Александр разделся догола перед построившимся войском и по древнему обычаю трижды пробежал вокруг могилы Ахилла. Гефестион проделал то же самое вокруг могилы Патрокла. На каждом круге более сорока тысяч человек выкрикивали:

Алалалай!

Каллисфен воскликнул:

— Какой актер!

— Ты так думаешь? — спросил Птолемей.

— Не сомневаюсь. Он верит в мифы и легенды не больше нас с тобой, но держится так, будто они правдивее реальности, и тем самым демонстрирует своим солдатам, что мечты достижимы.

— Можно подумать, ты его знаешь, как свои пять пальцев, — саркастически заметил Птолемей.

— Я учился наблюдать не только за природой, но и за людьми.

— Тогда ты должен понимать, что никто не может сказать, будто знает Александра. У всех на глазах его поступки, но не его замыслы. Их понять невозможно. Он верит и не верит одновременно, он способен на беззаветную любовь и на безумные порывы злобы, он…

— Что?

— Он разный. Я впервые встретился с ним, когда ему было семь лет, но до сих пор не могу сказать, что по-настоящему знаю его.

— Возможно, ты и прав. Но сейчас все его солдаты верят, что он оживший Ахилл, а Гефестион — Патрокл.

— Они и сами сейчас в это верят. В конце концов, не ты ли решил на основании своих астрономических вычислений, что наше вторжение произошло в тот самый месяц, когда началась Троянская война — ровно тысячу лет назад?

Александр тем временем снова оделся и облачился в доспехи. Его примеру последовал и Гефестион. Оба сели на коней. Военачальник Парменион приказал трубить в трубы, и Птолемей тоже вскочил в седло:

— Мне нужно ехать к своей части. Александр начинает смотр войска.

Снова несколько раз протрубили трубы, и войско выстроилось вдоль морского берега, каждое подразделение со своим знаменем и своим значком.

Пехоты насчитывалось тридцать две тысячи. На левом фланге стояли три тысячи «щитоносцев» (такое имя они получили из-за своих щитов, украшенных звездой Аргеадов из серебра и меди), за ними — шесть тысяч союзников-греков — почти десятая часть тех, кто сто пятьдесят лет назад сражались против персов при Платее. На них были тяжелые доспехи, традиционные для строевой греческой пехоты, а голову прикрывали массивные коринфские шлемы, полностью защищавшие лицо до самой шеи, оставляя открытыми лишь глаза и рот.

В центре расположились батальоны фаланги, педзетеры — тяжеловооруженные пехотинцы — числом около десяти тысяч. На правом фланге пристроились вспомогательные части, укомплектованные варварами с севера: пять тысяч фракийцев и трибаллов, которые примкнули к войску по приглашению Александра, привлеченные платой и перспективой грабежей. Это были доблестные солдаты, способные на самые рискованные предприятия, неутомимые и умеющие преодолевать холод, голод и лишения. На них было страшно смотреть: рыжие спутанные волосы, длинные бороды, светлая веснушчатая кожа и татуировки по всему телу.

Среди этих варваров самыми дикими и первобытными были агриане с иллирийских гор, они ни слова не понимали по-гречески, и с ними приходилось общаться через толмача, но эти горцы обладали уникальной способностью взбираться на отвесные скалы при помощи веревок и травяных волокон, крюков и железных «кошек». Все фракийцы и прочие северяне носили кожаные шлемы и панцири и имели маленькие щиты в форме полумесяца и длинные сабли, способные как колоть, так и рубить. В сражении все они были по-звериному люты, а в рукопашном бою возбуждались до такой степени, что рвали тела врагов на куски. И, наконец, словно для того, чтобы сдерживать их, стояло еще шесть тысяч греческих наемников, тяжелая и легкая пехота.

На флангах, отдельно от пехоты, выстроилась тяжелая конница гетайров, всего числом две тысячи восемьсот, к которым примыкало столько же фессалийских конников, а также около четырех тысяч вспомогательной конницы и более пятисот отборных воинов «Острия», эскадрон Александра.

Царь верхом на своем Букефале объезжал по очереди все подразделения войска, за ним следовали его товарищи. С ними был и Евмен, вооруженный с головы до ног и защищенный афинским панцирем из скрученного льна, украшенным бронзовыми бляхами, которые сверкали, как зеркала. По мере того как Евмен проезжал мимо этого множества воинов, мысли его постепенно склонялись ко все более прозаическим материям: он подсчитывал в уме, сколько зерна, овощей, соленой рыбы, копченого мяса и вина потребуется, чтобы накормить и напоить всех этих людей, и сколько денег придется тратить каждый день на жалованье наемникам. Секретарь оценивал, надолго ли хватит взятых с собой припасов.

