По вполне понятным и очевидным причинам мы с Беллой вновь стали еженедельно бывать в церкви. Хотя служба всегда была величественной и возвышенной, в глубине души я сознавал — подсознательно или интуитивно, как хотите, — что Господь присутствует не только у алтаря или на скамьях для верующих. Подобно воздуху, которым мы дышим, Он существовал во мне, вне меня и вокруг меня. Я чувствовал любовь Господа в явлениях природы, смехе внуков и грохоте прибоя у «Хижины Фло».

«Господь — средоточие ВСЕГО, и нет ничего такого, где нельзя ощутить Его любовь», — решил я.

* * *

Как-то ночью я сидел на постели, сражаясь с безжалостным и неумолимым недугом под названием бессонница, что продолжалось вот уже целую неделю. Я долго смотрел на Беллу, потерпел очередное поражение в сражении с унитазом и даже попробовал заняться головоломкой, но понял, что не могу сосредоточиться. Хотя бессонница и представлялась мне проклятием, во многих отношениях ее все-таки можно было счесть благословением. Пока весь остальной мир пребывал в забытьи, я получал в свое распоряжение драгоценное время для того, чтобы заглянуть себе в душу и произвести переоценку ценностей, поскольку при дневном свете обычно хватает других забот. И вот когда я стал молиться и просить Господа прийти в мою жизнь и помочь мне, то вдруг понял, что на самом деле Господь гораздо ближе ко мне, чем я полагал.

Оглядываясь на прожитую жизнь или глядя в недолгое будущее, что мне еще предстояло, я уразумел, что у меня остаются только два пути. Первый, которому не было видно ни конца ни края, — путь бесконечной горечи, печали и страданий. И второй, идти по которому я намеревался до последнего вздоха, — путь сострадания, надежды и решимости помогать ближнему. Вне зависимости от состояния своего угасающего тела, я стоял на том же перекрестке, что и каждое человеческое существо. Подобное открытие внушает смирение, согласитесь.

Сравнивая себя с другими, я понимал, что мне, в общем-то, не на что жаловаться — как тому старику, который потерял дочь, зятя и троих внуков в роковой автокатастрофе. Когда его спросили, как он собирается жить дальше, он ответил просто: «Господь знает, что делает. Это лишь вопрос веры».

Вера… Так или иначе, но все ответы на требования жизни всегда и неизменно сводятся к вопросу веры.

Перед моим мысленным взором вдруг встало лицо матери. «Говорят, что вера слепа, — сказала она однажды, — но сердце не может быть слепым. Люди заблуждаются, полагаясь на чувства, которые могут подвести их в любой момент. Но я не такая. Я верю, что сердце видит все. И знает все. В моей жизни случались вещи, которым невозможно было найти логическое объяснение. Но в нужный момент события прошлого представали в своем истинном свете, я понимала их смысл и думала: «Вот теперь я вижу!» Но, опять же, видела я не глазами. Все на свете происходит не случайно, всему есть своя причина, и я старалась, чтобы каждый день мои намерения были чисты. А остальное — в руках Божиих, поскольку Его воля неизмеримо и неизменно сильнее моей. Точно так же, как невинное дитя верит в Деда Мороза, так и я знаю, что Спаситель всегда со мной. По мере того как шли годы, мне все труднее было поверить в то, что я видела глазами, а не сердцем. Просыпаясь утром, я знала, что Господь благословляет меня новым днем. И все, что мне остается, это верить».

Эти простые слова тронули мою душу, и мне даже стало жаль тех, других людей, которые не обладали мудростью моей матери. И я принял материнскую веру, а вместе с верой — и надежду, что в свое время сумею передать ее своим детям.

Вера… Думая о том, какое место я занимаю в нынешнем мире, я спрашивал себя, в чем она заключается, моя вера. Я обрел Бога после Вьетнама, а прежде попросту не мог найти себя. Но зато с того момента я стал олицетворением Американской Мечты. Господь благословил меня замечательной женой, красавицей дочерью и двумя здоровыми внуками… не говоря уже о двух машинах, доме и приличном заработке.

