Я провела летние каникулы, работая на той же фабрике по шлифовке линз, что и в прошлом году. Помимо смены сезонных рабочих – таких же несчастных студентов, как и я, которые никуда не смогли уехать на лето, – персонал фабрики «Линзы Гревилля» не изменился. Фактически на фабрике ничего не изменилось. Буфетчица Айрин даже вспомнила, какой именно кофе я любила пить.
– Ну, как прошел год в университете, неплохо? – спросила она. – Не похоже, чтоб ты перетрудилась.
Она говорила это каждый раз, когда меня видела. Два раза в день. И так ежедневно. Знала бы ты, грустно думала я, слоняясь по офису, – как много нового я узнала с тех пор, как в последний раз бегала с планшетом по этой вонючей, грохочущей фабрике. Теперь я совершенно другой человек. Теперь мне вовсе не доставляет удовольствия гробить жизнь, выписывая цифры на фабрике, где окна замазаны белым, чтобы запертые внутри люди не видели окружающего мира и не задумывались о том, как их сюда занесло. На самом деле мне и раньше тут не больно нравилось, но теперь стало значительно хуже.
Я проводила дни как в трансе, стараясь отгородиться от реальности этих каникул в аду. Когда раздавался звонок, означавший, что наступило пять и пора складывать инструменты, я старалась не думать о том, что в Нью-Йорке Брайан, который отстает от меня на пять часов, возможно, в этот самый момент идет обедать со своим высокопоставленным боссом. Когда я шатаясь плелась домой из вонючего паба, где ежевечерне надиралась вдвоем с припанкованной Полой, которая зарабатывала на фабрике на курс теологии и танцев, я еще сильнее старалась не думать о Брайане, который в это время шел развлекаться с новыми друзьями, – и я с ужасом чувствовала, что мне с ними познакомиться уже не доведется. Мы жили в разных мирах, он был на другом свете – в прямом и переносном смысле.
В сентябре мы с Мэри и Биллом вернулись на последний курс колледжа. Как мы и предполагали, преподаватели сообщили, что нам придется еще больше заниматься в этот последний год, чтобы сдать крайне важные экзамены, которые определят всю нашу оставшуюся жизнь. Началась суета с поиском работы. Моя почтовая ячейка уже была забита рекламами разных бухгалтерских компаний, жаждущих принять на работу лучших выпускников университетов в обмен на крошечную зарплату и бесплатную шариковую ручку. Жилые комнаты у выпускников были больше, чтобы мы могли разместить там бесчисленное количество книг. Новички-первокурсники ходили по двору и сообщали друг другу результаты экзаменов.
– Теперь мы динозавры, – заметила Мэри, когда мы с ней увидели двух первокурсников, с волнением готовящихся к первому обеду в колледже (еще успеют привыкнуть – ценой расстройства желудка). Динозавры. Так мы называли третьекурсников, когда появились здесь впервые. Билл теперь даже выглядел, как динозавр. Он летом ездил по горам на велосипеде и загорел так, что стал похож на мумию, а в кишечнике у него поселился какой-то глист и, видимо, ел его изнутри, потому что Билл мог съесть тонну шоколада и не поправиться. Мэри завидовала ему черной завистью (она решила не делать пирсинг пупка, пока не скинет пару килограммов, хотя это скорее объяснялось тем, что с аспирантом Ральфом на каникулах приключилось нервное расстройство и он подался в буддийский монастырь).
В колледж приехали новые американцы. Еще одна группа студентов-экономистов из того же колледжа, что и Брайан, теперь бродила по старинным залам, к которым я так привыкла, и иногда они роняли что-то типа «как необычно», стукаясь головой о низкие дубовые балки. Я не могла не заинтересоваться ими. Я даже вылезла из своего коридора и спросила одну девушку, не помочь ли ей устроиться в комнате. Ее звали Меган Сандерсон. Она тоже жила в Нью-Йорке. У нее был знакомый приятный акцент и стоматологически безупречная улыбка шириной с милю. Не знает ли она случайно Брайана Корена? Нет, не знает. «Нью-Йорк большой», – засмеялась она. После этого я забыла про нее, и она быстро нашла новых друзей.
