Последние несколько дней Наташа пребывала в странном душевном состоянии. Множество важных и неотложных дел, свалившихся на нее, заставляли держать себя в руках, но стоило остаться наедине со своими мыслями, как все происходящее казалось ночным кошмаром или болезненным бредом. В детстве она испытала что-то подобное, пережив тяжелейшее воспаление легких. Тогда реальность так сплелась с горячечными картинками, что разделить их было невозможно.

А еще Наташа очень скучала. Как так — лежать в постели одной и понимать, что Тёмка где-то далеко, ему плохо, и вообще непонятно, когда он сможет вернуться. В такие минуты Наташа рыдала в подушку, жалея и себя, и Рудакова.

И вот, в такой тоскливый и полный безнадежности вечер, раздался телефонный звонок. Наташа сначала не хотела подходить — в такое время по делу никто не звонит, а говорить с мамой или одноклассницей Тамаркой настроения не было. Опять выслушивать мамины нотации на тему «я тебя предупреждала, докатился до тюрьмы» или тамаркины ахи-охи? Нет уж, увольте… Тем более трезвонит домашний, если кому-то очень надо — наберут на мобильный.

Звонивший был настойчив, и Наташа подняла трубку.

— Наташенька — вы не возражаете, если я буду вас так называть…

Несколько секунд она старалась вспомнить, где слышала этот голос, и, наконец, узнала адвоката Брика.

— Здравствуйте, — сухо сказала Наташа.

— Так вот, Наташенька, понимаете, какое дело… нам непременно нужно встретиться.

— Сейчас?

— Именно сейчас!

Наташа посмотрела на часы.

— Уже полдвенадцатого…

— Да, да, я знаю! Но дело не терпит отлагательств! Может произойти непоправимое!

Его голос был полон трагизма, и у Наташи екнуло сердце — что-то случилось с Тёмкой!

— Да, конечно. Вы где?

— Я, с вашего позволения, внизу, жду вас в машине.

— Так поднимайтесь! Наберите на домофоне…

— Нет, нет, Наташенька, это неудобно. Я не хочу нарушать вашу приватность. Давайте, вы спуститесь, проедем три минуты до кафе, там и поговорим. Ладно?

— Хорошо, — сказала Наташа и положила трубку.

Посмотрела на часы, тяжело вздохнула и стремглав бросилась в душ. И только там вспомнила, что именно сегодня — первый день великого летнего отключения воды, теперь помыться как следует получится не раньше, чем через неделю, если, конечно, не ходить в гости к маме.

Наскоро ополоснувшись холодной водой, Наташа выскочила из ванной, на скорую руку накрасилась, натянула джинсы и футболку и выбежала из квартиры.

У самого подъезда ее ждал Мерседес Брика. Илья Абрамович увидел Наташу, расплылся в улыбке, галантно распахнул заднюю дверцу и проводил, поддерживая под локоток.

— Наташенька, позвольте… прошу вас!

Наташа опустилась в уютное кожаное кресло и тут же обнаружила рядом с собой незнакомого человека. От неожиданность ойкнула и отодвинулась.

— Здравствуйте, Наталья Владимировна, — вежливо поздоровался незнакомец, — разрешите отрекомендоваться. Меня зовут Иван Степанович Добрый-Пролёткин. Я — коллега вашего хорошего знакомого Карла Иммануиловича. И мы с вами виделись, помните — в больнице?

— Да, помню. Очень приятно.

— Поверьте, мне значительно приятнее… Не возражаете, если Иван Абрамович отвезет нас в кафе, где мы сможем спокойно побеседовать?

— Хорошо, — кивнула Наташа.

Машина тронулась. За всю дорогу Иван Степанович не произнес больше ни слова, с заинтересованным видом разглядывая пейзаж за окном. Наташа скосила на него глаза — странный какой-то. Прическа забавная — под горшок постригли, что ли? И одежда… Косоворотка с расшитым воротником, льняные брюки и кожаные сандалии. Необычный костюм для сотрудника Администрации Президента, если, конечно, он таковым является. Верить сейчас нельзя никому… хотя он же вместе с Бриком, а того привел Дискин…

Ехать пришлось не больше десяти минут. Наташа знала этот ресторанчик — маленький, с хорошей кухней, правда совсем не французской, как обещала вывеска. К тому же тут делали на редкость достойный кофе, что в Москве — исключительная редкость.

