В поезде, свободно расположившись в двухместном купе, она хмуро смотрела на суету за окном. Провожающие давали последние напутствия своим друзьям, близким, любимым. Шутили, смеялись, жестикулировали. Иные пускали слезу. Подвыпившая компания, разгоряченная обильными проводами, что-то кричала наперебой в окно соседнего купе. Только Катю никто не провожал, не говорил теплых слов, не улыбался, не махал рукой и не грустил из-за ее отъезда.

Интересно, если бы она пожелала, пришел бы Жан проводить ее? Все-таки первый ее мужчина. Хорошо ей было с ним или плохо? А никак. Тревожно и боязно, потому что первый. В отдельные моменты тошнотой накатывало чувство брезгливости. И ни на минуту не отступала навязчивая мысль: чужой, чужой! Да, это была запланированная акция. Но такая, о которой хотелось поскорее забыть. Она должна была стать женщиной прежде, чем предпримет последующие шаги. И она ею стала. Вот и весь сказ.

Состав дернулся с характерным металлическим лязгом, и платформа со всеми ее провожающими медленно заскользила в прошлое, в небытие. Как хорошо, что никто не сел в ее купе, никто не будет надоедать пустыми разговорами, лезть от нечего делать в душу… Тяжелая дверь с грохотом отъехала в сторону и в дверном проеме возникла постная, недовольная физиономия субъекта средних лет. Причем постной она стала при виде Кати. Не поздоровавшись и не извинившись за вторжение, субъект снова небрежно задвинул дверь. Сквозь оставшуюся щель Кате были слышны его слова, обращенные к проводнику:

– Неужели у вас не найдется для меня свободного купе? Я заплачу вам, черт возьми.

– Сожалею, мсье. Все купе заняты. Это единственное свободное место, – виновато оправдывался проводник. – Рад бы услужить, но увы.

Дверь снова отодвинулась, и субъект с саквояжем протиснулся в купе.

– Bon voyage! – буркнул он, как выругался, изобразив на лице подобие улыбки. – Вам придется терпеть мое присутствие до Амстердама, мадемуа-зель. Равно как и мне – ваше. Если, конечно, вы не сойдете раньше.

Катя ничего не ответила. Забрав жакет и сумку с его места, она закинула ноги на свой диванчик, чтобы не мешать ему устраиваться, и сделала вид, что поглощена книгой. Мрачный тип долго возился в проходе, не обращая внимания на попутчицу, будто ее и не было здесь вовсе. Наконец сел и, отгородившись от нее журналом, тоже затих.

«Да что ты о себе воображаешь, ублюдок!», – злилась Катя, исподтишка изучая его. Лет на вид десятка три с половиной, может четыре. Хоть по-французски он и говорил без акцента, ни внешностью, ни манерами на француза явно не тянул. Небрежно причесанные темно-русые волосы. Крупный прямой нос, крупный чувственный рот. Агатовые, полупрозрачные глаза с черными колючими зрачками он, видимо, позаимствовал у ястреба. Сходство с хищной птицей дополняла подвижная голова на длинной шее. Неожиданно резко повернув ее, он перехватил взгляд Кати – будто мышь поймал – вонзив в нее острые шила зрачков.

– Чего это ради вы разглядываете меня? – враждебно процедил сквозь зубы ястребоподобный субъект, явно провоцируя ее на скандал.

– От нечего делать, – скучающим тоном обронила Катя. – Больше-то смотреть не на что.

– Вон окно. Смотрите туда. Или в свою книжку. – Субъект снова отгородился от нее журналом.

Это ж надо! Только ей могло так «повезти» с попутчиком. Злая доля, несмотря на все усилия Кати, казалось, намерена преследовать ее до конца дней. Дорожные приключения отнюдь не входили в ее планы. Чем меньше людей заметят, а следовательно запомнят ее, тем лучше. И уж конечно же этот тип ничем не мог привлечь ее. Но Катя все еще пребывала в эйфории своего перевоплощения, требовавшей ежеминутного подтверждения, что она обрела достойную оболочку, став привлекательной женщиной, что мужчина, кем бы он не был, уже не будет смотреть на нее, как на пустоту, или отворачиваться, презрительно морща нос. А этот грубиян вел себя так, будто она была прежней, и даже хуже того, с чем Катя никак не могла смириться.

