ГЛАВА 1

Они мчались галопом к Кумам, туда, где рядом с развалинами некогда прославленного греческого города выросла на морском берегу маленькая рыбачья деревушка. Ливия, похоже, достаточно хорошо знала эту местность, и, несмотря на полумрак, направляла свою лошадь уверенно, не сбавляя скорости. Бегство рабов, убийство полудюжины стражей и затопление арены гладиаторских боев наверняка вызвало серьезную суматоху, так что в интересах беглецов было как можно скорее найти безопасное прибежище как можно дальше в стороне от главных дорог. Батиат был таким огромным, что всегда привлекал к себе внимание людей, где бы ни очутился, так что нужно было найти место достаточно пустынное. Беглецы решили избегать постоялых дворов, таверн и вообще любых мест скопления людей. Ливия предложила укрыться в той части мертвого города, о которой говорили, что там по-прежнему обитает Сивилла. Кумекая, в темной пещере, якобы постоянно посещаемой демонами. Ливия сочла, что если там станет одним черным демоном больше, то это лишь подстегнет воображение местных жителей.

И вот, наконец, они очутились за полуразрушенной городской стеной, и Ливия повела своих товарищей в пещеру, которая на самом деле представляла собой нечто вроде искусственного туннеля трапециевидного разреза, пробитого в камне. Оказавшись в глубине, они разожгли маленький костер, а потом Ливия зашила рану Батиата и перевязала ее, как смогла. Девушка отдала раненному гиганту свое одеяло; остальные устроились, как смогли, в этом не слишком уютном прибежище. Аврелий набрал довольно много сухой листвы; часть ее он бросил в огонь, получив в результате гораздо больше дыма, нежели огня, а часть рассыпал на земле, чтобы можно было лежать все-таки не на голых камнях. Ливия извлекла из своего мешка все оставшиеся у нее запасы провизии; еды оказалось слишком мало для шестерых. Немного сыра и оливок, да одна-единственная краюха хлеба… Ливия предложила измученным мужчинам немного перекусить.

— Тут, конечно, сущая ерунда, просто чтобы немного утолить голод перед сном. А утром посмотрим, что тут можно будет раздобыть. Все равно сейчас всем нужно отдохнуть, скоро уже рассветает.

— Отдохнуть? — повторил Батиат. — Ты, должно быть, шутишь, девочка! Уж слишком многое мы должны рассказать друг другу. Ты вообще знаешь, кто мы такие? И через что нам пришлось пройти вместе? Милостивые боги, я и сам в это поверить не могу! Вот этот самый парень что сказал? «Эй, ты, мешок угля, не разочаруй меня, я на тебя поставил все свои денежки!» Ну, или что-то в этом роде. Я-то повернулся, чтобы плюнуть в физиономию сукину сыну, и кого я увидел? Аврелия Амброзия Вентида во плоти и крови! Видит Геракл, мне показалось, я прямо сейчас помру на месте! Но я сказал себе: «Что тут может делать такой человек, как он? Решил сыграть с этими выродками и разбогатеть — или решил освободить своего старого товарища?» — Голос Батиата дрогнул, когда он произносил эти слова, а губы совсем по-детски искривились. — Можно поспорить, подумал я, что он хочет вытащить меня из этой вонючей дыры! — продолжил гигант. — Но потом я подумал: «А как он вообще нашел меня тут, кто же ему сказал, что я здесь?» Видят боги, я просто не мог поверить своим глазам! Да я и до сих пор не верю! Ущипни меня, я хочу знать, что не сплю.

Ватрен с размаху двинул приятеля ладонью по затылку.

— Вот, понял? Ты не спишь! Все в порядке, черный человек! Мы это сделали, мы вырвались оттуда! Мы им всем вставили! Ты вообще можешь это представить? Когда до этой ямы доберутся власти, кого они там найдут? Сколько там уважаемых горожан, сколько там важных матрон! И все плавают в грязной воде! Пойманы за руку на участии в незаконных гладиаторских боях! Мне бы сейчас хотелось ненадолго стать лягушкой, чтобы поплавать среди них и полюбоваться на их физиономии! А ты представляешь, сколько народу в городе будет утром чихать и кашлять?!

Аврелий взорвался хохотом, другие поддержали его, и они смеялись до тех пор, пока не начали задыхаться, пока у них на глазах не выступили слезы; это был смех освобождения, смех, смывший страшное напряжение, так долго державшее их всех.

Ливия наблюдала за ними молча. Эти мужчины были просто потрясающи; в них сконцентрировались все мужские достоинства, все лучшее, что только можно найти в людях: преданность друзьям, готовность к самопожертвованию, радостный энтузиазм. Даже их довольно грубая речь, непривычная для девушки, не казалась неприятной.

Потом внезапно наступила тишина; это была тишина воспоминания и сожалений… тишина в память о тех, кто встретился с такими же опасностями и испытал такую же боль…

И еще здесь ощущалось размышление о том, что теперь, наконец, рядом есть товарищи, готовые поддержать в любую минуту, преданные друг другу, доверяющие друг другу. Это была тишина глубоких чувств и недоверчивой радости… да, они, наконец, снова встретились, несмотря на все препятствия, несмотря на помехи и сопротивление судьбы. Ливии казалось, что она просто видит все эти мысли, отражавшиеся в глазах легионеров, нахмуривших брови… она могла прочитать их прошлое по мозолистым рукам, по шрамам, которыми пестрела их кожа, по плечам, вдруг обвисшим под тяжестью воспоминаний. Они думали о товарищах, которых больше не было в живых, которых они потеряли навсегда, и о своем командире Клавдиане, раненном, а потом убитом врагами, лишенном чести лежать в мавзолее рядом со своими предками, как то подобает патрицию…

Тяжкое молчание нарушил Аврелий, когда перехватил любопытные взгляды друзей, направленные на Ливию.

— Это Ливия Приска, — сказал легионер. — Она из деревни, что стоит на острове в лагуне, между Равенной и Альтинумом, и сейчас она тут главная, нравится вам это или нет.

— Ну, ты просто шутишь, — улыбнулся Ватрен. — Главный сейчас ты, хотя я и выше тебя по воинскому званию.

— Нет. Она спасла мою жизнь, и она дала мне цель, ради которой стоит жить и бороться. Она из тех женщин, что очень похожи на мужчин… но только она лучше мужчин во многих отношениях. И она… ну да, она готова заплатить вам, если вы согласитесь участвовать в некоем деле… в миссии, возглавлять которую буду я. Сообразили?

Батиат покачал головой, явно сбитый с толку, но тут заговорила Ливия, кивнув в сторону тех двоих, что присоединились к друзьям в момент бегства.

— А эти кто такие? Кто они? Можно ли им доверять?

— Мы вам очень благодарны за то, что вы нам позволили бежать с вами, — сказал один из бывших гладиаторов. — Вы спасли нам жизнь. Меня зовут Деметр, я грек из Гераклии, и я попал в плен на войне. Готты схватили меня возле Сирмии, я там был речным патрульным, плавал в лодке по Данапрису. А потом меня продали варвару Одоакру. Меня привезли сюда, чтобы отдать на флот, потому что я был моряком. Но я также хорошо владею мечом, уж можете поверить, и никто не сравнится со мной в драке на ножах. А это мой друг и боевой товарищ, Оросий. Он участвовал во множестве сражений во всем мире, кожа у него просто дубленая.

— Они оба отличные парни, — добавил Ватрен. — Они всегда сражались честно, все то время, что мы провели там. И они так же ненавидят варваров, как мы, и точно так же мечтали вырваться на свободу.

— У вас есть семьи? — спросил Аврелий.

— У меня была, — ответил Деметр. — Жена и два мальчика, четырнадцати лет и шестнадцати… но я уже пять долгих лет ничего о них не слышал. Они жили в деревне поблизости от нашего зимнего лагеря. Когда я в тот раз отправился в разведку на реке, аланцы ночью навели через реку мост из лодок. Они застали наших людей врасплох и убили почти всех. Когда я вернулся с реки, я нашел только пепел да черную грязь… дождь тогда лил, как из ведра. И трупы. Везде. Проживи я хоть сотню лет, я никогда этого не забуду. Я переворачивал тела одно за другим, и в сердце моем была такая боль… я каждую минуту ожидал увидеть любимое лицо. — Голос грека оборвался.

— У меня тоже была семья, жена и дочь, — заговорил его товарищ. — Мою жену звали Астерией, и она была хороша, как ясное солнце. Однажды, когда я вернулся после долгой военной кампании в Мессине, я обнаружил, что мой город подвергся нападению ругенцев. Жена и дочь пропали. Я услыхал, что это племя все еще бродит где-то неподалеку, и мой командир послал к ним на переговоры одного из туземцев, предлагая выкуп за моих родных. Но эти дикари запросили совершенно немыслимую цену. Я понял, что мне их никогда не выкупить. А потом дикари ушли, вернулись в свои бесконечные степи, из которых они выползают время от времени… С тех пор я только о том и мечтаю, чтобы отправиться на поиски жены и дочери. Но куда? Как? Каждую ночь, прежде чем заснуть, я пытаюсь представить, где сейчас они обе, под какими небесами… и смогу ли я теперь узнать свою маленькую дочку. — Он склонил голову и тоже замолчал.

Это были истории, похожие на многие другие, но, тем не менее, Аврелий был тронут. Он никогда не мог смириться с подобными катастрофами. Он никогда не мечтал о божьем граде, как учил Августин. Ему никогда не мерещились города в небе, среди облаков. Единственным городом для него был Рим, стоящий на семи холмах, защищенный стеной, построенной при Тиберии. Рим, изнасилованный, но бессмертный, мать всех земель и всех земель дочь, хранилище всех самых священных воспоминаний. Он спросил:

— Ну а теперь, когда вы снова свободны, что вы собираетесь делать?

— Нам некуда идти, — ответил Оросий.

— У нас ничего нет. И никого, — подтвердил Деметр. — Возьмите нас с собой, и мы поможем выполнить вашу миссию.

Аврелий бросил на Ливию неуверенный взгляд. Девушка кивнула.

— Похоже, они настоящие люди, а нам наверняка понадобятся лишние воины.

— Они могут и передумать, когда узнают, что именно мы затеяли.

Мужчины довольно уныло переглянулись при этих словах.

— Но как же мы можем это узнать, если ты нам ничего не скажешь? — сердито спросил Батиат.

— Что за страшная тайна? Давай, выкладывай ее! — предложил Ватрен.

— Ты вполне можешь нам доверять. Наши друзья это знают. Мы всегда старались во время сражений защитить друг друга, — добавили Деметр и Оросий.

Аврелий бросил быстрый взгляд на Ливию, и девушка снова кивнула.

— Мы хотим освободить императора Ромула Августа, которого держат в плену на острове Капри, — выложил легионер.

— Что-что ты сказал? — недоверчиво произнес Ватрен.

— То, что ты слышал.

— Во имя Геркулеса! — воскликнул Батиат. — Это нелегкое дельце.

— Нелегкое дельце! Да это просто чистая глупость! — изумился Ватрен. — Наверняка вокруг него будет толпа стражи, и они с него глаз не спустят ни днем, ни ночью!

— Эти веснушчатые свиньи, — пробормотал Батиат. — Я их ненавижу.

— Их там всего семьдесят, — сказала Ливия. — Мы сосчитали.

— А нас всего пятеро, — напомнил Ватрен, оглядывая всех суровым взглядом.

— Шестеро, — поправила его Ливия. Ватрен пожал плечами.

— Не стоит ее недооценивать, — предупредил Аврелий. — Она чуть не оторвала яйца одному здоровенному негодяю там, в порту. Он был покрупнее тебя. Если бы я ее не остановил, она бы и горло ему перерезала, как старому козлу.

— Неплохо, — заметил Оросий, быстро, но очень внимательно оглядывая девушку.

— Ну как? — спросил Аврелий. — Помните, вы теперь свободные люди. Вы можете просто уйти сейчас, и все равно мы останемся друзьями. И если мы как-нибудь встретимся в каком-нибудь борделе, вы мне поставите выпивку.

— Ну правильно, вечно ты пьешь за чужой счет, — сказал Батиат.

Ватрен вздохнул.

— Я пойду с вами. Мы, конечно, попадем из огня да в полымя, но, по крайней мере, это выглядит так, будто нам удастся неплохо поразвлечься. Но денег за эту работу, похоже, ожидать не приходится? Я-то без гроша за душой, но если…

— По тысяче золотых солидов на каждого, — перебила его Ливия. — Когда дело будет сделано.

— Боги милостивые! — ошеломленно воскликнул Ватрен. — Да за тысячу солидов я тебе приведу Цербера из подземного царства!

— А чего мы, собственно, ждем? — поинтересовался Батиат. — Мы вроде обо всем договорились, чего сидеть на месте?

Аврелий поднял руку, прося внимания.

— Друзья… та задача, что ожидает нас, может оказаться намного труднее, чем все, что каждый из нас когда-либо в жизни делал. Нам нужно отыскать надежный путь на остров, освободить императора, а потом доставить его через всю Италию в некую точку на берегу Адриатического моря, где нас будет ожидать корабль, чтобы доставить императора в конечный пункт назначения. Именно за это Ливия нам заплатит, но эти деньги принадлежат человеку, пославшему ее на столь сложное задание.

— А потом что? — спросил Ватрен.

— Ты слишком много хочешь знать сразу! — ответил Аврелий. — Между прочим, не так-то легко было вытащить вас всех из того гладиаторского ада, но ведь получилось, а? И кто знает, что ждет нас впереди? Может, каждый из нас дальше пойдет своей дорогой, а может быть, император захочет, чтобы мы отправились с ним, а может быть… да кто может угадать? Я черт знает как устал, да всем нам надо немного отдохнуть. Вот когда наступит утро, тогда мы и сможем подумать как следует. Но первым делом, конечно, нам надо будет найти лодку, чтобы подобраться как можно ближе к острову и изучить обстановку, а уж потом увидим. Нам придется разработать очень надежный план, прежде чем мы приступим к настоящим действиям. Кто встанет в караул первым?

— Первый и единственный, потому что уже почти рассветало, — сказал Батиат. — Я не устал, и, кроме того, меня почти невозможно заметить в темноте.

Конечно, все они устали и измучились, и воспоминаниям о жестоких мучениях предстояло остаться с ними на всю жизнь, где бы они ни оказались и чем бы ни занимались, — но они снова держали судьбу в собственных руках и не собирались выпускать, ни за какие блага в мире и ни по какой причине. Скорее каждый из них предпочел бы умереть.

Первый день на Капри прошел почти приятно. Остров обладал невероятными, удивительными красками: плотная, темная зелень сосновых лесов и миртовых и мастиковых кустов, ярко-желтый ракитник и серебристо-серая листва диких олив под бирюзовым небом ненадолго вызвали у Ромула чувство, что он попал в Элизиум, на поля блаженных. А ночью трепетные лучи луны танцевали на морских волнах, когда те, увенчанные барашками белой пены, перекатывались через гальку на берегу и толпились вокруг голых остроконечных камней, торчавших над поверхностью воды. Ветер нес соленый аромат моря во все уголки огромной виллы, заодно прихватывая с собой мириады запахов этой зачарованной земли. В детстве Ромул именно таким представлял себе остров нимфы Калипсо, — тот самый, на котором провел семь долгих лет Одиссей, почти забыв родную Итаку, голую и каменистую.

Здесь пахло зрелыми фигами, розмарином и мятой, а откуда-то издали доносились блеяние овец, голоса пастухов, слышался крик птиц, кружащих на закате в малиновом небе… Рыбачьи суденышки возвращались к родным причалам, как овцы в загон, ленивые спирали дыма поднимались над домиками, устроившихся вдоль безмятежного залива.

Амброзин сразу же принялся за сбор трав и минералов, иногда отправляясь на такие прогулки вместе с Ромулом, — хотя, разумеется, их тюремщики держались поблизости, не спуская глаз с пленников. Старый наставник рассказывал мальчику о достоинствах различных ягод и корешков, объяснял, как движутся звезды в небе. Он показал Ромулу ковши Большой и Малой Медведиц, и Полярную звезду.

— Это звезда моей родины, — сказал он. — Британия… это остров, большой, как вся Италия, покрытый зелеными лесами и полями, и там бродят невероятно большие отары овец и стада красных быков с огромными черными рогами. В дальних пределах этого острова, — продолжил Амброзин, — зимняя ночь тянется шесть месяцев, а летом солнце вообще не прячется за горизонт. Его свет заливает небо вплоть до полуночи… а там уж и время рассвета наступает.

— Остров величиной с целую Италию! — повторил Ромул. — Да разве такое возможно?

— Возможно, и он существует, — заверил его старый наставник, и тут же напомнил ученику о плавании морехода Агриколы, который полностью обошел упомянутый остров во времена императора Траяна.

— Но дальше… дальше, по ту сторону этих бесконечных ночей, что лежит там, Амброзии?

— Дальше лежат вешние земли, почти не выступающие над поверхностью моря. Это Тулий, или дальний предел, крайний север… его окружают ледяные стены в двести локтей высотой, и об эти стены день и ночь бьются морозные ветра, его охраняют морские змеи и гигантские монстры с когтями, подобными кинжалам. Из тех краев никто не возвращался живым, кроме одного греческого капитана из Марсилии, его звали Пифос. Он-то и описал гигантский водоворот, который час за часом поглощает воды Великого океана, а потом извергает их с ужасающим шумом, — вместе с обломками кораблей и скелетами моряков, — и разбрасывает их на многие мили вокруг, рассыпая по прибрежным отмелям.

Ромул слушал, разинув рот, и на какое-то время даже забыл о своих несчастьях.

Днем они бродили по просторным дворам виллы и по галереям, нависавшим над морем. Когда они находили подходящее местечко в тени какого-нибудь дерева, Амброзин давал мальчику очередной урок, и юный император всегда слушал с предельным вниманием. Однако дни шли, и место заточения казалось пленникам все более тесным, а небо словно бы удалялось от них и выглядело таким равнодушным… И все вокруг как будто начало пугающе меняться: полет чаек над волнами, вооруженные стражи, охраняющие бастионы, ящерицы, греющиеся в последних лучах осеннего солнца и мгновенно ныряющие в трещины в стенах при звуке приближающихся шагов…

Мальчиком начали овладевать приступы внезапной тоски и терзающей душу грусти, и он мог часами смотреть на море, не двигаясь с места. А в другие моменты он вдруг впадал в гнев и отчаяние и принимался швырять в стену камни — десятки, сотни камней… а варвары насмешливо наблюдали за ним, пока Ромул не падал от усталости, задыхаясь, обливаясь потом…

Старый наставник наблюдал за мальчиком с неизменной нежностью и состраданием, но никогда не позволял себе выразить хоть намек на жалость. Вместо этого он учинял Ромулу выговор, напоминая мальчику о гордости его предков, об аскетизме Катулла, о мудрости Сенеки, о героизме Марка, о несравненном величии Цезаря.

Однажды, увидев Ромула задыхающимся и измученным после такой вот глупой, бессмысленной забавы, униженным насмешками тюремщиков, Амброзин подошел к мальчику и положил руку ему на плечо.

— Нет, Цезарь, нет, — сказал он. — Побереги лучше силы для того момента, когда тебе придется взять в руки меч правосудия.

Ромул покачал головой.

— Зачем ты пытаешься обмануть меня? Такой день никогда не наступит. Разве ты не видишь вон тех варваров на галерее? Они такие же пленники острова, как и мы с тобой. Они состарятся в скуке, они потеряют силы — и тогда кого-нибудь пришлют им на смену… а я все так же буду сидеть здесь. Стражи будут меняться, но охранять они будут все того же меня. Я теперь вроде стены или дерева. И превращусь в старика, не узнав настоящей молодости.

Откуда-то сверху медленно приплыло птичье перышко. Ромул поймал его и крепко сжал в ладони. А потом разжал пальцы и посмотрел прямо в глаза своему наставнику.

— А может быть, ты сумеешь изготовить для меня крылья, как Дедал для Икара? И я улечу отсюда?

Амброзин опустил голову.

— Если бы я только мог это сделать, мой мальчик… Если бы я мог! Но, возможно, кое-что все-таки в моих силах кое-чему я могу научить тебя: не позволяй душе стать пленницей тела! — Он поднял взгляд к небу. — Посмотри, видишь вон ту чайку? Видишь ее? Позволь своему духу улететь с птицей, туда, ввысь. Сделай глубокий вздох… еще один, еще… — Амброзии положил ладони на виски мальчика, прикрыв ему глаза. — Лети, сын мой, закрой глаза и лети. Улети от этого жалкого места, далеко за стены этого старого дома, взвейся над утесами и лесами… Лети прямо к золотому диску солнца и окунись в его бесконечный свет… — Аврелий понизил голос, ощутив, как по щекам мальчика поползли слезы. — Лети, — мягко повторил он. — Никто не может взять в плен душу человеческую.

Дыхание Ромула, сначала быстрое и прерывистое, как у перепуганного щенка, стало постепенно медленным, глубоким, как во сне.

Но иной раз, когда ни один из проверенных приемов не помогал, когда не находилось больше слов, — Амброзин уходил в какой-нибудь угол просторного двора и принимался записывать свои воспоминания.

Ромул оставался предоставленным самому себе, и он мог делать что угодно…

Обычно мальчик в таких случаях брал палку и начинал чертить на песке бессмысленные линии, — но мало-помалу он подбирался все ближе к своему наставнику, наблюдая за Амброзином краем глаза, пытаясь угадать, что такое пишет старик своим росным, аккуратным почерком…

И однажды терпение Ромула лопнуло. Он подошел и спросил:

— Что ты пишешь?

— Просто воспоминания. Тебе бы тоже следовало подумать о записях… или хотя бы просто о чтении. Чтение помогает забыть о проблемах; оно освобождает дух от тревог и скуки обыденной жизни, оно позволяет нам заглянуть в другой мир. Я уже просил прислать кое-какие книги для твоей библиотеки, и они как раз сегодня должны прибыть из Неаполя. Там не только философия, геометрия и труды по сельскому хозяйству; там должны быть и великолепные истории… эфиопские сказки Гелиодора, пастушеский роман о Дафнисе и Хлое, приключения Геркулеса и Тезея, путешествия Улисса… Да ты сам увидишь! Ну, а пока мне нужно кое-чем заняться, а потом я приготовлю тебе обед, так что не уходи слишком далеко, я не хочу надрывать голос, зовя тебя.

Амброзин положил на скамью рядом с собой свою тетрадь, закрыл чернильницу и спрятал перо. И отправился в старую императорскую библиотеку, некогда содержавшую в себе многие тысячи томов, доставленных из разных частей империи, — на латыни, греческом, сирийском, египетском и других языках.

Ныне все ниши, где некогда стояли полки, были пусты, словно глазницы черепа, и таращились в никуда.

Лишь бюст Гомера сохранился от прежнего величия, тоже слепой, белеющий в большой темной комнате, как привидение.

Ромул бесцельно бродил по огромному двору, но каждый раз, проходя мимо оставленной на скамье тетради, бросал на нее осторожный взгляд.

Внезапно он остановился и жадно уставился на тетрадь. Наверно, ему можно прочитать страничку-другую, раз уж его наставник оставил тут свои записи… может, он и не стал бы возражать, если бы Ромул заглянул в них? Мальчик сел на скамью и открыл тетрадь. На титульном листе был изображен крест с альфой и омегой на концах. Под крестом красовался рисунок веточки омелы, похожий на гравировку на том серебряном медальоне, который Амброзин всегда носил на шее.

Вечер был теплым, последние ласточки собрались в стаю в небе над виллой, окликая друг друга и словно не желая покидать опустевшие гнезда и отправляться в далекие края на зимовку.

Ромул улыбнулся и негромко произнес

— Улетайте же, глупые! Вы-то можете умчаться отсюда, так и не задерживайтесь. На следующий год вы найдете меня на этом же самом месте. Я посторожу пока ваши гнезда. А потом он перевернул первую страницу и углубился в чтение.

 

ГЛАВА 2

Я еще не появился на свет, когда последние орлы Римских легионов покинули Британию, чтобы никогда больше не возвращаться. Тогдашний император отозвал все свои войска, и в результате моя земля оказалась брошенной на произвол судьбы. Но сначала ничего не случилось. Власти продолжали править городами по законам своих отцов, а магистраты империи поддерживали связи с далекой Равенной, надеясь, что рано или поздно орлы прилетят вновь. Но однажды в нашу страну вторглись варвары, жившие по другую сторону Великой стены, — чтобы, сеять смерть, разрушение и голод своими бесконечными набегами и грабежами. Мы просили императора о помощи, в надежде, что он еще не забыл о нас, но он явно ничего не мог сделать. Орды варваров угрожали восточным окраинам империи. Яростные, неутомимые всадники с оливковой кожей и раскосыми глазами все прибывали и прибывали с бесконечных равнин Сарматии. Словно злобные призраки, рожденные глубинами ночи, они уничтожали все на своем пути. Они никогда не останавливались, чтобы отдохнуть и поспать, — они просто опускали головы на шеи своих лохматых коней, и этого им было достаточно. А сушеное мясо, которым варвары питались, они размачивали, сунув его куски под седло.

Главнокомандующий императорской армии, некий герой по имени Атий, разбил косоглазых варваров при помощи других варварских войск, — в великой битве, что длилась от рассвета до заката; но он не мог вернуть нам ушедшие от нас легионы. Наши посланники умоляли его о помощи, напоминая обузах крови, о законе и вере, что связывали нас в течение многих веков. В конце концов, он, глубоко тронутый, пообещал что-нибудь предпринять. Он послал к нам человека по имени Герман, о котором говорили, что он одарен магической силой, — и доверил ему знамя легионов Британии: серебряный дракон с пурпурным хвостом, который, казалось, оживал при малейшем дуновении ветра.

Больше он не мог сделать ничего, но даже этого знака и знамени было достаточно, чтобы поднять наш упавший дух и пробудить уснувшую гордость. Герман оказался доблестным и боговдохновенным вождем. Его пылающие, огненные глаза, его голос, подобный крику ястреба, цепкие руки, державшие знамя, его несгибаемая вера в закон и цивилизацию действовали на всех, как чудо. Он вел своих людей в бой с криком: «Аллилуйя!» И варвары отступили. Множество горожан взялись за оружие и встали в караул у Великой стены, частично восстановленной из руин, и охраняли опустевшие замки. А день первой сладкой победы стал известен как «Битва Аллилуйи».

Годы шли, люди постепенно возвращались в свои дома, и лишь жалкая горсточка плохо вооруженных людей осталась охранять Горную страну, стоя на башнях Великой стены. Так что когда варвары снова предприняли неожиданную атаку, они без труда перебили всех защитников. Они стащили воинов со стены, зацепив их своими крючковатыми копьями, и пронзили, как рыбу острогой. А потом варвары, бросились на юг, захватывая незащищенные города, налетая на них, как буря, поджигая, разрушая… Они сеяли вокруг неизбывный ужас. Их лица были выкрашены черной и синей краской, и они не щадили никого, ни женщин, ни детей, ни самых глубоких стариков.

И снова были посланы гонцы к Атию, главнокомандующему имперской армией, чтобы вновь молить о помощи. Но он и в этот раз только и смог, что послать Германа, прежде уже успешно возжегшего сердца жителей Британии и вселившего в людей решимость. Но Герман уже давно не брал в руки оружия. Он стал епископом в Галлии, и прославился как истинный святой, — однако он не мог пренебречь своим долгом и потому вернулся на наш остров. Он вновь объединил наши силы, он убедил жителей городов начать ковать мечи и копья, а потом выступить против врага. К несчастью, разбить варваров полностью и окончательно не удалось, а сам Герман был серьезно ранен.

Его привезли в лес в долине Глева и положили на траву под столетним дубом, но прежде чем умереть, он заставил командиров отрядов дать клятву, что они никогда не сдадутся, что будут продолжать сопротивление и постепенно создадут настоящие дисциплинированные войска, по образцу римских легионов, чтобы защищать свою границу — Великую стену. Ипусть на их знамени извивается тот самый дракон, который однажды уже привел их к победе.

Это событие я видел собственными глазами. Я был еще довольно молод, но уже учился друидскому искусству врачевания, науке пророчеств и чтения знаков звезд. Я уже побывал в разных странах и узнал много важного и интересного.

И именно меня позвали помочь умирающему герою. Я ничего не мог для него сделать, только облегчить боль, причиняемую ранами, но я до сих пор помню его благородные слова, и огонь его глаз, который не смогла угасить даже сама смерть.

Когда Герман скончался, его тело увезли в Галлию и там похоронили. Гам оно и покоится по сей день. Его могила почитается как святое место паломниками и из Галлии, и из Британии.

И вот в согласии с его волей был создан полк из отборных солдат, и его командирами стали лучшие воины Британии, наследники высших достоинств римлян и кельтов. Этот полк размесился в одном из фортов Великой стены, рядом с Монс-Бадоником, или Маунт-Бадоном, как мы называем это место на карветинском диалекте.

Прошло несколько лет, и казалось, что самопожертвование Термина принесло мир в наши земли… но это оказалось не так. Выпало подряд несколько слишком суровых зим, после которых наступало засушливое лето. Огромная часть стад северных варваров пала, начался голод. Привлеченные миражом богатых равнинных городов, варвары начали нападать на множество поселений вдоль Великой стены, и на долю защитников выпали тяжкие испытания. Я лично находился в форте Маунт-Бадон в качестве врача и ветеринара. Тамошний командир, человек великих достоинств и доблести, пригласил меня туда; его звали Корнелий Павлин. Его ближайшим помощником и заместителем был офицер по имени Константин, но на языке Карветии его называли Кустенином. Он выполнял функции консула.

И вот Павлин обратился ко мне с пылкой речью, и в его словах звучала глубокая тревога. Он сказал:

— Наши силы не смогут больше противостоять вражеским атакам, если никто не придет нам на помощь. Ты немедленно отправишься в Равенну, чтобы поговорить с императором, ты поедешь с теми офицерами, которых я сам выберу для этой миссии. Заставь императора понять, что мы нуждаемся в дополнительных войсках, напомни ему о верности наших городов и наших граждан священному Тиму. Если он не пришлет к нам свою армию, наши дома будут сожжены, наши женщины изнасилованы, наши дети уведены в рабство. Встань столбом у порога императорского дворца и стой там день и ночь, если будет необходимо, откажись от еды и питья, — пока он тебя не заметит. Ты единственный из всех, кого я знаю, бывал уже по ту сторону Иберийского моря. Ты знаешь множество языков кроме латыни, и ты знаток медицины и алхимии. Я уверен, ты сумеешь привлечь его внимание и завоюешь доверие.

Я выслушал его, ни разу не перебив. Я прекрасно понимал и крайнюю серьезность нашего положения, и причины огромного доверия ко мне, — но в глубине сердца я знал, что подобная экспедиция будет чрезвычайно рискованной, и что надежды на успех очень малы. Большую часть провинций империи охватили народные волнения, дороги были опасны, да к тому же по пути было наверняка почти невозможно отыскать хоть какую-то пищу для меня самого и моих спутников. Да, помех и препятствий ожидалось более чем достаточно… однако все это было ничто в сравнении с возможным выигрышем, если бы мне удалось действительно добраться до императора и заручиться его поддержкой. Я ответил:

— Благородный Павлин! Я готов сделать все, что ты прикажешь. Я с радостью рискну собственной жизнью ради спасения моей родины, если в том будет необходимость, — но уверен ли ты, что это наилучшее из решений? Не разумнее ли было бы заключить соглашение с благородным Вортигеном? Он — доблестный воин, у него много сил храбрости, и его воины многочисленны и хорошо обучены. И ведь это было бы не в первый раз для них — сражаться на нашей стороне против северных варваров, если меня не подводит память. Его отец был кельтом, а мать — римлянкой, и это укрепляет его связи со всеми народами нашей земли. К тому же твой посол, Кустенин, хорошо знает этого военачальника.

Павлин вздохнул, как будто ожидал от меня именно этих слов. И ответил:

— Я именно это и пытался сделать, но Вортиген требует слишком большую цену: он хочет власти над всей Британией… он требует роспуска городских ассамблей, уничтожения старинных магистратур и закрытия сенатских палат там, где только они есть. Боюсь, что такое лекарство может оказаться куда хуже самой болезни. Города, уже оказавшиеся под его властью, страдают от жестокой тирании и грубого подавления свободы. Я могу принять его предложение только в том случае, если буду вынужден это сделать, только если у меня ни останется ни малейшей надежды на какой-то другой выход. И более того…

Он вдруг замолчал, как будто испугался, что и без того наговорил лишнего, но я был уверен, что понял его невысказанные мысли. И я сказал:

— Ты — римлянин до самых кончиков волос, ты сын и внук римлян, возможно, даже последний из великого народа. Я понимаю тебя, хотя и уверен, что невозможно остановить время, невозможно повернуть вспять колесо истории.

— Ты ошибаешься, — заметил Павлин. — Я вовсе не об этом подумал, хотя, конечно же, в моем сердце живет мечта: увидеть возвращение серебряных орлов. Но я думал о том дне, когда мы привезли к тебе с поля боя Германа, смертельно раненного. Это было в Глевском лесу, и мы надеялись, что ты сумеешь вылечить его…

— Я очень хорошо помню этот день, — кивнул я. — Но я ничего не мог сделать.

— Ты сделал достаточно, — возразил Павлин. — Ты дал ему время, чтобы прочитать молитвы, принять от священника отпущение грехов, да еще и сказать нам последние слова.

— Но ведь кое-что слышал только ты один. Он что-то прошептал тебе на ухо, прежде чем испустить последний вздох.

— Да. И теперь я хочу поделиться с тобой его словами, — продолжил Павлин. Он потер лоб ладонью, как будто пытаясь подстегнуть память и укрепить дух. Потом он прочел следующие строки:

— Это похоже на куплет какой-то старинной народной песни, — сказал я, немного подумав. — Юный воин, выходящий из моря, приносит с собой мир и процветание. Это весьма распространенная тема. Похожие песни всегда рождаются во времена войн и голода.

Но, очевидно, у Корнелия Павлина было на этот счет другое мнение. Он сказал:

— Но это ведь были последние слова великою воина в минуту его смерти! Тут должен быть еще и другой смысл, более глубокий и важный, имеющий отношение к спасению нашей земли и всех нас. Орел — «aquila» — символизирует Рим, а дракон — «draco» — это наш знак, это знамя легиона Британии. Я знаю, что все прояснится, когда ты доберешься до Равенны и до императора. Так что умоляю тебя, отправляйся поскорее и выполни эту задачу.

И с такой силой и воодушевлением прозвучали его слова, что я решил сделать все, о чем он просил, хотя эти странные стихи и не породили в моем уме никаких особых образов. И перед сенатом Карветии, собравшимся под председательством Кустенина, я поклялся, что я вернусь с армией, готовой освободить нашу землю, изгнать с нее варваров. Я отправился в путь на следующий день. Прежде чем взойти на борт корабля вместе с товарищами по путешествию, я обернулся и бросил последний взгляд на Великую стену, над высочайшей башней которой развевался на ветру дракон с пурпурным хвостом. Человек, одетый в плащ такого же цвета, стояла на крепостном валу… но вскоре и Корнелий Павлин, и его надежды растаяли за кормой корабля в тумане осеннего рассвета.

При попутном ветре мы быстро добрались до Таллии, и сошли на берег в конце октября. Ну, а потом, как я и предсказывал, началось долгое и тяжелое путешествие. Один из моих товарищей заболел и умер после того, как упал в ледяную воду одной из галльских рек, а другой потерялся в снежной буре, когда мы переходили Альпы. Последние двое погибли, когда мы попали в устроенную разбойниками засаду, в лесу у Падуи.

Я один остался в живых, и когда я добрался, наконец, до Равенны, я начал добиваться приема у императора — но безуспешно: этот мягкосердечный дурак был уже полностью в руках варваров, хотя и других. И ни мои мольбы, ни голодовка не помогли делу сдвинуться с места. В конце концов, слуги, которым надоело мое присутствие, просто-напросто выгнали меня метлами из дворцового атриума.

Измученный долгим бесплодным ожиданием и голодом, я впал в отчаяние и ушел из этого города и от его высокомерных жителей. Я брел от деревни к деревне, ища приюта у крестьян и платя за сухой хлеб или чашку молока своим врачебным и ветеринарным искусством. Я в равной мере владел обеими профессиями, но можно не сомневаться, что я с куда большей искренностью готов был помочь ни в чем не повинным животным, нежели тупым и жестоким человеческим существам.

И что только произошло с их благородной латинской кровью! Вся страна была наполнена разбойниками, жители ферм дошли до полной нищеты, задавленные невыносимыми налогами. То, что некогда было гордыми городами, окруженными крепкими бастионами, стоявшими вдоль прекрасных старых дорог, — превратилось в простые груды развалин, населенных призраками, а их обрушившиеся стены густо оплел ядовитый темный плющ. Изможденные бродяги у порогов богатых вилл дрались с собаками за вонючие объедки, готовые перегрызть друг другу горло за какой-нибудь обрывок кишки или кожи… На холмах больше не кудрявились виноградные лозы, и не видно было серебристых олив, которые грезились мне в юности, когда я читал поэмы Горация и Вергилия. И не было тут белых волов с изогнутыми, словно полумесяц, рогами, влекущих плуги… И крестьяне не бросали в землю зерна… Лишь грязные полудикие пастухи гнали отары овец да стада коз на сухие пастбища, да свиньи рылись в палой листве под дубами, отыскивая желуди. Все были голодны, и люди, и животные.

И мы возлагали надежды на эту страну! Порядок в ней, если это можно было назвать порядком, поддерживали отряды варваров, составлявших теперь основную часть имперской армии, и куда более преданных своим вождям, нежели немногим оставшимся римским офицерам. Они не столько защищали жителей страны, сколько мучили их, издевались над ними. Империя превратилась в шелуху, пустую, как и ее император. Те, кто были некогда хозяевами земли, теперь находились под пятой грубого, невежественного притеснителя. Как часто я всматривался в отупевшие лица, в грязные лбы, покрытые холопским потом, пытаясь отыскать в них благородные черты Цезаря и Марка, волшебные очертания лиц Катулла или Антонина! Увы… И все же, все же… Словно луч солнца, прорвавшийся сквозь плотные темные облака, иногда, без всякой видимой причины, в их глазах вспыхивала гордая доблесть их предков, и от этого мне казалось, что надежда еще не утрачена.

И в городах, и в больших поселениях пустила крепкие корни христианская вера, и распятый Господь смотрел на своих почитателей с алтарей, высеченных из камня и мрамора, — но в глубине страны все так же стояли храмы, посвященные древним божествам, хорошо укрытые и защищенные густыми зарослями. Неведомые руки возлагали подношения перед разбитыми, изувеченными изображениями.

