Великолепным, знатнейшим, осмотрительнейшим, высочайшим, благоразумнейшим мужам, прославленным своим влиянием, заслугами и достоинством, всем управителям и сенаторам вольного имперского города Мюльгаузена, отцам отечества, выдающимся добродетелью, редчайшими почестями и всяческой хвалой, высочайшим своим господам и благодетелям желает посвятить это сочинение всепокорнейший, ничтожный, смиреннейший слуга Иоганн Юстус Марций.

1. Шесть лет прошло с той поры, как я проделал путь в Россию и сам видел то, о чем другие знают только по слухам. Я сам был зритель тех волнений, которые удивляли всю Европу; многие события я наблюдал прямо на месте. Тогда-то в поле моего зрения и явился зачинщик бунта Степан Разин: его дерзость и отвага навели меня на мысль рассказать о начале, ходе и конце того мятежа, который не только привел Московию в смятение, но и поставил ее перед крайней опасностью; я решил изложить письменно и то, что я видел собственными глазами, и то, что, находясь рядом, узнал из достоверных источников.

2. Прежде чем обращусь к моему рассказу, кратко изложу, каков был исстари характер Московии, ее облик, как называли ее, а также какими путями она возросла, какие области приобрела, как освободилась от татар и как в такой необъятности границ сохранилась эта держава, которая при других обстоятельствах легко бы рухнула от собственной своей громадности.

3. Сначала вся эта земля называлась Скифией; затем распространилось и долгое время было весьма употребительно имя Роксоланы. Затем, наконец, племена эти стали называться русскими и московитами. Сломив силы татар, они заняли обширнейшие области Европы и Азии.

а. Из «Географии» Страбона (ср. кн. 7 и кн. 2) можно понять, что они были частью скифского племени и жили по ту сторону Борисфена. Плиний в «Естественной истории» (кн. 4, гл. 12) помещает их поблизости от аланов (они же литовцы) и называет их роксаланы — несколько иначе, чем Страбон, который называет их Ροξλαυοι. Здесь же следует заметить, что Иордан, в своем сочинении «De rebus Geticis» уделивший Скифии так много внимания, Борисфеном называет Днестр (р. 84). Можно не сомневаться, что их название «мосхи» чрезвычайно древнее, хоть Страбон (кн. 11) и обозначает им некоторые народы Азии, относя к области мосхов частью колхов, частью иберов (не тех, что живут по реке Эбро, а причерноморских), частью же армян; вслед за ним и Помпоний Мела (De situ orbis, lib. 3, cap. 5) сообщает, что они живут на берегу Гирканского моря и, таким образом, вне Европы. Филипп Клюверий (Germania antiqua, lib. 1, cap. 4; Chronicon Cario-Peucerianum, lib. 1, p. 23), Г. Горн (Historia imperiorum, p. 123) производят этих мосхов от Месеха или Мосоха. Таким образом, необходимо помнить, что когда-то как скифы, так и мосхи разделялись на европейских и азиатских.

