Поздно вечером Катя подъехала на Кутузовский проспект. Это была кареглазая брюнетка с собранными в пучок волосами, в больших очках, одетая в строгий английский костюм и закрытые туфли на низком каблуке – аля старая дева. Она набрала на домофоне номер «66» и долго ждала, пока, наконец, недовольный, сонный голос ей ответил:

– Кто? Чего надо?

– Иван Егорыч! Открывайте. Я от Виталия Аркадьевича.

– …От Виталия?… Что-нибудь случилось?

– Поднимусь, расскажу. Да открывайте же скорее! Дело срочное. И стоять тут на ветру холодно.

Автоматический зомок еле слышно звякнул. Катя потянула на себя дверь и, оглядевшись по сторонам, юркнула в подъезд. Облаченный в ночную пижаму старик поджидал ее на лестничной площадке.

– Ну что там? Что с Виталием?

– Здравствуйте, Иван Егорыч. Давайте войдем в квартиру. – Катя легонько подтолкнула его назад, к двери. – Волноваться не стоит. Но, думаю, вам лучше одеться и поехать со мной.

– Куда? Зачем?

– Понимаете… – Катя сделала скорбное лицо. – Виталий Аркадьевич попал в аварию. Нет, нет, ничего серьезного. Он просто хочет видеть вас. Но если вам трудно… Я ему объясню. Он поймет.

– Да о чем вы говорите, барышня! – возмутился старик. – Конечно я еду! Вот только переоденусь… Или может прямо так? Чтоб время не терять. – Он выглядел растерянным и взволнованным.

– Я думаю, в любом случае лучше одеться. И потеплее. На улице холодно. Да и неудобно в пижаме. Я вам, если позволите, помогу.

– Ну что вы, милая. Не настолько уж я стар. Я прекрасно могу сам.

Однако Катя, не желая оставлять его одного, чтобы старику вдруг не пришла в голову идея позвонить сыну, последовала за ним в спальню, помогла достать из комода шерстяной свитер и костюм, туфли и рожок с длинной черепаховой ручкой. Минут 10 спустя, тщательно заперев входную дверь на все запоры, старик уже семенил за Катей к лифту. В это время приоткрылась дверь соседней квартиры и выглянула пожилая, всклокоченная женщина.

– Егорыч, куда это ты на ночь глядя собрался? Случилось чего? – Женщина подозрительно оглядела чернявую молодую особу, вызывавшую лифт.

– К сыну еду, – озабоченно отмахнулся тот. – Вот, говорят, в аварию попал.

– Ах ты Господи! – всплеснула руками всклокоченная. – Час от часу не легче. Как же это его угораздило?

Подъехал лифт. Катя вошла первая, придерживая двери, чтоб не закрылись.

– Прости, Петровна, не до тебя. Спешим мы.

Больше им никто не встретился, и Катя благополучно вывела старика из подъезда.

– Что за напасть такая, – жаловался он, с кряхтением усаживаясь в ее машину. – Сначала жену в больницу забрали. Теперь вот с сыном что-то неладное.

– Не волнуйтесь, Иван Егорыч. Все образуется. Жизнь, она ведь как небо, не может быть вечно безоблачной.

Помогая старику пристегнуться, Катя как бы ненароком прикрыла ему рот платочком. Он дернулся, попытался откинуть ее руку и, разом сникнув, завалился набок.

– Не обижайся, дедуля, – пробормотала она, откинув его на спинку кресла. – Поспи немножко. Ни к чему тебе знать, куда мы едем.

Промчавшись по Новоарбатскому мосту, Катя выехала на Новый Арбат. В это время суток можно было не бояться ехать через центр, освободившийся, наконец, от дневных заторов. Слишком ярко освещенный проспект был многолюден в любое время суток. А где много людей, там много и блюстителей порядка. Она поспешила сбавить скорость, чтобы не привлекать к себе внимания гаишников. Старик, как тряпичная кукла, безвольно покачивался из стороны в сторону на поворотах и норовил завалиться вперед, когда она не слишком мягко притормаживала на красный свет. Кате приходилось придерживать его одной рукой. Миновав Воздвиженку и Маховую, она въехала на Большой Каменный мост и вторично пересекла причудливо змеившуюся Москва-реку вместе с ее отводным каналом. Оказавшись, наконец, в Замоскворечье, она нырнула в пустынные, будто вымершие переулки и затерялась в них.

«Старик так быстро не очухается. Надо потянуть немного время, – решила она. – Чем позднее доедем, тем лучше. Меньше шансов попасть кому-нибудь на глаза.»

Покружив по переулкам, она остановилась, наконец, перед своей шикарной недвижимостью и, выключив мотор, терпеливо стала ждать, пока пленник придет в себя.

Он смешно подергал носом, глубоко вздохнул и открыл глаза.

– А? Что? Где я? Что со мной? – невнятно забормотал он.

– Все в порядке, Иван Егорыч. Вы в дороге немного вздремнули. Только и всего. Мы уже приехали.

– Куда приехали? Зачем? – Он никак не мог сообразить, что к чему.

– Неужели забыли? Ваш сын послал меня за вами.

– Ах да, да… Ничего я не забыл! Где он, мой мальчик? Ведите меня скорее к нему!

Катя помогла ему выбраться из машины и предложила опереться на ее руку. Старик тяжело, с натужным усилием передвигал ноги, все еще находясь в полуневменяемом состоянии. Пока она отпирала парадную дверь, он, повиснув на ней, казалось, вот-вот снова уснет. Катя бросила взгляд вправо и влево вдоль улицы – ни пешеходов, ни машин. Еще одно усилие и, облегченно вздохнув, она захлопнула дверь изнутри дома.

