Наташа давно хотела связаться с Загорским, но никак не могла решиться. И не решилась бы, но ее намерения поменял неожиданный утренний звонок.
— Наталья Владимировна?
— Да.
— Это Гофман.
— Здравствуйте, я вас узнала.
— Наталья Владимировна, могу я быть откровенным?
— Конечно.
Наташа никак не ожидала такого пристального внимания со стороны администрации президента, сначала Гофман, потом Добрый-Пролёткин, теперь снова Гофман. К чему бы это?
— Наталья Владимировна, я слышал, что проблемы вашего мужа становятся все серьезнее. Верно?
— Да, — без раздумий ответила Наташа.
— Я понимаю. И вы очень расстроены?
«Странный вопрос, — подумала Наташа, — расстроена — не то слово». Однако же ответила, что да.
— Хорошо, — сказал Гофман, и ей показалось, что в его голосе звучало удовлетворение, — есть единственный способ вам помочь.
— Какой же! Говорите!
— Очень просто. Вам нужно попросить Виктора Сергеевича Загорского. Обратитесь к нему, и он не сможет отказать.
— Как попросить?
— Очень просто. Умоляйте, упрашивайте, вы же женщина.
Наташа несколько секунд молчала, затем спросила:
— Почему вы сами не можете поговорить с ним?
— Не могу. Не имею права. Но считаю своим долгом помочь вам, поэтому и даю совет.
— Спасибо… Еще один вопрос…
— Это все. Одна просьба: храните наш разговор в секрете. Всего хорошего.
В трубке послышались короткие гудки.
Наташа немного поразмыслила и достала из сумки визитную карточку Загорского. Простой кусочек картона с фамилией, именем, отчеством и номером мобильного телефона.
Загорский ответил немедленно, словно ждал звонка.
— Слушаю вас.
— Виктор Сергеевич, здравствуйте, это…
— Наташа?!
Тон, с которым он произнес имя, удивил и, признаться, обрадовал. С такими интонациями говорят, когда встречают очень близкого человека.
— Виктор Сергеевич, — Наташа собралась с духом и выпалила: — мне нужно срочно с вами встретиться!
— Выезжаю, — сразу же сказал Загорский, — где встречаемся?
Наташа растерялась. Она никак не думала, что он так быстро согласится. Хотя, что-то говорило ей, что отказа быть не должно.
— Я… я не знаю…
— Вы дома?
— Да.
— Сейчас за вами приедет машина и привезет… скажем, в ресторан, где мы были в прошлый раз. Идет?
— Да, конечно!
— До встречи!
Наташа вскочила с кровати и начала срочно собираться. Очевидно, что джинсы и футболка не лучший выбор, а платья подходящего случаю, пожалуй, что и нет. Ну, платье может и удастся подобрать, а что сделать с туфлями? Сроду не носила каблуков, а изысканный наряд с босоножками будет смотреться нелепо.
Она перерыла весь шкаф, и остановилась на бежевых льняных брюках, бежевой же блузке и кремовом платочке на шею. Покрутившись перед зеркалом, Наташа осталась вполне довольной.
На душ и макияж осталось немного времени, но она успела как раз к приезду машины. Водитель позвонил снизу и очень вежливо доложил о своем прибытии.
Заднее сиденье бронированного Мерседеса — это отдельный мир. Погружаешься в него, и понимаешь: все, что находится за толстым с зеленым отливом стеклом — всего лишь картинки из чужой жизни. Здесь тихо, уютно, безопасно, и в то же время чувствуется колоссальная мощь, прорывающаяся в салон негромким рокотом.
Наташа вспомнила удивленную тетушку с третьего этажа, с которой едва не столкнулась у подъезда. На ее лице можно было легко прочитать целый набор весьма нелестных эпитетов. А что, скажите, должна думать дворовая общественность о такой легкомысленной особе — мужа, понимаете, посадили, а к ней каждый день на разных машинах ездят. Наташа улыбнулась.
