Пер Лагерквист

Шведский романист, поэт и драматург Пер Фабиан Лагерквист (23 мая 1891 года – 11 июля 1974 года) родился в маленьком городе Вексье в Южной Швеции. Он был младшим из семерых детей Иоганны (Блад) Лагерквист и Андерса Йогана Лагерквиста. Отец сначала работал на ферме, а затем стал путевым обходчиком на железной дороге. Еще будучи школьником, Пер читал «Происхождение видов» Чарльза Дарвина и другие работы, которые сформировали у него представления, сильно отличавшиеся от консервативных взглядов его лютеранской семьи. После окончания школы в 1910 году он в течение двух лет изучал искусство и литературу в Упсальском университете, одном из самых старинных и консервативных в Швеции.

Литературный дебют Лагерквиста состоялся в 1912 году, когда он опубликовал несколько пылких стихотворений и повесть «Люди» («Manniskor»).

В 1913 году молодой писатель едет в Париж, где большое влияние на него оказывает современная живопись. Особенно восхищался Лагерквист дерзкой энергией фовистов и интеллектуальной упорядоченностью кубистов. В этом же году он опубликовал эссе «Искусство слова и изобразительное искусство» («Ordkonst och bildkonst»), в котором отверг натурализм, противопоставляя ему скандинавский и греческий эпос. Это критическое эссе оказалось первой работой, которая привлекла внимание к Лагерквисту, и вскоре он воплотил собственные теории в сборнике поэзии и прозы «Мотивы» («Motiv»), который вышел в 1914 году, а также в сборнике новелл «Железо и люди» («Jam och manniskor» 1915).

Один из первых сборников эссеистики П.Лагерквиста

В 1916 году Лагерквист добился признания, опубликовав поэтический сборник «Тоска» («Angest»), который считается первым шведским экспрессионистским произведением. Яркая образность этой книги, ее рваный стиль отразили интерес Лагерквиста к фовизму и кубизму. В «Тоске», кроме того, выразились боль и отчаяние, вызванные бедствиями первой мировой войны. Американский поэт К. Рексрот писал, что «Тоска» говорит не только об утрате политических иллюзий, но и о душевной раздвоенности писателя.

Почти всю Первую мировую войну Лагерквист прожил в нейтральной Дании. В это время он много пишет для театра. Его первая опубликованная пьеса «Последний человек» («Den sista manniskan», 1917) изображает глубокие страдания последнего оставшегося на земле человека и продолжает тему отчаяния, вызванного войной.

В эссе из сборника «Театр» («Teater», 1918) Лагерквист выступает против натуралистической драмы и восхищается поздними символическими пьесами Августа Стриндберга. Именно влиянием Стриндберга объясняется связь между драматическим творчеством Лагерквист и немецким экспрессионизмом.

Первое издание «Хаоса»

В 1919 году, работая театральным критиком в стокгольмской газете «Свенска дагбладет» («Svenska Dagbladet»), Лагерквист опубликовал поэтический сборник «Хаос» («Kaos») и пьесу «Небесная тайна» («Himlens hemlighet»), наиболее удачную из его ранних пьес, в которой выражается глубокий пессимизм, убежденность в том, что если жизнь кажется человечеству высшей ценностью, то это просто следствие полного безразличия к Богу. Эту же тему писатель развивает в повести «Вечная улыбка» («Det eviga leendet», 1920). В этой повести герои разговаривают с Богом, спрашивая Его, для чего Он их создал. Бог отвечает, что у Него не было определенной цели, но он сделал все наилучшим образом. Этот ответ оставляет людей в растерянности. Они не нашли той духовной поддержки, в которой нуждались. И это заставляет их искать духовную опору не в божественной силе, а внутри себя.

В 20-е годы Лагерквист много путешествует, посещает Францию и Италию, и пессимизм его годы начинает отступать, смягчаться, а стиль становится более конкретным и не таким манерным. Поэзия этого периода – сборники «Путь счастливого человека» («Den lyckliges vag», 1921) и «Песни сердца» («Hjartats sanger» 1926) – наполнена простотой и оптимизмом, которые отсутствуют в его ранних произведениях.

