Маммограмма, которую сделали Брэнди, показала наличие у нее в левой груди опухоли диаметром с десятицентовую монету. Биопсия подтвердила худшие предположения – рак. Врач сообщил Брэнди, что клетки опухоли в основном относятся к типу недифференцированных. Она сперва решила, что это хорошая новость, но дальнейшие объяснения врача не оставили никакой надежды.

– Увы, – сказал врач, – чем больше опухоль отличается от нормальных внутренних тканей груди, тем хуже.

Мы с Джо сидели по обе стороны от Брэнди и держали ее за руки, а она объясняла, что еще ей сказали.

– Нужно было мне поехать с тобой, – заметила я.

Выслушивать диагноз со слов Брэнди было настоящей пыткой. Кроме того, я даже боялась представить себе чувства подруги, когда врач выносил ей приговор, состоящий сплошь из медицинских терминов, – так механик бесстрастно перечисляет накопившиеся в машине неисправности.

– Врач сказал, что придется отрезать обе груди. На всякий случай, как он выразился, – голос Брэнди дрогнул. – Он просто мясник, – всхлипнула она. – Не хочу, не хочу, чтобы он вообще ко мне прикасался!

Мы с Джо тревожно переглянулись.

– Я уверена, он предложил лучшее, что можно было в такой ситуации, – сказала я участливо.

– Что ты называешь лучшим? Лишить меня грудей? Да я скорее сдохну, чем дам это сделать!

Она вскочила с дивана и бросилась в свою комнату. Мы с Джо остались молча сидеть рядом. Нам обоим было ясно, что мы, как ни старались, не смогли подобрать тех единственных нужных слов, которые смогли бы утешить Брэнди.

– Плохо дело, – констатировал Джо.

– Плохо дело, – эхом отозвалась я.

– Что делать-то?

– Мне кажется, она преувеличивает, – сказала я. – Ну, не в прямом смысле преувеличивает, а просто зациклилась на плохом. Не верю я, что врач так все и сказал ей напрямую; слишком уж резко. А?

– Да, судя по ее рассказам, не похоже, что этот доктор отличается тактом.

– Знаешь, мне кажется, Брэнди просто не верит, что бесплатная медицинская помощь может быть не хуже платной. Может, ей кажется, что, будь она в состоянии заплатить, ей назначили бы какое-нибудь лечение?

– А разве есть разница? – удивился Джо.

– Ну, здесь все не так, как в Англии, – сказала я. – Понимаешь, у них тут мало что можно получить бесплатно. Если ты работаешь, то должен платить взносы и тогда получаешь медицинский полис. И право на личного врача, и персональный подход.

– А у Брэнди такого полиса нет?

– А ты сам как думаешь?

Нам было больно оставлять Брэнди в одиночестве этим вечером. Врач просил ее принять решение об операции как можно быстрее. Брэнди принесла домой целую пачку брошюр, рассказывающих о раковых опухолях и их последствиях; они и сейчас лежали на кухонном столе, а Брэнди сидела запершись у себя в комнате. Но нам с Джо надо было идти на работу.

В клубе я, видимо, еле двигалась, поглощенная невеселыми мыслями, и чаевых заработала всего десять долларов. Джо решил спеть «Я все же буду жить», песню в исполнении Селин Дион из фильма «Титаник», но голос его задрожал, и он чуть не расплакался прямо на сцене. Когда мы вернулись домой, Брэнди по-прежнему сидела у себя в комнате, но по некоторым признакам мы поняли, что она выбиралась оттуда, пока мы с Джо были на работе.

Разноцветные «веселенькие» брошюры (казалось, еще немного – и составители, в надежде подбодрить раковых больных, напишут: «Мастэктомия – ваш путь к экономии. Больше не надо тратить деньги на бюстгальтеры!») все еще лежали на столе. К ним никто не прикасался. Но Брэнди почитала без нас кое-что другое. Рядом с недопитой чашкой кофе лежал большой глянцевый журнал. Я присела за стол и стала перелистывать его, пока Джо готовил напитки на сон грядущий.

– Новые модели купальников, – простонала я.

Молоденькие манекенщицы с надутыми губками, на Карибском море, в купальниках на таких тонюсеньких шнурочках, по сравнению с которыми зубная нить и та толще, заставили бы даже Эль Макферсон устыдиться своих форм. Я перевернула страницу, и тут взгляд мой упал на нечто куда более интересное.