Я решил, что жизненные тяготы и невзгоды не могли не сказаться на мировоззрении и убеждениях матери. К счастью, вера, которую мы с ней теперь разделили, не только не ослабела, а наоборот — стала крепче. Теперь, когда терять мне было нечего, я понял, что должен поделиться тем, что открылось мне. Негромкий и знакомый голос зазвучал у меня в душе, говоря, что время пришло. С трудом выбравшись из кровати, я взял ручку и стопку белой линованной бумаги. Мне нужно было облечь в слова все то, что переполняло разум и сердце, и сделать это следовало как можно быстрее. Итак, благодаря проклятию бессонницы я смог очистить душу и написал:

…я считал себя верующим человеком, но со временем понял, что это не так. Как однажды сказала мать: «Религия — это соревнование за обладание Господом, соревнование по продаже веры. Но я ничего не покупаю. У меня ее и так достаточно!»

Я люблю Господа, потому что Бог и есть любовь. Для меня Господь — как воздух, которым я дышу. Он окружает меня, живет во мне и лелеет меня. Без Него я больше не могу существовать. Господь вездесущ. И бесконечен.

Бог всегда со мной. Он — мой постоянный спутник. Каждый день я стараюсь как можно лучше реализовать то, что Он дает мне. И не могу представить, что, когда мы наконец встретимся, Он упрекнет меня за это.

Мы строим свою жизнь по доброй воле и согласно собственному — бесконечному — выбору. Конец известен, и нам остается лишь жить, постоянно делая этот выбор.

Перейдем теперь к вопросу об объективном восприятии или мироощущении. На мой взгляд, именно они определяют количество радостей и печалей, которые мы испытываем в жизни. Чтобы быть счастливым, нужно выбрать счастье — невзирая на обстоятельства. Объективное восприятие как раз и показывает, что, независимо от точки зрения, истина всегда одна. Понимая это, можно не спешить выносить суждение, поскольку окружающий мир, скорее всего, есть лишь оттенки серого — в зависимости от того, какой выбор делает каждый определенный индивид.

Альберт Эйнштейн как-то сказал, что в своей высшей форме мы станем светом, поскольку являемся всего лишь сгустком энергии. А энергия не умирает. Она просто не может этого сделать. Она лишь преобразуется. Поэтому я не сомневаюсь, что меня ожидает некое другое измерение после того, как мой нынешний жизненный опыт завершится. Правда, я лично предпочитаю называть его «раем» или «домом».

Оттуда пришла моя душа, хотя разум этого не помнит. Там нет нужды в существовании материальных тел; все, что там требуется, — бескорыстная любовь. Именно там сливаются воедино прошлое, настоящее и будущее, а краткий миг растягивается на миллион лет. Там раскрываются все тайны вселенной, там ни в чем не бывает недостатка. В том измерении не существует теней, там мир и покой вытесняют боль. Там обитает красота, доброта и праведность, и оттуда они нисходят в наш мир — тот, который мы знаем, — нисходят только для того, чтобы мы на себе ощутили и испытали все, что было сотворено Создателем. Наши души — всего лишь части целого, и свой человеческий век они проводят, блуждая в потемках и поисках ответа на свои вопросы. Однако истину нельзя узнать, ее можно лишь запомнить… Каждый из нас должен помнить, кто мы есть, помнить любовь, что прислала нас осветить этот мир, и дом, который ожидает нашего возвращения.

В самом конце, как мне представляется, мы взглянем на все, что делали, что говорили и какие чувства вызывали у окружающих. И нам придется принять это. Жизнь — всего лишь способ проверить, кто мы такие на самом деле. И наша задача заключается в том, чтобы суметь обратиться внутрь себя — туда, где живет Господь.

Отложив в сторону ручку, я перечел все, что написал. По моему усталому, желтому от болезни лицу расплылась улыбка. Вновь взявшись за ручку, я дописал:

Похоже, в конечном счете мать оказалась права. Каждый из нас — лучик света, единственный и неповторимый. Я видел Божью любовь в глазах других людей, я ощущал Его милость и сострадание в их дружбе. И были сказаны пронизанные мудростью слова — потому что Он заговорил со мной. Моя вера вовсе не слепа, поскольку Господь — светоч этого мира. Веруя в то, что Его дух живет во мне, я становлюсь еще одним лучиком света, который упадет на других. Нет тени достаточно большой, чтобы накрыть этот маленький лучик, потому что Господь выше любой церкви — а вера больше любой религии.

Я вдруг почувствовал, как с души словно свалился тяжеленный камень. Наконец-то я сказал все, что хотел. Уже через несколько мгновений я сладко посапывал рядом с женой.

