ПРОЛОГ

– Когда это началось с тобой, Кэтрин? – спрашивал Андрэ, с участием и опаской заглядывая ей в глаза. Ему казалось, что он видит ее впервые, что перед ним искусно маскировавшийся монстр, готовый в любую минуту сбросить маску и показать свое истинное лицо. Собственно, ее «истинное лицо» он только что имел счастье лицезреть в жуткой коллекции фотоснимков, собранных ею и введенных в память ее компьютера. – Как ты могла дойти до такого? Объясни мне. Я хочу понять.

– Когда началось?… – рассеянно повторила она.

А действительно. Когда?… Ей не нужно было задавать себе этот вопрос. Она слишком хорошо знала ответ на него. Это происходило с ней уже с самого раннего детства. С той поры, как она начала осознавать себя личностью. Другой вопрос, что послужило толчком. В душе ее гнойной занозой засела та злополучная вечеринка у бывшей одноклассницы. Теперь-то она понимала, что вела себя, как последняя идиотка. Но в тот день и в последовавшие за ним долгие, безрадостные годы все представлялось ей в ином, искаженном ее психикой и горькой долей, свете.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

– Ну куда ты опять собралась? Сидела бы дома. – Мать ожесточенно терла металлической мочалкой безнадежно заросшее дно сковородки. И от скрежета этого можно было сойти с ума. – Как потом, на ночь глядя, одна домой доберешься?

– Проводит кто-нибудь, – не ответила – огрызнулась Катя, начесывая волосы перед подслеповатым старым зеркалом. Почему-то, по настоянию матери, они мыли голову только хозяйственным или дектярным мылом, отчего волосы у обоих всегда были тусклые и слипшиеся, как пакля. – А если уж так печешься обо мне, дала бы на такси денег, на всякий случай.

– Дала бы. Да только ты не хуже меня знаешь, что взять неоткуда, – мрачно отозвалась мать, – что я одна в доме и баба, и мужик. От получки до получки еле дотягиваем.

– Господи, как же все надоело!

Хлопнув дверью, Катя вышла на лестницу, попыталась вызвать лифт. Несколькими этажами ниже кто-то барабанил по железной сетке лифтовой клети. Чертыхнувшись, она сбежала с седьмого этажа по лестнице.

Недавно прошел дождь и по краям тротуаров стояли лужи. Воронеж, в котором родилась и выросла Катя, несмотря на свою богатую историю, казался ей беспросветной дырой и жалким захолустьем. Ну построил ПетрI здесь свои верфи и создал первый российский флот. Ну побывал Воронеж даже столицей, так ведь совсем недолго. Все равно дыра. Особенно зимой, когда все похоронено под толстым слоем снега. Разубедить Катю в этом не могли ни просторные проспекты, ни живописные набережные, ни зеленые парки, украшенные монументами и памятниками, ни известный на всю страну Кукольный театр, ни величественный Покровский кафедральный собор вместе с прочими церквями и храмами. Она ненавидела этот город. Ненавидела улицу, по которой каждый день ходила, дом, в котором жила, и школу, в которой проучилась десять лет.

Тролейбуса, как всегда, пришлось ждать довольно долго. Конечно, каких-нибудь две остановки можно было бы пройтись и пешком. Но, во-первых, на высоких каблуках не очень-то разбежишься, а во-вторых, только заляпаешь себе все чулки.

Любка собрала сегодня у себя на вечеринку бывших одноклассников и чудом вспомнила про нее. Видно потому, что два последних года они сидели на одной парте.

Выходя из тролейбуса, Катя угодила-таки в грязную лужу и так расстроилась, что хотела повернуть назад. Теперь ее, и так далеко не новые, туфли выглядели ужасающе. Достав из сумочки носовой платок, она наспех обтерла им грязь, забросив платок в кусты – чтобы избежать упреков матери.

Музыка и веселые голоса неслись из открытых окон третьего этажа. Сердце Кати учащенно забилось. Среди приглашенных должен быть Марк Саровский. Она не видела его со дня выпускного бала. Целых полтора года. Марик… Катя тяжело вздохнула. Его черные, лукаво-смешливые глаза преследовали ее даже по ночам. Чаще всего по ночам. Самый умный и сообразительный, проучившийся все десять лет на одни пятерки, он был к ней снисходительнее остальных. Не издевался, не дразнился, не тыкал в нос ее недостатками, что было для нее равносильно объяснению в любви.

Она прибавила шаг. Не взбежала – взлетела на третий этаж. Звонить не пришлось. Дверь была распахнута настежь. На лестничной площадке курили, болтая, несколько ребят. Собственно, «ребята» успели уже превратиться во вполне взрослых молодых людей, но друг для друга они по-прежнему были мальчишками и девчонками, и, наверное, останутся таковыми навсегда.

– Приветик! – поздоровалась Катя и улыбнулась одними глазами, не разжимая губ.

– О! Погодина-… – Услышала она свою фамилию, произнесенную с издевкой. Та, что отметила ее появление подобным образом, сделала красноречивую паузу, опустив «ради праздничка» вторую часть школьной дразнилки, как бы само собой подразумевавшейся: «Погодина-уродина». Катя не сразу признала в этой, кричаще одетой, накрашенной девице, курившей в обществе двух парней, Райку, пользовав-шуюся в школе скандальной славой двоечницы и мальчишницы.

Закусив губу, она бочком прошла между ними в тесную переднюю, оттуда – в полутемную комнату, заполненную танцующими парами.

– Давай, заходи. Чего в дверях застряла? – Хозяйка потянула ее к торшеру, на абажур которого «для интиму» был наброшен цветастый шарфик. И, внимательно оглядев, безжалостно отметила: – А ты ничуть не изменилась.

Эта, безобидная с виду реплика была равносильна жирной двойке в дневнике. Ведь Катя не переставала надеяться, что повзрослев изменится к лучшему. Ее взгляд, напряженно блуждавший по лицам приглашенных, нашел то, что искал. Облокотившись о подоконник, Марик разговаривал с незнакомой девушкой.

– Кто это? – не удержавшись, спросила Катя. – Я вижу ее впервые.

– Моя соседка – Ада. Аделина. – Люба смерила Катю иронически-сочувствующим взглядом. – Не остыла еще? Завидую твоему постоянству.

– Ты о чем? – ощетинилась Катя, зло сверкнув на нее глазами.

– Ладно, ладно. Замнем для ясности.

– О! Смотрите-ка, Кузнечик! Все такая же зеленая, коленками назад! – не прерывая танца, осчастливил ее вниманием один из одноклассников.

«Кузнечиком» Катю прозвали за длинные сухие ноги с острыми коленками. Но и этим не ограничивался набор ее прозвищ. «Тушканчик», например, или «Летучая мышь» – за торчащие топориком уши. Позднее, уже в 9-10 классе – «Гладильная доска» или «Лыжа» – за плоскую грудь и впалый живот. Правда, иногда величали ее и удивленно-уважительным «Сократ». Отторгаемой однолетками, ей ничего другого не оставалось в жизни, кроме как запоем читать – всё, что попадало под руку. А потому нередко случалось, что она поражала одноклассников и учителей неожиданными знаниями, широтой кругозора. Именно эти качества Марк ценил в человеке превыше всего, поскольку сам он слыл в школе эрудитом № 1. Вот почему он относился к Кате с неизменным уважением.

– У меня аля-фуршет, – сказала Люба. – Так что каждый сам себя угощает, сам себя обслуживает.

Вкусные вещи Кате перепадали не часто, поэтому она не стала ждать повторного приглашения и, пристроившись у накрытого стола, отдала должное всему, что там было.

Один танец сменял другой. Молодежь отплясывала до дребезжания посуды в серванте. Все были веселы, раскованы и непринужденны. Все, кроме Кати, ощущавшей себя инородным телом, этаким бельмом на глазу. «А Марка, как на зло, словно приклеили к любиной соседке. Вон, несет ей шампанское! Подсыпать бы туда мышьяку. Чтоб, корчась, брякнулась на пол, кверху лапками. Какое вообще отношение к вечеринке их класса имеет эта холеная еврейка? Ну конечно, они уже и танцуют вместе.» Катя уселась в единственное кресло под торшером и, перекинув ногу на ногу, приняла независимо-наблюдательную позу, всем своим видом будто говоря: «А видала я вас всех…»

Люба завозилась у магнитофона, меняя кассету. Танцующие пары распались. Марк с Аделиной снова вернулись к окну, о чем-то оживленно беседуя.

– Белый танец! – провозгласила хозяйка.

Едва звуки танго коснулись уха Кати, она сорвалась с места и, оттолкнув застрявшую посреди комнаты пару, в два прыжка оказалась у окна.

– Марик! Белое танго. Станцуем?

Тень недовольства пробежала по его лицу. Ему очень не хотелось прерывать незаконченную беседу. Ему не хотелось танцевать с ней. Но он был хорошо воспитан.

– Привет, Катя. А я тебя и не заметил. Пошли.

Он первый в этот вечер назвал ее по имени. Он первый танцевал с ней. Марк был долговязым, сутулым и бледнолицым. Он носил очки с толстыми стеклами, из-за которых его глаза казались неправдоподобно огромными, и постоянно вытирал об штаны влажные ладони. Вот и сейчас, прежде чем подать ей руку, он погладил ею свое бедро. Но Катя ничего не замечала. Она смотрела на него, как ребенок – на новогодний подарок в блестящей упаковке, решив, что теперь уж ни за что не упустит свой шанс.

– Марик, – сказала она, смущаясь и в то же время настойчиво. – Мы живем с тобой на одной улице. Ты проводишь меня после вечеринки? А то я боюсь возвращаться одна.

Он замешкался ненадолго и нехотя сказал:

– Ладно. Если больше некому…

Они танцевали молча. Он думал о своем, скорее всего об Аделине, которую тут же пригласил кто-то другой. Катя же упивалась счастливыми мгновениями его близости, мечтая лишь о том, чтобы это танго никогда не кончилось. Прикрыв глаза, она вся ушла в ощущения, ловя на щеке его дыхание, тепло его ладоней на своей спине. Поскольку он был сутулый, а она плоская, их тела практически не соприкасались, разве что коленки, да плечи. Но и этого ей было более чем достаточно. Она представляла, что они не танцуют, а обнимаются где-нибудь в парке, под прикрытием ночи.

Молитвы не помогли, музыка смолкла, и Марик, отбыв повинность, поспешил снова приклеиться к своей еврейке. Но Катя уже не с такой ненавистью смотрела на соперницу. Она ликовала. «Трепитесь, сколько влезет. Ты, девочка, вернешься домой через площадку, а мы отправимся гулять вдвоем по ночным улицам. Тогда посмотрим, чья возьмет.»

Катя с нетерпением ждала окончания вечеринки, ждала, когда все, наконец, начнут расходиться. Квартира Любы уже наполовину опустела, а Марк по-прежнему не отходил от ее соседки. Не выдержав, Катя сказала:

– Марик! Ну мы идем? Поздно уже. Я жду тебя.

– Ждешь? Меня?!. – рассеянно переспросил он. – Ой, извини, совсем забыл. Да, да, я сейчас.

Они разговаривали еще с четверть часа. Наконец, записав на клочке бумаги номер телефона Аделины, он подошел к Кате:

– Пошли.

Они остались наконец одни, только он и она. Ночь стояла холодная, ветренная. Но Кате было жарко, жарко от того, что рядом шел Марик. Ветер, порывами дувший в спину, бил волосами по глазам, нервировал. «Если я сейчас не поговорю с ним, я не поговорю никогда, – решила Катя. – Следующего такого случая может просто не представиться. И он, чего доброго, женится на этой еврейке.»

– Марик… – отважилась начать она. – Я все время думаю о тебе.

– Думаешь обо мне?! – удивился он. – С чего это?

– А ты не догадываешься?… С тех пор, как мы кончили школу и перестали каждый день видеться в классе, я по тебе ужасно скучаю.

Он скосил на нее из-под очков глаз-уголек:

– Хохмачка!

– Почему? – Она остановилась, привалясь спиной к стволу дерева. – Неужели ты так ничего и не заметил?

– А что я должен был заметить?

– Да то, что я давно люблю тебя! Еще с восьмого класса, – выпалила Катя, заливаясь краской. – Мне казалось, что ты… тоже неравнодушен ко мне.

С трудом подавив желание фыркнуть, он взял себя в руки и со всей серьезностью, на какую был способен, произнес:

– Прости, Катя, но я не люблю тебя.

– Понимаю. Ты влюбился в Аделину.

– Причем тут она? – Он начинал раздражаться.

– А если не причем, могу я попросить тебя об одной вещи?

– Ну?

– Поцелуй меня.

– Что!?. – опешил он.

– Поцелуй. Ну что тебе стоит. Меня никто никогда еще не целовал. Я хочу, чтобы ты был первым, Марик. Я столько об этом мечтала. Всего один разочек.

– Слушай, Сократ, я же сказал, что не люблю тебя. А разве можно целоваться, не любя.

– Это все потому, что я некрасивая?

– Где твой подъезд? Пойдем, я доведу тебя, а то мне самому уже домой пора.

Катя ухватила двумя руками его за воротник и рывком притянула к себе:

– Пока не поцелуешь, не уйду, – упрямо заявила она.

Запыхтев от возмущения, как чайник на плите, он сорвал с себя ее руки, вместе с парой пуговиц. От его сдержанности и воспитанности не осталось и следа.

– Да чего ты ко мне привязалась! Лучше в зеркало посмотрись. Гибрид швабры с метлой.

Размахнувшись, Катя влепила ему увесистую пощечину, отчего на его бледной щеке ярко заалел след ее пятерни. Марк сжал кулаки, но усилием воли подавил в себе вспышку негодования и, развернувшись на каблуках, быстро зашагал прочь от нее.

Добежав до своего подъезда, Катя ворвалась в лифт и нажала на кнопку последнего этажа. Не дав кабине достигнуть цели, она остановила ее между этажами, опустилась на грязный, бог знает чем залитый пол и громко, в голос разрыдалась. Успокоив таким образом свои нервы, она вернулась домой. Мать, поджидавшая ее, ничего не заметила.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Второй раз это случилось с ней уже в МГУ, куда она перевелась из воронежского института, чтобы быть подальше от матери, ее постоянных упреков и наставлений. Когда все слезы по Марику были выплаканы и вся злость израсходована, она снова влюбилась. На сей раз – в преподавателя французского, ясноглазого шатена с атлетической фигурой и сочным баритоном, который действовал на нее, как Каа на бандерлогов. Он был лет на десять старше, что не имело никакого значения. Он был женат. Но и это не могло ее остановить. Причем тут жена и возраст, когда вступают в силу чувства и страсть.

Катя училась на факультете Иностранных языков и, благодаря своему новому увлечению, за короткий срок стала на его кафедре студенткой № 1. «Пал Палыч» (про себя она звала его Павлушей) не уставал нахваливать свою лучшую ученицу, ставя ее в пример нерадивым, не слишком расторопным, не слишком усердным студентам. Катя, не привыкшая к похвалам и лидерству, таяла от удовольствия и лезла из кожи вон, чтобы оправдать эксклюзивное отношение своего кумира. Она готова была поверить, что знания и ум способны компенсировать мужчине отсутствие в женщине внешней привлекательности. Любви со стороны однокурсников это ей не прибавляло, но не уважать ее, не считаться с ней они, естественно, не могли. Как ни как первая ученица.

Жила Катя теперь в университетском общежитии – вчетвером в одной комнате: с Гюзелью, Ануш и Фатимой. Такая компания ее более чем устраивала. У девушек были свои, узко национальные стандарты красоты. Одной все русские казались недостаточно большеглазыми, другой – лишенными осанистости и форм, третьей – сочности красок и крылатого полета бровей. Но, в силу своего процентного меньшинства на чужой территории, все трое, не сговариваясь, воздерживались обсуждать вслух достоинства и недостатки местных «красавиц» (без кавычек они этого слова здесь просто не употребили б). По той же причине не допускали они некорректных замечаний и выпадов в адрес Кати, как представительницы великой нации, что давало ей возможность временами даже забывать о своей природной обделенности. Более того, она снова позволила себе помечтать о разделенной любви, о свиданиях в городском парке, о тайных рукопожатиях во тьме театрального бельэтажа и даже о его шелковисто-волосатой груди, на которой она, притомившись от любовных услад, уютно прикорнула. А что грудь у него была волосатой, ей удалось подглядеть в щелочку под растегнувшейся пуговицей его сорочки.

Катя знала наизусть расписание Павлуши – по каким дням, в какое время он подъезжает к зданию Университета, каким лифтом пользуется, каким коридором ходит, у какого окна курит, в какое время отправляется в столовую и что заказывает себе на обед. Однажды она тайком совершила вместе с ним весь его путь до дома, сменив автобус, две ветки метро и тролейбус. И на протяжении целого часа пути умудрилась ни разу не попасться ему на глаза. Но поскольку к пустым мечтательницам и девицам робкого десятка Катя себя не причисляла, она решила действовать.

Подкараулив как-то Павла Павловича после лекций, она подошла к нему в коридоре.

– А-а, гордость моего курса! – улыбнулся ясноглазый кумир. – Что вы тут так поздно делаете?

– Жду вас.

– Вот как? Что-нибудь случилось?

– Пал Палыч, у меня к вам просьба. – Она пошла рядом, подождала, пока он вызовет лифт, и следом шагнула в кабину.

– Я весь внимание, Екатерина. – Вид у него был утомленный. Ему меньше всего хотелось сейчас выслушивать чьи бы то ни было просьбы. Его ждала любимая жена и вкусный ужин, а до дома было еще так далеко.

– Мне предлагают по окончании университета работу за границей, – начала Катя.

– Так это же замечательно, – полурассеянно откликнулся он.

– Но я боюсь, что моего знания французского будет недостаточно. Мне хотелось бы позаниматься более углубленно.

– И за чем же дело стало?

– Одной мне с этой задачей не справиться. Пал Палыч, пожалуйста, позанимайтесь со мной дополнительно.

– Ну какие могут быть проблемы. Учить вас – одно удовольствие. Только вот со временем у меня не очень…

– Я согласна на любые условия, – поспешила заверить его Катя. – Вы только выкроите для меня часок-другой. Я так буду вам благодарна.

– Хорошо, Катя. Я проверю свое расписание и если найду «окошко», дам вам знать.

Он сказал «Катя»! Не «Погодина», не «Екатерина», а интимно: Катя! Поймав его руку, она порывисто прижала ее к своей впалой груди.

– Спасибо вам, Пал Палыч! Огромное спасибо!

Неделей позже они приступили к дополнительным занятиям, находя каждый раз для этой цели пустую аудиторию. Катя блаженствовала. Целый час они сидели друг против друга, глаза в глаза. Ни на кого другого он не отвлекался, ни на кого другого не смотрел, потому как смотреть было больше не на кого. И в целом мире существовали только он и она. Иногда они затевали беседы на отвлеченные темы на французском языке. Он был с ней неизменно вежлив, приветлив и доброжелателен, что изливалось бальзамом на промерзшее сердце Кати. Она не ходила теперь, а летала, парила над землей, прокручивая в памяти проведенные с ним бесценные минуты, предвкушая следующие встречи. Их занятия она иначе и не расценивала, кроме как встречи наедине. То были счастливейшие отрезки жизни, когда он безраздельно принадлежал только ей, ей одной.

Но прошел месяц-другой, и занятия тэт-а-тэт в пустой аудитории показались ей недостаточными, поскольку отношения их оставались отношениями учителя-ученицы. А это ее уже не устраивало. И как-то, едва разложив на столе тетрадь и учебник, она сказала:

– Пал Палыч, мне кажется, что если мы будем вот так, с учебником в руках, проводить наши занятия, я никогда не заговорю по-французски.

– Да? – Он удивленно поднял бровь. – И что же вы предлагаете, Катя?

– Для того, чтобы язык раскрылся, нужно свободное, ситуативное общение, нужна смена обстановки. Скажем, поход в театр, в кафе, в музей.

– Ну так за чем же дело стало?

– За вами, – храбро ответила Катя.

– То есть?

– Обычно педагоги совершают такие вылазки со своими учениками.

– Вы что-то путаете, барышня. Частные педагоги, возможно. Я и так оказал вам, как своей лучшей ученице, слишком большую любезность, согласившись на дополнительные занятия за счет своего личного времени.

– Так окажите еще одну. Чтобы любезность была полновесной. – И, не замечая возмущения, вспыхнувшего в его прищуренных глазах, она продолжала, мечтательно закатив глаза: – Представляете, как было бы здорово, если бы мы смоделировали театральный диалог в театре, а, скажем, любовный – в Александровском саду на скамейке…

Ничего не ответив, он начал собирать свои вещи в кейз, как хлыстом щелкнув запорами.

– Пал Палыч, я чем-нибудь обидела вас?

– У меня просто больше не будет для вас свободного времени, милая барышня.

Она вскочила, закрыв своим телом амбразуру дверного проема. Поскольку тела для подобной акции ей явно не хватало, пришлось еще и растопырить руки.

– Но почему? Почему!?! – Она готова была закатить истерику, что оскандалило бы его на весь университет.

– Потому что у меня есть жена, семейные обязанности и просто право на отдых после работы. Я не имею ни права, ни возможности разгуливать со своими студентками по театрам и паркам. К тому же, все что я мог, я уже дал вам. Дальше вам следует заниматься самостоятельно.

– Пал Палыч… Но я не могу жить без вас. Если вы откажетесь от наших занятий, я умру.

– Не советую. Вы этим ничего не выиграете, Погодина. И уж тем более не разжалобите. – Он отодвинул ее от двери, как вешалку, и, преисполненный чувства собственного достоинства, покинул аудиторию.

Катя не бросилась за ним следом, не разрыдалась, как в первый раз. Решение напрашивалось само собой: чем жить изгоем, лучше вовсе не жить. Оставалось выбрать, как именно ей лучше умереть. Яда никакого у нее не было, и вряд ли ей продадут его в аптеке. Излюбленный способ самоубийц – петля, ей не подходил. Для этого в комнате общежития их слишком много. Можно было бы, конечно, вернуться домой и осуществить задуманное в своей собственной комнате, да мать жалко. Вряд ли ей доставит удовольствие вытаскивать из петли сине-зеленую, холодную дочь с вывалившимся, к тому же, языком.

А, собственно, чего тут долго раздумывать. Здание МГУ как нельзя лучше приспособлено для этой цели. Приняв окончательное решениние, Катя долго шла по бесконечным коридорам, пока не достигла центральной башни университетского комплекса. Зайдя в лифт, она нажала на кнопку с цифрой «26». Опять лифт, опять последний этаж. Все как тогда. Все, да не все.

Студенты останавливали лифт чуть ли не на каждом этаже, то заполняя, то опорожняя его. Но чем выше карабкалась кабина, тем меньше их становилось. На последнем этаже Катя выходила уже в полном одиночестве. Отыскав черный ход, она поднималась по лестнице до тех пор, пока не уперлась носом в железную дверь. Дверь вывела ее на крышу, к самому основанию высоченного шпиля.

Ночная Москва, бескрайним искристым ковром расстелившаяся вокруг университетского комплекса, казалось напряженно притихла. Чего она ждала? Жертвоприношения? Идеальным вариантом было бы, конечно, шмякнуться раздробленными костями прямо под ноги жестокосердному Павлуше. Вот был бы кайф! Она отравила бы ему всю оставшуюся жизнь. До самой смерти его мучили бы угрызения совести и ночные кошмары. Ну да в любом случае уже на следующий день весь университет будет гудеть сенсационной новостью, и Павлуша поймет, что это он толкнул ее на самоубийство.

Катя подошла к самому краю, вскарабкалась на какой-то фигурный выступ и заглянула вниз. От сумасшедшей высоты у нее перехватило дыхание. Это сколько ж лететь придется! Как в затяжном прыжке. С той лишь разницей, что за спиной не раскроется спасительный парашют. И все это время она будет жива, будет в полном сознании, в холодящем душу ожидании рокового столкновения с землей.

Нет, ее лоб не покрылся испариной, не задрожали колени. В глубине души она знала с самого начала, что не сделает этого. И не потому, что боится. Просто, чем мучиться и страдать самой, лучше заставить мучиться и страдать других. Правда, она еще не очень себе представляла как это осуществить, но некая установка, пока что в виде непрорисованного в деталях жизненного кредо, уже пускала корни в ее сознании. Она не будет спешить и даже позволит себе на некоторое время забыть о существовании Марика и Павлуши. Но она дала себе обещание, что непременно вернется к этой теме, и тогда оба они горько пожалеют, что когда-то с ней так обошлись.

В полном одиночестве Катя проехала на лифте все двадцать шесть этажей вниз. Холодная мстительная усмешка змеилась на ее губах.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Кате повезло. Она успела получить диплом прежде, чем обучение в ее, расколовшейся, как весенний лед, стране перестало быть бесплатным. Ей повезло вдвойне. На смену надежным, но строго упорядоченным государственным учреждениям пришли бесчисленные частные компании и фирмы, всевозможных направлений и профилей, для которых специалист, владеющий иностранными языками, был лакомым кусочком.

На первое предложение Катя согласилась сразу же, по принципу где бы не работать, лишь бы работать. Но очень скоро, поднаторев в новой обстановке, сориентировавшись и поняв, что к чему, она сама начала определять себе цену. И теперь уже выбирала она, а не ее. В конце концов она попала в престижную, набирающую обороты компанию и за короткий срок стала доверенным лицом ее президента. Ее ценили, ее уважали как специалиста, с ее мнением считались. Но в ней по-прежнему не видели женщины. Однако эта самая женщина – нереализованная и необласканная – вовсе не умерла. Она затаилась, пряча огромный камень за пазухой, и терпеливо ждала своего часа.

Бывало, останавливалась Катя где-нибудь в людном месте, скажем, у выхода из метро, и, облокотясь о каменный парапет, начинала наблюдать за прохожими. Если появлялась в поле ее зрения фигуристая молодая особа, двуногие самцы оглядывали ее с головы до пят, одни бесцеремонно, другие украдкой, оборачивались, чтобы запечатлеть вид сзади. Иногда попадался среди них особо активный и самоуверенный, устремлявшийся за ней следом. Тогда Катя снималась со своего поста, чтобы понаблюдать, как будут развиваться события. Самец, догнав самочку, заговаривал с ней. И, в зависимости от того, насколько умело он это делал и что он сам из себя представлял, она либо отшивала его, либо отвечала взаимностью, в результате чего завязывалось знакомство. Все было так примитивно, так банально и просто. И так недосягаемо для той, кто за ними наблюдал.

В вагоне метро, на эскалаторе, в бесконечных подземных переходах Катя нутром ощущала, как в текущем, бурлящем, снующем или временно обездвиженном людском потоке то и дело возникали спонтанные короткие замыкания, проскакивали электрические разряды мимолетных контактов, шел беспрестанный обмен целой гаммой невидимых сигналов на волне «самец-самка». То была подсознательная, самим Богом предопределенная, настроенность противоположных полов друг на друга.

Только Катя, даже находясь в самой гуще этого потока, никаких разрядов и сигналов не получала. Мужчины смотрели как бы сквозь нее. Они ее попросту не видели. Иной раз, эксперимента ради, она не уступала встречному дороги. Но прохожий, привыкший виртуозно лавировать в гуще московского Вавилона, огибал ее, как огибают колонну или угол дома, как вода обтекает камень, не давая себе труда взглянуть повнимательнее на непрошенную преграду.

«Подонки. Ничтожные скоты! – ругалась про себя Катя. – Вам лишь упаковку подавай. А что внутри, для вас значения не имеет. А ведь я дала бы сто очков вперед любой размалеванной, безмозглой кукле, за которой вы готовы трусить рысцой, как дворовые кобели.»

Шли годы. Кате исполнилось тридцать четыре. Пол жизни закинулось за плечи, как рюкзак. Но разве это можно назвать жизнью – без друзей, без любимого, когда даже самой на себя в зеркало смотреть тошно. Мать, которую она посещала от случая к случаю, видя страдания дочери, лишь сокрушенно качала головой:

– Ну что с этим поделаешь, Катюша. Такая уж ты у меня уродилась – неудачненькая. И никуда от этого не денешься.

«Заблуждаешься, родительница, – усмехалась про себя «неудачненькая». – Денешься. Еще как денешься.» В голове ее зрели дерзкие планы, к моменту осуществления которых она двигалась продуманно и не спеша, шаг за шагом подготавливая почву, налаживая необходимые контакты, вооружаясь соответствующими знаниями.

Сам факт возможности выхода из глухого тупика обнадеживал, но не облегчал ее каждодневную жизнь, безрадостную и унылую, временами доводившую ее до отчаяния. В тот вечер Кате было особенно невмоготу. Она злилась на себя, на мать, на Бога, на судьбу, а заодно и на весь мир. Все валилось у нее из рук, ее раздражали даже вещи, с которыми она ничинала ссориться, как с живыми: «Какого черта ты не сидишь на своем месте!» – обрушивалась она на кофейную чашку, не желавшую стоять вверх донышком на переполненной посудой сушилке. «Твоя проклятая ручка въехала мне в бок!» – выговаривала Катя кострюле. Откатившееся по столу яйцо она в сердцах запустила в стену, а потом долго отчищала узоры, оставленные им на обоях. «Этак я сойду с ума», – сказала себе Катя и, наспех одевшись, выскочила из дома.

Бесцельно бредя вдоль улицы, она натолкнулась взглядом на вывеску: «БАР УЛЫБКА».

Уж что-что, а заставить ее улыбнуться вряд ли кому-то под силу, подумала Катя, спускаясь вниз по лестнице. Скинув пальто на услужливо подставленные руки гардеробщика, она несмело вошла в полутемный, прокуренный зал. Сквозь дымовую завесу, как в мультипликационном фильме-страшилке, ей были видны лишь таинственно и недобро мерцавшие глаза – с две дюжины пар – устремленные на нее. «Чего уставились! – не разжимая губ, крикнула Катя. – Убогой не видали? Может отослать вас в подземные переходы? Там таких, уж точно, навалом. А кстати, чего это вы не улыбаетесь, как вам вывеска велит?»

Подойдя к стойке бара, она взобралась на высокий стул.

– Добрый вечер, барышня, – безучастно приветствовал ее бармен. – А вы у нас впервые.

– Она молча кивнула.

– Чего желаете?

Катя никогда прежде не бывала в подобных заведениях, к тому же к спиртному относилась резко отрицательно. Но раз уж она здесь оказалась, надо было что-то заказывать.

– «Кровавую Мэри», – выпалила Катя первое, что всплыло в памяти из прочитанных книг.

– Круто для начала, – усмехнулся бармен, играя бутылками водки и томатного сока.

Выпитое теплой волной разливалось по телу, наполняя и согревая каждую его клеточку. Негромко играла музыка. В сладковато-терпком запахе сигаретного дыма было что-то незнакомое – будоражащее, вызывавшее томление и негу. Пчелиным роем жужжали голоса. После третьего бокала это жужжание сконцентрировалось в чердачной части ее черепа.

– Не пей больше, подруга, а то вляпаешься в историю.

Услышав хрипловатый голос над собой, Катя нехотя приподняла голову, которую только что так удобно устроила в скрещенных на стойке руках. Рядом сидела рыжеволосая девица. Выщипанные брови, зеленые тени вокруг глаз, как у болотной кикиморы, ресницы аля-Барби, румянец сельской молодухи прошлого века, губы как надкусанный помидор.

– Т…ты что мне с…снишься? – пробормотала Катя, удивившись, каким вдруг непослушным и неповоротливым стал ее язык.

– Меня Сильвой зовут. А тебя?

– К…Кажется, К…Катей.

– Так. Все же надралась, – констатировала кикимороподобная Барби. – Между прочим, это мое место. Не вздумай на него претендовать. А то я ведь могу и рассердиться… Впрочем, – уже как бы размышляя вслух, добавила она, – на конкурентку ты, вроде бы не похожа. У тебя что неприятности? – Она повнимательнее вгляделась в новенькую. – Парень тебя уж точно не обидел, поскольку у тебя его, скорее всего, никогда и не было. Значит, сама собой отпадает версия, что бросил или изменил муж. Что же остается?… С работы турнули?

– Да какое твое собачье дело мне в душу копытами лезть! – окрысилась на девицу Катя, перепутав свинью с собакой. Голос ее при этом прозвучал почему-то вяло, а глаза открылись лишь на половину и то с большим трудом.

Сзади послышались возбужденные голоса. С грохотом перевернулся стол. По полу разлетелись осколки разбитой посуды. Отборный мат вместе с дымом завис под низкими сводами. Новая знакомая Кати, с кошачьей ловкостью соскользнув с высокого табурета, язычком пламени взметнулась над стойкой.

– Сваливаем отсюда! Сейчас тут будет жарко! – как бы издалека донесся до Кати хрипловатый испуганный голос, и вслед за этим кто-то потянул ее за рукав, отчего она чудом не свалилась вместе с табуретом.

– Да открой же ты глазелки, горе луковое! И смотри под ноги, не то свой антикварный нос расквасишь, – приговаривала рыжая, таща ее вверх по ступенькам.

Свежий, холодный воздух привел Катю в чувство, правда совсем чуть-чуть.

– Живешь-то далеко?

Катя осоловело огляделась:

– Вроде бы вон в том доме. Кирпичный, на углу.

– Так и быть уж, сопровожу, – ворчливо сказала рыжая. – Обопрись на меня и держись ровнее. А не то, если на легавого напоремся, как пить дать, в участок загремим.

Окончательно приходя в себя, Катя поднялась вместе с самозванной спасительницей на лифте, отперла ключом дверь. Поддерживая ее за талию, рыжая прошла вместе с ней в квартиру.

– Ну ты и наглюкалась, подруга. С тобой часто такое бывает?

– Первый раз, – нехотя буркнула Катя. – По-моему, я окосела не столько от «Кровавой Мэри», сколько от дыма.

– Запросто, если не колотая.

– Что ты имеешь ввиду? – не поняла Катя.

– Так они ведь там все гашишь курят. Вот ты и надышалась.

Катя не села – рухнула на диван. Веки, будто отлитые из свинца, никак не желали подниматься.

– Где у тебя кухня? – деловито спросила рыжая.

Катя молча указала направление.

– Кофе есть?

Она кивнула.

– Тогда я сейчас.

Через некоторое время рыжая вернулась с двумя дымящимися чашками в руках.

– На-ка вот, выпей. Сразу полегчает. – Она снова исчезла на кухне и принесла оттуда поднос с сыром, колбасой и хлебом. – А еще я нашла у тебя в холодильнике вот это, – почти виновато улыбнулась она. – Поужинаем? Очень есть хочется.

– Мне тоже. Давай.

Они устроились за журнальным столиком. Немного погодя рыжая вспомнила, что видела в холодильнике апельсиновый сок и виноград. Выложив все это на столе, она блаженствовала, запихивая в рот крупные виноградины и заедая их французской булкой с сыром.

Опьянение сменилось у Кати сильной головной болью.

– Ну что ж ты так расквасилась-то, – сокрушенно покачала головой гостья. – Тебя прямо страшно оставлять одну… Хочешь, я переночую у тебя? Если что – буду рядом.

Катя-таки справилась с непослушными веками и, с трудом приподняв их, посмотрела на рыжую.

– В общем-то я не против. Только вот если проснусь среди ночи, могу закричать с перепугу «Караул!», увидев тебя в своей квартире.

– Это еще почему?

– Уж больно ты размалеванная. Как карнавальная маска.

– Так я сейчас побыстрому умоюсь, и будет полный ажур, – заверила ее рыжая. И, не дожидаясь согласия хозяйки, скрылась в ее ванной.

– Ну, как теперь? – спросила она, вернувшись.

– Погоди, это опять ты, или привела с собой кого?

Девица изменилась до неузнаваемости. Отмывшись от косметики, она теперь блестела как целлулоидная кукла. Мордочка у нее оказалась вполне симпатичной и по-детски наивной.

– Послушай, а ты очень даже ничего, – удивленно отметила Катя. – На кой черт тебе эта штукатурка? Она ж тебя только уродует.

– Штукатурка мне вместо рекламы. Чтоб каждый видел, с кем имеет дело и на что может рассчитывать. А еще, как ты справедиво заметила – вместо маски. Под ней очень удобно скрывать, когда бывает стыдно или противно.

– Так ты что, путана что ли?

– Во даёт! – хлопнула рукой об руку рыжая. – Только щас догадалась? А ты, значит, в нашем полку новенькая.

– Я не из вашего полка. У меня другая специализация.

– Можно полюбопытствовать?

– Иностранные языки.

Рыжая аж присвистнула.

– А я-то тебя с дуру за свою приняла. Поначалу даже хотела турнуть из бара. Выходит, не компания я тебе. Ну, раз так, отвалю, наверное.

– Куда ж ты среди ночи? Сейчас время головорезов да шпаны.

– …и путан, – усмехнулась та.

– Извини, сразу не сориентировалась. Как, ты сказала, тебя зовут?

– Вообще-то Светкой. Но я представляюсь клиентам как Сильва. Другой коленкор.

– Ладно, вот тебе диван, вот плед. Если хочешь, устраивайся здесь. А я в спальню пойду, голова разламывается. Спокойной ночи.

Проснувшись утром и увидев на своем диване в гостиной спящую девицу, Катя не сразу сообразила, кто она и как тут оказалась. А вспомнив, отправилась на кухню готовить завтрак на двоих. Ей странным образом было приятно присутствие другого человека в ее квартире, куда никто никогда практически не заглядывал. Ну а профессия гостьи ее не только не отталкивала, но и интриговала. Ей представлялась редкая возможность побеседовать по душам со жрицей продажной любви. Ведь в своем искусстве они должно быть непревзойденные мастерицы.

– Вставай, соня! – окликнула она хаос рыжих волос, разметавшихся по диванной подушке. – Завтрак подан.

Из-под этого хаоса проглянула заспанная мордочка, озарившаяся блаженной улыбкой:

– Давненько я так сладко не спала. Диван у тебя чудо. Не диван, а облако.

– Рыжему солнышку самое место на облаках.

– Ты что-то сказала про завтрак или мне спросони послышалось? – Света-Сильва села, сладко, по-кошачьи потянувшись.

– Не послышалось, не послышалось. Пошевеливайся.

– А можно я душ приму? В нашем доме уже месяц горячей воды нет. Жуть как неудобно.

– …Валяй, – не сразу согласилась Катя, подумав, что ей совсем не хочется пускать к себе в ванну девицу с улицы. – Вот тебе полотенце.

За завтраком она не столько ела сама, сколько наблюдала за гостьей, с завидным аппетитом уплетавшей все подряд.

– Сколько тебе лет, Света?

– Мне-то? – Рыжая не сразу оторвалась от тарелки. Щеки у нее были смешно оттопырены. – Скоро уже двадцать два. Надо понимать, следующий вопрос будет: как долго я этим промышляю.

– Угадала.

– Да уже года три. Так что могу брать учениц. Не за просто так, само собой.

– Если на меня намекаешь, я – дохлый номер. – Катя мрачно усмехнулась.

– Точно. Дохлый, – тут же согласилась рыжая. – Только не потому, почему ты сама считаешь.

Катя внимательно посмотрела на нее:

– А почему же?

Отодвинув пустую тарелку и упершись локтями в стол, ночная бабочка приступила к просветительской лекции:

– Все очень просто, подруга. Ты есть то, что ты сама о себе думаешь. А ты меньше всего считаешь себя женщиной. Верно? То есть ты постоянно думаешь о себе, как о женщине, – не давая Кате возможности ответить, затараторила она. – Но не в том ключе. Все твои мысли сплошной негатив. Я права?

Катя полураздраженно передернула плечом.

– А должен быть сплошной позитив. Бог рыла не дал? Ну и ладно. Зато я нутром женщина, что надо. Скажи себе это и начинай над собой работать. Развивай обаяние, женственность, походку, манеры, интонации. А главное веди себя так, будто красивее тебя и на свете нет. Ведь люди, они все разные. И вкусы у всех разные. Знаешь как в народе говорят? На каждый горшок своя крышка найдется. Может твоя «крышка» где-то совсем рядом ходит. Тулуза Лотрека знаешь?

– Да кто ж его не знает. Французский художник-импрессионист. Проституток изображать любил и прочую богему.

– Точно. Так вот у него с ногами что-то было. В детстве еще. Ноги усохли и не росли. Он уже взрослым мужиком был, а ноги дефективные, как у ребенка. И что ты думаешь? Именно это его уродство некоторых женщин сводило с ума. У него от баб отбоя не было.

– Спасибо. Утешила. А главное обнадежила. С такой умной головой тебе б не в путанах, а в принцессах ходить.

– А что ты думаешь, и похожу. Все еще впереди. – Рыжая озорно откинулась на спинку кухонного диванчика. – Я ведь молодая была. Глупая. Неопытная. Вот в лужу и угодила. Но сейчас начинаю кое-что соображать. Такой, как ты меня в баре увидела, я только по ночам бываю. Жить ведь на что-то надо. А встреться мы днем, могу поспорить, ты б меня даже не узнала. Маменькина дочка голубых кровей, ни дать, ни взять. У меня уже и парень появился стоящий. Студент. Из хорошей семьи. Только бедный пока. Валерой зовут.

– И он знает, чем ты по ночам промышляешь? – заинтересовалась Катя.

– Да ты чего! Он бы меня убил. А не ходи я на панель, в чем бы я к нему на свидания являлась? В стоптанных туфлях и потертых джинсах?

– И ты хочешь сказать, что он действительно любит тебя?

– Не то слово. С ума по мне сходит. Говорит: Если понадобится, все брошу, на край света за тобой пойду.

– И чем же ты его так приворожила? – Катя с возрастающим интересом разглядывала свою гостью. – «Обаянием, походкой, манерами»?

– Ну и этим тоже, конечно. Но в основном, как ты понимаешь, сексом. Я ему такой высший пилотаж демонстрирую, что он голову теряет. Мое ремесло это тоже профессия, в которой есть свои тонкости, хитрости, секреты, своя техника и своя стратегия. Главное в ней не наша внешность, а умение завести мужика, превратить – хоть на время – обыкновенного лопуха в супермена, заставить его поверить в себя и в то, что ты от него балдеешь. И тогда уже делай с ним что хочешь, он весь твой – с потрахами, душой и кошельком. И ни на одну, пусть самую красивую, но фригидную куклу он тебя не променяет. Мужик, ведь он кто? Примитивный похотливый самец. Его желания, мотивы и побуждения все вот здесь, – она выставила вперед руку: – на ладони. Нажми на нужные рычаги и педали, и управляй им, как обыкновенным велосипедом.

– Однако… – озадаченно пробормотала Катя. – И до всего этого ты додумалась сама, своим умом?

– Не только… – В тоне многоопытной путаны зазвучали нотки превосходства и самолюбования. – Знаешь, сколько я трактатов о технике секса перечитала, современных и жутко древних. Изучила «Кама-Сутру», «Алхимию экстаза», «Тибетское искусство любви». Круто, да? Спроси, кто меня надоумил.

– Ну, и кто же тебя надоумил?

Одна из героинь Сидни Шелтона, Хони. Она стала для меня эталоном. Книжка эта, «Ничто не вечно» называется, как в руки мне попала, все во мне перевернула. Я испробовала опыт Хони на себе и убедилась, что все именно так и есть. Ей Богу, работает. Тогда-то я и начала из безликого секс-инструмента превращаться в хозяйку положения, диктующую свои условия, свои правила игры.

Катя запомнила все названия книг, перечисленных рыжей, решив для себя, что сегодня же раздобудет их – в библиотеке, на интернете или на уличных книжных развалах. В разглагольствованиях этой жрицы любви явно имеется рациональное зерно.

Она бросила взгляд на часы.

– Поняла, – тотчас сообразила гостья. – Время ретироваться.

– Извини, Света. Просто у меня на день намечены кое-какие дела. А где тебя найти, если понадобишься?

– В «Улыбке». Считай, там моя штаб-квартира. Со мной разминешься, к Сержу бармену обратись. Слушай, ты не против, если я у тебя переоденусь и марафет наведу? Наелась, выспалась, душ приняла. Домой можно не заходить. Сразу к своему студентику лыжи направлю.

– Не против.

Рыжая тщательно расчесала пышные волнистые волосы и, достав из сумки косметичку, занялась макияжем. Катя с любопытством следила за ее действиями. Пудра, тени, румяна, на сей раз наложенные очень умеренно, сделали ее яркой, броской, но не вульгарной.

– Могу я тебе кое-что подарить? Просто так, на память, – сказала Катя, вставая.

– Конечно можешь! – оживилась рыжая. – Я это дело очень даже люблю. Получать подарки – мое хобби с самого детства.

Скрывшись в спальне, Катя достала из гардероба белые джинсовые брюки с розовым ремешком, шелковую кофточку с черными разводами по белому фону и розовые саббо на высокой платформе.

– Вот. Посмотри, подойдет.

Взвизгнув от восторга, рыжая схватила все в охапку и тут же начала раздеваться. Она осталась в крошечных, мало что прикрывавших бикини и ажурном полупрозрачном бюстгальтере. Тело у нее было упругое, идеально гладкое с округлыми ягодицами и дерзко вздернутой грудью. Живот обозначен легкой, аппетитной припухлостью. Облачившись в катины вещи, которые прильнули к ней как влитые, Света гарцуя прошлась по комнате, будто цирковая лошадка на арене. Ее манеры и осанка и вправду разительно изменились.

– Ну как я тебе? – заранее зная ответ, поинтересовалась она.

– Потрясающе. Кто бы мог поверить, что ты сейчас и ты ночью – одно лицо.

– А я тебе что говорила! Ладно, Катя, спасибо за все. Надеюсь, еще свидимся, – с достоинством, явно рисуясь, промолвила она и, подхватив сумку с ночными вещами, направилась к двери.

После ее ухода Катя некоторое время стояла в раздумье, а потом вдруг начала поспешно скидывать с себя одежду. Раздевшись до гола, она стояла перед зеркалом, проводя самоинвентаризацию, внимательно изучая себя от макушки до пят.

Волосы у нее теперь были вполне приличные. Избавившись от материнской опеки, она сразу же перешла на шампунь с кондиционером, и они благодарно заблестели, легко собираясь в любую прическу. Катя предпочитала гладко их зачесывать, чтоб не нервировали, не лезли в глаза. Правда, при этом ее окаянные уши представали всеобщему обозрению во всей своей красе.

Скулы у нее были монгольские, нос – растоптанный башмак, губы суховатые, а зубы – редкие, кривые и мелкие – доставляли ей не меньше хлопот, чем уши и нос. Сквозь щели можно было увидеть, что делается во рту. Из-за своих акульих зубов Катя практически никогда не улыбалась, пряча их за плотно сжатыми губами.

Глаза, пожалуй, являлись тем единственным, что ее в себе устраивало. Темно-синие, с черной оторочкой по краю радужки и извилистой золотистой прожилкой вкруг зрачка. Не глаза, а два загадочных грота, ведущие в обитель той самой женщины, что хоронилась внутри ее неказистой оболочки. Шея особых хлопот не доставляла. Грудь? Да где там грудь! Два детских кукиша. Зато «кузнечиком» ее уже не прозвали бы. Ноги, конечно, короче не стали, но на них прибавилось с годами мяса. Смягчились коленки, округлились – слегка – бедра и икры, так что они уже не выглядели ходулями. К тому же, как она теперь знала, длинные ноги не недостаток, а достоинство женщины.

Закончив осмотр, она заговорщически подмигнула через зеркало синеокой затворнице: «Потерпи, милая. Недолго ждать осталось. Мы с тобой еще свое возьмем.»

У Кати давно уже созрел дерзкий план действий, для которого она методично подготавливала почву. Теперь, благодаря рыжеволосой путане, к этому плану добавились новые, весьма существенные штрихи. Она поняла, что настоящей женщине, способной вскружить мужчине голову, нужна не только привлекательная внешность, но и нечто большее, идущее изнутри. Это шарм, манеры, умение себя подать и умение себя… отдать. О последнем она, как ни странно, думала до этого меньше всего. Может просто потому, что отдавать себя ей было попросту некому. И Катя решила безотлагательно заняться восполнением упущений в составленном ею тайном плане.

Первое, что она сделала, это нашла книги, упомянутые рыжей, и принялась ночи напролет штудировать их. Она даже наведалась пару раз в бар «Улыбка». Со второй попытки ей удалось встретить там Сильву. Но та уже заступила на ночное дежурство и именно в этот момент «снимала» клиента, сделав вид, что не знает Катю. Серж-бармен, к которому она обратилась, посоветовал ей зайти на следующий день пораньше, чтобы перехватить ее до начала «работы». Нет, решила Катя, с меня хватит. Я сюда больше ни ногой.

Идти в бар ей действительно не потребовалось. В ту же ночь рыжая сама позвонила в дверь.

– Привет, подруга! Не разбудила? Ты искала меня?

– Просто шла мимо, дай, думаю, загляну, – бросила Катя небрежно, всем своим видом словно говоря: «Не слишком ли жирно будет, чтобы я тебя искала.»

– Что, опять хандра одолела? – Рыжая не прореагировала на подтекст.

– Вроде того. Поболтать захотелось.

– Отчего ж не поболтать. Поболтаем. Если найдется чем живот набить.

Они проговорили до самого утра. Катя получила второй урок техники и стратегии обольщения с дополнительным набором женских хитростей и прочих откровений.

– Да ты прямо-таки ходячая энциклопедия по части секса, – искренне изумлялась Катя. – Все знаешь, во всем разбираешься. Я, хоть и старше, а рядом с тобой ну полный профан.

– А как же. Без этого нам хана, – самодовольно ухмылялась путана, разнеженной рыжей кошкой размазавшись по дивану. Бутылка ликера, предусмотрительно подставленная Катей, окончательно развязала ей язык, убрав последние заслоны, если таковые имелись.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Появился у Кати и еще один собеседник, с кем, как выяснилось, можно было тоже поговорить по душам. Они работали вместе в одной фирме. Неказистый, щуплый, лысеющий и лопоухий. Этакая полевая мышка по имени Мишка. Но сотрудники с ним считались, поскольку никто из них так не разбирался в компьютере как он. Казалось, Мишка, готовый услужить всем и каждому, сам не знал себе цены.

Катя иной раз смотрела на Мишку с тоскливой безысходностью, как на свое зеркальное отражение. «Хотела бы я иметь такого друга? – риторически вопрошала она. И, энергично мотая головой, отвечала: – Да никогда!» «Тогда какие претензии могут быть у нас с тобой к людям?» – мрачно усмехалась синеокая затворница.

Как-то они с Мишей задержались на работе. Кроме них никого в офисе не было.

– Я иду заваривать себе кофе, – сказал он. – Тебе принести?

Удивившись, Катя кивнула:

– Принеси, коль не затруднит.

Поставив перед ней пенопластовый стаканчик, он присел напротив, заглянул в глаза:

– Чего домой не идешь? Поздно ведь уже.

– Работа срочная. А ты?

– А я что. По мне лучше здесь, чем дома, где меня все равно никто не ждет.

На ее лице не отразилось и тени участия:

– Один живешь?

– Ага.

– И даже дамы сердца нет?

– Не-а. – Он вздохнул. – Кому я такой нужен.

– Какой «такой»?

– Замухрышистый.

– Кажется, мы с тобой два сапога пара.

– Это ты брось! – неожиданно резко сказал он.

– Что именно?

– Сдаваться нельзя.

– Я и не сдаюсь. Я констатирую. Как говорится, против факта не попрешь. Ты, по-моему, тоже далек от эйфории.

– А у тебя бойфренд есть?

То был разговор на равных, обмен опытом, так сказать.

– Не-а.

Он понимающе кивнул.

– А ведь ты – баба что надо. Нутром чую.

– Я тоже «чую». – Катя усмехнулась. – Что с того?

– Вот что я тебе скажу, коллега. Мужики любят кичиться своей избранностью, своими надуманными преимуществами перед женским полом. На самом же деле мужчина – всего лишь физически сильное, но наивное, примитивное в своих запросах и инстинктах животное. К тому же легко поддающееся дрессировке.

Катя усмехнулась. Нечто подобное высказывала и рыжая. Забавно было услышать подтверждение из уст представителя противоположного пола.

– Миша, по-моему ты все упрощаешь до примитивизма. Ты не веришь в любовь?

– Конечно не верю. Романтические бредни. Любовь – это все тот же половой инстинкт, только завернутый в мишурную упаковку. Человек придумал это понятие, чтобы как-то выделиться в собственных глазах из животного мира. Там, на Западе, люди честнее. Они называют вещи своими именами. Вместо «я люблю» говорят: «я занимаюсь любовью».

– Да ты пошляк, Мишка. – Катя поморщилась.

– Я не пошляк. Я реалист.

– А по-моему ты просто озлобился на весь мир и все видишь в черных тонах. – «Уж мне-то это знакомо.» – Не веря, что тебя кто-нибудь способен полюбить, ты, как эзоповский лис, для самоуспокоения убедил себя, что любви не существует вовсе.

– Знаешь, я даже немного завидую тебе, – задумчиво проговорил лопоухий собеседник. – Ты до сих пор не утратила девичьих иллюзий. Свои я давно уже спустил в мусоропровод.

– Так значит они все-таки были! – улыбнулась Катя.

– Поймала за язык? – нахмурился он и сразу вдруг заспешил. – Ну ладно. Мне надо тут еще кое-что докончить. Шла бы ты домой.

– А чем ты занят, если не секрет?

– А если секрет?

– Мы ведь с тобой как ни как сослуживцы.

– Именно поэтому и секрет. Еще как с другом я мог бы поделиться.

– Ну так поделись! – Катя подсела к нему поближе. – Можешь не сомневаться, я – могила.

– Поклянись.

– Вот те крест! – Она шутливо перекрестилась.

– Ладно. Верю. Понимаешь, компьютер – не просто моя работа. Это мое единственное хобби, – шепотом признался Миша. – Я прямо-таки помешан на нем. Он заменяет мне библиотеки, кино, театры, друзей, женщину. Это мир без конца и края. Это мир, в котором я виртуально присутствую без своей физической оболочки. Мир, в котором я есть то, что я сам о себе представляю. Раз нырнувший в него, уже навсегда остается его пленником. Через компьютер я попадаю в любое хранилище знаний в любой точке мира, нахожу любую, интересующую меня информацию… И не только ту, которую мне предлагают, – понизив голос, добавил он.

– Как это? – не поняла Катя.

Он посмотрел на нее с сомнением, взвешивая, стоит ли ей доверять. Но видно уж очень ему хотелось, чтобы хоть одна живая душа узнала о его необыкновенных способностях, оценила их.

– Я же поклялась, что буду нема как рыба, – напомнила ему Катя.

– Ну-у, ты ведь знаешь, что отдельные люди и целые организации специальными ухищрениями защищают свою информацию, свои данные от постороннего вторжения.

– Конечно знаю. – Она уже поняла, куда он клонит.

– А я их виртуальные замочки благополучно взламываю. Не всегда и не все, конечно.

– Да ты, Мишка, выходит, настоящий хакер!

– Вроде того. – Он скромно потупился, отчего его уши, подсвеченные сзади светом лампы, пунцово заалели.

– Ну-ну. Дерзай. Только будь осторожен. Поймают, уши надерут. А нам с тобой это ну уж очень ни к чему.

С этого дня доверительные беседы возникали между ними довольно часто. И они сами не заметили как стали друзьями. Как-то он даже пригласил ее в театр, честно признавшись при этом, что ему просто не хочется идти одному. Катя не обиделась. Хоть вместе они являли собой довольно жалкое зрелище, она предпочла принять его приглашение.

В другой раз он пригласил ее к себе в гости. Катя собралась уже ответить резким отказом, но у него был такой умоляющий, жалобный вид, что она согласилась. Украдкой заглянув в папку с его личным делом, Катя поняла, что у бедняги день рождения, и ему очень хочется разделить его хоть с одной живой душой. Она купила ему в подарок электронный будильник с приемником, и, когда он усадил ее за празднично накрытый стол, жизнерадостно пропела: «Happy birthday to you!» На его близко посаженных, бесцветных глазках проступили слезы.

В тот вечер они много пили и много говорили, рассказывая о себе, о своем детстве и юности, об удачах и поражениях, о неосуществленных планах на жизнь. Катя узнала, что Миша мечтает накопить денег и открыть собственную компьютерную лабораторию – пусть небольшую, но свою.

Вино развязало Мише язык, и он снова начал хвастаться своими успехами в компьютерном пиратстве. Хитро улыбнувшись, Катя сказала:

– Да не верю я тебе, Мишка. Ты все сочиняешь.

– Не веришь!? – Вскинулся он, попадаясь на крючок. – Хочешь, прямо сейчас докажу?

– Хочу! – подзадаривала его Катя. – Докажи, тогда поверю.

Он усадил ее рядом с собой перед компьютером.

– Куда бы ты хотела заглянуть?

– Куда… куда… куда, – как бы в раздумье повторила Катя. – Ну, скажем, в личную электронную почту босса.

– Хм! Да это ж раз плюнуть. Его password я вычислил в считанные минуты. Смотри!

Нервные жилистые пальцы Миши быстро забегали по клавишам keyboard. И вот он уже на личной страничке Ломова. Click на icon «Mail» открыл промежуточную страницу, преградившую ему доступ к чужой почте требованием ввести пароль. Миша хитро посмотрел на Катю и выбрал шесть клавиш на keyboard. Вместо букв в окошке на экране появились шесть закодированных звездочек. Один удар по клавише Enter, и перед ними раскрылась электронная почта шефа.

Дальше он Катю не подпустил и выключил компьютер.

– Ну что, поверила?

– Как тебе это удалось?

Он пьяно рассмеялся.

– А все проще простого. Я же тебе говорил, что все мужики наивны и примитивны. Наш Ломов не исключение. Он поступил так, как поступают почти все – выбрал под пароль имя своей любовницы.

Какое именно имя, Миша говорить ей явно не собирался. Но он не учел одно обстоятельство. Шеф часто вызывал Катю к себе в кабинет для решения текущих вопросов. Иногда, подолгу работая с ним вдвоем, она становилась невольной свидетельницей его далеко не деловых разговоров, во время которых он несколько раз называл одно и то же имя – Тамара. По тому, как менялся его голос и выражение лица, она тогда уже догадалась, что он разговаривает с любовницей. Так Катя получила доступ к личной переписке Ломова.

Была уже полночь, когда она поднялась.

– Я провожу тебя. Нельзя так поздно возвращаться одной, – сказал Миша.

Он подержал ей пальто, а сам надел утепленную спортивную куртку. Ночь была холодная и сырая. Казалось, вот-вот польет дождь. На улице ни души. Миша остановил какого-то левача и устроился рядом с Катей на заднем сидении.

– Зачем? – удивилась она. – Я доеду сама.

– Нет. Я должен проводить тебя до дома. Не представляешь, как много ты сделала сегодня для меня.

– Пустяки. Мы очень мило провели вечер. Через три с половиной месяца будет день рождения у меня. Ты отплатишь мне тем же. Только и всего.

Они ехали в темной машине через спящую Москву. Его лица, да и его самого не было видно. Лишь странно волнующее ощущение близости мужчины, распространявшего с каждым выдохом винные пары.

– А ты когда-нибудь целовался? – вдруг спросила она.

– …Н…нет. – Миша благославлял темноту за то, что Катя не могла видеть, как он покраснел.

– Не хочешь узнать, что это такое? – Она невольно вспомнила ту, другую ночь, когда умоляла Марка поцеловать ее и получила грубый, оскорбительный отпор. «Вспомнила» – не то слово, поскольку она никогда этого не забывала.

Миша заерзал, запыхтел, неумело навалился на нее. Ему не сразу удалось отыскать в темноте ее губы, отчего на ее щеках остался мокрый след, как от улитки. «Да это уже не улитка, а целая медуза, залепившая мне рот и нос! Этак и задохнуться не долго», – с отвращением подумала Катя, энергично оттолкивая его:

– Извини. Я, кажется, неудачно пошутила, – пробормотала она, шаря трясущимися руками в сумочке в поисках носового платка. – И зачем только люди придумали поцелуи. Это же не гигиенично.

Отодвинувшись в дальний угол машины, он молчал всю оставшуюся часть пути. Но вовсе не от того, что расстроился, потому как не был влюблен в нее. Он и на поцелуй-то согласился скорее всего из нежелания задеть ее отказом. Но, как существо ущербное, он был самолюбив, легко уязвим, мнителен и обидчив. Прежде чем выйти из машины у своего дома, Катя сказала:

– Мишка, только ты пожалуйста не делай никаких выводов. Мы с тобой были и остаемся друзьями. А это… Видно вино в голову ударило. И ничего больше. Договорились?

– О чем тут договариваться. Все и так ясно, – буркнул он из темноты машины. – Еще раз спасибо за вечер. Спокойной ночи.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

С любопытством и изумлением Катя наблюдала за тем, как Москва энергично выкарабкивалась из постсоветского коллапса. Ее жители, 70 лет прозябавшие вместе со своей страной в глухой изоляции, знавшие про весь прочий – не советский – мир только то, что он, как и положено капитализму, благополучно загнивает, вдруг воочую увидели, как пресловутое буржуазное изобилие хлынуло на улицы их города, атакуя неподготовленное к столь быстрым переменам сознание людей.

Шикарные иномарки, частные рестораны, магазины, гостиницы, фирмы с высокомерными охранниками у помпезных, одетых в мрамор и бронзу подъездов, загородные виллы за глухими кирпичными заборами, двух- и трехэтажные квартиры в новых элитных домах гостиничного типа, респектабельные, самоуверенные молодые люди в сногсшибательных туалетах, в дорогих мехах. Фирменные «Дома», о которых прежде знали лишь понаслышке, супермаркеты, стриптиз-клубы, гольфклубы и просто клубы для избранных. И казино, казино, казино.

Само собой разумелось, что все эти, будоражащие воображение нововведения становились достоянием лишь весьма незначительной части населения. Большинство же, не поспевая за смерчеподобным вращением времени, все еще пребывало в ступорозном состоянии, не понимая, что с ними происходит, куда несет их водоворот событий. Перестраиваться, менять психологию дело сложное и болезненное, да и не каждому под силу. Те, что вовремя сориентировались, рискуя и балансируя на острие криминального ножа, в немыслимо короткий срок выскочили в «элиту», в родоначальников новой русской буржуазии, пышно расцветавшей на золотоносных останках разграбленного и попранного социализма. Несориентировавшимся же оставалось лишь с завистью следить за их головокружительным взлетом, все глубже увязая в нищете и прозябании.

Катя не принадлежала ни тем, ни другим. Но на свое счастье смогла легко перестроиться. Возвращаться назад, в нищету она не желала. Она сделала свой выбор – только вперед, к полному контролю над личными обстоятельствами. Она понимала, что в текущем моменте рассчитывать можно лишь на самою себя, на свои силы, способности и оперативность. Такое нынче на дворе время, сказала она себе, кто задержится хоть ненадолго, опоздает навсегда. Чем пользуются другие – расторопные, тем может пользоваться и она. Нужно только интенсивнее шевелить извилинами. Время стоячих болот и тихих заводей миновало.

Компания, в которой вот уже несколько лет работала Катя, была единственным местом, где она чувствовала себя востребованной, нужной, а то и незаменимой. Начав свою карьеру, как специалист по иностранным языкам, осуществлявший контакты с зарубежными партнерами, очень скоро Катя проявила недюжинный ум и умение вести «обоюдоострые» дела, ничего не забывая, ничего не упуская из вида. Она могла своевременно дать нужный совет боссу, предостеречь его от слишком опасных или поспешных ходов, подсказать, где и как предпочтительнее действовать. Авантюрный мир полулегального, полукриминального бизнеса напоминал ей айсберг, большая часть которого была надежно скрыта от глаз стороннего наблюдателя. Постепенно она настолько втянулась в этот мир, настолько увлеклась его закулисными играми, что он заменил собою все, чего ей в жизни недоставало.

Ее босс, Виталий Аркадьевич Ломов – «крутой», как по новому статусу, так и по нутру, был видный, умный мужик, из числа тех, что привлекают женщин своей чувственной мужественностью, самоуверен-ностью и умением заставить других с готовностью выполнять его волю и прихоти. Он был высок, широк в плечах и подтянут. Тщательно брился, коротко стриг ногти и густые, темнорусые волосы. Носом он обладал крупным, подбородком – квадратным и тяжелым с ямочкой посередине, ртом – красивым, четко очерченным. Что же касается глаз, то определить их цвет не представлялось возможным, поскольку цвет этот менялся, как у хамелеона, в зависимости от настроения и освещения.

Ломов полагался на Катю во всем. Постепенно он начал доверять ей все секреты компании, все ее наземные и подземные операции, скрытые течения и тихие отстойники. Она умело выуживала через интернет любую информацию на каждого потенциального компаньона или противника, на конкурирующие фирмы в целом, включая зарубежные компании, с которыми он стремился наладить сотрудничество или позаимствовать их методы. Он советовался с ней в самых сложных финансовых ситуациях. Она знала код его личного сейфа и номера счетов в иностранных банках. Более того, через ее руки проходили финансовые операции с клиентами, что давало ей непосредственный выход и на их счета. А в те сферы, в которые Ломов ее не допускал, она успешно попадала сама, с помощью Миши, способного бесшумно взломать любые виртуальные замки и двери. После непродолжительной тренировки Катя научилась в точности копировать подпись не только самого Ломова, но и любого из его клиентов.

Как-то, заработавшись, они остались вдвоем с Ломовым в офисе допоздна. Катя буквально валилась с ног от усталости. Вид у нее был жалкий – растрепанные волосы, съехавшая набок кофта, на которой каким-то образом отлетела верхняя пуговица. Поскольку секретарши не было, Катя несколько раз заваривала им обоим крепкий кофе.

– Ты для меня находка, Катерина, – с цинично-безжалостной откровенностью изрек босс, когда она в очередной раз остановилась перед ним с чашкой кофе. – Жена не приревнует, хоть всю ночь с тобой в офисе просиди. Клиент не соблазнит. И сама налево не ходишь. Подруг тоже не держишь. Ты наше бесполое диво. Этакий биоробот.

Катя ничего ему не ответила. Но не забыла ни одного слова из этой тирады, занеся ее в свой долгосрочный мозговой файл. Перегнувшись через стол, она поставила перед ним чашку, отчего воротник блузки с оторванной пуговицей откинулся в сторону. Ломов плотоядно уставился на открывшуюся его взору худосочную грудь и, поморщившись, уже собрался было отвернуться, когда его внимание привлекло ромбовидное темно-коричневое пятно, четко выделявшееся на бледной коже.

– Ты, кажется, вымазалась кофейной гущей, – сказал он.

– Где? – Катя тут же распрямилась, запахнув блузку.

– На левой груди. Вот здесь. – Он показал на себе, где именно.

– Это не кофе, а родимое пятно, – нахмурилась Катя.

– Родимое, говоришь? Забавно. На бубновую масть похоже. Выходит, ты у нас крапленая.

– А вам, Виталий Аркадьевич, не обязательно заглядываться на своих биороботов.

– Да было б на что, – буркнул тот, снова погружаясь в изучение бумаг. – Сама выставляешься. Лучше давай закругляться. Уже, черт знает, сколько времени.

«Мели, Емеля, твоя неделя, – подумала Катя. – Но скоро наступит и моя. Вот тогда поглядим, как ты запоешь.»

Даже вскользь Ломов никогда не упоминал о характере своих занятий, предшествовавших созданию «Контакта» – компании нынешней. Все знали только то, что в благопристойное советское время, когда валютчики и перекупщики классифицировались еще как криминальные элементы, а не высшая элита общества, он успел защитить кандидатскую диссертацию. Но на ученую степень, как известно, не разбогатеешь, тогда как у «Контака» в обороте были весьма и весьма приличные средства.

По обрывкам фраз из конспиративных телефонных разговоров Ломова, по отдельным, на первый взгляд, безобидным штрихам и нюансам, по отслеженным Катей ниточкам банковских операций, она поняла, что «Контакту» предшествовала какая-то крупная афера. Но докопаться, какая именно, ей никак не удавалось. Сколько не рылась Катя в интернете, имя «Ломов В.А.» если и фигурировало, то только в сочетании с «Контактом», что само по себе казалось ей странным.

Наверное на этом она бы и успокоилась, если бы не представился вдруг счастливый случай, который помог ей расставить все точки над i. В тот день они обсуждали с шефом текущие дела у него в кабинете. Ломов куда-то вышел, когда зазвонил мобильный телефон, оставленный им на столе. Поколебавшись, Катя взяла его.

– Стасик! – раздался старческий голос.

– Вам кого? – не поняла Катя, решив, что ошиблись номером.

После непродолжительного замешательства тот же голос ответил:

– Виталия… Виталия Аркадьевича Ломова.

– Простите, а кто его спрашивает?

– Зайцев. Иван Егорыч, – по-военному отчеканил звонивший.

– Вы знаете, он вышел, но вот-вот будет. Что-нибудь передать?

– Нет, милая, спасибо. Я перезвоню.

Прежде чем дать отбой, Катя взглянула на дисплей телефона и без труда запомнила высветившийся там номер. Она записала его в укромном уголке своего блокнота вместе с именем и фамилией абонента. На всякий случай. Когда Ломов вернулся, она ни словом не обмолвилась о звонке.

Они продолжили прерванное занятие. Через несколько минут снова зазвонил мобильный телефон. Делая вид, что поглощена работой, Катя прислушивалась к тому, что он говорил.

– Ало. Да. Привет. Все нормально. Как ты? Как давление? Ну и хорошо. Следи за собой. Если еще будут нужны какие лекарства, скажи. Извини, я немного занят сейчас. Вечером сам позвоню. Поцелуй маму.

«Так, – злорадно отметила про себя Катя, сохраняя непроницаемость лица. – Значит, под вымышленным именем Ломова Виталия Аркадьевича скрывается Станислав Иванович Зайцев. Ну-ну. Возьмем на заметку. Такая ценная информация не может не пригодиться. Интересно, почему отец не сказал ему, что звонит вторично. Наверное, испугался признаться, что подвел сына. Что ж, он прикрыл не только себя, но и меня.»

Следуя духу более чем тревожного времени, не позволявшему таким, как он, чувствовать себя в безопасности, Ломов решил обзавестись личным телохранителем. Прежде эти обязанности по совместительству выполнял его водитель, Сашок. Нового телохранителя звали Борисом, но с первых же дней за ним укрепилось прозвище Медведь. Глыбоподобный, набыченный, наделенный недюжинной физической силой, он был нелюдим и замкнут.

Катя с опаской и неприязнью поглядывала на Медведя. Этот звероподобный тип олицетворял в ее представлении характерный экземпляр хладнокровного убийцы, способного на любые зверства. От него хотелось держаться как можно дальше. Но, как на зло, большую часть рабочего дня он торчал теперь в приемной босса, впиваясь своими вечно красными колючими глазками в каждого, появлявшегося в поле его зрения, даже если то были сотрудники компании, которых он видел по многу раз на день.

Лишь один раз Катя отважилась обратиться к нему с просьбой и тут же об этом пожалела. Ломов был так доволен успехами Кати в бизнесе, что в качестве поощрения или в надежде на лучшие результаты заказал в ее личное пользование комплект новейшего компьютерного оборудования – с монитором, принтером и сканером. Рассыльный свалил коробки у двери в ее кабинет и ушел. Потоптавшись перед ними, Катя вышла в приемную. Но там не оказалось никого кроме секретарши и телохранителя босса.

«Пусть разомнет свои бездействующие мускулы», – подумала она. Медведь смотрел на нее в упор.

– Борис! Не могли бы вы помочь мне распаковать оборудование? Одна я явно не справлюсь.

Не изменив выражения лица, он продолжал сверлить ее глазами, будто был глух на оба уха.

– Пожалуйста, Борис. Это займет у вас несколько минут, – проявила настойчивость Катя.

Медленно, с явной неохотой разжимая лепешкоподобные губы, он процедил, как сплюнул:

– Сгинь.

– Что вы сказали? – не поверила своим ушам Катя.

– Я сказал: сгинь, – хладнокровно повторил он.

– Да как вы смеете?! – взорвалась она, задохнувшись от возмущения. – Медведь неотесанный! Вы не на улице и извольте вести себя прилично.

– Слушай, ты! – вдруг разговорился тот. – Учить будешь своего хахаля, если он у тебя есть. Мое дело охранять босса, а не батрачить на его баб. Почем я знаю, может ты специально меня отзываешь…

Забыв о том, чем занималась, Вера – секретарша, с любопытством прислушивалась к их перепалке. Обменявшись с ней взглядом, Катя зло пробормотала:

– Правду говорят, заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. – Развернувшись на каблуках, она скрылась в своем кабинете, от души хлопнув дверью.

Разобрать и установить новую технику ей помог Миша.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Наконец, Катя решила, что настало время действовать. Но для успешного осуществления задуманного ей необходимо было сменить имя. С предыдущего места работы, имевшего тот же криминальный душок, у нее сохранился выход на подпольного специалиста по кличке Виртуоз, классически фабриковавшего любые фальшивые документы. Конечно, аналогичный «сервис» имелся и у Ломова. Но ей был нужен человек, никак с ним не пересекавшийся. Этому самому Виртуозу Катя заказала новый паспорт на имя Черновой Галины Александровны и сопутствующие документы, удостоверяющие, что она является вайс-президентом фирмы «Контакт». Поскольку паспорт этот не только не решал всех ее проблем и замыслов, но и мог протянуть к ней нежелательную ниточку, то, по просьбе Кати, Виртуоз снабдил ее адресом своего коллеги по кличке Спец, державшего аналогичный «бизнес» за рубежом.

Следующим этапом стало наведение необходимых мостов и контактов. Случалось, она оставалась в офисе одна на всю ночь – разумеется не из слу-жебного рвения, а преследуя свои собственные цели. Дома у нее компьютера не было, и она пользовалась офисным, изучая его по самоучителю, поскольку компьютер, как она уже поняла, давал ей неограниченные возможности коммуникаций и выхода на любую информацию, в любой точке земного шара.

Ломов манипулировал большими деньгами – раньше это называлось крупными махинациями – налаживая торговые отношения с иностранными фирмами, и соответственно держал банковские счета в разных странах. Чтобы расширить сферу своей деятельности, он умело пользовался промежуточными, посредническими фирмами, бравшимися за солидные проценты выводить его на нужные контакты. Представляя интересы босса, Кате теперь довольно часто приходилось выезжать за границу, где она уже неплохо ориентировалась.

Очередная встреча с посредником была запланирована на середину зимы, на Кипре. Ломов, поглощенный заключением куда более выгодного контракта с отечественным алигархом, поручил Кате самостоятельно провернуть второстепенное, но отнюдь не лишнее дельце.

Это был именно тот шанс, которого она ждала. Недели, отделявшие ее от вылета на Кипр, Катя не теряла даром. Она открыла себе счета сразу в нескольких международных банках. А затем, подделывая подписи – не только самого босса, но и его состоятельных клиентов – принялась методично перекачивать небольшие суммы денег с их счетов на свои. Она знала, что нужно делать и как, чтобы операции эти не обнаружились раньше времени.

В тот знаменательный для Кати день на дворе злобствовал январь, загоняя людей в дома, подъезды, подворотни. Он свистел ветрами, трещал морозами, навешивая на провода, на голые ветви деревьев, на еловые лапы тяжелые гирлянды сине-белых игл, заковывая оконные стекла в замысловатые узоры, прячась под парошей коварным ледяным настилом.

«Мети себе, мети, – усмехалась Катя, балансируя на скользком тротуаре по пути к машине и пряча свой уродливый нос в меховой воротник. – Дотерплю уж как-нибудь. Мало осталось.» Ломов только что собственноручно передал ей кейз, в котором аккуратными пачками были уложены несколько сот тысяч долларов наличными, предназначавшиеся посреднику в качестве комиссионных. И вот Сашок уже вез ее на хозяйском джипе по заснеженному Ленинградскому шоссе в Шереметьево.

«Сашок»! Этот высоченный, бритоголовый детина с косой саженью в плечах и остекленевшими глазами меньше всего соответствовал своему уменьшительно-ласкательному имени. Подобно Медведю, он ни с кем не сближался, сам первым никогда ни с кем не заговаривал. Что же касается Кати, то ее он, что называется, в упор не видел, и она отвечала ему тем же. Сотрудники его побаивались, и были немало удивлены, когда года три назад этот непробиваемый человек-скала привез в Москву из своего села девушку, подругу детства, и женился на ней. А совсем недавно Сашок вдруг появился в офисе с двухлетней малышкой на руках. Ни слова не говоря, он усадил ее, как куклу, на стол секретарши и победоносным взглядом обвел лица сотрудников, демонстрируя им свое сокровище.

В аэропорту, против своего обыкновения, Сашок не спускал с Кати глаз, не отходя от нее ни на шаг. Она понимала, что пасет он не ее, а деньги босса, покоящиеся в кейзе. Он проследил за тем, чтобы она без осложнений прошла таможенный контроль и стоял среди провожавших до тех пор, пока она не скрылась «за кордоном».

В самолете Катя сидела прямая и застывшая, будто в нее вбили кол, не шевелясь, не глядя по сторонам. Нервы ее были на пределе. Каждую минуту она ждала что вот сейчас чья-то железная рука вцепится ей в плечо и такой же железный голос выплюнет в ухо роковое «Пройдемте». Но, этого к счастью не произошло. Самолет благополучно поднялся в небо. Расслабившись, Катя откинулась на спинку кресла. Конечно, это вовсе не означало, что все уже позади. До поры до времени она нигде не могла чувствовать себя защищенной и прекрасно понимала, что затеяла игры с человеком, с которым вести себя подобным образом смертельно опасно. Да только ведь и терять ей было особенно нечего. Жизнью своей она никогда не дорожила. Ну кому, скажите на милость, нужна такая жизнь. А следовательно стоило рискнуть.

Равнодушно глядя через иллюминатор на укрытые белым саваном подмосковные поля и леса с малахитовыми вкраплениями елей, на скованные льдом озера и реки, Катя думала с грустным злорадством: «Радуйся, неласковая родная земля. Я покидаю тебя. Возможно, тебе никогда больше не увидеть своей поршивой овцы – обиженной и обделенной. По крайней мере, не увидеть в том облике, в каком ты меня сотворила. Прощай и ты, мама. Я с детства ненавидела тебя за то, что ты произвела меня на свет такой.»

На соседнем кресле сидел молодой человек. Из-под приспущенных ресниц Катя украдкой разглядывала попутчика. Его мужественное, монументально вылепленное лицо напомнило ей микеланджеловского Давида. Рельефно очерченный чувственный рот, казалось, был создан исключительно для поцелуев и признаний в любви. Несколько часов они будут вот так – бок о бок, сидеть в тесных креслах, соприкасаясь коленями и локтями. Окажись на ее месте другая – привлекательная женщина, между ними неприменно завязалось бы знакомство, возможно даже роман. Но молодой бог, усаживаясь в кресло, скользнул по лицу и фигуре соседки скучающим взглядом и больше ни разу не повернул в ее сторону головы. Нет, Катя не обидилась. Она к этому давно привыкла.

Чем дальше на юг летел самолет, тем все больше и больше красок добавляла Природа в бескрайний ковер, стелившийся под его крылом, пока почти полностью не вытеснила с него белые пятна, оставив их лишь для горных вершин. Катя отказалась от предложенного стюардами завтрака. Когда она отказалась и от обеда, «Давид» покосился на нее с любопытством, но так ничего и не сказал.

Пролетев над Азовским морем, самолет надолго завис над Черным. После нудной, всепоглощающей белизны бесконечных российских зим, его глубокая трепещущая синева действовала как бальзам… Катя, вынырнула из своих мыслей или полудремы, когда их начало трясти так, будто они не летели, а ехали на телеге по камням и ухабам. Она заглянула в иллюминатор – под ней расстилилась Малая Азия. «Все ясно. Горы! Воздушные ямы, турболентность и прочее. Счастливчик Давид.» Ее сосед, не замечая болтанки, крепко спал. Продолжалось это довольно долго, вплоть до Таврского хребта с его высоченными, увенчанными снежными фесками вершинами. А потом под ними снова разверзлась морская гладь, на сей раз – средиземноморская, и почти тут же возник на горизонте остров – конечная цель ее перелета. Этакая большая гитара, указующая грифом на Турцию. Синее море с кружевом прибоя, желтые пляжи, зеленые долины и припорошенные снегом верхушки гор – меленький рай на пересечении четырех дорог, соединяющих Африку, Европу и Азию.

Самолет приземлился в самом сердце Кипра, в аэропорту Ларнака, откуда, как она знала, чуть больше 30 км до Никосии. Там же, в аэропорту, Катя поспешила выкупить авиабилет на Париж, тайком заказанный ею из Москвы, и только после этого взяла такси.

Местные жители говорили здесь либо на греческом, либо на турецком – языки, которых Катя не знала. Но можно было объясниться и на английском. Она попросила отвезти ее в отель «Клеопатра», где Ломов собственноручно зарезервировал для нее номер.

Солнце, укутавшись в мохнатые, тяжелые тучи, как в шубу, даже носа не желало показать, не то что улыбки. День был неприветливо серый, дождливый. И все же глаза Кати жадно впитывали сочную зелень горных склонов и равнин, обрамлявших дорогу.

«Клеопатра» оказалась небольшим, 6-этажным отелем, с виду нелепым и неказистым, но зато единственным, находящимся в самом центре Лефкосии – древнего города, отгородившегося от большой Никосии мощными венецианскими стенами.

Добравшись до номера, Катя первым делом позвонила Ломову, сообщив, что благополучно долетела и устроилась, и что завтра с утра намерена приступить к выполнению порученного ей задания. Затем, не теряя драгоценного времени, она отправилась на поиски банка, что находился, как ей объяснили, по ту сторону крепостных стен. Все было ею детально проштудировано и просчитано заранее. Она знала, что сбоев и накладок быть не должно, и все же, входя в здание банка, не могла унять волнение. К счастью, все прошло гладко, без осложнений. Она положила на свой счет все наличные деньги, переданные ей Ломовым, затем туда же перевела со счета фирмы еще несколько сот тысяч долларов. Эту операцию она специально приурочила к концу рабочего дня.