Иной раз откуда-то из лесной глуши до меня доносились звуки флейт и грохот барабанов, — из лесной глуши или с вершин гор… они сзывали почитателей древних божеств присоединиться к празднику лесных дриад либо речных и озерных нимф. И из душистых глубин пещер мог тогда появиться сам похотливый Нон, стуча раздвоенными копытами, с огромным фаллосом, непристойно раздутым… всегда готовый полюбоваться на оргию, длящуюся из века в век, и принять в ней участие.

Христианские священники возвестили о скором возвращении Христа Спасителя и о близящемся Страшном суде, и убеждали людей оставить мысли о земной жизни в земных городах и обратить свои взоры, и надежды ко Граду Небесному. И от этого день за днем умирала, любовь римского народа к своей родине. Культ предков постепенно сошел на нет, и самые священные воспоминания людей были забыты ради чисто академических споров риторов.

Я жил так долгие годы, заботясь лишь о самом насущном, я не думал о причинах, уведших меня так далеко от родной земли, будучи уверен, что там, у подножия Великой стены, все давно превратилось в руины, все потеряно, все мои друзья и боевые товарищи умерли, потеряв надежду на свободу, достоинство и цивилизованную жизнь. А я даже и попытаться не мог вернуться, потому что у меня не было ни денег, ни припасов, и я едва был способен заработать столько, чтобы только слегка утолить вечный мучительный голод.

У меня осталось лишь одно желание, одна мечта: увидеть Рим! Ведь, несмотря на яростное разграбление, несмотря на полувековые страдания в лапах аларских варваров, Рим все еще стоял, — один из прекраснейших городов земли, и не оскорбленные ныне стены Аврелия, а длань первосвященника защищала его… И Сенат все еще собирался там, в древней Курии, — скорее для того, чтобы поддержать священную традицию, чем для принятия каких-либо решений, выполнять которые все равно было некому. И вот я отправился в Рим, одевшись как христианский священник; возможно, это были единственные люди, которые все еще внушали некое подобие благоговейного страха разбойникам и ворам. И вот тогда, во время перехода через Апеннины, для меня все внезапно изменилось… как будто сама богиня Судьбы вдруг вспомнила обо мне, вспомнила, что я все еще жив и, возможно, могу сделать что-то полезное в этой опустошенной земле.

Это случилось октябрьским вечером. Уже спускались сумерки, и я начал искать какое-нибудь укрытие на ночь, уголок, куда можно было бы принести охапку Сухих листьев и устроить постель… и тут мне показалось, что я слышу в лесу чей-то стон. Отчасти звуки напоминали то ли крики скопы, то ли рев оленя… но очень скоро я понял, что это рыдает женщина. Я поспешил на звук, скользя в тени между деревьями, бесшумный и невидимый, — я научился этому в священных лесах долины Глеба, когда был еще мальчишкой. И вот, наконец, я увидел: на большой поляне был разбит лагерь, охраняемый римскими и варварскими солдатами, — но все они были вооруженье на римский манер. В центре лагеря горел костер, а один из шатров был ярко освещен. Истоны доносились именно из этого шатра.

Я подобрался ближе, и никто меня не остановил, потому что в этот момент мое древнее друидское искусство позволило мне сделать собственное тело почти нематериальным, так что я едва отличался от обычной ночной тени. Войдя в тент, я заговорил, и все, кто там был, обернулись, изумленные, — ведь я как будто возник из воздуха. Мужчина, стоявший прямо передо мной, был сильным и крепким, его лицо обрамляла темная борода, придававшая ему вид древнего патриция. Он крепко стискивал зубы, а в его глубоко сидящих глазах отражалась боль, сжимавшая его сердце. Тут же я увидел молодую женщину, неутешно рыдавшую, — она сидела возле постели, на которой лежал мальчик лет четырех или пяти, явно бездыханный.

— Кто распорядился позвать священника? — растерянно спросил мужчина.

Должно быть, в своей помятой и грязной одежде, с изможденным лицом, я куда больше походил на грабителя, чем на служителя Божия.

— Я не священник… пока нет, — поспешил сказать я, — но я владею искусством медицины, и возможно, смогу что-то сделать для вашего малыша.

Мужчина одарил меня пылающим взглядом, хотя на глазах у него выступили слезы, и сказал:

— Ребенок умер. Это мой единственный сын.

— Не верю, — возразил я. — Я пока что ощущаю дыхание его жизни в этом шатре. Позвольте же мне осмотреть мальчика.

Мужчина кивнул с безнадежным видом, а женщина посмотрела на меня с надеждой, ожидая чуда.

— Оставьте меня с ним наедине, — попросил я, — и к рассвету я верну его вам живым.

Меня самого удивили собственные слова. Я не понимал, как именно это получилось, но я чувствовал: в этом глухом лесу, в этом тихом уединенном уголке силы древней науки римлян слились в моей душе с той силой друидов, что досталась мне по наследству… и вместе они породили огромную мощь и безмятежную уверенность.

Хотя в последние годы я жил, забыв о самом себе и о своем звании, я все же в одно мгновение понял, что в силах вернуть краски на бледные щеки этого маленького существа, вернуть свет глазам, которые, казалось, уже погасли навсегда под опущенными веками. Признаки отравления были слишком очевидными, но я не знал, насколько далеко зашел процесс внутреннего распада. Мужчина колебался, но женщина сумела его убедить. Она схватила его за руку и потащила к выходу из шатра, шепча что-то ему на ухо. Видимо, она решила, что хуже все равно быть не может, что я не причиню ребенку больше зла, чем уже причинила непонятная болезнь.

Я открыл свой мешок и достал из него все те запасы, что у меня имелись, — попутно осознав, что, несмотря на отчаянные годы, я все же не растерял то, что необходимо для лечения. И я продолжал собирать травы и корни, когда позволяло время года, и хранил их так, как это полагается по правилам моего искусства.

Я подогрел на жаровне немного воды и приготовил сильный отвар, чтобы заставить организм мальчика действовать во имя собственного спасения. Я нагрел также несколько камней, завернул их в чистые тряпки и обложил ими холодное тельце. Я налил горячей, почти кипящей воды в винный мех и положил его на грудь ребенка. Мне нужно было пробудить хотя бы слабый отзвук жизни в этом малыше, прежде чем я смогу дать ему лекарство. Когда я увидел, как на желтой, как воск, коже выступили крошечные капельки пота, я влил в рот и нос мальчика отвар — и заметил легкий отзыв тела, едва заметное сокращение ноздрей…

Мир снаружи замер в молчании. Я больше не слышал рыданий молодой матери. Возможно, эти красивая, гордая женщина уже смирилась с ужасной потерей? Я влил в рот мальчика еще несколько капель отвара — и на этот раз реакция была куда более заметной, а потом вдруг резко сократился желудок малыша…

Я нажал на его живот — и небольшое количество зеленоватой, дурно пахнущей жидкости вытекло изо рта ребенка, не оставив у меня больше никаких сомнений.

Я продолжал по капле вливать рвотное; последовали новые судороги, и, наконец, из желудка вырвалось все его содержимое. Малыш упал на спину, как будто измученный непосильной работой. Я раздел его, вымыл и укрыл чистым одеялом. Он обливался потом, но дышал, и его сердце билось; это было неровное биение, но для меня оно звучало громче и победоноснее, чем военные барабаны. Я исследовал содержимое желудка мальчика, и мои подозрения полностью подтвердились. Выйдя из шатра, я увидел прямо перед собой родителей малыша. Они сидели на табуретах перед костром, и в их глазах горели волнение и надежда. Они слышали, как их сына рвало; но ведь это значило, что он жив! Однако они держали свое обещание и не стали мешать мне.

— Он поправится, — сказал я, сделав особое ударение на втором слове. — Это отравление.

Они бросились в шатер, и я услышал, как мать зарыдала от счастья, обнимая свое дитя. Я отошел в сторону, туда, где горел костер стражей, чтобы не мешать родителям в момент столь сильных чувств. Но на полпути меня остановил властный голос. Это был он, отец малыша.

— Кто ты такой? — спросил он. Я обернулся и посмотрел на него; а он рассматривал меня, как будто только что увидел впервые. — Как ты вообще попал в мой шатер? Вокруг вооруженные стражи… Как ты смог вернуть моего сына к жизни? Ты… ты ученый, или же ты ангел с небес? А может, ты лесной дух? Скажи мне, умоляю!

— Я просто человек, но я знаком с медициной и естественными науками.

— Мы обязаны тебе жизнью нашего единственного сына. И пусть в мире не существует ничего такого, чем можно было бы отплатить за подобную услугу… Скажи, чего бы тебе хотелось, и если это в моих силах — ты все получишь.

— Горячей еды сейчас и куска хлеба на завтрашний день будет вполне достаточно, — ответил я. — Моя награда — то, что мальчик снова дышит.

— Куда ты направляешься? — спросил он.

— В Рим. Хочу увидеть Великий город и все его чудеса, об этом я мечтал всю жизнь.

— Мы тоже направляемся в Рим. Останься с нами. Ты доберешься до цели спокойно, без хлопот. И я, и моя жена страстно желаем и надеемся, что ты останешься с нами навсегда и будешь заботиться о нашем сыне. Ему нужен учитель, а кто сможет учить его лучше тебя, человека с такими огромными знаниями, владеющего чудодейственным искусством?

Это были те самые слова, которые я хотел услышать, однако я сказал, что подумаю над его предложением и ответ дам только в Риме. А пока я помогу мальчику окончательно поправиться; но ему, отцу, следует найти убийцу, человека, ненавидящего его настолько, чтобы попытаться отравить невинного ребенка.

Похоже, что мужчина был поражен моими словами. Он сказал:

— Ну, это мое дело. Преступник не уйдет от меня.Прошу, не отказывайся от моего гостеприимства и от моей пищи, и отдохни до утра. Тебе нужен отдых.

Он сообщил мне, что его имя — Орест, и что он офицер имперской армии. Пока мы разговаривали, его жена, Флавия Серена, вышла из шатра и присоединилась к нам. Она была так взволнована, что попыталась поцеловать мою руку. Я поспешно отдернул ее и почтительно поклонился женщине. Она была самой прекрасной и самой благородной дамой из всех виденных мною в жизни. Даже страх потерять сына не нарушил гармонии ее аристократических черт, не замутил свет янтарных глаз, лишь слегка потемневших от тревоги и страдания. Ее манеры были полны достоинства, но ее взгляд был нежным, как весенний рассвет. Над высоким лбом лежали короной темные волосы, отливающие фиолетовым, пальцы у нее были длинными, суженными к кончикам, а кожа тонкой, прозрачной. Бархатный пояс подчеркивал мягкий изгиб бедер под платьем из тонкой шерсти. На шее она носила серебряную цепочку, на которой висела одна-единственная черная жемчужина, угнездившаяся между безупречными грудями. Я ни разу в жизни не встречал столь завораживающей красоты, и в тот самый момент, когда я увидел ее, я понял: я буду преданно служить ей до конца моих дней, и неважно, какая судьба ждет нас всех впереди.

Я снова отвесил глубокий поклон и попросил разрешения удалиться. Я очень устал, и я истратил последние силы в победоносной дуэли со смертью. Меня проводили в один из шатров, и я, измученный вконец, упал на узкую походную кровать. И те часы, что отделяли нас от рассвета, я провел в состоянии, близком к летаргическому ступору.

Меня вернули к сознанию крики какого-то мужчины, явно подвергшегося пытке. Должно быть, Орест нашел тою, кто подсунул ребенку яд. Я не стал наутро задавать никаких вопросов, и никто не позаботился сообщить мне, кто оказался отравителем; да я ведь и без того уже знал достаточно. Я знал то, что мне нужно было знать: отец ребенка оказался достаточно могущественным человеком, чтобы иметь врагов настолько яростных, что они готовы покуситься на жизнь маленького мальчика.

Когда мы тронулись в путь, я заметил неподалеку истерзанный труп мужнины, привязанный к дереву. К вечеру лесные звери должны были оставить от него только голые, дочиста обглоданные кости.

Вот так я и стал воспитателем и наставником мальчика и членом этой семьи, и много лет занимал завидное положение, живя в роскошном доме, посвящая свободные часы любимым наукам и экспериментам в области естественных наук, и почти забыв о той миссии, с которой меня отправили в Италию много лет назад.

Орест часто бывал в отлучке, отправляясь в рискованные военные походы, а когда возвращался — обычно его сопровождали вожди варваров, командовавшие отдельными отрядами.

Римских офицеров с каждым годом становилось все меньше. Высшая аристократия предпочитала присоединяться к христианскому клиру и пасти души вместо того, чтобы вести в бой армию. Это, конечно, вполне подходило Амбросу, во времена императора Феодосия оставил блестящую военную карьеру, чтобы, стать миланским епископом, и, разумеется, для нашего Германа, вождя Британии, — он ведь тоже бросил меч, чтобы заняться ерундой.

Но у Ореста был другого характер. Я узнал со временем, что в молодости он служил под знаменами Атиллы, уже тогда выделяясь среди других умом и рассудительностью. И можно было не сомневаться, что он всегда будет полон сил.

Он очень высоко ценил меня и часто интересовался моим мнением по самым разным вопросам, но главной моей задачей было дать хорошее образование его сыну Ромулу. Орест как бы передал мне свои отцовские обязанности, поскольку сам слишком часто бывал занят делами военными, — пока однажды не получил звание римского патриция и должность главнокомандующего имперской армией. И вот тогда он принял решение, в корне изменившее нашу жизнь и, можно сказать, давшее начало новой эре.

Императором был в этот момент Юлий Неф. Это был человек малодушный и бездарный, но он состоял в дружбе с восточным императором Зеноном. Орест решил свергнуть его и завладеть пурпурной императорской тогой. Он сказал мне о своем замысле, и даже спросил, что я по этому поводу думаю. Я ответил, что его план — чистое безумие: неужели он думает, что его судьба будет чем-то отличаться от судьбы, любого другого императора, сменявших друг друга на троне Цезарей? И понимает ли он, какой чудовищной опасности подвергает свою семью?

— На этот раз все будет по-другому, — коротко сказал он и замолчал.

— Но разве ты можешь быть уверен в преданности всех этих варваров? Они хотят только денег и земли. Пока ты даешь им все это — они следуют за тобой, но как только ты окажешься не в силах даровать им богатство, они найдут кого-нибудь другого, более могущественного и готового выполнять их требования и их безграничную алчность.

— Ты слышал что-нибудь о легионеNovaInvicta? — спросил он.

— Нет. Легионов давным-давно не существует. Ты отлично знаешь, мой господин, что та военная техника, которая служила основой их создания, претерпела сильные изменения последние столетия. Она устарела. Но я подумал о том легионе, который создал Герман как раз перед тем, как погибу подножия Великой стены, — о легионе, предназначенном для охраны одного из фортов… Но, скорее всего, того легиона давно уже не было.

— Ты ошибаешься, — возразил Орест. — ЛегионNovaInvicta — это особое войско, составленное из одних только римлян, из Италии и провинций. Я создал этот легион в полной тайне, и он уже несколько лет постоянно готов к действию, а командует им человек великого ума и огромного военного таланта. И они сейчас приближаются к нам форсированным маршем, и вскоре раскинут лагерь неподалеку от нашей резиденции в Амелии. Но это не единственный сюрприз. Я вовсе не хочу быть императором.

Я уставился на него, ошеломленный, и пугающая мысль вдруг возникла в моем уме.

— Нет? — переспросил я. — Но кто же тогда займет трон?

— Мой сын, — ответил Орест. — Мой сын Ромул, и он примет титул Августа. Он будет носить имена первою римского правителя и первого императора, а я буду защищать ею, оставаясь на посту главнокомандующего имперской армией. Никто и ничто не сможет причинить ему вреда. Я промолчал, потому что мне было понятно: любые слова будут тут бесполезны. Орест уже все решил, и невозможно было заставить его изменить решение. Он даже не желал видеть, что подвергает своего собственного сына, моего ученика, моего мальчика, неимоверным опасностям.

В ту ночь я лег в постель очень поздно, — и долго лежал с открытыми глазами, не в силах уснуть. Множество мыслей кружилось в моем уме, и среди множества образов, вспыхивавших передо мной, не последнее место занимала картина легиона, приближавшегося к нам, чтобы защитить мальчика-императора: последний легион, последней клятвой поклявшийся разделить судьбу последнего императора…

На этом история заканчивалась, и Ромул поднял голову от тетради. И тут же увидел Амброзина, стоявшего прямо перед ним.

— Полагаю, это было интересное чтение. Я звал тебя, уж не знаю сколько раз, но ты не потрудился ответить. Обед готов.

— Прости, Амброзии! Я тебя не слышал. Я увидел, что ты оставил тетрадь здесь, и я подумал…

— В записях нет ничего такого, чего тебе нельзя было бы прочесть. Ну, а теперь — пойдем.

Ромул взял тетрадь подмышку и следом за наставником пошел к трапезной. Потом вдруг окликнул старика:

— Амброзии…

— Да?

— Что означает то пророчество?

— То пророчество? Ну, наверняка текст не настолько сложен, чтобы ты не смог его перевести.

— Нет, но…

— Оно означает следующее: «Юность придет из южного моря, с мечом, неся с собой мир и богатство. Орел и дракон снова взлетят в небеса над великой землей Британии». Это пророчество, Цезарь, и подобно всем пророчествам, с трудом поддается истолкованию. Оно обращено к сердцам людей, избранных Богом для его собственных, неведомых нам целей.

— Амброзии… — снова осторожно произнес Ромул.

— Да?

— Ты… ты любил мою мать?

Старик склонил голову и торжественно кивнул.

—Да, я любил ее… и это была смиренная, преданная любовь, в которой я никогда не решался признаться даже самому себе, но ради которой я готов был в любую минуту отдать жизнь. — Амброзин повернулся к мальчику, и глаза его сверкнули в темноте, словно янтарь, когда он добавил: — И те, кто заставил ее умереть, заплатят за это. Заплатят самыми страшными муками, самой чудовищной смертью. Я клянусь в этом.

 

ГЛАВА 3

Амброзин куда-то пропал. Временами он позволял себе с великим тщанием исследовать самые далекие уголки виллы, особенно самые старые помещения, которые давно уже не использовались, — и там его ненасытное любопытство удовлетворялось великим множеством предметов, которые он находил исключительно интересными; это были фрески, статуи, древние документы, лабораторные материалы и инструменты плотников. Он тратил массу времени на ремонт всякого старого хлама, едва ли не века остававшегося в небрежении, — например, он мог взяться за починку маленькой мельницы или кузнечного горна, духового шкафа или отхожего места с проточной водой.

Варвары относились к старому наставнику как к безвредному сумасшедшему и хихикали ему вслед; их очень забавлял этот чудак. Забавлял всех, кроме одного, — Вульфилы. Вульфила слишком хорошо понимал, что старик весьма умен. И потому варвар позволял наставнику свободно бродить внутри виллы, но строго-настрого приказал своим дурошлепам не выпускать его наружу, кроме как в случае самой крайней нужды.

Ромул подумал, что Амброзин, наверное, забыл об уроке греческого языка, который был назначен на сегодняшний день; должно быть, снова нашел что-нибудь такое, что полностью поглотило его внимание. Мальчик побрел к нижним строениям, как бы сползавшим по склону. В этой части бывало совсем немного стражей, потому что стена тут была очень высокой, и ни одной лестницы, ведущей на нее, здесь не имелось. Кончалась стена у крутого каменистого обрыва.

Стоял холодный день конца ноября, настолько ясный, что с какой-нибудь достаточно высокой точки Ромул мог видеть развалины Афин, и даже больше того — конус великого Везувия, отливавшего на фоне темно-голубого неба красным металлом.

Ромул шел, слыша лишь стук собственных башмаков по камням, которыми была выложена дорожка, да шелест ветра в листве вековых каменных дубов и в кронах сосен. Над его головой пролетела красногрудая зорянка, трепеща крылышками, изумрудно-зеленая ящерица шмыгнула за камень и спряталась в расщелине между камнями… Весь этот крошечный мир внимательно наблюдал за проходящим мимо мальчиком.

Накануне к острову подошла лодка, битком набитая продажными женщинами, и всю ночь в солдатских казармах шло шумное веселье. Но Ромул вовсе не ощущал себя утомленным из-за недостатка сна. С чего ему утомляться, если он ничем не занимается, если у него нет никаких планов, никаких перспектив, никакого будущего? И в данный момент он не чувствовал себя ни особо несчастным, ни тем более счастливым, — потому что у него не было причин для подобных чувств. Душа Ромула глупо и бесплодно стремилась к миру, окружавшему его, он улавливал движения этого мира, как паук улавливает шевеление своей паутины на ветру. Чистый воздух и безмятежное дыхание природы успокаивали. Ромул принялся напевать детскую песенку, ни с того ни с сего вдруг всплывшую в его памяти.

Ромул подумал, что, наверное, в конце концов, он привыкнет к своей клетке. Человек может привыкнуть к чему угодно, а его собственная судьба уж, конечно же, не хуже судьбы многих других людей. Там, на матерке, продолжаются сражения, резня, насилие и голод… Ему же только и нужно, что выбросить из ума образ Вульфилы. Мысль об этом варваре была тем единственным, что выводило мальчика из апатии, заставляя душу корчиться в судорогах, заливая бешеной яростью, с которой Ромул не в силах был совладать… и еще его при этом охватывал безумный страх, что варвар уйдет от возмездия, и еще он сжимался от стыда за то, что не в силах что-либо изменить… но все это было бессмысленным.

И тут вдруг Ромул ощутил нечто странное в порыве ветра, ударившего его в лицо: это был сильный, плотный запах мха и как будто бы журчание невидимой воды…

Он посмотрел по сторонам, но ничего не обнаружил. Ромул хотел было пойти дальше, но снова уловил то же самое… чистый и сильный запах, сопровождавшийся едва различимым шелестом ветра.

Мальчик вдруг понял, что запах доносится снизу, из-под керамической решетки, сквозь которую стекала дождевая вода. Ромул исподтишка огляделся; вроде бы его никто не видел… Он достал из кармана бронзовое перо, опустился на колени и принялся скрести землю вокруг решетки, испускавшей столь необычный запах. Расчистив один край, он просунул под него перо и, подняв решетку, отложил ее в сторону, на мощеную дорожку. Потом снова быстро огляделся, а потом сунул голову в дыру. То, что мальчик увидел, потрясло его до глубины души: внизу была огромная потайная галерея, изукрашенная фресками и фантастическими орнаментами, уходящая в самое сердце горы…

С одной стороны стены галереи обрушились, создав нечто вроде склона, по которому Ромул смог бы без труда соскользнуть на пол нижнего помещения. Мальчик нырнул в дыру и задвинул решетку над своей головой. И вот он уже внизу… и перед ним разворачиваются картины, подобные сну. Лучи солнца просачивались сквозь сточную решетку над головой Ромула, открывая его взгляду длинный мощеный коридор, в котором справа и слева стояли статуи римских правителей, каждая на роскошном мраморном пьедестале. На лица и латы, известные мальчику по множеству рисунков, падал неверный свет, струившийся сверху. Мальчик шел вперед, охваченный благоговением: на пьедесталах были начертаны имена каждого из правителей и список побед над врагами…

С каждым шагом Ромула все больше охватывало чувство необъятности римской истории. Какое наследство пришлось ему взвалить на свои слабые плечи! Ромул шел медленно, читая надписи, едва слышно повторяя имена и титулы: «Флавий Юлий, восстановитель Рима, защитник империи… Септимий Север, Антоний Пий, Марк Аврелий… Тит Флавий Веспасиан… Тиберий… Цезарь Август, сын божественного Юлия, семь раз избиравшийся консулом…»

На всех этих выразительных скульптурных портретах лежал толстый слой пыли, покрывая густые брови, глубокие морщины, бороздившие благородные лбы… пыль осела на драпировках, на оружии и на орнаментах пьедесталов, — но ни один из императоров не был поцарапан или разбит. Должно быть, это место было чем-то вроде святилища, сохранявшегося в полной тайне. Но кто его создал? Юлиан, возможно, — первый в ряду фигур, тот, кого прокляли христиане, наградив его постыдным именем отступника… ведь он боролся с ними до последнего, продолжая поклоняться древним богам Солнца и Земли…

И вот, наконец, Ромул, дрожа от охватившего его волнения и восторга, добрался до северной стены подземной галереи. Перед ним встала вертикально плита зеленого мрамора, в центре которой красовался рельеф из золоченой бронзы, окруженный гирляндой лавровых листьев. Внутри гирлянды крупными буквами были высечены слова: CAIVS IVLIVS CAESAR. Кай Юлий Цезарь! Ниже кто-то добавил косыми буквами загадочную фразу: «Quоndecim caesus», что Ромул перевел приблизительно как: «Поражен пятнадцать раз». Но что это могло значить? Цезарь был убит тридцатью восемью ударами кинжала, это все знали из учебников истории… тридцать восемь, а не пятнадцать, и зачем вообще это печальное напоминание о мартовских идах появилось на этой грандиозной, драгоценной мраморной плите, рядом с бронзой и золотом? Это выглядело бессмысленным: надпись, которая, по сути, увековечивала убийцу величайшего из римлян.

Но при чем тут это странное число? Ромул вспомнил об акростихах и буквенных загадках, о которых так часто рассказывал ему наставник, когда они сидели у залива; Амброзии делал это для того, чтобы пробудить и заставить работать скучающий ум мальчика. Ромул начал читать буквы задом наперед, через одну… он был уверен, что тут должен таиться какой-то фокус, некий ключ, благодаря которому можно будет понять странное выражение.

Сверху не доносилось никаких звуков, кроме монотонного чириканья воробьев. И в этой странной, пустой атмосфере ум мальчика стремительно перебирал десятки вариантов сложения одних и тех же букв — в поисках единственно правильного. Потом вдруг Ромул сообразил, что кто-нибудь может заметить его отсутствие и поднять тревогу. Тогда и Амброзин окажется в опасности. И вспыхнувшее в его душе беспокойство подстегнуло ум, и буквы затанцевали перед ним, как бабочки в потоке теплого воздуха, и сами собой выстроились в серии чисел, добавившихся к пятнадцати… Сумма, состоящая из V, V и V, то есть из трех пятерок: позолоченные бронзовые буквы V в словах CAIVS IVLIVS. И добавленная позже надпись не зря сделала косым шрифтом — маленькая «г» не равнозначна заглавной V. Это и должно быть ключом к загадке! Ромул дрожащей рукой нажал по очереди на три большие буквы V; они утонули в мраморной плите, но больше ничего не произошло. Мальчик разочарованно вздохнул и уже хотел было повернуться и уйти, но тут его осенила новая идея: ведь тут было сказано «quindecim», что значило «три умножить на пять», а не три пятерки в ряд. И он нажал все три заглавные V в словах CAIVS IVLIVS одновременно.

Все три буквы погрузились в плиту — и в то же мгновение Ромул услышал резкий металлический щелчок, потом звук падающего противовеса и скрип ворота… и огромная плита отодвинулась, открыв проход, из которого потянуло сквозняком.

Ромул вцепился в мрамор и с силой толкнул плиту, поворачивая ее еще немного на петлях, а потом подложил под нее камень, чтобы дверь не закрылась за его спиной. И, сделав глубокий вздох, шагнул через порог.

Как только глаза мальчика освоились с тусклым освещением, он охнул, решив, что видит подлинное чудо: перед ним стояла величественная статуя, изваянная из мрамора разных оттенков, имитирующих естественные тона. И при этом Ромул увидел настоящее металлическое оружие изумительной работы.

Ромул медленно обвел статую взглядом, изучая каждую подробность, от сандалий, ремешки которых оплетали мускулистые икры, — до известной ему по преданиям кирасы, украшенной изображениями горгон и морских чудовищ с чешуйчатыми хвостами. Суровое лицо, орлиный нос, глаза, горящие величавой гордостью dictatorperpetuus, пожизненного диктатора и судьи нравственности. Сам Юлий Цезарь! Странный свет скользил по поверхности скульптуры, как отражение невидимых волн, и Ромул не сразу понял, что подвижный голубоватый свет проникает снизу, из колодца, который он поначалу принял за нечто вроде алтаря. Ромул нагнулся над краем колодца; но он только и увидел, что голубой свет. Он бросил туда камешек — и лишь через несколько долгих секунд до него донесся всплеск воды. Похоже, глубина этого провала была просто чудовищной!

Ромул выпрямился и обошел вокруг статуи, рассматривая ее еще более внимательно. Он никогда не видел подобного реализма, хоть в мраморных скульптурах, хоть в бронзе. Пояс, на котором висел вложенный в ножны меч, выглядел вообще настоящим. Ромул вскарабкался на один из капителей и протянул дрожащую руку к рукоятке меча, стараясь не попадаться под испепеляющий взгляд диктатора. И потянул… Меч послушно последовал за его пальцами и выскользнул из ножен. Ромул никогда прежде не видел ничего подобного! Лезвие меча было острым как бритва, блестящим, как стекло, и темным, как ночь. На мече виднелись какие-то буквы, но мальчик не мог их разобрать. Он обхватил рукоятку обеими ладонями, поднес меч поближе к лицу — но руки у него так дрожали, что меч прыгал перед глазами, как лист на ветру. Меч, разивший галлов и германцев, египтян и сирийцев, нумидийцев и иберийцев. Меч Юлия Цезаря!

Сердце Ромула отчаянно колотилось, и он снова подумал об Амброзине, который наверняка ужасно тревожился и повсюду искал своего воспитанника Вульфила разъярится, конечно… Ромул хотел было вернуть меч на место, однако некая сила остановила его, и он не смог ей сопротивляться. Он не мог и не хотел расстаться с мечом.

Ромул снял плащ и завернул в него меч, а потом быстро вернулся к каменной плите-двери и закрыл ее, убрав камень. Когда противовес возвращал мраморную плиту на место, Ромул бросил последний взгляд на сурового диктатора и прошептал:

—Я только немножко подержу его у себя. Не тревожься. Я его верну…

Ромулу не сразу удалось вскарабкаться по осыпи к дождевому стоку, но он справился с этим, поднялся к дыре и, приподняв решетку, осторожно огляделся. Выждав немного и убедившись, что его никто не видит, Ромул выбрался из дыры, скользнул за живую изгородь, а потом поспешил к своей комнате под прикрытием двух рядов одежды, развешанной после стирки на веревках. Сверток он спрятал под кровать. Снаружи, во дворе и саду виллы, уже нарастали тревожные крики стражей, ищущих мальчика. Ромул быстро спустился на первый этаж и быстро пробежал по конюшне, попутно обсыпавшись соломой и мякиной. Потом вышел наружу. Один из варваров тут же заметил мальчика и заорал во все горло:

— Вот он, тут! Я его нашел!

Варвар грубо схватил Ромула за руку и поволок к вахте. Ромул уже издали услышал доносившиеся из домика стражей стоны, и сердце его упало; Амброзин платил дорогой ценой за временное отсутствие своего ученика!

— Отпустите его! — закричал Ромул, отталкивая державшего его варвара и врываясь в помещение стражей. — Отпустите его немедленно, выродки!

Амброзин был привязан к стулу с высокой спинкой, руки старику скрутили позади. Из носа и изо рта наставника текла кровь, одна щека сильно распухла. Ромул бросился к нему и крепко обнял:

— Прости меня, прости меня, Амброзии! — выдохнул он. — Я не хотел…

— Это ерунда, мой мальчик, чистая ерунда! — ответил старый наставник. — Самое главное — что ты снова тут. Я беспокоился за тебя.

Вульфила схватил Ромула за плечи и рывком отбросил от Амброзина; мальчик растянулся на полу.

— Где ты был? — прорычал варвар.

— В конюшне… я там уснул в соломе, — ответил Ромул, поднимаясь на ноги и храбро глядя на огромного варвара.

— Лжешь! — заорал Вульфила, отвешивая юному императору такую оплеуху, что тот отлетел к стене и ударился об нее. — Мы искали тебя везде!

Ромул вытер кровь, начавшую капать из его носа, и снова шагнул к своему наставнику с храбростью и решительность, в которые Амброзин почти не в силах был поверить.

— Плохо смотрели, — сердито сказал мальчик. — Ты что, не видишь, я до сих пор весь в трухе? — Вульфила снова было замахнулся, но Ромул, твердо глядя прямо в глаза варвару, сказал: — Если ты посмеешь еще раз прикоснуться к моему учителю, я тебе перережу горло, как свинье. Клянусь, я это сделаю!

Вульфила разразился громким хохотом.

— Чем это ты перережешь? Ладно, исчезни с моих глаз и благодари своего бога за то, что я сегодня в хорошем настроении, убирайтесь оба, ты и этот твой старый таракан!

Ромул развязал рука Амброзина и помог наставнику подняться на ноги. Старик заметил во взгляде ученика нечто особенное, какую-то особую ярость и гордость, которых никогда не видел прежде, и был не на шутку поражен столь неожиданным явлением. Ромул нежно поддерживал его, выводя из помещения вахты под громогласный смех и язвительные шутки варваров, но это почти неистовое веселье лишь дало понять Амброзину, какой опасности он и его воспитанник подвергались всего несколько мгновений назад. Да и в самом деле… тринадцатилетний мальчишка исчез из-под наблюдения семидесяти лучших воинов имперской армии больше чем на час, повергнув их тем самым в глубочайшую панику.

— Где ты был? — спросил Амброзин, как только они очутились одни в своих комнатах.

Ромул взял влажное полотенце и принялся вытирать лицо.

— В одном тайном месте.

— Что? В этой вилле нет тайников!

— Под мостовой нижнего двора есть потайная галерея, и я… я в нее провалился, — соврал Ромул.

— Ты не слишком искусный лжец. Скажи мне правду.

— Ну, я нарочно туда залез. Отодвинул решетку над дождевым стоком. Я просто почувствовал, как оттуда потянуло воздухом. Поэтому я поднял решетку и спустился вниз.

— Так-так… и что же ты там нашел, внизу? Надеюсь, твои находки стоят тех шишек, которые я получил из-за тебя.

— Прежде чем я отвечу, я должен задать вопрос

— Задавай.

— Что тебе известно о мече Юлия Цезаря?

— Странный вопрос, мой мальчик. Дай подумать… а, да, когда Цезарь умер, наступил долгий период гражданских войн, с одной стороны выступали Октавиан и Марк Антоний, с другой — Брут и Кассий. Ты помнишь, что именно они составили заговор против Цезаря и убили его во время мартовских ид. Как тебе хорошо известно, последняя битва состоялась под Филиппинами, в Греции, — когда Брут и Кассий были разгромлены и убиты. Власть досталась Октавиану и Марку Антонию, и они несколько лет правили Римской империей — Октавиан на западе, а Марк Антоний — на востоке. Но вскоре их отношения изменились к худшему, поскольку Антоний расторг брак с сестрой Октавиана, чтобы жениться на Клеопатре, обворожительной царице египетской. Антоний и Клеопатра потерпели поражение в великой морской битве у мыса Акций и бежали в Египет, где и покончили с собой, по очереди. Октавиан остался единственным правителем всех земель и принял от Сената титул Августа. В честь этого он построил в Римском форуме храм Марса Карающего, и там поместил меч Юлия Цезаря. Однако в последующие века, когда Риму начали угрожать варвары и подошли слишком близко к священным стенам, тот меч был вынесен из храма и спрятан. Думаю, это сделали Валериан или Гален, или кто-то другой. Я даже слышал, что Константин увез меч Цезаря в Константинополь, свою новую столицу. Но говорят, что в какой-то момент кто-то подменил настоящий меч копией, и никто не знает, где находится настоящий.

Ромул бросил на наставника загадочный и в то же время торжествующий взгляд и заявил:

— Ты сейчас это узнаешь.

Он выглянул в окно, в дверь — чтобы убедиться, что рядом никого нет, а потом, усмехнувшись удивленно наблюдавшему за ним наставнику, нырнул под кровать и вытащил оттуда свой скомканный плащ.

— Смотри! — торжественно произнес мальчик и обнажил сверкающее лезвие меча Амброзин онемел от изумления. Ромул держал меч на ладонях, плашмя, и полированная сталь поблескивала в полутьме. Золотая рукоятка была искусно выкована в форме головы орла с топазовыми глазами.

— Это меч Юлия Цезаря, — сказал мальчик. — Взгляни на эту надпись: «CaiiluliiCaesarisensisca…» — прочитал он, всматриваясь в затейливые буквы гравировки.

— Ох, великий господь! — перебил его Амброзин, касаясь меча дрожащими пальцами. — Ох, великие боги… Калибан, меч Юлия Цезаря! Я всегда думал, что он потерян много веков назад. Где ты его нашел?

— Он висел на поясе статуи Цезаря, в ножнах, там, в конце подземной галереи. Как-нибудь, когда эти уроды снова напьются, я отведу тебя туда и ты сам все увидишь. Ты просто глазам не поверишь! Но что ты такое сказал о мече? Что за Калибан?

— Это значит — «выковано калибанами» так назывался один народ в Анатолии, славившийся умением ковать непобедимую сталь. Они это сказали, когда Цезарь выиграл битву в Понте, при Целе…

— Это когда он сказал: «Пришел, увидел, победил?»

— Совершенно верно. Но, тогда говорили, что некий оружейник, чью жизнь спас Цезарь, выковал для него особый меч, используя небесное железо, прилетевшее с неба. Этот метеор, найденный на леднике горы Арарат, был закален в огне, по нему били молотами непрерывно в течение трех дней и трех ночей, а потом закалили в крови льва.

— Разве такое возможно?

— Более чем возможно, — кивнул Амброзин. — Конечно же. И мы прямо сейчас можем выяснить, действительно ли ты нашел самый крепкий меч в мире. Ну-ка, возьми его как следует!

Ромул повиновался.

— А теперь ударь по тому канделябру, со всей силы.

Ромул нанес удар; меч прорезал воздух с едва слышимым свистом, но мальчик промахнулся, и конец меча пронесся буквально на волосок от канделябра. Ромул пожал плечами и хотел размахнуться во второй раз, но его остановила рука Амброзина, легшая на его плечо.

— Я не ошибусь в этот раз, — сказал Ромул. — Смотри… — Но он тут же умолк, заметив странное выражение глаз старого наставника. — В чем дело, Амброзии? Почему ты на меня так смотришь?

Меч, не попавший по канделябру, задел паутину, висевшую в углу комнаты, и разрезал ее точно пополам, оставив хлопотливому пауку лишь верхнюю часть его ловчей сети. И разрез был настолько ровным и безупречным, что поверить в это было просто невозможно.

