С самого раннего утра, едва на небе заря Семенова дня загорелась, поднялись на Кормовом дворе все без малого двести поваров-мастеров, что готовят про царя, про царицу, про царевичей, царевен, да про людей, какие в царском дворце живут, да еще и про всех тех, кому вседневная подача от стола государева для милости и почета идет.

В Новолетье, что с Семенова дня на первое сентября начинается, у царя для патриарха и для бояр именитых всегда стол бывал. У царицы для боярынь свой особый стол наряжали. В этот же день, в самое Новолетье, именины царевны Марфы приходились. Для ее хором, кроме калачей именинных, тоже немалое угощенье требовалось.

Вот с раннего утра и захлопотали слуги царские. На хлебном дворе хлебники за калачи из крупитчатой муки принялись, за караваи да за пироги пшеничные, что подают к горячему. Пряженых и подовых тоже не мало напечь надобно. Начиняют те пироги и говяжьим, и бараньим, и заячьим мясом, кладут в них мелко накрошенное сало всякое. С такой готовкой скоро ли управишься? А обедня отойдет — и обед сейчас.

Повара на горячее «рассол» уже поставили. В медных ведерных чанах на огуречном рассоле станут мясо со всякими пряностями варить. Для патриарха и для тех, кто не ест мясного, из живой рыбы уху подадут.

С соусами да жареными хлопот всего больше.

«Куря рафленое» да «куря бескостное» из всех поваров мастера готовят. Сарацинское пшено отборное им для начинки кур отпускают, пряностей, изюму, шафрану не жалеют. Куриные шейки, печенки, сердца, потроха лебяжьи — все это особо, тоже с соусом, под медвяным взваром готовят. В поварнях столы всякой птицей и рыбой завалены.

Только что убитые, лежат лососи, с дальнего севера, из Корелы живьем доставленные. Вместе с осетрами, белорыбицей, стерлядями волжскими и сыртью ладожской они живыми, до случая, в царских прудах подмосковных додержаны. Хорошая нынче и птица досталась. Уток, журавлей, цаплей, гусей, лебедей без счета настреляно. Было из чего выбирать для стола новолетнего.

Задалась бы теперь только птица в жаренье. Гуся шестного, кашей начиненного, не мудрено сготовить, а с цаплями, с журавлями, особливо же с лебедями, умеючи справляться надобно. У самого главного мастера не всякий раз птица с вертела на блюдо, словно живая, садится.

А выйдет ошибка — батогов и мастеру не миновать.

Не один раз призадумаются повара, прежде чем птицу на вертел садить, не один раз проверяют, то ли масло для жаренья отпущено, да нет ли изъяна какого в приправах. Что-нибудь не так покажется — со всех ног к ключникам бросятся. А ключники туда да сюда по всем дворам так и снуют, кладовые, погреба, ледники отмыкают, всего, что там заготовлено да запасено, по счету да по мере на все стороны отпускают. Отпустили для царского стола и пряников, и коврижек, и пастилы всякой, да арбузов с дынями в патоке, с перцем, с имбирем, с корицей да с мускатом сваренных. Выдали того же и для стола царицына, а тут пришли еще и в покои именинницы, царевны Марфы Алексеевны, сластей спрашивать. Шум, гам на сытном дворе поднялся.

От царевны Марфы Алексеевны, чтобы именинницу не обидели, сама боярыня-кравчая с Верху спустилась. Сама, никого не слушая, отобрала сахарных уток, леденцов белых и красных, что из краев заморских через Архангельск пришли, голубей, которых на столы для красы ставят. Хотела боярыня еще и сахарный терем прихватить, да не удалось: только для царя с царицей тех теремков заготовили.

Спорить пытала боярыня.

Слово за слово — и такая руготня поднялась, что квасовары с медоварами из ледников и погребов повыскакивали. А боярыня, сердце свое сорвавши, рукой махнула и, переваливаясь, обратно в терем заспешила, а за нею на блюде сахарных птиц понесли.