Первое иллюстрированное издание «Злых саг»

Помимо сборника коротких рассказов «Злые саги» («Onda sagor», 1924), Лагерквист написал две книги, которые многие критики сочли самыми личными произведениями Лагерквиста: «Гость действительности» («Cast hos verkligheten», 1925) и «Завоеванная жизнь» («Det besegrade livet», 1927). В книге «Гость действительности» рассказывается о детстве писателя, о том, как с юных лет его преследовала идея смерти. Повесть эта, положившая начало писательской известности Лагерквиста, воссоздает атмосферу, в которой он вырос, с ностальгией, иронией и неприязнью. Тонкая градация этих оттенков стала самым запоминающимся эффектом повествования. Впоследствии такие сочетания противоположностей, или, пользуясь специальным термином, оксюмороны, сделались у Лагерквиста привычными. Но для его первых читателей они были новшеством. И производили особенно сильное впечатление из-за того, что герой повести был явным двойником ее автора. В общем-то, довольно странная и необъяснимая, на первый взгляд, гамма чувств для человека, вспоминающего свои юные годы.

В том, что герой книги Андерс – Лагерквист, не могло возникнуть сомнения. Все совпадало: старенький вокзал маленького северного городка, квартира над станционным буфетом, косность житейских установлений, непоколебимая прочность верований. Отец Лагерквиста, прослуживший на железной дороге десятки лет. Был он из тех, кто «словно знают, что ничем их не возьмешь, что они задуманы навсегда и никакой пагубе недоступны». Для таких людей жизнь менее всего выглядит беспорядочной и бессвязной. Им дико представить, что в чьих-то глазах жизнь – «планомерная бессмыслица» и только… Именно так ее воспринимает подросток Андерс – ему вполне знакома душевная неприкаянность, типичная для людей уходящего (а тогда только начинавшегося) века. Лагерквист до конца жизни стремился преодолеть состояние «разброда, смятенности, запутанности», переданное на страницах его повести, и, оглядываясь на истоки, писатель и его герой ощущали себя блудными сыновьями…

Скромное первое издание «Завоеванной жизни»

«Завоеванная жизнь» – это сборник философских размышлений, в котором излагаются взгляды автора на собственное творчество и на мир. По мнению исследователя А.Густафсона, эти произведения утверждают веру Лагерквиста в «нерушимый дух человека» и «конечную победу добра над злом». Однако стоит сказать, что о жизни в этом сборнике говорится, что «она самодостаточна, у нее нет никаких целей, никаких намерений, ей не важно, что происходит». Понятия жизни и бытия предстают как антагонистичные: жить означает лишь нести бремя собственного несуществования, постоянно чувствуя свою несвободу, какие бы безудержные страсти и пламенные восторги нами ни овладевали. «Все наши веры и неверья… суть тюрьма, сомкнувшая вокруг нас свои стены… Такова жизнь земная. Жизнь земляного крота»…

Кроме того, обе книги демонстрируют высокую повествовательную технику Лагерквиста, который пишет точным, простым языком, ясно и на редкость целенаправленно.

К драматургическим произведениям Лагерквиста относится и пьеса «Человек, который прожил жизнь» («Han som fick leva от sitt liv» 1928). Эта и другие пьесы, написанные в 30-е годы, отличаются большим правдоподобием, использованием простого, народного, разговорного языка.

«Палач» П.Лагерквиста в России в 2000 году

По мере того как в 30-е годы растет угроза фашизма, творчество Лагерквиста становится все более гуманным по духу, писатель подчеркивает необходимость бороться со злом.