Мерседес мягко остановился у входа в ресторан, водитель вышел, обежал вокруг автомобиля и открыл дверцу. Здесь же ждал сияющий Загорский. Он подхватил Наташу под руку и повел в зал, мимо вытянувшихся секьюрити на входе, мимо суетливого метрдотеля и вежливых до приторности официантов. Столик был отделен от остальных тяжелой зеленой портьерой с золотыми кистями.
Виктор Сергеевич проводил Наташу к креслу, напомнившему ей гамбсовские стулья из старого фильма, а сам уселся напротив. Пока Наташа подбирала нужные слова, он улыбнулся и сказал:
— Боже, как, вы прекрасны!
Наташа смутилась, ойкнула и едва не уронила со стола бокал. Истинные ли эти эмоции? Не верьте женщинам, когда они говорят, что не ожидали комплиментов, и не верьте мужчинам, утверждающим, что комплименты делают исключительно из любви к прекрасному!
— Что я могу для вас сделать? — Загорский был сама любезность.
Наташа, наконец, собралась с мыслями и начала рассказывать рудаковскую историю. Виктор Сергеевич слушал очень внимательно, машинально постукивая пальцами по столу. Когда речь зашла о встрече с Бриком и Добрым-Пролёткиным, он поинтересовался, что именно они говорили о причинах неприятностей Рудакова.
— Говорили, — сказала Наташа, — что он попал в историю с очень большими и страшными людьми. Они не уточняли, но я думаю, Анна Баренцева обратилась к Султану с просьбой наказать Рудакова.
Когда прозвучало имя Анечкки, по лицу Загорского пробежала тень, и это не укрылось от Наташи. Похоже, упоминание об этой женщине действительно неприятно ему. Тогда история, рассказанная Добрым-Пролёткиным, может быть правдой.
Скажите, — решительно спросила Наташа, — я понимаю, что вопрос звучит неудобно, но мне важно знать… Это вы заказали Рудакова Султану? Только правду!
— Нет! — воскликнул Загорский так искренне, что сомневаться в его словах было невозможно. — Нет, и еще раз нет! Я уже говорил вам об этом!
— Извините, я должна была спросить. Вы можете нам помочь?
— Наташенька, именно это я и делаю. Иван Степанович Добрый-Пролёткин работает день и ночь…
— Но и он не всесилен?
— К сожалению. Но мы делаем все от нас зависящее.
Подошел официант, но Наташа отрицательно покачала головой, и Загорский отослал его, попросив принести воды.
— Рудаков никогда не признается, — задумчиво сказала Наташа, — он такой человек — принципы превыше всего. Знаете, что он мне сказал? Много чего неприятного, и, главное, он думает, что это вы во всем виноваты. Как я с этим намучалась.
Она отвернулась, желая скрыть выступившие слезы.
— Наташа, не плачьте, пожалуйста, — Виктор Сергеевич взял ее за руку, — ради Бога, успокойтесь! Мы еще поборемся!
— Да… — Наташа взяла салфетку, промокнула кончики глаз и попыталась улыбнуться, но получилось неважно, — Пролёткин… Пролёткин сказал, что Тёму либо посадят надолго, либо, если оправдают, вообще могут убить.
Загорский молчал, и Наташа поняла: это действительно так. Она заплакала.
— Ну, ну, Наташенька, успокойтесь! Пожалуйста! Поверьте, я сделаю все от меня зависящее!
Его слова звучали очень убедительно, но Наташа не могла сдержать слез.
— Наташенька, пожалуйста!
И тут она сделала то, чего никак не могла ожидать от себя. Скользнула со стула и осталась стоять на коленях.
— Виктор Сергеевич, прошу вас, — зачастила Наташа, — помогите, я не знаю, кого просить, пожалуйста… Тёма ни в чем не виноват, не надо его наказывать, прошу вас помогите! А я… я все сделаю!
Загорский вскочил с места и принялся ее поднимать.
В этот самый момент откинулась портьера, и вошел официант с бутылкой воды на подносе. Увидев Наташу, стоящую на коленях перед раскрасневшимся от волнения Загорским, он изобразил на лице понимающее выражение и вышел.
