Этот день начался необычно. Мимо Нахаловки по большаку скакали казаки. Вид у них хмурый, то ли от тонкого, ядовитого сиверка, то ли еще от чего. Ребятишки, как и в прежние времена, когда казаки по этой же дороге проезжали на маневры, встали вдоль дороги и начали просить:

— Казак, дай пулю!

Раньше кто-нибудь из казаков весело отвечал: «Приведи Акулю, дам пулю» или «А не хочешь ли дулю?». А сейчас казаки хмуро глядели мимо ребят и молча проезжали мимо.

На улицах Нахаловки собирались кучками рабочие. На всех лицах тревога и радостное возбуждение.

— Кобозев наступает, завозились казачки, — услышал Максим.

Откуда-то издалека донесся гул, словно небеса начали чудить, и среди зимы загремел гром.

— Во дают, держись казачки! — воскликнул молодой рабочий. — Значит, у Кобозева и артиллерия есть.

— А ты как думал? Дутова голыми руками не возьмешь.

— Под Сыртом идет бой.

— Так это же каких-нибудь тридцать верст. Глядишь, к ночи наши здесь будут.

— Вот бы нам сейчас в спину Дутову вдарить.

— Чем вдаришь-то, винтовок нет. С кулаками не пойдешь на пулеметы.

К вечеру артиллерийская стрельба стихла. Со стороны Сырта потянулись обозы раненых. Сопровождавшие их казаки шли с унылым и растерянным видом мимо собравшихся у дороги людей.

Вдруг из толпы выскочил дедушка Кожин. Звеня Георгиевскими крестами, прицепленными прямо к полушубку, он доковылял до переднего казака, взял его лошадь под уздцы и громко спросил:

— Из какой, казак, станицы?

— А тебе пошто знать надо?

— А надо знать, где водятся такие вот христопродавцы. На кого ты, сукин сын, руку поднял, на своих братьев!

— Не замай, дед, отойди, не доводи до греха.

В голосе казака не слышалось ни обычной решительности, ни угрозы, он скорее просил, а не приказывал.

Дедушка Кожин отпустил лошадь, но тут же поймал другую и снова задал тот же вопрос. Так он встретил нескольких казаков. Максим стоял рядом и обмирал от страха: что стоит какому-нибудь казаку перекинуть из-за спины винтовку и трахнуть в дедушку.

С конца обоза прискакал казачий офицер.

— Ты что здесь разглагольствуешь, старый? — закричал офицер.

А дедушка спокойно сказал:

— Ты, ваше благородие, не видишь, кто я есть? — и показал на кресты.

— Марш отсюда! Стрелять прикажу!

— Попробуй стрельни, — закричал кто-то из толпы, — мы те покажем, как стрелять!

Офицер дал шпоры, лошадь рванула, грудью сбила дедушку и, обдав его комьями снега, унесла офицера.

А вечером пришел Газис.

— Утром приходи к нам. Мой отец тебе дело даст.

— Какое дело?

— Будешь с нами углем торговать, — засмеялся Газис.

* * *

И в самом деле, когда Максим пришел рано утром к Абдулу Валеевичу, во дворе уже стояли сани, загруженные лубочными кулями с углем. Абдул Валеевич усадил Максима за чай.

— Чай есть — сила есть, нету чая — какой сила. Пей, брюхо тепло загоняй, — сказал он.

А когда напились чаю, Абдул Валеевич усадил перед собой Максима и Газиса и начал серьезный разговор.

— Вот какой дела, ребятки, я вам даю вот эта штука. — Абдул Валеевич положил на стол пачку листовок. — Вы прячете сюда, сюда. — Он залезал руками за пазуху, в рукава, в валенки. — Когда мы пришел базар, вы идете по базар. Там казаки торгуют молоком, кой-чем. Ты подходишь к возу и тихонько суешь бумажка на воз, под солома. Тихонько ушел другой воз. И пошел. Так всем казак. Понятна?

— Понятно, дядя Абдул.

— Тулька смотри нада, хорошо смотри. Ушка на макушка, глаза и тут и на затылке. Попадешь, уй как плоха будет.

