Наташа проснулась и не сразу поняла, где находится. Сон, нелепый и безумный, слился с такими же событиями вчерашнего дня и полностью перемешал реальность с фантазией. Сам сон вспомнить никак не удавалось — мелькали отдельные картинки: похожий на разбойника Кондрат с ножом в зубах, Загорский, исполняющий на сцене вместе с военным оркестром бодрую песню, его советники, Добрый-Пролёткин и Гофман, разъезжающие на двухместном велосипеде… А под конец появился рыцарь в сверкающих доспехах на белом коне. Забрало шлема было поднято, и Наташе ужасно хотелось рассмотреть его лицо, она шагнула к рыцарю и… проснулась.
Рядом ровно дышал Загорский. Наташа немного полежала, потом очень осторожно откинула одеяло, приподнялась и опустила ноги с кровати.
Но Загорский спал очень чутко. Он открыл глаза, посмотрел на Наташу, улыбнулся и сказал бодрым голосом, словно и не спал вовсе:
— Доброе утро, любимая!
Наташа под его взглядом сначала застеснялась наготы и прикрыла грудь, но тут же отметила, сколько чувств было вложено в слово «любимая» и едва заметно улыбнулась. Это, действительно, приятно. Она поправила волосы и ответила:
— Доброе утро.
Загорский взял ее за руку и слегка потянул.
— Иди ко мне.
Наташа секунду сопротивлялась, но потом рассмеялась и легла рядом. Почувствовав, что Загорского трясет от возбуждения, она провела ладонью по его груди и поцеловала в губы.
* * *
Пока Наташа принимала ванну, Виктор Сергеевич сварил кофе, выложил на тарелку фрукты и перелил апельсиновый сок из бутылки в стеклянный графин. Потом нарезал кусочками сыр — нежный камамбер в белой плесневой корочке, ядреный рокфор с яркими зелеными прожилками и мягкий козий, похожий на свежий творог. Добавил ко всей этой красоте тоненькие листочки пармской ветчины «со слезой» и хрустящий французский багет, только что доставленный из кондитерской. Отошел на шаг и полюбовался — натюрморт на прозрачном сервировочном столике получился отменный.
Наташа появилась с мокрыми волосами, во вчерашних джинсах и футболке — надеть халат Загорского она отказалась наотрез, а когда он собрался послать кого-нибудь в магазин за сменной одеждой, пригрозила, что сейчас же уйдет.
Виктор Сергеевич подкатил столик к креслу, широким жестом пригласил Наташу садиться и сказал торжественно-комичным голосом:
— Прошу вас, сударыня!
Наташа уселась, подождала, пока Загорский нальет кофе из блестящего кофейника, взяла из сахарницы щипчиками кусочек сахара, размешала, с наслаждением сделала глоток и зажмурилась от удовольствия. Все это время Виктор Сергеевич с улыбкой наблюдал за ней.
— Нравится?
— Очень! — призналась Наташа.
Она допила кофе, поставила чашку и откинулась на спинку, устав сидеть церемонно-прямо.
— Вот сыры, — пододвинул тарелку Загорский.
Наташа отрицательно покачала головой.
— Тогда ветчина. Тебе нужно подкрепиться.
— Нет, спасибо.
— Наташенька, я настойчивый. Тебе необходимо поесть.
— Нет, — сказала Наташа, и это прозвучало неожиданно резко.
— Ну, как знаешь, — беззаботно отозвался Виктор Сергеевич и принялся за сыр, с шумом запивая горячим кофе, которое щедро разбавил молоком.
Наташа смотрела на него так внимательно, что Виктор Сергеевич почувствовал себя неуютно, но не подал виду, продолжая, как ни в чем не бывало завтракать.
— Виктор Сергеевич, Можно вопрос?
Загорский кивнул с набитым ртом.
— Не обидитесь?
Он решительно замотал головой, изо всех сил показывая, что не обидится.
— Поймите меня правильно…
Виктор Сергеевич, наконец, проглотил кусок сыра и остановил ее:
— Во-первых, Виктор. Или Витя, Витюша — ну как тебе больше нравится. Во-вторых — не «вы», а «ты». И, в-третьих, я не могу на тебя обижаться. Потому что очень люблю. Вот так.
— Хорошо, — нетерпеливо сказала Наташа, никак не прореагировав на признание в любви, — вы… ты говорил, что с Рудаковым все будет в порядке. Это правда?
Наташины слова неприятно удивили Загорского. Упоминание о Рудакове казалось не просто неуместным, а даже неприличным… Как если бы он сам стал вдруг говорить о Римме, или, не дай Бог, Анечке.
— Это правда.
