Когда позже в этот день позвонила Мэри, ее, казалось, совсем не огорчило превращение вечеринки в мелодраматический спектакль. Когда я извинилась за то, что не поблагодарила ее и не поинтересовалась здоровьем Митчелла, она ответила, что это неважно. Ее волновали другие новости.

– У меня новый клиент, – гордо заявила она. – Догадайся кто?

Разумеется, Арабелла Гилберт.

– Она заявилась ко мне в четыре часа утра с требованием познакомить ее с каким-нибудь приличным мужчиной. Я сказала, что смогу все организовать при условии, если она подпишет договор, прежде чем переступить порог.

– И она подписала?

– Да. Она слабо соображала, что делает. Но я думаю, что она сочтет это юридически обязательным. Во всяком случае, достаточно было толчка, чтобы она упала ко мне в руки. Мы вместе обедали в пятницу, и она уже была практически готова к тому, чтобы обратиться именно в мое агентство. А у меня для нее уже есть работа.

– Какая работа? – спросила я.

– Ты когда-нибудь видела это ток-шоу в пять часов, где обычные люди изливают свою душу перед живыми зрителями в студии? Это как Джерри Спрингер, но не такой отстой.

– Как я могла его видеть? – спросила я. – Я в пять часов еще работаю.

– Да ладно, Лиз. Ты всегда огрызаешься. Но раз ты утверждаешь, что никогда не видела его, я скажу тебе, оно называется «Лоринда». Во всяком случае, называлось так, пока в прошлые выходные эта Лоринда не легла в больницу лечиться от запоя. Следующие три недели передача будет называться «Арабелла», и очень кстати оказалось, что Арабелла мой новый клиент. Та-та-та-там!

– Здорово, – сказала я. – Отличные новости.

– Спасибо, – ответила Мэри. – Конкурс на это место был очень большой. Я так рада.

Ее голос звучал гораздо радостней, чем когда она рассказывала мне о предстоящей свадьбе.

– Это был самый тяжелый обед в моей жизни, – продолжала она. – Но мне кажется, Арабелла сразу чувствует профессионала. Во всяком случае, у меня есть два билета на завтра на запись пилотного выпуска.

– Неужели у тебя есть для нас билеты на это шоу?

– Ага. Мне кажется, Брайану будет интересно. Посмотрит, как англичане расправляются со скелетами в своих шкафах. Я не знаю, какая будет тема, но обещаю скандал и свару. Могу привезти билеты на велосипеде прямо в ваше любовное гнездышко.

– Сейчас спрошу Брайана.

У Брайана глаза вылезли на лоб. Его жизнь на Манхэттене была невероятно интересна по сравнению со скукой моего существования, и все равно он благоговел перед всем, что касалось мерцающей электронной трубки в углу гостиной.

– Телешоу? И мы можем туда пойти?

– Мэри достала два билета. Передачу ведет одна ее клиентка. Хочешь?

– Ого! Очень хочу. Скажи ей спасибо от меня.

Я убрала руку, прикрывающую микрофон.

– Брайан говорит, что с удовольствием посмотрит шоу, и благодарит тебя за то, что ты это устроила. От меня тоже спасибо.

– О, поверь, мне это тоже очень приятно, – промурлыкала она. – Очень приятно. Пожалуйста, надень что-нибудь красивое. Во время титров они будут показывать зрителей, и я не хочу, чтобы моя лучшая подруга появилась на шоу моей новой клиентки в потертых джинсах. Надень костюм, который я тебе дала! Кремовый. Кремовый всегда хорошо смотрится по телевизору.

– Хорошо, хотя я хочу сесть как можно дальше. Я не хочу попасть в потасовку, если какой-нибудь несчастный выяснит, что его подружка на самом деле – мужчина.

Мэри рассмеялась.

– О, Лиза, – сказала она. – Потасовка – самое интересное в телешоу.

Мы с Брайаном в оставшееся время решили посмотреть достопримечательности. Брайан по этому случаю надел бейсболку, а когда я поморщилась, сказал, что должен ее надеть, иначе люди не поймут, что он американец. Мне не хотелось говорить ему, что серая шелковая рубашка уже достаточно выделяет его. Я поклялась, что в один прекрасный день выброшу ее и куплю ему что-нибудь красивое – по его карточке, разумеется.