На базаре Абдул Валеевич распустил у лошади супонь, ослабил чересседельник, бросил ей сена и затянул свое: «Угля, угля!» Газис и Максим затерялись в толпе. Не прошло и часа, как Максим снова появился у воза, Абдула Валеевича.

— Все? — спросил Абдул Валеевич.

— Все. Еще есть?

— Хватит.

Подошел Газис. Абдул Валеевич подтянул супонь, чересседельник, погрел в руках удила и взнуздал лошадь.

— Вы же не распродали уголь, а уезжаете? — удивился Максим.

— Зачем все продать, а чем завтра торговать? — ответил Абдул Валеевич, подмигнув Максиму.

Приехали домой. Продрогший Максим забрался на печь и незаметно для себя уснул. Проснулся от голосов в избе. Разговаривали отец, Никита Григорьевич, Абдул Валеевич. Видимо, Абдул Валеевич только что рассказал об утренней операции. Кончил он так:

— Молодса ребятка, тихо, смирно все сделал. Я видел казак один, другой читал листовка.

— Я думаю, можно всю тройку привлечь, — это говорил Василий Васильевич. — Ребята верные.

— А я думаю, этого делать не следует, — возразил Никита Немов.

— Почему? Ты же знаешь, взрослые то и дело попадаются. Стоит кому-нибудь из наших пойти в город или на вокзал, так их хватают, проверяют документы, обыскивают. Все так, и хлопцы они верные, но ведь еще дети.

— Ну не такие уж и дети, скоро по пятнадцать лет будет. Пожалуй, никто из нас так незаметно не сможет подобраться к казармам, как они. Вы понимаете, что получается? Наши листовки попадают тем казакам, которые приезжают из станиц. Пока до них дойдет смысл листовок, пока они донесут его до тех, кто служит в войсках Дутова, времени уйдет много. А нам надо действовать быстрее. Если каждая наша листовка выведет из строя хоть по одному казаку, какая это помощь будет Кобозеву, понимаете? Да и задача не очень сложная. Расклеить несколько штук у казачьей казармы и у юнкерского училища да забросить по пачке во дворы.

— Подумай, Василь Василич, — возразил Никита, — сыном рискуешь.

— А о тех, кто под Сыртом головы свои кладут за нас, о них ты забыл?

Максим хотел сейчас же соскочить с печки и заверить взрослых, что и он, и Газис, и Володька сделают все как надо, да постеснялся. Но отец сам позвал его и велел собрать друзей.

— Поручаем вам очень важное и очень опасное дело, — заговорил он, когда ребята собрались. — Нынче ночью вы расклеите листовки так, чтобы их прочитало как можно больше казаков и юнкеров.

Василий Васильевич подробно рассказал друзьям, как им действовать. Максим с Володькой пойдут парой к казачьим казармам. Газис — к юнкерскому училищу.

И вот ребята шагают по чуть светлеющей от высоких звезд, хорошо накатанной дороге. За спиной у каждого котомка — это на случай, если их остановят, скажут, что идут в деревню добывать хлеб, под полушубками листовки, банки с клейстером.

Подгоняемые крепким ночным морозом, они быстро миновали поле и вошли в жуткую от безлюдья и темных домов Телеграфную улицу. Когда проходили мимо дома Ворониных, Максим остановил Володьку, велел ему намазать клейстером дверь и прилепил листовку: пусть доктор и Гена знают рабочую правду, может быть, они отколются от Дутова.

А вот и штаб Дутова. Наклеить бы листовку на дверь штаба, вот был бы номер! Но разве это возможно, вон у подъезда, освещенного керосиновым фонарем, прохаживается часовой.

Здесь ребята разошлись. Газис пошел к юнкерскому училищу, Максим с Володькой — к казачьим казармам.

Оказывается, не так просто подобраться к казарме. Кто бы ни появился на плацу, широко раскинувшемся перед воротами казармы, он не мог быть не замеченным часовым. Обойти каменный забор, окружавший казарму, с тыла и там расклеить листовки, нет смысла — казаки туда не ходят.

И Максим решил: он повел Володьку через плац, прямо на часового.

