Когда костер начал угасать, в долине прямо перед нами, у подножия гор, запылал еще один — по размерам он сильно отличался от того, на котором только что сгорели двести или триста повозок.

— Взгляни туда, Клеоним: что это? — спросил один из воинов.

— Не знаю, — ответил полководец, коренастый и темноволосый.

Ксен, стоявший поблизости, подошел к Софосу, и они какое-то время переговаривались. Вскоре к месту, где горело пламя, послали двух конных разведчиков. Тем временем люди начинали понемногу расходиться: каждый возвращался туда, где лежал его скарб и прежде всего оружие. Еды у нас оставалось вдоволь.

Придется непросто — воины привыкли класть вещи на повозки и знали, как и где их найти, а теперь предстояло кое-как перевязать имущество и погрузить на спину осла или мула. Люди лениво переругивались. Северные красоты заставляли поневоле умолкать: тяжелые, раздутые облака грудились над огромной горной цепью, и время от времени из них извергался пучок ослепительных молний, а в долине раскатисто грохотал гром, отражаясь от мрачных и неприступных скал. Я слышала, как люди говорили:

— Вот куда мы должны идти.

За спинами оставался враждебный край, но все же в нем властвовали солнечный свет и тепло, — а нам предстояло углубиться в царство ночи и бурь. Поворачиваясь к югу, мы еще ощущали жаркое дыхание земли, расположенной между двумя реками; глядя на север, мы слышали лишь далекое и угрожающее эхо грозы. Мы стояли на границе между мирами, одинаково недобрыми, но один нес в себе лишь людскую злобу, а второй — злобу стихий.

Вернулись разведчики и сообщили о том, что узнали касательно костров, горевших на равнине. Тиссаферн велел сжечь последние деревни, остававшиеся на берегу реки, чтобы мы не могли пополнить там свои запасы продовольствия. Наши всадники видели сотни отчаявшихся земледельцев, вместе с семьями спасавшихся бегством. Люди забрали то немногое, что сумели утащить на себе.

Я пыталась угадать, о чем думают бедняги, с самого рождения ведшие мирную жизнь, тихое существование. Вдруг исчезает их привычный, однообразный мир, и они смотрят обескураженно на огонь, пожирающий их прошлое, настоящее и будущее.

Война.

Когда Ксен улегся рядом со мной, я спросила:

— Как мы будем жить? Чем питаться?

— Тем, что найдем, — ответил он.

Вопросов больше не задавала. Отлично поняла, что он имеет в виду: мы будем продвигаться, забирая провизию у обитателей земель, по которым пройдем, — словно саранча, оставляя позади себя пустыню. Сейчас все спят и, вероятно, думают о женах и детях, оставшихся дома, но завтра они снова станут армией «десяти тысяч», злыми духами войны, спрячут человеческие лица под шлемами, потому что на протяжении многих недель или, может, месяцев им день и ночь придется побеждать или умирать.

На следующий день лишь дым поднимался над равниной, а войско Тиссаферна выстроилось у входа в ущелье. Персы все еще боялись, что мы захотим вернуться назад. Но кому и голову могла прийти мысль о том, чтобы бросить вызов самой могущественной империи на Земле?

Двинулись в путь, следуя вдоль стремительного и пенистого потока, впадавшего в Тигр. Один из воинов попытался измерить его глубину, но копье полностью погрузилось в воду, так и не достав дна.

Пожитки мы с Ксеном погрузили на спины трех мулов, привязанных друг к другу и образовавших небольшой караван. Я шла впереди и вела первого из них под уздцы. Взглядом поискав Мелиссу, так и не обнаружила ее. Тропинка была не очень широкой, и армия растянулась длинной вереницей, змеившейся по долине в направлении перевала.

Мы начали подниматься, карабкаясь по горной тропинке, усыпанной острыми камнями; иногда валуны скатывались и падали в поток, кипевший внизу в брызгах белоснежной пены среди гигантских скал. Склоны горы поросли лесом, вековыми деревьями с огромными узловатыми стволами. Я передвигалась с большим трудом; раньше мне никогда не случалось бывать в горах, и, несмотря на усталость, царапины и порезы, меня воодушевляло сознание того, что с каждым шагом я оказываюсь все выше.