Едва сдерживая себя от буйного ликования, Катя, уже налегке, вернулась в старый город сквозь Ворота Фамагусты. В номер ей идти не хотелось. Пьянящий аромат свободы был разлит в воздухе. Впрочем, разлит только для нее. Кипрская столица, как и сам Кипр, разрезанный греками и турками надвое, вряд ли мог ощущать себя свободным. Но Кате не было до этого дела. Катя праздновала свою первую победу. Она заграницей и она богата. Она сама себе хозяйка!

Справа и слева от нее громоздились небольшие старинные постройки – обитель многих поколений ремесленников, крохотные лавки, магазины, таверны. Туристы, не слишком многочисленные в это время года, резко выделялись на фоне местного населения. Вокруг было шумно, суетно и оживленно. Катя заглянула в Кафедральный собор святого Иоана, где, напротив, было пустынно и скучно. Она еще немного побродила по старым улицам, любуясь висящими прямо над головой ярко оранжевыми мандаринами. Ей захотелось, наконец, есть. А это значило, что нервное нарпяжение отпустило и она снова возвращается в свои берега.

В гостинице, не поднимаясь в номер, она сразу прошла в ресторан и там, под звуки старинной греческой музыки, вкусно, до отвала поела. Ей предстояло еще как-то пережить эту ночь. Она понимала, что здесь, на Кипре, в заказанном боссом номере, она все еще остается в пределах его досягаемости. Правда, у него пока нет оснований начинать охоту за нею. Она прилетела сюда по его поручению, как его доверенное лицо. О переведенных со счета фирмы деньгах он вряд ли узнает сразу, по крайней мере, не раньше утра, поскольку сейчас уже все банки закрыты. Значит, можно позволить себе расслабиться и хорошенько выспаться. Что Катя и сделала.

На рассвете, не завтракая и не сдавая номера, она вышла на улицу и юркнула в одно из стоявших у обочины такси… К концу того же дня, перелетев практически через все Средиземное море, Катя уже ступила на долгожданную французскую землю. Водитель такси доставил ее точно по указанному адресу и остановился перед красивым старинным особняком. Расплатившись, Катя поднялась по высоким ступеням респектабельного подъезда. Над дубовыми резными дверями была прикреплена совсем небольшая табличка: «Клиника Пластической Хирургии». На это частное, закрытое заведение Кате удалось выйти через интернет.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Рабочий день уже давно кончился, но Ломов не спешил распускать свой небольшой штат. Исчезая обычно днем на несколько часов, он, как правило, наверстывал потом упущенное за счет вечеров, задерживая и некоторых своих сотрудников.

Покончив с телефонными переговорами, Ломов вызвал секретаршу:

– Вера. Ну, где там наш костолом?

– Как всегда, Виталий Аркадьевич, в приемной.

– Давай его сюда. И Сашок пусть зайдет.

Костолом, он же Медведь, вкатился, как снеговик, на коротких, кривых ногах. Из-за накаченных мышц грудь и плечи его под белесой дубленкой слились в один сплошной шар. А лишенная шеи голова в надвинутой по самые брови заячьей ушанке как нельзя лучше дополняла его сходство со снеговиком.

– Сколько раз тебе говорить, олух царя небесного? – буркнул босс, раздраженно отворачиваясь. – Шубу и шапку в приемной оставляй, прежде чем сюда вваливаться.

– Морозище-то вон какой, – сипло возразил Медведь. – Градусов 30, как пить дать, будет.

– Так то ж на улице. Пока в приемной сидел, в шкуре своей неужто не упарился?

Ничего не ответив, телохранитель скрылся за двойной дверью и через минуту вернулся. Теперь на нем был только толстенный, вязанный крючком свитер и штаны, заправленные в меховые сапоги. Редкие волосы налипли на круглую голову, а курносый нос, явно отмороженный и распухший, алел редиской.

Ломов оглядел его почти брезгливо. Конечно он предпочел бы другого телохранителя – вышколенного, подтянутого, молодцеватого. Но по силе кулачищ и по чисто медвежьему безоглядному напору этому не было равных. Что же касается преданности, так кто их теперь разберет. Все они по-настоящему преданны лишь одному единственному господину – зеленому и зазывно шелестящему.

Вошел Сашок. Босс не предложил им сесть, и они так и остались стоять в дверях, выжидательно на него глядя.

– Помнишь, Сашок, – мрачно начал Ломов, – как неделю назад отвез Погодину в аэропорт, как позаботился о том, чтобы она без проблем прошла с дипломатом таможенный досмотр?

– Ясно дело, помню, – отозвался тот. – Я с нее до последнего глаз не спускал.

– Так вот она с этим дипломатом и, увы, не только с ним, исчезла в неизвестном направлении, не выйдя на встречу с моим клиентом.

Сашок грязно выругался.

Медведь злобно присвистнул:

– Вот тебе, бабка, и Юрьев день. Даром что гонору в ней на троих было. Она мне сразу не показалась. Мымра лопоухая.

– Если эта мразь не дура, то назад она вернуться не осмелится. Но я ее, мою хорошую, в любом случае из-под земли достану, на кол посажу и сверху, как ржавый гвоздь, кувалдой прихлопну, чтоб кол тот ее по самую глотку прошил. – Ломов говорил, как чревовещал, не разжимая рта, выдавливая слова, будто из тюбика, из глубины утробы. – Верные ребята уже рыщут по заграницам. Ей от меня не скрыться, не уйти. Процент вероятности, что она здесь, не велик, но проверить все равно надо. Вот вы этим и займетесь. Напару. Сашок, адрес ты знаешь. Как следует в квартире у нее пошуруйте. Не бойтесь наследить. Ищите любые зацепки: адреса, телефоны, записки, квитанции, счета. Автоответчик и memory проверьте. Если найдете блокнот или записную книжку, принесете сюда. Постарайтесь понять, появлялась она там или нет после отъезда на Кипр. Весь вид квартиры вам должен подсказать, с концами она свалила или рассчитывает вернуться.

– Шеф, двери взламывать будем? – сипло поинтересовался Медведь.

– Дурень. Зачем соседей бередить. Или по нарам затосковал? Ночью, без шухера тихонько войдете и дверь за собой закроете. С замком сами разберетесь или из домоуправления слесаря прислать?

– Разобраться-то разберемся, – заортачился Медведь, – да только если на это дело ночью идти надо, то как я потом к себе в Мытищи добираться буду? Электрички-то по ночам не ходят.

– У меня переночуешь, – предложил Сашок.

– А Фрося? Она ж с ума там сойдет.

– Слушай. Ты ж мужик. Чего сопли распустил? – скривился Ломов. – Я тебя – бугая, здесь, думаешь, для красоты держу? Чтоб весь день у меня в приемной штаны просиживал? – Вытащив из кармана бумажник, он швырнул на стол деньги. – Держи. К Фросе своей на такси вернешься. А заодно и предупредишь ее, что дней десять будешь ночевать в Москве.

– Как это? – захлопал красными глазами Медведь.

– Мне нужно, что бы кто-то понаблюдал за квартирой Погодиной. Сашка отпустить не могу. Остаешься ты. Ты должен ее перехватить, если вдруг надумает вернуться или, скажем, за вещами на часок заглянет. Врубаешься? Запасешься продуктами и всем необходимым – не пугайся, я оплачу – окопаешься в ее квартире и будешь сидеть там, как бессловесная мурена в норе, чтоб ни одна собака, ни одна пронырливая соседка тебя не учуяла. Впрочем, – ехидно добавил он, – если тебя больше устраивает проторчать эти десять дней у нее в подъезде, на морозе, я не возражаю.

Предвидя подобное вторжение, Катя позаботилась о том, чтобы не доставить Ломову удовольствия ее вычислить. Квартира была прибрана, вещи на своих местах, будто хозяйка только что ушла на работу или уехала в командировку.

Задернув плотные, светонепроницаемые шторы, Сашок принялся было с остервенением выдергивать из шкафов ящики, вытряхивая на пол их содержимое. Но Медведь, как посатижами, ухватил его за руку.

– Ты чего? – удивился Сашок. – Хоть на шмотках этой сучки душу отведем.

– Ты-то сейчас душу отведешь и домой свалишь. А мне потом в этой помойке десять дней торчать. Как прикажешь в сортир или на кухню ходить? По воздуху или по ее лифчикам?

Не найдя ни одной улики, они бесшумно покинули квартиру. А со следующей ночи Медведь, как того хотел его босс, устроил там засаду. Первый день он передвигался по комнатам на цыпочках, прислушивался к каждому шороху, даже воду в ванной открывать боялся, чтоб соседей шум в трубах не привлек. Он еще раз один все досконально обследовал, везде сунул нос. Не понравилось ему, что у Погодиной был общий балкон с соседями. Это значило, что они в любой момент могли проявить любопытство и заглянуть в комнату через окно. Успокаивало лишь то, что на дворе стояла лютая зима, и вряд ли кому захочется вылезать в такую погоду на балкон. Пушистые, не потревоженные ничьей ногой сугробы, облепившие снаружи балконную дверь, были тому подтверждением.

Медведь еще раз проверил, насколько плотно задернуты шторы, и рискнул включить телевизор, полностью убрав звук. Сняв сапоги, он уст-роился с ногами на диване, расслабился. После нескольких дней сытой бездеятельности он решил, что его новая работенка не так уж и плоха. Он прибавлял и прибавлял понемногу у телевизора звук, и теперь уже полноценно мог смотреть подряд все передачи.

В день по два, а то и по три раза Медведь наполнял ванну горячей водой, высыпал в нее хвойный экстракт, которого у хозяйки квартиры было в избытке, от души мылился ее шампунями, пока пена вокруг него не начинала клубиться многослойными кучевыми облаками. Потягивая пиво и жмурясь от удовольствия, как мартовский кот на солнцепеке, он часами нежился в оболденно горячей, пахнущей грибным лесом воде. Ведь там у него, в Мытищах, не было ни телевизора, ни телефона, ни горячей воды, ни тем более ванны. Мыться, особенно зимой, для них с Фросей было сущим мучением. Так что Медведь не без оснований считал, что попал в санаторий, и теперь уже совсем не хотел, чтобы все это кончилось.

Однако хозяйка квартиры объявляться не торопилась, и Бориса к его великому неудовольствию отозвали, прервав лёжку. Когда он, отмокший, раздобревший и благоухающий, вернулся назад, к жене, она закатила ему скандал на всю округу, голося и размахивая скалкой, наотрез отказываясь верить, что муж вернулся с важного задания.

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Полностью оторванная от внешнего мира, Катя провела в Клинике четыре долгих месяца, в течение которых ей сделали многочисленные пластические операции, включая стоматологические. Параллельно с этим, с ней работали специалисты – по усовершенствованию походки, манер, речи. Она посещала Gym и Spa, следуя предписаниям врачей. Был при клинике и Салон Красоты, где клиенты могли привести в надлежащий вид свои волосы, ногти и кожу.

Незадолго до выписки Катя совершила одну-единственную вылазку в город, целью которой было приобретение нового гардероба. Ведь у нее теперь изменились не только запросы, но и размеры белья и одежды.

Наконец, срок ее добровольного заточения истек. По выходе из клиники Катя сразу же отправилась по адресу, данному ей Виртуозом, к его коллеге по ремеслу. Квартира находилась на пятом этаже старого, мрачного дома без лифта. Грязная лестница, облупившиеся стены. Но дверь, перед которой она остановилась, была прочной, железной, изрешеченной бесчисленными замками.

На ее стук вышел полноватый, неопрятно одетый человечек с медлительными манерами и въедливыми, бегающими глазками.

– Я от Виртуоза, – поспешно представилась Катя. – А вы, должно быть, Спец, если не ошибаюсь.

– Ну, допустим, не ошибаетесь. – Подозрительно просканировав гостью с ног до головы и убедившись, что это не подстава, он провел ее в свою лабораторию – тесную, захламленную коморку без окон. – Чем могу быть полезен?

– Мне нужен новый паспорт с новым именем.

– Я так и догадался, – усмехнулся фальшивых дел мастер. – Это будет стоить вам совсе не дешево.

– Пусть моя платежеспособность вас не беспокоит. За вами первоклассная работа, за мной достойное вознаграждение, – с высокомерным видом парировала Катя.

– Люблю иметь дело с сообразительными людьми. Как вы понимаете, мадемуазель, основа любого документа ваша милая мордашка. Так что садитесь вот в это кресло и постарайтесь не вертеться в течение нескольких минут.

Он достал из шкафчика «Полароид» и несколько раз щелкнул затвором, ослепляя ее вспышками. Дивясь тому, как все легко и просто получается, Катя с любопытством разглядывала свое новое лицо, быстро проступавшее на снимках.

– Кем желаете стать, мадемуазель? Француженкой, филиппинкой, турчанкой, американкой? – Используя висевшую на поясе связку ключей, Спец отпер один из ящиков и, выдвинул его до основания. Явно рисуясь перед молоденькой клиенткой, он, словно по клавишам рояля, звучно прошелся ногтем по разноцветным корешкам паспортов.

– Вы еще предложите мне стать индианкой или арабкой, – фыркнула Катя. И добавила с достоинством: – Французское гражданство на имя Katrine Grillon.

Она не случайно выбрала себе такую фамилию. Одним из значений слова grillon было «кузнечик».

– Нет проблем. Присядьте. Я мигом.

Спец устроился за письменным столом, заставленным какими-то мудреными приспособлениями, и, несмотря на данное обещание, не слишком спешил. Впрочем, Катя его не торопила, понимая, что в столь деликатных делах спешка не лучший товарищ.

– Сколько нам лет? – осведомился он, не поднимая головы.

– Двадцать три, – не задумываясь, ответила Катя. – Месяц и день – на ваше усмотрение.

– Вы уже решили, какую из трех фотографий будем прикреплять?

– Без разницы. Поскольку они мне нужны все.

Он оторвался от работы и вопросительно поднял бровь:

– Не понял.

– Те, что останутся, прикрепите на другие паспорта, которые у меня при себе.

Теперь он поднял и вторую бровь.

– Вы собираетесь иметь несколько паспортов?

– Совершенно верно.

– Мадемуазель, вы меня интригуете. Уж не шпионка ли вы международного класса? А может серийный убийца?

– Будь я шпионкой, мне не было бы нужды прибегать к вашим услугам. А если будете докучать мне своим любопытством, можете стать очередной жертвой «серийного убийцы».

– Не кипятитесь, уважаемая Кэтрин Григ. Это действительно не мое дело. Я просто, по ходу дела, болтал с вами, чтоб вы не скучали. Но дополнительные документы будут стоить вам дополнительной платы.

– Не беспокойтесь. Я это понимаю.

Больше они не разговаривали. Спец трудился молча.

Наконец, он вручил Кате ее новый французский паспорт. Она внимательно изучила вписанные в него данные и долго разглядывала фотографию, оставшись ею довольна. Затем протянула ему имевшиеся при ней паспорта:

– Вот. Замените в них фотографии.

Раскрыв оба паспорта – настоящий, на имя Погодиной Екатерины, и фальшивый, на имя Черновой Галины, Спец положил их перед собой, вгляделся в фотографии, сверяя их с оригиналом. Напряжение исчезло с его лица. Он понимающе улыбнулся и, кивнув головой, склонился над верстаком с прессовальной машиной. Катя скрежетала зубами от злости, перебирая в уме варианты, как можно было бы избавиться от этого наглого типа – уходя, поджечь дом, застрелить, подсыпать яду. Как на зло у нее не было при себе ни пистолета, ни яда, ни даже спичек.

Да, ей могли пригодиться все эти паспорта. С Погодиной Екатериной были связаны счета в банке и выкупленная московская квартира, которую она вовсе не собиралась терять. А Чернова Галина ей очень даже понадобится при осуществлении задуманного. Щедро расплатившись с подпольным мастером и благосклонно сохранив ему жизнь, она покинула его душное логово, спеша поскорее очутиться на свежем воздухе.

Вот теперь Катя-Кэтрин-Галина была полностью готова начать ту жизнь, к которой так неистово, так отчаянно стремилась.

Все это время у подъезда дома ее ждало такси. Она попросила водителя отвезти ее на Монпарнас, к отелю «Литтре» и, не выходя из машины, отправила его узнать, есть ли там свободные номера. Конечно, можно было из клиники зарезервировать себе гостиницу ко дню выписки, но Кате следовало быть осторожной и осмотрительной во всем, аккуратно сжигая за собой мосты. Так, чтобы если кто-нибудь вознамерится идти по ее следу, он всякий раз терял бы этот след.

Водитель вернулся с портье, катившим впереди себя бронзовую тележку для чемоданов. Через четверть часа она уже входила в свой шикарный двухкомнатный номер. Прикрыв за собой дверь, Катя упала навзничь на широкую кровать, раскинула руки и блаженно зажмурилась. Настал, наконец, тот момент, когда можно было подвести жирную черту под прошлой жизнью, отныне более не существовавшей – она искренне в это верила. Ее многоступенчатый план был блестяще реализован, нигде не дав сбоя. Она превратилась в другого человека. В другую женщину! С новым именем, с новыми документами, с новым телом и лицом и с вполне приличными средствами к существованию.

Не открывая глаз, Катя начала медленно раздеваться. Ей хотелось сорвать с себя разом всю одежду, но вещи, которые она теперь будет носить, слишком дорого стоили, чтобы позволить себе такое. Поэтому она осторожно расстегнула перламутровые пуговочки на тонкой кашмировой блузке, стянула с себя узкую юбку, а затем и нижнее белье. Полностью обнажившись, она подошла к большому зеркалу в золоченой раме и приступила к изучению своих новых «владений». Последний раз она производила подобную «инвентаризацию» в Москве. То было скорбное занятие, порождавшее одно лишь желание – удавиться. Сейчас это было нечто совсем иное – триумфально-апофеозное шествие по самой себе. Ей безумно хотелось сделать это еще в клинике. Но там она не чувствовала себя уединенно. В любую минуту в палату могла зайти медсестра или доктор и испортить пиршество души. Теперь же можно было предаваться самосозерцанию хоть сутки напролет, не боясь, что ее побеспокоят.

«Итак, приступим! – сказала себе Катя, поближе придвигаясь к зеркалу. – Сколько тебе лет, прекрасная незнакомка?»

Она правильно выбрала возраст для документов. Двадцать три и ни годом больше! Идеально гладкая кожа. Ни единой морщинки на лице, ни одного грамма жира на теле. В естественном виде она была шатенкой, этакой серой мышью. Сейчас волосы ее приобрели цвет подсолнуха, с темными подпалинами в глубине. Послушные и блестящие, они обрамляли лицо крупными локонами, как лепестками. Брови, искусно выщипанные, изгибались изящными дугами. Ее извечное позорище нос теперь был прямым, почти классическим. Она долго разглядывала его, ища швы или изъяны. Но над ним хорошо потрудились.

Катя откинула назад волосы – таким величественным жестом и с таким торжествующим видом, будто это были не волосы, а театральный занавес. За месяцы, проведенные в клинике, она щупала свои уши, навер-ное, сотни, если не тысячи раз. Даже просыпаясь среди ночи, тянула руку к голове, чтобы еще и еще раз удостовериться, что это не сон. Уши ее больше не торчали в разные стороны, как ручки у сахарницы. Теперь они скромно лежали параллельно вискам, почти касаясь черепа. Можно было безбоязненно открывать их, украшать экстравагантными серьгами делать любые прически.

Ее губы стали полнее, обретя недостававшую им чувственность. А зубам, полностью замененным, теперь вполне можно было присвоить банальное сравнение с жемчужным ожерельем. Катя широко улыбнулась своему отражению, сверкнув искусственной белизной безукоризненно ровных зубов. «Нужно будет ежедневно тренироваться перед зеркалом, – решила она. – Улыбке, как и многому другому, придется учиться заново.»

Взгляд ее соскользнул с лица и отправился в обзор по телу. Плечи и шея, к счастью, изначально не нуждались в реконструкции, которую вряд ли можно было бы и осуществить. Зато ниже! Не существовало больше убожества, лишь условно называемого грудью. Сияя от удовольствия, Катя нежно погладила шикарный бюст – самое ценное свое приобретение. В меру полный, упругий и высокий, он не нуждался в искусственной поддержке. Привыкнув стыдиться своего безгрудья, она не могла поверить, что новым бюстом можно гордиться, умело демонстрировать его как приманку, как изысканное деликатесное блюдо. Жаль, не удалось уговорить хирурга удалить пару родимых пятен – одно на животе, другое – ромбовидное – на груди. Хирург убедил ее, что их лучше не трогать во избежании возможных перерождений.

По меткому определению безжалостных одноклассников, прежняя фигура ее и впрямь походила на гладильную доску или лыжу. Плечи, бедра, талия – всё одной ширины, если смотреть в фас, и всё плоское при обзоре сбоку. Но умело добавленные силиконовые выпуклости округлили ее формы, придав им недостающую женственность, и выделили талию. Катя до изнеможения вертелась перед зеркалом и не могла заставить себя поверить, что видит собственное отражение, что это юное создание и она – один и тот же человек.

Она отошла, наконец, от зеркала. Мысли ее мгновенно разбежались сразу в нескольких направлениях – ее подстегивало неоплаченными долгами прошлое, ее будоражило и волновало будущее и ей хотелось просто наслаждаться жизнью, каждым днем, каждым мигом, жизнью, которую она заставила-таки улыбнуться ей. А стоило Кате уйти в свои мысли, отвлечься, как она тут же становилась прежней.

Облачившись в розовый атласный пеньюар, купленный накануне, она забилась по-привычке в уголок дивана, сложившись как перочинный ножик. Но ощутив упругое сопротивление, не позволявшее как прежде прижать колени к грудной клетке, улыбнулась и приняла свободную, даже можно сказать картинную позу. Ей о стольком предстояло подумать. Завершен первый, самый сложный этап ее безумной затеи. Неказистая уродина, с которой она от рождения привыкла себя отождествлять, исчезла навсегда. Ей придется изменить не только походку, манеры и тому подобное, но и образ мыслей. Ей придется менять свою психологию, самоощущение, отношение к вещам и к людям, к своему месту в жизни, что было совсем не просто.

Катя прекрасно отдавала себе отчет, что для достижения своей цели ей пришлось пойти на открытое преступление, похитив у босса крупную сумму денег. И хотя сам Ломов, жонглировавший сегодня миллионами долларов, приобрел свое состояние весьма сомнительным путем, пускал в ход авантюры и махинации, он конечно же не проглотит столь наглого предательства своего «супернадежного биоробота». Наверняка его люди давно уже сбиваются с ног в поисках утерянного следа, в поисках похищенных денег. Такие штучки никому и никогда не прощают. За такое расплачиваются, как правило, жизнью. Да только как им дотянуться до нее, если зовут ее теперь Katrine Grig и грудь у нее увеличилась сразу на три размера.

Затянувшись сигаретой, Катя продумывала ходы и варианты, призванные оградить ее от всякого рода случайностей. Допустим, Ломову удастся вычислить, что она в Париже, удастся выйти на Клинику, в которой она лежала, и даже на человека, снабдившего ее новыми документами. Что тогда? Вся ее конспирация летит к чертям собачьим? На этот случай Катя запаслась координатами еще одного специалиста по фальшивым паспортам, проживающего в Брюсселе.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Ощущение пустоты в животе заставило Катю вернуться к дню сегодняшнему. Она оделась, привела себя в порядок и направилась по длинному коридору к лифту, отметив попутно, что идет так, как привыкла ходить – семенящей походкой, сутулясь и наклонив вперед голову, чтоб не привлекать к себе внимания. «Ты мне это брось! – прикрикнула она на себя. – Изволь отныне ходить не как уродина Катя, а как красавица Кэтрин.» Вспомнив уроки, полученные в клинике, она распрямила плечи, откунула назад голову и пошла размашесто-независимым шагом, выбрасывая вперед длинные ноги. Но осталась собой недовольна. Легкости изящества и естественности ей явно недоставало.

Зарезервировав у администратора отеля один билет на поезд до Брюсселя, она решила сделать первый выход «в свет». Зал ресторана был почти пуст. Две-три пары и небольшая группа пожилых мужчин занимали всего несколько столов. Следуя за метрдотелем, Катя из-под приспущенных ресниц наблюдала за их реакцией на ее появление. Ведь она сейчас совершала, так сказать, свой первый выход в свет в новом качестве. К ее огромному разочарованию, сидевшие лишь рассеянно скользнули по ней взглядом, не прерывая ни беседы, ни процесса поглощения пищи.

«Это еще ни о чем не говорит, – попыталась успокоить себя Катя. – Мир полнится привлекательными женскими особями. И представителям противоположного пола совсем не обязательно пялиться или бросаться на каждую.»

Сев за столик, Катя внешне погрузилась в изучение меню. На самом же деле она не видела там ни строчки. Ей хотелось вскочить на стол и завопить: «Да взгляните же на меня, черт вас подери! Заметьте меня! Ведь я так старалась. Ради этого момента я прошла через столько мучений – физических и моральных. Неужели ничто для вас во мне не изменилось? Не будьте такими равнодушными и жестокими. Мне многого от вас не нужно. Лишь один восхищенный или хотя бы заинтересованный взгляд…»

– Вы готовы, mademoiselle? – склонился над ней симпатичный, хорошо вышколенный официант.

Катя взглянула на него с радостной благодарностью. Он назвал ее «мадемуазель». Вот оно – первое признание ее победы! Официант был высокий и стройный, кареглазый, с набреалиненными темно-каштановыми волосами и тонкими губами. Чем-то он немного смахивал на манекен. Возможно – своей лакированной прилизанностью.

– Нет, mosieur, не готова, – тоном светской дамы отозвалась она. – Накормите меня по своему вкусу и усмотрению. Но только чтобы это была настоящая cuisine francaise. – Ей хотелось показать, что она знает толк во французской кухне.

Понимающе кивнув, он растянул в улыбке сразу обезгубившийся рот и удалился, довольно надолго оставив ее одну за пустым столом. Но Катя не скучала. Она снова погрузилась в свои мысли. Наконец официант вернулся с никелированным подносом на ладони и принялся расставлять перед ней закуски – в основном разных сортов сыры, аппетитные румяные булочки, пару салатов и пиалу со знаменитым не только во Франции луковым супом. Катя с детства не переносила лук ни в каком виде, и уж тем более не в виде «борща», заправленного одной луковой стружкой. Ее начинало мутить от одного его запаха и вида.

– Soupe a l’oignon! Унесите это отсюда, дружок, и как можно скорее, а не то уносить придется меня! – С гримасой отвращения на лице, никак не вязавшейся с избранным ею обликом «светской дамы», Катя шумно отодвинулась вместе со стулом от пиалы, подставленной ей под самый нос.

– Называется «угодил», – расстроился официант, почти обиженно забирая со стола гордость французской кулинарии. – А как насчет грибного чедар-пюре?

– Это совсем другое дело. С грибами я дружу.

Излучая плакатное обаяние, он был угодливо-предупредителен. То ли из чувства вины, что оплошал с заказом, то ли по долгу службы. Так или иначе, его обходительность доставляла удовольствие Кате, изнемогавшей от одиночества и жажды признания своих вновьобретенных достоинств.

– Ты работаешь здесь каждый день, Жан? – спросила она, когда он ставил перед ней пиалу с грибным супом. Имя официанта было крупно отпечатано на карточке, прикрепленной к его груди.

– Через день, mademoiselle.

– Значит, завтра ты свободен. А если я попрошу тебя оказать мне, не входящие в твои обязанности, услугу?

– Я весь внимание, mademoiselle.

– Понимаешь, я проездом в Париже и никого здесь не знаю. Не мог бы ты на завтрашний день стать моим гидом?

Замешкавшись совсем ненадолго, официант широко улыбнулся:

– С превеликой радостью, mademoiselle. Провести день в вашем обществе большая честь для меня.

Ей очень хотелось попросить его повторить последнюю фразу, но она лишь сказала сдержанно.

– Отлично. Я остановилась в 301 номере. Позвони мне прямо с утра.

– Непременно, mademoiselle.

– Меня зовут Кэтрин. Кэтрин Григ.

– Я запомню.

Он снова улыбнулся ей и, собрав пустую посуду, понес ее на кухню.

Не дожидаясь счета, Катя оставила на столе деньги и вышла из ресторана, «забыв» на спинке стула свой жакет. Вернувшись в номер, она приняла душ и, облачившись в атласный халатик, подошла к окну. Затаившийся по ту сторону двойного стекла Париж призывно подмигивал ей огнями и неоновым хаосом реклам. Обжигающе горячий, как жаренные каштаны, город манил ее своей таинственной ночной жизнью, что кипела в его, скрытых от глаз, подвальчиках, в кабаре, кабаках, ночных клубах и притонах, куда ей не было доступа, но куда жуть как хотелось проникнуть. Странное, неведомое ранее чувство вседозволенности овладевало ею, опьяняя и будоража. Наверное вот так же чувствует себя выпущенный на волю заключенный, проведший полжизни в одиночной камере, думала она. Ей хотелось оголтело и безрассудно бросаться в любые развлечения и удовольствия, наверстывая упущенное. А вместо этого она стоит одна в красиво меблированном номере из четырех, обтянутых шелком стен и уныло смотрит на Жизнь, отгороженную от нее оконным стеклом. Так что же изменилось? Неужто в очередной раз она стала жертвой самообмана?

В дверь тихонько, неуверенно постучали. Катя встрепенулась и, заставив себя не спешить, открыла. Перед ней стоял официант с ее жакетом в руках и смущенно улыбался.

– Вы забыли это, mademoiselle, в ресторане. И я рискнул… – Он протянул ей жакет.

– Очень мило с твоей стороны, Жан. – Брось его на кресло.

Он неуверенно шагнул в комнату. Она закрыла дверь, выжидательно глядя ему в спину.

– Твоя смена кончилась? – поинтересовалась Катя, стараясь побороть нервозность и чувство неловкости. Она знала, чего хочет, но не знала, как следует себя вести в подобной ситуации, как создать естественность и непринужденность, которая раскрепостила бы не только ее, но и его. Ведь если над нею все еще довлел комплекс не просто дурнушки, а еще и дурнушки советского разлива, то над ним, наверняка – комплекс официанта.

– Oui, mademoiselle…

– Забыл мое имя?

– Oui, Katherine.

– Хочешь выпить со мной? Составь компанию. Сегодня мне особенно грустно и одиноко.

– Oh, due non, mademu… Katherine! Такая девушка, как вы, не может, не должна быть одна! – Он больше не сомневался в намерениях скучающей путешественницы и в том, что жакет был забыт ею не случайно. Это придало ему уверенности в себе. – Вы позволите мне поухаживать за вами? – Жан сам открыл небольшой бар-холодильник, имевшийся в номере, и выжидательно посмотрел на Катю: – Что предпочитаете?

– Бренди, – наугад сказала она, усаживаясь на диван и закидывая ногу на ногу.

Он налил ей бренди, а себе плеснул виски и, держа оба бокала в руках, лакейски склонился перед нею. Залпом осушив свой бокал, Катя потребовала повторения. После третьего, основательно с непривычки захмелев, она сказала:

– И долго ты намерен бегать между мной и баром?

– Укажите мне мое место, и я в миг там окажусь, – ответствовал расхрабрившийся официант.

– Место мужчины у ног женщины, – брякнула Катя, слушая себя и не веря, что это она.

Не успела она докончить фразу, как Жан уже сидел на ковре перед диваном и, улыбаясь, выжидательно смотрел на нее снизу вверх. Его лицо было совсем близко. Она заставила себя протянуть руку и погладить его по щеке. В ответ он поцеловал ее колено.

Все внутренние и внешние заслоны были преодолены. Катя не сразу осознала, что он раздевает ее – осторожно и не слишком уверенно, не исключая, видимо, возможности, что в любой момент может получить по рукам и быть изгнанным. Но ни того, ни другого Катя не сделала. Чувствуя приятное головокружение, она откинулась навзничь и прикрыла глаза. А он уже устроился рядом с ней на диване, покрывая поцелуями ее тело. Жан добросовестно «работал», исполняя то что от него ждали. Поскольку диван не слишком подходил для этой цели, он на руках перенес ее в спальню.

Случайный парижский официант преподал Кате урок изысканной, детально продуманной «любви» со всем набором предварительных и последующих ласк. Но она ни на минуту не потеряла контроль над собой. Она наблюдала за всем, что с ней происходило, как бы со стороны, желая удостовериться, что действительно может нравиться мужчине, что тело ее с искусственно округленными формами, наконец, представляет из себя какую-то ценность. А главное, что оно воспринимается как ее собственное тело.

Позже, когда все это свершилось, Катю позабавила озадаченность, застывшая на лице Жана.

– Что-нибудь не так, ma petit?

– Оh, la-la! – воскликнул «детка». – Неужто мне выпала честь лишить тебя невинности?!

– Пусть тебя это не тревожит, – успокоила его Катя. И по-русски добавила: – Это всего лишь еще одна – последняя – из запланированных мною операций.

Достав из чемодана цифровую фотокамеру, купленную накануне, она изъявила желание сфотографировать своего первого любовника – еще тепленьким, в постели.

– Продавец сказал, что это One touch камера. Всего одно нажатие кнопочки, и никаких хлопот. Я хочу испробовать ее на тебе, Жан, если не возражаешь.

Жан не возражал. Подождав, пока она разберется с новой техникой, он поочередно принимал непринужденно-картинные позы: сидя, лежа и в обнимку с подушкой, позволив ей запечатлеть себя «на долгую память».

По завершении съемок Катю словно подменили. Она стала холодной, отчужденной и надменной. Он снова был для нее всего лишь официантом.

Жан рассчитывал остаться у нее до утра, тем более что следующий день планировалось провести вместе, но Катя заявила, что ему следует уйти. Он тотчас начал одеваться. И уже у двери решил уточнить:

– К какому часу мне подъехать за тобой, Кэтрин?

– Не утруждай себя, – небрежным тоном отозвалась она. – Нам нет больше нужды видеться. Ты выполнил свою миссию. И, можешь гордиться, справился с этим великолепно. Вот. Возьми. – Она протянула ему деньги.

– Mademoiselle!!! – опешил француз, меньше всего ожидавший такого поворота событий.

– Мadame! – с усмешкой поправила его Катя. – Знаешь анекдот? Студент изучает французский язык. Учитель, желая проверить его знания, спрашивает: «Как вы поздороваетесь, придя в гости к девушке?» «Я скажу ей: Bonjour, mademoiselle!» «Правильно, – кивает головой учитель. – А что вы скажете ей, уходя?» «Au revoir, madame!» – бойко отвечает студент.

Жан весело рассмеялся. Анекдот ему так пришелся по душе, что он без лишних препирательств сунул деньги в карман.

– Ну что ж. Au revoir, madame! Вы самая удивительная девушка, какую я когда-либо встречал.

– Повтори это еще разок, – попросила Катя.

Он охотно исполнил ее просьбу.

– Это именно то, к чему я стремлюсь – быть «самой-самой». А теперь прощай. Постарайся стереть из памяти меня и все, что со мной связано.

Бесцеремонно выпроводив за дверь своего одноразового любовника, она вызвала ночную горничную, потребовав сменить ей постель. А потом долго стояла под душем, несколько раз намылив себя с ног до головы.

Весь следующий день Катя одна гуляла по Парижу. Она побродила по аллеям Тюильри, обошла по периметру его круглый пруд, не только наслаждаясь весенними ароматами и сочной зеленью молодой листвы, но и зорко наблюдая за реакцией прохожих на собственную персону. Никто из них, увы, не «отвешивал челюсть» от восхищения, не рвался навязаться ей в друзья, возлюбленные или хотя бы в провожатые. Встречные приветливо и рассеянно улыбались ей, иные желали «доброго утра», и исчезали.

Разочарованно покинув Сад, Катя вышла сквозь гигантскую каменную арку du Carrousel к четырем музеям изобразительного искусства. «Может заглянуть хотя бы в один из них, – подумала она. – Но в который? Жё-де-Пом пытался приманить ее огромным фалосоподобным обелиском Рамсеса. «Причем тут Рамсес? Ведь я ж не в Египте, – отмахнулась Катя. – А как насчет Лувра?» На его просторной площади, меж удивленно раскинутых крыльев старинного дворца, по чьей-то прихоти появилась 70-футовая стеклянная пирамида, явно не имевшая ничего общего с ренессансным духом всего комплекса.

«Учитывая, что она состоит из 666 сегментов, не трудно догадаться, чей заказ выполнял архитектор Пей, – усмехнулась про себя Катя. – Эта модерновая прозрачная штучка подходит Лувру столько же, сколько стеклобетонный Дворец Съездов – нашему древнему Кремлю. Нет, в Лувр я пожалуй не пойду. На вполне приличные копии Венеры Милосской и Ники Самофракийской я вдоволь налюбовалась в нашем Музее Пушкина. А их безбровая, скуластая и большелобая Мона Лиза с ее хитрой лисьей улыбочкой, по которой – моды ради – весь мир сходит с ума, меня ну никак не вдохновляет. Да и с чего вообще они решили, что гомосексуалист, леворукий скупердяй и безбожник, к тому же самозабвенно корпевший над созданием изощренных орудий пыток, должен был подарить миру эталон возвышенной женской(!) красоты.»

Она бросила взгляд на Centre Pompidou: «Ультрасовременное искусство в ультрасовременной упаковке. Ну что это за здание, у которого все коммуникации, все его кишки и кровеносные сосуды вывернуты наружу. Не музей, а химзавод какой-то.»

Перейдя на другой берег Сены, Катя направилась к вытянувшемуся вдоль набережной длинному зданию бывшего вокзала. Вокзал этот так часто затапливался во время наводнений, превращаясь в один сплошной, гигантский бассейн, что в конце-концов парижане нашли – как всегда оригинальный – выход из положения. Они переделали злополучный вокзал в «доброполучный» музей. Под прозрачные, ангароподобные своды нового Musee d’Orsay, сохранившего свой вокзальный дух, собрали произведения искусства эпохи импрессионистов, которых Катя обожала. «Вот туда-то я и пойду!» – решила она.

Однако в д’Орсе Катя так и не попала. Она надолго застряла на отороченной чугунными скульптурами площади перед его входом, с огромным интересом наблюдая за удивительным зрелищем. Художники-энтузиасты, вооружившись цветными мелками, творили прямо на асфальте. Небольшая площадь была почти сплошь покрыта подобными творениями. В основном это были копии великих мастеров – отдельные законченные картины со всеми нюансами и оттенками цвета, с полной детальной прорисовкой. И все это великолепие, весь этот скрупулезный труд этак запросто выплескивался под ноги прохожим, со сроком жизни до первого дождя.

Катя выпила кофе в открытом уличном кафе и, взяв такси, попросила отвезти ее в Les Invalides, поглазеть на последнее пристанище великого французского полководца и любовника.

«Вот ведь, – размышляла она, склонившись над помпезной и величественной гробницей Наполеона Бонапарта, – тоже был неказист. Маленький, пузатенький, плешивый. А заставил при жизни говорить о себе весь мир, а после смерти – благоговеть перед его прахом.»

Весь ансамбль круглой гробницы ассоциировался в представлении Кати с гигантской рулеткой, на которую посетители заглядывали с окружности верхнего бортика. Ее «пестиком» был красный порфировый саркофаг на высоком зеленом постаменте, а роль цифр по периметру исполняли перемежавшиеся нишами двенадцать статуй победы. «Не хватает только шарика, несущегося по кругу… Как странно, – удивлялась она. – Останки маленького Наполеона покоятся в таком огромном саркофаге. Должно быть оттого, что его, как египетского фараона… или как русскую матрешку, поместили в целых шесть, вложенных друг в друга, гробов.»

«Куда теперь?» – задумалась Катя, выйдя на улицу. Солнце стояло еще высоко, и день этот казался ей бесконечным. Хорошо хоть не было таких привычных здесь ветров и дождей. Улицы Парижа, практически лишенные зеленых насаждений, буквально задыхались от переизбытка транспорта, и соответственно – недостатка чистого воздуха. Пешком можно было двигаться быстрее, чем на машине. И все же Катя остановила такси, не решив еще, куда ехать.

Она знала, что где бы не ступала ее нога по этому красивейшему «Городу Мира», на каком бы архитектурном или скульптурном совершенстве не отдыхал глаз, везде под нею – глубоко под землей – затаился во тьме другой город, страшный и мрачный. Город мертвых. Город Ужаса и человеческого Цинизма, названный самими горожанами «Империей Смерти». Это знаменитые парижские катакомбы. Их тоннели и помещения, общей протяженностью более 300 километров, буквально нашпигованны останками шести или семи миллионов парижан, спускаемыми туда веками со всех кладбищ, как мусор – в канализацию, без почестей, без гробов. Человеческих костей там так много, что изобретательные французы, вполне резонно решив: «не пропадать же добру», выбрали из общей свалки только черепа и бедренные кости и использовали этот даровой строительный материал для декора подземных ходов, плотными, симметричными рядами и узорами выложив ими стены. Горы более мелких «отходов» продолжают гнить в непрерывно капающей со сводов известковой воде. Оформив подобным образом собственный позор, парижане классифицировали его, как подземный музей, и выставили наиболее цивильную часть катакомб на всеобщее обозрение, не задаром, разумеется. И теперь черепа эти скалятся со стен (если у них не украли нижнюю челюсть) и пялятся пустыми глазницами на любознательного туриста, который, в свою очередь, с улыбкой во весь рот, охотно фотографируется на их фоне. Весьма своеобразная состыковка поколений. Кате тоже хотелось бы заглянуть в пустые глазницы Истории, тем более, что тур в катакомбы начинался как раз неподалеку от ее гостиницы, на Монпарнасе. Да было бы уж очень неуютно совершать подобную экскурсию в одиночку. «Как-нибудь в другой раз», – уговорила она себя и назвала таксисту Монмартр.

Глядя сквозь стекло на ползущие мимо улицы, на раскинувшую лопасти мельницу Мулен Руж, Катя пыталась освежить в памяти то, что знала про Монмартр. Нет, не общепризнанной обителью художников представлялся он ей, не одним из живописнейших уголков Парижа, вознесенным на плечи невысокого холма, а «Парижской Голгофой». Катя вспомнила, что Монмартр с латыни переводится, как «Гора Мученика» – за то, что здесь был обезглавлен их первый епископ.

«Господи, да что же это со мной! – взмолилась она. – Почему во всем я ищу и нахожу только плохое, только негативное? Я заплатила огромные деньги за то, чтобы мне перекроили физиономию и тело. Где мне найти теперь того, кто проопе-рировал бы мою душу?»

Богемный дух парижского Арбата так понравился Кате, что она провела здесь несколько часов, переходя из кафе в кафе. В одном пила кофе, в другом коктейль, в третьем заказала легкий обед, в четвертом полакомилась мороженым с фруктами, сливками и шоколадными палочками.

Она долго бродила за спинами уличных художников, наблюдая за их работой. Остановив свой выбор на немолодом длинноволосом мастере, чьи акварельные портреты показались ей наиболее удачными по манере исполнения и сходству с оригиналом, Катя заняла место портретируемого. Художник окинул ее профессиональным, сканирующим взглядом и, сложив руки на коленях, спросил:

– Откуда вы, мадемуазель?

– …Из Лондона, – нехотя солгала Катя, не пропустив при этом слово «мадемуазель».

– А как вас зовут?

– Кэтрин.

– Очень приятно. Я – Пьер. Что вы любите в жизни больше всего?

– Послушайте, Пьер! – Катя начинала злиться. – Я заказываю вам портрет, а не беседу по душам.

– Милая Кэтрин, – спокойно отозвался художник. – Моя цель – уловить не только внешнее сходство, но и вашу сущность, вашу натуру. Душу, если желаете. «Заговори, чтобы я тебя увидел», сказал кто-то из великих.

Однако больше он ей не докучал разговорами и около часа сосредоточенно трудился, не проронив ни слова. Позируя, Катя не могла отделаться от ощущения, что рисуют не ее портрет, а маску, намертво прилипшую к ее лицу.

«Хотела бы я знать, как ты разглядишь за этой искусственной, селиконовой болванкой обиженное Богом и людьми существо – одинокое, озлобленное, ненавидящее тебя и весь род людской», – с горечью думала Катя, глядя на художника.

– Ну вот и все. Принимайте работу, мадемуазель Кэтрин, – сказал художник. Бросив кисть в стакан с водой, он удовлетворенно откинулся на алюминиевую спинку складного стула и развернул к ней мольберт.

Портрет получился великолепный – сочный, броский и в то же время изысканный. Прозрачными, дышащими воздухом мазками по крупно-зернистой фактуре ватмана художник передал белизну атласной блузки, небрежно растегнутой на высокой груди, персиковую бледность кожи, солнечное свечение волос на фоне глубокой синевы угасающего неба, мастерски передал такую же сумеречную синь в глазах. Хотя Катя еще не вполне привыкла к своему новому облику и даже не очень помнила его в деталях, но, судя по восторженным откликам останавливавшихся около них прохожих, сходство получилось абсолютным. Прекрасная салонная живопись. Если ее поместить в хорошую раму и повесить в гостиной своей квартиры, она не только украсит ее, но и будет служить постоянным напоминанием о рубеже, разделившем ее жизнь надвое – «до» и «после».

Катя внимательнее вгляделась в свой портрет. А художник-то был настоящим знатоком своего дела. Ему-таки удалось ухватить ее сущность, каким-то непостижимым образом запечатлев настороженность, надлом и затаенную жестокость в ее глазах – в том единственном, что целиком и полностью принадлежало прежней Кате и что бессильна была изменить любая пластическая хирургия.

Она бросила быстрый колючий взгляд на Пьера. Улыбнувшись, он лишь понимающе развел руками, словно хотел сказать: «Не обессудьте, что есть, то есть. Мое дело увидеть и запечатлеть.» Катя тоже улыбнулась ему.

– Спасибо, Пьер. Упакуйте работу. Я ее беру.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В поезде, свободно расположившись в двухместном купе, она хмуро смотрела на суету за окном. Провожающие давали последние напутствия своим друзьям, близким, любимым. Шутили, смеялись, жестикулировали. Иные пускали слезу. Подвыпившая компания, разгоряченная обильными проводами, что-то кричала наперебой в окно соседнего купе. Только Катю никто не провожал, не говорил теплых слов, не улыбался, не махал рукой и не грустил из-за ее отъезда.

Интересно, если бы она пожелала, пришел бы Жан проводить ее? Все-таки первый ее мужчина. Хорошо ей было с ним или плохо? А никак. Тревожно и боязно, потому что первый. В отдельные моменты тошнотой накатывало чувство брезгливости. И ни на минуту не отступала навязчивая мысль: чужой, чужой! Да, это была запланированная акция. Но такая, о которой хотелось поскорее забыть. Она должна была стать женщиной прежде, чем предпримет последующие шаги. И она ею стала. Вот и весь сказ.

Состав дернулся с характерным металлическим лязгом, и платформа со всеми ее провожающими медленно заскользила в прошлое, в небытие. Как хорошо, что никто не сел в ее купе, никто не будет надоедать пустыми разговорами, лезть от нечего делать в душу… Тяжелая дверь с грохотом отъехала в сторону и в дверном проеме возникла постная, недовольная физиономия субъекта средних лет. Причем постной она стала при виде Кати. Не поздоровавшись и не извинившись за вторжение, субъект снова небрежно задвинул дверь. Сквозь оставшуюся щель Кате были слышны его слова, обращенные к проводнику:

– Неужели у вас не найдется для меня свободного купе? Я заплачу вам, черт возьми.

– Сожалею, мсье. Все купе заняты. Это единственное свободное место, – виновато оправдывался проводник. – Рад бы услужить, но увы.

Дверь снова отодвинулась, и субъект с саквояжем протиснулся в купе.

– Bon voyage! – буркнул он, как выругался, изобразив на лице подобие улыбки. – Вам придется терпеть мое присутствие до Амстердама, мадемуа-зель. Равно как и мне – ваше. Если, конечно, вы не сойдете раньше.

Катя ничего не ответила. Забрав жакет и сумку с его места, она закинула ноги на свой диванчик, чтобы не мешать ему устраиваться, и сделала вид, что поглощена книгой. Мрачный тип долго возился в проходе, не обращая внимания на попутчицу, будто ее и не было здесь вовсе. Наконец сел и, отгородившись от нее журналом, тоже затих.

«Да что ты о себе воображаешь, ублюдок!», – злилась Катя, исподтишка изучая его. Лет на вид десятка три с половиной, может четыре. Хоть по-французски он и говорил без акцента, ни внешностью, ни манерами на француза явно не тянул. Небрежно причесанные темно-русые волосы. Крупный прямой нос, крупный чувственный рот. Агатовые, полупрозрачные глаза с черными колючими зрачками он, видимо, позаимствовал у ястреба. Сходство с хищной птицей дополняла подвижная голова на длинной шее. Неожиданно резко повернув ее, он перехватил взгляд Кати – будто мышь поймал – вонзив в нее острые шила зрачков.

– Чего это ради вы разглядываете меня? – враждебно процедил сквозь зубы ястребоподобный субъект, явно провоцируя ее на скандал.

– От нечего делать, – скучающим тоном обронила Катя. – Больше-то смотреть не на что.

– Вон окно. Смотрите туда. Или в свою книжку. – Субъект снова отгородился от нее журналом.

Это ж надо! Только ей могло так «повезти» с попутчиком. Злая доля, несмотря на все усилия Кати, казалось, намерена преследовать ее до конца дней. Дорожные приключения отнюдь не входили в ее планы. Чем меньше людей заметят, а следовательно запомнят ее, тем лучше. И уж конечно же этот тип ничем не мог привлечь ее. Но Катя все еще пребывала в эйфории своего перевоплощения, требовавшей ежеминутного подтверждения, что она обрела достойную оболочку, став привлекательной женщиной, что мужчина, кем бы он не был, уже не будет смотреть на нее, как на пустоту, или отворачиваться, презрительно морща нос. А этот грубиян вел себя так, будто она была прежней, и даже хуже того, с чем Катя никак не могла смириться.

– Можно подумать, что это я вломилась в ваше купе, – пробормотала она зло.

– Кто виноват, что у них не было свободного, – огрызнулся из-под журнала тот.

– Я тоже рассчитывала ехать одна, чтобы никто и ничто меня не стесняло. А вы расселись тут, даже не спросив разрешения, да еще и хамите.

– Кто хамит? Я хамлю!? – Он вытянул свою длинную шею, гневно уставившись на нее поверх журнала. – Что вы себе позволяете?!

– На всякий случай имейте ввиду: если вы не будете вести себя пристойно, как подобает джентельмену, я вызову охрану и потребую, чтобы вас выдворили из поезда.

Его глаза сделались совсем круглыми и прозрачными, а зрачки ввинтились в нее, как сверла электродрели. От возмущения не найдясь что ответить, он снова скрылся за журналом и вдруг пробурчал себе под нос на чистейшем русском:

– Вагонная шлюха. Думает, не знаю, что у нее на уме.

«Так вот оно что! – почему-то сразу успокоилась Катя. – Наш. Совок. Теперь понятно, откуда в нем столько злости и хамства. Окажись на его месте настоящий француз, можно было бы поупражняться в легкой, светской беседе, за которой и время прошло бы незаметно. А с этим придется всю дорогу сидеть как на горячей сковороде.»

В купе надолго воцарилась тишина. Катя угрюмо смотрела в окно. Там проплывали лубочно сочные, изумрудные леса, плавно струились укрытые пестрым майским ковром холмы и поляны, нескончаемой вереницей тянулись селения, утопающие в нежных объятиях цветущих садов…

Отшвырнув журнал, неприветливый попутчик поднялся и, громыхнув дверью, вышел. Кате сразу стало легче дышать. Прошло не меньше часа, а он не спешил возвращаться. Может заблудился и забыл, в каком купе и вагоне осел, – с надеждой подумала Катя. – Может встретил приятеля или его подцепила другая «вагонная шлюха».

Проголодавшись, Катя отправилась в вагон ресторан, села за первый попавшийся столик, заказала ужин, и только тогда заметила, что он сидит через проход от нее, накачиваясь виски. Холодные мурашки непрошенного страха поползли по спине. Для полного счастья только пьяного мужика ночью в купе ей и не хватало. Она лихорадочно соображала, что можно предпринять в подобной ситуации и к кому обратиться за помощью, когда попутчик – с бутылкой в одной руке и рюмкой в другой – шагнув через проход, оказался рядом.

– Раз уж от вас все равно нигде не укрыться, так может не стоит и пытаться? Не возражаете?

Лучше продемонстрировать ему дружелюбие, чем наживать врага, вполне резонно решила Катя.

– Все будет зависеть от того, как вы себя поведете, – тоном классной дамы сказала она.

– Как пай-мальчик, даю слово.

– Тогда, так и быть, можете присесть.

– А я уже сижу. Что вы обычно пьете?

– Обычно ничего. А в создавшейся ситуации – тем более.

– Что вы имеете ввиду? А-а, кажется понял. Вы боитесь провести ночь в одном купе с пьяным мужчиной.

– Я не боюсь ничего, запомните это. – Колюче глядя ему в глаза, Катя перешла на родной язык. – Но терпеть не могу винный перегар. Считайте, что вы уже устроили мне бессонную ночь.

– Вот так сюрприз! – Несмотря на этот возглас, он, казалось, почти не удивился. Вернее будет сказать, новые обстоятельства мало что для него меняли. – Неправда, барышня, – цинично усмехнулся он, тоже переходя на русский. – Вы не сможете уснуть не из-за перегара, а из страха, что я начну приставать к вам.

– Выкиньте это из головы. Для таких как вы я держу под подушкой пистолет, – глядя ему в глаза, храбро солгала Катя.

Угроза, как ни странно, подействовала. Нахмурившись, он отодвинул от себя бокал.

– Перспектива разбрызгать по купе свои драгоценные мозги что-то не очень заманчива. Вы поломали мне кайф, мадемуазель. И это обидно вдвойне, потому как я вовсе не собирался к вам приставать. Андрэ, – безо всякого перехода представился он, протягивая ей руку.

– В истоках Андрей, надо понимать. Не стану лгать, что мне «очень приятно». – Она не подала ему руки, но все же ответила: – Кэтрин.

– Ага. Катерина значит, – не остался и он в долгу.

Официант принес катин заказ, и она приступила к еде, стараясь не замечать своего нового знакомого.

– А мне кофе, приятель. И покрепче. Такой, чтоб до утра не уснуть. Кэт, какой кофе ты предпочитаешь?

От возмущения она чуть не поперхнулась и уже собралась ответить ему колкостью, но, натолкнувшись на насмешливо-веселый огонек в ястребиных глазах сотрапезника, сдержалась и в тон ему небрежно бросила:

– Тот же, что и ты, дорогой.

Он оценил ее находчивость. Казалось, ледяная стена неприязни начинала подтаивать с обеих сторон. И вот они уже, отхлебывая маленькими глотками кофе, вполне дружелюбно разглядывали друг друга.

– Ты ввалился в купе таким злющим, будто тебя переехал трамвай, – заметила Катя.

– Не трамвай, а колесо самой Фортуны. – Он собирался ограничиться этим ответом, но выпитое виски развязало-таки ему язык. – Посмотрел бы я, как бы ты веселилась, если бы к тебе повернулись задом сразу все, кому ты доверяла.

Он умолк, раздраженно барабаня пальцами по столу и погрузившись в свои мысли. Она с интересом смотрела на него, ожидая продолжения. Но не потому, что посочувствовала, а потому что уловила некую, связующую их судьбы нить.

– Мой ближайший друг и компаньон, – снова заговорил Андрэ, – тихой сапой перетянул на себя одеяло, и проделал это так технично, что когда я заметил, было уже поздно. Я оказался номинальным совладельцем фирмы, которая на самом деле мне уже не принадлежала.

– Такое случается, и довольно часто. – Катя равнодушно кивнула. – Тебе нельзя было терять бдительность.

– Так ведь мы же дружили с детства.

– Вот уж никогда бы не подумала, что под таким кондовым панцирем прячется доверчивый и наивный простачок. – Катя, затянулась сигаретой. – И лет тебе, вроде, далеко не 17. О какой дружбе в бизнесе может идти речь. Будь ты хоть друг, хоть брат, хоть сват… хоть отец родной. Каждый преследует свою выгоду, свои личные интересы. Представь себе пацана, поставленного отцом в дверях его собственного ресторана. Как ты думаешь, станет он отдавать отцу чаевые, полученные им от посетителей?

– Да ты, мадемуазель, еще более цинична, чем я. – Андрэ изумленно уставился на молоденькую попутчицу, поучавшую его уму-разуму.

– Жизнь заставила смотреть на вещи и людей трезво, – изрекла Катя, виртуозно пропустив одно колечко дыма сквозь другое, успевшее слегка расползтись.

– Жизнь, говоришь? – еще больше удивился собеседник. – Да когда тебе было опыта-то набираться? Сколько тебе? Двадцать два? Ну от силы двадцать четыре.

– В точку попал. Двадцать три, – усмехнулась Катя. – Какое имеет значение возраст. Все отсюда. – Она выразительно постучала себе по голове. – В социуме, как в дикой природе, действует один и тот же закон волков и овец, разве что слегка глазурованный цивилизацией. Закон этот гласит: или обманываешь ты, или обманывают тебя.

– Ты считаешь, что я исполнил партию барана?

– Я считаю, что если не хочешь быть бараном, будь волком. Другого не дано.

– А сама-то ты из какой породы?

– От рождения, как я себе представляю, была овцой. Но, вовремя сориентировавшись, перекантовываюсь в хищника. Иначе сожрут.

– А вот я, видимо, вовремя перекантоваться не успел. Меня-таки сожрали.

– Будешь нюни распускать, косточки тоже обгладают.

– Слушай! А ты мне нравишься! И как это я тебя сразу не разглядел. Да не пугайся. Не в том смысле. Вначале решил, что ты из этих – охотниц за наживой и удовольствиями.

– Я в курсе. Свое предположение ты тогда же высказал по-русски вслух.

Он посмотрел на нее почти виновато и коротко буркнул:

– Извини. Кто ж знал, что ты окажешься…

– Ладно. Проехали.

– А может хватит мозолить глаза официантам? У нас ведь вроде как общее купе. – Небрежно бросив на стол деньги, он поднялся.

Расплатившись за себя, Катя тоже встала. Уходили из купе они по одиночке и почти врагами, а возвращались вместе, мирно беседуя. Он тяжело опустился на свой диван. Она устроилась на своем, скинув туфли и поджав под себя ноги. «Пережду, когда он уснет, а потом уж лягу сама», – приняла решение Катя.

– На поезд ты села во Франции, едешь, как я понял, в Бельгию, а твой родной язык русский, – размышлял вслух Андрэ. – Так где же место твоего обитания?

– Где?… Я сама еще не решила.

– Что-то я не вникаю.

– А зачем тебе вникать? У тебя своих проблем хватает. А я что… Как свела нас судьба на несколько часов в скользящей по рельсам клетке, так наутро и разведет.

– Так-то оно так. Но почему-то именно в поездах чаще всего люди открывают первым встречным свои души.

– От нечего делать. Чтоб время скоротать. И потом мне не очень нравится роль «первого встречного». – Внимательнее вглядевшись в ястребиные глаза Андрэ, Катя предположила: – Тебя ведь гложет не только предательство компаньона, верно? Сдается мне, только из-за этого ты бы так не протух.

– А что, заметно? – нахмурился он.

– Еще как! Все купе тухлятиной провоняло.

– Ну, допустим, ты права. Допустим, меня предала еще и подружка, которой я тоже верил, как себе. Ангельское создание. Само совершенство.

– Стоп-стоп-стоп. Снова заблуждения. Кажется, ты путаешь оболочки с содержанием. Ангелы если и существуют, то только на небесах. Ну и в сказках, разумеется. Человек, независимо от пола, по натуре хищник… даже если он – парнокопытная скотина. И не надо ему приделывать крылышки. Получится всего лишь бутафория и камуфляж. Твоя подружка, кто бы она не была для тебя, встречалась с тобой потому, что ей было так выгодно – удобно, комфортно, сладко… додумывай сам. Как только ты перестал соответствовать ее запросам и ожиданиям – каким, тебе виднее – она заменила тебя другим. Все легко укладывается в логику нашей звериной сущности. Лично я для себя давно это усвоила, как школьный урок. Одного только понять не могу. Почему человек не желает принимать себя таким, каков он есть, каким его сотворила Природа. Почему он постоянно пытается изображать из себя то, чем на самом деле не является. Ангел! Да где ты видел ангелов, раздающих любовь ради личной корысти? Где ты видел ангелов, измывающихся над ближними, ежеминутно предающих их? Злословящих, завидующих, мстящих! Наконец, где ты видел ангелов – убийц, ангелов, пожирающих чужую плоть? Ведь твоя любимая ест мясо? Человек – самый страшный зверь-убийца на земле – циничный, коварный, не ведающий ни жалости, ни даже элементарного пресыщения… Как там Любовь Орлова пела своим поросятам ангельским голоском? «Кушайте, ешьте и пейте. Я вам еще подолью. И поскорее толстейте. Очень об этом прошу.» Вот она наша с тобой психология. – Катя умолкла, с иронией глядя на попутчика, таращившего на нее круглые глаза. – Убедила я тебя хоть немного?

– Э-э, мадемуазель, кажется, теперь моя очередь бояться спать с вами в одном купе. Как бы вы не перегрызли мне во сне глотку. – Трудно было понять, шутит он или говорит всерьез.

– Не волнуйся, – успокоила его Катя. – Я плотно поужинала в вагоне-ресторане и вряд ли проголодаюсь до утра.

– Улыбнись, пожалуйста, – вдруг попросил он.

– Что? – удивилась Катя. – Но мне не с чего улыбаться. Рассмеши хотя бы.

– Я прошу.

– Изволь, – пожав недоуменно плечом, она состроила ему гримасу-улыбку.

– Гмм… А теперь откинь назад волосы.

Сама не зная зачем, она повиновалась.

– Странная метаморфоза происходит со мной, – задумчиво проговорил Андрэ. – Должно быть спьяну. Вот я слушаю тебя и мне кажется что женщина, изрекающая такое, должна быть, как минимум, лет на десять старше и иметь отталкивающую внешность. Скажем, торчащие уши, кривые зубы, впалую грудь и так далее.

Потеряв дар речи от неожиданности, Катя со страхом уставилась на него. В ушах возник нарастающий металлический звон. Руки предательски задрожали. Она силилась улыбнуться, подыскивала, что бы ответить ему, но слова не шли с ее языка. К счастью, ничего не заметив, он снова заговорил, сменив тему:

– Но, представь себе, от твоей шоковой терапии мне действительно полегчало.

«А мне от твоей захотелось сунуть голову в петлю», – подумала Катя, а вслух сказала:

– Вот и хорошо. Тогда будем спать. А то поезд прибывает в Брюссель на рассвете.

– Ты оставишь мне свои координаты?

– Зачем?

– Я хотел бы иметь тебя в списке своих знакомых, в качестве психо-хирурга – вивисектора на случай экстремальных ситуаций.

– Я же сказала, что еще не решила, где осяду, поэтому мне нечего тебе оставлять.

– Тогда возьми мою визитку. Если окажешься а Париже, приди напомнить мне, какое я, и все окружающие меня дерьмо. Буду тебе очень признателен. А то, знаешь, последние мессии двадцать первого века все громче кричат, что человек и есть Бог. Остальные слушают, развесив уши, и ничего им не возражают. Еще бы. Кому не захочется напялить на себя личину Бога, забыв хоть на время, что на ногах у него либо когти, либо копыта… Ладно, Катерина. Устраивайся. А я пошел умываться. Спокойной ночи.

Спокойной ночи не получилось. До самого утра Катя не сомкнула глаз. Поначалу она напряженно прислушивалась к дыханию попутчика, пытаясь угадать, заснул он или притворяется. Когда же, повернувшись лицом к стене, он мерно засопел, временами всхрапывая, Катя принялась обдумывать снова и снова его слова относительно ее внешности. Случайность? Совпадение? Или следует предположить, что ее фонтом, как матрица, хранит в себе прежние очертания физического тела, и отдельные личности, обладающие особой чувствительностью, могут эту матрицу считывать? Говорят, если человеку ампутируют руку или ногу, фонтом отсутствующей конечности сохраняется. Ощущение это настолько реально, что человек может испытывать в ней боль, онемение или непреодолимое желание почесать то место, которого давно уже нет. Что если нечто подобное имеет место и в ее случае. Что если позади ее насильственно притянутых к черепу ушей видны прежние, торчащие?

Лежа без сна, Катя с нетерпением ждала того момента, когда поезд пристанет, наконец, к брюссельскому перрону, и ее добровольное заточение в одном купе с этим мало приятным субъектом подойдет к концу. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить его раньше времени, она вытащила из-под сидения свои два саквояжа. Собирая разбросанные мелочи в дорожную сумку, повертела в руках отпечатанную серебром визитку Андрэ. Преодолев желание отшвырнуть ее подальше, Катя нехотя сунула визитку в сумку – просто потому, что в купе не было места для мусора, а оставить ее на столе было бы жестом вызывающим.

Бесшумно открыв дверь, она выскользнула в коридор, чтобы уточнить у проводника время прибытия и поглазеть через окно на пригороды Брюсселя.

Поезд уже скользил вдоль перрона, когда Андрэ продрал, наконец, глаза. Холодно попрощавшись с ним, Катя сошла на своей станции, а он отправился дальше, в Амстердам. Она ни на минуту не сомневалась, что постарается как можно скорее вычеркнуть этот малоприятный эпизод из своей памяти, а вместе с ним и своего случайного попутчика.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Войдя во вкус, Катя дополнительно обзавелась еще парой комплектов фальшивых документов, один – на имя российской гражданки, Галины Александровны Черновой, другой – на имя английской, Cindy Swab, протянув и тут одной ей видимую нить в прошлое, поскольку swab означало «швабра».

«Целых четыре паспорта! Перебор, конечно, – усмехнулась про себя Катя. – Не дай Бог, станут обыскивать, наверняка решат, что я шпионка. Ну а если не станут, то черта с два кому-нибудь удастся теперь меня вычислить или найти. Исчезла Екатерина Погодина. Растворилась. Со всеми потрахами. Ищите ветра в поле.» Хотя, пожалуй, прощаться со своим именем было еще рановато. Ей предстояло решить вопрос с московской квартирой. Не бросать же ее на произвол судьбы. А продать квартиру имела право лишь ее законная владелица. На этот случай Катя и заменила в своем прежнем паспорте старую фотографию на новую.

В Брюсселе ей больше было делать нечего, и в тот же день она вылетела в Москву. Подобные переезды, не только из города в город, но и из страны в страну, стали для нее последнее время чем-то привычным, почти будничным. Возможно оттого, что мозги ее были настроены не на путешествия и обзор достопримечательностей, а на последовательность продвижения к намеченной цели. Хотя, если попробовать разобраться честно и откровенно, цели у нее, как таковой, не было вовсе. Мелочное сведение счетов? Но разве можно относиться к этому серьезно? Катя не могла, не хотела признаться себе, что то основное, к чему она так безумно стремилась, уже было осуществлено – там, в клинике. И теперь она, на свое несчастье, просто не знала, что с этим дальше делать. Выяснялось, что мир вовсе не ждал с распростертыми объятиями обновленную и преображенную Катю, что ему на нее было так же наплевать, как и на прежнюю. И в этом была вся трагедия, которую ее мозг просто отказывался принять.

Она остановилась в гостинице «Россия» под своим новым именем, Cindy Swab. Распаковав чемоданы, Катя надела джинсы и трикотажный пуловер, подчеркнуто облегавшие фигуру, чего прежде никогда себе не позволяла. Прежде она носила бесформенные блузоны и юбки, маскирующие недостающие формы. Такая резкая смена стиля в одежде в условиях Москвы призвана была, в первую очередь, работать на главную цель – ни под каким видом никем не быть узнанной.

Пообедав в ресторане гостиницы, Катя спустилась вниз, села в такси, взяв курс от центра в сторону Ленинградского шоссе, то есть к тому месту Москвы, которое привыкла считать своим домом. Ей предстояло провести, как минимум, полчаса в замкнутом пространстве пропахшего бензином и машинным маслом салона. Небритый мужлан-таксист то и дело чертыхался, кляня бесконечные заторы. Водители по-прежнему ездили по Москве так, будто их только что спустили с цепи – не соблюдая ни дорожных, ни общечеловеческих правил, нахрапом прокладывая себе дорогу в людском и автомобильном водовороте. Все это походило на кадры из какого-нибудь сюрреалистического триллера, где автомобили-монстры были охотниками, а беспорядочно снующие пешеходы – их жертвами и мишенью. Перебегая улицы где попало, люди оголтело лезли под колеса, петляя в чадящем, матерящемся гудками на разные голоса потоке машин, выискивая любую лазейку, чтобы перескочить на другую сторону. Водители же, в свою очередь, стремились не только не пропустить ловкачей, но и хорошенько припугнуть их, делая вид, что собираются проутюжить колесами их мозги и кости. В местах особо плотных заторов машины беспардонно выскакивали на тротуары, будто продолжая адскую охоту на двуногих, и, заставляя пешеходов разлетаться в стороны, прижиматься к стенам домов, прокладывали себе путь. При этом никто ни на кого не обижался, воспринимая происходящее как некую данность, с которой, хочешь-не хочешь, нужно мириться.

Расплатившись с четырехколесным монстром на улице Усиевича, за квартал от своего дома, Катя пошла размашестой, свободной походкой, приобретенной в стенах клиники, гордо неся свой бюст. После многолетней привычки сутулиться последнее ей давалось особенно трудно.

Двор как всегда был оккупирован стариками, жадными до общения и свежего воздуха. И немножко – детьми. Мужчины либо «соображали на троих» где-нибудь в укромном уголочке двора, либо резались в домино. Этим ни до кого не было дела. Зато стоглазые бабули зорко и бдительно несли свою бессменную вахту, не оставляя без внимания ни одного обитателя курьируемой ими зоны, ни одного гостя или случайного прохожего.

Катю они, как и всех прочих жильцов, отлично знали – по внешности, по походке, по повадкам. Знали и по голосу, частенько с ней заговаривая. До этого дня у Кати не было особых причин для опасений. Среди встречавшихся ей после клиники людей не было ни одного, кто знал или видел ее раньше. Пройти, оставшись неузнанной, через собственный двор было для нее первым серьезным испытанием.

Демонстрируя раскованность и независимость под устремленными на нее взглядами, она перекинула сумочку с одного плеча на другое и пошла медленнее. Одна из сканирующих ее бабуль, не удержавшись, скрипуче окликнула:

– Кого ищешь, дочка? Спроси, подскажем.

Вопрос требовал ответа. А голосовые связки ей никто не оперировал. Впрочем, голос ее, к счастью, ничем особенным не выделялся, чтобы по нему ее вычислить. Но, на всякий случай, Катя с легким акцентом иностранки сказала:

– Мерси, мадам. Я хорошо знай адрес и найду мой друга сама.

Она физически ощущала, как острые крючки и спицы зрачков вонзались ей во все части тела разом. Бабули просто сгорали от желания узнать, к кому из жителей дома направляется на свидание русскоязычная иностранка. Но экзамен Катя выдержала. Они ее не признали.

Предосторожности ради Катя проехала на лифте на два этажа выше. А потом спустилась на свой этаж по лестнице. Она старалась не шуметь связкой ключей, отпирая двери, однако соседка по этажу, видимо, наблюдавшая за ней в глазок, появилась на площадке прежде, чем Катя успела скрыться в своей квартире.

– А вы кто будете? – подозрительно разглядывая незнакомку, поинтересовалась дородная домохозяйка, докучавшая в свое время Кате бесконечными просьбами одолжить то соль, то сахар, то луковицу.

– Какая вам разница, кто я, – дерзко ответила Катя.

– Как это какая! – взбеленилась та. – Хозяйка этой квартиры не появляется здесь уже пятый месяц. Никто не знает, где она, что с ней и вообще, жива ли. А тут являетесь вы и преспокойно отпираете своим ключом чужую дверь. Что прикажете думать? Я как ни как соседка. Могу и в милицию позвонить.

– Это хорошо, что вы проявляете бдительность. Спасибо вам, – улыбнулась «незнакомка». – Я сестра Кати. Оля.

– Сестра!?. То-то у вас голоса так похожи. А я и не знала, что у нее есть сестра. Впрочем она не любит рассказывать о себе и вообще общительностью не отличается. – Соседка с удвоенным интересом изучала неожиданную гостью. – Надо же. Кто бы мог подумать, что у нашей Катерины такая сестра.

– Какая «такая»?

– Красивая. Статная. Фигуристая. Да это я так. Вы лучше скажите, с ней все в порядке? Куда она запропастилась-то?

– Катя в Воронеже. Наша мама сильно больна. Мы с ней по-очереди у ее постели дежурим. Сейчас вот я приехала в командировку в Москву, она меня и попросила зайти проверить, в порядке ли квартира.

Соседка сделала большие глаза и почему-то заглянула на лестничную клетку. Убедившись, что никто их не подслушивает, громким шепотом сообщила:

– Передай ей, что не в порядке. Много раз уже сюда какие-то типы наведывались. В разное время приходили. Внешне на воров смахивали, хотя одеты были прилично. В костюмах. И вели себя как воры. Своим ключом или отмычкой – мне в глазок-то видно не было – дверь открывали и шмыг внутрь. Подолгу там сидели. Что делали, не знаю, но уходили с пустыми руками. Выходит, и впрямь не грабители. Но тогда что они искали? Драгоценности? Деньги? Да у Катерины их отродясь не было.

– А выглядели как? Не запомнили?

– Два здоровых бугая. Один ввысь. – Женщина выразительно подняла над плечами два стиснутых кулака. – Другой вширь. – Она обрисовала растопыренными пальцами могучую грудную клетку. – Лиц почти видно не было. Они, когда у двери возились, ко мне все больше задом поворачивались. Да и много ль в глазок разглядишь.

– Спасибо, тетя Варя, – вырвалось у Кати. С волнением слушая рассказ соседки, они совсем забыла про взятую на себя роль.

У той даже рот раскрылся от удивления:

– Это откуда ж ты знаешь, что меня Варей зовут?

– Ну как откуда… Сестра все подробно объясняла, как квартиру ее найти, кто рядом, на площадке живет, – нашлась Катя. – Советовала к вам зайти, расспросить, все ли в ее отсутствие в порядке было. Так что, тетя Варя, если б вы не вышли, я бы сама к вам заглянула.

Объяснение соседку вполне удовлетворило.

– Ну ладно, милая, не буду тебя тут держать. Если понадоблюсь, где живу и имя мое знаешь. А ты не только покрасивши, но и поприветливее сестры-то будешь. Кабы вместо нее ты тут жила, мы бы с тобой уж точно подружились.

Кивнув ей на прощание, Катя вошла в свою квартиру и захлопнула дверь. Подумав, накинула и цепочку. Вопреки ее ожиданиям, погрома в доме не учинили. Ничего не было поломано или разбито. Покрытая толстым слоем пыли мебель стояла на своих местах. Но постель в спальне была разворочена, а содержимое выдвинутых ящиков вывалено прямо на пол. По описанию, данному соседкой, здесь побывали люди Ломова. Сашок и Медведь. Да собственно Катя ни на минуту и не сомневалась, что в покое ее не оставят. Вряд ли Ломов рассчитывал найти у нее дома деньги, присвоенные ею. Не такой он фрайер. Скорее всего он ищет хоть какую-то зацепку, чтобы вычислить, где она может скрываться, где ее искать. Он видимо рассчитывает, что она вернется в Москву. Не исключено, что за ее квартирой и сейчас наблюдают. Поэтому самое правильное долго здесь не задерживаться.

Катя намеренно не стала трогать ни постель, ни валявшиеся на полу вещи на случай, если они снова надумают посетить ее квартиру. Прибрать в доме значило бы расписаться, что она в Москве. Однако Катя рискнула придти сюда отнюдь не из праздного любопытства. Ей нужны были документы о приватизации квартиры и кое-какие другие бумаги, которые, к счастью, хоть и валялись на полу, повреждены или уничтожены не были. Положив все, что искала, в сумочку, она шагнула было к выходу, когда неожиданно резко залился над ухом дверной звонок. Решив, что это снова неугомонная соседка, Катя уже собралась открыть дверь, но на всякий случай взглянула в глазок.

На площадке стояли Сашок и Медведь. Значит она не ошиблась – квартиру-таки по сей день пасли. Выждав немного, Сашок снова до упора вдавил большим пальцем кнопку звонка. Катя затаилась за дверью, не зная, что делать. До ее слуха донеслись приглушенные голоса и звук вставляемого ключа или отмычки в замочную скважину. Понимая, что и цепочка для них не станет преградой, она попятилась.

Раздумывать и малодушно дрожать было некогда. Схватив на ходу сумочку, Катя перекинула ее через плечо и метнулась на балкон, едва успев прикрыть за собой дверь. Из передней донесся металлический лязг вырванной с мясом цепочки и глухой стук ударившейся об стену двери.

– Екатерина… Как вас там по-батюшке! – В голосе Сашка звучали насмешка и угроза одновременно. – Мы знаем, что ты здесь, что ты вернулась. Не заставляй нас играть в прятки. Выходи сама. Потолкуем. А не то, если придется тебя искать, можем ненароком и зацепить. – Выждав немного, он обратился к напарнику: – Не отзывается стервозная баба. Придется самим выковыривать. Ты проверь спальню – в шкафу посмотри, под кроватью, а я загляну в ванную.

Катя бросилась к оштукатуренной перегородке в железной раме, отделявшей ее балкон от балкона соседки. Чтобы перебраться туда, нужно было зависнуть над улицей на высоте шестого этажа. Но выбора не было. Отжавшись на руках, она села на перилла, лицом к дому, ухватилась за железную раму и, изловчившись, перекинула ногу по ту сторону перегородки. Держаться за плоскую раму было неудобно, пальцы так и норовили соскользнуть. Она заглянула через плечо вниз, на снующие под ней машины. Мокрое от пота тело стало холодным. От озноба начали дрожать руки…

– На балконе посмотри, – послышался хриплый голос. – Найдем. Куда она денется. Разве что вниз головой сиганет. Так туда ей, кочерге лопоухой, и дорога.

Переместив центр тяжести с одного бедра на другое, Катя медленно сползла на соседний балкон, свалившись на каменный пол. К счастью, стучать не пришлось – балконная дверь была приоткрыта. Катя вбежала к соседке в комнату, заперла дверь на задвижку и задернула занавеску. Сидевшая перед телевизором тетя Варя молча наблюдала за ней.

– Они здесь! – задыхаясь от волнения, еле выговорила Катя. – Они там, в квартире.

– Знаю, – кивнула соседка. – Такой шум на лестнице учинили, не услышать было нельзя. Только это уже не на грабеж, а на охоту похоже. Чем Катерина им так досадила?

– Э-эй, хозяйка! – донеслось с балкона. – Дверь открой, если не хочешь, чтоб мы ее выломали.

Тетя Варя бросила испуганно-вопросительный взгляд на мнимую сестру своей пропавшей соседки.

– Открывайте, – приняла решение «Оля». – Другого выхода у вас нет. Только не сразу. Побазарьте сначала, поскандальте, что в дом к вам ломятся. Милицией пригрозите.

– А тебе, я думаю, бояться нечего. Тебя они не должны тронуть, если им твоя сестра нужна. Ты ж не Катерина. Разве что потребуют сказать, где она.

– Будут вас выспрашивать, вы им ничего про Воронеж не говорите. Не в курсе, мол, и все тут, – шепнула Катя. – А то еще туда явятся и бедную маму до смерти напугают.

Снаружи нетерпеливо и требовательно забарабанили по стеклу. Соседка поднялась и, переваливаясь, как утка, с ноги на ногу, направилась к балкону. Катя скользнула в переднюю, удостоверилась через глазок, что на лестничной площадке никого нет, и вышла, беззвучно захлопнув за собой дверь. Не дожидаясь лифта, она легко сбежала вниз, но через двор пошла неторопливой поступью, провожаемая взглядами все еще торчавших там бабулей.

На другой стороне улицы за время ее отсутствия успели открыть продуктовый магазинчик. Никем не остановленная, Катя зашла в него, купила себе брикетик импортного мороженого и стала неторопливо грызть его там же, в магазине, глядя на улицу сквозь большое витринное стекло. Холодное мороженое ей было сейчас как нельзя кстати.

Она не успела до конца расправиться с ним, когда со двора вышли ее преследователи. Пристально вглядываясь в немногочисленных прохожих, они потоптались на тротуаре и, не дожидаясь зеленого света, пересекли проезжую часть, двигаясь прямо на Катю. Первым побуждением ее было пуститься наутек. Она буквально поймала себя за шкирку, приказав стоять, где стоит, и не двигаться с места.

Сашок подошел почти вплотную к витрине, обежав взглядом каждого покупателя внутри ярко освещенного магазинчика, оглядел с ног до головы эффектную блондинку, самозабвенно слизывавшую вертким язычком остатки мороженого, и, выругавшись, пошел назад, через улицу, к припаркованной машине. Той самой, на которой больше четырех месяцев назад он последний раз отвозил Катю в Шереметьево. Хлопнув дверцей, он сел за руль. Медведь, вкатившись на переднее сидение с другой стороны, тоже в сердцах шарахнул дверцей. В следующую минуту машина исчезла из вида.

Швырнув недоеденное мороженое в мусорный бачок, Катя вышла на улицу, вдохнула холодный воздух полной грудью, добралась переулками до Ленинградского проспекта и смешалась с людским потоком, текущим ко входу в метро «Аэропорт». Спустившись к кассам, она позвонила по автомату соседке:

– Тетя Варя, это Оля. С вами все в порядке?