К удивлению, Брик не пошел в ресторан, а остался в машине. Добрый-Пролёткин провел Наташу к столику, отодвинул стул, усадил и лишь потом присел сам.

— Наталья Владимировна, здесь чудесный кофе… или, может, покушать?

— Нет, спасибо. Просто воды без газа, после шести не ем.

— Да, да, понимаю.

Иван Степанович подозвал официанта, велел принести воду Наташе и кофе себе, дождался заказа, коротая время малозначительными разговорами, и только после того, как сделал глоток из чашки, принял серьезный вид и сказал:

— Нам, Наталья Владимировна, необходимо поговорить о вашем муже.

Наташа понимающе кивнула, и Добрый-Пролёткин продолжил:

— Вы — умный человек. Полагаю, вы уже догадались, что господин Рудаков попал в очень неприятную ситуацию. И вариантов благоприятного исхода остается все меньше. Надеюсь, вы понимаете причину происходящих событий?

— Да. Статья об этой… как ее…

— Анне Баренцевой.

— Да, да…

— Могу сказать, что статья стала всего лишь отправной точкой. Или, если хотите, снежинкой, которая вызвала лавину. Своими действиями он волей-неволей затронул личные интересы очень могущественных людей.

— Загорский?! — вскрикнула Наташа.

— Нет, нет, что вы! Виктор Сергеевич ни в коей мере не причастен к вашим неприятностям, и, более того, прилагает все усилия, чтобы… ну, вы понимаете.

— Простите, не понимаю.

— Чтобы помочь вам и вашему мужу. Но и он не всесилен. Ситуация зашла слишком далеко, и лучшим вариантом для Артемия будет соглашение с органами следствия.

— Что значит соглашение?

— Я буду с вами предельно откровенен. Есть люди, которые желают жестоко наказать его, и мы не сможем обеспечить защиту.

— То есть как — не сможете? Вы же власть!

— Они тоже — власть! Видите, я предельно откровенен.

Наташа была ошарашена.

— Как… как такое может быть?

— К сожалению… вы живете в ужасном мире.

— А вы?

Добрый-Пролёткин тонко улыбнулся:

— О, да, вы верно подметили! Наш мир несколько комфортнее.

— Да, — сказала Наташа, думая о своем, — власть настолько отдалилась от народа, что живет в собственном мире. Печально.

— Хорошо, пусть будет власть, в некотором роде это так. Наталья Владимировна, я уже говорил, что некие могущественные силы желают наказать Артемия.

— Султан Абдусаламов? — прямо спросила Наташа.

— А вы умны, — без тени улыбки сообщил Иван Степанович.

— Чего уж тут умного… Вся Москва об этом говорит.

— Я имел в виду несколько инон. Умение правильно вести разговор говорит в вашу пользу.

— Спасибо. Что вы хотите от меня?

Было видно, что Наташина прямота подействовала на советника. Он одобрительно покачал головой и сказал:

— Давайте так, я честно и откровенно опишу возможные альтернативы.

— Честно и откровенно? — усмехнулась Наташа.

— Возможно, это покажется странным, но я не лгу никогда. Такая, понимаете ли, моя планида. Ну да полно об этом…

Иван Степанович залпом допил кофе и поставил чашку на стол. Наташа, не отрываясь, смотрела на него, манера разговора, более присущая интеллектуалу начала двадцатого века, чем чиновнику начала двадцать первого, вызывала доверие и симпатию. Советник, меж тем, продолжал:

— Итак. Представьте себе, что Артемий проявляет похвальную твердость характера и отказывается сотрудничать со следствием. В этом случае он либо признается виновным безо всяких смягчающих обстоятельств и отправляется за решетку надолго. Лет восемь, я думаю.

Наташа невольно вздрогнула.