Как раз в ту пору, птичьи клетки оправляя, Орька в окошко глянула. Увидала сахарных птиц, руками всплеснула и на все три покойчика ахнула. Федосьюшку мамушка к новолетнему царскому выходу обряжала. Сенные девушки серебряную лохань с рукомойником после умыванья уже унесли и царевне уборный ларец подали. Подняла Федосьюшка крышку, в зеркальце, что на внутренней стороне крышки вправлено, смотрится, сама сурьму себе на бровь накладывает. А Орька как раз в эту пору и ахни, да так ахнула, что царевна с перепугу сурьмой, вместо брови, прямо по носу хватила.

Сенные девушки рукавами закрылись, от смеха удержаться не могут, а Дарья Силишна разгневалась:

— Ох уж эта мне девчонка досадная! В подклети бы ее держать. Место ли ей в терему государском?

А царевна словно не слышит, сенным девушкам приказывает:

— Орюшку мне кликните. Дознаться хочу, что с ней приключилось.

Пряник печатный подарочный

Пришла Орька, про сахарных птичек рассказала, хотела еще что-то прибавить, да на Дарью Силишну глянула и сразу рот закрыла. Торопится мамушка царевну свою обряжать. Раньше царицы и бо́льших царевен в Грановитую меньшие поспеть должны. Того и гляди, на башнях третий дневной час отобьет. Тут и идти надобно. Выстроились по две в ряд сенные девушки, боярышни тоже по две в ряд стали.

Оглядела всех Дарья Силишна:

— Идти время!

Распахнулись двери терема. За ними стольники, мальчики-подростки, в рудо-желтых кафтанах, уже дожидаются. Много им дверей расписных распахнуть надобно, прежде чем царевна до Грановитой дойдет.

По сеням просторным, по ходам, по переходам тесным идет Федосьюшка. Утро погожее выдалось. Солнышко хотя и осеннее, а светит ярко. Ударяет в окошки слюдяные, в переплеты, жестью пробранные, цветными стеклами расцвеченные. Играют солнечные пятна по стенам и потолкам, священным письмом украшенным, рассыпаются веселыми зайчиками по златотканой одежде царевны, скользят по цветным уборам девушек, по рудо-желтым кафтанам стольников.

Вот и последняя дверь в палату Грановитую. Распахнулась дверь тяжелая, а за нею словно риза золотой парчи развернулась: все стены сверху донизу в красках, все в позолоте. Пророки, святые угодники, великие князья, государи московские, а над всеми, под сводами, Сам Бог Саваоф с воинством ангельским.

Дверь Грановитой палаты

Сколько раз ни бывала в Грановитой Федосьюшка, всякий раз она невольно на пороге задержится, глазами всю палату окинет. Загляделась и теперь на ангелов, золотые крылья по синему своду раскинувших, а сестрицы ее к себе уже кличут:

— Скорей, Федосьюшка! Сюда к нам иди! Вместе в окошко поглядим.

Поспешила царевна к сестрицам. Наскоро со всеми поздоровавшись, вместе с ними к слюдяной оконнице прильнула. Через слюду, цветами и травами расписанную, все, что на площади, словно через запотелое стекло, виднеется, и мамушки еще тафтяные занавесочки сдвинуть прилаживают.

— Негоже, коли вас, царевен, народ с площади разглядит.

— Брось, мамушка, не дадим задергивать.

И Марьюшка с Катеринушкой с двух сторон занавесочку ухватили.

Отступилась мамушка.

— Словно птицы, из клетки выпущенные, наши царевны в окна забились, — одна мама другой шепчет.

— Народ-то на площади! Гляньте, сестрицы, за окошком так и чернеет, — говорит Марьюшка.

— Бояре словно золотые стоят! — перебила сестру Катеринушка.

— Сестрицы-голубушки, на крайнего молодого боярина поглядите. Ну и пригож!

