Уильям Фолкнер

Американский романист и новеллист Уильям Катберт Фолкнер (25 сентября 1897 – 6 июля 1962) родился в Нью-Олбани (штат Миссисипи). Он был старшим из четырех сыновей управляющего делами университета Марри Чарлза Фолкнера и Мод (Батлер) Фолкнер. Его прадед, Уильям Кларк Фолкнер, во время войны Севера и Юга служил в армии южан и был автором известного в то время романа «Белая роза Мемфиса». Когда Фолкнер был еще ребенком, семья переехала в город Оксфорд, на север штата, где писатель прожил всю жизнь. До школы Уильяма, застенчивого, замкнутого мальчика, учила читать мать, а в 13 лет он уже писал стихи, посвященные Эстелл Олдхэм, девочке, в которую был влюблен. Школу Фолкнер не закончил, и некоторое время работал в банке у своего деда.

Из-за туманных финансовых перспектив, Фолкнер не смог жениться на Эстелл, и, когда девушка в апреле 1918 года вышла замуж за другого, «…жизнь для него, – как выразился его брат Джон, – кончилась». Фолкнер хотел вступить добровольцем в армию, но ему отказали по причине малого роста.

Приехав к своему другу в Йельский университет, Фолкнер решает записаться в Канадские военно– воздушные силы и в июле поступает в военную школу в Торонто. Когда же спустя несколько месяцев первая мировая война закончилась, Фолкнер вернулся в Оксфорд и стал посещать занятия в университете Миссисипи.

Его литературный дебют состоялся в 1919 году – стихотворение «Дневной сон фавна» («L'Apres-midi d'un faune») было опубликовано в журнале «Нью рипаблик» («New Republic»).

В этом доме родился и жил У.Фолкнер

В 1920 году Фолкнер бросил университет, так и не получив диплома, и по приглашению романиста и театрального критика Старка Янга переехал в Нью-Йорк, где работал продавцом в книжном магазине Элизабет Пролл. Через некоторое время будущий писатель вновь возвращается в Оксфорд и устраивается почтмейстером при университете, пока его не увольняют за чтение книг на рабочем месте.

В 1922 году в студенческой газете университета Миссисипи в Оксфорде был опубликован рассказ «Холм». Позднее, в 1925 году, Фолкнер создает удивительный симбиоз этого рассказа и первого своего стихотворения «Дневной сон фавна» рассказ «Нимфолепсия». Опубликован он был все в том же университетском журнале после смерти писателя…

…Он шел, а впереди, извиваясь словно змея, ползла его собственная тень, пока холм, наконец, не накрыл своей темнотой обоих. Его тяжелые башмаки были серыми от дорожной пыли, серой от пыли была его роба. Пыль – то было благословение, снизошедшее на него за дневные труды. Он уже не вспоминал, как жали они пшеницу, как потом работали вилами, натирая руки о натруженную и гладкую, словно шелк, рукоять, заглядывая в широкий зев амбара, словно в пропасть, уходящую вверх. Полова, словно насекомые, не кружилась больше перед его глазами в своем солнечном хороводе.

Дневные заботы ушли. Теперь его ждал неприхотливый комковатый ужин и глухой сон в дощатом бараке. А завтра снова работа, пока тень его не совершит свой очередной круг.

Он миновал холм: тот напоследок зацепил его краешком своей тени. Пред ним была сумрачная долина – за нею золотился в закате выпуклый холм. Внутри долины, средь лиловых теней, покоился городок. Там его ждали еда и сон. Но, может быть, словно живой слепок забытой мелодии, на дороге еще возникнет девушка, вся в капельках жары, в чем-то синем и льняном: и как многие другие молодые пары, они лягут под луной, и золотая пшеничная пыль налипнет на их разгоряченные тела.

Вот он, городок. Над серыми досками забора нависают ветки, усеянные яблоками, еще зелеными до оскомины. Вот амбар и сарай: словно огромные серые улья, а в них – пустые соты, из которых вытек весь мед золотого дня. А вон там, чуть дальше, здание суда, торжественное, достойное пера Фукидида. Но если подойти поближе, можно увидеть, что его почти ионические колонны испещрены черными грязными пятнами от притушенных сигарет.