– Оля? Как хорошо, что ты позвонила! Куда там в порядке! До сих пор дрожь в коленках не проходит. До смерти напугали, окаянные. Пристали, как банный лист, где я Катю прячу. Говорю им, в глаза ее не видала вот уже четыре месяца, а они все свое толдычат. Но я-таки их спровадила. Впустив в комнату, сразу же предупредила, что прежде чем открыть им дверь, позвонила по 03 в милицию и сообщила, что ко мне через балкон посторонние ломятся. Так что рассиживаться у меня им сразу расхотелось. Побыстрому обшарили все углы и ретировались.

– Вы просто молодец, тетя Варя. Я расскажу все сестре. Пусть сама решает, что с ними делать.

Кажется, можно было подводить итоги. Первое серьезное испытание прошло великолепно. Ее не узнали старухи во дворе, ее не узнала соседка, жившая с ней рядом на протяжении нескольких лет, ее не узнал человек, с которым она работала. А это означало, что можно немного расслабиться и начать более полно вживаться в свой новый образ, не боясь быть узнанной, быть разоблаченной.

Оставался вопрос квартиры – стоит или нет заниматься ею, подвергая себя новым опасностям. Ну выручит она за нее полсотни тысяч долларов. Погоды они ей не сделают. Денег у нее на данном этапе и так хватает. Правильнее будет забыть на время о квартире и больше там не засвечиваться. Кто знает, может в будущем она ей еще пригодится.

Вернувшись в гостиницу, Катя с аппетитом поужинала в буфете на этаже, получив удовольствие от близких ее сердцу и желудку чисто русских блюд, и заперлась в номере, вывесив снаружи печатное уведомление для горничной: «Не беспокоить». Она скинула с себя всю одежду прямо на пол, приняла горячий душ и, вольготно разметавшись по широкой постели, почти сразу же крепко и надолго уснула. Быть может, впервые со дня выхода из клиники.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Пару дней спустя Катя позвонила в приемную ректора МГУ и, представившись французской гражданкой, Кэтрин Гриллон, попросила назначить ей аудиенцию.

Она долго и придирчиво подбирала аксесуары своего туалета, которому надлежало придавать ей притягательный, элегантный и респектабельный вид. Собрав волосы на затылке, она прихватила их крупной черепаховой защелкой, украсила мочки ушей и шею дорогой бижутерией, а на безымянный палец надела платиновое кольцо с большим темно-синим сапфиром. Зажав подмышкой плоскую сумку из крокодиловой кожи, Катя вышла из гостиницы.

Ректор, любезно согласившийся выслушать гостью, заранее предупредил ее, что совсем не располагает свободным временем. Катя постаралась как можно короче и как можно убедительнее изложить ему цель своего визита.

– Мне нужен первоклассный педагог французского языка, – сказала она небрежным тоном богатой аристократки, для которой не существует слова «нет». – Педагог, которого я могла бы, как минимум, на год увезти с собой в Париж.

– Однако… – Ректор озадаченно воззрился на визитершу. – Впрочем. Давно бы пора мне перестать удивляться. Мы живем в такое время, когда можно купить, продать, заказать абсолютно все – однополую пару, фальшивых родителей, мужа-жену, ребенка, девственность. Так почему бы действительно не купить в личное пользование какого-нибудь там лектора университета.

– Вот тут вы несколько промахнулись, Игорь, если не ошибаюсь, Алексеевич. Не «какого-нибудь», а вполне определенного. Какой-нибудь меня не устроит. Мне нужен Павел Павлович Гжетских.

– Сам декан!?! – Голос ректора взвился фальцетом. – Ну знаете! Тут я вам уж точно не помощник. Да и он, уверен, ни за что не согласится. Чего ради?

– А я и не знала, что он теперь декан.

– В общем так, милая барышня. Я в этом безобразии участия принимать не собираюсь. Но и за другого, разумеется, решать не могу. Разговаривайте с ним сами. – Вызвав по селектору секретаршу, ректор отдал ей распоряжение: – Разыщите Гжецких и попросите его зайти. Скажите, что его ожидает гостья из Парижа. – Уже в дверях он обернулся к посетительнице. – Извините, я должен идти. Но вы можете побеседовать с Пал Палычем здесь, в моем кабинете. Бьюсь об заклад, что в перерыв он забежит ко мне посмеяться над вашим бредовым предложением.

Пал Палыч нашелся довольно быстро. Не прошло и четверти часа как он предстал перед Катей, недоуменно и заинтересованно разглядывая эффектную молодую особу, окутанную нежным облаком дорогих духов. Прошедшие годы не только не нанесли ее кумиру физический ущерб, но напротив придали ему шарм и значительность уверенной в себе зрелости. Он был моложав и по-спортивному подтянут. Легкая проседь в густых волнистых волосах удивительно шла ему. При виде его у Кати, как когда-то, в студенческие годы, «в зобу дыханье сперло».

– Секретарша сказала, что меня ждут в кабинете ректора, – неуверенно начал он, не спуская глаз с незнакомки. – Неужели речь шла о вас?

Улыбнувшись, Катя царственно кивнула и, выбросив вперед затянутую в гипюровую длинную перчатку, руку, представилась:

– Кэтрин Гриллон. Мне действительно нужны именно вы.

Заинтригованный, он сжал ее, сложенные лодочкой, пальцы, задержав их дольше чем следовало в своей руке. «Да ты, голубчик, элементарный кобель! – удовлетворенно отметила про себя Катя. – Оказывается, не честь и долг семьянина руководили тобою, а просто студентка-дурнушка в свое время не пришлась тебе ко двору. Что ж, это облегчает задачу.»

– Чем я мог заслужить внимание такой очаровательной молодой барышни?

– Не барышни, а мадам, – поправила она. – Присядем?

Катя картинно устроилась в ректорском кресле для посетителей. Пал Палыч сел напротив, выжидательно улыбаясь.

– Моя подруга, я не назову пока ее имени, была вашей студенткой и рассказывала мне о вас, как о великолепном знатоке своего дела. И вот я специально приехала из Парижа, чтобы похитить вас. Увести с собой.

Он уставился на нее в полном недоумении.

– Изложу вам вкратце суть ситуации. Несколько месяцев назад, – как ни в чем не бывало продолжала Катя, – я вышла замуж за крупного парижского бизнесмена – графа по происхождению, и эмигрировала во Францию. Мой муж собирается ввести меня в свой круг, где мое общение с нужными ему людьми выходило бы за рамки простой светской беседы. Вы понимаете, что я имею ввиду. Болтая о том, о сем, я должна буду как бы прощупывать его возможных партнеров или противников. Рассчет супруга состоит в том, что в беседе с молодой женщиной, ни к чему никого не обязывающей, мужчина может раскрыться больше и полнее, чем на официальной встрече или в деловых переговорах. Но для того, чтобы оправдать его надежды, чтобы почувствовать все нюансы, намеки и недомолвки собеседника, мне нужно, как вы понимаете, владеть французским практически в совершенстве. Вот зачем мне понадобился личный педагог сроком на год, который, постоянно общаясь со мною, поднатаскает меня в тонкостях французского языка.

– Если я правильно понял, ваш муж собирается использовать вас в качестве подсадной утки-шпионки.

– Ну-у, это вы круто завернули. – Катя жеманно пожала плечиком. – Но, если честно, я сама над этим думала. И мне, признаться, моя будущая роль вовсе не улыбается. Я даже почти пожалела, что вышла за него замуж.

– Боюсь, вы обратились не по адресу… мадам Гриллон. Я…

– Жить вы будете вместе с нами, на нашей вилле, – не слушая его, продолжала Катя. – Вы будете сопровождать меня на банкетах и приемах, в ресторанах, театрах и на прогулках. Муж постоянно в делах и разъездах, а вы будете всегда подле меня. – Она многообещающе улыбнулась. – Разумеется, вы сможете иметь свободное время для ваших личных нужд, когда пожелаете. Ваша машина, ваш гардероб, который мы вместе с вами подберем в лучших «домах» Парижа, и все прочее будут оплачиваться мужем. Ваше ежемесячное жалование, из которого за время пребывания во Франции вы не потратите ни су, будет эквивалентно вашей годовой зарплате в МГУ. При возвращении в Москву, помимо счета в банке, вы увезете с собой свой гардероб и машину. Таковы вкратце основные условия контракта. Устроят они вас или нет, решайте сами. Я даю вам сутки на размышления, на то, чтобы вы обсудили мое предложение в семье или – с кем сочтете нужным. Как вы понимаете, в случае отказа найти вам замену мне не составит труда. Но я приехала сюда из Парижа именно за вами. – Она откинула магнитную защелку с похожей на папку сумочки и вытащила заранее заготовленный ею «документ». – Это контракт, составленный нотариусом по всем правилам между мной и вами. Все детали нашего возможного соглашения здесь подробно изложены и не хватает только вашей подписи. Не спешите говорить «нет». Вот моя визитка. Я записала на ней номер телефона гостиницы, в которой остановилась. Завтра с двенадцати до часа дня я буду ждать вашего звонка.

Катя грациозно поднялась и, милостиво позволив ему поцеловать просвет между перчаткой и рукавом, покинула кабинет ректора. На следующий день ровно в полдень в номере Кати раздался звонок.

– Мадам Гриллон? Это Гжецких. Я согласен.

А неделей позже Катя увозила своего бывшего преподавателя в двух-местном купе скорого поезда, следовавшего по маршруту Москва-Париж.

– Вы не считаете, что самолетом мы добрались бы значительно быстрее? – не скрывая недоумения, заметил Пал Палыч, устраиваясь на узком диванчике.

– Видишь ли, Павел… Кстати, ты не возражаешь, если я буду называть тебя по имени? Отчества оставим для России. Так вот, Павел, однажды я летела на самолете и чудом осталась жива. Потеряв управление, самолет едва не свалился на острые пики скал. Представь себе картину: паника, сумятица в салоне, душераздирающие вопли… и гробовая тишина в ожидании рокового удара. Это было ужасно. С тех пор я дала себе зарок не путешествовать по воздуху. Я должна всегда чувствовать твердую почву под собой. И потом… – Она игриво посмотрела на собеседника. – У нас будет возможность получше узнать друг друга. Нигде люди так не открывают свои мысли и души, как в поезде.

– Что ж, познакомиться поближе действительно не помешает, если нам предстоит провести целый год бок о бок. Вы хотите, графиня, чтобы я тоже называл вас просто Кэтрин?

– Конечно. Чем проще, тем лучше.

Они много говорили, смеялись, шутили, балагурили. Пал Палыч ощущал небывалый прилив сил и радостное возбуждение. Его однообразная рутинная жизнь, как по мановению волшебной палочки, обещала стать насыщенной, феерически яркой. Он поселится в богатом особняке, будет жить в полном достатке и в светских развлечениях, ни о чем не думая, рядом с молоденькой титулованой бабенкой. И за все эти удовольствия получит кругленькую сумму в иностранной валюте и иномарку впридачу, которую его обучат водить. А ведь ему уже начинало казаться, что мечта иметь собственную машину никогда не сбудется.

Были, разумеется, и омрачающие радость обстоятельства, сопутствовав-шие его отъезду. Жена, хоть и понимала, что было бы глупо упустить внезапно свалившийся с неба шанс вырваться, наконец, из полубедного существования, но отнюдь не выражала восторгов по поводу его отъезда на столь долгий срок. А что как он не захочет потом вернуться? Времена-то нынче такие, что постсоветские граждане, используя любую возможность, любую щель и лазейку, табунами перетекают за границу. Но главная проблема заключалась не в жене. У Пал Палыча состоялся неприятный разговор с ректором, без обиняков заявившим, что не намерен ждать год, сохраняя за ним ставку.

«Вы прекрасно знаете, милейший, сколько желающих на ваше место, – сказал он. – Завтра же нам придется объявить конкурс. Сожалею, но я совсем не уверен, что по возвращении вам удастся к нам вернуться.»

Пал Палыч не смог уснуть до утра, взвешивая все «за» и «против». Конечно, быть деканом МГУ – почетно и престижно, но, увы, не слишком сытно. Поэтому упускать такой шанс ему уж очень не хотелось, даже если по возвращении он окажется безработным. В крайнем случае, размышлял он, всегда можно будет потом устроиться в каком-нибудь частном учебном заведении. Для этого потребуется время. Но кругленькая сумма в банке поможет ему неспеша подыскать себе новое место. К тому же год, прожитый в Париже, значительно повысит его собственные языковые горизонты и педагогический рейтинг. Так что он еще сможет и диктовать свои условия.

Пал Палыч широко улыбнулся Кэтрин, украдкой наблюдавшей за ним.

– Расскажи мне о своем муже. Какой он? Злой? Добрый? Умный? Глупый? Скупой? Щедрый?

– Он – богатый.

Пал Палыч рассмеялся.

– Одним словом ты ответила сразу на все вопросы.

– А ты расскажи мне про свою жену, – потребовала Катя. – Ты любишь ее?

– Смешно говорить про любовь, когда прожито вместе уже 16 безумно долгих лет. Все давно уже перешло в привычку, в обязанность, а то и в повинность. А так иногда хочется, чтобы в открытую форточку ворвался свежий космический ветер. Вот как сейчас!

– Космический, говоришь? – прищурясь, переспросила Катя. – Ты забыл, какая температура в космосе? Мне с детства врезался в память один эпизод из какой-то фантастической повести: Девушка на космическом корабле решила покончить жизнь самоубийством. Она вышла в открытый Космос и расстегнула скафандр. Ее тело мгновенно превратилось в слиток льда. Когда возлюбленный схватил ее, она рассыпалась в его руках. Так что бойся космической свежести. Она иногда убивает.

До позднего вечера и весь следующий день они говорили без умолку. Шутили, смеялись, делились сокровенным, пили дорогое французское вино в вагоне-ресторане, разумеется за счет Кати.

– Я знаю, что ты преподаешь в МГУ уже много лет, – заглядывая Павлу в глаза, сказала Катя. – Значит пришел туда совсем молодым. И конечно же студентки влюблялись в тебя.

– Всякое бывало, – уклончиво ответил он.

– А все же? Припомни какой-нибудь, особо выдающийся случай, – настаивала она, накрыв ладонью его руку.

В памяти Пал Палыча всплыла не одна, а сразу несколько историй, в которых он, увы, был далеко не на высоте, используя преимущества и ореол педагога, чтобы добиться желаемого. Молоденькие студентки сами летели на него, как бабочки на свет, обжигая себе не только крылышки, но и души. Но ведь не станет же он перед своей новой работодательницей, к тому же явно положившей на него глаз – а он это нутром чувствовал – выставлять себя в невыгодном свете.

Впрочем кое-что он мог бы рассказать ей, не роняя себя в ее глазах как педагог и мужчина.

– Молоденьким девушкам, видимо, свойственно боготворить своих педагогов, влюбляться в них. Моя бедная жена каждую неделю спускает в мусоропровод целые пачки любовных писем от моих студенток. А одна из них перещеголяла всех. – Он принял скорбный вид. – Страшна была, как смертный грех. Лицезреть ее всякий раз в своей аудитории уже было сущим наказанием. Так она еще и вздумала в меня влюбиться. Караулила в коридорах, глядела мне в рот в студенческом кафетерии, так, что кусок застревал поперек горла, на уроках ела меня глазами, провожала меня домой, прячась за чужими спинами. Я делал вид, что ничего не замечаю, старался быть ровным и приветливым с ней, как с прочими студентами. Тогда она, изловив меня после занятий, стала умолять, чтобы я давал ей дополнительные уроки – один на один.

– А она хотя бы была хорошей студенткой? – кусая губы от бессильной ярости, с улыбкой спросила Катя.

– Да куда там! Мусор, неизвестно как попавший в МГУ.

Катя позеленела. Ей стоило огромных усилий не взорваться, не выпустить свои чувства наружу.

– И ты ей разумеется отказал, – со скучающим видом поинтересовалась она.

– Представь себе, что нет. Такого типа прилипалы способны на все. Они могут быть очень опасны и мстительны. Могут даже испортить учителю всю его дальнейшую карьеру. Я вынужден был согласиться и честно прозанимался с ней целых полгода.

– И чем все это кончилось? Она добилась своего?

– Скажешь тоже. Да одно прикосновение к ней у кого хочешь могло вызвать аллергию. Этакая лопоухая, безгрудая пирани. Но история эта кончилась трагически. К счастью, только для нее. Как-то, на дополнительных занятиях – мы, как всегда, сидели вдвоем, друг против друга – она бросилась мне на шею, требуя, чтобы я овладел ею прямо там, в аудитории. Я с трудом сорвал с себя ее руки, попытался урезонить ее, объяснив, что я женат, что у меня есть семья, дети. Тогда она начала угрожать мне, что покончит с собой и что ее смерть будет на моей совести.

– Может не стоило отталкивать ее? Ведь и некрасивые люди способны любить так же сильно и самоотверженно, как все прочие. Мне лично жаль ее.

– Милая Кэтрин! Мы, мужчины, так уж устроены, что не можем заставить себя быть с женщиной, если того не возжелаем.

– Ее угрозы конечно же остались только угрозами? – заметила Катя, пропустив его циничную реплику мимо ушей.

– Если бы. – Он тяжело и печально вздохнул. – На следующий день ее нашли повесившейся в женском туалете. Переполоху было на весь МГУ.

– Бедняжка. Так ты, Павел, опасный сердцеед. С тобой надо быть начеку.

Он самодовольно усмехнулся.

Наступила вторая ночь их путешествия. Наутро поезд прибывал в Париж. Пришло время ложиться спать. Выпроводив своего «репетитора» в коридор, Катя постелила постель, облачилась в полупрозрачную ночную пижаму, украшенную тончайшими кружевами и, включив ночник, живописно разметалась на подушке. Вернувшись, Павел принялся раздеваться. Делал он это нарочито медленно, демонстрируя свое крепкое, спортивное тело и исподтишка кося глаз на «юную графиню». Он явно не был обременен комплексами неполноценности или снобизмом, и женское тело, призывно раскинувшееся в полушаге от него, не могло оставить его равнодушным. Таинственный, густо-синий свет ночника лишь разжигал его воображение.

– Могу я попросить тебя об одолжении? – разнеженно промурлыкала Катя.

– Я весь к твоим услугам! – тотчас откликнулся он.

– Меня где-то просквозило. Жутко болит спина. Боюсь, сама не смогу уснуть и не дам спать тебе. Ты умеешь делать массаж?

– По этой части я мастер!

– Тогда дерзай.

Катя перевернулась на живот и, подняв верх пижамы, подставила ему обнаженную спину.

Холодные нервные пальцы коснулись ее кожи, заскользили в разных направлениях, разминая и массируя мышцы, сначала энергично, затем все медленнее, все нежнее. Она еле уловимо извивалась под ними, присовокупив приглушенные подушкой постанывания – то ли от боли в мышцах, то ли от наслаждения. На смену пальцам пришли губы – горячие и сухие, а руки проворно скользнули под грудную клетку, к силиконовым сокровищам Кати.

С того момента как поезд отошел от московского перрона, ею владела целая гамма разноречивых чувств – от злорадного торжества победы до брезгливости, почти отвращения. Лишь при первой, после многолетнего перерыва встрече, ей показалось, что она все еще пребывает во власти его чар. Позже, наблюдая его в процессе принятия нелегкого решения, а затем и лихорадочной подготовки к внезапному отъезду, она заметила, что он все ниже и ниже опускается в ее глазах, превращаясь из кумира в пигмея. Когда же он рассказал ей историю «трагической гибели» влюбленной в него дурнушки, в ней не осталось ничего, кроме холодного презрения. Ей даже расхотелось мстить этому ничтожеству. Но он уже мчался с ней в одном купе, в одном поезде.

Однако она не могла отказать себе в удовольствии попробовать его как мужчину. И вовсе не потому, что ей этого хотелось. Она должна была доказать самой себе, что, получив грубый отпор годы назад, ничего в сущности не потеряла, что он недостоин был ни ее чувств, ни ее страданий.

Заниматься любовью на узком диванчике было неудобно, но возможно. Катя не разыгрывала из себя страстную львицу. Скорее – чужую жену, удрученную тем, что нарушила обет супружеской верности. Ей хотелось одного – поскорее скинуть с себя это слишком требовательное, назойливое тело, эти руки и губы, беспардонно шарящие повсюду. Она даже не стала расточать на него почерпнутые в эротических книгах знания. Обольщать его не входило в ее планы. И как только наступило успокоение, отправила его на свою кровать, завернулась в одеяло и сразу уснула.

Поезд прибыл в Париж точно по расписанию. Катя и Павел вышли на перрон. Он жизнерадостно озирался по сторонам в предвкушении райской парижской жизни и в ожидании, что люди богатого графа, а возможно и сам граф, встретят их, подхватят его чемоданы, усадят в сверкающий лимузин и доставят на роскошную виллу, где его ждут дневные развлечения и ночные утехи с молодой графиней.

– Ну вот и всё! – отрезвляюще сухо проговорила Катя. – «Фенита ля комедиа!». Мы недурно провели с тобой ночку. Хотя, признаться, я ожидала большего.

– Что-то я тебя не пойму, дорогая. – В его глазах зародилась тревога.

– Боюсь, что я сделала ошибочный выбор. Ты не устраиваешь меня ни как педагог, ни тем более как мужчина. Видимо, мне придется подыскать себе другого репетитора. – Подхватив небольшой саквояж, она перекинула его через плечо.

– Что за странные шутки, Кэтрин!?. – Голос Павла как-то разом просел и осип. – Ты же не бросишь меня здесь, одного, посреди вокзала?

– Ты угадал. Именно так я и собираюсь поступить. – Наклонившись вперед, она доверительно шепнула ему в самое ухо: – Это тебе подарочек от Екатерины Погодиной. С того света, разумеется. Прощай, Павлуша. Поза-боться о себе сам. – С этими словами Катя нырнула в толпу и растворилась в ней.

У Павла Павловича все похолодело внутри. Она сказала «Екатерина Погодина»! Но ведь, рассказывая ей байку про домогательства и последовавшее самоубийство своей студентки, он ни разу не упомянул ее имени. Он это точно помнил. Тогда откуда она могла про нее узнать? «Подарочек от Екатерины Погодиной». Выходит, ее подослала та образина, чтобы отомстить! Они специально заманили его в Париж, заставив уволиться с работы и бросили тут на произвол судьбы…

Устроившись на втором этаже привокзального кафе, Катя неспеша потягивала кофе и с холодным презрением наблюдала за своим бывшим кумиром, растерянно мечущимся по перрону.

«Чего разбегался? – недоумевала она. – Меня ищет или телефон-автомат, чтобы позвонить домой, жене? Ведь у него, бедняжки, нет при себе даже мобильника.»

Она знала, что, в рассчете на полное обеспечение в Париже, он все деньги оставил семье. И теперь ему самому ни домой не вернуться, ни снять гостиницу, ни даже утолить голод. Может он ищет полицейского, что бы пустить его по ее следу? Впрочем, его намерения, равно как и он сам, ее больше не интересовали. Но она не забыла сфотографировать его через стекло. Это был второй и последний снимок. Первый она сделала утром, в купе, когда он сладко спал – взлохмоченный, с открытым ртом и голый.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Катя пересела на другой стул, спиной к окну и стала размышлять, чем бы ей заняться, раз уж она снова оказалась в Париже. Порывшись в сумочке, она вытащила из бокового кармашка визитную карточку другого своего недавнего попутчика – Андрэ, и, поколебавшись, набрала его номер, вовсе не будучи уверенной, что это ей нужно, что он будет рад услышать ее. Просто ей некуда было себя деть.

– Привет неудачникам! – жизнерадостно приветствовала она ответивший ей голос. – Только не вздумай сказать, что все твои дела наладились, что к тебе вернулись бизнес, друг и возлюбленная.

Она специально говорила по-французски на случай, если он предпочтет не узнать ее, но он ответил на русском, удивленно воскликнув:

– Никак моя ядовитая наставница объявилась? Вот так сюрприз! Откуда ты звонишь – из Брюсселя, из России или, может, с того света?

– Из Парижа, мсье, из Парижа. Доставила одного легковерного туриста и учу его плавать в парижской толпе. Наскучило смотреть, как он барахтается, кусает себе локти и бьется головой об стены. Ну и вот решила: дай, думаю, звякну одной родственной душе, перекинусь словечком.

– А что. Тебе в голову пришла отличная идея. Я освобожусь к шести. Могу пригласить в кабак или к себе на хату. Мои «эксы» уверяли, что я неплохо готовлю.

– Мне начхать на то, что говорили твои «эксы», но кабаки я терпеть не могу.

– Тем лучше. Адрес на визитке, которую ты держишь в руках. Найдешь?

– Таксист это сделает лучше.

– Тогда договорились.

Обратный билет на самолет был заказан на следующий день, и Катя заранее решила, что переночует у Андрэ. Послонявшись по парижским улицам, она заглянула в несколько бутиков. Один – молодежный, ей особо приглянулся. Она вышла оттуда совершенно преображенной – джинсы в обтяжку со стальными заклепками на широком ремне, кожаная курточка с бахромой вдоль рукава, кожаное кепи аля-Гаврош – и все черного цвета.

Когда к вечеру Катя предстала в таком виде перед Андрэ, он не сразу признал в ней свою недавнюю попутчицу.

– Кэтрин! Ты!?. Однако… С тобой действительно не соскучишься.

– Лирику в сторону. Чем кормить будешь? Умираю с голода. – Она запустила кепи, как бумиранг, через всю комнату, с точным попаданием на единорогоподобную загогулину, украшавшую стену в дальнем углу.

Изумленно проследив за полетом ее кепи, он лишь присвистнул.

– Oh, la-la… Остальное будешь скидывать столь же эффектно?

– На даровой стриптиз можешь не рассчитывать. Для этого у вас тут повсюду клубы понатыканы. А у меня другое амплуа.

– Можно полюбопытствовать?

– Why not. Оголяю чужие души и ставлю на них клеймо. Каленым железом.

Андрэ почти опасливо покосился на нее и промолчал, наверняка подумав, не совершил ли он оплошность, впустив в дом эту сумасшедшую. Катя тем временем с шумом протащила язычек пластмассовой молнии от подбородка к пупку и, освободившись от куртки, швырнула ее на кресло. Засучив рукава бледносиреневой шелковой блузки, она поинтересовалась:

– Где у тебя тут самый большой нож?

– А это еще зачем?

– Помогать буду. Командуй, кого… тьфу, я хотела сказать – что резать. Хлеб, колбасу, овощи, головы любовниц? – Не удержавшись, Катя прыснула со смеху. – Ну чего уставился? Смотри, чтоб штаны сушить не пришлось.

– Вот что, дорогая гостья, – разозлился сбитый с толку Андрэ, – если ты не прекратишь эти штучки, я выставлю тебя за дверь. – И как бы про себя пробурчал: – Много баб тут перебывало. А такую вижу впервые.

– Ты меня со своими бабами не путай. И на мой счет не обольщайся. Я к тебе по-приятельски зашла. Вечер скоротать. Поболтать. И если у тебя сейчас, к примеру, отсиживается в ванной какая-нибудь полуголая милашка, то мне до этого нет ровным счетом никакого дела. – Разговаривая, она размахивала перед его носом ножом, которым успела вооружиться. – Понятно, земляк? Так ты не сказал, что резать будем?

– Да положи ты, наконец, на место этот чертов нож! Все нарезано и приготовлено. Осталось только стол накрыть.

– Ну так бы и сказал. Кстати! Ты не против, если я у тебя переночую? – От Кати не укрылось, как он напрягся и застыл от ее слов. – Ты не волнуйся. Только одну ночь. Завтра во второй половине дня у меня самолет на Москву. Впрочем, я вполне могу пойти в гостиницу.

– Нет проблем, – без энтузиазма согласился Андрэ. – У нас ведь уже есть опыт совместного про…сыпания.

– Вот и ладненько.

Они вместе накрыли стол и приступили к ужину, соревнуясь в скорости поглощения пищи. Свечи и музыка здесь явно были бы лишними. С тем же ус-пехом они могли бы предаваться чревоугодию в каком-нибудь привокзальном «стоячем» кафе.

– Ну как, определилась, где бросить якорь? – с полным ртом спросил Андрэ.

– На данном этапе я занята тем, что раздаю застарелые долги, – ответствовала Катя. – Только после того, как с прошлым будет покончено и при условии, что я не поломаю себе на этом шею, я начну думать о своем будущем.

– Ты говоришь загадками, мадемуазель. Мне никак не удается найти ниточку от клубка, в который ты замотана.

– Чудак. Зачем тебе это? В размотанном состоянии я заняла бы слишком много места. А клубок… его и за дверь легче выкатить.

Он только головой покачал – не женщина, а шарада.

– А знаешь что! – оживилась вдруг Катя. – Своди меня в Мулен Руж. За мой счет. С детства мечтаю туда попасть.

– Самоуверенность, дорогие туалеты, бесконечные разъезды из страны в страну, готовность швырять деньгами… Где ты работаешь? Или это тоже секрет?

– Где… – в раздумье повторила Катя. – В собственной голове. Очень уютное, доложу я тебе, местечко. А главное – надежное.

– Ответ, как всегда, исчерпывающий. Ладно. Позвоню, узнаю, есть ли в кассе билеты.

Билеты в кассе были. Катя получила море удовольствия, созерцая идеально сложённые танцующие полуголые тела в пышном ореоле страусиных перьев. Андрэ, искоса наблюдавший за нею, решил, что пожалуй впервые эта особа проявляет себя в своем естественном, натуральном виде, так искренне она радовалась и наслаждалась.

Домой они вернулись уже далеко за полночь. Андрэ хотел уступить ей свою постель, но Катя не пожелала доставлять ему неудобства и настояла на том, чтобы он постелил ей в гостиной, на диване.

Утром, позавтракав, они вместе вышли из дома и, помахав друг другу рукой на прощание так, будто расстаются на несколько часов, разошлись. Он – по своим делам, а она – в аэропорт.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

На сей раз Катя отправилась не в Москву, а в Воронеж, отдавать второй, как она выражалась, «застарелый должок».

Поселившись в просторном номере одной из лучших гостиниц города – «Брно», она приняла душ, навела марафет, переоделась, пообедала в ресторане и отправилась на свидание с матерью. Ей не терпелось увидеть ее реакцию. Мать была сейчас для нее основным мерилом и экзаменом.

С замирающим от ликования и тайного торжества сердцем шла Катя по родной улице – по той самой улице, где прошли ее горестные детство и юность, где она жила изгоем, без отца, с вечно бедствовавшей матерью, донашивая чужие обноски и перелицованные мамины вещи. Ей безумно хотелось, чтобы все ее одноклассники, все бывшие дворовые девчонки и мальчишки, демонстративно и безжалостно пренебрегавшие ею, увидели ее сейчас такой, какой она стала – обновленной, шикарно одетой, позволяющей себе снимать дорогой гостиничный номер, независимой, уверенной в себе. И чтобы они все непременно поняли, что она это та самая Екатерина Погодина. Но, к ее великому сожалению, именно этого она и не могла себе позволить.

Навстречу ей время от времени попадались знакомые лица – одних она знала по дому, с другими сталкивалась в транспорте или в магазинах. Мимо прошел даже ее школьный учитель – химик. И никто из них не признал в ней Катьку-кузнечика, Катьку-швабру, Катьку-гладильную доску. Нет, прохожие глазели на нее, иные даже оборачивались. Но то было любопытство местных, наперечет знавших друг друга, к залетной чужачке.

Свернув в облитый, будто молоком, белой сиренью полисадник, она бросила враждебный взгляд на дерево, у которого получила отповедь от Марика при их последней встрече. С того злосчастного дня она воспринимала это дерево и это место как надгробный памятник своему позору, своим заживо похороненным мечтам.

Перед ней предстала та же картина, что и в ее московском дворе: старухи – бессменные стражи нравственности и порядка, убого и бесславно доживавшие свой век на дворовых скамейках в сплетнях, пересудах, в старческом моразме и нытье. По-другому – по-доброму – смотреть на них, равно как и на весь мир в целом, она просто не умела. И снова ее оглядядывали с головы до пят, шептались, прикрывая беззубые рты морщинистой ладошкой, подозрительно глядели вслед. Катя с детства знала всех их наперечет. Ну может добавилась или убавилась пара-другая. Но ни один из них не окликнул ее по имени, не поздоровался, не улыбнулся.

«Испытание номер два! – констатировала про себя Катя. – Не просто испытание, а, можно считать, настоящая победа, поскольку обвести вокруг пальца этих дворовых ищеек не так-то просто.»

Не дожидаясь лифта, полная радостного энтузиазма, она взлетела по лестнице на седьмой этаж, предвкушая, как разыграет сейчас мать. Стены в лестничной клети были, как всегда, исписаны нецензурными словечками, а по углам гнездилась всякая дрянь. Живя здесь, она как-то не очень обращала на это внимание. Но, побывав за границей и увидев своими глазами, как красиво, чисто и пристойно могут жить люди, уже не могла с этой мерзостью мириться. От бесчисленных слоев краски, наложенных друг на друга, их дверь пооблупилась и имела жалкий вид. В тамбурчике, служившем прихожей сразу для трех квартир, царил тоскливый полумрак.

Она помедлила, выровнила дыхание, распрямила спину и только после этого нажала на кнопку звонка. Хорошо знакомый ей сипло дребезжащий перезвон и шаркающие шаги разом увели ее в школьные годы. Сколько помнила себя Катя, у матери, даже в молодости, была эта несносная привычка таскать за собой ноги, чиркая подошвами об пол.

– Кто там? – спросил из-за двери настороженный материнский голос.

– Открёйте пожалюста, – ломая язык, отозвалась Катя. – Мне нужен Антонина Ивановна.

Дверь поспешно и широко распахнулась. И не успела Катя опомниться, как оказалась в крепких объятиях.

– Катька! Чудила! Ну наконец-то! Я уж не знала, что и думать, где тебя искать. – В следующий момент мать резко отстранилась, уставившись на ее грудь. – Чем это ты в меня уперлась? Пенопластовые шары что ли в бюстгалтер засунула или ваты напихала?

– Мадам, о чем ви? Я – подрюга Каты. Я проездом в Воронеж из Парис. Ваша доч просил меня навестит вас.

– Кончай валять дурака! – отмахнулась мать. – Иди-ка на свет. Дай взглянуть на тебя.

«Ну конечно, голос она все же узнала, – усмехнулась про себя Катя. – А того, как я выгляжу, ей просто не видно, потому что в передней темно. Посмотрим, что она запоет через минуту.» Проходя в комнату, Катя все еще продолжала играть избранную роль:

– Если моя правилно понимай, вы и ест Антонина Ивановна, мама Екатерина Погодина…

Антонина Ивановна более не слушала ее. Она увидела вошедшую при свете.

– Ой, Господи, дочка! Что это ты с собой сотворила?!.

– Я же русским языком говорью вам, мадам, я нэ…

– Да будет тебе комедию ломать. Лучше сядь, расскажи, что все это значит. – Мать обошла Катю со всех сторон, пощупала бедра, бока, даже попыталась сдвинуть с места «накладной», как ей казалось, бюст.

– Что вы сэбэ позволаетэ! – сочла нужным возмутиться Катя, сбрасывая с себя ее руки.

– А волосы зачем перекрасила? – не слушая ее, продолжала удивляться мать. – На маскарад что ли собралась?

Поняв, что ее не обманешь, не переубедишь, Катя, наконец, сдалась и устало плюхнулась в кресло, широко раскинув ноги, как она это делала в детстве.

– Ладно, мать. Твоя взяла. А мне так хотелось, чтобы ты меня не признала. Хоть скажи, только честно, как я тебе?

– Да слов нет – красотка! Смотрю и глазам не верю. Совсем другой человек. Неужели пластика?

– Ага. А зубы видала? – Катя оскалилась.

– С ума сойти. – Мать лишь головой качала. – В пору в артистки идти. Это ж наверное кучу денег стоило. Где ты взяла столько?

– Заработала. Ты мне лучше объясни, как ты меня вычислила.

– Такого глупого вопроса я от тебя не ожидала. Да хотя бы по звонку.

– По звонку???

– Ну да. Ты с детства так звонишь.

– Как, так?

– Не знаю… Нетерпеливо. Требовательно. Напористо. Одним словом, только ты так и звонишь. И вообще. Вот когда сама матерью станешь, тогда и поймешь, можно ли не узнать собственного ребенка, кем бы он не вырядился, как бы себя не переделал. Да я тебя и с закрытыми глазами почувствую – по дыханию, по шагам… по флюидам, исходящим от тебя.

– Выходит, что и другие узнать могут? – огорчилась Катя.

– Насчет других не знаю. Но любящий тебя человек обязательно узнает.

Катя облегченно вздохнула:

– Значит, можно не волноваться. Поскольку меня никто не любит.

– Так ведь и ты ж никого не любишь, дочка. А жизнь штука суровая. Просто так никто ничего не получает.

– Глупости. Одни за просто так рождаются красивыми или богатыми, и все им само собой… как приданое от Бога – на блюдечке. А другим – шиш на постном масле.

– А откуда ты знаешь, что «за просто так»? Может они это своей предыдущей жизнью заслужили.

– Не верю я ни в какие реинкарнации. Всё это люди Богу в оправдание выдумали, чтобы объяснить себе и другим свои неудачи, несчастья, болезни или, того хуже, гибель детей, не успевших еще ни перед кем провиниться. У каждого есть только одна жизнь. Одно тело. Одна душа, которая умирает вместе с телом. И всего, чего хочешь, нужно добиваться здесь и сейчас. В этой единственной жизни.

– Значит, и в Бога не веришь.

– Значит, не верю. А чего ради я должна в него верить? За какие грехи он меня такой внешностью наградил? Что я ему сделала?

– Может карма у тебя такая. Может тебе испытание было дано, во искупление своих прошлых грехов…

– Даром что язык-то без костей. Напридумывать можно, что угодно. Подо все базу подвести. А там поди разберись, что так, а что не так. Расскажи мне лучше, как поживают мои одноклассники. Кто по-прежнему в родной дыре прозябает, кто в большой мир подался?

– Обо всех рассказывать долго. Да и, насколько я понимаю, тебя только один человек интересует – Марик. Он здесь. Свое дело открыл в центре города, рядом с Петровским сквером. Салон мод с броским названием «Аделина». Продает дорогую фирменную одежду.

«Аделина… Аделина, – мучительно пыталась припомнить Катя, откуда она знает это имя, где и когда с ним сталкивалась. – Ну конечно! – осенило ее. – Соседка Любы, с которой он тогда весь вечер простоял у окна!

– Что еще ты о нем знаешь?

– Его родители и сестры укатили в Израиль, а он наотрез отказался. У него семья. Двое детей – мальчик и девочка. Говорят, прекрасный семьянин. Обожает свою жену. Это ее именем он назвал салон. Надеюсь, ты давно уже выкинула его из головы? Подростковая влюбленность… она быстро проходит. Слушай, а где твои вещи? – спохватилась мать. – Ведь не с одной же сумочкой ты из Москвы прилетела.

– Вещи в гостинице. А к тебе я вроде как в гости пришла.

– Час от часу не легче.

– Не обижайся, мама. Так надо. Не хочу тебе проблемы создавать. Не исключено, что кое-кто станет меня разыскивать.

– Так ведь уже искали.

– Как!? Когда!?

Помрачнев, мать опустилась напротив дочери на стул:

– Месяца три назад заявились вдруг два типа и, как на допросе, начали про тебя выспрашивать: как давно ты ко мне приезжала, не прячу ли я тебя. Если да, то где. Обыскали весь дом. По листочку просмотрели мои записные книжки, блокноты, каждую бумажку у телефона. Видно твои координаты хотели найти. Потом ко мне с ножом к горлу пристали, чтоб место пребывания твое указала. Грозились убить если не скажу. Все никак не могли поверить, что я не знаю… Что ты им сделала, дочка? Чем так насолила? Впрочем теперь, увидев тебя, я и сама могу догадаться.

Катя сразу заспешила:

– Я же говорила, что мне тут оставаться ни к чему. Если что, ты меня не видела. В Воронеже я не появлялась. Можешь сказать, что звонила тебе пару раз… из-за границы. – Заметив тревогу в глазах матери, она поспешила добавить: – Это я так, на всякий случай. Не волнуйся, никто сюда больше не сунется.

– Так я ж не за себя, за тебя беспокоюсь. А если найдут?

– А как? Где та прежняя Катя? Это только ты у меня такая прозорливая. Вон, ни одна бабка во дворе не признала.

– Ой, дочка. Я ж теперь по ночам спать не смогу.

– Все будет хорошо, вот увидишь. Ты потерпи еще немного. Я задумала в Москве новую большую квартиру купить. И тогда сразу тебя к себе перевезу. Хватит, сколько ты тут одна куковала.

– Правда?! – просияла женщина, сразу помолодев лет на десять.

У Кати до этого дня и в мыслях не было забирать мать в Москву. Она свыклась с мыслью, что ненавидит ее. Но что-то вдруг перевернулось внутри. Завеса злобы, застилавшая ей глаза, немного рассеялась, и она увидела, как несчастна ее мать в своем беспросветном одиночестве и что нет у нее человека ближе и роднее дочери.

– Как долго ты здесь пробудешь?

– Я пока здесь. Надо кое-какие хвосты прошлого подчистить. Обещаю, что не повидав тебя не уеду.

– Ох, дочка, не оступись. Падать легко. Подниматься трудно.

– Уже оступилась, – усмехнулась Катя. – Враки все это. Самое трудное – упасть. Упасть в первый раз. А дальше все, как у птицы феникс – сгори до тла и снова возродись. И так до бесконечности… Ну пока. Не ищи меня. И не забудь, никому ни слова о том, что видела меня, и уж тем более о том, какой ты меня видела. Я сама буду тебе звонить.

Она направилась было к двери, но, передумав, вернулась:

– Дай-ка я сфотографирую тебя. – И, не дожидаясь разрешения матери, не дав ей возможности привести себя в порядок, даже просто пригладить волосы, нажала на затвор. – А, знаешь, можно и вместе. – Катя развернула мать к зеркалу, поймала обоих в кадр и, чуть приспустив камеру, чтобы не загораживать себе лицо, щелкнула снова. – Мое новое хобби. Я фотографирую все подряд.

– Раньше ты и слышать не хотела об этом.

– Еще бы, – зло фыркнула Катя. – Мне в зеркало-то на себя противно смотреть было, не то что альбомы собирать.

– Кать, а Кать, – жалобно проговорила женщина, пытаясь поймать дочь за руку. – На кой черт тебе гостиница, а? При живой-то матери. Умчишься ведь в свою Москву, опять месяцами не увижу.

– Нет, мама. Сейчас нельзя.

– Да как же так, ей Богу. Ну где это видано. Мне так поговорить с тобой хочется. Про тебя все узнать. О себе рассказать. – У нее на глазах проступили слезы, которые она тщетно пыталась сдержать.

– Я буду звонить тебе. Обещаю. Мы обо всем поговорим по телефону. А если будет все спокойно, перед отъездом обязательно зайду.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Наспех попрощавшись с матерью, встревоженной и расстроенной, Катя прямиком отправилась к Петровскому скверу, где без труда отыскала салон под названием «Аделина». Прежде чем войти внутрь, она сфотографировала его снаружи вместе с ненавистной вывеской.

Салон был просторный, светлый, красиво, со вкусом оформленный и оставлял впечатление вполне процветающего. Вспомнив приобретенное за последние годы искусство ведения посреднических дел, Катя потребовала от работника салона проводить ее к менеджеру.

Войдя в небольшой, уютный кабинет, она в первый момент растерялась. Менеджером оказалась ее бывшая одноклассница Люба. Новое испытание на прочность! Катя внутренне напряглась. У нее даже ладони вспотели. Любовь Яковлевна, как величала ее работница, успела раздобреть и выглядела старше своих лет, превратившись в настоящую тетку. Она предложила гостье присесть. На ее лице не отразилось ничего, кроме угодливой вежливости человека, для которого каждый вошедший в салон – потенциальный клиент и покупатель. Было очевидно, что Люба даже не догадывалась, кто перед ней.

Успокоившись, Катя представилась вайс-президентом компании «Контакт», Галиной Черновой. Люба сначала удивилась, потом просияла. Компанию эту достаточно хорошо знали в России, и мелкие торговые фирмы почитали за честь с ней сотрудничать, так как это сулило им своевременные поставки самых разнообразных товаров из восточной Европы, отличавшейся более низкими ценами при неизменно высоком качестве продукции. Держась с достоинством, чтобы не сказать высокомерно, Катя сообщила, что в Воронеж прибыла совсем по другим делам, но услышав краем уха об их существовании, решила между делом заглянуть – для ознакомления. А возможно и предложить взаимовыгодное сотрудничество.

– Хотя смешно говорить о выгоде для нашей компании в подобном альянсе при ее оборотах и масштабах, – небрежно добавила она. – Но наш девиз: Для «Контакта» нет и не может быть лишних контактов. Ведь даже очень большое здание состоит из маленьких кирпичиков, не так ли. Поэтому господин Ломов – глава фирмы, весьма бережно относится к каждому, с кем связан деловыми обязательствами.

Воодушевленная визитом высокой гостьи и ее неожиданными посулами, менеджер Салона распорядилась напоить ее чаем, а сама, извинившись, поспешно вышла в соседнюю комнату, чтобы, захлебываясь от возбуждения, пересказать хозяину по телефону свой разговор с самой вайс-президентшей фирмы «Контакт». Вернувшись, она сообщила, что Марк Львович Саровский – хозяин Салона, готов «подскочить» незамедлительно, на что Катя возразила, что ближайшие несколько часов у нее будут заняты очень важными переговорами с местными олигархами и что освободится она, в лучшем случае, после 7 часов вечера. Передав сказанное хозяину, Люба заверила гостью, что он готов встретиться с ней в любое, удобное для нее время.

– Вот и ладненько. Пусть ждет меня в 7.15 в нижнем холле гостиницы Брно, – небрежно бросила Катя, вставая. – Надеюсь, что успею к этому времени освободиться, – добавила она полурассеянно-полуозабоченно.

Примчавшись на такси в гостиницу, Катя, не заходя в номер, прямиком направилась в Салон Красоты, где провела несколько часов. Ей вымыли, подкрасили и уложили волосы, сделали массаж лица и макияж, маникюр и педикюр.

Покончив с этим, она заказала в номер легкий обед и занялась подбором туалета. Выложив на кровати весь свой гардероб, Катя мучительно долго решала, что ей следует надеть. Ей ужасно хотелось облачиться в вечернее платье с глубоким декольте, чтобы продемонстрировать свою шикарную новую грудь, но она понимала, что делать этого не следует, поскольку назначенная ею встреча носила «деловой», а не любовный характер. Наконец Катя остановила свой выбор на бледно-салатовой шелковой кофточке и легком суконном костюмчике цвета морской волны, очень гармонировавшим с ее волосами. Короткая юбка не скрывала ее длинные ноги, а сквозь изящное сплетение тонких ремешков на элегантных замшевых туфельках были видны покрытые палевым перламутром ногти. Из украшений она выбрала лишь один кулон с крупным каплевидным малахитом, уютно устроившимся в глубокой ложбинке между двух селиконовых округлостей. Чтобы ложбинка и кулон хорошо обозревались, Катя оставила небрежно растегнутыми две верхние перламутровые пуговки кофточки. В последний момент она достала длинную пластмассовую коробочку, в которой, в отдельных отсеках, в специальной жидкости хранились разноцветные контактные линзы. Какие глаза себе выбрать? Для полной конспирации хорошо бы карие. Но Марику, как всем брюнетам, должны нравиться светлоглазые блондинки. Ее собственные глаза были как раз то, что надо, но он их знал. Поэтому она выбрала себе колдовские желто-зеленые линзы.

Катя долго, придирчиво созерцала живой портрет в зеркальной раме – эффектную молодую особу, в меру деловую, в меру сексуальную – и осталась ею довольна. Пожалуй, впервые в жизни Катя одевалась так тщательно и выглядела такой привлекательной. И хотя приготовления были закончены задолго до назначенного ею же самой времени, она намеренно вышла из номера с опозданием на 15 минут.

Марка она увидела сразу, но подходить к нему не стала. Ведь по правилам игры она с ним еще не знакома. Поскольку в холле почти никого не было, а она, (ей хотелось на это надеяться) разительно отличалась от представительниц местного женского населения, не заметить ее он не мог. Тем более что, помимо фирменной лайковой сумочки, перекинутой через плечо, в руке она держала еще и папку с бумагами. Пройдя к мягкому уголку под искусственной березой, Катя села на диван, небрежно бросив папку на массивный журнальный стол.

– Добрый вечер, – услышала она над собой голос, которого никогда не забывала. – Вы Галина Чернова?

Она неспешно откинула голову, встретив взгляд своей первой любви, всегда такой иронично-насмешливый, сейчас же – угодливо-выжидательный.

– Точное попадание, – не улыбнувшись, подтвердила Катя. – А вы?…

– Марк Саровский, владелец Салона «Аделина».

«И самой Аделины тоже», – змеей прошипело у нее в мозгу.

– Присаживайтесь, Марк…

– Львович, – подсказал он, сев наискосок от нее. – Простите, а ваше отчество?…

– Александровна. – Некоторое время она с откровенным любопытством разглядывала собеседника.

На Марике был песочного цвета летний костюм, явно новый, но из-за его худобы и сутулости сидевший на нем, по любимому выражению катиной мамы, как на корове седло. «Светлый костюм – это очень кстати», – коварная усмешка тронула ее губы.

Катя давно подметила эту странную закономерность – евреи, особенно мужчины, стареют, дурнеют, теряют свой лоск и привлекательность, как правило, гораздо быстрее, чем, скажем, те же русские. Вот и ее обожаемый Марик, такой же подслеповатый и сутулый, как в школьные годы, в свои тридцать пять выглядел уже лет на десять старше – плешивый, занюханный провинциал. Будь он сейчас ее мужем, она бы, пожалуй, его даже стыдилась. Но все это не имело никакого значения. Для Кати было важно лишь то, что этот человек заставил ее страдать, сделав несчастной на несколько лет, а следовательно, по закону равновесия, должен был испытать, как минимумум, то же самое.

Он явно даже не догадывался, кто сидит перед ним. А может и вообще не помнил о ее существовании. Кем она в сущности была для него? Да никем.

Выдержав необходимую паузу, Катя добилась того, чего ожидала – Марк заговорил о деле первым, что тотчас дало ей преимущества в ведении переговоров. Что-что, а это делать она умела. Ломов в свое время обучил ее всем тонкостям искусства зацепить, заинтересовать, увлечь и посадить на крючок потенциального клиента.

Собеседник был покорён профессионализмом, осведомленностью и чутьем молоденькой представительницы столичной фирмы, о сотрудничестве с которой он – мелкая периферийная сошка, не смел и мечтать. Казалось, удача сама плыла ему в руки, только протяни их и ухвати. А если еще и законтачить с этой златовласой, пышногрудой кошечкой, сойдясь с ней поближе, можно выйти на такие обороты, какие ему и не снились. Вот он его шанс! Шестеренки и прочие сочленения в предприимчивых мозгах Марика начали вращаться в ускоренном темпе.

– Вы уже ужинали, Галина Александровна? – поинтересовался он. – Я был бы счастлив пригласить вас в хороший ресторан. – Вы ведь гость в нашем городе, и мне хотелось бы оказать вам хоть какое-то внимание.

– Право, не знаю… У меня на вечер намечена кое-какая бумажная работа с договорами. – Катя сочла уместным выказать сомнение в целесообразности подобной затеи, чтобы он не подумал, что именно этого она от него и ждала.

– Всего лишь ужин, ни к чему вас не обязывающий, – почувствовав, что она колеблется, проявил настойчивость Марик. – А то как-то не очень сподручно решать такие важные дела в холле гостиницы и на голодный желудок. Будь вы мужчиной, я предложил бы вам это сразу же, как только мы встретились.

– Если честно, я действительно голодна, – помедлив, снизошла до него Катя. – И вы мне, чисто по человечески, симпатичны. Так что, пожалуй, я приму ваше предложение.

– Тогда не будем терять времени! – оживился он, проворно вскакивая.

Оперевшись на предложенную им руку, Катя, почувствовала, как дрожь прошла по ее телу и очень на себя разозлилась. «Ты здесь не для того, чтобы бередить старые раны, – строго наказала она себе, – а для того, чтобы расквитаться за них.»

Они вышли из гостиницы. Он открыл перед ней дверцу припаркованной у тротуара «Нивы» и сел за руль.

– Все никак не соберусь сменить эту дворняжку на иномарку, – сконфуженно сказал он, включая зажигание. Мотор ответил ему надтужным тарахтением. – Но обещаю, что в следующий ваш визит встречу вас в аэропорту на новеньком «Форде» или «БэЭмВи».

Заиграл мобильный телефон, который Марик, видимо намеренно, оставил в машине, на сидении. Бросив на Катю извиняющийся взгляд, он, скрывая недовольство, сказал в трубку:

– Буду поздно. Ужинайте без меня. Ничего не случилось. Так, кой-какие дела. Потом объясню. Ну всё. Мне некогда. Извини… Я тоже.

Злая улыбка тронула губы Кати. Она отвернулась к окну, чтобы скрыть ее.

Проехав всего несколько кварталов, Марк остановил машину перед красивым одноэтажным домом, над крышей которого бегущими огнями было начертано: «Петр Великий». Ресторан этот явно появился в городе совсем недавно.

От зорко наблюдавшей за Марком Кати не укрылось, как он тайком раздавал чаевые – швейцару, охраннику, метрдотелю – из страха, чтобы им не отказали, чтобы не оскандалиться перед очень важной для него столичной птицей.

Метрдотель – заносчивый и рыжий, провел их к столику на двоих почти у самой сцены.

– Я отдаю вам свой личный НЗ, – не приминул сообщить он, отодвигая стул для дамы. – Приятного вам вечера. Сейчас пришлю официанта.

– Здесь совсем неплохое варьете, – сказал Марк, расстилая на коленях салфетку. – Поэтому трудно с местами, если нет предварительного заказа. А мне хотелось, чтобы мы поужинали именно здесь. И, к счастью, это удалось.

Официант положил перед каждым меню.

– Галина Александровна, если вы мне доверяете, я сделаю заказ по своему усмотрению.

Она милостиво кивнула. Через четверть часа официант буквально завалил их стол закусками. Здесь была черная и красная икра, семга, балык, осетрина горячего копчения, миноги, креветки, салат из экзотических овощей и салат из морепродуктов. В соломеной корзинке под салфеткой лежали только что испеченые калачи, распространяя дразнящий обоняние аромат свежего хлеба. Вне сомнения, Марик лез из кожи вон, чтобы ублажить ее. На горячее подали омаров и плов с мидиями. Катя всему отдала должное, но вела себя так, будто на столе были лишь борщ и пельмени, будто она питалась такими деликатесами по три раза на день. Он заказал ей шампанское, а себе – маленький графинчик Петровской водки. Но когда водка кончилась, перешел на шампанское.

– Это же ёрш, от которого быстро пьянеют. Вы не боитесь потом сесть за руль? – поинтересовалась Катя. – А что как попадете в лапы ГАИ?

– Не волнуйтесь. Гаишники свои ребята. Они меня трогать не станут. А до вашей гостиницы рукой подать.

Задушевно и интимно играл на сцене квартет. Танцующих становилось все больше. Шампанское кружило голову. Катя снова почувствовала себя школьницей, умиравшей от желания потанцевать с НИМ, но умом понимала, что даже если он сам предложит, соглашаться ни в коем случае нельзя. По правилам затеянной ею игры, она для него личность, стоящая на несколько порядков выше на пирамиде частного бизнеса. А следовательно и танцевать ей с ним не пристало. К счастью, истязание музыкой кончилось. Настало время вечернего шоу. Марк откинулся на спинку кресла и, как показалось Кате, забыл о ней, целиком отдавшись созерцанию полуголых красоток, дрыгавших всеми частями тела в полуметре от них. Беспорядочно метались лучи прожекторов, в которых особенно четко видна была пыль, поднимавшаяся от сцены. Ноздри Кати улавливали запах пота от разгоряченных тел танцовщиц. «Ну прямо как на ипподроме», – подумала она, поморщившись.

Воспользовавшись тем, что ее экс-возлюбленному сейчас было не до нее, Катя принялась обдумывать дальнейший план действий. Ей необходимо было завлечь его в свой номер. Вопрос лишь в том, когда это лучше сделать. По идее, форсировать события не стоило. Можно только испортить все дело. Но с другой стороны, такого удобного случая может больше не быть.

– Я бы выпила еще шампанского, – перекрикивая музыку, потребовала она.

– Великолепная идея. И я тоже. – Не отрывая глаз от лоснящихся тел, Марик поднял руку и щелкнул пальцами.

А когда официант, услужливо открыв перед ними следующую бутыль, разлил шампанское по бокалам, он так же отключенно поднес свой к губам и в мгновение ока осушил его. Официант, не успевший даже отойти, снова наполнил ему бокал.

«Пей, голубчик, пей. Не стесняйся», – наблюдая за ним, усмехалась Катя.

Варьете, наконец, кончилось – улеглись клубы пыли, рассеялся запах ипподрома, смолкла канонадоподобная музыка. Катя облегченно вздохнула.

– За наше знакомство, Марк Львович. И за наше будущее плодотворное сотрудничество.

– Прекрасный тост, Галина Александровна. Уверен, наша встреча не случайна. Она принесет золотые плоды.

Они снова выпили.

– Вы как жарптица появились на моем небосклоне. Вы… – все больше распалялся наглюкавшийся владелец двух Аделин.

– Нет уж постойте. Давайте разберемся. Во всем должна быть ясность, – перебила его Катя. – Если речь идет о золотых плодах, приминительно к птице, то значит это золотые яйца. А кто в русском фольклоре несет золотые яйца? Курочка Ряба. Выходит, вы меня, Марк Львович, курицей обозвали!

Он осоловело уставился на нее, не врубаясь, куда она клонит и зачем. Шутит, или он и впрямь ее чем-то обидел. В конце-концов Катя звонко рассмеялась, разрядив напряжение. Извинившись, она поднялась и попросила официанта проводить ее в дамскую комнату. Здесь Катя привела в порядок волосы, подпудрила нос и щеки.

Столичная курица-жарптица оказалась редкостным собутыльником и, в полночь, покидая ресторан, Марику приходилось прилагать немалые усилия, чтобы удерживать себя в вертикальном положении. Вайс-президент была настолько любезна, что сама села за руль. Они благополучно добрались до ее гостиницы. Он с трудом выбрался наружу и, обогнув машину, открыл перед ней дверцу.

Катя спустила ногу… Ее вдруг качнуло – то ли каблук попал в выбоину в асфальте, то ли шампанское ударило в голову – и, потеряв равновесие, она уперлась лицом в его грудь.

– Извините, ради Бога, – смущенно пробормотала она, отстраняясь. – Кажется, я тоже опьянела. Этак мне самой и до номера не дойти. Перебрали мы с вами, Марк Львович. Ой, перебрали.

– Плохой я буду джентельмен, если не провожу девушку до места, – отозвался тот.

Забыв запереть машину, Марк не без труда поймал локоть Кати и повел ее ко входу в отель. Он сгорал от стыда, что его так развезло, и ничего не мог с собой поделать. У двери ее номера он уже собрался было откланяться, когда перехватил ее испуганный взгляд, устремленный на лацкан его пиджака: Взглянув себе на грудь, Марк увидел четкий отпечаток губ, оставленный помадой. Недоуменно хлопая глазами, он смотрел то на пятно, то на Катю.

– Наверное, это случилось у машины, когда я оступилась, – виновато сказала она.

– Ничего, – пробормотал он, расстроенно. – Жена отстирает.

– Не говорите глупости! Вам нельзя в таком виде возвращаться домой. Женщины подобных «случайностей» не прощают. Она выгонит вас из дома.

– Вы не знаете мою жену. Я пользуюсь у нее абсолютным доверием.

Катя вспомнила, как он смотрел во время варьете на полуголых девиц.

– Пользовались. До первой помады на пиджаке! Ладно уж. Зайдите на несколько минут. Мы попытаемся исправить положение. И потом, – говорила она, журча как ручеек и заталкивая его в свой номер, – было бы преступлением отпустить вас сейчас. Вы сядете за руль и, одному Богу известно, что натворите. Я знаю, что надо делать в таких случаях. Через несколько минут вы будете трезвым, как стеклышко. А пока снимайте пиджак и садитесь в кресло.

– Но меня ждет жена. Она не заснет, пока я не приду, – пробормотал он осоловело. – Угораздило же…

Автоматическая дверь захлопнулась за ними, как мышеловка. Катя с облегчением перевела дух.

– Давайте сюда свой пиджак, – потребовала она и сама помогла ему раздеться. – Устраивайтесь, а я мигом.

Зажав пиджак подмышкой, она скрылась в ванной комнате. Первым ее побуждением было швырнуть пиджак на каменный пол. Но, передумав, она повесила его на крючок, развернув таким образом, чтобы не размазался об стену ее «автограф». Открыв кран, Катя постояла несколько минут, созерцая бегущую струю, потом завинтила кран и вернулась в комнату.

Марк сидел в кресле, отключенно глядя в одну точку.

«Интересно, – подумала Катя, – он вдребезги пьян, а значит у него вырублен самоконтроль. Он оказался в гостиничном номере с «молоденькой», соблазнительной особой. Ночью. Вдвоем. Казалось бы, что мешает ему воспользоваться случаем. Так нет. Даже сейчас он не реагирует на меня, как на женщину. Облезлый дешевый козел! Ну погоди же. Ты получишь свое сполна. Сегодня. Сейчас.»

Она неспеша подошла к бару, где у нее заранее были сделаны кое-какие приготовления, всыпала в бокал сразу три порошка снотворного, залив его ромом, и все тщательно смешала.

– Вот, Марк. Выпей это залпом, – сказала она, протягивая гостю полный бокал. – Тебе сразу полегчает. Испытанный метод.

– А что это? – поинтересовался он, тщетно пытаясь подавить икоту.

– Аспирин с ромом. Действует безотказно.

Он взглянул на свою спасительницу с благодарностью и, приняв из ее рук бокал, послушно осушил его. Катя села напротив, наблюдая за ним. Марк изо всех старался держаться, убеждая себя, что ему необходимо встать и уйти. Но слабость, разливавшаяся по всему телу, не давала ему даже пошевелить рукой.

– Пойду пока просушу феном твой пиджак, – сказала она, вставая, – чтобы ты мог поскорее надеть его.

Закрывшись в ванной, Катя неспеша сняла с себя украшения, смыла косметику, сменила туфли на тапочки и вернулась обратно. Марк, обмякнув как мешок, заваливался на бок, сползая с кресла ногами вперед.

– Э-э, дружок, да ты сейчас заснешь прямо на полу! – всполошилась она. Это не входило в ее планы.

Она подхватила Марка подмышки и насильно заставила встать. Его голова болталась, как мячик на пружинке. Он еще не утратил способности повиноваться, но глаза его уже не открывались. С большим трудом она, чуть не волоком, дотащила его до постели и, усадив, принялась раздевать. Что-то невнятно бормотавший Марк либо не сознавал вовсе, что с ним происходит, либо сквозь сонно-пьяный дурман ему казалось, что он в заботливых руках родной жены. Он даже пытался помогать ей стягивать с него рубашку, майку, брюки, трусы.

Разделавшись, наконец, с раздеванием, Катя уложила его в постель и с мрачным сарказмом долго обозревала тощее тело с четко обозначенными ребрами, тазобедренными костями и коленными чашечками, с пучками черных кудряшек на груди, подмышками и внизу живота, с убого откинутым на сторону, нелепо оголенным отростком плоти, гордо именуемым «мужским достоинством». Когда взгляд ее вернулся к его лицу, он уже крепко спал, и казалось не было силы, способной его разбудить. Она намеренно не прикрыла его ни одеялом, ни простыней.

Достав фотооппарат, Катя сделала несколько снимков своей первой любви – в разных ракурсах, общим и крупным планом. Затем подошла к телефону, набрала номер, который помнила наизусть. Сколько раз, учась в школе, она звонила по этому номеру, слушала его голос, вздыхала и давала отбой… На том конце провода трубку подняли мгновенно и взволнованный женский голос несколько раз крикнул:

– Ало? Ало! Ало!!!

– Ада, это ты? – развязно спросила Катя.

– Я. Конечно, я. Кто ж еще. Кто вы?

– Подружка подружки твоего мужа.

– Что? Какая подружка? Какой подружки?

– Да неважно это. Хочешь знать, где Марк, поезжай прямо сейчас в гостиницу «Брно». Номер 215-ый. Он очень нуждается в твоей помощи. Все. Пока.

Положив трубку, Катя принесла из ванной пиджак Марка и небрежно кинула его на спинку кресла – так, чтобы уже от дверей был виден ярко алый след ее губ. Следующим этапом она разбросала по полу все, что сняла с Марка, а потом начала раздеваться сама. Снимаемую одежду она кидала в разные стороны, как если бы ее срывали с нее в экстазе страсти.

Ее приготовления еще не были до конца завершены, когда раздался громкий, нервный стук в дверь. Накинув на голое тело банный халат, Катя, не спрашивая кто, слегка приоткрыла ее, загораживая собою проход.

В коридоре стояла та самая Аделина. Такая же холеная, как когда-то, такая же привлекательная, только слегка раздобревшая. Ее лицо выражало крайнюю озабоченность и тревогу.

– Что вам угодно? – недовольно осведомилась Катя, придерживая дверь.

– Мне сказали, что мой муж здесь. Это правда? Что с ним? Впустите меня, – не слишком уверенно потребовала Аделина.

– Какой еще муж! По какому праву вы врываетесь в чужой номер, да еще глубокой ночью? Уходите, не то я вызову дежурного! – Катя сделала вид, что хочет захлопнуть дверь, но Аделина успела просунуть ногу в щель и навалилась на дверь плечом.

Посопротивлявшись для виду, Катя уступила натиску «непрошенной» гостьи. Впустив женщину в номер, она стояла перед ней, зло сверкая глазами, «забыв» запахнуть халат. Обведя взглядом комнату, Аделина заметила разбросанные повсюду вещи, узнав среди них костюм мужа, а главное пиджак с его новым украшением.

Превозмогая неловкость, дрожа всем телом от комом подступивших к горлу предчувствий, Аделина остановилась в дверях спальни и, увидев распростертого на измятых простынях голого мужчину, попятилась. Она никак не могла заставить себя поверить, что там лежит тот, кого она ищет. И все же, пересилив себя, Аделина шагнула к кровати. Растерянность, страх, негодование, отвращение сменялись на ее лице, как слайды в проекторе.

– Вы ведь не станете будить его? – услышала она позади себя томно-елейный голосок. – Он так устал, бедняжка.

Кате показалось, что женщина вот-вот грохнется в обморок, так побелела она вдруг, так задрожали ее губы и руки. Какое-то время она стояла неподвижно, пристально вглядываясь в лицо мужа, желая удостовериться, что он жив. Но из открытого рта Марка вырвался легкий храп. Не проронив ни слова, Аделина бросилась вон из гостиничного номера.

Привалясь к дверному косяку, Катя с саркастически-хмурой усмешкой смотрела ей вслед. А та шла, держась за стену, как по кораблю во время качки. Шла, как человек, которому нанесли смертельный удар в спину, и рукоятка ножа все еще торчала меж ее лопаток.

Катя бесшумно прикрыла дверь. Нужно было действовать дальше. Ведь не станет же она вступать в объяснения с Марком, когда тот, проспавшись, придет в себя. Все, что ему причиталось, он только что получил. Его счастливая семейная жизнь кончилась. Кончилась навсегда. Скорее всего, жена не простит ему измену. Не простит пережитый шок и унижение. Но если все же они найдут в себе силы остаться вместе, она никогда не забудет… не сможет забыть то, что только что видела. Их совместная жизнь превратится в подлинный ад.

Быстро одевшись, Катя собрала свои вещи в саквояж. Одежда Марка осталась валяться на полу. Не бросив даже прощального взгляда на того, кто когда-то безраздельно владел ее помыслами и чувствами, она подхватила саквояж и покинула номер.

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Катя сама не ожидала, что ее замысел реализуется с такой головокружи-тельной быстротой, в течение всего одного дня. Конечно, самое правильное было бы немедленно уехать из города, по принципу ищи ветра в поле. Но бабье любопытство взяло верх над здравым смыслом. Уж очень ей хотелось узнать, чем вся эта история закончится. Сумеет ли ее дорожайший Марик выпутаться. Одно не подлежало сомнению: как «Галина Чернова», она должна была исчезнуть немедленно. Прямо сейчас. С концами. Поэтому, сдавая ключ от номера, Катя улыбнулась сонному портье и, как бы между прочим, сказала:

– Вот, приятель, выписываюсь раньше времени. Не забудь включить в счет бутылку рома. Я взяла ее в номере, из бара. А это тебе на бутылочку.

Растрогавшись щедростью постоялицы, портье участливо спросил:

– Что ж вы съезжаете посреди ночи? Дождались бы утра. Выспались бы хорошенько. – Увидев, из какого номера он выписывает гостью, портье поднял на Катю подозрительный взгляд: – Галина Александровна Чернова? Ведь это к вам полчаса назад рвалась чем-то очень встревоженная женщина? Она назвала мне ваш номер. А потом пролетела мимо как ошпаренная.

– Совершенно верно. Это была жена моего дяди. У него ночью случился инфаркт. От больницы он наотрез отказался. И она срочно примчалась за мной. Ждет меня в машине. Так что извини, приятель. Спешу. – Во избежании дальнейших расспросов, Катя подхватила рассчетный листок и с озабоченным видом устремилась к выходу.

У подъезда околачивался один-единственный таксист. Он лениво курил, прислонясь к машине.

– Свободен?

– Ну?

– Чего «ну»? Да или нет?

– «Ну?», барышня, означает куда ехать и за сколько.

– Садись за руль. Не обижу.

Он смерил пассажирку оценивающим взглядом. «Кот в мешке» его не очень устраивал. Но лучше уж поверить ей на слово, чем проторчать тут без дела пол ночи. Недовольно пожав плечом, таксист выстрелил окурком – прямым попаданием в урну, и в развалку обойдя машину, занял свое место.

– Что дальше?

– Не очень-то ты любезен с пассажирами, господин извозчик. Видно, принял меня за ночную бабочку.

– А кто вас разберет теперь, не в обиду вам будь сказано. Все на одно лицо. Так ехать куда?

– Это ты мне подскажи. Я здесь проездом. Номер не сообразила заранее зарезервировать. В «Брно» сказали, свободных мест нет. А я только с самолета. Умираю, спать хочу. Вези туда, где мне не откажут.

– Так ведь ночь на дворе. Сейчас куда не сунься, везде пустой номер будет. – Тем не менее он тронул с места и, набирая скорость, поехал вдоль улицы. – Классом повыше или пониже?

– Ясное дело повыше. Что б полный сервис.

– Тогда может к мадам Анне?

– А это что за птица?

– Одна из первых открыла у нас в Воронеже частную гостиницу с многообещающим названием «Домашний уют», вполне, кстати сказать, себя оправдывающим. Харчи в общей трапезной для постояльцев – сама с кухаркой готовит. И как готовит! Пальчики оближешь.

– Так вези меня к ней, да поскорее! Это именно то, что мне нужно.

– Если согласится впустить. Ночью все становятся подозрительными. Может испугаться.

– Я так поняла, что ты у нее бывал. Значит, она тебя знает. Может позвонишь сначала?

– Можно и позвонить… – Водитель достал мобильник, нажал всего одну кнопочку, видно частная гостиница была введена у него в автоматическую память. Ждать ему пришлось довольно долго. – Тетя Аня? Извини, коли разбудил. У меня тут приезжая одна в машине. Гостиницу ищет. Только что с самолета. Примешь? Какая из себя? – Он бросил взгляд на пассажирку. – Привлекательная молодая особа. Вполне интеллигентная. Обижаешь. Я ж твои условия знаю. Иначе бы не порекомендовал. Все. Через пять минут встречай.

– Спасибо, приятель. Ты меня очень выручил. Как зовут тебя?

– Лёшей.

Щедро расплатившись с ним, Катя вышла из машины и оказалась перед красивым особнячком в стиле времен Петра I. Под козырьком нарядного крыльца вспыхнул свет, и в двустворчатых резных дверях появилась дородная дама в бигуди и в парчовом халате поверх длинной ночной рубашки.

– Лёш, твоя гостья? – через катину голову крикнула она в стоявшее позади такси.

– Моя. Моя. Принимай, – отозвался тот.

Сдав Катю, что называется, с рук на руки, таксист рванул с места и исчез за поворотом.

– Проходите, барышня. Комната у меня готовая только одна – на третьем этаже. Лифта, заметьте, в доме нет.

– Пустяки, – заверила ее Катя, у которой уже слипались глаза и единственным ее желанием было поскорее добраться до постели.

– Вижу, засыпаете на ходу. Мне тоже Лешка самое сладкое сновидение досмотреть не дал. Так что оставьте мне свой паспорт – утречком, как положено, зарегистрируем. Вот вам ключ и, если не возражаете, провожать не пойду. Поднимайтесь сами.

– Нет проблем, – Катя протянула паспорт на имя Черновой. – Спасибо вам и спокойной ночи.

– Дверь прямо напротив лестницы, не заблудитесь, – уже ей вдогонку крикнула хозяйка отеля или пансионата.

Комнатка оказалась настолько милой, что Кате, лишенной в настоящее время своего собственного угла, ужасно захотелось обосноваться тут надолго. Ее прельстил откровенно купеческий, домашний уют. Узкие длинные окна фонариком, высокая постель с горой взбитых подушек, дубовая старинная мебель с гобеленовой обивкой.

«Будто в 19 век попала, – усмехнулась Катя, скидывая с себя одежду. – Быстро же вы адаптируетесь, господа коммунисты и беспартийные.»

Откинув толстое пышное одеяло, Катя утонула в пуховой перине, отпустила сразу все мышцы, как кошка после напряженной охоты, и почти мгновенно уснула.

Когда она открыла глаза, солнце уже вольготно расположилось в ее светелке, а телефон мелодично позвякивал под ухом на тумбочке.

При чем тут телефон, возникла тревожная мысль. Кто может знать, что она здесь? Неужели хозяйка, отобравшая у нее ночью паспорт, успела продать? А может таксист Леша? Помедлив, Катя все же подняла трубку.

– Галина, доброе утро. Вы уже пробудились? Это Анна Ильинишна. Жду вас к завтраку на первом этаже.

– …Спасибо, тетя Аня. Я мигом. Только умоюсь.

Трапезная была просторная, светлая, по-мещански нарядная. Многослойные, как бальное платье, занавески, кружевные салфеточки, палех и хохлома на бесчисленных полочках. Большой пузатый самовар в углу, а на самоваре ожерелье из густо посыпанных маком бубликов.

– Это бутафория? – недоверчиво спросила Катя, проглотив набежавшую слюну.

– Ну что вы, милочка. Самые что ни на есть натуральные. Горяченькие еще. И тульские пряники ночной выпечки. На столе мед, молоко, вареные яички, сало, буженинка, блины. Приступайте, не стесняйтесь. Я вам чаю налью.

– А можно я сама? Сто лет не пила чай из самовара!

В трапезную вошли еще двое – мужчина и женщина. Их глаза, мгновенно притянувшись к столу, радостно и алчно заблестели.

– Good morning to everybody. Here is a newcomer among us! How are you, darling? – приветствовала женщина вновьприбывшую.

– Thanks. I am fine. How are you today? – отозвалась Катя.

Словоохотливая американка (а то, что это была именно американка, Катя сразу поняла по выговору) обрадовавшись, что хоть с кем-то здесь можно поболтать на родном языке – поскольку другого она не знала – тут же затараторила:

– Я – Келли, моего мужа зовут Том. Мы совершаем турне по городам России. Я просто в восторге от столов, которые накрывает для нас мадам Анна. Настоящая русская кухня! Русское гостеприимство. Все так вкусно, так замечательно, не правда ли!..

Меньше всего Катя была расположена к светской болтовне. Но показаться невоспитанной и нелюбезной ей не хотелось. Отчужденно улыбаясь, она односложно отвечала на вопросы, не задавая встречных, пока, наконец, Том не толкнул легонько жену локтем, и та от нее не отстала. К счастью, залетная пара спешила, сообщив, что по программе у них на сегодня Адмиралтейская набережная, Чернавский мост, Зоосад и Театр кукол на закуску.

Когда американцы, непрерывно чирикая как пара городских воробьев, выпорхнули из трапезной, Катя, облегченно вздохнув, сказала хозяйке:

– У меня к вам просьба, тетя Аня: Я предпочитаю столоваться в гордом одиночестве. Не переношу бессмысленную болтовню.

– А у меня уже на кончике языка было к вам другое предложение, – огорчилась хозяйка. – Вы так свободно говорите по-английски…

– И по-французски тоже. Что с того?

– О-о! Еще и по-французски! Да вы находка для меня! Мне позарез нужна помощница… компаньонка, если хотите – интеллигентная, приятной наружности, знающая языки. То есть именно такая, как вы, Галина. Мой отель приобретает все большую популярность. У меня любят останавливаться иностранцы. Их привлекает русский колорит. А я с ними двух слов сказать не могу. Good morning да Good evening, ну, может, еще Welcome. Вот и весь мой набор.

Катя собралась было ответить резким отказом, но передумала, решив, что лучше держать хозяйку на коротком поводке, чем сразу отталкивать ее.

– Обещать ничего не могу. Я подумаю над вашим предложением, – ответила она уклончиво и поднялась. – Спасибо. Давно так вкусно не ела.

– Обед будет еще вкуснее. – Хозяйка расплылась в довольной улыбке. – Дневная трапеза у нас с трех до пяти.

– Обязательно буду. Я могу забрать свой паспорт?

– О да, разумеется! Проклятый склероз. Пойдемте со мной к конторке. Кстати, как долго вы намерены у нас гостить?

– Это зависит от разнообразия и качества ваших блюд, – улыбнулась Катя. – Если как сейчас, боюсь, я вообще от вас не уеду.

– Галочка, так именно к этому я и стремлюсь! Да я буду лезть из кожи вон, чтобы угодить вам!

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Почти неделю Катя провела в отеле мадам Анны. Она вкусно и много ела, долго спала, гуляла по тихим улицам родного Воронежа и, к великому удовольствию хозяйки, общалась с ее постояльцами, не знавшими русского языка. Но, конечно же, не только комфорт и хозяйкина стряпня удерживали Катю в этом мещанском гнездышке. Она выжидала. И, наконец, сочтя, что времени прошло достаточно, набрала номер домашнего телефона Любы.

Та не сразу узнала ее, а узнав, очень удивилась:

– Чего это ради, столько лет спустя, ты вдруг вспомнила обо мне? Ты здесь, в Воронеже?

– Я звоню из Москвы. Чего ради? Ностальгия. Приятных воспоминаний, конечно, раз два и обчелся. Но, должно быть возраст такой… Как ни как за полжизни перевалило. А вспомнить-то особенно и нечего.

– Как живешь, Катька? Чем занимаешься?

– Живу. Как все. Работаю. Тоже как все. А ты?

– Двое детей у меня – девочки. Муж ничего. Правда, попивает. Работа хорошая. Вот только…

– Что «только»? – тут же сделала стойку Катя.

– Я работаю у Марика, в его Салоне модной одежды.

– Ну? Так это ж здорово!

Видно, слишком неспокойно было у Любы на душе. Скорее всего, ни о чем другом сейчас она просто не могла говорить.

– Да. Было действительно здорово. Спокойно, культурно, интеллигентно. С Мариком полное взаимопонимание. А тут вдруг сваливается мне на голову фифочка из вашей чертовой Москвы, закручивает мозги нам. Марик на ее приманку клюнул. Да и я, признаться, тоже. А она оказалась аферисткой. Что там промеж них произошло, я не очень в курсе, знаю только, что фифу ту будто ветром сдуло, а на Марике лица нет. Ходит, как в воду опущенный. Я даже боюсь, не наложил бы на себя руки.

– Так влюбился в нее что ли? – допытывалась Катя.

– А кто ж их разберет. Знаю только, что Аделина забрала детей и ушла к матери. Мы ведь с ней на одной площадке жили. Я, по-соседски, по-дружески, пыталась ее образумить. Куда там. Сидит, словно изо льда отлитая, глаза застывшие, смотреть страшно. Я, говорит, вдова отныне, поскольку мужа своего заживо похоронила. Представляешь, страсти какие. А ведь они уже сколько лет душа в душу жили. Мы их всем в пример ставили.

– Это чем же он ей так сильно насолил?

– Кой-какие догадки, конечно, у меня есть. Но не хочу об этом говорить. Как ни как, он мой шеф и однокашник.

– Так может еще все образуется?

– Боюсь что нет. Я вчера была у него. Не узнать Марика. Щетиной оброс. И даже, знаешь, вдруг поседел. Ходит, как маятник, без передышки – туда-сюда, туда-сюда. Или сидит, уставившись в пустоту, и твердит, как попугай: «Уеду к родителям в Израиль». Так что, Катя, сижу, дрожу. Уж очень не хотелось бы работы лишиться. Да видно все к этому идет. Ладно. Ты о себе расскажи. Как дела твои?

– Превосходно. Вышла замуж. За французского дипломата. На днях уезжаем на пять лет в Австралию.

– С ума сойти!.. – с недоверием в голосе пробормотала Люба, конечно тотчас представив себе лопоухое, безгрудое убожество по кличке «Кузнечик». – Наверное, он намного старше тебя?

– Ну что ты. Мы с ним ровесники. Красавец! Высокий. Брюнет. В посольстве на приемах все сотрудницы на него пялятся. А он их, представь, даже не замечает. Разодел меня, как куклу – меха, драгоценности. На день рождения перламутровую «Ауди» подарил. Приходится учиться водить. Оказывается, самой сидеть за рулем гораздо приятнее, чем когда рядом постоянно торчит его шофер.