Журнал «Все о женщине» проводил акцию по борьбе с раком груди. Две страницы после разворота с обнаженными красавицами, едва прикрытыми так называемыми купальниками, занимал материал с фотографиями вполне реальных женщин. Женщин, переживших рак груди. Их было трое, мои ровесницы, не старше, и они улыбались со страниц журнала. В середине страницы крупным шрифтом были набраны слова одной из них: «…это самое лучшее, что было в моей жизни». Некто Шери Либерти в корне изменила свою жизнь: победила рак, развелась с мужем, который ее бил, и теперь начала жизнь заново в качестве психотерапевта, специализирующегося на гипнозе.

На следующей странице журнал разъяснял, на что пойдут деньги, вырученные в ходе проведения данной акции. В клинике Святого Экспедитора в Санта-Монике находится одно из лучших раковых отделений. Там используются новейшие методы лечения, там работают лучшие врачи. Судя по фотографиям клиники, это место сильно отличалось от унылого здания, где Брэнди делали биопсию. Там все было пропитано какой-то безнадежностью, а клиника Святого Экспедитора напоминала скорее дворец, над входом в который можно было бы смело написать: «Обрети надежду, всяк сюда входящий». Казалось, стоит только переступить ее белоснежные мраморные ступени, и ты уже спасен.

Джо поставил передо мной кружку «Хорликса». Мама недавно прислала ему из Англии целую банку этого молочного напитка.

– Что читаешь? – спросил он меня.

– Угадай.

Я пододвинула ему журнал со статьей.

– Так это же почти рядом с нами, буквально в нескольких кварталах. Разве Брэнди нельзя туда обратиться? – воскликнул Джо.

– Не по бесплатной медкарте, – вздохнула я.

– А если бы она могла заплатить за лечение в этой клинике… как ты думаешь, сколько бы это стоило?

– Не знаю точно. Несколько тысяч долларов… Может, десять, может, больше…

Джо безнадежно вздохнул.

– Она занимала у меня в прошлом месяце немного, чтобы внести свою часть платы за квартиру.

– Я знаю, Джо, у нее ни гроша за душой. И из-за этого Брэнди чувствует себя так, словно жизнь загнала ее в угол, понимаешь? Мне кажется, она думает, что, будь у нее капитал, ее можно было бы вылечить, а так она отправится под нож только потому, что этих вшивых денег у нее нет!

– А ты сама тоже так думаешь?

– Я даже не знаю. Но так считает Брэнди. А раз она так считает, у нее может не хватить сил бороться.

– И что же делать?

– Надо достать денег.

– Как?

– А кто его знает… Может, будем работать в «Ледибойз» по две смены?

– У меня есть небольшая заначка, – тихо сказал Джо. – Откладывал понемногу на эту… на свою операцию.

– Нет, Джо, что ты! Эти деньги трогать нельзя, – вздохнула я.

– Да ладно, ходил же я с членом всю свою жизнь, похожу и еще пару лет. От этого, во всяком случае, не умирают, так ведь?

– Сколько у тебя?

Мне было крайне неприятно задавать этот вопрос, но другого выхода просто не было.

– Около тысячи долларов.

– И все?

– Ну, знаешь, мне, между прочим, надо было еще на что-то одеваться, и вообще… – сказал Джо, оправдываясь, – я в отличие от тебя не имею возможности просто зайти в магазин и тут же подобрать себе пару туфель нужного размера.

– Прости. Но что же нам делать?! – в отчаянии воскликнула я. – Да я отдам все, что Эрик заплатит мне за эту проклятую свадьбу, только это вряд ли изменит дело. Ну будет у нас две тысячи, что с того? Так нечестно! Словно мы живем не в цивилизованном обществе! А ведь сколько здесь богатых, Джо! Эрик Нордофф тратит не меньше тысячи в неделю на одни только цветы для холла.

– Да, вот бы он пригласил тебя еще на парочку свиданий с оплатой по тысяче баксов, – мечтательно сказал Джо.

– Не знаю. Не уверена, что смогла бы выдержать еще раз такое, – призналась я. – Знаешь, эти люди… они живут словно в другой вселенной, Джо. Случись с ними нечто подобное, и лучшие специалисты примчались бы к ним в тот же миг. А бедные обречены просто подыхать, как воробьи.

– О боже, – шмыгнул носом Джо, – перестань, пожалуйста. Я вспомнил сказку про воробья, который клевал золотую статую, – маленькие кусочки золота, которые ему удавалось отколупать, он отдавал бедным.