Хотя Лагерквист объявил о своей программе еще в поэтическом сборнике «У костра» («Vid lagerelden», 1932) и в пьесе «Король» («Konungen», 1932), самый суровый приговор тирании он вынес все же в «Палаче» («Bodeln»). Эта повесть, написанная в 1933 году и переработанная в пьесу под тем же названием в 1934 году, строится на сопоставлении средневековья и нашего времени, подтверждая известную мысль о неистребимости зла… «Палач» был создан по возвращении из поездки по Иудее, куда писателя, как мы выяснили по письмам, тянуло всю жизнь. Кроме того, Лагерквист провел несколько дней в Берлине. Трудно сомневаться, что тогдашние гнетущие впечатления непосредственно отозвались и сценами казней без суда, и картинами осквернения могил тех, кого задним числом объявляют предателями, и речами анонимных персонажей, славящих разрушение, которое, дескать, «значительнее примитивного созидания», и их заискиванием перед «мужественной, несентиментальной молодежью», и их клятвами, что «никакое иное мировоззрение, кроме нашего, никогда не будет существовать!».

Политические и социальные проблемы предвоенной Европы продолжают доминировать в творчестве Лагерквиста на протяжении 30-х годов. В драме «Человек без души» («Mannen utan sjal» 1936) автор показывает, как перерождается, влюбившись, политический террорист, который служил злу – он начинает служить добру… В «Победе во тьме» («Seger i morker» 1939) выведены два брата-близнеца, один – государственный деятель, демократ, другой – продажный демагог.

Вторжением Германии в Данию и Норвегию навеяны многие стихи Лагерквиста из сборника «Поэзия и бой» («Sang och strid», 1940), опубликованного в год избрания писателя в члены Шведской академии (Лагерквист становится одним из 18 «бессмертных» – так называли академиков).

Современное издание любимой шведами книги П.Лагерквиста «Карлик»

Лагерквист продолжает писать стихи и пьесы, однако самой значительной работой этого периода является аллегорический роман «Карлик» («Dvargen», 1944) – история жизни злобного карлика, жившего во времена итальянского Возрождения. Роман, по сути, содержит острую критику фашизма, человеческой жадности, лицемерия и злобы. Роман датирован 1944 годом, и на фоне происходившего тогда в мире зловещим смыслом наполнялась история, отнесенная ко временам Ренессанса. Эти оргии бесчинств и пиры беззакония, голод и болезни, принесенные затяжными войнами – кто бы не почувствовал, как время, когда создавался «Карлик», сказалось на выборе материала и характере его отображения… И все-таки Лагерквист обходится без излишней иллюстративности – он не переодевает антигероев своей эпохи в костюмы другого времени. Он вообще старается избежать чрезмерно явного сходства с притчей, которую тогда понимали как один из способов высказывания о настоящем…

Для Лагерквиста настоящее было творческим стимулом лишь при условии, что за обстоятельствами, принадлежащими времени, обнаруживаются вечные, общечеловеческие нравственные категории.

В драме «Дайте людям жить» («Lat manniskan leva», 1949) перед нами проходят судьбы тех, кто стал жертвой нетерпимости, среди них есть и вымышленные персонажи, и исторические личности, включая Сократа, Христа, Жанну д'Арк.

Роман «Варавва» («Barabbas») был опубликован в 1950 году и сразу же привлек внимание критиков и писателей, в том числе Андре Жида, который назвал этот роман «замечательной книгой». Рассказывая историю жестокого разбойника, которого, в отличие от Христа, освободили от распятия, писатель говорит о попытке человека обрести Бога, о необходимости иметь веру. Анализируя роман «Варавва» исследователи называют его «настоящим шедевром». Многие сошлись на том, что никогда еще евангельская история не была рассказана с такой достоверностью и духовной силой. Переведенный более чем на 20 языков, «Варавва» нашел самый широкий отклик у критиков и до сих пор является самой популярной книгой писателя.