Сначала мы пошли в Тейт галерею. Брайан читал в газете о номинации на приз Тёрнера и особенно хотел посмотреть две работы. Одна представляла собой гигантское скульптурное изображение вагины, в которой размещалось (только не спрашивайте меня, как именно) две тонны жидкого шоколада, а другая представляла собой триптих распятия, выполненного целиком из навоза.

– Я думаю, что там все будет дерьмо, – сказал Брайан, когда мы поднимались по ступеням главного входа в Тейт галерею.

В холле галереи под великолепным сводчатым потолком гудели туристы и любители искусства. Я заметила, когда мы проходили первый зал, что в магазине народу было больше, чем в музее. Ряд великолепных скульптур, стоящих в прохладном белом зале, кончался гигантским подсвеченным крестом. Он был такой же, как и крест, устанавливаемый в баптистской церкви в Балхэме на Рождество, но этот находился в Тейт галерее и, очевидно, представлял собой произведение искусства.

Мы с Брайаном медленно шли по залу, задерживаясь на мгновение у каждой скульптуры. Брайан даже погладил округлости скульптуры Генри Мура, что заставило одну из служительниц галереи вскочить в негодовании со стула.

– У вас руки влажные, а это может повредить скульптуре, – объяснила женщина в музейной униформе.

– Не думаю, что это сильно повредит большей части того, что здесь выставлено, – усмехнулся Брайан, когда служительница удалилась на безопасное расстояние. – А где настоящая живопись? Все здесь напоминает мне шедевры, которые лепит мой племянник в классе для отстающих.

Мы перешли к постоянной экспозиции, к картинам Тёрнера. Брайану нравились морские пейзажи, но он сказал, что Тёрнер не умел рисовать людей. Ему больше нравились прерафаэлиты, и я даже приревновала его к бедной утопленнице Офелии, лежавшей в цветах, когда Брайан сказал, что, по его мнению, это – самая красивая женщина, когда-либо изображенная на картине. Но даже она не задержала надолго внимание Брайана, и мы скоро опять вернулись в гулкий зал, с которого и начали свой краткий экскурс в мир искусства.

– Это не твоя секретарша? – неожиданно спросил меня Брайан.

Я сначала не могла понять, о чем он говорит. Только через некоторое время я сообразила, что Брайан считает, что у меня на самом деле есть секретарша.

– Где? – взволнованно спросила я.

– Вон там, у картины, с двумя типами семидесятых годов.

Два типа семидесятых годов были Оззи Кларк и Селия Биртвелл, увековеченные Дэвидом Хокни вместе со своим любимцем на картине «Мистер и миссис Кларк и кот их Перси». Секретарша, про которую говорил Брайан, была, очевидно, моя соседка по прежней квартире Сима, но, когда я посмотрела в полуосвещенную нишу, я ее не увидела. Но зато я увидела Ричарда. Ричарда, моего ухажера. Он стоял прямо перед Хокни и задумчиво постукивал себя по губе, рассматривая картину.

Я потянула Брайана за скульптуру Генри Мура, которую он трогал рукой.

– Это она? – невинно спросил он.

– Я ее не видела, – пожала я плечами. – Не хочешь пойти сейчас в Музей естественной истории? Я слышала, у них замечательная выставка личинок.

– Мы же еще не были на выставке номинаций на приз Тёрнера, – возразил он.

– Но ты сам сказал, что это все дерьмо. Что тратить зря время.

– Конечно, – сказал Брайан, сдаваясь. – Но надо поздороваться с твоей секретаршей, прежде чем мы уйдем…

– Я не видела ее. Ты, должно быть, ошибся.

– Нет. Я точно не ошибся. Видишь! Вот она.

На этот раз я посмотрела на нишу, из которой холодно взирали мистер и миссис Кларк, и действительно увидела Симу. Видимо, когда я смотрела на нее до этого, ее заслонила толпа людей, тайком фотографирующих картины. И Ричард тоже был там. Мой парень. И Сима держала его под руку!