– Можно подумать, что это я вломилась в ваше купе, – пробормотала она зло.

– Кто виноват, что у них не было свободного, – огрызнулся из-под журнала тот.

– Я тоже рассчитывала ехать одна, чтобы никто и ничто меня не стесняло. А вы расселись тут, даже не спросив разрешения, да еще и хамите.

– Кто хамит? Я хамлю!? – Он вытянул свою длинную шею, гневно уставившись на нее поверх журнала. – Что вы себе позволяете?!

– На всякий случай имейте ввиду: если вы не будете вести себя пристойно, как подобает джентельмену, я вызову охрану и потребую, чтобы вас выдворили из поезда.

Его глаза сделались совсем круглыми и прозрачными, а зрачки ввинтились в нее, как сверла электродрели. От возмущения не найдясь что ответить, он снова скрылся за журналом и вдруг пробурчал себе под нос на чистейшем русском:

– Вагонная шлюха. Думает, не знаю, что у нее на уме.

«Так вот оно что! – почему-то сразу успокоилась Катя. – Наш. Совок. Теперь понятно, откуда в нем столько злости и хамства. Окажись на его месте настоящий француз, можно было бы поупражняться в легкой, светской беседе, за которой и время прошло бы незаметно. А с этим придется всю дорогу сидеть как на горячей сковороде.»

В купе надолго воцарилась тишина. Катя угрюмо смотрела в окно. Там проплывали лубочно сочные, изумрудные леса, плавно струились укрытые пестрым майским ковром холмы и поляны, нескончаемой вереницей тянулись селения, утопающие в нежных объятиях цветущих садов…

Отшвырнув журнал, неприветливый попутчик поднялся и, громыхнув дверью, вышел. Кате сразу стало легче дышать. Прошло не меньше часа, а он не спешил возвращаться. Может заблудился и забыл, в каком купе и вагоне осел, – с надеждой подумала Катя. – Может встретил приятеля или его подцепила другая «вагонная шлюха».

Проголодавшись, Катя отправилась в вагон ресторан, села за первый попавшийся столик, заказала ужин, и только тогда заметила, что он сидит через проход от нее, накачиваясь виски. Холодные мурашки непрошенного страха поползли по спине. Для полного счастья только пьяного мужика ночью в купе ей и не хватало. Она лихорадочно соображала, что можно предпринять в подобной ситуации и к кому обратиться за помощью, когда попутчик – с бутылкой в одной руке и рюмкой в другой – шагнув через проход, оказался рядом.

– Раз уж от вас все равно нигде не укрыться, так может не стоит и пытаться? Не возражаете?

Лучше продемонстрировать ему дружелюбие, чем наживать врага, вполне резонно решила Катя.

– Все будет зависеть от того, как вы себя поведете, – тоном классной дамы сказала она.

– Как пай-мальчик, даю слово.

– Тогда, так и быть, можете присесть.

– А я уже сижу. Что вы обычно пьете?

– Обычно ничего. А в создавшейся ситуации – тем более.

– Что вы имеете ввиду? А-а, кажется понял. Вы боитесь провести ночь в одном купе с пьяным мужчиной.

– Я не боюсь ничего, запомните это. – Колюче глядя ему в глаза, Катя перешла на родной язык. – Но терпеть не могу винный перегар. Считайте, что вы уже устроили мне бессонную ночь.

– Вот так сюрприз! – Несмотря на этот возглас, он, казалось, почти не удивился. Вернее будет сказать, новые обстоятельства мало что для него меняли. – Неправда, барышня, – цинично усмехнулся он, тоже переходя на русский. – Вы не сможете уснуть не из-за перегара, а из страха, что я начну приставать к вам.

– Выкиньте это из головы. Для таких как вы я держу под подушкой пистолет, – глядя ему в глаза, храбро солгала Катя.

Угроза, как ни странно, подействовала. Нахмурившись, он отодвинул от себя бокал.

