Хотя наибольшее скопление народа было не с той стороны, откуда трое наших беглецов приближались к долине, а с противоположного входа в неё, тем не менее теперь навстречу им попадались попутчики и товарищи по несчастью, которые уже выбрались или начали выбираться с поперечных дорожек и узких просёлочных троп на большую дорогу. При подобных обстоятельствах все встречающиеся чувствуют себя как бы давнишними знакомыми. Всякий раз, когда повозка нагоняла какого-нибудь пешехода, путешественники забрасывали друг друга вопросами и ответами. Кто убежал заранее, как и наши путники, не дожидаясь прихода солдат; кто уже слышал звук барабанов и труб; кто даже успел увидеть самих солдат и описывал их так, как обычно описывают что-либо перепуганные люди.

— Мы ещё счастливо отделались, — говорили обе женщины, — возблагодарим небо. Пропади пропадом всё имущество, хоть сами-то остались целы.

Но дон Абондио вовсе не находил причины радоваться вместе с ними. Наоборот, это скопление народа, и ещё большее с другой стороны долины, о котором он догадывался, начинало внушать ему тревогу.

— Вот так история! — ворчливо говорил он обеим женщинам, когда никого не было поблизости. — Вот так история! Разве вы не понимаете, что собираться такому множеству народа в одном месте — всё равно, что нарочно заманивать сюда солдат? Все прячут, все уносят своё добро, в домах ничего не остаётся; солдаты подумают, что там наверху скопились всевозможные сокровища! И непременно заявятся. Несчастный я человек, надо ж было мне впутаться в это дело!

— Что вы! Зачем же им забираться наверх? — возражала Перпетуя. — У них своя дорога. Опять же я всегда слышала, что в опасности лучше, когда соберётся много народу.

— Много! Много! — передразнивал её дон Абондио. — Несчастная женщина! Разве вы не знаете, что один ландскнехт съест живьём целую сотню? И потом, если они начнут свои глупые штучки, хорошенькое будет удовольствие. Затеять с ними баталию, а? О я несчастный! Уж лучше бы идти прямо в горы. И приспичило же всем собраться в одном месте!.. Этакие глупцы! — ворчал он несколько потише. — Все так и лезут, так и лезут друг за дружкой, словно овцы, без всякого толку.

— Этак ведь, — заметила Аньезе, — и они могут сказать то же самое про нас.

— Помолчите немножко, — сказал дон Абондио, — болтовнёй тут не поможешь. Что сделано, то сделано. Раз мы уже здесь, то приходится тут и оставаться. Всё будет по воле провидения. Да поможет нам небо.

Но настроение его явно упало, когда при входе в долину он увидел внушительный караул из вооружённых людей, стоявших у дверей какого-то дома и расположившихся в нижнем этаже. Всё это походило на казарму. Он уголком глаза взглянул на них. Это были уже не те лица, которые ему довелось увидеть в свою предыдущую горестную поездку, либо, если среди них и попадались кое-кто из бывших брави, то, во всяком случае, они заметно изменились. И всё же нельзя сказать, чтобы это зрелище было ему особенно приятно. «О я несчастный! — подумал он. — Вот они и начинаются, эти глупые штучки. Да иначе и быть не могло, — от такого человека этого и надо было ожидать. Однако, что же он собирается сделать? Воевать, что ли? Изображать из себя короля? О я несчастный! При таком положении дел впору спрятаться хоть под землю, а он всячески старается обратить на себя внимание, сам так и лезет на глаза, — пожалуйста, милости просим!»

— Вот видите, хозяин, — сказала ему Перпетуя, — есть же и тут храбрые люди, которые сумеют защитить нас. Пускай-ка придут теперь солдаты, — тут народ не тот, что наши трусишки, которые только и умеют, что улепётывать.

— Да тише вы! — вполголоса, но сердито ответил дон Абондио. — Потише! Вы сами не знаете, что говорите. Молите бога, чтобы солдаты спешили и не заглянули сюда узнать, что здесь делается и как из этого места хотят сделать настоящую крепость. Разве вы не знаете, что настоящее занятие солдат именно в том и состоит, чтобы брать крепости? Другого им не надо. Для них пойти на приступ — всё равно, что отправиться на свадьбу, — ведь всё, что они найдут, — достаётся им, а людей они просто прикалывают. Бедный я! Ну, всё равно, погляжу, нельзя ли спрятаться где-нибудь в этих скалах. Но в сражение они меня не заманят, нет, уж это дудки!

