Воспоминания о страшном происшествии представлялись Наташе в виде отдельных ярких фрагментов, словно кто-то нарезал на куски киноленту и показывает отрывок за отрывком. Вот медленно приближается мерзкая физиономия Кондрата, растянувшего губы в сладкой улыбке. А вот тот же Кондрат с замерзшим лицом и остекленевшими глазами — он вдруг застыл, неподвижностью напоминая восковую фигуру, фотографически похожую на человеческое тело, но все же неживую.

Наташа находилась в прострации, и новые события, пусть даже самые необычные, никак не могли усилить страх. Куда уж усиливать-то… И так руки тряслись, а к горлу подступал комок — того и гляди вывернет наизнанку. Она отрешенно подумала, что на встречу к Загорскому не успеть, и теперь Тёмка пропадет… Кондрат механически покачивался на сиденье, и вдруг, не меняя позы, как пластиковый манекен, начал заваливаться Наташе на колени.

В этот самый момент последовал удар и темнота.

Бессознательное состояние продлилось не долго. Это была вовсе не авария, а скорее резкое торможение и остановка. Дверца, тяжелая и толстая, жалобно хрустнув петлями, вылетела наружу, кто-то подхватил Наташу и легко, как пушинку, забрал из салона.

Она увидела Загорского и ничуть не удивилась. Именно таким должен быть настоящий генерал. Пусть в костюме от «Китона», это не важно! Он стоял, грозный и непреклонный, а бойцы с автоматами в черной форме и матовых шлемах укладывали на дороге охрану Кондрата. Джип сопровождения напоминал вскрытую консервную банку — ребята Загорского не церемонились с чужим имуществом. Впрочем, мыслей о сопротивлении ни у кого не возникло, настолько слаженно и, можно сказать, убедительно работали черные бойцы.

Загорский подскочил к Наташе, оттолкнул высокого человека, доставшего ее из салона, и порывисто обнял за плечи.

— Наташа! С вами все в порядке?!

У нее хватило сил, чтобы кивнуть, расплакаться и по-детски прижаться щекой к груди.

— Наташенька… Все закончилось, я с вами. Все хорошо. Вам больше ничего не угрожает, успокойтесь, пожалуйста.

Загорский говорил и говорил, а Наташа действительно успокаивалась и верила, что теперь-то все будет хорошо.

Из салона Роллс-Ройса два бойцы вытащили ожившего Кондрата. Сенатор с трудом держался на ногах и оглядывался, словно пытался разглядеть кого-то среди черных бойцов.

— А вот и наш Кондрат Савельевич… Давно не виделись.

Эти слова Загорский произнес вроде бы даже с легкой усмешкой, но Наташа уловила в них такую ярость, что вздрогнула.

И вдруг Кондрат с неожиданной для его комплекции прытью вырвался из рук не ожидавших подвоха сопровождающих, ухнул, словно большая сова, и припустил вдоль дороги с такой скоростью, что в секунду скрылся в арке трехэтажного дома. Выходившая из подъезда женщина от неожиданности выронила из рук пластиковый пакет с продуктами и испуганно перекрестилась — так страшны и безумны были глаза убегающего человека.

Загорский окриком остановил метнувшихся за Селиверстовым бойцов и скомандовал отход. Ах, как хотелось бы по-свойски поучить сенатора, но, увы — слишком много шума. Машины тормозили у раскуроченного джипа и перегородившего половину дороги Роллс-Ройса, а зеваки уже вовсю снимали живописную картинку на мобильные телефоны. К изумлению Контриных охранников, их так и оставили лежать на земле, а черные спецназовцы подхватили Наташу и в один момент погрузились в два микроавтобуса с тонированными стеклами. Автомобили рванули с места и быстро растворились в потоке.

* * *

Начальник охраны Загорского подполковник Соломонов выглядел так, словно все происходящее его совершенно не касалось. Он с абсолютным спокойствием перенес истерику, которую ему закатил начальник главка МВД, лично прибывший к служебному коттеджу в Жуковке. Ситуация, конечно, сложилась неприятная: вместе с полицейским начальством приехали два автобуса с СОБРом. ФСОшная охрана поселка связалась с руководством в Москве, получила приказ не вмешиваться, и бравые ребята — все как один с майорскими погонами — принялись с интересом наблюдать за остросюжетной ведомственной драмой.

