– Не стоит давать флейты детям, – снова повторил аббат.

Все обернулись посмотреть, кто это сказал. Вошедший стоял на пороге в просторной и длинной, до пят, черной рясе, высокий и желтый, так как страдал разлитием желчи. Это был аббат Ипохондрио. Все молча смотрели на него.

– Почему? – спросил Венафро, убежденный, что у каждого ребенка должна быть флейта, дудка или окарина.

– Флейте вообще не следовало бы существовать на свете, – продолжил аббат свою мысль, входя в залу, – равно как и виоле, лютне, бубнам и всем прочим проклятым инструментам, годным только для прельщения.

Герцог Франкино подумал о своей виоле и улыбнулся.

– Да будет тысячекратно проклят тот, кто изобретет музыкальный инструмент, поскольку те, кто любят играть и петь – проклятые души. Пение тоже приводит в когти к дьяволу.

– Увы, монсиньор, но Григорий Великий думал иначе, – с легким раздражением сказала маркиза.

– Григорий Великий писал церковную музыку. В церкви можно и петь, и играть, синьора, но за пределами святых мест следовало бы запретить и то и другое, ибо это дьявольское искусство. Сам дьявол наущает вас в игре, он изобретает соблазнительные ноты, которые подлое племя поэтов использует потом в стихах, да так, что каждая нота и каждый слог становятся ловушкой греха. Дьявол незаметно подкрадывается к певцам и музыкантам, придавая их искусству свою дьявольскую силу. Он разжигает сердца слушателей, распространяя в их крови нечестивый огонь и распаляя страсти, что ввергают мужчин и женщин в пучину греха.

Все слушали аббата молча, и только маркиза осмелилась обратиться к нему с вопросом:

– По-видимому, вы говорите, монсиньор, о любовных желаниях?

– Донна, не заставляйте меня произносить нечестивые слова. Помните о том, что дьявол всегда наготове и стоит у нас за плечами. И помните, что слова и звуки – это те пути, которыми он проникает в душу. Поэтому некоторые слова можно произносить только в святых местах, куда демону не проникнуть и где он остается на пороге, пожираемый яростью. Тогда слова и звуки становятся проводниками чистых эмоций – языком Бога. Горе тому, кто вынесет их за врата церкви, горе тому, кто предложит демону средство прельщения душ. Я даже не осмеливаюсь думать, чем может стать флейта в руках невежественного юноши или женщины, которая не превосходит в мудрости подростка. Я даже не осмеливаюсь представить, во что бы превратился мир, если бы каждый мужчина, женщина или ребенок могли бы играть на музыкальных инструментах, петь, танцевать и делать все те ужасные вещи, которые разжигают пение и музыка. Прельщение разлилось бы по улицам, порок растекся бы по жилам, а благочестивому человеку не осталось бы ничего другого, как оглохнуть и ослепнуть, чтобы избегнуть соблазнов и спасти свою душу.

Старик Ипохондрио замолчал, уронив голову на грудь. Затем воинственно встряхнул ею и сказал:

– Поэтому я объявляю вам, что завтра у этого мальчика больше не будет флейты.

– Попробуйте отобрать ее, – спокойно произнес Венафро, мысленно подсчитав все флейты, дудки, окарины и другие инструменты, которые были в замке.

Маркиза побледнела от гнева и вышла из зала, не говоря никому ни слова.

– А вы что же, действительно верите в демонов, монсиньор? – мягко спросила Священница у Ипохондрио.

Он был так погружен в свои видения, что не ответил ей и даже не поднял головы. Герцог Франкино, услышав вопрос, уже было собрался что-то спросить и даже нахмурил брови, но потом передумал. Венафро улыбнулся своим мыслям.

На следующее утро, когда солнце наконец прорвалось в окна замка сквозь розоватые облака, которые не спешили растаять на вершинах гор, аббат Ипохондрио в черной рясе до пят появился на пороге зала и спросил у маркизы:

– Где мальчик?

– Пойдите поищите, – небрежно ответила маркиза.