Амброзин подошел поближе и изумленно всмотрелся в рассеченную паутину.

— Взгляни, сынок! Ни один меч в мире не способен на такое!

Он все смотрел на паутину, как зачарованный, а тем временем паук выбрался из своего укрытия, быстро оглядел свою разрушенную сеть, выпустил из брюшка нить — и спустился вниз, на мгновение сверкнув золотой точкой в солнечном луче, пробившемся сквозь щель в ставнях. И исчез в темноте. Амброзин повернулся и посмотрел на ученика. Глаза мальчика сверкали той же самой отчаянной и яростной гордостью, какую наставник увидел в тот момент, когда Ромул решился посмотреть прямо в глаза варвару Вульфиле в доме стражей.

Это был свет, какого Амброзин ни разу не видел прежде, яркий, металлический… — в золотистых глазах орла. И древние стихи сорвались с губ старика, как молитва: «Venietadu-lescens a mariin/егоcum spatha…»

— Что ты сказал, Амброзии? — спросил Ромул, снова заворачивая меч.

— Ничего, ничего, — пробормотал старый наставник. — Я просто счастлив. Счастлив, мой мальчик.

— Почему? Потому что я нашел этот меч?

— Потому что для нас пришло время покинуть это место, и ничто на свете не сможет нас остановить.

Ромул промолчал. Он спрятал сверток с мечом и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь. Амброзин упал на колени прямо на пол и крепко сжал в руке веточку омелы, что висела на его шее. Он молился из самой глубины своего сердца, прося о том, чтобы только что сказанные им слова оказались правдой.

 

ГЛАВА 4

Ромул сидел на деревянной скамье и тыкал прутиком в муравейник. Колония крошечных существ, уже устроившихся в своих бастионах на зиму, пришла в движение. Охваченные паникой муравьи помчались в разных направлениях, пытаясь спасти яйца, снесенные их королевой. Амброзин, как раз в этот момент проходивший мимо, остановился.

— Как себя чувствует мой маленький Цезарь?

— Не слишком хорошо. И не называй меня так. Я ничто и никто.

— И ты изливаешь свое раздражение на этих ни в чем не повинных крошек? Если учесть масштабы разрушений, ты творишь нечто вроде великого разгрома Трои во времена Нерона.

Ромул резким движением отшвырнул прутик.

— Мне нужен мой отец, мне нужна моя мать. Я не хочу быть один, я не хочу сидеть в тюрьме. Почему судьба так жестока?

— Ты веришь в Бога?

— Я не знаю.

— Тебе следует разобраться в этом. Никто не стоит так близко к Господу, как император. Ты — его представитель на земле.

— Я что-то не припомню императора, который прожил бы больше года после восхождения на трон. Может, богу следовало бы избирать представителей, способных прожить немного дольше, как тебе кажется?

— Он изберет, и его сила отметит избранного четко и недвусмысленно. А теперь довольно тратить понапрасну время, разоряя муравьев. Вернись в библиотеку и примись за занятия. Ты должен сегодня пересказать мне содержание двух первых книг «Энеиды».

Ромул пожал плечами.

— Глупые старые истории.

— Неправда. Вергилий рассказывает нам историю героя Энея и его сына Юла, мальчика вроде тебя, — который стал родоначальником величайшего народа всех времен. Они стали беженцами, их преследовали самые ужасные обстоятельства, — но они нашли в себе достаточно мужества, чтобы изменить судьбу — и свою собственную, и своего народа.

— В мифологии все возможно, но прошлое — это прошлое, и сейчас оно меня определенно не интересует.

— В самом деле? Тогда зачем ты держишь под своей кроватью тот меч? Разве это не обломок глупого старого века?

Амброзин посмотрел на солнечные часы в середине двора и, похоже, вдруг что-то вспомнил. Он повернулся спиной к мальчику, не добавив больше ни слова, и исчез в тени портика. Несколько мгновений спустя Ромул увидел, как наставник поднимается по ступеням лестницы, ведущей на стену, смотрящую на море. Амброзин встал там, наверху, и замер, не обращая внимания на ветер, развевавший его одежду и седые волосы.

Ромул поднялся со скамьи, но прежде чем направиться в библиотеку, еще раз посмотрел на Амброзина, который, казалось, погрузился в какое-то из своих очередных наблюдений. Он смотрел на море, и что-то записывал на неизменной табличке. Возможно, он изучал движение волн, или миграцию птиц, или дым, который постоянно поднимался из жерла Везувия, сопровождаемый раздававшимся время от времени угрожающим низким громом.

Мальчик покачал головой и пошел было к двери библиотеки, но как раз в этот момент Амброзин обернулся и махнул ему рукой. Ромул повиновался призыву и побежал по лестнице наверх. Наставник молча показал ему на некую точку посреди бескрайней воды. Далеко-далеко виднелась рыбачья лодка, казавшаяся пока что крошечной из-за разделявшего их расстояния, — ореховая скорлупка в голубой бесконечности.

— Я хочу показать тебе одну интересную игру, — сказал Амброзин.

Он извлек из складок своей одежды сверкающее бронзовое зеркало и, поймав им солнечный луч, направил его на лодку, вдоль борта, потом на нос, потом на парус, — с удивительной точностью.

— Что это ты делаешь? — удивленно спросил Ромул. — А можно мне попробовать?

— Не сейчас. А я просто говорю с людьми в лодке, используя световые сигналы. Эта система называется notaetironianae. Ее изобрел слуга Цицерона, по имени Тиро, пять веков назад. Поначалу это была просто система для быстрой передачи распоряжений, но позже стала связным кодом в армии.

Амброзин еще не закончил свои объяснения, когда на лодке вдруг вспыхнул ответный огонек.

— Что они говорят? — спросил Ромул.

Амброзин бросил на мальчика взволнованный взгляд.

— Они говорят: «Мы идем за вами. Девятого декабря». А это значит… ровно через три дня! Я же говорил тебя, нас тут не бросят!

— Ты меня просто дразнишь? — недоверчивым тоном произнес Ромул.

Амброзин обнял мальчика.

— Это правда! — ответил он дрожащим голосом. — Это правда, наконец-то!

Ромул постарался совладать с собой, не дать воли чувствам. Ему не хотелось, чтобы его надежды снова рухнули. Он только спросил:

— И давно ты этим занимаешься?

— Пару недель. Нам нужно было многое обсудить.

— А кто начал первым?

— Они. Они передали мне записку с одним из слуг, которые по утрам ходят в порт за покупками, так что я был готов и хорошенько отполировал свое зеркальце. Как было приятно поговорить с кем-то из настоящего мира!

— И ты не сказал мне ни слова…

Ромул, потрясенный до глубины души, посмотрел сначала на своего наставника, потом опять на маленькую далекую лодочку.

Но тут их беседу прервал звук шагов, сообщивший, что стражи начали свой регулярный обход территории. Амброзии взял мальчика за руку и повел вниз, к библиотеке.

— Я не хотел раньше времени пробуждать в тебе надежды, пока сам не был во всем уверен до конца, — но теперь я убежден, что у них все получится. Их всего лишь горстка, но у них есть весьма мощное оружие…

— Какое оружие?

— Вера, мой мальчик. Вера движет горы. Не вера в Бога, нет, они не привыкли рассчитывать на него. Они верят в человека, несмотря на то, что мы живем в темном веке, несмотря на то, что все наши идеалы и все наши ценности рухнули. Пойдем-ка, позанимаемся. Я могу научить тебя системе notaetironianae, если хочешь.

Ромул восторженно уставился на старого наставника.

— Амброзин, да есть ли вообще в мире что-нибудь такое, чего ты не знаешь?

Лицо наставника внезапно омрачила задумчивая печаль.

— Очень многое, — сказал он. — Я не знаю множество вещей, чрезвычайно важных в этой жизни. Я, например, никогда не имел детей, дома, семьи… не познал любви женщины. — Он нежно посмотрел на своего воспитанника, и в его глазах отразилась тень сожаления.

Лодка продолжала двигаться своим путем, огибая северную оконечность острова.

— Ты уверен, что все понял правильно? — спросил Батиат.

— Конечно. Мы не в первый раз обмениваемся сообщениями, — ответил Аврелий.

— Так, вон там у нас восточный мыс, а на севере — утес, — заметил Ватрен. — Великий Геркулес, он отвесный, как стена, и ты говоришь, мы вскарабкаемся прямо по нему, заберем мальчика из-под носа семидесяти отчаянных стражей, свалимся обратно в море, прямо в лодку, и отправимся восвояси, как ни в чем не бывало?

— Ну, более или менее так, — кивнул Аврелий.

Ливия ослабила шкот, спуская парус, и лодка сначала замедлила ход, а потом остановилась, слегка покачиваясь на волнах. Голая скала высилась прямо над ними, увенчанная стеной, ограждавшей виллу.

— Это для нас единственный способ добиться успеха, — продолжил Аврелий. — Именно потому, что никому и в голову не придет ждать нападения с этой стороны. Мы уже видели, что стражи проходят здесь лишь дважды: во время первой смены караулов и во время третьей, как раз перед рассветом. Так что у нас есть почти три часа, чтобы сделать свое дело. — Он перевернул стеклянные часы, наполненные водой, и показал на отметки на стекле. — Час — на то, чтобы подняться наверх, полчаса — чтобы увести мальчика, полчаса — чтобы снова спуститься вниз, и последний час — чтобы добраться до побережья, где нас будут ждать лошади. Батиат останется на берегу, чтобы охранять лодку и следить за веревками, когда остальные полезут наверх. Ливия будет ждать нас наверху, на северной стене виллы.

— Интересно, как ей это удастся? — спросил Ватрен. Аврелий переглянулся с Ливией.

— Ну, она может использовать самый старый трюк в мире. Троянский конь.

Батиат тщательно исследовал взглядом стену, фут за футом, от подножия до вершины и обратно, и вздохнул.

— Как же мне повезло, что я останусь внизу! Не хотелось бы мне оказаться на вашем месте.

— Ну, не так уж это и страшно, как выглядит, — возразила Ливия. — Однажды на эту вершину уже поднялся некий человек, к тому же без какой-либо помощи и с голыми руками.

— Я в это не верю, — фыркнул Батиат.

— Но это правда. Во времена Тиберия некий рыбак поймал гигантского омара, и ему захотелось преподнести свою добычу императору. Но поскольку рыбака не пустили в ворота, он забрался в виллу прямиком из моря.

— Великий Геркулес! — воскликнул Ватрен. — И чем все это кончилось?

Ливия чуть заметно улыбнулась.

— Я вам расскажу, когда мы покончим с делом. А сейчас нам лучше повернуть назад, пока ветер не изменился.

Она подтянула шкот, пока Деметр управлялся с гиком, приводя парус к ветру.

Лодка описала широкий полукруг, уставившись носом в материк. Аврелий оглянулся на бастионы виллы, и на одной из стен увидел похожую на призрак фигуру: огромный воин, закутанный в черный плащ, раздувшийся пузырем от ветра. Вульфила.

Три дня спустя, ближе к закату, большой грузовой корабль вошел в маленький порт Капри, и капитан, окликнув докеров, бросил им линь. Рулевой сбросил вторую веревку с кормы, и корабль причалил. Докеры спустили трап, и портовые грузчики начали выносить на берег небольшие упаковки: мешки с тонкой пшеничной мукой и крупчаткой, бобами и турецким горохом, кувшины с вином, уксусом и виноградным суслом. Потом они подтащили поближе подъемный ворот, чтобы снять с корабля грузы более тяжелые: шесть огромных глиняных сосудов, весивших по две тысячи котили каждый, — три из них были наполнены оливковым маслом, а три — питьевой водой для гарнизона виллы.

Ливия, скорчившаяся на корме среди мешков, проверила, не видит ли ее кто, и подкралась к одному из гигантских кувшинов.

Она сняла плащ и сдвинула крышку кувшина; в нем оказалась вода. Девушка бросила внутрь свернутую веревку, а потом забралась в кувшин сама и вернула плотно прилегавшую крышку на место.

Немного воды, конечно, выплеснулось, но команда была слишком занята разгрузкой, так что никто не обратил на это внимания. Один за другим тяжелые сосуды были подняты над палубой и спущены в телегу, запряженную двумя парами волов.

Когда телегу нагрузили, возница щелкнул кнутом и крикнул, понуждая волов тронуться с места; телега покатилась по узкой крутой дороге вверх по склону, к вилле.

К тому времени, когда груз доставили к воротам, нижняя часть острова уже погрузилась в тень, но последние отблески солнечных лучей еще окрашивали алым перистые облака, неторопливо плывшие в небе, и крышу старой виллы. Ворота уже были распахнуты настежь, и телега вкатилась в нижний двор, грохоча железными колесами по камням. Гуси и куры бросились врассыпную, гомоня во все горло, а собаки старательно лаяли, пока толпа носильщиков снимала с телеги всякую мелочь.

Старший слуга, старый неаполитанец с иссохшим морщинистым лицом, позвал своих людей, уже приготовивших лебедку в верхней лоджии. Они с помощью ручного ворота опустили грузовую платформу, пока та не сравнялась с днищем телеги, первый из гигантских кувшинов опрокинули набок и перекатили на платформу, предварительно обвязав его веревками и подложив клинья, чтобы сосуд не свалился на землю. Старший слуга сложил ладони рупором и крикнул:

— Подымай!

Слуги начали вращать ворот, платформа со скрипом и стоном поднялась в воздух. И угрожающе раскачивалась взад-вперед, пока ее поднимали в верхнюю лоджию.

На другой стороне острова Батиат спрыгнул на землю у подножия утеса и вытащил лодку на маленький пляж, окруженный острыми камнями. Погода менялась: порывы холодного ветра вздымали волны, взбивали белую пену… Широкий фронт черных туч приближался с запада, и его тьму время от времени прорезали ослепительные вспышки молний. Раскаты грома сливались с глубоким рычанием Везувия, доносившимся издали.

— Вот только шторма нам и не хватало, — пожаловался Ватрен, вынося из лодки два мотка веревки.

— Нам это только на пользу, — заметил Аврелий. — Стражи спрячутся под крышей, у нас будет больше свободы действия. Ну, друзья, пора начинать.

Батиат закрепил причальный канат, обвязав его вокруг валуна, и подал знак Деметру, чтобы тот сбросил с кормы якорь.

Все сошли на берег. На каждом поверх туники были надеты латы из толстой кожи, усиленной металлическими пластинками, либо из металлической сетки, и облегающие штаны; на головах — шлемы, на поясах — мечи и кинжалы. Аврелий подошел к стене утеса и глубоко вздохнул, — как он это делал всегда, готовясь встретиться с врагом лицом к лицу. Снизу нижняя часть утеса казалась слегка наклонной, однако вряд ли такой наклон мог намного облегчить подъем.

— Вы двое — поднимаетесь до того выступа, где цвет камня немного светлее, — сказал он. — Я возьму веревку и буду закреплять ее на колышках; мы сможем их использовать как ступеньки. Ты, Ватрен, понесешь мешок с колышками и молотком. Ливия сбросит нам сверху веревку, чтобы мы смогли одолеть вторую часть подъема, более крутую. Если ее там не окажется, полезем сами. Сумел же тот рыбак подняться, значит, и мы сможем. — Аврелий повернулся к Батиату. — Тебе придется очень крепко натягивать свой конец веревки, когда ты увидишь, что мы готовы спуститься, — чтобы она не полоскалась на ветру. Нам ни к чему, чтобы мальчик слишком испугался или чтобы потерял равновесие и свалился вниз, особенно если дождь начнется и веревка станет скользкой. Ну, вперед, пока еще хоть какой-то свет есть.

Ватрен схватил Аврелия за руку.

—Ты уверен, что твое плечо уже выдержит все это? Может быть, первым лучше пойти Деметру? Он легче тебя.

— Нет, первым пойду я. Плечо в порядке, не беспокойся.

— Ты упрямый ублюдок, вот ты кто, и если бы мы были сейчас в военном лагере, я бы тебе быстро объяснил, кто тут командир. Но здесь решаешь ты. Ладно, пошли, ребята.

Аврелий перекинул свернутую веревку через плечо и начал подниматься вверх по утесу. Ватрен следовал точно за ним, нагруженный тяжелым кожаным мешком, в котором лежали молоток и колышки для шатров, — их предстояло вбивать в скалу, чтобы закреплять веревку, когда скалолазы доберутся до выступа в скале, за которым начиналась более отвесная часть подъема.

В нижнем дворе виллы продолжалась суета вокруг гигантских глиняных кувшинов.

Слуги уже поднимали пятый, когда внезапный порыв ветра сильно качнул платформу. Второй порыв добавил неприятностей: гигантский кувшин, уже находившийся на полпути между мостовой нижнего двора и верхней лоджией, оборвал державшие его веревки и с грохотом рухнул вниз. Он раскололся на тысячи кусков, разлетевшихся во все стороны, и залил маслом огромное пространство. Несколько человек оказались ранены осколками, другие с головы до ног искупались в оливковом масле, и все до единого скользили в золотистых лужах. Старший слуга отчаянно ругался и пинал всех, до кого мог дотянуться, крича:

— Проклятые глупцы, это же было масло! Масло! Я вас заставлю заплатить за него, уж будьте уверены, все заплатите!

Ливия осторожно приподняла крышку своего кувшина, чтобы выглянуть наружу, — но мгновенно нырнула обратно, увидев, что платформа уже снова снижается. Слуги забили крышку ее кувшина поплотнее и начали грузить емкость на платформу.

Ливия задержала дыхание, ожидая, пока взбаламученная вода немного успокоится, потом зажала в губах приготовленный загодя пустотелый стебель тростника — чтобы дышать, подняв его над поверхностью. Когда платформу начали поднимать, вода снова заволновалась, поскольку платформа отчаянно раскачивалась на ветру. Изнутри кувшина завывания ветра звучали как приглушенные стоны. Ливия почувствовала, что ее сердце начинает биться все быстрее и быстрее во тьме этой тесной жидкой тюрьмы, в этой глиняной утробе. Девушку бросало от стенки к стенке, и она окончательно потеряла ориентацию и чувство равновесия.

Ливия, теряя силы, была уже готова выхватить меч и разбить стенку сосуда, несмотря на страшный риск такого поступка. Но тут она ощутила, что платформа опустилась на твердую поверхность. Ливия заставила себя сдержать дыхание, пока слуги перекатывали кувшин через лоджию, но воздух в ее легких уже иссяк, она задыхалась… И вот, наконец, кувшин поставили вертикально, вероятно, рядом с остальными. Ливия подняла голову над поверхностью воды и сделала глубокий вдох, заодно прочистив нос от попавшей в него жидкости. Она ждала до тех пор, пока шаги вокруг не затихли окончательно, затем достала из ножен кинжал и всунула его острие в тонкую щель между горлышком кувшина и крышкой. Проведя кинжалом по окружности, девушка нащупала, наконец, веревку, которой обмотали кувшин при подъеме, и перерезала ее. Она устала до невозможности, руки и ноги у нее онемели и почти не двигались от холода.

Неподалеку от верхней лоджии, в старых императорских апартаментах, Амброзин и Ромул готовились к побегу. Они надели удобную одежду и выбрали обувь, которая позволила бы им двигаться быстро и совершенно бесшумно. Старый наставник собрал все, что обычно носил с собой в мешке: порошки, травы и амулеты. Подумав, он добавил к ним «Энеиду».

— Это просто лишний вес! — возразил Ромул.

— Напротив. Это самая драгоценная вещь из всего, что я имею, сынок, — ответил Амброзин. — Когда нам приходится бежать, оставляя все, то единственное сокровище, которое мы можем прихватить с собой, — это наши воспоминания. Память о наших корнях, о нашем происхождении, истории о наших предках. Только память позволяет нам возродиться. Неважно, где, неважно, когда. Если мы сбережем воспоминания о нашем прежнем величии и о причинах его утраты, мы сможем подняться вновь.

— Но ты родом из Британии, Амброзии. Ты кельт.

— Да, это правда. Но в такие ужасные времена, когда все рушится и рассыпается, когда единственная цивилизация разбита вдребезги, мы не можем утверждать, что мы не римляне. Даже те из нас, кто родился на самых дальних окраинах империи, те, о ком забыли давным-давно, предоставив нас нашей собственной судьбе. Но ты, Цезарь, разве ты ничего не хочешь взять с собой?

Ромул достал из-под кровати меч. Он аккуратно завернул его и перевязал бечевками, соорудив из них заодно еще и петлю, чтобы меч можно было нести через плечо.

— Я беру это, — сказал он.

Аврелий поднялся уже футов на тридцать над тем острым выступом, что делил вертикальную плоскость утеса на две части, когда над его головой сверкнула яркая, как солнце, молния. За молнией последовал оглушительный раскат грома. Хлынул дождь, подошвы башмаков Аврелия начали скользить по камню, вода заливала лица героев, почти лишая их возможности видеть что-либо вокруг себя. С каждым мгновением моток веревки, висевший на плече Аврелия, становился все тяжелее, впитывая в себя воду. Ватрен видел, как Аврелий пошатнулся под весом груза, и постарался подобраться поближе к другу. Найдя надежную точку опоры для ноги, Ватрен вбил в скалу очередной колышек, как можно выше. Аврелий подтянулся и поставил на колышек ногу, потом вытянулся всем телом в сторону и ухватился, наконец, за скальный выступ справа от себя. От этой линии склон становился не таким гладким, что должно было позволить отряду продвигаться с куда большей уверенностью, чем прежде. Основание утеса было гранитным, а теперь друзья добрались до известняка, выветренного в течение тысячелетий. Аврелий сбросил с плеча веревку и наклонился, чтобы помочь другу вскарабкаться на выступ.

Ватрен извлек из своего мешка деревянный молоток и вбил в скалу два колышка. К ним он привязал конец веревки — и сбросил ее вниз. Батиат тут же поймал ее и с силой дернул, чтобы проверить, насколько надежно она закреплена

— Держится, — довольным тоном произнес Ватрен.

Веревка, в которую Аврелий вплел штук тридцать деревянных планок, примерно в трех футах один от другого, выглядела совершенно как лестница, особенно когда была туго натянута.

— Мальчик наверняка сможет по ней спуститься, — сказал Аврелий.

— А как насчет старика? — спросил Ватрен.

— И он тоже. Он куда шустрее, чем ты можешь подумать. — Аврелий посмотрел наверх, прикрыв глаза ладонью, чтобы защитить их от дождя. — Ну, будь все проклято, я что-то не вижу пока Ливии. Что же нам делать? Я не могу больше ждать. Полезу наверх один.

— Ты ненормальный. Тебе ни за что этого не сделать! В такую-то погоду!

— Ты ошибаешься. Я буду вбивать колышки. Давай мне мешок.

Ватрен недоверчиво уставился на друга, но как раз в этот момент им на головы полетели сверху мелкие камешки. Аврелий снова взглянул наверх. На стене виллы стояла маленькая фигурка, махавшая им рукой.

— Ливия! — воскликнул легионер. — Наконец-то! Девушка сбросила вниз веревку, но ее конец повис футах в десяти над головой Аврелия.

— Ну, чтоб ей! Слишком короткая! — выругался Ватрен.

— Это неважно. Я встану к тебе на плечи и дотянусь до нее. Когда я поднимусь наверх, ты тут забей в камни несколько колышков, до самой веревки, и вниз мы спустимся без особых хлопот. Ну, давай попробуем.

Ватрен наклонился, волнуясь и злясь одновременно. Аврелий встал на его плечи, и Ватрен постарался поднять друга как можно выше. Хотя и с трудом, но легионер все же ухватился за нижний конец веревки. А потом Аврелий начал карабкаться вверх по утесу, обдирая руки, колени, оставляя на острых выступах камня частицы плоти. Подъем требовал неимоверных усилий. Ветер крепчал, его порывы становились все резче, веревка качалась то вправо, то влево, колотя Аврелия об скалу так, что он не мог сдержать криков боли, — но звуки тут же уносились с ветром, и он сам почти не слышал их. Вдали мигали зловещие кроваво-красные вспышки — это сигналило жерло великого Везувия. Веревка промокла под дождем насквозь и стала очень скользкой, и Аврелий несколько раз начинал скользить вниз, не в силах удержать собственный вес, — и ему нелегко было справиться с этим скольжением и снова подтягиваться, подтягиваться… Но он упорно полз, стиснув зубы, не обращая внимания на боль в каждой мышце, в каждом суставе. И еще давала себя знать старая рана, пронзая мозг легионера режущей болью…

Ливия с напряженным вниманием следила за каждым движением Аврелия. Когда легионер оказался, наконец, достаточно близко к ней, девушка всем телом свесилась через парапет и схватила его за руки, таща вверх изо всех сил. И Аврелий, бросив в бой последние остатки сил, перевалился через парапет и сжал Ливию в объятиях, не замечая холодного ливня.

Девушка вырвалась из его рук.

— Скорей! Мы должны помочь Ватрену и остальным.

Там, внизу, Деметр и Оросий уже добрались до карниза в средней части утеса, поднявшись по веревочной лестнице. Ватрен уже успел вбить в стену колышки, так что нижняя часть веревки, сброшенной Ливией, оказалась в пределах досягаемости. А дальше они по очереди обвязывались веревкой и быстро поднимались — им помогали те, кто уже был наверху. Ватрен взобрался на стену последним.

— Я же говорила, мы это сделаем! — победоносно воскликнула Ливия. — Ну, теперь нам осталось найти мальчика, пока стражи не начали очередной обход.

 

ГЛАВА 5

На крепостной стене не было ни души; дорожка и верхний двор, вымощенные аспидным сланцем, сверкали, словно зеркала, во внезапных вспышках молний. В лоджии у стены стояли гигантские кувшины, поднятые недавно, и Ливия скривилась, вспомнив, как ее трясло в одном из этих сосудов.

— Там, за кувшинами, — платформа с подъемником для всяких вещей, — сказала она. — Оросий и Деметр могли бы спустить нас вниз, там есть ворот… и мы бы прошли в библиотеку оттуда. Они ведь ждут нас в библиотеке, верно?

— Верно, но мы превратимся в очень уж легкую цель, когда будем болтаться в воздухе, — возразил Аврелий. — Лучше пройти через внутренние коридоры. Вряд ли до двора добраться так уж трудно, а в библиотеке должен гореть свет, чтобы указать нам дорогу. — Он повернулся к Оросию. — Ты оставайся здесь, будь настороже, чтобы у нас был свободный путь к отступлению. Как только мы уйдем, начинай медленно считать — десять раз до ста; если мы за это время не появимся, возвращайся к Батиату, уходите в море. Если мы сможем, мы присоединимся к вам на материке, в течение двух дней. Если не доберемся — это будет значить, что наша миссия не удалась, и вы с Батиатом можете тогда отправляться, куда пожелаете.

— Я уверен, вы вернетесь в целости и сохранности, — возразил Оросий. — Удачи!

Аврелий изобразил нечто вроде улыбки, потом махнул рукой Ливии. Они начали осторожно спускаться по каменной лестнице, что вела на нижний уровень виллы: первым по ступеням пошел Аврелий, держа наготове меч, за ним — Ливия. Ватрен и Деметр замыкали шествие.

На лестнице было абсолютно темно, хотя кое-где в узких окнах-бойницах высоко в стене и виднелись светлые полосы. Но по мере продвижения вперед друзья начали замечать легкое свечение, становившееся все ярче — откуда-то на стены и ступени, сложенные из известкового туфа, падал свет. Аврелий жестом показал товарищам, что следует быть осторожнее. Ступени вывели их в коридор, где горели несколько масляных ламп, висевших на крюках возле каждой из дверей комнат.

Аврелий кивком указал на лампы и едва слышно прошептал:

— Там дальше холл, а за дверями, я полагаю, спальни. Когда я подам сигнал, проскочите через коридор и холл как можно быстрее. Нам надо добраться до второй лестницы, что ведет на нижний уровень. Поспешим, пока вокруг никого.

— Давай, мы за тобой, — сказал Ватрен.

Но едва Аврелий тронулся с места, одна из дверей по левой стороне коридора внезапно распахнулась, и оттуда вывалился варвар в обнимку с полуголой женщиной. Аврелий бросился на варвара с мечом — и рассек его пополам прежде, чем тот успел хоть что-то сообразить. Полуголая девица завизжала, но Ливия уже была рядом с ней и зажала ей рот ладонью.

— Тихо! — прошипела Ливия. — Мы не хотим тебе зла, но если ты издашь хоть звук, я тебе перережу глотку. Поняла?

Девушка судорожно кивнула. Деметр и Ватрен быстро связали ее по рукам и ногам и заткнули рот кляпом, а потом оттащили в самый темный угол.

Внизу, в старом триклинии, Вульфила заканчивал обедать.

— Ты слышал? — спросил он своего лейтенанта, одного из тех скирийцев, что сражались под командованием Мледона.

— Что?

— Крик.

— Ну, ребята наверху вовсю развлекаются с теми шлюхами, которых привез последний корабль из Неаполя. Ничего особенного.

— Нет, это не был крик наслаждения, — настойчиво произнес Вульфила, вставая и беря свой меч.

— Тогда что же это? Ты же знаешь, некоторые мужчины любят такое… ну, не слишком мягкое обращение с женщинами. Их это возбуждает. Вот о чем я действительно беспокоюсь, так это о том, что все эти шлюшки могут слишком утомить наших бравых воинов. Они в последнее время только и думают, как бы еще потрахаться.

Он еще не успел договорить, как до них донесся другой крик, крик ярости и боли, сразу же заглохший.

— Проклятие! — взревел Вульфила, подбегая к окну, выходившему во двор.

Во дворе было темно, светилось лишь окно библиотеки, однако варвар сразу заметил мельтешение теней и блеск лезвий в ночи, — а потом снова услышал крики и стоны агонии.

— На нас напали! Труби тревогу, быстро!

Офицер кликнул стража, и тот мгновенно начал дуть в боевой горн, снова и снова, — пока вдали не откликнулась другая труба и вся вилла не наполнилась громким шумом. Вспышка молнии осветила просторный двор — и Вульфила узнал Аврелия, сражавшегося с одним из его людей, пытавшимся остановить легионера. Похоже, с римлянином были еще два или три человека, прикрывавших старика и мальчика.

— Нет! — взревел Вульфила. — Опять он! Нет!..

Варвар бросился к коридору, размахивая мечом и крича во все горло, как сумасшедший:

— Живым! Он мне нужен живым! Приведите его ко мне живым!

Аврелий увидел, что еще мгновение-другое — и вся толпа очутится рядом с ним. Он повел своих спутников к лестнице, а варвары спешили зажечь побольше факелов, чтобы осветить место схватки. Беглецы добежали до верхнего коридора, но обнаружили, что он уже блокирован несколькими вооруженными стражами. Ливия напала на них слева, Ватрен и Деметр — справа, пытаясь очистить лестницу, чтобы Аврелий мог проскочить к следующим ступеням.

Амброзин прижался к стене, крепко обнимая Ромула, но мальчик пытался вырваться, ему хотелось ввязаться в драку. Старый наставник был страшно расстроен, поскольку их побег не удался… они не успели пройти и половины пути к свободе! В этот момент Аврелий нанес мощный удар по своему противнику, сверху вниз, — но тот успел увернуться — и меч римлянина разлетелся на куски, врезавшись в мраморную балясину перил. Ромул не колебался ни мгновения. Как только Аврелий качнулся назад, защищаясь от врага с помощью оставшегося у него кинжала, мальчик закричал:

— Возьми вот этот! — И бросил Аврелию свой меч.

Прославленный клинок сверкнул в воздухе, летя к римлянину, — сверкнул, словно молния в ночи, — и Аврелий вскинул руку и поймал меч. Рукоятка легла в его ладонь, как будто приросла к ней в одно мгновение, и Аврелий всем телом и душой ощутил невиданную силу клинка.

Ничто не могло противиться этой стали. Каскады искр сыпались во все стороны, когда меч Аврелия сталкивался со щитами и топорами. Когда же он снова, промахнувшись, угодил по балясине — в воздух с оглушительным грохотом взлетели мириады мраморных осколков. Перепуганные варвары один за другим отступали вниз, и Ливия потащила Ромула и Амброзия по лестнице на верхний уровень виллы, поскольку путь теперь был свободен. Аврелий держался за их спинами, прикрывая отступление; и когда он замер на секунду среди множества безжизненных тел, сжимая в руке свой безупречный, покрытый кровью врагов меч, — он увидел Вульфилу. Это был лишь мимолетный взгляд, которым обменялись два воина, — и Аврелий тут же исчез вслед за своими товарищами.

Прежде чем варвары успели спохватиться, беглецы захлопнули и заперли на засов тяжелую дверь, отделявшую нижний уровень виллы от верхнего. Вульфила, опомнившийся на мгновение позже, чем было нужно, бросился на эту массивную дверь, укрепленную железными пластинами, и начал в бессильной ярости молотить по ней кулаками. Он кричал во все горло:

— Быстро, к западной аппарели! Оттуда им не уйти!

Он помчался вниз по лестнице, столкнувшись на полпути с другим отрядом, во главе которого бежал его лейтенант.

— Быстро, бегите к наружной лестнице, к складам! — приказал Вульфила. — Мы их выкурим оттуда, они окажутся между двух огней!

Варвары развернулись и исчезли в конце коридора.

Выскочив в верхнюю галерею, Аврелий и его товарищи побежали к стене, где их ждал встревоженный Оросий, внимательно следивший за маршрутом передвижения беглецов.

— Сначала мальчик! — приказал Аврелий.

Оросий наклонился вниз, крича во всю силу своих легких, чтобы перекрыть завывания шторма. Батиат услышал его и приготовился принять беглецов. Деметр, Ватрен и остальные встали вокруг Ромула полукругом, когда тот готовился к спуску. Сердце мальчика замерло от страха, когда он глянул вниз: почти вертикальная плоскость утеса блестела, как стальная, а море внизу кипело и пенилось среди острых, как бритва, камней. Лодка, привязанная там, подпрыгивала на волнах, и выглядела с такого расстояния не более надежной, чем ореховая скорлупка. Ромул глубоко вздохнул, когда Оросий начал обвязывать его талию дополнительной веревкой ради безопасности… и в этот момент Ливия, стоявшая на парапете, увидела вдали варваров Вульфилы, приближавшихся к ним справа и слева, и подняла тревогу.

— Кувшины! — крикнула она, спрыгивая на стену. — Мы можем сбросить на них кувшины! В первом и третьем — масло!

Все бросились к гигантским сосудам, и даже Оросий оставил мальчика и поспешил на помощь остальным. Кувшины, перевернутые набок, сначала покатились куда попало, первым делом раздробив парапет, потом, ударившись о внутреннюю стену, — но вот их удалось развернуть в нужном направлении и они, набирая скорость, покатились навстречу варварам — и разбились вдребезги в начале аппарелей, врезавшись в ограждения. Сверкающие волны масла окатили оба отряда варваров, бежавших вверх со всех ног. Те, что бежали впереди, сразу же поскользнулись и упали, и факелы, которые они держали в руках, воспламенили чистое масло; в обе стороны по аппарелям помчались вихри пламени. Часть варваров просто превратилась в живые факелы, и они, отчаянно вопя, прыгнули в море, тут же исчезнув в волнах. Другие бросились удирать от огня, но их ноги разъезжались в лужах масла, и варвары шатались и падали, как куклы-марионетки с оборванными нитями…

Но на место отступивших варваров уже спешили новые, и Аврелий понимал, что им все равно придется сражаться до последнего. Стиснув зубы, легионер крепко сжал рукоятку меча, дарованного ему императором. Аврелий готов был в последний момент боя прыгнуть в море, лишь бы не даться в руки врага живым. Но в тот момент, когда пятеро защитников мальчика встали плечом к плечу, готовые драться, Ромул вдруг крикнул:

— За мной! Я знаю выход отсюда!

И тут же побежал к маленькой кованой калитке, запертой на засов.

Аврелий без труда понял намерения мальчика и тут же наклонился через парапет и начал кричать и махать рукой Батиату, показывая, что тот должен отдать швартовы и уйти в море. Он сбросил вниз веревку, поскольку надежды уйти именно этим путем уже не оставалось. И побежал к калитке, следом за товарищами. Шторм вроде бы начал стихать, но рычание вулкана, ярившегося в темноте, становилось все громче и громче. Беглецы обошли двор по периметру, держась в тени северной стены, пока Ромул не добрался, наконец, до узкой аллеи, по обе стороны которой стояла густая поросль кустарника, скрывшая отряд от посторонних глаз. По аллее беглецы добрались до дождевого стока, через который можно было попасть в подземную галерею. Ромул поднял керамическую решетку и все следом за мальчиком прыгнули вниз.

—Хорошо, что Батиата с нами нет, — сказал Ватрен. — Он бы ни за что не протиснулся в эту нору.

Однако в то время, когда они один за другим ныряли под землю, их заметил один из слуг, разбуженных шумом схватки. Он тут же заверещал во все горло, призывая стражей. Его поддержали собаки, подняв отчаянным гам. Несколько стражей прибежали на его зов, с фонарями и факелами в руках, и принялись обшаривать все вокруг.

— Ну, и где же они? — спросил, наконец, один из стражей. Слуга, естественно, понятия не имел, где они, и только твердил:

— Клянусь, я их видел прямо вот тут! Я уверен, я их видел!

Беглецы замерли под дождевой решеткой, затаив дыхание; преследователи стояли прямо над их головами, товарищи видели лица варваров, освещенные лучами фонарей…

Стражи продолжали настойчиво задавать вопросы, но слуга в ответ лишь пожимал плечами, а собаки носились взад-вперед, жалобно завывая. Наконец старший варвар, потеряв терпение, отвесил слуге оплеуху, от которой тот покатился на землю, и увел своих людей продолжать поиски. Ромул чуть приподнял решетку и выглянул наружу, чтобы убедиться: варвары действительно ушли. Потом он повел всех вниз по подземной галерее, и боевые товарищи послушно зашагали за ним.

В подземном помещении царила непроницаемая тьма. Амброзин достал свой кремень и после нескольких попыток сумел зажечь осветительное устройство, которое всегда держал при себе, — это был фитиль, свернутый в спираль и опущенный в кувшинчик, наполненный каким-то черным веществом, похожим на колесную мазь. Маленький чадящий огонек вскоре превратился в шарик яркого белого света, благодаря которому отряд уже куда более уверенно пошел мимо грандиозного ряда скульптур. Наконец они добрались до зеленой мраморной плиты. Аврелий и остальные не в силах были скрыть изумление, — их ошеломил и чудесный огонь Амброзина, и парад императоров, облаченных в величественные тоги и латы…

— Великие боги, — пробормотал Ватрен. — В жизни ничего подобного не видел!