— Ну уж, коли вы боитесь даже, чтобы вас защищали и помогали… — начала было Перпетуя.

Но дон Абондио резко оборвал её, хотя и вполголоса:

— Молчите вы, да смотрите, не вздумайте передавать эти разговоры. Запомните, что тут всегда надо делать весёлое лицо и соглашаться со всем, что ни увидишь.

В «Страшной ночи» они застали другой отряд вооружённых людей, с которыми дон Абондио, однако, любезно раскланялся, мысленно повторяя: «Горе мне, горе, я попал в самый настоящий лагерь!»

Тут повозка остановилась. Все вылезли. Дон Абондио поспешно расплатился и отпустил возницу, а затем стал молча подниматься наверх с двумя своими спутницами. Вид этих мест воскрешал в его памяти воспоминание о тех тревогах, которые он пережил здесь, но теперь к ним присоединялись ещё и новые. Аньезе никогда не видела этих мест, но в воображении создала себе о них фантастическую картину, которая и всплывала всякий раз, когда она думала об ужасном путешествии Лючии. Теперь, увидев эти места в действительности, она заново и ещё более остро переживала жестокие воспоминания.

— Боже, синьор курато! — воскликнула она. — Подумать только, что моей бедной Лючии пришлось ехать по этой дороге!

— Да замолчите же, наконец, глупая вы женщина! — прокричал ей на ухо дон Абондио. — Разве можно вести здесь такие разговоры? Не знаете, что ли, ведь мы в его доме? Счастье ваше, что никто вас сейчас не слышит, но если вы будете продолжать в том же духе…

— Это теперь-то, когда он святой?.. — сказала Аньезе.

— Молчите, — возразил ей дон Абондио, — вы думаете, святым так-таки и можно без всякого разбору говорить всё, что взбредёт в голову? Вы лучше подумайте, как поблагодарить его за всё добро, что он вам сделал.

— Ну, об этом-то я уж подумала, — или вам кажется, я уж и приличного обращения не понимаю?

— Приличное обращение — это не говорить вещей, которые могут не понравиться, в особенности — тем, кто не привык их слушать. И зарубите себе обе хорошенько на носу, что здесь не место заниматься сплетнями и болтать обо всём, что ни придёт в голову. Это дом важного синьора, вам это уже известно. Видите, сколько народу здесь толпится. Сюда приходят всякие люди, а посему — нельзя ли побольше благоразумия: взвешивайте свои слова, и главное — говорите поменьше, только в случае крайней необходимости. Промолчишь — никогда не прогадаешь.

— Вы вот похуже делаете со всеми этими вашими… — подхватила было Перпетуя.

Но дон Абондио в ярости зашипел на неё:

— Да полно вам! — и тут же быстро снял шляпу и отвесил низкий поклон, ибо, взглянув наверх, он увидел, что Безымённый спускается с горы, направляясь к ним. Тот тоже заметил и признал дона Абондио и поспешил к нему навстречу.

— Синьор курато, — сказал он, поровнявшись с ним, — я хотел бы предложить к вашим услугам мой дом при более приятных обстоятельствах. Но, во всяком случае, я очень рад быть вам хоть чем-нибудь полезным.

— Я был уверен в великой доброте вашей милости, — отвечал дон Абондио, — поэтому я взял на себя смелость прийти побеспокоить вас при столь печальных обстоятельствах, и, как видит ваша светлость, я позволил себе прийти к вам в компании. Вот это моя домоправительница…

— Добро пожаловать, — сказал Безымённый.

— А вот это, — продолжал дон Абондио, — женщина, которой вы изволили уже сделать добро, это мать той самой… той самой…

— Лючии, — сказала Аньезе.

— Лючии! — воскликнул Безымённый, обращаясь к Аньезе, низко склонив голову. — Я, добро? Это я-то? Милосердный боже! Вы… делаете мне добро, что приходите сюда… ко мне… в этот дом… Милости просим! Вы приносите с собой сюда благословение божие.

— Да что уж там! — сказала Аньезе. — Пришла вас побеспокоить. Ну и кстати, — продолжала она, приблизившись к самому его уху, — мне и поблагодарить вас надо…

Безымённый перебил её и тут же с интересом стал расспрашивать о Лючии. Узнав все новости, он вернулся назад проводить в замок новых гостей, и сделал это, несмотря на их церемонный отказ. Аньезе подмигнула дону Абондио, словно хотела сказать: «Вот видите, не очень-то нам нужно, чтобы вы тут лезли к нам с вашими советами…»

— А в вашем приходе они уже были? — спросил Безымённый дона Абондио.

