет безбрачия: компетентны ли они, в принципе, навязывать свои суждения о сексуальности и эротике в любом их проявлении? Да и есть ли у них вообще моральное право вмешиваться в частную жизнь граждан?

Слепые разъясняют, как надо понимать живопись Пикассо. Глухие комментируют симфонии Моцарта. Это все равно что мне вдруг придет в голову предложить единственно правильную трактовку Ветхого и Нового Заветов.