Из кузницы неподалеку гулким эхом раздавался стук молота о наковальню, размеренный как призыв к вечерне.

Он остановился, объятый предзакатной прохладой. Жар уходил из его натруженного тела. Он взглянул на церковь в отдалении: острый шпиль отбрасывал тень на землю, словно знак рукотворный. Он нагнулся и снял башмаки, высыпал из них пыль и песок. Черные подошвы его ног были грубыми и зернистыми. Он снова одел башмаки и опять ощутил их влажное и теплое нутро.

Многие книги У.Фолкнера были написаны в этом кабинете писателя

Между тем красное горнило солнца опускалось все ниже и ниже, золотые язычки пламени перебегали с ветки на ветку, повсюду на листьях играли предзакатные переливы.

Он уставился на багряную кисточку закатного огня, мелькавшего меж сосен, и подумал: господи, как живая. Заблудшее пламя, что отправилось на поиски своей родной свечи.

Сам не зная почему, но он твердо был уверен теперь, что видит девушку – там, вдалеке. Какое-то мгновение с еще неосознанным любопытством он наблюдал, как движется ее маленькая фигурка: словно пущенный кем-то солнечный зайчик. Девушка остановилась, а потом вдруг исчезла. Ослепленный на мгновение, он замер. Затем, жадной поступью самца, устремился вперед.

Он перемахнул через изгородь под тупые взоры чей-то припозднившейся на пастбище скотины, и грузно побежал через пшеничное поле, в сторону леса.

Колосья хрупко расступались под его напором, с колючим шуршанием колотились о колени: сзади оставалась легкая пышная борозда.

Чтобы достичь леса, ему пришлось перебраться еще через одну изгородь. На холмистой опушке леса он замер: закат щедро позолотил его щетину. Пред ним возникли охряные, бледно– лиловые стволы клена и березы: их растопыренные ветки разбивали закатный цвет на множество оттенков. Здесь, на краю леса, сосны были словно отлиты из железа и бронзы – живой символ вечной гулкой тишины: закатное золото стекало с них каплями, а редкая трава внизу словно занималась огнем, который перебегал все дальше и дальше и, наконец, угасал в глубоком мраке соснового бора. Неподалеку, раскачиваясь на ветке, чирикнула птичка и вспорхнула прочь.

Обложка популярного американского журнала «Time» за 1939 год с портретом У.Фолкнера

Сейчас он стоял на невысоком холме, на пороге зеленого собора деревьев, опустошенный и дрожащий словно овца, прислушиваясь к звукам уходящего дня. День сочился из щелей мироздания, словно из кувшина или корыта, что дали от старости трещину. Там, за зелеными колоннами, кто-то невидимый воспевал тихую молитву. Он медленно двинулся вперед, вот-вот готовый столкнуться со священником, который остановит его словами назидания.

Но ничего подобного не произошло. День продолжал затихать беззвучно, и словно движимый притяжением земли, он начал медленно спускаться вниз с холма, вдоль широкого ряда молчаливых деревьев, погружаясь в сиреневый сумрак. Здесь, внизу, уже более не было солнца: лишь верхушки леса были слегка позолочены, да между черных стволов, словно за каминной решеткой, дотлевали остатки дня. И тогда он познал страх.

Он вдруг вспомнил обрывки дня: как глотал с сотоварищами по очереди холодную воду из кувшина, как шумно работала средь пшеницы жнейка – словно накидывала железный хомут на вздыбленную соловую кобылицу. Он вспомнил и про настоящих лошадей, помогавших им в работе: лошадей, которые, наверное, целый день мечтают об овсе насущном да об отдыхе в тени старой конюшни, пропитанной сладким запахом аммиака. Он вспомнил о черных дроздах, что порхали над пшеницей словно рассеянный по ветру бумажный пепел. Он вспомнил, как перекатывались его натруженные мышцы под выгоревшей голубой рубахой, как он переговаривался с другими батраками или просто слушал их разговор. Всегда рядом есть кто-то твоего роду-племени. Человек есть что угодно, кроме безмолвия. И теперь, оказавшись среди безмолвия, он испугался.