Я пыталась ничем не выразить свое удивление и нырнула назад за Генри Мура, чтобы взять себя в руки и найти путь к отступлению. Неожиданно дыра в диафрагме обнаженной женской фигуры перестала казаться мне великолепным приемом.

– Я был прав? – спросил Брайан.

– Да, ты был прав. Это Сима. Но она с кем-то. Я его никогда не видела, – добавила я торопливо. – У нее, наверно, свидание. Мне кажется, что не надо подходить и мешать. Ей вполне хватает меня в офисе.

– Да просто поздороваться, – возразил Брайан. – Мы ж не собираемся играть в жениха и невесту.

– Не думаю, что она сильно расстроится, если узнает, что я оставила ее в покое.

– Конечно, но разве тебе не интересно узнать, с кем находится твоя собака, пока она на свидании?

– Я уверена, что с собакой все в порядке, – сказала я, беря Брайана под руку, словно в ответ на Симин захват моего мужчины. – Пойдем.

– Мы не можем уйти. Они идут к нам.

К моему полному ужасу, они действительно направлялись к нам. Сима и Ричард кончили разглядывать картину и двигались в нашем направлении, хотя, по-видимому, они еще не заметили нас с Брайаном.

– Посмотри на это, – сказала я, падая на колени за скульптурой Генри Мура и увлекая за собой Брайана. – Ты когда-нибудь рассматривал близко кусок гранита?

– Лиза? Ты что? – спросил он раздраженно, отряхивая колени и пытаясь выпрямиться.

– Брайан, я не хочу испортить свидание своей секретарше, – прошипела я, притягивая его поближе к полу.

Я стала внимательно исследовать пятна слюды в основании скульптуры обнаженной женщины. Все будет в порядке, если Ричард не остановится, чтобы рассмотреть эту скульптуру. Через отверстие в диафрагме я видела, что он проходит мимо, явно заинтересованный экспонатом в другом конце зала. Но они прошли так близко, что мы с Брайаном отчетливо слышали их разговор, то есть мы слышали, как Сима хихикает, словно безмозглая барышня восемнадцатого века, в то время как Ричард объяснял ей основы искусства.

– Композиция «Мистер и миссис Кларк» особенно интересна, – говорил он ей. – Обычно сидит женщина, но на картине Хокни сидит мужчина. И его прямой, вызывающий взгляд становится ясен, когда понимаешь, что он, вероятно, знает о том, что художник спит с его женой.

– Неужели? – ахнула Сима.

– Да. Селия Биртвелл была, наверно, единственной женщиной, которая спала с Хокни. И это разбило сердце бедного Оззи Кларка.

– Измена – страшная вещь, – заметила Сима, и, хотя из-за Генри Мура я ничего не видела, я легко могла себе представить, как она для пущего эффекта хлопает ресницами.

– Похоже, ее парень кое-что понимает в искусстве, – сказал Брайан, когда мы выпрямились, а Сима с Ричардом исчезли в зале, где была выставка работ на приз Тёрнера. Они все еще шли под ручку.

Конечно понимает. А как же получилось, что Ричард никогда не ходил со мной в художественную галерею и не демонстрировал свои способности в толковании культуры?

– Ты ведь тоже разбираешься в искусстве, да, Брайан? – спросила я. Неожиданно мне захотелось убедиться в том, что все, что может делать Ричард, Брайан делает лучше.

– Не вижу в этом особого смысла. Особенно в современном искусстве. Разве что как вложение средств. Один раз мой друг купил в Париже неподписанный набросок. Оказалось, что это Моне. Заработал на этом только так, – сказал он, щелкнув пальцами.

– А что была за работа?

– Не знаю. Да какая, к черту, разница, если это Моне. – Он произносил его как Манье. – Конечно, когда он узнал, кто это, он пожалел, что не купил еще пару. Моне – это money, деньги. Это все, что мне надо знать об искусстве.

– Ужасная история, – сказала я. – Пойдем обедать.

– Может, поедим здесь, в кафе? – предложил Брайан.

Нет, нет, ни за что. Мне нужно было увести Брайана по меньшей мере остановки за три от Тейт галереи, пока Ричард с Симой не вышли с выставки номинантов на приз Тёрнера.