Переходя к средневековым писателям, обнаруживаем, что область европейских мосхов, которая вообще именуется Россией, неизвестно почему называется также и Грецией (см.: Адам Бременский. Historia ecclesiastica, lib. 2, cap. 12 и De situ Daniae, p. 139). Может быть, это оттого, что они придерживаются греческого обряда и вели друг с другом оживленную торговлю (Генрих Бангерт, прим. к Гельмольду, lib. 1, р. 3). Однако многие различают русских и греков, например Лиутпранд (lib. 5, cap. 6), Сигеберт, под 936 годом. Первый прямо называет их северянами (aquilonares) и относит к общей категории норманнов (ср.: Лиутпранд, lib. 1, сар. 3; Кристоф Безольд. Historia imperil orientalis, p. 101; Peйнeкций. Примечания к анонимному поэту, lib. 2, р. 21). Не вполне ясно, по какой причине их стали называть русскими. Сочинительством занимаются те, кто производит это слово от имени некоего далматинского князя Русса (среди многих других Г. Горн: Orbis politicus, part. I, cap. 3). Барон Сигизмунд фон Герберштейн возводит это название к старинному городу Руссе (Russia), но я не стану безоговорочно одобрять это, поскольку очевидно, что русские хроники не дают определенности на этот счет и что россами их называли еще до того, как они пришли в Европу (см.: Самюэль Бошар. Phaleg, lib. 3, cap. 13); Гельмольд (Chronicon Slavorum) называет, их «рузами» (Ruzi), а греческий писатель Иоанн Цеца (joh. Тzetzes. Chiliades. Nic. Gerbelius Basileae, 1546.) дает им название «рос» (Rhos), а по их первичной азиатской родине зовет таврами. Впрочем, я не собираюсь охватить все это в целом, потому что свое старание и усилия я должен сосредоточить на истории Разина. Разве что слегка коснусь здесь писателей, использование которых, хотя бы и частичное, может пойти на пользу и украшение моего труда. Поскольку их много, здесь стоит упомянуть прежде всего следующих писателей; Герберштейн (Commentarii rerum Moscoviticarum), Матвей из Мехова (De Sarmatia Europaea), Павел Одерборн (Historia Johannis Basilidis), Иоахим Вадиан (Descriptio Sarmatiae), Якоб Шпигель (прим. к Энею Сильвию, р. 256, Стефан Какаш (Iter Persicum, p. 38 sqq.), Иоганнес Майр, под 1503 г., Павел Иовий (De Moscovitarum legatione), Лаврентий Сурий (Commentarii rerum, p. 31 sqq., кельнское издание), также писатели и по истории Польши: Александр Гваньини (Descriptio Moscoviae) и Рейнгольд Гейденштейн (De bello Moscovitico), Антоний Поссевин (кельнское издание), «Epitome genealogiae Duels Moscoviae», Павел Пясецкий, епископ в Перемышле, и особенно Адам Олеарий, прошедший через Московию и татарские земли в Персию и своими глазами видевший эти места, обычаи и нравы; Герман Фаброний Моземан (cap. 13, Historia Moscoviae). (Винцент Плакций, Syntagma pseudonymorum, p. 205, знает о его имени и произведениях как раз столько, сколько положено знать самым несведущим людям-стараясь вытащить из неизвестности на свет имена стольких авторов, он не имеет и отдаленного понятия о том, что это за человек и какие сочинения им написаны, в частности о его «Monarchia caesarea» и «Descriptio imperiorum»). О религии у русских и также о других установлениях, кроме упомянутых уже писателей — Герберштейна, Поссевина, Иовия, Гваньини, — пишут Иоганн Фабр (Liber de religione Moscovitarum), Мартин Крузиус (Theologia Moscovitica), Давид Хитрей (De statu ecclesiarum Graeciae etc.), Адриан Регенвольский (Syntagma Ecclesiarum Slavonicaruni) Обер Мирей (De statu religionis Ghristianae), Эдуард Брирвуд (Scrutinium religionum). Я сейчас не в состоянии сказать положительно, можно ли справляться и судить о русском церковном каноне по Митрофану Критопулу. Во всяком случае, кроме «Исповедания» Митрофана, сюда относятся Послание к епископу римскому Иоанна, митрополита русского, а также Послание Иеремии, патриарха константинопольского (последнее было в 1576 г послано виртембергским теологам). Не стану здесь задерживаться на опрометчивости Алляция, которая, как мне известно, давно уже осуждена, хотя это весьма ученый человек и менее всего новичок в древностях. Что же касается права и законов Московии, то я до сих пор не встречал там людей, которые хоть что-нибудь написали об этом. Надежду на осуществление такого труда дал мне, а вместе и потомству Иоганн Гравинкель, человек живого ума, который — только бы замыслу этому суждено было свершиться — имеет намерение издать как московскую хронику, так и свод законов царской державы, называемый Уложением (Uloschenie). Он собирается рассказать, как удалось заложить там некоторые основы свободы для нашей веры, а также о всех действиях графа Вальдемара в этом направлении (Иоганн Гравинкель — пастор реформатской церкви в Москве. Умер в 1676 г. Вальдемар, принц датский, сын короля Христиана IV, прибыл в Москву в январе 1644 г. с целью бракосочетания с царевной Ириной Михайловной. Сватовство не состоялось из-за отказа Вальдемара удовлетворить требование о принятии православия. Однако правительство, уничтожившее в 1643 г. по просьбе русского духовенства три лютеранские церкви в Белом и Земляном городе Москвы, с целью привлечь Вальдемара вновь разрешило поставить кирку за Земляным городом (Д. Цветаев. Протестантство и протестанты в России до эпохи преобразований. М., 1890, с. 71–78). И Уложение разрешало ставить кирки «за городом» «от церквей божиих в дальних местех», а также в случае исков к иностранцам «иноземцев к вере приводите по их вере в приказех же». Остается еще прибавить, что Россия имеет названия: Черная, или Малая, а также Червоная — это области, подвластные Польше, — и так называемая Белая, иначе Великая, о которой говорят как о принадлежащей массагетам, роксоланам или мосхам, что отмечает и Иоганн Авентин (Аnnales Boiorum, lib. 4, p. 360; ср.: Лука де Линда. Descriptio geographica Poloniae et Moscoviae. И об этих русских повествовали греческие писатели Кедрин, Зонара, а, следуя им, также Туан под 1558 г., кроме того, брат Иероним Роман (Rpublicas del mundo, 3 part., cap. 11–16, изд. в Саламанке); Гаспар Энс (Thesaurus politicus, apotelesma 72), где, однако, автор примешивает кое-что ложное, и, наконец, эльзевировское описание Московии.