— Стой, кто идет? — услышали вскоре ребята голос часового.

— Дяиньк, скажите, пожалуйста, как пройти на Никольскую улицу? — заговорил Максим.

— На что она вам?

— Да нам дальше, в Неженку идем, за хлебом.

Ребята подошли к часовому совсем близко.

— Да разве вы в такой мороз дойдете? Замерзнете в степу.

— Дойдем как-нибудь, холодно будет, бегом побежим.

— Дал бы я вам хлебца, да с поста нельзя уйти.

— Да вы идите, мы покараулим.

— Ишь вы какие прыткие, — засмеялся казак, — с поста, брат, уходить не положено. Ну вот что, ступайте вдоль забора, а как кончится забор, перейдете площадь, там будет улица, по ней и выйдете на дорогу, что на Неженку.

— Спасибо, дядя.

Ребята пошли вдоль забора, и, как только им стало ясно, что часовой их не видит, начали расклеивать листовки. Теперь осталось залезть на забор и забросить пачку листовок во двор. Ребята зашли за угол, выбирая сугроб повыше, с которого можно было бы залезть на стену.

Наконец Максим взобрался Володька на плечи, ухватился за колючую проволоку, протянутую по верху стены и подтянулся. Уперся локтями в край, Володька подставил под его ноги свои руки и помог ему взобраться на стену. Максим огляделся. Насколько мог рассмотреть; эта часть двора была пустынна, даже снег не убирался. Бросать сюда листовки нет никакого смысла, проваляются до самой весны.

В глубине двора светит огонек. «Наверно, там вход в казарму, — подумал Максим, — вот туда и надо подбросить листовки». И, словно его кто толкнул, перелез через проволоку и спрыгнул во двор, увязнув по пояс в сугробе. Выбрался из него и подошел к длинному сараю. За стеной услышал, как переступают и фыркают лошади. Значит, попал к конюшне.

«Хорошо бы пробраться туда и разложить листовки в ясли. Придет казак за лошадью, а ему, пожалуйста, листовочка прямо в руки», — подумал Максим. Но конюшне должен быть дневальный.

Так стоял он, не зная, что предпринять. И тут в глубине конюшни услышал голос:

— Ну, ты, балуй!

Значит, дневальный не у ворот… Максим решительно шагнул вперед, потянул за ручку и в образовавшуюся щель между створками проскользнул в конюшню. Приятное тепло, пропитанное густым настоем лошадиного пота, навоза и дегтя, пахнуло ему в лицо. При свете фонарей, слабо освещавших из-под потолка помещение, Максим разглядел ряды лошадей.

— Кто там? — услышал он вдруг голос дневального и юркнул под лошадиные головы. Теперь дневальный его не увидит, можно смело раскладывать листовки в ясли. Обошел один ряд, перебежал на другую сторону конюшни.

И тут затрубил горн. «Зорю играют», — догадался Максим. Вот попался! Сейчас в конюшню набегут казаки, начнут разбирать лошадей и увидят его. Что же делать?

У конюшни простучали копыта. Максим увидел, как дневальный побежал к воротам, распахнул их и, приложив руку к фуражке, стал докладывать офицеру. Тот небрежно козырнул, бросил повод дневальному и ушел. Дневальный ввел лошадь офицера в конюшню, привязал к крайним яслям, а сам вышел за ворота.

Со двора доносился все нарастающий гул голосов. Через открытые ворота Максиму видно было, как из казармы выбегали казаки и строились поэскадронно. Что же делать? Через несколько минут казаки будут здесь. Спрятаться негде.

«Эх, была не была! Или пан, или пропал!» — чуть не вслух сказал себе Максим, вышел из укрытия, отвязал офицерскую лошадь и, вскочив в седло, изо всех сил ударил ее поводом. Лошадь рванулась так, что Максим едва успел наклониться и спастись от удара о притолоку. Только бы проскочить ворота, а там — улица, свобода! Максим смутно видел, как мелькнули казаки перед казармой, и, только оказавшись на улице, услышал голоса: «Держи, держи его!» Прогремел выстрел, где-то рядом тонко просвистела пуля.