— А вы как думали, — развел руками Иван Степанович, — наше правосудие сурово. И если попал в его жернова, то выбраться уже не просто. Увы.

— Но Загорский… он может чем-либо помочь?

Добрый-Пролёткин немного помолчал, как будто собираясь с мыслями и подбирая слова, и, наконец, осторожно ответил:

— Понимаете, Виктор Сергеевич, при всей его симпатии, очень ограничен в действиях. Он не может, не имеет права идти на прямой конфликт с Абдусаламовым. Вопросы большой политики выше личных пристрастий. Но я скажу вам, если бы не Виктор Сергеевич, все давно бы закончилось трагедией.

— Это необычайно гуманно, — саркастически сказала Наташа.

Иван Степанович виновато опустил голову.

— Я вас понимаю. Вам, должно быть, трудно принять все это, но таков уж сложившийся порядок вещей. Человек, кто бы он ни был, не может противостоять системе.

— Даже президент?

— Даже президент. Он, кстати, как никто другой это понимает, иначе никогда не стал бы президентом. Но не будем отвлекаться. Сценарий, при котором Артемия оправдают, также весьма печален. Абдусаламов считает себя оскорбленным, и если тюремный срок был бы для него достаточной компенсацией, то оправдание развяжет ему руки. Полагаю, вы наслышаны об этом человеке и понимаете, что он не остановится ни перед чем.

Наташа невольно оглянулась по сторонам, словно ожидая немедленной угрозы. Иван Степанович осторожно взял ее за руку.

— Наталья Владимировна, прошу вас, не волнуйтесь. И я, и Виктор Сергеевич сделаем все, чтобы вам помочь. Успокойтесь, пожалуйста.

Несмотря на такую поддержку, Наташу начало по-настоящему трясти. Советник подождал, пока она придет в себя, налил воды, пододвинул бокал и сказал:

— Выход бывает из любой ситуации. Другое дело, платить приходится за все. К сожалению, в нашем случае это именно так.

Наташа сделала глоток и, действительно, немного успокоилась.

— И что же делать?

Иван Степанович лучезарно улыбнулся.

— Ну, так уже лучше. Выход простой: Артемий признает свою вину и сотрудничает со следствием. Тогда он получает по минимуму, но я должен сразу предупредить: без реального срока не обойтись, иначе не успокоить Абдусаламова. Посидит года полтора, а там и УДО, тут-то мы поспособствуем, не сомневайтесь.

— Это точно единственная возможность? — неожиданно твердо спросила Наташа.

— Да.

— И что вы хотите от меня?

Иван Степанович слегка наклонился над столом, и, понизив голос, доверительно произнес:

— Поговорите с Тёмой. Убедите, что признание вины — в его же интересах. Поговорите, он должен вам поверить.

Наташа задумалась, машинально перебирая руками смятую салфетку. Наконец, она испытующе посмотрела в глаза Доброму-Пролёткину, тяжело вздохнула и решительно сказала:

— Хорошо. Я верю вам. Обязательно поговорю с Тёмой. Я очень на вас надеюсь, вы же не подведете, правда?

— Ну что вы, — снова расплылся в улыбке советник, — я всегда держу обещания. Всегда.

* * *

Наташа не могла точно сказать, почему так быстро доверилась Доброму-Пролёткину. Посудите сами — человек, которого видишь первый раз, говорит о вещах, способных навсегда перевернуть жизнь, а она так легко соглашается выполнять его указания. Возможно, все дело в красноречии, тонкой манере ведения разговора, убедительности слов и в неосязаемой притягательной ауре, заставлявшей окружающих помимо воли проникаться доверием и симпатией.

Свои возможности Иван Степанович продемонстрировал очень быстро. В восемь утра позвонила секретарь и скучным голосом сообщила, что к Наташиному дому направлена машина, которая отвезет ее к мужу. А вчера, между прочим, в свидании ей наотрез отказали.