* * *

Следующую пару недель я бесконечно размышлял о своей тропе на небеса, пока однажды не увидел рекламный щит на обочине, на котором было начертано:

Отдаем дань уважения старейшинам! Торжественная церемония пау-вау состоится уже на этой неделе!

Совет индейских племен

Я спросил себя, не ждут ли меня там ответы на некоторые вопросы.

— Может, свозим туда детей? — предложил я Белле.

Она согласно кивнула.

— Похоже, там будет интересно.

* * *

Поскольку на мероприятиях такого рода мне бывать еще не доводилось, я позвонил Расселу, своему старому приятелю, и поинтересовался:

— Должен ли я с внуками узнать нечто особенное, прежде чем мы поедем на индейскую торжественную церемонию пау-вау, которая состоится в этот уик-энд?

— Когда приедете на церемонию, смотрите на индейцев и повторяйте за ними, — посоветовал мне Рассел. В следующие полчаса он подробно описал мне этикет, которого должны придерживаться гости и новички. — Возьмите с собой садовые раскладные стулья. Не садитесь на скамьи вокруг арены, они предназначены только для танцоров. И не забудь передать немного денег для труппы, когда они расстелют одеяло на земле. Если не захочешь танцевать сам, попроси кого-либо из танцоров положить деньги для них вместо себя.

— Хорошо, — озадаченно протянул я.

— Труппа наверняка проделала долгий путь, — пояснил Рассел, — и пожертвования помогут оплатить дорожные расходы. Ах да, вот еще что: обязательно вставай, когда они запоют церемониальные песни: Большой выход, Гимн флагу, Почет ветеранам.

— Вот это да! А дело-то намечается непростое, верно?

— Да, и не забудь снять шляпу. И слушай распорядителя. Он скажет все, что тебе нужно знать, — добавил мой приятель.

— Отлично, Рассел. Спасибо. Ты здорово мне помог.

— Нет проблем, Дон. Постарайся объяснить детям, что это — религиозная церемония. Они должны выказать то же уважение, что и во время службы в церкви.

— Можно подумать, у них есть выбор, — заметил я.

В ту ночь, преклонив колени, я молился: «Господи, мы оба знаем, что мой конец близок, но я чувствую, что перед уходом должен разделить это знание с внуками. Прошу тебя, дай мне завтра силы выдержать его».

* * *

Когда мы подъехали к месту проведения церемонии, я увидел, что открытое поле со всех сторон окружено палатками и жилыми автофургонами. Мы все-таки попали сюда. «Спасибо тебе, Господи!» — подумал я. Судя по номерным знакам, здесь собрались гости со всех концов страны, и на большинстве автомобилей развевались флажки племен навахо, вампаноагов, нарраганзеттов, пекотов, шайеннов, дакота, команчей или сиу. Мне не терпелось поскорее увидеть лица тех, кто скрывался за этими флагами.

Поначалу казалось, что мы попали на блошиный рынок, но внешний круг таил в себе много неожиданностей.

— Классное местечко! — торжествующе воскликнул Пончик.

— Не сомневаюсь, — ответил я, — но давай постараемся вести себя прилично, договорились?

— Договорились, деда, — в один голос пообещали они.

Мы двинулись по проходу, заглядывая в каждую палатку и рассматривая выставленные на продажу товары — медвежий жир, оленьи голяшки, кроличьи лапки, танцевальные палочки и боевые дубинки — и оживленно обмениваясь мнениями между собой. Здесь были кожаные платья и сумочки с бахромой, разукрашенные яркими геометрическими узорами. К вящему восторгу Мэдисон, она обнаружила и кукол ручной работы. А Пончик не мог оторваться от игрушечных комплектов луков со стрелами. Роскошные головные уборы из перьев стоили дороже ювелирных изделий из топазов и кварца. Ожерелья, браслеты и серьги, сработанные из серебра и меди, заставили Беллу остановиться и надолго застыть подле прилавка. Малышей соблазняли деревянными флейтами и барабанами, обтянутыми сыромятной кожей. Вниманию публики постарше предлагались сумки, выделанные шкуры и благовония.