Недовольство начальника главка понять было можно: подполковник Соломонов вышел к воротам встречать гостей, однако пустить на территорию отказался наотрез. Более того, связался по рации с Загорским, и генерал вполне отчетливо услышал адрес, по которому замначальника администрации рекомендовал ему направиться. Попытка завладеть инициативой явно проваливалась. Ордер на обыск резиденции руководителя такого уровня получить было непросто, а идти на штурм под прикрытием оперативной необходимости теперь было проблематично. Да и исход не казался очевидным — в охране Загорского служили такие волки, что возможностей СОБРа могло не хватить. Что же прикажете, подкрепление вызывать? А основания? Ведь «оперативная информация» — это, по большому счету, всего лишь предположения.

— Товарищ генерал, я чем-нибудь могу помочь? — вежливо спросил Соломонов, прочитав на лице генерала непростую работу мысли. Не то, чтобы начальник охраны был опытный физиономист — просто малейшие шевеления извилин в голове высокого руководителя сразу же отражались на округлом лице. Сейчас, например, на нем был написан вопрос: «А что, если?»

Начальник главка глубоко вздохнул, поборол нестерпимое желание дать в ухо наглому подполковнику, раздраженно махнул рукой и отошел в сторону. К Соломонову подскочил подтянутый молодой полковник в кожаной папкой в руках и заговорил быстро, но при этом разборчиво, как хороший мастер речитатива.

— К нам поступила оперативная информация, что в этом здании незаконно удерживается сенатор Кондрат Савельевич Селиверстов, — сказал полковник и вопросительно взглянул на Соломонова.

Но тот изобразил на лице вежливую заинтересованность и спросил:

— И что вы предлагаете?

Полковник оглянулся на генерала, раздраженно постукивающего носком ботинка колесо Мерседеса, и, не получив начальственных указаний, ответил:

— Немедленно выдать сенатора и проследовать с нами для выяснения всех обстоятельств, либо допустить наших сотрудников для досмотра помещений.

— Что вы, товарищ, полковник, — Соломонова ничуть не удивила такое предложение, — я заявляю официально, что сенатора Селиверстова на территории объекта нет и никогда не было…

Он заметил порывистое движение полковника и решительно поднял руку, словно призывая к осторожности.

— Я же имею указание руководства не допускать на объект посторонних, невзирая на чины и звания. Вам известен перечень бумаг, необходимый для входа на объект? Они у вас есть?

— Понимаете ли… подполковник, сейчас мы действуем в рамках оперативной необходимости. К нам поступили достоверные сведения, и мы обязаны их проверить. Предупреждаю, что здесь находятся высшие офицеры полиции при исполнении. Так что…

— Это очень хорошо, — любезно улыбнулся Соломонов, — тем более, что перед вами также офицер при исполнении. И можете не сомневаться, что буду действовать в точном соответствии с должностными инструкциями. Тем более что сенатора Селиверстова здесь нет. Уверяю вас. Рекомендую поискать его в районе пересечения Можайского шоссе и Рублевки.

— Тело? — деловито спросил полковник.

— Бог с вами, товарищ полковник, живого! Хотя, за это время он вполне мог куда-нибудь переместиться. Думаю, что его охрана давно отыскала шефа.

— За его охрану и за выходку на Можайском шоссе вы еще ответите! — начал было полковник, но тут же сбавил тон. — Не знает охрана, где он. Заявляют, что это вы незаконно задержали сенатора…

— Простите… Я лично?

— Э-э-э… это нам и предстоит установить?

— Тогда у вас вопросы персонально ко мне. Или вы считаете, что Виктор Сергеевич Загорский лично похитил сенатора Российской Федерации и запер в служебном помещении? Представляете уровень скандала, если все окажется вымыслом?

Соломонов придал лицу мечтательное выражение, словно явственно увидел этот самый скандал. И добавил:

— К сожалению, ничем не могу помочь. Мы не занимаемся розыском господина Селиверстова и не имеем сведений о его местонахождении. Что касается лично меня, то, если у вас есть необходимые бумаги из прокуратуры, то готов проследовать с вами в любое место. Если же бумаг нет, — тут начальник охраны сочувственно, что при данных обстоятельствах выглядело издевательски, развел руками, — то, извините. Но, прошу заметить, я, как законопослушный гражданин, после окончания смены готов явиться к вам в кабинет и дать все необходимые показания.