Он хотел наклониться и взять Наташу за руку, но она сидела далеко, словно специально отстранившись.
— Наташа, я обещал, что все будет прекрасно. Больше мне нечего сказать.
— Когда его освободят?
— Ну… я не могу точно…
— И все же? — настаивала Наташа.
Виктор Сергеевич испугался. Разговор был настолько неожиданным и неприятным, что он не знал как себя вести.
— Наташенька, понимаешь… — начал он, чувствуя, как фальшиво звучит его голос, но в этот момент спасительно зазвонил лежащий на столе мобильный телефон.
Загорский взял трубку, несколько минут молча слушал, потом отключился, став вдруг задумчивым, и медленно положил телефон в карман халата. Встал, подошел к буфету, налил полстакана виски и залпом выпил.
— Что-то случилось? — встревожено спросила Наташа, представляя несчастье, произошедшее с Рудаковым.
— Все в порядке, — деревянным голосом ответил Загорский и широко улыбнулся, — твой муж сегодня будет на свободе. Ему некого больше опасаться.
— Сегодня?
— Да-да, сегодня! — почти закричал Виктор Сергеевич.
— Но я же должна еще…
Наташа быстро встала с кресла и оглянулась на вход.
— Виктор Сергеевич, мне нужно идти. Правда, я должна приготовиться… не обижайтесь только.
— Я не обижаюсь, — сухо сказал Загорский.
— Простите… можно попросить машину? Я не знаю, как отсюда добираться.
Виктор Сергеевич, не глядя на Наташу, вызвал дежурного и приказал отвести гостью домой.
На прощанье Наташа подошла и осторожно поцеловала его в щеку, став на цыпочки.
— Я обязательно позвоню. Правда-правда.
Загорский растянул губы в подобии улыбки, отвел взгляд, но когда Наташа уже поворачивалась, чтобы выйти, поймал ее руку, наклонился и поцеловал тонкие пахнущие ромашковым мылом пальцы.
* * *
Как только Наташа ушла, Виктор Сергеевич налил полный стакан виски и жадно выпил. Вытер губы рукавом халата, выругался вслух и повторил. И в этот момент зазвонили телефоны — мобильник в кармане халата, еще один на полке и кремлевская «вертушка» на рабочем столе. Загорский, разумеется, поднял трубку на вертушке, телефон в кармане отключил, а до аппарата, лежащего на полке, было не дотянуться, так и пришлось говорить под пронзительные нокиевкие трели.
Против обыкновения, звонил лично президент, а не секретарь или помощник. Главе государства только что доложили о гибели Султана, и он в самых резких, с учетом, конечно, общеизвестной сдержанности, выражениях настоятельно рекомендовал Загорскому прекратить валять дурака, разобраться с бабами, заняться делом и для начала срочно явился в Кремль на совещание.
И тут на Виктора Сергеевича подействовал выпитый алкоголь, что, в сочетании с душевными переживаниями, привело к неожиданному результату. Сломались какие-то внутренние ограничители, и он четко, по-военному, получая удовольствие от каждого слова, высказал, что он думает лично о президенте, его помощниках и деловых партнерах, о близких и дальних родственниках, обвинив их попутно в наличии грязных и развратных привычек, нечистоплотности и дурном запахе изо рта. Загорский говорил и изумлялся собственному красноречию, обычно длинные тирады давались с большим трудом, а тут мысли как бы сами собой материализовались в звуки.
Президент, судя по всему, был изумлен не меньше. Выслушав пламенную речь, он немного помолчал, а потом очень вежливо попросил прийти завтра часиков в одиннадцать, если, конечно, здоровье позволит.
Загорский положил трубку. Он с кристальной ясностью понимал, что карьера его завершена и испытывал по этому поводу ничем не оправданную радость.
— Да пошли вы все! — громко сказал Виктор Сергеевич, немного поразмыслил о том, куда бы послать неблагодарный мир, но поскольку ничего подходящего в голову не приходило, махнул рукой, подошел к буфету и выпил еще виски.
В голове тотчас же зашумело, отступили обида, и появилось неудержимое желание излить кому-нибудь душу. Но появление достойных собеседников в ближайшее время не предвиделось — не с охраной же, в конце концов, языком трепать… этим ребятам по уставу пить не положено, а говорить пьяному с трезвым — занятие унизительное. Остается телефон.
Виктор Сергеевич подошел к шкафу и достал из ящика свежий номер журнала «Форбс». Пролистал и развернул на странице со списком богатейших людей России. Закрыл глаза и наугад ткнул пальцам.
— Кобельман! — воскликнул Виктор Сергеевич и демонически захохотал.