Я привыкла к тому, что на большом протяжении местность остается прежней — все та же бесконечная и плоская степь или пустыня, — но теперь новые картины открывались чуть ли не за каждым поворотом тропинки. Все это давало ощущение чуда, повергало в изумление.

В какой-то момент я обернулась, и внимание мое привлекли две картины. Одна — вдали: армия Тиссаферна, направлявшаяся к западу и похожая на длинную черную змею, скользящую по песку пустыни; другая — вблизи: беременная девушка, которую я раньше видела на повозке.

Персидский полководец вел свою армию в Анатолию, к морю, чтобы принять управление новой провинцией вместо Кира: теперь он был уверен, что все мы погибнем среди горных круч и остроконечных пиков севера, в краю, рождающем бури и грохочущий ветер. Девушка лежала у края тропинки, не в силах пошевелиться, обессиленная. Для нее и для ребенка, которого она носила, не существовало никакого «завтра». Никто не останавливался. Мужчины проходили мимо, опираясь на копья, иногда касаясь ее своими плащами, но ни один не протянул руки.

Я постепенно замедлила шаг, воспользовавшись тем, что Ксен был далеко, замыкая шествие со своими всадниками, и остановилась. Привязав мула, находившегося во главе нашего каравана, к маленькому дубу, приблизилась к девушке.

— Вставай немедленно.

— Не получается.

— Вставай, дурочка. Ты что, хочешь попасть в зубы диким зверям? Они съедят тебя живьем, по кускам, пока твое мясо и мясо твоего маленького ублюдка не испортилось. Вставай, дура, или мне тоже перепадет тумаков.

Моя речь прозвучала убедительно, и девушка с моей помощью сумела подняться на ноги и дойти со мной до мулов.

— А теперь хватайся за хвост последнего мула, и горе тебе, если выпустишь его из рук: я сама изобью тебя до смерти. Слышишь меня?

— Слышу.

— Отлично. Тогда вперед.

Я спрашивала себя, где теперь Мелисса. Мне представлялось, что ей сейчас не намного лучше, чем этой девушке, болтавшейся на хвосте третьего мула. Еще я задавалась вопросом, что стало с Никархом-аркадийцем, который спас нас всех, превозмог боль изрубленной плоти. Мне хотелось поинтересоваться о нем у одного из лекарей, но мысль о том, что ответ окажется таким, какого я боялась, останавливала меня. А так по крайней мере оставались утешительные сомнения.

Мы добрались до перевала, до седловины между двумя вершинами, поросшими лесом, а потом армия начала спуск. Когда настала наша очередь, я увидела в складках гор несколько деревень, построенных из тех же самых камней, на каких стояли. Нужно было вглядываться очень внимательно, чтобы углядеть их. Повсюду царило странное спокойствие. Слышалось пение птиц, потом и оно прекратилось. Возможно, пернатые смолкли, предчувствуя неминуемую бурю. Наконец мы добрались до долины и вошли в деревни.

Там мы не обнаружили ни единой живой души.

Наши воины с досадой оглядывались по сторонам: ведь еще недавно в этих домах находились люди. В загонах стояли животные, на столах лежала посуда, в очагах догорал огонь. Я втолкнула беременную девушку в один из домов, чтобы она согрелась, и чем-то накормила ее.

Воины начали грабить жилища крестьян, но Софос остановил их. Поднялся на выступ скалы и заговорил:

— Ничего не трогать! Послушайте: мы возьмем только необходимую провизию — и все. Когда местные поймут, что у нас нет враждебных намерений, есть надежда, что они отнесутся к нам по-доброму. Оглянитесь: нам предстоит пройти через эту гряду, пересекая горные перевалы, и горцы могут расправиться с нами, когда им заблагорассудится. Они знают каждую пядь своей земли, способны появиться где угодно, так что мы даже не заметим, и в любой момент безнаказанно напасть на нас. Наша сила в том, чтобы сражаться плечом к плечу на открытой местности, а так, растянутые длинной вереницей, мы уязвимы. Необходимо сделать все возможное, дабы жители гор не стали нашими врагами.