Афиша голливудского фильма «Варавва» по мотивам книги П.Лагерквиста

Итак – перед нами история преступника, ожидавшего казни вместе с Иисусом, но помилованного, как того требовал пасхальный обычай. Меж тем его вина доказана, хотя священный синедрион, вынесший смертный приговор Христу, не смог убедить в обоснованности такого приговора даже Понтия Пилата. Существует множество литературных и философских обработок этого сюжета, но подлинные, достоверные источники, особенно касающиеся судьбы Вараввы после Голгофы, крайне скудны. Предложенная Лагерквистом версия носит, естественно, гипотетический характер. Однако ее художественная убедительность неоспорима. Она достигнута не за счет исторической точности – Лагерквист следовал логике конфликта, вокруг которого строится действие. Конфликт этот трактовали слишком уж прямолинейно и соответственно злобе дня: некто взирает, как вместо него казнят другого, и не испытывает даже стыда… Вот она, Швеция с ее нейтралитетом в пору, когда бедствие войны коснулось всех остальных! Словно предвидя подобные толкования, автор с первых же страниц сам и создал для них непреодолимые трудности. По его убеждению, и в притче герой должен быть «сложен по-человечески, а не аллегорически».

Разбойник, который избег распятия по счастливому стечению обстоятельств, не сразу постигает, как все переменилось для него в мире со дня этой невероятной удачи, а осознав, проникается непримиримой, исступленной ненавистью к распятому Христу. Безумец из Иерусалима теперь незримо сопровождает Варавву всю оставшуюся ему жизнь: на медных рудниках, в столице империи, где, по иронии судьбы, ему суждено погибнуть вместе с христианами. И, поняв внезапно, что эта таинственная связь никогда не оборвется, Варавва постигает и другое: он проклят… Проклят за безучастие…

В 1952 году по этому роману был снят фильм со знаменитым американским актером Энтони Квином, до этого знакомым зрителям по экранизации «Собора парижской богоматери», где он блестяще сыграл Квазимодо…

В 1951 году Лагерквисту была присуждена Нобелевская премия по литературе «за художественную силу и абсолютную независимость суждений писателя, который пытался в своем творчестве найти ответы на вечные вопросы, стоящие перед человечеством». Член Шведской академии А. Эстерлинг сказал, что «…Лагерквист принадлежит к тем писателям, которые смело и открыто обращались к самым насущным вопросам человечества, фундаментальным проблемам нашего существования». Лагерквист, человек стеснительный и замкнутый, от ответной речи отказался. Вместо этого после нескольких слов благодарности за награду он прочитал отрывок из книги «Миф человечества» («Myten on manniskorna»), написанной за 30 лет до того и еще не опубликованной…

Аверс памятной медали П.Лагерквиста

В последующие годы Лагерквист продолжает плодотворно трудиться: заканчивает девятый сборник стихов «Вечерняя земля» («Aftonland», 1953), пишет еще пять великолепных романов: «Сибилла» («Sibyllan», 1956), «Смерть Агасфера» («Ahasverus dod» 1960), «Паломник в море» («Pilgrim pa havet», 1962), «Священная земля» («Det heliga landet», 1964) и «Мариамна» («Маriamne», 1967). Все эти романы тесно между собой связаны, в них поднимается тема любви, решение которой дается в духе контрастной символики. Ряд исследователей считает «Мариамну» настоящей поэмой в прозе, каких не появлялось в литературе со времен Оскара Уайльда… Сюжет книги заимствован из древней истории – это рассказ о любви царя Ирода к простой девушке Мариамне. Этот сюжет, как и история Саломеи, соблазнял уже не одного писателя и до Лагерквиста, но Лагерквист интерпретирует его по-своему. Он сталкивает две силы – господствующие силы реакции, мракобесия, антигуманизма в лице Ирода и воплощенную человечность в лице Мариамны. Сначала, посещая страшного, нелюбимого тирана, затем, согласившись стать его женой, Мариамна приносит себя в жертву, чтобы защищать от него осужденных, гонимых, весь страдающий от беззаконий режима народ. Жертва ее оказывается, в конце концов, напрасной, ибо влияния хватило ненадолго… Одержимый манией преследования, Ирод начинает подозревать Мариамну в связях с заговорщиками, покушающимися на его жизнь. Он подсылает к Мариамне наемного убийцу героиня гибнет. Но любовь гонит злодея к умирающей, и теперь он горько кается… побеждает. Надо сказать, что роман этот, несмотря на грустный фон и несчастливый конец, все же исполнен веры в будущее, в торжество светлых идеалов любви к человеку…