Рассматривая товары и делая покупки, мы разговорились с продавцами-индейцами. Для меня подлинную ценность представляли их рассказы об истории своего народа и его традициях. Например, средних лет индеец племени нарраганзеттов объяснил мне:

— Такие церемонии издревле использовались для того, чтобы прогнать болезнь, обеспечить успех в сражении, правильно истолковать сны или помочь племени каким-то иным образом. Они стали для нашего народа своего рода общественным мероприятием, на котором мы молимся, поем, танцуем, торгуем и празднуем все вместе. Надеюсь, оно вам понравится и вы получите истинное удовольствие.

Я выразил уверенность, что так оно и случится, и подумал: «Прогнать болезнь, говоришь? — Боль в распухшем животе терзала меня сильнее обычного. — Пожалуй, я немного опоздал с панацеей».

Индеец посмотрел на детей.

— Не забывайте, что нельзя прикасаться к одежде танцоров, к тому, что мы называем регалиями. БОльшая часть того, что на них надето, считается священными предметами, и заменить их просто нечем.

Внуки пообещали, что будут помнить об этом.

Когда мы по второму разу прошлись по наружному кругу, я уже знал, что по сложившемуся обычаю американские индейцы брали у земли только то, в чем нуждались и что могли использовать. Воевали же они ради того, чтобы выжить или защитить свои охотничьи угодья. Они оказались терпимыми и покладистыми людьми, которые верили, что в окружающих вещах живут духи. А еще они любили собираться вместе и праздновать чудо жизни.

— Немного погодя мы вернемся и попробуем поторговаться, чтобы купить то, что нам нужно, — сказал я внукам. — А теперь давайте найдем местечко, откуда будет видно происходящее. Торжественная церемония вот-вот начнется.

Внутри круга торговых палаток обнаружился еще один, называемый «арена». Это был своего рода священный круг, где находился распорядитель, который вел церемонию, и выступали танцоры. В знака уважения барабан — пульсирующее и отбивающее ритм сердце племени — был установлен в центре арены под аркой, сооруженной из воткнутых в землю копий, на острия которых была надета плетенная из веток и листьев крыша, защищающая его от солнца. Кстати, понятие «барабан» включало в себя инструмент — деревянный каркас, обтянутый сыромятной кожей, — и труппу, то есть собственно певцов. Вокруг барабана расселись восемь мужчин, размахивающих деревянными палочками с обмотанными кожей рукоятками. Именно они и исполняли все песни.

В центре арены был установлен и стол распорядителя. Подле него сидели принцессы приглашенных племен, а восточный край арены окружали ряды скамеек. Они предназначались исключительно для танцоров, каждый из которых занял себе место, положив туда шерстяное одеяло с национальным узором — дорогостоящий символ состоятельности и достатка. Семья каждого танцора расположилась позади на садовых стульях.

Я повел внуков на западную сторону, где мы оказались как раз напротив разворачивающего действа. Еще никогда в жизни я не испытывал такого блаженства, как когда мы разложили складные стулья и я опустился на один из них.

Через несколько минут начался Большой выход, и на арену вышли танцоры, чтобы отдать дань уважения нашему Создателю. Центр арены превратился в особое место, которое освятил шаман. В нем ярко горел священный огонь.

Восемь мужчин под аркой застучали в барабан, а ведущий певец испустил жуткий вой, который тут же подхватили танцоры с волчьими хвостами. Почетный караул, составленный из ветеранов, возглавлял процессию, которая несла американский флаг, флаг с орлом, флаг штата и флаги всех представленных здесь индейских племен. Все участники входили в круг исключительно с восточной стороны и шли далее по ходу солнца.

Гости и зрители поднялись со своих мест и обнажили головы. Я подтолкнул Мэдисон и Пончика и прошептал:

— Стойте смирно! — А сам положил руку на живот, пытаясь не дать своим отравленным кишкам вывалиться наружу.

Они послушно кивнули.

Распорядитель, кряжистый мужчина со щелью между передними зубами, поприветствовал собравшихся и сказал:

— Пожалуйста, не делайте фотографий и не снимайте видео во время церемонии, поскольку мы верим, что сегодня здесь, вместе с нами, присутствуют духи наших предков, и мы не можем позволить вам этого без их согласия.