Расщебетались, словно птицы, царевны, не заметили, как сестрицы старшие в Грановитую вошли. Все разом к дверям обернулись, когда их боярыни оповестили про то, что сестрицы идут. Низко, в пояс, младшие старшим поклонились, а потом все опять у окошек стали. Пять Алексеевн в Грановитой сошлись. Шестой не хватает. Марфа-именинница у себя в покоях осталась. Недосуг ей: вечером она гостей к себе ждет. Всех сестриц, теток всех царевна к себе позвала. Принимать гостей нужно ей приготовиться, а главное — негоже имениннице, чтобы до обедни ее поздравляли.

За сестрицами тетки-царевны пожаловали.

Ирина Михайловна, старый порядок во всем соблюдая, и близко к окошку не подошла. Поодаль села, но тотчас же зрительную трубку на площадь навела. Татьяна с Анной Михайловной у самого окошка пристроились. Присесть не успели, как обе, словно сговорившись, ухватились за шнуры занавесные.

— Позадернуть бы малость. Как бы нас, царевен, спаси бог, с площади не увидали!

И только они это сказали, на колокольне Ивана Великого в царь-колокол, весом на семь тысяч пудов, ударили. Затряслись оконницы от звона богатырского, вздрогнули царевны, шнурочек из рук выпустили и сами того не заметили.

Гулом загудели все кремлевские и московские колокола.

— Крестный ход тронулся! — пронеслось по Грановитой.

Вплотную царевны к окошкам придвинулись. Ирина Михайловна трубку зрительную, в рукоятке посоха вставленную, к глазам приблизила.

— Царица идет! — оповестила на всю Грановитую казначея-боярыня.

Пришлось опять от окошек оторваться.

Царицу все, стоя, низкими поклонами встретили.

Припоздала Наталья Кирилловна. С царевичем Петром, наряжая его, замешкалась, а потом перед самым выходом царевичу Ивану вдруг занедужилось. За руки его мамы едва до Грановитой довели.

Торопливо отвечая поклонами на низкие, чуть не до земли, поклоны, проходит царица к своему окошку.

— Сестрица Федосьюшка, к нам сюда пожалуй, — на всю Грановитую закричал царевич Петр.

Унимать его некогда: царь с наследником уже на площади перед патриархом стоят.

Золотятся хоругви, возносясь к безоблачному небу, сверкают алмазы на Мономаховой шапке Алексея Михайловича, переливаются на одежде его сребротканой каменья самоцветные. Вот патриарх высоко обеими руками для благословенья крест поднимает.

Принадлежности царской одежды XVII века

— Иди! Уж иди, Федосьюшка!

Почти вытолкнули младшую сестрицу царевны. Все знают Петрушеньку: не угомонится, пока по его не сделают. Усадили между двумя братцами Федосьюшку. Колокола замолкли. Патриарх царя и царевича приветствует. Духовенство, бояре царю кланяются.

Все, что глаза видят, царевны из окошек, хотя и не совсем ясно, разбирают, а что говорят на площади, того им и совсем не слышно.

Только когда те, что за кафтанами золотными, вдаль уходящей тучей темнели, свой голос подали — такой гул пошел по кремлевской площади, что и в Грановитой загудело.

— Многолетствуй, царь-государь, нынешний год и впредь идущия многия лета в род и в род и вовеки!

Поклонился царь миру, склонилась алмазами украшенная Мономахова шапка перед множеством всенародным. Опять загудели колокола, и под их звон медленно и торжественно направился царь к обедне в Благовещенский собор.

Рядом с ним шел наследник, позади царевич грузинский, царевичи сибирский и касимовский, а за ними, словно из золота отлитые в своих одеждах златотканых, бояре двинулись.

Окно Грановитой палаты

И когда они прошли, и мимо окошек Грановитой потянулась темная толпа народная, поднялись со своих мест царица и царевны. Им тоже было время идти обедне. Но пошли они не в собор, а в одну из тесных тихих и безлюдных верховых церквей, предназначенных для молений всех женщин царской семьи.