В раю объявились фокусники. Никто не знал, откуда они взялись. В один прекрасный вечер они въехали в наш райский город на крестьянской телеге. Двое мужчин и одна особа женского пола. Мужчины были в красных турецких шапочках, а особа женского пола — в синем платьице в красный горошек.

Телега остановилась посреди рыночной площади. Турки вытащили из телеги доски и стали с ними что-то делать. Не прошло и часа, как на площади вырос помост.

Тем временем особа женского пола ходила по улицам, била в бубен и приглашала всех посмотреть на фокусников, которым нет равных ни в одном из трех раев. Фокусники уже успели выступить перед величайшими праведниками православного рая и турецкого рая. Пророк Магомет даже наградил их орденом — золотым полумесяцем на зеленой ленте. Кто хочет в этом убедиться, пусть приходит завтра утром, в десять часов: сам все увидит.

Особа женского пола говорила басом. Праведники готовы были поклясться, что это мужчина, переодетый женщиной.

— Голос мужчины, — говорил цадик из Люблина, — а платье женское. Кто же она?

— Вы же сами сказали «кто она», — придирался цадик из Апты, — а «она» — это женский род, значит, мы имеем дело с женщиной.

— Кто это «мы»? — сердился цадик из Люблина. — Если вы, уважаемый цадик из Апты, имеете дело с женщиной, то не надо говорить «мы».

— Верно, верно, — поддакивали праведники, которые прислушивались к спору, — цадик из Люблина прав, что это еще за «мы», скажите на милость?

Цадик из Апты ответил:

— Это только так говорится, уважаемые… Я не имел в виду ничего дурного. Что же тут гневаться? Что в этом такого?

Святой Еврей предложил компромисс:

— Судя по всем признакам, уважаемые, это андрогин. Если голос-таки мужской, а одежда-таки женская, что, как вы, уважаемые, понимаете, не вяжется, остается одно, то есть андрогин.

Особа женского пола с мужским голосом сделала вид, что не слышит, и медленно пошла дальше, ударяя в бубен:

— Если хотите увидеть то, чего никогда в жизни не видели, приходите посмотреть на великих фокусников Махмеда-Али и Али-Махмеда. Завтра в десять утра. Кто не придет, пожалеет. Не каждый день увидишь такое в раю…

Мы, то есть я и мой друг Писунчик, сидели в это время у геморе-меламеда Меира-пархатого и учились. Вдруг меламед отложил плетку и произнес:

— Фокусники!

Большего ученикам и не требовалось. Кто в окно, кто в дверь, вылетели они из хедера, оставив геморе-меламеда стоять с открытым ртом.

Мы полетели за особой с бубном, дивясь на ее мужской голос и синее платье в красный горошек. Я толкнул моего друга:

— Вот и повеселимся.

Писунчик был счастлив. Он много слышал о фокусниках, но никогда их не видел. Завтра он увидит их своими собственными глазами. Ну что может с этим сравниться?

Всю ночь турки с той самой особой пьянствовали в шинке «У праведника Ноя». Даже Шимен-Бер должен был признать, что фокусники как собутыльники — настоящее сокровище, пить они могут.

Шимен-Бер, как известно, слов на ветер не бросает. Если уж он говорит о ком-нибудь, что тот «могет», значит, это чистая правда. Шимен-Бер знает, о чем говорит.

Шимен-Бер очень сдружился с турецкими фокусниками. Ночь, которую он провел с ними в шинке «У праведника Ноя», была, по словам Шимен-Бера, одной из лучших ночей в раю.

— Пролетаю я это мимо шинка, — рассказывал Шимен-Бер, — слышу — поют. Кто это может петь, думаю, ну и, разумеется, заглядываю. Открываю дверь, вижу турков, фокусников. На столе стоят две бутылки водки, на полу валяется еще несколько пустых. Турки сидят обнявшись и поют:

— Как только турки меня увидели, — рассказывал дальше Шимен-Бер, — они замолчали. Решили, наверное, что я полицейский. Я взмахнул крылом и подмигнул в сторону бутылок:

— Пейте, пейте, фокусники, чувствуйте себя как дома.