Наташа поймала себя на том, что ее волновал не предстоящий разговор с Рудаковым, а то, как он ее встретит. Глупое чувство — неудобно быть свободной и здоровой, когда он тяжело болен и находится в заточении. Возможно, поэтому утренний макияж занял так много времени. Наташа в пятый раз переделывала контур правого глаза — то ей казалось, что выражение получается излишне веселым и жизнерадостным — каково будет несчастному Тёмке видеть такое, то, наоборот, все выходило слишком печально — нельзя же его дополнительно расстраивать!

Наконец, приведя себя в состояние, близкое к идеальному, и придирчиво осмотревшись в зеркало, Наташу вышла из дома. Водитель служебного Форда, который кровь из носа должен был доставить ее на место ровно к десяти, уже находился в паническом состоянии. Зато так быстро по Москве Наташа не ездила никогда. Номера Администрации вызывали инстинктивное уважение ГИБДДэшников, так что полет по встречке с умопомрачительной скоростью позволил добраться до Матросской Тишины за пятнадцать минут — результат, делающий честь даже профессиональному гонщику.

Перед входом, где уже собралась целая толпа родственников заключенных, ее ждал невысокий человек, одетый в черные брюки и белую рубашку с галстуком, какой носили еще во времена Советского Союза чиновники средней руки. Но самой характерной чертой этого господина была не старомодная, но безупречно чистая и отутюженная одежда, а взгляд — жесткий и даже цепкий, вызывающий чувство физического прикосновения. Наташа даже вздрогнула.

— Наталья Владимировна, прошу вас, — сказал человек очень любезно.

Он взял ее под руку и повел не к двери, куда стремились попасть остальные визитеры, а к неприметному служебному входу. Охранники в серо-зеленом камуфляже даже не проверили документы, а отдали честь и вытянулись по стойке «смирно» так, словно перед ними прошествовал сам президент.

Наташа представляла, что приготовленную сумку с передачей должны осмотреть чуть не под микроскопом, но, по-видимому, ее сопровождающий имел очень высокий авторитет в этом заведении, и на пакет никто не обратил внимания.

Наконец, человек с пронзительным взглядом довел Наташу до комнаты без окон со стенами, выкрашенными грязно-зеленой краской, усадил на прибитый к полу стул и вышел, оставив в одиночестве. Наташа осмотрелась. Какое, однако, неуютное место! Из мебели — стол и два стула с жесткими сиденьями. И, словно издевательство, на стене — портрет улыбающегося президента с приветственно поднятой рукой. Под портретом кто-то ухитрился сделать на стене неприличную надпись, которую потом закрасили, но сделали это неумело, или, наоборот, имея умысел, так, чтобы свежая краска точно повторяла контуры букв, и пожелание неизвестного хулигана можно было легко прочесть.

Дверь открылась, и вошел Рудаков, по привычке держа руки за спиной. Увидев его, Наташа встала и заплакала. Боже, как изменился Тёмка! Лицо почернело, глаза ввалились и горели каким-то недобрым огнем, он сильно сутулился и прихрамывал на левую ногу. Спортивный костюм был несвеж и сильно помят.

Рудаков удивился и обрадовался.

— Наташа?

Тут Наташа бросилась к нему, обхватила голову и стала целовать. Рудаков смеялся и отвечал на поцелуи.

— Наташка! Как тебе удалось?!

— Как, как…

Наташа оторвалась от Рудакова, отступила на шаг, осмотрела с ног до головы и снова разрыдалась, размазывая по щекам потекшую тушь.

— И что мы так сокрушаемся? — спросил Рудаков в своей обычной ироничной манере.

— Тёмка… Что они с тобой сделали?!

— Ровным счетом ничего. Накормили, спать положили, познакомили с хорошими людьми.

Наташа улыбнулась сквозь слезы.

— Ты все шутишь…

— Какие тут шутки. Истинная правда.

Бывают моменты, когда нужно сказать что-то очень важное, но, случается, что вдруг не находится нужных слов. Волнение тому виной, или иные причины, но Наташа не нашла ничего лучшего, чем просто спросить:

— Как ты себя чувствуешь?