Отсмеявшись, он набрал номер. Обладатель пятимиллиардного состояния отозвался немедленно.
— Слушаю.
— Марк Абрамович?
— Да, да, Виктор Сергеевич, слушаю вас.
— Слушайте внимательно, — Загорский изо всех сил старался говорить ровным голосом, хотя его распирало от смеха, — завтра будет отозвана лицензия у Баланс Банка. Отзыв произойдет во второй половине дня, так что время у вас будет.
— Это точно? — спокойно спросил Кобельман.
Загорский даже обиделся — человеку сообщают, что его банк лопается, а он, видите ли, глазом не моргнет. Значит, вывел уже все, надо что-то посерьезнее придумать.
— Точнее некуда. Слушайте дальше: акции уральских заводов будут арестованы, а в Швейцарию и Сингапур направят требования о замораживании счетов. На медлительность банкиров не надейтесь — уже есть договоренность с правительствами.
— Уже?
Теперь в голосе Кобельмана угадывалась озабоченность, но не было ни малейших признаков паники. Загорский лихорадочно вспоминал содержание кобельмановского досье. Что же у него еще есть? Штатовская телекоммуникационная компания? Ну, до нее не добраться — даже говорить об этом нельзя — не поверит. Яхта? Это мелочи… Дом в Каннах? Вообще ерунда… Ага! Кошачья выставка, кажется, в Брюсселе. Попался!
— Спасибо, Виктор Сергеевич, — воспользовавшись паузой, сказал Кобельман, — я не забуду. Это все?
— Нет, — сообщил Загорский с плохо скрываемым злорадством, — ваш кот Колизеус Четвертый признан национальным достоянием, будет конфискован в пользу государства и помещен в Московский зоопарк.
— Что?! — завопил Кобельман. — Вам моих денег мало?! Не получите Зюку, не получите! Ничего у вас не выйдет!
Виктор Сергеевич расхохотался и бросил трубку. Получил, масон! Пусть теперь побегают кобельмановские ребятишки! Два дня развлечений им гарантированы. «А нечего было русский народ спаивать» — подумал Загорский, достал из бара бутылку водки, налил полстакана и выпил.
Эх, еще бы Рокфеллеру-старшему позвонить и тоже чего-нибудь этакого завернуть… но со стариком надо по-английски говорить. Не переводчика же звать! Жалко…
Загорский тяжело вздохнул, с тоской оглядел комнату и сделал глоток прямо из бутылки.
И тут появился черт.
Самый настоящий, длинный и худой как жердь, с козлиными ножками, гнутыми рогами и черным поросячьим пятачком. Одет он был в короткие штанишки с помочами, отчего имел забавный и даже трогательный вид.
Виктор Сергеевич посмотрел на черта, отметил про себя зеленоватый оттенок его шерсти, хмыкнул, достал еще один стакан, налил до краев и протянул:
— Держи!
Черт с достоинством принял, выпил маленькими глотками, понимающе крякнул и занюхал собственной ладонью.
— Могешь! — оценил Загорский.
— Работа такая, — вежливо ответил черт.
— Еще по одной?
— Не откажусь.
Виктор Сергеевич разлил остатки водки и чокнулся с гостем.
— За встречу!
Выпив, черт уселся в кресло и закинул ногу на ногу.
— Зачем пришел? — спросил Загорский.
— Поговорить.
— Поговорить, значит… Ну, давай, валяй.
— А я что… Сам ничего сказать не хочешь?
— Ну а если хочу?
— Тогда валяй. Буду слушать.
— Я тебе сказочник? — рассердился Загорский, — Мне еще рано с зелеными чертиками разговаривать!
— Да ну?! — удивился черт. — А, по-моему — самое время. Начудил? Что делать будешь?
Он говорил твердо и четко выделяя слова, отчего создавалось ощущение легкого акцента. Как у хорошо знающего русский язык скандинава или немца.
Виктор Сергеевич задумался. Действительно начудил… И, главное — зачем? Наташа все равно ушла.
— Слушай, ты, правда, все можешь?
— Не то, чтобы все, но довольно много.
— Вот, значит, как… Душу возьмешь?
— Душу? — деловито переспросил черт. — Подумать надо. Товар сейчас неходовой. Предложений много. Тебе ведь Наташа нужна?
Загорский кивнул:
— Да. Нужна.
— Дороговато… Наташа — не просто женщина.
— Я знаю.
— Тем более! Это На-та-ша! — выразительно сказал черт. — А ты какую-то душу.
— Тогда смотри!
Виктор Сергеевич вскочил, побежал к столу и вытащил из ящика кинжал, подаренный года три назад Султаном.