Услышав от меня такие слова, турки обрадовались. Они пригласили меня за столик пропустить с ними по стаканчику. Ну, вы же понимаете, — Шимен-Бер почесал в затылке, — дают — бери. Мы пили до утра. Они могут, эти турки, но баба, разрази ее, может еще лучше мужиков. Хлещет, и хоть бы что.

Все чувствовали, что Шимен-Бер чего-то недоговаривает. Хотя он действительно выпивал с турками. Но от выпивки Шимен-Бер никогда не отказывается. Самое странное было то, что потом Шимен-Бер летал по всему раю, останавливал каждого встречного и уговаривал, ради всего святого, пойти посмотреть на фокусников.

— Эта женщина его околдовала, — шептались ангелицы, — турецкие красавицы — известные колдуньи.

— Бабьи мозги, — презрительно отвечали ангелы, — чуть что, сразу «околодовала». Да Шимен-Бер весь рай продаст за стакан водки…

— Кто не помнит, — отозвался старый ангел с седыми крыльями, — как Шимен-Бер однажды заложил свои крылья в шинке. Целый год он ходил пешком, пока ему не собрали денег на выкуп крыльев.

Как бы то ни было, Шимен-Бер летал по раю и превозносил фокусников до небес. И советовал ангелам, взрослым и детям, идти на представление.

— Где мы возьмем деньги на билеты? — спрашивали его ангелочки.

— Вытащите соломинкой из коробки Меира-чудотворца, — объяснял им Шимен-Бер, — украдите ночью у папы из кармана.

Весь рай стоял на ушах. Куда ни сунься, везде говорили о фокусниках.

Всю ночь я не мог заснуть. Как только рассвело, я встал, оделся, умылся, прочитал «Мойде ани» и — айда к моему другу Писунчику.

Писунчик мигом оделся, и мы на цыпочках вышли на улицу. Он показал мне несколько монет, которые вытащил из коробки Меира-чудотворца.

— Этого хватит на два билета для меня и для тебя, Шмуэл-Аба!

Весь рай еще спал. Мы летели над пустыми улицами и бульварами. Даже собак не было видно. Не говоря уже об ангелах и праведниках.

Даже полицейский Шмая, который должен следить за порядком на бульваре Ильи-пророка, спал где-нибудь на кухне под боком у кухарки, оставив бульвар без присмотра.

Пролетая мимо особняка праотца Авраама в аллее Трех праотцев, мы увидели старшего из праотцев в талесе и тфилн. Он как раз закончил «шмонеэсре».

В особняке праотца Иакова Валла выплеснула ночной горшок в открытое окно. Праматерь Рахиль раздвинула занавески и зевнула прямо в лицо утру.

— Писунчик!

— Что, Шмуэл-Аба?

— Полетели к райской реке.

Мы полетели к райской реке. Там мы кидали камушки до тех пор, пока не разбудили Левиафана. Как только голова Левиафана показалась над водой, мы бросились бежать, напевая:

Счастье, что Левиафан не мог за нами погнаться. А то бы еще слопал нас и не подавился, и не видать нам тогда белого света до прихода Мессии. Так долго сидеть в брюхе у Левиафана никому не захочется.

Мы прилетели обратно в город. По улицам бежали праведники со своими женами и детьми. Все торопились. Все хотели как можно раньше успеть на рыночную площадь, чтобы занять места получше и получше разглядеть фокусы и фокусников.

Праотец Иаков вышел со всей семьей: со всеми четырьмя женами и двенадцатью сыновьями. Его дочь Дина была, по обыкновению, напудрена и накрашена как кукла.

По воздуху летели взрослые ангелы и ангелочки. С монетами в руках. Дома остались только некоторые бедняки из переулка Бал-Шем-Това и ремесленники с улицы Йоханана-сапожника.

Мы, то есть я и мой друг Писунчик, тоже заспешили. Мы так разогнались, что несколько раз налетали на взрослых ангелов и ангелочков. Мы успевали только извиниться, сказать «пардон» и неслись дальше.

С одной ангелицей, Чарной-сторожихой, у нас произошел небольшой инцидент. Писунчик случайно толкнул ее, и эта ведьма, как обычно, разразилась проклятиями. Она заорала что есть мочи, будто ее убивают.

— Чтоб вам повылазило, ублюдки. Сваливаетесь на голову и хотите одним «пардоном» отделаться. Да летели бы вы прямо в ад с вашим «пардоном» и сидели бы там, пока я вас не позову.

