Никому так и не удалось выяснить причину его смерти. Поговаривали, что Филист заметил изображение дельфина под кубком, из которого его друг и господин пил в ту ночь на пиру. Вспоминали о том, что Дионисий послал на казнь многих членов Братства во время последней большой чистки, а также о том, что он бесцеремонно конфисковал кассы Братств в других городах, чтобы покрыть расходы на надвигающуюся войну, не обращая внимания на предупреждения.

Некоторые попросту объясняли все кутежом, последовавшим за победой в соревновании трагиков на Линнеях. Прочим казалось, что длинная рука Карфагена нанесла этот удар: ведь только так они могли уничтожить врага, иными способами не устранимого.

— Я подписал мир, как только смог это сделать, и старался сохранять его. Но я никому не внушал страха, и даже философы пытались учить меня, как нужно править… Через десять лет великое творение моего отца пришло в упадок, и больше уже оно никогда не возродится. Старый полководец, присланный из метрополии, Тимолеонт, разбил карфагенян и отнял у меня власть.

Потом он изгнал меня сюда, в Коринф, откуда много веков назад отплыли в поисках лучшей жизни наши отцы-основатели…

— Учитель! Что ты? Ты разговариваешь сам с собой?

Учитель протер глаза и осмотрелся. Ослы и погонщик исчезли, а у стены сидел один из тех троих, что помогли ему в драке накануне ночью, один из неотступных телохранителей, выделенных городом, дабы они заботились о его безопасности.

Перед ним стоял хозяин и держал в руках чашку с молоком, над ней поднимался пар.

— Пей, — проговорил он, — оно поможет тебе прийти в себя.

Учитель посмотрел на него, потом взглянул на солнце, в этот момент показавшееся над горизонтом и осветившее улицу, еще блестящую от ночного дождя, тысячей золотистых бликов. Он сунул руку в свою сумку, нащупал там свитки. Они оказались на своем месте, и он с облегчением вздохнул.

Потом с трудом встал, потянулся, превозмогая боль, и снова провел рукой по глазам, словно ему не удавалось пробудиться ото сна.

— В другой раз, — промолвил он. — В другой раз.

И двинулся в путь нетвердым шагом, а хозяин смотрел на него пораженно, до тех пор пока его фигура не растворилась в ослепительном сиянии рождающегося солнца.