* * *

Я выбрала итальянское кафе в Сохо. Мы были единственными посетителями. В районе Сохо по выходным пустынно – перед началом рабочей недели завсегдатаи шумных баров на Олд-Комптон-стрит обычно отсыпаются дома после двадцатичетырехчасового похода по клубам. Магазины работали только на Оксфорд-стрит. Не могу сказать, что это хорошее время в Сохо. Как утро после взрыва бомбы. Но я чувствовала себя в безопасности, поскольку это было одно из тех мест, где, как я была уверена, мы не встретимся с Симой и Ричардом.

– Ты хочешь пообедать именно здесь? – спросил Брайан, когда мы шагнули с залитой нежным солнцем улицы в прохладную тень ресторана, который больше подходил для вечерних визитов. Вялого французского официанта совершенно не обрадовал наш приход, поскольку ему приходилось отрываться от чтения воскресных газет, чтобы обслужить нас. Он чуть ли не швырнул на стол корзинку с чиабатой, когда мы сели за столик поближе к кухне.

– Ты все время молчишь, – заметил Брайан.

– Ничего подобного, – резко ответила я.

– Да. Ты молчишь с тех пор, как я тебе сказал, что видел в галерее твою секретаршу. Теперь мы пришли в это темное, мрачное место. Что-нибудь случилось?

– Да ничего. Хочешь пойти в другое место?

– Лиза, меня не волнует, где мы будем есть. Я просто хочу знать, что тебя мучит?

– Просто… просто искусство иногда так действует на меня, – пролепетала я. – А у тебя так не бывает?

– Нет, – ответил он, откусывая хлеб. – Ты не должна так волноваться из-за нескольких старых картин. – Художников-то это не волновало.

– Откуда ты знаешь?

– Ты думаешь, что у Пикассо сердце кровью обливалось, когда он писал этих плачущих женщин? Ничего подобного! Он посмеивался и собирался в банк. Не надо из-за этого волноваться. Пусть тебя волнует крах азиатского рынка. Пусть тебя волнует землетрясение в Калифорнии. Что-то действительно серьезное. Веселей, Лиз, мне осталось всего два дня.

Конечно, ирония ситуации поразила меня. Я сижу здесь, снедаемая ревностью из-за того, что Ричард ходит по галерее с моей соседкой по квартире Симой, и обедаю с Брайаном, после того как провела именно с ним, а не с Ричардом, своим официальным парнем, две безумные ночи. Строго говоря, Ричард не делал ничего плохого. Он просто пошел в воскресенье в галерею с приятельницей. Скорее всего, их отношения были абсолютно платоническими. Я в этом не сомневалась, потому что была абсолютно уверена, что Сима даже не будет рассматривать ухаживания какого-то бухгалтера. С другой стороны, я знала, что поступаю плохо. Я изменила Ричарду. Подумать только, что единственная причина, по которой я не рассталась с Ричардом сразу, когда Брайан заявил о приезде, состояла в том, что я, как последняя дрянь, не хотела лишиться подарка на день рождения. Это я была сволочь, а не он.

И разве не я решила, что в любом случае между мной и Ричардом все кончено? Я должна сказать ему, что все кончено, чтобы поехать в Америку с Брайаном. Я должна бы радоваться, что Сима помогает ему лечить раны в мое отсутствие. Ощущение предательства было совершенно неоправданным и необъяснимым, и вместо того, чтобы есть чиабату с оливками, я растерзала ее на гору крошек.

– Хочешь войти в число номинантов на премию Тёрнера? – спросил Брайан, кивнув головой на гору крошек. – Что-то случилось, ведь так? Может, расскажешь, что творится у тебя в голове, пока официант не принес тебе слюнявчик?

Брайан отодвинул от меня тарелку, лишив меня хлеба, на который я изливала свой гнев.

– Скажи мне, – попросил он, одновременно поглаживая меня по бедру, чтобы лестью выманить ответ.

– Хорошо, – ответила я, пытаясь соображать быстро. – Кое-что не ладится. Я провела отличный день, но теперь не могу не думать о работе и о проекте двадцать – двадцать. Я знаю, что должна полностью доверять Симе в свое отсутствие, но когда я увидела ее сегодня в галерее, то засомневалась, могу ли я полностью доверять ей. Может, она еще слишком молода для такого груза ответственности, который я возложила на нее в последнее время.