Вернувшись домой, Брайан писал не меньше двух раз в неделю, и дважды в неделю я ему отвечала. Я уже не знаю, кто был первым, но через три недели после начала первого семестра я вдруг поймала себя на том, что уже целую неделю не писала Брайану. Я была занята. Я стала встречаться с другим парнем.
Фил ни в чем не походил на Брайана. Он был высокого роста (Брайан был чуть выше меня). Он был блондином, Брайан брюнетом. Фил играл в команде колледжа по регби. Брайана интересовали только игры в спортивных залах. С учетом всего этого, я думаю, вы, возможно, понимаете, почему, увидев Фила, я подумала, что неплохо бы с ним развеяться и изгнать из памяти горькие воспоминания о главной любви моей жизни (на тот момент). Мэри стала встречаться с его лучшим другом, то есть выходило, что мы можем дружить вчетвером. Надо признаться, Билл и Мэри с того самого случая на вечеринке «Два предмета одежды» больше не встречались. Билл теперь болтался с группой ребят, которые собирались еще до диплома застолбить какую-нибудь работу в Пентагоне.
По иронии судьбы я познакомилась с Филом на еще одной вечеринке «Два предмета одежды». На нем были шорты из лайкры и бабочка в красный горошек. На мне были фланелевый пижамный комбинезон, специально заготовленный на случай вечеринки, и шляпа с кисточкой, поэтому напитки мне выдавали бесплатно. Если бы нас с Филом не поили бесплатно, вообще бы никакого романа не случилось. Я знала, что выгляжу не слишком сексуально в дебильной пижаме с кроликом на кармашке. Но и он не тянул на соблазнителя, выблевав шесть пинт пива в корзину для бумаг как раз после моего прихода, – но я твердо помнила совет Мэри. Мне необходимо было отвлечься от Брайана, а она уверяла, что от разбитого сердца лучше всего лечит охота на свежую дичь. Поэтому я заклеила Фила на выходе из туалета и таким образом открыла самый печальный период в своей любовной жизни.
Он был милым. Он был щедрым. Но газеты покупал только ради спорта и комиксов, а наши интеллектуальные беседы сводились к вариациям на тему «А если на нейтральной территории встретятся африканский лев и белый медведь, то кто кого переборет?». Неудивительно, что мне по-прежнему чего-то недоставало. Пустое место, оставленное Брайаном, нельзя было заполнить любым другим теплокровным животным.
Тем удивительней, что когда Фил через два семестра все же положил конец нашему альянсу, моя реакция была очень бурной. Я рыдала неделю подряд, а последующие две недели вылезала из постели только в столовую за каким-нибудь сливочным кексом, а потом больше месяца отлавливала Фила на матчах по регби, на обеде или когда он вылезал из укрытия в поисках чужого курсовика – для списывания.
Фил говорил всем, что я психопатка, хотя я думаю, что в глубине души ему льстила моя сверхэмоциональная реакция на его уход. Мои друзья недоумевали.
– Он же пещерный человек, – твердила мне Мэри. Ей уже осточертело видеть, как я ежевечерне рыдаю у нее под дверью в надежде, что вдруг ее приятель Джон передаст ей какие-нибудь слова Фила обо мне.
– Он сказал, что тебе точно пора в психушку, – сказала она мне однажды вечером.
– Значит, он беспокоится обо мне, – перевела я, – его так волнует мое психическое здоровье, что он хочет отправить меня в больницу, даже против моей воли.
– Я думаю, что его больше волнуют твои бесконечные стоны у него под дверью, которые мешают ему заниматься, – сухо сказала Мэри. – Знаешь, Лиза, я просто не понимаю, что творится у тебя в голове. Пока вы были вместе, ты все время жаловалась, что он дремучий. Едва он начинал говорить, тебя клонило в сон. А помнишь, ты сказала, что он думает, что петтинг – это один из приемов игры в гольф?