4. Итак, народ это древний и писать об этом пространнее незачем. Единственно ради ясности дальнейшего решаюсь я, при этом удобном случае, кратко рассказать еще и о том, как московиты боролись за отечество и свободу, как они сбросили с себя татар, под игом которых находились около 300 лет, и как объединились в государство, ни в чем не подвластное скифам.

5. И зачинателем, и свершителем этого был Иоанн III. Он не только подчинил единой власти Россию, прежде разделенную между многими князьями, но и восторжествовал над татарами, которые завладели было этими землями, и так преобразил облик государства, что от татарского владычества не осталось и следа. За это, как говорят, получил он прозвание Великого, сыну же своему, Василию, дал пример для подражания и указал ему тот славный путь, на который он сам так счастливо ступил. Василий действительно проявил силу и бодрость духа; он очень скоро распространил свою власть на Смоленское княжество, а подчинив Псковию, мог еще более укрепить границы своего царства. Столь же великим и достопамятным было и другое его предприятие, когда он чуть не захватил Казанское царство. Некоторые говорят, что ему первому был дан титул царя, который сохраняется и поныне, но украшен еще более пышно после присоединения сыном его Иоанном царств Казанского и Астраханского. Я решительно утверждаю — и я должен сказать об этом, так как это заслуживает упоминания, — Василий этих царств не захватил и в свой титул их не ввел.