Чарна-сторожиха не унималась. Если она разойдется, конца-края не будет. Хорошо, что ангелы, пролетавшие мимо, привели ее в чувство.

— Не загораживай дорогу, Чарна. Либо лети, либо дай нам пролететь. Фокусники начинают ровно в десять.

Рынок был заполнен праведниками. Фокусница в синем платьице в красный горошек собирала деньги в тарелочку. В воздухе кружил Шимен-Бер и собирал деньги с ангелов.

— Быстрее, поторопись, фокусники уже начинают, — нудил Шимен-Бер.

Мы успели в последний момент… На помосте стоял турок Махмед-Али и вытаскивал из носа и ушей ленты, эти ленты он складывал в большую коробку, «алон-пассе» — и коробки с лентами как не бывало.

Праведники только рты пораскрывали. Они качали головами и причмокивали:

— У-ва! У-ва! Настоящее чудо!

Но это были пустяки по сравнению с тем, что показал второй фокусник Али-Махмед. О том, что он глотал огонь, как праведники, не рядом будь помянуты, — галушки, нечего и говорить. Этот Али-Махмед показал настоящие чудеса.

Такого праведники в жизни не видели, а они, праведники, кое-что в фокусах смыслят.

Али-Махмед снял с головы красную шапочку, поклонился всем с улыбкой и попросил уважаемую публику, чтобы кто-нибудь, кто хочет, бросил что-нибудь в шапочку… На мгновение публика замерла, боялась рискнуть. Потом все-таки царь Соломон снял с пальца золотой перстень с печаткой и бросил его в феску, царица Эсфирь бросила золотое зеркальце, которое Артаксеркс подарил ей на свадьбу, праотец Авраам — драгоценную табакерку, праматерь Сарра — золотую сережку, а праотец Исаак — запонки.

Али-Махмед хорошенько встряхнул предметы в своей феске. Все затаили дыхание, ждали, что произойдет. Те, кто отдал свои вещи, дрожали за них.

Али-Махмед опять улыбнулся, «алон-пассе, раз-два-с, три-ври», он перевернул шапочку: в ней ничего было. Царица Эсфирь чуть не расплакалась:

— Мое зеркальце, мое золотое зеркальце! Царь Артаксеркс подарил мне его на свадьбу…

Али-Махмед улыбнулся и, поклонившись праотцу Аврааму, сказал:

— Прошу прощения, реб Авром, тряхните бородой!

Праотец Авраам тряхнул бородой, и — вот чудеса! — из нее выпало золотое зеркальце царицы Эсфири.

— А вы, реб Шлойме, — Али-Махмед обратился к царю Соломону, — будьте так добры, посмотрите на руку праматери Рохл, которая стоит в третьем ряду за вами.

И правда: на пальце праматери Рахили оказался перстень царя Соломона. Праматерь Рахиль смутилась. На глазах у всех с ее пальца сняли кольцо чужого мужчины.

Табакерка праотца Авраама оказалась за пазухой у наложницы праотца Иакова Зелфы, а запонки праотца Исаака — в левом чулке у блудницы Раав.

Все были потрясены, все смеялись и восхищались великим искусством фокусника Али-Махмеда, который, судя по его успехам, мог бы стать величайшим галицийским цадиком.

Вдруг праматерь Сарра заломила руки и запричитала:

— Моя золотая сережка, ой, горе, пропала моя золотая сережка.

Али-Махмед показал пальцем на Магида из Дубно, который стоял в середине ряда.

— Ай-яй-яй, Магид из Дубно, с каких это пор вы носите женские сережки? Будьте так добры, отдайте сережку праматери Соре.

Золотая сережка висела в левом ухе Магида из Дубно. Ее едва вытащили оттуда. Магид из Дубно был вне себя:

— На этот счет у меня есть притча, уважаемые. Жил-был царь, и было у него три…

— Не нужны нам ваши притчи, Магид из Дубно, мы пришли смотреть на фокусы, а не слушать притчи, — зашумела толпа.

— Потом пожалеете, уважаемые, это хорошая притча, с золотой моралью, — пригрозил Магид из Дубно.