«Ушел! Ушел!» — радостно кричало все внутри Максима. Отличный офицерский конь, разгоряченный ударом, легко мчал его по середине начавшей сереть в предутреннем свете улицы, и редкие прохожие удивленно смотрели на необычного наездника.

«Куда скакать? По Телеграфной улице? Но там живут Воронины, увидят — выдадут. В Нахаловку вообще нельзя: за ним, конечно, сейчас гонятся, и он приведет за собой погоню домой. Куда же тогда? На остров! Там не найдут». И Максим повернул лошадь кружным путем, по глухим улицам.

Миновал Слободку, выехал в поле. Перебрался через железнодорожную насыпь и, оставив в стороне Нахаловку, поднялся на горку. Огляделся.

Но что это? Из Слободки скачут десятка два всадников. Неужели напали на его след? Максим тронул лошадь в бока каблуками, и она послушно стала спускаться с горы в лес, к Сакмаре.

В лесу стало тише, теплее, повалил густой снег.

«Это даже лучше, следов не будет», — подумал Максим. Он себя чувствовал совсем хорошо. Вот только ноги, особенно коленки, ломит от холода. Но ничего, все идет отлично, не сбиться бы только с дороги.

Вдруг лошадь резко остановилась, Максим едва не вылетел из седла. Лошадь передними ногами стояла на самом краю обрыва. Ага, значит, Сакмара.

— Ну, друг, смелее, — сказал Максим и решительно направил лошадь по чуть приметной тропинке, наискосок спускавшейся по обрыву. Послушная его руке лошадь сошла на отлогий берег и пошла по занесенному снегом льду Сакмары. Максим начал энергичнее погонять. Лошадь перешла на рысь и вдруг опять встала. Максим разглядел впереди совершенно чистую от снега полосу льда: это та самая быстрина, по которой они летом переходили вброд реку. Но ведь сейчас Сакмара скована морозом, чего ж лошадь испугалась?

— Дурочка, думаешь, это вода, это же лед!

Максим хлестнул лошадь поводом. Она рванула вперед, сделала несколько шагов, и лед, слабый на быстрине, треснул. В ужасе лошадь сделала скачок, другой, и Максим, не удержавшись, полетел в воду. Он сразу же встал на ноги и уперся в край льда, мгновенно сообразив, что иначе его утащит под лед.

Тем временем лошадь громко заржала и умчалась на противоположный берег Сакмары.

Максим оперся о край льда, пытаясь вылезти из полыньи. Лед обломился, и он снова окунулся в воду. Тогда он лег на живот и начал легонько вползать на лед. Так он и дополз до берега. Разулся, вылил из валенок воду, снова обулся и побежал в глубь острова. Полушубок, шапка, валенки — все моментально покрылось льдом и снегом. От ходьбы в тяжеленной одежде Максим стал согреваться. Но иссякли силы. Сел отдохнуть и тут же почувствовал, как его сковывает холод.

«Идти, обязательно идти», — приказал себе Максим. Шагал, полз, перелезал через поваленные деревья; падал в ямы. И вдруг страшная мысль ожгла его: да правильно ли он идет? Может быть, кружит на одном месте, ведь так в буран бывает. Остановился, собрался с мыслями. Да нет, идет он верно, ветер как дул в спину, так и продолжает. Да вот и знакомый осокорь, вот залив, а вот занесенная снегом тропка к Газисовой землянке… Все, дошел! Здесь его казаки не найдут и мороз не страшен. Передохнет до вечера — и домой.

Руками разгреб сугроб у двери и вошел внутрь. Только закрыл дверь, как плотная тьма охватила его. Очистил от снега маленькое окошечко, стало светлее. Нары, печурка, стол, сколоченный из палок, — все было на месте. Там, под нарами, завернутое в мешковину, зарыто ружье. Максим попытался нагнуться и не смог, сказались бессонная ночь, голод, пережитые волнения.

— А ну за дровами!