Будучи чрезвычайно замкнутым человеком, Лагерквист полностью отделял личную жизнь, практически не впуская в нее журналистов, от профессиональной. В 1918 году он женился на Карен Дагмар Иоганне Серенсон. В 1925 году они развелись, и в том же году писатель женился на Элен Хальберг, вдове шведского художника Йеста Сандельса…

Одно из первых изданий «Сибиллы» П.Лагерквиста в Швеции

Лагерквист умер 11 июля 1974 года от паралича в стокгольмской больнице в возрасте 83 лет. За свою долгую жизнь Пер Лагерквист написал очень много. Произведения его разнообразны по жанрам: он и поэт, он и драматург, он и прозаик – автор изящных миниатюр и больших эпических циклов. Его произведения отличаются мастерством, простотой и отточенностью формы, они отмечены особым насыщенно– лаконическим и наивно-мудрым стилем. Лагерквист не только признанный мастер, оказавший большое литературное влияние (в особенности на поэзию Скандинавии), но и учитель, воспитатель, который, сам, находясь в непрестанных поисках истины, заставляет читателя напряженно думать о самых важных, вечных и актуальнейших проблемах. Пожалуй, трудно назвать другого современного западного писателя, в творчестве которого с такою же силой, как у Пера Лагерквиста, проявилось бы мучительное стремление познать смысл жизни, разрешить средствами искусства и поэтической философии серьезнейшие, кардинальные проблемы человеческого бытия и души – с силой, приводящей на память русскую классическую литературу…

Заместитель директора банка Йенссон открыл дверь роскошного лифта и нежно подтолкнул вперед грациозное создание, пахнущее пудрой и мехами. Опустившись на мягкое сиденье, они тесно прижались друг к другу, и лифт пошел вниз. Маленькая женщина потянулась к Йенссону полуоткрытыми губами, источавшими запах вина, и они поцеловались. Они только что поужинали на открытой террасе отеля, под звездами, и собирались теперь развлечься.

– Как чудесно было наверху, любимый! – прошептала она. – Так поэтично сидеть там с тобой – будто мы парим высоко– высоко, среди звезд. Только там начинаешь понимать, что такое любовь. Ты ведь любишь меня, правда?

Заместитель директора банка ответил поцелуем, еще более долгим, чем первый. Лифт опускался.

– Как хорошо, что ты пришла, моя маленькая, – сказал он. – Я уже места себе не находил.

– Да, но если бы ты знал, какой он несносный! Едва я начала приводить себя в порядок, он сразу же спросил, куда я иду. «Туда, куда считаю нужным», – ответила я. Ведь как-никак я не арестантка! Тогда он сел, и вытаращился на меня, и таращился все время, пока я одевалась – надевала мое новое бежевое платье; как по-твоему, оно мне идет? И вообще, какое больше мне к лицу? Может, все-таки розовое?

– Тебе все к лицу, любимая, – восторженно ответил заместитель директора банка, – но такой ослепительной, как сегодня, я еще не видел тебя никогда.

Благодарно улыбнувшись ему, она расстегнула шубку, и губы их слились в долгом поцелуе. Лифт опускался.

– Потом, когда я была уже совсем готова и собралась уходить, он схватил меня за руку и стиснул ее так, что до сих пор больно, и хоть бы слово сказал! Такой грубый, ты себе представить не можешь! «Ну, до свидания», – говорю я ему. Он, разумеется, на это ни слова. Такой упрямый, что просто сил нет.

– Бедная моя малютка, – сказал заместитель директора банка Йенссон.