Здесь было нечто превыше вожделения женского тела. А может быть этот животный инстинкт специально заманил его в ловушку, подальше от безопасного места, и теперь бросил его тут одного? «Если я найду ее, я буду спасен», вдруг подумал он, сам еще не зная, спасет ли его само соитие или простая дружеская беседа. Но теперь вокруг себя он видел одни лишь холмы, разделенные тут и там небольшой извилистой речкой. Под черной ольхой и ивами текла темная вода: лишенная солнечного света, она показалась ему зловещей. «Эта река – словно линия жизни, словно глубокая длинная морщина на ладони мира. Я вполне могу утонуть здесь», – с ужасом вдруг подумалось ему. Вокруг кружились комары, деревья замерли, горделивые как боги: тусклый туманный воздух словно покровом прикрывал его собственное ничтожество.

Спустя много лет снова на обложке журнала

Деревья: он привык низводить их до уровня бревен, но эти деревья молчали со смыслом. Он знал, что такое дома из бревен, он кормил лесом костры, готовил себе пищу, питая огонь лесом; он долбил деревянные лодки, чтобы удержаться на воде, перебираясь от земли к земле. Но эти деревья… Нет… Эти деревья смотрели на него, словно готовясь к мести. Ибо тут не было другого огня, кроме закатного, не было другой воды, кроме той, что не подпустит к себе ни одну лодку. Потому что над всем этим царил Бог, и привычные понятия постепенно покидали его. Здесь был Бог – он словно не замечал человека, но и не впускал его, чужака, невесть зачем забредшего сюда.

Он медленно опустился на колени, опершись руками о землю: он почувствовал ее живое тепло и приготовился к смерти.

Но ничего не случилось, и он открыл глаза. Над ближним холмом, меж деревьев, он увидел звезду, одинокое светило – сейчас это было все равно, что увидеть собрата. Впрочем, светило было слишком далеко, чтобы он устыдился. Он встал и пошел обратно по направлению к городку. И тут ему преградила путь река. Мысль, что придется искать переправу, наполнила его новым страхом. Он попробовал помечтать об ужине и о том, что, возможно, еще доберется до этой девушки.

Но никак не покидало ощущение, что только что он оскорбил своим присутствием какое-то божественное существо. И теперь словно чувствовал над собой незримое колыханье чьих– то распростертых крыльев. Первый страх, однако, прошел, но все равно – он побежал изо всех своих сил. Может, надо было остановиться и проверить, он ли это по-прежнему, но он бежал и бежал. Здесь, в глухом сумраке, он увидел старое дерево, поваленное через реку. «Пройди, прошагай», твердил ему разум, но ноги несли его что есть мочи. Кусок гнилой коры подался под ногами и гулко шлепнулся в темный бурчащий поток. Он поскользнулся и, проклиная собственную неуклюжесть, будто видел уже со стороны, как начинает падать. «Ты умрешь», говорил он себе, ощущая в воздухе чье-то незримое присутствие: притяжение воды уже заглушило собственные мысли. На какое-то мгновенье, одним своим полуобморочным зрением, он увидел темные водяные недра, бревно через реку, контуры деревьев, пульсирующих и живых, воздевших ветви кверху, словно в немом, обращенном к Богу жесте. Его падение было как смерть, под чьей-то блеклый и невидимый смешок. Он переживал, что умирает, и не хотел этого. Затем вода приняла его.