– Перспектива разбрызгать по купе свои драгоценные мозги что-то не очень заманчива. Вы поломали мне кайф, мадемуазель. И это обидно вдвойне, потому как я вовсе не собирался к вам приставать. Андрэ, – безо всякого перехода представился он, протягивая ей руку.

– В истоках Андрей, надо понимать. Не стану лгать, что мне «очень приятно». – Она не подала ему руки, но все же ответила: – Кэтрин.

– Ага. Катерина значит, – не остался и он в долгу.

Официант принес катин заказ, и она приступила к еде, стараясь не замечать своего нового знакомого.

– А мне кофе, приятель. И покрепче. Такой, чтоб до утра не уснуть. Кэт, какой кофе ты предпочитаешь?

От возмущения она чуть не поперхнулась и уже собралась ответить ему колкостью, но, натолкнувшись на насмешливо-веселый огонек в ястребиных глазах сотрапезника, сдержалась и в тон ему небрежно бросила:

– Тот же, что и ты, дорогой.

Он оценил ее находчивость. Казалось, ледяная стена неприязни начинала подтаивать с обеих сторон. И вот они уже, отхлебывая маленькими глотками кофе, вполне дружелюбно разглядывали друг друга.

– Ты ввалился в купе таким злющим, будто тебя переехал трамвай, – заметила Катя.

– Не трамвай, а колесо самой Фортуны. – Он собирался ограничиться этим ответом, но выпитое виски развязало-таки ему язык. – Посмотрел бы я, как бы ты веселилась, если бы к тебе повернулись задом сразу все, кому ты доверяла.

Он умолк, раздраженно барабаня пальцами по столу и погрузившись в свои мысли. Она с интересом смотрела на него, ожидая продолжения. Но не потому, что посочувствовала, а потому что уловила некую, связующую их судьбы нить.

– Мой ближайший друг и компаньон, – снова заговорил Андрэ, – тихой сапой перетянул на себя одеяло, и проделал это так технично, что когда я заметил, было уже поздно. Я оказался номинальным совладельцем фирмы, которая на самом деле мне уже не принадлежала.

– Такое случается, и довольно часто. – Катя равнодушно кивнула. – Тебе нельзя было терять бдительность.

– Так ведь мы же дружили с детства.

– Вот уж никогда бы не подумала, что под таким кондовым панцирем прячется доверчивый и наивный простачок. – Катя, затянулась сигаретой. – И лет тебе, вроде, далеко не 17. О какой дружбе в бизнесе может идти речь. Будь ты хоть друг, хоть брат, хоть сват… хоть отец родной. Каждый преследует свою выгоду, свои личные интересы. Представь себе пацана, поставленного отцом в дверях его собственного ресторана. Как ты думаешь, станет он отдавать отцу чаевые, полученные им от посетителей?

– Да ты, мадемуазель, еще более цинична, чем я. – Андрэ изумленно уставился на молоденькую попутчицу, поучавшую его уму-разуму.

– Жизнь заставила смотреть на вещи и людей трезво, – изрекла Катя, виртуозно пропустив одно колечко дыма сквозь другое, успевшее слегка расползтись.

– Жизнь, говоришь? – еще больше удивился собеседник. – Да когда тебе было опыта-то набираться? Сколько тебе? Двадцать два? Ну от силы двадцать четыре.

– В точку попал. Двадцать три, – усмехнулась Катя. – Какое имеет значение возраст. Все отсюда. – Она выразительно постучала себе по голове. – В социуме, как в дикой природе, действует один и тот же закон волков и овец, разве что слегка глазурованный цивилизацией. Закон этот гласит: или обманываешь ты, или обманывают тебя.

– Ты считаешь, что я исполнил партию барана?

– Я считаю, что если не хочешь быть бараном, будь волком. Другого не дано.

– А сама-то ты из какой породы?

– От рождения, как я себе представляю, была овцой. Но, вовремя сориентировавшись, перекантовываюсь в хищника. Иначе сожрут.

– А вот я, видимо, вовремя перекантоваться не успел. Меня-таки сожрали.

– Будешь нюни распускать, косточки тоже обгладают.