— Нет, синьор, я не захотел дожидаться этих дьяволов, — отвечал дон Абондио. — Один бог знает, удалось бы мне вырваться живым и явиться сюда побеспокоить вашу милость.

— Хорошо, не падайте духом, — сказал Безымённый, — теперь вы в безопасности. Сюда они не придут, а если и захотят попробовать, мы наготове и примем их.

— Будем надеяться, что они не придут, — заметил дон Абондио. — Я слышу, — прибавил он, показывая пальцем на горы, которые замыкали долину с противоположной стороны, я слышу, как и там кружит другая ватага людей, но… но…

— Это верно, — отвечал Безымённый, — но не сомневайтесь, мы и их готовы встретить.

«Меж двух огней, — думал про себя дон Абондио, — именно меж двух огней. И как это я поддался! И кому же? Двум кумушкам! А этот — чувствует себя точно рыба в воде! Что за люди пошли на свете!»

Когда они вошли в замок, синьор приказал проводить Аньезе и Перпетую в одну из комнат помещения, отведённого для женщин и занимавшего три стороны второго дворика, в задней части здания, стоящего на удлинённом выступе скалы, прямо над пропастью. Мужчины размещались в правом и левом крыле другого дворика и в том, который выходил прямо на эспланаду. Среднее здание, которое разделяло оба дворика, соединявшиеся между собой обширным коридором, находившимся прямо против главных ворот, было частично занято съестными припасами, а также служило складом вещей, которые беглецам хотелось сохранить в целости. В мужском помещении было несколько комнат, предназначенных для духовных особ, которые могли прибыть сюда в замок. Безымённый сам проводил туда дона Абондио, первым обновившего помещение.

Беглецы наши прожили в замке дней двадцать три — двадцать четыре среди непрестанного движения, в большом обществе, которое, особенно в первые дни, всё увеличивалось. Впрочем, ничего чрезвычайного не произошло. Пожалуй, дня не проходило без того, чтобы не приходилось браться за оружие. Вон оттуда идут ландскнехты! Вон там показались капеллетти! При всяком движении такого рода Безымённый посылал на разведку и, если было нужно, брал с собой людей, которых всегда держал под ружьём, и направлялся с ними за пределы долины, в ту сторону, откуда грозила опасность. И странно было видеть этот отряд людей, вооружённых с головы до ног, выстроенных в боевом порядке под командой совершенно безоружного человека. В большинстве случаев им попадались лишь фуражиры и кучки мародёров, которые убегали, прежде чем их успевали захватить. Но как-то раз, преследуя нескольких человек, чтобы отучить их на будущее появляться в здешних местах, Безымённый получил известие, что небольшое соседнее местечко подверглось нападению и разграблению. То были ландскнехты из разных отрядов, которые, отстав для разбоя, соединились и стали внезапно нападать на деревни по соседству с теми, где расположилось войско. Они обирали и всячески обижали жителей. Безымённый обратился к своим людям с краткой речью и повёл их на выручку несчастных.

Пришли они туда неожиданно. Грабители, рассчитывавшие исключительно на лёгкую добычу, увидев, что им придётся иметь дело с регулярным отрядом, готовым сражаться, прервали свой грабёж и, не дожидаясь друг друга, бросились впопыхах туда, откуда пришли. Безымённый преследовал их некоторое время, а затем, сделав привал, подождал, не произойдёт ли чего-нибудь нового. В конце концов он повернул домой. Когда он на обратном пути проходил через спасённое от грабителей местечко, трудно передать, какими приветствиями и благословениями провожали жители небольшой отряд своих освободителей и их командира.

В замке, среди этого случайного сборища людей различного положения, привычек, пола и возраста, ни разу не произошло сколько-нибудь значительного беспорядка. Безымённый расставил в разных местах стражу, которая смотрела за тем, чтобы не возникало никаких недоразумений, причём делалось это с тем усердием, какое каждый обычно прилагает ко всему, в чём предстоит давать отчёт хозяину.

Кроме того, он попросил духовных и других наиболее авторитетных лиц, оказавшихся среди нашедших здесь приют, совершать обходы и со своей стороны наблюдать за всем. Насколько возможно часто обходил замок и сам Безымённый. Его можно было видеть повсюду. Но даже и в его отсутствие уже одна мысль о том, в чьём доме находишься, сдерживала всякого, кто в этом нуждался. А впрочем, ведь всё это были беглецы, уже по одному этому в общем больше склонные к ничегонеделанью. Мысль о доме и о брошенном имуществе, у иных сверх того о близких и друзьях, оставшихся в большой опасности, вести, приходившие извне, — всё это, ослабляя общий дух, постоянно поддерживало и усиливало в собравшихся это настроение подавленности.