b. Павел Иовий (De Moscovitarum legatione) приводит титул, принятый в канцелярии Василия в такой форме: великий государь Василий, божией милостью властитель и повелитель всея Руси, великий князь владимирский, московский, новгородский, псковский, смоленский, тверский, югорский, пермский, вятский, болгарский и иных, повелитель и великий князь новгородский низовской земли, черниговский, рязанский, волошский, ржевский, бельский, ростовский, ярославский, белозерский, удорский, об-дорский, кондинский и иных. Тот же титул приводит и Петр Берций (Breviarium orbis terrarum, p. 56), хотя названия областей, из которых состоит титул, приводятся у него не в таком, как у Иовия, написании. О том, как дать правильное и согласное с географией начертание, можно справиться хотя бы в эльзевировском описании Московии, а полную форму титула и то, каковы теперь обычай и образец, принятые официально, взялся после Олеа-рия разъяснить Иоганн Фридрих Шппинг (Orbis illustratus, lib. 2, p. 404). Титул очень разросся. После имени «великий государь и великий князь» и еще некоторых слов, заключающих начало титула, повелитель Московии зовется и царем казанским, астраханским, сибирским, а под конец — государем и господином царей карталинских и грузинских. Гораздо короче титул, который можно прочесть у Гольдаста; как раз им пользовался император Рудольф II: светлейшему и владетельнейшему князю Федору Иоанновичу, царю и великому князю русскому, владимирскому, московскому, новгородскому (см. torn 3 Constitutionum iinperialmm, под годом 1594). Иоганн Кристоф Бекман в сочинении, снискавшем большой успех (De titulis regum dissertatio, 1 cap. 2, n. 6.), говорит, что Иоанн Васильевич был первый, кто стал называться царем. Не станем отрицать: он расширил царский титул, присоединив царства Казанское и Астраханское. Но мы — не в обиду ученейшему Бекману — отнесем его утверждение не к Иоанну Васильевичу, а к отцу его, Василию. Всем хорошо известно, с каким упорством держатся московиты титулов. Их послы утверждают, что стоит им случайно ошибиться в написании титула, приходится расплачиваться за это головой. В прошлом, 73-м году, своим свидетельством подтвердил это шотландец Павел Менезиус, барон Битфоделз, который, выполняя дипломатические поручения, имел при себе данные на этот случай бумаги, где говорилось, что он — посланник светлейшего и владетельнейшего царя, всея Руси самодержца к императору римскому, курфюрстам саксонскому и бранденбургскому, а также в Венецианскую республику и к римскому первосвященнику. Поучительна также история с Николаем Гейнзиусом, человеком необыкновенного дарования и познаний. Исполняя в 1670 г. должность посла в Москве, столице рутенов, он убедился, как трудно было уговорить или смягчить царя, когда зашла речь о приеме и о порядке сопровождения посла во дворец; так что и на этот раз все осталось по-прежнему и не захотели отойти ни на шаг от старинного обряда и допустить хотя бы малейшие изменения в старом обычае. Рассуждая обо всем этом, мы не должны умолчать о том, что титул «царь» по существу равносилен обозначению королевского достоинства (rех). Однако — такое мнение и нынче имеет хождение в Москве — в царском титуле достоинства больше, чем в королевском (об этом прекрасно рассказывает барон Герберштейн). Сюда же относится то, что утверждает составитель «Галльского Меркурия», том 3: Михаил Федорович якобы через своего посланца велел объявить Матвею, что он происходит из древнего рода кесарей. Это ложно, но, кроме того, я сомневаюсь и в добросовестности этих сведений; да и вообще мне известно, что много ложного вкралось в «Галльский Меркурий» и что Габриель Бартоломей Грамонд не зря уличал во лжи его издателя (см.: Historia Galliae, lib. 10, p. 474). Павел Пясецкий, пожалуй, упомянул бы о таком деле, если бы что-либо подобное имело место: ведь он делает отступления и особенно о московских делах; к тому же в другом месте он рассказывает, что Федор, великий князь московский, обращался к римскому папе с просьбами о королевском титуле (см.: Chronica, p. 112). Однако тут мы могли бы привести доводы, в силу которых расходимся и с Пясецким: из истории того времени ясно видно, что Федор не так относился к папе, чтобы просить его о титуле. Это прекрасно известно всякому, кто хотя бы бегло прочел записки Герберштейна о Московии, насколько они соотносимы с тем временем, когда якобы произошли эти события. Непоследовательны и сообщения Павла Иовия, который говорит, что папа Климент VII по собственному почину давал Василию королевское достоинство, только бы тот согласился на воссоединение с римской церковью. Но тут же добавляет, что Василий жаждал получить королевский титул с соизволения папы; а немного дальше без особенной уверенности пишет о слухе, что Василий требовал титул такого же рода от императора Максимилиана (см.: De Moscovitarum legatione, базельское издание).

6. Иоанн, по отчеству Васильевич, был не менее деятелен, чем его отец; он не упустил ни одной возможности увеличить свою державу, но, поскольку он был немилосерден и считал, что это единственный способ укрепить власть, оказался причислен к тиранам. То, что во многих делах он часто отступал от обычаев доброго государя, а нередко даже преступал законы, как божественные, так и человеческие, не вызывает сомнений. Однако необходимо с определенностью сказать, что многое говорилось о нем не столько из подлинного знания его деяний, сколько по злобе к нему, а между тем он неоднократно предпринимал дальние походы и одержал ряд блестящих побед, подчинил себе царства Казанское и Астраханское, каковыми деяниями доказал, что величием духа он оказался достоин своего державного назначения.