Полковник потерял нить разговора и оглянулся на генерала, а тот, по всей видимости, принял окончательное решение отступать, сел на заднее сиденье Мерседеса и скомандовал трогаться. Полковник тотчас утратил интерес к собеседнику, развернулся и рысцой побежал к машине. Соломонов с невозмутимым лицом крикнул ему вслед:

— Товарищ полковник! Так вы меня вызываете или как?

Ответом он удостоен не был.

Спустя минуту кавалькада из десятка автомобилей и двух тонированных автобусов выехала, сверкая проблесковыми маячками, из охраняемого коттеджного поселка.

* * *

Когда Наташа проснулась, было уже совсем темно. Несколько секунд она вообще не могла сообразить, где находится, потом поняла, что лежит одетая на кожаном диване, укрытая мягким пледом. Спать хотелось ужасно, и чтобы сесть, потребовалось категорически скомандовать себе: «вставай!»

Большая комната, каких не может быть в городской квартире, походила на зал в рыцарском замке — огромный, в полстены, камин, потрескивающий багровыми углями, массивные кресла, тяжелый полированный стол, дубовый шкаф с посудой, на стенах — картины, содержание которых разглядеть в темноте было нельзя.

Между шторами пробивалась тоненькая полоска света, прочерчивающая комнату яркой линией.

В кресле-качалке у камина крепко спал Загорский. Сейчас он совсем не походил на могучего героя-спасителя, каким был несколько часов назад. Правую руку положил под голову, губы — бантиком, и посапывал сладко-сладко, как ребенок.

Наташа улыбнулась. Настолько трогательная была картина, что она потянулась — погладить по голове. Но не успела.

Преображение было стремительным. Загорский проснулся мгновенно, точным движением перехватил руку, а сам соскользнул с кресла и размахнулся для удара. В глазах — огонь и ярость.

Наташа вскрикнула, и это сразу же отрезвило Загорского. Он отпустил руку и растерянно оглянулся по сторонам.

— Наташа? Вы… ради Бога простите!

Несмотря на неожиданность произошедшего, Наташа не испугалась. Наверное, просто не успела. Она отступила на шаг и жалобно сказала:

— Мне больно. Руку.

Сказала и горько заплакала.

Если кто-то из подчиненных увидел Виктора Сергеевича в этот момент, то не поверил бы собственным глазам. Несгибаемый замглавы Администрации Президента был растерян, убит и подавлен. Казалось, он вот-вот разрыдается — губы дрожали, а в глазах — самое настоящее отчаяние.

— Наташенька… я не знаю… ради Бога… клянусь, не хотел.

Пока Наташа всхлипывала, Загорский бережно взял ее ладонь двумя руками.

— Простите… Это у меня с Афганистана. Последствия контузии. Иногда себя не контролирую. Обещаю, этого больше не повторится.

— А вы… всегда спросонок бросаетесь на людей?

— Нет, — твердо, по-военному, сказал Загорский, — это случается редко. В последнее время прекратилось, и я надеялся — навсегда.

— И вы обещаете больше не хватать меня за руки?

Виктор Сергеевич тотчас же отпустил ее.

— Обещаю. Если хотите, я сделаю что угодно.

Наташа смутилась.

— Я вовсе не это имела в виду… просто неожиданно и больно. Правда. Даже не знаю, что сказать.

— А вы ничего не говорите, — рассмеялся Загорский, — я буду на вас любоваться как на молчаливое произведение искусства. Мир?

— Мир! — кивнула Наташа.

— Спасибо!

Виктор Сергеевич бережно взял Наташу под руку, подвел к креслу, стоявшему у самого камина, усадил, а сам остался стоять прямо перед ней.

— Чай, кофе? По-моему, не помешает чего-нибудь покрепче.

— Не помешает.

Загорский подошел к буфету и взял с полки угловатую бутылку с забавной черно-белой этикеткой.

— Знатоки и ценители будут смеяться, но я предпочитаю американский бурбон. Понимаю: не патриотично и не слишком эстетично. Будете?

— Буду, — уверенно сказала Наташа.

— Со льдом?

— Да.

— А я без.

Загорский открыл отделанную деревом дверцу, за которой оказался холодильник, достал серебряное ведерко со льдом и вернулся к Наташе.