Но его притча всем была нужна как прошлогодний снег. Все глаза были прикованы к помосту, где стояла особа женского пола с мужским голосом. Наступил ее черед показывать фокусы.

Особа произнесла «рана-капана-алерана» и вдруг оказалась закутанной в семь разноцветных покрывал. От покрывал рябило в глазах. Праведники замерли с открытыми ртами.

Особа обратилась к семи покрывалам, дрожавшим на ней:

— Ты, белое покрывало, лети к праматери Соре, ты, красное, к праматери Ривке, ты, зеленое, к праматери Рохл, а ты, синее, к праматери Лее.

Четыре покрывала отделились друг от друга. Они стали кружиться над головами зрителей, пока каждое покрывало не нашло своего адресата.

— А теперь возвращайтесь! — скомандовала особа мужским голосом, и покрывала тут же сорвались с праматерей и полетели к фокуснице.

Особа еще раз произнесла «рана, капана, алерана» — и покрывала исчезли. Никто не понял, куда они подевались.

На помост снова вышли два турка. Они встали перед особой с мужским голосом, и один сказал другому по-немецки:

— Эта женщина — моя, потому как у ней златые власа.

И вдруг все увидели, что у особы и вправду золотые волосы.

Второму это не понравилось, и он сказал по-немецки:

— Алон-пассе, эта женщина — моя, потому как у ней огневые власа. Взгляните: сие правда, а не чудеса.

И мы посмотрели на особу с мужским голосом. Теперь волосы у нее были огненно-рыжие.

Фокусники стали препираться: один говорил так, второй иначе, и каждый раз женщина становилась другой… Так они препирались до тех пор, пока один не закричал «Пассе-алон, выйди вон!» — и особа исчезла. Двое приятелей показали друг другу фигу и, кланяясь зрителям, произнесли:

И праведники захлопали. Но никто не хотел расходиться. Всем хотелось еще фокусов. Однако фокусники решили, что достаточно. Они сняли занавес и стали паковать вещи. Откуда ни возьмись появилась особа с мужским голосом. Вещи были погружены на телегу. Особа ударила в бубен. Телега тронулась с места. Фокусники снова пустились в путь. Кто знает куда…

Турки на телеге размахивали красными шапочками, прощались с публикой. Старший крикнул:

— Будьте здоровы, праведнички! Ждите нас с новенькими фокусами.

Публика провожала фокусников до самых городских ворот. Праотец Авраам от имени всего райского города попрощался с ними и пригласил снова приехать, чтобы развеять скуку райских дней.

— Вы этим воистину мицву заслужите, — закончил он свою речь. Особа с мужским голосом была так тронута словами праотца Авраама, что обняла его и хотела расцеловать…

Праотец стал отбиваться:

— Ну-ну, ой, тьфу!

Ну что ей было делать? Увидев, что праотец Авраам не хочет, чтобы его целовали, особа забралась в телегу. Один из турок крикнул лошади «вьо!», и телега тронулась с места.

Праведники смотрели вслед. Махали платочками, пока телега была видна. Только когда телега исчезла за горизонтом, они переглянулись:

— Уехали! И вправду уехали.

— Жаль! жаль! — вздохнули все и разошлись по домам, каждый — к себе.

Мы с моим другом Писунчиком тоже полетели домой. Мы уже скучали по веселым фокусникам. Я снова и снова переживал волшебное представление трех турок. У меня защемило сердце.

— Когда же опять приедут эти турки, Писунчик?

— Почем мне знать? Я что, пророк, Шмуэл-Аба?

— Ты скучаешь по ним, Писунчик?

— Да черт с ними! — пробормотал Писунчик, но я почувствовал, что он говорит неправду. Он просто бодрился. На самом деле Писунчик скучал по фокусникам так же, как я, а может, даже сильнее.

Пролетая аллеей Трех праотцев, мы услышали шум. Мы спустились ниже, чтобы узнать, что случилось.

Мы не поверили своим глазам. Святые праотцы носились как отравленные мыши. Бороды у них были растрепаны, святые праматери заламывали руки, плакали и причитали:

— Обокрали, весь дом обчистили, до нитки.

Праматерь Сарра вцепилась в праотца Авраама и крыла его последними словами:

— На турок ему поглядеть захотелось, а в это время воры весь дом обчистили. Это все твои турки, Авремл. Твоего Ишмоэла отродье.