– Рада за тебя. – Как ни старалась Люба, естественности и искренности в голосе не получалось. – В наши края не собираетесь? Хотелось бы взглянуть на вас обоих.

– А как же. Перед отъездом в Сидней обязательно заскочим с мамой попрощаться.

– Кстати о твоей маме! – вспомнила вдруг Люба. – Мы с ней постоянно сталкиваемся в нашем супермаркете. А вот последние несколько дней я ее что-то не вижу. Не заболела ли. Я даже вчера или позавчера позвонила ей узнать, не надо ли чего. Никто почему-то не ответил. Хотела забежать к ней и, честно говоря, забыла. Я сама такая расстроенная хожу из-за нашего салона, все из рук валится, ничего делать не могу. Шутка ли, без работы остаюсь. Но, если хочешь, схожу.

– Спасибо. Не надо. Я пошлю к ней знакомого доктора. Если что, сама приеду.

Положив трубку на рычаг, Катя задумалась, переваривая в деталях добытую информацию. Итак, можно считать, что цель достигнута. Счастливая жизнь Марика и Аделины кончилась. И даже с бенефитами. Рушится не только семья, но и весь его жизненный уклад. А это уже полный реванш.

Однако что там Любка говорила про ее мать? При их последней встрече она пообещала ей часто звонить из гостиницы. Но совсем забыла об этом. А ведь мама, зная что дочь в Воронеже, наверное, каждый день ждет ее звонка. Почувствовав укол совести, Катя набрала домашний номер и долго держала трубку у уха. Мать к телефону не подошла. Меньше всего Катя была настроена сейчас ехать домой. Вечно у нее какие-то фокусы, – раздраженно думала она, просовывая ступни в уличные туфли.

Открыв своим ключом дверь, Катя застыла на месте. В нос шибануло нестерпимой вонью. Тошнота клубком подступила к горлу. Жуткое предчувствие обжигающим куском льда парализовало внутренности. Она не окликнула мать, а на цыпочках проскользнула в комнату, готовая к самому худшему. И тут, от представшего перед ней зрелища, ее начало безудержно рвать.

Мать, вернее то, что от нее осталось, было притянуто ремнями к стулу. Вместо лица сплошное месиво. Давно свернувшаяся и почерневшая кровь превратила его в чудовищную маску, на которой выделялось лишь одно светлое пятно – кусок пластыря, залеплявшего рот. Судя по виду и запаху, мать была убита, как минимум неделю назад. То есть на следующий день после посещения дочери.

Находясь в шоковом состоянии, Катя – зеленая, с трясущимися руками, не сразу обратила внимание на кусок картонки, заткнутый за ворот халата убитой. Пропитавшись спекшейся кровью, картонка прилипла к халату и к телу. Закусив губу и зажмурившись, Катя потянула ее на себя, отчего тело матери вместе со стулом подалось вперед, грозя перевернуться. Ей пришлось свободной рукой придержать его за плечо. Проклятая картонка не отделялась. Тогда Катя осторожно отодвинула воротник халата и с трудом прочитала нацарапанные фломастером слова: «Не вернешь, что взяла, отправишься следом».

Угроза эта ее нисколько не напугала. Она думала сейчас о другом. Тело матери нужно было предать земле. А она не могла этого сделать. По внешнему облику, по паспорту и по ее собственной задумке, она больше не являлась дочерью Антонины Ивановны Погодиной, и ее хлопоты вокруг погибшей неминуемо привлекли бы к ней внимание соседей и милиции. Мать зверски убита, а следовательно будет начато расследование. Даже здесь сейчас ей находиться не безопасно. Не исключено, что за квартирой продолжают вести наблюдение и ее враги.

С тяжелым сердцем Катя направилась к выходу. Но в дверях остановилась и, передумав, повернула назад. Руки у нее все еще дрожали. Однако она нашла в себе силы открыть камеру, с которой теперь почти не расставалась, и сделать несколько страшных снимков.

Катя покинула материнский дом так же как и вошла – на цыпочках, оставив дверь полуоткрытой. Уже на лестнице, убедив себя, что ей можно не бояться быть узнанной, она распрямила плечи, откинула назад голову и с независимым видом спустилась вниз. Ей хотелось крикнуть таращившимся на нее дворовым бабулькам: «Какого черта вы тут торчите? Там ваша убитая соседка! Бегите к ней!» Но она сдержалась и прошла через двор, в котором выросла, так, будто случайно забрела сюда.

На соседней улице за углом находился банк. Порывшись в сумочке, Катя достала нужный ей паспорт и сняла со своего счета две тысячи долларов. Затем купила конверт с бумагой и написала на нем адрес соседней с матерью квартиры.

На отдельном листке она вывела:

«Уважаемые Иван Петрович и Мария Федоровна!

Друг Кати»

Вашу соседку, Антонину Ивановну Погодину, убили в собственной квартире. Сделайте одолжение, похороните ее по всем христианским правилам. Ее дочь Катя заграницей и найти ее не представляется возможным.

Заранее спасибо.

Вместе с запиской она вложила в конверт снятые со счета деньги, аккуратно его заклеела и вернулась в свой подъезд с черного хода. Огляделась по сторонам, прислушалась – никого. Но где-то наверху отвратительно резко хлопнула железная дверь старомодного лифта. Катя отыскала на стене ящик соседей по площадке и, бросив в него конверт, поспешно вышла из подъезда.

Запершись в своей светелке, она, не раздеваясь, притулилась на кончике дивана и неподвижно застыла так, в неудобной, скрюченной позе на долгие часы. Месть Ломова настигла ее, лишив жизни ее ни в чем не повинную мать.

Она вспоминала свое детство. Несчастная женщина всю жизнь тянула лямку за двоих, стараясь быть дочери и матерью, и отцом. Правда, у нее это плохо получалось. Бедность, казалось, намертво прилипла к ним, как накипь к старому чайнику. Катя росла озлобленной, несносно раздражительной и требовательной, во все суя свой нос-култышку. Только сейчас она вдруг осознала, что, в отличие от нее, мать вовсе не была дурнушкой. Даже наоборот, вполне привлекательной женщиной, если не с красивыми, то, по крайней мере, с правильными чертами лица. Но из-за дочери у нее никогда не было личной жизни. Она не имела возможности привести кого-нибудь в дом или самой задержаться после работы. Катя тиранила ее, ничего не давая взамен. Внушив себе, что ненавидит мать, как причину всех своих бед, она и ей не позволяла любить себя.

И только теперь, внезапно и страшно лишившись ее, поняла, как была дорога ей эта, задавленная тяжелой судьбой женщина – единственно близкий и до конца преданный ей человек. Поняла, что отныне осталась одна в целом мире.

«Прости меня, мама, что я не могу занять место дочери на твоих похоронах, – прошептала Катя, с силой зажмуривая глаза, чтобы не дать пролиться подступившим слезам.»

Мадам Анна несколько раз звонила ей, приглашая к трапезе, прося пообщаться с ее гостями, но Катя, ссылаясь на головную боль, наотрез отказывалась спуститься. Ее безбожно мутило и даже сама мысль о еде вызывала отвращение. В конце концов хозяйка сама не поленилась подняться к ней с подносом в руках. Лестница была крутая, и немолодая, грузная женщина, запыхавшись, ввалилась в комнату.

– Ты позволишь присесть на минутку? – спросила она, водружая поднос на стол. – Что-то грудь сдавило.

– Конечно, конечно, – отключенно пробормотала Катя. – Зачем вы это.

– Что-нибудь случилось, милая? – Голос хозяйки был полон искреннего участия. – На тебе лица нет.

Катя взглянула на нее и хмуро улыбнулась:

– На вас тоже. – Подумав, она добавила: – Не обращайте внимания. Мои обычные мигрени. Если они приходят, то мучают часами.

– Слышала новость? Весь город гудит от возмущения.

– Нет. А в чем дело?

– Зверски зарезали женщину. Надругались над ней, изуродовали до неузнаваемости, привязали к стулу и оставили гнить в пустой квартире. Такой ужас у нас, в Воронеже, случается впервые.

С плохо скрываемой враждебностью Катя уставилась в возбужденно горящие глаза женщины, взахлеб спешившей сообщить ей сенсационную новость.

– Мне искренне жаль, – сказала она. – Но, простите, у меня слишком болит голова. И есть я не буду. Спасибо за ваше внимание и хлопоты.

Осуждающе покосившись на постоялицу, мадам Анна пожала плечом, тяжело поднялась и, не сказав больше ни слова, вместе с подносом покинула комнату.

Катя узнала из газет о дне и месте похорон и в назначенное время незаметно проскользнула в кладбищенскую церковь на отпевание. Она не стала одеваться в черное, чтобы не привлекать к себе внимания, только голову прикрыла газовым шарфиком. К ее удивлению, церковь была забита битком. Те, кто не смог войти, остались ждать снаружи. Неужели все эти люди знали маму, – недоумевала Катя, вглядываясь в незнакомые лица, – или их привело сюда простое любопытство?

Бедная мама. Собравшимся даже некому выразить соболезнование. Никто не рыдает, не убивается у ее наглухо закрытого гроба. В сторонке, под образами жмутся соседи и целая стайка дворовых стариков. Поискав глазами, Катя нашла среди них Ивана и Марию. Судя по их деловитой активности, они исполнили ее просьбу.

Когда гроб вынесли из церкви и повезли к заранее подготовленной свежевыкопанной яме, Катю еще раз удивило небывалое скопление людей. Теперь она не сомневалась, что их привела сюда быстро распространившаяся молва о совершенном злодеянии. Катя остановилась в стороне, под деревом, откуда с трудом могла видеть церемонию похорон. Постоянно перемещавшие-ся толпы людей то и дело загораживали ей обзор.

Гроб опустили в яму и начали закидывать землей.

«Ну вот и все. Прощай, мама. Знаю, ты слышишь меня. Ты рядом. Я чувствую твое присутствие. И я обещаю тебе… я торжественно клянусь, что отомщу за твои предсмертные муки, за твою чудовищную гибель. Я расквитаюсь с ними, с каждым в отдельности – с заказчиком и его исполнителями. А ты… ты будешь хранить меня оттуда. Оберегать, как ты оберегала свою маленькую, несносную Катюшу, доставлявшую тебе столько горечи и хлопот.»

Внезапно возникшая мысль заставила ее повнимательнее оглядеться по сторонам. По логике вещей убийцы должны быть сейчас где-то поблизости в надежде увидеть ту, за кем так долго и безуспешно охотятся, то есть ее.

Кате не пришлось искать долго. Всего в нескольких метрах от нее, небрежно привалясь к кривому стволу старого дуба, стояли двое, исподлобья просверливая взглядами всех, кто находился вокруг них. Они были слишком хорошо ей знакомы, чтобы ошибиться. Сашок и Борис! Верные псы Ломова. И к тому же, как она теперь знала, палачи и убийцы. Да как они посмели явиться сюда! Сколько циничного хладнокровия и уверенности в своей безнаказанности было написано на их наглых, бесстрастных рожах! Катя пожалела, что у нее нет при себе пистолета.

Она не боялась быть узнанной, но и засвечиваться в своем новом облике ей было ни к чему. Они не должны видеть ее здесь, не должны запомнить ее лицо. Стараясь не привлечь к себе внимания, она повернулась к ним спиной и медленно направилась к кладбищенским воротам. Ее глаза были сухи, а губы беззвучно шептали: «Прощай, мама. Не поминай лихом.»

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Рассчитавшись с мадам Анной и пообещав ей приехать снова, Катя в тот же день вылетела в Москву. Домой, естественно, она не пошла, сняв себе номер в роскошном «Метрополе» на имя Кэтрин Григ. Она испытывала огромное облегчение от того, что избавилась, наконец, от назойливой мадам Анны с ее иностранными гостями и обязательными совместными трапезами, что никто не потревожит ее, не ворвется к ней помимо ее воли. Что можно позволить себе просто выпасть из времени, просто не быть.

Выпроводив горничную, рвавшуюся на следующее утро убрать ее номер, она вывесила на наружной ручке двери карточку «Не беспокоить».

Катя не знала, сколько часов или дней пролежала поперек шикарной кровати, устремив неподвижный взгляд в золоченую лепнину потолков, переживая шаг за шагом прожитые годы, пытаясь взглянуть на них глазами матери, пытаясь проникнуть в тогдашние ее мысли и чувства. «Это, жгущее огнем, клеймо вины перед тобой, мама, я буду носить на сердце до конца своих дней. Ты родила меня себе на горе. Я сделала тебя несчастной вдвойне, а теперь вот из-за меня же тебя насильственно лишили жизни. И я даже не знаю, как долго и как страшно длилось твое умирание. В самый тяжелый твой день я была совсем близко от тебя, но я не пришла тебе на помощь, не спасла тебя, не облегчила страдания.»

Катя чувствовала себя осиротевшей, одной в целом свете, никому, абсолютно никому не нужной. Да и как могло быть иначе. Прежней Кати не существовало. А новая еще не успела заявить о себе, не успела занять свое место в сообществе людей. Она решительно села на кровати. Всё! Хватит распускать нюни и киснуть. Пора начинать действовать. Начинать новую жизнь.

Первое что она сделала, это купила себе двухкомнатную квартиру в только что отстроенном высотном доме на Садовом кольце, и машину. Дом был, как теперь это называлось, элитный. За надежно запираемыми дверями парадного входа, снабженного домофоном, в просторном холле первого этажа два штатных охранника несли посменную круглосуточную вахту. Двойные двери ее квартиры тоже были снабжены прочными мудреными запорами. Все это давало столь необходимое ей ощущение безопасности и защищенности.

Особенно Катю устраивал современный двухэтажный паркинг для жильцов, располагавшийся прямо под их зданием и изолированный от улицы. Не нужно было, как когда-то, оставлять машину за тридевять земель, черт знает где и добираться темными пустынными задворками до дома. А машина – ее новенькая, резвая «Ауди» цвета мокрого асфальта, была ей на данном этапе просто необходима. Вот только ездить по Москве на собственных колесах становилось все труднее. С утра до ночи улицы города были напрочь забитые нескончаемым, беспорядочным, возмутительно неорганизованным потоком машин.

«Если уж начинать новую жизнь, так с размахом, – решила Катя. – Чтоб всё по высшему разряду». И с чисто женским энтузиазмом она принялась благоустраивать свое гнездышко. Не имея возможности вывезти со старой квартиры вещи, ей всем приходилось обзаводиться заново, начиная с посуды и постельного белья и кончая мебелью. Но сейчас, когда она могла себе позволить быть разборчивой и расточительной, процедура эта не только не обременяла ее, но и доставляла удовольствие. Не желая прибегать к услугам частных дизайнерских фирм, она решила положиться исключительно на собственный вкус. Сама подобрала спальный гарнитур и гостиную, ковры, драпри на окна, люстры, бра, торшеры. В алькове гостиной она оборудовала себе рабочее место – письменный стол и секретер. А в центре, над диваном повесила свой портрет, сделанный уличным художником на Монмартре.

Не стала она экономить и на бытовой технике – стиральная машина, сушилка, посудомойка, пылесос, плоский телевизор на жидких кристаллах и, конечно, компьютер с принтером и сканером. Подключившись к интернету, Катя поняла, как все это время ей недоставало компьютера. «Вебсайт-фобия», – усмехнулась она, торопливо усаживаясь за рабочий стол. С ним не нужны ни телевизор, ни друзья, ни семья.

Она заблуждалась. Как только с благоустройством было покончено, возникла непреодолимая потребность с кем-нибудь разделить свое новое состояние, хотя она прекрасно понимала, что делиться-то ей как раз и не с кем. Единственного человека, способного воспринимать ее удачи и неудачи как свои собственные, больше не было на этом свете. «Как будто когда мать была жива, я баловала ее вниманием», – думала Катя, набирая номер – один из немногих, который она помнила наизусть. Ей было все равно, кому звонить, лишь бы услышать живой, человеческий голос. Чтобы голос этот назвал ее по имени и хоть чуть-чуть обрадовался ей.

– Алло? – мрачно прозвучало в трубке.

– Здравствуй, Мишка, Мишенька, Мишуля! Я тебя, что, разбудила?

– Катя!?! – сразу признал ее бывший сотрудник. – Откуда ты свалилась? – Но уже в следующий миг непосредственность реакции на ее нежданный звонок сменилась напряженным молчанием.

– Ну чего испугался? – подхлестнула его Катя. – Или ты дома не один?

– Да один я. Один. Надеюсь, ты знаешь, что наш шеф с ног сбился, разыскивая тебя? Всех на уши поставил.

– Ничего. Пусть поищет, – беспечно отозвалась Катя.

– Да о чем ты говоришь! – И, понизив голос, Миша добавил: – Не вздумай показываться ему на глаза. Если найдет, убьет. Он так всем нам и сказал.

– Мишуля, не волнуйся, не найдет. Не дотянется. Я слишком далеко от него.

– Очень далеко?

– За морями, за долами. И даже за океанами. Я, Мишка, живу теперь в Штатах.

– Ух ты!.. – Он сделал паузу. – Все равно, Катя, будь осторожна. У него руки длинные. Ты его здорово облопошила. А он этого не прощает.

– Что мы всё обо мне да обо мне, – скучающим тоном прервала его Катя. – Расскажи лучше, как твои дела.

– Дела? Как сажа бела. Выжимает нас босс по-черному. Меня так вообще за раба безответного держит. Сил уже никаких нету. Так иной раз хочется послать все к чертям собачьим. Да деться некуда.

– А твоя идея свое дело открыть?

– Бесперспективно. Ты же не хуже меня знаешь, сколько на это баксов вложить надо.

– Знаю. Именно столько я тебе и отправила.

– Что!?! – взревел он, не веря собственным ушам. – Шутишь?!.

– Ей Богу правда, – засмеялась она. – Знакомый один эмигрант в Москву летел, вот с ним и отправила. Так что прямо завтра, после работы в почтовый ящик и загляни. Может там уже.

– Катька! Ну ты чудило!.. Да чем же я заслужил такое?

– Миш, ты меня удивляешь. Или мы не друзья?

– Друзья-то друзья. Но…

– Всё! Наговорились. Я тебе еще позвоню. Бывай. – Катя дала отбой.

На следующее утро она приготовила себе яичницу с поджаренными на сливочном масле ломтиками черного хлеба и колбасы – любимый воскресный завтрак матери, всегда напоминавший ей детство – поставила перед собой большую чашку растворимого кофе со сливками и сахаром, включила телевизор и собралась было приступить к трапезе. Но к горлу уже не в первый раз подкатила тошнота, вызвав отвращение к пище. Она отодвинула от себя тарелку, так ни к чему и не притронувшись. «Что это со мной? – недоумевала Катя. – Даже запах жаренной колбасы переносить не могу.»

Она выбросила в мусорное ведро несъеденный завтрак и, одевшись, отправилась в банк. Там Катя сняла деньги со своего счета, аккуратно уложила пачки стодолларовых купюр в большой, плоский пакет, заклеила его, надписала и через всю Москву поехала к Мише. Выждав, чтобы в подъезде никого не было, она с трудом протиснула пухлый пакет в щель его почтового ящика и, удовлетворенно улыбнувшись, ушла.

Все последующие дни Катю не только тошнило, но и рвало. Она совсем ничего не могла есть. «Неужели дают о себе знать проделанные операции?» – с тревогой думала она. Сначала все заслоняла эйфория от ее чудесного перевоплощения. Потом частые переезды, погоня за реваншами, трагедия с мамой, покупка и благоустройство квартиры. В результате она совсем забыла о своей физиологии. И теперь, начав подсчитывать, обнаружила, что после выписки из клиники у нее ни разу не было месячных.

«Господи! – всплеснула руками Катя. – Да я ж элементарно беременна! Вот только этого мне сейчас и не доставало.»

Она в растерянности опустилась на диван, мрачно прикидывая, кто мог бы стать этому непрошенному ребенку счастливым отцом – смазливый французик Жан или заносчивый Павлуша. Катя погладила себя по животу:

«Нет, малыш, – проговорила она почти ласково. – Твоя несостоявшаяся мама сама не знает, что ждет ее завтра – нож в спину, пуля в висок или пожизненная тюрьма. Прости, но мне сейчас уж очень не до тебя.»

Впрочем, несмотря на ее тридцать пять прожитых лет, у нее совсем не было опыта в таких делах. Не исключено, что никакой беременности нет и она ошибается. Дай-то Бог. Катя без труда отыскала на интернете объявление частного гинеколога, практикующего в ее районе, позвонила по указанному там телефону и записалась на прием.

Пожилой, внушавший доверие доктор осмотрев ее, с улыбкой сказал:

– Поздравляю. Вы готовитесь стать мамой, милое дитя.

– Как давно я беременна?

– Вы носите в своем чреве девятинедельный плод.

– Больше двух месяцев! Какая же я кретинка!

– Достижения современной медицины позволяют определить пол ребенка задолго до его рождения. Так что, если вы желаете, моя хорошая…

– Нет. Не желаю! – не глядя на него, отрезала Катя. – Доктор. Я пришла к вам не на консультацию и не для душеспасительных бесед.

– Понимаю, – спокойнее, чем она ожидала, и даже, как ей показалось, буднично отозвался врач. – Вы хотите избавиться от беременности.

– Вы правильно понимаете.

– Хорошо. Возьмите направление на аборт в приемной, у регистратора, и приходите сюда в день и час, которые вам назначат.

– Но я уже здесь.

– Нет, милая. На сегодня вы были записаны только на первичное обследование. У меня в приемной ждут…

– Доктор! Я завтра улетаю заграницу. На гастроли. Вы должны меня избавить от беременности сегодня. Скажите, сколько обычно стоят ваши услуги, и я заплачу вам втройне.

Он с сомнением посмотрел на нее.

– Эко, какая вы прыткая. Ладно. Ложитесь. – Он приоткрыл дверь во внутренние помещения и позвал: – Надюша! Иди сюда.

Появилась молоденькая медсестра в белоснежном халате.

– Внеочередной аборт, – коротко сказал доктор. – Подключайся.

Все кончилось гораздо быстрее, чем она думала. Катя не успела даже толком испугаться.

– У меня хорошие обезболивающие, – похвастался доктор. – Я получаю их прямиком из Штатов. – Но я вам, барышня, должен сказать нечто мало для вас приятное.

Катя села на гинекологическом кресле, скрестив выпачканные кровью ноги.

– Это не первый ваш аборт?

– Первый.

– Насколько я понимаю в гинекологии, вы не рожавшая.

Катя кивнула.

– Тогда, значит, я ничего не понимаю в гинекологии. Что-то с вами не так. Вы пожелали сохранить инкогнито, и я не имею ваших анкетных данных. С виду вам года 22–23, а матка ваша выглядит так, будто вы уже зрелая женщина, но не имевшая интимных отношений с мужчинами. Странно, очень странно. Случай, я бы сказал, атипичный. Впрочем… – он окинул опытным взглядом ее обнаженные ноги, – сдается мне, не так давно вы прибегали к омоложению. Поправьте меня, если я ошибаюсь. Но, прежде чем ответить, имейте ввиду, что все это важно в первую очередь для вас. И во вторую тоже.

Помедлив, Катя нехотя призналась:

– Ваше чутье вас не подвело.

– Так сколько нам на самом деле?

– Тридцать пять.

Врач удовлетворенно кивнул:

– Вот теперь все встало на свои места. Еще один, последний вопрос. Виновник этого, – он небрежно махнул кюреткой в сторону лотка с остатками плода, – был вашим первым мужчиной?

– Ну знаете! – возмутилась Катя.

– Повторяю: этот малоприятный разговор нужен исключительно вам. Вы покинете сейчас мой офис, и я о вас забуду. Но лично вам ваше будущее вряд ли может быть безразлично.

– Да. Первый.

Он снова кивнул, выстраивая в уме гипотезу.

– Ваша матка слишком долго ждала шанса выполнить свое предназна-чение. Боюсь, на повторный подвиг она уже вряд ли будет способна.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что забеременеть вторично вы уже не сможете. Наверное, мне следовало предупредить вас об этом до экзекуции, но я слишком поздно сам во всем разобрался.

Ничего не ответив ему, Катя молча оделась, расплатилась и вышла. Нельзя сказать, что она была сильно огорчена. Меньше всего сейчас ее волновала проблема детей. И все же на душу легла непрошенная тяжесть. Хорошо хоть тошноты, наконец, оставили ее в покое.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Ощущая дискомфорт и тянущие боли в нижней части живота, Катя решила провести остаток дня дома, полежать на диване, придти в себя. Спать не хотелось. Есть не хотелось. Телевизор включать тоже не хотелось. Она взяла телефон и, решив проверить свою память, никуда не заглядывая, набрала номер. Услышав знакомый голос, удовлетворенно улыбнулась. Память у нее действительно была что надо.

– Как тебе не позвонишь, ты все дома, – вместо «Bonjour!» укусила она. – А потом спрашиваешь, откуда у других деньги берутся.

– Кэтрин! Привет, язвочка! Только не говори, что ты опять в Париже!

– Не пугайся, mon ami. На сей раз я далеко и на ночевку напрашиваться не собираюсь. Так что можешь позволить ей домыться.

– Кому!?

– Ну той, что плещется в ванной.

– Да ну тебя, ей Богу!

– Ты хочешь убедить меня, что ты – евнух?

– Кэтрин! Не заставляй меня класть трубку.

– Ладно. Не буду. Тогда расскажи, как твои дела.

– Лучше некуда. А твои?

– Хуже некуда.

– Общий язык.

– Шутка. Что касается моих дел: Купила в Москве новую квартиру. Обставилась. А похвастаться некому. Но зато могу теперь дать тебе свой телефон. Если не передумал.

– Диктуй. Записываю. Мало ли. Может у меня тоже появится вдруг потребность сбросить на кого-нибудь свое плохое настроение.

– Однажды ты это уже сделал. До сих пор забыть не могу. А у меня, между прочим, всегда прекрасное настроение. Вот повесила в гостиной свой портрет, написанный акварелью на Монмартре. Сижу. Гляжу. Радуюсь.

– Я тебя, как никто, понимаю, – сочувственно вздохнул Андрэ. – Самому иной раз от тоски выть хочется.

Катя закусила губу. Прокол. Зараза, он чувствует ее на расстоянии.

– Как давно ты не был в Москве? – спросила она, чтобы переменить тему.

– Думаю, лет десять.

– Тогда ты ее не узнал бы.

– Неужели так изменилась?

– Не то слово. Представь себе златоглавые православные храмы, заново отреставрированные, в окружении ночных клубов, кабаков, проституток и казино. Представь себе замкоподобные особняки, отгороженные высокими кирпичными заборами, крутых бизнесменов со свитой телохранителей. А ярусом ниже – в подземных переходах, на вокзалах, в подвалах, в метро толпы обнищавших, спившихся людей. И ты поймешь, что такое Москва сегодня.

– Естественно-насильственное расслоение общества, привыкшего 70 лет считать, что все люди стрижены под одну гребенку.

– Значит, по-твоему те, что стали сейчас нищими, ни на что не годились?

– Не обязательно. Просто не каждый может с легкостью переключать свои мозги, менять набор ценностей, психологию. Умение ориентироваться по обстановке и вовремя перестраиваться тоже талант.

– Ладно, Андрэ. Рада была тебя услышать. Правда, рада. Телефон мой теперь знаешь. Взгрустнется, звони. Расшевелю.

И не дожидаясь ответа, Катя дала отбой.

На следующий день она села в машину и долго, бесцельно ездила по Москве, разглядывая фешенебельные высотки, новые бульвары, автострады и площади. Старушка Москва ускоренными темпами меняла свой лик. «И ты туда же, – усмехнулась Катя. – Выходит, мы с тобой два сапога пара.»

Нет, она не просто так ездила по улицам, глазея по сторонам. Куда бы не был устремлен ее внутренний или внешний взор, он как бы проходил сквозь некую завесу, призму или экран, на котором намертво запечатлелся посмертный облик матери. Ее мозг усиленно работал, обдумывая план мести. Так уж видно была устроена Катя, что не могла, не умела прощать обид – ни больших, ни маленьких.

«Начнем с тебя, Сашок-душегуб, – решила она. – Ты ответишь мне за злодеяние первым.»

Она прекрасно знала его домашний адрес и то, что каждое утро без четверти девять он подавал машину к подъезду Ломова. Подъехав к дому Сашка заблаговременно, Катя припарковалась на проезжей части улицы у тротуара, откуда хорошо был виден фасад дома и оставленный на ночь у подъезда черный джип «Мерседес» Ломова, тот самый, на котором Сашок в последний раз отвозил ее в аэропорт. Затаившись за тонированными стеклами своей машины, Катя приготовилась терпеливо ждать.

Балконная дверь на втором этаже открылась, и она увидела Сашка, в майке и спортивных трусах. Подойдя к периллам, он тщательно продул электробритву, заглянул вниз, проверяя видимо, не украли ли за ночь колеса у джипа, поежился от утренней прохлады поспешил вернуться в комнату.

«Конечно, я могла бы просто пристрелить его, как бешеного пса, – размышляла Катя, проводив его ненавидящим взглядом. – Но это было бы слишком просто. А главное не безопасно. Пока я излагала бы ему свое обвинение и приговор, он выбил бы из моих рук пистолет. Я поступлю иначе. Я убью твою душу, Сашок, я выжгу тебя изнутри, навсегда отравив твое поганое существование.»

Без четверти восемь они вышли из подъезда – Сашок впереди, следом – жена – простая, но миловидная женщина, совсем еще молодая, тащившая за руку сонного ребенка. Девочка упиралась, капризничала, готовая в любую минуту разразиться ревом. Катя слегка приспустила оконное стекло, чтобы лучше слышать, о чем они говорят.

– Сашок! Ну что мне с ней делать?! – нервничала жена. – Долго будет продолжаться эта пытка?

– Пеняй на себя. Сама захотела работать, – огрызнулся тот. – Оставалась бы дома, не пришлось бы Татку таскать спозаранку в сад.

Он подхватил дочку на руки и запихнул ее на заднее сидение джипа. Подождал, пока рядом с дочерью усядется жена, и сердито захлопнул за ними дверцу. Когда джип отъехал, Катя, тихонько тронувшись с места, последовала за ними. Через несколько кварталов Сашок остановился, торопливо выскочил из машины и, взяв дочку на руки, понес ее к особняком стоящему домику, огороженному разноцветным забором, с такой же пестрой, жизнерадостной вывеской: «Детский сад».

Совсем ненадолго скрывшись за дверью, он вернулся один, сел в машину и поехал дальше. Катя знала, что сейчас он подвезет жену к месту ее работы, а затем, нарушая дорожные правила, погонит к дому шефа, чтобы, не дай Бог, не опоздать. Но ее это уже не интересовало.

Подождав немного, она вышла из машины и направилась к детскому саду. Ее обгоняли мамаши со своими чадами, спеша избавиться от них хоть на несколько часов в сутки. Вон, какие они молоденькие. А жизнь, со всем ее набором свето- и цветомузыки, фонтанирует вокруг, бурлит и переливается. Им должно быть обидно растрачивать свои лучшие годы на детячьи памперсы и заляпанные соплями и кашей слюнявки. Вполне возможно, что все было совсем не так, что, вынужденные работать ради хлеба насущного, молодые мамы с болью в сердце отдавали своих любимцев в чужие руки, весь день потом сходя с ума от тревоги и чувства вины перед ними. Но Катя видела мир в своем собственном свете.

Переждав косяком идущих мамаш, она зашла в детский сад последней. В просторном холле, уставленном по периметру разноцветными шкафчиками, две проворные, красиво одетые работницы раздевали детей. Одна из них как раз возилась с дочкой Сашка. Когда она стянула с ее головки вязанный капор, облако пушистых льняных кудрей, вырвавшись на свободу, сделало девочку похожей на бенгальский огонь.

– А ты чего ж без ребеночка? – поинтересовалась пухленькая бабенка в косынке и белоснежном фартуке.

– Обзавестись не успела, – не слишком приветливо ответила Катя.

– Да-а? – Нянечка подозрительно оглядела ее с ног до головы. – Зачем же тогда к нам пожаловала?

– Где у вас тут главная? – не отвечая, спросила Катя.

– Ирина Петровна? Не пришла еще. Вот-вот будет.

– Где я могу ее подождать?

– Во-он, видишь, в конце коридора два кресла и журнальный столик? Это как раз перед ее кабинетом.

– Спасибо.

Катя медленно пошла вдоль коридора, внимательно глядя по сторонам. Татка-огонек прошмыгнула мимо нее, как дикий звереныш, в общую комнату для игр. Там она забилась в угол и затихла, исподлобья глядя на неуклюжих сверстников, спешащих расхватать разложенные на ковре игрушки.

Убедившись, что за ней никто не наблюдает, Катя подошла к девочке, присела перед ней на корточки и, улыбнувшись, протянула ей большой брикетик «Сникерса». Девочка подняла на нее прозрачные, чистые, как родниковая вода, глазенки, сморгнула и шепотом спросила:

– Это мне?

– Бери скорее, – по-свойски подмигнула ей незнакомая тётя.

Помедлив, девочка протянула ручку. Катя вложила конфету в ее пухлую ладошку.

– Тебя Татой зовут?

– Ага. А тебя?

– А меня Катей. Давай с тобой дружить.

– Давай. А как?

– Потом скажу. Не скучай.

Потрепав ее по нежным, как шелк волосам, Катя вернулась в коридор, опередив воспитательницу, направившуюся было к ней. А потом терпеливо и смирно сидела на указанном нянечкой кресле в ожидании хозяйки детского сада.

Наконец, та показалась в конце коридора. Катя сразу признала ее по деловой походке и особому выражению лица, свойственному женщинам, обладающим властью над себе подобными.

– Вы ко мне? – отпирая дверь кабинета, спросила она Катю, даже не взглянув на нее. И, поскольку не сомневалась в ответе, добавила небрежно: – Можете зайти.

Катя старалась держаться скромно, но с достоинством. Хозяйка детского сада неторопливо сняла темно-вишневый жакет и аккуратно повесила его на распялку, пригладила перед небольшим настенным зеркалом волосы, села за свой письменный стол, бегло проглядев оставленные на нем бумаги, и только после этого подняла, наконец, глаза на посетительницу:

«На свое счастье, дорогуша, ты пока еще не знаешь, с кем свела тебя судьба, – думала Катя, наблюдая за ней. – Но если ты – на свое несчастье – возьмешь меня, я сумею расквитаться с тобой за оказанный прием и хамское верхоглядство.»

– Я вся внимание.

– Ирина Петровна, – заговорила Катя проникновенно, – меня зовут Екатерина Погодина. Я ищу работу…

– Разве я давала объявление? – резко перебила ее та.

– Я только что вернулась из Парижа и не успела еще ознакомиться с новыми московскими правилами приема на работу.

– Из Парижа? А что вы делали в Париже?

– Долгая история. Но, если не утомлю вас, вкратце расскажу. Я окончила МГУ, факультет французского языка, и уехала на стажировку во Францию. Там вышла замуж за француза. А год спустя мы развелись, и вот я снова здесь. Моя личная жизнь не сложилась, но зато французский стал для меня родным языком. После русского, разумеется. Вот, в принципе, и всё. И теперь я ищу работу.

– Да, но почему вы решили искать ее именно у меня?

– Я понимаю, что вы хотите этим сказать. Конечно, детский сад не мой уровень. Я сняла здесь поблизости однокомнатную квартиру. Свою, в центре Москвы, мне пришлось сдать в наем. Моя новая соседка очень хвалила вас, как знающего, преданного своему делу и вверенным вам детям человека. И я подумала, что вас может заинтересовать перспектива давать малышам французское воспитание, как это было принято в свое время в среде русской аристократии. Это существенно подняло бы рейтинг вашего заведения, изменив родительский контингент. Вы не согласны со мной?

Ирина Петровна хотела что-то возразить, Катя не дала ей возможности открыть рот:

– Прошу вас, не отказывайте мне! – с трагическим видом воскликнула она, подаваясь вперед. – Мое положение сейчас таково, что не приходится выбирать. Если вам не нужна учительница французского, я согласилась бы на любую работу. Я очень люблю детей и умею с ними ладить.

Хозяйка в раздумье глядела на молоденькую, «фирменно» одетую посетительницу, анализируя и оценивая ее предложение, которое казалось ей более чем заманчивым. Было, конечно, существенное «но». Особа не имела рекомендаций, явившись, так сказать, с улицы, что было явным нарушением всех правил и стандартов.

– Не скрою, в вашем предложении что-то есть, – наконец сказала она. – Но, согласитесь, такие дела так – с наскоку, не делаются. Я должна подумать, кое с кем проконсультироваться. Наконец, я должна ознакомиться с вашими документами. Насколько я понимаю, рекомендаций у вас нет.

– Если бы они у меня были, я пошла бы сразу в колледж или частный лицей, а не в детский сад. А диплом и паспорт с московской пропиской я готова предоставить вам в любое, удобное для вас время.

– Хорошо, Екатерина…

– Можно просто Катя.

– Хорошо, Катя. Заходите на следующей неделе. Скажем, во вторник, с утра. Я посмотрю, что можно будет для вас сделать.

Направляясь к выходу, Катя замедлила шаг перед комнатой игр, отыскала взглядом шоферскую дочку. Та сидела на полу, широко раскинув затянутые в грубые колготки ножки, и мусолила «Сникерс». Ее взгляд мгновенно прилип к благодетельнице. Катя помахала ей рукой, послав воздушный поцелуй.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Вернувшись домой, она решила повторить недавно выброшенный в ведро завтрак и снова приготовила себе яичницу с черным хлебом и колбасой. Поставила на стол эдемский сыр, вологодское масло, красную икру. С жадностью набросившись на еду, Катя не оставила на столе ни крошки. Приятная ленивая сытость разлилась по телу. И никакой тебе тошноты. Снова можно почувствовать себя человеком. Или хищником.

Катя взглянула на часы: начало двенадцатого. Ночным бабочкам пора бы уже пробудиться. Она отыскала в записной книжке нужный номер и позвонила. Телефон долго не брали. Наконец, недовольный голос сонно промяукал:

– Слушаю. Говорите.

– Так ты, подруга, свою молодость проспишь.

– Ка-атя! – сразу узнала Рыжая. – Неужто ты? А я решила, что ты меня совсем забыла.

– Меня очень долго не было в Москве.

– И где же ты была, ежели не секрет?

– Ой, спроси лучше, где я не была. По всему свету моталась.

– Счастливая. – В голосе Рыжей звучала откровенная зависть.

– Между прочим, кое-что для тебя привезла. Пару тряпочек в подарок.

– Иди ты! – взвизгнула на другом конце провода разом проснувшаяся путана. – А когда на них можно будет взглянуть?

– Ты хотела сказать «напялить». Приготовь вкусный ликерчик с легким закусоном, пригласи меня в гости и все получишь.

Чувствовалось, что Рыжая в замешательстве. К себе она приглашала только клиентов. Катя даже не знала, где она живет. Но сейчас ей необходимо было это узнать.

– …Послушай, Кать, а может я к тебе, по старой памяти, зайду?

– Я больше не живу там. У меня другая квартира и здесь сейчас идет ремонт. Если не хочешь ждать, когда он кончится, придется тебе раскошелиться на ликер. Впрочем, так и быть, могу и его захватить с собой.

– В скупердяйки меня заделала? – обиделась Рыжая. – Записывай адрес.

Чтобы не гнать лошадей, Катя договорилась на полдень следующего дня. Выбрав из своего гардероба несколько дорогих, но разонравившихся ей вещей, она небрежно покидала их в блестящую подарочную сумку, присовокупив к ним пару шарфиков, набор косметики, прозрачное bra и домашние туфли впридачу, отороченные розовыми перьями – аля-Барби.

С опозданием в полчаса Катя позвонила в замызганную, выкрашенную масляной краской дверь.

– Кать, ты? – уточнил приглушенный голос.

– Я, я. Открывай!

Дверь широко распахнулась. При виде гостьи радостная улыбка на лице Рыжей переродилась в оторопелое недоумение.

– В…вам кого? – пробормотала она, во все глаза уставившись на яркую юную блондинку, облаченную в сногсшибательные шмотки.

– Светка, кончай удивляться. Лучше в дом пусти.

– Голос знакомый, но я вас не знаю. Что вам от меня надо? – Сбитая с толку путана крепче вцепилась в дверь, готовая ее захлопнуть в любую минуту.

– Слушай, не валяй дурака. Это я! Катя. Я все тебе расскажу. – Понизив голос до шепота, она добавила: – Разумеется, под большим секретом. Но не на лестнице же.

Все еще тараща на нее глаза, Рыжая несколько раз махнула рукой, будто пыталась избавиться от наваждения. Но незнакомка, не желая исчезать, по-прежнему торчала в дверях.

– Д…да никакая вы не Катя… А может… может сестра ее? Ну конечно! Как же я сразу не догадалась! Потому у вас и голоса так похожи. Это она вас прислала? Она решила меня разыграть? Ей это удалось. Ладно. Проходите… Только учтите, если вы что дурное замыслили, я милицию позову.

– Дуреха. – Катя буквально втолкнула Рыжую вглубь передней и захлопнула, наконец, дверь. – Может тебе напомнить, как ты у меня на диване спала, как в моей ванной купалась, как я тебе на завтрак омлет готовила? Как мы с тобой про Кама Сутру болтали?

– Ой, мамочки! Выходит, это и впрямь ты? Да нет… Ну не может такого быть. Так не бывает. Ты ведь была такая… такая, извини, страшненькая, неказистая. А теперь… теперь ты ну совсем другая.

– Ну всё. Кончай удивляться. Надоело. Сказала, что я это я, значит я. Показывай, куда проходить. По-моему, я с тобой была более гостеприимна. И милицией не пугала.

Они вошли в комнату, вопреки ожиданиям Кати, оказавшуюся довольно уютной. Из большого старомодного окна щедро лился солнечный свет. Теперь Рыжая могла разглядеть свою гостью во всех деталях. Катя придавала этой «очной ставке» большое значение. Ей важно было знать, знать наверняка, как воспримут ее новый облик те, кто ее знали и видели сравнительно недавно. И упорное нежелание ее уличной подружки признать ее наполняло Катю чувством глубокого удовлетворения.

– А теперь слушай сюда, – сказала она, усаживаясь на раскладной диван – «рабочий станок» хозяйки. – Ты будешь единственным человеком, кому я открылась, кого я посвящаю в свою тайну… – Помрачнев, Катя добавила: – Первой была мама. Но она умерла. Учти, я потребую от тебя сохранять мою тайну, как свою собственную. Сможешь?

Нервно сглотнув, та кивнула.

– Я провела много месяцев в зарубежной клинике. То, что ты сейчас перед собой видишь – плод их творения.

– Я, конечно, слышала про пластические операции, – приходя, наконец, в себя, затараторила Рыжая. – Все наши певицы и актрисы, у кого есть бабки, ими увлекаются. Иные ложатся в клиники чуть ли не каждый год. Но ведь мы их от этого не перестаем узнавать. А ты…

– Просто они не ставят перед собой такую задачу, какую поставила я. Красота им дана была от рождения. Они борются лишь со старением. А мне нужно было исправлять ошибки природы.

Теперь Рыжая внимательно изучала Катю – от головы до ступней, время от времени покачивая головой и бормоча: «Фантастика!» А потом вдруг выбросила вперед руку и бесцеремонно пощупала ее грудь.

– И это тоже?

Катя ударила ее по руке.

– И это тоже.

– Подушки в лиф или?…

– Подушки под кожу.

– Ну да, силикон. Здорово. Лучше моих смотрятся. И вся ты вдруг стала такая ладненькая. Ну совсем-совсем другая. Такое ощущение, что мы видимся впервые. Я даже не знаю, как с тобой и разговаривать.

– Как прежде, подруга. Как прежде. Внутри я все та же. – Подумав, она сама себе возразила: – А может и нет. Так ты поняла? Ни одна душа не должна знать того, о чем сегодня узнала ты.

– Да у нас с тобой и общих знакомых-то нет.

– Мало ли.

Рыжая кивнула. Немного успокоившись, она сразу вспомнила про обещанные подарки, и взгляд ее непроизвольно потянулся к оставленному на полу пакету. Заметив это, Катя пододвинула ногой пакет по направлению к ней.

– Это твоё, – сказала она небрежно.

Во вторник, одевшись в строгий, добротный костюм, Катя подъехала к детскому саду. Его хозяйка и заведующая совершала утренний обход своих владений. Завидев Катю, она помахала ей рукой, подзывая к себе.

– Доброе утро, Екатерина. Присоединяйтесь. Для вас это будет своего рода экскурсия. У меня тут три возрастные группы: первая – 2-3-летние, вторая – 4-5-летние и третья – 6-7-летние. Вернее – от пяти с половиной до семи. В каждой группе есть спальня, столовая и общая комната. В каждой есть свое фортепьяно для занятий музыкой и танцами. В первой группе только ковры, «загончики», столики для игр и рисования.

Катя с подчеркнутым вниманием озиралась по сторонам, согласно кивая головой. Она успела заметить, что дочка Сашка была определена в первую, самую младшую группу, что она по-прежнему дичилась и куксилась, ни с кем не желая играть. Воспитательница – большегрудая женщина средних лет, склонившись над упрямицей, то ли выговаривала ей что-то, то ли увещевала, а та смотрела на нее букой, готовая в любой момент разразиться ревом.

Стоило Кате появиться в дверях, и взгляд дикарки сразу притянулся к ней. Девочка ее узнала. Катя незаметно помахала ей рукой и улыбнулась.

– Обратите внимание, комнаты второй и третьей групп больше похожи на классы, – продолжала экскурсию заведующая, увлекая Катю за собой. – Здесь уже с детьми довольно серьезно занимаются, готовя их к школе. Если в первой группе работает только одна воспитательница, то в двух других я уже держу специалистов-педагогов. Вот, кстати, познакомьтесь, наш хореограф, Ольга Ильинишна. Она обучает детей танцам. Мои воспитанники принимают участие в детских концертах, – с гордостью сообщала заведующая. – Их даже приглашают на…

Любезно улыбаясь ей и тем, с кем ее знакомили, Катя не слышала ни слова. Ее мысли были заняты совсем другим.

– Вы знаете, чем больше я думаю о вашем предложении, – сказала, наконец, заведующая, – тем больше оно мне нравится. Пойдемте ко мне в кабинет. Поговорим. – Когда они сели по обе стороны ее громоздкого стола, она продолжила: – Мне кажется, что иностранный язык нужно подключить со старшей… ну может быть со средней группы, когда малыши немного для этого созреют.

– Не могу с вами согласиться, Ирина Петровна, – возразила Катя. – Чем раньше начать приобщать ребенка к языку, тем органичнее он его воспримет. Таково мнение психологов.

Они еще долго беседовали в том же духе. Наконец, заведующая сказала, что берет Катю на испытательный срок и что, идя навстречу ее пожеланиям, дает ей младшую группу.

– Но имейте ввиду, дорогуша, – с фальшивым участием добавила она, – воспитатели младших групп оплачиваются ниже, чем в старших.

– Не беда, – беспечно отмахнулась Катя. – Это ведь только начало. Вы еще сами будете просить меня, чтобы я взялась вести все три группы.

Со следующего понедельника Катя вышла на работу. На первых ее занятиях присутствовала воспитательница малышей и сама заведующая. Катя лезла из кожи вон, чтобы им понравиться. И не сомневалась, что произвела на них впечатление.

В течение дня, когда за ней не наблюдали, она несколько раз подходила к Тате, по-свойски заговаривала с ней и на этот раз подарила ей очень симпатичного бархатного медвежонка, размером со спичечный коробок, с блестящим камушком на ошейнике. Девочка была в восторге. Весь день она не расставалась с ним, то и дело поднося спрятанного в ладошке медвежонка к губам. А когда их уложили после обеда спать, накрылась одеялом с головой, уединившись со своим новым другом.

Быстро пробежала первая неделя. Началась следующая. Можно было считать, что Катя благополучно влилась в маленький детсадовский коллектив. Пристальное внимание к ней ослабло и начало уступать место привыканию. Каждый снова выполнял только свои собственные обязанности. И это был именно тот момент, которого ждала Катя. Она подметила, что в определенное время дня – обычно с 11 до часу – заведующая уезжает по каким-то своим делам. Это было время, когда детей выводили на прогулку на огороженную проволочной изгородью площадку с песочницей и примитивными детскими аттракционами.

– Сегодня я хочу провести занятие с малышами на детской площадке, – сказала она воспитательнице группы. – Мне нужно, чтобы некоторые французские слова у них в дальнейшем ассоциировались с пленером. Так что, Рая, если хотите, можете на этот час считать себя свободной.

– Правда? – обрадовалась воспитательница. – Катюша, вы – прелесть! Тогда я успею сбегать в бутик, что открылся недавно у метро.

– Конечно, успеете, Раечка, – заверила ее Катя. – А я узнаю потом от вас, есть ли там что-нибудь стоящее.

Оставшись одна с детьми, Катя сказала длинную фразу по-французски. Дети, ничего не поняв, смотрели на нее, хлопая глазенками.

– Объясняю: batir – строить, je – мне, maisonnette – домик, de sable – из песка. Я хочу, чтобы вы построили мне из песка домик – maisonnette. Понятно?

Задание оказалось простым и приятным. Оно пришлось детям по вкусу, и те с удовольствием взялись за дело.

– Погоди, не пачкайся! – остановила Катя Тату, присевшую было в песочнице. – Дай ручку. Пойдем со мной. Я тебе кое-что покажу.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что за ней никто не наблюдает, она направилась в сторону улицы, увлекая за собой девочку. Была середина дня. Родители в это время обычно не появлялись, у двух старших групп были занятия с педагогами в помещении, а их воспитатели, получив кратковременную передышку, чаевничали на кухне.

У ворот с калиткой Катя обернулась – дети самозабвенно копались в песке. Подхватив девочку подмышки, она перенесла ее через высокий порог. В следующее мгновение они уже были снаружи. Катя потянула на себя железную калитку, пока не услышала как щелкнул автоматический замок. Ее машина была припаркована на противоположной стороне улицы.

– Куда мы идем? – заинтригованно вопрошала малышка, уже в третий раз повторяя свой вопрос.

Наконец, Катя услышала ее.

– Куда идем? В магазин игрушек. – Она заговорщически улыбнулась. – Я хочу всем детям сделать подарки. Ты поможешь мне выбрать?

Просияв, девочка кивнула.

– А тебе я куплю самое лучшее. То, что сама захочешь. И еще – мороженое. Идет?

– Угу! – Тата сглотнула набежавшую слюну.

– Тогда прыгай в машину! – Катя распахнула перед ней дверцу. – Да поживее. А то у нас мало времени.

Повторять ей не пришлось. Девчушка проворно вскарабкалась в салон и устроилась на заднем сидении. Она уже знала, что маленьким детям не разрешается садиться рядом с водителем. А Тата была такая маленькая, что снаружи ее и видно-то не было, не говоря уже о том, что тонированные стекла, сами по себе, не пропускали внутрь салона посторонние взгляды.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Сашок вез Ломова из банка в офис, когда в его кармане заиграл мобильник. Бросив извиняющийся взгляд на шефа, он достал телефон и недовольным голосом буркнул:

– Да. Ало? – Слушая говорившего, Сашок на глазах менялся в лице. – Что за чушь вы несете? Не может такого быть! – забыв про шефа, рявкнул он в трубку. – Вы что, спятили? Да если… если это правда, я же ваше чертово заведение на корню спалю. Знать ничего не знаю! Достаньте мне ее хоть из-под земли! Я сейчас буду.

Он в сердцах захлопнул складной мобильник и, сунув его дрожащей рукой мимо кармана, уронил на дно машины. Ломов, хмурясь, наблюдал за ним.

– В чем дело, Сашок? Ну чего вцепился в руль? Ты же невменяемый совсем. Либо нас обоих сейчас на тот свет отправишь, либо врежешься в кого. А ну-ка живо подтянись к тротуару.

Шофер почти автоматически выполнил приказ шефа и так резко нажал на тормоз, что оба они чудом не пробили лбами ветровое стекло.

– Так-то лучше, – Ломов облегченно перевел дух. – Теперь рассказывай, что там стряслось.

– Татка пропала, – с трудом выдавил из себя Сашок.

– Как это пропала? Откуда тебе звонили?

– Из детского сада, чтоб ему ни дна, ни покрышки. Говорил ведь я своей дурехе, что от этой затеи добра не будет.

Ломов не стал докучать своему водителю никчемными расспросами.

– Давай-ка поменяемся местами, – приказал он, открывая дверцу. – Я сам поведу машину. Едем туда. Возьми себя в руки. Ну что могло случиться? Она у тебя малышка совсем. Забрела, должно быть, в другую группу или в чулан какой залезла, и там уснула. С детьми это случается. – Заставив его освободить водительское место, Ломов сел за руль. – Подсказывай, как и куда ехать.

Воспитательницы, нянечки и завхоз, сгрудившись вокруг заведующей в центре холла, подавленно молчали. Сашок налетел на них, как ураган.

– Где моя дочь? Что вы с ней сделали? Как могло такое случиться, чтобы ребенок пропал из детского сада? Да отвечайте же, черт вас возьми! – Он готов был схватить заведующую за борта жакета и вытрясти из нее душу.

– Успокойтесь, папаша, – мрачно осадила его та. – Мы сами ничего не понимаем. Собственно, она может и не пропала вовсе. Может мы зря вам позвонили и вообще зря подняли панику.

– Что она там бормочет! – заорал Сашок, окончательно выходя из себя.

Он был огромный, накаченный, с бычьей шеей и страшными, как два молота, кулачищами. Воспитательницы невольно попятились, боясь попасть ему под руку. А хозяйка стояла, как на эшафоте, изо всех сил стараясь сохранить присутствие духа и достоинство.

– Погоди, Сашок, не кипятись. – Поднатужившись, Ломов отодвинул его в сторону, как сейфовый шкаф. И, оглядев женщин, спросил: – Кто здесь главная?

– Я. Я главная, – обреченно созналась заведующая.

– Прекрасно. Как вас величают?

– Ирина Петровна.

– Значит так, Ириша. Если не хочешь, чтобы мы окончательно рассердились, рассказывай, четко и связно, что тут произошло.

Подобное обращение, да еще и в присутствии всего коллектива, шокировало и возмутило хозяйку детского сада. Но она была достаточно умна, чтобы сообразить, что ей сейчас не до амбиций. Что от этих двоих можно ожидать любой выходки.

– Младшую группу, в которую определили Татьяну, – тихо заговорила она, глядя в сторону, – ведёт наша воспитательница, Раиса Сергеевна. Сегодня днем, когда дети играли во дворе, она отлучилась ненадолго…

– Как это? Оставила детей одних во дворе и отлучилась?

– Ну что вы! Она оставила их с бонной-француженкой.

– А это еще что за птица? – вмешался Сашок. – Никакой бонны я тут не видел.

– Я недавно взяла ее на работу. Дней десять назад. Она проходит у меня испытательный срок. Очень интеллигентная девушка. Хороший специалист. И документы у нее в порядке. Лично проверяла.

– Да черт с ней, с вашей бонной! С дочкой что?

– Марья Иванна, расскажи, что ты видела, – обратилась заведующая к одной из своих нянечек.

– Я как раз мусор во двор выносила, – начала та, боязливо косясь на клокочущего злобой отца и его не менее грозного «приятеля». – Гляжу, наша новенькая детей во дворе одних оставила, а сама у своей машины возится. Думаю, должно быть, забыла там чего. Мало ли. Бывает. А она села за руль, завела мотор и укатила. Как же так, думаю. Видано ли дело детей одних, без присмотру бросать. Вот те и новенькая! Как на зло, ни Раечки, ни Самой на месте не было. Ладно, думаю, негодяйка ты этакая, за детьми-то я пригляжу, но о художествах твоих заведующей, как есть, доложу. Жду, жду, а она, бесстыжая, все не возвращается. Так и сидела с детьми во дворе, пока Раечка не пришла.

– Ну а дочь-то моя при чем?!

– Обсуждая самовольную отлучку нашей коллеги, мы Таточку не сразу хватились, – виновато заговорила Рая. – А когда стали ее искать, дети сказали, что она уехала на машине с Катей.

– Кто такая Катя? – резко спросил Ломов.

– Та самая «француженка». Она к Таточке с первого дня неровно дышала, дети это сразу подметили, – сказала заведующая. – Я уверена, они покатаются и вернутся. Иначе и быть не может. Не бандит-головорез, в конце-концов, увез ребенка, а наш же работник. Но, можете не сомневаться, что после такого фортеля я уволю ее, как только она вернется. Ноги ее больше здесь не будет.

– Полное имя вашей «француженки»? – не слушая ее, потребовал Ломов.

– Екатерина Андреевна Погодина. Выпускница МГУ.

Сашок уставился на своего шефа, и тот увидел, как кожа на его лице, будто у хамелеона, меняет цвета – от серого к зеленому, багрово-красному и почти белому. Ломов и сам был не в лучшем состоянии.

– Идиотка, – не разжимая зубов, процедил Сашок. – Я буду не я, если завтра же не прикрою твою лавочку.

– Ты, Ирина, допустила к работе с детьми опасную аферистку и воровку, – уже через плечо бросил Ломов. Взяв Сашка под руку, он повел его к выходу: – Идем отсюда. Нам тут больше делать нечего.

Они сели в машину, отъехали от детского сада на несколько кварталов и остановились. Не глядя друг на друга и не произнося ни слова, оба долго молчали. Наконец, Ломов сказал:

– Итак, что мы имеем? Она здесь, в Москве. Она выследила тебя, составила план действий и выкрала твоего ребенка. Она намеренно явилась в детский сад под своим именем, чтобы мы узнали, кто похититель. А это означает, что она вышла на тропу мести. Ты стал ее первой жертвой.

– Спасибо, шеф, что все разложил по полочкам. Сразу как-то полегчало, – огрызнулся Сашок. – Мне так и объяснить это жене?

Хорошо понимая состояние своего подчиненного, Ломов заставлял себя быть сдержанным.

– Не дрейфь. Эта кикимора, по природе своей, все же женщина. А значит, как бы она не была зла на нас, уверен, ребенку твоему ничего плохого не сделает. Просто не сможет. Ну подержит тебя в напряжении, ну заставит поволноваться, посходить с ума. Но в конце-концов вернет малышку.

– То есть ты предлагаешь сидеть сложа руки и ждать у моря погоды? – взревел Сашок. – Да мою жену, как только она узнает, сегодня же удар хватит!

– Не исключен и другой вариант, – не слушая его, размышлял вслух Ломов. – Если она могла прельститься моими деньгами, значит нажива для нее первостепенна. – В таком случае она будет действовать в классических традициях киднеппинга и потребует за твою дочь солидный выкуп. – Покончив с несложными умозрительными выкладками, Ломов, казалось, определился наконец по части конкретных действий. – Ну, вот что. Хватит рассиживаться, – сказал он, распахивая дверцу и спуская ногу на асфальт. – Садись-ка за руль и дуй в офис.

Сашок механически повиновался. Он вел машину, вцепившись, как бульдог, мертвой хваткой в руль и остекленело глядя впереди себя. А прибыв на место, так же бездумно поднялся за шефом в его кабинет.

Ломов вызвал к себе ответственного за охрану и, сообщив ему о похищении дочери Сашка, приказал:

– Значит так. С этой минуты снова устанавливаем круглосуточный пост у дома Погодиной. У нас есть неопровержимые доказательства, что это ее рук дело. Найти и доставить ее мне живой или мертвой. – Бросив взгляд на Сашка, он поправился: – Живой! Непременно живой. Нужно в самый короткий срок выйти на ее след, а через нее – на след дочки Сашка. Достаньте мне ее откуда хотите и как хотите. – Теребя нижнюю губу, он некоторое время молчал, обдумывая возможные ходы. – Домой она скорее всего придти не рискнет. Эта хитрая бестья ловко уходит от засады. Но ведь где-то же она живет. Проверьте все гостиницы. И еще – все сделки с недвижимостью за последние несколько месяцев. Баба при деньгах… При МОИХ деньгах. Не исключено, что она обзавелась другим жильем – московской квартирой, дачей. Студией. Забудьте про сон и еду. Переверните все вверх дном. Время не ждет. В опасности ребенок Сашка.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Катя привезла Тату в свой новый дом.

– А ты обещаа, что мы подём за иглусками, – хныкала разочарованная девчушка.

– Понимаешь, сегодня магазин уже закрылся, – извиняющимся голосом сказала Катя, подхватывая ее на руки и спеша к лифту. – Но игрушки ждут тебя. Сейчас сама увидишь.

На лестничной площадке, вставляя ключ в замочную скважину, Катя бросила быстрый взгляд через плечо – не наблюдает ли за ней кто, не стал ли кто свидетелем того, что она привела в дом чужого ребенка – и только после этого отперла дверь.

– Где? – требовательно спросила Тата, по-свойски входя в квартиру. В ее головке не могла даже зародиться мысль, что эту тетю следует остерегаться.

– Вон там. В комнате. – Катя быстро закрыла за собой двойные двери, заперев их на все замки и засовы.

На диване, на самом видном месте были действительно разложены заранее купленные ею игрушки. Ребенок тотчас бросился к ним, радостно пискнув.

– Да погоди ты! – поймала ее за рукав Катя. – Кофточку сними. И шапку. Да и ботики, кстати, тоже. А то ты мне все полы заследишь.

Тата покорно позволила раздеть себя, не спуская при этом глаз с дивана.

«Так, – подумала Катя, – у меня есть как минимум четверть часа времени, пока она рассмотрит и перетрогает всю эту дребедень.»

Подойдя к секретеру, она сдвинула вверх его гибкую фигурную крышку и еще раз тщательно проверила свои приготовления. Прямоугольный кусок картона на шнурке, набор гуаши и кистей, фотокамера, лейкопластырь, моток толстой крученой веревки и обоюдоострая финка – все было на месте, все под рукой. Она снова закрыла секретер и обернулась к девочке, поглощенной игрушками.

– Есть хочешь?

– Угу. Но кашу и суп не буду.

– Скажите. Может тебе еще меню подать? Нашла себе ресторан, – проворчала под нос Катя, отправляясь на кухню. Ворчала она просто так, потому что и это у нее было заранее продумано.

Она выложила на стол тарелку с пирожными, вазочку с конфетами, вазочку с печеньем, поставила две чашки и включила электрический чайник. Когда он закипел, позвала:

– Татка, иди сюда. Чай пить будем.

Раздались торопливые мягкие шажки босых ножек по паркетному полу, и в дверях возникла оживленная рожица. Катя помогла ей вскарабкаться на кухонный табурет. Девочка тут же принялась накладывать себе на тарелку все, что было на столе. Катя пододвинула к ней чашку и, подперев ладонью подбородок, задумчиво наблюдала, как она с аппетитом поглощала пирожные, печенье и конфеты, шумно запивая их чаем. На ее круглой, наивной мордочке отражалось щенячье блаженство. О родителях она даже не вспоминала.

Налакомившись всласть, юная пленница спросила:

– Тепей чево деить будем?

– Теперь? Играть. Хочешь?

– Хочу. А во што?

– В разбойников.

– Я не умею.

– А я тебя научу.

Они вернулись в комнату.

– Тебе сейчас будет очень весело, – пообещала Катя. – Это совсем новая игра. Но сначала мы немного порисуем. – Захватив с кухни банку с водой, она вытащила из секретера набор гуаши с кистями и все это разложила на столе. – На, держи кисточку.

– А на чем мы будем лисовать? Тут нету альбома.

– Ой, правда! Я забыла его купить. Какая жалость. Что ж делать-то будем?

– Я не знаю.

– О! Придумала! Я буду твоим альбомом, а ты – моим! Раздеваемся.

– Ты улозишь меня спать? – насторожилась Тата.

– Да нет же! Это игра такая. Чур, я первая. – Катя скинула с себя все, кроме трусиков и бюстгальтера, а потом помогла раздеться девочке – до гола. – Сунь кисточку в любую баночку – в какую сама хочешь, и начинай рисовать.

– Как это? – удивился ребенок. – А ты меня не побьешь?

– Конечно нет. – Катя сама обмакнула кисть в краску и протянула ее Тате. – На. Не стесняйся.

Тата попробовала, сначала робко и нерешительно. Но очень скоро ей это понравилось и она принялась размалевывать лицо и руки Кати, звонко, радостно смеясь. Через несколько минут Катя превратилась в папуаса. Посмотрев на себя в зеркало, она попыталась скрыть раздражение и жизнерадостно сказала:

– Молодец, Татулик. Теперь моя очередь. – Ухватив девочку подмышки, она усадила ее на стол. – Давай сюда кисть. Сейчас я сделаю из тебя цветочек. Только ты сиди смирно и не вертись. Увидишь, как будет здорово.

За этим последовал подлинный процесс творчества. Катя нарисовала багрово-сизый синяк под левым глазом девочки, промокнув его края и смягчив их ватным тампоном. Затем сделала на тельце несколько кровавых ран, а оставшиеся части тела вымазала сажей.

– Блеск! – воскликнула она, любуясь своей работой. – Получилось то, что надо. – Осторожно, чтобы не размазать краску, сняв Тату со стола, Катя усадила ее на стул. – Вот теперь начинается самое интересное, – пообещала она. – Я буду злым разбойником, а ты – моей жертвой.

Малышка наверняка понятия не имела, что такое «разбойник» и что такое «жертва», но во все глаза смотрела на разрисованную ею тетю в предвкушении новых развлечений. И Катя не заставила ее долго ждать. Сопровождая свои действия прыжками и ужимками, она схватила моток веревки и ловко прикрутила девочку к стулу. Веревка, сдавив нежное тельце, видимо причинила ей боль или неудобство. Тата попыталась высвободиться. Ее личико сморщилось.

– Мне не нлавится эта игла. Я боше не хочу. Отпусти.

– Тебе, как жертве, сейчас хорошо бы поплакать, – не слушая ее, подсказывала Катя. – А я, как злющий-презлющий разбойник, буду корчить страшные рожи и скакать вокруг тебя.

С прыжками и ужимками она подхватила банку яркокрасного кадмия и вылила ее содержимое на ножку Таты. Краска, стекая, образовала на полу зловещую лужу, очень похожую на кровь. Затем она подошла к секретеру и, взяв в руки финку, разом сделалась серьезной и мрачной, как грозовая туча.

«Что тебе, мразь, не видать своей дочери, как моих прежних ушей, это я тебе говорю, Екатерина Погодина, – прошипела она. – Но тебе будет намного больнее, чем мне. Уж тут я постараюсь. Ты будешь до конца своих поганых дней клясть Бога и судьбу за то, что я убила не тебя.»

Катя медленно повернулась и, зажав в руке нож, направилась к девочке. Потеряв дар речи, Тата таращилась на нее во все глаза. Перед ней была совсем другая, незнакомая женщина, ничем не напоминавшая ту добрую и ласковую тетю, тайком делавшую ей в садике подарки. Даже пестрые мазки краски на ее лице не могли скрыть произошедшей в ней перемены.

– Отпусти! – захныкала Тата. – Я домой хочу. К маме.

– Про маму забудь, – отрезала Катя. – Нет у тебя больше ни мамы, ни папы.

В ответ девочка разразилась громким ревом. Засунув финку за трусы, как за пояс, Катя поспешно оторвала кусок лейкопластыря и залепила им орущий рот. Затем, снова вооружившись ножом, она присела на корточки, стараясь не смотреть на свою пленницу. Вымазав лезвие в разлитой на полу краске, она небрежно бросила финку рядом с «кровавой лужей». Отступив на несколько шагов, Катя придирчиво оглядела свое творение и удовлетворенно кивнула.

Спохватившись, она поспешно вернулась к секретеру и, достав оттуда картонку, повесила ее на шею своей пленницы.

Тата извивалась на стуле и глухо мычала. Ее, похожие на пуговки, глазенки стали совсем круглыми, особенно тот, что был оттенен огромным уродливым синяком. В них застыл неподдельный ужас. Личико перекосилось. Она делала отчаянные усилия освободиться. Схватив фотокамеру, Катя принялась фотографировать ее в разных ракурсах и с разных расстояний – от портрета до общего плана с лужей «крови» и «окровавленной» финкой на полу.

Покончив со всем этим, она быстро сорвала со рта ребенка «заглушку» и в ту же секунду зажала себе уши ладонями, спасаясь от пронзительного визга.

– Тише ты! – прикрикнула она на Тату. – Всех мышей и тараканов перебудишь.

Визг оборвался как по мановению волшебной палочки. Девочка уставилась на нее.

– Да-да, – очень серьезно подтвердила Катя. – У соседей под полом живут мыши, а за обоями прячутся тараканы. Будешь так вопить, они все сбегутся сюда. Чего разоралась-то? Забыла что ли, что мы играли в разбойников?

– Не хочу в лабойников, – всхлипывая, еле слышно прошептала Тата, боязливо озираясь по сторонам в поисках разбуженных грызунов и насекомых.

– Ну не хочешь, так и не надо, – сразу согласилась размалеванная разбойница. – Тогда пошли отмываться.

Быстро развязав свою пленницу, Катя спрятала в пластиковый пакет «орудия пыток», а пакет заперла в секретере. Подхватив Тату на руки, она отправилась с ней в ванную. И там, стоя вдвоем под теплым душем, долго смывала с нее и с себя следы представления. Это совместное купание окончательно успокоило девочку. Катя обтерла ее махровым полотенцем, затем вытерлась сама и, облачившись в банный халат, накинула на Тату сухое полотенце.

– Теперь будем волосы феном сушить.

– Не хочу феном. Он кусачий. Я боюсь.

– Мой не кусается. Мой добрый. Смотри. – Катя направила на себя струю горячего воздуха, потом на головку девочки. И так поочередно, переводя фен с нее на себя, высушила волосы обоим.

Чисто отмытую и одетую Тату она усадила на диван к разбросанным там игрушкам.

– Играй пока.

А сама, вооружившись тазом и тряпкой, отмыла красное пятно с паркета и следы краски с полированного стола. Ей хотелось как можно скорее избавиться от ребенка, чтобы действовать дальше, согласно намеченному плану. Она обернулась к Тате. Та крепко спала в уголке дивана, свернувшись клубочком.

– Черт! – выругалась Катя.

Она совсем не планировала оставлять пленницу на ночь дома. Но не будить же ее. Раскапризничается спросонья, устроит рев. Потоптавшись в замешательстве, Катя махнула рукой и пошла в спальню. Открыла постель, положила рядом со своей вторую подушку, вытащила с полки трикотажную ночную сорочку и вернулась в гостиную. Подхватив девочку на руки, она отнесла ее на кровать, натянула на нее свою сорочку, укрыла одеялом, и, затворив дверь, вышла.

Затем набрала номер телефона Светы:

– Привет. Узнаёшь, называться не надо? Я хочу к тебе завтра подъехать, прямо с утра. Дело есть. Часов в девять устроит? Ну, значит, один раз встанешь пораньше. Да. Мне понадобится твоя помощь. Договорились? Все. До завтра. Смотри, чтобы мне не пришлось стоять три часа у тебя под дверью.

Погасив везде свет, Катя вернулась в спальню и тихонько юркнула под одеяло. Закинув руки за голову, она долго лежала, глядя открытыми глазами в темноту, обдумывая следующие шаги, пытаясь представить лица своих заклятых врагов, когда они поймут, что она начала действовать. Увлекшись, Катя почти забыла, что рядом с ней живое существо.

Малышка зашевелилась, заерзала и, подобравшись под одеялом к Кате, вдруг обвила ее ручонками. Катя застыла, боясь пошевелиться, напряглась, будто то была холодная змея, а не маленький, теплый комочек.

«Дурочка, – решила она про себя, – перепутала меня во сне со своей матерью.»

Не получив отпора, девочка осмелела, подобралась к Кате еще ближе, закинув на нее одну ножку, щекоча ей волосами нос, и сонно прошептала:

– А завта ты возёшь меня в иглусечный магазин?

– Там видно будет. Спи.

Катя осторожно скинула с себя ее ручку и ножку, отодвинулась на самый край постели и повернулась к ней спиной. Лежа без сна, она сердито думала о том, что с этим нужно как можно скорее кончать, что не следовало оставлять девчонку на ночь. Ей вспомнились детские уловки дворовых детей, среди которых она росла. Найдет кто-нибудь бездомного щенка или котенка и тащит домой, уговаривая мать приютить его. Мать, естественно, ортачится, требует немедленно выкинуть его на лестницу. Может, больной какой, может, блохастый. А хитрец жалобно молит: «Только на одну ночь. Ну пожалуйста. Завтра мы выбросим его на улицу. Обещаю.» Мать, скрепя сердце, соглашается. Помогает накормить животное, а то и выкупать. Оно такое беззащитное и уютное. Оно ластится, умильно заглядывая своими большущими, непорочными пуговками в самую душу. «Мама! Мамулечка! Еще только один денек.» А через день приблудный шельмец уже всеобщий любимец. Все его холят, ласкают, ублажают. А там, глядишь, и жить уже без него не могут… «Нет! – рявкнула на себя Катя. – Со мной такие номера не проходят.» Она не заметила, как уснула.

Разбудила ее Тата. Пленница сидела на кровати, тихонько похлопывая мягкими ладошками по ее щеке и «умильно заглядывая в самую душу». Сквозь окно ярко светило солнце.

– Тебе чего? – недовольно-сонным голосом пробормотала Катя.

– Скази, што мы в садик не подем, – потребовала девочка.

– Не пойдем. – Приходя в себя, Катя села с ней рядом. – В гости пойдем.

– Ула-а! – обрадовалась Тата.

Катя наспех умыла ее и себя, наспех соорудила завтрак и, схватив ребенка в охапку, поспешила к выходу. «С этим надо кончать! И как можно скорее.» Но, остановившись в дверях, вернулась. Побросала в пластиковый пакет разбросанные на диване игрушки.

– Возьмем с собой. Пригодится. Держи.

Они спустились на лифте в подземный паркинг. Даже если бы кто-нибудь и попался им на пути, выглядели они – похитительница и похищенная, вполне мирно и безобидно. Тата независимо вышагивала рядом, одной рукой держась за Катю, другой крепко сжимая драгоценный пакет.

А полчаса спустя Катя уже стояла перед обшарпанной дверью, давя на кнопку звонка.

– Ну чего опять уставилась? – сказала она открывшей путане. – Все никак привыкнуть не можешь к моей физии? Войти-то можно?

Рыжая посторонилась, пропуская их в тесную переднюю и удивленно глядя на ребенка.

– Вот. Гостью тебе привела.

– Может ты еще скажешь, что это твоя дочка? – недоверчиво спросила та. – Я теперь во что угодно поверю.

– Терпение, подруга. Терпение. Все объясню.

Она сняла с Таты вязанный жакет и втолкнула ее в комнату.

– Включи ей телевизор, пусть какие-нибудь мультяшки смотрит. А мы с тобой на кухню пойдем. Побеседуем.

– Значит так, – деловито сказала Катя, устраиваясь на шатком табурете. – Мне надо, чтобы девчонка несколько дней пожила у тебя.

– С ума сошла! – отмахнулась рыжая. – Или забыла про мое ремесло? Я как тот волк, которого ноги кормят. Мне дома рассиживаться никак нельзя.

– Сколько ты за день… прости, за ночь зарабатываешь?

– Так это как повезет. Бывает до 100 баксов, а бывает и кукиш с маслом.

– Отлично. Я буду платить тебе 200 баксов в день за то, чтобы ты осталась дома и присмотрела за малышкой.

Рыжая даже присвистнула.

– Ты чего, мать, того? – Она выразительно покрутила пальцем у лба. – Или у тебя деньги в цветочных горшках растут? А что за дитё-то? Откуда?

– С этого бы и начинала. Сирота она. Только сама еще об этом не знает. Ее родители вчера разбились в автомобильной аварии. Они недавно перебрались семьей в Москву и были моими соседями. У них тут нет ни друзей, ни родственников.

– Печально, конечно. Но ты-то им никто. Зачем тебе эта головная боль? Сдай ее в приют или детский дом.

– Для того, что бы этим заняться, нужно время. Не с ней же пороги обивать. А дома одну оставить не могу. Слишком маленькая еще.

– Поня-ятно, – задумчиво протянула Рыжая, почесав затылок. – И ты правда хочешь отвалить мне за нее такие деньжищи?

– Я когда-нибудь давала тебе повод считать себя трепачкой?

Рыжая улыбнулась, виновато и лукаво одновременно.

– Вообще-то предложение заманчивое. А она под себя, часом, не писает?

– А что?

– Ну как. У меня ведь всего одна постель. Спать с ней вместе будем. А я не люблю, когда ночью под меня лужи пускают.

– Не знаю. Это ты у нее у самой спросишь. В крайнем случае нацепи на нее памперсы. Кажется, в аптеке продаются.

– Кать, а если она не захочет со мной остаться? Я ведь ей чужая совсем.

– Сделай так, чтобы захотела. Спой ей что-нибудь. Спляши. В прятки поиграй. Если очень заупрямится или начнет требовать, чтоб домой отвела, скажи ей правду про родителей. Рано или поздно все равно узнает… Но лучше бы попозже.

На пороге появилась Тата, застенчиво крутя носок башмачка.

– Ты чего? – спросила Катя.

– Я есть хочу. И мультяски заклылись.

– Свет, у тебя с едой как? Может принесу тебе чего на первое время? Чтоб ее сразу одну не оставлять.

– Хорошо бы. У меня на кухне, как всегда, шаром покати.

– Ладно. Только смотри, чтоб пока она у тебя, в доме ни одного мужика не было.

– За кого ты меня принимаешь, подруга. Договор есть договор.

– И еще. На улицу ее пока не води. Пусть здесь посидит. Ну я в магазин и обратно. Где у вас тут ближайший?

За углом, у метро Беговая супермаркет.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Оставив Тату на попечение Рыжей, Катя поспешила домой и, потирая от нетерпения руки, устроилась перед компьютером. Она ввела в него отснятые цифровой камерой фотографии, открыла их в программе Photoshop и принялась внимательно, по одному изучать каждый снимок, укрупняя детали вплоть до отдельных пикселей. Эти снимки ни в коем случае не должны были вызвать и тени сомнения в своей достоверности, даже если те, кому они предназначались, начнут разглядывать их сквозь компьютерное «увеличительное стекло».

Больше всего ее беспокоили нарисованные на жертве увечья. Нужно было, чтобы никто не усомнился в подлинности синяков, кровоподтеков и ссадин, окровавленного ножа и лужи крови на полу. Там, где ее что-то не устраивало, она, лихо манипулируя хитроумными «инструментами» программы, подрисовывала или подтирала мелкие детали и штрихи, усиливала рельефность и четкость изображения, углубляла тени, освежала краски, смягчала границы цвета. При этом старалась не переусердствовать, чтобы не было видно, что это ретушь. Что же касается самой жертвы, тут Катя была абсолютно спокойна. Бедная Татка так естественно, так правдоподобно страдала, что и подправлять было нечего.

Надпись на картонке отчетливо читалась. Она гласила: «Привет из Воронежа! № 1» Но Кате показалось этого недостаточно и, подумав, она присовокупила короткое послание.

«Ну вот, пожалуй, и все. – Она устало откинулась на спинку кресла, повращав головой, чтобы размять затекшую шею. – Хватит мусолить. Можно засылать.»

Скопировав отобранные снимки вместе с посланием на дискетку, Катя вложила ее в заранее надписанный конверт и отправила заказной бандеролью с ближайшей почты на домашний адрес Александра Кузнецова, то бишь Сашка.

Рыжая поначалу тяготилась насильно навязанным ей поручением. Меньше всего она была склонна возиться с маленькими детьми, прислуживать им, выносить их дурацкие капризы. Единственное, что заставляло ее сдерживаться и терпеть, так это щедрое вознаграждение, обещанное ее странной приятельницей, которая, кстати сказать, и на себя-то похожа не была. С другой стороны, временная передышка оказалась совсем не лишней. Она успела забыть, когда в последний раз могла позволить себе выспаться ночью, как все нормальные люди, а не таскатся по улицам в любую непогоду. Но ведь у Светы был еще и парень – ее интеллектуальный студент. Чем она ему объяснит, что их встречи на неопределенное время отменяются. Впрочем, можно сказать и почти правду – что к ней на неделю привезли и оставили племянницу, которую она вынуждена пасти.

Девчушка оказалась очень забавной и общительной. Правда, временами она начинала подскуливать, а то и реветь в полный голос, требуя, чтобы ее отвели домой, к папе с мамой. Или к тете Кате, которая обещала взять ее в магазин игрушек. К счастью, Рыжей удавалось быстро ее утихомиривать, отвлекая какими-нибудь играми или сладостями. Что же касается сладостей, которые она и сама с детства страсть как любила, то этого добра, благодаря Кате, у нее сейчас на кухне было навалом. И они с Таткой, как два хомяка, словно соревнуясь, с утра до вечера усердно работали челюстями.

Временами, когда Тата не слишком докучала ей, или когда больше не о чем было думать, Света начинала жалеть эту смешную плюгавку, так внезапно ставшую сиротой. Выходит, у нее нет никого в целом свете. О ней некому будет позаботиться, некому приласкать, сказать доброе слово. Что ждет ее через несколько дней – приют, детский дом? Но ведь это все равно, что тюрьма или исправительная колония. Палочная дисциплина. Бездушные воспитатели. Озлобленные, вредные дети. Унылое, безрадостное существование. Да уж, такой судьбе не позавидуешь.

В понедельник, подав машину к подъезду босса, Сашок не мог усидеть на месте. А тот, как на зло, появился с 15-минутным опозданием. Сашок выпрыгнул из джипа, угодив в лужу и даже не заметил этого. Босс еще только спускался с крыльца, а Сашок уже распахнул для него дверцу.

– Ну что? Есть новости? – озабоченно поинтересовался Ломов.