Река приняла его. Но это было нечто большее, чем просто вода. Темные недра шарили под его одеждой, откидывали со лба мокрые пряди. И вдруг под рукой, словно змея, проскользнуло чье-то быстрое бедро: среди темных пузырей воздуха промелькнула чья-то нога. У самого дна по спине его прошелся чей-то острый сосок. И в этом медленном взбудораженном колыхании он увидел смерть – в облике девушки, бьющейся в предсмертной агонии, сверкающую смерть-утопленницу, поджидавшую его. И тогда, отплевываясь водой, он вынырнул на поверхность.

Взбудораженная хлябь плескалась у самого рта: остатки дневного света словно вынырнули наружу, разбиваясь на мелкие блики. Предзакатные лучи преломлялись о воду, покрывая ее сверкающей рябью. Ступая по этой воде, отягощенный ею, как есть в одежде и башмаках, с мокрыми прядями, налипшими на лицо, он наблюдал теперь, как девушка, роняя речные капли, взбирается на берег.

Уильям Фолкнер. 40-е годы

Он побежал к ней, вспенивая воду. Казалось, он никогда не достигнет берега. Водяные девы льнули к нему, липли к его телу: или это была его мокрая одежда? Вода волновалась пред ним: на гребнях колыхались мелкие вечерние звездочки. Наконец он достиг прибрежных ив, ощутив под рукою мокрую и скользкую землю. Пошарив, он ухватился за корень, потом за ветку, подтянулся и забрался на берег. Вода ручьем стекала с его одежды, мокрая тяжесть постепенно перемещалась вниз к ногам.

В башмаках его хлюпало, влажная одежда налипала и не давала бежать. Впереди, в безлунной темноте, он видел луч ее обнаженного тела, он видел, как она взбирается вверх по холму. Он бежал и ругался, проклиная такой счастливый случай, со всеми его несчастьями.

Обувь мешала бежать, и тогда, не спуская глаз с тусклого бегущего пламени, он скинул башмаки и припустил дальше. Одежда была грузной как свинец. Тяжело дыша, он взобрался на холм.

Над пшеничным полем всходила луна. Девушка была там, внизу: словно маленький корабль, порхающий на серебряной глади моря.

Он бросился вслед. Пшеница с шелестом расступалась перед ним. Там, где он шел, позади оставалась узкая серебряная борозда: тонкая царапина, которая тотчас же зарастала, когда пшеница, распрямляясь, возвращалась на место. Девушка была далеко впереди: там, где прошла она, поле уже разгладилось. Он видел, как быстро затягивается за ней серебряная дорожка. Наконец, на самом краю поля, тело ее словно чиркнуло о ближайший ствол дерева, вспыхнуло как спичка и погасло.

Все еще бегом он миновал остаток поля и, усталый, вошел в лес. Девушка исчезла. В приступе отчаяния он бросился на землю. «И все же я коснулся ее», с безнадежной обидой подумал он, чувствуя сквозь мокрую одежду прикосновение земли, ощущая лицом и руками тонкую жесткость опавших веток.

Луна взошла высоко: она плыла в небе, раздувая свои круглые золотые щеки.

Он скорчился в судороге, вспомнив тело девушки рядом со своим, вспомнив темный лес, закат и пыльную дорогу, проклиная, что не дошел до дому.

«И все же я коснулся ее!», шептал он, пытаясь представить, как все могло быть дальше. Он вспомнил ее пугливое бедро, прикосновение острого соска. Обиднее всего было то, что она испугалась его. «Я не причинил бы тебе зла», застонал он, «я не сделал бы тебе ничего плохого».

На мгновение мышцы его свело судорогой былого труда, машинальных движений, повторяемых им в поле и на току. Но свет луны расслабил его, успокоил, шаря в его мокрых волосах, перебирая тени и свет. Он подумал про завтра, поднялся. Ощущение потустороннего присутствия исчезло: остались только ночные тени. В лунном свете сверкнула проволока изгороди. Он понял, что вышел на дорогу.

Пыль тотчас же стала налипать на его мокрые босые ноги. Он еще раз взглянул с холмистой дороги на лунное поле, на чернильные пятна деревьев. Он вспомнил о девушке, быстрой словно ртуть, стремительной, словно укатившаяся монета. Скоро уже он видел внизу огни городка, часы на башне здания суда: в тихом мерцанье улиц ему виделась маленькая волшебная страна. И тогда он забыл о девушке, мечтая только поскорее добраться до койки.