Загорский чрезвычайно смутился, чертыхнулся, подхватил Наташу, поднял и усадил на стул.
— Наташенька, ради Бога, успокойтесь!
— Виктор Сергеевич! Вы же сильный и честный… помогите!
Услышав такие слова, Загорский выпрямился, прямо посмотрел в глаза Наташе и, не раздумывая, сказал:
— Я клянусь! Слышите, Наташенька, я клянусь, что не дам в обиду вашего Рудакова! Чего бы мне это не стоило! Для вас, Наташенька, я готов драться со всем миром.
И тот час же пожалел о своем порыве.
* * *
Добрый-Пролёткин давно не видел шефа в таком состоянии. Виктор Сергеевич явно нервничал и был сильно расстроен. Впервые за все время он сорвался на секретаря, принесшего остывший чай, хотя, по правде говоря, этот самый чай не сильно отличался от крутого кипятка.
— Что с Султаном? — буркнул Загорский, отодвинув стакан.
— Султан ждет результатов, — бодро отрапортовал Добрый-Пролёткин.
— Как там его люди?
— Очень старательные мальчики. Ходят за мной по пятам, возят на машине. Забавные такие.
— Забавные, — усмехнулся Виктор Сергеевич, — ты смотри, осторожнее, эти забавные мальчики голову отвернут и не поморщатся. К тому же, лишние уши не нужны.
— Лишних ушей нет, — серьезно ответил советник, — когда надо, я оставляю их в одиночестве. Старательные, но не слишком сообразительные.
— А вы игрок, Иван Степанович!
— Отчего же не сыграть? Надо уметь развлекаться.
— Хорошо. По вашему мнению, как долго Султан готов ждать?
— Достаточно долго. Для него главное результат — наказание Рудакова.
Виктор Сергеевич взял стакан, тонко звякнувший о серебряный подстаканник, сделал глоток и бросил в рот орешек.
— И что там с наказанием?
— Все по плану. Нет, правда, признания Рудакова, я пытался договориться с ним через адвоката и жену, но безуспешно. Упертый. На самом деле, никакого признания не требуется — есть показания свидетелей. СМИ работают — он уже лидер экстремистов-националистов, так что отправится надолго. Султан готов на скидку, если Рудаков признает вину и приползет на коленях. Такой, понимаете, восточный деспот. А Рудаков ползти пока не собирается. Следаки злятся, хотят еще надавить, у них это просто, а я торможу. Да, кстати, остался формальный момент — прямо сейчас для полного комплекта берут показания у потерпевшего абрека, с него уже сняли все обвинения. Для МВДэшников главное, что дело раскрыто, обвиняемый есть, а кто — неважно.
— Он, говорят, талантливый? — спросил Загорский, думая о чем-то своем.
— Говорят. Но ничего, еще говорят, что талант питается страданиями, так пусть пострадает — несколько лет на зоне для этого — то, что надо.
— Так, — сказал Загорский, четко выговаривая слова, — задача меняется. Признания не будет. Это первое. Второе — Рудаков выходит на свободу. И третье. С его головы не упадет ни один волос.
Добрый-Пролёткин даже подпрыгнул на месте.
— Но это невозможно! Ломаются все договоренности с Султаном и МВДэшниками! Виктор Сергеевич, будет большая война!
— Пустое, — резко махнул рукой Загорский, — война так война.
— Виктор Сергеевич, но по плану…
— Это не обсуждается. Вы все поняли?
Добрый-Пролёткин, наконец, успокоился и смиренно произнес, разведя руками:
— Все.
— Ну и прекрасно. Исполняйте.
Когда советник ушел, Виктор Сергеевич вызвал начальника охраны и приказал послать человека приглядеть за Наташей. Жизненный опыт говорил, что предчувствием нельзя пренебрегать.