— У вас контракты, кажется, кровью подписывают? Смотри, вот она, свеженькая, сейчас прольется! Подумай, душа первосортная, лучше не найдешь! И только сейчас продается! У тебя три секунды! Время пошло: раз… два…
— Подожди-подожди, — черт примирительно поднял поросшую шерстью руку, — я согласен. Вот контракт.
Он залез в штанишки, вытащил оттуда несколько листов бумаги, исписанных рукописным текстом, и протянул Загорскому.
— Можешь подписать или просто поставить отпечаток. На каждой странице.
Виктор Сергеевич просмотрел бумаги и раздраженно отшвырнул их в сторону.
— Это что? Ничего не понимаю.
— Это контракт, — канцелярским голосом сообщил черт, — он написан, как и положено, на латыни. Есть еще вариант — на шумерском, но он требует глиняной таблички. У тебя есть сырая глина? Некоторые предпочитают каолин и высокотемпературный обжиг — получается фарфор, очень красиво.
— Что за бред! — возмутился Загорский.
— Это не бред, а деловые переговоры. Подписывать будешь?
— А прочитать?
— Читай.
— П-п-переведи!
— И не подумаю. Хочешь Наташу — подписывай, иначе я пошел!
Черт, желая, по-видимому, припугнуть собеседника, стал полупрозрачным, словно собрался исчезнуть.
Загорский выругался так изощренно, что черт рассмеялся и снова стал полностью материальным.
Виктор Сергеевич глубоко вздохнул, собрался с духом и только примерился резать палец, как ударил гром, вспыхнула молния и гневный голос произнес:
— Остановись!
Кинжал выпал из ослабевшей руки, а в комнате возник пухлый румяный ангел в белых одеждах, с золотым венком на голове и пушистыми крылышками за плечами.
— Не продавай бессмертную душу! Она бесценна.
В ответ черт индифферентно пожал плечами и равнодушно сказал, что по большому счету, подпись не имеет значения. Это — шаг формальный и не обязательный, и никакие канонические документы его не требуют. Достаточно одной мысли. Подумал — заключил сделку!
Ангел возразил, что одной мысли мало, нужно формальное согласие как акт, фиксирующий момент передачи души. Грешная мысль — это, конечно, много, но карать за нее как за полноценное действие несправедливо.
Черт с ангелом вступили в оживленную дискуссию, приводя друг другу цитаты на незнакомых языках и аргументы, смысл которых ускользал от Загорского.
Виктор Сергеевич немного послушал спор, потом плюнул, еще выпил виски и вышел из комнаты.
* * *
Сначала водитель наотрез отказался отдавать ключи от машины. Угрозы не помогли, а попытка забрать силой закончилась полным фиаско — молодой фэсэошник ловко отстранился от пьяного начальника, причем сделал это элегантно и даже красиво. Загорский не стал продолжать, выругался, махнул рукой и направился к воротам. На шум выбежал начальник охраны Соломонов, принялся успокаивать и удерживать разгоряченного шефа, но Виктор Сергеевич все же прорвался на улицу и пошел в сторону КПП. Черный Мерседес тотчас выехал из ворот и медленно двинулся за ним. Так они и двигались караваном: впереди — твердой походкой заместитель начальника администрации президента в черных брюках, лаковых туфлях и рубашке с золотыми запонками, чуть сзади — служебный автомобиль, замыкал же процессию джип с охраной.
Дежурный на КПП безропотно открыл шлагбаум, а сам вышел на середину дороги и, раскрыв рот, глазел на странное шествие, медленно, но верно идущее в сторону Рублево-Успенского шоссе.
Соломонов выскочил из джипа, пристроился рядом с Виктором Сергеевичам и стал убеждать сесть в машину. Но Загорский заявил, что никогда еще не чувствовал себя таким свободным, что хочет дышать полной грудью и если кто-то будет препятствовать, то… на этом месте он вдруг о чем-то задумался и замолк, так что список наказаний остался неизвестным. Так молча и дошли до шоссе.
На пересечении Рублевки с узкой бетонкой, ведущей к элитному закрытому поселку, всегда стояла гибдэдэшная машина. Капитан в желтом жилете внимательно следил за проезжающими автомобилями и пропустил момент, когда рядом с ним появился Загорский.
Вид вышедшего на середину правительственной трассы заместителя главы президентской Администрации настолько обескуражил капитана, что он застыл в полной неподвижности, ухватившись двумя руками за жезл, как за палочку-выручалочку. Впрочем, растерянность несчастного стража порядка можно понять — Загорский имел высочайший статус, и его появление на дороге в качестве пешехода было событием уровня посадки летающей тарелки.