– Только что я получил по почте вот это.

Дрожащей рукой он протянул Ломову распечатанный конверт с дискеткой. По его осунувшемуся лицу и залегшим под глазами теням видно было, что все три ночи, прошедшие со дня похищения, он не смыкал глаз.

Повертев в руках дискетку, Ломов швырнул ее на сидение. Затем внимательно изучил впопыхах разодранный конверт, даже понюхал его. На нем не было ничего, кроме отпечатанного на компьютере адреса, нескольких, небрежно наклеенных марок да почтовых пометок.

– Ну вот она и проклюнулась. Гони в офис. Поглядим, каковы ее требования.

В его кабинете Сашок не мог устоять на месте, пока загружался компьютер, пока мудрый электронный мозг самостоятельно извлекал содержимое анонимного послания, выводя его на экран, пока нацеленные на вирусы «сыщики» определяли степень его вредности.

Наконец на экране один за другим раскрылись холодящие душу кадры – привязанная к стулу покалеченная малышка с орудием пытки и лужей крови под недостающими до пола ножками. Ломов грязно выругался. Сашок не смог сделать и этого. Он, как большой бесформенный мешок, осел на пол, бессильно сжимая и разжимая кулаки, ловя ртом воздух. Язык, в буквальном смысле, присох у него к нёбу. Надпись на картонке не произвела на них должного впечатления. У них и так не было сомнений, что это именно ее рук дело и что она мстит им за мать. Не было сомнений и в том, что «№ 1» это только начало. Раз уж она пошла на такое, она будет мстить до конца. Вопрос в том, как поскорее вычислить ее, изловить и обезвредить. Как вырвать из ее рук ребенка, если он еще жив.

– Погоди! Здесь еще один нераскрытый файл! Текстовой. – Ломов сделал click на icon файла, и тот раскрылся в программе Word.

Сашок, не поднимаясь с пола – разом ослабевшие ноги грозили не удержать его громоздкое, тяжелое тело – на коленях подобрался поближе и, положив свою квадратную голову на стол, принялся медленно читать. Ломов, уже успевший пробежать глазами текст, сочувственно наблюдал за ним.

Послание гласило:

«Ты, ублюдок! Даю тебе срок два дня. Принесешь мне три миллиона долларов (хотя и сам ты, вместе со своим отродьем, не стоите и занюханной трешки). Иначе не видать тебе дочери, как мне – моей матери. Положи деньги в сумку…»

– Она потребует выкуп! Я так и знал! – взревел Сашок, ударяя кулачищем об пол.

– Читай дальше. Читай до конца.

«…Отвези их на западную окраину Москвы, в сосновый бор. Найди старую ель на пригорке и положи сумку в дупло, что прячется на его вершине. А потом прыгай. Головой вниз. С горячим приветом. Твоя Катенька.»

Сашок тупо уставился на босса.

– Что все это значит?

– Это значит, что она над тобой издевается. Что она не хочет от тебя никакого выкупа.

– Тогда чего же она хочет?

– Не ясно разве? – рявкнул босс. – Мести.

– Сука! Стерва! Оторва! Я достану ее из-под земли. Я сотру ее в порошок. Я разрежу ее на мелкие куски и скормлю собакам.

– Если достанешь… – хмуро пробормотал Ломов.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

«Так, – сказала себе Катя. – Этот свое получил. Займемся следующим. С шефом не будем спешить. Пусть он подольше поворочается по ночам в ожидании своей очереди.»

Бориса, этого отвратного типа, явного уголовника, она знала плохо. С того дня, как он нахамил ей, она старалась даже не смотреть в его сторону. Но сейчас ей необходимо было до него добраться. Катя не знала ни его фамилии, ни где он живет. Поколебавшись, она сняла трубку и набрала номер Миши.

– Ало? – тут же ответил бодрый голос.

– Мишунь, привет! Как дела?

– Катюша! Солнышко! Как хорошо, что ты позвонила. Мне так хотелось это сделать самому, но ты не оставила мне своего телефона. Я так тебе благодарен, так благодарен…

– Да брось ты. Ерунда.

– Хорошенькая ерунда. Ты вернула мне радость жизни. Ты приклеила к моей зачахшей в пессимизме спине крылья. Ты…

– И куда несут тебя эти крылья?

– Катька, я бросил эту проклятую фирму! Я больше ни на кого не батрачу. Я оформляю дела, чтобы открыть свое дело. То самое, о котором мечтал! И все это ты!..

– Миш, я звоню тебе совсем не для того, чтобы выслушивать пламенные благодарности.

– Я тебя слушаю, – тут же осекся он.

– В каких отношениях ты был с Борисом?

– Каким Борисом?

– С Медведем. Кем он там был у босса – телохранителем, костоломом?

– Нашла о ком спрашивать. Мразь, а не человек.

– Как его фамилия, помнишь?

– Трошин. Борис Сергеевич Трошин, чтоб ему пусто было.

– Будет, будет, не сомневайся. Рано или поздно каждый получает в жизни свое.

– Вот как мы с тобой?

– Точно. Может, и где живет знаешь?

– Да на кой лях он тебе сдался?

– По мне, лучше бы он вообще не родился. А вот одной моей приятельнице в Москве позарез нужен костолом. Я в ее дела не вникаю, но пообещала ее с ним связать.

– Так чего мудрить на ровном месте. Пусть на фирму придет и…

– Нельзя. На фирму нельзя. Ломову не обязательно знать об этом.

– Понял. Вот только не уверен, что смогу тебе помочь. Он живет за городом. Кажется в Малых Мытищах. Я как-то краем уха слышал, что дом свой он сдает – это основной его доход, а сам с женой ютится в пристройке, типа сараюшки.

– Ну а поточнее адрес узнать можешь?

– Попробую спросить у Верочки – бухгалтерши. Она уж точно знать должна. Придумаю что-нибудь и спрошу.

– Нет, – отрезала Катя. – Не надо у Верочки. – Она не хотела подставлять его.

– Ну тогда…О! Придумал! Зайду завтра в обеденный перерыв на фирму, когда там кроме секретарши никого не бывает. Скажу, что кое-что забыл из своих бумаг, и загляну в список сотрудников.

– Вот это другое дело. Когда тебе позвонить?

– А завтра вечерком и позвони.

– Договорились.

Миша не подвел. И к вечеру следующего дня у Кати уже был точный адрес второго убийцы матери: Новые Мытищи, улица Лесная, дом 8. Утром она надела простенькое летнее платье в горошек, босоножки на низкой танкетке и захватила с собой джинсовую панамку и вязанный жакет. Этот сельский «туалет» она без труда подобрала себе накануне – на вещевой ярмарке, в Лужниках.

До Новых Мытищ Катя добралась по Ярославскому шоссе на своей «Ауди», припарковала машину у станции и, нахлобучив на голову панаму, пересела в местный автобус, чтобы не привлекать к себе внимание любопытных дорогой иномаркой. Пассажиры подсказали ей на какой остановке сойти.

Район этот, еще не так давно считавшийся глубоким пригородом, уже полным ходом заглатывался Москвой, неотвратимо наступавшей с запада и обложившей его высокими, многоквартирными домами. Но кое-где сохранялись еще и типично деревенские улицы. Одной из таких оказалась и та, на которой жили Трошины.

Погода была превосходная, какой ей и положено быть в конце июля. Припекало. Легкие облака лебедями плыли по небу. На пустырях скромно заявляли о себе полевые цветы – колокольчики, тысячелистник, чистотел, ромашки, прятала от солнца свои бархатные ладошки мать-мачеха. Бессменными стражами высилась вдоль сараев кусачая крапива. На одном из пустырей трава была скошена и собрана в стог до полного высыхания. «Отлично, – отметила про себя Катя. – Это место надо запомнить.»

В воздухе столбиками толклась мошкара. Надоедливо жужжали мухи. Время от времени проносились, как бомбовозы, тяжелые, перламутрово-синие жуки. Комарье так и норовило облепить свеженькую, не искусанную еще горожанку, вонзить в нее свои алчные хоботки.

Во дворах, перекликаясь, брехали собаки, драли лужоные глотки петухи. С почерневшего от дождей забора гроздями свешивались шишечки хмеля. В садах дозревали яблоки, сливы, груши, бордовыми капельками маняще темнели вишни. Воздух был напоен ароматом флоксов, левкоев, жасмина – ухоженной и обласканной цветочной элиты, скрывавшейся за заборами. Катя не могла припомнить, когда в последний раз позволяла себе прогуляться среди природы. Да она ведь и сейчас не гуляла. А так захотелось вдруг все послать ко всем чертям и просто БЫТЬ, просто радоваться жизни, синему небу, солнцу и цветам.

«А ну-ка соберись! – прикрикнула она на себя. – Нашла время разнюниваться.»

«Собраться» ей помогли братья по разуму. На деревянной лавке перед запу-щенной убогой хибарой три мужика с опухшими с перепоя физиономиями, о чем-то споря, громко матерились. Заметив незнакомку, все трое осоловело уставились на нее.

– Эй, красотка! – крикнул один. – Ты кто будешь? Местная аль из дачников? Что-то мы тебя тут прежде не видали.

«Красотка» это хорошо. Даже из пасти алкаша, подумала Катя. Она попыталась пройти мимо, сделав вид, что окликнули не ее. Но другой пьянчужка вскочил и, топчась петушком, преградил ей дорогу на узкой тропе.

– Брезгуешь, да? Не компания мы тебе?

Разом преображаясь, Катя подбоченилась и храбро уставилась на приставав-ших.

– Чего распетушились, мужики? Что, выпить хочется, а не на что?

– Ты смотри, как в точку попала! – хлопнул себя по ляжке третий. – Молодая, а смекалистая.

– Сколько у вас тут пузырь стоит в вашем сельмаге?

– Да какие там сельмаги, – заскулил пристававший. – Понатыкали кругом частные лавочки. В них навалом всякого заграничного дерьма. Дерут втридорога, а нашей, родненькой, «Столичной», днем с огнем не сыщешь.

– Ну, меня ваши проблемы как-то не очень волнуют. Вот вам на бутылку. Выпьете за мое здоровье, коль не забудете. – Катя достала из сумочки деньги и сунула в руку тому, что был к ней ближе.

– Вот это другой коленкор, – обрадовался алкаш. – Видали, братва, какую золотую рыбку я вам подцепил! Иди, милая, с Богом. Тебя тут ни одна собака теперь не тронет. А коль заденет кто, скажи: «Будешь иметь дело с Серёгой». Враз отвалятся.

– Договорились… братва. – Неожиданно она с силой шлепнула Серёгу по лбу.

– Т…ты чего дерешься? – опешил тот. – Сдурела что ли?

– Да не дерусь я. Комара пожалела. А то напился б твоей кровушки и окосел. – И, помахав им ручкой, Катя продолжила свой путь.

Свернув направо, она оказалась на нужной ей улице, а вскоре отыскала и дом. Сфотографировав его издали, Катя медленно пошла вдоль забора беспечной, гуляющей походкой. Забор был редкий и шаткий. Калитка держалась изнутри на деревянной вертушке, которую одинаково легко можно открыть с обеих сторон. Никто не облаял ее, не отогнал от калитки. Значит, собаку Трошины не держат.

Большой, добротный дом, стоявший посреди двора, был сложен из квадрат-ных бревен. Окошки украшены резными наличниками и ставнями, выкрашенными белой масляной краской. Кровельное железо на высоко задранном коньке крыши ослепительно блестело на солнце. Над крылечком двускатный резной козырек с деревянной белой «оборочкой». А метрах в двух от дома, почти вплотную к забору, притулилась «лачужка-сараюшка» под односкатной, крытой толем крышей, сколоченная из нетесаных досок, с одним-единственным подслеповатым оконцем. Впрочем, может было и второе, с противоположной, не видимой с улицы стороны.

Двор был вытоптанный, почти голый. Козлы, топор, воткнутый в обрубок бревна, штабелями сложенные дрова под стенкой – зимние заготовки для печки. Скворечник на старой березе, скворечник побольше под березой – дворовый нужник, и несколько фруктовых деревьев. Вот и все «медвежье хозяйство».

«Будем считать, знакомство состоялось, – удовлетворенно кивнула Катя. Она медленно прошлась до конца забора и повернула обратно. – Странно только, что никого нет. Лето, как ни как. Вон, в других дворах полно народу – женщины, дети, старики.»

С натужным скрипом отворилась дверь. Из пристройки вывалилась неряшливо одетая толстозадая баба с тазом в руках и, переваливаясь как утка с ноги на ногу, пошла вглубь двора, где и выплеснула с шумом содержимое таза.

«Большая Медведица собственной персоной», – догадалась Катя и ускорила шаг, чтобы выглядеть со стороны прохожей, а не праздно шатающейся.

На обратном пути женщина заметила незнакомку за забором и, как положено сельским жителям, оглядела ее с ног до головы. Но тут же потеряв интерес к ничем внешне не выделявшейся девице, скрылась в пристройке.

Катя повернула назад, к станции, внимательно изучая соседние с трошиным дома. Солнце припекало все сильнее. Комары становились нахальнее и злее, норовя укусить даже через платье. Ей приходилось то и дело шлепать себя – по рукам, по ногам, по лицу. Она замедлила шаг перед садом, в котором буйно цвели георгины и золотые шары, тянули вверх разноцветные стрелы гладиолусы, и, любуясь цветами, остановилась у забора. На клумбе, по локоть в земле, копалась женщина. Цветастая косынка, защищавшая ее от солнца, спозла набок и прядь седых волос упала на глаза.

– Бог в помощь! – крикнула ей Катя. – Какие у вас чудесные цветы.

– Купить хочешь? – Женщина с трудом разогнула спину и отерла потный лоб тыльной стороной руки, отчего на лице остались коричневые разводы.

– Почему не купить, если продадите, – тут же согласилась Катя.

– Так заходи. Сама показывай, какие хочешь. Калитка не заперта.

Катя толкнула калитку и прошла в сад.

– Я бы хотела букет гладиолусов.

– Губа не дура. Они ж самые дорогие.

– Ничего. Не разорюсь.

– Как знаешь. Хозяин барин. – Женщина вытащила из кармана фартука садовые ножницы и пошла к клумбе с гладиолусами. – Они еще только зацветают. Бутоны совсем. Дней десять у тебя в вазе простоят, пока все до единого не распустятся. А ты сама-то чья будешь? – поинтересовалась женщина, аккуратно срезая высокие, гордые стебли.

– Красногорская я, – доверительно начала Катя. – Так получилось, что мне посреди лета отпуск нежданно дали. Знаю, что кто сдает на лето дачу, уже с весны сдал. И все же хожу вот, смотрю. А вдруг повезет.

– Гиблое дело, – заверила ее женщина. – Зря только время тратишь. Мои так уже пятый год ко мне приезжают. И у многих здесь так.

– А я, например, только что одну пустую дачу видала, – возразила Катя.

– Это где ж такая?

– Да вон там, за углом. Дома через три от вас.

– Трошиных, что ли?

– Я не знаю, чья она.

– Этот дом уже четвертый год одна и та же пожилая пара снимает. С ранней весны и до поздней осени живут, чуть не до заморозков. Все воздухом нашим хотят впрок надышаться.

– Жаль. А мне показалось, там нет никого.

– Так это они на две недельки в Сочи укатили. К сыну. Так что, милая, и эта дача занята. Держи свой букет.

– Спасибо. – Катя взяла цветы и расплатилась.

– В воду аспиринчику добавляй. Чтоб дольше стояли, – уже вслед ей крикнула женщина.

Еще издали Катя заметила, что лавка, на которой недавно сидели алкаши, пуста. «Козлы. Наверняка за водкой поскакали», – усмехнулась она. Возвратившись на станцию, Катя съела горячий беляш с лотка, отыскала свою машину, и, бросив букет на сидение, включила зажигание. «На две недельки, говоришь. Тем лучше.»

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

На следующий день, когда в домах уже выключили телевизоры и погасили свет, Катя снова прибыла в Новые Мытищи. Ночь летом короткая. Темнеет поздно, часам к 11, а светать начинает уже с трех. Так что времени в распоряжении Кати было не так уж много. Редкие фонари тускло освещали улицы, иные не горели вовсе. Ее «Ауди», при всей своей поразительной мягкости, тяжело преодолевала сельские ухабы, подпрыгивая и переваливаясь.

Не без труда отыскав в темноте пустырь со скошенной травой и, убедившись, что кругом нет ни души, Катя туго набила сеном большущую полотняную сумку и сунула ее в багажник. Почуяв постороннего, во дворах залаяли собаки. Она поспешила отъехать от пустыря. Остановилась Катя не у дома Трошина, а за углом, в густой тени развесистой липы. И дом, и сарайчик, равно как и всё вокруг, были погружены во мрак.

Вытащив сумку и пластиковую канистру, Катя направилась к калитке, кренясь от тяжести набок. Она старалась держаться поближе к заборам, чтобы ее не было видно, отчего ободралась в кровь об кусты шиповника и пару раз чудом не упала, подвернув ногу.

Слабо скрипнула под ее рукой вертушка на калитке, и Катя уже внутри. Остановилась, прислушалась. А вдруг на ночь выпускают дворового пса? Нет, все было тихо. Она поставила канистру на землю, вытряхнула содержимое полотняной сумки под стену дома и, стараясь двигаться бесшумно, принялась перетаскивать из общей кучи наколотые дрова – те, что полегче и с корой – выкладывая их поверх сена. Затем облила все это привезенным с собой керосином, а остатки вылила дорожкой, под прямым углом к куче, смастерив себе тем самым своеобразный бикфордов шнур. Подкравшись к сараю, Катя нащупала под крышей то ли гвоздь, то скол доски и повесила на него сумку, перекрыв ею крохотное оконце.

«Чтобы свет спать не мешал», – усмехнулась она.

Все было готово. Оставался заключительный аккорд. Она чиркнула спичкой и бросила ее на край керосиновой дорожки. Огонь, почуяв добычу, резво побежал навстречу ожидавшему его пиршеству. А Катя, не менее резво – к калитке, за угол и в машину.

Попетляв по поселку, она остановилась на соседней улице, снова спрятав машину под деревом. Открыла люк над головой, выключила мотор и стала ждать, наблюдая за обстановкой. Долго ждать не пришлось. Ноздри ее уловили запах гари и дыма. Сначала над крышами домов, над черными кронами деревьев возникло алое зарево, а потом в небо взвились языки пламени. Они плясали так весело, так неистово, что даже Кате стало в какой-то момент не по себе.

Послышался вой пожарной сирены. Катя знала, что спасти горящий дом практически невозможно. Пожарники, как правило, ждут, когда он прогорит до тла, направляя все свои усилия на то, чтобы не позволить огню перекинуться на соседние строения. Включив мотор, она медленно проехала совсем близко от растревоженной ночным происшествием улицы. Гигантский фейерверк, озаривший всю округу. Две здоровенные пожарные машины с лестницами наперевес. Пожарники в касках со шлангами в руках. Беспорядочно мечущиеся, полуголые люди, высыпавшие из своих домов. Зрелище эффектное и впечатляющее. Катя с удовольствием вышла бы из машины, чтобы получше все разглядеть. Но с минуты на минуту здесь наверняка появятся блюстители порядка. А ей привлекать к себе внимание совсем ни к чему.

Прежде чем покинуть устроенный ею театр, она взяла фотокамеру, вылезла наполовину из люка и сфотографировала величественную пляску огня в ночи.

Просматривая на следующий день свою электронную почту, Ломов прочел короткое послание: «Тем, кто пока остался: С воронежским приветом № 2.» Когда его телохранитель не вышел на работу, он понял, что с ним что-то произошло, и послал Сашка в Мытищи проверить. Вернувшись, тот с мрачным видом сообщил, что на месте дома и пристройки осталось лишь одно дымящееся пепелище. Что стало с жившими там людьми, он не знал. Ломов собрался было устроить своему работнику разнос, что он-де даже простое поручение до конца выполнить не может, что ему следовало узнать, жив ли Борис. Но Сашок лишь пробурчал, что ему сейчас ровным счетом ни до чего нет дела. При этом он одарил босса таким испепеляющим взглядом, что тот, примирительно похлопав его по плечу, поспешил сказать:

– Прости, брат. Прости. Ты вот сюда посмотри! – Он ткнул пальцем в экран компьютера.

Сашок взглянул, прочел и выругался.

– Выходит, пожар у Трошина тоже ее рук дело?

– Выходит. Пока мы тут ушами хлопаем, она времени даром не теряет. Гони-ка, Сашок, обратно, в Мытищи. Я сам хочу взглянуть.

«Не зря говорят, что преступников тянет к месту преступления», – подумала Катя, осторожно объезжая колдобины.

Оставив машину на улице, перпендикулярной Лесной, она направилась к дому Трошина. Вернее, к тому, что от него осталось. Одета она была так же, как и в первый день – в платье в горошек, панаму и босоножки. Поравнявшись с георгиновым садом, подумала с минуту и, облокотившись о забор, громко позвала:

– Хозяйка! Есть дома кто?

Уже знакомая ей женщина появилась на крыльце.

– Чего тебе, милая?

– Да цветы ваши уж больно хороши. Я тут с утра опять дачу искала, а потом подумала, не купить ли мне у вас еще букет. Сегодня вечером к подружке на день рождения иду. Пригодился бы. Если не возражаете.

– Чего ж тут возражать. Лишних денег, говорят, не бывает. Каких тебе? Опять гладиолусов?

– Лучше георгины. Вон те, махровые, с белой каемочкой.

Вооружившись ножницами, женщина спустилась в сад.

– Дачу-то нашла себе?

– Не-а. Ни одной свободной.

– Ну. А я что говорила… Видала, что у нас тут произошло нынче ночью?

– Нет. А что?

– Пожар! Страсть, как полыхало! Сгорел-то как раз тот самый дом, которым ты интересовалась.

– Да что вы! Это который?

– Ну помнишь, я тебе еще говорила, что пара там пожилая живет, что в Сочах они.

– Кажется, припоминаю.

– Так вот он и сгорел. Вместе с пристройкой. А в пристройке хозяева были.

– Они-то хоть спаслись? – озабоченно поинтересовалась Катя.

– Куда там. Даже выскочить не успели.

– Какое несчастье, – Катя сокрушенно покачала головой. – А откуда известно, что они сгорели? Может их тоже дома не было. Может в гостях где или в Москве остались.

– Их обгоревшие трупы под утро в морг увезли. Сама видала. Кошмар. У нас ведь тут по нескольку пожаров в год случается. Дома-то старые. Вспыхивают, как куча хвороста. Раз, и нету. Вот и этот тоже. В одночасье сгорел. Весь, до тла.

Катя вышла от словоохотливой хозяйки с букетом георгинов и направилась к дому Трошиных. Вернее, к тому месту, где он стоял. Хотела ли она, чтобы погибли Борис и его жена, спрашивала себя Катя. Нет. Не хотела. Навредить, сделать больно, искалечить жизнь, нанести материальный ущерб – да. Но убивать она никого не собиралась. Просто потому, что не могла переступить через эту грань. Тогда зачем надо было занавешивать сумкой оконце? Не исключено, что именно сумка сыграла роковую роль. Катя хотела, чтобы они как можно дольше пребывали в неведении, чтобы огонь успел сделать свое черное дело. Ее план мести заключался в том, чтобы лишить второго убийцу матери всего, чем он владел. Но не жизни. Возможно, Борис с женой, не видя пламени, продолжали спать и поняли, что горят лишь когда огонь подобрался и к их убогому жилищу, заполнив его едким дымом. Не исключено, что они угорели во сне и потому не успели выскочить. Катя не знала, радоваться ей этому или нет. Может сам Бог ее руками наказал изувера, не пожелав спасти их.

Постояв перед пепелищем, она бросила букет георгинов на то место, где недавно была калитка. Зачем? То ли в знак раскаяния, то ли из желания избавиться от цветов. Опустив голову, она быстро пошла прочь. Прежде чем свернуть за угол, к своей машине, Катя обернулась и неожиданно увидела джип Ломова, въезжавший на Лесную с противоположной стороны. Она сделала еще несколько шагов и как только оказалась вне поля их зрения, побежала.

С бешенно колотящимся сердцем Катя запрыгнула в машину, повернула ключ в зажигании и рванула с места, то и дело бросая тревожные взгляды назад, через зеркала. За нею никто не погнался. Взяв себя в руки, она поехала медленнее.

«Идиотка! Кретинка, – шипела Катя, петляя по улицам и запутывая следы. – С чего это я ополоумела? Ведь они не знают, что я это я. Как я могла забыть!»

Сорвав с головы свою дурацкую панамку, она распушила примятые волосы, вольяжно откинулась на спинку сидения – именно так, по ее представлениям, положено вести себя владелице дорогой машины – и, вырулив на магистральную асфальтированную дорогу, взяла курс на Москву.

Ломов и Сашок осматривали пепелище, не обратив внимания на одинокий букет, когда сзади остановились две женщины, явно местные и, судя по всему, уже не первый раз обсуждавшие происшествие.

– Дачники их вот-вот вернутся. А тут ни дома, ни хозяев, – мрачно заметила одна.

– Интересно, кому теперь участок достанется, – размышляла вслух другая. – Насколько я знаю, у Трошиных не было детей.

– Но кто-то все-таки был. Вон, смотри, цветы положили.

– Погоди! Это ж мои георгины! – удивленно воскликнула одна из женщин. – Я их только что срезала для одной покупательницы. Так ведь она им никто. Даже в глаза их не видела.

– А ты почем знаешь?

– Знаю. Сама говорила.

Ломов с Сашком, как по команде, обернулись.

– Чей, вы говорите, это букет? – спросил Ломов.

– Мой, – тут же отозвалась хозяйка цветов.

– Я хотел бы с вами поговорить. – Ломов взял женщину под руку. – С глазу на глаз… Может и цветочков заодно купим, – добавил он, чтобы не получить отказ. – Вы далеко живете?

– Да нет, вон там, через три дома, за углом.

Устроившись у нее на веранде за досчатым столом, Ломов приступил к расспросам:

– Расскажите, пожалуйста, кто купил у вас этот букет.

– Девушка одна. Она и вчера ко мне приходила. Дачу снять хотела. Чудачка. Это в июле-то месяце.

– И о чем вы с ней говорили?

– Она меня про сгоревший дом спрашивала. Кто живет там, не свободен ли. И еще о цветах. Очень ей мои цветы приглянулись. Вчера она у меня гладиолусы купила. А сегодня вот георгины. Только… – Женщина запнулась.

– Что, только?

– Она сказала, что цветы ей нужны для дня рождения подруги, а сама оставила их на пепелище.

– Она не говорила, случайно, где живет?

– Сказала, что в Красногорске.

– А как она выглядела?

– Молоденькая совсем. Платье в горошек. На голове смешная такая панамка, как из потрепанных джинсов сшитая.

– Так мы ж только что видели ее, когда выруливали на Лесную! – вспомнил Сашок. – Она налево, за угол свернула.

Оба, как по команде, вскочили.

– Куда же вы? – всполошилась женщина. – Вы ж цветочков хотели купить.

– В другой раз, – буркнул Ломов и, достав из кармана скомканную купюру в 10 долларов, бросил ее на стол: – А это аванс.

– Панамка. Платье в горошек. Я запомнил ее! – возбужденно говорил Сашок с ревом срывая джип с места. – Если идет к станции пешком, мы ее нагоним.

– Если гонимся по правильному следу, – заметил Ломов. – Меня смущает то, что о ней говорят, как о молоденькой. Наша-то не только страхолюдина, но и уже не первой свежести.

Им долго пришлось колесить по улицам Новых Мытищ и вокруг станции. Сашок даже несколько раз пробежал из конца в конец весь перрон, повертелся у железнодорожных касс, покараулил у женского туалета. И ни с чем вернулся наконец к машине.

– Олухи мы с тобой царя небесного, – встретил его Ломов. – С чего мы взяли, что эта тварь будет ездить на электричке? С моими-то деньгами! Да она наверняка уже обзавелась Мерседесом или чем-нибудь в этом роде. Или, на худой конец, разъезжает на такси. Поехали в город. Нам тут делать нечего.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Благополучно вернувшись домой, Катя позвонила Светлане.

– Ну как вы там? Не доканала тебя моя малявка?

– Да нет, мы с ней отлично ладим. Только она про тебя спрашивает даже больше, чем про мать и отца. Что ты с ней решила? А то мне, знаешь, надоело дома торчать.

– Если обещаешь покормить, прямо сейчас приеду.

– Давай скорее. Представляешь, я… Я! нажарила куриных котлет, сама сделала картофельное пюре и летние щи с щавелем. Да на такое геройство меня еще никому не удавалось спровоцировать.

– Накрывай на стол. Еду!

Стряпня получилась у Рыжей не слишком вкусной, но, чтобы не разочаровать ее, Катя нахваливала все, что ела. А Тата сидела рядом, придвинув стул совсем близко, и провожала взглядом каждую ложку, отправляемую Катей в рот.

– Ну чего уставилась? – грубо прикрикнула на нее Катя, тем самым стараясь подавить в себе возникшее желание погладить малышку по волосам.

От неожиданности Тата захлопала глазенками, наморщила крохотный носик и вдруг громко, в голос разревелась.

– Зачем ты с ней так? – расстроилась Рыжая, беря девочку на руки. – Она по тебе скучала. Ждала тебя.

– А я не хочу, чтобы она скучала и ждала. Неужели не ясно? – Еще более резко ответила Катя.

– Тат, пошли спать. Время уже. Ну ладно, ладно, кончай реветь. Проехали. Это она так. Она не хотела тебя обидеть. Она хорошая. У нее просто голова болит.

Продолжая что-то еще нашептывать девочке на ухо, Рыжая отнесла ее в комнату и уложила на свою кровать. А когда та окончательно затихла, вернулась на кухню:

– Ну и что делать с ней будем? Ты действительно хочешь сдать ее в приют?

– А у тебя есть другое предложение? – огрызнулась Катя. – Может хочешь оставить ее себе? Возражать не стану.

– Ты так о ней говоришь, будто она кошка. Кстати о кошке. Кой-какое предло-жение у меня действительно есть.

– Так выкладывай. Послушаем.

– Моя бабушка живет совсем одна. Ей уже за 70. Свой телефон я ей, конечно, не даю, чтоб не надоедала. Но сама звоню… иногда.

– И что дальше?

– Последний раз когда мы с ней разговаривали, она просила меня подарить ей кошку или собаку. Уж очень, говорит, одной тоскливо свой век коротать. Так может мы ей Татку подбросим, а? Вместо котенка. Я думаю, для обоих так будет лучше.

Глаза Кати заблестели.

– А что. Вариант, – сдержанно сказала она. – Далеко бабка-то живет?

– Не близко. Под Тулой. На электричке туда…

– Зачем на электричке. У меня машина есть. Завтра с утра и поедем.

Рыжая долго восторгалась катиной «Ауди», трогала деревянные панели, гладила нежную кожу сидений, перепробовала все кнопки, включая то приемник, то СD, выискивая себе музыку по душе, и все твердила: «Класс! Кайф! Cool!» Тата сидела сзади, глазела в окно, на бескрайние зеленые равнины, на проплывавшие мимо села, реки, озера и время от времени тревожно спрашивала: «Куда мы едем?»

Бабушка Светы, морщинистая, сгорбленная, но подвижная и бойкая старушка, очень удивилась, увидев на пороге странную делегацию, не сразу сообразив, что одна из гостей ее родная внучка. А признав ее, крепко обвилась вокруг, как лиана, и так застыла, пока Света силой не высвободилась из ее объятий. Руки старушки, испещренные вздутыми темно-синими венами и коричневыми пигментными пятнами, были похожи на сухие ветви деревьев.

Жила она в небольшом, опрятном, по-деревенски обставленном домике, состоявшем из двух комнаток, кухни и застекленной веранды. Все горизонтальные поверхности были покрыты белыми кружевными салфеточками, явно связанными самой хозяйкой. На стенах, в дешевых рамках фотографии родных и близких всех возрастов, начиная с младенчества. Лишь они, эти застывшие во времени лики, не предали одинокую женщину, денно и нощно улыбаясь ей с выцветших отпечатков.

Света ткнула пальцем в один из них, где верхом на большом мяче сидела востроглазая нечесанная девчушка в трусиках и маечке.

– Это я! – сказала она. – Похожа?

В крохотном саду, окружавшем кирпичный домик, было несколько фруктовых деревьев, перед крыльцом клумба с ярко оранжевыми ноготками и пара грядок вдоль забора. Над окном развесила раскрасневшиеся грозди рябина.

«Лучшего местечка и не придумаешь, – удовлетворенно отметила про себя Катя, осматривая нехитрое старушечье хозяйство. – Мирно. Спокойно. Надежно. А главное, от Москвы далеко. Кто ее тут найдет?»

– Светик, ягодка моя! – суетилась старушка. – Как хорошо что ты приехала, вспомнила про горемыкую свою бабулю. Приглашай гостей дорогих на терраску. Сейчас чай с пряниками пить будем.

– Бубуль, пошли-ка в спаленку на пару слов, – прервала ее внучка. И усадив старушку на высокую, увенчанную горой подушек кровать, проговорила: – Ты у меня по телефону котенка просила. Помнишь?

– Ну? – оживилась та. – Неужто привезла? Так где ж он?

– А двуногого котенка не хочешь?

– Это как же? – не поняла та. – Инвалид что ли?

– Скажешь тоже! – фыркнула Рыжая. – Видела девочку, что с нами приехала? Татьяной зовут. Ее родители неделю назад на машине насмерть убились. И у Татки теперь никого в целом свете нет. Только она еще об этом не знает.

– Бедняжка. Вот несчастье-то какое. И что? – Лицо старой женщины стало напряженным.

– Что-что, – сердито передразнила внучка. – Вот я и подумала. Может тебе с ней поинтереснее будет чем с какой-нибудь бессловесной длиннохвостой тварью.

– Шутишь…

– Да ничего я не шучу. Ради шуток из Москвы в Тулу не катаются. Но если не хочешь… Тебе решать. Мы ее в приют сдадим.

– Какой еще приют! – замахала на нее руками та. – Вон тут места сколько. И мне, старой, веселее будет.

– Вот и я про то ж подумала! – обрадовалась Света. – Я знала, что ты не откажешься. – Она бросилась бабушке на шею, расцеловав ее лучившееся радостью, но все еще полное тревожных сомнений лицо.

– Думаешь, управлюсь с ней?

– Управишься, бабуля. Еще как управишься. Сначала ты о ней позаботишься, а потом она о тебе. А то ведь, не дай Бог, заболеешь, стакан воды подать некому.

Вернувшись на террасу с бабушкой в обнимку, Света радостно объявила, что Тата остается здесь. Услышав это, девочка бросилась к Кате, обхватила ручонками ее ноги, прижалась к ней всем телом и жалобно захныкала:

– Не надо здесь. Не хочу здесь. Домой хочу. К маме.

Катя присела перед ней на корточки.

– Ну чего сопли распустила? А где тебя оставить? На улице, да? Далеко твоя мама. Уехала. Понимаешь? А мы со Светой не можем тебя держать. Поживи пока с бабулей. Она хорошая, добрая. Она тебя любить будет. Тут детей кругом много. Тебе будет весело. И в детский садик ходить не надо. Ведь ты не хотела, правда. Мама как вернется, сразу тебя заберет.

– А ты? – всхлипнула Тата.

– А что я? – Катя растерялась. И, чтобы переключить ее внимание, спросила: – Ты игрушки-то свои из машины забрала? Нет? Ну так пойди со Светой, возьми.

Когда они спустились вдвоем с террасы, Катя обратилась к старушке:

– Простите, как вас зовут?

– Зови бабой Валей, не ошибешься.

– Хорошо. Баба Валя, вы пенсионерка?

– А как же. Мне годков-то уж сколько.

– А пенсии на жизнь хватает?

– Милая, да кому ж ее теперь хватает.

– Я так и думала. Вот возьмите на первое время. Все же с маленьким ребенком расход будет другой. – Катя отсчитала тысячу долларов и сунула ей деньги в карман халата.

– Спасибо, милая, – не взглянув на них, – сказала баба Валя. – И впрямь не помешает. А ты кем девочке-то приходишься?

– Соседкой.

Та понимающе кивнула.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Избавившись таким путем от похищенного ребенка, Катя строго настрого наказала себе навсегда выкинуть ее из головы, будто ее и не было вовсе. Теперь ей нужно было сосредоточиться на третьем и основном действующем лице – Ломове. Если план мести двум первым – его слепым исполнителям, она придумала и осуществила сравнительно легко, то с этим нужно было еще поломать себе голову.

Катя почувствовала, что ей нужна передышка. Не мешало бы хоть на время сменить пластинку. Нельзя жить и питаться одной лишь местью. Так и свихнуться не долго. Надо бы придумать какое-нибудь более перспективное занятие. И Катя начала подыскивать себе маклера по сделкам с недвижимостью. Пошарила по интернету, полистала газеты, почитав сайты и рекламы соответствующих фирм.

Решив посоветоваться с Мишей, поскольку советоваться было больше не с кем, она позвонила ему. Оказалось, что Миша знал такого человека – некоего Семена Семеновича Забродского, обладавшего, по его словам, нюхом ищейки и умением вовремя перехватить у конкурента инициативу.

При первой же встрече с ним Катя поняла, что это именно то, что ей нужно. Они долго беседовали, прощупывая друг друга и, казалось, не спешили перейти к делу. Это был плотный, осанистый еврей с похожими на маслины, проницательными глазами, цепким умом и изысканными манерами. Он обладал талантом вести легкую светскую беседу, в процессе которой ненавязчиво выяснял для себя все, что ему было нужно. По спокойной, дружелюбной заинтересованности, появившейся в устремленном на нее взгляде, Катя поняла, что, в свою очередь, произвела на маклера благоприятное впечатление. Переходя, наконец, к делу, она сказала, что хотела бы приобрести что-нибудь стоящее, неординарное, куда имело бы смысл вложить свой капитал и в будущем иметь с этого прибыль. Уточнив, какую именно сумму готова вложить клиентка, маклер пообещал взяться за дело незамедлительно и держать ее в курсе своих изысканий.

Зная, что в Воронеже ее теперь искать вряд ли кто станет, она отправилась продавать опустевшую материнскую квартиру. Остановилась у мадам Анны, доста-вив ей тем самым большое удовольствие, и даже поупражнялась во французском с ее постояльцами.

Первое, что сделала Катя, оказавшись в родном городе, это поспешила на кладбище. Долго, очень долго сидела она перед одиноким, неухоженным холмиком с воткнутой в него дощечкой, и говорила, говорила с матерью, прося у нее прощение, вспоминая свое детство, винясь в том, что была с ней груба и несправедлива, что стала причиной ее смерти и ее страданий, рассказывала о своих делах, делясь своими планами и мыслями. А потом отыскала тут же, на кладбище, похоронное бюро и заказала надгробье из черного мрамора.

Она специально проехала по улице, на которой находился салон «Аделина», но никакого салона там не обнаружила. Хотела было позвонить Любе, да передумала. Эта тема ее больше не интересовала. После всего, что здесь случилось, месть за полудетские обиды казалась ей теперь глупым ребячеством.

Ей стоило огромных усилий заставить себя переступить порог родного дома. То, что она увидела в тот день, навсегда врезавшись в память, постоянно маячило перед ее глазами со всей своей жуткой реальностью, мучило ночными кошмарами.

Катя отперла дверь с бешенно колотящимся сердцем, ожидая увидеть на полу следы запекшейся крови. Но в комнате было чисто прибрано, а на столе лежала записка. «Господи! Опять послание! – пробормотала она, похолодев. – Неужели они рискнули явиться сюда снова после того, что сотворили?!.»

Записка была от соседей. Не зная, как иначе связаться с ней, они оставили ее здесь на всякий случай с просьбой, если она ее прочтет, обязательно повидеться с ними. Поколебавшись, Катя вышла на лестничную площадку и позвонила в соседнюю дверь. Она не боялась быть узнанной, посколько они и так не видели ее уже много лет.

Представившись доверенным лицом дочери Антонины Ивановны, Екатерины Погодиной, она спросила, не знают ли они, кому принадлежит эта записка.

– Как не знать! – сказала открывшая дверь женщина. – Это я писала. Зайдите, пожалуйста. Нам надо поговорить.

Усадив гостью, она начала ее выспрашивать, где Катя. Рассказала, что в тот страшный день они нашли у себя в ящике письмо от какого-то таинственного «друга Кати» и деньги на похороны и только тогда, войдя в квартиру, узнали что их соседка зверски убита.

– Мы сделали все, как нас просили, все, что было в наших силах, выполнив свой христианский долг. Но мы с мужем очень удивлены, что дочь ни разу даже не появилась здесь. Даже если она живет заграницей, – с осуждением добавила женщина, – могла бы хотя бы позвонить нам.

Гостья довольно холодно объяснила, что она абсолютно не в курсе личной жизни своей клиентки, поручившей ей лишь заняться продажей квартиры.

– Так это ж прекрасно! – обрадовалась соседка. – Именно из-за этого мы и просили в записке связаться с нами. Понимаете, наш сын недавно женился, и мы ищем для него отдельную квартиру поблизости от нас. А тут рядом стоит пустая, практически ничейная квартира.

– И вас не смутит, что там произошло такое страшное преступление? – прищурясь, поинтересовалась гостья.

– Ну… что делать, – смешалась женщина, пожимая плечом. – Жизнь есть жизнь. Одни приходят в нее, другие уходят. Мы позовем батюшку. Он окропит все святой водой, прочтет молитвы.

Сделка состоялась легко и быстро. Имея на руках заверенную у нотариуса до-веренность от самой себя, а главное – деньги, которые ей приходилось раздавать направо и налево в виде взяток, Катя без труда прошла все бюрократические инстанции. Как только необходимые бумаги были подписаны и деньги легли на ее счет, она вернулась в Москву, чтобы попытаться сделать то же самое со своей заброшенной квартирой на Усиевича.

Утром следующего дня ее разбудил телефонный звонок.

– Бонжур, мадемуазель. Как поживаете?

– Андрэ! – неожиданно для себя обрадовалась Катя.

Еще бы ей не обрадоваться, когда сутками иногда словом перемолвиться не с кем. А тут, как ни как, родственная душа.

– А я уже потерял надежду связаться с тобой. Решил, что ты надула меня, дав неправильный номер. Ты одна? Не помешал?

– Ну, если не считать, что один любовник в ванной, другой в спальне, третий на балконе, не помешал. – Катя поймала себя на том, что каждый раз при разговоре с ним пускает в ход одни и те же, пошлые и глупые шутки. И, злясь на себя, досадливо скривилась.

– Это хорошо, что их там так много. Ко мне не приревнуют. Слушай, Кэтрин, я чего звоню. Ты в прошлый наш разговор раздразнила меня Москвой, и я вот почти надумал наведаться в столицу осиротевшей России. Любопытство – с одной стороны. Тоска по родине – с другой. Как ты на это смотришь?

– С оптимизмом. Когда?

– Думаю, недельки через две. Согласишься быть моим гидом?

– Запросто. Я ведь сейчас, вроде тебя, баклуши бью.

– А я, между прочим, вовсе не бью баклуши, – обиделся Андрэ. – У меня новая работа. Я очень ею доволен. У нас тут далеко идущие планы. Мой приезд в Москву будет своеобразной разведкой.

– Только не говори мне, что ты собираешься заниматься товарообменом, а то меня стошнит! Все бывшие совки, независимо от воспитания и образования, удари-лись в торговый бизнес. Все чего-то продают, покупают, меняют – от жвачек до нефтяных скважин.

– Ну, видишь ли, если подойти к вопросу с пристрастием, – возразил он, – то едва ли не любую область человеческой деятельности можно расценивать, как куплю-продажу. Продают ведь не только товары – свой труд, свои мозги, свой талант. Искусство. И даже такую, казалось бы, возвышенную категорию, как любовь.

– Ну это уж ты хватил!

– А если подумать? Для чего, в конечном итоге, художник пишет картину, композитор сочиняет музыку, а музыкант ее исполняет? Чтобы заработать себе на хлеб насущный, а еще лучше – на хлеб с маслом. Верно? То есть он отдает свой талант в обмен на материальные блага. Ну, идеальный вариант в этой, непрекращаю-щейся веками и тысячелетиями, человеческой ярмарке это когда предлагаемый тобою «товар» доставляет тебе самому радость и моральное удовлетворение. Тогда, наверное, человек и произносит завораживающие воображение слова: Я счастлив.

– Да ты циник!

– А разве до этого я прикидывался лириком? Таланты, способности и предпочтения – они у всех разные. И каждый стремится максимально использовать ту жилу, которую сумел в себе открыть или развить. Повыгоднее и подороже продать ее. Только и всего.

– Мы обсудим с тобой подробнее эту захватывающую тему при встрече. Определишься со сроками – сообщи. Так и быть, встречу.

– Мерси. Я не смел на это и рассчитывать. Посоветуй, в каком отеле лучше остановиться. Гостиницу «Москва», я слышал, снесли. А жаль.

– Если тебя устроит, можешь остановиться у меня.

– О-ля-ля! – только и сказал он.

Его приезд был сейчас совсем не кстати. До тех пор пока она не разберется со своими долгами, она просто не могла ни о чем другом думать. И уж меньше всего ей хотелось заделаться в гиды получужому человеку, о котором она ровным счетом ничего не знала. Но, как говорится, долг платежом красен. Ведь свалилась же она ему на голову в Париже, даже не предупредив. И он ее принял. Нет, он не был уже для нее «получужим». Катя поняла это, едва положив трубку. Он становился, пусть крохотной, но частью ее новой жизни, в которую ей все недосуг было вступить.

«Ладно. Лирику в сторону», – отмахнулась от своих мыслей Катя, спускаясь в подземный паркинг.

Прежде, чем зайти в свой дом на Усиевича, она просидела несколько часов в машине на противоположной стороне улицы, изучая обстановку вокруг себя, наблюдая за подъезжавшими, отъезжавшими и припаркованными машинами, за всеми, кто входил и выходил из ее подъезда. Ее внимание привлек мужчина средних лет, на первый взгляд, праздно шатавшийся по двору. Понаблюдав за ним, Катя заметила, что он постоянно держит в поле зрения ее подъезд, не забывая при этом осматривать каждого проходящего мимо.

Так, значит, они все еще здесь. Видно ее новые художества не дают им расслабиться. Ситуация осложнялась. Первым побуждением Кати было поскорее ретироваться отсюда. Но, переборов себя, она решила остаться. И, откинувшись вместе со спинкой сидения назад, притворилась, что спит. На всякий случай.

Прошел час, а может и больше, когда к ломовской ищейке подошла вторая, одетая в такой же, безлико серый костюм. Перекинувшись несколькими словами, они направились в ее сторону. Катя затаила дыхание и крепко зажмурилась, хотя была почти уверена, что снаружи ее не может быть видно.

Те двое пересекли улицу, обогнули ее машину – один из них даже оперся о нее рукой – и вошли в Кулинарию. Через большое витринное окно Кате было видно, что они встали в длинную очередь. «Отлично! – обрадовалась она. – У вас, друзья, обеденный перерыв. Весьма, весьма кстати. Приятного вам аппетита.»

Она вышла из машины и легкой, независимой походкой направилась к дому. Никем не потревоженная, даже соседкой, отперла дверь и вошла в квартиру, которую давно уже перестала считать своей.

Кругом царил настоящий бедлам. Чувствовалось, что здесь не столько что-то искали, сколько вымещали злость на ее недосягаемость. Перевернутая мебель, разбросанные по полу вещи, вывернутые ящики, содранные занавески… Как могла, Катя привела все в порядок. Мебель расставила по местам. Свои личные вещи – те, что могли ей пригодиться, сложила в большую сумку, а ненужные – в пластиковые пакеты, которые потом спустила в мусоропровод.

Ни у подъезда, ни во дворе не было никого, кроме детей и старух, да двух-трех жильцов, спешивших с покупками домой. Катя вернулась к машине. Те двое сидели у самого окна за круглым пластмассовым столиком, сосредоточенно жевали бутерброды с ветчиной, запивая их кефиром, и время от времени поглядывали на улицу. Заметив эффектную особу с битком набитой сумкой, они с любопытством проследили за тем, как она открыла багажник, закинула туда свою ношу, как села за руль, завела мотор и отчалила. Ей очень хотелось помахать им на прощание ручкой. Но она сдержалась.

Эту квартиру Кате удалось продать с такой же легкостью, как и воронежскую. На жилплощадь в Москве, осаждаемой переселенцами со всех концов разрушенной державы, был огромный спрос. Теперь она в некоторой степени могла чувствовать себя спокойнее. Прежние островки ее обитания, известные псам Ломова, больше ей не принадлежали, а новых, она надеялась, они знать не могли. Следовательно псы эти, одного из которых уже не существовало физически, а другого – морально, должны были окончательно сбиться со следа.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Мишин маклер, как и обещал, позвонил сам и предложил незамедлительно встретиться. Катя приехала к нему в офис.

– Что стряслось, Семен Семеныч? Вы уже хотите мне что-то предложить?

Он рассказал, что в Замоскворечье только что выкинули на продажу старый особняк начала прошлого века, выполненный, как тогда было модно, в смешанном стиле, с элементами барокко и ампир.

– Зачем мне эта столетняя развалина? – удивилась Катя, уже начинавшая жалеть, что зря приехала.

– Да о чем вы говорите, сударыня! – возмутился маклер. – Это же редкая удача для понимающего человека. Замоскворечье – самый центр города, самая престижная его часть. «Новые русские» хватают там любые постройки, приспосабливая их под свои фирмы и офисы. Особняк, который я собираюсь вам показать, нуждается в основательном капитальном ремонте. Но и только. Его нужно подогнать под сегодняшние жилищные стандарты изнутри и навести макияж снаружи. И тогда у вас его оторвут с руками – с моей помощью, разумеется. Те же «новые русские». И вы, как минимум, удвоите вложенный в него капитал. А на вырученные деньги, опять-таки с моей помощью, купите и отреставрируете уже не один, а два дома. И так далее. Улавливаете суть моего предложения? Я дарю вам идею, как беспроигрышно разбогатеть, сидя у себя дома, скажем, с детективом Марининой в руках. Да будь у меня такая возможность… Впрочем, если я вас не убедил…

– Убедили, Семен Семеныч, убедили. Я вам верю и готова взглянуть на это антикварное сокровище прямо сейчас.

Хоть Семен Семенович и был рекомендован Кате, как человек в своем деле преуспевающий, а при выездах на объект предпочитал пользоваться четырьмя колесами клиента или, на худой конец, метро. Правда, его клиенты к услугам городского транспорта, как правило, не прибегали.

– Эти «новые русские» в погоне за наживой наносят непоправимый ущерб облику Москвы, – сетовал он, удобно устроившись рядом с Катей в машине. – Они хотят превратить ее в современный европейский город, не имеющий собственного лица. За последнюю дюжину лет только в центре Москвы снесено с полтысячи исторических архитектурных памятников. А на их месте либо строятся современные многоэтажки, либо, под видом «реконструкции», создаются бесвкусные эрзацы. Но это же настоящая диверсия! Катастрофа!

– По-моему вы сгущаете краски, – рассеянно отозвалась Катя, сворачивая с Крымской площади на Остоженку.

– Вовсе нет. Оглядитесь по сторонам. Вот вам характерный пример. Остоженка была одной из тех улиц, что определяли колорит и дух старой Москвы. И во что она превращается прямо на наших глазах? Не зря ее окрестили «Золотой милей». Здесь безжалостно сносятся старые дома и возводятся вот эти гиганты. Знаете, сколько стоит сегодня квартира в новом элитном доме на Остоженке? Десять тысяч долларов за квадратный метр!

– Что поделаешь. Время не стоит на месте. Сегодняшнего горожанина не устраивают удобства девятнадцатого века. Стоит ли винить его за то, что он хочет жить не в историческом музее под открытым небом, а в современном городе, в благоустроенном доме с широкими окнами, просторными квартирами и всеми удобствами его собственной, а не канувшей в лету цивилизации. Особенно, если он может себе это позволить.

– Значит и вы туда же, голубушка. И у вас не болит душа за национальное наследие России, за ее художественные ценности? – Внимание маклера привлек Храм Христа Спасителя, заслонивший собой горизонт. – А что вы думаете об этом?

– О сооружении Храма? Что москвичи вернули Богу свой долг, искупили свою вину.

– А как его называют в народе знаете?

– Нет.

– «Храм Спаса на Гараже». За то, что под храмом расположены в несколько этажей паркинги.

– Семен Семеныч! Да вы, как я погляжу, не только маклер, но и собиратель фольклора. Насколько я понимаю, вы ведь даже не христианин.

– Какое это имеет значение! Я коренной москвич, воспитанный на русской культуре. Россия – моя страна, а Москва – мой родной город. И судьба ее не может быть мне безразлична.

Катя с интересом взглянула на маклера.

– Что вас шокирует? Гаражи под храмом? А вот в американских храмах, например, в свободное от службы время, устраивают банкеты и концерты. Причем совсем не обязательно, чтобы концерты те носили религиозную окраску.

Решив, видимо, что его клиентка не тот собеседник, в ком можно искать поддержку, маклер целиком сосредоточил свое внимание на дороге.

Чтобы избежать заторов, они свернули на Пречистинскую набережную.

– Может вам и это нравится? – не удержавшись, спросил маклер, указывая на гигантскую статую Зураба Церетели, возвышавшуюся над Москва рекой.

– Нравится. Вон он какой, весь из себя значительный. Петр Первый вообще мой идеал. А что?

– Да это ж не Петр Первый, а Гуливер какой-то, ростом в свой корабль. Впрочем, конечно вам будет нравиться. Нынешняя молодежь всеядна.

Кате уже начинало надоедать это стариковское брюзжание. Оставив слева от себя Кремль и Красную площадь, они въехали на Москворецкий мост и, с ветерком промчавшись над рекой и ее отводным каналом, оказались на Большой Ордынке. Здесь уличная жизнь, как-будто разом изменив свой темп, потекла размереннее и спокойнее. Исчезли суета, толчея, снующие во всех направлениях пешеходы и машины. Воздух стал чище, а небо голубее и глубже. Но новое время бесцеремонно шагнуло и сюда. Будто перечеркивая жирным фломастером историю, то тут то там косо торчали подъемные краны, возвышаясь над строительными площадками. Созерцая все это, маклер лишь красноречиво, сокрушенно вздыхал. Почти у самой Третьяковской галереи он подсказал Кате свернуть вправо, в тихие, безлюдные переулки Замоскворечья.

– О Господи! – пробормотала Катя. – Я чувствую себя персонажем из фантастического фильма. Будто меня чудесным образом перенесли сразу на два века назад.

– Остановите-ка, душечка здесь, – попросил маклер. – Я хочу, чтобы мы прошли пару кварталов пешочком. Вам это будет крайне полезно.

Они вышли из машины и медленно двинулись вдоль тесных, коротких улиц. Справа и слева от них тянулись двух- и трех-этажные желто-белые особнячки вперемешку с церквями, гордо и изысканно возносящими к небу свои золоченые или голубые маковки и воздушные, островерхие колокольни. С запада от этого старомодного городского пейзажа призрачно маячили кремлевские башни, оставшиеся по ту сторону Москва реки. Чуть поодаль, из отодвинувшейся на задний план и превратившейся в псевдо-, реальности, куда не кинь взгляд, утыкались в небо многоэтажки современной цивилизации, вносящие явный диссонанс в эти тихие купеческие подворья, притаившиеся за чугунными оградами и крепко запертыми воротами.

Катя, никогда не забредавшая прежде в такие места, с любопытством озиралась по сторонам, разглядывая затейливые наличники вкруг окон, лепные орнаменты и узоры на стенах, барельефы, скульптуры, чугунные решетки. На крыше одного дома гордо восседали крылатые грифоны. Со столбов высокой изгороди другого несли свою неусыпную вахту гипсовые львы, правда, похожие на кого угодно, только не на львов. Здесь были могучие атланты, поддерживающие балконы и чуть более изящные, но по-микеланджеловски мужеподобные кариатиды, взвалившие на свои плечи карнизы над портиками.

Вы знакомы с таким направлением в архитектуре, как эклектика? – поинтересовался Семен Семенович, вовсе не для того, чтобы подкусить свою клиентку или проверить ее эрудированность. Скорее из желания пустить пыль в глаза, чтобы она лучше представила, как крупно ей с ним повезло. И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Все эти купеческие дома вокруг нас – одна сплошная эклектика. Образно говоря, заказчики и их исполнители выпендривались кто во что горазд, намешивая все известные им стили. Наряду с более ранним классицизмом, вы встретите тут конгломераты из ренессанса, готики, барокко, рококо и даже элементы мавританского стиля. Кредо у них, видимо, было одно: неважно, что как называется и к чему относится, важно, что бы нравилось заказчику.

– И вы собираетесь предложить мне именно такой архитектурный винегрет?

– Ну что вы, душечка. Такой «винегрет» вам не по зубам. Каждый из этих домов – исторический памятник, находящийся под защитой и охраной государства. По краайней мере так было при советской власти, – поправился он.

– Но если мы здесь, значит то, что вы предложите мне купить, по закону не продается. Я правильно вас поняла?

– Вот в этом-то и весь фокус! – маклер хитро сощурил свои черные умные очи. – Дом, о котором идет речь, подсуетился приобрести один шустрый человечек в период государственного раздрызга, получив бумагу от специалистов, наверняка не за просто так, что дом этот не представляет культурной и исторической ценности. Надо полагать, он был не единственным его приобретением в сфере недвижимости. А сейчас этот человек, уж не знаю из каких соображений, решил его продать. Тихо продать, без шума. С тем ко мне и пожаловал сегодня утром. А я, памятуя наш с вами уговор, сразу вам и позвонил. Ведь такой шанс может никогда больше не подвернуться. Вот, пожалуй, и вся предыстория. Замечу, что цены на недвижимость, особенно в пределах Старой Москвы, растут нынче не по годам, а по месяцам.

Так, не праздно беседуя, они добрались, наконец, до цели своего похода.

– Ну вот он, голубчик. Любуйтесь!

Трехэтажный желто-белый особняк, расположившийся чуть в глубине от улицы, занимал сравнительно небольшую площадь. Широкая парадная лестница из трех ступенек под двускатным козырьком, узкие высокие окна, украшенные с боков лепными барельефами и медальонами. Полукруглые балкончики второго этажа забраны изящными чугунными решетками, состоявшими из прутьев, сильно выгнутых наружу в форме буквы «S» и собранных под единой витой муфтой. Крышу, как бы разбитую на отдельные «скворечники» с очаровательными оконцами, чешуей покрывали металлические пластины. Краска на фасаде пооблупилась, асфальт вокруг дома местами провалился, местами вздыбился, местами пророс сорной травой.

Маклер отпер имевшимся у него ключом потемневшие от времени дубовые двери и провел Катю внутрь. Не нужно было обладать особо богатым воображением, чтобы представить, как выглядел этот дом с его сводчатыми перекрытиями, арочными проемами и облицованными изразцами печами в период своего процветания. Но сейчас он имел довольно жалкий вид. Крыша во время дождей в нескольких местах протекла, оставив на стенах ржавые дорожки и вспучив фигурный паркет. Искусно имитировавшие мрамор колонны, обрамлявшие лестницу на первом этаже, обнажили свое деревянно-штукатурное нутро. Изразцы на печах кое-где отсутствовали. Несколько канцелярского вида книжных шкафов из прессованной фанеры наглядно демонстрировали, кто и как эксплуатировал в последние годы этот дом. Обойдя одну за другой пустые комнаты, которых здесь было не менее десяти, все закутки и высокий светлый чердак, Катя сказала, не раздумывая:

– Работы тут невпроворот, но я беру его. Если у меня хватит денег на его ремонт и если вы гарантируете, что я с этим не прогорю.

– Я не просто гарантирую, я помогу вам, – заверил ее маклер. – Есть одна ремонтно-строительная фирма, которой я доверяю и которую рекомендую своим лучшим клиентам. Ребята работают на совесть и берут по совести.

– Спасибо. Думаю, я воспользуюсь вашей любезностью.

– Тогда не будем терять времени и вернемся в мой офис для оформления сделки.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

– Виталий Аркадьевич, можно? – В дверях, как школьник, с виноватым видом топтался ответственный за охрану «Контакта».

– В чем дело, Кузин? – Ломов поднял голову и, прищурясь, посмотрел на него. – Теперь что стряслось?

– Виталий Аркадьевич… В квартиру, за которой мы вели наблюдение, вчера вселились новые жильцы.

– Что-о-о!?! – взревел Ломов, вскакивая. – И ты осмеливаешься мне об этом говорить?! – Выйдя из-за своего громоздкого стола, он принялся мерить крупными шагами кабинет. Остановившись перед охранником, в упор уставился на него, сверля и испепеляя его свирепым взглядом. – Нет, ты мне популярно объясни, как такое могло произойти, если я приказал тебе не спускать глаз с этой квартиры, с этого дома.

– Мы пасли ее круглосуточно, шеф. Парни менялись каждые восемь часов. Я просто ума не приложу, как они ее прозевали. Может… Может она и не заходила туда вовсе, а? Может оформила все через агента?

– Я не понял, ты работаешь или на кофейной гуще гадаешь? Как мы с тобой Сашку в глаза посмотрим теперь? Ты видел, во что он превратился? Ходит не живой, не мертвый, высох весь. Шутка ли, не знать даже, жива дочь или нет. Жена его из больниц не вылезает. Эта чертова квартира была нашей единственной зацепкой. Единственным шансом. А ты приходишь и докладываешь мне, что упустил его. Да я ж из тебя, сукиного сына, котлету сделаю! – Схватив охранника за галстук, босс притянул его вплотную к себе. – Уволю. Изничтожу. Сгною, – брызгая слюною, шипел он. – Позор на ваши тупые головы! Целая свора матерых мужиков не может изловить одну тщедушную бабу.

Разрядившись подобным образом, Ломов брезгливо отшвырнул от себя его, как груду тряпья, и вернулся к столу. Умолк надолго, набычившись, упершись в стол чугунным взглядом, как кулаком. Наконец он поднял голову на безмолвно стоявшего охранника.

– Что торчишь тут как истукан? Иди. Исправляй положение. Делай что-нибудь, черт тебя побери! Найди агента, через которого оформлялась сделка.

– Мы уже нашли его, Виталий Аркадьевич.

– И что? – В голосе Ломова проскользнула надежда. – Вы видели купчую?

– Да. Я сам прочитал ее от начала до конца.

– Да говори же, болван! Не заставляй вытягивать из тебя каждое слово.

– Сделка была заключена между Савиной Мартой и Погодиной Екатериной.

– Ну и? Там был указан ее новый адрес?

– Нет. По паспартным данным, только адрес той квартиры, которую она продавала.

– Погоди! – осенило вдруг Ломова. – А что если она вернулась в свой… – он нецензурно выругался, – Воронеж? Ведь у нее там осталась от матери бесхозная недвижимость.

– Мы уже проверили эту версию. Она успела продать и ее – соседям по лестничной площадке.

– Вот шустрая бестья! Вы расспросили их? Ознакомились с купчей?

– Да. В ней был указан адрес той самой московской квартиры. Я видел копию завещания матери. Доверенность от Погодиной на имя какой-то загадочной посредницы, которая действовала от ее имени. Соседка сказала, что сама Погодина там не появлялась.

– Стоп-стоп-стоп! Посредница это тропинка, которая приведет нас куда следует! – ухватился за появившийся шанс Ломов. – Включи-ка свою соображаловку! Раз был посредник, значит в документе должны быть его данные! Немедленно отправляйся в Воронеж, подкупи, кого следует, сними копии с документов и начинай копать. Даю тебе три дня. Раздобудешь мне эту самую посредницу. Доставишь ее прямо сюда, в мой кабинет. Хоть в наручниках, хоть в кандалах. Хоть скрученную в бараний рог. Понял?

– Виталий Аркадьевич, – осмелился возразить охранник. – Я конечно все это побыстрому проверну, можете не сомневаться. Но у нас, кажется, назревают дела поважнее. Конкуренты начали наступать нам на пятки. Надо бы в первую очередь разобраться с ними. Как бы чего не вышло. Уж слишком они активизировались в последнее время.

– Ты имеешь ввиду эту, недавно появившуюся шарашкину контору с громким названием «Perfect»? – Ломов презрительно скривился, пополоскав щеками, как если бы собирался сплюнуть. Будь он на улице, сплюнул бы, не задумываясь. Но пачкать здесь, в собственном кабинете было как-то несподручно.

– Ее самую.

– Ну так разберитесь. Да так, чтобы я о них больше не слышал. И заруби на своем угрястом носу: здесь я решаю, что более важно, а что менее. Ступай. И не забудь – срок три дня.

Катя стала владелицей уникальной недвижимости, за капитальный ремонт которой взялась без промедления, под чутким руководством и при поддержке Семен Семеновича. Как минимум раз в день она появлялась на тихой купеческой улочке, чтобы лично проверить, как идут работы. Бригадир – он же прораб, инженер, архитектор и дизайнер в одном лице, руководивший бригадой исполнителей, постоянно был с ней на связи, уточняя детали, стоимость дополнительных работ, обсуждая попутно возникающие сложности, нехватку тех или иных материалов и прочее, прочее.

Все эти хлопоты доставляли ей тщеславное удовольствие, внося свежую струю в ее замкнутую, по-прежнему безрадостную жизнь. Но она ни на минуту не забывала о том, что месть ее еще слишком далека от завершения, что остался самый сложный, самый трудноосуществимый и самый ответственный этап. Она знала, что не сможет спокойно есть, спать и вообще жить до тех пор, пока не расквитается сполна за мать, пока главный виновник случившегося процветает и здравствует. Катя начала со слежки. Ей необходимо было знать каждый шаг Ломова – где он бывает помимо работы, с кем общается, в каких местах и в какое время остается без опеки своих телохранителей. О том, что он сменил охрану, она узнала в первый же день, наблюдая за подъездом дома, в котором располагался его офис.

«Оно и понятно, – прикидывала Катя, – один сгорел в адском пламени, от другого ему уже было мало толку. Небось с утра до вечера скулил о своей дочке, да шефа попрекал.»

Похоже, Ломов даже усилил охрану. У него появился новый шофер – плотно сбитый мужик лет тридцати, узколобый, с подбородком ящиком, который забыли задвинуть. Помимо него, у подъезда часто толклись три бугая с накаченными бицепсами и пудовыми кулачищами, с однобоко оттопыренной под пиджаком задницей. Двоих из них она и видела в тот день у бывшего своего дома.

Меняя машину, парики и общий имидж, Катя сопровождала Ломова домой, в рестораны, на квартиру к любовнице, в баню и в казино, отмечая в специальном блокнотике его распорядок дня, адреса облюбованных мест, периодичность и продолжительность их посещений. Однажды она увидела как Ломов подъехал к многоэтажному дому на Кутузовском проспекте, вошел в подъезд и через четверть часа вышел, ведя подруку старика – сухонького, сгорбленного, белого как одуванчик.

«Y-yes! – оттянув кулак вниз, выкрикнула Катя, наблюдавшая за ними сквозь затемненные стекла своей машины. – Наконец-то! Значит, вот где обитает твой папаша. Ну теперь держись.»

Подождав, пока они отъедут – скорее всего Ломов повез отца к врачу – Катя подошла к подъезду, делая вид, что копается в сумочке. Как на зло, никто не появлялся у снабженной домофоном двери. Наконец, она услышала глухие шаги, приближавшиеся изнутри, и к тому моменту, когда дверь распахнулась, сделала вид, что тянется к домофону. Молоденькая девушка, выпорхнув из подъезда, придержала для нее дверь, скользнув по незнакомке равнодушно-рассеянным взглядом. Катя улыбнулась ей, как улыбаются соседям, и скользнула в подъезд.

На стене, у почтовых ящиков был прикреплен металлический лист со списком жильцов. Зайцев И.Е., согласно списку, проживал в квартире № 66. Катя не сомневалась, что все отлично запомнила, но, на всякий случай, аккуратно записала адрес в блокнот, а затем проехала на лифте до последнего этажа и, спускаясь пешком, выяснила, что интересующая ее квартира находится на четвертом этаже.

Постояв перед дверью, она нажала на звонок. Сначала за дверью было тихо, потом послышались шаркающие шаги и надтреснутый женский голос спросил:

– Кто там?

– Простите, Звягинцева Марина здесь живет? – Катя назвала первое, пришедшее ей на ум имя.

– Нет тут никаких Звягинцевых, – ответили ей сердито.

– Извините. – И, чтобы ее не изучали в глазок, она сбежала вниз по лестнице.

Скоро Катя узнала, что казино – самая постоянная, самая большая страсть Ломова. Два раза в неделю – по субботам и средам, как правило в сопровождении любовницы, он заходил поздно вечером в одно и то же казино под названием «А вдруг!» и выходил оттуда только под утро. Кате не составило труда навести справки и о его новой пассии – через его электронную переписку и просто следя за их перемещениями в свободное от работы время. Она узнала, что особу эту зовут Алефтиной Сурковой, что ей 27 лет, что она манекенщица, рвущаяся сниматься в кино, что она коренная москвичка, живущая отдельно от родителей на квартире, которую купил для нее Ломов.

Катя заглянула в свой блокнот-дневник. Четверг. У Ломова днем совещание, после которого он на несколько часов смоется к своей Алефтине. Затем до девяти проторчит в офисе, откуда прямиком направится домой, сытый и виноватый, коротать остаток дня в кругу семьи.

Она выбрала из гардероба дорогое летнее платье от Валентина, сумочку и туфли «Гермес Г.», на шею повязала воздушный шарфик расцветки «Сафари», а волосы прихватила гранатовой заколкой. Но драгоценности надевать не решилась. Зачем дразнить московскую шпану. Подкатив к облюбованному Ломовым казино с его многообещающим, искрящимся бегущими цветными огнями «А вдруг!», она остановила свою «Ауди» у самого подъезда и гарцующей походкой вошла в зал, заполненный рядами игральных автоматов. Взгляды работников казино, сопро-вождавшие ее через стекло уже от машины, тут же приклеились к состоятельной, незнакомой особе, зорко и подозрительно следя за каждым ее движением. Они напоминали ей псов, которые только ждали команды, чтобы наброситься на нее.

В этот час посетителей в казино было совсем немного, каких-нибудь несколько человек, на что Катя и рассчитывала. Она неспеша прошлась вдоль аппаратов, изучая их красочные экраны и испытывая терпение соглядатаев, затем обернулась к последним, остановив свой выбор на самом симпатичном, и поманила его темно- бордовым, накладным ноготком.

Тот тотчас подскочил к ней:

– Слушаю вас, сударыня.

– Как тебя зовут?

– Виктор. К вашим услугам.

– Я хотела бы поразвлечься здесь пару часиков.

– Сожалею, сударыня, но наше казино, в некотором роде, заведение закрытое. Нас посещают только члены клуба.

– Так примите меня в свой клуб.

– Право, не знаю, как вам получше объяснить. Для этого вы, скажем, должны быть как минимум хозяйкой собственного бизнеса…

– Мальчик мой, у меня их целых три. Только не здесь, а в Париже. Вас это устроит?

– Для иностранки вы слишком хорошо говорите по-русски, – без лишней застенчивости выказал недоверие Виктор.

– А тебе хотелось бы, чтобы я разговаривала с тобой по-французски? – переходя на французский, с иронией спросила Катя. – Я – эмигрантка, мон шер ами, увы, как многие бывшие россияне. Но в Москву по делам бизнеса наведываюсь частенько. И в свободное от дел время желала бы найти себе приятное место для развлечений. Впрочем, если я не соответствую вашему заведению, мне будет совсем несложно подыскать что-нибудь другое.

– Не обижайтесь, ради Бога! Подождите одну минутку, я переговорю с шефом.

Молодой человек скрылся за какой-то дверью минут на десять. Катя со скучающим видом стояла у окна, разглядывая прохожих. Наконец, он появился в сопровождении хозяина – беспородного, совсем еще молодого, но успевшего обзавестись округлым брюшком и надменным видом субъекта.

Едва кивнув Кате, он сказал:

– Мой работник передал мне ваши пожелания, мадемуазель…?

– Swab. Cindy Swab, – подсказала гостья.

– Пожалуй я мог бы пойти вам навстречу, – окидывая оценивающим взглядом ее туалет, изрек хозяин казино. – Но для этого вам надо вступить в наш клуб с выполнением соответствующих формальностей.

– Нет возражений.

– Хорошо. Могу я ознакомиться с вашим ID?

Щелкнув замочком висевшей на ее плече 300-долларовой сумочки, Катя протянула ему свой французский паспорт. Владелец казино оскорбительно долго изучал его. В любом другом случае Катя просто вырвала бы из рук этого индюка свой паспорт и ушла, хлопнув дверью. Но сейчас она не могла позволить себе такую роскошь, а потому терпеливо ждала, с иронической улыбкой наблюдая за ним.

– Извините. Таковы наши правила. Вас, как будущего члена нашего клуба, я думаю, они тоже должны устроить, поскольку направлены на то, чтобы обеспечить максимальную безопасность нашим посетителям.

– Да-да, конечно. Я понимаю. Я, знаете ли, впервые в нашем – отечественном, казино, – доверительно сообщила залетная пташка. – Монте Карло, Атланта, Лас Ве-гас, – там все просто, там я как дома. А здесь свои нюансы. Другие правила. Другие ставки. Даже аппараты другие. Не знаю, смогу ли самостоятельно разобраться, что к чему.

– Уверяю вас, ничего сложного. – Хозяин сконструировал на лице подобие улыбки и передал катин паспорт стоявшему тут же Виктору. – Помоги нашей гостье. Рад был с вами познакомиться, Синди. Удачи вам и приятных развлечений. – Он пожал ей руку – не пожал, а лишь вяло коснулся ее пальцев рыхлой ладонью, и удалился.

– Первое, что мы сделаем, это запишем вас в наш клуб, – деловито сказал Виктор, направляясь вместе с Катей к красиво оформленной стойке. – Вы сразу станете здесь своей среди своих, будете иметь право на льготы, на разного рода поощрения и участие в наших мероприятиях.

Два до приторности предупредительных сотрудника в считанные минуты выдали ей красочную пластиковую карточку члена Клуба игроков. Катя с любопытством наблюдала за тем как выкаблучиваются эти манекеноподобные, придушенные крахмальными воротничками и галстуками мальчики, как прячут они за искусственными улыбками колючую настороженность и готовность в любой момент пустить в ход кулаки и зубы, защищая вверенное им добро. Она без труда представила их себе разухабистыми, смачно матерящимися под пьянку. То есть такими, какими они были на самом деле. И выбранный ею в помощники парень не составлял исключения. Не ноздрями – порами ощущала Катя резкий запах криминала, исходивший от этого милого развлекательно-вымогательного заведения.

– Поздравляю. Теперь вы полноправный и желанный член нашего казино, – сказал Виктор. – Итак, справа автоматы одно-, двух- и пятикопеечные…

– Ви-итя! За кого ты меня принимаешь? – оскорбилась Катя.

– Это всего лишь в порядке ознакомительной экскурсии, – нашелся тот. – Слева – High Limit – рублевые и долларовые slot-машины. Карточные столы и рулетка у нас в соседнем зале. С чего вы предпочитаете начать?

– Покер, – небрежно бросила Катя.

– Круто, – одобрительно кивнул Виктор.

Он провел ее в просторную, обшитую дубовыми панелями комнату, интимно и таинственно подсвеченную замысловатыми светильниками. За полукруглыми зелеными столами с колодами карт наизготове стояли бездействующие банкометы. Лишь за одним столом шла сосредоточенная безмолвная игра.

Провожатый Кати подвел ее к пустому столу.

– Рустам, – обратился он к чернобровому, черноглазому крупье, – поднатаскай нашу гостью один на один. Она у нас впервые. Объясни здешние правила, нюансы… Ну в общем не мне тебе подсказывать.

Через полчаса совсем не сложной игры-тренировки с Рустамом, в которой, впрочем, ставки были настоящими, Катя заняла единственное пустовавшее место за столом покеристов и на равных просидела с ними несколько часов кряду, чувствуя как азарт исподволь завладевает ею. Не зря, видно, говорят, что новичкам всегда везет. Из-за стола она поднялась с выигрышем. Но решив, что ни коим образом не должна в свой первый заход огорчать владельцев казино, спустила его весь на долларовых slot-машинах. Несколько пар глаз зорко наблюдали за каждым ее движением. Пусть они считают, что заполучили богатую посетительницу, бездумно швыряющую деньгами. Пусть они ее хорошенько запомнят.

Катя покидала заведение, провожаемая лучезарными улыбками и напутстви-ями сотрудников с уговорами непременно посетить их еще раз.

– В следующую субботу, вечером мы устраиваем банкет для наших избранных клиентов, – сказал Кате Виктор уже в дверях. – Будем очень рады видеть и вас среди наших гостей.

– Спасибо, Витя, за гостеприимство и помощь, – обворожительно улыбнулась Катя, вложив ему в нагрудный карман, как платочек, зелененькую купюру. – Постараюсь не забыть. Вот только по вечерам я не хожу одна.

– Нет проблем, сударыня. Вы можете придти со своим другом или подругой. Так поступают все наши завсегдатаи.

– Заметано. – Катя по-свойски ему подмигнула. – Удач вам и побольше гостей! – крикнула она остальным, помахав им на прощание рукой. – До новых встреч.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Ремонт вновьприобретенного дома и азартная слежка за Врагом № 1 так увлекли Катю, что звонок Андрэ застиг ее врасплох.

– У тебя ничего не изменилось? – вежливо спросил он. – Послезавтра утром я вылетаю.

Она бросилась срочно делать уборку в квартире. Совершив налет на супер-маркет, забила отборными продуктами и напитками холодильник. Затем помчалась в салон красоты наводить марафет.

«А собственно с чего это я так разбегалась? – задала себе вопрос Катя, сидя в парикмахерской под нестерпимо горячей, гудящей сушилкой. – Кто он мне? И вообще. На что он мне сдался?»

Она прекрасно понимала причину своего возбуждения. Это был первый в ее жизни мужчина, по доброй воле пожелавший ее внимания, ее общества. Первый мужчина, который переступит порог ее дома не как заклятый враг, не для того, что бы причинить ей вред или, того хуже, отнять у нее жизнь, а как друг.

«Прими его, раз он этого хочет, – наказала ей та, синеокая, что три с полови-ной десятка лет протомилась в затворницах. – Будь радушной и гостеприимной, насколько сможешь. Но не вздумай привязаться к нему. Ты знаешь, от этого потом бывает только очень больно. И вдвойне одиноко. Почаще смотри на календарь, отмечая про себя, что с каждым днем сокращается срок его пребывания. Терпеливо дождись того часа, когда надо будет свезти его в аэропорт, и весело помаши ему ручкой.» Установка была принята, и ей сразу полегчало.

В день прилета Андрэ Катя облачилась в крепдышиновое платье от Версачи.

«Ну и моды пошли, – ворчала она, придирчиво разглядывая себя в зеркало. – Бретельки шнурочком, как на комбинации, подол висит кривыми зигзагами, будто его собаки трепали. И за это уродство я выложила 450 евро.»

Катя была несправедлива к своим новым туалетам. Она выглядела в них необычайно женственно и эффектно. Крупные, размытые узоры воздушной ткани, мягко струящейся вдоль тела, подчеркивали его стройность, красиво обрисовывали соблазнительную, в меру полную грудь, выставляя на обозрение обнаженные плечи и высокую шею. Волосы она перекрасила в цвет старинной меди, что шло ей значительно больше. А синеву глаз оттенила подкрашенными ресницами. Оставшись собою довольна, Катя отправилась в аэропорт.

Она первая увидела Андрэ в зале для прибывающих. Поставив небольшой чемодан на пол, он растерянно озирался по сторонам, ища ее. При этом взгляд его несколько раз скользнул по ней – он ее не узнавал.

– Долго стоять будем? – подошла к нему Катя.

От удивления у него даже рот раскрылся.

– Кэтрин? Ты хочешь сказать, что это ты?!

– Нет. Что она это я.

– Очередной сюрприз! Я искал Гавроша в кепи и брюках, а меня встречает вся-из-себя-леди. Мне даже захотелось быть галантным. – Он оглядел Катю почти восхищенно. И, взяв ее руку, которую она вовсе не собиралась ему протягивать, церемонно приложился губами к наманикюренным пальчикам.

– Ничего. Это скоро пройдет, – заверила его Катя, отдергивая руку, будто он не поцеловал ее, а укусил.

– Не сомневаюсь. – Он с улыбкой огляделся по сторонам. – Я чертовски рад, что выбрался-таки в Москву. Командуй. Куда теперь?

– Иди за мной, не ошибешься. – И вспомнив уроки женственности, получен-ные в клинике, Катя направилась к выходу из здания аэропорта, лихо копируя походку манекенщицы.

Едва поспевая за ней, Андрэ созерцал ее раскачивающиеся узкие бедра, ее длинные, достаточно стройные ноги, которые она грациозно выбрасывала вперед сквозь танцующий хаос остроконечных пестрых лоскутков, ее блестящие медные кудри, ритмично взлетавшие при каждом ударе каблучка об пол.

«Мы встречаемся третий раз, – размышлял он, – и каждый раз мне кажется, что я вижу ее впервые. Если учесть, что мы не просто встречались, но и слишком долго находились в замкнутом помещении вдвоем, это может показаться довольно странным.»

– Будем брать такси? – поинтересовался Андрэ, нагоняя ее в дверях.

– Зачем? – небрежно бросила Катя, нажимая кнопочку на ключе. Ее «Ауди» по-щенячьи весело взвизгнула в ответ, подмигнув фарами и предупредительно спустив стекла. – Устраивайся.

– О-ля-ля! – Гость выгнул дугой одну бровь. Закинув чемодан в багажник, он устроился рядом с Катей на переднем сидении, удовлетворенно и иронично отметив: – Приятно иметь дело с зажиточной москвичкой.