Воины немного поворчали, но подчинились. Я уже поняла, что в этой армии приказы исполняются, но для этого командиры должны убедить людей в том, что они поступают правильно.

Обошли дома, забирая провизию, какую нашли, и сложили все на площадку в центре, а потом посчитали, сколько животных мы можем увести с собой, чтобы обеспечить себя на максимально долгий срок. Во время поисков обнаружили в нескольких пещерах, скрытых растительностью, женщин и детей: их немедленно взяли под присмотр. Возможно, они не захотели последовать за мужчинами в горы или же не успели. Очень важное обстоятельство, и военачальники радовались: ведь заложников можно будет обменять на наших в ходе продвижения армии. Однако я не разделяла торжества и не думала, что жители деревень легко сдадутся.

Колонна оказалась такой длинной, что, когда прибыли последние, уже начало темнеть. Они принесли с собой недобрые вести: за перевалом напали местные, осыпая градом стрел и камней; около десятка ранили. Таково гостеприимство этой дикой земли.

Ксен со своей конницей захватил несколько пленных — пастухов, не пожелавших оставить стада.

Стали искать укрытие на ночь. Военачальники первыми устроились в домах. Прочие кучно занимали оставшееся жилье. Никто не желал спать под открытым небом, поскольку начинало холодать и ночь обещала быть сырой. Разумеется, под крышей не уместилось и четверти наших воинов. Те, кому удалось сохранить палатки, поставили их, прочие кое-как построили себе шалаши из веток и циновок, найденных поблизости, или же отправились в загоны для животных. Я думала о том, что будет завтра с несчастной беременной девушкой, как она сможет дотащиться до ближайшего перевала, держась за хвост моего мула.

Ксен велел слугам поставить нашу палатку, мне даже удалось приготовить кое-что на ужин. Удивительно, он не пренебрег своей обязанностью писателя: при свете лампы открыл ящик, достал белый свиток, развернул на крышке, словно на столике, и принялся писать. Я так хотела понять, что он пишет, но мне уже говорилось: «Тебе это не нужно».

Однако иногда, если пребывал в хорошем настроении или получал удовольствия от занятий любовью со мной, он читал мне кое-что из написанного. Многое из того, о чем он писал, я тоже видела и замечала — но другими глазами. И, в свою очередь, обращала внимание на мелочи, которым он не придавал значения. Я сообщала об этом, пересказывала произошедшее очень точно и с обилием подробностей, но знала, что мои истории никогда не войдут в текст на белом свитке. Значки, выстроенные в ряды, немного походили на его мысли — точные, упорядоченные, в определенном смысле предсказуемые, — и все же там и сям проскальзывало иногда грязное пятно, буквы путались — и я видела в этом отображение эмоций.

Прежде чем лечь спать, я вышла на улицу и огляделась. Оказалось, что я не одинока: многие смотрели на север, так как горные вершины были усеяны кострами — это наши враги наблюдали за нами с высоты.

— Ксен!

— Я знаю, — спокойно ответил он. — В горах горят костры.

— Откуда? Ведь ты даже не вышел посмотреть.

— Слышу разговоры.

Он был так захвачен своей работой, что не мог оторваться от белого свитка. Я уже вознамерилась вернуться, но вдруг одна деталь привлекла мое внимание: завернутая в шаль фигура приближалась к дому, где ночевал один из наших полководцев — возможно, Клеанор. Мне показалось, что я узнаю изгиб бедер под просторным одеянием, но было уже темно, и я не решилась полностью доверять глазам.

Когда Ксен погасил лампу, я уже засыпала, находясь в том состоянии оцепенения, которое позволяет слышать и замечать все, что происходит вокруг, но мешает двигаться. До меня еще некоторое время доносилась перекличка часовых, а потом усталость одолела и нахлынула тишина.

Открыв глаза, я обнаружила, что Ксена нет рядом. И тотчас же двое наших слуг собрали палатку, а я осталась лежать под открытым небом — по нему бежали тучи, становившиеся все чернее. Дул сильный ветер, время от времени слышался далекий рокот грома. Высоко в горах виднелись белые стены дождя, а дубы клонились под яростными порывами ветра. Я встала, торопливо собирая вещи. И прежде всего — ящичек с белым свитком.