Она понимала, что голос звучит фальшиво, но не могла с этим ничего поделать. Тёмка бог весть что подумать может, как потом объяснять, что всего лишь растерялась? Но Рудаков ответил с улыбкой:

— Не поверишь — прекрасно! Спасибо специальным товарищам за лучший в мире санаторий! Представляешь — сегодня с утра — как новенький. Вообще, сюда бы половину Бурденко со Склифасовским для поправки здоровья. Кстати, будет время, перепишу местное меню — на диете потом сидеть. Ну да ладно, ты-то как?

Наташа достала платочек, вытерла, как смогла, тушь, потом, вспомнив, взяла из-под стола и протянула Рудакову пакет с передачей.

— Я тут собрала… покушать, шампунь, носки… много всего.

— За это спасибо, — серьезно сказал Рудаков, — но сначала у меня к тебе важное дело.

— Какое? — опешила Наташа, искренне считавшая, что в заключении ничего важнее передачи быть не может.

Но Рудаков быстро показал глубину ее заблуждений. Сначала последовал поцелуй, от которого она едва не задохнулась, а затем он довольно бесцеремонно стал расстегивать ее джинсы.

— Тёмка! Ты что! Перестань! — Наташа решительно отбивалась.

— А почему нет? — как-то слишком рассудительно сказал Рудаков.

— Да прекрати ты, наконец!

Наташа вырвалась из рудаковских объятий, отступила на шаг и показала на видеокамеру в углу комнаты:

— Ты с ума сошел!

Рудаков обернулся.

— Черт! Я еще не готов сниматься в порно.

Наташа поправила одежду, уселась на стул и обворожительно улыбнулась:

— Присаживайся, дорогой!

Рудаков улыбнулся в ответ и сел напротив.

— Буду галантным. Пусть полюбуются граждане, — он кивнул в сторону камеры и без перерыва, точно продолжал фразу, сказал: — я скучал.

— Я тоже.

— Не может быть. Ты наверняка воспользовалась случаем и пошла в загул.

— Ты очень проницателен. Но это не мешало скучать.

— Шампанское, икра, устрицы и молодые любовники?

— Конечно. И не только молодые. А так же старые и богатые.

— А как же бурный секс? Ты же скрытая нимфоманка.

— Почему — скрытая? Ты даже не представляешь, что делает с папиками Виагра!

— Чего не узнаешь о собственной жене! Почему я об этом не знал?

— Не спрашивал, — Наташа кокетливо пожала плечами.

— Сколько, однако, в тебе тайн, — вздохнул Рудаков.

— Ну, знаешь ли… в тебе, как бы сказать помягче, не меньше.

— Куда мне…

— Да ладно! О тебе шепчется вся Москва!

— Шепчется? Новый способ коммуникации?

— Именно так. Громко кричать побаиваются. Твой пример показателен.

— Это забавно. А я послал своего адвоката, — спокойно сообщил Рудаков.

— Брика? — удивилась Наташа.

— Его самого.

— Как? За что?

— Просто так. Козлина он, — Рудаков подумал и добавил пару сочных эпитетов.

Наташа покачала головой.

— Тёма, подожди. Я виделась с ним вчера вечером.

— Зачем?! — спросил Рудаков так резко, что она вздрогнула.

— Как зачем? Он позвонил…

— И о чем вы разговаривали?

— Понимаешь, мы разговаривали не со всем с ним.

— Не понял!

— Он познакомил меня с одним человеком, — объяснила Наташа, — Добрый-Пролёткин, советник Загорского. Мы обсуждали тебя.

— Ты сплетничаешь обо мне с шестерками Загорского?

— Зачем ты так говоришь? Хотя мне вообще-то все равно, кто он такой — хоть шестерка, хоть семерка. Главное — он знает, что происходит и предлагает выход.

— Выход, — усмехнулся Рудаков, — а хочешь, я тебе расскажу, что он предлагает?

— Тёма, подожди…

— Нет, ты послушай!

— Хорошо, только не волнуйся!

— Я совершенно спокоен. Ты будешь слушать?

— Буду! — сказала Наташа, почувствовав укол раздражения. Она никак не ожидала от Тёмки такой острой реакции.