Праотец Авраам умолял ее, чуть не плача:

— Уймись, Соре, вот увидишь, воры найдутся, уймись!

На других райских улицах тоже был полный мрак. Праведники со своими женами бегали как сумасшедшие. Шум и крик достигали седьмого неба.

— Нужно настичь воров, пока они еще в раю, — вопил цадик из Апты.

— Черт бы их побрал, этих турок. Хоть бы они себе шеи свернули, прежде чем их снова сюда принесет, — проклинала Соре Бас-Тойвим, и чепец все слетал у нее с головы, как очумевший голубь.

— Может, эти турки просто пошутили? — предположил маленький праведник с желтой бороденкой.

— Пошутили, говорите. Хороша шутка. Они, эти турки, облапошили нас, пока мы смотрели их фокусы, обокрали нас.

— Соре, золотце мое, уймись, — умолял праотец Авраам, — что на тебя нашло, что ты все грехи на меня вешаешь? От этого воры не отыщутся.

Прилетели райские полицейские в зеленых мундирах. Праведники стали перечислять, что у них украли.

— Все перины, серебряные подсвечники, золотую брошь, даже обручальное кольцо.

— Зеркало, субботний брустихл, даже тапочки моего мужа-праведника.

— Выходное платье, дедушкин зонтик и мешочек с мицвами.

— Фамильную серебряную люстру, талес с серебряной аторой из Лейпцига.

— Серебряный годес, шелковые чулки моей старшей дочери и свадебное платье моей племянницы.

— Качели из сада, носовые платки, табакерку и ночной горшок, не рядом будь помянут.

Праведники перечисляли, жены им помогали, а райские полицейские записывали. Важная вышла покража. У всех что-нибудь да пропало.

Составление списка украденного заняло целый день. Праведники были так расстроены, что забыли о дневной молитве.

— Следует схватить турок, — сказал праотец Авраам начальнику райской полиции.

Начальник подкрутил усы, будто говоря: «Вы, реб Авром, великий праведник, но что касается воровства, мне лучше знать».

Кто-то назвал имя ангела Шимен-Бера. Начальник полиции навострил уши:

— А что там такое с Шимен-Бером?

— Шимен-Бер всю ночь пил с турками. Утром он собирал деньги с ангелочков, которые пришли посмотреть на фокусников.

— Ага! — взмахнул крыльями начальник полиции и подкрутил ус. — Ага!

Это «ага» он повторил раз десять. После чего приказал привести к нему ангела Шимен-Бера.

Двое ангелов-полицейских отправились за ним. Шимен-Бера они нашли мертвецки пьяным в шинке «У праведника Ноя». Он еле держался на ногах.

Начальник полиции взял его в оборот и грозно сказал, что ему ничего не поможет и что он, начальник полиции, советует ему сию же минуту сказать, где турки.

Ангел Шимен-Бер стал клясться, что ничего не знает, что ни о чем плохом он не думал. Турки поставили ему водки, он и выпил. Кстати, пусть полиция ему скажет, в какой райской книге записано, что нельзя пить водку, если ее поставил турок.

Начальник полиции прикрикнул на него и сказал ему коротко и ясно, что такие штуки с ним не пройдут. Он на этих делах собаку съел: Шимен-Бер — пособник воров, он в сговоре с турками, улика — то, что он собирал деньги с ангелочков, а это ему поручили турки.

Шимен-Бер взъярился. Он заорал таким голосом, что праведники в соседних домах чуть Богу душу не отдали. Пусть говорят, что он пьяница, ладно, но что вор, вор — кто скажет ему, что он вор, тот у него узнает!

Шимен-Бер схватил начальника полиции за грудки и так долго тряс его, что тот потом еле смог перевести дух.

— Вор, говоришь, охальник! — кричал Шимен-Бер. — Я тебе, ублюдку, крылья переломаю, я тебе… я тебе…

Шимен-Бера едва отодрали от начальника полиции. Ему связали крылья и повели в райскую кутузку.

На следующий день его отпустили. Шимен-Бер стоял на своем: он думал, что это просто турки. Откуда ему было знать, что они воры, негодяи? Он только хотел стаканчик пропустить, и откуда ему было знать, что это кончится покражей.