Намеренно не включая свет, Катя провела старика по темному нижнему холлу под лестницу и лишь когда открыла дверь, ведущую в подвал, нажала на выключатель. Ну вот и всё! Капкан захлопнулся. Отец Ломова ее пленник! Никому не придет в голову искать его здесь. Никто не может его здесь ни увидеть, ни услышать. Хоть кричи в полный голос, хоть барабань кулаками в толстенные, глухие стены. Отныне его ни для кого нет. Он исчез со всеми потрахами в неизвестном направлении. Как исчезла в свое время дочь Сашка.

– Сюда, пожалуйста, – вежливо сказала Катя, придерживая старика за пояс, что бы тот ненароком не споткнулся и не покатился вниз по крутым ступеням. – Присаживайтесь. – Она указала на раскладной стул.

Посреди огромного, зловеще-пустого подвала, угрюмо и нелепо торчали, заранее приготовленные ею, раскладушка со спальным мешком, походный стол с двумя стульями, два ведра и большая картонная коробка.

– Ничего не понимаю! – Старик начал нервничать, осознав, наконец, что с ним происходит что-то неладное. Тревожно окинув взглядом подвал с его странным «убранством», он в упор уставился на Катю и потребовал ответа: – Что все это значит? Где мы находимся? Где мой сын? Куда вы меня завели? И вообще, кто вы?

– Хорошие вопросы. По существу. Сядьте! – разом меняясь в тоне и выражении лица, приказала Катя.

– Что?! – опешил тот.

– Я сказала, сядьте. И слушайте, пока у меня есть желание что-то вам объяснить. – (Он машинально опустился на стул.) – Я обманула вас, Иван Егорыч. Ваш дорожайший сынок жив здоров и, скорее всего, в данный момент просиживает свои фирменные штаны в каком-нибудь казино или ресторане. Ну а вас я просто похитила.

– К…как это? Зачем?

– Похитила и все. Украла, как вещь. Ваш сын причинил мне огромное непо-правимое зло, и я намерена ему за это отомстить. Теперь ясно?

– Н…не очень.

– В общем так. Вы останетесь здесь моим пленником. Взаперти и в полном одиночестве. У вас будет свет, еда и питье, но вы не сможете отсюда выйти. Если будете вести себя благоразумно, останетесь живым. Если попытаетесь буянить, за последствия я не отвечаю. Все понятно?

Нервно сглотнув, он кивнул.

А теперь представьте, что вы в фотоателье, мне надо вас сфотографировать. В каком виде – решаю я. Договорились?

Он снова нашел в себе силы только кивнуть.

– Тогда не будем терять время. Снимайте пиджак, свитер и майку. И еще разуйтесь. Пожалуй, брюки тоже лучше снять. Вы останетесь в одних трусах. Живее! Не заставляйте меня ждать! – командовала Катя.

Трясущимися руками старик стягивал с себя одежду, не спуская с нее глаз.

– И носки тоже?

Она молча кивнула. Теперь родитель Ломова выглядел совсем жалким. Костлявый, сутулый, морщинистый. Бледную кожу покрывали коричневые печеночные пятна, на щиколотках и на руках вздулись фиолетовые вены.

– Отлично. – Подхватив одной рукой легкий складной стул, Катя поставила его у стены и приказала. – Садитесь сюда.

Достав из коробки моток веревки, она туго прикрутила старика к стулу, а на грудь ему повесила заранее заготовленную картонку с надписью: «Привет из Воронежа № 3».

Веревка причиняла старику не только физические, но и моральные страдания, что красноречиво отражалось на его лице и было Кате на руку. Достав из сумочки свою миниатюрную цифровую фотокамеру, она принялась фотографировать онемевшего от боли и страха старика в разных ракурсах. Покончив с этим занятием, Катя поспешила развязать его.

– Извините, Иван Егорыч, за причиненные неудобства, – сказала она полусочувственно, полу с издевкой. – Без этого было не обойтись. Одевайтесь скорее, а то замерзнете. Я сейчас уеду. Мне искренне жаль, что вам придется остаться здесь одному. На раскладушке спальный мешок. Думаю, в нем вам будет удобно. В одном ведре чистая вода, другое можете использовать, как туалет. В коробке еда и напитки. И книга, чтоб было чем заняться. Это все. – Подумав, она спросила: – У вас есть при себе какие-нибудь лекарства?

Старик прошлепал босыми ногами к другому стулу, где была свалена его одежда, пощупал карманы пиджака и брюк.

– Нет, – сказал он растерянно. – Я ничего не взял с собой.

– А без чего вы не можете обойтись?

Он наморщил лоб, пытаясь припомнить слишком мудреные для него названия.

– Норваск. Это американский препарат от давления. Седуксен – снотворное. И жена мне всегда дает по 30 капель валерианку и валокордин.

– Ладно. Что-нибудь сердечное и от давления попробую достать.

И отвернувшись, чтобы избавиться от гнета устремленных на нее глаз, Катя поспешно направилась к выходу.

– Как долго вы собираетесь меня здесь держать? – уже вдогонку ей обреченно спросил старик.

– Сие целиком будет зависеть от вашего сына, – не оборачиваясь, обронила Катя.

Выйдя из подвала, она заперла за собой дверь и для надежности задвинула ее на засов. Уже из машины, прежде чем отъехать, она долго смотрела на погруженную во мрак громаду дома. При мысли о замурованном там, как в склепе, старике и о жестокости, с которой она с ним обошлась, у Кати сжималось сердце. Но как только она снова вспомнила о своей матери, чувство вины тотчас сменилось яростью. Резко нажав на газ, она помчалась по пустынной улице прочь от импровизированной темницы.