Несмотря на все эти заботы, он не терял надежды в тот же вечер дать царю ценные советы, как добиться успеха в экспедиции.

Достигнув головы строя, Александр сделал знак Пармениону, и старый военачальник дал приказ выступать. Длинная колонна двинулась вперед: с флангов конница, посредине пехота. Держась берега моря, они направились на север.

Войско извивалось как длинная змея, и шлем Александра, украшенный двумя белыми перьями, был виден всем издалека.

Дауния выглянула с порога святилища Афины и замерла на верхней ступеньке. Юноша, которого она любила на берегу моря этой ночью, полной весенних запахов, казался теперь маленьким, как мальчик, сверкая на солнце своими ослепительно отполированными, слишком роскошными доспехами. Это был уже не он, его больше не было.

Увидев, как он скрывается на горизонте, девушка ощутила внутри себя великую пустоту. А когда он исчез совсем, она быстрым движением вытерла глаза и закрыла за собой дверь.

Тем временем Евмен отправил с эскортом двух посланников — одного в Лампсак и одного в Кизик, два могущественных греческих города у Проливов. Первый возвышался на побережье, а второй находился на острове. Этими посланиями секретарь еще раз от имени Александра предложил им свободу и договор о союзе.

Очарованный пейзажем царь с каждым поворотом дороги обращался к Гефестиону:

— Смотри, какая страна, посмотри на это дерево, взгляни на эту статую…

Все было для него ново, все казалось чудесным: белые деревни на холмах, тонущие в рощах святилища греческих и варварских божеств, ароматы цветов и меда, сверкающая зелень гранатовых деревьев.

Не считая изгнания в заснеженных горах Иллирии, это было первое путешествие Александра за пределы Греции.

Позади него гарцевали Птолемей и Пердикка, а прочие товарищи оставались со своими солдатами. Лисимах и Леоннат замыкали длинную колонну во главе двух подразделений арьергарда, несколько отставших от остальных.

— Почему мы идем на север? — спросил Леоннат.

— Александр хочет установить контроль над азиатским берегом пролива. Таким образом, никто не сможет войти или выйти из Понта без нашего позволения, и у Афин, зависящих от поставок зерна через Проливы, будут серьезные основания продолжать свою дружбу с нами. Кроме того, мы отрежем все выходящие к Черному морю персидские провинции. Это умный ход.

— Да, верно.

Какое-то время они молчали, двигаясь шагом, а потом Леоннат заговорил снова:

— И все-таки кое-чего я не могу понять.

— За жизнь всего не поймешь, — с иронией заметил Лисимах.

— Так-то оно так, но ты объясни мне все это спокойствие. Вот мы, сорок тысяч человек, высадились средь бела дня, Александр посетил Илионский храм, устроил танец вокруг кургана Ахилла, и никто нас там не ожидал. То есть, я хочу сказать, никто из персов. Ты не находишь это странным?

— Да, в общем, нет.

— Почему?

Лисимах оглянулся.

— Видишь этих двоих вон там? — спросил он, указывая на силуэты двух всадников, следовавших по хребтам троадских гор. — С самого рассвета они идут за нами и наверняка вчера тоже подглядывали за нами, а вокруг есть и другие.

— Тогда надо предупредить Александра, что…

— Не беспокойся. Александр прекрасно об этом знает. И знает, что где-нибудь персы приготовят нам достойную встречу.

Марш беспрепятственно продолжался все утро, а в полдень устроили привал. Солдаты видели лишь занятых своей работой крестьян на полях да ватаги ребятишек, которые с криками бегали вдоль дороги, стараясь привлечь к себе внимание.

К вечеру разбили лагерь неподалеку от Абидоса. Вокруг на определенной дистанции Парменион расставил часовых, а также разослал разъезды легкой конницы, чтобы избежать внезапного нападения.

Как только установили шатер Александра, прозвучал сигнал собраться на совет, и все военачальники уселись вокруг стола, где накрывали ужин. Пришел и Каллисфен, но не хватало Евмена, который предупредил, чтобы начинали без него.

— Ребята, здесь гораздо лучше, чем во Фракии! — воскликнул Гефестион. — Климат превосходный, народ кажется гостеприимным, я видел красивых девушек, а персы и носа не кажут. Как будто я снова оказался в Миезе, когда Аристотель посылал нас в лес собирать насекомых.

— Не очень-то обольщайся, — ответил Леоннат. — Мы с Лисимахом заметили двух всадников, следовавших за нами весь день. Наверняка персы еще появятся.

Парменион почтительно попросил слова.

— У тебя нет нужды спрашивать позволения, Парменион, — ответил Александр. — Здесь ты самый опытный, и всем нам следует учиться у тебя.