Ксен и другие полководцы окружили Софоса: решали, что делать дальше. Вскоре отряд наших с одним из пленников отправился к перевалу. Они намеревались вступить в переговоры с местными, попросить пропустить нас в обмен на заложников, — и неизвестно было, добьются ли успеха.

Гонцы вернулись быстро. Одни из них, раненный камнем, хромал. Им даже не позволили приблизиться.

Единственное, что мы знали о своих недоброжелателях, — название племени. Они именовались кардухами и считались врагами Великого царя; из того, что мы видели, ясно становилось, что иначе и быть не могло. Тот факт, что мы тоже являемся его противниками, ничего для них не значил. По окончании совещания Софос огласил распоряжения: оставить на месте всех непригодных животных, освободить пленников, за исключением некоторых. Чтобы удостовериться в том, что приказ будет выполнен, он выставил вдоль тропинки дюжину дозорных. Так он отловил нескольких воинов, пытавшихся увести с собой красивую девушку или же — в зависимости от предпочтений — прекрасного юношу из пленников; всех заставили вернуть жителей в деревню.

Я заметила, что человек, снабжавший эллинов наложницами, оставил некоторых в деревне. Две из них хромали: вероятно, вывихнули лодыжки на неровной тропинке и, разумеется, не выдержали бы подъема; прочие занемогли, их лихорадило. Подлый сводник мог бы разместить их на крупах ослов и мулов, но, очевидно, последние были больше нужны ему, учитывая ситуацию.

Что до меня, я ничего не могла поделать: уже взвалила на себя заботы об одной, и Ксен, разумеется, не разрешил бы взять с собой еще кого-то.

Софос хотел продемонстрировать местным, что у него нет враждебных намерений по отношению к ним: ведь он не взял заложников, запретил людям насилие и даже кражи, несмотря на то что во многих домах нашли предметы из бронзы. Но его жест доброй воли не возымел никакого результата. Дикари были уверены в одном: любой, кто ступит на их землю, должен умереть.

Армия начала восхождение к перевалу, а я удостоверилась в том, что беременная девушка ухватилась за хвост мула и следует за мной. Время от времени я окликала ее, чтобы убедиться в том, что она по-прежнему идет. Если бы она упала, никто бы не помог.

Воины двигались при полном вооружении. И тогда я поняла, почему у них такие мускулистые ноги: парни с детства приучались идти днями напролет, в доспехах. Их сила впечатляла: в руках они несли огромные щиты и длинные копья, на груди красовались бронзовые панцири, за спиной висели огромные мечи.

Все это воинство издавало шум, который менялся в зависимости от ситуации. Он представлял собой смутный гул, состоявший из всех звуков. На равнине главенствовали барабанная дробь и мелодия флейт, задававшие ритм, но в горах мы шли вперед как могли: то быстрее, то медленнее, — и время барабанов и флейт миновало. Поэтому тишину заполняли иные звуки: возгласы людей, ослиный рев, ржание лошадей, бряцание оружия при ходьбе — все это звучало нестройно, вразнобой, но при этом сливалось воедино. Иногда звон оружия становился громче всего остального, и тогда армия говорила металлически и пронзительно.

Тропинка становилась все круче, однако ничто как будто не препятствовало нашему продвижению. Но небо чернело и набухало, и вскоре пошел проливной дождь — холодный, частый и тяжелый, и я сразу же промокла насквозь. Чувствовала, как ручейки воды стекают по плечам и по спине; волосы прилипли ко лбу, а одежда — к ногам, мешая идти. Молнии пугали: сполохи огня разрывали свинцовое небо, разрезали огромные растрепанные черные тучи, стремительно проносившиеся в вышине, а гром грохотал так сильно, что сердце в груди замирало.

Казалось, воинов не смущает неистовство бури: они продолжали продвигаться в прежнем ритме, опираясь на копья, надев на головы шлемы, и при каждой вспышке молнии их металлическое оружие ослепительно блестело. Тот, у кого был конь, шел пешком, ведя животное под уздцы, направляя и пытаясь успокоить, если оно начинало нервничать от раскатов грома и ярких вспышек.