— Иисус! — выдохнул Оросий, тараща глаза на все эти чудеса

— Их нашел Ромул, — горделиво сообщил старый наставник, кивая в сторону своего воспитанника, который уже подошел к мраморной плите.

Ромул обернулся к Аврелию и сказал:

— Вы еще ничего и не видели по-настоящему. Вот тут я взял меч, который ты держишь. Смотрите!

Мальчик приложил пальцы к трем буквам V и нажал на них. До слуха каждого донеслись и шум приведенного в действие противовеса, и скрип поворотного механизма. И под изумленными взглядами беглецов пита начала медленно поворачиваться… а за ней все увидели статую Юлия Цезаря, гордо стоящую на пьедестале; серебряные латы блестели, пурпурная туника из яркого мрамора выглядела как только что сшитая, бледное, нахмуренное лицо великого Юлия казалось живым… неведомый великий скульптор высек его из драгоценного лунного мрамора.

Потрясенное молчание маленького отряда прервал внезапный вскрик Деметра:

— Они нашли нас! Они заметили свет!

И в самом деле, в дальнем конце подземной галереи виднелись сполохи огня факелов, а в следующую секунду до беглецов донеслись и крики: Вульфила лично возглавил погоню под землей, и варвары уже бежали по галерее между статуями императоров…

— Внутрь, скорее! — приказал Ромул. — Отсюда есть выход, из этого подземелья!

Гигантская плита опустилась позади них. Удары мечей о мрамор и взбешенный голос Вульфилы вдали эхом разносились по подземной галерее, и хотя каменный монолит создавал неодолимое препятствие для варваров, шум, проникавший сквозь преграду, встревожил маленький отряд. Воздух как будто наполнился угрозой. Воины неуверенно переглянулись, но Ромул показал им колодец, из которого струился загадочный голубоватый свет, как будто шедший из какого-то другого мира.

— Этот колодец соединяется с морем, — немного нервно заговорил Ромул. — В его стенке — тоннель. И это для нас единственный путь наружу.

И, не дожидаясь ответа, он, на глазах всех остальных недолго думая, спрыгнул в колодец. Аврелий, не задержавшись ни на мгновение, прыгнул вслед за мальчиком. За ним поспешила Ливия, а потом — Деметр, Оросий и Ватрен. Амброзин прыгнул вниз последним, и ему показалось, что его полет в узкой шахте колодца длился целую вечность. А когда он очутился, наконец, в воде, его сначала охватили панический страх и удушье, но уже в следующую секунду им на смену пришло полное спокойствие. Он просто отдался власти журчащей влаги, окруженный пульсирующим божественным светом Лампа, которую держал в руке старый наставник, вырвалась из его пальцев во время падения и медленно погрузилась на дно, продолжая гореть, и свет огненного шара струился теперь снизу, приобретя изумительный, сочный оттенок сапфира. Амброзин, вынырнув на поверхность, поспешил за остальными, уже плывшими к берегу. Беглецы очутились в гроте, соединявшемся с наружным миром посредством небольших отверстий в камне, расположенных так низко над поверхностью воды, что их практически не было видно.

Аврелий и остальные были поражены тем, что огонь лампы продолжал гореть под водой, но Амброзин в это время с ничуть не меньшим изумлением уже оглядывался по сторонам. Ватрен подошел к старику, показывая на огненный шар, испускавший свет… казалось, этот свет исходил от самого дна моря.

— Что это за чудо? Ты кто, чародей?

— Это просто греческий огонь, — ответил Амброзин с деланным безразличием. — По старому рецепту Гермогена Лампака. Да, этот огонь может гореть даже под водой.

Взгляд старого наставника продолжал тем временем блуждать по сторонам, изучая величественные образы олимпийских богов, встававших из воды в этой подземной пещере: Нептун на колеснице, влекомой лошадьми с рыбьими хвостами; Амфитрита, его супруга, окруженная свитой океанских нимф; чешуйчатые тритоны, изо всех сил дующие в морские раковины… Мистический свет, отражаемый мягкими волнами и дробящийся в них, казалось, вдыхал жизнь в мраморные лица, в пустые глаза… Древнее капище! Тайное и заброшенное…

Ромул тоже пристально всматривался в фигуры.

— Кто это такие? — спросил он, наконец.

— Образы древних богов, — ответил Амброзин.

— Но… но разве они на самом деле существовали?

— Конечно, нет! — выдохнул Оросий. — Существует только единый Бог!

Взгляд Амброзина стал мягким и загадочным.

— Может, и существуют, — негромко произнес он. — Пока в них кто-то верит.

За этими словами последовало долгое молчание. Магия места овладела всеми. Голубой свет дрожал под гигантским каменным сводом, далекие раскаты грома и мощное дыхание моря, не успокоившегося еще после шторма, рождали в каждом чувство почти сверхъестественной красоты и великого чуда. Промерзшие до костей, измученные всем, что им пришлось перенести, люди, тем не менее, ощущали, как их души наполняет невыразимая радость, глубокая, сильная…

Первым нарушил тишину Ромул.

— Мы свободны? — спросил он.

— Пока да, — ответил Аврелий. — Хотя мы все еще на острове. Но если бы не ты, мы все были бы уже покойниками. Ты действовал как истинный вождь.

— А что нам теперь делать? — поинтересовался Ватрен.

— Батиат должен был понять, что первоначальный план не удался, и ему следовало отойти от берега. Но он вполне может курсировать где-нибудь неподалеку. Мы должны попытаться найти его — или дать ему возможность найти нас.

— Пойду, посмотрю, — решила Ливия. — А вы оставайтесь тут, с мальчиком.

И прежде чем Аврелий успел возразить, девушка прыгнула в воду и в несколько взмахов рук пересекла грот; через минуту-другую она уже выбралась в открытое море.

Ливия плыла вдоль берега, пока не нашла место, где можно было выбраться на сушу. Вскарабкавшись как можно выше, она увидела перед собой необъятный простор морской воды и замерла в ожидании, отчаянно дрожа от холода. Облака уже поредели, луна бросала на море свои бледные лучи. На далеком материке Везувий бросал красные блики на дождевые облака, стремительно несшиеся по небу; их гнал прочь западный ветер.

Вдруг Ливия замерла, насторожившись. Из-за мыса показалась лодка, на носу которой горел маленький фонарь. А на корме высилась фигура, которую невозможно было не узнать: это Батиат направлял суденышко.

— Батиат! Батиат! — закричала девушка. Лодка сменила курс и подошла к берегу.

— Где вы все? — спросил рулевой.

— Тут. Давай сюда!

— Наконец-то! — воскликнул Батиат, когда подобрался достаточно близко. — Я уж начал было терять надежду. Вам удалось?..

— Да, слава богу. Все прячутся вон там, неподалеку, в пещере. Я сейчас приведу их.

Батиат спустил парус, а Ливия снова прыгнула в море и поплыла к гроту, где с радостью сообщила остальным о прибытии их друга. Беглецы по очереди выбрались через одно из отверстий, соединявших грот с морем, и быстро поплыли к лодке, а Батиат покрикивал:

— Скорее, скорее! Я только что видел корабль, шедший к порту. Скорее, пока они нас не нашли!

Ливия плыла рядом с Ромулом и помогла мальчику забраться в лодку, после чего вскарабкалась на борт сама. Следом за ними в суденышке оказался Амброзин. Ватрен, Оросий и Деметр догнали их. Аврелий же сначала поднялся на одну из скал рядом с гротом, чтобы как следует осмотреться, — и вдруг увидел красное свечение, разлившееся по волнам слева от него; это был военный корабль. На носу стоял Вульфила, и корабль направлялся прямиком к лодке Батиата. Аврелий не колебался ни секунды. Он закричал что было сил:

— Вульфила, я жду тебя! Иди сюда, грязный варвар, если у тебя есть хоть капля храбрости! Иди и возьми меня, ты, урод!

Вульфила повернулся к берегу — и в свете факелов увидел своего врага, стоящего на скале, с непобедимым мечом в руке. Варвар заорал:

— Поворачивай! Поворачивай к берегу, кому говорят! Мне нужен этот человек, и мне нужен его меч, любой ценой!

Батиат все понял и тут же привел парус к ветру, направляя лодку к материку; но Ромул закричал:

— Нет! Нет! Мы должны помочь ему! Мы не можем его бросить! Поворачивай! Поворачивай назад, я тебе говорю! Это приказ!

Ливия подошла к мальчику.

— Ты хочешь, чтобы его жертва оказалась напрасной? Он делает это ради тебя. Он отвлечет их внимание, чтобы мы смогли уйти.

Девушка повернулась к острову — и образ Аврелия, стоявшего на берегу в свете факелов, слился с другим образом, образом из далекого прошлого: незнакомый ей римский солдат замер в неподвижности на другом берегу, ожидая варваров, подступавших к нему со стороны охваченного пламенем города… а она сама — маленькая девочка, уходящая в море в лодке, битком набитой несчастными беженцами… и лодка скользит по черной воде лагуны. Совсем как сейчас.

 

ГЛАВА 6

Команда по приказу Вульфилы подняла носовой фонарь, осветив каменистый берег и неподвижно стоящего Аврелия — с мечом в руке.

Несколько варваров подняли луки и прицелились, полагая, что командир хотел дать им возможность поразить врага наверняка, но Вульфила остановил их.

— Уберите луки, вы! Мне нужен его меч, я же сказал! Если он упадет в море, нам его никогда не найти. Поворачивай к берегу! — рявкнул он на рулевого. — Мне он ужен живым!

Ватрен, пристально вглядываясь издали в происходящее, пытался понять, что там, собственно, происходит, — и вдруг догадался…

— Спусти парус, — приказал он Батиату.

Ливия, пораженная его словами, вытерла полные слез глаза, готовая помочь, что бы ни случилось.

Батиат повиновался, ничего не понимая, и лодка замедлила ход.

— Почему мы остановились? — спросил гигант.

— Потому что Аврелий заманивает их на скалы, — пояснил Ватрен. — Смотрите, смотрите на него!

— Судно по правому борту! — донесся с носа голос Деметра.

Небольшая лодка, полная варваров, приближалась к Аврелию справа, а наверху, на стенах и в обоих дворах виллы, пылали фонари и факелы. Лодка, конечно, была еще далеко от легионера, не менее чем в двух лигах, но она упорно двигалась вперед.

— Ну, и что мы будем делать? — спросил Деметр. — Они же скоро нас заметят, и сразу догонят.

— Подождем! — воскликнул Ромул — Давайте будем ждать, пока возможно, пожалуйста.

И как раз в этот момент до их ушей донесся треск деревянного корпуса корабля, налетевшего на подводные камни, — но этот шум был заглушён куда более громким ревом вулкана, выбросившего в небо клубы дыма и фонтаны искр. Вульфила, впавший от ярости едва ни не в самое настоящее безумие, в попытке достать врага загнал нос корабля между скалами, и корма судна тут же вздыбилась, заставив всех покатиться по палубе.

Варвары ругались, поднимаясь на четвереньки, хватались за поручни и леера. Вульфила тоже упал, но сразу же вскочил на ноги, все еще намереваясь схватиться с ненавистным римлянином, — однако Аврелий уже нырнул в волны и исчез.

На палубу лодки Ливии посыпались с черного неба хлопья пепла, за пеплом последовал град мелких частичек горячей лавы.

— Нам надо уходить, — сказал Амброзин, — или будет слишком поздно. Вот-вот может начаться большое извержение. И если даже нас не догонят варвары, мы просто сгорим, потому что вот эти огненные крошки подожгут лодку. И мы все пойдем ко дну.

— Нет! — умоляюще произнес Ромул — Мы должны еще подождать.

Он тревожно всматривался в поверхность моря, но тут второе судно закрыло от их взглядов корабль Вульфилы, безжалостно разрываемый волнами на части.

Огненные заряды посыпались с неба гуще, на палубе и в бухтах веревок вспыхнуло несколько огоньков.

Вражеская лодка все еще закрывала пострадавший корабль Вульфилы, и варвары должны были вот-вот заметить беглецов.

— Сколько их там? — беспокойно спросил Оросий, всматриваясь во вражескую команду и пытаясь пересчитать варваров, кричащих и размахивающих мечами.

— Вполне достаточно, — ответил Ватрен. Он повернулся к Ливии. — Если ты хочешь спасти мальчика, у нас не остается выбора. Надо уходить.

Ливия неохотно кивнула.

— Поднять парус! — приказал Ватрен. — Быстро, уходим отсюда!

Батиат с помощью Деметра поднял парус и они тронулись с места, — но тут за бортом в черной воде сверкнул в свете варварских факелов меч, за мечом показалась мускулистая рука, а потом и голова и плечи.

— Аврелий! — закричал Ромул, вне себя от восторга.

— Это он! — поддержали мальчика остальные, бросаясь к поручням.

Ватрен поспешно бросил Аврелию канат и помог другу подняться в лодку. Легионер был почти без сил, и лишь благодаря поддержке друга не рухнул на палубу. Ливия подхватила его с другой стороны, когда он покачнулся, теряя сознание, а Ромул таращил на них глаза, не смея поверить, что его спаситель жив и вроде бы даже не ранен, и что его побег — не выдумка, не сон, что все это действительно произошло, и он свободен…

Плотное облако сажи, выброшенной вулканом, опустилось на море, покрыло пушистым слоем волны, бившиеся о берег острова, — и лодка беглецов стала невидимой. Команда второго судна варваров теперь уже слышала крики своих товарищей, плававших среди обломков корабля, но увидеть лодку Ливии им не удалось. Вульфила выбрался на прибрежную скалу и громовым голосом отдавал приказы. Второе судно дало задний ход, чтобы его не постигла судьба первого, и все бывшие на корабле поплыли к нему и один за другим поднялись на борт. Когда Вульфила тоже, наконец, добрался до второго судна, он тут же потребовал отправиться в погоню за беглецами. Однако рулевой, старый моряк с Капри, хорошо знавший здешние воды, охладил пыл варвара.

— Если мы сейчас выйдем в открытое море, ни один из нас не вернется живым, уж поверь мне. Я ничего не вижу дальше собственного носа, к тому же с неба идет огненный дождь!

Вульфила неохотно позволил повернуть к берегу. Черное небо теперь уже прорезали мириады пылающих метеоров, и Вульфила чувствовал, как варваров охватывает ужас… они все были с севера и никогда не видывали ничего подобного. Он закусил губы при мысли, что позволил ускользнуть тринадцатилетнему мальчишке и древнему старику… они удрали из крепости, которую охраняло семьдесят лучших его воинов… Но что причиняло варвару наиболее сильную боль, так потеря сказочного меча Вульфила просто не мог думать ни о чем другом, так хотелось ему завладеть этим оружием, — с того самого момента, как он увидел устрашающий блеск чудесной стали в руке своего врага.

— В порт, — рыкнул он, и судно мгновенно повернуло. Команду составляли люди с островов, и они прекрасно осознавали грозившую им в этот момент опасность. Так что гребцы налегли на весла изо всех сил, но действовали при этом спокойно и уверенно, повинуясь приказам опытного рулевого. Варвары же, наоборот, тряслись от страха при каждом новом всплеске активности вулкана, их уже начала охватывать самая настоящая паника при виде огненного дождя, сыплющегося с неба. Сажа теперь была везде, серная вонь наполнила воздух, а горизонт словно сдвинулся с места, сотрясаемый кровавым огнем.

Лодка Ливии медленно продвигалась вперед в чернильной мгле. Оросий забрался на мачту и напряженно смотрел в ночь, пытаясь определить, не кроется ли там какое-нибудь препятствие или опасность, — хотя и было ясно, что в такой момент только ненормальный может выйти в море. Однако напряжение не оставляло беглецов; все молчали, боясь разговорами отвлечь внимание тех, кто вел лодку вслепую. Деметр сидел верхом на рее, свесив ноги за борт, и направлял лодку, руководствуясь в основном инстинктом. Старый наставник подошел к Ватрену.

— Куда мы направляемся? — тихо спросил он.

— Кто знает? На север, я надеюсь. Это для нас единственный шанс.

— Возможно, я мог бы помочь… если только…

Ватрен скептически качнул головой.

— Забудь об этом, мы и так уже, считай, заблудились. Я такого моря в жизни не видывал!

— Ну, и, тем не менее, такое происходит не впервые. Это уже случалось, четыреста лет назад. Вулкан тогда похоронил под лавой и пеплом три города со всеми их жителями. От городов не осталось и следа, но Плиний весьма точно описал, как начиналось извержение Везувия. Потому-то я и предложил нынешнюю ночь для побега; я подумал, что в общей суматохе нам будет легче скрыться. Но я ошибся. Первая фаза извержения началась на четыре часа позже, нежели я рассчитывал.

Ватрен изумленно уставился на старика,

Аврелий, уже вполне пришедший в себя, подошел к ним.

— Чем же ты мог бы помочь нам? — спросил он. Амброзин собрался ответить, но тут с носа прозвучал голос Деметра:

— Смотрите!

Облако сажи над ними начало рассеиваться, и волны впереди едва заметно посветлели, говоря о скором приближении дня. Они как раз огибали мыс Мизено, вздымавшийся над плотным одеялом дыма и пепла, накрывшим море, и восходящее солнце осветило его вершину. Беглецы уставились на это внезапно возникшее видение, и тут, наконец, сажа вокруг них рассеялась окончательно, на лодку упали лучи солнца, поднявшегося над Латарскими горами.

Ночь осталась позади; ужас, боль, гнев, измождение фантастического побега и преследования варваров, их невысказанные страхи и надежды… все растаяло, как сон, при ясном свете нового дня. Солнце согревало их, как великодушное божество, грохот вулкана затих вдали, как последний отзвук шторма Ветер принес насыщенные ароматы земли, а синева моря и неба сливались в триумфальном сиянии победы.

Ромул придвинулся к своему наставнику.

— Ну, теперь-то мы свободны?

Амброзин хотел объяснить мальчику, что еще далеко не все опасности преодолены, что путешествие, ожидающее их впереди, будет наполнено трудностями и опасностью, — но у него не хватило на это духа, потому что он после долгого ожидания увидел, наконец, сияние в глазах воспитанника. И, изо всех сил пытаясь скрыть охватившие его чувства, старик ответил:

— Да, сынок. Мы свободны.

Ромул несколько раз кивнул, словно стараясь убедить себя в правдивости этих слов, потом подошел к Аврелию и Ливии, наблюдавшим за ним. И очень тихо сказал:

— Спасибо вам обоим.

Лодка подошла к берегу в пустынной части побережья, рядом с руинами какой-то приморской виллы, примерно в тридцати милях к северу от Кумы. Ливия спрыгнула в воду, чтобы первой очутиться на суше, — тем самым она давала понять всей команде, что руководство миссии пока еще в ее руках.

— Утопи лодку, — крикнула она Аврелию. — И все — за мной, быстро! Сюда! — Она показала в сторону жалкой лачуги, едва видимой за деревьями, примерно в миле от берега.

Аврелий помог мальчику шагнуть в мелкую воду, а Батиат и Деметр тут же начали крушить топорами киль, к немалому ужасу Амброзина.

— Но почему? Зачем топить лодку? Куда безопаснее сохранить ее! Остановитесь, умоляю, послушайте меня! — просил он.

Ливия обернулась, рассерженная промедлением

— Говорю вам, быстро за мной! Нам нельзя терять ни минуты! Нас уже наверняка ищут. Вы что, не понимаете, что этот мальчик — наиболее желанная добыча для всей империи?

— Да, конечно, — откликнулся Амброзин, — но, учитывая обстоятельства, лодка как раз…

— Довольно! Я не собираюсь с тобой спорить. Просто иди за мной, да побыстрее! — резко приказала Ливия.

Амброзин неохотно повиновался и пошел за девушкой, то и дело оглядываясь на лодку, медленно погружавшуюся в воду.

Оросий уже брел к берегу по мелководью, Деметр — за ним; Аврелий, Ватрен и Батиат, покончив с суденышком, поспешили вслед за остальными. Ливия повела весь отряд к густым зарослям неподалеку от воды.

—Я до сих пор не могу в это поверить, — слегка задыхаясь, сказал Ватрен. — Нас всего-то шестеро, и мы сумели пробраться в крепость, которую охраняли семьдесят тюремщиков, семьдесят вооруженных варваров!

— Прямо как в старые добрые времена! — порадовался Батиат. — Правда, с одним существенным различием, — добавил он, подмигнув Ливии, которая в ответ сверкнула улыбкой.

— Дождаться не могу, когда, наконец, мне доведется пересчитать все те маленькие золотые монетки, — продолжил Ватрен. — Тысяча солидов, так ты сказал, я не ошибся?

— Ровно тысяча, — подтвердил Аврелий. — Но не забывай: мы пока что их не заработали. Нам еще предстоит пересечь всю Италию, от одного края до другого, и добраться до того места, что обозначено в договоре.

— А где это место? — тут же спросил Ватрен.

— Это порт на Адриатическом море, и там мы должны найти корабль, ожидающий нас. Только тогда мальчик окажется в полной безопасности, а мы получим все наши денежки.

Ливия остановилась перед хижиной и осторожно осмотрела руины, держа наготове лук с наложенной на него стрелой. Она услышала громкое фырканье — и тут же обнаружила шесть лошадей и мула, привязанных уздечками к веревке, натянутой между двумя железными штырями, вбитыми в землю. Среди лошадей был и Юба; почуяв хозяина, он тут же принялся бить копытом в землю.

— Юба! — воскликнул Аврелий, подбегая к своему верному другу и отвязывая его. И от всей души обнял коня.

— Видишь? — сказала Ливия. — Эвстатий постарался на славу, согласен? Стефан тут наладил свои связи. Пока все идет так, как мы и рассчитывали.

—Я так рад снова видеть Юбу! — ответил Аврелий. — Во всем мире нет коня лучше него.

Амброзин подошел к Ливии, которая уже отвязала свою лошадку и собиралась вскочить в седло

— Я отвечаю за безопасность императора, — твердо произнес старый наставник, глядя прямо в глаза девушки. — И я думаю, я имею право знать, куда вы намерены его везти.

— За безопасность мальчика теперь отвечаю я, — возразила Ливия. — И именно я освободила вас обоих из тюрьмы. Я понимаю твои опасения, но я действую не по собственному желанию, понимаешь? Я просто выполняю полученные мной приказы. Мы отвезем мальчика к Адриатическому морю, а дальше он отправится в такое место, где варварам никогда его не достать, и где с ним будут обращаться так, как и положено обращаться с императором…

Амброзин помрачнел.

— Константинополь! Я именно это и подозревал. Ты хочешь отправить его в Константинополь. Гадючье гнездо! В борьбе за власть там не щадят никого, ни брата или сестру, ни родителей, ни детей… — Старик не заметил, как Ромул подкрался поближе к нему и, похоже, не упустил ни слова из этого пылкого обвинения, но теперь уже было поздно, да к тому же мальчику лучше было полностью осознавать ситуацию, в которой он очутился. Поэтому Амброзин положил руку на плечо воспитанника и притянул мальчика к себе, как будто желая защитить от новой угрозы, не менее зловещей, чем та, которой они только что избежали. — Там рядом с императором не будет ни единой души, готовой его защитить, — продолжил старик. — Он окажется в полной власти того переменчивого, деспотичного вельможи… Умоляю вас, оставьте мальчика со мной!

Ливия неуверенно опустила взгляд.

— Он ведь не просто мальчик, и ты слишком хорошо это знаешь. Ты не можешь взять и увезти его, куда тебе захочется. Кроме того, ты без нас и не уйдешь далеко. Тебе позволят отправиться вместе с ним, если ты хочешь, но, прошу тебя, садись сейчас в седло… нам пора отправляться. Задерживаться здесь опасно. Мы слишком близко к берегу.

Девушка тронула лошадь с места и направила на тропу, уходящую в заросли.

— Это ведь просто вопрос оплаты, правда? — крикнул ей вслед Амброзин. — Тебя интересуют только деньги!

Аврелий сунул в руку старику поводья мула

— Не будь дураком, — сказал он. — Ты вообще представляешь, что бы с ней сделали, если бы поймали при попытке освободить вас обоих? Никто не стал бы так рисковать из-за одних только денег. А теперь поехали, понял?

— Могу я ехать с тобой? — спросил Ромул. Аврелий покачал головой.

— Тебе лучше быть с твоим наставником. Ты мне помешаешь, если на нас вдруг нападут.

И он умчался вперед.

Разочарованный Ромул влез на мула позади Амброзина, и старик, не сказав больше ни слова, погнал животное по тропе. Ватрен, Оросий, Деметр и Батиат ехали сзади, парами, пустив коней быстрым аллюром.

Вскоре отряд добрался до вершины холма, с которого они, остановившись, внимательно осмотрели все побережье.

Море сверкало в лучах солнца, высоко поднявшегося над горным хребтом. Обломки их лодки едва можно было различить; их постепенно уносило от берега волнами. В противоположной стороне снежные вершины Апеннин венчали темно-зеленые, поросшие лесом склоны.

Подъем постепенно становился все круче, и всадникам пришлось замедлить скорость. Ватрен выдвинулся вперед, к Ливии и Аврелию, поскольку дорога здесь становилась опасной.

— Заешь, я все думаю и думаю кое о чем, — сказал он, повернувшись к Ливии.

— О чем же?

— Что стало, в конце концов, с тем рыбаком, который поднялся со своим омаром по северной стене? Как поступил Цезарь Тиберий?

— Император не слишком обрадовался. Его рассердило то, что кто-то сумел все же проникнуть на его виллу… он-то считал ее абсолютно неприступной. Так что он приказал стражникам взять омара и натереть им физиономию рыбака, а потом выкинуть обоих в море.

Ватрен почесал затылок.

— Ну, дьявол! Если подумать, мы отделались гораздо легче.

— Пока — да, — сказал Аврелий.

— Да уж, точно. Пока, — согласился Ватрен.

В сотне футов позади Аврелия и двух его спутников тащился мул, на спине которого сидели старик и мальчик.

— Ты действительно думаешь, что они хотят отправить меня в Константинополь? — спросил Ромул.

— Боюсь, хотят, — ответил Амброзин. — Вообще-то я совершенно уверен. Ливия не стала ведь отрицать этого, когда я задал вопрос. Полагаю, ее молчание можно считать подтверждением моей догадки.

— И что, все действительно так ужасно?

Амброзин не знал, что ответить на такой вопрос.

— Скажи, — настаивал мальчик. — Я имею право знать, что меня ожидает.

— На самом деле я ничего не знаю, — заговорил, наконец, старый наставник. — Все, что я могу, — это предполагать. Ясно лишь одно: кто-то послал Ливию, чтобы увезти тебя с Капри. Участие в этом Аврелия сначала ввело меня в заблуждение, поскольку я знал, что он однажды уже пытался вызволить тебя, в Равенне. Казалось вполне разумным, что он решил повторить свою попытку. Но тот факт, что он взял с собой женщину, поразил меня, поскольку это выглядело очень странно. Конечно, она могла быть его возлюбленной; многие солдаты имеют подруг, на которых женятся, как только выходят в отставку. Но я ошибся; скоро стало понятно, что командует всем именно она, и деньги, которые были предложены всем за выполнение задачи, тоже исходят из ее рук.

— Тогда ты сказал правду… ну, что они сделали все это просто ради денег.

— Даже если это и, правда, мы все равно должны быть благодарны им всем. Аврелий прав: никто не станет вот так рисковать своей жизнью из-за одних только денег, но деньги, безусловно, сыграли свою роль. Нет ничего плохого в том, что людям хочется изменить свою жизнь, а все эти мужчины остались без руля и ветрил, они лишились армии, в которой могли бы служить, у них нет даже родного дома, куда можно было бы вернуться.

— Тогда почему ты говорил все это? Что может со мной случиться, если меня увезут в Константинополь?

— Скорее всего, ничего не случится. Ты будешь жить, окруженный роскошью. Но ты все равно останешься западным императором, а это само по себе подвергает тебя немалому риску. Кто-нибудь может захотеть использовать тебя против кого-то другого, как фишку в настольной игре, — или как пешку, например… ну, а пешками всегда с готовностью жертвуют, если игроку приходит на ум ход получше. В любом случае пострадаешь именно ты. Константинополь — продажная столица

— Тогда они там не лучше варваров.

— Все в этом мире имеет свою цену, сынок. Если люди достигают высокого уровня цивилизованности, то с этим обязательно будет связан и определенный уровень коррупции, продажности. Я не стал бы утверждать, что варвары продажны по своей природе; просто пройдет еще очень много времени, пока они удовлетворят свою страсть к наживе. А потом их вкусы начнут развиваться, их потянет к по-настоящему красивой одежде, изысканной пище, духам, красивым женщинам, роскошным домам. А все это требует денег, больших денег, — и эти деньги едва ли можно раздобыть честным путем. Помни: как не существует цивилизации без некоторых элементов варварства, так не существует и варварства без некоторых признаков цивилизованности. Ты понимаешь, о чем я?

— Да, думаю, понимаю. В каком мире мы живем, Амброзии?

— Это наилучший из возможных миров. Или наихудший. Все зависит от того, как ты на него посмотришь. Но, так или иначе, я всегда предпочту цивилизацию варварству.

— Но тогда что означает эта самая цивилизация?

— Цивилизация означает законы, развитые политические институты, гарантию прав. Она означает развитие ремесел и торговли, строительство дорог и систем связи, она означает ритуалы и церемонии, и разного рода торжественные обряды. Она означает науку — но также и искусство. Великое искусство! Литература и поэзия, подобные поэзии Вергилия, которого мы с тобой так много раз читали вместе. Искусство есть опыт духовного развития, это переживание, которое роднит человека с самим Богом. А люди нецивилизованные слишком похожи на животных. Ты ведь это и сам видел, так? Будучи сыном цивилизованного народа, ты приобрел особую гордость, гордость осознания того, что ты принадлежишь к некоему целому… а выше этого человек вообще не может подняться.

— Но наш… я хочу сказать — наша цивилизация… она ведь умирает, разве не так?

— Да, — ответил Амброзин и погрузился в долгое молчание.

 

ГЛАВА 7

— Он прекрасен, правда?

Аврелий вздрогнул всем телом. Ромул напугал его, выйдя сзади из темноты, когда римлянин в свете костра зачарованно рассматривал меч, поворачивая его так и эдак. Отблески огня на голубоватой стали лезвия переливались множеством цветов, как хвост павлина.

— Извини, — сказал Аврелий, протягивая меч мальчику. — Я забыл сразу вернуть его тебе. Он твой.

— Оставь его пока у себя. Ты гораздо лучше с ним управляешься.

Аврелий снова пристально посмотрел на меч.

— В это просто поверить невозможно. После всего того, что он сделал… сколько и по каким предметам нанес ударов — на нем нет ни царапинки, ни тем более трещины. Воистину он похож на меч богов!

— Ну, в общем, он таков и есть, в определенном смысле. Этот меч принадлежал Юлию Цезарю. Ты рассмотрел надпись?

Аврелий кивнул и осторожно провел кончиком пальца по цепочке букв, выгравированных в едва заметной бороздке в середине лезвия.

— Да, рассмотрел, и не мог поверить собственным глазам. И, тем не менее, от этого оружия исходит некая таинственная сила, которую нельзя объяснить так просто… она проникает под твою кожу, в твои пальцы, в руки, достигает сердца…

— Амброзин говорит, что этот меч выковало племя калибанов из Анатолии, но не из простого железа, а из небесного, из метеора, упавшего на землю. А закалили меч в крови льва.

— А рукоятка! У боевых мечей никогда не бывает таких рукояток, это делают только для мечей церемониальных. Смотри, шея орла ложится в твою руку и словно прирастает к ладони… и ты можешь вращать меч, вытянув руку во всю длину…

— Это страшное орудие смерти, — сказал Ромул, — и создали его для великого завоевателя. Ты — воин; вполне естественно, что он тебя так привлекает. — Мальчик оглянулся и посмотрел туда, где его старый наставник хлопотливо раскладывал и проверял свое имущество. — Видишь Амброзина? Он человек науки, и для него главное — сберечь инструменты его собственного искусства. Они промокли, когда мы нырнули под воду в том гроте. Его порошки, его травы… и еще экземпляр «Энеиды». Его мне подарили в тот день, когда меня приветствовал Сенат.

— А что это у него за тетрадь?

— Это его личные записи. Ну, история его жизни… и жизни других людей.

— Как ты думаешь, обо мне он тоже там написал?

— Можешь быть уверен!

— Жаль, что этого никто никогда не прочитает.

— Почему ты так говоришь?

— Да ведь вода все смыла. Вряд ли там многое сохранилось.

— Нет, там ни одно слово не пострадало. У него несмываемые чернила. По его собственному рецепту. Он и невидимые чернила тоже умеет делать.

— Ну, это ты просто выдумал.

— Да нет же! Когда он ими пишет — ты ничего не видишь, как будто он макает перо в чистую воду. А потом, когда он…

Аврелий перебил мальчика:

— Ты его очень любишь, правда?

— У меня никого больше нет в целом мире, — смущенно ответил Ромул, как будто ожидал от Аврелия каких-то возражений.

Но римлянин не сказал больше ни слова, и Ромул внимательно проследил за тем, как легионер плавным, мягким движением вложил меч в ножны, — это был похоже на жест священнодействия.

Потом они долго стояли рядом, глядя на огонь, пока, наконец, Ромул не нарушил тишину, спросив:

— Почему бы тебе не взять меня с собой сегодня?

— Я уже объяснял тебе. Я не смогу тебя защитить, если у меня не будет полной свободы действий.

— Это не причина. Ты просто хочешь вообще быть свободным, от кого бы то ни было, верно?

Прежде чем Аврелий успел ответить, мальчик повернулся и ушел к Амброзину, уже расстилавшему одеяло на куче сухих листьев.

Деметр встал в караул на краю раскинутого отрядом лагеря, а Оросий занял позицию в стороне, на вершине маленького холмика, дававшего возможность заметить любого, кто подошел бы с запада. Остальные — Батиат, Ливия, Аврелий и Ватрен, — готовились ко сну.

— Странно это, — пробормотал Ватрен. — Мне бы следовало чувствовать себя уставшим до смерти, а я совсем не хочу спать.

— Мы слишком многое сделали за прошедший день, — сказал Аврелий. — Нашим телам просто не верится, что пришло, наконец, время отдохнуть.

— Похоже на то, — согласился Батиат. — Я-то почти ничего не делал, и я готов уснуть хоть стоя.

— Ну, не знаю… мне, честно говоря, петь хочется, — сообщил Ватрен. — Как мы всегда пели, сидя у костра. Помните? Боги праведные, а вы помните, какой был голос у Антония?

— Да разве его забудешь, — улыбнулся Аврелий. — А Кандид? А Павлин?

— Да даже у командира Клавдиана был хороший голос, — добавил Батиат. — Помните? Иногда он включался в хор — после того, как проверит все вокруг и сядет с нами у костра. И если мы пели, он тоже присоединялся, негромко так, мягко… А потом приказывал принести немного вина, и мы все выпивали по стаканчику. Он говорил: «Пейте, пейте, мальчики, это вас чуть-чуть согреет». Бедняга командир… я до сих пор вижу его взгляд, в тот момент, когда враги набросились на него целой толпой… — Черные глаза гиганта сверкнули в темноте, когда он вспомнил чудовищную, жестокую картину.

Аврелий поднял голову и они с другом молча обменялись взглядом. И на мгновение в глазах Аврелия возник вопрос, некий намек на подозрение… и Батиат сразу заметил это.

— Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, — сказал гигант. — Ты хочешь понять, как это мы умудрились вырваться из Дертоны живыми, правда? Тебе хочется знать, как нам удалось спасти свои шкуры…

— Ты ошибаешься, я…

— Не лги. Я слишком хорошо тебя знаю. Но разве мы хоть раз спросили тебя, почему ты так и не вернулся? Почему ты не пришел, чтобы умереть вместе со своими товарищами?

— Я вернулся, чтобы освободить вас, разве этого недостаточно?

— Заткнись! — приказал Ватрен. Он произнес это тихо, ровным, невыразительным голосом. — Я сейчас расскажу тебе, как все это было Аврелий, а потом мы обо всем забудем, раз и навсегда, и больше никогда к этому разговору не вернемся, договорились? Мне не хочется этого делать, но я вижу, что это необходимо. Ну так вот, Аврелий, когда ты умчался — мы начали бой. Нас атаковали со всех сторон, и мы дрались много часов подряд. Часы за часами, часы за часами… Сначала мы отбивали их у частокола, потом на валу. А потом нам пришлось встать в круг, прижавшись друг к другу, как во времена Ганнибала. Но хотя мы дрались, как бешеные, варвары продолжали бросать в бой все новые и новые силы, они накатывали на нас, как волны, без передышки. Они посылали в нас тучи стрел. А потом, когда они увидели, что бы измождены, залиты кровью, ослабели, — они бросили на нас тяжелую конницу, их лошади были укрыты латами, а всадники размахивали топорами, горя жаждой убивать всех и каждого. И они принялись рубить нас одного за другим… и они старались убивать не сразу, а лишь отрубать руки или ноги… Мы видели, как десятки наших товарищей падают на землю, десятки и сотни, не в силах уже держать оружие. Кое-кто сам бросался на свой меч, чтобы положить конец страданиям. А некоторых заживо рубили на куски, отсекая от тела понемногу… и наши воины падали в лужи крови, без рук, без ног, но все еще продолжая кричать…

— Прекрати! Я не хочу этого слышать! — застонал Аврелий.

Но Ватрен не обратил на это внимания и продолжил:

— И вот тогда-то появился их командир — Мледон, один из лейтенантов Одоакра. Нас оставалось в живых едва ли около сотни, обезоруженных истощенных, залитых кровью, совершенно разбитых. Тебе бы следовало нас увидеть в тот момент, Аврелий, тебе бы следовало… — Голос Ватрена дрогнул. И Руфий Элий Ватрен, закаленный в боях солдат, ветеран сотен сражений, закрыл лицо ладонью и зарыдал, как дитя.

Батиат обнял друга за плечи, слегка похлопал, стараясь успокоить.

Продолжил рассказ Батиат.

— Мледон что-то закричал на своем языке, и резня прекратилась. Глашатай приказал нам бросить оружие — и тогда нам сохранят жизнь. Мы положили мечи на землю; что еще мы могли сделать? Они сковали нас вместе одной цепью и поволокли в свой лагерь, пиная нас и осыпая плевками. Многим из них хотелось замучить нас до смерти… мы ведь положили, по меньшей мере, четыре тысячи их приятелей, а уж сколько ранили… Но у Мледона, должно быть, был приказ сохранить определенное количество человек для продажи в рабство. Нас отвезли в Класис и отправили в разные стороны. Думаю, часть оказалась в Истрии, в каменных карьерах, а другие — в Норикуме, там всегда нужны лесорубы. А вот мы очутились в Мисене, где ты и нашел нас. Вот и все, что тебе следовало знать, Аврелий. А теперь я пойду спать, если я тут не нужен.