Снег перестал сыпать. Сквозь поредевшие облака засветило солнце, усыпав поляну, кусты, деревья тысячами веселых искр. Максим обошел несколько старых осокорей, наломал сухих сучьев и принес в землянку. Начал тереть палку о палку. Запыхался. Пощупал палки. В местах трения они были теплыми. Еще немного, и загорятся. Начал тереть сильнее. Палки стали горячими, но не загорелись. Зато сам согрелся. Но не стало сил. Пока отдыхал, палки остыли. Нет, так огня не добыть. Хорошо африканцам, у них там жара, палки пересохшие, попробовали бы они вот так, на морозе, добыть огонь.

Что же делать? Постой, как-то дедушка Кожин рассказывал, если выстрелить в паклю или в вату, то они загораются. Максим залез под нары, раскопал землю, достал ружье и патронташ. Вытащил из патрона пыж и высыпал дробь. Но в землянке нет ни пакли, ни ваты.

Зато есть мох, которым проложены бревна в землянке. Надергать его не составило большого труда.

Сложив мох на полу у печки, Максим сунул в кучу ствол ружья и выстрелил. Мох разлетелся, но часть его загорелась. Это был маленький, чуть живший огонек. Максим бросился к нему, подгреб мох и начал осторожно дуть. Мох задымился, и веселый огонек побежал к рукам. Максим отщипывал от сучьев корочки, маленькие щепочки, клал на огонек и ликовал при виде того, как он рос, вытягивался вверх. Землянка наполнилась дымом, он лез в горло, щипал глаза. Но все это пустяки, главное, есть огонь!

Максим сгреб маленький костерик прямо руками и бросил его в печку. Огонь чуть не погас, потом снова стал расти и занял всю печь, загудел в трубе.

* * *

Когда Максим спрыгнул со стены во двор казармы, Володька ахнул.

«Что он наделал? Не выберется же обратно». Сел, прислонившись к забору, прямо на сугроб и стал ждать.

Володька услышал, как в казарме заиграли зорю, перебежал от стены к домам и встал против ворот. Что же будет с Максимом? И вдруг раздались громкие крики: «Держи! Держи!» Из ворот на красавце скакуне вылетел Максим. Привстав на стременах и склонившись вперед, он мчался прямо на Володьку. Потом круто повернул вправо, и когда уже стал таять в туманной дали, грянул выстрел. Из ворот выскочили на конях казаки и устремились в погоню.

«Не догонят, — решил Володька, — у Максима вон какой конь», — и побежал к Абдулу Валеевичу. Газис был уже дома. Он только что позавтракал и укладывался спать.

— Отчаянный голова, — усмехнулся Абдул Валеевич, когда Володька рассказал о Максиме. — Ну ладно, ложись все спать, а я пойду к Василь Василичу.

У Володька на душе стало спокойнее. Раз Абдул Валеевич не волнуется и в курсе будет Василий Васильевич, то с Максимом ничего не случится. Да и не таков Максим, чтобы попасться казакам.

Проспали ребята до самого обеда. Их разбудил Абдул Валеевич.

— Пришел Максим? — сразу же спросил Володька.

— Нету, — хмуро ответил Абдул Валеевич и рассказал, что по Нахаловке скачут казаки, расспрашивают всех, не видели ли мальчишку на карем коне. Тому, кто скажет, обещают награду. Видели его в Слободке, видели, как он проскакал мимо лесопильного завода к горе Маяк, а куда делся потом, никто не знает, потому что буран замел все следы. Казаки обшарили лес, Маяк, поймали у Сакмары лошадь, а Максима не нашли. Наши — человек сорок красногвардейцев — ищут и тоже не находят. Василь Васильевич стал аж черный от горя.

— Я знаю, где он, — сказал Газис, — на острове.

— Почему так считаешь? — спросил Абдул Валеевич.

— Я бы на его месте так сделал.

— На остров трудно ходить, снег много.

— Больше ему некуда деться, — настаивал Газис.

— Ну ладно, смотреть нада, пойдем.

В лесу снегу было почти по пояс. Чтобы было легче идти, ребята старались попадать в след Абдула Валеевича. А он, будто не замечая снега, широко шагал: скорее надо, солнце пошло под гору. Вдруг Абдул Валеевич остановился:

— Плохо дело, бульна плохо, — пробормотал, он. У его ног пролегла длинная, едва подмерзшая полынья, Абдул Валеевич осторожно обошел ее по самому краю, внимательно вглядываясь в смерзшиеся льдинки, и сказал:

— Был здесь Максимка, вот смотри, — и показал на лошадиные волоски, вмерзшие в лед на краю полыньи.