— Благодарю, — сказал старый военачальник. — Я только хотел узнать, каковы твои намерения на завтра и ближайшее будущее.

— Вторгнуться внутрь территории, находящейся под непосредственным контролем персов. Им придется встретиться с нами в открытом поле, и мы их разобьем.

Парменион ничего не ответил.

— Ты не согласен?

— В определенной степени. Я встречался с персами во время первой кампании и могу тебя заверить, что это грозный противник. А вдобавок они могут рассчитывать на грозного полководца — Мемнона Родосского.

— Предатель-грек! — не сдержался Гефестион.

— Нет. Он профессиональный солдат. Наемник.

— А это не одно ли и то же?

— Нет, не одно, Гефестион. Эти люди прошли много войн и, в конце концов, лишились всяких убеждений и идеалов, но они обладают умением и опытом. В какой-то момент они продают свой меч тому, кто предложит лучшую цену. Тем не менее, это честные люди, и Мемнон именно таков. Они сохраняют верность договору любой ценой. Данное слово становится их родиной, которой они служат с абсолютной преданностью. Мемнона следует остерегаться. У него есть войска — от десяти до пятнадцати тысяч греческих наемников, они все хорошо вооружены и весьма опасны в открытом поле.

— Мы разгромили Священный отряд фиванцев, — напомнил Селевк.

— Фиванцы не в счет, — возразил Парменион. — Эти — профессиональные солдаты, они все время воюют и не делают ничего другого, а когда не воюют, то упражняются в военном деле.

— Парменион прав, — поддержал его Александр. — Мемнон опасен, и его наемная фаланга тоже, особенно если ее поддержит на флангах персидская конница.

В это время вошел Евмен.

— Тебе идут доспехи, — усмехнулся Кратер. — Ты похож на полководца. Жаль только, что ноги кривые и тонкие, и…

Все разразились смехом, но Евмен продекламировал:

— Молодец! — воскликнул Каллисфен. — Архилох — один из моих любимых поэтов.

— Дайте ему сказать, — призвал друзей к спокойствию Александр. — Евмен принес нам известия, и, я надеюсь, хорошие.

— Хорошие и плохие, мой друг. Решай сам, с каких начать.

Александр с трудом скрыл досаду:

— Начинай с плохих. К хорошим мы успеем привыкнуть. Дайте ему стул.

Евмен уселся, прямой, как жердь, из-за своего мешавшего сгибаться панциря.

— Жители Лампсака заявили, что чувствуют себя достаточно свободными и не нуждаются в нашей помощи. В общем, дали нам понять, чтобы держались подальше.

Александр помрачнел, и можно было догадаться, что он вот-вот взорвется от бешенства. Евмен поскорее продолжил:

— Но из Кизика известия хорошие. Город склонен присоединиться к нам. И это действительно добрая весть, поскольку все жалованье наемникам, которые служат персам, выплачивается деньгами Кизика. А точнее сказать, серебряными статирами. Вот такими.

Он швырнул на стол блестящую монету, которая подскочила и начала вертеться на месте как волчок, пока волосатая рука Клита Черного резким хлопком не остановила ее.

— И что из того? — спросил военачальник, вертя монету в пальцах.

— Если Кизик прекратит чеканку денег для персидских провинций, — объяснил Евмен, — тамошние правители быстро окажутся в затруднении. Им придется обложить своих жителей налогом или же искать другие формы оплаты, менее приятные для наемников. То же верно и для их снабжения, жалованья морякам флота и всего прочего.

— Но как ты этого добился? — спросил Кратер.

— Разумеется, я не сидел, сложа руки в ожидании, пока мы высадимся в Азии, — ответил секретарь. — Я уже давно вел переговоры с этим городом. Еще с тех пор, когда, — он склонил голову, — был жив царь Филипп.

При этих словах все в шатре затихли, словно между собравшимися поселился дух великого монарха, на вершине своей славы павшего от кинжала убийцы.

— Ладно, — заключил Александр. — Так или иначе, это не меняет наших планов. Завтра мы двинемся вглубь. Пойдем выкуривать льва из его логова.

Во всем изведанном мире ни у кого не было такой хорошей и точной карты, как у Мемнона Родосского. Говорили, будто эта карта явилась результатом тысячелетнего опыта мореплавателей с его родного острова и была создана искусством некоего картографа, личность которого держалась в тайне.

Греческий наемный полководец разложил карту на столе, придавил ее края подсвечниками, потом взял из ящика с играми одну шашку и положил на точку между Троадой и Фригией.

— В данный момент Александр находится примерно здесь.