Аврелий кивнул.

— Иди, — сказал он. — Иди спать, черный человек. Усни, если сможешь, и ты тоже, Ватрен, друг мой. Я никогда, не сомневался в вас. Я просто надеялся найти вас живыми, клянусь. И я был готов сделать для этого что угодно. Жизнь — это все, что у нас осталось.

Он отошел в сторону от костра и сел на дубовый пень рядом со своим верным Юбой. Ливия сидела не слишком далеко от друзей, и наверняка слышала все, о чем они говорили, — но девушка не произнесла ни слова, и Аврелий тоже молчал. Аврелию хотелось плакать, но он не мог. Его сердце как будто бы превратилось в холодный камень, а мысли в голове извивались и шипели, словно ядовитые змеи в своем гнезде.

На другой стороне лагеря Ромул лежал на своем одеяле, но заснуть не мог. Он чувствовал, что между его товарищами по путешествию происходит что-то ужасное, но не понимал, что именно, и боялся, что причиной их спора является он сам. Ромул вертелся с боку на бок, но никак не мог найти удобного положения для тела.

— Ты не спишь? — спросил Амброзин.

— Не могу.

— Прости меня, это я виноват. Мне не следовало говорить тебе все эти вещи… о Константинополе и прочем. Я просто не подумал… Извини меня.

— Не надо из-за меня беспокоиться. Я и сам мог до этого додуматься. В конце концов, зачем бы им организовывать такую рискованную операцию, если бы тут не была замешана политика? Или деньги, как ты сам сказал, когда ругал Ливию.

— Я просто был вне себя. Тебе незачем обращать внимание на то, что я тогда говорил.

— Но ты был прав. Они все не более чем наемники: и Ливия, и Аврелий, и все остальные, кто присоединился к этим двоим позже.

— Ты неправ. Аврелий пытался освободить тебя в Равенне, хотя никто не обещал ему за это вознаграждения. Он сделал это только потому, что твой отец, умирая, попросил его. Аврелий — тот самый человек, который слышал последние слова твоего отца. Он чем-то похож на Флавия Ореста, это сходство в самом главном.

— Это неправда.

— Думай, что хочешь, но это правда.

Ромул попытался успокоиться и вытянул затекшие руки и ноги. Вдали раздалось уханье совы, похожее на горестный человеческий крик, и мальчик содрогнулся.

— Амброзии…

— Да?

— Ты не хочешь, чтобы они увезли меня в Константинополь?

— Не хочу.

— Но что мы можем сделать, чтобы предотвратить это?

— Очень мало. Собственно, вообще ничего.

— Но ты ведь поедешь со мной, правда?

— Как ты мог в этом усомниться?

— Да я и не сомневался, — смутился Ромул. — Просто… Ну, если бы все зависело от тебя, что бы ты сделал?

— Я бы увез тебя с собой.

— Куда?

— В Британию. На мою родину. Там чудесно, правда! Самые зеленые в мире острова, и прекрасные города, и плодородные поля… и величественные леса с гигантскими дубами, березами и кленами. В это время года они вздымают к небу голые ветви, словно великаны, что-то просящие у звезд… На обширных лугах пасутся стада овец и коров; тут и там можно увидеть грандиозные сооружения — каменные круги или стоячие камни, означающие тайну и загадку, мистерию, в которую посвящены лишь немногие служители наших древних богов — друидов.

— Я знаю, кто это такие. Я читал о них в De Beloo Gallico Юлия Цезаря. Ты поэтому носишь ту веточку омелы на шее, да, Амброзии? Потому что ты друид?

— Я кое-что почерпнул из их древней мудрости, да

— И ты все равно веришь в нашего единого Бога?

— Богов множество, Цезарь. Вот только пути, которыми люди к ним приходят, разные.

— Но в своей тетради ты описываешь Британию как неспокойную землю. Там тоже свирепствуют варвары, разве не так?

— Верно. Великая стена больше не удерживает их.

— Неужели в этом мире вообще нет мира? Неужели нет такого места, где мы могли бы жить спокойно?

— Мир следует завоевывать, поскольку это самая большая драгоценность из всего, чем только может обладать человек. А теперь отдыхай, сынок. Господь вдохновит нас, когда наступит подходящий момент. Я в этом уверен.

Ромул не ответил. Он свернулся клубочком, прислушиваясь к монотонному уханью совы, эхом разносившемуся по горам, — пока на него, наконец, не навалилась такая усталость, что глаза закрылись сами собой.

Звезды неторопливо шествовали по небу, холодный северный ветер очистил воздух. Костер вдруг вспыхнул ослепительным белым пламенем, а потом почти сразу угас. Лишь бледное свечение углей виднелось теперь в густой горной тьме.

В середине ночи Аврелий сменил Деметра, а Ватрен занял место Оросия. Годы армейской жизни настолько приучили их к этому делу, что воины всегда просыпались в нужное время, как будто их умы даже во сне следили за движением звезд по небосклону. На рассвете, после скудного завтрака, отряд снова пустился в путь. Эвстатий позаботился о том, чтобы в седельных сумках оказалось кое-какое количество провизии: хлеб, оливки, сыр и два винных меха. Не пустых, конечно. Амброзин собрал все свои сокровища, которые на ночь разложил на просушку возле костра, и снова уложил в мешок. Ромул свернул и связал свое одеяло с ловкостью и сноровкой настоящего солдата. Ливия как раз в этот момент проходила мимо, ведя в поводу свою лошадь.

— У тебя отлично получается, — заметила она — Где ты этому научился?

— У меня целых два года был военный наставник, один офицер из личной охраны моего отца. Он умер в ту ночь, когда варвары напали на нашу виллу в Пласенте. Ему отрубили голову.

— Хочешь скакать со мной сегодня? — спросила Ливия, поправляя мундштук своей лошадки.

— Нет, это все неважно, — ответил Ромул. — Я не хочу никому мешать.

— Я была бы рада, если бы ты поехал со мной, — продолжала настаивать девушка.

Ромул заколебался на мгновение-другое.

— Ну хорошо, но только если мы не будем говорить о Константинополе и вообще обо всем этом.

— Отлично, — кивнула Ливия. — Никаких Константинополей.

— Но сначала я должен сказать Амброзину. Я не хочу его обижать.

— Я подожду.

Через несколько мгновений Ромул вернулся.

— Амброзин сказал, все в порядке, но только чтобы мы не скакали слишком быстро.

Ливия улыбнулась.

— Давай, запрыгивай, — предложила она, показывая мальчику место впереди себя.

Отряд двинулся к перевалу, издали выглядевшему как седло, застрявшее между двумя снежными вершинами.

— Там, должно быть, холодно, — заметил Ромул. — И мы туда доберемся как раз к вечеру.

— Верно, но потом мы начнем спускаться к Адриатике, моему морю. Мы еще увидим последние стада овец — их сейчас перегоняют на зиму в долины, на нижние пастбища. И там могут быть новорожденные ягнята. Тебе они нравятся?

— Пожалуй, да. И я кое-что знаю о разведении овец. И еще я разбираюсь в земледелии и скрещивании сельскохозяйственных животных. Я читал Клумела, Варрона, Катулла и Плиния. Я на практике учился пчеловодству и знаю разные способы обрезки и прививки фруктовых деревьев и виноградных лоз, и как делать вино из сусла…

— Совсем как римляне прежних времен.

— Да, вот только я напрасно учился всему этому. Не думаю, чтобы мне когда-нибудь пришлось использовать мои знания. Мое будущее от меня не зависит.

Ливия промолчала в ответ на эти слова, и это выглядело почти как упрек. Через некоторое время Ромул заговорил снова:

— Ты — возлюбленная Аврелия?

— Нет.

— А тебе бы хотелось ею стать?

— Думаю, тебя это не касается. А ты знаешь, что это именно я спасла его в ту ночь, когда он пытался освободить тебя в Равенне? У него была ужасная рана в плече

— Я знаю. Я был с ним рядом, когда его ранили. Но ты при всем том не стала его подругой.

— Нет, не стала. Мы просто объединились для выполнения этой миссии.

—А потом что будет?

— Полагаю, каждый из нас отправится своей дорогой.

— О!

— Разочарован?

— Мне казалось, меня это не касается, ведь так?

— Верно, не касается.

Следующие две-три мили они проехали молча. Ромул коротал время, рассматривая окрестности этой почти не населенной земли. Она выглядела прекрасной. Отряд проехал мимо прозрачного озера, в котором отражалось чистое голубое небо. Небольшое стадо диких свиней, рывшихся в земле на опушке леса, умчалось в панике, завидев отряд. Огромный красный олень поднял на мгновение голову, величественно замер на фоне заходящего солнца — и исчез без единого звука.

— А, правда, что ты это делаешь только ради денег? — внезапно спросил Ромул.

— Мы получим вознаграждение, как получает его любой солдат, служащий своей стране, но это не значит, что деньги — единственная наша цель.

— Тогда почему ты?..

— Потому что мы римляне, а ты — наш император.

Ромул замолчал. Ветер усилился, холодный северо-восточный ветер, долетавший с укрытых снегами апеннинских вершин. Ливия почувствовала, как мальчик содрогнулся, и обняла его. Он сначала напрягся, но потом позволил себе прижаться к ее теплому телу. И закрыл глаза, думая, что, наверное, он мог бы снова стать счастливым.

 

ГЛАВА 8

Еще три дня они ехали по почти безлюдным местам, через леса, стеной стоявшие на склонах гор, выбирая такие дорожки, где им почти наверняка не грозили ненужные встречи. Когда они останавливались на отдых, Аврелий сначала проводил разведку окрестностей — или с одним из мужчин, или с Ливией; он хотел удостовериться, что здесь их не ждет какая-нибудь скрытая опасность. Но они не находили ничего такого, что могло бы их встревожить. Похоже, врагам не удалось определить, в каком направлении скрылись беглецы. И, в общем, ничего неестественного тут не было; вряд ли следы отряда можно было так уж легко обнаружить. К тому же им помогли темнота ночи и пепел вулкана, присыпавший отпечатки конских копыт, а их лодка утонула…

Казалось, все идет совсем неплохо. Продвижение отряда было рассчитано так, чтобы его прибытие на побережье совпало с назначенным днем встречи с кораблем из Византии. Беглецы начали понемногу успокаиваться. Их добродушное подшучивание веселило Ромула, по-прежнему скакавшего вместе с Ливией. Аврелий улыбался мальчику и частенько скакал рядом. Они даже время от времени болтали о разных пустяках, устраиваясь по вечерам у костра, — но, тем не менее, Аврелий все-таки держался на расстоянии. Ромул подумал, что это может быть связано с их скорой разлукой.

— Ты мог бы и поговорить со мной, — сказал он Аврелию как-то вечером, когда они сидели рядом, ужиная. — Это тебя ни к чему не обязывает.

— Разговаривать с тобой, Цезарь, — большое удовольствие и большая честь, — с улыбкой ответил Аврелий, никак не отреагировав на провокацию мальчика — И я был бы рад говорить с тобой почаще, но мы скоро расстанемся, как это ни печально, а дружба, как тебе известно, делает разлуку куда более тяжелой.

— Я не говорил, что хочу стать твоим другом, — возразил Ромул, подавив разочарование. — Я просто сказал, мы могли бы иногда обменяться парой слов, вот и все.

— Мне бы это понравилось, — кивнул Аврелий. — Но о чем мы будем говорить?

— Например, о тебе и твоих друзьях. Что вы все будете делать, когда передадите меня на руки новым опекунам?

— Слово «передадите» кажется мне не слишком правильным.

— Возможно, ты прав, но оно выражает сущность происходящего.

— А что, ты предпочел бы остаться на Капри?

— Ну, нет, в том положении, в каком я там находился, — нет, конечно. Но я ведь не знаю, что судьба заготовила для меня впереди. Похоже, что мне приходится выбирать — если, конечно, это можно назвать выбором, — просто между двумя разными тюрьмами, если я правильно все понимаю. Но если я не имею представления о том, что меня ждет, как я могу сказать, что бы я предпочел? Выбирать могут свободные люди, а я против собственной воли оказался зажат между двумя правителями. Кто знает, может быть, второй заставит меня пожалеть о первом.

Аврелий вполне понял сомнения мальчика, но не видел способа разрешить его сомнения. Он просто сказал:

— Я надеюсь, что не придется. Всем сердцем надеюсь.

— Я тебе верю. Ну, так что же ты будешь делать… после? И твои друзья?

— Я не знаю. Мы почти и не говорили об этом во время пути. Ни у кого из нас нет каких-то определенных намерений. Может быть, все мы немного боимся будущего. Как-то раз, в тот самый день, когда на наш легион напали варвары,

Ватрен говорил, что с него довольно военной жизни, что он решил все это бросить и уехать на какой-нибудь остров, где он мог бы разводить коз, пахать землю. Великие боги… кажется, целый век прошел с тех пор, а ведь на деле всего несколько недель пролетело! Не скажу, чтобы тогда я воспринял его слова всерьез, но теперь, учитывая, что впереди все так туманно, мне это кажется хорошей идеей, хорошей жизнью…

— Разводить коз на острове. А почему бы и нет? Я бы тоже не прочь жить так. Если бы я сам мог выбирать собственное будущее, конечно. Но я не могу.

— В этом никто не виноват.

— Да, разумеется. Тот, кто не предотвратил преступления, становится его соучастником.

— Сенека.

— Не уходи от темы, солдат.

— Вшестером или всемером мы не можем воевать с целым миром, и я совсем не хочу, чтобы жизнь моих друзей снова подвергалась опасности. Они сделали все, что могли; они заслужили вознаграждение, которое обещает им свободу решать, как прожить оставшиеся им годы. Может быть, мы уедем на Сицилию; у Ватрена есть там кусок земли. Или, может быть, все разойдемся в разные стороны. Кто знает? Возможно, однажды мы отправимся на восток, и тогда навестим тебя в новом роскошном дворце. Что ты об этом думаешь? Ты бы нас пригласил тогда на обед?

— О, это было бы просто потрясающе! Я был бы и счастлив, и горд… — Мальчик внезапно умолк, осознав, что сейчас не время и не место для пылких чувств. — Знаешь, я, пожалуй, лягу спать, — сказал он, поднимаясь. — Спасибо за беседу.

— Спасибо тебе, Цезарь, — ответил Аврелий, кивая. И проводил взглядом мальчика, ушедшего к своей постели.

Весь следующий день они ехали по весьма неровной, каменистой земле, и двигались медленно, чтобы лошади ненароком не повредили ноги. Они двигались вдоль маленького горного ручья; этим путем добраться до моря было гораздо труднее, зато, таким образом, они огибали населенные места, где их могли заметить и запомнить. Время от времени перед ними открывались виды на маленькие долины, и путники видели пастухов, пасших овец, или крестьян, собиравших в лесу хворост, чтобы было что бросить в очаг зимой. Все эти люди выглядели грубыми, диковатыми, у всех были длинные бороды и всклокоченные волосы; они носили башмаки из козьей кожи и старую, заплатанную одежду, явно не способную защитить их от холодного северного ветра. Когда они видели приближавшийся отряд, то замирали, бросая свои дела, и молча следили за проезжающими, пока те не скрывались снова в лесу. То ли они ожидали нападения и готовились защищаться, то ли просто выжидали момента, чтобы броситься наутек… но как бы то ни было, в глазах этих людей всегда можно было видеть страх. Однажды Ромул увидел нескольких мальчиков примерно своего возраста, и девочек — еще моложе. Они едва плелись, согнувшись вдвое под тяжестью корзин, наполненных хворостом. Их голые ноги посинели от холода, носы покраснели, а губы потрескались от сухости. Один из них, собрав всю свою храбрость, поставил на землю свой гигантский груз и подошел поближе к отряду, протягивая руку.

Ромул, ехавший на лошади Ливии, спросил:

— Можем мы дать ему что-нибудь?

— Нет, — твердо ответила Ливия. — Если мы это сделаем, внизу у холма нас будет ожидать целая толпа, и мы просто не сможем от них избавиться. Они привлекут к нам внимание, а нам нельзя позволять себе ничего подобного.

Ромул посмотрел на мальчика, на протянутую пустую ладонь, мельком заглянул в глаза, наполнившиеся разочарованием, когда всадники двинулись дальше… И оглянулся, пытаясь взглядом объяснить мальчику, что рад был бы помочь, если бы мог. Но это от него не зависело; от него не зависело ничего. Когда отряд уже снова приблизился к лесу, Ромул махнул рукой, прощаясь с бедняком. Изможденный парнишка печально улыбнулся и тоже прощально помахал, прежде чем наклониться и опять взвалить на спину свой груз и потащиться с ним дальше.

— Мне очень жаль, но по-другому было нельзя, — сказала Ливия, прочитав мысли Ромула. — В жизни нам частенько приходится делать такое, что вызывает у нас отвращение, но выбора просто не остается. Наш мир — груб и безжалостен, и все в нем решает случай.

Ромул не ответил; однако вид подобной нищеты заставил его подумать о том, что с точки зрения тех бедных, голодных детей его жизнь на Капри представлялась воистину райской, для них это было невообразимой роскошью. И что наверняка где-то есть люди, которым живется даже тяжелее, чем здешним крестьянам.

Часы бежали, путь тянулся дальше, ручеек превратился в бурный поток, стремительно несущийся между голыми валунами, образуя воронки и небольшие водопады. Потом он, наконец, слился с другим, — Амброзин сказал, что это река Метар. Воздух становился все мягче, что служило несомненным признаком приближения к морю и конца их рискованного путешествия, — хотя, конечно, ни один из них не мог знать, чем именно оно закончится. По мере приближения к побережью леса начали расступаться, освобождая место для пастбищ и возделанных земель. И теперь уже было все труднее обходить стороной многочисленные маленькие деревушки, рассыпавшиеся по обе стороны от виа Фламиния. В последний день пути отряд подъехал к заброшенному зданию, напротив которого у дороги стоял мильный камень. Вывеска, болтавшаяся над входом, была ржавой, но фонтан все еще действовал, наполняя водой большие лотки, высеченные из апеннинского песчаника. Эти лотки были созданы для лошадей, когда-то содержавшихся на почтовой станции, но теперь они служили поилками для частенько проходивших мимо овечьих стад, — это было ясно по множеству отпечатков острых копыт на земле и по овечьему помету, щедро усыпавшему все вокруг.

Ливия подошла к дому первой, чтобы удостовериться в безопасности этого прибежища; поводья лошади она отдала Ромулу. Девушка сделала вид, что набирает воды из фонтана, на тот случай, если за ней кто-нибудь наблюдал исподтишка, а потом свистом дала остальным знать, что они могут приблизиться. Ромул привязал лошадь к старой коновязи и побежал осматривать дом.

Оштукатуренные стены еще сохранили на себе надписи, оставленные тысячами путников, останавливавшихся тут в течение столетий, и многие из этих надписей были весьма непристойными. Высоко на стене красовалась фреска, изображавшая карту, на которой Ромул узнал очертания Италии. Там были также и острова, Сицилия и Сардиния, и внизу — африканское побережье, а наверху — берег Иллирии. Моря, горы, реки и озера были ярко окрашены. Красные линии обозначали cursuspublicum, сеть общественных дорог, бывших некогда гордостью и славой римской империи, — со всеми их постоялыми дворами и отрезками пути, четко разбитыми на мили. Над картой еще можно было рассмотреть надпись — TABOLA IMPERII ROMANI, полуразрушенную потеками воды. Затем внимание Ромула привлекла надпись CIVITAS RAVENNA, под которой был изображен миниатюрный город с башнями и стенами, — и сердце мальчика вдруг сжалось от страха. Он быстро отвернулся — и тут же встретил взгляд Аврелия; и каждый из них увидел в глазах другого пугающие образы, вызванные в памяти рисунком: плен, неудачная попытка побега, смерть Флавии Серены… Амброзин суетился неподалеку, шаря по всем углам в поисках чего-нибудь полезного; когда он на дне ящика разбитого буфета нашел пару свитков наполовину чистого пергамента, он тут же начал срисовывать одну из дорог, изображенных на настенной карте.

Остальные тоже вошли внутрь и принялись расстилать свои одеяла. Деметр заметил на склоне позади здания старые конюшни, рядом с которыми кое-где валялись кучи соломы, и отправился туда, чтобы принести несколько охапок для устройства постелей.

Верхний слой соломы был серым и раскисшим, но в глубине куч сухие стебли были светлыми и чистыми. Они должны были помочь путникам не замерзнуть ночью. Вдоль ближайшего поля стояли в ряд клены, под которыми разрослась ежевика, а дальше виднелись сплошные заросли низкого кустарника, тянувшиеся почти до самого песчаного берега моря. Слева римляне видели устье Метара, реки, вдоль которой они шли в последние дни. А позади остались леса, протянувшиеся на север и на запад. Ватрен сел на коня и проехался по опушкам, заглянув и вглубь, в лесную чащу, чтобы исключить даже малейшую возможность какой-либо опасности. Неподалеку от края возделанного поля он обнаружил большую груду дубовых и сосновых бревен, по обе стороны от которых были вбиты в землю колья, чтобы бревна не раскатились. Видимо, здесь складывали результаты своего труда местные дровосеки, продававшие древесину жителям побережья. Море отчетливо виднелось вдали, его поверхность слегка морщилась от дыхания Борея, — но волны были совсем небольшими, и вообще погода стояла достаточно хорошая для того, чтобы корабль мог подойти к берегу без особых затруднений.

Амброзину очень хотелось выразить благодарность людям, рисковавшим жизнью ради Ромула и его самого, и потому, когда подошел час, он приготовил для всех особый ужин, приправив еду травами и корешками, собранными по пути. Старый наставник умудрился даже украсить обед фруктами: это были несколько поздних яблок с одичавшей яблони, найденной им в запущенном саду, явно принадлежавшем некогда почтовой станции. Он разжег огонь в старом очаге, и хотя широкие дыры в потолке позволяли путникам без труда видеть звезды над их головами, все же потрескивание пламени и мягкий свет придали их обеду особое настроение веселья и дружеской близости, что слегка смягчило грусть неизбежного расставания.

Никто ни словом не упомянул о том, что Ромулу предстоит уехать на следующий день… и что они, скорее всего, никогда больше его не увидят, и что юный император отправится навстречу неведомой судьбе в другой конец света, в гигантский город, ко двору другого императора, что там его ждут интриги и опасности… Но ясно было, что каждый из них ни о чем другом и не думает, судя по тем осторожным взглядам, которые все бросали на мальчика, и по тем сердечным словам, что сами собой вырывались у них, и по нежной заботе, проявляемой к Ромулу…

Аврелий выбрал для себя первую стражу. Он ушел к каменным поилкам и сел там, глядя на море, постепенно менявшее цвет от синего к свинцово-серому. Ливия не спеша приблизилась к римлянину.

— Бедный мальчик, — сказала она. — Все это время он пытался подружиться со всеми, особенно с тобой и со мной, но мы ему этого так и не позволили.

— Ему от этого стало бы только хуже, — ответил Аврелий, не повернув головы.

Над ними в темнеющем небе пролетела журавлиная стая; птицы кричали, словно изгнанные из рая души.

— Корабль должен прийти перед рассветом. Они заберут мальчика и отдадут нам вознаграждение. Это очень большие деньги; ты и твои друзья сможете начать новую жизнь, купить землю, слуг, домашний скот… и вы это заслужили.

Аврелий промолчал.

— О чем ты думаешь? — немного погодя спросила Ливия.

— Корабль может и не прийти вовремя. Он может запоздать на несколько дней.

— Что я слышу в твоем голосе — опасение или надежду?

Аврелий, казалось, внимательно прислушивался к заунывным крикам журавлей, все еще звучавшим вдали. Наконец он вздохнул.

— Знаешь, со мной такое впервые в жизни, — когда у меня появилось нечто вроде семьи… но завтра все это кончится. Ромул отправится навстречу неведомому, а ты…

— И я тоже, — решительно произнесла Ливия. — Нынче тяжелые времена. Мы вынуждены наблюдать за тем, как умирает наш мир, и мы бессильны сделать хоть что-то, чтобы спасти его. Каждый из нас нуждается в некоей цели, в причине достаточно сильной, чтобы выжить среди всех этих руин.

— Ты действительно хочешь вернуться в ту лагуну? А может, ты бы…

— Что?

— Поехала с нами… со мной.

— Но куда? Я же говорила тебе, в той лагуне зарождаются новые надежды. Венеция — моя родина, как бы странно это ни звучало для тебя. Конечно, с виду это кажется просто столпотворением хижин, построенных теми, кто сбежал из разрушенных городов… но, по сути, это нечто гораздо, гораздо большее. — Аврелий невольно поморщился при этих словах, но Ливия продолжила: — Я уверена, скоро там вырастет настоящий город. Вот потому-то мне и нужны те деньги, которые я должна получить завтра: чтобы усилить нашу защиту, чтобы построить наши первые корабли, и новые дома для новых беженцев. Ты мог бы тоже остаться с нами, и ты, и твои товарищи. Нам нужны мужчины вроде вас. Наши города снесены до основания, это верно, но их дух живет в Венеции… дух таких городов, как Альтинум, Конкордия, Аквелия! Это твой город, Аврелий! Аквелия.

— Зачем ты продолжаешь мучить меня всем этим? — огрызнулся легионер. — Неужели так трудно оставить меня в покое?

Ливия опустилась рядом с ним на колени, глаза девушки сверкали.

— Потому что, возможно, я могу вернуть тебе то прошлое, что стерлось из твоей памяти. Я поняла это сразу, как только увидела тебя. Я видела это по тому, как ты смотрел вот на это, хотя ты и продолжаешь все отрицать.

Девушка подняла медальон, висевший на ее шее, и держала его теперь прямо перед лицом Аврелия, как некую святую реликвию, которая должна была излечить легионера от его загадочной болезни. Глаза Ливии сверкали страстью и слезами. Аврелия внезапно переполнили мощные чувства, им овладело желание, которое душило его так долго. Он чувствовал, как губы Ливии придвигаются к его губам, как ее дыхание смешивается с его дыханием… и вот он ощутил горячий, страстный поцелуй, о котором мечтал, но на который никогда не надеялся. Аврелий обнял девушку и поцеловал ее так, как не целовал ни одной женщины в своей жизни, — с бесконечной нежностью и со всей той силой страсти, что переполняла его сердце. Ливия обхватила руками его шею и каждая частичка ее тела трепетала, прижимаясь к телу легионера… он ощущал и полные груди, и плоский живот, и длинные ноги… И тогда римлянин осторожно опустил девушку на свой плащ, расстеленный на земле, среди сухой травы, и аромат почвы смешался с ароматом волос Ливии. И их слияние, казалось, не имело конца. А потом Аврелий закутал Ливию в плащ и крепко обнял, восхищаясь теплом ее тела и нежным запахом ее кожи.

Наконец Ливия поцеловала его, собираясь уйти.

— Аврелий, — сказала она, — мне бы хотелось, чтобы у нас с тобой было какое-то будущее… но я уверена, что скоро придет корабль. Когда поднимется солнце, все может показаться совсем другим: сложным, запутанным, непонятным… Ты можешь отправиться со своими друзьями, убегая от призраков воспоминаний, а я вернусь в свою лагуну. Но мы все равно навсегда запомним эти дни, и минутку любви, украденную у судьбы этой ночью, и будем помнить все наше невероятное и рискованное приключение, и этого доброго и несчастного мальчика, которого мы так полюбили… хотя и не набрались храбрости, чтобы сказать ему об этом. И может быть, когда-нибудь ты решишь навестить меня, и я буду рада тебя видеть… если, конечно, не окажется слишком поздно. Или, возможно, я больше никогда тебя не увижу, потому что безжалостная жизнь может развести нас в разные концы света. Прощай Аврелий, и пусть тебя хранят твои боги.

Ливия направилась к старому полуразвалившемуся зданию. А Аврелий остался один под черным небом, и слушал голос ветра и крики журавлей, летевших куда-то в темноте.

 

ГЛАВА 9

Уханье совы снова и снова доносилось из зарослей ив у реки, потом на мосту, повисшем над рекой, замигал свет. Ливия, сразу проснувшись, прильнула к щели в стене, глядя наружу. Звуки проникли в ее сонное сознание, встревожив девушку; она встала и бесшумно скользнула через комнату. Аврелий, уже сдавший дежурство, спал у дальней стены, с головой завернувшись в одеяло. Снаружи сейчас находился Деметр. Он положил на землю свой щит и уселся на него. Ливия решила, что грек всматривается в морской горизонт, надеясь вот-вот увидеть приближающийся корабль. Девушка обогнула южный угол здания и дошла до загона за домом, где были привязаны их лошади. Она погладила свою лошадь и отвязала ее. Юба, стоявший рядом, не обратил на девушку ни малейшего внимания; ее запах был слишком хорошо ему знаком.

Ливия, ведя за собой лошадь, спустилась по западному склону к подножию холма. Когда она очутилась в долине реки, и ее никто уже не мог заметить сверху, она вскочила на спину лошади и повернула направо, через рощу, к мосту и морю.

Амброзин, так и не заснувший ни на минуту, хотя и лежавший совершенно неподвижно, не упустил ни единого движения Ливии, когда девушка прокрадывалась мимо спящих воинов. Решение старого наставника созрело уже давно. Он подкрался к Ромулу и принялся легонько трясти мальчика. Ромул открыл глаза.

— Тише! — сразу же шепнул ему на ухо Амброзин.

— Что случилось? — шепотом спросил Ромул.

— Мы уходим. Прямо сейчас Ливия только что вышла; должно быть, корабль приближается.

Ромул порывисто обнял своего старого наставника, и в этом движении выразилась вся благодарность мальчика за неожиданное избавление от тяжкого будущего; Амброзии, видимо, почувствовал страстное желание Ромула стать свободным, сбежать от этого жестокого, грубого мира. Старик прошептал:

— Поосторожнее, не шелести соломой, когда будешь вставать. Мы должны двигаться, как тени. — Он показал мальчику на дверь, что выходила в маленький садик за домом.

Ромул огляделся, подождал, пока громовое храпение Батиата не достигло пика, а потом на цыпочках последовал за своим наставником к выходу. Лошади слева от них нервно затоптались. Юба встряхнул гордой головой и громко фыркнул. Амброзин подал мальчику знак остановиться, а сам прижался к стене.

— Дадим им успокоиться, — тихо сказал он. — А потом пойдем к лесу. Мы найдем надежное местечко и спрячемся там, пока тут все не уляжется. А потом отправимся в новое путешествие, ты и я, вдвоем.

— Но если я сбегу, Аврелий и его друзья не получат денег! Они так трудились и так рисковали жизнями… и выходит, что даром?

— Тише! — настойчиво повторил Амброзин. — Сейчас не время для сомнений. Они с этим справятся.

Лошади почему-то и не думали успокаиваться, наоборот, их волнение все возрастало, и Юба наконец поднялся на дыбы и принялся колотить в стену передними копытами, сопровождая грохот высоким нервным ржанием.

— Бежим отсюда, скорей! — решил Амброзин, хватая мальчика за руку. — Эти животные всех разбудят!

Он уже сделал первый шаг, когда вдруг на его плечо опустилась железная рука, приковав старика к месту.

— Стой!

— Аврелий! — взмолился Амброзин, сразу узнав легионера, несмотря на полную тьму. — Отпусти нас, прошу тебя! Верни мальчику свободу, если тебя хоть сколько-то тревожит его судьба. Он так много страдал… дай ему уйти.

Но Аврелий, не ослабляя хватки, смотрел в сторону.

— Ты просто не понимаешь, о чем говоришь, — сказал он, наконец. — Вон туда посмотри, за те деревья.

Амброзин всмотрелся в указанном направлении… и заметил угрожающее шевеление теней под деревьями, и почувствовал, как его сердце куда-то падает…

— Ох, Господь всемилостивый… — пробормотал старый наставник.

Ливия тем временем добралась до моста и отыскала таящуюся за кустом тамариска темную фигуру; человек держал в руке прикрытый фонарь. Девушка, узнав его, соскочила с седла.

— Стефан!

— Ливия! — прозвучало в ответ.

— Нам пришлось пробираться трудной дорогой, лесами, но, как видишь, мы сумели добраться вовремя. Все идет нормально. Мальчик и его учитель в безопасности, а наши люди прекрасно справились с делом. Но где корабль? Скоро рассветает, а ему следовало прийти еще вечером. Переправлять мальчика на борт при свете дня будет слишком рискованно…

Стефан внезапно перебил ее.

— Корабль вообще не придет.

— Что ты сказал?!

— Ты прекрасно меня расслышала, к сожалению. Корабль не придет.

— Что случилось? На него напали? Он утонул?

— Нет, никто его не топил. Просто… просто кое-что изменилось.

— Послушай, мне это не нравится. Я рисковала жизнью ради этого дела, и мои люди тоже…

— Успокойся, прошу тебя. Это не наша вина. В Константинополе Зенон вернул себе трон, узурпированный Василиском, но ему нужен мир, чтобы упрочить свою силу. Он не может сейчас портить отношения с Одоакром, и к тому же тебе хорошо известно, что его кандидатом на западный трон всегда был Юлий Непос.

Ливия внезапно осознала всю опасность, заключавшуюся в словах Стефана, — опасность для всех них.

— А Антемий об этом знал? — спросила она. — У Антемия не оставалось выбора.

— Проклятие! Но это же означает смерть мальчика!

— Не обязательно. И именно потому я здесь. У меня есть лодка, немного к северу отсюда, возле устья реки. Мы можем отправиться на мою виллу в Римини, там вы все будете в безопасности, но мы должны спешить; тут мы уж слишком на виду.

Ливия мгновенно вскочила в седло.

— Я должна рассказать всем, что случилось.

— Нет, погоди! — крикнул Стефан. — Смотри туда! Ливия глянула на верхнюю часть склона — и увидела группу верховых варваров, обходивших здание с юга; из зарослей кустов выскочило еще несколько вражеских воинов. Стефан попытался удержать девушку:

— Стой, они же убьют тебя!

Он споткнулся, и его фонарь упал на землю, разбившись вдребезги и расплескав масло, тут же вспыхнувшее. Ливия бросила взгляд на сжатое поле, на кучи соломы — и не заколебалась ни на мгновение. Она схватила свой лук, висевший в петле на седле, сунула наконечник одной из стрел в огонь — и пустила эту стрелу вверх, по высокой дуге, так, что та упала в соломенную кучу… а за ней последовала вторая, третья, — пока все огромные кучи не начали испускать густые клубы дыма.

— Ты сумасшедшая! — кричал Стефан, пытаясь остановить девушку. — У тебя все равно ничего не получится!

— Ну так заткнись, — огрызнулась Ливия.

— Послушай, я не могу здесь больше задерживаться, я должен вернуться! — сказал, наконец, Стефан, откровенно перепуганный тем, как повернули события. — Я буду ждать тебя в Римини. Спасайся, ради бога!

Ливия едва заметила его уход. Она вскочила в седло и пустила лошадь во весь опор — к холму, на котором стоял дом.

Варвары окружили старую почтовую станцию так бесшумно, что поначалу их никто не заметил. Они оставили своих лошадей внизу и подкрались к зданию пешком, держа мечи наготове, ожидая сигнала от своего командира, Вульфилы.

Все вокруг погрузилось в почти неестественную тишину; природа словно замерла. Голоса ночных птиц и зверей уже смолкли, а те, кто просыпался с рассветом, еще не решались начать свое приветствие солнцу… это был тот последний момент, который отделяет ночную тьму от первых лучей дня. Лишь ржавая вывеска, висевшая над входом в заброшенную почтовую станцию, негромко поскрипывала, когда ее касались первые дуновения утреннего ветерка.

Вульфила подал знак к наступлению, резко опустив левую руку, которую очень долго держал поднятой над головой. Варвары бурей ворвались в дом, размахивая мечами, и принялись тыкать остриями в неподвижные тела, все еще погруженные в сон. Но в следующее мгновение яростные вопли и ругательства, донесшиеся изнутри, дали понять Вульфиле, что их здорово провели. Под одеялами лежали толстые связки соломы. Гости почты исчезли.

— Найти их! — бешено взвыл Вульфила. — Они где-то здесь, неподалеку! Найдите их следы, они же на лошадях!

Варвары бросились врассыпную, но нашли только языки огня, ползущие по жнивью и постепенно набиравшие силу под утренним ветром. Варварам это показалось весьма зловещим событием, — они ведь не видели девушку, все еще скрывавшуюся в речной долине.

— Какого дьявола тут происходит? — рычал Вульфила, не находивший объяснений случившемуся. Он не понимал, почему так тщательно разработанный план сорвался. — Они должны быть здесь, будьте вы все прокляты! Найти их! Они где-то совсем близко!

Его солдаты повиновались и принялись обшаривать все вокруг, внимательно рассматривать землю, — и вот, наконец, один из них обнаружил следы людей и лошадей, ведущие к лесу.

— Сюда! — закричал он. — Они ушли в ту сторону!

Варвары пустились было в погоню, но Ливия, понявшая, что случилось, выскочила на открытое место, чтобы привлечь к себе внимание врагов. Еще одна огненная стрела промчалась в воздухе, обозначив место нахождения девушки; следующая стрела поразила одного из варваров. Ливия закричала:

— Сюда, ублюдки! А ну, поймайте меня!

И она пустила свою лошадь зигзагом по склону холма, то, исчезая в клубах дыма, то, снова появляясь и выпуская очередной смертоносный снаряд.

По знаку Вульфилы трое из его солдат отделились от отряда и поспешили к Ливии; а огонь, раздуваемый ветром все сильнее, уже превратил все поле в ревущие волны огня. Преследователи догнали Ливию, но она пронзила одного стрелой, увернулась от второго и бросилась на третьего с мечом в руке. Варвар бросился на девушку, визжа, как сумасшедший, — но она лишила его равновесия ложным выпадом. И, пустив свою лошадь на его коня, выбила варвара из седла — прямо в огонь.

Вопли солдата, превратившегося в живой факел, быстро заглохли; лишь огонь загудел громче. Ливия галопом умчалась из огненного ада и унеслась к лесу. Через несколько секунд она возникла перед своими товарищами — с мечом в руке, с волосами, развевающимися на ветру… как древняя богиня войны.

— Надо скорее уходить! — крикнула она. — Нас предали! За мной, быстро! Они будут здесь через минуту!