Я оборачивалась, чтобы посмотреть на беременную: казалось, ей с каждой минутой все труднее идти, — и думала о том, сколько шагов она еще сможет сделать, прежде чем рухнет. Девушка была тощей, изнуренной, синей от холода, а живот выглядел слишком большим. Скоро бедняжка выбьется из сил — и тогда обоим наступит конец. Она шаталась, скользила, и хрупкость ее тела составляла яркий контраст с могучей поступью воинов в бронзовых доспехах. Падая, несчастная каждый раз выставляла вперед руку, чтобы не ушибить живот, и резалась, ранилась об острые камни. А путь нам предстоял еще долгий и полный тягот.

Облака подбирались все ближе, и я, с детства привыкшая к тому, что белые клубы плывут высоко в небе и далеко, маленькие и чистые, спрашивала себя, какими они будут, когда я прикоснусь к ним. В какой-то момент тропинка вильнула влево, и я увидела перед собой всю колонну целиком: невдалеке заметила сначала внушительную фигуру Клеанора, потом его коня, двух помощников, а потом — странное сооружение: два мула, ступавшие друг за другом, тащили продольно расположенные шесты, к которым был прикреплен наскоро сооруженный паланкин, покрытый дубленой кожей. В том плачевном положении, в каком мы все находились, благополучию этого укрытия можно было позавидовать.

Так что за богатство скрывалось в паланкине, покачивавшемся в такт шагам мулов? Я ни на миг не усомнилась в том, что в нем находилась Мелисса и то сокровище, что она берегла в тепле между бедрами.

В то же самое мгновение послышался крик: отряд кар-духов напал на голову колонны. Вскоре зазвучали трубы, и воины бросились вперед, карабкаясь по скользкому склону, чтобы выстроиться на площадке перед врагом. Атака разбилась о щиты, наткнулась на выставленные вперед копья, и многие пали сразу же. Остальных наши окружили и добили. Восхождение продолжилось под проливным дождем.

Когда настал мой черед, я тоже прошла мимо трупов, разбросанных на земле, между скал. Большая часть лежала в линию, один на другом, остальные — чуть дальше, там, где наши воины окружили пастухов при попытке к бегству и убили. Горцы были бородаты, косматы, в одежде из грубой шерсти, в гамашах из кожи, оружие их походило на огромные мясницкие ножи. Бедняги защищали землю и семьи от непобедимых воинов. Я подумала о том, сколько смелости им понадобилось на то, чтобы напасть на чудовищ в бронзовой броне, одинаковых, без лиц. Я представила, как тела убитых принесут в хижины под плач вдов и детей-сирот.

Возможно, они не поняли, что мы всего лишь хотим пройти через их края и больше никогда здесь не появимся; они еще не возвращались в свои деревни, им лишь предстояло обнаружить, что мы взяли только еду и больше ничего не тронули. Бойня разожжет в них ненависть и жажду мести, будут новые стычки, новые жестокие схватки, новые погибшие и раненые. Идти по этой земле оказалось трудным делом, потому что не только люди, но также небо и земля выступили против нас.

Позже я разглядела в хвосте колонны Ксена: он со своими спешившимися всадниками защищал задние ряды. Узнала его по гребню на шлеме. Летописец все время подставлялся, и я за него очень боялась. Потом перевела глаза на беременную девушку, которая плелась вслед за мной, держась за хвост мула. Это, конечно, послушное животное, привыкшее тащить на себе чужой вес, однако достаточно было одного удара копыт — и две жизни угасли бы в один момент. Я не могла понять, какая сила поддерживает девушку, и задумалась о причинах, что заставляют все земные существа бороться за жизнь своего потомства. Я вспомнила, сколько человек погибло во время наших с Ксеном злоключений, и о тех немногих, кого пыталась спасти. Конечно, смерть едва ли заметила мои старания: слишком велика была разница между тем, что она себе забрала, и тем, что я стремилась вырвать из ее лап.

Мне в голову пришла одна идея, и я еще размышляла над ней, как вдруг увидела, что наша колонна входит во чрево тучи, скрывавшей вершину горы.

И исчезает в ней.