Пока Виктор Сергеевич ходил за стаканами и орешками, Наташа рассматривала ведерко. Работа явно старинная, серебро потускневшее, узор местами стерся, зато отчетливо виден герб — выполненная затейливым шрифтом заглавная латинская буква N в окружении листьев и с короной наверху.

— Это один из вариантов герба Наполеона, — сказал Загорский, увидев, что Наташа наклонилась к ведерку и пытается разобрать рисунок.

— Как? Того самого?

— Его, родимого.

Виктор Сергеевич, широко улыбаясь, поставил два высоких стакана и сел в кресло напротив.

— Правда, использовалось оно, как говорят знатоки, для белого вина. Сомневаюсь, правда, что император возил его в поход — делать лед в полевых условиях тогда не умели. По легенде, ведерко приобрел в Париже герой наполеоновских войн граф Пален.

— Красивое… А вам не кажется, что это фетишизм? Какая разница, кому оно принадлежало? Всего лишь вещь.

— Вы не верите в особую энергетику человека? Что частица души передается предметам, с которыми он соприкасается?

По лицу Загорского и тону вопросов нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно.

— Нет, не верю, — ответила Наташа, — хотела бы верить, но прекрасно понимаю, что человек — примитивно материален. К сожалению.

— Странно… женщинам положено верить в приметы, гороскопы, гадания.

— Значит, я не обычная женщина.

— О, да! — воскликнул Загорский. — Вы необыкновенная, вы волшебная женщина!

— Ну, вот… опять я хотела сказать совсем другое.

— Я вас понял. Давайте, выпьем!

Виктор Сергеевич положил в Наташин стакан льда и аккуратно налил немного янтарного виски, зато себе плеснул от души и торжественно объявил:

— За вас!

Наташа сделала глоток и закашлялась. Может этот самый бурбон и был чем-то особенным, но, по всей вероятности, ей не суждено стать любительницей американских крепких напитков. Зато Загорский выпил с явным удовольствием.

— Эх, хорошо… Вам не понравилось?

— Не очень, — призналась Наташа.

— Жалко. Я думал, что бурбон должен нравиться женщинам.

— Увы.

Наташа улыбнулась и поставила стакан на стол.

— Кстати, Виктор… — она запнулась, — Сергеевич. Спасибо вам. Вы меня спасли. Я очень испугалась.

— Кстати, пожалуйста, — рассмеялся Загорский, — теперь я должен сказать что-то вроде: «Каждый на моем месте поступил бы так же».

— Ну, это вряд ли. Каждый бы точно не смог. И вы далеко не каждый.

— Напросился на комплимент…

Наташе стало стыдно.

— Простите.

— Странный у нас разговор, — сказал Загорский, — постоянно извиняемся, словно наделали друг другу гадостей.

Наташа немного помолчала, машинально взяла со столика стакан с бурбоном, приложила его к щеке и задумчиво ответила:

— У меня такое ощущение, что мы с вами с разных планет.

— Это как? — удивился Загорский.

— Ну, смотрите, я — простой, если хотите, среднестатистический обыватель…

Наташа заметила протестующий жест Виктора Сергеевича, остановила его и продолжила:

— Именно так. Ничего выдающегося. Мои неразрешимые проблемы вы решаете на ходу, даже не оборачиваясь. Законы и ограничения, обязательные для меня, вы просто не замечаете. Вы их не нарушаете — нет, просто для вашего круга они другие. Я сейчас с ужасом представляю, что могло случиться со мной, а ведь тому человеку ничего бы за это не было! Просто он тоже с вашей планеты. Только он — плохой, а вы — хороший.

Загорский рассмеялся, налил еще бурбона, залпом выпил и сказал:

— Пусть так. Если такова природа вещей — зачем противиться, надо принимать. И вообще… — он собрался с духом и выпалил: — давайте к нам, на нашу планету! Может быть, здесь ваш дом?

— Все может быть.

Наташа сказала и удивилась — насколько переменился ее голос. Откуда взялись эти мягкие бархатистые нотки?

— Значит…

Наташа наклонилась через стол к Загорскому и посмотрела прямо в глаза.

— А что будет с Рудаковым?

Виктор Сергеевич покрутил головой так, словно ему жал воротничок.

— Все в порядке будет с вашим Рудаковым!

— Его выпустят?

— Наташа, я…

— Его выпустят? — повторила Наташа, повысив голос.

Загорский помолчал с минуту, что-то обдумывая, потом решительно сказал:

— Выпустят. Я обещаю.