— Утонул? — вырвалось у Володьки.

— Не утонул. Смотри тута, — показал Абдул Валеевич на глубокую, наполовину занесенную вмятину в снегу у коряги. Абдул Валеевич пошел вперед, отыскивая следы. Вот сломанная ветка, а вот тут Максим перелезал через упавшее дерево и сбил старый снег со ствола, а здесь он упал, под этим деревом, видать, отдыхал.

— Здесь он! — закричал вдруг Газис, обогнавший всех. — Смотрите, из трубы дым идет.

Газис побежал к землянке, распахнул дверь и некоторое время всматривался в полумрак. На полу у самой печки, зарывшись в солому и тряпье, сброшенное с нар, обняв ружье, крепко спал Максим. Над печкой сушились полушубок, шапка, валенки. У самой топки — поленья, топор. Значит, Максим, прежде чем уснуть, основательно поработал.

— Молодца, Максимка! — сказал Абдул Валеевич. — А спать, однако, нельзя, пол холодный, землянка сырой. Давай вставай! Эй, Максимка, вставай нада. Ну!

Максим с трудом открыл тяжелые веки, несколько минут вглядывался в друзей, наконец сел. Он силился улыбнуться, но получилась какая-то исказившая лицо гримаса. Его била крупная дрожь. Абдул Валеевич снял с себя полушубок, закутал в него Максима и уложил на нары.

— Газиска, возьми чайник, набери снег, чай варить будем. Володька, снимай рубашка, штаны — давай Максимка.

Ребята бросились исполнять распоряжения. Абдул Валеевич снял с Максима еще влажные рубашку и штаны, надел на него Володькины, а Володьке велел закутаться вместе с Максимом в полушубок и лежать вместе.

— Ах ты, отчаянный голова, — подсел к Максиму Абдул Валеевич. — Зачем так рисковал? Казак поймал, плеткой засек бы до самый смерть.

— Ха, не поймали ведь.

В чайнике закипела вода. Абдул Валеевич налил кипятку в жестяную кружку и подал Максиму. Тот хлебнул, обжегся, почувствовал, как по всему телу пошло приятное тепло, и стал маленькими глотками прихлебывать живительную влагу. От большого огня в землянке стало жарко и душно. Максимовы рубашка и штаны высохли быстро. Высохли и валенки и варежки, а вот полушубок никак не высыхал. Да и нельзя его быстро сушить — покоробится. А на дворе уже стало смеркаться.

— Пускай надевает мое пальто, — сказал Газис, — а я побегу так, не замерзну.

— По очереди будем одеваться, — поддержал его Володька.

— Зачем? Я в своем дойду, — запротестовал Максим, — я уже согрелся. И полушубок чуть-чуть сырой.

— Чуть-чуть не считается. Давай, Газиска, твое пальто. Пошли, — скомандовал Абдул Валеевич.

— А ружье? — забеспокоился вдруг Максим, увидев, как Абдул Валеевич надевает на себя ружье. — Дядя Абдул, вы никому не отдадите его? Ведь оно наше.

— Ладно, будет ваше. Здесь его оставить не надо.

Пробираться через сугробы и древесные завалы в потемках было еще труднее, чем днем. Поэтому Абдул Валеевич повел ребят по льду, и они быстро и сравнительно легко миновали остров, пересекли Сакмару, обошли Маяк, и вот она, дорогая сердцу, милая, уютная Нахаловка.

Абдул Валеевич распахнул дверь, и Максим первым вошел в избу. Отец, Никита Григорьевич, дедушка Кожин и несколько незнакомых мужчин сидели у стола. «Опять заседают», — мелькнуло у Максима в голове.

— Папа, не ругай меня, пожалуйста! — воскликнул Максим.

Василий Васильевич вскочил, схватил сына за плечи, прижал к себе и тихо сказал:

— Да разве за такое ругают.