– Жаль, я не отколупнула от Эрика Нордоффа. Он бы не обеднел, а я могла бы расплатиться за операцию Брэнди, продав одну только пепельницу из его гостиной.

– Так давай его ограбим! – оживился Джо.

– Не думаю, что это удачная мысль. Хотя… Нет. – Я покачала головой. – Даже если бы мы украли у него какую-нибудь картину, мы все равно не знали бы, кому ее загнать.

– Тогда можно его шантажировать.

– Да заткнись ты, Джо. Придумай лучше что-нибудь путное, – вздохнула я.

Я отпила глоток «Хорликса» и вспомнила, что терпеть не могу этот напиток.

– Просто фильм ужасов, – сказал Джо. – Я имею в виду, это просто нелепо, что Брэнди больна. Она так молода, в ней жизнь бьет ключом.

– Она и не собирается пока умирать, – напомнила я.

– Знаешь, что я тут подумал?

– Что?

– Что, возможно, мы живем в мире иллюзий. Возможно, никто из нас троих так и не добьется успеха. В Голливуде скорее снимут фильм о наших печальных судьбах, чем предложат нам сыграть в нем главные роли. Я хочу сказать, что если посмотреть на нас здраво, Лиза, то что увидишь? Я – жалкий трансвестит, который не поет, а дерет глотку, как мартовский кот.

– У тебя есть голос, – попыталась возразить я.

– Да ладно тебе… Я тут подслушал, как Антонио звонил Саше по телефону и умолял ее вернуться скорее, пока я не распугал всех посетителей своим воем. Он именно так и сказал.

– Да Антонио представления не имеет, что такое хороший голос!

– Зато он знает, что такое плохой. Лиз, я – карикатура. Стереотип. Высокий толстый мужик, который решил, что может просто нацепить платье и превратиться в примадонну. А у Брэнди, как теперь оказалось, рак. Ну чем не сценарий для кино? Девушка, которая зарабатывает себе на жизнь только тем, что хороша собой, заболевает самой страшной болезнью, какую можно вообразить! Ее грудь – ее самое большое достояние, и именно она становится ее самой большой проблемой. Представляешь, какие кассовые сборы будут у такого фильма? – Я пожала плечами, но я прекрасно понимала, что Джо имеет в виду. – Это похоже на телесериал. Брэнди будет играть та брюнеточка из «90210». Она будет кусать губки и заламывать руки, когда узнает, что больна. А потом умрет красивой смертью. Меня же будет играть тот рыжий из «Ночей Буги», и в конце фильма я буду плавать в бассейне лицом вниз.

– Что за мрак, Джо? Ну перестань, – взмолилась я. Но не удержалась и все-таки спросила: – А какую роль ты отводишь мне?

– Тебя будет играть Сара Джессика Паркер. Она будет рассказывать за кадром, как приехала в Лос-Анджелес, спасаясь от несчастной любви, и встретила здесь этих странных людей. Но ты – тот герой, который всегда выживает. Это ты найдешь мой труп в бассейне и напишешь книгу о моей короткой и такой несчастливой жизни. Она станет бестселлером в Нью-Йорке, и ты больше никогда не захочешь возвращаться в Калифорнию.

– Ты правда видишь меня такой? Видишь во мне простого наблюдателя?

– Ты можешь позволить себе просто наблюдать, Лиза. Ты – счастливый человек. Это мы с Брэнди живем в плену у собственного тела.

– Но вы стали бы свободны, будь у вас достаточно денег.

– У нас их нет, – грустно констатировал Джо.

Говорят, проблемы – штука относительная. Например, для топ-модели порванное платье – ничуть не меньшая проблема, чем для крестьянина одной из стран третьего мира дырка в мешке с зерном. Но я почувствовала себя пристыженной и присмиревшей после разговора с Джо. Мои сердечные дела были скорее психологической проблемой. Проблемы же Джо и Брэнди носили характер физический и тем более очевидный. Так что в определенном смысле Брэнди была права, когда говорила, что я сама, волевым усилием, могу взять и перестать страдать по Ричарду. У них же все было иначе.

В нашем доме поселилось несчастье. На следующий день Брэнди продолжала сидеть у себя в комнате. Я пару раз просовывала голову в дверь в надежде вызвать подругу на разговор, но та лежала, уставившись в потолок, и было ясно, что она хочет побыть одна. Джо тоже закрылся в своей комнате и безостановочно крутил песню «Я все же буду жить». Хотел ли он поддержать Брэнди таким образом? Меня эта музыка определенно не утешала.