Однако были бесшабашные головы, люди более крепкой закалки и бодрого духа, которые старались провести эти дни повеселее. Они покинули свои дома, не имея достаточно сил защищать их, но не находили удовольствия в хныканье и вздохах о том, чего всё равно не вернёшь. Эти не старались мысленно представить себе то опустошение, которое, к несчастью, им и без того было суждено увидеть воочию. Семьи, знакомые между собой, держались вместе или, теперь очутившись здесь наверху, завязывали новые дружеские связи. Толпа, таким образом, распалась на всевозможные кружки, согласно симпатиям и привычкам каждого. У кого денег было вволю, тот ходил обедать в долину, где по этому случаю наспех открылось несколько остерий. В одних каждый проглатываемый кусок сопровождался вздохами, и только и было разговору, что о разразившемся несчастии; в других — наоборот, о горестях не вспоминали и говорили, что не следует о них и думать. Тем, кто не мог или не хотел тратиться на еду, в замке раздавали хлеб, суп и вино. Помимо того, ежедневно накрывалось несколько столов для тех, кого хозяин приглашал к обеду особо. Наши знакомцы принадлежали к числу последних.

Чтобы не есть хлеба даром, Аньезе и Перпетуя пожелали принять участие в обслуживании беглецов, принятых с таким широким гостеприимством, и на это у них уходила значительная часть дня. Остальное время они проводили в болтовне с приятельницами, приобретёнными в замке, и со злополучным доном Абондио. Последнему совершенно нечего было делать, однако он не скучал, ибо страх был его постоянным спутником. Непосредственный страх перед нападением солдат у него, по-видимому, прошёл, а если и остался, то не очень-то его беспокоил, ибо, чуточку поразмыслив, дон Абондио смог убедиться, насколько страх этот был неоснователен. Но картина округи, наводнённой со всех сторон солдатнёй, вид оружия и вооружённых людей, которые вечно сновали перед ним взад-назад, сам замок, и именно этот замок, мысль о разных вещах, которые могли случиться в любой момент при таком положении вещей, — всё это вызывало в нём смутный невыразимый и постоянный ужас, не говоря уже о той тоске, которая грызла его при мысли о брошенном доме. За всё время своего пребывания в этом убежище он никогда не удалялся от него хотя бы на ружейный выстрел и ни разу даже не пытался спуститься вниз. Единственная его прогулка состояла в том, чтобы выйти на эспланаду и покружить вокруг замка, то с одной, то с другой стороны, заглядывая вниз, в пропасти, выискивая, нет ли где хоть какого-нибудь прохода, хоть маленькой тропинки, по которой можно было бы выбраться в поисках укромного местечка, если придётся уж очень туго. Всем своим товарищам по убежищу он оказывал величайшее почтение и отвешивал нижайшие поклоны, но водился с очень немногими. Чаще всего, как мы уже сказали, беседовал он с двумя женщинами: с ними он отводил душу, впрочем не без того, что иной раз Перпетуя покрикивала на него, а Аньезе так даже стыдила. За столом, где он оставался недолго и говорил очень мало, он узнавал все новости о страшном продвижении войск, приходившие ежедневно, то передаваемые от местечка к местечку и из уст в уста, то приносимые каким-нибудь очевидцем, который по первоначалу решился было остаться дома, но в конце концов удирал, не успев ничего спасти и вдобавок ещё при самых плачевных обстоятельствах. И каждый день выплывала очередная история про какое-нибудь новое несчастие. Некоторые, рассказчики по призванию, старательно собирали все слухи, процеживали все донесения и потом преподносили другим уже самые сливки. Затевались споры о том, какие полки самые свирепые, что хуже — пехота или конница, называли, кто как умел, имена известных кондотьеров. Рассказывали про их былые деяния, подробно перечисляли стоянки и переходы: в такой-то день такой-то полк рассыпался по таким-то местечкам, завтра-де он нагрянет на другие, такие-то, где тем временем уже свирепствует и делает вещи ещё похуже другой полк. Больше всего принимались в расчёт и старались собрать сведения о тех полках, которые один за другим проходили через мост в Лекко, потому что их уже можно было считать ушедшими и в сущности даже за пределами страны. Прошла конница Валленштейна, за ней — пехота Мероде, ангальтская конница, бранденбургская пехота, а там конница Монтекукколи, и следом конница Феррари; прошли Альтрингер, Фюрстенберг, Коллоредо; затем кроаты, Торквато Конти, за ним ещё и ещё; по воле небес, прошёл и Галассо, — он был последним. Удалился и летучий отряд венецианцев, и вся страна, наконец-то, освободилась. Те, кто были из местечек, захваченных первыми и первыми же освобождённых, покинули замок; и каждый день уходили всё новые и новые, подобно тому, как после осеннего урагана из густолиственной кроны большого дерева со всех сторон вылетают укрывшиеся там птицы. Трое наших знакомцев ушли едва ли не последними, и всё из-за дона Абондио, который опасался, что если вернуться домой слишком быстро, то непременно наткнёшься на бродячих ландскнехтов, отбившихся и отставших от войска. Перпетуя могла сколько угодно распространяться насчёт того, что чем больше медлишь, тем больше возбуждаешь в грабителях охоту забраться в дом и унести оставшиеся пожитки; раз дело шло о спасении своей шкуры, дон Абондио неизменно оставался победителем, если только непосредственная опасность не заставляла его совершенно терять голову.