– Будто я не имею права немного развлечься! Но знаешь, таких серьезных, как он, нет, наверно, больше на свете. Не умеет он смотреть на вещи просто и естественно, для него все вопрос жизни и смерти. – Бедная крошка, сколько тебе пришлось вынести!

– О, я страдала ужасно, ужасно. Таких страданий не испытал никто. Только встретив тебя, узнала я, что такое любовь.

– Дорогая! – сказал Йенссон, обнимая ее. Лифт опускался.

– Какое блаженство, – заговорила она, опомнившись после его объятий, – сидеть с тобой там, наверху, и смотреть на звезды, и мечтать; о, я никогда этого не забуду. Ведь Арвид такой невозможный, всегда серьезный, в нем нет ни капли поэзии, для него она просто недоступна.

– Могу представить себе, любимая, как это ужасно.

– Правда, ужасно? Нет, – улыбнулась она, протягивая ему руку, – к чему сидеть и говорить о таких вещах? Сейчас мы выйдем и хорошенько повеселимся. Ты ведь любишь меня?

– Еще как! – воскликнул заместитель директора банка и впился в нее долгим поцелуем – так, что у нее перехватило дыхание. Лифт опускался. Йенссон склонился над ней и осыпал ее ласками; она зарделась. – Мы будем любить друг друга сегодня ночью как никогда прежде, да?.. – прошептал он. Она притянула его к себе и закрыла глаза. Лифт опускался.

Он опускался и опускался.

Наконец Йенссон встал, лицо его раскраснелось.

– Но что же такое с лифтом? – удивился он. – Почему он не останавливается? По-моему, мы сидим и болтаем здесь невероятно долго, разве не так?

– Да, милый, пожалуй, ты прав. Ведь время летит так быстро.

– Мы сидим здесь уже бог знает сколько! В чем дело?

Он посмотрел сквозь решетку двери. Кромешная тьма – и ничего больше. А лифт между тем все опускался и опускался с хорошей, ровной скоростью, все глубже и глубже вниз.

– Бог мой, в чем же дело? Мы будто падаем в бездонную яму, и это длится уже целую вечность!

Они пытались разглядеть что-нибудь в этой бездне. Кромешная тьма. Они погружались в нее все глубже и глубже.

– Спускаемся в преисподнюю, – сказал Йенссон.

– Мне страшно, любимый, – прохныкала женщина, повисая на его руке. – Прошу тебя, потяни скорее аварийный тормоз! Йенссон потянул изо всех сил. Не помогло: лифт по-прежнему спешил вниз, в бесконечность.

– Ужас какой-то! – закричала она. – Что нам делать?!

– А какого черта тут сделаешь? – отозвался Йенссон. – Это похоже на бред.

Маленькую женщину охватило отчаяние, она разрыдалась.

– Перестань, дорогая, не плачь, надо отнестись к этому разумно. Все равно тут ничего не поделаешь. Так, а теперь присядем… Ну вот, посидим спокойно, рядышком, и посмотрим, что будет дальше. Должен же он когда-нибудь остановиться, хотя бы перед самим сатаной!

Так они сидели и ждали.

– И подумать только, – сказала женщина, – чтобы такое случилось с нами именно тогда, когда мы собрались развлечься! – Да, черт знает до чего глупо, – согласился Йенссон.

– Ты ведь любишь меня, правда?

– Дорогая малютка! – И Йенссон крепко прижал ее к груди. Лифт опускался.

И, наконец, стал. Яркий свет вокруг слепил глаза. Они были в аду. Черт предупредительно открыл решетчатую дверь лифта и, отвесив глубокий поклон, сказал:

– Добрый вечер!

Одет он был с шиком, только сзади фрак топорщился, будто на ржавом гвозде: очень уж выпирал на волосатом загривке черта верхний позвонок. Испытывая головокружение, Йенссон и женщина кое-как выбрались наружу.

– Где мы, о боже?! – закричали они, цепенея от ужаса при виде этого жуткого существа.

Черт, немного смутившись, объяснил им, куда они попали.