Если бы о нас сняли настоящий художественный фильм, а не телесериал, вся эта сцена заняла бы не больше пары минут, после чего моя героиня придумала бы гениальный способ раздобыть денег на лечение Брэнди. Но, к сожалению, это было не кино. И сколько бы всевозможных вариантов я ни прокручивала в голове, сколько бы ни подсчитывала сумму, которую мы втроем сможем скопить за месяц, ничего путного у меня не получалось. Даже если я умножу количество получаемых чаевых, работая в стиле Аталанты; даже если мы вообще не будем тратиться на еду. Нет, нужную сумму так не наскрести. А продать нам совершенно нечего… Я налила в чай немного молока – так, буквально пару капель – и тут же ужаснулась тому, что понапрасну перевожу продукт, на котором можно было бы сэкономить.

«Я бу-у-уду жи-и-ить!» – очередной раз истошно донеслось из комнаты Джо. Он подпевал громко, но, в отличие от Селин, не вытянул последнюю ноту – зарыдал.

– Все, больше не могу, – пробормотала я себе под нос, пошла и позвонила Антонио.

Я спросила, можно ли мне выйти на работу сверхурочно, и он просто пришел в восторг, потому что Аталанта, вопреки своим правилам, взяла отгул якобы из-за болезни, но Антонио подозревал, что она проводит время с русским продюсером, посетившим «Ледибойз» вчера вечером.

Так или иначе, я была рада возможности отвлечься от проблем, обступивших меня дома. Я работала в два раза усерднее: взялась обслуживать целых четыре столика. Времени на грустные мысли не осталось. Я еле поспевала разносить коктейли, убирать недоеденные куриные крылышки и собирать чаевые, которые посетители, уходя, оставляли на столе. Кроме того, я вынуждена была постоянно улыбаться, и, хотя эта улыбка поначалу была вымученной, я постепенно срослась с ней и почувствовала себя и вправду лучше. Ответная реакция мозга на сокращение мимических мышц лица. Вот о чем, кстати, надо будет напомнить Брэнди, когда я вернусь домой. Она всегда говорила, что самое главное – не терять оптимизм и веру в себя. «Веди себя так, как будто все прекрасно!» Стоило мне вспомнить Ричарда и затосковать, она всегда находила способ рассмешить меня.

«Господи, – молила я, – помоги мне, сделай так, чтобы я тоже могла ей чем-нибудь помочь!» Удивительно, как мы сблизились с Брэнди всего за пару месяцев. А ведь когда я только приехала, то в глубине души считала ее пустышкой, прокладывающей себе дорогу не актерским мастерством и талантом, а с помощью смазливой мордашки; вертихвосткой, готовой в любой момент обнажиться на кинопробах. А она, пожалуй, думала, что я – злобная англичаночка, вечно скулящая и жалующаяся на несправедливую жизнь.

А теперь ближе Брэнди у меня не было подруги, она стала мне даже роднее Мэри. Мы шли к одной и той же цели, но не были соперницами. Она так искренне радовалась за меня, когда думала, что Эрик Нордофф пригласил меня на роль в кино. Теперь и я жалела ее от всего сердца. Мне, как и ей, было страшно: что же дальше?

Я прекрасно представляла себя на ее месте, я понимала, что это за кошмар – ждать результатов анализов, изводиться в неведении, в то время как, будь у нас деньги, все это заняло бы лишь несколько часов. А в перспективе – самый низкий уровень лечения, какой только можно представить. Да, есть пластические хирурги, которые работают за небольшие деньги или вообще бесплатно, но к ним такие очереди, что записываться надо за год.

Ждать – ужасно. Даже для женщины, у которой есть семья, муж, на которого можно опереться, дети, дом, – даже для такой женщины ожидание невыносимо. Но для Брэнди, что бы она там ни говорила в свое время, найти любовь было не менее важно и значимо, чем найти работу. И для нее каждая секунда ожидания превращалась в час, каждый день – в вечность. Вечность в аду.

Я дважды звонила домой в тот вечер. Брэнди даже не подходила к телефону.

– Как будто у нее сели батарейки, – сказал Джо.

– А ты как? – спросила я.

– Весь день слушаю Селин Дион.

– Понятно.