Наташа встала, подошла к нему, наклонилась, погладила по щеке и тут же поцеловала в губы.

Загорский легко, как пушинку, подхватил ее на руки, хотел поцеловать, но Наташа остановила, приложив палец к его губам.

— Подожди… Где у тебя душ? И еще… зубная щетка найдется?

* * *

Виктор Сергеевич никогда не пользовался особым успехом у женщин. Хотя нет, скорее, ему просто было некогда уделять им внимание. Разве что, на третьем курсе военного училища — на первых двух их гоняли в хвост и в гриву, как молодых и зеленых, а, начиная с четвертого, пошли спецдисциплины, жизнь в закрытом городке и редкие выходы в райцентр, рядом с которым размещалась часть. Потом — Афганистан, Карабах, Таджикистан, бизнес начала девяностых, такой, что горячие точки казались местами вполне комфортабельными. Затем — политика, добавившая адреналина в кровь, но при этом начисто уничтожившая свободное время. Понимание слова «любовь» сформировалось из курсантских лихих загулов, мимолетных знакомств и бизнес-вечеринок, которые теперь принято именовать «корпоративами с приглашенными аниматорами». Словом, все сводилось исключительно к физиологии.

Римма, надо отдать ей должное, всегда умело организовывать «гнездышко» — будь то комната в офицерском городке или вилла на Рублевке. Может быть, поэтому Загорский и был так к ней привязан. Потом еще дети… Но он ни разу не признавался ей в любви, считая всяческие усюсюканья чем-то постыдным для мужчины.

Анечка… Можно сказать, она взяла его голыми руками — ах, как тут уместен яркий каламбур! Красавица-спортсменка оказалась настолько подкована в тонкостях технической стороны любовной науки, что привыкший к простоте и прямолинейности Виктор Сергеевич был повержен без сопротивления.

А Наташа — это нечто иное! Она, возможно, не владела особой техникой, но каждое ее движение вызывало судорогу наслаждения. Загорский рычал, как зверь, едва не теряя сознания от восторга, но главным его желанием было поделиться этим восторгом с Наташей. И высшим счастьем стал миг, когда она вздрогнула всем телом и тихо застонала. А Загорский выгнул спину, откинул голову назад и закричал.

* * *

Рудаков, получив болезненный тычок в бок, спросонок отмахнулся и сел на кровати.

— Что?

— Пасть закрой, чего орешь?

Лунный свет из маленького зарешеченного окошка под высоким бетонным потолком падал прямо на худое лицо человека, по имени, дай Бог памяти… Хотя какое имя, это называется погоняло — Фокус. Точно, Фокус.

— Чего надо? — хриплым голосом спросил Рудаков.

— А надо сказать тебе, что если ночью кипешить будешь, люди сильно расстроятся. Понял?

— Понял, — сказал Рудаков и лег на спину, глядя в потолок.

Фокус немного постоял, раздумывая, не стоит ли еще раз сунуть кулаком по ребрам, но, поскольку прямых указаний не имел, посчитал миссию исполненной и отошел.

— Спросить бы надо, — прозвучал из угла голос Святого, имевший, впрочем, дежурную интонацию.

Можно сказать, что было высказано не утверждение, а, скорее, поставлен к обсуждению вопрос. Обсуждения, впрочем, не получилось. Сразу же отозвался Ночь и безапелляционно заявил, что фраеру, то есть ему, Рудакову, давно в больничку надо, болезнь — дело понятное и простительное, а если еще кто-то будет мешать спать, то… одним словом, Ночь в ярких красках описал печальную судьбу несознательных нарушителей спокойствия. По какой-то причине Святой не стал вступать в дискуссию, а остальные не имели достаточного авторитета для открытого высказывания собственной точки зрения.

Рудаков лежал на спине, закинув руки за голову. Бывает такое — снится кошмар, просыпаешься в холодном поту, и не помнишь, что, собственно, так напугало. Воспоминания не приходят, добавляя тревожности и порождая тянущее чувство в районе солнечного сплетения… Было в этих сновидениях что-то неприятное и отталкивающее, но очень важное. Что?

Ругаясь про себя, Рудаков повернулся на бок и закрыл глаза. Но заснуть так и не получилось — он проворочался до подъема, когда в камере зажегся свет, а динамик под потолком сорванным голосом исполнил российский гимн.