В назначенный для отъезда день Безымённый распорядился приготовить у «Страшной ночи» карету, куда заранее велел положить запас белья для Аньезе. Отозвав её в сторону, он заставил её принять также свёрточек скуди на исправление тех повреждений, которые она найдёт у себя дома, хотя она била себя в грудь и без конца повторяла, что у неё остались ещё скуди от прежних.

— Когда увидите свою добрую несчастную Лючию… — сказал он под конец Аньезе, — я, разумеется, уверен, что она молится за меня, потому что я причинил ей столько зла, — так скажите ей, что я благодарю её и уповаю, что молитва её принесёт также и ей самой благословение божие.

Затем он пожелал проводить всех трёх гостей до самой кареты. Пусть читатель представит себе сам подобострастные и благодарственные излияния дона Абондио и любезности Перпетуи. Наконец, тронулись. Согласно уговору, сделали коротенькую остановку, даже не присаживаясь, в доме портного, где понаслышались всякой всячины о прохождении войск, — обычные рассказы о грабежах, избиениях, разорении, о всяких мерзостях, но, к счастью, в их краях ландскнехты не появлялись.

— Да, синьор курато! — сказал портной, помогая дону Абондио сесть в карету. — Хорошо было бы пропечатать в книжках про этакий разгром.

Проехав ещё немного по дороге, наши путники воочию увидели то, о чём слышали столько рассказов. Опустошённые виноградники, но не так, как это бывает после сбора винограда, а словно после бури с градом; лозы, ободранные и перепутанные, вырванные колья, земля со следами сапог, усыпанная сучьями, листьями, засохшими побегами; поломанные, лишённые верхушек деревья; продырявленные изгороди; унесённые решётки. А в деревнях — взломанные двери, сорванные рамы, обломки, тряпки, сваленные в кучи и разбросанные по улицам; тяжёлый воздух и ещё более сильное зловоние, несущееся из домов; жители, занятые — кто уборкой нечистот, кто спешной починкой оконных рам, а кто просто, собравшись в кружок, горюет о бедствиях; когда карета проезжала мимо, к дверцам со всех сторон тянулись руки, просящие милостыню.

С такими картинами то перед глазами, то в мыслях и в ожидании найти нечто подобное у себя дома, наши путники, наконец, добрались до своей деревни и действительно нашли то, что ожидали.

Аньезе велела сложить свою поклажу в углу дворика, который оказался самым чистым местом во всём доме. Затем она принялась выметать дом, собирать и чистить то немногое, что ей оставили. Позвала плотников и кузнеца починить наиболее значительные повреждения и, рассматривая пару за парой полученное в подарок бельё, пересчитывая новые цехины, говорила про себя: «Я-то ещё благополучно отделалась; благодарение господу богу и мадонне да доброму этому синьору, впрямь могу сказать, что благополучно отделалась».