Освещенная луной, тянулась к городу длинная, однообразная дорога. А луна между тем поднималась все выше и выше. Но скоро она начнет медленно сползать вниз, чтобы рассмотреть поближе припорошенные ее светом деревья и пшеничные поля, холмы и стерню.

Он уже видел в отдалении посеребренный амбар и силосную башню – словно силуэты древнегреческого города. Серебристая яблоня стояла под луной – застывшие брызги фонтана. Лунный свет слоился в городском воздухе. Некоторые окна в здании суда еще горели: но свет их казался жидким и бесполезным.

Дневные заботы ушли, впереди – вечные заботы. Звезды, словно лепестки опавших цветов на черной воде, относило небесным течением все ниже на запад. Ступая мокрыми, но уже покрытыми пылью ногами, он медленно сошел с холма…

Приехав в 1925 году в Новый Орлеан, Фолкнер знакомится с писателем Шервудом Андерсоном, который, заинтересовавшись творчеством Фолкнера, посоветовал ему уделять больше внимания прозе, чем поэзии. Провал поэтического сборника Фолкнера «Мраморный фавн» («The Marble Faun») подтвердил правоту Андерсона, и Фолкнер пишет роман «Солдатская награда» («Soldiers' Pay»), который Андерсон передал своему издателю (при издании своей первой книги, писатель добавил к своей фамилии букву U и стал писать ее Faulkner вместо Falkner).

Пока рукопись романа лежала в издательстве, Фолкнер несколько месяцев путешествовал по Европе: сначала на грузовом судне отправился в Англию, затем объездил на велосипеде и Италию, и Францию…

Первое издание «Сарториса»

За «Солдатской наградой» последовал роман «Москиты» («Mosquitoes», 1927) – сатирическое изображение нью-орлеанской богемы. Хотя ни первый, ни второй роман не привлек внимания читателей, Фолкнер не отчаивается и пишет «Сарторис» («Sartoris», 1929), первый из пятнадцати романов, действие которого происходит в вымышленном округе Йокнапатофа, своеобразном микрокосме американского Юга, населенном несколькими поколениями колоритных персонажей. На карте этого воображаемого мира автор написал: «Единственный владелец и собственник – Уильям Фолкнер».

Первоначальный вариант этого романа, который был сокращен издателем, вышел в 1973 году под названием «Флаги в пыли» («Flags in the Dust»).

Современное американское издание романа У.Фолкнера «Шум и ярость»

Хотя «Сарторис» и был отмечен критикой, широкое признание Фолкнер получает лишь после выхода в свет романа «Шум и ярость» («The Sound and the Fury», 1929), где впервые осуществляется принцип «двойного видения» – основной творческий принцип прозы Фолкнера, с помощью которого раскрываются одни и те же события и характеры с разных точек зрения. Критики единодушно провозгласили роман «великой книгой», где трагическая тема «заставляет вспомнить о Еврипиде». На простого же читателя роман большого впечатления не произвел: новаторская повествовательная техника Фолкнера была трудна для восприятия.

Само название романа отсылает знающего читателя к шекспировскому «Макбету», интерпретирующему жизнь человека как рассказ сумасшедшего, в котором нет ничего, кроме шума и ярости. Семейство Компсонов – собирательный символ американского Юга, героическое прошлое которого растаяло, а новое настоящее разрушает устоявшиеся культурные традиции. Роман состоит из четырех частей и представляет одни и те же события, как уже упомянуто, с разных точек зрения. В первой части повествование ведется от лица тридцатитрехлетнего Бенджи, остановившегося в своем развитии на уровне трехлетнего ребенка. Бенджи воспринимает мир через ощущения, мир предстает в виде осколков зеркала. Фолкнер показывает внешние реалии через младенческое, ничем не отягощенное подсознание, в котором полностью отсутствуют причинно-следственные связи. Вторая часть романа являет собой поток сознания Квентина, интеллектуала, трагически переживающего дисгармонию мира. Квентина мучает воображаемый инцест с сестрой Кэдди и ее реальное грехопадение. Рушащиеся традиции и устои прошлого, бездушие настоящего приводят к тому, что Квентин существует в иллюзорном мире, пока, наконец, он не останавливает жизненные часы, покончив жизнь самоубийством… Третья часть романа, повествование от лица Джейсона, дает видимое представление о кризисе, который переживает когда-то уважаемая семья. Джейсон – самодовольный тиран, мучающий племянницу, расист, ненавидящий негров, завистник, считающий, что весь мир ему обязан.

