Незаметно из церковушки выскользнув, Софья переходами и потайными ходами в покои братца Федора птицей понеслась. На ходу она душегрею свою теплую сверху не покрытой венцом головы набросила. Рукой выше подбородка полы прихватила. Лица не видать стало, одни глаза выглядывают.

— Пропустите! От государыни царевны Софьи Алексеевны к царевичу-наследнику послана.

Стражи ночные от окрика смелого сторонятся. Мало их на местах осталось. Кто куда, почитай, все разбежались.

Торопится царевна, а в голове так и стучит: «К мамушке братцевой поскорей! Про все у нее дознаюсь. Ей все уже ведомо».

У дверей в покои наследника ни души. Все, как и стража сенная, разбежались. Покоями, тоже опустелыми, в братнину опочивальню пролетела Софья. Дверную ручку кованой меди изо всей силы дернула.

На запоре дверь.

— Пустите! Отомкните! — стучится царевна в дверь дубовую. Ни звука за нею. Словно вымерло все. — Мамушка! Анна Петровна! Пусти, боярыня. Это я, Софья-царевна.

Тихонечко, едва-едва приоткрылась тяжелая дверь, и в щель опасливо выглянуло худое, бледное лицо «постницы» — мамушки Федора Алексеевича.

— Государыня! Тебя ли вижу?

И распахнулась дверь.

— Посылать за тобою сама хотела, да некого. Все разбежались. Так-то оно и лучше, что сама пожаловала. — Остановилась мама, помолчала, словно собираясь с силами. Потом впилась в лицо Софьи своим острым пронизывающим взглядом и сказала о том, что саму ее ужасом и тревогой переполнило:

— Государь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя и Белыя Руси Самодержец, ноне в пятом часу преставился.

Рухнула на лавку царевна.

Еще острее взгляд мамы сделался. Не пошевелилась она, к простертой на лавке царевне не бросилась. Ни слова не говоря, ждала того важного и страшного, чему сейчас решиться надлежало.

Умна и прозорлива была Анна Петровна Хитрово. Одна из всех приближенных Марии Ильиничны Милославской при Нарышкиной она уцелела. Удержалась непрестанной болезнью наследника, а главное, своим уменьем со всеми ладить. Никто не мог понять во дворце, как она, царевнам угодная, к Наталье Кирилловне подошла. Да и как еще подошла! За крестинным столом царевича Петра Анна Петровна чуть что не на первом месте сидела. Верили ей и царевны, и все Милославские, верила и Наталья Кирилловна. В царских теремах что хотела, то и делала ловкая мамушка: кого припугнет, кого обойдет, кого обманет, но всех одинаково проведет, а сама из воды, ею же замутненной, хрусталиком выплывет.

Нежданная смерть Алексея Михайловича и ее, как и всех, врасплох захватила. Великий переполох почуяв, мама сразу, что ей делать надобно, догадалась.

Царь преставился, наследник при смерти, царевич Иван в счет не идет. У Нарышкиных богатырь-царевич, мать — молодая царица в силе, Матвеев им на подмогу. Кто кого одолеет? Помогать кому? Нарышкиным? А может, для Милославских постараться?

Кажется, первый раз в жизни растерялась умелая боярыня. Растерялась, да не совсем. «Пускай они там… А я тут… Обожду. Тот, кому услуга моя надобна, и здесь отыщет меня, маму старую». Так она рассудила и для верности замкнула покой перед опочивальней царевича. Ждет. И вдруг перед нею Софья Алексеевна встала.

«Не вдвоем ли нам за род Милославских стать? — мелькнуло в голове Анны Петровны. — Умна, учена царевна, да и хитра. Вот только силы горе нежданное одолеть у нее хватит ли? Федор-царевич, как про батюшку услыхал, слезами изошел. Слова вымолвить не может».

Стоит над простертой царевной мама. Стоит молча. Ждет, что дальше будет. А Софья, как молодой дубок, на малое время к земле бурей пригнутый, вдруг поднялась.

Ни слезинки в глазах, взгляд сухой, горячий, брови, и концах разлетевшись, кверху поднялись.

— А царство? — громко и отрывисто спросила она.

— Орлица! — кинулась к ней боярыня. — Сердце мое первого слова от тебя заждалось. Отныне раба и помощница я тебе верная. Царица уже за Артамоном послала. Надобно и нам о том, что делать, подумать…

— Кого батюшка на царство назвал? — перебила ее Софья.

— Не ведаю, — растерялась боярыня. — Нежданно худо царю сделалось. Патриарх приехал, а государь уже без языка.

— Возле батюшки царица была?

— Опоздали оповестить Наталью Кирилловну. Уже не дышал государь, когда она пришла.

— Братец Федор, как и был, недвижим?

— Недвижим, государыня.

— Знает про батюшку?

— Сказала я ему. От слез и посейчас слова не вымолвит.

Узнала Софья все, что ей надобно. Замолчала. Горе осиливая, соображала, что ей дальше делать. Мама с нее глаз не спускала.