— Ну нет, сначала мы им оставим кое-что на память, — возразил Аврелий и показал в сторону своих товарищей, стоявших за огромной горой бревен, которые Ватрен обнаружил накануне вечером.

По сигналу Аврелия воины с помощью мечей и топоров подрубили опоры, державшие бревна на месте, а потом Батиат одним мощным толчком раскатил всю груду. Толстые бревна покатились вниз по склону, быстро набирая скорость, подпрыгивая на кочках и сея панику и смерть в рядах всадников Вульфилы, поднимавшихся вверх, к лесу. Несколько бревен налетели на пылающие кучи соломы, расшвыряв во все стороны огненные шары, которые ветер с готовностью превратил в целые тучи огня.

Аврелий протянул руку Ромулу, помогая мальчику вскочить в седло Юбы, и все помчались следом за Ливией через лес; девушка, похоже, знала, куда им надо двигаться. Отряд без передышки скакал до самого рассвета, и, наконец, добрался до какой-то тропы, вившейся сквозь густые заросли — и приведшей их к старому ответвлению дороги виа Попилия; теперь она превратилась в едва заметный проход среди ежевики и молодых дубков. Ливия остановила лошадь, спрыгнула на землю и показала на еще одну тропу, уводившую в лес, вверх по склону от того места, где они находились.

— Спешивайтесь все, ведите лошадей в поводу, — приказала девушка — Последний должен уничтожать наши следы.

На это дело вызвался Оросий; он срубил несколько пышных веток, связал их вместе и держался в конце процессии, тщательно заметая каждый след, оставленный отрядом. Ливия пошла напрямик через густые заросли, пока не добралась до подножия холма, сплошь укрытого плющом и другими вьющимися растениями. Девушка сунула меч в листву, погрузив его в зелень по самую рукоятку.

— Здесь! — сказала она. — Я его нашла.

Она раздвинула плети — и все увидели проход, вырубленный в песчанике; туннель вел в глубь холма.

Товарищи один за другим нырнули вслед за Ливией в эту нору. Оросий задержался, чтобы поправить плети и снова полностью скрыть вход в подземелье. Когда же он повернулся к остальным — то увидел, что все замерли, вытаращив глаза от изумления.

Слабый дневной свет, просачиваясь сквозь листву, позволял увидеть внутренность пещеры…

— Это древнее святилище бога Митры, его уже много столетий не использовали, — пояснила Ливия. — За этим святилищем некогда присматривали моряки с востока, те, которые становились у причалов Фанума. Я уже однажды пряталась тут. Просто чудо, что я сумела снова его найти. Должно быть, Бог на нашей стороне, раз он показал мне путь к такому убежищу.

— Если твой Бог стоит на нашей стороне, он это очень странно показывает, — заметил Ватрен. — И если хочешь, чтобы я высказался честно, — то я, пожалуй, предпочел бы, чтобы впредь он забыл о нас и позаботился о ком-нибудь другом.

— Отведите-ка лучше лошадей в самый темный угол, да постарайтесь, чтобы они вели себя тихо. Наши преследователи будут здесь с минуты на минуту, и если они снова нас обнаружат — нам конец.

Ливия еще не успела договорить, как на тропе послышался топот копыт. Ливия подкралась к выходу и выглянула наружу. Да, это был Вульфила во главе своего отряда, они неслись во весь опор. Ливия облегченно вздохнула и хотела было уже дать знать остальным, что худшее позади, — но тут же замерла на месте. Стук копыт внезапно прекратился. Теперь девушка слышала, как кони топчутся на месте, как будто поворачивая назад. Ливия подала знак товарищам, требуя, чтобы те хранили полное молчание, и снова подкралась к выходу. Аврелий, передав поводья Юбы Ватрену, присоединился к девушке.

Вульфила был не более чем в двадцати шагах от входа в пещеру; его широкая грудь и плечи поднимались над верхушками густых кустов, давно скрывших первоначальное направление дороги. Выглядел Вульфила ужасно: его лицо почернело от сажи, глаза налились кровью, шрам, пересекший лицо, распух; варвар принюхивался к воздуху, словно лесной волк, почуявший добычу. Солдаты Вульфилы веером рассыпались по лесу, изучая каждую ветку и куст, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь след на земле. Все в пещере затаили дыхание, ощущая близкую опасность, и мужчины взялись за мечи, готовые драться насмерть — просто драться, независимо от причины… Но вот варвары прекратили поиски. Вульфиле пришлось признать поражение, и он дал приказ возвращаться. Варвары отправились назад.

Наконец-то Ливия получила возможность объяснить всем, что именно произошло.

— Я перед рассветом встретилась со Стефаном, — сказала она. — И он мне сказал, что Антемий нас предал. Я не смогу заплатить вам обещанные деньги, по крайней мере, сейчас.

Амброзин сделал шаг к девушке.

— Но я… я не понимаю.

— Все очень просто, — пожала плечами Ливия. — На востоке снова правит император Зенон, свергший с трона Василиска. А Зенон желает сохранять с Одоакром хорошие отношения. Должно быть, Зенон узнал о заговоре Антемия, и не оставил старику выбора… в связи с новой политической ситуацией Антемию просто пришлось предать Ромула

— И что теперь будет с мальчиком? — спросил Ватрен.

— Мы можем взять его с собой, — предложил Аврелий.

— Погоди-ка… — Ливия пыталась заставить мужчин выслушать ее до конца. Но…

— Взять, но куда? — возразил Деметр, не обратив внимания на попытку девушки. — Одоакр отправит в погоню за нами всех своих людей, до единого! У нас просто нет никаких шансов. И незачем дурачить самих себя и думать, что они ушли и оставили нас в покое. Они вернутся, можете не сомневаться, да еще тогда, когда мы и ожидать того не будем, и они заставят нас заплатить за все. Так что незачем прятаться от правды.

— Ну и что? Даже если и так, что, по-твоему, нам делать? — ответил вопросом Аврелий. — Потребовать денег и отдать мальчика варварам?

— Эй! Я хочу понять, что за чертовщина вообще тут происходит? — возмутился Батиат. — Может кто-нибудь объяснить…

— Если бы вы дали мне сказать несколько слов… — вставила Ливия.

Ромул, смущенный и растерянный, слушал их спор, резкие фразу, которыми обменивались товарищи, и чувствовал себя так, словно был где-то вдали от всего этого… снова его судьба очутилась в чужих руках… но теперь уже в эти руки не могло упасть достойное вознаграждение, Ромул стал просто обузой, причиной раздражения…

Аврелий понял состояние мальчика, понял, что Ромул чувствует себя брошенным и униженным, — и попытался исправить положение.

— Послушайте, они не…

Но тут все голоса перекрыл громкий голос Амброзина, прозвучавший так гневно и негодующе, как никогда прежде.

— Довольно! — воскликнул старый наставник. — Теперь послушайте меня! Все вы! Я приехал в эту страну много лет назад, из Британии, вместе с делегацией, присланной для переговоров с императором. Мы просили его о помощи — от имени всего народа нашего острова, страдавшего от жестокой тирании и измученного непрерывными набегами варваров, убивавших и грабивших. Во время путешествия я потерял всех своих друзей — их убили холод, болезни и разбойники, нападавшие на нас из засад. Я добрался до цели в одиночку, но тогдашний император так и не принял меня. Он был всего лишь куклой-марионеткой в руках других варваров; он просто не мог меня выслушать. Никогда в жизни я не чувствовал себя таким несчастным… но мне пришлось жить с этим долгие годы. И я жил — благодаря своим медицины и алхимии, пока не стал воспитателем и наставником вот этого мальчика. Я был рядом с ним и в радостные моменты, и в дни горя и отчаяния, в дни унижения и тюрьмы, и я могу вам сказать вот что: он куда храбрее, сострадательнее и благороднее любого из вас! И любого, кого мне вообще доводилось встречать в жизни!

Все молчали, подавленные голосом новоявленного оратора. А старик положил руку на плечо Ромула и заставил мальчика выйти в центр круга, образованного беглецами, словно предлагая всем сосредоточить свое внимание на юном императоре. И продолжил чуть тише, но куда более торжественно:

— И теперь я прошу его услышать призыв его подданных в Британии, на многие годы предоставленных собственной судьбе, и прийти им на помощь в их бедах. Я прошу его встать лицом к лицу с большими трудностями и опасностями… с вашей помощью или без нее.

Все до единого в полном ошеломлении уставились на Амброзина, а потом обменялись взглядами с таким видом, словно не в силах были поверить собственным ушам.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — кивнул Амброзии. — Это легко прочесть в ваших глазах. Вы думаете, что я выжил из ума, но вы ошибаетесь. Теперь, когда вы лишились возможности получить вознаграждение, вам остаются два варианта. Вы можете отдать Ромула Августа в руки его врагов — и, возможно, заработать на этом даже больше… да, вы можете предать своего императора и навсегда запятнать себя этим бесчестным поступком. Но я уверен, ни один из вас даже не помышлял о таком. Я успел достаточно хорошо узнать вас за то недолгое время, что мы провели вместе, и я вижу, что в вас до сих пор живо нечто такое, что я считал давно умершим: храбрость, доблесть и преданность истинных римских солдат. Выбор за вами: вы можете присоединиться к императору, а можете просто позволить нам уйти, как свободным людям. — Взгляд старого наставника упал на рукоятку меча, висевшего на поясе Аврелия. — Этот меч будет нашим талисманом, и нас поведет вперед древнее пророчество, известное лишь нам двоим.

Мертвая тишина стояла в просторном подземном святилище. Воины были до глубины души потрясены и словами старика, и достоинством и храбростью маленького правителя, не имевшего ни царства, ни армии.

Первым заговорил Ромул.

— Я иду с тобой, Амброзии. Куда бы ты меня ни повел, с этим мечом или без него, Господь поможет нам.

Он взял своего наставника за руку, и они пошли к выходу из пещеры.

Но Аврелий преградил им путь.

— Могу я спросить — как вы намерены выбраться отсюда?

— Пешком, — коротко ответил Амброзин.

— Пешком, — повторил Аврелий тоном человека, который не понял, что это он такое услышал.

— Именно так.

— А когда вы доберетесь туда, — произнес Ватрен с легким оттенком язвительности в голосе, — если вы туда доберетесь… как вы намерены бороться с этими кровожадными тиранами и ужасными варварами, о которых вы тут рассказывали? Вас всего двое, старик и

— Ребенок, — закончил за него Ромул. — Я ведь просто мальчик, правда? Ну, а разве Юл, сын героя Энея, не был всего лишь мальчиком, когда покинул охваченную огнем Трою и отправился в Италию? И, тем не менее, он стал прародителем величайшего народа всех времен… Мне нечего вам предложить. У меня нет земель, нет денег, чтобы выплатить мой долг. Я могу лишь поблагодарить вас за то, что вы сделали для меня. Я могу только сказать, что никогда вас не забуду, что вы всегда будете занимать важное место в моем сердце, проживи я хоть сотню лет. — Голос Ромула слегка дрогнул от переполнивших мальчика чувств. — Ты, Аврелий, и вы Ватрен, Деметр, Батиат, Оросий… и ты тоже, Ливия, — не забывайте меня. Прощайте! — Он повернулся к своему наставнику. — Идем, Амброзии. Нам пора.

Они дошли до выхода из святилища Митры, отодвинули плющ и выбрались на тропу. Аврелий взял поводья Юбы, посмотрел на своих товарищей и сказал так, словно это было чем-то самим собой разумеющимся:

— Я сними.

Ватрен встряхнул головой, словно желая проснуться.

— Ты это не всерьез, — сказал он. — Да подожди же, чтоб тебя разорвало!

И бросился следом за римлянином.

Ливия улыбнулась так, будто ничего другого и не ожидала, и тоже направилась к выходу, ведя за собой лошадь.

Батиат почесал затылок.

— А что, эта Британия далеко отсюда? — спросил он, обращаясь к двум оставшимся товарищам.

— Думаю, да, — ответил Оросий. — Боюсь, эта самая дальняя из известных земель, ну, по крайней мере, судя по тому, что я слышал.

— Тогда нам лучше поспешить, — пришел к окончательному выводу Батиат, свистом подзывая своего коня и протискиваясь сквозь плющ на солнечный свет.

Амброзин и Ромул уже ушли далеко по едва видимой тропе; конечно, они слышали, как позади затрещали ветки кустов и затопали конские копыта, но продолжали решительно шагать вперед.

Потом, окончательно убедившись, что маленький отряд движется вслед за ними, Ромул потянул Амброзина за руку, вынудив остановиться и обернуться. Шестеро воинов встали перед ними, как вкопанные.

— И куда это вы направляетесь? — спросил Ромул, глянув на каждого по очереди.

Аврелий шагнул вперед.

— Неужели ты действительно думал, что мы тебя бросим? — сказал он. — Отныне и навсегда — мы с тобой, ты можешь рассчитывать на нас, как на свою армию… небольшую, но доблестную и преданную. Виват, Цезарь!

Аврелий извлек из ножен свой меч и протянул его Ромулу. В это самое мгновение солнечный луч вырвался из-за облаков и проник сквозь ветви сосен и горных дубов, осветив мальчика и его чудесный меч волшебным, нереальным светом.

Ромул с улыбкой вернул меч Аврелию.

— Ты с ним лучше управишься, — сказал император.

Аврелий помог Ромулу подняться в седло и сесть перед собой. Кто-то привел Амброзину его мула.

— У нас впереди долгий и опасный путь, — сказал Аврелий. — Через два-три дня мы доберемся до долины реки По; там открытая местность, и нам нелегко будет остаться незамеченными. Так что мы должны придумать какой-то способ, чтобы на нас не обращали внимания.

— Туман будет нашим союзником, — сказал Амброзин.

— Возможно, Стефан еще может сделать для нас что-нибудь, — предположила Ливия. — Когда он пришел, чтобы предостеречь нас, он сказал, что у него есть лодка, и предложил доставить всех в безопасное место. Может быть, он даст нам часть тех денег, что были обещаны, или хотя бы сколько-то провизии. Долина По велика, а дни сейчас короткие и туманные; в общем, не так-то легко будет нас заметить.

— Согласен, — кивнул Аврелий. — Но потом нам придется переходить Альпы, да еще и в середине зимы.

 

ГЛАВА 10

Стефан видел, как отряд Вульфилы выстроился на опушке леса; варваров осталось всего полдюжины. Он подошел к ним, изо всех сил стараясь выглядеть как можно более естественно.

— А где остальные? — спросил он.

— Мы разделились на группы и часть отправилась на поиски. Уверен, мы найдем их где-то тут, в окрестностях. Они не могли уйти далеко со стариком и мальчишкой.

— Да, но погода меняется к худшему, и это вряд ли поможет в поисках, — заметил Стефан.

И действительно, широкий фронт темных облаков надвигался со стороны моря, начался дождь пополам со снежной крупой.

Огонь уже сожрал жнивье и солому и угас, оставив после себя огромное черное пространство, над которым еще поднимались клубы дыма. Бревна, отпущенные на свободу, раскатились по всему склону, а некоторые даже добрались до реки и бухнулись в нее.

У Стефана от холода стучали зубы, он весь дрожал, как лист на ветру, но, тем не менее, нашел в себе силы заговорить.

— Одоакру это не понравится, и посланникам Зенона тоже. Мне бы не хотелось оказаться на твоем месте, когда ты будешь обо всем этом докладывать… и не рассчитывай, что я стану прикрывать твою неудачу и рисковать собственным положением. Ты снова упустил старика и мальчишку, позволил им сбежать прямо из-под твоего носа… у тебя было семьдесят человек! В это просто невозможно поверить. Кое-кому может прийти в голову, что ты позволил себя подкупить.

— Заткнись! — проревел Вульфила. — Если бы ты дал мне знать раньше, я бы схватил их всех!

— Ты прекрасно знаешь, что это было невозможно. Люди Антемия в Неаполе так хорошо организовали побег, что я и сам потерял след. И что я мог сказать тебе? Единственное известное мне место встречи — здесь, где им предстояло ждать корабля. Больше я ничего не мог тебе сообщить.

— Я не знаю, на чьей стороне ты стоишь на самом деле, но тебе следует быть поосторожней! Если я узнаю, что ты меня надул, ты пожалеешь о том, что вообще родился на свет!

Стефан настолько устал, что ему уже было наплевать и на подозрения, и на обвинения.

— Дай мне лучше что-нибудь, чтобы накрыться, — сказал он. — Ты что, не видишь, что я замерз до полусмерти?

Вульфила окинул Стефана взглядом — с головы до ног — и презрительно фыркнул. Потом все же достал из своей седельной сумки попону и швырнул на землю. Стефан поднял ее и закутался с головой.

— Ну, и что ты предполагаешь делать теперь? — спросил он Вульфилу, когда почувствовал, наконец, что может нормально дышать.

— Ловить их. Любой ценой. Куда бы они ни отправились.

— Да, но кто знает, сколько времени тебе на это понадобится… Если ты не сумел схватить их, когда они были под рукой, почему ты думаешь, что тебе это удастся теперь? Время на их стороне, а слухи пока что начнут просачиваться с Капри. Вот тогда-то у тебя и начнутся настоящие трудности.

— Что ты хочешь этим сказать? — резко бросил Вульфила, решительно спрыгивая из седла на землю.

Стефан слегка повернул голову; да, шея уже отогрелась и двигалась более или менее нормально.

— Все очень просто. Если по стране разлетится весть о побеге императора, кому-нибудь может прийти в голову воспользоваться этим… со всеми вытекающими отсюда последствиями. — Вульфила вздрогнул. — Одоакр очень, очень хотел, чтобы мальчик провел всю свою жизнь на том острове, — продолжил Стефан. — И его не следует разочаровывать. Никто не должен знать, что мальчишка исчез.

— Ну, и как я могу это сделать?

— Пошли на Капри какого-нибудь очень надежного человека. Пусть Ромула Августа заменят двойником, каким-нибудь мальчиком такого же возраста, в такой же одежде. И сделай так, чтобы никто не видел его вблизи, по крайней мере, в ближайшие месяцы, пока ты не сменишь там весь персонал, включая и его личных телохранителей. И тогда для властей — да и для простых людей, живущих вокруг, — все будет выглядеть так, словно мальчик никогда не покидал виллу. Они будут думать, что он так и живет на острове. Я хорошо все объяснил?

Вульфила кивнул.

— А потом ты доложишь обо всем Одоакру, — закончил Стефан. — И только лично.

Вульфила снова кивнул, стараясь сдержать ярость. Ему была отвратительна подобная интрига, однако он прекрасно понимал, что подразумевала эта сопливая и дрожащая пародия на человека, завернутая в конскую попону… и что положение Стефана куда более надежно и устойчиво, нежели его собственное.

Он знаком показал Стефану, чтобы тот следовал за ним, и они отправились к старому зданию, которое, благодаря своему положению, оказалось не затронуто огнем. Там они стали ожидать возвращения малых отрядов, отправленных на поиски.

Стефан, припомнив один эпизод, поманил Вульфилу, чтобы тот придвинулся поближе.

— У Антемия есть свои шпионы на Капри, — заговорил он. — И даже на тех кораблях, что были отправлены в погоню за беглецами. И один из них рассказал мне странную историю… — Вульфила глянул на Стефана с нескрываемым подозрением. — Похоже на то, что у одного из похитителей имеется некое смертоносное оружие, меч, какого никто никогда не видывал, невероятной крепости и силы. Ты случайно сам не видел чего-то такого?

Вульфила смущенно отвел глаза и ответил, не слишком скрывая того, что он лжет:

— Не понимаю, о чем это ты говоришь.

— Странно. Мне бы хотелось думать, что ты лично участвовал в схватке, пытаясь остановить ту жалкую кучку похитителей императора

— Ну, при чем тут это… Люди могут болтать всякое. Я ничего такого не знаю. Когда ты сражаешься, ты смотришь в глаза противнику, тут уж не до того, чтобы рассматривать его меч. Но ты мне напомнил о том, что я всегда просил тебя сообщать мне как можно больше, а ты ни словом не обмолвился о шпионах. Да, кстати, у кого якобы имеется такой меч?

— А, у того легионера. Но мне удалось узнать о нем совсем немного. Он из того отряда, который Мледон разбил под Детроной, и его имя — Аврелий.

— Аврелий? Ты сказал — Аврелий?

— Да, а что?

Вульфила надолго погрузился в молчание, о чем-то размышляя, потом, наконец, сказал:

— Я уверен, я его где-то видел прежде. Очень давно. Я помню его лицо. Ну, ладно, теперь это уже не имеет значения. Тот человек сгинул в море в ту самую ночь, его давно уже съели рыбы.

— Ну, на твоем месте я бы не был в этом так уверен. Мои собственные шпионы говорили мне, что он, похоже, остался в живых… и меч по-прежнему при нем.

Первая группа людей Вульфилы явилась довольно скоро, — варвары были измучены, их кони все в мыле. По выражению лиц солдат нетрудно было понять, что их поиски успехом не увенчались. Вульфила набросился на них, вне себя от ярости.

— Только не говорите мне, что вы их не нашли! Толпа людей вместе с лошадьми не могла просто раствориться в воздухе! Чтоб вам пропасть!

— Мы везде искали, — возразил один из варваров. — Должно быть, им тут известно какое-то тайное местечко. Они ведь всегда жили в этих краях, они тут все знают лучше, чем мы. А может быть, их спрятал кто-то из местных.

— Обыскать все дома! Заставить крестьян говорить! Вы знаете, как это делается, не правда ли?

— Мы уже это сделали, но большинство вообще нас не понимает.

— Они нас просто дурачат! — взревел Вульфила.

Стефан наблюдал за варваром с абсолютно бесстрастным видом, но в глубине души злорадствовал, видя, как эту здоровенную волосатую тварь охватывает глубокая паника.

К полудню вернулись уже все отряды.

— Может, повезет тем, кто отправился дальше на север, — сказал один из всадников. — Мы договорились встретиться в Пизаруме. Тот, кто прибудет туда первым, должен подождать остальных. А ты что прикажешь?

— Продолжить охоту, — коротко ответил Вульфила. — Немедленно.

Стефан решил, что и ему тоже пора отправляться восвояси.

— Встретимся в Равенне, насколько я понимаю, — сказал он Вульфиле. — Я здесь еще немного подожду, за мной должна прийти лодка. — Потом он снова дал Вульфиле знак приблизиться. — А правда ли, что у того меча — золоченая рукоятка в форме орлиной головы?

— Ничего об этом не знаю. Не понимаю, о чем ты говоришь, — ответил Вульфила.

— Может быть, может быть… Но если тот меч когда-нибудь попадет в твои руки, помни, что есть на свете кое-кто, готовый отвалить тебе за него столько золота, чтобы укрыть тебя с головой, в буквальном смысле. Понял? И не натвори каких-нибудь глупостей, если добудешь его. Просто дай мне знать, и я все устрою. Всю оставшуюся жизнь ты проведешь в роскоши.

Вульфила промолчал, лишь бросил на Стефана короткий недоверчивый взгляд. Потом отдал приказ своим солдатам, и они рассыпались веером и галопом помчались в разные стороны. Сам Вульфила возглавил небольшую группу, направившуюся на север. И несколько дней подряд варвары обшаривали окрестности, хотя и безуспешно, — пока, наконец, не встретились у ворот Пизарума с опередившей их группой. Погода становилась все хуже, и непрерывно моросящий дождь превратил дороги в потоки грязи, а по полям и вовсе невозможно было уже проехать на лошади. Кое-где склоны холмов уже начали покрываться снегом. Гонец, обогнавший отряд, уже сообщил во все гарнизоны, мимо которых продвигались варвары Вульфилы, что они ищут пятерых мужчин, путешествующих вместе с женщиной, стариком и ребенком. Рано или поздно кто-то должен был их заметить. А сам Вульфила мчался во весь опор в Равенну, почти без остановок; там его ожидало самое трудное — встреча лицом к лицу с Одоакром

Magistermпlitium принял Вульфилу в одной из комнат в апартаментах императора, в которых он давно уже расположился. Взгляд Одоакра сразу дал варвару понять, что любое сказанное им слово может только ухудшить положение, и ничего более того. И Одоакр позволил своему начальственному гневу выплеснуться сразу, как только Вульфила предстал пред его очи.

— Лучший из моих людей! — рявкнул Одоакр. — Мой заместитель, моя правая рука позволила одурачить себя этим бесхребетным римлянам! Да как же это случилось?!

— Они вовсе не были бесхребетными, — вырвалось у Вульфилы.

— Это и без слов ясно. В данном случае бесхребетным оказался ты.

— Поосторожнее, Одоакр, даже ты не можешь разговаривать со мной вот так!

— Ты что, угрожаешь мне? После того, как ты постыдно провалил дело, после того, как опозорился, — ты смеешь мне угрожать? Сейчас ты мне расскажешь во всех подробностях, что там произошло, и не пропустишь ни единой мелочи. Я должен знать, какие люди меня окружают; я должен знать, не стал ли ты таким же изнеженным и неумелым, как все те римляне, которых мы поработили и подчинили себе!

— Они застали нас врасплох. В ту ночь был сильный шторм, и, тем не менее, они как-то умудрились подняться по скале с севера, — но там вертикальный голый утес, и мы всегда полагали, что по нему подняться к вилле просто невозможно. А сбежали они через тайный подземный ход, выводящий в море. Два мои судна постоянно патрулировали возле острова, на всякий случай, — однако все в ту ночь было против нас: когда шторм начал слегка утихать, извергся вулкан, и их лодка скрылась в облаках сажи. Но их главарь утонул… это был тот самый человек, который уже пытался освободить мальчишку здесь, в Равенне. Я видел, как он ушел под воду, но погоню не остановил.

— Ты уверен? — перебил его удивленный Одоакр. — Ты уверен, что это был тот самый человек? Почему ты в этом уверен, если было так темно, как ты утверждаешь?

— Я видел его так близко, как вижу сейчас тебя. Я уверен, это был он. Ну, надо сказать, меня это даже не слишком удивило: тот, кто однажды совершил попытку и потерпел неудачу, наверняка попробует повторить все снова. Хотя, конечно, я был потрясен в первое мгновение, столкнувшись с ним нос к носу.

— Продолжай, — приказал Одоакр, желая поскорее узнать до конца всю эту странную историю.

— Я мог бы предположить, что в итоге они потерпели крушение, — снова заговорил Вульфила, — Это было бы вполне логично — если бы они разбились о подводные камни, учитывая все обстоятельства. И, тем не менее, я пересек Апеннины, чтобы добраться до того места, где им была назначена встреча. Я прибыл туда точно в тот день, когда они предполагали прибытие корабля. Но, дьявол их забери, они уже были там, хотя как они могли добраться… впрочем, кто-то из них наверняка хорошо знает тамошние места. Они уже были почти в моих руках — и снова ускользнули. Исчезли без следа. Мы обшарили все вокруг на несколько дней пути в разные стороны, но не нашли ничего. То есть совершенно очевидно, что римляне знали, где именно содержат мальчика. Они знали, что северная стена не защищена, и они знали путь отступления, о котором я даже не подозревал. Кто-то явно снабжал их самыми подробными сведениями.

— Кто? — резко спросил Одоакр.

— Кто-то изнутри, с острова. Это мог быть кто угодно: любой из слуг, или рабочий, или булочник, или кузнец, или кто-то из поваров, маркитантов… да хоть проститутка. Кто знает? Но за ними должен в то же время стоять некто куда более значительный; иначе, откуда бы им узнать о подземном коридоре? Я, насколько мог, ограничил контакты между виллой и населением острова, но полная изоляция невозможна.

— Если ты подозреваешь кого-то конкретного, говори.

— Возможно, это Антемий. Он может хорошо знать виллу на Капри. Говорят также, что у него много знакомых в Неаполе. Да даже и сам Стефан…

— Стефан — человек умный и сообразительный; к тому же он практичен по натуре и весьма полезен нам в переговорах с Зеноном, — заметил Одоакр, но видно было, что слова Вульфилы его поразили и насторожили.

И в самом деле, римляне, осуществившие операцию по освобождению юного императора, были невероятно храбры и удивительно умны. Он ведь прекрасно осознавал, насколько это трудно (или вообще невозможно): пересечь страну, наводненную солдатами, тем более солдатами иностранными, жестокими и грубыми… одним словом, варварами. Одоакр давно уже понимал, что ум куда важнее для него, нежели мечи; что знание нужнее силы. Здесь, в этом огромном дворце, окруженный сотнями стражей, Одоакр чувствовал себя куда более уязвимым, нежели в разгар отчаянной битвы… и на мгновение он испугался, оценив, какая угроза для него таится в тринадцатилетнем мальчишке… свободном теперь, надежно охраняемом и исчезнувшем без следа. И еще он вспомнил обещание мальчика отомстить за смерть матери… да, юнец произнес эту клятву в тот день, когда его мать должны были похоронить.

— Ну, и что теперь делать? — раздраженно бросил он.

— Я уже принял кое-какие меры, — сказал Вульфила. — Я заменил мальчишку двойником, такого же возраста и сложения, в такой же одежде… он будет жить на вилле, но приблизиться к нему смогут лишь особо доверенные лица. Новая охрана ничего не знает, они уверены, что это и есть настоящий Ромул Август.

— Хитроумный план. Мне бы и в голову не пришло, что ты на такое способен. Ну, я теперь мне бы хотелось знать твои планы относительно другого. Как ты намерен поймать мальчишку и тех людей, что увезли его?

— Дай мне декрет полновластия, и возможность хорошо заплатить за его голову. Они не смогут уйти слишком далеко. Это такая компания, которую чересчур легко заметить. Рано или поздно им придется выбраться из своего укрытия; им понадобится еда, они начнут искать какое-то место, чтобы жить. В такое время года невозможно сидеть где-нибудь в лесу.

— Но мы не знаем даже, в какую сторону они отправились!

— Я бы сказал, это север; на восток им никак не пробраться. Куда же еще? Они должны попытаться покинуть Италию, но никакого корабля им не найти, сезон навигации закончился.

Одоакр молча обдумал слова своего подчиненного. Вульфила наблюдал за ним так внимательно, как никогда прежде. Прошло несколько месяцев с тех пор, как они виделись в последний раз, и человек, сидевший перед огромным варваром, сильно изменился… поразительно изменился. Его волосы были подстрижены и уложены в аккуратную прическу; он недавно побрился, на нем была льняная далматинская рубаха с длинными рукавами, спереди украшенная широкими полосами вышивки — серебро и золото… Башмаки из телячьей кожи, с красной шнуровкой, расшиты красными и желтыми шерстяными нитками. На шее висел серебряный медальон с золотым крестом, на поясе — серебряная пряжка… На пальце левой руки — перстень с изумительной камеей. И, в общем, он ничем не отличался от важных римских сановников, кроме цвета волос, светлых с рыжинкой, да веснушек, усыпавших его лицо и руки.

Одоакр заметил, что Вульфила изучает его, и решил пресечь это смутившее его исследование.

— Император Зенон даровал мне звание римского патриция, — сказал он. — Теперь я вправе добавлять к своему имени «Флавий» и обладаю полной властью в этой стране и прилегающих к ней областях. Я дам тебе декрет, который ты требуешь. Поскольку жизнь мальчика не имеет больше политической ценности, по крайней мере, в том, что касается наших отношений с восточным императором, и в то же время он создает риск возникновения новых волнений, — я приказываю тебе найти его и убить. Принеси мне его голову; остальное сожги, а пепел развей по ветру. Единственным Ромулом Августом — или «августенышем», как его в насмешку называли за глаза его же придворные, — останется тот, что живет на острове Капри. Единственным — для всех и на все времена. Что же касается самого тебя, Вульфила, — не смей возвращаться, пока не выполнишь все мои приказы. Если понадобится, отправляйся за ним хоть на край света. Если вернешься без его головы, поплатишься своей собственной. Ты знаешь, я это сделаю.

Вульфила не соизволил как-то отреагировать на угрозу.

— Готовь свои приказы, — сказал он. — Я отправлюсь в путь, как только получу их. — Но прежде чем выйти из комнаты, он задержался на пороге и спросил: — А что вообще случилось с Антемием?

— В каком смысле?

— Я пытаюсь сообразить, как это Стефан сумел приобрести такой вес.

— Стефан сделал все возможное для того, чтобы восстановить отношения между Востоком и Западом, — пояснил Одоакр, — Он стал инструментом для укрепления моего положения здесь, в Равенне… а это была задача сложная и деликатная, настолько, что тебе этого просто не понять. Что же касается Антемия — он получил то, что заслужил. Он пообещал Василиску построить военную базу для его солдат здесь, в лагуне, — в обмен на защиту Ромула. Более того, он организовал покушение на мою жизнь. Его задушили.

— Понятно, — бросил Вульфила и покинул императорские апартаменты.

Именно в этот момент Вульфила понял, что должен знать все о каждом шаге и вздохе Стефана. Он уже отчасти разобрался в этом человеке. Мысль о загадочном мече преследовала его, точно так же, как и самого Вульфилу. Правда, Вульфила не понимал причин интереса Стефана, но тут явно были замешаны власть и деньги, раз уж Стефан готов был выложить за меч целое состояние. Более того, Стефан наверняка завладел той сетью шпионов, которую в свое время создал Антемий, и сумел устранить старика с дороги, сам при этом ничуть не замаравшись. А значит, этот молодой человек был самым расчетливым и опасным из всех тех людей, с какими Вульфиле приходилось иметь дело в своей жизни. Пытаться обыграть его означало рисковать понапрасну, Вульфила наверняка бы потерпел неудачу. Так что наилучшей стратегией было, конечно, ожидание: что-нибудь могло увести Стефана из Равенны. И у огромного варвара даже возникло нечто вроде предчувствия, что такое может случиться очень скоро. А уж тогда он, как тень, пустится за Стефаном, и тот приведет Вульфилу туда, куда надо. А пока Вульфила разослал во все стороны посыльных — на поиски группы из шести или семи человек, с женщиной, стариком и ребенком.

Маленький отряд Аврелия ушел от варваров Вульфилы через скрытую в горах узкую долину маленькой реки. Потом беглецы поднялись на склон какой-то горы, чтобы осмотреть все вокруг и убедиться в отсутствии преследования. После этого они разделились на три неравные группы и двинулись дальше, сохраняя между собой расстояние в милю. Батиат шел пешком, закутавшись в длинный плащ с глубоким капюшоном, полностью скрывавший цвет его кожи. Он шел один, чтобы его рост не так бросался в глаза и чтобы его не связывали с другими путешественниками.

Ромул ехал с Ливией и Аврелием, и они выглядели как семья, отправившаяся куда-то со скромными пожитками. Остальные держались вместе. Оружие они прятали под плащами, кроме щитов, которые были слишком громоздкими, — их пришлось погрузить на спину одного из мулов и прикрыть одеялом. Весь этот план маскировки предложил Амброзин; а Ливия разработала маршрут передвижения, снова проявив себя как испытанный ветеран. Снег уже лежал почти повсеместно, однако он был не настолько глубок, чтобы затруднять передвижение, да и холод не был слишком суровым, поскольку небо постоянно затягивали облака. В первую ночь они соорудили шалаш из еловых веток, и ветки же послужили им постелью; в общем, от ветра они более или менее были защищены. Когда же они убедились, что враги не наступают им на пятки, они даже решились разжечь в глубине леса костер, выбрав полянку, со всех сторон окруженную густым кустарником.

На следующий день небо очистилось, температура воздуха в отдаленных от моря районах резко упала. Зато к нижней части склонов Апеннин продолжал течь более теплый воздух с моря, и в результате внизу возникла плотная пелена тумана, благодаря которой никто не мог бы увидеть, что происходит наверху. Когда к вечеру второго дня путники приблизились к равнине, им пришлось решать: то ли спуститься и пересечь ее, то ли продолжать как можно дольше двигаться к западу по склонам Апеннин. Пожалуй, идти горами было более безопасно, однако это означало, что им придется далее шагать по Лигурийскому побережью к Галлии, а там их почти наверняка обнаружат гарнизоны Одоакра, уже предупрежденные о возможном появлении беглецов. Вульфила мог даже послать на каждый из перевалов кого-нибудь, способного узнать мальчика и его наставника; ведь несколько десятков его воинов, сопровождавших императора на Капри и охранявших его там, прекрасно помнили лицо Ромула. Карта, которую Амброзин столь предусмотрительно срисовал со стены старой почтовой станции в Фануме, оказалась воистину бесценной, когда отряд начал совещание — с наступлением ночи, у маленького костра. Им надо было разработать дальнейший маршрут и стратегию действий.

— Я бы пока воздержался от спуска на равнину, — сказал Амброзин. — Мы пока что слишком близко от Равенны, и шпионы Одоакра будут высматривать нас во все глаза. Я бы предложил оставаться пока в горах и двигаться на запад по средней части склонов, пока не поравняемся с Пласентой. А там уже мы должны будем решить, то ли продолжать двигаться вперед до Постумии, чтобы оттуда повернуть к Галлии, либо резко повернуть на север, к озеру Вербано. Мы тогда уже будем недалеко от перевала, что связывает долину реки По с западной Ретией, а там сейчас все в руках бургундцев.

Амброзин упомянул также и о том, что во время путешествия в Италию он обнаружил некую тропу неподалеку от перевала, — не слишком уж непроходимую, — которая вела через Мезинскую область к одной ретийской деревушке, расположенной практически на побережье.

— Если хотите послушать моего совета, — закончил старый наставник, — я бы отказался от первого маршрута, потому что здесь слишком населенные места, мы будем подвергаться ежеминутной опасности. Северное направление куда более выгодно и безопаснее по многим причинам.

Аврелий согласился с этим, Батиат и Ватрен — тоже. Амброзин невольно подумал, что все трое друзей весьма охотно отказались от западного маршрута: они ведь знали, что тогда им придется пересечь Дертону, где поля до сих пор усеяны незахороненными костями их павших товарищей…

 

ГЛАВА 11

— Этот путь намного дольше, — заметила Ливия, нарушив молчание, внезапно упавшее на их маленький лагерь. — Нам понадобятся деньги, а у нас нет ни гроша

— Это верно, — согласился Амброзин. — Придется покупать еду, платить за проезд по мостам и за переправы на паромах, да еще фураж для лошадей высоко в горах, да еще ночлег для нас самих, когда станет слишком холодно, чтобы спать на открытом воздухе…

— Тогда у нас только один выход, — заявила Ливия. — Стефан уже должен был к этому времени вернуться в Римини, в свою приморскую виллу. Он нам кое-что должен за работу. И даже если он не может расплатиться сполна, не думаю, чтобы он отказался нам помочь. Я знаю, где эта вилла, я с ним там встречалась однажды. Так что мне не составит труда до нее добраться.

— Но можем ли мы доверять ему? — спросил Аврелий.