Последняя же часть романа написана в традиционной повествовательной технике. Через все произведение к читателю постепенно пробивается мысль о том, что жизнь человека – это бесконечная череда побед, которые не отличаются от поражений, и поражений, которые не отделимы побед. Библейская сентенция, что жизнь – это поток, в котором первые становятся последними, а последние – первыми, пронизывает весь роман. Носительницей этой идеи Фолкнер делает старую негритянку Дилси, выступающую хранительницей традиций Юга, сердцевиной, которая не поддается разрушению…

Все время работы над своими книгами Фолкнер продолжал встречаться с Эстелл Олдхэм, и после ее развода в 1927 году они, наконец, поженились. У Фолкнеров было две дочери: Алабама, которая умерла в 1931 году, и Джилл.

Свой следующий роман – «На смертном одре» («As I Lay Dying», 1930) – Фолкнер написал за шесть недель, работая в ночную смену на электростанции. В этой книге, состоящей из пятидесяти девяти внутренних монологов, рассказывается о путешествии бедной семьи южан Бандренсов, которые везут тело миссис Бандрен в город Джефферсон на кладбище.

Хотя американский писатель К.Эйкен назвал этот роман «высшим пилотажем», «На смертном одре» продавался так же плохо, как и предыдущие книги писателя.

Первое издание книги «На смертном одре»

Оказавшись перед необходимостью содержать семью, Фолкнер решает написать, говоря его же словами, «историю, ужасней которой не придумаешь», – и через три недели появляется «Святилище» («Sanctuary», 1931), история молодой женщины, которая была изнасилована гангстером, после чего, по иронии судьбы, нашла прибежище в публичном доме в Мемфисе. Роман стал бестселлером, был с успехом экранизирован – несмотря на сенсационный характер, он произвел впечатление на многих критиков, в том числе и на Андре Мальро, который заявил, что «Святилище» – это «греческая трагедия с детективным сюжетом».

Успех романа лишь временно решил финансовые проблемы писателя, поскольку спрос на книги в годы Великой депрессии резко упал. Кроме того, романы Фолкнера не давали читателю возможности отвлечься от жизненных неурядиц.

В 1932 году выходит «Свет в августе» («Light in August») – роман, рассказывающий о скитаниях Джо Кристмаса, трагедия которого состоит в том, что он не может с полной уверенностью идентифицировать себя ни с представителями черной, ни с представителями белой расы. По мнению Фолкнера, «…это самая трагическая ситуация, в которой может оказаться человек, – не знать, кто он, и знать, что никогда этого не узнает». В сцене гибели героя важна идея, занимавшая большое место в произведениях Фолкнера, – убеждение, что каждое преступление накладывает свою печать на души последующих поколений – печать страха, вины, ненависти. Кристмас Джо – и преступник, и жертва. Но, в первую очередь, он жертва расовой ненависти, и, что самое главное, он, как и большинство героев романа, – жертва идеи бегства от жизни. Сложностью затронутых в романе проблем продиктована и его сложная композиция: в нем переплетается несколько историй, почти независимых сюжетов, связанных между собой, казалось бы, почти случайно, только по воле автора. Но, заканчивая роман, читатель ощущает, что только взаимодействие этих вроде и независимых друг от друга историй дает смысл всему повествованию, обнажает и формулирует мысль писателя, идеи, которые он хотел выразить…

«Святилище» – издание 1931 г.