— Дознаться, что там у царицы делается, — наконец прерывая молчанье, обратилась Софья к Анне Петровне. — Да еще человека понадежнее к дяде Милославскому Ивану Михайловичу пошли. Пускай во дворец немедля идет. — Говорит решительно, приказывает, а мама с подобострастием каждое слово ловит. Выслушала и побежала исполнять порученное.

Одна Софья в покое осталась. Постояла, подумала и стремительно двинулась в опочивальню. Раздвинув у кровати шелковый полог, позвала тихо и ласково:

— Феденька!

Тяжело ей в ответ простонал царевич.

— Преставился батюшка. Тебе, наследнику его объявленному, о царстве подумать время.

Склонилась Софья над братом, тронула его за плечо рукой.

— Ох, ничего не могу я, Софьюшка. Наплакаться о родителе дай, — простонал ей в ответ царевич.

— Про горе и радость свою цари, для блага от Господа им народа препорученного, забывать должны. Осиль печаль свою, царь, на престол родительский призванный.

— Слаб я, Софьюшка… Телом и сердцем слаб… Сама видишь… Батюшку родимого жалко…

От громких рыданий оборвался голос. Софья стояла возле плачущего брата, когда послышались быстрые шаги и в опочивальню вбежала запыхавшаяся Анна Петровна.

— Артамон там у царицы уже вовсю орудует, — закричала она, заглушая плач Федора. — Царевичу Петру присягать будут.

Вздрогнула Софья. За точеный столб у кровати ухватилась. Оборвались громкие рыданья царевича. Уныло раздавались над Кремлем редкие и протяжные удары печального колокола.

— Пропали мы, Милославские, — выговорила Софья.

— Пропали, — как отголосок повторила за нею Анна Петровна. И задрожали обе, услышав за дверями тяжелые шаги многих людей.

— Отоприте! Свой человек. Милославский Иван Михайлович.

Метнулась к дверям боярыня, но Софья ее глазами остановила.

Подавшись вперед, царевна все еще напряженно прислушивалась, еще проверяла, нет ли обмана.

— Будто и впрямь Милославского голос, — шептала постница. — Хитрово Богдан будто крикнул… Что делать? Приказывай, государыня!

Ожидая знака, глядела на царевну мама, а дубовая дверь уже трещала и подавалась под натиском невидимых людей за нею.

Тогда Софья сама повернула замок.

— Свои ведь? Чего опасаешься?

В покой вошли Милославские — дядя с племянником, за ними Хитрово Богдан Матвеевич. Из-за дверей выглядывал Василий Голицын и великан ростом и силой князь Григорий Сенчулеевич Черкасский.

— Царевна София Алексеевна! Тебя ли вижу? — растерялся, не сразу разглядевший ее, Милославский.

— Царевна! Софья Алексеевна!.. — вслед за ним с изумлением и испугом повторили другие.

— За тобою, Иван Михайлович, по наказу царевны и послано, — поспешила сказать Анна Петровна.

Сама Софья стояла молча, опустив глаза. Молчали и все. Растерялись от необычного, не знали, что делать с царевной.

«Неужто в терем пошлют? — стучало в голове Софьи. — Не пойду».

Гордо и смело подняла она склоненную голову, поглядела на дядю, обвела глазами всех, кто пришел с ним.

— Времени терять нельзя, — заговорил Милославский. — Сказывают, будто наследником царь никого назвать не поспел. Патриарх, единый смерти его свидетель, молчит до времени. Матвеев для царицы с ее сыном уже вовсю старается. Со всех концов Москвы ко дворцу приспешники Нарышкиных собираются. Шел я по двору — с братом царицы Афанасием у постельного крыльца столкнулся, а он мне и говорит: «Одна беда за собою другую ведет. От горя по отце царевич Федор кончается». Смекаете, зачем он мне такие слова сказал?

— Смекаем! Как не смекнуть? — в голос ответили все. Сгоряча бояре малолетнему присягнут — и готово. Тогда у Матвеева все царство в руках.

— А мы, Милославские, по тюрьмам сгнием.

— Не поддадимся Матвееву!

— Довольно он над нами повластвовал!

— Довольно мудрил!

— А ежели да поверят бояре, что Федор Алексеевич кончается?

— Царевича им показать надобно…

— Да как покажешь-то? Недвижим лежит.

— Недвижим…

Уставились друг на друга бояре глазами недоумевающими, растерянными. На всех лицах отчаяние, страх. Анна Петровна руки ломает.

— Царевич в Грановитой на престоле родительском положенное целование руки принять должен, — спокойно и властно произнесла Софья. — Облачите наследника объявленного в одежду царскую, на руках его, слуги верные, к боярам вынесите!

Просветлели умы боярские. Мимо царевны с мамой ринулись в опочивальню Милославские с Хитрово.