* * *
Как ни странно, советники Гофман и Добрый-Пролёткин, хотя и тесно сотрудничали по многим вопросам, очень редко встречались наедине. А нечастые встречи предпочитали проводить в буфете Администрации Президента на Старой площади. Такой выбор только на первый взгляд может показаться странным, на самом деле, если бы вы попробовали настоящую густую сметану в граненых стаканах или волшебный компот из сухофруктов, то вполне бы его поняли. А шкворчащие куриные котлетки с картофельным пюре — не каким-нибудь порошковым, а настоящим, из лучшей белорусской картошечки? А капустные шницели в хрустящей корочке? А молочные сосиски с зеленым горошком?
Ходили упорные слухи, что заведующий буфетом, человек весьма преклонного возраста, занимал должность еще со времен Иосифа Виссарионовича, меняя лишь название ведомства, к которому относилось это предприятие общественного питания. Тогда, в далеком пятьдесят первом, один из заместителей министра госбезопасности, заскочив в буфет, скушал бутерброд с красной рыбой и отправился с острым отравлением прямиком на больничную койку. Естественно, заведующего немедленно арестовали, на скорую руку объявили английским шпионом и уже собрались устраивать громкий процесс с очевидным расстрельным приговором, как вмешался случай.
Всемогущий Лаврентий Палыч Берия, вспомнив чудесные блинчики с творогом, которые были личным произведением незадачливого заведующего, послал за ними, а когда узнал, что автор сего десерта находится в подвалах вверенного ему учреждения, устроил подчиненным страшный разнос, а пострадавшему замминистра посоветовал мыть руки перед едой.
Как бы то ни было, с тех пор завбуфета относился к качеству блюд как к вопросу жизни и смерти. Такая вот школа — куда так кулинарным техникумам и институтам питания!
Интересное совпадение: когда господа советники собирались побеседовать тет-а-тет, буфет немедленно пустел, словно остальные сотрудники внезапно теряли интерес к еде и не желали выпить чашку-другую ароматного кофе.
— Напрасно вы, Карл Иммануилович, предпочитаете дорогие рестораны, — говорил Добрый-Пролёткин, кушая заправленный ароматным подсолнечным маслом салат из капусты и морковки, — разница — исключительно в подаче.
— Не скажите, — снисходительно отвечал Гофман, — у вас просто очень нетребовательный вкус. Его, знаете ли, надо развивать, тренировать, а если на капусточке прозябать — как тогда сможете отличить буайбес от, скажем, марсельской ухи.
— А зачем я должен отличать ваш буайбес, если есть такая прекрасная капусточка?
— Да, — вздохнул Гофман, — похоже, и здесь мы не сойдемся.
— И не надейтесь. Скажите, лучше, зачем Наташе звонили?
— Все в пределах правил, — быстро ответил Карл Иммануилович, — ничего предосудительного. Я просто посоветовал ей пообщаться с Виктором Сергеевичем. Тем более, что шеф в этом сам заинтересован. Не так?
— Формально все так, — неохотно согласился Добрый-Пролёткин.
— Тогда какие у вас претензии?
— Почему обязательно претензии? Возникла щекотливая ситуация, которую следует обсудить.
Гофман несколько брезгливо ковырял вилкой сельдь под шубой.
— Да… кулинары, нечего сказать. Я бы отнес к смертным грехам химическое растворение костей в селедке. Аккуратно выбирать — терпения у них не хватает. Так что вы хотели обсудить?
— Рудакова. В ближайшее время он выйдет на свободу.
— Вы хотите, чтобы я по этому поводу расстроился?
— Да что вы! И в мыслях не было!
Гофман изобразил на лице заинтересованно-любезное выражение и даже растянул губы в неком подобии улыбки.
— Тогда я вас слушаю!
Добрый-Пролёткин отодвинул тарелку, промокнул губы салфеткой и просто сказал:
— Рудаков в опасности.
— Я так не считаю, — сразу же отозвался Гофман.
— И напрасно. Султан не остановится, пойдет до конца. Обещал свернуть шею Рудакову — и свернет.
— Как знать… вы, кстати, в курсе, что с потерпевшим?
— С потерпевшим? Что-то случилось?
— Именно. Так вот, он наотрез отказался давать показания против Рудакова. Говорит, что сам во всем виноват. Удивительные вещи происходят после комы, верно?