– Слушай! А ты мне нравишься! И как это я тебя сразу не разглядел. Да не пугайся. Не в том смысле. Вначале решил, что ты из этих – охотниц за наживой и удовольствиями.

– Я в курсе. Свое предположение ты тогда же высказал по-русски вслух.

Он посмотрел на нее почти виновато и коротко буркнул:

– Извини. Кто ж знал, что ты окажешься…

– Ладно. Проехали.

– А может хватит мозолить глаза официантам? У нас ведь вроде как общее купе. – Небрежно бросив на стол деньги, он поднялся.

Расплатившись за себя, Катя тоже встала. Уходили из купе они по одиночке и почти врагами, а возвращались вместе, мирно беседуя. Он тяжело опустился на свой диван. Она устроилась на своем, скинув туфли и поджав под себя ноги. «Пережду, когда он уснет, а потом уж лягу сама», – приняла решение Катя.

– На поезд ты села во Франции, едешь, как я понял, в Бельгию, а твой родной язык русский, – размышлял вслух Андрэ. – Так где же место твоего обитания?

– Где?… Я сама еще не решила.

– Что-то я не вникаю.

– А зачем тебе вникать? У тебя своих проблем хватает. А я что… Как свела нас судьба на несколько часов в скользящей по рельсам клетке, так наутро и разведет.

– Так-то оно так. Но почему-то именно в поездах чаще всего люди открывают первым встречным свои души.

– От нечего делать. Чтоб время скоротать. И потом мне не очень нравится роль «первого встречного». – Внимательнее вглядевшись в ястребиные глаза Андрэ, Катя предположила: – Тебя ведь гложет не только предательство компаньона, верно? Сдается мне, только из-за этого ты бы так не протух.

– А что, заметно? – нахмурился он.

– Еще как! Все купе тухлятиной провоняло.

– Ну, допустим, ты права. Допустим, меня предала еще и подружка, которой я тоже верил, как себе. Ангельское создание. Само совершенство.

– Стоп-стоп-стоп. Снова заблуждения. Кажется, ты путаешь оболочки с содержанием. Ангелы если и существуют, то только на небесах. Ну и в сказках, разумеется. Человек, независимо от пола, по натуре хищник… даже если он – парнокопытная скотина. И не надо ему приделывать крылышки. Получится всего лишь бутафория и камуфляж. Твоя подружка, кто бы она не была для тебя, встречалась с тобой потому, что ей было так выгодно – удобно, комфортно, сладко… додумывай сам. Как только ты перестал соответствовать ее запросам и ожиданиям – каким, тебе виднее – она заменила тебя другим. Все легко укладывается в логику нашей звериной сущности. Лично я для себя давно это усвоила, как школьный урок. Одного только понять не могу. Почему человек не желает принимать себя таким, каков он есть, каким его сотворила Природа. Почему он постоянно пытается изображать из себя то, чем на самом деле не является. Ангел! Да где ты видел ангелов, раздающих любовь ради личной корысти? Где ты видел ангелов, измывающихся над ближними, ежеминутно предающих их? Злословящих, завидующих, мстящих! Наконец, где ты видел ангелов – убийц, ангелов, пожирающих чужую плоть? Ведь твоя любимая ест мясо? Человек – самый страшный зверь-убийца на земле – циничный, коварный, не ведающий ни жалости, ни даже элементарного пресыщения… Как там Любовь Орлова пела своим поросятам ангельским голоском? «Кушайте, ешьте и пейте. Я вам еще подолью. И поскорее толстейте. Очень об этом прошу.» Вот она наша с тобой психология. – Катя умолкла, с иронией глядя на попутчика, таращившего на нее круглые глаза. – Убедила я тебя хоть немного?

– Э-э, мадемуазель, кажется, теперь моя очередь бояться спать с вами в одном купе. Как бы вы не перегрызли мне во сне глотку. – Трудно было понять, шутит он или говорит всерьез.

– Не волнуйся, – успокоила его Катя. – Я плотно поужинала в вагоне-ресторане и вряд ли проголодаюсь до утра.

– Улыбнись, пожалуйста, – вдруг попросил он.