В поисках более прибыльной работы Фолкнер в этом же, 1932 году, совершает первую поездку в Голливуд в расчете на экранизацию одного из своих рассказов. На протяжении ряда лет Фолкнер пишет киносценарии таких популярных фильмов, как «Дорога к славе» («The Road to Glory», 1936), «Гунга Дин» («Gunga Din», 1939), «Иметь и не иметь» («То Have and Have Not», 1945) и «Вечный сон» («The Big Sleep», 1946).

Одновременно Фолкнер создает такие произведения, как «Пилон» («Pylon», 1934), «Авессалом, Авессалом!» («Absalom, Absalom!», 1936), «Дикие пальмы» («The Wild Palms», 1939), «Деревушка» («The Hamlet», 1940), а также «Сойди, Моисей» и другие рассказы» («Go Down Moses, and Other Stories», 1942), куда вошел рассказ «Медведь» («The Bear»), один из лучших в мировой литературе.

Многие книги Фолкнера были переведены на французский язык и вызвали восторженные отклики ряда европейских писателей и критиков. «Фолкнер – это бог!» – писал Жан-Поль Сартр американскому критику М. Каули. Вместе с тем, как заметил впоследствии Каули, «…на родине Фолкнера читали мало и явно недооценивали».

Задавшись целью представить Фолкнера как можно более широкому кругу читателей, Каули в 1946 году издал «Избранного Фолкнера» («The Portable Faulkner»). Сборник имел большой успех и вызвал заметное оживление интереса к произведениям писателя. В своем предисловии к этому сборнику Каули исследовал сагу Йокнапатофы с точки зрения американского мифа, назвав романы Фолкнера «недосягаемым художественным подвигом».

В 1950 году Фолкнеру была присуждена Нобелевская премия за 1949 год «за его значительный и с художественной точки зрения уникальный вклад в развитие современного американского романа».

Присуждение Нобелевской премии Фолкнеру вызвало противоречивые отклики. «Его называют реакционером, – сказал в своей речи член Шведской академии Густаф Хельстрем, имея в виду чрезмерное увлечение Фолкнера темами ненависти и насилия на американском Юге, – но даже если это и так, ненависть у Фолкнера уравновешивается чувством вины. Для такого писателя, с его чувством справедливости и гуманности, ненависть невозможна. Именно поэтому его Йокнапатофа универсальна».

Аверс памятной медали У.Фолкнера

В своей краткой речи Фолкнер остановился на проблеме выживания человека и ответственности писателя. «Перед угрозой ядерного уничтожения, – сказал он, – молодой мужчина или молодая женщина, пишущие сегодня, забыли о сердечных проблемах, о мятущихся душах… И все же я верю, что человек не просто выстоит, но победит. Человек бессмертен… потому что у него есть душа, потому что он способен к состраданию, жертвенности и стойкости».

Фолкнер получил Нобелевскую премию в пору творческого кризиса. После очередной поездки в Голливуд он вернулся в Оксфорд и закончил «Реквием по монахине» («Requiem for a Nun», 1951), а затем попытался создать свой «magnum opus» – «Притчу» («A Fable», 1954), роман о первой мировой войне, главный герой которого, капрал, имеет много общего с Христом. Однако критики роман не приняли.

Хотя здоровье Фолкнера было серьезно ослаблено регулярными и тяжелыми запоями, он воспользовался приглашением госдепартамента представлять Соединенные Штаты Америки на Международной писательской конференции в Бразилии в 1954 году.

У.Фолкнер за рабочим столом в последние годы жизни

В следующем году Фолкнер совершает кругосветное путешествие в качестве официального представителя американского правительства.

Романами «Город» («The Town», 1957) и «Особняк» («The Mansion», 1959) Фолкнер подвел черту под историей семьи Сноупсов, которую он начал в 1940 году в «Деревушке»… В 1962 году он пишет комический роман «Похитители» – свое последнее произведение.