На арену вышли ведущий танцор и танцовщица. Они танцевали в гордом одиночестве, и я видел, как остальные танцоры приветствовали их рукопожатием, вкладывая в раскрытую ладонь долларовую банкноту. За ними последовали принцессы — послы племен по особым поручениям, носившие широкие кушаки с их собственными именами и названием племени, которое они представляли. Но вот все участники Большого входа выстроились в парадном строю вдоль арены, воспоследовала недолгая пауза, и зазвучал Гимн флагу. Когда рокот барабана стал громче, ведущий церемонии распорядился:

— Знамена, на середину!

Почетный караул — индейцы, представляющие рода войск, — установили свои флаги вокруг стола распорядителя. Для народа, который по-прежнему ценил своих воинов и свое прошлое, эти флаги имели большое значение. Больше всего мне понравился флаг с орлом. У него было изогнутое древко длиной около шести футов и шесть орлиных перьев на конце.

Танцоры задвигались в ритме барабана. Я заметил, что каждый из них танцует по-своему, и обратил внимание внуков на их регалии.

Мужчины, которые танцевали, главным образом, в стиле воинов, носили волосяные трубочки и бусины, как патронташи, поперек груди. Своего рода нагрудник, составленный из пустотелых косточек, скрепленных длинными рядами, служил для защиты тела от горла до пояса. Танцоры постарше держали в руках танцевальные посохи — длинные палки, украшенные бисерным плетением и перьями, концы которых украшали головы орлов, рога буйволов или оленей. Известные из истории под названием «жезлы доблести», они по-прежнему оставались боевыми посохами, с которыми ходили в бой многие племена индейцев.

Женщины танцевали намного изящнее, их платья были отделаны бисерной вышивкой и прочими украшениями. Полагая, что водяные животные даруют им свою защиту, некоторые прицепили сзади к поясу шкуры выдры с хвостами, ниспадающие до самой земли. А одна танцовщица даже оставила на шкуре голову самой выдры, дабы та прикрывала ей спину. Большинство представительниц прекрасного пола держали в руках веера из перьев или бастлы, составленные из павлиньих или орлиных перьев, украшенные конским волосом или орлиными хохолками.

И мужчины, и женщины одинаково носили погремушки — оленьи копытца, нанизанные на кожаный шнурок и завязанные на лодыжке чуть выше мокасин, которые издавали дребезжащий стук. Роскошные головные уборы из игл дикобраза и оленьей шерсти крепились к прическам длинными костяными заколками и украшались разноцветными перьями.

— Какая красота! — прошептала Мэдисон, и я не мог не согласиться с ней. Зрелище и впрямь было впечатляющим.

Для тех, кто впервые присутствовал на подобной церемонии, распорядитель пояснил:

— Всем нам в этом мире приходится сталкиваться с разными жизненными обстоятельствами. Одни рождаются в круге, другие приходят в него позже. Если вы принадлежите к последним, то просто смотрите и слушайте. Самое главное для вас — завести друзей, которые станут членами семьи.

Я покосился на внуков. Они взирали на происходящее как зачарованные, с раскрытыми ртами. Собственно, как и я.

— А для тех, кто видит меня впервые, сообщаю, что в детстве моим любимым развлечением была беготня по резервации за грузовичком с мороженым.

Я не ожидал шутки и засмеялся вместе со всеми, стараясь не обращать внимания на огненные кинжалы, впившиеся в мои бока.

— Нет, правда. Там, откуда я пришел, закончить начальную школу — уже маленький подвиг. — Его чувство времени было безупречным, и толпа моментально притихла. — Никто особенно и не рассчитывает, что ты поднимешься выше.

По полю вновь прокатился смех.

Я крепче прижал руку к животу и повернулся к Белле:

— Ему бы быть комическим актером разговорного жанра.

Она рассмеялась и положила руку мне на плечо.

— А теперь о серьезном. Сейчас мы начнем гимн Почет ветеранам, — объявил распорядитель. — Немногих наш народ почитает так же высоко, как ветеранов. Еще сотни лет назад их подвиги воспевали в песнях, и сегодня мы продолжим эту традицию. — Он помолчал и обвел толпу взглядом. — Если вы служили своей стране и защищали ее народ, прошу, окажите нам честь и сойдите в круг.

Рука Беллы по-прежнему лежала у меня на плече, и она легонько подтолкнула меня в спину. Но по какой-то непонятной причине я предпочел остаться на месте.

Барабан зашелся в гулком ритме, и ведущий певец испустил волчий вой, глядя на солнце.