— Но ведь это именно он явился в Фанум, чтобы предостеречь нас и предложить путь побега. Стефану пришлось сделать все, чтобы выжить, как и многим другим; ему пришлось приспособиться к переменам власти, но Антемий ему доверял, и, должно быть, у него были к тому основания.

— Вот это меня и тревожит. Антемий нас предал.

— Я тоже сначала так подумала, но потом поняла, что смена власти в Константинополе, должно быть, поставила его в безвыходное положение. Может быть, его пытали… в общем, мы все равно не можем представить, что там произошло. Да в любом случае, всем рисковать незачем. Я отправлюсь одна.

— Нет, я поеду с тобой, — настойчиво произнес Аврелий.

— Лучше тебе этого не делать, — возразила Ливия. — Ты нужнее здесь, рядом с Ромулом. Мне надо будет выехать до рассвета, и если все пойдет хорошо, я вернусь через день к вечеру. Если нет — отправляйтесь дальше без меня. Уж как-нибудь вы сумеете выжить, даже если не получите денег Стефана. Бывало и хуже.

— Но уверена ли ты, что сумеешь обернуться за такое короткое время? — спросил Амброзин.

— Конечно. Если не случится ничего непредвиденного, я к вечеру доберусь до виллы Стефана. На следующий день еще до рассвета пущусь в обратную дорогу — и ночь проведу уже с вами.

Ее друзья переглянулись, несколько смущенные.

— Да чего вы боитесь? — спросила Ливия утешающим тоном — Как будто раньше вы не обходились без меня, до нашей встречи! И вы прекрасно знаете, что я умею постоять за себя; вы ведь это видели, не так ли?

Амброзин оторвал взгляд от карты.

— Послушай-ка меня, Ливия, — сказал он. — Сейчас для нас разделиться — значит создать лишние трудности. Если ожидание продлится хоть немного дольше обещанного — те, кто останутся здесь, начнут строить самые невероятные предположения, рассчитывая каждый шаг отсутствующей персоны, вычисляя и прикидывая, сколько еще времени может потребоваться для возвращения, а заодно выдумывать разнообразные причины задержки, скорее всего, не имеющие отношения к тому, что произошло в действительности. С другой стороны эта задержка может вызвать особые чувства; запаздывающая персона подумает, что если бы встреча была назначена на более поздний срок, никому не пришлось бы волноваться… В общем, Ливия, лучше сразу назначить дополнительное время. Например, если ты не явишься через два дня вечером, мы задержимся тут на ночь, по меньшей мере, и до рассвета следующего дня не тронемся с места. Если мы и тогда не увидим тебя, мы будем знать, что между тобой и нами встало некое непреодолимое препятствие. Давай-ка я покажу тебе, где мы будем переходить Альпы. Смотри, вот тут — Месинский перевал, — сказал он, показывая нужную точку. — Ты можешь в случае чего направиться прямиком туда, я тебе расскажу маршрут. Я все его подробности знаю наизусть. Ты доберешься до перевала — и там мы встретимся, если ты сочтешь это необходимым и возможным.

— Блестящее решение, — одобрила Ливия. — Пойду готовиться к отъезду.

Она взяла упряжь и пошла к своей лошади, пасшейся неподалеку.

Аврелий отправился следом за ней.

— Римини, — сказал он. — Это совсем рядом с твоим домом. Всего несколько часов на веслах — и ты очутишься в своем городе в лагуне. И что ты будешь делать?

— Я вернусь, — ответила Ливия. — Как обещала

— Мы все отправляемся неведомо куда, — настойчивым тоном продолжил Аврелий. — Мы гонимся за мечтой старого человека, мы сопровождаем мальчика-императора, которого преследуют безжалостные враги. Не думаю, что с твоей стороны было бы уж очень разумно продолжать это путешествие. Твой город на воде ждет тебя. Твои друзья наверняка тревожатся о тебе, ничего не зная о тебе так долго. Ведь там остались люди, которых ты любишь, не правда ли?

Ливия уставилась вдаль, по другую сторону долины, через море тумана, над которым поднимались лишь верхушки самых высоких деревьев, — на маленький городок, пристроившийся на вершине холма. Тонкие струйки дыма тянулись из труб, словно вечерние молитвы, медленно плывущие к звездному небу… заливистый лай собак казался глухим в холодной туманной атмосфере, в тяжелом воздухе долины. С того дня, как отряд покинул старую почту в Фануме, Ливия и Аврелий ни разу не оставались наедине, и оба вели себя так, словно боялись даже самого легкого намека на близость, боялись, что у них никогда больше не будет случая и повода очутиться в объятиях друг друга, как при прощании в Фануме. Это было похоже на то, как если бы они наблюдали за солнцем, опускающимся за туманный горизонт, и думали, что оно уже не взойдет никогда.

— Тебе когда-нибудь приходило в голову, что наша затея может кончиться именно так? — снова заговорил Аврелий.

— Нет, — ответила девушка. — Но теперь это не имеет особого значения.

— А что имеет особое значение?

— Почему мы делаем то, что делаем. Почему мы идем с этими двоими дальше? Почему ты решил последовать за ними?

— Потому что я беспокоюсь о мальчике. У него никого нет в целом свете, его некому защитить. Наоборот, половина мира желает ему смерти, а другая половина не станет возражать, если он умрет. На плечах этого мальчика лежит такой груз, какой может раздавить любого. А может быть, причина куда проще: я просто не знаю, куда еще можно пойти, чем еще заняться.

— Но почему ты думаешь, что его плечи достаточно крепки, чтобы выдержать этот груз? Он ведь не Геркулес, что взялся подержать небо вместо Атласа.

— Ты шутишь, а это нечестно, — сказал Аврелий, отворачиваясь.

— Аврелий, прости меня, — поспешила сказать Ливия. — Извини. Я просто злюсь на самое себя; злюсь, что позволила втянуть себя во все это, и что вас всех вовлекла в безумную авантюру, да еще и не имея возможности как-то вознаградить каждого… и подвергла тебя и твоих друзей смертельной опасности.

— И еще потому, что утратила командный пост. Ты больше не руководишь другими, а просто идешь, как все, не зная, куда мы направляемся, и что нас ждет впереди.

— Пожалуй, ты прав, — признала Ливия. — Я привыкла сама строить планы и выполнять их. Меня выбило из седла то, что все повернуло в неожиданную сторону.

— Так ты поэтому избегаешь меня?

— Ну, это ты от меня прячешься, — огрызнулась девушка

— Мы, похоже… ну, просто боимся своих чувств.

— Чувства!.. Да ты просто не знаешь, о чем говоришь, солдат, — неожиданно взорвалась Ливия. — Скольких друзей ты потерял на полях сражений? Сколько видел городов и деревень, сожженных дотла? Сколько видел изнасилованных женщин? Да как можно вообще думать, что в мире, подобном этому, может остаться еще место для каких-то чувств?

— Ну, ты не всегда бываешь преисполнена такой ярости; когда ты рассказывала мне о своем городе, ты была совсем другой… и когда укрывала Ромула своим плащом и прижимала его к себе, сидя в седле…

— Это совсем другое. Я тогда была уверена, что дело почти закончено, что мальчик скоро отправится туда, где с ним будут обращаться уважительно и заботливо, и что все мы получим хорошие деньги. А это обещало всем нам надежное будущее.

— Не могу поверить, что это единственная причина.

— Ну, хорошо. И еще я думала, что вроде бы нашла того самого человека, которого искала много лет.

— А тот человек не позволил, чтобы его нашли, так?

— Да, не позволил. То ли из страха, то ли от трусости… откуда мне знать?

— Думай, как тебе больше нравится. Я не собираюсь изображать из себя то, чем я не являюсь. Я не тот герой, которого ты ищешь, и не настолько хороший актер, чтобы притворяться героем. Я мог бы сказать, что я просто хороший воин, и стараюсь быть честным человеком в такие-то дни… И ничего больше. Ты хочешь найти кого-то или что-то, что ты потеряла в ту ночь, когда вы бежали из горящего города. Тебе нужен тот молодой человек, который уступил твоей матери и тебе свое место в лодке, — он для тебя нечто вроде пуповины, соединяющей с родными местами, с землей, на которой ты выросла. Что-то умерло в тебе в ту ночь, что-то, чего тебе так и не удалось оживить. А потом вдруг ты видишь незнакомца, некоего легионера, несущегося через болота у Равенны, и за ним гонится толпа варваров… и тут тебе кажется, что ты нашла свой призрак. Просто случилась похожая ситуация, вот и все. А твой ум был поражен сходством: легионер, варвары, лодка, лагуна… Это было что-то вроде сна, Ливия, понимаешь? Все это было как во сне.

Он заглянул в глаза девушки, влажные от слез. Ливия яростно попыталась сморгнуть влагу и стиснула зубы. Аврелий продолжил:

— Чего ты ждала? Что я последую за тобой в твой город на воде? И что я помогу возродить Аквелию, потерянную навсегда? Ты знаешь, пожалуй, такое даже было возможно… все в этом мире возможно — и ничто невозможно для такого человека, как я, человека, потерявшего все, даже свои воспоминания. Но кое-что у меня все-таки осталось. Одно единственное: слово римлянина. Я понимаю, это звучит старомодно; как будто ты читаешь историческую книгу. Но это для таких, как я, нечто вроде надежного якоря, точка отсчета, если хочешь, а я дал слово умирающему человеку. Я обещал спасти его сына. Я старался убедить себя, что первая неудавшаяся попытка как бы освобождает меня от обещания, что я сделал все, что мог, и ничего у меня не вышло, но все мои старания ни к чему не привели. Я все так же слышу его голос, в ушах у меня звучат его слова, и я не могу от них убежать. Потому-то я и отправился с тобой в Мисен, потому и остаюсь с мальчиком — и останусь до тех пор, пока не буду знать наверняка, что ему уже ничто не угрожает, пусть то будет в Британии или где-нибудь на другом краю света. Понятно?

— А как насчет меня? — спросила Ливия. — Я что-то значу для тебя?

— Еще и как, — ответил Аврелий. — Ты значишь все, чего я не могу иметь.

Во взгляде девушки на мгновение вспыхнули оскорбленная страсть и разочарование — но она промолчала. Просто отошла в сторону и продолжила сборы.

Чуть позже к ним подошел Амброзин, державший в руке небольшой свиток пергамента; старый наставник начертил для девушки наилучший маршрут.

— Вот твоя карта, — сказал он. — Надеюсь, она тебе не понадобится, и мы встретимся здесь, через два дня.

— Я тоже на это надеюсь, — ответила Ливия.

— Может, тебе и нет надобности отправляться туда…

— Тут нечего обсуждать, — перебила старика девушка. — Представь просто, что одна из наших лошадей охромела, или кто-то из нас заболел, или что нам пришлось искать лодку… Если бы у нас были деньги, мы бы продвигались вперед куда быстрее и без особых хлопот. А так… Случись что-то непредвиденное — и нам придется обращаться за помощью, а это значит, что нас сразу заметят. Не бойся, Амброзин. Я вернусь.

— Я в этом уверен, но пока ты будешь отсутствовать — мы все будем тревожиться. В особенности Аврелий. Ливия молча отвела взгляд и опустила голову.

— Постарайся отдохнуть перед дорогой, — сказал Амброзин и ушел.

Ливия проснулась до рассвета, взяла упряжь, одеяло и оружие.

— Будь поосторожнее, прошу тебя, — прозвучал за ее спиной голос Аврелия.

— Буду осторожна, — пообещала Ливия. — Но вообще-то я давно привыкла сама о себе заботиться.

Аврелий привлек ее к себе и поцеловал. Ливия на несколько мгновений прильнула к нему всем телом, а потом вскочила в седло.

— Ты тоже будь поосторожнее, — сказала она.

И, дав лошади шпоры, пустила ее в галоп. Она скакала через лес, пока не добралась до долины реки Аримин, и потом еще несколько часов ехала уже хотя и не так быстро, но все же решительно направляясь к своей цели. Небо снова потемнело; огромные черные тучи несло ветром со стороны моря, вскоре пошел дождь. Ливия, как могла, укуталась в плащ, спускаясь по пустынной дороге; лишь несколько крестьян да слуг, застигнутых в пути непогодой, попались ей на пути, но они спешили добраться до своих домов и не обратили никакого внимания на всадницу.

Во второй половине дня девушка добралась до окрестностей Римини и повернула на юг, оставив город слева от себя. Она видела вдали городские стены и верхнюю часть разрушенного амфитеатра. Потом пересекла виа Фламиния, базальтовые плиты которой отливали под дождем металлом; а там уже показалась и вилла Стефана.

Впрочем, эта вилла куда больше походила на настоящую крепость; две сторожевые башни красовались по обе стороны ворот, а по верху стены шла караульная дорожка. И вход, и стену охраняли вооруженные люди, и Ливия заколебалась; ей вовсе не хотелось быть замеченной. Она направила лошадь вокруг строения, и вот, наконец, увидела, как какой-то слуга выходит через служебную калитку рядом с конюшнями. Девушка подъехала к нему.

— Твой хозяин, Стефан, дома?

— На что он тебе нужен? — весьма нелюбезно огрызнулся слуга. — Иди к главному входу и сообщи о себе.

— Если он дома, пойди и передай его, что здесь его друг, с которым он встречался пару дней назад в Фануме, и что этому другу нужно с ним поговорить. — Девушка достала одну из немногих оставшихся у нее монет и сунула в руку слуги.

Мужчина посмотрел на монету, потом на Ливию, насквозь промокшую под дождем.

— Подожди здесь, — сказал он и вернулся в дом. Вскоре он вернулся — весьма поспешно — и сказал коротко:

— Скорее, входи.

Он привязал лошадь Ливии к железному кольцу, укрепленному в стене, и пошел вперед, показывая девушке дорогу. Они прошли через вестибюль к закрытой двери, и тут слуга оставил Ливию одну.

Она постучала в дверь легонько, костяшками пальцев, — и тут же внутри щелкнула задвижка, навстречу ей вышел Стефан.

— Наконец-то! Я уж потерял всякую надежду. Я так беспокоился все это время, не зная, что с тобой случилось. Входи, прошу, обсушись, ты вся мокрая.

Ливия очутилась в большой комнате, в центре которой горел самый чудесный в мире огонь; девушка, как завороженная, подошла к нему, привлеченная теплом. Стефан уже вызвал двух рабынь.

— Быстро, приготовьте ванну и сухую одежду для моей гостьи. Вообще позаботьтесь о ней, — приказал он.

Ливия попыталась остановить его.

— Я не могу задерживаться, мне нужно немедленно отправляться обратно.

— Да что ты такое говоришь! Ты посмотри, в каком ты виде! Сейчас не может быть ничего более срочного, кроме как горячая ванна и потом — хороший ужин. И мы, само собой, должны поговорить. Ты мне расскажешь обо всем, что произошло за это время, и как я могу тебе помочь.

Тепло огня коснулось лица и рук Ливии, и все тревоги и трудности последних дней вдруг навалились на ее плечи невыносимой тяжестью.

Ванна и горячая еда показались девушке самыми желанными вещами в мире, и она кивнула

— Ладно, я искупаюсь и что-нибудь съем, — сказала Ливия. — Но потом мне придется уехать.

Стефан улыбнулся.

— Вот такого лучше! Иди за этими девушками, они сделают из тебя новую женщину!

Ливию отвели в небольшую комнату, украшенную древней мозаикой и благоухающую редкостными благовониями, — ароматы исходили из большой мраморной ванны в центре помещения. Ванна была до краев наполнена горячей водой. Ливия разделась и скользнула в воду, оставив на самом краю ванны оружие — пару острых, как бритвы, кинжалов; девушки-рабыни не смогли скрыть изумления при виде столь странных для женщины предметов. Ливия вытянулась в воде, расслабив все тело, и с наслаждением вдыхала ароматы. Ей ни разу в жизни не доводилось испробовать подобную роскошь, ее никто и никогда не нежил и не баловал. Одна из рабынь принялась тереть губкой спину и плечи Ливии, а другая вымыла ей волосы. Ливия чувствовала себя так, словно вот-вот растворится в воде; она закрыла глаза, отдаваясь ощущениям тела. Когда она вышла из ванны, девушки одели ее в элегантную шерстяную тунику, украшенную изысканной вышивкой, и в мягкие туфли; грязные кожаные штаны и жилет были отправлены в прачечную.

Стефан ждал ее в столовой. Он встал навстречу Ливии и просиял улыбкой.

— Невероятно! — воскликнул Стефан. — Сколь ошеломляющая метаморфоза! Да ты самая прекрасная женщина из всех, что я видел в жизни!

Смущенная новизной ситуации, Ливия ответила довольно резко:

— Я приехала сюда не за комплиментами. Я пришла за тем, что ты обещал мне. Не моя вина, что дело повернулось не так, как мы ожидали. Я свою работу выполнила и я должна заплатить своим людям.

Стефан сразу заговорил другим тоном, куда более отстраненным.

— Все это верно, — заметил он. — К сожалению, те деньги, что были тебе обещаны, должны были прийти из Константинополя. Но, поскольку там все так резко изменилось, ты, безусловно, понимаешь… Но прошу тебя, сядь, поешь хоть немного.

Он махнул рукой рабу, и тот положил на тарелку Ливии жареной рыбы, наполнил ее бокал вином.

— Мне нужны деньги, — продолжала настаивать Ливия. — Пусть не вся та сумма, о которой мы договаривались, но хотя бы столько, сколько ты сможешь мне дать. Те люди рисковали своей жизнью, и я дала им слово. Я не могу просто заявить: «Спасибо, все было очень мило, можете отправляться куда хотите».

— Тебе вообще незачем говорить им хоть что-то. Ты можешь просто остаться здесь, на любое время. Для меня это было бы огромной радостью… и никто не станет искать тебя тут.

Ливия проглотила здоровенный кусок рыбы, отпила вина — а потом сказала:

— Думаешь, не будут? Ты, похоже, забыл, что те мужчины вскарабкались по северному склону утеса на Капри, убили пятнадцать стражей, выкрали императора и пересекли половину Италии… и никто из шпионов Вульфилы не сумел их заметить! Они ведь могут ждать меня неподалеку, в лесу, пока я тут с тобой разговариваю.

Стефан слегка побледнел.

— Ну, я совсем не имел в виду… я просто… Никто не мог предвидеть того, что случилось, правда? А что ты решила сделать с мальчиком?

— Спрятать его в надежном месте.

— В твоем городе?

— Не могу сказать. Нас может кто-то услышать.

Стефан кивнул.

— Ты абсолютно права. Лучше вести себя поосторожнее. В наши дни даже стены имеют уши.

— Ну, так что ты ответишь? Я не могу задержаться дольше, чем до рассвета.

— А сколько тебе нужно?

— Двух сотен золотых солидов будет вполне достаточно. Это всего лишь малая часть того, о чем шла речь прежде.

— И, тем не менее, это большая сумма. У меня здесь нет таких денег. Но я могу за ними послать. — Стефан подозвал одного из рабов и что-то шепнул ему на ухо; раб поспешно вышел из столовой. — Если все пойдет хорошо, ты получишь деньги утром, так что сегодня я намерен наслаждаться твоим обществом. Ты уверена, что не можешь задержаться дольше?

— Я же сказала тебе. Утро — последний срок.

Стефан вроде бы уступил и, не настаивая больше, принялся за ужин. Немного позже он налил себе вина и наклонился к Ливии.

— Знаешь, — заговорил он доверительным тоном, — ты могла бы заработать ту сумму, о которой мы говорили. Или даже больше, намного больше.

— О чем это ты? — спросила Ливия.

— Я слышал, у одного из твоих людей был некий меч; особенный меч. Его рукоятка выкована в форме орлиной головы, а эфес — раскрытые крылья. Ты ведь знаешь, о чем я говорю, правда?

Нетрудно было понять, что Стефану все это известно наверняка, так что опровергать его не было смысла. Ливия кивнула.

Стефан продолжил:

— Есть один человек, который готов заплатить невообразимые деньги, лишь бы завладеть этим мечом. Это бы здорово облегчило твою жизнь, а? Все стало бы куда проще!

— Боюсь, меч потерялся во время схватки, — солгала девушка.

Стефан наклонил голову, явно разочарованный.

— А что случилось с Антемием? — спросила Ливия, чтобы сменить тему разговора.

— Это именно он послал меня, чтобы предупредить твой отряд. Его план раскрыли, и он хотел спасти твою жизнь. К несчастью, я прибыл слишком поздно, но вы, по крайней мере, смогли сбежать. Я больше не видел Антемия, и боюсь, для него уже ничего не сделать. Если он вообще жив до сих пор, конечно.

— Да, понимаю… — проронила Ливия.

Стефан встал, подошел к ней, положил руку на плечо девушки.

— Ты действительно уверена, что тебе хочется вернуться в лес? Чтобы за тобой охотились, как за диким зверем? Послушай меня. Ты уже сделала все, что было в твоих силах. Ты совсем не обязана продолжать рисковать жизнью ради этого ребенка, оставайся здесь, умоляю тебя… Я всегда восхищался тобой, я…

Ливия твердо посмотрела ему в глаза.

— Стефан, это невозможно. Я никогда не смогу жить в подобном месте, среди такой вот роскоши, — после того, как видела столько страданий и нищеты.

— Ну, и куда вы отправитесь? — продолжал настаивать Стефан. — Может, я сумел бы помочь вам, в конце концов.

— Мы еще не решили. А пока — извини меня, я бы хотела немного отдохнуть. Я не спала по-настоящему много ночей.

— Как пожелаешь, — ответил Стефан и вызвал рабынь, чтобы те отвели Ливию в спальню.

Ливия разделась, а рабыни убрали глиняную жаровню с горячими углями, согревавшую постель.

Девушка легла на простыни, благоухающие лавандой, но уснуть не смогла. Снаружи разыгралась настоящая буря; дождь колотил по крыше и террасам, отсветы молний мелькали в трещинах ставней, бросая блики на потолок… гром взрывался оглушительно, так что Ливия, в конце концов, накрылась одеялом с головой.

Она думала о своих товарищах, ожидавших ее где-то в лесу, в темноте, возле дымного костра, и ей захотелось плакать. Она должна была отправиться в путь сразу, как только получит деньги.

Стефан, погруженный в собственные мысли, задержался у огня в комнате нижнего этажа. Он сидел, машинально поглаживая молосскую гончую, лежавшую рядом с ним на ковре.

Красота Ливии встревожила молодого человека. То восхищение и желание, которые он всегда испытывал по отношению к ней, с момента их первой встречи в лагуне, теперь превратились в нечто вроде мании.

И когда он думал о том, что сейчас Ливия находится в его доме, лежит в спальне, одетая лишь в тонкую сорочку, он просто сходил с ума. Но как он мог надеяться укротить столь дикое существо? Роскошь и комфорт, предложенные ей, не произвели, похоже, ни малейшего впечатления… как и его обещание больших денег. Стефан был уверен: Ливия солгала, сказав, что меч пропал.

Тот меч… Стефан бы отдал что угодно, лишь бы увидеть его, прикоснуться к нему собственной рукой. Меч был символом власти, и Стефан стремился к нему всей душой… в мече заключалась сила, которой Стефан жаждал, но которой никогда не имел.

В комнату вошла одна из рабынь, державшая что-то в руке.

— Я нашла это в одежде твоей гостьи, — сказала женщина, подавая Стефану маленький обрывок пергамента. — Я его вынула, чтобы он не размок.

— Ты правильно сделала, что принесла это мне, — кивнул Стефан и прибавил огонь фонаре, стоявшем рядом.

Внимательно рассмотрев линии, он понял, что перед ним карта… и понял, куда направляется отряд. Фантастический меч был теперь почти что в его руках, а возможно, и сама Ливия тоже…

Стефан окликнул женщину, уже собравшуюся уйти.

— Погоди-ка, — сказал он, протягивая ей карту. — Когда одежда гостьи высохнет, положи это обратно.

Женщина кивнула и вышла из комнаты.

Стефан откинулся на спинку кресла, чтобы немного отдохнуть. В комнате было тихо, лишь капли дождя стучали снаружи, да завывал ветер… и его гул был похож на рев моря, набегающего на пустынный и каменистый берег.

 

ГЛАВА 12

Проснувшись на рассвете, Ливия увидела свою одежду — все лежало на ковре, сухое и чистое. Девушка даже ощутила тепло, одеваясь: должно быть, ее вещи всю ночь держали возле огня. Ливия сунула кинжалы за пояс, под кожаные латы, надела башмаки и спустилась на первый этаж. Стефан все так же полулежал в кресле; это была античная вещь, времен императора Антониана. Должно быть, оно досталось Стефану вместе с первоначальной обстановкой виллы.

Услышав легкие шаги Ливии, спускавшейся по лестнице, Стефан встал навстречу девушке. Видно было, что он так и не ложился в постель.

— Ты, похоже, спал не слишком хорошо, — заметила девушка.

— Я немного подремал тут, перед очагом. Все равно я бы не заснул под такую бурю. Ты ведь слышала? И до сих пор дождь льет.

— Конечно, слышала, — слегка обеспокоенным тоном откликнулась Ливия.

Рабыня подала ей чашу теплого молока с медом.

— Ты не можешь уехать в такую погоду, — сказал Стефан. — Ты только выгляни наружу! Как будто разверзлись хляби небесные. Если бы ты привела с собой товарищей, как я тебе предлагал прежде, вы бы все были сейчас в тепле и безопасности.

— Ты знаешь, что это неправда, — возразила Ливия. — Ты не смог бы скрыть наше присутствие здесь. Я уверена, тут полным-полно шпионов. Одоакр скоро узнает, что я приезжала, и Вульфила тоже.

— Ну, здесь твоим друзьям грозило бы не больше опасностей, чем там, где они сейчас находятся, где бы они ни были. Даже самый преданный шпион не захотел бы выйти из дома в такую погоду, чтобы донести о моих гостях. Ливия, если ты передумаешь, я могу многое для тебя сделать. Я мог бы обеспечить независимость твоему городку в лагуне, я мог бы добиться, чтобы его признали и восток, и запад. Разве не это было всегда твоей мечтой?

— Эту мечту мы защищали с оружием в руках, и мы верим в будущее, — ответила Ливия.

Стефан вздохнул.

— Неужели мне нечем убедить тебя бросить это рискованное приключение? Как ни противно мне признавать это, я вынужден: ты наверняка влюбилась в того солдата.

— Я бы предпочла поговорить об обещанных тобой деньгах. Где они?

— А как ты думаешь? При таком-то дожде наверняка все дороги превратились в реки, до самой Равенны. Мой посланец может и до вечера задержаться, а то и до завтрашнего дня.

— Я не могу ждать так долго, — резко бросила Ливия.

— Подожди, подумай хорошенько! Какой смысл отправляться в непогоду? Твои люди вполне могут тебя подождать.

Ливия покачала головой.

— Нет, не могут. Не дольше, чем мы договорились. Им незачем рисковать понапрасну, и я уверена, ты это понимаешь.

Стефан кивнул, но все же попросил снова:

— Останься, прошу тебя. Они прекрасно справятся со всем сами. Ты уже и без того слишком много для них сделала; ты рисковала собственной жизнью! Тот солдат ничего не сможет тебе дать, а я готов разделить с тобой все, что имею: мечты, власть, богатство. Подумай над этим, пока еще есть время.

— У меня уже было время все обдумать, — усмехнулась Ливия. — Этой ночью, лежа в твоей надушенной постели, я как раз и думала о том, что они спят где-то в лесу, под самодельной крышей, и я чувствовала себя просто ужасно. Мое место — рядом с ними, Стефан. И если денег не будет сегодня утром, я уеду без них. А теперь извини меня, мне надо проверить, как там моя лошадь. Да и вообще — мне пора.

Ливия пересекла вестибюль, порог которого перешагнула накануне, — и побежала под проливным дождем через открытую площадку, отделявшую дом от конюшен. Лошадка безмятежно ждала свою хозяйку. Она была вычищена и накормлена и готова пуститься в тяжкий путь. Ливия положила на спину верной подруги седло, подсунув под него попону, взнуздала лошадь, подтянула подпруги. Стефан, в сопровождении двух рабов, державших над ним полотнище, защищавшее хозяина от дождя, вошел в конюшню, когда Ливия уже заканчивала дело.

— Скажи, что я могу для тебя сделать? — спросил Стефан. — Ну, раз уж я не могу убедить тебя остаться?

— Ты можешь дать мне денег, хоть сколько-нибудь, и я буду тебе очень благодарна. Тебе отлично известно, что для себя самой мне ничего ни нужно.

Стефан протянул ей кошелек.

— Вот все, что у меня есть сейчас, — сказал он. — Всего двадцать или тридцать солидов, да и то в серебряных силиквосах.

— Ничего, не страшно, — ответила Ливия. — Спасибо тебе.

Она взяла деньги и приготовилась отправляться.

— И ты не хочешь даже попрощаться со мной? — спросил Стефан.

Он попытался поцеловать девушку, но Ливия увернулась, и вместо губ протянула Стефану руку.

— Рукопожатие — это куда больше подходит старым товарищам по оружию, Стефан.

Он попытался хотя бы задержать ненадолго ее пальцы, но Ливия была слишком сильной и подвижной для него.

— Мне пора, — повторила она. — Уже день.

Стефан приказал рабам принесли девушке плащ из промасленной ткани и мешок с провизией. Ливия снова поблагодарила его, вскочила в седло — и через мгновение уже исчезла за пеленой дождя.

Стефан вернулся в дом, где для него уже накрыли в библиотеке завтрак. На большом дубовом столе в центре комнаты лежали свитки пергамента с бесценными иллюстрациями, — это была «География» Страбона, открытая на описании Римского Форума. На одном из рисунков изображался храм Мстительного Марса с алтарем. На другом рисунке можно было увидеть внутреннюю часть храма — с величественной статуей Цезаря, высеченной из разноцветного мрамора, в сверкающих доспехах. У ног Цезаря лежал меч: на рисунке он выглядел совсем крошечным, но его истинный размер нетрудно было определить по сравнению со статуей. Рукоятка, изображающая орлиную голову, раскрытые крылья птицы… Стефан несколько мгновений зачарованно смотрел на рисунок, а потом свернул пергамент и убрал на полку.

А Ливия уже скакала в сторону города, рассчитав, что только мост на виа Амелия позволит ей сейчас перебраться через реку Аримин, — но вскоре девушка обнаружила, что дорога полностью залита водой. Вдали она едва различала опоры моста, почти скрывшегося под яростно бурлящей водой разбухшей реки. Девушка растерялась; похоже, к вечеру ей ни за что не добраться до друзей… и что тогда? Станут ли они ждать ее на том же месте, или буйство стихий вынудит их перебраться куда-то еще? Потоки дождя так переполнили реку, что она вышла из берегов, затопив все низкие места. А дальше могло стать еще хуже…

Ливия собралась с духом и направилась вдоль реки, чтобы отыскать подходящее место для переправы, — но ее путешествие вскоре стало походить на ночной кошмар. Вспышки молний слепили лошадь, она пятилась и вставала на дыбы, испуганная, и пыталась сбросить всадницу; Ливия из последних сил справлялась с обезумевшим животным. Они вместе съехали вниз по скользкому склону почти к самой воде, потом принялись карабкаться наверх, шаг за шагом… Тропа, по которой ехала Ливия, превратилась в бурный ручей, кипевший на острых камнях, а река внизу бурлила, ее илистые воды неслись с оглушительным ревом. К полудню Ливия одолела едва ли три мили, и поняла, что ночь, скорее всего, застанет ее на открытом склоне горы, без малейшей надежды найти хоть какое-то укрытие. Вершины гор над ней белели снегом, и девушка понимала, что просто рискует жизнью понапрасну.

Она подавила готовую вспыхнуть панику; ее напугала мысль о том, что она может умереть одна, в пустынном месте… Ее тело унесет грязной водой, потащит по острым камням речного дня… Ливия встряхнулась, приводя мысли в порядок. Нужно было добраться до той деревни на склоне, которую она двумя днями раньше видела сквозь туман. Деревню Ливия увидела лишь тогда, когда уже почти стемнело. Становилось все холоднее, к дождю добавилась снежная крупа, резавшая лицо девушки, как осколки стекла. Но она все равно продолжала двигаться вперед, на едва заметные огни домиков, редко разбросанных возле выгона на краю леса. Потом дорогу Ливии пересек ручей; через него был перекинут хилый мостик, сооруженный из бревен и веток, — он висел над взбудораженной водой, по которой неслись клочья желтой пены. Мост выглядел уж слишком ненадежным, но иного способа попасть на другую сторону не было. Лошадь шарахнулась в сторону, не желая идти по шаткому настилу, и Ливии пришлось закрыть животному глаза и вести его за собой, осторожно, не торопясь… Мост зловеще раскачивался под ними.

Когда девушка добралась, наконец, до окраины деревни, было уже совсем темно. Ливия пробиралась наугад между домами и сараями, лишь усилием воли заставляя себя передвигать ноги, — но наконец упала на колени прямо в грязь, окончательно лишившись сил. Она еще услышала лай собаки, потом голоса, а потом кто-то поднял девушку и внес ее в дом. Тепло, свет… и ничего больше.

Аврелий и все остальные ждали, сколько могли, но, наконец, решили покинуть убежище, сооруженное ими для защиты от безумств погоды.

Они прикинули, с какими препятствиями могла встретиться Ливия на обратном пути, и задержались не только на день, но еще и на ночь, прежде чем пришли к выводу: пора.

— Если мы не двинемся с места, нас убьет холод, — сказал Амброзин. — У нас просто нет выбора. — И он посмотрел на Ромула, закутанного в одеяло, бледного от усталости и голода.

— Согласен, — кивнул Ватрен. — Мы должны уходить, пока мы еще можем это сделать, к тому же и лошадям уже совсем нечего тут есть. В конце концов, мы не можем исключить и того, что Ливии не удалось до нас добраться, и она вернулась в свой город.

— И это было бы вполне понятно, — задумчиво признал Амброзин. — Теперь это уже не ее дело, не ее путь. — Он бросил взгляд на Аврелия, как будто пытаясь прочесть мысли легионера. — Я знаю, что всем нам будет ее не хватать. Она — необычная женщина, она достойна занять место в ряду великих героев прошлого.

— Да уж, в этом сомневаться не приходится, — согласился Ватрен. — И кому-то из нас будет ее не хватать больше, чем другим. Почему ты не поехал с ней, Аврелий, в тот ее город в лагуне? Впрочем, еще и теперь не поздно. Она именно этого хочет, уж поверь мне. Наверное, она поняла, что только так может заставить тебя сделать окончательный выбор, иначе ты так и будешь колебаться. А нас тут достаточно, чтобы защитить мальчика, и однажды мы снова встретимся с тобой. Не так уж много существует городов, стоящих прямо в воде. По крайней мере, я слыхал только об одном. Мы тебя найдем — и уж тогда как следует отпразднуем нашу встречу. Ну, а если не встретимся — будем рассказывать о наших приключениях всю оставшуюся жизнь. Все равно ведь нам не забыть лет, проведенных вместе.

— Не болтайте ерунды, — сердито сказал Аврелий. — Именно я втянул вас в это дело, и я не намерен сам бросить его, не закончив. Давайте-ка двигаться. У нас впереди долгий путь, и мы должны его одолеть. Зима все ближе, переход через Альпы с каждым днем будет становиться все труднее.

Больше он ничего не сказал, потому что сердце его разрывалось на части при одной только мысли о том, что он может никогда больше не увидеть женщину, которую полюбил с такой силой… Ромула посадили в седло, укутали как можно лучше, а все остальные пошли пешком, осторожно шагая по опасной тропе, по диким и безлюдным местам, под снегопадом, начавшимся так некстати…

Лишь много часов спустя Ливия открыла глаза — и обнаружила, что находится в маленькой хижине, едва освещенной масляной лампой и огнем, мерцающим в очаге. На нее внимательно смотрели двое — мужчина и женщина неопределенного возраста.

Женщина зачерпнула из котелка, висевшего над очагом, половник горячего супа, налила его в миску — и вместе с куском черствого хлеба протянула Ливии. Хлеб был твердым, как камень. А суп сварен из одной только репы. Но Ливия преисполнилась благодарности, увидев пар, поднимавшийся над миской. Она обмакнула хлеб в миску и принялась жадно есть.

— Кто ты такая? — немного погодя спросил мужчина — Что ты тут делала в такую погоду? Никто и никогда не приходил к нам этим путем

— Я путешествовала вместе с семьей, и нас застала буря, — ответила девушка. — Но они будут меня ждать на поляне у перевала. Ты можешь проводить меня туда, когда я немного отдохну? Я тебе заплачу.

— Перевал? — повторил мужчина. — Перевала нет, его засыпало оползнем, да и снег идет, ты разве не видишь?

— А ты уверен, что нет другого пути наверх? Я должна их догнать! Они же просто с ума сойдут, будут думать, что я погибла! Прошу тебя, помоги мне!

— Да мы бы с радостью, — сказала женщина. — Мы ведь христиане, мы должны помогать ближнему, но ты просишь невозможного. Два наших сына ушли, чтобы увести наш скот вниз, в долину, на зиму, — и, должно быть, теперь не могут вернуться из-за разлива реки. Мы тревожимся за них, но сделать ничего не можем. Только ждать.

— Ну, тогда я пойду одна, — решила Ливия. — Я их все равно найду.

— Почему бы тебе не подождать, пока кончится снегопад? — сказал мужчина. — Можешь остаться у нас еще на день, если хочешь. Мы люди бедные, но всегда рады гостям.

— Спасибо вам большое, — ответила Ливия. — Но я должна найти людей, которых люблю. Надеюсь, Господь вознаградит вас за то, что приютили меня и накормили. Вы, пожалуй, спасли мне жизнь. А теперь — прощайтесь, и помолитесь за меня.

Она накинула на голову капюшон и вышла из хижины.

По крутому склону она медленно и осторожно спустилась в долину, зачастую покидая седло и сама разведывая путь, — девушка очень боялась, как бы ее лошадь не повредила ноги. Когда они, наконец, добрались до долины, Ливия снова села верхом и поехала вдоль виа Амелия по достаточно высоким местам, объезжая залитые разгулявшейся рекой низины. Понемногу продвигаясь вперед, девушка пыталась вообразить, что думают по поводу ее отсутствия товарищи; и что подумал Аврелий, когда она не вернулась вовремя? Поняли ли они, что ей пришлось столкнуться с непреодолимыми препятствиями, или они решили, что она их попросту бросила? И как они предполагают продолжать путь без денег и почти без пищи?