На счастье, первым автомобилем, остановившимся перед Виктором Сергеевичем, оказалось маленькое Рено с шашечками такси. Загорский одобрительно похлопал машину по капоту, открыл дверь, уселся рядом с водителем и махнул рукой вперед. Таксист рванул так, что Мерседес и джип охраны сначала отстали, но затем нагнали по встречке и пристроились сзади.
Водитель Рено, увидев в зеркале погоню, беспокойно закрутил головой:
— За тобой?
— За мной, — ухмыльнулся Загорский.
— Серьезные ребята?
— Куда серьезнее…
— Милицию вызвать?
Виктор Сергеевич рассмеялся:
— Милицию-полицию? Этого не хватало! Ладно, гони, не бойся, все в порядке.
— Кого бояться, их? — презрительно переспросил водитель. — Да я таким в Афгане чичу без наркоза давил!
Только тут Загорский заметил на предплечье водилы поблекшую наколку «ДШБ 56» и понимающе кивнул.
— Кандагар?
— Он самый.
Загорский вытащил из кармана брюк плоскую бутылку виски и протянул таксисту.
— Будешь?
Тот отмахнулся:
— Больной? Я ж за рулем.
Виктор Сергеевич закатал рукав и показал такую же наколку.
— Проблемы у меня, братишка. Плохо мне.
Водитель секунду помедлил, внимательно посмотрел на Загорского, взял бутылку, сделал глоток и вернул.
— Помочь чем?
— Нет, сам справлюсь.
— Как знаешь.
Виктор Сергеевич прикончил виски и выбросил бутылку в окно.
— У метро тормозни. Только поближе.
Он вытащил из другого кармана пачку пятитысячных, помахал и положил в бардачок.
Таксист широко улыбнулся.
— А за это спасибо. Очень нужно. За такие деньги я прямо на перрон заеду.
— Нет, — сказал Загорский, — просто к метро.
— Тогда вот, возьми проездной. Я так понимаю, ты спешишь?
— Спасибо… Сам не знаю. Наверное, спешу.
* * *
Такси резко вильнуло с четвертой полосы и, подрезав поток, с визгом тормозов остановилось у обочины. Загорский кивнул водителю, распахнул дверцу и быстро направился к входу в метро. Мерседес и черный внедорожник повторили маневр, из машин высыпались ребята из охраны и бросились за безрассудным начальником.
Но попробуйте устроить догонялки по метро в самый час пик! Загорский моментально затерялся среди людей, а пробиться к нему через плотно спрессованную толпу у габаритных телохранителей не было никакой возможности. Наконец, Виктор Сергеевич вскочил в вагон, и двери издевательски закрылись прямо перед подбежавшими фэсэошниками.
Загорский сначала прокатился до конечной станции — Щелковской, потом вернулся на Киевскую, где он, собственно, и начал подземное путешествие, пересел на кольцевую линию и часа два катался по кругу, пока диктор не объявил, что «поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны».
Отравленный алкоголем мозг воспринимал действительность в странном искаженном виде. Воздух вдруг начинал дрожать, как это случается жарким днем над раскаленным асфальтом, и вагон на какой-то миг превращался в длинную галерею, а лампы — в развешенные по стенам факелы. Пассажиры становились похожими на странных существ — людей с вытянутыми птичьими лицами. Вот страдающий одышкой толстяк сидит, заняв сразу два места и обмахивается газетой… Какой же это толстяк! Вылитый индюк с красной бородой! Рядом с ним вовсе не девушка, а типичная цапля на тонких ножках. А вот — нахохленный тукан с огромным полосатым клювом! Как смешно! Даже странно, что никто раньше не догадывался о такой схожести людей и птиц! Наваждение длилось недолго, но и после некоторое время на месте лиц у прохожих возникали птичьи клювы.
С потоком людей Виктор Сергеевич вышел на улицу. Он чувствовал необычайную легкость и внутреннюю свободу. Когда последний раз он просто так ходил по городу? Десять, пятнадцать лет назад?
Ослепительное солнце медленно опускалось к горизонту. Загорский остановился. Ему в спину сразу же уткнулась женщина интеллигентного вида, в очках и с маленькой сумочкой через плечо. Виктор Сергеевич оглянулся и извинился, но женщина злобно сказала что-то неразборчивое, взмахнула рукой, словно собиралась ударить, передумала, зашипела как кошка и убежала, цокая каблучками.
Загорский какое-то время постоял, покачиваясь взад-вперед на каблуках, потом хмыкнул, глубокомысленно поднял указательный палец, удрученно покачал головой и пошел на встречу с вечерней Москвой.