Вокруг стола собрались все члены высшего командования персов, все в военных доспехах, в штанах и сапогах: Арзамен, правитель Памфилии, Арсит, правитель Фригии, кроме того, Реомитр, командующий бактрийской конницей, Росак, и верховный командующий, сатрап Лидии и Ионии Спифридат — огромный смуглый иранец с глубоко посаженными черными глазами, председательствующий на совете.

— Что посоветуешь? — спросил грека последний. Мемнон оторвал глаза от географической карты. Это был человек лет сорока, с проседью на висках, с мускулистыми руками и тщательно ухоженной бородкой, подправленной при помощи бритвы, отчего он напоминал одного из персонажей, изображаемых греческими художниками на барельефах и вазах.

— Каковы известия из Суз? — спросил грек.

— Пока никаких. Но еще пару месяцев ждать существенных подкреплений не следует: расстояния огромные, а времени для набора войск требуется немало.

— Значит, мы можем рассчитывать лишь на свои силы.

— По сути дела, да, — подтвердил Спифридат.

— Числом мы уступаем.

— Не много.

— В данной ситуации мы уступаем существенно. У македонцев грозные боевые порядки, самые лучшие. Они разбивали в чистом поле войска всех типов и всех народов.

— И, следовательно?

— Александр старается спровоцировать нас, но, я думаю, нам лучше избежать лобового столкновения. Вот мой план: запустить вокруг него большое число конных дозоров, чтобы они постоянно сообщали о его передвижениях, заслать шпионов, чтобы докладывали нам о его намерениях. И отступать перед ним, оставляя за собой выжженную землю, чтобы врагу не доставалось ни зернышка, ни единого источника пресной воды. Нашим подвижным конным отрядам — непрерывно совершать наскоки на небольшие контингенты, которые Александр будет отправлять на поиски провизии и фуража для коней. Измотав противника голодом и лишениями, мы атакуем его всеми нашими силами, а тем временем наш морской экспедиционный корпус высадит войско на территории Македонии.

Спифридат долго и задумчиво смотрел на карту Мемнона, проводя рукой по густой курчавой бороде, потом обернулся и направился на выходящий к полям балкон.

Долина Зелеи была чудесна: из окружавшего дворец сада поднимался горьковатый аромат цветущего боярышника, сладко и изысканно благоухали жасмин и лилии, на весеннем солнце сверкали белоснежные кроны цветущих черешен и персиков — растений, достойных богов и произраставших в их парадизе .

Сатрап посмотрел на леса, покрывавшие склоны гор, на дворцы и сады других персидских вельмож, собравшихся у него за спиной вокруг стола, и представил, как Мемнон сожжет все эти чудеса, вообразил это изумрудное море пустыней углей и дымящейся золы. Он резко повернулся и сказал:

— Нет!

— Но, господин, — возразил Мемнон, приблизившись, — хорошо ли ты оценил мой план? Я помню, что…

— Это невозможно, — оборвал его сатрап. — Мы не можем уничтожить наши сады, поля и дворцы и бежать. Прежде всего, мы так не воюем. А, кроме того, безумие самим же навлекать на собственные земли напасти более тяжкие, чем те, что сможет нанести враг. Нет. Мы встретим его и прогоним. Этот Александр — всего лишь дерзкий мальчишка, заслуживающий сурового урока.

— Прошу тебя учесть, — настаивал Мемнон, — что мой дом и мои владения тоже находятся здесь и я готов пожертвовать всем ради победы.

— Твоя честность не вызывает сомнений, — ответил Спифридат. — Я говорю лишь, что твой план неприемлем. Повторяю: встретим македонцев и прогоним их. — Он повернулся к прочим военачальникам: — С этого момента держать все имеющиеся войска в полной боевой готовности. Вам надлежит призвать под наши знамена всех, до последнего человека. У нас не так много времени.

Мемнон покачал головой:

— Это ошибка, и вы это сами увидите. Но боюсь, что слишком поздно.

— Не будь таким пессимистом, — сказал перс. — Мы найдем выгодную позицию, чтобы встретить его.

— То есть?

Опершись на левую руку, Спифридат склонился над столом и начал водить по карте пальцем правой. Его палец остановился у голубой извилистой полоски, обозначавшей реку, что бежала на север, во внутреннее море — Пропонтиду .

— Скажем, здесь.

— На Гранике?

Спифридат кивнул:

— Тебе знакома эта местность?

— Более или менее.

— А я знаю ее как свои пять пальцев, поскольку не раз бывал там на охоте. Река в этом месте имеет крутые и глинистые берега. Труднодоступные, если не сказать непроходимые, для конницы и почти неприступные для тяжелой пехоты. Мы прогоним их, и в тот же день все вы получите приглашение на пир, сюда, в мой Зелейский дворец, чтобы отпраздновать нашу победу.