По дороге в город Андрэ жадно смотрел по сторонам, вертя головой. Его холодные серые глаза, вбирая в себя синь небес и сочную зелень раздольных полей, удивительным образом сами меняли цвет и теплели.

– Вроде бы лес как лес, поля как поля, – пробормотал он. – А у меня такое ощущение, будто какой-то потаенный кусок моей заледеневшей души положили на русскую печку, и он, оттаивая, лужицей растекается по израсцам.

Катя взглянула на него с любопытством и, отпустив на минуту руль, поапло-дировала.

– Да вы романтик, мсье. Это что-то новенькое.

– Издержки воспитания.

– Или гены голос подают?

– Я не слишком бесцеремонно вклиниваюсь в твой быт? Не хотелось бы быть тебе втягость.

– Ничего. Потерплю. Пропущу пару раз Салон Красоты, недосплю несколько лишних часов, позже дочитаю очередной детектив. Только и всего.

– Ой, темнишь, мадемуазель. – Андрэ осуждающе пощелкал языком. – Тот, кто действительно ведет такой образ жизни, не станет этим бравировать. Хочешь казаться праздной кошечкой-аристократкой? – Подумав, он внимательнее вгляделся в нее. – Погоди, погоди! Как же я сразу не сообразил! Ты на содержании у богатого любовника.

– И по-твоему, он смирился бы с тем, что ты поселишься у меня? А почему бы тебе, к примеру, не рассмотреть версию наследства? Скончался богатый и бездетный дядюшка-эмигрант в Австралии, и все его состояние досталось мне, – скучающим тоном подсказала Катя, не отрывая взгляда от дороги.

– Да-а, любопытно было бы тебя размотать. Ладно. Меня ведь это не касается, верно?… А вот и наша милая Москва! – Он снова сосредоточил все внимание на плывущих навстречу городских пейзажах. Боже, сколько машин! Я думал, хуже заторов, чем в Париже, просто не бывает. Оказывается бывает.

– Это еще что. Посмотришь, что будет в часы пик. Особенно на уикенды, когда две трети москвичей устремляются загород, на свои дачи.

Они въехали на Ленинградский проспект, широкий, многополосный, с трамвайной линией вдоль правой стороны. После тесных улиц европейских столиц, давно уже не соответствующих современным запросам, он показался Андрэ не проспектом, а фривеем. Поравнявшись с метро Аэропорт, Катя непроизвольно нажала на газ, спеша поскорее миновать эти места. И сама же себя мысленно высмеяла.

– Белорусский вокзал! Верно? – воскликнул Андрэ, разглядывая комплекс витиеватых сооружений с башенками, шпилями и арками.

Криво усмехнувшись, Катя кивнула. Его щенячья радость удивляла и озадачи-вала ее.

– Давай-ка в Москве я буду называть тебя Андреем, чтобы ты совсем почувствовал себя дома, – предложила она.

– Идет! А я тебя Катей.

Она нахмурилась. «Катя» осталась в прошлом. Катей ей теперь быть не безопасно. Это имя не должно больше произноситься вслух.

– Нет, – отрезала она, слишком резко и поспешно. – Не надо.

– Почему же? – Он удивленно воззрился на нее.

– Я живу на Смоленском бульваре. – Она решила увести его от неприятной для нее и ненужной ему темы. – Отсюда через центр намного короче, но там нас ждут одни заторы. В обход будет длиннее, зато быстрее и надежнее, – добавила она, сворачивая на Садовое Кольцо.

– Помнишь этот сталинский шедевр? – Она указала ему на высотное здание у площади Восстания.

– Все, что находится в пределах Садового кольца, помню довольно сносно. И еще ВДНХ. Мы ведь бывали в Москве с родителями наездами. Ленинград я, естественно, знаю значительно лучше. Потом иммигрировали. Это было так давно. А после того как убрали «железный занавес», я наведывался сюда всего один раз. Понимаешь, когда нет близких людей, которые тебя знают и помнят, которые тебя ждут, это не слишком интересно.

«Уж куда как понимаю», – подумала Катя. А вслух сказала:

– За последние годы здесь многое изменилось – от вида улиц и их названий до психологии людей.

Она свернула в подземный паркинг своего дома. – Прибыли. Вылезай.

– Блеск! – восхитился Андрэ. – Совсем как в Америке. Теперь я вижу. И впрямь изменилось.

Оставив чемодан в передней и ступив в гостиную, он с любопытством огляделся по сторонам. Его внимание привлекли стены. Они были двухцветные – светло-фиолетовые в верхней части и темно-фиолетовые внизу. Граница между цветами была выделена узким белым багетом. На этом необычном фоне очень нарядно смотрелись гравюрфы в белых рамках, которые Катя недавно купила в художественном салоне. Андрэ надолго остановился перед портретом, висевшим над диваном.

– Это тот самый, с Монмартра?

Она кивнула.

– Работа профессионала, сразу видно. Я в этом кое-что смыслю. Удивительно, случайный художник, а ухватил не только внешнее сходство, но и твой характер.

– Ты понятия не имеешь о моем характере, Андрюша. Так что не тебе судить, – отрезала Катя. – Если хочешь умыться с дороги, ванная в конце коридора. Твои полотенца справа. – Она вышла с ним в небольшой коридор, выкрашенный в пастельно-бордовый цвет, открыла стенной шкаф: – Вот эту часть я освободила для твоих вещей, если желаешь. Располагайся. А я пошла на кухню.

Поглощенная приготовлением лэнча, Катя не услышала, как на цыпочках прокрался на кухню Андрэ, и вздрогнула, когда у самого ее уха раздалось зловещее:

– Ну так кого резать будем?

Вздрогнув от неожиданности, она резко обернулась. Андрэ стоял за ее спиной со зверским выражением лица. В его руке был зажат ее самый большой кухонный нож.

– Т…ты чего, спятил?

– Да вроде нет. Командуй. Куда его всадить? – Он ловко играл ножом, как жонглер пропуская его между пальцами. – К длинной шее и птичьей голове добавилось полотенце, которое он, умывшись, оставил на плечах.

– С этой белой оторочкой вокруг шеи ты окончательно стал похож на стервятника.

– Должно быть оттого, что учуял стерву, – парировал он.

– Положи-ка нож на место, мон шер ами.

– Что, страшно? – рассмеялся Андрэ, бросая холодное оружие на стол.

– Идиот, – пробормотала Катя, переводя дух и возвращаясь к прерванному занятию. – Вот и впускай после этого кого попало в дом.

– Примерно то же самое подумал и я, когда ты вздумала дразнить меня в моей квартире. Долг платежом красен.

– Выгоню на улицу, будешь знать.

– Ну-у, я же тебя тогда не выгнал.

– Ладно. Квиты. Садись за стол. Вон там, в стеклянном шкафчике можешь выбрать спиртное. Только не вздумай напиваться, как однажды, в вагоне-ресторане.

– Не волнуйся. Я ж практически не пью. А в тот день уж очень муторно на душе было.

После трапезы они катались по Москве. Прошлись по Красной площади, побродили по Донскому монастырю, обследовали снаружи и изнутри Храм Христа Спасителя.

– Поскольку я твоя должница по части представлений, – сказала Катя, – я взяла билеты сразу в несколько театров, если захочешь.

– Это ж великолепно. Какая ты молодец!

– Ну-у, я подумала, надо же чем-то забить вечера. А то, если будем сидеть и смотреть друг на друга, умрем со скуки. – И, не давая ему времени ответить гадостью на гадость, докончила: – Сегодня, например, мы идем в Большой театр, на Жизель.

– Кэтрин… Кажется, ты слишком серьезно восприняла свои обязанности гида и гостеприимной хозяйки. У меня нет слов.

С наступлением вечера они удобно устроились в партере, очутившись в объятиях пурпурного бархата, золота и света. Вертя во все стороны головой, Андрэ разглядывал золотые кольца ярусов, опоясывающие партер, помпезную царскую ложу, задрапированную красным бархатом с золотой бахромой и тяжелыми кистями, изящных муз в медальонах на круглом плафоне, с которого восьмилепестковым сверкающим цветком свешивалась огромная хрустальная люстра.

– Я чувствую себя здесь чем-то вроде маленькой жемчужинки от ожерелья, закатившейся в уголок роскошной шкатулки, – заметила Катя.

– Ну а я тогда буду той случайной песчинкой, вокруг которой дозревает Кэтрин-жемчужина, – лукаво улыбнулся Андрэ.

С торжественно-медлительным угасанием света все его внимание сосредоточилось на сцене, отгороженной от него и от всего зала тоже красным и тоже бархатным занавесом с советской символикой – звезда, серп и молот, «СССР».

Магия музыки и танца, сообща творящих чудо всей гаммы человеческих эмоций, целиком завладела Катей. Непревзойденные русские балерины облекали в движение и формы прекрасную французскую музыку Адана. Она настолько была зачарована ею, что все остальное для нее перестало существовать. Увы, ненадолго.

В антракте в театральном буфете они лакомились едногубками с красной и черной икрой, чинно прогуливались в колоннаде просторного фойе под пристально-улыбчиво-задумчивыми взглядами корифеев русской оперы и балета, наблюдавших за ними со стен. Андрэ был облачен в кремовый костюм и шоколадного цвета трикотажный пуловер, без галстука. Катя – в белое атласное платье, с глубоким мягким вырезом на спине, украшенное длинной ниткой натурального жемчуга, небрежно завязанной узлом. Туалет завершали сумочка и туфли из золотисто-перламутровой кожи.

С каждым шагом, который она делала по фойе в сопровождении мужчины, синеокая затворница, так долго томившаяся за уродливой личиной, все свободнее расправляла плечи, все независимее откидывала назад голову. Должно быть именно так ведет себя незаслуженно осужденный человек, проведший долгие годы в темнице. Оказавшись наконец на воле, он сначала делает первые робкие и неуверенные шажки, потом, вспоминая об изначальной своей независимости, снова желает заявить миру о том, что он есть, что ему причитается определенное пространство в этом сколь прекрасном, столь и жестоком мире людей и вещей.

«А ведь на меня обращают внимание! – отметила Катя, опираясь на руку, предложенную Андрэ. – Я больше для них не пустое место. Женщины разглядывают мой туалет и прическу, мужчины – фигуру. Они наконец-то заметили, что я существую. Сегодня я – нормальный человек. Я не лопаюсь от злости, от неутолимой жажды мести, я не прячусь сама и никого не выслеживаю. Интересно, надолго ли меня хватит.»

К концу балета Андрэ выглядел утомленным, хоть и старался держаться. Видно сказывался перелет и сопряженные с ним волнения. Заметив это, Катя не докучала ему разговорами и, как только они оказались дома, предложила сразу лечь. Он благодарно кивнул.

Вытащив из шкафа одеяло и заранее приготовленный комплект постельного белья, она небрежно швырнула все это на диван.

– На. Стели себе сам. Спать будешь здесь. – И, словно разом забыв о нем, направилась в спальню. Но в дверях задержалась: – Проголодаешься – где кухня и холодильник знаешь. И вообще. Раз уж ты здесь… и пока ты здесь, чувствуй себя как дома. – Она повернулась к нему спиной чтобы уйти.

– Кэтрин! – окликнул он.

– Да?

– Спасибо тебе. Спокойной ночи.

– И тебе того же, Андрей. – Она захлопнула за собой дверь.

«Нужны мне были эти неудобства, – раздражалась Катя, стягивая с себя вечерний туалет. – Даже переодеваться как-то некомфортно, когда знаешь, что рядом, за дверью дрыхнет посторонний мужик. А как прикажете пройти в ванную или на кухню? Может еще на цыпочки встать? Черт знает что.» Это была снова «Катька-Швабра», озлобленная на весь мир.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Утром за завтраком она небрежно поинтересовалась:

– Как долго ты намереваешься здесь пробыть?

Он перестал жевать, с иронией глядя на нее.

– Что, уже надоел? Так быстро!

– По-моему, я задала тебе совершенно нормальный вопрос. Каждый человек пытается планировать свое ближайшее будущее.

– Окей. Тогда как ты отнесешься к тому, чтобы потерпеть меня целых десять дней? Это сильно отразится на твоем будущем?

– Никаких проблем. Можешь оставаться и дольше. Будешь сильно докучать, переселю в гостиницу.

– Ответь мне на один вопрос, Кэтрин. У тебя есть друзья?

Она почувствовала, что краснеет. И от этого злость, как болотные испарения, начали, клубясь, подниматься со дна ее души.

– Хоть отбавляй. А что? – Катя заставила себя произнести эти слова ровным голосом, обнажив в белоснежной улыбке свои суперзубы.

– Странно. При таком характере друзей обычно не бывает.

– Зачем далеко ходить. Вот ты, например, разве не друг мне?

– Признаться, я еще и сам не решил.

– Вот как! Тогда что, простите, вы здесь делаете?

– Пытаюсь понять, друг я или не друг.

– Ну-ну.

Перепалка зашла в тупик, грозя вылиться в откровенную ссору. И оба, почувствовав это, предусмотрительно умолкли.

Зазвонил телефон. Это был бригадир ремонтников, работавших в ее новом доме.

– Галина Александровна! – обрадовался он. – Наконец-то я вас нашел. Вчера весь день не мог дозвониться.

– Да, я отключила мобильный. И дома меня не было. Что-нибудь опять стряслось? Новые проблемы?

– Совсем наоборот. Больше похоже на сюрприз. Можете приехать? Я покажу вам что-то интересное.

– Хорошо. В течение часа буду.

Допив кофе, Андрэ спросил:

– У вас тут далеко метро?

– Две остановки на любом тролейбусе в сторону Крымского моста. Метро Парк Культуры.

– У меня в полдень на Таганке деловая встреча.

– Четвертая остановка по Кольцевой.

– Спасибо. А как ты смотришь на то, чтобы часика в три встретиться в городе и пообедать где-нибудь в ресторане? Я приглашаю.

– Боюсь, что днем я буду занята.

– Можно ближе к вечеру.

– Не раньше шести.

– Договорились.

Они спустились вместе на лифте. Катя показала Андрэ, как пройти к тролей-бусной остановке и, пообещав, что будет ждать его в половине седьмого у метро Арбатская, вернулась назад, к своей машине.

Работа в «Купеческом доме», как она его для себя окрестила, шла полным ходом. Бригадир, встретив Катю у подъезда, провел ее по всем комнатам и этажам, демонстрируя новую электропроводку, новые водопроводные трубы. Когда обход был закончен, он с загадочным видом сказал:

– А теперь, хозяйка, мой сюрприз.

Они спустились по плавно расширявшейся книзу лестнице на первый этаж.

– Вы хорошо здесь все помните?

– Еще бы, Леша. Мы облазали с тобой всё снизу доверху десятки раз.

– Вот именно. Оказывается, все да не все.

– Слушай, бригадир! Кончай интриговать. Показывай, что ты там откопал.

– Что у нас было позади этой лестницы? – Он облокотился на широченные деревянные перила, заканчивающиеся у нижней ступеньки фигурным завитком.

– Стена, Леша. Стена. Ты нашел в ней клад?

– Ну, клад не клад. А о том, что нашел, думаю, предыдущий владелец даже понятия не имел. А следовательно и в стоимость дома не включил. Мои рабочие, прежде чем начать штукатурить стенку под лестницей, решили проверить ее на прочность и долбанули по ней молотком, – с энтузиазмом принялся рассказывать бригадир. – Молоток неожиданно провалился в пустоту. Еще удар. Еще. И легкая перегородка разлетелась на куски. А за ней…

Оттолкнув бригадира, Катя обогнула псевдо-мраморную колонну и сама заглянула под лестницу. Ее взору открылся довольно широкий проем, за которым ступени уводили вниз, теряясь в темноте. Она вопросительно взглянула на бригадира.

– Что там?

– А я-то все удивлялся. Как же так, думал, старый московский дом и вдруг без подвала. Вроде как не по правилам тех времен. А подвал-то оказывается был, да еще какой! Только почему-то стоял замурованным. Идемте, покажу! Обопритесь на меня, а то, не равен час, ногу сломаете или подвернете. – Он включил фонарь, осветив им ступени.

Они спустились по удобной каменной лестнице вниз и оказались в просторном длинном помещении с довольно высокими сводчатыми потолками. Весь подвал был выложен кирпичем замысловатой, узорчатой кладки. В стенах имелись специальные гнезда то ли для факелов, то ли для свечей. Пол был выложен идиально подогнанным булыжником, разбегавшимся из-под ног радиальными кругами. В глубине помещения Катя заметила несколько массивных, дубовых дверей.

– А что там?

– Взгляните сами.

За двумя дверями находились не слишком большие комнаты.

– Возможно, их первоначальное назначение – склады для провианта или оружия. Москва ведь то и дело горела. Состоятельные горожане стремились себя обезопасить на случай пожаров и прочих стихийных бедствий, от бунта черни, от войн.

– Ну тогда им не помешали бы и подземные ходы, – заметила Катя, не слишком разделявшая энтузиазм бригадира. Она ведь не собиралась жить в этом доме.

– Вы попали в точку!

Он распахнул перед ней третью дверь и осветил фонарем длинный коридор, терявшийся во тьме.

– Ну нет уж, туда ты меня не заманишь, – попятилась Катя. – Так это действительно подземный ход?

– Самый что ни на есть настоящий!

– И куда он ведет?

– Метров через десять он кончается стеной. Вроде той, что была под лестницей. Я ждал вас, чтобы получить добро. Ломать стену или нет.

– Конечно, нет.

– Галина Александровна! – На лице бригадира, в котором проснулся мальчишеский дух искателя приключений, было написано разочарование. – И вы не захотите узнать, куда ведет этот потайной ход!?

– Нет, Леша, не захочу. На кой черт он мне сдался? Чтобы через него потом в дом полезли подземные крысы или, того хуже, бомжи? И вообще. Пошли отсюда. Здесь дышать нечем.

– А по-моему, отличная вентиляция. Ладно. Мне-то что. Хозяин барин. Как скажете, так и будет. Может нам и стену под лестницей восстановить, чтобы вам спокойней было?

– Нет. Вот этого делать не надо. Лучше вот что! Поставь-ка там раздвижную дверь, чтобы в закрытом виде она смотрелась, как глухая стена. Сможешь?

– Запросто.

– А в подвалы свет проведи. Везде – на лестницу, в основное помещение, в боковые. И в тот коридор тоже. Терпеть не могу темноты.

– Будет сделано, хозяйка.

Катя успела заехать домой, прибрать комнаты и даже кое-что приготовить впрок, чтобы не возиться потом при госте на кухне. Переоделась, привела себя в порядок и к половине седьмого подъехала к метро Арбатская. Андрэ уже ждал ее.

– Ну как прошел день? – беспечно спросила Катя.

– Да так. Пытался решить кое-какие деловые вопросы. Пока безуспешно. Послонялся по городу, проникся его махровым коммерческим духом. Эти бесчисленные казино на каждом шагу меня поразили. Такое впечатление, что она, после слишком затянувшегося поста, дорвалась до капитализма и барахтается в нем, как мышь в миске сметаны.

Несмотря на вечернее время было еще совсем светло. Застрявшее где-то за домами солнце создавало перламутрово-припудренное, ровное и в то же время призрачное освещение. Москва, привыкшая большую часть года рано погружаться в вечерние сумерки, наслаждалась сейчас короткими, лишь чуть-чуть не белыми как в Санкт-Петербурге, ночами. Разговаривая, они медленно шли вдоль Арбата. Старые дома были заново выкрашены в веселые яркие тона, что делало их похожими на театральные декорации. Арбат жил своей особой, насыщенной жизнью. Здесь на каждом шагу продавали чисто русские сувениры – матрешек, деревянные расписные яйца и ложки, палех и хохлому, самовары, красочные платки и пуховые шали. И конечно картины, прислоненные прямо к стенам домов.

Художники сидели тут же, на складных стульчиках, предлагая прохожим портреты на скорую руку. Иные делали это мастерски. Музыканты играли или пели, кто во что горазд – романсы, блатные песни, советские. Каждый стремился самовыразиться, а заодно и подработать. Кто-то читал стихи, кто-то за что-то агитировал прохожих.

Андрэ с любопытством впитывал в себя все подряд.

– Русский Монмартр! – воскликнул он восторженно.

– Ну почему же, – возразила Катя. – Просто московский Старый Арбат. Со своим колоритом, со своим собственным стилем и традициями.

– А где мы будем ужинать? Я голоден, как зверь.

– Тут на каждом шагу кафе и ресторанчики. Особенно уютны те, что в подвалах. Выбирай любой.

– Тогда давай в ближайший, чтобы долго не искать.

Спустившись по ступенькам в полуподвал, они оказались в небольшом, красиво оформленном зале, столов на десять, не больше. Посередине – рояль с пианистом, негромко наигрывавшим старинные русские мелодии. Официант, одетый как сказочный Иван царевич, тут же подскочил к ним:

– Добрый вечер, господа. Рады видеть вас у себя. Вам столик на двоих? – И, усадив их, открыл перед каждым оформленную под палех папку с меню.

Андрэ пожелал отведать всего чисто русского – блины со сметаной и красной икрой, похлебку в керамическом горшочке, сибирские пельмени, балык и осетрину горячего копчения. Официант поставил на стол кувшин с холодным квасом, свежевыжитый апельсиновый сок и графинчик водки.

Еда была удивительно свежей и вкусной. Музыка звучала завораживающе, как журчание ручья. А потом появился скрипач. Прохаживаясь со скрипкой между столиками, он остановился перед Катей, и в эти несколько блаженных минут ей казалось, что он играет Вивальди для нее одной. «Ах, как хорошо, оказывается, жить на свете! – подумала она, жмурясь от удовольствия. – А ведь я могла бы этого так и не узнать.»

Когда они вышли на улицу, уже почти стемнело. Катя провела Андрэ дворами со Старого Арбата на Новый, где они окунулись совсем в иной мир. Современные высотные дома, море света и бегущей, искрящейся, зазывающей рекламы. Наполненные светом «аквариумы» магазинов, кинотеатры, театры. На углу, перед рестораном «Арбат» огромный вращающийся глобус. Повсюду толпы снующих людей, жаждущих удовольствий и развлечений. Плотный поток машин. И стайки длинноногих проституток, заступивших на ночное дежурство. Но этим Андрэ-парижанина трудно было удивить.

– Не хватит на сегодня? – зевнув, спросила Катя. – А то нам еще довольно далеко идти к машине.

– Да-да, конечно, – тут же согласился он.

Они провели вместе весь вечер, но она не стала ему ни ближе, ни понятнее хоть на иоту. Та же грубоватая отчужденность, то же демонстративное равнодушие, то же нежелание узнать хоть что-то о нем или самой быть понятой. Ему постоянно казалось, что она тяготится его присутствием, а то и жалеет, что оказала ему гостеприимство. Она не слишком обременяла себя необходимостью быть вежливой. И если он, устав от стараний поддерживать за двоих беседу, вдруг замолкал, молчала и она.

Андрэ не спалось. Он вообще не мог спать здесь. То ли диван не был пригоден для этой цели, то ли близкое присутствие хозяйки квартиры действовало на него не наилучшим образом. Он чувствовал, что не может расслабиться даже ночью, и уже начинал ругать себя за то, что согласился остановиться у нее.

«Мне уже без пяти минут сорок, – размышлял Андрэ, лежа без сна. – И у меня никогда не возникало проблем с женщинами. Мне хватало одного-двух дней, чтобы понять чем они дышат, чего ждут от жизни и от меня. Но эту штучку я не могу никак раскусить. В каком бы направлении я о ней не думал, всякий раз что-то не сходится, каких-то деталей и винтиков явно не достает, причем самых важных, ключевых.»

Отчаявшись уснуть, Андрэ встал, включил свет и накинул на себя сорочку. Некоторое время он бесцельно слонялся по комнате. Любопытства ради заглянул во все ящики и шкафы, удивляясь, как мало в них всякого хлама, которым неминуемо обрастает любая женщина. Попытался он сунуть нос и в секретер, но секретер оказался запертым.

На письменном столе лежал новенький laptop. Андрэ сделал стойку. Зачем праздно живущей девушке такая дорогая игрушка? Увлекается компьютерными играми? Casino online? А может играет на бирже? Ему очень интересно было узнать, на какие средства живет эта загадочная особа. И вообще, чем она живет. Поколебавшись, он сел за письменный стол, покосился на плотно закрытую дверь в спальню и включил катин переносной компьютер, прекрасно понимая, что в ту минуту, как она узнает об этом, духа его не будет в ее квартире. Но любопытство взяло верх.

«А собственно что тут такого. Мне не спалось. Заняться было нечем. Увидел компьютер и решил проверить свою парижскую электронную почту. Очень даже солидное объяснение в случае чего.»

Успокоив себя подобным образом, он взглянул на desktop. Как она выходит на интернет? Ага, вот его icon – Enternet Explorer. Не лучший вариант, конечно. Можно было бы посоветовать ей перейти на Mozilla FireFox или Opera. Быстрее и надежнее. Он сделал click на icon с голубой буквой «е» и попал на ее Home page. А оттуда попытался добраться до катиной почты. Но требование набрать password, которого он естественно не знал, охладило его пыл.

Андрэ вернулся на desktop, чтобы посмотреть, с какими программами работает хозяйка компьютера, что дало бы ему хоть какую-то наводку на род ее деятельности, на ее хобби и предпочтения. На ее электронном «столе» оказалось несколько серьезных офисных программ, две текстовые программы Word и Works. WinZip и Acrobat, как приложение к ним. Особняком стояла Photoshop – графическая программа, требующая спецефических знаний и навыков. Может она дизайнер и работает с фотографией?

Он раскрыл Photoshop и нажал на Open. В появившемся окошке можно было ознакомиться со всем перечнем сохраненных файлов, выполненных в этой программе. Внимание Андрэ привлекли их условные обозначения – «Revenge №1», «Revenge №2», «Kidnepping № 1». Он выделил их все сразу и дал команду «открыть».

Перед его расширенными от изумления глазами на экран начали выскакивать одна за другой странные и ужасные фотографии: объятый пламенем дом на фоне черного ночного неба; полуголый мужчина с закрытыми глазами и открытым ртом; другой – безжизненный и обсолютно голый, скорее всего мертвый. Название файлов Revenge – «Месть», говорило само за себя. Под кодом, состоявшим из трех вопросительных знаков, он увидел ужасающую картину – изуродованное мертвое тело, судя по одежде – женщины, прикрученное веревкой к стулу.

У Андрэ волосы зашевелились на голове, а во рту разом пересохло и стало трудно дышать. Но окончательно доконали его последние снимки под названием «Kidnepping № 1». На них был запечатлен голый ребенок, извивающийся в веревочных путах, с залепленным пластырем ртом и израненным тельцем. Андрэ тихонько присвистнул. Вначале его мозг просто отказывался понимать, что все это могло значить. Он принялся по очереди изучать каждый снимок. Один мужчина, тот, что казался мертвым, лежал на широкой постели, явно где-то в гостиничном номере. Другой – на узкой тахте, зажатой между стеной и откидным столиком. Вне сомнений, это было купе вагона. Купе!!! Он нервно взъерошил волосы обеими руками. Мертвая женщина находилась, скорее всего, у себя дома. Что же касается ребенка…

Снимков с голенькой девочкой было более чем достаточно, чтобы составить четкое представление, где именно осуществлялось это ужасное надругательство над ней. Но вполне хватило бы и одного. Сам за себя говорил цвет стен – темно- и светло-фиолетовый, разделенный узкой белой полосой. Присмотревшись к стулу, к которому был привязан ребенок, он понял, что сам сидел точно на таком же. Сомнений быть не могло. Снимки делались в этой самой комнате. Увеличивая их, он рассмотрел и надпись на дощечке, и финку, валявшуюся на полу, в луже крови.

Озираясь растерянно по сторонам, Андрэ остановил взгляд на секретере. Подергал выгнутую дугой крышку. Потом принес из кухни нож и поддел им язычок нехитрого мебельного замка. Внутри лежал небольшой вороненый браунинг и та самая зловещая финка.

Выдвигая по очереди небольшие боковые ящички, он обнаружил чековые книжки и кредитные карточки, а так же – целую пачку фальшивых паспортов на разные имена и фамилии, но с одной и той же – катиной – фотографией. Разложив все по своим местам, он задвинул крышку секретера, пытаясь кончиком ножа снова запереть его.

– Нечего сказать, очаровательный клубочек. Лучше бы я тебя не разматывал… – пробормотал он себе под нос.

Мысли смерчем вращались в его, разламывавшейся от напряжения голове. Ситуация складывалась критическая. Нужно срочно что-то придумать, чтобы поскорее покинуть квартиру, не насторожив ее хозяйку. Самое правильное сделать это прямо сейчас, пока она спит. Собрать свой нехитрый багаж и «Адье».

Легкий шорох за спиной привлек его внимание. Он не спешил обернуться, нервно обдумывая свое положение. А пальцы непроизвольно крепче сжали кухонный нож, который он все еще держал в руке. «Кэтрин проснулась и вышла из спальни. Возможно, ей просто нужно пройти в ванную комнату. Она застает его среди ночи не в постели, а сидящим при зажженном свете за ее компьютером. На его счастье, на нем включился SereneScreen – Аквариум с плавающими рыбками. Спросонья она может не врубиться, чем он тут занимался, а он…»

– Ну как? Все обследовал? Помощь не понадобилась? – ледяным тоном осведомилась Катя.

Он медленно обернулся. Она стояла в атласном белом пеньюаре, накинутом поверх ночной сорочки, небрежно прислонясь к косяку двери.

– И давно ты наблюдаешь за мной!?

– Почти что с самого начала.

– Почему ж не помешала?!

– Зачем?

– А-а, понимаю. Ты знаешь, что все равно убьешь меня. Так ведь?

– К сожалению, я никого еще в своей жизни не убивала. Нет, вру. Двое-таки сгорели в огне. Но я этого не планировала.

– Как ты можешь продолжать лгать, зная, что я только что видел все собствен-ными глазами! – возмутился он.

– Ты в этом уверен?

– Хочешь, чтобы мы еще раз вместе все просмотрели? Я не знаю и не хочу знать, что толкало тебя на эти страшные преступления. Но ребенок! Сотворить такое с беззащитным маленьким существом!

– Так я, выходит, и впрямь здорово ее обработала! – с энтузиазмом маньяка, испугавшим Андрэ, радостно воскликнула Катя.

– Боже, да ты законченная садистка! Киднеппинг как вид заработка – это я еще могу понять. Но измываться над ребенком! Калечить его. Это уж слишком.

– В милицию звонить будешь или тихо, без шума соберешь монатки?

– Тебе надо выиграть время? Хочешь усыпить мою бдительность, дождаться, пока я встану, повернусь к тебе спиной и…

– И прикончить тебя, хотел ты сказать? Нет, Андрэ. У меня к тебе нет никаких претензий, в отличие от тех, других. А следовательно ты можешь спокойно уйти, когда пожелаешь.

Что-то в ее тоне заставило по-другому взглянуть на нее.

– Кэтрин! Если ты рискнула впустить меня в свой дом, значит ты мне доверяешь. Ну так доверься до конца.

– Попроси что-нибудь полегче. Я просто не знаю, как это делается. У меня ведь, как ты сам догадался, никогда не было друзей. Я ненавидела всех. Даже тех, кого любила.

– И меня ты тоже ненавидишь?

– Ты первый мужчина, переступивший порог моего дома. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Прищурясь, он долго, внимательно смотрел на нее. Потом спросил:

– Когда это началось с тобой, Кэтрин? Как ты могла дойти до такого? Объясни мне. Я хочу понять.

– Когда началось?… – рассеянно повторила она и надолго задумалась, уйдя в свое безрадостное прошлое.

– На дощечке я прочел: «Привет из Воронежа», – снова заговорил он, пытаясь дать ей толчок.

– Воронеж – город, в котором я родилась и выросла.

– Значит, все начиналось оттуда?

Подумав, она молча кивнула:

– Да. Пожалуй. Но я не хочу сейчас об этом вспоминать. Я уехала учиться в Москву после окончания школы. В Воронеже оставалась моя мама. – Она развернула к себе лаптап, тронула «мышку» – экзотические рыбки исчезли. Катя извлекла на экран фотографию, наспех сделанную ею через зеркало. Качество получилось не слишком хорошим, в зеркале отразилась вспышка, но лица запечатлелись наредкость четко. – Вот такой я видела маму в последний раз. – Из «кучи» снимков, оставленных на экране Андрэ, она вытянула на поверхность другое фото: – А это то, что я нашла на том же месте через несколько дней.

Андрэ заметил, как побледнела Катя, как поспешно отвела от экрана взгляд, пытаясь скрыть гримасу боли.

– Так это твоя мать!? – в растерянности пробормотал он. – Ее убили?! Но почему? За что?

– Это длинная история, – глухо проговорила Катя, глядя в сторону.

– А разве мы куда-нибудь спешим?

– Ты уверен, что тебе это нужно?

Подавшись вперед, он взял ее за руку и, потянув на себя, силой заставил сесть рядом.

– Рассказывай все с самого начала. Ведь должна же ты хоть раз облегчить душу.

Катя вдруг поняла, что Андрэ прав, что ей жизненно необходимо выпустить наружу все, что годами непосильным грузом скапливалось на дне ее души. А иначе… иначе она просто задохнется.

И она принялась вспоминать шаг за шагом перипетии своей жизни, ничего от него не утаивая, а может и забывая временами о его присутсвии. Она поведала ему о своем унылом детстве и юности, о своей уродливой внешности и своем решении взять реванш у всего мира, переделав допущенный природой брак. Рассказала она о том, каким путем раздобыла деньги на клинику, сколько времени там провела.

– Так мы встретились с тобой сразу после того, как ты вышла из клиники? – воскликнул Андрэ. – Это многое для меня проясняет. Погоди, но это ведь совсем не просто найти доступ к чужим банковским счетам. Не может быть, чтобы ты справилась с такой задачей в обиночку. У тебя были сообщники?

– Нет. Через меня проходили все банковские операции… и все махинации нашей компании. Босс доверял мне во всем. Кое в чем я даже кумекала лучше его и он прислушивался к моим советам. После того как я поняла, каким путем он делает деньги, меня, как ты понимаешь, уже не мучили угрызения совести. Собственно, я и раньше не была подвержена этой слабости. Да, я обокрала его. Я взяла у него часть того, что ему, по сути, не принадлежало.

Катя рассказала, что, приехав в Москву, не смогла вернуться в свою прежнюю квартиру, потому что за квартирой велось наблюдение. Босс задался целью любой ценой изловить ее и либо вернуть свои деньги, либо разделаться с нею. До нее они по сей день не смогли добраться, но добрались до ее матери…

– Их было двое, исполнителей посланных боссом. Одному я спалила дом. Так получилось, что сам подонок тоже сгорел во время пожара вместе со своей женой. Это был для меня, как говорят американцы, extra bonus. У другого я выкрала его единственную дочь и отправила фотографии, которые ты видел, им по почте.

– Вот этого, извини, я понять не смогу. Как ты могла пойти на такое…

– Какое? – улыбнулась Катя.

– Ты садистски измывалась над нею. Ты избила ее, изранила. Ты…

– Я рада, что ты так это воспринял. Значит я не зря старалась.

Он смотрел на нее непонимающе.

– Ты не слишком внимательно изучил содержимое моего секретера, хотя чуть не поломал мне замок.

Она подошла к своему тайнику и отперла его. Андрэ напрягся. Ведь там лежали нож и браунинг. Кто ее знает, что у нее на уме. Может все эти откровения были нужны ей лишь для того, чтобы усыпить его бдительность, добраться до оружия и прикончить самозванца, посмевшего проникнуть в ее тайну. А еще – садисты и убийцы любят иногда, прежде чем разделаться со своей жертвой, исповедаться перед нею. Он крепче сжал нож, который до этого прятал от нее за спиной.

Медленно, слишком медленно отодвигая крышку секретера, Катя обернулась, улыбнулась ему, будто прочитала его мысли, и потом только нехотя проговорила:

– Видишь эти краски? – Она взяла баночку красной гуаши, взболтала ее и, отвинтив крышку, вылила часть ее содержимого на стол. – Чем не лужа крови? Правда похоже? Мы с Таткой затеяли игру. Сначала она меня разукрашивала, потом я ее. А потом мы долго-долго отмывались под душем, прежде чем лечь спать.

Он смотрел на нее во все глаза.

– Так с девочкой ничего не случилось?

– Конечно нет. Хотя… Как сказать. Ведь она останется на всю жизнь сиротой.

– Ты попросила за нее крупную сумму денег?

Она вытащила на экран свое послание, адресованное Сашку:

– На. Читай, если хочешь.

Пробежав его глазами, он спросил:

– Почему?

– Если бы я потребовала выкуп, которого у них, кстати сказать, быть не могло, мне пришлось бы вернуть им ребенка. И они бы утешились. Моя цель сделать им очень больно. Так же больно… – Она умолкла ненадолго, стараясь овладеть собой. – На всю оставшуюся жизнь. Я поклялась самой себе, что они никогда не увидят ее. И даже не будут знать, жива ли она. – В ее синих глазах вспыхнул мстительный огонь.

– Ну хорошо. А девочка? Где она? – допытывался Андрэ. – Что ты с ней сделала?

– Хочешь увидеть ее? – прищурясь, спросила Катя.

– Хочу!

– Учти, дорога будет не близкая.

– Ничего.

– Тогда давай спать. Прямо с утра и поедем.

– Нет подожди. Ты не рассказала еще о тех двоих.

– Мне не хотелось бы этого делать. По крайней мере сейчас. Я очень устала. К тому же вот-вот уже начнет светать.

– Скажи по крайней мере, они живы?

– Живы, живы. Одного из них я обманом вывезла в Париж и бросила одного на вокзале. Это было как раз в тот день, когда я приехала к тебе. Всё. Спокойной ночи.

Оставив его одного переваривать все увиденное и услышанное, она поднялась и ушла в спальню. Андрэ был уверен, что не сомкнет глаз. После того, что он узнал о своей далеко не радушной хозяйке, он не мог доверять ей. Что, если она постаралась усыпить его бдительность и сейчас выжидает, когда сон сморит его, чтобы прикончить. Что если весь ее рассказ одна сплошная выдумка, и лужа крови под не достававшими до пола ножками ребенка никакая не краска. Может снова вскрыть секретер и положить под подушку браунинг?

Катя тоже не спала. Она яростно кусала губы, сжимая под одеялом кулаки, казнясь за то, что позволила себе расслабиться с этим настырным французским эмигрантиком, забыться, отступив от главного. Ее насильственно спровоцированная исповедь и эта страшная фотография, на которую она с того дня не могла заставить себя взглянуть, с удвоенной силой всколыхнули в ней боль и ненависть.

Ей понадобилось достаточно много времени, чтобы снова загнать внутрь разбушевавшиеся страсти и уговорить себя дождаться его отъезда. Неделя сюда, неделя туда в конце концов ничего не меняет, сказала она себе, засыпая.

Андрэ лежал на диване, затаив дыхание, чтобы услышать ее шаги, когда она станет приближаться. Минуты шли, но ничего не происходило. В квартире царила сонная тишина. Лишь изредко проносилась по Садовому кольцу какая-нибудь машина, да монотонно тикали стенные часы. Трудно продержать себя в напряжении всю ночь. Он не заметил как и когда уснул.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

– Так мы едем? – разбудила его Катя. – Если не передумал, вставай.

Мгновенно пробудившись, он вскочил, бросил тревожный взгляд на нее… на часы. Было уже десять. Они завтракали на кухне, как ни в чем не бывало. Он смотрел на нее и пытался представить, какой она была до своего перевоплощения, что имен-но делало ее уродливой, и не мог. То мимолетное видение в купе, так поразившее Катю, к нему больше не возвращалось, да он о нем и не помнил. Попросить ее показать или попытаться самому найти в доме ее прежние фотографии – дело безнадежное. Она их наверняка все уничтожила, а может и не снималась вовсе. А в сущности какое ему дело до того, какой она была раньше. Ему бы поскорее унести отсюда ноги.

«Надо будет сегодня же попробовать перебраться в гостиницу», – решил он, дожевывая приготовленный ею бутерброд.

Всю дорогу до Тулы они практически не разговаривали, думая каждый о своем. Наконец Катя остановила машину перед маленьким кирпичным домиком и, жестом предложив ему следовать за ней, пошла к крыльцу. Но на полпути остановилась. Проследив за ее взглядом, Андрэ увидел сидевшую на лавочке старушку и маленькую девочку подле нее, ковырявшую детской лопаткой землю на клумбе.

– Татуля! Смотри, кто к нам пожаловал! – Старушка тронула девочку за плечо.

Оторвавшись от своего занятия, та обернулась и увидела их.

– Тетя Катя! – радостно взвизгнула она, вскакивая.

В следующее мгновение девчушка уже прижималась к Кате, обхватив пухлы-ми ручонками ее колени. – Я знала, знала, што ты плиедись!

– Здравствуйте, бабушка! – тщетно пытаясь высвободиться из цепких детских объятий, крикнула Катя. – Как вы тут?

Старушка тяжело, с кряхтением поднялась и, по-гусиному переваливаясь с ноги на ногу, пошла им навстречу.

– Здрасте вам, гости дорогие! В дом пожалуйте.

– Это чем же мы такие дорогие? – усмехнулась Катя, бросая лукавый взгляд на Андрэ.

– А как же! Я за тебя, дочка, каждый день теперь Богу молюсь. Уж так ты меня уважила, так уважила, что и сказать не берусь. Я ведь одна, как перст, век свой коротала. Ни Богу свечка, ни черту кочерга. А теперь вот, благодаря тебе, ясно солнышко в доме моем поселилось. – Старушка притянула к себе ребенка. Слезы умиления, путаясь в глубоких морщинах, заскользили по ее дряблым щекам.

– Полно-те, бабушка. Это вам спасибо, сиротку приютили.

– Не сиротка она теперь, а внученька моя. Я ее, ягодку мою ненаглядную, никому уже не отдам. Я с ней годков на десять враз помолодела. Про все свои болячки забыла. Да вы проходите. К столу присаживайтесь. С дороги-то небось проголодались. Я вас вмиг накормлю.

Продолжая разговаривать сама с собой, старушка скрылась за занавеской на кухне. Катя присела на старинный, кованый железом сундук, покрытый самотканной дорожкой. Девочка, не спускавшая с нее глаз, тотчас взобралась к ней на колени. Делая вид, что разглядывает фотографии на стенах, Андрэ краем глаза наблюдал за ними.

– Ну как тебе здесь? – шепотом спросила Катя. – Бабуля не обижает?

– Не-а. Она хаёсая. Доблая.

– А подружек себе завела?

– Ага! – закивала златовласой головкой девочка. – Ануска и Маса. Они во-он там живут, за заболом. А еще Бобик.

– Это кто ж такой? – подозрительно спросила Катя, делая строгое лицо.

– Собачка ихняя. Смесна-ая. Я ее за хвостик таскаю и за уски.

– Собаку за хвостик нельзя. Ей больно.

Тата насупилась.

– Босе не буду.

А старушка уже расставляла на столе тарелки с приборами. Принесла вкусно пахнущий пышный хлеб, крынку сметаны, домашний сыр.

– Огурчики свои, с грядки, – приговаривала она. – А эти вот малосольные, только на прошлой неделе засолила. И капустку сама квасила, с морковочкой, с клюквой. Как чувствовала, что гости к нам пожалуют. Ой, господи, чуть не забыла! Татуля, ну-ка неси с подвалу грибочки маринованные. Найдешь, где банка-то стоит?

– Ага. – Девочка сорвалась с места и бросилась к двери.

– Да ты не шустрись! – крикнула ей вдогонку старушка. – А не то носом пол пропахаешь.

Пока Тата бегала в погреб, она водрузила на стол прокопченый чугунок и большой деревянной ложкой разлила по тарелкам дымящийся борщ.

– Сметанку, сметанку не забудьте.

Катя наблюдала, с каким аппетитом уплетал Андрэ деревенское угощение.

– Ничего вкуснее в жизни не ел, – промурлыкал он с полным ртом.

– Кто он тебе, дочка? Муж аль хахаль? – бесхитростно поинтересовалась у Кати бабуля.

– Это гость мой и друг. Он в Париже живет.

– Француз, значит. А кличут-то как?

– Меня Андреем зовут, бабушка.

– Андрюша. – Она глубокомысленно покачала головой. – Хорошее имя. Дай-ка я тебе еще борща подолью.

Гость с готовностью протянул ей пустую тарелку. Не отказался он и от греч-невой каши с молоком, и от чая с медом и пряниками.

Катя и Тата помогали хозяйке прибирать со стола. До слуха Андрэ донесся разговор на кухне.

– Если вам что-нибудь надо, вы мне скажите.

– Да что ты, милая. Ты нам столько денег намедне отвалила, за год не истра-тим. Мы с Татулей в магазин сходили, всю необходимую одёжку ей купили. Так что ты не беспокойся…

– Ладно. А ближе к зиме я ей шубку и все теплое привезу.

– Света привет вам передает, – уже прощаясь, солгала Катя.

И услышала ответ:

– Спасибо. Она мне теперь, почитай, каждый божий день звонит. Все Татулей интересуется, с кем дружит, куда ходит, что поела.

– Кто такая Света? – когда они отъехали, спросил Андрэ.

– Да так… приятельница одна. Настоящая внучка бабули. Это ее идея была Тату сюда привезти.

– Так значит кто-то еще, помимо меня, знал об этом?

– Я сказала ей, что родители Таты погибли в аварии.

Андрэ долго молчал.

– Этой ночью я был абсолютно уверен, что ты – злодейка и душегубка. А теперь… теперь не знаю, что про тебя и думать.

– Я именно такая, какой казалась тебе этой ночью, – мрачно отозвалась Катя, не отрывая взгляда от дороги. – Злодейка и душегубка. Ведь я лишила ее отца и матери. Она никогда мне этого не простит.

– Ты хочешь сказать, что тебе не безразлично, простит тебя этот ребенок или не простит?! – Андрэ с любопытством уставился на Катю. Да, этой ночью ему каза-лось, что он наконец-таки разгадал ее. Более того – вывел на чистую воду. А теперь он снова ничего не понимал.

Не ответив ему, Катя включила приемник, давая тем самым понять, что разговор по душам окончен.

Они вернулись домой. Ему не хотелось сегодня гулять по Москве, а у нее не было ни малейшего желания что-либо ему предлагать. И все же их молчание было совсем не таким, как накануне. Это было молчание не от недоверия друг к другу, а от того, что слишком многое оставалось недосказанным, недоуслышанным. Но ни он, ни она не знали с чего начать. Включив телевизор, Катя села в кресло, делая вид, что поглощена передачей, хотя мысли ее были далеко. Андрэ курил, стоя у открытого окна.

– Знаешь, Кэтрин… – (Она ощутила его руки на своих плечах. Хотела скинуть их, но так и осталась сидеть, напряженно застыв.) – Сегодня, как никогда, мне хочется стать тебе другом. Не случайным знакомым из Парижа, а настоящим другом.

Подняв голову, она удивленно взглянула на него.

– Ты шутишь? После всего, что ты обо мне узнал?

– Именно. Потому что, как мне кажется, я впервые начал понимать тебя.

– Андрей, я меньше всего пригодна для дружбы. Во мне нет ничего, кроме злости.

– Если бы это было так, ты бы этого не сказала.

Он пододвинул стул, сел напротив и взял ее за руки.

– Ты никак не можешь расстаться со старыми обидами?

– Нет, почему же. – Горькая усмешка тронула ее губы. – Я весьма успешно попрощалась с ними, всем своим обидчикам отпустив грехи. Кроме одного. Самого главного. Я не смогу спокойно ни жить, ни спать, пока не расквитаюсь с ним.

– Надеюсь, ты не собираешься убивать его?

– Убить было бы слишком просто. Слишком примитивно. Впрочем, я сама еще не решила, как именно с ним поступлю. И давай закроем эту тему. Почему бы нам не поговорить немного о тебе? – Она осторожно высвободила свои руки из его рук и сложила их на коленях.

На следующий день утром, когда они сидели еще за завтраком, раздался телефонный звонок. Катя подняла трубку.

– Да, Леша…Знаю. Обещала. Но не смогла… Да, была занята. Какие-нибудь проблемы? Разве мы не все с тобой обговорили? Ну не могу же я восемь часов в день торчать подле тебя. Хорошо. Завтра, может быть. Боюсь, что сегодня не получится. Постарайся хоть один день обойтись без меня… Ну хорошо, хорошо, если смогу, подскачу.

Изогнув дугой бровь, Андрэ слушал доступную ему часть диалога.

– Кто-то, не далее как этой ночью, утверждал, что не имеет друзей, – заметил он, откидываясь на спинку стула. – Кажется, своим вторжением я нарушил твою личную жизнь. Или это был твой сообщник?

– Нет, мон шер, я – злодей-одиночка. – Подумав, Катя лукаво улыбнулась. – Пожалуй, я все-таки отлучусь не надолго. У тебя нет дел в городе? Могла бы подбро-сить. Вообще-то, если хочешь, можешь поехать со мной. А то начнешь опять тут копаться в моих вещах.

– Ты уверена, что я не помешаю?

– Надеюсь, что не помешаешь.

Полчаса спустя она остановила машину перед своим купеческим домом и, толкнув не запертую тяжелую дверь, предложила Андрэ следовать за ней. Он не мог понять, куда она привезла его и зачем. В пустом, пахнущем краской доме кипела работа. Кате навстречу устремился интеллигентного вида молодой мужчина, одетый в джинсы и футболку.

– Ну, Леша? В чем дело? – Вопрос Кати прозвучал агрессивно и недовольно.

– Галина Александровна, мы так конкретно и не договорились, в каких точках выводить светильники и сколько. Бригада электриков не может простаивать. Сдела-ют не там, потом меня же винить будете. Или, что еще хуже, заставите переделывать.

– Давай сюда чертежи и фломастер, – потребовала Катя. – Быстренько сейчас все разметим. – Она обернулась к своему спутнику: – Андрэ, это не займет много времени. Ты подождешь?

Его глаза странно блестели.

– Галина Александровна, – выговорил он с издевкой, – вы не возражаете, если я пока послоняюсь по дому?

– Буду только рада. – Катя повернулась к нему спиной.

На импровизированном, забрызганном побелкой столе бригадир разложил перед ней синьки, и они вместе склонились над ними. Андрэ между тем поднялся по широкой лестнице на второй этаж, разглядывая окна, потолки, полы и стены, обследовал каждую комнату, коридоры, чуланы, места общего пользования. Вышел на полукруглый балкончик и долго, с удовольствием созерцал причудливые крыши старой Москвы. Затем, по более узкой и крутой лесенке, взобрался на чердак. Когда он, наконец, спустился, Катя уже закончила свои дела с бригадиром и поджидала его.

– Какой дом! – восторженно сказал Андрэ. – Настоящее дворянское гнездо.

– Я прозвала его Купеческим.

– Чей он? Какое ты имеешь к нему отношение? Кто ты здесь – прораб, агент по недвижимости?

– Сколько вопросов сразу. Погоди, ты еще не все видел. Пойдем, покажу самое интересное.

И, забрав у бригадира фонарь, Катя повела его за лестницу, туда, где рабочие накануне вскрыли стену.

– Так в этом доме есть и подвалы! – взволнованно воскликнул Андрэ. – Ну конечно же! Дома тех времен и не строили иначе!

Впервые Катя видела его таким возбужденным. Он перебегал от стены к стене, ощупывая кирпичную кладку, заглядывал в боковые помещения. Отобрав у Кати фонарь, обследовал полы и потолки. Показала она ему на закуску и подземный ход, ожидая, что это произведет на него особо сильное впечатление. Но Андрэ почти не обратил на него внимания.

– Тут кто-то собирается жить? Я хочу знать, чей это дом, – настаивал он, схватив ее за руку. – Кто его владелец? Познакомь меня с ним.

– Зачем?

– Очень прошу тебя, познакомь.

– Ты не только знаком с ним, но и делаешь ему больно, – пожала плечом Катя, пытаясь отнять у него свою руку.

– То есть?

– Какой же ты непонятливый. Этот дом – моя собственность. Я купила его и теперь вот, как видишь, привожу в порядок.

– Твой?!. – Он озадаченно уставился на нее. Она будто задалась целью без конца устраивать ему сюрпризы. – И ты собираешься в нем жить?

– Нет, конечно. Семьи у меня нет. Балов закатывать некому. А одной в этих стенах куковать скучновато будет. Отремонтирую и продам.

– Зачем же продавать! Лучше сдавать в аренду. Это гораздо выгоднее. Господи! Старинный особняк в самом центре Москвы! Солидный подъезд, высоченные потолки… А главное – эти потрясающие подвалы! Кэтрин! Понимаешь, это именно то, что я ищу.

– Именно то, что ты ищешь? – поразилась Катя. – Ты можешь объясняться более членораздельно? На что он тебе? Ты, что, решил перебраться в Москву?

– Ну я не могу так разговаривать о делах! Этот фонарь в руках, темень кругом. Давай выйдем на воздух, если ты уже освободилась, и я тебе все объясню.

Покинув дом, они прогуливались по тихой улице, среди тех самых особняков, которые с таким энтузиазмом показывал Кате Семен Семенович. Андрэ буквально поедал их глазами, как всегда в таких случаях, вертя своей слишком подвижной головой.

– Значит так. Я работаю сейчас на крупную торговую компанию, которая по всему миру заключает договора на оптовую продажу дорогих французских вин. Цель моего приезда – прозондировать почву на предмет открытия в Москве филиала компании, с ее офисным представительством, с showroom и дигустационным залом. Ты только представь себе дигустационный зал в твоих шикарных подвалах! Эти сводчатые прокопченые кирпичные потолки! Эта виртуозная художественная кладка! Да только она одна, вместе с булыжным настилом уже создаст неповторимое очарование старых винных погребов. Приглушенное, рассеянное освещение. А может и натуральные свечи в чугунных подсвечниках на стенах. Круглый дубовый стол «баранкой» в центре. Вокруг – грубо сколоченные лавки. Вдоль стен бочонки с вином!..

– Представила, представила. Очень впечатляет. Надеюсь, ты не собираешься торчать здесь до ночи?

– Прости. Наверное я действительно слишком увлекся.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Они пообедали в каком-то частном ресторанчике и вернулись домой. Андрэ, казалось, ни о чем не мог ни говорить, ни думать, кроме как о доме.

– Послушай, с тобой не соскучишься, – подзадаривая его своим равнодушием, отмахивалась Катя. – То ты шаришь по моим ящикам и залезаешь в мой компьютер, то обвиняешь меня во всех смертных грехах и боишься спать со мной в одной квартире. А теперь вот пристал, как банный лист, с домом, который я даже еще не кончила ремонтировать.

– Так может это и хорошо, что не кончила! Если ты дашь согласие на аренду, мы могли бы сразу начать готовить его под наш филиал.

– И ты не побоишься иметь со мной дело? – Катя лукаво прищурилась. – А что как обману?

– Нет. После поездки в Тулу не боюсь.

– Ладно. Подумаем. А теперь я хочу отдохнуть. У меня интересный детектив, который из-за тебя мне никак не удается дочитать.

Она скрылась в своей спальне, предоставив его самому себе, и, не теряя времени, занялась макияжем. Ведь сегодня была суббота – день, когда казино устраивало банкет. А Ломов, как она знала, не пропустил еще ни одной субботы. Значит этот вечер и эта ночь были призваны положить начало задуманной Катей операции.

С необычайной тщательностью, стараясь не переборщить, чтобы не выглядеть вульгарной, она подкрасила ресницы, наложила вокруг глаз тени, щекам добавила недостающего румянца, а чувственные, пухлые губы подчеркнула кораллово-перламутровой помадой. Раскрыв миниатюрную коробочку с цветными линзами, Катя долго решала, какого цвета должны быть сегодня ее глаза. Да какого угодно, только не ее собственного!. В конце концов она выбрала колдовские, болотные.

Она надела нежное, открытое платье с бледными разводами пастельных тонов, подобрав к нему перламутровые туфли и сумочку. «На сей раз я могу позволить себе дорогие украшения», – решила она, защелкивая на шее брилиантовое колье и надев на пальцы пару колец, одно с брилиантом, другое с сапфиром. В последнюю минуту Катя положила в наружный кармашек сумочки узкую целлулоидовую пластинку с округлыми краями. Придирчиво оглядев себя в зеркало, она распахнула дверь спальни, неожиданно представ перед брошенным ею гостем.

Андрэ, уже смирившийся с тем, что ему предстоит коротать вечер в одино-честве перед телевизором, удивленно воззрился на расфуфыренную Кэтрин.

– О-ля-ля! Какой пассаж!.. Ты уходишь?

– Ухожу. С тобой. Как ты посмотришь на то, чтобы прошвырнуться в одно злачное местечко?

– Так ты еще и посещаешь злачные места?

– Когда есть в этом необходимость, – уклончиво ответила она. – Ну? Идешь со мной или нет?

– Здесь я твой гость и я полностью в твоем распоряжении. – В очередной раз Андрэ был заинтригован.

– Прекрасно. Даю тебе пятнадцать минут на сборы. Уложишься? Мне нужно, чтобы ты был сегодня моим кавалером. Причем таким, которым мне хотелось бы похвастаться.

– Перед кем?

– Вообще. Пожалуйста, поторапливайся.

– Но вы, мадемуазель, сегодня так сногсшибательно эффектны, что мне будет нелегко вам соответствовать.

– А ты постарайся, мон шер.

Полчаса спустя Катя остановила машину перед казино «А вдруг!».

– Так вот, значит, куда тебя потянуло! – сообразил, наконец, Андрэ, бросив взгляд на ряды игральных автоматов, весело подмигивающих им разноцветными огнями сквозь витринное окно. – Не зря ты рассказывала мне, что, этих казино теперь развелось больше, чем церквей в некогда пуританской России.

Они вошли внутрь. Обстановка была совсем не такой как при первом посещении Кати. Играющих было много, но все они сконцентрировались вокруг автоматов с High Limit. Публика была хорошо, чтобы не сказать шикарно одета, с преобладанием молодых людей. Чувствовалось, что все они в основном знают друг друга.

Как и при первом ее посещении, стоило Кате переступить порог игорного заведения, как бдительные его работники тотчас нацелили на нее и ее спутника взгляды, будто вскинули двустволки. Однако, на сей раз ее признали. А один так перекати-полем бросился к ним, с улыбкой от уха до уха.

– Добрый вечер, мисс Свэб! Добро пожаловать.

– Привет, привет, Витя. Вот, решила воспользоваться приглашением в надежде на то, что вечер будет действительно добрым.

– И вы не разочаруетесь. Чувствуйте себя как дома. Если желаете начать с ужина, могу проводить вас сразу в банкетный зал.

– Мы так и поступим, дружок. Ночь длиная, и комфорт в желудке нам не помешает.

– Сюда, пожалуйста! – Он распахнул перед вновьприбывшими двери в небольшой зал, где были накрыты столы, уставленные всевозможными закусками, и царило оживление. – Занимайте любые свободные места. Приятного аппетита. – С этими словами Виктор вернулся в зал с игральными автоматами.

– Значит, на сей раз мы – мисс Свэб, – с усмешкой отметил Андрэ, хранивший молчание пока рядом был посторонний. – А ты здесь, как я погляжу, свой человек.

– Синди Свэб, – невозмутимо уточнила Катя. – Запомни, пожалуйста: сегодня я Синди.

– Нет, сегодня днем ты была Галиной Александровной, – напомнил он.

– Андрэ! Прекрати. Ты же знаешь, в казино повсюду глаза и уши. Где сядем? Давай вот здесь, в центре.

Они действительно устроились в самом центре зала, откуда хорошо просматривались все столы. К ним тут же подошел официант, спросив, что они желают пить и что им подать на горячее. Сделав заказ, они приступили к закускам. Катя с улыбкой отвечала на колкости Андрэ, попутно изучая окружавших ее людей. Одни, склонясь над тарелками, сосредоточенно поглощали пищу. Другие только подходили к столу – по одному, парами и целыми компаниями, рассаживались, смеялись, шумно переговаривались, а насытившись, спешили приступить к тому, ради чего пришли. Только Катя, казалось, никуда не спешила. Почти ничего не поев, она сидела, откинувшись на спинку стула, и лениво потягивала через соломинку клюквенный морс.

Андрэ уже догадался, что его спутница оказалась здесь не случайно, что она не просто сидит, а выжидает. Не торопя ее и не задавая лишних вопросов, он наблюдал. Однако его терпения хватило не надолго.

– Дай-ка мне пощупать твою сумочку, – попросил он с комично серьезным видом.

– Это еще зачем? – нахмурилась Катя.

– Хочу удостовериться, что ты не прячешь там бомбу или взрыватель. У тебя вид камикадзе. А мне что-то не очень хочется пока умирать.

Катя не успела ответить. По тому как она напряглась он понял, что ожидания ее увенчались успехом. Проследив за ее взглядом, Андрэ заметил крупного светловолосого мужчину лет сорока в сопровождении стройной, декольтированной брюнетки.

Это был Ломов. Катя не попадала в поле его зрения со дня своего отъезда на Кипр, со дня своего бегства. И хотя она сделала все возможное и невозможное, чтобы расстаться раз и навсегда с прежним обликом, сейчас, столкнувшись с ним практически лицом к лицу, она ощутила тревогу, будто весь ее новый имидж был всего лишь камуфляжем, карнавальной маской, которую при желании ничего не стоило сорвать. Она снова торопливо и придирчиво мысленно обследовала себя – на сей раз как бы глазами своего бывшего босса, и немного успокоилась решив, что узнать ее невозможно.

«Если я хочу добиться задуманного, мне следует выкинуть из головы мысли о своей внешности, – приказала себе Катя. – Я должна вспомнить все, чему научилась в стенах клиники, и еще раньше – в инструкциях по обольщению, рекомендованных Рыжей.»

Видно, сам Дьявол подключился к этой игре – Ломов, вместе со своей дамой сердца не просто сел за их столик, он устроился напротив Кати.

– Желаете что-нибудь еще? – склонился над ней официант, наверняка обративший внимание, что эта пара слишком долго задержалась за столом.

Катя открыла было рот и испугалась. Ведь Ломову ничего не стоит узнать ее по голосу. Нащупав в наружном кармашке сумочки заранее приготовленную целлулоидовую пластинку, она быстро сунула ее себе в рот – так, чтобы она аркой пристала к верхнему небу.

– Да, дружок. Принеси мне ванильный пломбир со взбитыми сливками, – с легким французским прононсом произнесла Катя. – Мон шер, составишь мне компанию? – обратилась она к Андрэ чуть хрипловатым чувственным голосом, положив унизанную кольцами ручку на его руку.

Андрэ уже не сомневался, что Катей затевается некая таинственная игра, в которой ему не только предлагается принять участие, но и отводится определенная роль.

– Конечно, счастье мое. Я буду лакомиться тем же, чем и ты, – положив руку ей на плечо, по-французски ответил он.

Благодарно и ласково ему улыбнувшись, Катя сказала все еще стоявшему подле них официанту:

– Два ванильных пломбира – для меня и моего друга, пожалуйста.

Ломов, что-то говоривший своей спутнице, услышав французскую речь, поднял глаза и внимательно оглядел пару, сидевшую визави. Под его сканирующим взглядом Кате захотелось съежиться, стать невидимой. Рука Андрэ все еще покоилась на ее плече, а значит он мог почувствовать, как учащенно и гулко забилось ее сердце. Она уже видела, как наливаются кровью глаза босса, как он вскакивает, сжимая кулаки и с грохотом опрокидывая стул, как, перегнувшись через стол, смыкает железную клешню на ее горле.

«Дуреха! Возможно это твой единственный шанс. Не упусти его! – шепнула синеглазая хозяйка фальшивой оболочки. – Веди себя так, будто ты самая красивая женщина на свете и весь мир у твоих ног. Мужики – наивные дети. Они тотчас начинают в это верить».

Тряхнув бронзовыми локонами, Катя расслабилась. Прислонясь к плечу своего спутника, она одарила «незнакомца» из-под приспущенных ресниц лениво-томным, оценивающим взглядом видавшей виды львицы и едва заметно улыбнулась ему одними уголками губ. Ломов поднял бровь, застыл на миг, как карась, ощутивший, что заглотил с наживкой крючок, быстрым но цепким взглядом обежал все ее достоинства и вернувшись к той части лица, которую принято считать окнами души, попытался проникнуть в ее сущность. Но цветные линзы взяли на себя роль запертых на засов ворот, и он, судя по всему, так ничего и не понял.

Больше Катя ни разу не взглянула на бывшего босса. Кожей и тем самым шестым чувством женщины ощущая его заинтересованность, она демонстрировала высший пилотаж женственности по отношению к своему спутнику, в промежутках по-кошачьи облизывая мягким язычком шарик пломбира. Андрэ, озадаченно созерцавший совершенно иную, незнакомую Кэтрин, едва успевал подыгрывать ей.

– Ах, Андрэ, – тоном капризной девочки промурлыкала Катя, достаточно громко, чтобы ее слышал не только он. – Когда ты вернешься в Париж, я умру здесь от скуки. Ладно, не будем думать о грустном. Как мы играем сегодня?

– Вообще-то я отдаю предпочтение рулетке, – отозвался он.

– А я картам. Поиграем немного в покер, а потом ты научишь меня, как делать ставки в рулетке. – Она взялась за сумочку.

Андрэ тотчас вскочил и, помогая Кате встать, отодвинул ей стул. Расправив спину и плечи, чтобы лучше обрисовался под тонкой тканью дорогого платья ее умопомрачительный бюст, Катя равнодушно и чуть-чуть свысока скользнула взглядом по сидевшей напротив паре. Алефтина что-то оживленно щебетала на ухо своему любовнику. А тот, склонившись над тарелкой, казалось был полностью поглощен пережевыванием шейки – то бишь хвостика – омара. Но глаза его, укрывшись в тени надбровий, плотоядно сверкали, ощупывая фигуру незнакомки.

К Кате подскочил Виктор и заискивающе спросил, не нуждается ли она и сегодня в его услугах.

– Пока нет, дружок, – небрежно бросила она. – Рустам так хорошо меня поднатаскал в прошлый раз, что я уже сама могу давать инструкции. – Но если мне что-нибудь понадобится, можешь не сомневаться, обращусь я только к тебе.

Опираясь на руку Андрэ, Катя направилась в карточный зал, грациозно выбрасывая вперед длинные ноги и мягко раскачивая бедрами. Длинная шея, как постамент, несла высоко поднятую бронзовую головку.

«Я женственна, я неотразима! – как заклинание твердила она себе. – Я само совершенство.» И вдруг заметила, что встречные мужчины и раньше времени оперившиеся парни не только обращают на нее внимание, но и, оборачиваясь, смотрят ей вслед. «Так вот где собака зарыта! В самоощущении. В самоподаче. – Саркастическая усмешка тронула ее губы. – Немного силикона в сочетании с гонором, и все кобели у твоих ног.»

– Давай начнем с Black Jack для разминки, – предложил Андрэ.

– Желание гостя закон, – улыбнулась ему Катя.

Они устроились рядом за одним столом, купили у крупье фишки, достоинством 10 долларов каждая, и приступили к игре. Окружала их в основном молодежь, холеная, прекрасно одетая, самоуверенная и заносчивая. Играя, Катя уголком глаза наблюдала за дверью. Но Ломов все не появлялся.

Кате опять везло. Ей то и дело выпадали либо две «картинки» – Дама, Валет или Король, либо «картинка» в сочетании с тузом, что сразу давало очко. Когда же случался недобор, Катя не рисковала и выжидала. Рустам ей накануне объяснил, что если банкомету выпала мелкая карта, что случалось на удивление редко, он обязан «прикупать» добавочные карты до тех пор, пока не наберет как минимум 17 очков. А это всегда чревато, поскольку вместо ожидаемой, скажем, двойки или тройки можно вытянуть сразу «картинку» и сгореть на переборе. Другие игроки, менее опытные, видя, что у крупье мелкая карта, пытались его обскакать, требуя прикупа, и, как правило проигрывали на переборе. Катина осторожность ее не подводила. Он-таки сгорал сам. Она умело манипулировала ставками, зная, когда следует разделить их, когда удвоить, а когда воспользоваться «страховкой». И вскоре перед ней вместо одной стопки фишек выстроились целых три. Андрэ, не выиграв и не проиграв, умудрялся держаться при своих.

Высыпав фишки в сумочку, Катя соскользнула с высокого стула и оглядела расставленные полукругом столы. Ломова ни за одним из них не было.

– Всё. Black Jack мне надоел. Поиграем во что-нибудь другое?

– Ты же вроде бы настроилась на покер?

– Нет. Покер пока отменяется.

– Хочешь наведаться в соседний зал? Может тебе лучше пойти одной? – проявил понимание Андрэ.

– Ни в коем случае. Только с тобой.

Проходя мимо стола, за которым раздавал карты черноглазый Рустам, Катя по-приятельски помахала ему рукой и, достав из сумочки пару фишек, швырнула их на зеленое сукно.

– Я выиграла, Рустам! – жизнерадостно сообщила она.

– Рад за вас, Синди. Спасибо. – Крупье расплылся в улыбке. – Удачи.

– Спасибо вам.

Ломова она нашла за рулеткой. Если он и заметил свою недавнюю соседку по столу, то не подал виду. Скорее всего он был просто слишком поглощен игрой. Алефтина стояла рядом и эмоционально болела за него. Он делал крупные ставки – на черное или красное, на четные числа или нечетные, и повидимому ему везло, потому как он пребывал в приподнятом настроении, а перед ним лежала целая куча 25-долларовых фишек.

Катя с Андрэ, не принимая участия в игре, некоторое время наблюдали, как это делают другие. Стол был расчерчен на 36 квадратов – 12 рядов по 3 в каждом, где числа покоились либо на черном, либо на красном круге. Рядом вращалась та самая – нарицательно порочная рулетка, ломавшая жизни и головы не одному поколению отчаянных искателей легкой наживы.

– Я тоже хотела бы попробовать, – наконец, сказала Катя, громко и капризно, не забыв при этом про французский акцент: – Кто подскажет мне, на какие числа лучше всего ставить?

Ломов повернул голову, отключенно посмотрел на Катю и вдруг отозвался на ее призыв:

– Будете играть впервые?

Усилием воли уняв внутреннюю дрожь, Катя беспечно кивнула:

– Oui.

– Тогда мой совет вам: ставьте на что-нибудь одно – или на цвет, или на числа или на сочетания. Новички обычно разбрасываются и тычат фишки куда попало.

– Не очень понятно, – улыбнулась Катя, – но я попробую.

– Если не боитесь пролететь, ставьте для начала туда же, куда и я.

– Merci. С удовольствием! – тут же согласилась она и высыпала на стол все свои фишки.

Пока они говорили, крупье терпеливо бездействовал, а Алефтина ревниво сверкала сильно подкрашенными глазами. Ломов вернулся к игре. Катя поспешила сделать ставки на выбранные им гнезда. Крупье бросил шарик на рулетку. Все завороженно следили за его вращением.

Красные и черные полосы с белыми цифрами на внутреннем борту рулетки мелькали все медленнее, пока наконец не остановились. Шарик нашел себе пристанище в черной ложбинке с цифрой «22», на которую никто не сделал ставку. Крупье сгреб со стола фишки игроков.

Катя разочарованно взглянула на стол, потом на Ломова. В ответ он лишь развел руками, мол я предупреждал. И, не сказав ни слова, сделал новую ставку. Катя последовала его примеру, демонстрируя ему тем самым свое доверие. На сей раз они оба выиграли. Она не заметила, что провела у стола больше часа. Но тут синеглазая одернула ее:

«Не переборщи. Ты можешь надоесть, и он потеряет к тебе всякий интерес. Уходи первой.»

Катя увлеклась. Уходить ей совсем не хотелось. Но она обернулась к Андрэ:

– Мне наскучило это занятие, mon cheri.

– Так уйдем. Мне, признаться тоже, – тотчас отозвался Андрэ.

Повиснув на его руке и интимно прислонясь к нему плечом, Катя уже направилась было к двери, но, как бы спохватившись, обернулась и, одарив Ломова обворожительной улыбкой – так, чтобы он мог увидеть оба ряда ее зубов – сказала:

– Спасибо за компанию и тренинг. Эта рулетка мне сегодня будет сниться.

– Всего вам доброго, – рассеянно ответил Ломов, не отрывая взгляда от расчерченного на квадраты стола.

Но как только они скрылись из виду, извинившись перед Алефтиной, он тоже вышел. Катю задержал у парадной двери Виктор. И пока он получал обещанные чаевые, Ломов уже наводил о ней справки у работников клуба.

Когда они сели в машину, Андрэ спросил:

– Кто этот мужик?

– Мой бывший босс. Тот самый, – буднично ответила она, выруливая на проспект Ломоносова.

– Тот самый, которого ты…!?

– Тот самый, который мне…

– Фантастика! Бьюсь об заклад, у него даже мысли не прошло, что ты это ты.

– Надеюсь.

– В общем-то я сразу догадался. Я готовился к встрече с ним с того момента, как ты неожиданно появилась передо мной при полном параде. Могу себе представить, чего стоил тебе этот вечер.

– Ты потрясно подыгрывал мне, Андрэ, и очень помог. Я ужасно благодарна тебе. Будь я в его глазах дамочкой-одиночкой, все выглядело бы совсем иначе. Тем более при наличии его любовницы.

– Насколько я разбираюсь в мужской психологии, ты-таки его зацепила. И это не удивительно. Выглядела ты сегодня комельфо. Так что, признаюсь, роль твоего кавалера доставляла мне только удовольствие.

– Я старалась.

– Если я правильно ориентируюсь в женской стратегии, ты намереваешься его обольщать.

– А ты, как я погляжу, спец по обоим полам, – усмехнулась Катя.

– Так да или нет?

– Если получится.

– Зачем!?!

– Я же говорила. Чтобы уничтожить его.

– Жаль, что я этого не увижу.

– Если захочешь, могу пригласить на финальный акт.

– Нет уж, увольте. Меня тошнит от кровавых сцен.

– Обещаю, операция будет бескровной.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Они возвратились домой далеко за полночь. Облачившись в пушистый халат, Катя приняла душ и, пожелав Андрэ спокойной ночи, укрылась у себя в спальне.

Ей не спалось. Слишком уж взбудоражила ее встреча лицом к лицу со своим главным врагом. Не выключив ночник, она лежала на спине с открытыми глазами, обдумывая дальнейшие ходы и действия, когда дверь без стука отворилась и на пороге спальни появился Андрэ.

– Ты чего? – нахмурилась Катя, сразу вспомнив ту ночь, когда он рылся в ее секретере и в компьютере. Ее тон прозвучал недовольно и враждебно. – Хочешь ознакомиться теперь с содержимым моего гардероба или ночной тумбочки?

– Нет. Просто мне там стало скучно одному. – Он подошел ближе.

– Ночью не скучать, а спать принято. Но если одолела бессонница, включи телевизор. Только звук сделай потише.

– Телевизор я насмотрюсь у себя дома. И потом, не могу я больше спать на этом ужасном диване.

– Хорошо. Поменяемся местами. Я перейду туда.

– Зачем же. Вон какая широкая у тебя кровать. Вполне поместимся.

– Слушай, кончай валять дурака! – разозлилась Катя, готовая принять оборонительную позу.

– Я еще даже не начинал этого делать. Ну-ка подвинься! – Комично копируя робота, он выставил вперед обе руки, как механические лапы грузоподъемника, и, не дав Кате опомниться, просунул их под нее. В следующую минуту она была поднята в воздух и бесцеремонно откинута на дальнюю половину кровати. А он уже лежал рядом, с невинным видом закинув руки за голову и глядя в потолок. Только что не насвистывал.

– Ну знаешь! – Катя чуть не задохнулась от негодования. – Нахал! Немедленно убирайся вон из моей постели, не то…

– Не то что? – разнеженно поинтересовался он.

Сжав кулаки, она накинулась на него, но не успела нанести ни одного удара. Продемонстрировав молниеносную реакцию хищника, он в едином броске перевернулся в воздухе и, перехватив катины запястья, придавил ее грудью к подушке, силой удерживая в распятом состоянии.

– А-а, понимаю, – ехидно бросила она в склоненное над ней лицо. – Ты решил, что таким методом быстрее завладеешь моим домом. Неужели так сильно он тебе приглянулся?

– Ну, если честно, сначала так сильно мне приглянулась его хозяйка.

– Лицемер.

– Да мы ж с тобой просто созданы друг для друга. Мы похожи, как две капли воды. Неужели не замечала?

– Лжец…

– Ты серьезно поверила, что у меня или у моей компании не нашлось бы денег на прекрасный люксовский номер в гостинице? С широкой постелью, заметь. Может ты решила, что я экономлю за счет тебя? Или может уже в Париже я знал про твой Купеческий дом?

Он склонялся все ниже, а ее сопротивление становилось все слабее. И когда она собралась ответить ему очередной гадостью, он закрыл ей рот поцелуем. Катя зажмурилась. Растворившись в его дыхании, в его теплом, прильнувшем к ней теле, она унеслась на крыльях внезапно нахлынувшей страсти в сказочную страну блаженства, откуда так не хочется потом вновь возвращаться в мрачную реальность.

Андрэ оказался прекрасным любовником – ласковым, сильным и чутким. Катя впервые позволила себе расслабиться с мужчиной, отдаться ему целиком – не только телом, но и душой, впервые почувствовала себя женщиной. В эту ночь, а вернее утро, она открыла для себя новый, неизведанный мир. Она поняла, что кроме обид и разъедающей душу злобы есть на свете и другие чувства – нежность, доброта, любовь. Впрочем в любовь, тем более разделенную, она по-прежнему не верила, исключив само это слово из своего лексикона.

Они лежали откинувшись на подушки, рука в руке, отдыхая от бурных ласк. «Интересно, чтобы он сделал, если бы сейчас рядом с ним появилась вдруг я – настоящая? Если бы он увидел свою избранницу в ее подлинном, натуральном виде? – с горьким, вновь проснувшимся злорадством подумала Катя. – Наверняка вскочил бы, как ошпаренный, и дал дёру.» Ей претила сама мысль, что она его обманывает. Что она завладела тем, чем ей, по раскладу судьбы, владеть не полагается. Она ощущала себя омерзительной жабой, надевшей маску и костюм принцессы.

– А, Андрюша? – облекая свои мысли в слова, заговорила Катя. – Где бы ты сейчас был, если бы я не провела в клинике четыре месяца?

Несколько мучительно долгих минут он продолжал лежать молча. Она даже подумала, что он уснул. Наконец, Андрэ сел в кровати, развернувшись к ней лицом и подобрав к подбородку колени.

– Как долго ты намерена истязать себя, Катюша? Неужели этот комплекс останется при тебе на всю жизнь? Ты хочешь знать, где бы я был? Отвечу: Наверняка не в твоей постели. Окажись я с тобой, прежней, в одном купе, я скорее всего не вылезал бы из вагона-ресторана, пережидая, когда ты сойдешь. Увы, мы – люди, воспринимаем друг друга, в первую очередь, через наши оболочки. Так уж мы, видимо, устроены. Особенно мужики. Как часто пустая, самовлюбленная и ограниченная самка хватает, не считая, все звезды с неба только за то, что Бог завернул ее внутреннее убожество в красивую упаковку… Ты не возражаешь, если я закурю?

Затянувшись сигаретой, он продолжал:

– Ты подправила изъяны природы? Ты нашла силы и средства сделать это? Великолепно. Так найди теперь в себе силы забыть обо всем, что было «до». К той Кате возврата нет. Ее больше не существует в природе. И уничтожила ее ты сама. Прими это и успокойся.

Не мне тебе объяснять, что все мы, в той или иной степени, носим маски, цель которых приукрасить себя в глазах других, скрыть свои пороки и недостатки, казаться лучше, чем мы есть на самом деле. Зачастую люди надевают маски, чтобы обмануть других, причинить им зло, завладеть их имуществом или их любимыми. Супруги, изменяя друг другу, дома и на людях носят маски добропорядочности и верности. Их несовершеннолетние дети, крадущие подшумок из их кошельков деньги, успевшие попробовать на стороне все запретные плоды жизни, перед родителями носят маски невинных созданий. Подчиненные, ненавидящие своих начальников, сжигающие себя изнутри черной завистью, на службе носят маски преданности и смирения. Иные священники, предающиеся чревоугодию и разврату, на время службы в церкви надевают для своих прихожан маски святости и непорочности. Продолжать или достаточно?

Катя молча слушала, не мигая глядя перед собой.

– Ты тоже, ангел мой, и сейчас продолжаешь менять маски, – снова заговорил Андрэ. – За то время, что я тебя знаю, ты их сменила уже с десяток. И, представь, в этом есть свой шарм. Своя загадка, которую непременно хочется разгадать. Ну а это… – Он ласково провел ладонью по ее лицу. – Да, Господи, в наш век каждая вторая женщина, у которой находятся средства, и каждая первая актриса бежит делать пластическую операцию. Для них это стало нормой жизни.

Но, я уверен, ни один виртуоз-хирург не сможет подарить своей пациентке такие глубокие, как осеннее небо, глаза, такую лебединую шею, если у нее ее не было, такие длинные, стройные ноги и такую восхитительно нежную кожу, от которой не хочется отрывать губ. Это твоё, Кэтрин. Это ты!

Андрэ сполз на пол и, стоя на коленях, начал покрывать влажными, сводящими с ума поцелуями ноги Кати, ее всю. Они снова бросились в объятия друг другу. К их любовным играм подключилось проснувшееся солнце, ласкавшее своими длинными нежными лучами их обнаженные тела.

– Какая интересная у тебя родинка на груди, – заметил он, глядя на распластавшуюся в изнеможении Катю. – Как-будто кто-то специально вычертил ромбик.

Она поспешно натянула на себя одеяло.