— Ну и чудненько. Значит, ты встречалась с очень приятным господином — Добрым-Пролёткиным. Он, несомненно, проявил сочувствие, рассказал, что вместе со своим боссом хотели бы поддержать меня, но — увы — не имеют возможности. А все потому, что я заехал по черепу любимчику некоего Абдусаламова, который оскорбился в лучших чувствах и поклялся оторвать мне голову и прочие органы. И месье Загорский никак не может ему воспрепятствовать — еще бы, сам Султан, любимчик президента и герой Кавказа. Верно?

Наташа, слушавшая внимательно и настороженно, кивнула.

— Я так и думал! — воскликнул Рудаков, — Как все просто и понятно, верно? А этот самый Пролёткин не объяснил, с какой стати ко мне подъехали Султановы боевики?

— Тёма, я уверена, Загорский тут не причем!

— Откуда такая уверенность? Ты настолько близко знаешь Загорского?

— Нет, вовсе не близко, — смутилась Наташа, — просто… об этом все говорят!

— И о чем же говорят все, — ядовито полюбопытствовал Рудаков?

— Ну… о том, что Баренцева сама обратилась к Султану. К тому же она — девушка богатая, могла и заплатить.

— Ну-ну. Заплатить Султану? А тот послал бойцов, не посоветовавшихся с Загорским? А если она заплатила его бойцам, то с какой стати Султану так за них впрягаться? Нет, дорогая, без Загорского тут не обошлось.

— Это не так, — твердо сказала Наташа.

— Пусть не так, — неожиданно легко согласился Рудаков, — будем считать, что у меня разыгралась паранойя. Чего только не бывает из-за сотрясения мозга! И что же тебе предложил этот милейший гражданин?

Наташа была обижена тоном Тёмки и совершенно неоправданной агрессией. Он же не видел Доброго-Пролёткина, никогда не встречался с ним! Разве можно так отзываться о человеке, который хочет помочь! А в искренности советника Наташа не сомневалась, зачем ему лгать и придумывать, ни Загорскому, ни его команде нет никакого смысла вступаться за Рудакова. Зачем? Поэтому надо принимать любое содействие с благодарностью, а не кидаться на людей.

— Тёма, выслушай, пожалуйста, и не горячись, — осторожно сказала она.

— Слушаю тебя внимательно, дорогая, — подозрительно спокойно ответил Рудаков.

Наташа вздохнула, собираясь с мыслями. Частое употребление слова «дорогая» говорила о приближении жуткого скандала. Но что поделаешь!

— Тёма, все очень плохо. Тебя или надолго посадят, или, если выпустят, отвернут голову султановские бандиты.

— Звучит жизнеутверждающе.

— Перестань паясничать! Ты что, совсем ничего не понимаешь?

— Будь спокойнее, — посоветовал Рудаков, — это всегда убедительней.

— Тёма, — решилась Наташа, — тебе нужно сознаться.

— Прости, что?

— Ну, сознаться. Признать обвинения, — Наташа зачастила, стараясь сказать как можно больше, пока Рудаков не прервал ее, — тогда будет скидка… ну, в смысле, дадут меньший срок. Он говорит, без срока совсем не получится, но зато через год-полтора тебя отпустят досрочно. Пролёткин обещает, что поможет. Иначе все будет очень плохо.

— Сознаться в чем? Ты прекрасно знаешь, я не виноват. Или тебя переубедили?

— Я знаю, что не виноват! Тёма, я очень люблю тебя! Я буду ждать! Сколько угодно! Пойми, это — система, с ней не справиться. Тёмочка, пожалуйста!

Рудаков медленно встал, прошелся по комнате туда-обратно, раскрыл стоящий на столе пластиковый пакет и заглянул внутрь.

— Тушеночка… ого! Сигареты! Хорошо, пригодятся. И конфеты — тоже здорово. Наташка, ты молодец.

Он взял пакет и, сильно сутулясь, пошел к двери.

Уже на выходе повернулся и сказал:

— Ты это… знаешь что… не приходи больше. Никогда.

Когда дверь закрылась, Наташа вскочила, сделала пару шагов за Рудаковым, но остановилась и зарыдала, по-бабьи, в голос.