– Что? – удивилась Катя. – Но мне не с чего улыбаться. Рассмеши хотя бы.

– Я прошу.

– Изволь, – пожав недоуменно плечом, она состроила ему гримасу-улыбку.

– Гмм… А теперь откинь назад волосы.

Сама не зная зачем, она повиновалась.

– Странная метаморфоза происходит со мной, – задумчиво проговорил Андрэ. – Должно быть спьяну. Вот я слушаю тебя и мне кажется что женщина, изрекающая такое, должна быть, как минимум, лет на десять старше и иметь отталкивающую внешность. Скажем, торчащие уши, кривые зубы, впалую грудь и так далее.

Потеряв дар речи от неожиданности, Катя со страхом уставилась на него. В ушах возник нарастающий металлический звон. Руки предательски задрожали. Она силилась улыбнуться, подыскивала, что бы ответить ему, но слова не шли с ее языка. К счастью, ничего не заметив, он снова заговорил, сменив тему:

– Но, представь себе, от твоей шоковой терапии мне действительно полегчало.

«А мне от твоей захотелось сунуть голову в петлю», – подумала Катя, а вслух сказала:

– Вот и хорошо. Тогда будем спать. А то поезд прибывает в Брюссель на рассвете.

– Ты оставишь мне свои координаты?

– Зачем?

– Я хотел бы иметь тебя в списке своих знакомых, в качестве психо-хирурга – вивисектора на случай экстремальных ситуаций.

– Я же сказала, что еще не решила, где осяду, поэтому мне нечего тебе оставлять.

– Тогда возьми мою визитку. Если окажешься а Париже, приди напомнить мне, какое я, и все окружающие меня дерьмо. Буду тебе очень признателен. А то, знаешь, последние мессии двадцать первого века все громче кричат, что человек и есть Бог. Остальные слушают, развесив уши, и ничего им не возражают. Еще бы. Кому не захочется напялить на себя личину Бога, забыв хоть на время, что на ногах у него либо когти, либо копыта… Ладно, Катерина. Устраивайся. А я пошел умываться. Спокойной ночи.

Спокойной ночи не получилось. До самого утра Катя не сомкнула глаз. Поначалу она напряженно прислушивалась к дыханию попутчика, пытаясь угадать, заснул он или притворяется. Когда же, повернувшись лицом к стене, он мерно засопел, временами всхрапывая, Катя принялась обдумывать снова и снова его слова относительно ее внешности. Случайность? Совпадение? Или следует предположить, что ее фонтом, как матрица, хранит в себе прежние очертания физического тела, и отдельные личности, обладающие особой чувствительностью, могут эту матрицу считывать? Говорят, если человеку ампутируют руку или ногу, фонтом отсутствующей конечности сохраняется. Ощущение это настолько реально, что человек может испытывать в ней боль, онемение или непреодолимое желание почесать то место, которого давно уже нет. Что если нечто подобное имеет место и в ее случае. Что если позади ее насильственно притянутых к черепу ушей видны прежние, торчащие?

Лежа без сна, Катя с нетерпением ждала того момента, когда поезд пристанет, наконец, к брюссельскому перрону, и ее добровольное заточение в одном купе с этим мало приятным субъектом подойдет к концу. Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить его раньше времени, она вытащила из-под сидения свои два саквояжа. Собирая разбросанные мелочи в дорожную сумку, повертела в руках отпечатанную серебром визитку Андрэ. Преодолев желание отшвырнуть ее подальше, Катя нехотя сунула визитку в сумку – просто потому, что в купе не было места для мусора, а оставить ее на столе было бы жестом вызывающим.

Бесшумно открыв дверь, она выскользнула в коридор, чтобы уточнить у проводника время прибытия и поглазеть через окно на пригороды Брюсселя.

Поезд уже скользил вдоль перрона, когда Андрэ продрал, наконец, глаза. Холодно попрощавшись с ним, Катя сошла на своей станции, а он отправился дальше, в Амстердам. Она ни на минуту не сомневалась, что постарается как можно скорее вычеркнуть этот малоприятный эпизод из своей памяти, а вместе с ним и своего случайного попутчика.