У праведников царил полный мрак. Спали на голых матрасах, ели руками и глотали слезы.

Полиция вынюхивала, обыскивала. Каждый день составлялся новый протокол. У ангела Хоне в писчебумажной лавке уже не хватало бумаги, а воров так и не схватили.

— Чем же это кончится? — спрашивали праведники у начальника полиции. — Пропало краденое, пане начальник?

Начальник полиции крутил усы и хитро усмехался:

— Что значит пропало? У райской полиции ничего не пропадет.

— Сколь веревочка ни вейся… — заключил один из праведников.

И снова стали искать, разнюхивать, расследовать, арестовывать подозреваемых, отпускать их и арестовывать других.

Чем кончилось дело о покраже, схватили воров или нет, я сказать не могу, потому что через несколько дней мой друг Писунчик сообщил мне, что Шимен-Беру поручили отправить меня на землю…

Я замолчал. Раввин напротив меня сидел будто высеченный из камня. Даян — с выпученными глазами. Богач реб Мэхл Гурвиц не мог найти слов, чтобы выразить свое удивление моим рассказом о рае, и наконец произнес:

— Зондер… Зондербар!

Мой папа сидел опираясь локтями о стол и смотрел на меня большими, удивленными глазами.

— Странный какой-то этот рай, — сказал раввин. — Есть там и дураки, и разбойники, и воры, ой горе мне. Как же это может быть, мальчик? Что-то мне не верится, что все тобой рассказанное — правда.

— Все, что я рассказал, правда, я своими глазами все это видел.

— Может, это все воображение, — сказал даян. — Тебе это все привиделось, а ты думаешь, что это правда. Как же это можно представить, чтобы праведникам приходилось спать на голых матрасах, а их женам не во что было поставить субботние свечи, потому что у них украли подсвечники?

— Может, все-таки воображение, — очнулся раввин, как пьяный на сеновале.

— Это не воображение, уважаемые, а чистая правда. Может, это ваш рай, каким вы его себе рисуете, — воображение, выдумка. А тот рай, откуда я пришел, настоящий, и пусть у него есть изъяны, но все равно он прекрасен. Поэтому-то я тоскую по нему и готов, если позволят, вернуться обратно.

Моя мама подбежала ко мне, схватила меня на руки и крепко прижала к сердцу.

— Что ты такое говоришь, мой кадиш, что значит вернуться обратно в рай? Ты, золотце мое, останешься с мамой, да я глаза выцарапаю тому, кто попробует тебя у меня отобрать.

Ну вот, на тебе, подумал я, так всегда с земными мамами. Чуть что — сразу глаза выцарапывать. Они думают, что земля — такая уж находка, что ее уж и не покинь. Не зря в раю говорят: она добрая и глупая, как земная мама.

Раввин погладил белоснежную бороду и спросил меня:

— И как же так получилось, что послали на землю тебя, а не твоего друга Писунчика? Ты ведь был таким же ангелочком, как и он?

Я сказал ему, что, судя по всему, я был не настоящим ангелочком, а лишь временным. Отличие настоящего ангелочка от временного в том, что настоящий ангелочек не может родиться на земле. Настоящего ангелочка, если он согрешит, посылают на время в мир хаоса или в ад. Там он должен разгребать руками жар до тех пор, пока не кончится наказание.

Раввин поднялся. Он весь дрожал. Он сказал папе:

— Готовься к обрезанию, Файвл. Советую тебе назвать его Шмуэл-Аба, так же, как его звали в раю.

Отец согласился:

— Конечно, Шмуэл-Аба, как же еще?

Мама меня больше не спускала с рук. Богач и даян простились с папой:

— Тебе досталось сокровище, Файвл. Береги его как зеницу ока. Такой парень, как твой Шмуэл-Аба, настоящий клад.

Мама обнимала меня и целовала. В ее прекрасных глазах блестели слезы.

— Золотце ты мое, жемчужинка моя, Шмуэл-Абеле!

Гости поцеловали мезузу. Раввин громко сказал: «Спокойной ночи! Даст Бог, увидимся на обрезании, Файвл».

Мама уложила меня в колыбельку. Папа еще долго ходил по комнате. Его тень недоверчиво ковыляла за ним по стене.