— Ооууаауу…

Зрители обнажили головы и встали, а матери доблести — женщины, потерявшие своих детей на войне, — возглавили процессию, вошедшую в круг. Волосы у меня на затылке встали дыбом, и я почувствовал, как по спине пробежал холодок.

Это была жутковатая песня, внушавшая суеверный страх. Старинный речитатив с надрывом разносился над притихшим полем. Всякий раз, когда называлась очередная эпоха — Первая мировая война, Вторая мировая война, Корейская война, война во Вьетнаме, «Буря в пустыне» или «Иракская свобода», — из задних рядов доносились женские причитания и плач.

По телу у меня бежали мурашки. Белла прижалась ко мне. И я, хотя стоял вне пределов круга, как никогда в жизни, почувствовал себя неотъемлемой частью чего-то огромного и важного.

Столь же неожиданно, как и началась, песня оборвалась. Распорядитель шагнул к микрофону и произнес:

— Всем ветеранам, которые почтили нас своим присутствием сегодня, добро пожаловать домой и спасибо вам!

Эти слова застали меня врасплох. От волнения у меня перехватило дыхание, глаза защипало, и я едва удержался от слез. Хотя в моей жизни больше не было места смущению и стыду, я по-прежнему стеснялся своих чувств, особенно перед внуками. «Быть может, одной жизни мало, чтобы избавиться от предрассудков?» — спросил я себя.

А распорядитель тем временем продолжал:

— В армии я попал в парашютную школу и однажды, остановившись у двери самолета, спросил у инструктора: «Сколько у меня останется времени, если парашют не раскроется?» Тот ухмыльнулся и ответил: «Весь остаток жизни». И пинком вытолкнул меня из самолета.

Я снова рассмеялся и прошептал на ухо Белле:

— Нет, правда, этому малому самое место у микрофона комиков.

— Наверное, для него это слишком тяжело, — пошутила она.

— Я вижу, что некоторые из вас пребывают в смятении, — сказал распорядитель и улыбнулся так широко, что щель у него между зубами показалась гигантской.

Толпа притихла.

— Когда я улыбаюсь вам, вы не знаете, что делать: то ли улыбаться в ответ, то ли забивать гол.

Я опять расхохотался.

— Проклятье, все-таки он очень хорош!

Ведущий певец высоким фальцетом затянул следующий напев, мы послушали еще песни и посмотрели несколько танцев. Я протянул десять долларов одному из танцоров, чтобы он отнес их к барабану. В этот момент на арену вышел Два Стоящих Медведя, древний шаман племени с пронзительными умными глазами и сучковатым посохом, и начал читать дневную молитву.

«Да ему, наверное, не меньше сотни лет от роду», — подумал я.

Доставая свои колдовские штучки из мешочка сыромятной кожи, висевшего на поясе, шаман обратился за благословением к ветру, воде и земле.

— Это наш общий дом, каждого народа. Благодарим вас за то, что не оставили нас своим вниманием.

Я был ошеломлен его очевидной верой.

«А что, если он молится тому же Господу, только называет его другим именем?» — спросил я себя.

Шаман закончил церемониальную молитву, и распорядитель взглянул прямо на меня — так мне, во всяком случае, показалось.

— Душа в своем выборе приходит на землю, чтобы достичь следующего уровня самопознания, — сказал он. — Мы все — дети одной любящей матери, но, входя в этот мир, начинаем обратный путь к покою и единению.

Белла сжала мое запястье. Она тоже поняла, что он хотел этим сказать.

Коренастый распорядитель выдержал точно рассчитанную почтительную паузу, прежде чем переключил скорость и вернул толпу к легкомыслию и веселью.

— Никто из вас никогда не сидел на «спасательном круге»?

Толпа взревела от восторга, но я сдерживался из последних сил. Боль становилась невыносимой.

Он удрученно покачал головой.

— Больше не имеет значения, что я ношу — семейные трусы или плавки… и те и другие врезаются в кожу.

Над полем раскатился дружный смех. Я стиснул зубы, Считая про себя: «Раз, тысяча… два, тысяча… три, тысяча…»

А распорядитель принялся рассказывать программу на вечер:

— Сейчас будет исполнена состязательная песня, под которую наши танцоры станут упражняться перед нами в мастерстве и умениях. А после начнется раздача подарков. Это старинная церемония, во время которой каждому человеку оказывают почести, а он в ответ раздает подарки своим друзьям. А я дам вам несколько советов относительно того, где их лучше спрятать.