Дон Абондио и Перпетуя проникли в свой дом без помощи всяких ключей. С каждым их шагом по прихожей отравленная чумная вонь становилась всё сильнее, заставляя их отшатываться, зажимая носы; они направились к кухонной двери и вошли на цыпочках, выбирая, куда ступать, чтобы случайно не попасть в нечистоты, покрывавшие пол. Бросили взгляд вокруг. Целого ничего не видно; лишь остатки и обломки того, что когда-то стояло по разным местам, виднелись теперь во всех углах; пух и перья от кур Перпетуи, клочья белья, листки из календарей дона Абондио, черепки от кухонных горшков и тарелок — всё это валялось кучками либо вразброс. На одном только очаге можно было видеть доказательства жуткого разгрома, собранные воедино, словно множество подразумеваемых мыслей, выраженных в периоде человеком с несомненным литературным вкусом. То были остатки погасших головёшек, которые явно свидетельствовали, что некогда они были ручкой кресла, ножкой стола, дверкой шкафа, козлами кровати, клёпкой бочонка, в котором хранилось вино, так хорошо действовавшее на желудок дона Абондио. Остальное превращено было в пепел и угли; с помощью этих же углей громилы, чтобы дать себе некоторый отдых, намалевали на стенах рожи, ухитрившись посредством четырёхугольных шапочек, тонзур и широченных брыжей изобразить священников, стараясь при этом сделать их поуродливее и посмешнее, — намерение, которое, по правде говоря, без труда удалось этим художникам.

— Ах, свиньи! — воскликнула Перпетуя.

— Ах, мошенники! — воскликнул дон Абондио; и оба стремглав бросились вон через другую дверь, которая вела в огород. Они вдохнули свежего воздуха и направились прямо к фиговому дереву, но ещё издали увидели, что земля перекопана, и оба невольно вскрикнули. Приблизившись, они действительно вместо своих зарытых сокровищ нашли лишь отрытую яму. Тут начались попрёки: дон Абондио обрушился на Перпетую за то, что та не сумела хорошенько всё спрятать. Вы думаете, что Перпетуя осталась в долгу? Накричавшись вдоволь, оба, протягивая руку с указующим перстом в сторону ямы, ворча отправились вместе же восвояси. И будьте уверены, что всюду они нашли почти то же самое. Не знаю уж, сколько времени они мучились, чтобы убрать и вычистить дом, тем более что в те дни трудно было рассчитывать на помощь. И не знаю, сколько времени пришлось им жить как в лагере, приспосабливаясь так или иначе, постепенно исправляя двери, восстанавливая обстановку и утварь на деньги, одолженные ими у Аньезе.

Вдобавок это несчастье послужило началом для целого ряда других неприятных столкновений. Дело в том, что Перпетуе, с помощью всяких опросов и расспросов, выслеживаний и разнюхиваний, определённо удалось узнать, что кое-что из хозяйской утвари, считавшееся похищенным или уничтоженным солдатами, на самом деле обреталось в целости и сохранности в домах кое-кого из местных жителей. Она стала приставать к своему хозяину, чтобы он не постеснялся заявить об этом и потребовал бы вернуть своё добро. Доставить большую неприятность дону Абондио было, пожалуй, невозможно, ибо его вещи находились в руках мошенников, то есть такого рода людей, с которыми ему как нельзя более хотелось жить в ладу.

— Ничего не хочу знать об этих вещах, — говорил он. — Сколько раз мне вам повторять: что с возу упало, то пропало. Что мне прикажете — ещё подвергать себя пытке за то, что мой дом разграбили?

— Так и есть, — отвечала Перпетуя. — Вы и глаза себе позволите выцарапать. Воровать у других — грех, а у вас — грех не воровать.

— И что вам за охота говорить такие глупости! — возражал дон Абондио. — Замолчите, пожалуйста!

Перпетуя умолкала, но не сразу сдавалась и пользовалась всяким случаем, чтобы начать всё снова. Дело дошло до того, что бедняга уже и не сокрушался, когда ему не хватало какой-нибудь вещи как раз в ту минуту, когда она ему была всего нужней; ибо не раз доводилось ему слышать от Перпетуи: «Подите сами да спросите её у того, кто её имеет, разве он стал бы держать её до сих пор, не имей он дела с таким ротозеем».

Другое и ещё более сильное беспокойство доставляли дону Абондио слухи о том, что ежедневно, как он и предполагал, продолжают проходить поодиночке солдаты; а потому ему всё время чудилось, что вот-вот один из них, а то и целая компания покажется в дверях его дома, которые он велел привести в порядок в первую очередь и постоянно держал на запоре. Но, слава богу, этого ни разу не случилось. Однако не успели ещё миновать эти страхи, как грянула новая беда.

Но тут мы расстанемся с нашим беднягой. Речь теперь пойдёт уже не о личных его страхах, не о бедствиях нескольких местечек, не о проходящем несчастье.