Словно ребенок испуганный, жалобно заплакал царевич:

— Не могу я… сами видите… Ноженьки ходить не хотят… Ох, при последнем я издыхании…

В отчаянии и страхе неописуемом хватался за полог шелковый, за столбики у постели точеные и, когда увидел, что силы ему не одолеть, затих, глаза закрыл, перестал отбиваться, даже не шевелился больше. Только слезы, катившиеся из-под опущенных век царевича, показывали, что он еще жив. Так его недвижимого и подхватили, как перышко, могучие руки великана Григория Сенчулеевичн. Высоко над головой поднял Черкасский ношу свою драгоценную и почти бегом устремился с нею в Грановитую.

Словно старый лес под налетевшей грозой, волновались и шумели бояре. Царя, всеми любимого, не стало, горевать не время еще. Прежде чем печали отдаться, нужно долг исполнить: новому царю поклониться надобно.

А кому поклониться?

Царевич, наследник объявленный, при последнем издыхании… Так бояр оповестили. Смута неописуемая с его кончиной поднимется. Хуже еще лихолетья недавнего время настанет. Милославские, за власть ухватившись, добром от нее не отступятся. А каково с Милославскими, про то всем хорошо ведомо. При Марии Ильиничне чего только от них не натерпелись. Присягнут Петру-царевичу — все, как и было при Алексее Михайловиче, останется. Матвеев и при покойном царе управлял.

Шумит и гудит толпа боярская, со страхом на пустой престол со львами золочеными поглядывает. В большие красные окна зимнее утро погожее глядит. Редкие печальные удары колокола, сердце тревожа, не смолкая, гудят.

Каждый боярин свое выкрикивает. Выкрикнув, сам пугается: а вдруг да не по его будет, по-другому все сложится? Припомнят тогда крикуну слово его неладное.

Возле Матвеева бояре кучкой столпились.

Горе свое пересиливая, Артамон Сергеевич им что-то толкует, в чем-то их убедить пытается. На лицах боярских нерешительность и страх. Примолкли все. Заунывный, за душу хватающий колокольный звон слышнее стал. И вдруг в палату вбежал, весь залитый слезами, любимец Алексея Михайловича — князь Юрий Долгорукий.

— Кого царь на царство назвал? — во всю мощь своего зычного голоса крикнул он.

Растерялись все от вопроса нежданного. Про то, кого сам царь на царство назвал, в переполохе дознаться позабыли.

— Патриарх при кончине царя был? Кто патриарху назван? — еще громче кричит Долгорукий и всхлипывает от подступивших слез.

Бросился кое-кто из бояр к патриарху. Он еще из покоев Алексея Михайловича не выходил. Оставшиеся в Грановитой между собою переговариваются:

— Царевич Феодор кончается…

— Вот-вот кончится…

Растерялся Долгорукий, к речам боярским прислушавшись.

— Господи, что же теперь будет? — простонал. Хотел поднять заплаканные глаза к Богу Саваофу, написанному на потолке над престолом государским, но невольно остановил взгляд свой там, куда, замерев от неожиданности, вдруг устремились все глаза.

На золоченом престоле под Богом Саваофом, между золотыми львами, сидел сам царевич, наследник объявленный. На мертвеца бездыханного походил он, но был прямым заместителем только что скончавшегося царя, и дрогнула палата от криков восторженных.

— Батюшка царь! — покрывая все своим голосом воловьим, воскликнул Долгорукий и первый же бросился к престолу. За ним устремились и все бояре.

Смолк колокол печали. Под радостный торжественный звон начался обряд целования руки нового государя. Земно кланяясь новому царю, Матвеев одним из первых приложился к холодной безжизненной руке.

Патриарх объявил, что на царство Алексей Михайлович успел назвать Феодора, а Юрия Алексеевича Долгорукова назначил ему в опекуны.

Выслушав все это, Матвеев, как всегда, покорился воле любимого царя.

— Все сделаю по слову твоему, — сказал он и с покорной любовью склонил седую голову к опухшей, словно восковой руке нового властителя. — Ему послужу, как тебе служил!

От слез, застилавших глаза, не разобрал, подняв голову, Артамон Сергеевич, с какою ненавистью, уже не затаенной, а явной, глядели на него, худородного, дьячьего сына, превыше именитых бояр поставленного, славы его недавней завистники. Не разбирал ничего, что вокруг него происходило, и Федор Алексеевич. Он давно был в обмороке, и, как только кончился обряд целования руки, его поспешили вынести из Грановитой. Первое лицо, которое, очнувшись, увидел новый царь, была склонившаяся над его постелью Софья.

— Приветствую тебя царем всея Руси великой! Земно тебе, самодержцу, кланяюсь, — торжественно проговорила она и склонилась до самой земли перед братом.

— Ох, не по силам задачу ты мне, Софьюшка, задала, — с укором вырвалось у Федора.

— Дозволь мне, братец, о твоем государском здорова порадеть, — словно не слыша его слов, сказала Софья. — Кто лучше сестры родного брата оберечь может? Походить за тобою хочу.

Федор вместо ответа только опустил веки на утомленные, заплаканные глаза.

— Оповести ближних бояр про то, что братец мне безотлучно у себя быть наказал, — приказала Софья Анне Петровне.