Последняя часть моей речи была чистая правда. Я действительно стала думать, уж не начала ли Сима взимать с меня дань за уход за Геркулесом, решив, что моя дань в данном случае – это мой парень.

Брайан взял меня за руку под столом.

– Лиз, сегодня воскресенье. Даже если Сима только все портит в твоей работе, ты ничего не можешь сделать сейчас. Но поскольку мы уже об этом заговорили, что это за проект двадцать – двадцать, о котором я все время слышу? Ты обещала мне все рассказать о нем.

– Тебе будет неинтересно, – выкручивалась я. – Это довольно скучно. Сима так разволновалась только потому, что это первый проект, за который она отвечает.

– А почему двадцать – двадцать? Отличное название, – не унимался Брайан. – Это как зрение двадцать – двадцать.

– Вот именно. – Лампочка у меня в голове вспыхнула. – Это проект национальной сети магазинов оптики.

– А-а.

– Видишь? Я говорила тебе. Это неинтересно.

Он кивнул головой.

Уф.

Мы быстро доели обед. Официант выхватил у нас тарелки, как только мы съели последний кусок. Брайан хотел пойти в другой музей. На этот раз в Британский музей, чтобы увидеть египетские мумии и полюбоваться украденным у греков мраморным фризом.

Я шла за ним через зал, забитый египетскими древностями, издавая восхищенные возгласы, особенно при виде вырезанной руки, достаточно большой, чтобы получилось довольно удобное кресло. Но у меня по-прежнему стояла перед глазами Сима под ручку с Ричардом. Я пыталась сказать себе, что должна порадоваться за них. Мне нравился Ричард, а Сима была лучше всех знакомых мне женщин. Но хотя я и решила связать судьбу с Брайаном, я не могла отделаться от легкого чувства горечи при мысли, что моим отношениям с другим пришел конец.

Хуже того, Брайан сейчас стоял перед статуей, которой восхищался Ричард, когда мы с ним в первые дни нашего знакомства сбежали с работы, чтобы походить днем по музею. Когда Брайан протянул свою руку, чтобы взять меня за руку, я вспомнила, что в точности такой же жест сделал Ричард семь месяцев назад. Но ведь я была счастливее, держа за руку Брайана?

Конечно, я счастливее с Брайаном, твердо сказала я себе, когда мы вечером смотрели друг на друга поверх очередного экзотического блюда.

В начале вечера я составила у себя в голове таблицу. Брайан и Ричард. Аргументы «за» и «против» каждого из них.

Достоинства Ричарда: милый парень, мне с ним весело, он разбирается в искусстве. С другой стороны, он бухгалтер, что на международном языке означает скуку, и, кроме того, у него никогда нет денег. Он мог бы быть хорошим приятелем. Но вряд ли годится на роль мужа. В том случае, конечно, если я не собиралась нацепить кольцо на палец и заниматься исключительно приготовлением обедов.

Список достоинств Брайана, понятно, намного длиннее. Он тоже милый, мне тоже с ним весело, и он знает искусство в той степени, чтобы делать на нем деньги, на которые может покупать мне подарки. К тому же он хорош собой. Кроме того, он научил меня в постели таким вещам, о которых я до этого времени имела весьма абстрактное представление.

Единственный недостаток Брайана состоял в том, что он жил в Нью-Йорке. В Нью-Йорке. Это было и достоинство, и недостаток. Я отчаянно хотела уехать из Лондона. Я хотела уехать в какое-нибудь более интересное место. Но я также думала о том, что буду скучать по родным и друзьям.

– Ты скучал по своей семье и друзьям, когда приехал на год в Оксфорд? – спросила я его.

Брайан пожал плечами:

– У меня появились новые друзья. И потом, всегда есть телефон. Я скучал по тебе, с тех пор как вернулся в Нью-Йорк.

Именно этих слов я и ждала. Я решила сделать решительный шаг.

– Мне бы хотелось поехать с тобой и остаться в Нью-Йорке.

– Я бы тоже этого хотел, – сказал он.

– Я имею в виду остаться надолго, Брайан.

Вот. Наконец-то я сказала. И Брайан не ответил «нет».