Добрый-Пролёткин выглядел смущенным. Он повертел в руках вилку, потом бросил ее на стол, глубоко вздохнул и сказал:
— Надо же… Значит, просветление сошло на Ахмеда. Не вовремя…
Гофман, немного наклонив голову, глядел на коллегу и явно наслаждался ситуацией.
— Экий вы циничный. Я, однако же, думаю, что с его просветлением у вас и дальше будут проблемы.
Иван Степанович посмотрел на него с беспокойством.
— Вы думаете?
— Уверен.
— Не понимаю, как это поможет Рудакову. У Султана сейчас нет выбора — он уже заявил, что накажет его, и пути назад нет, свои не поймут. Для Султана это стало вопросом чести. Ахмед сам попадет под горячую руку, но Рудакову не поможет.
— Возможно, — заметил Гофман с показной таинственностью в голосе, — я же думаю, что все у Рудакова будет хорошо. Напишет, наконец, книгу, станет известным, появятся деньги. Года через три купит домик километрах в двадцати от кольца по Новой Риге. Уютный такой — с камином и удобным креслом. По вечерам будет сидеть у огня, держать на коленях ноутбук и писать, писать, писать. Наташа устроится у него за спиной и станет читать прямо с экрана, отходя только для того, чтобы принести кофе или бокал красного вина. Каждая новая книга — сенсация. Пресса захлебывается от восторга, расписывая дар Рудакова, телеканалы сражаются за право взять интервью… Это же прекрасно?
— Умеете вы, Карл Имануилович, речи произносить, даже сам заслушался, — признался Добрый-Пролёткин, — спорить не стану, ибо переубедить не вижу возможности.
— Прекрасно. У нас же есть общая цель — безопасность Рудакова, верно?
Иван Степанович утвердительно кивнул.
— А к вопросам его творчества будет время вернуться. Согласны?
— Если вы ожидаете сделки…
— О чем вы?! Пусть каждый занимается своим делом, и все непременно получится… у одного.
Гофман встал, поправил галстук, пригладил прическу, отчего приобрел заумный вид и сказал:
— Засим, прощайте.
Вежливо поклонился и вышел из буфета.
Оставшись один, Добрый-Пролёткин с видимым удовольствием выпил стакан кефира, скушал свежую слойку, откинулся на спинку стула и широко улыбнулся. Выглядел он чрезвычайно довольным.
* * *
В то время как советники вели переговоры в буфете на Старой Площади, над городом собиралась гроза. Но не простая гроза, каких немало бывает в жарком июле, а настоящий шторм, совсем как на кадрах о грядущем конце света, столь часто мелькающих на популярных телеканалах.
Тучи сгущались прямо над головами, на глазах темнея и приобретая страшную бордовую окантовку. Прохожие тревожно смотрели вверх и торопливо покидали улицы. Порывы ветра, ставшего вдруг холодным, раскачивали троллейбусные провода, поднимали и вертели в воздухе пластиковые пакеты в окружении роя мелкого мусора.
Тяжелые капли темными пятнами упали на горячий асфальт и застучали по капотам автомобилей. Потемнело, словно внезапно наступила ночь, раздался первый, еще не набравший силу рокот грома, и с неба на землю обрушились потоки воды.
Дождевые струи больно хлестали разбегавшихся людей, собирались в ручьи, сливались в мутные реки, на улицах образовались целые озера с мусорными островами и бойкими водоворотами.
И вся эта грозовая феерия сопровождалась фотографически-яркими вспышками молний и артиллеристскими залпами грома.
Казалось, что наступило светопреставление, и что город уже никогда не сможет оправиться от такого удара…
Но нет!
Лихой вихрь разорвал черную мглу облаков, и пронзительные солнечные лучи ударили в раскрывшуюся прореху. Заклубились тучи, затягивая рану, но вихрь ударил снова и снова, солнце прижгло черноту июльским жаром, и гроза истаяла в прозрачном голубом небе.
Гофман вышел из подъезда, невольно прикрыл рукой глаза от яркого солнечного света, и, отвернувшись, быстро нацепил круглые и черные, как у слепого, очки.