– Он очень чуткий, – возражала я. – Он сказал мне, что я из тех девушек, которые любят клиторальную стимуляцию.
– Все любят клиторальную стимуляцию, – вздохнула Мэри. – А он сам-то ее делал? Послушай, пока вы были вместе, ты все время была недовольна. А теперь, когда он тебя бросил, ты изображаешь роковое влечение.
– Я не способна обидеть живое существо, – возразила я, вспомнив кролика из фильма.
– Ну и в чем дело? Что с тобой происходит?
– Наверно, я люблю его.
– Ерунда. С Брайаном тебе было гораздо лучше, но когда он уехал, ты же не рыдала все время.
Слова Мэри влетали мне в одно ухо, а в другое вылетали. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что когда Фил бросил меня, я раскисла не потому, что он меня бросил, а потому, что это разбередило рану, оставленную отъездом в Штаты Брайана. Я оплакивала не Фила, а потерю Брайана. И еще я думаю, что мне нравилось романтическое ощущение несчастной и брошенной девушки, особенно во время подготовки к диплому, который был реальным проклятьем студенческой жизни.
Понятно, что к экзаменам я не готовилась. Накануне первого экзамена я не корпела над дипломом по английской литературе Средних веков, сидя вместе с другими студентами в библиотеке, а стояла на окне четвертого этажа в комнате Фила и грозила выброситься на Хай-стрит, если он не вернется ко мне. Б́ольшую часть курсовых я не сдала, но каким-то чудом их не сдало большинство студентов моего курса (видимо, у нас был очень слабый курс), поэтому хоть и с посредственными отметками, а колледж я кое-как закончила. А могла бы ту-ту. На что часто намекал Билл, поминая в моем присутствии архиепископа.
– Десмонд Туту, улавливаешь? – дразнил он меня.
Я улавливала.
В последний раз я видела Фила, когда нам объявляли результаты. Он заставил меня так страдать (или в то время я так считала), а сам сдал экзамены лучше меня.
В следующий раз, когда я получила новости от Брайана, он тоже защитил диплом (одним из лучших, naturellement) и согласился на скромную должность (по его собственному скромному признанию) в одном нью-йоркском отделении японского банка. Тем временем я вернулась прямиком домой в Солихалл и прожила полгода под присмотром родителей, «приходя в себя» и решая, что же мне делать с жизнью. Вернее сказать, что мне можно делать при таких плохих отметках по английской литературе. Может, учить других? – как саркастически предлагал мне мой руководитель. Может, и стоило воспользоваться его советом, но я не могла заставить себя заполнить хотя бы одно заявление о приеме на работу. Каждый вечер, ложась спать, я давала себе честное слово прямо с утра заняться поисками работы. И каждое утро я хлопала по будильнику, чтобы поспать еще полчасика, а потом еще полчасика, и так до одиннадцати, чтобы успеть ровно к началу дневного телесериала «Ричард и Джуди», а также одеться к приходу родителей.
На Рождество Брайан написал мне, что получил в банке повышение и солидную прибавку к зарплате. Родители предупредили меня, что если я и в следующем году не найду работу (хоть какую-нибудь), то не исключено, что в картонные коробки из-под рождественских подарков мне придется укладывать свои монатки.
В январе Брайан писал мне о покупке замечательной квартиры в модном нью-йоркском районе Сохо. Что касается меня, то, исчерпав гостеприимство родителей, я сложила вещи в армейский рюкзак и переехала в грязный сквот в не очень модном лондонском Ист-Энде, где всем было плевать, работаю я или нет, лишь бы забить хороший косячок. Я по-прежнему вставала в одиннадцать, по-прежнему смотрела сериал, зато теперь я в некоторые дни не одевалась совсем.