– Но это не так страшно, как принято думать, – поспешил он добавить, – надеюсь, господа даже получат удовольствие. Только на одну ночь, насколько я понимаю?

– Да-да! – торопливо подтвердил обрадованный Йенссон. – Только на одну ночь! Оставаться дольше мы не собираемся, ни в коем случае!

Маленькая женщина, дрожа, вцепилась в его локоть. Желто-зеленый свет был так резок, что почти невозможно было что-либо разглядеть. Дело скверное, решили они. Когда глаза их немного привыкли, они увидели, что стоят на площади, вокруг которой высятся во мраке дома с докрасна раскаленными подъездами; гардины были задернуты, но сквозь щели было видно, что внутри полыхает огонь.

– Господа, кажется, любят друг друга? – осведомился черт.

– Да, бесконечно, – ответила женщина, и ее прекрасные глаза засияли.

– Тогда прошу за мной, – любезно предложил черт. Пройдя несколько шагов, они свернули с площади в темный переулок. У замызганного парадного висел старый, треснувший фонарь. – Сюда, пожалуйста. – Он открыл дверь и деликатно отступил назад, пропуская их.

Они вошли. Их встретила толстая, льстиво улыбающаяся чертовка с большими грудями и катышками фиолетовой пудры в бороде и усах. Она пыхтела, ее глаза, похожие на горошинки перца, смотрели дружелюбно и понимающе, рога на лбу были обвиты прядями волос и перевязаны голубыми шелковыми ленточками.

– Ах, это господин Йенссон с дамой! Пожалуйста, восьмой номер, – сказала она, протягивая им большой ключ.

Они двинулись вверх по засаленной лестнице. Ступени блестели от жира, того гляди поскользнешься; подниматься пришлось на два марша. Йенссон отыскал восьмой номер, и они вошли. Комната была небольшая, воздух – тяжелый, затхлый. Посередине стоял стол, покрытый грязной скатертью, у стены – кровать с несвежими простынями. Комната показалась им уютной. Они сняли пальто, и губы их слились в долгом поцелуе.

Незаметно в другую дверь вошел человек в одежде официанта, но смокинг был опрятный, а манишка такая чистая, что казалось, светится в полутьме. Ступал он бесшумно, шагов слышно не было, и двигался как автомат, будто не сознавая, что делает. Неподвижные глаза на строгом лице смотрели прямо перед собой. Человек был мертвенно-бледен, а на его виске зияло пробитое пулей отверстие. Он прибрал комнату, вытер туалетный столик, поставил ночной горшок и ведро для мусора.

Они не обращали на него никакого внимания, но, когда он собрался уходить, Йенссон сказал:

– Пожалуй, мы возьмем немного вина, принесите нам полбутылки мадеры.

Человек поклонился и исчез.

Йенссон снял пиджак. Женщина колебалась:

– Ведь он еще вернется.

– Ну, детка, в местах вроде этого стесняться нечего, раздевайся – и все.

Она сняла платье, кокетливо подтянула штанишки и села к нему на колени. Это было восхитительно.

– Подумай только, – прошептала она, – мы с тобой одни в таком необыкновенном, романтическом месте! Как поэтично! Я не забуду этого никогда…

– Прелесть моя, – сказал он, и губы их слились в долгом поцелуе.

Человек вошел снова, совсем бесшумно. Неторопливыми движениями автомата он поставил рюмки, налил в них вино. На его лицо упал свет ночника. В этом лице не было ничего особенного, просто оно было мертвенно-бледное, а на виске зияло пробитое пулей отверстие.

Вскрикнув, женщина соскочила с колен Йенссона.

– Боже мой! Арвид! Так это ты! Ты! О, бог мой, он умер! Он застрелился!

Человек стоял неподвижно, устремив взгляд прямо перед собой. Его лицо не выражало страдания, оно было только строгим, очень серьезным.