– Чего ты испугалась? Очень даже симпатичная родинка. А я только собрался ее поцеловать.

«За эту родинку меня однажды окрестили «Крапленой», – вспомнила Катя и помрачнела.

– Я ужасно хочу спать, Андрэ. Уже совсем рассвело.

– И я тоже. Иди ко мне. Положи голову мне на плечо – я буду твоей подушкой, и уснем вместе.

Перспектива уснуть вместе Кате не очень-то улыбалась. Она была уверена, что наличие мужского тела в ее постели будет раздражать ее. Но смолчала. Не хотелось портить настроение Андрэ после всего, что между ними было. И Катя покорно приникла к нему, щекоча ему лицо волосами.

Ее опасения не оправдались. Не прошло и нескольких минут, как оба они уже крепко спали. Это был пятый день пребывания Андрэ в Москве. А потом начался «медовый месяц» протяженностью в одну рабочую неделю. Днем они гуляли по Москве, посещали выставочные залы, музеи, вечерами ходили в театр – Малый, Художественный, Моссовета, Маяковского. Насытив таким образом глаза и душу, ночь они посвящали празднику тела, погружаясь в сладкий мир наслаждений.

Один из этих дней Катя с Андрэ целиком провели в Архангельском. День выдался теплый и солнечный. Катя оделась по-дачному – джинсы, кроссовки и T-shirt. Андрэ последовал ее примеру. Проехав километров 15 по Волоколамскому шоссе, они свернули на Ильинское. Деревни и луга сменились густым лесом, левая часть которого была забрана нескончаемой изгородью, белевшей на фоне сплошной зелени кирпичными крашеными столбами. Оставив машину на стоянке, Катя повела Андрэ к добротным воротам. Но усадьба-музей графа Юсупова по непонятной причине оказалась закрытой.

– Ну вот. Столько ехали и зря, – расстроилась Катя. – Не знаю, как ты, а я так легко сдаваться не собираюсь.

– И что же мы можем в этой ситуации сделать?

– Перемахнуть через забор.

– Вот через этот!? – поразился Андрэ. – Да ты посмотри на его высоту! Он будто собран из двухметровых чугунных копий с острыми наконечниками.

– Пошли, – беспечно махнула рукой Катя.

Только теперь Андрэ обратил внимание, что через каждые несколько секций вертикальные прутья изгороди были украшены по центру накладными горизонтальными венками. Оглядевшись по сторонам – не наблюдает ли кто, Катя подошла к одному такому венку и с кошачьей ловкостью, как по лесенке, вскарабкалась по нему до самого верха. Ухватившись за наконечники, она перелезла на противоположную сторону, а минутой позже уже стояла в густой зелени лесопарка по другую сторону изгороди.

– Ну как, рискнешь? – подзадаривала она Андрэ. – Или мне лезть тем же макаром обратно?

– Слушай, так нечестно. Ты-то у нас, вон, совсем молоденькая, а я уже старый и дряхлый. Мне только через заборы лазать и нехватало. А что как поймают? Будет международный скандал. – Крякнув, он ухватился за чугунный венок, подтянулся и, демонстрируя вопреки своим утверждениям юношескую ловкость, легко перемахнул через изгородь.

– Браво! – Встав на цыпочки, Катя поцеловала его в губы.

– Но тут же сплошной лес! Стоило ли ради этого рисковать?

– Не спеши с выводами.

Пройдя несколько десятков метров по дикому казалось лесу, они вышли на посыпанную толченым кирпичом аллею верхней террасы, с которой неожиданно открылся вид на дворец Юсупова. Благодаря тому, что музей был закрыт, вокруг не было ни души.

– Знаешь, я приезжала сюда не один раз. На автобусе. Обожаю эту усадьбу. Могу бродить тут до бесконечности. И мне очень хотелось показать ее тебе.

Конечно же Катя ничего не сказала ему о том, что, гуляя по аллеям усадьбы в своем прежнем качестве, она с тоской и завистью смотрела на влюбленные или замужние пары, в обнимку, за руки или просто бок о бок фланировавшие мимо нее.

Они оказались в окружении беломраморных скульптур, глядящих на них «пустыми» античными глазами. Лукавомордые псы, «бухие» львы, обнаженные девы, боги и богини, амазонки, мыслители и военоначальники. Изваяний было так много, что, даже при отсутствии посетителей, трудно было в их компании чувствовать себя одинокими. Буйно цветущие кусты роз – интимно-чайных, застенчиво-белых, отчаянно-красных, источали дурманящий аромат. Мраморные дельфины, застывшие в пухлых ручонках амуров, пускали в воздух струи игриво журчащей воды.

По выщербленным мраморным ступеням увитой диким виноградом стены они спустились на вторую террасу, раскинувшуюся перед ними просторным зеленым газоном, отороченным многовековыми лиственницами. Увлекая Андрэ в боковые, укрытые густой зеленью аллеи, Катя взяла на себя роль гида:

– Вон та скульптура в часовне работа Антакольского. На мой взгляд, это шедевр. Посмотри, девушка не просто идет по розам, она парит. Потому что душа ее отлетает в мир иной. Если не ошибаюсь, это дочь Юсупова, которая умерла в 19 лет от чахотки.

– Какое утонченно-одухотворенное лицо! Этот мрамор живой. Он дышит! – восхищался Андрэ. – Я думал, такое мог творить с камнем только Микеланджелло.

– Вон тот мраморный бюст Пушкину поставили после того как он дважды побывал здесь, у Юсупова… – Катя потянула его дальше. Ей не терпелось познакомить Андре со своими любимцами. – А теперь загляни сквозь решетку этого портика. Одно из лучших изображений Екатерины II. Она изображена здесь в образе богини правосудия, Фемиды. Правда здорово?

– Сколько царственного величия! И впрямь богиня.

– Я должна показать тебе еще одну скульптуру. Мою самую любимую. Можно сказать, я приезжала сюда ради нее.

Катя вывела его в заброшенный закуток парка, заросший чахлым, видящим мало света подлеском. Здесь, в полном одиночестве, на каменном постаменте, похожем на прямоугольный кусок стены, застыл со склоненной головой печальный бронзовый юноша, выполненный в натуральную величину. Он сидел, подогнув под себя одну ногу и безвольно свесив другую. В отведенной назад руке зажат лавровый венок. Другой рукой юноша опирался на перевернутый пламенем вниз факел.

– «Скорбь». Работа немецкого скульптора Барта. Это сын Юсупова. Его убили на дуэли. Я была почти влюблена в него и часто разговаривала с ним, – призналась Катя.

Плененный совершенством плавно струящихся форм и пластикой необычайно выразительного силуэта, Андрэ, не произнося ни слова, медленно обходил памятник по кругу, рассматривая его со всех сторон.

– А ведь это надгробие, – заметила Катя. – Юноша снял с головы венок славы, потому как он ему больше не нужен, и тушит факел жизни.

Они снова вышли на открытое пространство – к зеленому полю с лиственни-цами и целым воинством античных скульптур работы итальянских мастеров. А оттуда спустились на следующую террасу, где поджидал их трехметровый мраморный Геракл.

Указав мимоходом на мускулистую, полностью обнаженную фигуру мифи-ческого силача, Катя с усмешкой заметила:

– Долгое время по нему я составляла себе представление о том, что есть мужчина. – И, устыдившись затронутой темы, поспешила сменить ее: – Оглянись назад. Отсюда прекрасный вид на дворец Юсупова. Жаль, что он закрыт. В нем собрана богатая коллекция западно-европейских картин, фарфора, мебели. Хотя тебя-парижанина, этим-то как раз и не удивишь.

Позволив Андрэ пару минут полюбоваться бело-желтым дворцом на возвышении, венчавшим просторные идеально спланированные угодья, Катя взяла его за руку и повела к ажурному парапету, украшенному массивными вазами, готовя ему сюрприз.

И это был действительно сюрприз. Неожиданно перед ним открылся вид со склона горы на старое русло Москва-реки, мягко змеившейся среди лубочно мирных, раздольно широких лесов и полей. Андрэ застыл зачарованный у парапета, стремясь вобрать в себя эту дивную красоту, слиться воедино с бескрайней, обновляющей и очищающей душу русской природой.

– Какая ты умница, Катюша! – Он обнял ее сзади, прижавшись к ней щекой. – Какое чудо, что мы здесь! Ты подарила мне улыбку Родины. Дыхание Родины. Ее аромат. Я знаю, отныне этот день, этот неповторимый момент будет всегда со мной. Я буду видеть эти просторы там, в Париже, всякий раз перед тем как уснуть.

Она потерлась щекой о его щеку.

– Давай спустимся вниз.

Они медленно прогуливались по романтично вьющейся тропинке вдоль Москва-реки, заросшей белыми и желтыми водяными лилиями. Лениво текущая вода, искрясь на солнце, вспыхивала серебряными звездочками. Игрушечными вертолетиками плавали в воздухе стрекозы, присаживались на песчаные отмели напиться бабочки-капустницы. Деловито выбивал деревянную дробь дятел. Где-то вдали, за рекой тоскливо куковала неприкаянная пернатая бомжа. В высокой, неко-шенной траве желтели кувшинки, сиреневыми капельками пестрели колокольчики, изумленно и наивно топорщили белые лепестки желтолицые ромашки.

– Жизнь прекрасна и удивительна! – жизнерадостно крикнул Андрэ. – И почти шепотом добавил: – И как же часто мы об этом забываем в своем бессмысленном мельтешении, в погоне за тем, что нам не принадлежит и принадлежать не может. Потому как уходим мы из этого мира с тем, с чем пришли.

– Ты не устал? Мы можем отдохнуть у реки. Там есть скамейки, – предложила Катя.

Они спустились к воде.

– Зачем нам скамейка, если нас приглашает нежная, зеленая мать Земля! – Андрэ плюхнулся на траву, упал навзничь, раскинув руки и устремив взгляд в небо.

А в небе неторопливо плыли редкие, величественные облака, обозревая с высоты своего положения распростертую под ними землю и крошечные фигурки двух влюбленных, нашедших временное пристанище на берегу реки. Катя устроилась рядом с Андрэ и, развязав шнурки, скинула кроссовки. От долгой ходьбы и непривычной обуви ноги у нее гудели.

– Ты даже не представляешь, как нам с тобой повезло, что музей оказался закрытым, – сказала она. – Иначе мы были бы здесь всего лишь частью беспорядочного, вездесущего человеческого стада. И берег этот сейчас кишил бы загорающими и купающимися.

– Так воспользуемся этим! – Подцепив сзади ее рубашку, он с ловкостью фокусника сдернул ее с Кати. А следом снял и свою.

Его разогретое солнцем тело приникло к ее телу, губы нашли ее губы. Они опрокинулись в высокую траву и, чувствуя себя первородными Адамом и Евой, предались любви. Две мирно пасущиеся на другом берегу коровы стали их единственными свидетелями.

Андрэ поднялся. Он был полностью обнаженным, как и она.

– Ничего, солнышко, что перед тобой не Геракл? Ты переживешь это? Я хочу искупаться.

– Учти, это старое русло. Там топкое дно и полно водорослей, – предостерегла Катя.

– Тогда пошли вместе.

Взявшись за руки, они спустились с невысокой насыпи к реке и вошли в воду. Было мелко и вязко. При каждом шаге приходилось с трудом вытаскивать ноги из густой тины. Но вскоре дно стало песчаным. Приятно ласкавшая и освежавшая тело вода уже доходила Кате до плеч. Она впервые купалась обнаженной. И это было восхитительно.

Отпустив ее руку, Андрэ поплыл брассом, энергичными сильными толчками гоня впереди себя волну. Катя тоже поплыла, стараясь не отставать. Но он, то ли красуясь перед нею, то ли забыв о ней, уже был на середине реки. Упругое течение относило ее в сторону. Она почувствовала скользкие прикосновения на ногах, а потом и на всем теле. Заглянула в зеленую речную муть и в ужасе отпрянула. Под ней и вокруг нее были сплошные водоросли, змеившиеся длинными, колышущимися стеблями. У самого ее лица невинно и нежно цвела девственно-белая кувшинка, дотянувшаяся до солнца из сумеречной глубины.

– Андрэ-э-э! – в панике закричала Катя, барахтаясь в воде, отчего только больше запутывалась в водорослях.

Он не прореагировал. «Господи, – пронеслось в голове Кати, – что, если он был к ней подослан и сейчас специально завел ее в воду, чтобы утопить?»

– Андрэ-э!!! – Она выбивалась из сил от беспорядочных движений, а больше от того, что не владела собой.

На сей раз он услышал и бросился ей на выручку. Катя к тому времени, успев наглотаться воды, вся позеленела. Сообразив, что случилось, он уже издали крикнул ей:

– Немедленно успокойся! Перестань метаться, если не хочешь утонуть! Это всего лишь водоросли. Они не кусаются.

– Но я запуталась в них. Они тянут меня на дно!

– Ляг на воду горизонтально, и они от тебя отстанут.

– Легко сказать, – буркнула, захлебываясь, Катя. Но оказалось, что сделать это тоже было легко. Теперь водоросли лишь слегка щекотали ей живот.

– Давай руку! – командовал Андрэ. И, схватив ее, с силой потянул на себя. – Смотри, вон они, под нами. Ну и что? Не опускай ноги и крепко держись за мои плечи.

Повернувшись к Кате спиной, он медленно поплыл, таща ее за собой к середине реки. И лишь когда убедился, что под ними чистая, глубокая вода, повернул к тому месту, где они оставили свою одежду. Работая ногами и крепко держась за сильные, надежные плечи своего друга, Катя успела полностью успокоиться прежде, чем они ощутили, наконец, под собою дно.

Уже на берегу Андрэ с иронией заметил:

– Никогда бы не поверил, что женщина, устраивающая поджоги и крадущая детей, может быть такой трусихой и паникершей.

Они сидели рядом, нагишом, обхватив руками колени и подставив спины солнцу. Чтобы влезть в одежду, надо было обсохнуть.

– А я и не думала пугаться, – огрызнулась Катя, слизывая стекавшие с волос ручейки. – Просто уж очень стало не по себе от ползавших по телу водорослей.

– Ладно-ладно. Нечего оправдываться. От твоих истошных воплей коровы с того берега так улепетывали, что только копыта сверкали.

Катя накинулась на него с кулаками. Андрэ повалился, навзничь, отбиваясь и хохоча. Сплетясь в один клубок, они покатились по траве, пока не затихли, тесно прижавшись друг к другу…

Одевшись и кое-как приведя себя в порядок, они вышли на дорожку, которая привела их к Барским прудам с пустовавшими купальнями и лодочной станцией.

– Жаль, что нельзя взять лодку или байдарку, – огорчилась Катя. – Мы проплыли бы на ней под тем мостиком в соседний пруд, а оттуда по узкому рукаву, образованному подземными родниками, в дикие лосиные заросли. Красотища там необыкновенная.

– Мы обязательно осуществим это в мой следующий приезд, – пообещал Андрэ.

– Хочешь сказать, что опять появишься в Москве только следующим летом?

– Ну вот ты и призналась, что будешь скучать! – улыбнулся он.

– Глупости. Должна же я знать, когда мне снова будут мешать нормально жить.

– А «нормально» это как? – Заметив тень, пробежавшую по ее лицу, Андрэ поспешил добавить: – Между прочим, я чертовски проголодался.

– Да? Тогда как насчет поджаренной на углях свежей медвежатины или тушеной с грибами оленины?

– Ты, что, дразнишься? Это же чистой воды садизм.

– Ни чуточки. Если мы пролезем сквозь вон ту брешь в заборе, то попадем на шоссе. Вернемся по нему назад, к нашей машине. А машину мы оставили около ресторана «Архангельское», в котором есть любые русские деликатесы. И он к тому же, в отличие от музея, всегда открыт.

– Так я готов отнести тебя туда на руках! – воодушевился Андрэ.

– Может я и садистка. Но не до такой же степени.

Полчаса спустя они уже сидели на открытой деревянной веранде ресторана, уютно расположившегося прямо в лесу, любовались стволами мачтовых сосен, полыхавшими оранжевым пламенем в лучах заходящего солнца, и с жадностью уплетали русскую похлебку из глиняных горшочков. Маринованные, лоснящиеся от собственного жира миноги, по-домашнему жаренную картошку, блины с красной икрой и сметаной. И обещанную Катей мебвежатину, темно-бурую и чуть-чуть жестковатую, но зато полную экзотики.

– Фантастика! – жмурился от удовольствия Андрэ. – Ну и день ты мне подарила. Я у тебя в неоплатном долгу.

– Это мы уже слышали. Хватит подхалимничать.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

А днем позже Катя отвезла его в аэропорт, помахала на прощание ручкой и в привычном своем одиночестве, только почему-то ставшем вдруг таким непосильно тжелым, вернулась в город. Она бесцельно бродила по дому, уничтожая, как ей казалось, следы его пребывания. И поймала себя на том, что давно уже стоит посреди спальни, прижав к лицу снятую для стирки простыню. Когда же ей захотелось спрятать в укромном месте невымытую чашку, из которой он перед отъездом пил кофе, она, со злости на себя, с такой силой шарахнула ею об пол, что долго потом находила под шкафами осколки, разлетевшиеся во всех направлениях.

«Ладно. Всё! С этим надо кончать. Хорошего понемножку, – сказала себе Катя. – Пора возвращаться к делу.»

Устроившись поудобнее за письменным столом, пустовавшим целых десять дней, она включила компьютер и вышла в интернет. Прежде чем начать действовать ей необходимо было собрать кое-какую информацию, проверить, не устарели ли имевшиеся у нее сведения, не забыла ли она виртуальные пути и дорожки, ведущие к базе данных фирмы «Контакт» и ее шефа. Катя не забыла.

Она легла спать лишь под утро, но и валясь с ног от усталости, едва коснувшись подушки, ощутила присутствие Андрэ – запах его тела, его одеколона, его дыхание и тепло.

«Господи, избавь меня от этого наваждения! – пробормотала она, засыпая. – Все оттого, что он, по сути, был первым. Но теперь у меня таких бойфрендов может быть сколько угодно. А этому – скатертью дорога.»

Однако, когда наутро раздался телефонный звонок, Катя кубарем скатилась с постели, хватаясь за трубку. И, прикрыв ее рукой, заставила себя дышать ровно прежде, чем проговорила сонно и недовольно:

– Алло?

– Bonjour, mademoiselle! Как поживают мои Катя-Кэтрин-Синди-Александра?

– Для гарема, мсье, вы переселились не в ту страну. С вас хватит и одной Кэтрин. А если…

– Я соскучился, – перебил он осевшим от переполнявших его чувств голосом. – Я уже чертовски соскучился. Все время думаю только о тебе.

– «Все время» – не так уж и много, если учесть, что прошло меньше суток с тех пор, как ты укатил.

– А мне кажется, что прошла целая вечность. Скажи честно, ты скучала?

– Некогда было. Я до утра просидела за компьютером. А ты вот меня разбудил.

– Опять взялась за свое? Плетешь с помощью виртуальной паутины очередные козни?

– Еще не успела. Только собираюсь.

– Надеюсь, в твой план мести не входит сначала затащить этого типа в постель? Уж очень старательно там, в казино, ты его завлекала.

– Тебя бы это огорчило?

– Я думаю, огорчило бы это тебя.

– Меня!?

– Ну да. Потому что тогда мне пришлось бы тебя убить. Имей ввиду, я поклялся себе, что предательства больше никогда никому не спущу.

– Какой милый Отелло. Слушать тебя одно удовольствие.

– Я все понял. Мне нужно быть постоянно рядом, чтобы ты снимала и вешала на распялку свою защитную колючую броню.

– Так будь.

– Да!? Ты этого хочешь?

– Боже! Какой же ты болван!

Она поспешила дать отбой, чтобы самым постыдным образом не разреветься в трубку. А потом вбежала на кухню и снова принялась бить посуду.

«Если я не справлюсь с этим, я не смогу осуществить задуманное, – убеждала себя Катя. – Он не дает мне сосредоточиться на главном. Он мне мешает. Как он мне мешает!.. Мне нужна злость и холодная голова. Надо сделать так, чтобы в ближайшее время он вообще не звонил».

Самым простым решением вопроса было бы попросту вырубить телефон. Но она может понадобиться Леше в любую минуту. Она уже и так там, черт знает сколько, не была. Катя взглянула на календарь: пятница. Завтра у Ломова по расписанию казино. Значит, нужно привести себя в порядок, чтобы выглядеть холеной, зажравшейся хищницей, этакой самодостаточной искательницей приключений. Нет, этим лучше заняться завтра, с утра. А пока надо посмотреть, что там в ее отсутствие натворил Леша и его бригада.

К своему удовольствию она нашла ремонтные работы в доме почти завершенными. Оставались незначительные штрихи и чисто косметические доделки. Бродя по обновленным, пахнущим свежей краской комнатам, и особенно в подвалах, Катя, не замечая что улыбается, вспоминала восторженную реакцию Андрэ и то, каким виделся ему этот дом. Теперь, на досуге у нее будет время подумать над его предложением. Если, конечно, сам он уже не передумал.

Весь следующий день она, как и планировала, провела в Spa. Сауна, бассейн, массажи с дорогими маслами и травами, чистка лица, маски, стрижка и завивка волос, маникюр, педикюр и так далее.

К десяти часам вечера, обложившись 25-долларовыми фишками, она уже сидела за карточным столом и играла в покер. Часы показывали без четверти одиннадцать, а Ломова нигде не было видно. Оставив за собой место, Катя отправилась через все казино на поиски дамской комнаты. Ломов играл в рулетку.

Войдя в туалет, Катя остановилась перед зеркалом и внимательно оглядела себя. На ней было узкое, длинное, идеально облегавшее фигуру платье цвета морской волны с пикантным вырезом на груди, украшенным изумрудной капелькой кулона на золотой цепочке. В сочетании с медной копной хорошо взбитых, закрепленных лаком волос этот наряд делал ее броской и эффектной. И хотя макияж ее был в полном порядке, Катя достала из сумочки дорожную косметичку и слегка добавила себе красок.

Гарцующей походкой манекенщицы она направилась обратно. Ломов, оторвавшись от игры, смотрел на нее. Катя улыбнулась ему, приветственно как старому знакомому помахав рукой, и не останавливаясь прошествовала в комнату для карточных игр. Ее место с оставленными на столе фишками ждало ее. Сделав ставку, она в очередной раз выиграла, вытащив королевский трис. Горка фишек рядом с ней росла, но лицо ее оставалось бесстрастным и непроницаемым, как у настоящего заядлого игрока.

– Когда бывает полоса везения, нужно, как минимум, удваивать ставку, – услышала она позади себя слишком хорошо знакомый голос и поняла, что Ломов, стоя за ее спиной, уже какое-то время наблюдает за игрой.

Катя обернулась к нему, ничуть не удивившись, деловито кивнула и последовала его совету, снова выиграв. Извлечь из сумочки спасительную пластинку и легким изящным движением отправить ее себе в рот – было делом одной минуты. Через две-три ставки она спросила:

– Увеличить еще, mon ami?

– Нет. Сделать перерыв, – улыбнулся он. – Везение штука изменчивая. Здесь очень важно уметь вовремя остановиться.

– Слушаюсь и повинуюсь, господин учитель. – Катя попросила крупье обменять ее фишки на деньги и встала из-за стола.

– Вы сегодня одна?

– А вы? – с лукавой улыбкой вопросом на вопрос ответила она.

– Как видите. – Он тоже улыбнулся. – Вы уже ужинали?

– Нет еще. Только собиралась.

– Какое совпадение. Тогда может поужинаем вместе? Банкет у них на сегодня не предусмотрен, но ресторан работает круглосуточно.

– Спасибо. Я приняла бы ваше предложение, но, увы, не знаю даже, с кем имею дело.

– Вы правы. Мое упущение. Ломов, Виталий Аркадьевич. Для вас просто Аркадий. – Он вопросительно посмотрел на нее.

– А я для вас просто Синди.

Их «знакомство» состоялось. Ломов пытался узнать о ней как можно больше, расспрашивая об Андрэ и о ее корнях, о том, в какой стране она имеет постоянное местожительство и чем занимается. Катя улыбалась ему фисташковыми, болотными глазами, демонстрируя при каждом удобном случае жемчужные зубки, но на расспросы отвечала уклончиво, что лишь подогревало и раззадоривало его. Наряду с этим сама она не проявляла особого любопытства к персоне Ломова. Казалось, ее не интересует вовсе, кто он, чем занимается, женат или холост и кто ему та девица, что была с ним в прошлый раз. Как хорошо воспитанная иностранка, Катя пыталась увести беседу в русло абстрактных, безличностных тем.

Когда же их совместный ужин подошел к концу, она поднялась из-за стола, поблагодарила его и заявила небрежно:

– Ну, мне пора.

– Как!? Неужели вы уже уходите? – На лице Ломова было написано разочаро-вание. – Впереди еще целая ночь.

– Ночью я предпочитаю спать, – томно прикрывая глаза, отозвалась Катя.

– Жаль. А я думал, мы поиграем вместе.

– Обязательно поиграем. В следующий раз.

– Может я хотя бы провожу вас? Молодой девушке так поздно ездить одной по Москве не безопасно.

– Мерси, Виталий. Вы очень любезны, но в этом нет необходимости. – Заметив наблюдавшего за ними Виктора, Катя подозвала его: – Витя, дружок, попроси, чтобы подогнали ко входу мою машину. – И, не давая Ломову опомниться, она поспешила распрощаться с ним.

Катя ехала по пустынным, умытым поливальными машинами улицам, слушала старые блюзы на CD и торжествовала победу. Вне сомнения ей удалось не только привлечь внимание своего смертельного врага, но и посадить его на крючок. Правда, хорошо зная его характер, она понимала, что он может так же легко сорваться с этого крючка в любой момент. И тем неменее первый этап, самый трудный и ответственный, был ею благополучно пройден. Ведь она могла просто не понравиться ему, оставить его равнодушным. И тогда все ее ухищрения прошли бы впустую.

Пора начинать действовать. Сразу по всем фронтам. Но прежде чем она ему основательно подпортит жизнь, надо успеть стать ему близкой и нужной, чтобы иметь возможность воочию наблюдать, как пойманный за жабры карась будет корчиться в конвульсиях на горячей, сдобренной раскаленным маслом сковороде. Ждать до следующей субботы, чтобы снова «случайно» встретиться с ним, слишком долго. Она знала, что в казино он наведывается дважды в неделю, включая среды.

Дни, отделявшие субботу от среды, Катя не теряла даром. Весьма кстати все ремонтно-дизайновские работы в ее замоскворецком доме были завершены. Она полностью расплатилась с Лешей-менеджером, а затем привезла с собой слесаря и заставила его поменять на парадной двери все замки. Дополнительно он врезал замок в дверь под лестницей, ведущую в подвалы, снабдив ее еще и увесистой, сделанной под старину щеколдой. Затем Катя побывала в спортивном магазине и приобрела там походный комплект – раскладной стол с двумя стульями, спальный мешок и раскладушку. Ее покупки завершили чашка, тарелка, кувшин и пара обыкновенных ведер.

По вечерам, оставаясь дома, она дотошно изучала состояние дел «Контакта», личную переписку Ломова, его штат. Ей было известно, что в компьютере он разбирается слабо, владея лишь самыми элементарными навыками. Настолько слабо, что не сообразил даже после свиньи, которую она ему подложила, сменить систему защиты. Даже password к его электронной почте остался прежним – «Тамара», хотя последнюю его любовницу звали уже Алефтиной. Единственный человек, кто мог и должен был его надоумить, Миша, почему-то этого не сделал. Не исключено, что он даже злорадствовал, узнав про ее выходку. Не случайно ведь он с таким удовольствием взламывал виртуальные сейфы шефа, а потом и вовсе бросил его при первой же возможности, которую она ему предоставила.

Катя набрала номер своего старого приятеля и услышала знакомое «Ало?».

– Мишка, привет!

– Катюша! – сразу узнал он. – Как я рад тебя слышать! Откуда ты звонишь?

– Все оттуда же. Из-за океана. Как идут дела?

– Превосходно. Твоими молитвами. Зарегистрировал компанию. Снял помещение. Купил по дешевке контрабандное оборудование. Нанял на работу программиста и дизайнера, околачивавшихся без дела. На радостях пашут, как проклятые. Уже получаю первые заказы. Ты не представляешь, как я тебе благодарен. Можно сказать, впервые почувствовал себя человеком.

– Рада слышать.

– Назад не собираешься? Хотя… наверное, пока лучше воздержаться.

– Посмотрим. Если соберусь, ты об этом узнаешь первым. Мишунь, у меня к тебе маленькая просьба.

– Да все, что угодно! Я твой неоплатный должник.

– Брось! Я звоню не должнику, а другу. Можешь собрать для меня по возмож-ности полную информацию о человеке по имени Зайцев, Станислав Иванович?

– А кто он, хоть приблизительно? В какой области копать?

Катя поняла, что Миша понятия не имел о подлинном имени Ломова и его прошлом.

– Новоявленный бизнесмен. Из крутых, – лаконично ответила она. – Меня интересует его деятельность в первые годы после развала Советов. Учти, задачка не из простых. Думаю, он сделал все, чтобы замести следы. На интернете ты его сайт не найдешь. Я, по крайней мере, не нашла. Если где-то и сохранилась какая-то информация, то случайная, опосредованная, через тех, кто так или иначе был с ним связан. Но ты ведь у нас компьютерный археолог. Покопай, не в службу, а в дружбу.

– Я буду очень стараться, Катюша. Как с тобой связаться, если нападу на жилу, или хотя бы на след?

– Запиши мой E-mail и продиктуй мне свой. Ну и конечно же я буду тебе звонить.

Положив трубку, Катя задумалась. Не о Мише и не о Ломове. Она вспоминала часы и дни, проведенные с Андрэ. Его страхи и подозрения. Предпринятое им расследование. Их поездку в Тулу. И ту ночь, когда он явился в ее спальню. Его губы. Его руки. Запах его тела. Его ястребиные холодные глаза излучавшие в минуты близости тепло и нежность. Вспоминала их перепалки и обмен колкостями, которые уже не могли ввести в заблуждение ни его, ни ее.

Обхватив руками одно колено и тихонько раскачиваясь на стуле, Катя улыбалась, сама того не замечая. Резкий телефонный звонок заставил ее вздрогнуть. Еще не подняв трубки, она знала, это Андрэ.

– Кэтрин! Ну наконец-то ты подошла! – обрушился он на нее. – Я уже решил, что ты не хочешь со мной разговаривать. Я звонил тебе вчера до поздней ночи.

– Меня не было дома, mon cheri.

– Ночью!?!

– Послушай. Твой приезд на целых десять дней выбил меня из колеи. Теперь я наверстываю упущенное. А ты и оттуда пытаешься мне мешать. Да еще и устраива-ешь сцены ревности.

– Я волновался. И потом мне казалось…

– Тебе все правильно казалось. – Ее голос потеплел. – Но, пожалуйста, Андрэ, дай мне возможность сделать то, что я должна сделать. Для меня это очень важно…

– Ты была в казино?

– …Да.

– И он там был?

– Да.

– Один?

– Как всегда, с охраной.

– Я не о том.

– Один.

– И…?

– Мы поужинали вместе и я уехала домой. Допрос окончен?

– Я ревную тебя к нему!

– Не будь дураком, Андрэ. – В ее голосе зазвучал металл. – Да. Я улыбаюсь ему и строю из себя сексапильную самку. Но ты же знаешь, что это всего лишь ловушки. Я никого так в жизни не ненавидела, как его. И я не успокоюсь, пока не уничтожу его.

Он молчал. И Катя снова заговорила.

– Мне надо сейчас быть злой и безжалостной, целиком настроенной на месть. Bien-aime, ты мешаешь мне. Ты меня размягчаешь. Очень прошу тебя, не звони мне пока. Я сама тебе позвоню.

Она чувствовала, что обижает его, что не должна себя так с ним вести после всего, что между ними было, после всего, что она к нему чувствует. Но именно эти чувства сейчас больше всего ей мешали.

– Всё, Андрэ. Не сердись. Целую. – И она дала отбой.

Август кончился, и погода, как по команде, резко изменилась. Северный ветер принес похолодание. Небо заволокли мрачные тучи, на деревьях появились первые рыжие подпалины. И хотя в машине и в помещениях было тепло, Катя решила изменить свой имидж согласно погоде. Она вспомнила, как шокировала Андрэ в Париже нарядом Гавроша, и, собираясь в среду в казино, вновь облачилась во все черное и кожаное – брюки, куртку и кепи.

Работники казино, уже хорошо знавшие свою новую посетительницу, увидев ее в таком наряде, весело разулыбались. На сей раз она решила вести себя с Ломовым, как старая знакомая, при условии, если он придет один. Он был один. Она подошла к столу с рулеткой и остановилась около него, внимательно следя за шариком.

Он с любопытством самца оглядел новое явление и, узнав ее, удивленно воскликнул:

– Синди! Вы?!

Засунув руки в карманы, она ему весело, по-мальчишески подмигнула:

– Собственной персоной. Как сегодня ведет себя Фортуна?

– Скверно. Совсем распустилась.

– Кто-то учил меня, что нужно уметь вовремя сделать перерыв. Вы не помните кто?

– Всё, Алекс, я пасс. Временно выбываю, – сказал он крупье и, положив в карман оставшиеся фишки, отошел.

Они провели пол ночи вместе. Ужинали, играли в покер, в очко и в рулетку, беседовали по душам, расположившись в мягких креслах под искусственной бере-зой. Катя больше не боялась быть узнанной. И не только потому, что изменила внешность. Она чувствовала, что меняется изнутри. И сотворил с ней это чудо Андрэ. Он подарил ей уверенность в себе, которая раскрепостила ее манеры, движения, речь. Она поняла вдруг, что уже не играет в самодостаточную женщину, а является таковой.

Катя рассказала Ломову душещипательную историю о своих родителях – эмигрантах, преуспевающих бизнесменах, много лет живущих во Франции, но так и не сумевших привыкнуть к чуждым им нравам, культуре и образу жизни.

– Отец все чаще говорит, что хочет быть похороненным в родной земле, – проникновенно сочиняла Катя. – А у вас, Виталий, есть родители?

Он кивнул.

– К счастью. И отец, и мать.

– Они еще могут сами о себе позаботиться?

– Увы. Им уже много лет. Постоянные жалобы на здоровье. Вчера мать напугала меня гипертоническим кризом. Пришлось вызвать скорую.

– И что? – Катя изобразила на лице живое участие.

– Забрали в больницу. Совсем некстати. Но что это нас занесло на такую скучную тему! Поговорим лучше о вас.

Ломов уже не скрывал своей заинтересованности Катей, делая ей прозрачные намеки, что неплохо бы встретиться в таком месте, где нет столько глаз, шума и света. Предвидя, что при расставании он проявит свойственную ему напористость, Катя с невинным видом поднялась, пообещав через несколько минут вернуться, и сбежала.

Она понимала, что долго так продолжаться не может, что она должна что-то придумать. Что просто сбежать еще раз ей вряд ли удастся. Кроме того вполне в его характере послать одного из своих телохранителей чтобы выследить ее.

Поэтому утром Катя позвонила в «Метрополь» и забронировала себе шикарный двухкомнатный номер на имя Синди Свэб. А через несколько часов прибыла в отель с небольшим чемоданом. Оказавшись в номере, она раскрыла постель, раскидала по стульям привезенные с собой вещи, устроила беспорядок в ванной и вышла.

У нее в сумочке лежала визитка Ломова с вписанным им самим от руки номером его мобильного телефона, но она ни разу ему не позвонила. А свои координаты, сколько он не домогался, оставить отказалась. Настало время предпринять следующий шаг. Момент для этого получался на редкость благоприятный.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Поздно вечером Катя подъехала на Кутузовский проспект. Это была кареглазая брюнетка с собранными в пучок волосами, в больших очках, одетая в строгий английский костюм и закрытые туфли на низком каблуке – аля старая дева. Она набрала на домофоне номер «66» и долго ждала, пока, наконец, недовольный, сонный голос ей ответил:

– Кто? Чего надо?

– Иван Егорыч! Открывайте. Я от Виталия Аркадьевича.

– …От Виталия?… Что-нибудь случилось?

– Поднимусь, расскажу. Да открывайте же скорее! Дело срочное. И стоять тут на ветру холодно.

Автоматический зомок еле слышно звякнул. Катя потянула на себя дверь и, оглядевшись по сторонам, юркнула в подъезд. Облаченный в ночную пижаму старик поджидал ее на лестничной площадке.

– Ну что там? Что с Виталием?

– Здравствуйте, Иван Егорыч. Давайте войдем в квартиру. – Катя легонько подтолкнула его назад, к двери. – Волноваться не стоит. Но, думаю, вам лучше одеться и поехать со мной.

– Куда? Зачем?

– Понимаете… – Катя сделала скорбное лицо. – Виталий Аркадьевич попал в аварию. Нет, нет, ничего серьезного. Он просто хочет видеть вас. Но если вам трудно… Я ему объясню. Он поймет.

– Да о чем вы говорите, барышня! – возмутился старик. – Конечно я еду! Вот только переоденусь… Или может прямо так? Чтоб время не терять. – Он выглядел растерянным и взволнованным.

– Я думаю, в любом случае лучше одеться. И потеплее. На улице холодно. Да и неудобно в пижаме. Я вам, если позволите, помогу.

– Ну что вы, милая. Не настолько уж я стар. Я прекрасно могу сам.

Однако Катя, не желая оставлять его одного, чтобы старику вдруг не пришла в голову идея позвонить сыну, последовала за ним в спальню, помогла достать из комода шерстяной свитер и костюм, туфли и рожок с длинной черепаховой ручкой. Минут 10 спустя, тщательно заперев входную дверь на все запоры, старик уже семенил за Катей к лифту. В это время приоткрылась дверь соседней квартиры и выглянула пожилая, всклокоченная женщина.

– Егорыч, куда это ты на ночь глядя собрался? Случилось чего? – Женщина подозрительно оглядела чернявую молодую особу, вызывавшую лифт.

– К сыну еду, – озабоченно отмахнулся тот. – Вот, говорят, в аварию попал.

– Ах ты Господи! – всплеснула руками всклокоченная. – Час от часу не легче. Как же это его угораздило?

Подъехал лифт. Катя вошла первая, придерживая двери, чтоб не закрылись.

– Прости, Петровна, не до тебя. Спешим мы.

Больше им никто не встретился, и Катя благополучно вывела старика из подъезда.

– Что за напасть такая, – жаловался он, с кряхтением усаживаясь в ее машину. – Сначала жену в больницу забрали. Теперь вот с сыном что-то неладное.

– Не волнуйтесь, Иван Егорыч. Все образуется. Жизнь, она ведь как небо, не может быть вечно безоблачной.

Помогая старику пристегнуться, Катя как бы ненароком прикрыла ему рот платочком. Он дернулся, попытался откинуть ее руку и, разом сникнув, завалился набок.

– Не обижайся, дедуля, – пробормотала она, откинув его на спинку кресла. – Поспи немножко. Ни к чему тебе знать, куда мы едем.

Промчавшись по Новоарбатскому мосту, Катя выехала на Новый Арбат. В это время суток можно было не бояться ехать через центр, освободившийся, наконец, от дневных заторов. Слишком ярко освещенный проспект был многолюден в любое время суток. А где много людей, там много и блюстителей порядка. Она поспешила сбавить скорость, чтобы не привлекать к себе внимания гаишников. Старик, как тряпичная кукла, безвольно покачивался из стороны в сторону на поворотах и норовил завалиться вперед, когда она не слишком мягко притормаживала на красный свет. Кате приходилось придерживать его одной рукой. Миновав Воздвиженку и Маховую, она въехала на Большой Каменный мост и вторично пересекла причудливо змеившуюся Москва-реку вместе с ее отводным каналом. Оказавшись, наконец, в Замоскворечье, она нырнула в пустынные, будто вымершие переулки и затерялась в них.

«Старик так быстро не очухается. Надо потянуть немного время, – решила она. – Чем позднее доедем, тем лучше. Меньше шансов попасть кому-нибудь на глаза.»

Покружив по переулкам, она остановилась, наконец, перед своей шикарной недвижимостью и, выключив мотор, терпеливо стала ждать, пока пленник придет в себя.

Он смешно подергал носом, глубоко вздохнул и открыл глаза.

– А? Что? Где я? Что со мной? – невнятно забормотал он.

– Все в порядке, Иван Егорыч. Вы в дороге немного вздремнули. Только и всего. Мы уже приехали.

– Куда приехали? Зачем? – Он никак не мог сообразить, что к чему.

– Неужели забыли? Ваш сын послал меня за вами.

– Ах да, да… Ничего я не забыл! Где он, мой мальчик? Ведите меня скорее к нему!

Катя помогла ему выбраться из машины и предложила опереться на ее руку. Старик тяжело, с натужным усилием передвигал ноги, все еще находясь в полуневменяемом состоянии. Пока она отпирала парадную дверь, он, повиснув на ней, казалось, вот-вот снова уснет. Катя бросила взгляд вправо и влево вдоль улицы – ни пешеходов, ни машин. Еще одно усилие и, облегченно вздохнув, она захлопнула дверь изнутри дома.

Намеренно не включая свет, Катя провела старика по темному нижнему холлу под лестницу и лишь когда открыла дверь, ведущую в подвал, нажала на выключатель. Ну вот и всё! Капкан захлопнулся. Отец Ломова ее пленник! Никому не придет в голову искать его здесь. Никто не может его здесь ни увидеть, ни услышать. Хоть кричи в полный голос, хоть барабань кулаками в толстенные, глухие стены. Отныне его ни для кого нет. Он исчез со всеми потрахами в неизвестном направлении. Как исчезла в свое время дочь Сашка.

– Сюда, пожалуйста, – вежливо сказала Катя, придерживая старика за пояс, что бы тот ненароком не споткнулся и не покатился вниз по крутым ступеням. – Присаживайтесь. – Она указала на раскладной стул.

Посреди огромного, зловеще-пустого подвала, угрюмо и нелепо торчали, заранее приготовленные ею, раскладушка со спальным мешком, походный стол с двумя стульями, два ведра и большая картонная коробка.

– Ничего не понимаю! – Старик начал нервничать, осознав, наконец, что с ним происходит что-то неладное. Тревожно окинув взглядом подвал с его странным «убранством», он в упор уставился на Катю и потребовал ответа: – Что все это значит? Где мы находимся? Где мой сын? Куда вы меня завели? И вообще, кто вы?

– Хорошие вопросы. По существу. Сядьте! – разом меняясь в тоне и выражении лица, приказала Катя.

– Что?! – опешил тот.

– Я сказала, сядьте. И слушайте, пока у меня есть желание что-то вам объяснить. – (Он машинально опустился на стул.) – Я обманула вас, Иван Егорыч. Ваш дорожайший сынок жив здоров и, скорее всего, в данный момент просиживает свои фирменные штаны в каком-нибудь казино или ресторане. Ну а вас я просто похитила.

– К…как это? Зачем?

– Похитила и все. Украла, как вещь. Ваш сын причинил мне огромное непо-правимое зло, и я намерена ему за это отомстить. Теперь ясно?

– Н…не очень.

– В общем так. Вы останетесь здесь моим пленником. Взаперти и в полном одиночестве. У вас будет свет, еда и питье, но вы не сможете отсюда выйти. Если будете вести себя благоразумно, останетесь живым. Если попытаетесь буянить, за последствия я не отвечаю. Все понятно?

Нервно сглотнув, он кивнул.

А теперь представьте, что вы в фотоателье, мне надо вас сфотографировать. В каком виде – решаю я. Договорились?

Он снова нашел в себе силы только кивнуть.

– Тогда не будем терять время. Снимайте пиджак, свитер и майку. И еще разуйтесь. Пожалуй, брюки тоже лучше снять. Вы останетесь в одних трусах. Живее! Не заставляйте меня ждать! – командовала Катя.

Трясущимися руками старик стягивал с себя одежду, не спуская с нее глаз.

– И носки тоже?

Она молча кивнула. Теперь родитель Ломова выглядел совсем жалким. Костлявый, сутулый, морщинистый. Бледную кожу покрывали коричневые печеночные пятна, на щиколотках и на руках вздулись фиолетовые вены.

– Отлично. – Подхватив одной рукой легкий складной стул, Катя поставила его у стены и приказала. – Садитесь сюда.

Достав из коробки моток веревки, она туго прикрутила старика к стулу, а на грудь ему повесила заранее заготовленную картонку с надписью: «Привет из Воронежа № 3».

Веревка причиняла старику не только физические, но и моральные страдания, что красноречиво отражалось на его лице и было Кате на руку. Достав из сумочки свою миниатюрную цифровую фотокамеру, она принялась фотографировать онемевшего от боли и страха старика в разных ракурсах. Покончив с этим занятием, Катя поспешила развязать его.

– Извините, Иван Егорыч, за причиненные неудобства, – сказала она полусочувственно, полу с издевкой. – Без этого было не обойтись. Одевайтесь скорее, а то замерзнете. Я сейчас уеду. Мне искренне жаль, что вам придется остаться здесь одному. На раскладушке спальный мешок. Думаю, в нем вам будет удобно. В одном ведре чистая вода, другое можете использовать, как туалет. В коробке еда и напитки. И книга, чтоб было чем заняться. Это все. – Подумав, она спросила: – У вас есть при себе какие-нибудь лекарства?

Старик прошлепал босыми ногами к другому стулу, где была свалена его одежда, пощупал карманы пиджака и брюк.

– Нет, – сказал он растерянно. – Я ничего не взял с собой.

– А без чего вы не можете обойтись?

Он наморщил лоб, пытаясь припомнить слишком мудреные для него названия.

– Норваск. Это американский препарат от давления. Седуксен – снотворное. И жена мне всегда дает по 30 капель валерианку и валокордин.

– Ладно. Что-нибудь сердечное и от давления попробую достать.

И отвернувшись, чтобы избавиться от гнета устремленных на нее глаз, Катя поспешно направилась к выходу.

– Как долго вы собираетесь меня здесь держать? – уже вдогонку ей обреченно спросил старик.

– Сие целиком будет зависеть от вашего сына, – не оборачиваясь, обронила Катя.

Выйдя из подвала, она заперла за собой дверь и для надежности задвинула ее на засов. Уже из машины, прежде чем отъехать, она долго смотрела на погруженную во мрак громаду дома. При мысли о замурованном там, как в склепе, старике и о жестокости, с которой она с ним обошлась, у Кати сжималось сердце. Но как только она снова вспомнила о своей матери, чувство вины тотчас сменилось яростью. Резко нажав на газ, она помчалась по пустынной улице прочь от импровизированной темницы.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Придя домой, Катя скинула с себя парик и одежду, убрала в коробочку цветные линзы и подсела к рабочему столу. Разложив на экране laptop только что сделанные снимки, она отобрала из них один, где отец Ломова был легко узнаваем и выглядел особенно жалким и запуганным. Подумав, Катя поместила рядом то страшное фото, сделанное ею в Воронеже.

Сменив Photoshop на Word, она принялась отстукивать послание:

«Эй, босс! Узнаёшь своего папашу? Все точно так, как было с моей матерью. Верно? Можешь сравнить. Как видишь, я способная ученица. Только вот изуродо-вать и прикончить его еще не успела. А ведь долг, говорят, платежом красен.

Ладно, так и быть, дам тебе шанс. И сутки на размышления. Если хочешь получить назад отца живым, сложишь в коробку из-под обуви 1 миллион долларов и снесешь ее в камеру хранения Киевского вокзала. Не жалей денег. Очень скоро ты их, в любом случае, лишишься. Позвоню завтра, в полдень узнать номер и шифр ячейки. Всё. И будь ты проклят!»

Катя положила диск с фотографиями и письмом в конверт, запечатала его и размашисто написала хорошо знакомым боссу почерком: «Виталию Ломову. Лично.» Сидя с конвертом в руках, она задумалась: Интересно, будет ли он уже знать, что отец похищен, к тому времени как получит это? Ей очень хотелось увидеть его реакцию собственными глазами.

Острота ситуации состояла в том, что для Ломова это должен быть двойной удар – тревога за жизнь похищенного отца и страх за свою собственную шкуру, поскольку он поймет, что разоблачен. Ведь если она нашла его отца, значит ей известно его подлинное имя, которое он тщательно скрывает.

Утром, наспех позавтракав, Катя спустилась в гараж и выехала на улицу. Моросил нудный, затяжной дождь. «Андрэ увез с собой наше лето. И всё, что было во мне человеческого, солнечного», – подумала она и тут же заставила себя забыть о нем. Не доехав до здания, в котором проработала несколько лет, метров 50, она остановилась и довольно долго изучала ситуацию. У подъезда стоял черный джип Ломова. «Значит, он не изменил своим правилам с утра всегда быть на месте. Отлично.»

Выйдя из машины и оглядевшись по сторонам, Катя свернула в соседний двор, окруженный с четырех сторон домами. В центре был разбит небольшой сквер со скамейками и детской площадкой, обсаженный по периметру высокими кустами персидской сирени. Между сквером и домами оставалось только место для подъезжавших машин. Дождик кончился, и на площадке под присмотром бабушек играли дети, слишком маленькие, чтобы обращаться к ним с поручением. С улицы заехала темно-вишневая «Нива». Из нее вышла молодая женщина с дочкой и скрылась в подъезде. Две девушки выпорхнули неизвестно откуда и неизвестно куда делись, скрытые от Кати кустарником. Потоптавшись на месте, она уже собиралась уйти, но тут из подъезда появился подросток и расхлябанной походкой направился в ее сторону.

Катя окликнула его. Парень окинул ее колючим, пренебрежительным взгля-дом, каким умеют смотреть на посторонних только подростки.

– Ты мня? – спросил он ломким фальцетом, перевалив жвачку с одной щеки на другую.

– Тебя, тебя. Подойди на минутку. – Она поманила его пальцем.

– Ну? – Он смерил ее с ног до головы, демонстративно жуя с открытым ртом.

«Врезать бы по твоей наглой роже», – подумала Катя. А вслух сказала:

– Заработать хочешь?

– А кто теперь не хочет. Сколько и за что? – Во взгляде пацана появился проблеск заинтересованности.

– Фирму «Контакт» знаешь?

– Это которая вон там, за углом?

– Точно. Письмо передать надо. Ее начальнику в собственные руки.

– А сама чего ж?

– Не твое дело. Возьмешься отнести или нет?

– Сколько?

– Стольник.

– Нашла дурака! – Парень засунул руки в карманы, собравшись продолжить свой путь.

– Ладно. Двести.

– Меньше чем за палтыщи и пальцем не пошевелю.

– Уговорил. Но если проболтаешься, кто послал и где меня искать, из под земли достану, на корню сгною. Усёк?

– Не стращай. Не вчера родился. Давай свое письмо. – Он взвесил конверт на ладони, пощупал: – Что здесь?

– А вот это уж тебя ну никак не касается! – взорвалась Катя.

– Да? Не касается? А что как ты со мной бомбу передаешь? – Он приложил конверт к уху: – Вроде не тикает.

– Болван. Диск это. Обыкновенное CD в своей упаковке. Вот тебе 200 баксов. Остальное когда вернешься…

– Деньги вперед.

– Умник нашелся. Почем я знаю, может ты за угол завернешь и смоешься, а письмо мое выбросишь по дороге.

– Ладно. Жди тут.

– Слушай внимательно. Войдешь в подъезд, где вывеска «Контакт», поднимешься на второй этаж. Первая дверь налево. Тяжелая такая дверь, сейфовая. Там, в приемной секретарша сидит. На остальных внимания не обращай. Скажешь ей, что письмо должен лично вручить Ломову. Запомни, Ло-мо-ву. Если она захочет сама передать, не уходи, пока не убедишься, что она к нему вошла. А потом без промедления дуй сюда. И смотри у меня, чтоб без хвоста!

– Понял. Не дурак. – Он презрительно глянул ей под ноги и направился в сторону улицы, но уже совсем другой – деловой походкой.

Катя нервничала. Как только Ломов поймет, от кого это послание, он тут же пошлет вдогонку за пацаном своих ищеек, и она даже до машины не успеет добежать. Оглядев еще раз двор, она только сейчас заметила с его противоположной стороны арку, выходившую на соседнюю улицу. Обрадовавшись, Катя поспешила к своей машине, села за руль и въехала во двор. Она поставила машину таким образом, чтобы входящему с улицы не был виден ее номер. Спустив стекло и не выключая мотора, она стала ждать, зажав в руке три сторублевые бумажки.

Через несколько минут из-за угла появился ее гонец. Он тревожно озирался по сторонам, явно решив, что Катя сбежала, не доплатив ему обещанное. Высунувшись из окна, она тихонько свистнула и поманила его пальцем. Сразу успокоившись, он направился к машине.

– Ну что? Передал? Говори скорее, не тяни.

– Да передал, передал.

– Кому?

– Кому велела.

– А как он выглядел? – недоверчиво спросила Катя.

– Здоровый такой бугай. – Он напыжился и раздул щеки, изображая Ломова. – Секретарша когда письмо в кабинет понесла, я видел, как он…

Тут из-за угла показались два типа в черных костюмах, шарящих глазами по сторонам. Один был коренастый, широкоплечий и чернявый, похожий на кавказца, другой – длинный, белобрысый и накаченный, с маленькими злыми глазками.

– Вон он! – крикнул чернявый, указывая на мальчишку и прибавляя шагу.

– На! Держи и отваливай! – Сунув ему деньги в руку, Катя вдавила педаль газа в пол.

Взревев, машина рванула с места, нырнула под арку и скрылась. Все произошло с такой быстротой, что телохранители Ломова не только не увидели номера машины, но и не поняли даже, какой она была марки. Разросшиеся кусты сирени сыграли свою роль.

Катя долго колесила по городу, перескакивая с улицы на улицу, на случай, если ей все-таки кто-то «сел на хвост». Чтобы выиграть время и при этом не терять его, она зашла в несколько дорогих, фирменных бутиков, пополнив свой гардероб осенними туалетами и аксесуарами к ним. А потом пообедала в «Савое», за тем самым столиком, за которым совсем недавно – и так давно! – они сидели вдвоем с Андрэ. Нет, Кате определенно не нравился разлад, творившийся в ее душе, что каза-лось ей признаком малодушия и даже более того – предательством по отношению к памяти матери. Она поспешила закончить трапезу и вышла из ресторана.

Снова зарядил дождь, достаточно сильный, монотонно барабанивший по крыше машины. «Дворники» едва успевали сгонять слезы небесные с ветрового стекла. Мысли то и дело возвращались к несчастному старику, томившемуся взаперти. От одной только могильной тишины, царившей в ее звуконепроницаемых подвалах, можно было сойти с ума. Что как не выдержит его сердце? Кате удалось заставить себя до завтра не думать о нем.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Утром в субботу она проснулась рано, если только вообще спала. Ей казалось, что время остановилось, что стрелки часов приклеились к циферблату и никогда не доберутся до двенадцати. Нет, не возможность получить выкуп так будоражила ее, а стремление поскорее узнать реакцию Ломова на предпринятые ею действия.

«Хватит! Всё! – строго наказала ей синеглазая. – Эмоции в сторону! Лучше хладнокровно и скрупулезно обдумай каждый свой следующий шаг. Ведь тебе предстоит лавировать на острие ножа.» Самое надежное было бы позвонить Ломову на его мобильный телефон, зная наверняка, что подойдет именно он. Но как бы это не навело его на мысль связать Катю Погодину с Синди Свэб, поскольку Кате он никогда не давал номер своего селюляра. И еще: надо обдумать, как говорить. Они давно не виделись и он вполне мог подзабыть ее голос. И не нужно, чтобы он его вспомнил.

Сквозь не просохшие еще оконные стекла в комнату заглядывало солнце. Значит зонт можно было оставить дома. Машину она тоже решила не брать и, выйдя на Садовое Кольцо, доехала тролейбусом до метро Парк Культуры. Часы показывали без пяти двенадцать. Пора! Позвонит она ему из автомата, это однозначно. Но в просторном зале на выходе из метро автоматы были навешаны на стену в ряд, и звонящие будто задались целью перекрикивать друг друга.

Нет, отсюда нельзя, решила Катя и, выйдя из метро, направилась в сторону Комсомольского проспекта. Ей сразу же попались несколько телефонных будок. Она юркнула в одну из них, опустила в прорезь жетон и наизусть набрала номер. Трубку подняли мгновенно.

– Да! Слушаю. Говорите! – услышала она взвинченный голос.

Он нервничает. Он ждал ее звонка, удовлетворенно отметила Катя. Она-таки его зацепила.

– Ну здравс-с-ствуй, бос-с-с, – зловеще прошипела она в трубку, чувствуя себя героиней фильма ужасов.

– Погодина! Ты?

– Командуй. Что делаем с твоим трухлявым пнем? Сушим, вялим или мочим?

– Слушай, ты!.. – взревел Ломов. – Кончай детективы разыгрывать! Посмей только пальцем его тронуть!

– Что тогда? Знал бы где меня искать, давно бы своих шакалов натравил. Говори по существу или я повешу трубку, – предостерегла Катя. – Деньги достал?

– Тебе показалось, что ты недостаточно меня обчистила?

– Нет. Это всего лишь будет око за око. Так я не слышу ответа.

– Где я возьму тебе такие деньги, тварь ненасытная?!

– Ясно. Значит, не вялим, не сушим, а… отправляем на свидание с Татулей. Take care of yourself, бос-с…

– Проклятая образина! Это ж надо! Кто бы мог подумать… Не вешай трубку! Я согласен.

– Номер и шифр ячейки?

– Деньги будут только в понедельник утром. Я ж не печатный станок, мать твою.

– О ней ты уже позаботился. Подумай лучше про мать свою. Выкрасть ее из Боткинской для меня раз плюнуть. И тогда тебе придется раскошеливаться уже на два лимона. Сечешь? Так что попридержи свой гнусный язык.

– Ну, змея подколодная… Не дай тебе Бог попасть ко мне в руки.

– Тебе б сначала освободиться из рук моих. В понедельник в десять. Это будет последний звонок. Не успеешь, пеняй на себя. Душа твоего родителя будет долго и мучительно прощаться с телом. Он проклянет тот день, когда зачал тебя.

Катя дала отбой и, тревожно оглядевшись по сторонам, поспешно вышла из будки. Ожидая ее звонка, Ломов вполне мог договориться о том, чтобы звонок запеленговали, и наслать на нее местных оперативных работников. В окружавшем Катю пространстве было все спокойно. Москвичи, в перемешку с пришлыми, деловито спешили по своим делам, ждали в очередях автобусов, рекой вливались в метро и встречным потоком извергались из него. Одним словом, все как обычно.

«Итак, коли не врет, он намерен выкупить своего отца. Что ж, попробуем благополучно дожить до понедельника.» По подземному переходу Катя пересекла Крымскую площадь, села на тролейбус и вернулась в паркинг. Не поднимаясь домой, она пересела на собственный транспорт и заставила себя сосредоточиться на пленнике. Она взяла в китайском ресторанчике несколько порций ширпотребных блюд в пенопластовых коробках, затем заехала в аптеку, накупив разных таблеток и капель, и отправилась навещать старика.

Поздним вечером того же дня Катя, как ни в чем не бывало, явилась в казино. На ней было длинное темно-фиолетовое платье из тонкой шерсти, поверх собранных на затылке волос атласная фиолетовая шляпка «лодочкой», на плечах норковое боа. Стоило ей появиться в дверях и взгляды всех мгновенно обратились к ней, настолько она была эффектна и элегантна.

– Привет, малыш, – высокомерно-покровительственным тоном поздоровалась Катя со своим казиношным пажем, тотчас подскочившим к ней. – Раздобудешь мне «Марину»? Умираю от жажды. – Она сунула ему в руку двадцатидолларовую купюру.

Ломов играл в рулетку. При виде его у нее все похолодело внутри. Она чувствовала себя кроликом, пробравшимся в клетку тигра. Но ни один мускул не дрогнул на ее лице. С ленивой грацией приблизившись к столу, Катя промурлыкала, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Добрый вечер, господа. – И полезла в сумочку за деньгами. – Фишек на все, пожалуйста.

Виктор уже стоял рядом, протягивая ей коктейль с колесиком апельсина, оседлавшим край высокого фужера. Ломов был мрачен. Мельком взглянув на Катю, он едва ей кивнул. Два его телохранителя сидели поодаль у стены, контролируя все, происходящее в зале, у входной двери и на подступах к казино. Их лица были сосредоточены и напряжены. Ни одно движение, ни одно перемещение игроков не ускользало от их прищуренных, бегающих глаз. Катя собралась было сделать первую ставку, но Ломов вдруг бесцеремонно перехватил ее руку.

– Успеете еще. Отойдем, – сказал он, тоном приказа, не поднимая на нее глаз.

Вот теперь Кате стало уж совсем не по себе. Неужели догадался, сукин сын? Но ведь это значит, что ей конец, что она, рискнув явиться сюда, добровольно сунула голову в петлю. Покорно идя рядом с ним, Катя лихорадочно прокручивала в голове воз-можные ситуации: они следили за ней с самого утра, с момента передачи послания; они перехватили ее телефонный звонок; они нашли Зайцева в ее Купеческом доме; они…

Чтобы скрыть волнение, Катя находу потягивала через соломинку коктейль.

– Присядем. – Он указал ей на кресла у стены и, подождав, пока она сядет, устроился рядом. – Вот что я хочу вам сказать, мадемуазель: я не привык, чтобы со мной обращались подобным образом.

– К…каким именно?

– Вы сбежали прошлый раз даже не попрощавшись. У вас в Париже так принято?

Сосуды, еще минуту назад не желавшие пропускать через себя кровь, разом расслабились, и краски снова вернулись на ее лицо.

– Вы обидились? Поверьте, Виталий, я не хотела. Мы так хорошо, по душам с вами болтали, что я совсем забыла в тот вечер, что должен звонить Андрэ, и, вспомнив, помчалась в отель. Вы считаете, мне следовало вас предупредить? А мне казалось, что для этого мы недостаточно близко знакомы.

– Недостаточно близко, говорите? Да если бы не вы, меня бы здесь не было сейчас вовсе. Я пришел только для того, чтобы увидеться с вами. У меня очень большие неприятности, Синди. Очень большие. И мне сегодня совсем не до игры в казино.

– Что-то случилось, Виталий? – участливо и озабоченно спросила Катя, беря его за руку. – Ваша мама?

– Нет… Нет. Совсем другое. Не будем говорить о плохом. – Он второй рукой накрыл руку Кати, как в ловушку поймал.

– Может я могу быть чем-нибудь полезна?

– Спасибо, Синди. Это тот случай, когда я могу и должен справиться сам.

– Тогда, может, вам не следует терять время на беседы со мной?

– Все, что от меня зависело, я уже сделал. На данном этапе мне остается только ждать. Вы действуете на меня, как бальзам, Синди. Если бы не вы, я бы сейчас метался, как зверь в клетке, и рычал страшным голосом.

– Вы пугаете и интригуете меня одновременно.

– Оставим эту тему. И… давайте уйдем отсюда. Сделайте мне такой подарок. – Заметив колебания на ее лице, он поспешил добавить: – Только не вздумайте отказываться. Ведь вы хотели мне помочь. Мне очень не помешает сейчас отвлечься.

– Виталий, – с лукавым осуждением сказала Катя. – А как же ваша дама сердца? Что она о вас подумает?

– «Дама сердца» перестала существовать с того дня, как я увидел вас, Синди. Мое сердце свободно и распахнуто настежь, как окна весной. Разве вы не слышите, как оно кричит вам: Не проходите мимо!

Катя звонко рассмеялась.

– У вас потрясные зубы! – восторженно заметил Ломов. – С такой улыбкой только в кино сниматься… Кстати, не доводилось испытать себя на этом поприще? А то могу посодействовать. У меня на Мосфильме много друзей.

– Терпеть не могу сниматься в кино. И сниматься вообще, – вполне искренне ответила Катя.

– Значит, вы составляете приятное исключение среди себе подобных.

– Кто вам сказал, что у меня есть «подобные»? – возмутилась она. – Я единственная и неповторимая!

– Абсолютно с вами согласен. – Отработанным жестом сердцееда он поднес к губам ее руку и поцеловал, не спуская с Кати глаз. – Так мы уходим?

– Куда?

– Какая разница, куда. Поужинаем где-нибудь вместе. Пообщаемся. Здесь слишком много соглядатаев. Они действуют мне на нервы.

– Признаться, мне тоже.

– Тогда по коням?

– Относительно «коней»: я ведь с машиной.

– Не проблема. Один из моих телохранителей поедет на ней следом. Или мы скажем ему, где ее оставить.

Катя невольно улыбнулась, вспомнив, как накануне улепетывала от ищеек Ломова, чтобы они, не дай Бог, не засекли ее машину. А теперь вот она собственно-ручно должна передать им ключи от нее.

Они вышли из подъезда. Два телохранителя, как две тени, неслышно скользнули следом. Катя долго искала в сумочке ключи, мысленно просматривая салон машины, вспоминая, что есть у нее в «бардачке», в подлокотнике и боковых карманах, хотя, еще дома, предвидя подобный поворот событий, убрала оттуда все лишнее, все, что так или иначе могло дать им о ней хоть какую-то информацию. Она не забыла даже отделить квартирные ключи от машинных. И теперь похвалила себя за предусмотрительность.

– Вон та темно-серая «Ауди», – небрежно бросила Катя, вручая Ломову ключи.

Подозвав одного из телохранителей, он уточнил:

– Куда моему человеку следует ее доставить?

– К «Метрополю». А ключи пусть оставит в отделе регистрации, у портье.

– Ну вот я и узнал, где вы обитаете, – удовлетворенно ухмыльнулся Ломов.

– Думаю, без моего прямого участия вам это мало что даст, – показала уже совсем другие зубки Катя.

Они провели остаток вечера в каком-то очень дорогом, закрытом ресторане, ублажая желудки изысканными заморскими деликатесами, а слух – старинными отечественными романсами. Ломов вел себя более чем пристойно, не допустив ни одной вольности ни словом, ни жестом. Катя отлично понимала, что несмотря на ее присутствие, на душе у него погано и ему сейчас не до флирта.

Поэтому, уже заполночь подвозя ее к «Метрополю», он даже не пытался настаивать на том, чтобы «проводить ее до номера». Но, целуя ей на прощание ручку, сказал:

– Мы ведь не станем ждать следующей игры в казино, верно? За эти два дня я разберусь со своими проблемами и сам позвоню тебе, если не возражаешь.

– Конечно, не возражаю, – многообещающе улыбнулась Катя. – Только вот номера телефона своего я не помню.

– Не беда. Я узнаю его за несколько минут. Приятных сновидений.

Забрав ключи у портье, Катя поднялась в свои двухкомнатные апартаменты и уже через несколько минут крепко спала на широкой, хрустящей крахмальными простынями постели.

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Утром она вышла из отеля, прогулялась по Театральной площади, вдоль Малого и Большого театров, по скверу вокруг фонтана, поднимая впереди себя сизое облако городских попрошаек – голубей. Затем спустилась в метро, проехала наугад несколько остановок, снова вышла в город и, отыскав свободный телефон-автомат, позвонила Ломову.

– Я вся внимание, – прошипела она в трубку.

– Когда ты собираешься отпустить старика?

– Как только пересчитаю деньги.

– Смотри, если на нем будет хоть один синяк, то пересчитывать буду я – твои кости.

– Мы уже обсуждали эту тему. Ты давно бы их пересчитал, если б мог.

– Ячейка № 279. Записывай шифр, – прорычал он.

– Ты же знаешь, бос-с, на память я никогда не жаловалась.

Он продиктовал комбинацию цифр.

– Да, и вот еще что. Не советую устраивать слежку или засаду. У меня в кармане одно милое устройство. Стоит мне нажать кнопочку, и твой папаша разлетится в разные стороны мелкими ошметками.

Довольная собой, Катя вернула трубку на рычаг и вышла из будки. Остановив такси, она назвала адрес Рыжей и через полчаса уже звонила ей в дверь.

Дверь долго не открывали. Наконец знакомый заспанный голос недовольно спросил:

– Кого черти принесли в такую рань?

– Открывай, подруга. Потом доспишь.

– Катька! – распахнув дверь, обрадовалась Света. – Ну конечно ты! Кто еще может вытаскивать меня по утрам из постели.

– Уже одиннадцать. А это далеко не утро. Войти можно?

За наспех приготовленным завтраком окончательно проснувшаяся Рыжая возбужденно рассказывала:

– Ты даже не представляешь, как помогли мне твои фирменные шмотки. Благодаря им я теперь котируюсь на порядок выше. Так что жить стало чуть легче. Вот, видишь, могу себе позволить буженинку, хороший сыр, а то и красную икру на праздник.

– А что твой студент? Он еще существует?

Разом помрачнев, Света вздохнула.

– Слинял мой студент. Застукал меня однажды у коктейль-бара, когда я снимала клиента…

– И что?

– Онемел от неожиданности. Рот и уши отвесил. Глаза стали круглые, как уличные фонари. Губы задрожали. Не сказал ни слова. Повернулся и шатаясь ушел.

– И что?

– Поверишь, я клиента того послала куда подальше. В ту ночь работать не смогла. Заперлась дома и проревела до самого утра. Его беспомощные, полные ужаса глаза так и стоят передо мной. Наваждение какое-то.

– М-да. – Катя сочувственно погладила ее по руке. – Ты любишь его?

– До той ночи я и сама не знала, люблю или нет. А теперь вот только о нем и думаю. Как-будто где-то внутри образовалась вдруг большая дыра, знаешь, как в старом доме. И сквозь эту дыру гуляет по всем закаулкам холодный, колючий ветер.

– Может тебе следует найти его?

– Найти? Зачем?! – окрысилась Рыжая. – Что я ему скажу? Что я могу ему сказать? «Прости, дорогой. Твоя избранница – уличная проститутка. Я скрыла это от тебя, чтобы ты во мне не разочаровался.» Да?

– Ладно. Поговорим о другом. Хочешь заработать?

– Заработать? – Глаза Светы заблестели. – А как? Неужели опять ребеночка приведешь? Или у тебя есть для меня выгодный клиент?

– Нет, рыжик. Такими делами я не занимаюсь. Тебе нужно будет поехать на вокзал, кое-что достать из камеры хранения и передать мне…

И все?! А ты, что, сама не можешь?

– Значит, не могу.

– Ну так я сделаю это для тебя. Просто так. Зачем мне за это платить? Мы же с тобой почти подруги.

– Конечно. – Катя улыбнулась. – Тогда будем считать, что и я просто сделаю тебе небольшой ответный подарок. Идет?

– Ой, Катька, ты для меня прямо как Санта Клаус! – просияла Рыжая. – Когда ехать-то?

– Прямо сейчас.

– Так я одеваюсь! – Она вскочила и бросилась к шкафу. – В твоё, фирменное?

– Нет-нет. В самое простое и неприметное. А твою огненную гриву хорошо бы упрятать под косынку или кепи. Ты должна выглядеть этакой периферийной дояркой на гастролях.

– Ну так уж и дояркой, – насупилась Света.

– Шутка. Понимаешь, твоя основная задача поменьше привлекать к себе внимания.

Скинув старенький халатик, Света направилась было к шкафу, но на полпути остановилась в задумчивости и, обернувшись, спросила:

– Послушай, а это опасно?

– Сообразила, наконец. В общем и целом не опаснее, чем разгуливать ночью одной по улицам, – нашлась Катя.

– Тогда почему ты обращаешься из-за такой ерунды ко мне, а не делаешь это сама?

Катя встала и направилась к двери.

– Пожалуй ты права. И чего это ради я обратилась к тебе.

Света бросилась ей наперерез:

– Ну ты чего, обидилась? Я ж просто так спросила. Для уточнения.

Они вместе вышли на улицу. Такси ждало их у подъезда.

– А ты чего не на своей? – удивилась Света.

– Так надо. – После того как они отъехали – может просто для того, чтобы не молчать – Катя равнодушным тоном поинтересовалась: – Ты с бабкой своей часто разговариваешь? Как они там?

– Честно говоря, не очень, – отозвалась Света, вздохнув.

– То есть? – Катя насторожилась.

– Клопенция-то в полном порядке. Бабуля чего-то барахлит. То на ноги, то на сердце жалуется. Врачи у нее сахар нашли. Между прочим, каждый раз как я звоню, Татка выхватывает у бабули трубку и кричит мне в ухо: «Тетя Катя! Это ты?»

– Ясно… – Катя задумчиво кивнула и надолго умолкла. Уже на подъезде к Киевскому вокзалу она сказала: – Я буду ждать тебя в такси. Вот номер ячейки и шифр. Возьми с собой эту сумку. В ячейке должна лежать коробка из-под обуви. Заберешь ее, положишь в сумку так, чтобы коробки не было видно, и вернешься обратно. Камеру хранения, я думаю, найдешь. Вот и вся премудрость.

Света беспечно улыбнулась, помахала ей рукой и выпорхнула из машины. В платочке, завязанном под подбородком, она выглядела забавно, почти трогательно. Катя собиралась, как и обещала, ждать в машине, но тут вдруг заметила коренастого чернявого кавказца, которого мельком видела накануне во дворе, рядом с офисом Ломова.

– Я сейчас вернусь, никуда не отъезжайте, – бросила она таксисту и вышла, тревожно озираясь по сторонам.

Метрах в десяти от нее стоял джип Ломова. В нем никого не было. По площади перед вокзалом сновали люди. Кто-то, опаздывая, бежал к поездам, кто-то только что прибыл с пузатыми чемоданами в руках. Там стайки молодежи, здесь алкаши. Среди толпы шныряли карманники, попрошайки, мелкие перекупщики. Два блюстителя порядка, стоя чуть в сторонке, наблюдали за площадью.

Долго не раздумывая, Катя направилась прямо к ним, приняв озабоченное выражение лица.

– Товарищи милиционеры! – Ее голос прерывался от волнения. – Помогите, ради Бога!

– В чем дело, барышня? – оба разом обернулись к ней.

– Видите вон того парня у края тротуара? Он чеченец. Это страшный бандит и убийца, бежавший из тюрьмы. Он преследует мою сестру. У него фальшивые документы, и он вооружен. Только, пожалуйста, не говорите ему про меня. Иначе мне крышка.

Оба милиционера, уже не слушая ее, двинулись в сторону чернявого, будто ищейки, взявшие след. Катя поспешно вошла в здание вокзала и через стеклянную дверь бросила взгляд назад. Один милиционер заломил подозреваемому руки за спину, а другой уже пытался защелкнуть на них наручники. Лицо чернявого перекосилось от злобы. Он что-то доказывал, брызжа слюной и сверкая глазами.

Прежде чем написать письмо Ломову, Катя побывала на Киевском вокзале и ознакомилась с его планировкой. Поэтому сейчас ей не нужно было тратить время на поиски камеры хранения. В дверях просторного помещения со стенами, сплошь забранными металлическими ящиками, она, как и ожидала, увидела второго телохранителя – длинного и белобрысого, того самого, которому Ломов накнуне передал ключи от ее машины. Он не спускал пристального взгляда со Светы, неумело возившейся у ячейки № 279. Предвидя такой поворот событий, Катя предусмотрительно прихватила с собой разрядник и газовый баллончик. Она притаилась за косяком двери, откуда ему не было ее видно.

Наконец, рыжей удалось справиться с ящиком. Обейми руками она осторожно вытащила обмотанную широким скотчем коробку, уложила ее в сумку и, не забыв инструкций Кати, закрыла сумку на молнию. Белобрысый сверлил ее сузившимися до щелочек злющими глазами. Света закрыла ячейку, подняла с пола сумку и направилась к выходу. И тут Катя заметила в руке наблюдавшего пистолет. Пряча дуло под локтем второй руки, он медленно направлял его на приближавшуюся к дверям Свету.

С кошачьим проворством Катя метнулась к телохранителю и, приставив к его длинной голой шее разрядник, с силой нажала на кнопку. Белобрысый конвульсивно дернулся, успев однако спустить курок, и завалился на бок. Катя увидела, как Света, охнув, медленно оседает на пол в двух шагах от нее. На лице ее застыло выражение удивления и растерянности. Заголосили, шарахаясь в стороны, женщины. Поднялась паника. Катя подскочила к Свете.

– Куда? Куда он попал?

Света непроизвольно потянулась к окрасившемуся кровью плечу.

– Ничего, рыжик, не дрейфь. Это не смертельно. Вставай. Скорее вставай. Нельзя, чтобы нас задержали.

Она помогла Свете подняться, в одну руку взяла сумку, другой обхватила ее за талию, прижав к себе раненым плечом.

– Можешь идти?

– Могу, – с трудом ответила Света, корчясь от боли.

– Умоляю, потерпи. Только до машины. Пусть никто не видит, что ты ранена. А то нам с тобой хана.

Толпа, сгрудившаяся вокруг лежавшего на полу белобрысого, упустила из виду двух девушек, затерявшихся среди беспорядочно толкавшихся зевак и сбитых с толку прохожих. С улицы раздались свистки, и мимо них пробежало несколько милиционеров. Катя вывела Свету на площадь. Та все труднее передвигала ноги, всей тяжестью наваливаясь на нее. Только когда они добрались, наконец, до такси, Катя вздохнула с облегчением. Пустой джип Ломова по-прежнему стоял на том же месте, но второго телохранителя нигде видно не было. Легковерные милиционеры видимо сделали свое дело.

– Езжайте в ближайшую больницу. Скорее! Моей подруге плохо, – приказала Катя таксисту.

В отделении скорой помощи они объяснили, что девушка стала случайной жертвой бандитской разборки на вокзале, попав под шальную пулю. Ее уложили на каталку и прямиком отправили в операционную. С вещами Светы и с чудом отвоеванной сумкой Катя вернулась к себе домой. С волнениями и потерями, но идея ее удачно осуществилась. Коробка была доверху заполнена пачками новеньких стодолларовых купюр. По крайней мере здесь все было без обмана. Конечно, стоило бы наказать Ломова за нарушение условий договора и за безвинно пострадавшую Светку, не вернув ему отца в обещанном виде, но на это она была просто не способна. А вот потянуть время и помучить его в любом случае стоит. Тем более, что у нее были дела поважнее.

Катя позвонила в больницу. Ей сообщили, что пулю благополучно извлекли, что жизни пациентки ничего не угрожает и что она помещена в обычную восьми-местную палату. Выругавшись, Катя задвинула ногой коробку с деньгами под кровать и помчалась в больницу.

Не прошло и часа, как Света уже лежала в чистенькой отдельной палате со своим туалетом и душевой, а на столе у нее были выложены все виды фруктов и огромная коробка шоколадного ассорти.

– Как ты, подруга? – участливо и виновато спросила Катя. – Очень болит?

– Я совсем ничего не чувствую, – заверила ее Света. – Они вкололи мне огромный шприц с заморозкой, а потом сделали переливание крови и обмотали, как кокон, бинтами. – Откинув одной рукой одеяло, она показала Кате забинтованное плечо и часть грудной клетки. – Пообещали, что через неделю я буду скакать кузнечиком.

– Конечно, будешь. Заказывай, что тебе принести.

– Да ты уже и так вон сколько всего натащила. На весь медицинский персонал хватит. Слушай, а ведь не окажись ты там, он бы меня укокошил. – Глаза Рыжей стали круглями, как монеты. – Кто это был?

– Бандит. Он хотел отнять у тебя то, что ты взяла из ячейки.

– А что было в коробке?

– Об этом потом. Кстати, второй бандит ждал на улице. Я сдала его в милицию…

Света не слышала ее. Прикрыв устало глаза разом отяжелевшими веками, она погрузилась в глубокий сон.

– Ей ввели сильное снотворное, – сказала вошедшая сестра. – Она проспит несколько часов. Шли бы вы лучше домой, девушка. Пусть отдыхает.

Катя так и сделала. Дома она вытащила из сумочки Светы записную книжку, забитую номерами телефонов, записанных как попало, вкривь и вкось. Причем большая часть телефонов была вымарана.

«Да тут сам черт голову сломает, – удивлялась Катя, просматривая нацарапанные разными чернилами имена и фамилии. – Как же его звали?… А, студент? Как тебя звать?… Вспомнила! Валерой!»

Имя «Валера» было выписано прямо-таки калиграфически и забрано в розовое сердечко. Но поверх этой любовной графики был наложен черный, траурный прямоугольник, не прямоугольник, а целый гроб.

«Какие мы оказывается эмоциональные», – улыбнулась Катя, снимая трубку телефона.

– Слушаю вас, – ответил неприветливый юношеский голос.

– Валера, это вы?

– С кем я разговариваю?

– Это подруга Светы. Я…

– Меня не интересует ни Света, ни ее подруги, – зло отрезал он. – И оставьте меня…

– Со Светой случилась беда, Валера. Она ранена и почти при смерти.

На том конце трубки воцарилась глухая тишина.

– К…как ранена?! – голос говорившего дрогнул.

– В нее стреляли. Шальная пуля. Ее только что прооперировали. Она бредит и все время повторяет ваше имя. Поэтому я отыскала в ее записной книжке ваш номер и решила позвонить. Но, кажется, мне не следовало этого делать. Извините за беспо…

– Где она?

– В больнице.

– В какой?

– Я с машиной и могу подвезти. Откуда вас забрать?

– …Спасибо. Метро Октябрьская. У остановки автобусов. Как я вас найду?

– По машине. Темно-серая «Ауди».

Валера оказался очень симпатичным юношей среднего роста, с каштановыми, крупно вьющимися волосами и агатовыми глазами в оправе черных длинных ресниц. Увидев подъехавшую «Ауди», он бросился к машине.

– Вы подруга Светы? – спросил встревоженно.

– Да-да, садитесь скорее. Здесь нельзя стоять. Меня зовут Катя, – представи-лась она, отъезжая от тротуара.

– Вы сказали, что в нее стреляли.