Собравшиеся застыли в недоумении и ожидании. Заявление прозвучало странно и двусмысленно.

— Каждый год я прячу подарок для жены на день рождения в чулане, где у нас хранятся моющие принадлежности, ведро и половая тряпка, и она еще ни разу не нашла его.

Белла смеялась всю обратную дорогу до продуктовых палаток.

* * *

На открытом рынке, пока гости угощались жареной кукурузой и тыквенным мороженым домашнего приготовления, Мэдисон и Пончик заказали хот-доги и картошку фри.

— Типично американские дети, — пояснил я их бабушке.

Они принялись за угощение на ходу, и мы медленно двинулись вдоль ряда торговых палаток. У второго павильона я остановился, взял в руки «ловца снов» и прочел надпись на нем: «Для приятных сновидений, на удачу и гармонию». Пожилая леди с седыми волосами, заплетенными в косички, и лицом, испещренным морщинками от бесчисленных улыбок, пояснила:

— Старое поверье оджибве гласит, что воздух полон снов, плохих и хороших, и что сетка снов, или ловец, сортирует их. Добрый дух бусинки направляет хорошие сны сквозь отверстие в центре, а плохие не знают дороги и запутываются в паутине, где и тают с первыми лучами рассвета.

— Замечательно, — сказал я. — Я возьму два.

Мэдисон и Пончик радостными воплями приветствовали столь щедрый дар.

— И добавьте к ним еще вон ту лапку розового кролика, — попросил я, вспомнив день, когда Райли сделала мне такой же подарок. Одно время я дразнил ее, говоря, что какой-нибудь бедный кролик ковыляет в лесу на трех лапках.

— А это для кого? — поинтересовалась Мэдисон.

— Для твоей мамы, — сказал я. — Я хочу сделать ей сюрприз немного погодя.

Они с Пончиком дружно закивали.

Я взял с прилавка медный браслет, который с удовольствием рассматривала Белла, оплатил все четыре сувенира и провозгласил:

— Нам пора, ребята.

Порог моей сопротивляемости боли быстро понижался. Сейчас она усилилась настолько, что у меня подрагивали пальцы на руках и ногах, а мир перед глазами то и дело затягивался серой дымкой.

* * *

Мы направились к стоянке автомобилей задолго до Заключительной песни. У машины я остановился, чтобы перевести дух, и оглянулся на поле.

— В другое время, в другом месте, с другими родителями я мог бы жить этой жизнью… — сказал я Белле.

Она улыбнулась.

— Знаю. Я тоже.

Хотя физически я был истощен до предела, душа моя пела. Запустив двигатель, я тронулся с места и посмотрел в зеркало заднего вида на Мэдисон и Пончика:

— Что скажете, разбойники?

— Хот-доги были очень вкусными! — заявил Пончик, и Мэдисон поддержала брата.

Я не смог удержаться от смеха.

* * *

Тем вечером я, прежде чем уложить внуков в постель, повесил обоих «ловцов снов» на окна детской комнаты.

— Сладких снов, — пожелал я каждому.

Они ответили мне тем же, и я улыбнулся, зная, что буду спать крепко, как младенец.

Закрывая дверь, я вспомнил Софию, свою маленькую подружку, которая умерла совсем недавно, и по моему лицу скользнула улыбка. «Сладких снов и тебе, моя красавица, — мысленно пожелал я ей, — и… спасибо».

Прежде чем закрыть глаза, я сделал нелегкое признание Белле:

— Что касается «Мира Диснея»… Не думаю, что смогу поехать с вами туда. У меня больше нет сил.

Я был слишком болен, и с каждым днем мне становилось все хуже.

Еле сдерживая слезы, она прилегла на подушку рядом со мной.

— Все нормально, Дон. Ты уже сделал столько, что они тебя не забудут. Все в порядке.

Я надеялся, что жена права, но суровая правда, прозвучавшая в этих словах, расплющила меня, словно паровой молот. Глаза мои наполнились слезами, когда я понял, что не успел сделать в жизни миллион разных вещей.

* * *

Две ночи спустя мы с Беллой занимались любовью — в последний раз, неспешно, сладко и нежно. Так хорошо нам вдвоем не было еще никогда.