– О Арвид, что ты наделал, что наделал! Как ты мог?.. Милый, если б хоть что-либо подобное пришло мне в голову, уверяю тебя, я бы осталась дома, с тобой. Но ведь ты никогда ничего такого не говорил. Ты не сказал мне об этом, когда я уходила, ни единого слова! Откуда же мне было знать, раз ты молчал? О боже!..

Ее била дрожь. Человек смотрел на нее как на чужую, незнакомую, взгляд был ледяной и бесцветный, этот взгляд проходил сквозь все, что оказывалось перед ним. Изжелта-белое лицо блестело, кровь из раны не шла, там просто было отверстие.

– О, это страшно, страшно! – закричала она. – Я не хочу здесь оставаться. Уйдем сейчас же, я этого не вынесу!

Она подхватила платье, шубу и шляпку и выскочила из комнаты. Йенссон последовал за ней. Они бросились вниз по лестнице, она поскользнулась и села в плевки и сигарный пепел. Внизу стояла та же рогатая старуха, она дружелюбно и понимающе ухмылялась в бороду, кивала головой.

На улице они немного успокоились. Она оделась, привела в порядок свой туалет, припудрила нос. Йенссон, словно защищая, обнял ее за талию, поцелуями остановил слезы, готовые брызнуть из ее глаз, он был такой добрый. Они торопливо зашагали к площади.

Черт-распорядитель по-прежнему там прохаживался, они снова на него наткнулись.

– Как, уже все? – сказал он. – Надеюсь, господа остались довольны?

– О, это было ужасно! – воскликнула женщина.

– Не говорите так, быть не может, чтобы вы на самом деле так думали. Посмотрели бы вы, сударыня, как было в прежние времена! А теперь на преисподнюю просто грех жаловаться. Мы делаем все, чтобы человек не только не почувствовал боли, но и получил удовольствие.

– Что правда, то правда, – согласился господин Йенссон, – надо признать, что стало гуманнее.

– О да, – сказал черт, – модернизировано все сверху донизу, как полагается.

– Конечно, ведь надо идти в ногу с веком.

– Да, теперь остались только душевные муки.

– И слава богу! – воскликнула женщина.

Черт любезно проводил их к лифту.

– До свидания, – сказал он, отвешивая низкий поклон, – и добро пожаловать снова.

Он захлопнул за ними дверь. Лифт пошел вверх.

– Как все же хорошо, что это кончилось, – с облегчением сказали оба, когда, тесно прижавшись друг к другу, опустились на мягкое сиденье.

– Без тебя я бы этого не вынесла, – прошептала женщина.

Он притянул ее к себе, и губы их слились в долгом поцелуе.

– Подумать только, – сказала она, опомнившись после его объятий, – чтобы он мог такое сделать! Но он всегда был со странностями. Никогда не умел смотреть на вещи просто и естественно, для него все было вопросом жизни и смерти.

– Ну и глупо.

– Ведь мог же он мне об этом сказать? Я бы осталась дома. Мы с тобой могли бы встретиться в другой вечер.

– Ну, конечно, – сказал Йенссон, – конечно, встретились бы в другой раз.

– Но, любимый мой, что мы сидим и говорим об этом? – прошептала она, обвивая руками его шею. – Ведь все уже позади.

– Да, моя девочка, все уже позади.

Он заключил ее в объятия. Лифт шел вверх…

Один из самых последних снимков Пера Лагерквиста

Чувство отчужденности – главная тема литературы XX века, и в этом смысле Лагерквист близок таким писателям, как Франц Кафка, Альбер Камю, Жан-Поль Сартр, Робер Музиль…Лагерквист из тех, кого борьба против дегуманизации человечества привела к вечному и неустанному поиску скрытого Бога, решению метафизических загадок жизни… К поиску своей истины…

Русскоязычный читатель, к счастью, знаком практически со всеми произведениями Пера Лагерквиста – от небольших рассказов и стихотворений, с которыми в 60-х годах нас начал знакомить журнал «Иностранная литература» до всех романов и повестей, которые появились в русских переводах после 1985 года.