В следующие три дня она ехала почти без передышки, лишь ненадолго останавливаясь, чтобы подремать в стогу сена или в одной из тех хижин, что крестьяне строили на лето, чтобы сторожить урожай. Ливия думала, что единственная для нее возможность воссоединиться с друзьями — добраться до назначенного места встречи раньше них. Она нашла эту точку на карте Амброзина; это был некий то ли мост, то ли паромная переправа через реку Треббию, — точка была помечена, как будто именно здесь отряд намеревался пересечь реку. Ливия снова и снова рассчитывала время, и, в конце концов, убедила себя, что должна найти их там, на реке; она ведь доберется туда уже к вечеру этого дня, после заката. Ливия так боялась опоздать, что, наконец, пустила лошадь в галоп, — но тут же услышала, как тяжело и поверхностно дышит животное, и перестала его подгонять.

Девушка продолжала медленно ехать во тьме долгой зимней ночи, через поля, затянутые туманом, через оголенные перелески, прислушиваясь к заунывному вою бродячих собак. Она не могла остановиться, хотя и боялась, что может просто свалиться с лошади от усталости. Но вот она увидела огонек — одинокий огонек, словно заблудившийся между землей и небом, — и устремилась к нему, как мошка к свече. Когда Ливия приблизилась к свету, яростно залаяла какая-то собака, но девушка не обратила на это внимания. Она устала, она умирала от голода. Холод и сырость довели ее до полного онемения, каждое движение вызывало во всем теле острую боль. Свет, который она видела, оказался фонарем, висевшим над входом в жалкий домишко, и этот фонарь освещал вывеску постоялого двора: «AdpontemTrebiae».

Никакого моста, судя по всему, поблизости не было, но Ливия подумала, что, может быть, через Треббию ходит паром, переправляющий людей с одного берега на другой. Впрочем, рев реки давал понять, что продвинуться на север будет не так-то просто. Ливия вошла внутрь — и едва не задохнулась во влажном, душном воздухе. Очаг, в котором тлели сырые тополиные ветки, давал куда больше дыма, чем тепла. Несколько путешественников сидели у стола, сколоченного из покоробившихся досок. Они ели из одной миски — просяной суп с черными бобами и репой. Хозяин постоялого двора сидел рядом с очагом, обдирая шкурки с лягушек.

Худенькая девочка в поношенном платье подавала ему лягушек, лежавших в корзине рядом с ней, — предварительно отсекая каждой голову и вынимая внутренности. Потом лягушки оказывались на железном противне, в который было налито растопленное свиное сало.

Ливия села у стола с самого края. Когда хозяин подошел к ней и спросил, что она будет есть, девушка попросила хлеба.

— У нас есть только ржаной, — сообщил хозяин. Ливия кивнула.

— Хорошо. И немного сена и крышу для моей лошади.

— Ничего, кроме соломы. Вы обе можете ночевать в конюшне.

— Подходит. А пока, пожалуйста, накройте ее той попоной, что под седлом.

Хозяин что-то сказал девочке, и та отправилась за хлебом. А мужчина, недовольно ворча, вышел, чтобы заняться лошадью. Хотя ему и показалось, что вновь прибывший гость выглядит не слишком богато, все же он должен иметь деньги, раз у него есть лошадь и он требует, чтобы о ней позаботились. К тому же он носит кожаные башмаки…

Едва очутившись за дверью, хозяин с удивлением увидел целую группу всадников, выходивших на берег с канатного парома. Они спускались осторожно, по одному, ведя коней в поводу и освещая себе путь факелами. Потом вновь прибывшие повернули прямиком к хозяину гостиницы и потребовали, чтобы он немедленно принес им еды.

— Мяса! — кричали они, вваливаясь в помещение. Хозяин кликнул конюха.

— Убей собаку, — приказал он, — и зажарь ее. Больше все равно ничего нет, а они не разберутся. Они сами как животные. Но если мы не дадим им того, чего они хотят, они тут все разнесут вдребезги.

Ливия искоса глянула на шумных мужчин. Варвары-наемники, возможно, на императорской службе. Она почувствовала себя весьма неуютно, но ей не хотелось навлекать на себя подозрения, — а это обязательно бы случилось, если бы она вдруг встала и ушла. Поэтому девушка жевала черствый хлеб и выпила несколько глотков поданного ей вина, которое куда больше походило на уксус. Но когда она уже решила подняться с места, она вдруг обнаружила, что один из варваров стоит прямо перед ней, рассматривая ее с головы до ног. Ливия инстинктивно потянулась одной рукой к кинжалу, спрятанному под кожаным жилетом, — а другая ее рука спокойно налила в кружку еще вина. Девушка неторопливо сделала несколько глотков, потом глубоко вздохнула и отодвинулась от стола. Варвар отошел, не сказав ни слова, и отправился на кухню, потребовать еще спиртного. Ливия заплатила за обед и вышла, чтобы поискать уголок рядом со своей лошадью в конюшне и немного отдохнуть. Она не заметила, что варвар оглянулся и еще раз посмотрел на нее, когда она выходила, а потом обменялся взглядом со своим командиром, как бы спрашивая: «Это она?» Второй кивнул и тут же закричал:

— Эй, хозяин! Неси-ка поскорей вина да мяса, а то тебе достанется!

— Немножко терпения, господин, — возразил хозяин постоялого двора — Мы жарим для вас козленка, которого только что зарезали, но на это нужно еще чуть-чуть времени.

Прошел еще час, пока собака зажарилась и была разрезана на куски и подана варварам с зеленым салатом. Салат варвары отбросили в сторону и вгрызлись в мясо, пожирая его под довольным взглядом хозяина. Он лишь на мгновение перепугался, когда командир варваров приказал:

— Принеси мне голову! Глаза — это самое вкусное! Но хозяин не растерялся.

— Голову, господин? Ох… мне ужасно жаль, простите меня… но я не могу это сделать. Видите ли, я выбросил голову на задний двор… собакам.

Ливия, встревоженная столкновением с варварами, не спала. Она прислушивалась к шуму, доносившемуся из трапезной, готовая в любой момент вскочить в седло и умчаться прочь. Но ничего не происходило, и, наконец, девушка услышала, как варвары покидают постоялый двор и удаляются на юг. Она облегченно вздохнула и легла, надеясь отдохнуть, — но ее ум был слишком переполнен мыслями и чувствами. Ей не хватало Аврелия, его голоса, его близости, и она терзалась, не зная, где теперь Ромул, и как он себя чувствует, и что думает. Ей не хватало даже старого Амброзина, ею мудрой, безмятежной готовности ответить на любой вопрос… она думала о бережном внимании старика к Ромулу, о его слепой вере в то, что мальчика ждет блестящее будущее, несмотря на то, что реальность подсказывала совсем другие выводы. Ей не хватало всех товарищей: Ватрена, Батиата, Оросия и Деметра, неразлучных, как Диоскуры… ей хотелось ощутить их храбрость, их непритязательность, невероятную силу их душ. Ну как она могла оставить их просто из-за того, чтобы поискать какие-то паршивые деньги?

И даже воспоминания о любимом городе в лагуне померкли в ее уме. Она поняла, что у нее остались только друзья, и ничего больше. Этот ужасный мир и его чудовищная нищета отняли у Ливии бодрость духа, и ей хотелось лишь одного: снова увидеть товарищей. Острое, болезненное чувство одиночества переполнило девушку, и она вдруг поняла, что найти отряд будет неимоверно трудно… Ей нужно было на что-то решиться. Пожалуй, можно было подождать здесь еще пару дней, в надежде, что они рано или поздно появятся… а если нет, тогда напрасное ожидание лишь увеличит расстояние между ними, она зря потеряет время и уже никогда их не догонит. Ливия подумала, что единственным разумным планом был, пожалуй, как раз тот, который предложил Амброзин: ей следовало добраться до перевала раньше других, и там уже подождать, пока придет весь отряд. А потом — да будет на все Божья воля.

Ливия дождалась первых проблесков рассвета, оседлала лошадь и осторожно выскользнула из конюшни. Она направилась на север, по той самой дороге, по которой должны были двигаться ее друзья, будь они хоть впереди девушки, хоть позади.

Но она ведь была одна, и потому могла делать более длинные переходы… так что, пожалуй, у нее и вправду был шанс достигнуть Месинского перевала первой. Потом Ливии пришло в голову, что друзья могли и изменить маршрут, столкнувшись, например, с какими-нибудь непредвиденными обстоятельствами.

И если это действительно случится, она уже никогда не увидит никого из них. Девушка подавила готовую вспыхнуть панику, вспомнив, что Амброзин всегда принимал самые мудрые из всех возможных решения, и всегда выполнял их, любой ценой.

Тем же самым вечером Стефану сообщили, что особа, подходящая под описание Ливии, была замечена на постоялом дворе у паромной переправы рядом с Требией. Он решил отправиться в погоню сам, с некоторым сопровождением, конечно, — и держаться на приличном расстоянии от девушки, чтобы не привлечь к себе ее внимания. Стефан был уверен, что если он перехватит Ливию на дороге в Ретию, то, в конце концов, убедит вернуться с ним… а заодно раздобудет и меч, который наверняка по-прежнему у одного из ее друзей.

Он упомянул об этом чудесном оружии в разговоре с эмиссаром императора Зенона, и у него не было сомнений в том, что восточный Цезарь предложит любую сумму, а заодно и множество привилегий, тому, кто сумеет преподнести ему этот драгоценный предмет. Обладание главным символом сласти римских императоров дорого обойдется Зенону, решил Стефан. И выехал с виллы, как только буря утихла, а река вернулась в свое русло, — придумав весьма благопристойный предлог. Одоакр дал ему группу наемников для сопровождения.

Вульфила отправился в путь вскоре после Стефана; он был уверен, что только у Стефана могут быть правильные сведения о местонахождении беглецов. Огромный варвар уже посылал шпионов во всех направлениях, но никто так ничего и не услышал о нескольких мужчинах, путешествующих с женщиной, стариком и ребенком.

Ничего.

Но когда Вульфила узнал, что Стефан готовится к срочному отъезду, и что он умудрился получить у Одоакра военное сопровождение, якобы для дипломатического визита к управляющим Альпийского региона, — варвар почуял след.

Он взял с собой отряд — шестьдесят воинов, готовых ворваться хоть в сам ад, — и последовал за Стефаном. Он был уверен, что его и Стефана цели совпадают целиком и полностью. Но если он ошибся, если он сделал ложный ход в этой запутанной игре, — обратного пути для него не будет. Ему придется тогда исчезнуть, раствориться во внутренних областях этого обширного континента; исчезнуть без следа, потому что Одоакр никогда не простит ему второго поражения, к тому же так быстро после первого.

И даже представить невозможно, что именно он предпримет… Но Вульфила был убежден, что на этот раз он не ошибся. Стефан должен был привести варвара к беглецам, так что путь проклятой команды скоро закончится. Да, он снесет мальчишке голову тем самым устрашающим мечом, а римлянину, изуродовавшему его, рассечет пополам физиономию». И еще — он узнает, кто таков этот человек… а уж потом вовсе сметет его с лица земли.

Ливия продолжала поиски своих друзей. И ей даже в голову прийти не могло, что злейший из их врагов несется по мокрым долинам Инсубрии, чтобы снова начать охоту за ней и ее друзьями, — чтобы загнать их в ловушку, как диких зверей…

 

ГЛАВА 13

Сначала Ливия надеялась, что второй шанс встретиться с остальными выпадет ей у переправы через реку По. В конце концов, там было не так уж много паромных переправ, вроде той, что имелась на реке Требии, — то есть переправ, которые продолжали действовать в эти дни. Понтонные мосты, которых некогда было множество на этой великой реке, предоставляли надежную возможность перебраться на другой берег в любое время, — например, мосты дорог виа Постумия и виа Амелия… но за долгие месяцы беспорядка от этих мостов просто ничего не осталось, их разнесли вдребезги. После недавних волнений, последовавших за смертью Флавия Ореста, все, что осталось от мостов, было украдено людьми, жившими вдоль речных берегов. Они использовали понтоны для того, чтобы самим переправляться на другую сторону, или для рыбной ловли.

Но не одни только мосты подверглись разграблению. То же самое касалось и всех провинций империи, из конца в конец; было разрушено все, что прежде объединяло в одно целое города, население, деревенские и горные общины. Все было запущено, заброшено, разворовано. Общественные здания и сооружения, вроде почт на консульских дорогах, термальных бань, форумов и базилик, акведуков — все было разрушено, разбито, продано или использовалось не по назначению. Украдены были даже плиты, которыми римляне мостили дороги. Нищета и распад вынуждали людей грабить собственные земли, родные края, — лишь бы хоть как-то выжить в одиночку, поскольку выжить общиной было теперь невозможно, не говоря уж о том, чтобы как-то налаживать и улучшать жизнь. Древние монументы и бронзовые статуи в память великих предков и героев, перед которыми в прошлом устраивались праздники почитания, теперь переплавили, чтобы изготовить из них монеты и всякие предметы, необходимые в повседневной жизни. И благородный металл, некогда изображавший лица и фигуры Сципиона и Траяна, Августа и Марка Аврелия, превратился в горшки, в которых повара варили мясо для своих новых хозяев, или в монетки, которыми платили наемникам, продолжавшим разорять эту несчастную, ни в чем не повинную землю.

Даже привычный язык, латынь, некогда объединявший людей, использовался ныне только чиновниками, ораторами да священниками, если говорить о его действительно чистой, благородной форме.

А что касалось простых людей, то в их среде латынь быстро превращалась в местные диалекты, и в языке народа слышалось теперь множество разнообразных акцентов, — люди в Италии возвращались к тем наречиям, на которых они говорили еще до римского завоевания. Особенно это было заметно в горных районах.

Но хотя разные части страны становились все более изолированными одна от другой, во многих городах все же сумели создать собственные магистратуры, и кое-где местные власти даже возвели вокруг своих населенных пунктов стены, ради защиты — хотя бы от вооруженных банд, бродивших по всей стране в поисках подходящей жертвы.

Храмы древней веры также стояли в запустении, разгромленные и разрушенные, и все говорили, что в руинах теперь живет множество демонов и злых духов. Иной раз разумные люди вывозили из развалин колонны или драгоценные мраморные плиты, чтобы использовать их при строительстве храмов, посвященных богу христиан, — и таким образом они становились частью новой и не менее величественной архитектуры, продолжая радовать и вдохновлять людей своей красотой и духовностью.

Но в итоге все перемены лишь усиливали и увеличивали все то, что разделяло людей, — а то, что предназначалось для их объединения, терялось безвозвратно. Мир рассыпался на мелкие кусочки, разлетался в щепки, уносимые вдаль потоком истории. Лишь одна-единственная сила еще могла кое-как удержать людей вместе: религия, которая обещала им бессмертие и счастье в другой жизни. Но и это объединение было весьма поверхностным. Множество еретических сект возникло в эти дни, и они то и дело ввязывались в кровавые конфликты друг с другом. Проклятия и взаимные оскорбления произносились от имени того самого единого Бога, которому надлежало быть отцом всего человечества. Жизнь для большинства людей стала настолько ужасной, что ее трудно было выносить, — и они не смогли бы все это терпеть, если бы не ожидание бесконечного счастья после смерти… смерти, приходившей зачастую уж слишком рано.

Все эти мысли бродили в уме Ливии, пока она пробиралась по Великой северной равнине, прекрасно понимая, что рискует сверх всякой меры, путешествуя в одиночестве на великолепной лошади, стоившей целого состояния… ведь ее можно было пустить на мясо или продать военным. И потому Ливия использовала все те приемы безопасности, которым научилась за годы сражений, постоянно сталкиваясь в бандами наемников либо с разбойниками, устраивавшими засады в кустах. Девушка и вообразить не могла, что ее жизнь стала ставкой в большой игре, что за каждым ее движением следят невидимые глаза, что за ней день и ночь следуют провожатые… О любой перемене в маршруте Ливии тут же докладывали Стефану, который ехал на весьма приличном расстоянии позади, опасаясь даже случайно попасться девушке на глаза. До нужного момента.

Он предусмотрел все. Кроме того, что за ним, в свою очередь, наблюдают и следуют провожатые куда более опасные, чем его собственные наемники.

Ливия решила двигаться вдоль берегов реки По, немного возвышавшимися над окружающими равнинами; это давало ей возможность лучше видеть окрестности. Река к тому же была куда более надежным проводником, чем любая из нынешних дорог.

Но постепенно Ливия поняла, что если бы ее товарищи решили переправляться через По на пароме, это было бы весьма неблагоразумно и опасно; ее собственное недавнее столкновение с варварами в придорожной гостинице служило тому доказательством. С другой стороны, как еще им переправить лошадей, если не на пароме? Да еще не привлекая к себе ненужного внимания? Но, может быть, лошадей они продадут, а на другом берегу купят новых… вот только согласится ли Аврелий расстаться с Юбой?

Ливия постаралась выбросить из головы все это и думать только о себе и о настоящем моменте. Она, наконец, нашла способ переправиться через реку без особых проблем; в полумиле впереди девушка увидела большую баржу, которая собиралась вот-вот отчалить, чтобы перевезти с одного берега на другой песок и гравий. И Ливия действительно вскоре очутилась на палубе вместе с лошадью. Девушка уже начала надеяться, что все самое худшее позади, и что если она поспешит, то почти наверняка обгонит остальных, почти наверняка доберется до перевала, по меньшей мере, дня за два до товарищей. Если, конечно, не случится ничего непредвиденного.

Ливия направилась в сторону Тицинума, но постаралась держаться от города на приличном расстоянии, поскольку боялась, что там может стоять гарнизон армии Одоакра. Потом она повернула к озеру Вербано, где сумела присоединиться к каравану мулов, направлявшемуся к Месинскому перевалу; мулы были нагружены пшеницей, а заодно влекли целых три воза сена. Провизия предназначалась для крестьян, живших высоко в горах, где коров и овец на зиму приходилось загонять в хлева. Девушке объяснили, что крестьяне боятся теперь оставлять животных в нижних долинах, потому что их могут просто зарезать.

Чем выше поднимался караван, тем заметнее становился акцент в речи местных жителей, да и сама местность менялась на глазах. Огромные голубовато-зеленые озера остались позади, утонув в глубоких долинах, скрытые вершинами лесистых холмов, виноградниками и неизменными оливковыми рощами. Караван шел все вверх и вверх по крутым склонам, через березовые и дубовые леса — к лесам, состоявшим из пушистых елей и голых лиственниц.

На четвертый день пути Ливия рассталась со своими случайными попутчиками и, следуя указаниям карты Амброзина, направилась по уже покрытой снегом тропе, уводившей к перевалу. Дальше к северу находилась старая почтовая станция, до сих пор действовавшая, — возле деревни, называвшейся Тарусседум. Девушка уже издали заметила вившийся над трубой дым, и ей захотелось как можно скорее укрыться от пробиравшего до костей холода, — однако перед зданием почты она увидела множество военных коней, укрытых толстыми попонами; они стояли у коновязи под большим навесом. Ливия стала искать какое-нибудь более уединенное прибежище, к тому же расположенное достаточно высоко, чтобы из него можно было наблюдать за дорогой. К востоку от перевала Ливия обнаружила два бревенчатых домика; из их труб шел дым. Похоже, эти хижины принадлежали дровосекам, потому что вокруг них лежало множество бревен, и с некоторых из них уже была содрана кора, а кое-какие даже распилены и разрублены. Ливия подошла к одной из дверей и несколько раз стукнула в нее. Наконец вышла какая-то старуха. На ней было грубое, толстое шерстяное платье и войлочные туфли. Волосы старой женщины были заплетены в косы и заколоты на затылке деревянными шпильками.

— Ты кто такая? — грубо спросила старуха — Чего тебе надо?

Ливия сбросила капюшон и улыбнулась.

— Меня зовут Ирена, — сказала она. — Я ехала с братьями в Ретию, но вчера мы потеряли друг друга из-за снежной бури, но мы заранее договорились, что в таком случае встретимся где-нибудь здесь, возле перевала. Но в почтовой станции полным-полно солдат, а я девушка, да к тому же одна… Уверена, вы это понимаете.

— Я не могу предложить тебе ни ночлега, ни еды, — ответила женщина уже чуть менее суровым тоном.

— Я была бы счастлива переночевать в конюшне, у меня есть с собой одеяло… и я заплатила бы вам за любой обед или ужин, какой только у вас найдется. Отец и братья не останутся перед вами в долгу, когда приедут сюда

— А если не приедут?

Ливия содрогнулась при этих словах, подумав, что ее товарищи могли и в самом деле выбрать, в конце концов, другой путь, или просто заблудиться где-то… и, может быть, она их уже не увидит. Женщина явно поняла мысли Ливии и пожалела девушку.

— Ну, впрочем, — сказала она вполне добродушно, — если ты добралась сюда, то почему же и им не добраться? И ты права, одинокой девушке не дело ночевать в гостинице рядом со всеми этими варварами. Ты что же, девственница?

Ливия кивнула, робко улыбнувшись.

— Ну, в твоем-то возрасте это уже и лишнее. Я хочу сказать, тебе бы следовало давно выйти замуж и нарожать детишек. Ты совсем не уродина. Хотя, конечно, замужество — не такое уж веселое дело, ты и сама понимаешь. Ладно, входи, нечего стоять на пороге. Отведи лошадь в конюшню и заходи внутрь.

Устроив лошадь, Ливия вошла в дом и встала перед очагом, чтобы отогреть замерзшие руки.

— Я могу отправить мужа ночевать в конюшню, а ты можешь спать со мной, в моей постели, — сказала женщина. Ее неприязнь быстро растаяла, когда она рассмотрела безобидную внешность девушки. — От него все равно проку мало… я имею в виду, в постели.

— Спасибо, — ответила Ливия. — Но я не хочу причинять вам лишних хлопот. Конюшня мне вполне подходит. Мне там будет хорошо… да ведь я тут и ненадолго.

— Ладно, уговорила. Я подстелю соломы у той стены, что примыкает к дому, тут как раз очаг, видишь? Тебе будет тепло ночью. У нас ведь с наступлением темноты очень холодает, да ты, наверное, и сама знаешь.

Муж старухи вернулся домой с наступлением сумерек. Это был настоящий лесной человек: с топором на плече и с мешком железных клиньев в руках. Сопровождавшая его собака была на диво хороша — с шерстью мягкой и светлой, как овечье руно; она беспрекословно повиновалась каждому жесту хозяина и постоянно держалась рядом с ним. Мужчина, похоже, обрадовался гостье, и, пока они все ели, принялся расспрашивать девушку о том, что происходит в Тицинуме, Милане и при дворе в Равенне. Очевидно, благодаря тому, что его дом стоял у столь важной дороги, старик был неплохо осведомлен обо всем, что случалось в стране, или, по крайней мере, на большой равнине.

Старики, Урсин и Агата, не имели детей. Они жили в своей хижине с тех пор, как поженились, то есть лет сорок, по меньшей мере, прикинула Ливия. Урсин стал настаивать, чтобы девушка осталась на ночь в доме, с его женой, но Ливия вежливо отказалась.

— Моя лошадь может испугаться, если увидит чужого, и тогда уже всю ночь не даст вам спать. А если она убежит с испуга и ее украдут? Я тогда просто помру! Без лошади мне что делать?

В итоге девушка устроилась в конюшне, с животными. Она прижалась спиной к задней стенке очага, излучавшей такое приятное тепло… а Агата принесла ей еще одно одеяло. Ночь выпала такая ясная и звездная, какой Ливия никогда прежде не видела; и Млечный путь протянулся через небо, словно серебряная диадема на голове самого Господа. Ливия сразу заснула, не в силах уже сопротивляться усталости, но ее настороженный ум продолжал и во сне прислушиваться к звукам, доносившимся со стороны перевала. Девушка несколько раз просыпалась и выглядывала наружу. А вдруг ее друзья пройдут через перевал, пока она спит? Тогда все ее старания окажутся напрасными. Ей просто необходимо придумать какой-то способ, не позволяющим им разминуться…

Наутро, когда Ливия вместе с хозяевами домика пила теплое молоко, девушка заговорила с Урсином.

— Я ужасно боюсь, как бы мои братья не ушли за перевал… я ведь могу их и не заметить. Просто не знаю, что мне делать. Я же не могу ждать их все ночи напролет, не сомкнув глаз!

— Да ты не беспокойся, — ответил Урсин. — Скорее всего, они пойдут к перевалу днем. Ночью там уж слишком опасно.

— Ну, дело же не в этом… Видишь ли, моя семья потеряла и дом, и все имущество, потому что их забрали варвары, так что теперь у нас осталась лишь надежда добраться до родственников в Ретии, они могут нам помочь. Потому-то я и думаю, что братья и отец попробуют как раз ночью миновать перевал, — чтобы не сталкиваться с варварами, которые тут стоят.

Урсин молча уставился на девушку; он явно не поверил этой странной истории. Ливия заговорила снова, надеясь убедить старика помочь ей.

— Мы самые настоящие беженцы, жертвы преследования, за нами охотятся солдаты Одоакра… они хотят нашей смерти, но мы не сделали ничего плохого, просто отказались склониться перед его тиранией и продолжали жить по собственному разумению, по своим убеждениям.

— И что у вас за убеждения? — спросил Урсин, и в его глазах мелькнуло что-то непонятное.

— Вера в традиции наших отцов. Вера в будущее Рима

Урсин вздохнул, потом неторопливо ответил:

— Не знаю, правду ты говоришь о своих приключениях или нет, девочка, но я понимаю, что ты должна быть осторожна даже с теми, кто дал тебе приют. И все-таки… позволь, я тебе покажу кое-что такое, что, может быть, убедит тебя довериться мне.

Ливия попыталась было возразить, но Урсин коротким жестом заставил ее умолкнуть. Он встал, взял с комода маленькую бронзовую табличку и положил ее на стол перед девушкой. Honesta missio, знак почетного выхода в отставку, врученный Урсину, сыну Сергия, старшему командиру императорской армии во время Валентиана Третьего.

— Как видишь, девочка, — сказал старик, — я был солдатом. Я много лет назад сражался с Аттилой на полях Каталонии. Нашим командиром был Атий, и в тот день мы нанесли варварам самое сокрушительное поражение, какое только известно в истории… и в тот день мы надеялись, что спасли нашу цивилизацию.

— Извини, — сказала Ливия. — Мне такое и в голову не пришло…

— А теперь ты скажешь мне правду. Ты действительно ждешь своих братьев?

— Нет. Они мои друзья и… и товарищи по оружию. Мы пытаемся покинуть эту страну и спасти от смерти одного ни в чем не повинного мальчика.

— Кто таков этот мальчик?

Ливия посмотрела в глаза старого солдата; она встретила ясный взгляд честного человека. И ответила:

— Мое настоящее имя — Ливия Приска Я руководила группой римских солдат, пытавшихся освободить из тюрьмы императора Ромула Августа… и нам это удалось. Мы должны были переправить его людям, которым доверяли, но нас предали. Нам пришлось бежать. За нами охотятся, как за дикими зверями, по всей этой стране. У нас осталась одна надежда — пересечь границу и добраться до Ретии, а потом до Галлии, где у Одоакра уже нет власти.

— Господь всемилостивый! — воскликнул Урсин. — Но почему ты одна? Почему ты рассталась со своими товарищами?

— Нас разделил разлив реки, и с тех пор я не могу их найти.

— Но откуда ты знаешь, что они пойдут именно здесь?

— Мы так условились.

— И это все? Пойми, это важно, ты должна мне точно пересказать все.

— С нами едет один пожилой человек, он наставник мальчика; в Италию он приехал много лет назад издалека, из Британии. Он и объяснил мне, что есть некий перевал через горы, и возле него — старая почта. Вот, посмотри, — добавила она, доставая и разворачивая карту Амброзина.

— Так, кажется, я понял. Но… нельзя терять ни мгновения. Насколько ты могла их опередить?

— Я не знаю. Может, на день, а может, и на два-три дня, трудно рассчитать. Мало ли что могло случиться. В конце концов, они могли даже изменить маршрут.

— Нет, не думаю, — возразил Урсин. — Они ведь договорились встретиться с тобой именно здесь. Значит, сюда и придут. Скажи-ка, сколько у вас всего человек и как они выглядят. Я тогда смогу их узнать.

— В этом нет необходимости. Я пойду с тобой.

— Ты все еще мне не доверяешь, да? Ты должна остаться здесь, на тот случай, если они все-таки попытаются подняться к перевалу. Но та тропа, о которой ты говоришь, уже завалена снегом, ее не так-то легко будет отыскать. Поняла?

Ливия кивнула

— Шестеро мужчин. Один из них — огромный чернокожий, его невозможно не заметить. Другой в приличном возрасте, около шестидесяти. Он почти лысый и с бородой. Он носит тунику и обычно ходит с длинным посохом, как паломник. И — мальчик тринадцати лет. Это император. У них лошади, они все вооружены.

— Теперь слушай внимательно. Я пойду наверх. Если я их увижу, я пришлю сюда свою собаку, ясно? Если она будет лаять — иди за ней… она тебя приведет прямиком ко мне. Если ты их увидишь первой, постарайся остановить их и спрятать в лесу. Я помогу им найти дорогу, когда стемнеет. Твой сигнал для меня — белый дым из трубы. Агата бросит в огонь несколько сырых веток.

— Но ты не продержишься наверху. Слишком холодно.

— Не беспокойся; У меня там есть маленькая бревенчатая хижина, она вполне защищает от ветра. Я справлюсь; не забывай, я привык к холоду.

Старик направился к выходу, и собака поспешила за ним, весело виляя хвостом.

Ливия окликнула дровосека

— Урсин!

— Да?

— Спасибо тебе за все, что ты для меня сделал.

Урсин улыбнулся.

— Я это делаю и для себя тоже, девочка. Я как будто вновь вернулся на императорскую службу. Опять стал молодым, а?

Он вышел прежде, чем Ливия успела что-либо сказать, и немного позже девушка увидела, как он поднимается по заснеженному склону к нижней вершине. А еще несколько часов спустя Ливия увидела нечто такое, что показалось ей очень странным: по тропе, ведущей к перевалу, засновали вверх-вниз вооруженные верховые солдаты, что в такое время года выглядело непонятно. Но вскоре варвары успокоились, и лишь двое стражей патрулировали дорогу. Но Ливию вновь охватили сомнения. Как она вообще могла надеяться повстречать здесь крошечный отряд, блуждающий где-то на необъятной равнине, среди лесов, оврагов и лощин, в лабиринте узких горных долинок? Погрузившись в грустные размышления, Ливия подпрыгнула от неожиданности, когда неподалеку внезапно залаяла собака, совершенно незаметная на фоне белого снега Девушка посмотрела наверх — и увидела, что Урсин машет ей рукой. Милостивый Господь! Неужели он ответил на молитвы Ливии? Неужели подобное чудо и впрямь могло произойти?

Девушка поспешно накинула на голову капюшон плаща и пошла за собакой, сначала вниз в лощину, потом вверх по склону, туда, где ожидал ее Урсин; с дороги, ведущей к перевалу, девушку невозможно было заметить. Ливию охватило волнение, но она все еще не могла поверить, что все это правда, что она может снова увидеть своих друзей… Возможно, Урсин просто ошибся, а может, собака решила поиграть с гостьей… Сильные и противоречивые чувства разрывали Ливию на части. Но вот, наконец, она схватила за руку старого солдата; однако он даже не обернулся, поскольку пристально всматривался в нечто, двигавшееся далеко-далеко… и не по главной дороге, а по одному из боковых ее ответвлений, петлявшему между холмами.

— Как ты думаешь, это не могут быть они? — спросил дровосек. — Всмотрись-ка получше, мои глаза уже не так остры, как прежде.

Ливия прищурилась, вглядываясь, — и ее сердце подпрыгнуло; конечно, отряд был еще слишком далеко, фигурки людей казались совсем крошечными, однако их было семеро, у них были лошади, и один выглядел явно крупнее всех остальных, а один — много меньше… Шли они пешком, медленно, ведя животных за собой. Ливии хотелось закричать, заплакать, позвать их… но она прикусила язык. Лучше подождать и быть в любую минуту готовой ко всему, к любой опасности… хотя, что могло бы случиться? Она снова нашла их, а все остальное в мире не имеет значения.

Девушка крепко обняла Урсина.

— Это они, друг мой! Конечно же, это они, я уверена!

— Ну, вот видишь? Я же говорил тебе, что незачем беспокоиться.

— Пойду взнуздаю лошадь, — решила Ливия. — Подожди здесь, я вернусь.

— Спешить некуда, девочка, — возразил старый солдат. — Они еще не скоро сюда доберутся. Расстояния в горах всегда выглядят очень обманчиво, да к тому же, — добавил он, посмотрев на облака, сгущавшиеся в небе, — погода меняется, и явно не в лучшую сторону.

Ливия снова посмотрела на маленький отряд, пробивавшийся сквозь снег, и пошла вниз по склону. Она зашла в дом, чтобы попрощаться.

— Агата! Я уезжаю; мои братья уже недалеко, и я…

Но Агата, бледная и испуганная, молча уставилась на девушку.

— Какая хорошая новость! — произнес за спиной Ливии знакомый голос… Стефан! — Как видишь, эта бедная женщина не в настроении, потому что один из моих людей держит у ее затылка копье. Ну, а теперь, моя дорогая, позволь взглянуть на тебя! Как давно мы не виделись! Целую вечность!

— Ах ты, проклятый ублюдок! — взорвалась Ливия, стремительно оборачиваясь. — Мне следовало ожидать чего-то в этом роде!

— Значит, теперь ты расплачиваешься за собственную ошибку, — ответил Стефан, ничуть вроде бы не задетый. — Но, к счастью, все еще можно исправить. Нам просто нужно заключить некое соглашение.

Ливии ужасно хотелось пригвоздить кинжалом к стене этого мерзавца, ее пальцы сжались… но Стефан прочитал ее мысли.

— Не поддавайся чувствам, дорогая. Чувства — плохой советчик.

— Как ты меня нашел? — процедила девушка сквозь стиснутые зубы.

— Ох, вот уж правда — женщина есть само любопытство! — насмешливо произнес Стефан. — Что ж, позволь тебе все объяснить, это ведь ничего не будет мне стоить. Моя рабыня нашла в твоей одежде карту. Ты же разделась, прежде чем искупаться, помнишь? Поэтому я и знал в точности, куда именно ты направилась. За тобой следили. Медальон, который ты носишь на шее, выдает тебя. — Ливия инстинктивно сжала в руке медальон, словно пытаясь уберечь его от посторонних взглядов, хотя и с большим запозданием. — Да, вещица не особо ценная в смысле денежном, но, безусловно, редкая. И один из моих людей заметил его однажды вечером, в таверне… у паромной переправы на Требии. Он, правда, не сразу понял, что ты — женщина, однако мягкие движения и маленькая нога выдали тебя. Ну, а потом он узнал медальон, я ведь описал его достаточно подробно. Но ему было приказано никак тебя не беспокоить, а просто доложить мне, где ты находишься. Что он и сделал.

— Чего ты хочешь? — спросила Ливия, не глядя в лицо Стефану. — Неужели ты сделал еще мало гадостей?

— Тут по всей округе — мои люди. Более того, у перевала сорок готтов ждут моих приказов. Они постоянно настороже. Там твоим друзьям не пройти. Однако я же цивилизованный человек. Я вовсе не жажду их крови. Меня интересует только то, что нужно лично мне. Я хочу получить тот меч… и я хочу тебя. Меч сделает меня настолько богатым, что я не смогу истратить все за целую жизнь, поэтому я хочу разделить эту жизнь с тобой. Вот увидишь, богатство и комфорт совершенно изменят твои взгляды. Так что забудь об этом твоем невоспитанном приятеле. А если ты о нем так беспокоишься, делай, как я говорю.

— Но я уже тебе ответила! Тот меч пропал.

— Не лги мне, или я прикажу немедленно убить эту добрую женщину. — И Стефан поднял руку.

— Нет, подожди! — быстро сказала Ливия. — Оставь ее в покое. Я тебе расскажу все, что знаю. Да, верно, этот меч существовал, но я ведь очень давно не видела своих друзей. Они могли за это время продать его или потерять.

— Ну, это мы очень скоро выясним; ты сама у них спросишь. Ты будешь моим посредником в переговорах. Если я получу меч, я отпущу всех восвояси, даже мальчишку. Ну, разумеется, всех, кроме тебя. Это очень щедрое предложение, заметь. Ты должна знать, что Одоакр хочет видеть всех вас мертвыми. Итак, что ты ответишь?

Ливия кивнула.

— Хорошо, но откуда мне знать, что ты не предашь нас снова? Или уже не предал?

— Ну, прежде всего, я ведь ничего не сказал Вульфиле. Он тоже ищет вашу компанию, и очень удачно вышло, что я очутился здесь первым, или ни у одного из вас просто не осталось бы шансов выжить. Второе: я вовсе не кровожадное чудовище. Я не вижу надобности в резне, когда можно обойтись простым разговором. И третье — у тебя все равно нет выбора.

— Верно, — сказала Ливия. — Ладно, пошли… но помни, если ты мне солгал, я тебя убью, как паршивую собаку, пусть даже это будет стоить мне жизни. А ты, прежде чем умрешь, сто раз пожалеешь о том, что вообще родился.

Стефан никак не отреагировал на это. Он просто сказал:

— Мы идем или нет? Эй, все за мной! — добавил он, поворачиваясь к конюшне, где его ждали стражи, человек двадцать. Стражи пошли следом за Стефаном и Ливией.

— Если ты попытаешься, что-нибудь сделать, мои люди убьют тебя, им дан такой приказ. А заодно поднимут тревогу, так что другая часть отряда, что в лесу, тут же бросится к твоим приятелям… а вместе с ними и гарнизон. Прирежут твоих друзей в одну минуту.

— Тогда разреши мне взять мою лошадь, а своим наемникам прикажи отойти в лес. Там, наверху, меня человек ждет, муж той женщины. Если он заметит что-то подозрительное, он наверняка встревожится.

Стефан приказал своим воинам спрятаться за деревьями леса, поблизости от первой заснеженной поляны. Ливия взяла лошадь за уздечку и медленно пошла вверх по склону.

— Ты тоже держись сзади, — сказала она Стефану. — Я не знаю, как он может поступить.

Стефан замедлил шаг, когда Ливия приблизилась к Урсину. И как раз в этот самый момент из-за большого валуна появились Аврелий, Ватрен и остальные.

— Ливия! — закричал Ромул, увидев девушку.

— Ромул! — ахнула она. И тут же стремительно повернулась к Аврелию: — Аврелий, слушай! — закричала она, но закончить не успела.

Она лишь заметила мгновенную вспышку радости на лице легионера — тут же сменившуюся гримасой гнева. Аврелий выхватил меч с криком:

— Проклятие! Ты предала нас!