В подражание «Человеческой комедии» Бальзака Фолкнер сделал попытку художественного воссоздания места действия и его истории в целом ряде романов с повторяющимися персонажами и постепенно развивающимся сюжетом, который повествовал о взлете и падении американского Юга со времен вытеснения индейцев, образования сообщества плантаторов и присущего ему рыцарского кодекса чести и вплоть до трагедии рабства и замены прежних ценностей современными ценностями меркантильного, стяжательского Севера.

Первое издание «Города» У.Фолкнера. 1957 год

Выдающийся фолкнеровский цикл о рае, потерянном по вине ограниченности человеческих возможностей и безудержных страстей, воплощен в повествовании о различных персонажах и историях их семей, в хронике региона и в прошлом, которое Фолкнер возвышает до уровня мифа и вселенского обобщения, показывая комическое и трагическое в жизни своих Сарторисов, Компсонов, Мак-Каслинов, Бандренсов, Сноупсов и других. Их истории зачастую преломляются в многочисленных повествовательных перспективах, нелинейной последовательности времени и неясном, изменчивом, полном намеков и недомолвок стиле…

С 1957 года и почти до самой смерти писатель ведет семинары в университете штата Виргиния. Статус writer in residence (то есть, писателя, получающего стипендию от университета) еще больше повысило его репутацию и материальную обеспеченность.

Однако, завершив свою карьеру и поселившись неподалеку от Виргинского университета, Фолкнер, в некоторой растерянности от собственного успеха, зачастую выдавал себя за простого фермера, а не за всемирно известного писателя…

Признанный самым популярным американским писателем в Венесуэле, Фолкнер в 1961 году принимает участие в праздновании 150-летней годовщины этой страны.

В следующем, 1962 году, Фолкнер начал писать свою последнюю книгу «Похитители» («The Reivers», 1962)… 17 июня 1962 года он упал с лошади, а несколько недель спустя, 6 июля, приехав в санаторий в Байхелиа (штат Миссисипи), умер от тромбоза.

Литературная слава Фолкнер продолжает неуклонно расти и после его смерти. По словам исследователя его творчества в США Майкла Миллгейта, «…критики, анализируя причудливые композиционные и образные модели его книг, приходят к выводу, что продуманность стиля органически связана с материалом романов, с их нравственными и эмоциональными мотивами».

Бронзовый памятник У.Фолкнеру в Оксфорде (Миссисипи). США

«Работая в одиночестве, в бескрайней культурной пустыне Миссисипи, – писал американский Д. Олдридж, – Фолкнер сумел создать оазис для своего ума и сад для своего творчества, – сад, который писатель возделывал с такой любовью, что и в наши дни он продолжает питать воображение образованных людей во всем цивилизованном мире»…

Уильям Фолкнер принадлежит к крупнейшим писателям США, мастерам новой американской прозы XX века, которая стала известна в Европе с 20-х годов, а в 30-х годах получила мировое признание. Этот самый американский из всех авторов Америки стал одним из гигантов мировой литературы. Опираясь на разговорный язык и американские народные традиции, Фолкнер сочетал эти элементы с литературным модернизмом и самыми смелыми европейскими экспериментами в символизме и в литературе «потока сознания», создавая свои бессмертные шедевры. В нашей стране с творчеством У.Фолкнера знакомы достаточно давно – практически все книги переведены, однако долгое время произведения великого американца считались чем-то вроде элитарного, доступного пониманию немногих чтива, открывающего некую тайну американской души… Советская критика (до 1985 года) трактовала Уильяма Фолкнера как крупнейшего представителя модернизма в литературе XX века, сводя его творческое мировоззрение только к выражению формулы отчаяния… Сегодня же произведения Фолкнера вполне доступны всем желающим, и, надо отметить, переиздания его книг не залеживаются на полках книжных магазинов, а инсценировки его книг ставятся во многих российских театрах.

Книга Б.Грибанова о Фолкнере из серии «Жизнь замечательных людей»