– Да. Мы были вместе. Все случилось на моих глазах. Я думала, ее убили. – Только сейчас Катя заметила, что в лице юноши не было ни кровинки. – Не переживайте так. Врачи говорят, что все обойдется. Света очень хорошая девушка. Мы дружим уже несколько лет. Она добрая, отзывчивая и верный друг…

– А вы… вы тоже?… – У него не повернулся язык докончить свой вопрос.

– Я работаю менеджером в крупной компании. И после того, как Света поправится, хочу забрать ее к себе. Жизнь штука сложная, милый юноша. Иногда, чтобы выжить, приходится идти на сделку с собственной совестью.

Студент ушел в себя и хмуро молчал всю оставшуюся часть пути. В дверях палаты он чуть не сбил Катю с ног, ринувшись к кровати. Вид Светы, бледной, забинтованной и неподвижной, привел его в ужас. Он растерянно остановился, повесив плетьми руки и всматриваясь в ее сомкнутые веки.

– Она… она без сознания?

– Ее оперировали под наркозом. Надо ждать, когда она придет в себя.

– Я могу здесь остаться?

– Думаю, что можете, – невольно улыбнулась Катя. – Попробую договориться с дежурной медсестрой.

Хотя в палате было несколько стульев и даже кресло, юноша сел прямо на пол у кровати и, упершись подбородком в колени, замер, не сводя глаз со спящей больной.

Катя отыскала дежурную – миловидную женщину лет тридцати пяти, и, рассказав ей душещипательную историю о поссорившихся влюбленных, попросила разрешить юноше остаться у постели больной. Получив согласие, она шепнула, понизив голос:

– Я сказала ему, что рана очень серьезная и что она еще не приходила в себя. А то б не пришел. Уж вы меня не выдавайте, пожалуйста.

Медсестра взглянула на нее с сомнением.

– Это будет «святая ложь». – Катя заговорщически улыбнулась и поспешила добавить: – Я рассчитываю на вас. Спасибо.

Она вернулась в палату как раз в тот момент, когда Света, глубоко вздохнув, шевельнулась, застонала и открыла глаза. Первое, что она увидела, были агатовые глаза студента, с тревогой и мукой устремленные на нее. Наверное, в первый момент Свете показалось, что она все еще спит. Но заметив стоявшую в дверях Катю, она изумленно вгляделась в Валеру и вдруг широко, по-детски улыбнулась.

– Скажи, что ты мне не снишься, – сухими, побуревшими от наркоза губами прошептала она.

Стараясь не привлекать в себе внимания, Катя тихонько выскользнула за дверь и поспешила к выходу.

«Как же я могла забыть про Егорыча! – казнилась она. На лице ее блуждала довольная улыбка. – Иногда наверное стоит даже схлопотать пулю – куда-нибудь на периферию, конечно – чтобы не потерять того, кто тебе по-настоящему дорог.»

 

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

Иван Егорович лежал на раскладушке, поверх спального мешка, устремив остекленевший взгляд в потолок, и никак не среагировав на появление своей мучительницы.

«Что если у старика не выдержало сердце и он умер?» – со страхом подумала Катя. Но пленник моргнул, и она сразу успокоилась.

Однако, как же он испоганил ее шикарный, приглянувшийся Андрэ, подвал! Насвинячил кругом так, будто просидел тут целый месяц. Складной стол был завален пенопластовой тарой и одноразовой посудой с объедками. На полу валялись пустые бутылки из-под лимонада и минералки. Импровизированная параша, которую он не удосужился даже прикрыть крышкой, распространяла зловонье. Чтобы убрать все это потребуется, черт знает, сколько времени. Хотя конечно ради миллиона можно и не такое сделать.

– Вставайте, дедуля. Санаторий закрывается на переучет. Отчаливаем до дому, до хаты.

Его конечности мгновенно пришли в движение – беспомощно-хаотическое. Он был похож сейчас на черепаху, перевернутую брюхом кверху. Роль панциря взяла на себя раскладушка, из которой ему никак не удавалось выбраться.

– Давайте-ка руку, я помогу.

Старик натужно кряхтел, барахтался, но не спешил воспользоваться предложен-ной помощью. Катя теперь была для него врагом. В конце-концов он все же цепко ухватился за нее, подтянулся и сел, глядя на Катю выжидательно и недоверчиво: Шутит, издевается, или его мучениям действительно пришел конец?

– Одно маленькое условие, – сказала она. – Я выведу вас отсюда с завязанными глазами.

– Руки-ноги тоже можешь связать. Только отпусти ты меня, Христа ради. А то я уже прогнил тут совсем, в этом чертовом склепе.

– Оно и заметно, – проворчала Катя, морща нос, и достала из сумочки заранее приготовленный, плотный черный шарф.

Завязав старику глаза, она взяла его под руку и повела по лестнице вверх, а оттуда к парадной двери. Выглянув наружу, Катя переждала, пока проедут и скроются из виду несколько машин и отойдет подальше парочка влюбленных, случайно забредшая в эти края.

– Давайте, дед! Попроворнее двигайте ногами. Три ступеньки вниз.

– Хочешь угробить меня, да? Я ж не вижу, куда наступать. – Он вцепился в нее трясущимися руками.

– Да не бойтесь вы! Я ж вас держу. Вот так. Еще одна ступенька, и мы на ровном месте. Теперь прямо. – Облегченно вздохнув, Катя усадила его на переднее сидение оставленной у самого подъезда машины и строгим голосом наказала: – Повязку с лица не снимать, пока не разрешу.

Миновав сонно-пустынные переулки, она выехала на Ордынку, органично перетекавшую в Большой Москворецкий мост. Под живописно клубящимися в отяжелевшем предзакатном небе облаками, катиному взору открылся с моста – уже в который раз – потрясающий вид на весь Кремлевский ансамбль с его башнями и золочеными куполами, с обновленной Красной площадью позади храма «Василия Блаженного», вот уже четыре века поражавшего своей развеселой и удивительно гармоничной пестротой. Что-то вечное, непреходящее было в этой величественной панораме, вступавшее в ее душе в конфликт с обликом дурно пахнущего старого человека, сидевшего рядом, с черной повязкой на глазах, которую он безропотно сносил.

Свернув на Кремлевскую набережную, Катя остановилась у тротуара и сдернула со старика шарф. Тот болезненно зажмурился, долго, мучительно приучая глаза к свету.

– Ключи от квартиры не посеяли?

Он пощупал карманы:

– Тут они.

– Без меня доберетесь, я имею ввиду, от подъезда на свой этаж?

– Да я ж каждый день в магазин хожу. И гулять тоже.

– Ну и ладненько. Не забудьте, как придете домой, сыну позвонить. А то он очень беспокоится. И считайте, что вам крупно повезло.

Голосуя у дороги, Катя остановила первую попавшуюся машину, усадила в нее старика, заплатила водителю вперед и сообщила ему адрес.

В тот же день, уже поздно вечером она позвонила Мише.

– Ну как? Что-нибудь накопал?

– А то! Правда пришлось основательно полазать по интернету, и еще кое с кем связаться. А ты все не звонишь и не звонишь, – возбужденно затараторил Миша. – Небось и в почту свою уже несколько дней не заглядывала. Я, правда, без понятия, кем тебе приходится этот Станислав Иванович Зайцев, но что парень он жуликова-тый и шустрый, можешь не сомневаться. История банальна, как учебник начальной школы.

– Ближе к делу, Мишуль. Рассказывай! – торопила Катя.

– А что, по-твоему, я делаю? – Он обиженно прокашлялся. – Значит так. В добропорядочные советские времена данная личность жила в Казахстане и служила в штабе Среднеазиатского военного округа. Когда же началась вся эта катавасия с распадом нашей великой державы и растаскиванием ее «ничейных» ценностей, Зайцев твой, вовремя подсуетившись, продал на сторону с военного склада Министерства Обороны внушительную партию оружия. И не одну.

– Кому?

– Чеченцам, Катюша, чеченцам. И, отхватив свой куш, благополучно слинял в неизвестном направлении. По сей день он числится в розыске. Я думаю, Заяц этот живет теперь припеваючи где-нибудь на берегу океана, на собственной вилле, вне пределов досягаемости. Уж не рядом ли с тобой?…

– Спасибо, Миша. Ты мне очень помог. Я позвоню тебе на днях. Пока.

Да. Миша ей действительно очень помог. Теперь в руках Кати было все, что ей требовалось для заключительного аккорда. Эту ночь она, на всякий случай, провела в «Метрополе». Но Ломов-Зайцев не позвонил.

Утром, накупив всяких вкусностей, она отправилась навещать Свету. Студент сидел у ее изголовья, как приклеенный. Рыжая, тая от удовольствия, изображала из себя тяжело больную.

– Салют, птенчики! Получайте подкрепление. – Катя водрузила прямо на кровать большой пакет с продуктами. – Одними эмоциями сыт не будешь.

– Этак меня теперь отсюда палками не выгонишь, – размурлыкалась счастливая Светка. – Отдельная палата со всеми удобствами, медсестры и врачи, жуть, какие обходительные, ты вот избаловала совсем. И Валерка такой лапочка! Ни на шаг от кровати не отходит. Не жизнь, а малиновый торт со взбитыми сливками. Следующий раз, если где стрелять будут, ты мне только шепни. Сама под пулю побегу.

– Типун тебе на язык, – отмахнулась Катя. – Ну, я вижу, с тобой все в порядке. Лежи, поправляйся. А ты, Валера, глаз с нее не спускай. А то ведь эта сумасбродка начнет раньше времени прыть свою показывать.

– Пусть только попробует. Напрыгалась. Хватит. Теперь все будет, как я скажу, – с комично серьезным видом заявил тот.

– Правильно, – поддержала его Катя. – Давно бы так.

– Я что-то не поняла, – приподнялась на локтях Рыжая, – ты чья подруга, его или моя?

– Ваша, дружок. Ваша.

Студент вскочил, поправил съехавшую набок подушку и насильно заставил Свету снова лечь.

– Видишь! Видишь, как раскомандовался! – с напускным возмущением пожаловалась больная, покорно откидываясь на подушку.

– Ладно. Пока. Поправляйся поскорее. – Пряча улыбку, она вышла из палаты.

У Кати не выходили из головы слова Светы о том, что бабка ее стала хуже себя чувствовать. «Что как возьмет, да помрет? – думала она. – Куда мне тогда Татку девать?» «Чего ж проще! – подала голос синеокая. – Вернуть родителям. Сашок хоть и подонок, а своё сполна получил. Всю злость и желчь он уже на тебя изрыгнул. Его, ни в чем перед тобой не провинившаяся, жена все слезы уже выплакала и с чадом своим навсегда распрощалась. Они уверены, что Катя-зверь замучила их дочку до смерти. Пережитого стресса им хватит сполна на всю оставшуюся жизнь. Тебе этого мало? Не им ты сделаешь подарок, вернув ребенка, а Татке. Чтоб сиротой не росла. И еще – Андрэ. Чтоб чудовищем тебя не считал.»

Нет, она еще не приняла никакого решения, просто отправилась к дому Сашка на разведку – разнюхать, все ли там в порядке. Она знала одно, что в «Контакте» он почему-то больше не работает. Должно быть сам после трагедии с дочерью уволился. Нервы не выдержали.

«И правильно сделал. Может хоть теперь человеком станет.»

Не опуская стекол, Катя медленно ехала вдоль дома Сашка. Что она ожидала тут увидеть? К нему или к жене, даже если кто-нибудь из них сейчас вдруг появится у подъезда, она, хоть убей, не подойдет. Если Сашок увидит ее, ей не унести живой ноги. И все же она должна была убедиться, что может вернуть малышку в семью. Катя улыбнулась собственной глупости и тому, что снова вдруг отождествила себя с собой – прежней. Нет, не может Сашок узнать ее, как не узнал и сам Ломов.

День был теплый. В замусоренной песочнице возились два малыша. На облезлой скамье без спинки грелась на солнце сморщенная старуха. «Что дальше?» – спросила себя Катя, скользя взглядом по фасаду дома. Одно окно и балконная дверь на втором этаже были наспех забиты листами фанеры, их проемы почернели, как от пожара. И тут Катя вспомнила, что именно из этой квартиры выходил в тот день на балкон Сашок с электробритвой в руках. «В чем дело? Почему фанера? Что там произошло?»

Выйдя из машины, она неспеша направилась к дому и присела на скамейку. Старуха оглядела ее с головы до ног.

– Здрасьте, – улыбнулась ей Катя. – Погодка-то какая, а. Теплынь. Настоящее бабье лето.

– Здравствуй, коль не шутишь. Вроде бы я тебя тут раньше не видела, – недружелюбно заметила старожилка.

– А у вас, бабуля, глаз – алмаз. Ясное дело, не могли вы меня видеть, если я тут впервые. Вот, к Сашку Строкову пришла в гости, а номер квартиры и подъезд забыла.

– К Сашку, говоришь? Тогда адрес его тебе уже ни к чему.

– Как это ни к чему?

– А ты наверх погляди. Фанеру на окнах видишь?

Катя сделала вид, что впервые заметила ее.

– Ага. И что?

– Вот это и есть квартира Строковых.

– Ну? Почему забита? Они что, зимы так боятся? Или съехали куда?

– Допрыгался наш Сашок. – Старуха шумно вздохнула, пожевала беззубым ртом, покивала обреченно головой и закончила: – Сначала дочку ихнюю похитили, да так и не вернули. Царство ей небесное. А потом… Ну и страху мы все тут натерпелись. И сейчас даже, как вспомню, колотун бьет. Посреди ночи вдруг как шарахнет! Весь дом ходуном заходил. Жильцы на улицу все повыскакивали, кто в чем спал. Думали, газ у кого взорвался и дом наш сейчас на части развалится, как не раз уже в Москве случалось. Но тут другое было. Хромой Кузьма, что на первом этаже живет, своими глазами видел, как от подъезда черная машина рванула. А следом этот взрыв на втором этаже, и из окон Сашка огонь повалил.

– Так что же это было?

– Не знаешь разве, как у них, у криминалов проклятых – тьфу на их окаянные души! – бывает? Бандитская разборка, должно быть, что ж еще. Кто-то кому-то не потрафил, кто-то кому-то на хвост наступил, аль не додал чего. Вот и схлопотал наш Сашок гранату в окно. Заживо сгорел. – Беззвучно шевеля губами, старуха, перекрес-тилась.

– А жена его? Она-то хоть жива осталась?

– Надя-то? Поначалу жива была. Только очень уж обгорела. Ее в больницу увезли. Соседи ходили навещать, говорят, смотреть страшно было. Несколько дней промаялась и тоже, за мужем, на тот свет… Ей-то за что такое. Тихая была, скромная, улыбчивая. Мы еще радовались за Сашка, что остепенился, жену привез, дочку завел. Думали, по-людски жить начнет. Так на ж тебе, как оно повернулось. Бог, он все ведь сверху видит. Рано или поздно каждый свое получит. Вот так-то, дочка.

«Таки подставил ты своего верного пса, ухажор мой разлюбезный, – усмехнулась Катя, садясь в машину. – Ну ничего. Не долго тебе на чужой крови выезжать осталось. Пришел и твой черед за все ответить. А вот с малышкой интересный расклад получается. Выходит, отнимая ее у родителей, я ей жизнь спасла.»

 

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Катя вернулась в гостиницу. Красная кнопка на телефоне призывно мигала. Она подняла трубку и прослушала сразу три месиджа. Все они были от Ломова. Он возмущался, что ее невозможно застать в номере, и просил связаться с ним по мобильному телефону.

«Итак, поклонничек, ты сам торопишь развязку. Тем лучше. Вся эта возня с тобой мне порядком надоела.» Отыскав в сумочке его визитку, она позвонила.

– Bonjour, monsieur.

– Синди! Ну наконец-то ты нашлась. Я, кажется, перебаламутил уже весь отель.

– Что-нибудь стряслось? – невинным тоном поинтересовалась Катя.

– …Да в общем-то ничего особенного, если не считать, что мне чертовски хочется тебя видеть.

– Так это самое лучшее, что могло стрястись, mon ami. – Голос Кати зазвучал интимно и проникновенно. Легкий французский пранонс придавал ему особый, чувственный шарм. – Признаться, я тоже думала о тебе, и даже больше, чем хотела бы.

– Так за чем же дело стало?! – тотчас воодушевился мотерый донжуан. – Где и когда мы встречаемся?

– Приезжай сюда, в «Метрополь». Кто-то, кажется, мечтал о тихом местечке, подальше от любопытных глаз.

– Ты чудо, моя парижаночка! Так я закажу ужин к тебе в номер?

– Валяй. Кстати, на ужин я предпочитаю омаров и черепаший суп. От них, говорят, не полнеют.

– Заметано, королева! Прибуду через полтора часа.

– Через два с четвертью, мой король, – поправила его Катя. – Где ты видел настоящую женщину, способную подготовиться к первому рандеву за каких-нибудь полтора часа?

Он громко расхохотался.

– Нет, определенно ты решила свести меня с ума! Ладно уж. Ровно в 7.15 и ни минутой позже.

Катя медленно положила трубку на рычаг. Выражение кокетливой игривости сползало с ее лица, как карнавальный макияж под струями воды. А из-под него прос-тупала неистребимая ненависть, придававшая этому, преображенному искусными хирургами личику нечто пугающе-зловещее.

Она не обманула Ломова и к свиданию – как воин к решающей битве – готовилась со всей тщательностью, на какую была способна. Прическа, ароматные масла и кремы, изысканные французские духи, белье из тончайших черных кружев… Только цветные линзы она на сей раз использовать не стала. Глаза – ее и той, что внутри, должны быть их собственными, натуральными.

За несколько минут до назначенного времени Катя сняла трубку, набрала тщательно выписанный на отдельном листочке номер и ровным голосом, чеканя каждое слово, заговорила:

– Меня зовут Синди Свэб. Я хочу сделать сообщение, которое должно вас заинтересовать. Речь идет о преступнике, находящемся в розыске с 1991 года по делу о продаже оружия в Казахстане, со склада Министерства Обороны Среднеазиатского Военного округа. Его зовут Зайцев, Станислав Иванович. В настоящее время он скрывается под вымышленным именем Ломова Виталия Аркадьевича, живет и держит частный бизнес в Москве. Через полчаса этот человек будет у меня, в гостинице «Метрополь», номер 366.

И не дожидаясь встречных вопросов, она дала отбой.

Ровно в 7.15 в дверь постучали. Молодая особа, встретившая гостя, явилась перед ним полураспустившейся свежей розой. Она источала круживший голову аромат. Ее уложенные красивыми локонами волосы, казалось, были сделаны из тончайших бронзовых нитей. Высокая полная грудь маняще белела в пикантном вырезе перламутрово-белого платья, перехваченного на талии черным замшевым ремешком. Темно-синие глаза под сенью густых, черных ресниц многообещающе туманились.

– Ты представить себе не можешь, как я тебе рада! – с подкупающей искренностью воскликнула она, бросаясь ему на шею. – Наверное, это самый счастливый день в моей жизни.

Ломов-Зайцев, не ожидавший столь эмоционального приема от всегда такой сдержанной Синди, был приятно удивлен. Прижав к себе обвившие его руки, он не упустил момента сорвать с ее чувственных губ первый в истории их романа поцелуй. Катя с трудом сдержалась, чтобы не вонзить в него зубы, но синеокая затворница нашептывала ей изнутри: «Потерпи. Мало осталось. Будем считать это поцелуем Иуды.»

– Ужин я уже заказал, – жизнерадостно сообщил он. – Все, как ты хотела: омары, черепаший суп. Остальное – по моему усмотрению.

«Прекрасно, – сказала себе Катя. – Официант может появиться в любой момент. Это удержит его от дальнейших продвижений к намеченной цели. А я выиграю время.»

– Ты сегодня особенно хороша, – восхищенно отметил он. – И вообще у меня такое впечатление, что каждый следующий раз, когда я тебя вижу, ты превосходишь самою себя.

– Стараюсь, mon cheri, – улыбнулась Катя. – Присаживайся.

– Но я не хочу присаживаться. Ведь мне впервые удалось, наконец, остаться с тобой наедине. Я просто теряю голову от желания поскорее назвать тебя своей.

Здоровый и сильный, напористо-грубоватый, он сгреб Катю в охапку и швырнул на кровать, навалившись на нее всей своей тяжестью. Она не отбивалась, не пыталась сопротивляться. Злорадная улыбка лишь слегка приподнимала уголки ее губ.

– Ты будешь мною довольна, обещаю. – Сопя от возбуждения, он запустил пятерню ей за лиф и на обнажившейся груди припечатал смачный поцелуй. – Э-мм, какой балдеж!..

И тут его лицо начало вытягиваться, а в затуманившихся было глазах отрази-лись настороженность и недоумение. Резко отстранившись, он уставился на грудь Кати так, будто за пазухой у нее была припрятана гремучая змея.

– В чем дело, mon cheri? – невинным тоном поинтересовалась Катя, приподнимаясь на локтях.

– Что это? – Он ткнул пальцем в ее грудь.

– Что именно?

– Родимое пятно, похожее на бубновую масть! Я уже однажды видел точно такое. Откуда оно у тебя?

– Что за глупый вопрос! По дешевке купила на толкучке. Специально, чтобы тебя попугать.

Нет, он еще ничего не понял. Но тревога и смутные подозрения уже вползали угарным облаком в спальню.

– Такого не бывает, чтобы две одинаковые родинки на одном и том же месте у двух разных людей… – Его любовный пыл мгновенно улетучился. – У тебя есть сестра?

– Нет у меня никакой сестры, дорогой.

Теперь он смотрел на нее почти с мистическим ужасом.

– Ты должна объяснить мне, Синди, что все это значит.

– Только то, что никакая я не Синди, а «Крапленая», как ты однажды окрестил меня. И что пришла я по твою душу, – ласково промурлыкала Катя.

– Т…ты хочешь сказать, что ты и Погодина…

– Ну да. Я хочу сказать, что я и есть Погодина.

Он наморщил лоб, мучительно пытаясь осмыслить происходящее с ним.

– А как же все это? – Он выразительно обрисовал руками ее формы. – И потом… У нее были кривые зубы, торчащие уши, ужасный нос… Где все это? Да нет, – отмахнулся он, как от наваждения. – Такое просто невозможно. Ты разыгрываешь меня. Но зачем? Кто тебя подучил? Она? Вы вместе задумали разыграть меня, верно? – Хитро улыбнувшись, он вдруг послюнявил большой палец и попробовал потереть родимое пятно на ее груди.

– Не трудись, босс. Оно не смывается. Моя бедная мама прочно приклеила его мне при рождении. – Катя неспеша прикрыла свои прелести и, злобно сверля его глазами, добавила обычным, хорошо знакомым ему голосом: – Это единственная память, оставшаяся мне от нее. Всё! Финита ля комедиа.

– Если я правильно понял, ты прибегла к пластическим операциям?

– Ага.

– Так, так, так… И, конечно же, за мой счет!

– Опять в точку…

– Вот, значит, почему нам никак не удавалось тебя изловить! Погоди, погоди. – Он сдвинул белесые брови к переносице, пытаясь выложить в законченный рисунок многосегментный puzzle. – Выходит, ты флиртовала со мной, держа в подвале моего отца!

– И камень за пазухой тоже, – с издевкой подтвердила Катя.

– Ее голос! Ну конечно, это ее голос! Ее ехидные, колючие глаза! – Он медленно багровел, меняясь в лице. – Тебе показалось мало того, что ты уже сперла. И ты нашла способ вытянуть из меня еще миллион!

– Скажи спасибо, что я вернула тебе отца живым и невредимым.

– Мои деньги ты тоже мне вернешь, как миленькая. Все, до единой копейки. Иначе… Ты ведь отлично понимаешь, сучка, что, попав наконец ко мне в руки, от меня уже живой не уйдешь.

– Забавно. А мне казалось, что это ты угодил в мои коготки и что не мне, а тебе неплохо бы подумать о спасении своей шкуры. – Она почти игриво улыбалась ему, вновь становясь лениво-томной, как сытая дикая кошка после удачной охоты. Ей необходимо было выиграть время.

– А, ну да! Коварства и наглости тебе не занимать. И актриса, как выясняется, ты первоклассная. Скольких сразу облопошила. У тебя, должно быть, припрятан под подушкой нож или пистолет. Да только твоя отметина выдала тебя прежде, чем тебе удалось затащить меня в постель.

Он смотрел на сексапильную молодую особу, еще полчаса назад такую нестерпимо желанную, трансформировавшуюся вдруг в его злейшего врага, и никак не мог свести воедино эти два образа. Окажись перед ним Погодина в своем первозданном облике, уж он бы знал, что ему делать. Он придушил бы ее на месте собственными руками. Но та, что сейчас сидела перед ним, ничем ее не напоминала. Нет, определенно в голове у него что-то двоилось и разъезжалось, как после попойки.

– Что ты сделала с дочкой Сашка?

– А что ты сделал с самим Сашком и его женой? Жаль, что гранату швырнули не в твое окно.

Так она и это знает! Глаза Ломова налились кровью. Двоившиеся образы окончательно слились воедино. Сомнений больше не оставалось. Перед ним та самая Погодина. И они здесь одни. Редкая удача, которую нельзя упустить. Птичка сама попалась в клетку. Только хорошо бы сначала использовать ее по назначению, утолив голод, который она сумела в нем разжечь. Да так, чтобы у нее искры отовсюду посыпались.

Ломов пожалел, что не захватил с собой оружия, что телохранители торчат без дела в машине. Конечно ему ничего не стоит вызвать их по мобильнику. А, соб-ственно, на что ему телохранители и пистолет? Или он не мужик? Да он справиться с нею голыми руками. Ее гусиная шея уместится у него в одной пятерне. Сдавить покрепче, и делу конец. А потом обыскать номер. Глядишь, и краденый миллион найдется.

С брезгливо-насмешливым любопытством натуралиста наблюдала Катя за сменой настроений на его лице. Не спуская с нее горящих ненавистью и похотью глаз, он начал демонстративно расстегивать штаны. Она тревожно огляделась по сторонам в поисках чего-нибудь тяжелого.

В дверь деликатно постучали:

– Room service. Ваш ужин, господа.

Он замер на месте, грязно выругавшись. Теперь Катя смотрела на него с откровенной издевкой.

– Прими заказ, дорогой. Если не хочешь неприятностей.

Сверкнув на нее глазами, он поспешно привел брюки в порядок и направился к двери. Официант вкатил в комнату тележку, расставил на столе заказанные блюда, напитки, приборы и замер в ожидании, когда с ним расплатятся. Все это время Ломов с раздражением следил за его, не имевшими уже в данной ситуации смысла, действиями. Ему нетерпелось поскорее его выпроводить. Официант, казалось, и сам торопился уйти. Но в тот момент, когда он уже собрался выскользнуть из номера, в дверях появились двое в штатском.

– В чем дело, господа? Что вам угодно? – возмутился Ломов. – По какому праву…

– Федеральная Служба Безопасности, – бесстрасным металлическим голосом проговорил один из них, человек лет пятидесяти, с ели заметной проседью в коротко стриженных волосах, и выставил вперед удостоверение майора ФСБ. – Ваши документы.

– Какого дьявола вы врываетесь в чужой номер? Это самоуправство! – брызгал слюной несостоявшийся любовник. Но документы майору протянул.

– Ломов, Виталий Аркадьевич, 1965 года рождения, – вслух прочел тот, бросив выразительный взгляд на напарника. – Могу я взглянуть на ваши документы? – совсем другим – вежливым, тоном обратился он к Кате.

– Разумеется. Вот, пожалуйста.

– Синди Свэб. Французская подданная. Благодарю вас, мадемуазель. – Он вернул ей паспорт. – Как долго вы здесь пробудете?

– Недели две.

– Если не возражаете, мы пригласим вас на днях для дачи показаний.

– Нет проблем. Буду рада помочь, чем смогу.

– А вам, гражданин, придется пройти с нами.

– Что?! С какой стати? Я глава крупной торгово-посреднической компании «Контакт», – заносчиво заявил Ломов. – Я исправно плачу налоги и не нарушаю законов. Я…

– Ваше настоящее имя Зайцев, Станислав Иванович, не так ли?

Ломов заглох, как пулемет от угодившей в него гранаты. Глаза его, спрятав-шись за амбразуры прищуренных век, беспокойно бегали по лицам присутствующих.

Кате казалось, что она сидит не на кровати, а в первом ряду партера, на заключительном акте пьесы, созерцая воплощенный в лицах и образах задуманный ею сюжет. Сложив руки на коленях и слегка откинув назад увенчанную бронзовыми локонами головку, она с живым интересом наблюдала за происходящим.

– Не понимаю, о чем вы. Это какая-то ошибка, – с впечатляющим замеша-тельством проговаривало свою реплику ее главное действующее лицо. – Я не знаю никакого Зайцева. Мои документы у вас в руках. Я – Ломов!

И тут дула его перебегавших от лица к лицу глаз нацелились на Катю и замерли. Почти минуту длилась безмолвная дуэль их взглядов. Сквозь медленно расширявшиеся черные дыры зрачков Катя проникла в хаос его взбудораженных мыслей: «Откуда они могли узнать мое подлинное имя? Прошло уже столько лет, и ни одна собака не догадывалась, что я… Нет, одна собака все-таки догадалась. Как же мне сразу не пришло это в голову! Ведь если она вычислила моего отца, значит она знает его фамилию. Нашу фамилию! Вот откуда подул ветер! Вот кто продал меня и заложил. Теперь понятно, зачем она заманила меня в свой номер и не испугалась открыть свое подлинное имя. Это она навела на мой след фээсбэевских ищеек. И теперь с иезуитским спокойствием созерцает содеянное, упиваясь своим триумфом.»

Сжав кулаки, он двинулся на Катю:

– Прежде чем они заберут меня, я сверну тебе шею, проклятая шлюха. Мне терять нечего.

На него навалились сразу с двух сторон, взяли в железные тиски, заломили руки. Щелчок, и на запястьях, холодя кожу и сердце, сомкнулись наручники.

– Не советую оказывать сопротивление, – с невозмутимым видом предостерег майор. – И не пытайтесь бежать. Все выходы из гостиницы под контролем моих людей.

– Я с тобой расквитаюсь по полной программе, можешь не сомневаться, – прорычал Ломов сквозь стиснутые зубы, подталкиваемый к двери.

– Конечно, mon cheri. Когда вернешься из «санатория». Обещаю дождаться тебя и завершить наше прерванное рандеву, – уже ему в спину проникновенно проворковала Катя.

 

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Дверь захлопнулась. Она осталась одна. Перевела дух. Глубоко и тяжко вздохнула. Только облегчения почему-то не почувствовала. Сейчас, разделавшись, наконец, со своим главным и последним врагом, Катя, к своему удивлению, обнаружила, что испытывает к нему почти жалость. Не торжество победы, а угрызения совести. Она бросила взгляд на стол. Вид шикарного ужина, заказанного и оплаченного Ломовым, лишь еще больше испортил ей настроение.

Катя вспомнила, что с утра ничего не ела. Не пропадать же добру, решила она, подсаживаясь к столу и расстилая на коленях салфетку. Не поскупился в предвкушении долгожданного тет-а-тет ее злосчастный ухажор. Чего тут только не было! Помимо омаров и черепашьего супа, дорогое вино и текилла, красная и черная икра, креветки, миноги, осетрина.

Вооружившись ножом и вилкой, она доверху наполнила деликатесами свою тарелку… и не смогла заставить себя хоть что-нибудь положить в рот.

«Не время предаваться чревоугодию, – подала голос та, что внутри. – Твой Ломов, как только придет в себя от шока, примется закладывать тебя. Со всеми потрахами, припомнив все твои художества.»

«Ну, допустим, он ничего не сможет доказать. Я нигде не наследила.»

«Для них будет вполне достаточно узнать, что Синди Свэб и некто Екатерина Погодина – одно лицо. Начнется расследование. Он подловит тебя на том же, на чем ты подловила его.»

«Не думаю, что ему это выгодно. Ведь тогда к сроку за спекуляцию оружием ему добавят еще и статью за убийство.»

«Разумеется. Но это вряд ли смягчит твою собственную вину.»

На то, чтобы побросать несколько шмоток в саквояж, ушло всего несколько минут. Сдав номер, Катя беспрепятственно вернулась домой. Здесь она первым делом искромсала ножницами свой паспорт на имя Синди Свэб и устроила из него на столе маленький костер.

Задумчиво глядя на завораживающий танец огня, Катя с легкой грустью проговорила:

– Спасибо за услугу, Синди. Ты была чертовски соблазнительной штучкой! Мне даже немного жаль расставаться с тобой. Но, увы, ты становишься опасной. Прощай.

«Удивительно, – пожаловалась она той, другой, – осуществленная месть приносит оказывается не столько удовлетворение, сколько пустоту. Как будто из жизни исчезла цель, и не к чему больше стремиться…»

«Разве? – тотчас отозвалась синеокая. – Разве тебе нечем теперь себя занять? Благодаря своей напористости и врожденному авантюризму, ты вырвала у Природы вторую молодость, исправила ее ошибки, став обладательницей вполне приличной внешности. И ты богата. Чего ж еще тебе не хватает для полноценной счастливой жизни? Любимого?»

«Он у меня есть. И, хочу надеяться, не устал еще ждать. Не забыл меня.»

«Ты только что добровольно призналась, что у тебя есть любимый. Так значит ты его все-таки любишь?»

«Ах, Боже мой! Я не знаю даже, любит ли он меня, или это было всего лишь мимолетное развлечение.»

«Брось! Такой фрукт, как ты, меньше всего пригоден для удовольствий и развлечений. Гораздо удобнее тобою травиться.»

«Ты думаешь, я все еще нужна ему?»

«А что тебе мешает это проверить?»

«Но как?»

«Ты совсем поглупела, моя дорогая! Очень просто. Сними трубку и позвони.»

«Сейчас уже поздний вечер. А вдруг он не один. Мне не хотелось бы в этом убедиться…»

«Он ждет твоего звонка. Ты слишком долго испытываешь его терпение.»

Катя набрала номер Андрэ. Автоответчик предложил ей оставить мессидж. Медленно вернув трубку на рычаг, она задумалась. Ощущение невосполнимой потери, холодное и тяжелое, как могильная плита, нависло над нею.

Утром ее разбудил звонок. Буквально скатившись с кровати, она бросилась к телефону.

– Катюша. – Голос Рыжей звучал виновато. – Валерка сегодня на занятиях, а врач во время обхода сказал, что выписывает меня. Что мне делать?

– Как что, дурная твоя голова! Радоваться. Это же здорово, что ты поправилась! Сейчас приведу себя в порядок и приеду. Жди!

Рыжая сидела на кровати, держа на коленях пузатую спортивную сумку, и честно ждала.

– Собралась? – деловито осведомилась Катя, появившись в дверях. – Вызвать санитара с инвалидным креслом, чтоб до машины подвез?

– Вот мне для полноты жизни только этого и не хватало, чтоб в инвалидной тарантайке разъезжать.

– Так ведь коридоры тут длиннющие. Сама разве дойдешь?

– Кать! Я уже на второй день, считай, здорова была. Это я перед Валеркой придуривалась – на жалость брала.

– Ладно, кончай хорохориться. Ранение есть ранение. Давай сюда сумку. Пошли… – Она попыталась подхватить сумку и от неожиданности просела под ней. – Подруга, ты чего, камнями ее набила или свистнула из больницы медицинское оборудование?

– Ничего я не свистнула, – обидилась Света. – Это ты столько всего натаскала, пока я здесь валялась. Не выкидывать же добро.

– Открывай! – потребовала Катя. И, видя, что у Рыжей не идет рука, сама раскрыла молнию и начала вытаскивать на стол пакеты с фруктами, пачки печенья, коробки конфет.

С обреченной безнадежностью в круглых, как у куклы, глазах Рыжая следила за ее движениями.

– Неужели мы все это оставим здесь? – ужасалась она.

– Жадина. Пусть сестры, что ухаживали за тобой, порадуются. Или ты хочешь, чтобы я тащила эту тяжесть через всю больницу?

– Слушай, а знаешь, я согласна! – нашлась Рыжая. – Пусть меня везут на коляске. А сумку я на колени положу, и тебе не придется ее тащить.

Не слушая ее, Катя подхватила заметно полегчавшую сумку:

– Вставай. Обопрись на меня. Пошли.

Света хоть и храбрилась, а по коридорам шла довольно неуверенно. Попадав-шиеся им навстречу сестры и больные с искренней сердечностью прощались с ней, желая здоровья и всего, что есть хорошего в жизни.

– Если бы они знали, кто я, так бы со мной не разговаривали, – невесело усмехнулась Света.

– А кто ты? – прищурясь спросила Катя.

Рыжая бросила на нее обиженно-осуждающий взгляд.

– В отличие от той, кем я была, ты очень симпатичное и милое существо. И душа у тебя симпатичная, – начала Катя, неторопливо идя рядом по бесконечным больничным коридорам. – Уродливая у тебя только судьба. Но ведь менять судьбу куда проще, чем внешность. И знаешь, что здесь главное? Вовсе не то, что думают или могут подумать о тебе другие, а то, что ты думаешь о себе сама. Да, да. Что ты о себе думаешь, то ты и есть. Уж поверь моему опыту. Я всю жизнь о себе думала очень плохо. И обо всех, кто меня окружал, тоже. А потому жила и действовала соответственно своим представлениям. Ты скажешь, иначе и не могло быть, ведь я была такая страшная.

– Я вовсе не собиралась этого говорить! – запротестовала Света. – Ты настоящий друг. Ты добрая, отзывчивая, заботливая. Ты…

– Не перебивай меня, ладно. Мне очень важно сейчас выговориться до конца. Я может и не тебе все это говорю, а самой себе. Я вытерпела все неимоверные издевательства над своим телом там, в клинике. Я торчала четыре месяца в четырех стенах, теша себя надеждой, что стоит мне выйти в Большой мир, и все разом изменится. Мужики начнут ходить за мной табунами, а женщины завистливо оборачиваться, шепчясь между собой: Смотрите, какая красавица! Но ничего этого не произошло. На свете, оказывается, и без меня хватало смазливых бабенок. И никого этим не удивишь. Я просто стала одной из них. Но мне помогло это избавиться от моих комплексов. Я начала меняться изнутри, работать над собой, над своим имиджем. Я научилась одеваться, как очень красивая женщина, Вести себя, как очень красивая женщина. Ощущать себя красивой женщиной. И это сработало! Отношение окружающих ко мне начало меняться. У них появился ко мне интерес. И, знаешь, произошла удивительная вещь: у меня появилось желание начать думать о себе хорошо. Мне больше не хочется быть злой, вредной и мстительной. Вот такие, подруга, пироги.

Ни той, ни другой добавить к сказанному было нечего. И обе надолго умолкли, погрузившись в свои мысли. Доставив Рыжую домой, Катя бросила в передней ее сумку, безапелляционно скомандовав:

– Давай, раздевайся и ныряй в постель. Сегодня я за тобой ухаживаю. Ты еще пока на больничном режиме.

– Ничего подобного! – заортачилась та. – У меня уже все прошло. Пуля же была в плече, а не в животе. Поберегу левую руку, только и всего. Жаль, что ты все оставила в больнице. Мы бы с тобой устроили пир в честь моего возвращения. – Света сокрушенно вздохнула.

– Перебьешься. Будешь так увлекаться сладостями, разжиреешь, и твой студент разлюбит тебя.

– Не разлюбит. Теперь уже не разлюбит. – Сразу просияв, Света блаженно улыбнулась. – Знаешь, что он сказал мне в тот день, когда ты привезла его в боль-ницу? Что никому меня не отдаст и что теперь мы будем всегда вместе.

– Да, кстати! Чуть не забыла. Это тебе. – Катя небрежно бросила на стол тугой сверток, завернутый в газету.

– Что это? – Глаза Светы приклеились к свертку.

– Деньги. Здесь 20 000 долларов.

– Сколько!?! – осипшим от волнения голосом переспросила Света.

– Двадцать тысяч.

– Ты чего, спятила?… За что?

– Ты оказала мне услугу. Ты рисковала ради меня своей жизнью. Все по справедливости. Бери, не стесняйся. Это твоё.

Рыжая то бледнела, то краснела, силясь осмыслить происходящее, предста-вить себя обладательницей такой невероятной суммы, какую она и в руках-то никогда не держала.

– Но если ты начнешь тратить их только на конфеты, отберу обратно, – строго предостерегла Катя. И многозначительно добавила: – Можешь считать это моим свадебным подарком.

Раздался звонок в дверь.

– Кого черти несут? – насторожилась Рыжая. – Валерка до пяти на занятиях. Ты здесь. А больше некому.

– Пойду взгляну. – Катя скрылась в передней.

А через минуту в комнату вошел мужчина в форменной одежде с двумя объемистыми бумажными пакетами в руках.

– Давайте сразу на кухню, – командовала Катя. – Вон туда. Спасибо. – Она сунула в руку рассыльному чаевые и заперла за ним входную дверь. – Ну вот теперь, подруга, по всем правилам отметим твое счастливое возвращение. Айда за стол!

Вернувшись домой, Катя долго сидела перед телефонным аппаратом прежде чем уговорила себя снова набрать парижский номер. Андрэ поднял трубку.

– Звоню узнать, bien-aime, где вы шляетесь по ночам.

– Ясное дело где, по барделям.

– Как, по всем сразу?

– Зачем же. Согласно составленному расписанию, в день по одному. А то как-то обидно сидеть в четырех стенах, зная, что тебя в это время дома нет.

– Хочешь чтобы я поверила, что ты делаешь это мне в отместку?

– Ну что ты. Просто я решил переквалифицироваться в журналисты, и беру у девочек интервью. А эти парижанки такие словоохотливые! Как заведутся…

– А чем ты занимаешься днем? – попыталась сменить тему Катя.

– Высыпаюсь и жду, когда наступит вечер, – последовал холодный ответ.

Они снова разговаривали как враги.

– Ты даришь мне приятные воспоминания о нашей первой встрече в купе, – съязвила Катя.

– Ладно. Тогда давай поговорим о тебе. Как твои ночные вояжи?

– О, они завершились полной моей победой.

– Рад слышать. – Его голос стал совсем отчужденным. – Твой бывший босс окончательно потерял от тебя голову.

– Мой бывший босс отныне пребывает там, где ему положено быть – на нарах.

– Иди ты! – оживился Андрэ. – И ты приложила к этому руку?

– Entendu. Не зря же я так старалась.

– Как тебе это удалось?

– История длинная и не для телефона. Но рассказать страсть как хочется.

– Что у тебя следующее по плану? И не мешает ли наш разговор его успешно-му осуществлению?

– Андрэ! Я ужасно по тебе соскучилась, – не выдержала Катя и почувствовала, как запылало ее лицо.

– Да не может такого быть! Это не в твоем стиле.

Он продолжал язвить, а у нее почему-то вдруг перехватило дыхание и слова, как кость, застревали поперек горла.

– Извини, – хрипло выдавила она и дала отбой.

Он не перезвонил. Кате не удалось уснуть до самого утра. Она снова и снова перебирала в памяти всю свою жизнь, с детства и до последнего дня. И поняла вдруг, что самыми ценными в ее жизни были те десять дней, проведенные с Андрэ. Ничто больше – ни злая радость осуществленной мести, ни силой и обманом добытое богатство – не наполняли и не грели ее душу так, как ласки и внимание этого чело-века, нежданно ставшего таким нужным ей и желанным. Человека, предложившего ей всего себя. Но Кате казалось, что личное подождет, что главное для нее сведение счетов. Увы, Андрэ не вещь, которую можно до поры до времени засунуть в ящик. Он не пожелал оставаться там, не пожелал ждать. И правильно сделал. Поделом ей, самоуверенной, шизофреничной дуре. Ее удел выть на луну в полном одиночестве, ненавидеть всё и всех, и в первую очередь самою себя.

«Ну что ж, – мрачно усмехнулась ее бессменный оппонент. – Пусть это будут те Десять дней, которые потрясли мир – твой мир, дорогая. По крайней мере будет что вспомнить на старости лет.»

«А пошла бы ты…» – рассердилась Катя и, укрывшись с головой одеялом, повернулась к стене, чтобы не видеть восходящего солнца.

Она уже успела с утра разбить свою любимую чашку, поругаться с куда-то запропастившейся сковородкой и обозвать тупицей кухонный нож, когда зазвонил телефон. У Кати не было никакого желания не то что с кем-то разговаривать, но и разжимать рот.

– Слушаю, – мрачно буркнула она.

– Bonjour, mademoiselle Grillon. Как поживаете? – Голос Андрэ, говорившего к тому же по-французски, звучал непривычно официально. И, чтобы не дать ей возможность разразиться очередными колкостями или того хуже швырнуть трубку, он поспешил добавить: – Я звоню из офиса. Рядом со мной мсье Шарль Доре, президент нашей фирмы. Его очень заинтересовал ваш дом в историческом центре Москвы. Это именно то, что мы ищем. И он готов заключить с вами долгосрочный договор на его эксплуатацию в качестве нашего филиала в России. Как вы на это смотрите, Кэтрин?

От неожиданности Катя растерялась и не знала что ответить.

– Ало, Кэтрин! Вы слышите меня?

– Да, Андрэ. Я думаю… я думаю, это стоило бы обсудить подробнее. И не по телефону.

– Entendu, mademoiselle! Entendu! – с вежливой жизнерадостностью посторон-него воскликнул он. И добавил уже по-русски: – Я сразу же, как приехал, рассказал боссу о твоем чудо-доме. Но мы вынуждены были ждать, пока ты освободишься.

– Очень мило с вашей стороны.

– Мы могли бы вылететь в начале следующей недели.

– Нет проблем.

– Отлично, Кэтрин. Тогда договорились. Я еще позвоню. Adieu!

Она продолжала держать трубку в руке, слушая монотонную музыку коротких гудков, и в то же время не слыша их. В голове козленком скакала лишь одна мысль: Он приезжает! Он снова будет здесь!

Следующие несколько дней прошли для Кати в бегах и заботах. Она наняла двух женщин из бюро «Добрых услуг» и заставила их вылизать квартиру на Смоленской и Купеческий дом – от чердака до подвалов. Она снова часами пропадала в салонах красоты и в дорогих магазинах, пополняя свой гардероб последними моделями самых престижных «Домов». А по вечерам выискивала на интернете заново отстроенные или реконструированные храмы, изучала туристические проспекты, репертуар московских театров и концертных залов, выставочные программы музеев и так далее.

Андрэ, вопреки своему обещанию, не спешил перезвонить. Продолжает наказывать или окончательно и бесповоротно охладел? – ломала голову Катя. Ее снова точил изнутри червячок, насколько бескорыстен по отношению к ней Андрэ, не руководят ли им меркантильные цели.

Чтобы хоть на время избавиться от мучивших ее мыслей, она решила поболтать с Мишей.

– Катя! – как всегда обрадовался тот. – Твои звонки для меня праздник. Кстати, у нас тут потрясающая новость. До Америки она вряд ли дошла, слишком мелка, но тебе будет не безынтересно.

– И что же там такое случилось? – равнодушно осведомилась Катя.

– Наш с тобой бывший босс угодил за решетку.

– Да что ты говоришь!

– И знаешь, кем он оказался на самом деле?

– Теряюсь в догадках.

– Станиславом Зайцевым – подпольным торговцем оружия.

– Потрясающе.

– Удивительно, что они его вычислили одновременно с нами.

– Уникальное совпадение.

Оба весело рассмеялись.

– Поделись, как тебе это удалось. Оттуда.

– А у меня не только ноги длинные, но и руки.

– Что-то ты, как всегда, не договариваешь.

– Договорю при встрече. Обещаю. Лучше расскажи, как ты об этом узнал.

– Как узнал. Журналисты – народ шустрый. Большие и маленькие сенсации ловят, как чайки корм, налету. Его уже дважды показали по телевидению. На него было страшно смотреть. Почернел осунулся. Перед телекамерами сидел, как извая-ние, стиснув зубы и сжав кулаки.

– Спасибо, Мишуль. Ты мне будто бальзам на душу пролил. А что наш горячо любимый «Контакт»?

– Сегодня утром я как раз наведался туда. Из любопытства. Стоит опечатан-ный. Работников распустили.

«Ну вот и все, – мрачно усмехнулась Катя, закончив разговор. – Многолетний мезальянс Ломова-Зайцева с «бесполым биороботом» нашел свое логическое завершение. Я его не только обобрала, но и уничтожила. Милая мама! Я отомстила за тебя, как смогла, хотя далеко не уверена, что тебе бы это понравилось».

Свете Катя звонила ежедневно. Та полностью оправилась от ранения и пребывала в радостной эйфорие. Они строили с Валерой планы совместной жизни, и он ее вроде бы даже уговорил пойти учиться.

– Ты спрашиваешь, как я живу? – сказала она, смеясь. – Можно я отвечу тебе стихами Рождественского? А ты воспринимай их в женском варианте:

Тут я, кажется, что-то подзабыла, – замешкалась Рыжая. – Но концовка такая:

Вот и у меня последние дни что-то под лопатками чесаться начало. Как ты думаешь, может уже время проделать прорези? Учти, в случае чего, мой гардероб, как виновнице, придется обновлять тебе.

– Гардероб не проблема. Боюсь, в городском транспорте помещаться не будешь. Да и от зевак не отмажешься. Так что с этим делом лучше повремени. Кстати, что слышно от бабули?

– Если честно, там у них совсем фигово. Врачи заставляют ее лечь в больницу. А она наотрез отказывается. «Не могу же я, – говорит, – Татулю одну оставить.»

– Я займусь этим вопросом в самое ближайшее время, – пообещала Катя. – И обязательно что-нибудь придумаю.

Наконец, позвонил Андрэ и тем же полуофициальным тоном сообщил, что завтра прилетает в Москву, что остановится в «Савое», и что свяжется с ней уже из отеля.

– Я буду не один. – Это единственное, что он счел нужным ей объяснить.

Итак, Андрэ летит не к ней и не ради нее, а по делам, к которым она каким-то краем оказалась причастна. Не она нужна ему, а ее только что приобретенная и отреставрированная недвижимость. И что означает «не один»? С кем он летит – с президентом фирмы, с любовницей, а может с новой женой? Что ж, к подобным поворотам судьбы она уже давно привыкла. Но мстить ему, в любом случае, не станет. С этим покончено навсегда.

Приняв лошадиную дозу снотворного, Катя рано легла спать. Как можно скорее вырубиться и ни о чем не думать, наказала она себе. Да кто он такой, чтобы портить из-за него себе нервы и настроение. И вообще! Она теперь привлекательна и богата. Стоит ей только свистнуть, и у нее будет целый шлейф кавалеров, не чета этому ястребоподобному эмигрантишке. Ведь он, мерзавец, не сообщил ей даже, в какое время прилетает.

 

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ

Утром, едва проснувшись, Катя выяснила через справочную аэропорта, что рейс Париж-Москва прибывает в 11.25 утра. Она просидела целый день дома, но телефон молчал, как вымерший. Не выдержав, она снова набрала номер справочной. Ей ответили, что самолет прибыл точно по расписанию. Она рвала и метала. Кажется не осталось ни одного бранного слова, которое Катя не обрушила бы – мысленно и вслух – на голову Андрэ.

Он позвонил уже к вечеру и, как ни в чем не бывало, пригласил Катю поужинать «вместе с ними». Первым ее побуждением было нахамить ему и швырнуть трубку – хорошо бы прямо в его физиономию. Но, взяв себя в руки, она сдержанно приняла приглашение и ровно в назначенное время подъехала к «Савою».

Андрэ встретил ее в фойэ, по-приятельски поцеловав в щеку, и, сам того не желая, залюбовался ею. Катя снова превзошла себя и выглядела так, будто только что сошла с обложки журнала мод. Мягко струящееся вдоль длинного тела темно-вишневое шерстяное платье, соболий палантин на плечах и элегантная меховая шапочка поверх высокой прически. Перчатки и льнущие к икрам сапожки из нежнейшей кремовой лайки завершали ее туалет.

– Кэтрин! Ты великолепна! Тop-model да и только. – И ни слова больше.

Он взял ее под руку и провел через зал ресторана к столику, накрытому на троих, за которым сидела нарядно одетая молодая француженка привлекательной наружности.

«Так вот оно в чем дело! Он не просто приехал не один. Он приехал с женщиной! Вот почему их не нужно было встречать. Вот почему он не давал о себе знать целый день и не звонил перед приездом. Вот почему он остановился не у нее, а в отеле. Катя мысленно рвала в клочья эту омерзительно наглую парочку. Но то мысленно. Он не услышит от нее ни слова упрека. Она не доставит ему такого удовольствия…»

– Позвольте представить вас друг другу, – донесся до нее откуда-то издалека голос Андрэ: – Кэтрин Гриллон. Сюзан Сардье.

С обворожительной улыбкой, на какую только была способна, Катя протянула руку и, сжимая тонкие пальчики соперницы в своей ладони, живо представила, что ее рука не рука, а голова гремучей змеи, незаметно и стремительно наносящая смертельный укус.

Приторно предупредительный, одетый, как на панихиде, в черное официант придвинул за Катей стул, накинул ей на колени полотняную салфетку и протянул папку с меню.

Они ели, пили вино, разговаривали на отвлеченные темы – о том, как преображается Москва и ее обитатели, о политике и о погоде. Андрэ был одинаково внимателен к обеим дамам. Улыбка светского волокиты, которой прежде Катя за ним не замечала, не сходила с его губ. Она мужественно держалась. Но делать красивую мину при плохой игре – не ее репертуар. С каждой минутой она тяготилась все больше двойственностью ситуации и необходимостью лицемерить.

«Надо бы поблагодарить их за приятный ужин и поскорее ретироваться. С меня хватит», – решила она, бросая взгляд на миниатюрные, усыпанные брилиан-тиками часы.

Андрэ, проявив бдительность, опередил ее:

– Кэтрин! Сюзи в России впервые и сгорает от желания поближе с ней познакомиться. Я столько расхваливал ей русскую природу, людей, архитектуру. Как вы отнесетесь к тому, чтобы немножко покататься по вечерней Москве, посмотреть – пока издали – ее храмы, театры, вокзалы, Москва-реку, Кремль?

Кате очень хотелось напомнить ему, что она не извозчик, а в Москве еще не перевелись такси. Но она в очередной раз сдержалась и даже заставила себя улыбнуться.

– Разумеется, Андрэ. Я к вашим услугам.

Усаживаясь в машину, Андрэ галантно открыл дверцу перед Катей, а затем преспокойно устроился вместе со своей Сюзи на заднем сидении. Катая их по Москве, Катя буквально лопалась от злости и негодования. Из темноты салона за ее спиной доносились реплики, смешки и комментарии Андрэ, перемежавшиеся восторженными возгласами Сюзи. «Вмазаться бы на полном ходу в фонарь или стену, чтобы разом заткнуть обоих», – беззвучно шипела Катя.

Мужественно выдержав и эту пытку, она остановила, наконец, машину перед «Савоем».

– Всё. Приехали, – далеко не любезно объявила она. – К моему великому сожалению, я должна вас покинуть.

Все трое вышли из машины.

– Спасибо огромное, милая Кэтрин за прекрасный вечер, – улыбаясь, сказал Андрэ. Вслед за ним и Сюзи рассыпалась в благодарностях. – Как мы договоримся на завтра?

– О, вам придется меня извинить. С завтрашнего дня я буду очень занята и, боюсь, не смогу уделить вам внимания.

– Но, милая Кэтрин! Мадемуазель Сюзи прилетела всего на два дня специально чтобы познакомиться с вами и осмотреть ваш особняк, – запротестовал Андрэ. – Разве я не сказал вам, что Сюзи – вайс-президент нашей фирмы?

– Нет, мсье. Кажется, вы забыли это сделать.

– Какой же я болван! – Он стукнул себя по лбу. – Это мое упущение. Виноват.

– Но я совсем не уверена, что хочу сдать свой особняк в аренду. Мой realestator, кажется, нашел мне выгодного покупателя.

Сюзи недоуменно воззрилась на Андрэ.

– Кэтрин, – мягко, но с напором сказал он. – Мы же обо всем договорились по телефону. Вы ведь не поставите меня перед фирмой в неловкое положение?

– А почему бы и нет? – Катя одарила его ядовито-саркастической улыбкой. – Обожаю ставить людей в неловкое положение.

– Предлагаю компромисс, – примирительно сказал он, понимая, куда она клонит. – Мы завтра осмотрим ваш особняк все вместе, а потом уже мы с вами вдвоем будем решать, что с ним делать.

– Надо подумать. Позвоните мне утром. Я сообщу вам свое решение. Доброй ночи. Очень приятно было с вами познакомиться, Сюзи.

– Взаимно, дорогая, – с улыбкой отозвалась вайс-президент.

– Приятных сновидений, – сладчайшим голосом пожелала Катя и, сев в машину, от души хлопнула дверцей.

Первую половину следующего дня они снова провели вместе. Сюзи внимательно осмотрела особняк и осталась им очень довольна, особенно подвалами. «Это именно то, что нам нужно, Андрэ! – сказала она. – Если мадемуазель Кэтрин согласится, заключайте договор.»

«По крайней мере тут он не обманул, – пришла к заключению Катя. – Она действительно его вайс-президент. Правда это отнюдь не помеха для того, чтобы быть любовниками.»

– Я думаю, Кэтрин, мы не будем вас пока больше обременять, – уже на пороге особняка сказал Андрэ. – Сюзи завтра возвращается в Париж, а нам еще многое надо успеть по вопросам нашего будущего филиала. Если вы не возражаете, я позвоню вам, как только провожу Сюзи в аэропорт, и мы займемся заключением договора и прочей бумажной волокитой.

– Я очень рада, что мы обо всем договорились, милая Кэтрин. – Сюзи сердечно трясла ее руку. – Очень, очень приятно было познакомиться. Мы наверняка еще не раз с вами увидимся. Приезжайте в Париж. Будете моей гостьей. Я с удовольствием покажу вам наш город.

– Париж мне нравится и, кажется, я успела исходить его вдоль и поперек, – отозвалась Катя, не утруждая себя изъявлениями благодарности. – Почему мы прощаемся здесь? Давайте я подвезу вас. Мне это совсем не трудно. В гостиницу или куда скажете. В этих переулках вам долго может не встретиться такси.

– Спасибо, Кэтрин. Мы решили пройтись пешком, – сказал Андрэ. – Хочу показать Сюзи Замоскворечье, чтобы она лучше могла представить, где будет нахо-диться наш новый филиал.

– Вам виднее. Счастливого пути, Сюзи. – Катя села в машину и, не взглянув на Андрэ, укатила.

«Еще одну ночь они проведут в гостинице вместе.»– Она так яростно сжимала баранку, что пальцы, обескровившись, побелели.

«Какая же ты все-таки дура, – подала голос та, что пряталась внутри. – Если они оба живут в Париже и работают в одной фирме, значит они свободно могут встречаться и там. И им совсем не обязательно летать для этого в твою Москву.»

«Это еще как сказать, – возразила Катя. – А если она, к примеру, замужем? Тогда каждый день, проведенный вдвоем в другой стране, для них как подарок судьбы… Будь он трижды проклят!»

«По-моему, он называл ее «мадемуазель.»

Готовясь загодя к приезду Андрэ, Катя набрала билетов в театры. И сейчас, с ужасом думая о том, что ей предстоит еще один, ничем не занятый вечер и, как его продолжение, кошмарная ночь, она решила, что должна отвлечься. На этот день у нее были куплены билеты в Концертный зал им. Чайковского. Однако до семи еще оставалась уйма времени.

Припарковав машину перед тем, что осталось от недавно снесенной гостиницы «Москва» на Манежной площади, Катя направилась в сторону того, что осталось от сгоревшего Манежа. Обогнула прогулочную крышу подземного «шапинг центра» и перешла по мостику в Александровский сад. Здесь она долго бродила вдоль Кремлевской стены, разглядывая очередные творения на удивление плодовитого Зураба Церетели – конную группу в струях фонтана, бронзовых героев русских сказок, вознесшихся со дна неглубокой речки, задумчиво смотрела, как плещется на ветру Вечный огонь у Могилы неизвестному солдату. В саду, как всегда, было людно и оживленно. Пришлый люд – суетливый, любопытный, вездесущий – заполонивший столицу после развала державы, резко отличался от «устоявшихся» коренных москвичей. Присев на чудом освободившийся край скамьи, Катя рассеянно наблюдала за влюбленными парами, за молодыми родителями, опекавшими своих карапузов, так и норовивших куда-нибудь залезть или удрать.

Клубящееся взъерошенными, рваными облаками небо над ее головой было похоже на вспоротую налетчиками перину. «Вот так и бродите из века в век над Землей, все высматриваете да вынюхиваете, – упрекнула она вечных странниц. – Выжидаете удобный момент, чтобы излить на чью-нибудь голову свое содержимое?» В душе у Кати тоже сгрудились тучи – свинцовые, грозовые. И она была тоже непрочь облегчить душу. Хоть бы пристал кто или задел. Уж она бы не упустила момент. Так нет, никому даже в голову не приходило помочь ей разрядиться.

Позже, уже после семи, это сделали для нее Брамс и Вивальди, Вагнер и Шнитке. Разнеженно размазавшись по мягкому бархатному креслу, околдованная магией «Желтого звука», Катя пришла наконец к прозренческому заключению, что все в этой жизни суета сует и томление духа. Домой она возвращалась просветленная и успокоенная. Грозовые тучи рассеялись, и теперь ее внутренний сумрачный мир освещала таинственным светом ущербная Луна.

 

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Андрэ, как и обещал, позвонил в полдень следующего дня. И хоть его вайс-президента уже не было с ним рядом, голос его звучал на тех же нотах:

– Добрый день, мадемуазель Кэтрин. Могли бы мы встретиться для дальней-ших деловых переговоров?

И снова Катя понимала, что ей следует послать его ко всем чертям вместе с его «деловыми переговорами», в которых она меньше всего нуждалась, но ей необходимо было узнать, что означает весь этот спектакль и почему он ведет себя с ней подобным образом. Она привыкла быть всегда и во всем хозяйкой положения, действовать по собственному, а не кем-то написанному сценарию. И она намерена была ему это доказать.

– Где состоится наша деловая встреча, мсье Андрэ?

– Если не возражаете, в «Савое».

– Я подъеду через полтора часа.

– Мне встретить вас в нижнем холле или сразу заказать пропуск?

– Не стоит себя утруждать. Я не заблужусь.

С опозданием в полчаса она постучалась в его номер. Он вежливо улыбнулся ей, открывая дверь. Катя бросила быстрый, цепкий взгляд по сторонам. Его номер состоял из одной небольшой комнаты. Два кресла с журнальным столиком, куций письменный стол со своим стулом и узкая холостяцкая кровать времен советского убожества.

«Нет, на такой кровати невозможно ни спать вдвоем, ни заниматься любовью. Значит, они жили в отдельных номерах!»

– Присаживайтесь, мадемуазель, – Андрэ пододвинул ей кресло. – Желаете что-нибудь выпить?

Она мысленно увидела другой номер – в самой дорогой гостинице Москвы. Как и тогда в комнате Он и Она. Только сейчас она не хозяйка, а гость. И снова тревога повисла в воздухе, правда совсем иного свойства. Ей вспомнился шикарный ужин, заказанный Ломовым-Зайцевым, так и оставшийся не тронутым. «Глупо было его не съесть. А с чего это я вдруг про ужин?»

– Андрэ! Я кажется хочу есть. – Она смущенно улыбнулась.

– Я тоже. Что будем делать? Может сбегаем в Макдональдс?

Это было уже слишком. Он откровенно и бессовестно издевался над ней. Катя медленно поднялась, пристально посмотрела ему в глаза долгим, осуждающим взглядом и направилась к двери:

– Пожалуй я пойду. С меня хватит. – Она ощутила вдруг странное жжение в глазах и не поняла, что с ней происходит. Лишь когда комната начала расплываться и дрожать, Катя в панике осознала: Да ведь это же слезы!

Он ни в коем случае не должен заметить их! Иначе она умрет от стыда и позора. Она покинет его гордой и сильной.

Поспешно отвернувшись, Катя распахнула дверь. И чуть не налетела на тележку.

Официант, не успевший постучаться, так и застыл с протянутым вперед кулаком. Она попятилась, освобождая ему дорогу.

– Ваш ужин, сударь, – сказал он, заглядывая в номер.

– Да-да, мы ждем его и очень проголодались, – отозвался Андрэ. – Прошу вас… Вот видишь, – обратился он ко все еще стоявшей в дверях Кате, – «Макдональдс» сам нашел нас. Так что ходить никуда не надо. – Он расплатился с официантом и отпустил его. – Ну же! Не будем студить добро. И закрой, пожалуйста, дверь, а то дует.

Андрэ комично повязался салфеткой, как детским «слюнявчиком», и первый пристроился к низкому журнальному столику. Прикрыв дверь, Катя потопталась на месте и, так и не дождавшись повторного приглашения, заняла место напротив него. По очереди открывая блестевшие никелью сферические крышки, Андрэ сосредото-ченно изучал содержимое разложенных официантом блюд. Она, прищурясь, наблюдала за ним и, не удержавшись, прыснула со смеху.

– В чем дело? – с невино-удивленным видом спросил он, отрываясь от своего занятия.

Углы большой серой салфетки торчали из-за его длинной шеи как ослиные уши.

– Ты похож… Ты похож… Знаешь, на кого ты похож? – Приступ смеха, который она никак не могла остановить, перешел почти в истерику.

– Знаю, – сказал он мягко, развязывая салфетку и кладя ее себе на колени. – Тебе кажется, что я похож на осла. Конечно, только ослы позволяют издеваться над собой.

– Так это оказывается над тобой издевались!?! – От возмущения приступ смеха мгновенно прошел.

– Просто ты не учла, что у ослов, впридачу к их необычайной выносливости, упрямый нрав и большие, сильные зубы. – Резко и неожиданно повернув голову, он в упор посмотрел на нее недобро округлившимися глазами: – Никогда… слышишь, никогда больше не делай из меня осла. Договорились?

– Нет. Не договорились, – заупрямилась Катя, ответно сверля его взглядом. Ее зрачки расширились, а радужка потемнела, отчего глаза казались устрашающе черными. – Я хочу знать, что все это значит. Ты приезжаешь ко мне с любовницей и…

– Сюзи моя сотрудница и очень хороший друг. У нее есть муж, которого она любит, и двое детей. Мы никогда не были с ней любовниками.

Катя смотрела на него с недоверием.

– Мне хотелось, чтобы ты наглядно представила себе, какие дни, и особенно ночи, мне довелось провести там, в Париже, когда ты здесь обкручивала своего бывшего босса, а мне даже не разрешала звонить. Вот я и попросил Сюзи немножко подыграть мне. Ну так как? Тебе понравилось быть в моей шкуре?

– Кажется, я сейчас убью тебя, – стискивая кулаки, прошептала Катя и, взвившись в воздух, как пружина, набросилась на Андрэ.

Стул под ним зашатался, потеряв устойчивость, отчего оба они с грохотом свалились на пол. Он едва увертывался от молотивших его кулаков, пока не изловчился поймать их.

– Связать тебя или сама успокоишься, фурия ты моя синеглазая? Между прочим, наш обед, наверное, уже совсем остыл.

– Видно мне противопоказано садиться за трапезу с мужчиной в гостиничном номере, – тяжело дыша, пробормотала Катя. – Это случается со мной уже вторично.

– Что??? А ну-ка выкладывай! Когда и с кем это было в первый раз?

– Все расскажу. Обещаю. Самой не терпится. Только можно немного позже?

Он помог ей подняться. Они снова чинно уселись за неудобный стол и на сей раз отдали должное заказанному обеду.

– Я только одного не поняла, – делано равнодушным тоном заметила Катя, откинувшись в кресле. – Ты добился того, ради чего меня обкручивал. Я согласилась сдать твоей фирме в аренду свой дом. Так чего же ты не вернулся вместе со своим вайс-президентом в Париж? Почему остался?

– Потому что должен осуществить то, что запланировал.

– Ах да! Совсем забыла! Мы ведь не подписали еще наше соглашение.

– То, о чем я говорю, не имеет отношения к работе.

– Вот как? Можно полюбопытствовать?

– Конечно. Дело в том, что глупый осел решил обзавестись на старости лет ослихой. А поскольку она еще более строптива, чем он, ему приходится выжидать удобного момента, чтобы сообщить ей об этом. И он очень боится, что она опять начнет размахивать копытами.

Катя опешила, заморгала, переваривая услышанное.

– Могу поклясться, – после слишком затянувшейся паузы проговорила она, – что я первая женщина в мире, которой делают предложение в подобной форме, – пробормотала она, не зная, злиться ей или радоваться.

– А разве я сказал, что собираюсь сделать предложение тебе? – Андрэ изобразил на лице недоумение.

– Негодяй! Какой же ты негодяй! – Катя вскочила, намереваясь снова наброситься на него.

Увернувшись, он сгруппировался и, как мячик, откатился в дальний угол комнаты.

– Ну! Что я говорил? – задиристо бросил он оттуда. – Я же знал, что она снова начнет размахивать копытами.

– Ах, так речь шла все-таки обо мне!

– А-ха! Она уже начала свыкаться с идеей стать моей ослихой. – Он подхватил валявшуюся на полу салфетку и, смастерив из нее уши, приложил к своей голове. – Как тебе такая корона?

– Послушай, может ты прекратишь, наконец, дурачиться?

– Ну… если обещаешь, что не будешь драться…

– Обещаю. Пожалуйста, встань.

Андрэ проворно поднялся, отряхнулся и снова уселся в кресло, выжидательно глядя на нее. Они долго молчали. Наконец он сказал.

– Видишь ли… Я слишком долго жил холостяком. Спокойно, заметь, жил, без семейных цунами, землетрясений и прочих катаклизмов. В конце-концов мне такая жизнь наскучила и я нашел тебя. Если тебя шокирует роль «серой королевы», – он выразительно указал глазами на салфетку, лежавшую у него на коленях, – будь моим цунами. Думаю, это тебя больше устроит.

– Я, конечно, личность не традиционная, – сказала Катя, вставая. – Но не настолько, чтобы балдеть от такого объяснения в любви. Так что тебе придется искать себе пару в каком-нибудь другом стойле. Адье.

Она успела сделать только один шаг к двери. В молниеносном броске он перехватил ее, и она сама не поняла, как оказалась у него на коленях.

– Немедленно отпусти! – гневно потребовала Катя. – Я ухожу.

– Куда-а! Разве ты не поняла в прошлый мой приезд, что ты уже моя жена, и дело только за тривиальным штампом в паспорте. Давай же, наконец, поздороваемся. Ведь мы не виделись целую вечность.

– Разве? А мне показалось…

Он закрыл ей рот поцелуем. И она вдруг успокоилась и расслабилась. На ее внутреннем, затянутом тучами небосклоне снова проглянуло солнце. Ей стало тепло и комфортно у него на коленях, в его сильных, властных руках.

– Вот теперь я, кажется, наконец почувствовала, что ты приехал, – прошептала она, прильнув к нему.

Он отнес ее на кровать, которая уже не показалась Кате слишком узкой. Напротив, она как-будто специально была создана для того, чтобы они теснее прижались друг к другу.

Позже, разливая по чашкам остывший кофе, Катя сказала:

– Ты сдашь этот номер? Зачем он тебе?

– Прямо сейчас! – с готовностью отозвался Андрэ…

– Как долго ты пробудешь в Москве?

Он сделался серьезным.

– Это зависит только от нас с тобой. Давай сядем и поговорим. Нам столько всего надо обсудить. Первое: Где мы будем оформлять наш брак, в Москве или в Париже? Что до меня, я согласен на любой вариант. Но это еще и зависит от того, на ком я женюсь – на французской гражданке, Кэтрин Гриллон, или на российской, Погодиной Екатерине. А может на Синди?

– Я раздала, наконец, все свои «долги», и мне теперь никто и ничто не угрожает, – прервала его Катя. – Так что я вполне могу снова носить свое имя, если конечно тебя это устроит.

– Меня это очень устроит, – облегченно улыбнулся он, – поскольку я хочу быть женатым на реальном человеке, а не на вымышленном. Итак, ты согласна стать моей женой?

– Да куда ж я денусь. – Она постаралась придать голосу недовольно-ворчливые нотки. Но синеокая, не желавшая больше томиться в глубинах ее естества, выдала ее с головой счастливым сиянием глаз. – Ты здорово подцепил меня на крючок.

– Ладно уж, Не хочу, чтобы вспоминая этот день в глубокой старости, ты морщила от возмущения нос. Отдадим дань традиции. – С комично-серьезным видом сказал Андрэ, опускаясь перед ней на одно колено. – Пусть хоть это будет, как у людей. – Он достал из кармана маленькую бархатную коробочку и протянул ее Кате. – Вот. Припас специально для тебя.

– Что это? – Катя с неподдельным недоумением уставилась на коробочку. – Что там?

– Странный вопрос, – пожал он плечом. – Ясное дело, что. Капсула с ядом. Специально для тебя. Все парижские… аптеки объехал, пока нашел.

Она опасливо взяла коробочку, не спуская с него глаз, медленно, с усилием подняла сопротивлявшуюся, круто выгнутую крышку.

– Да ты туда смотри, не на меня.

В коробочке, на белом атласном ложе лежало платиновое колечко с двумя, интимно прижавшимися друг к другу брилиантами. Стоило свету коснуться их, и они рассыпали вокруг себя мирриады сверкающих игл.

У Кати перехватило дыхание. Это был первый подарок в ее жизни. И вообще, все это – абсолютно все, происходило с ней впервые. Андрэ, по-прежнему стоявший на одном колене у ее ног, наблюдал за ней.

– Итак, – сказал он, – я предлагаю тебе свою руку и сердце. А ты? Что ты предложишь мне взамен? Ведь любая сделка должна быть взаимовыгодной.

– Да-да, ты прав. Примерно так звучит основная заповедь рыночных отно-шений. Одно уточнение, если можно. А почему только руку? Кому ты собираешься отдавать все остальное?

– Ничего не скажешь, бдительный партнер. Придется перечислить в договоре в алфавитном порядке все части тела, сдаваемые в бессрочную аренду.

Улыбаясь, Катя примерила колечко. Оно легко взобралось на ее безымянный палец и уже не захотело его покидать.

– Спасибо, Андрэ. Твой подарок просто восхитителен! – Она сделалась вдруг серьезной, даже мрачной. – Но прежде, чем мы примем окончательное решение – на «взаимовыгодных условиях», я должна кое-что сказать тебе. Есть одно обстоятельст-во, которое может коренным образом изменить твои намерения.

Андрэ насторожился. Катя заметила, как вздулась и запульсировала жилка на его виске.

– Понимаешь… – Ей очень трудно было высказать это вслух. Но она нашла в себе силы договорить:– Понимаешь, я, скорее всего, никогда не смогу стать матерью. Так сказал мне доктор.

Некоторое время он задумчиво смотрел на нее. Это были тягостные для Кати минуты, от которых зависела не только вся ее дальнейшая судьба. От них зависело, будет ли у нее счастье, или она так никогда и не попробует его на вкус.

– Давай-ка вместе порассуждаем, – наконец заговорил Андрэ, вставая с колена и садясь напротив. – Во-первых, как ты сама мне сообщила, тебе ведь только с виду двадцать с хвостиком, а на самом деле тридцать с гаком. Значит рожать тебе в любом случае поздновато. А во-вторых, я сам уже ну очень взрослый дядя. Мое время нянчить грудных детей, увы, прошло. Можешь назвать это эгоизмом, я не обижусь. Так что, в некотором роде, меня даже устраивает, что ты не будешь настаивать, чтобы мы заимели ребенка. – Он ласково взял ее руку в свои. – Будем считать эту тему закрытой?

Она молча кивнула, отводя в сторону взгляд.

– Поехали дальше. Где мы будем жить, в Париже или в Москве? Или ты предпочтешь, скажем, Австралию?

– Ты хочешь сказать, что согласен жить там, где я пожелаю? – искренне удивилась Катя.

– Ну-у, если честно, я надеюсь придти в этом вопросе к обоюдному согласию.

– Тогда вноси предложения, а я послушаю.

– Если ты предпочтешь перебраться в Париж, возражать не стану. У меня там вполне приличная работа. Я – директор по маркетингу в нашей фирме.

– А чего бы хотелось лично тебе?

– Прежде всего мне хотелось бы, чтобы мы были вместе. Где именно террито-риально – это уже второй вопрос. Как ты знаешь, наша фирма открывает здесь филиал. Мне ужасно нравится особняк, в котором этот филиал разместится. Твой особняк, Кэтрин! И я, кажется, заново влюбился в Россию. В прошлый приезд мне показалось, что я дома. Особенно, когда мы ездили в Тулу и в Архангельское. Это было ни с чем не сравнимое ощущение. Возможно, еще и потому, что ты была рядом. Наш президент не возражал бы, если бы я стал представителем фирмы в России, то есть возглавил ее филиал. А ты, к примеру, могла бы стать ответственной по маркетингу. Подобный опыт работы, насколько я понял, у тебя есть. Всем тонкостям и специфике нашего дела я тебя очень быстро обучу. Ну а в Париж – по делам фирмы – мы, в любом случае, будем наведываться едва ли не каждый месяц. Как тебе такие перспективы?

Вместо ответа Катя схватила вдруг свою сумочку, вытряхнула ее содержимое на стол и, отыскав помаду, стремительно подошла к окну.

Андрэ лишь качал головой, с улыбкой наблюдая, как она размашесто выводит на стекле огромные красные буквы: «Я С О Г Л А С Н А!!!» Обернувшись, она весело добавила:

– Правда, при одном условии: секретаршу для филиала выбираю я.

– Нет проблем. – Теперь он улыбался во весь рот с чувством огромного облегчения. Зная катин характер, он вовсе не рассчитывал, что они так легко и просто придут к обоюдному согласию по всем ключевым вопросам их будущей совместной жизни. – Кстати! – вспомнил вдруг Андрэ. – Что стало с той девчушкой, которую мы навещали в Туле?

– С ней-то все в порядке. Сложности возникли с бабкой, – небрежно отозвалась Катя. – Кажется она совсем плоха. Мне надо как-то решать эту проблему.

– А ты не думала о том, чтобы вернуть ее родителям? – осторожно спросил Андрэ, опасаясь взрыва. – По-моему, это был бы самый простой и естественный выход.

– Думала. И даже пыталась прозондировать почву.

– Ну и?

– Ее мать и отец погибли. Им в квартиру ночью забросили гранату.

– Ничего себе! – Андрэ даже присвистнул.

– Увы. Такова наша сегодняшняя действительность. Я все собираюсь прошвырнуться в Тулу, посмотреть насколько плоха бабуля. Не хочешь составить мне компанию, раз у тебя такие приятные воспоминания о нашей поездке? Дорога не близкая, и ехать одной как-то уж слишком утомительно.

– А давай завтра с утра и махнем. Будет, так сказать, приятное с полезным.

Андрэ сдал свой номер в «Савое» и перебрался к Кате. Они провели бурную ночь любви, снова заснув лишь под утро в объятиях друг друга. Когда он пробудился, Катя уже хлопотала на кухне, готовя завтрак на двоих и удивляясь тому, какое огромное удовольствие ей это доставляет.

Плотно позавтракав, они отправились в дорогу. С трудом миновав городские заторы, сизый смрад, висевший над улицами, снующих пешеходов и бесконечные светофоры, их машина прорвалась наконец к бескрайним просторам скошенных полей, отороченных густыми лесами. Готовящаяся к зимней спячке природа выплескивала им под колеса всю палитру осенних красок – от охристо-желтых до багряно-красных.

Искоса наблюдая за Андрэ, Катя заметила, что он не упивается всей этой красотой, как в прошлый раз, а о чем-то сосредоточенно думает, сдвинув брови и уйдя в себя. И, как бы в подтверждение, он заговорил:

– Вчера я сказал тебе, что мое время нянчить детей прошло…

Катя насторожилась, крепче сжав руль. «Куда он клонит? Ну конечно, она должна была это предвидеть. То было вчера! Он, как ребенок, готов был принять любые ее условия, лишь бы добиться своего. А теперь, поразмыслив трезво…»

– И это так, – продолжал он. – Нервы уже видно не те, чтобы выносить их неконтролируемый рев, капризы, чтобы не спать по ночам. Но, знаешь, кажется, я не имел бы ничего против готового сына или дочки.

От неожиданности Катя так резко нажала на тормоз, что машину чудом не занесло. Вильнув в сторону от дороги, она кое-как остановила ее у обочины. А когда повернула к нему лицо, глаза и щеки ее горели.

– Что еще ты надумал? Выкладывай! – потребовала она. – Со вчерашнего дня ты выступаешь в роли Санта Клауса с мешком подарков или ходячего рога изобилия, полного сюрпризов.

– В прошлую нашу поездку в Тулу мне показалось, что девочка очень привязана к тебе. Это было так удивительно и неправдоподобно. Я готовил себя к тому, что увижу несчастную и запуганную жертву твоей жестокости. А она не сводила с тебя полных обожания глаз и не отходила ни на шаг. Я был просто потрясен.

– Что дальше?

– Отнимая ребенка у родителей, ты обрекла ее на жизнь неприкаянной сироты. Но судьба распорядилась так, что тем самым ты спасла ей жизнь.

– Что дальше?

– Ты сказала, что эта бабушка не может больше за ней смотреть… Но кто же тогда? Ведь у ребенка, как я понял, никого теперь, кроме тебя, нет. Снова спросишь, что дальше? А дальше вот что: Почему бы нам ее не удочерить? У девочки будут, пусть не родные, но все же отец и мать, а у нас – готовая дочка. Думаю, мы вполне могли бы себе это позволить. Мы будем заботиться о ней. Я дам ей хорошее образование в Париже…

Катя долго всматривалась в него блестевшими от слез глазами. И наконец одними губами прошептала:

– Я люблю тебя, Андрэ. Я до смерти тебя люблю!