Старик рыскал по всему замку, обращаясь ко всем, кого встречал. Но никто – ни Венафро, ни Священница, ни мессер Гоффредо, не знал, где мальчик. Аббат искал повсюду: в кухне, на конюшне, наконец он вышел во двор, приподняв сутану, чтобы не запачкать ее. Самый красивый петух курятника прогуливался по двору и, распустив насколько возможно свой черно-красный хвост, приветствовал аббата звучным «кукареку». Аббат примерился, чтобы отвесить ему хорошего пинка, и в этот момент обнаружились его носки в красную и черную полоску. Кто-то весело засмеялся из окна, аббату даже показалось, что это была женщина; он посмотрел вверх, но никого не заметил. Растерянно он прошелся по двору, поглядывая туда-сюда, пытаясь различить среди тысячи стуков и шорохов детские шаги или что-нибудь подобное. Наконец он приблизился к двойной зубчатой стене.

И тут священник вдруг услышал игру на флейте. Это были всего лишь две ноты, повторявшиеся через равные интервалы. Казалось, что где-то кукует кукушка. Это «ку-ку» все время звучало из разных мест. Вертя головой в поисках виноватого, он заметил юношу и девушку, которые, обнявшись, выходили из коровника. В правой руке у парня был большой подойник с молоком, свободной рукой он обнимал девушку за шею. Когда он попытался поцеловать ее, подойник наклонился и молоко пролилось, а девушка засмеялась. Потом она взяла у него из рук ведро, поставила его на землю и положила руки юноши себе на талию, обнимая его за шею и целуя.

– Бесстыдники! – закричал Ипохондрио, приподняв сутану, чтобы броситься к ним.

Они перестали целоваться, посмотрели на аббата и, смеясь, убежали. Ипохондрио достался только подойник густого молока. В томном воздухе раннего утра разносились звуки виолы – это герцог Франкино сидел верхом на парапете балкона и смотрел на окна маркизы. «Ку-ку, ку-ку!» Флейта была слышна все ближе, над первой из зубчатых стен.

Конечно, маленький нахальный флейтист прятался за более высокой стеной. А может быть, у него вовсе и не было нужды прятаться, потому что он был так мал, что стена полностью его скрывала.

– Всемилостивейший Боже! – вскричал Ипохондрио, подслеповато глядя вверх.

Он никого не увидел, но зато заметил, что рядом была лесенка, которая вела на площадку между стенами. Он поднялся, но его замутило до сильного головокружения. Низенькая стена едва доходила ему до колен. Несмотря на это, он мужественно поддернул сутану и начал осторожно продвигаться к тому месту, откуда слышались звуки.

«Ку-ку, ку-ку». Звуки на сей раз неслись с противоположной стороны.

Ипохондрио решительно подоткнул сутану и направился в другую сторону. На этот раз звук был совсем рядом с ним, но это было уже не кукование. Маленький флейтист заиграл гавот и, очевидно, шел перед ним, так как звук все время звучал впереди. Наконец аббат увидел маленького негодяя. Он и не шел и не бежал – он пританцовывал, медленно продвигаясь вперед, держа в руках флейту, как маленький лесной бог. Под прикрытием двойной стены он чувствовал себя очень уверенно. Ипохондрио посмотрел вниз, задохнулся от страха, но, подстегиваемый чувством долга, прибавил шагу.

– Погоди ж ты, я тебя догоню… – пробурчал он и припустил изо всех сил.

Но аббат был слишком высок, и низенькая стена не могла послужить ему защитой. Сутана предательски обвилась вокруг его ног, но, несмотря ни на что, он продолжал свой путь. После гавота последовало длительное молчание. Ипохондрио шел вперед, хотя его и смутила эта тишина. Вдруг дьявольская сальтарелла грянула у него за спиной.

– Этот дьяволенок подобрался ко мне с другой стороны… – запыхавшись, пробормотал аббат и уже было повернулся, чтобы бежать в противоположную сторону.

Он так спешил, что выпустил из рук сутану, и, не заметив этого, продолжал двигаться вперед, пытаясь нагнать эту веселую танцевальную музыку… и упал, исполняя свой долг… Он свалился с самой высокой стены замка. Кто-то видел, как прошелестела вдоль стены его сутана. Затем на пороге замка увидели то, что от него осталось.