Иногда мне звонили бывшие друзья по колледжу. Обычно это выливалось в полчаса мучений, выслушивание вестей о будущей карьере и обещаний обязательно «как-нибудь вместе поужинать». Казалось, все, кроме меня, подались в бухгалтеры. Я убеждала себя, что они просто продают себя, мое же призвание – след в жизни. Я уговаривала себя, что живу творческой жизнью, что выражалось в придумывании должностей, которые я бы хотела занимать, и указывании их на бланках, которые я заполняла дважды в неделю для получения пособия по безработице.
Через год после окончания колледжа под началом Брайана уже трудились шесть человек. Я же нашла временную работу секретарши на упаковочной фабрике в Ист-Энде: вела архивные папки и печатала письма для семи разных сотрудников (шестеро из которых были гораздо моложе меня и, скорее всего, гораздо тупее). В хорошие дни мне удавалось по часу отсиживаться в туалете. Может, поэтому мои сослуживцы ни разу не пригласили меня с собой в паб.
Через два года Брайан уже руководил коллективом из четырнадцати сотрудников, и будни его заполнялись перелетами между нью-йоркскими и лос-анджелесскими офисами банка. Я все же покинула сквот (особого выбора мне не оставалось. Как-то мы с другими жильцами вернулись из клуба домой и увидели, что владелец выкинул наши пожитки на лужайку перед домом и устроил большой костер), хотя квартира, которую я теперь официально снимала, могла бы поспорить со сквотом по уровню грязи и запущенности, а новые соседи – Сима-Чума и Толстый Джо (он, между прочим, именно так сам и представился) были самыми странными людьми, которых я когда-либо встречала.
Зато я больше не работала секретаршей на упаковочной фабрике – они попросили агентство заменить меня на веселую австралийку, – им, видите ли, не нравилось мое отношение к работе (а может, постоянные монологи о том, как лучше всего покончить жизнь самоубийством при помощи канцелярских принадлежностей, навели их на мысль о том, что мне пора отдохнуть). Я пыталась выглядеть благодарной, когда агентство по найму дало мне еще один шанс и направило на двухнедельный испытательный срок в агентство по недвижимости «Корбетт и дочь». Я как раз уговаривала себя, что этот временный контракт – огромная удача, когда вонючий кобель хозяйки, Харриет Корбетт, страстно виляя хвостом, оседлал мою ногу. Иной причины, по которой меня благополучно взяли трудиться (хотя и понизив зарплату) на ниве недвижимости, – я не нахожу.
В своих письмах к Брайану я особенно в детали не вдавалась. Описание моей унылой жизни, состоявшей из ввода данных в компьютер и поглощения холодных бобов прямо из жестянки, ограничилось словами: «У меня все в порядке. Много работаю. Только что переехала на новую квартиру». Зачем ему знать, что моя новая комната размером с буфет, что в ванной нет воды и приходится умываться из чайника. Вернее, из кастрюли с водой, нагретой на конфорке, ибо розетка в кухне не работала и невозможно было вскипятить даже чайник.
Каждый раз, отвечая на мое письмо, Брайан просил меня подробно рассказать о моей жизни в Лондоне. Он был уверен, что я занимаюсь чем-то интересным. Я ограничила свою корреспонденцию открытками, на которых хватало места, только чтобы написать (крупно): «Очень занята, нет времени. Извини. Скоро позвоню. Честное слово». С той только поправкой, что я никогда не звонила. Я надеялась, что Брайан не обидится и поймет, что новая ответственная работа отнимает у меня слишком много времени, тем самым не позволяя писать длинные письма старым друзьям, и сам не перестанет писать письма, которые так много для меня значили.
«Кажется, ты сильно изменилась», – писал он мне в одном особенно милом письме, где четыре страницы заполняли удивительные события и смешные истории из его жизни, рассказанные в ответ на мои пол-открытки полного бреда.
О, да! Я сильно изменилась с тех пор, как мы были румяными студентами колледжа. Я прошла большой путь, и, к сожалению, он уводил меня все дальше от Брайана.