с. Из суждения Якоба Августа Туана о Павле Одерборне (под 1584 г.) сразу становится ясно, что тот преувеличивал деяния Иоанна Васильевича с тем, чтобы наиболее ярко изобразить его тираном. В том же подозревает Александра Гваньини и повторяет это вслед за Туаном эльзевировская Московия (с. 114), которая в дальнейшем дает деятельности этого царя чрезвычайно высокую оценку, считая, что ему должны подражать государи, желающие расширить свою державу (с. 150, ср. с. 180). Впрочем, у меня есть одна рукопись, которую Туан несомненно не видел, между тем здесь сообщается то же, что и у Одерборна. Ей следует англичанин Горсей, посланный к Иоанну Васильевичу Елизаветой; с ним можно объединить голландца Л. ван дер Боса, они оба сходятся в описании зверств царя; Олеарий повторяет то же самое, чтобы как-нибудь не отступить от Гваньини. Так что совсем неудивительно, что Эразм Францисци подписался под этим в своем «Theatrum actorum lugubrium», XVI. И все-таки Туан не боится в другом месте высказать то, что он писал раньше, а в опровержение ходячего мнения дает по этому вопросу свое заключение, в котором показывает могучий дух и великую душу царя (см. под 1606 г.). При этом Туан, снискавший себе величайшую похвалу как необыкновенной своей ученостью, так и опытностью в государственных делах, конечно, не мог не знать того, что об Иоанне Васильевиче многие писали слишком сурово, то ли забуждаясь, то ли подстрекаемые злобой, то ли не зная, что тиранами называют тех, кто совершил большее, чем несколько тиранических поступков.

7. Зато как только Иоанна Васильевича не стало, началось сильное смятение. Судьба Феодора была несчастливой, власть — непрочной, а к тому же, как это обыкновенно бывает, бездетность его вызвала презрение. Когда в 1598 г. он умер, не оставив детей, под видом сына Иоанна Васильевича явился некий Григорий Отрепьев, выдававший себя за младшего брата Феодора — Дмитрия, который еще раньше был погублен кознями Бориса. На своем порочнейшем пути к трону он пользовался внешним сходством с Дмитрием, которое вводило всех в заблуждение. Однако эта дерзость не прошла ему даром. Он потерял не только власть, но и жизнь, а после и тело его было отдано на глумление: его проволокли на веревке, продетой через срамные части, и подвергли истязанию. Душа содрогается при виде этого сурового примера, тем более что некоторые все-таки считают Отрепьева, о котором идет речь, настоящим Дмитрием и утверждают, что после смерти Феодора Иоанновича он по праву рождения должен был править московитами, но был свергнут, а затем в нарушение всех человеческих и божеских законов скверно и позорно убит. Об этом говорят многие, но не вполне уверенно. Зато свидетельство хотя бы одного Петра Патерсона из Упсалы (d) вполне убедило остальных в том, что Отрепьев был самозванец и только выдавал себя за Дмитрия и, таким образом, вполне заслуженно был лишен достоинства, не принадлежавшего ему по происхождению, и позорно заклеймен как государственный преступник.

d. Туан видел и читал его сообщение, поскольку под 1606 г. упоминает его. После Туана этим занялся Пясецкий, но не смог дать ничего более убедительного, чем Туан, который скорее упоминает вышеназванное сообщение, чем принимает и одобряет его Пясецкий под 1604 г. пишет, что о происхождении Дмитрия «неясно, истинно ли оно или это измышление». Между тем, если бы он мог что-нибудь выяснить вполне и так передать потомству, он изучил бы это, исследовав дело внимательнейшим образом. Михаэль Каспар Лундорп (Continuatio Sleidani, lib. 3, под 1606 г.) так и оставляет это под сомнением. Я, насколько мне дано судить об этом, считаю, что русские поступили в этом деле не вполне правильно и беспристрастно. Анонимный автор, составивший «Bellum Polono-Moschicum», слишком наивен и доверчив: по тому, как он пересказывает то, что обычно говорят о самозванце Дмитрии, видно, что он не ведает никаких сомнений.

8. К этому времени положение дел в Московии было чрезвычайно трудным: печальны были воспоминания о прошлом и не видно было средств избавиться от новых бед. Трудно поверить, какие безобразные и коварные злодеяния совершил Борис, до основания разрушив строившийся веками великокняжеский дом; устранение Феодора (подозревают, что это Борисово злодеяние) и умерщвление Дмитрия (неизвестно, его ли это рук дело или же Василия Шуйского) стали началом многих очень тяжелых потрясений. Ведь после убийства Дмитрия, вдохновителем которого был Шуйский, место оказалось свободным, так что у Шуйского явилась возможность захватить власть в Московии, которую он удерживал вплоть до 1610 г. Свергнув его, знать призвала из Польши Владислава, сына Сигизмунда. Только ему присягнули, а уж стало ясно, как непрочен этот мир и неверно это подчинение. Ни природа, ни то, что считается еще сильнее — привычка, не могли приучить московитов к правлению и нравам поляков. Было ли им подозрительно отсутствие Владислава, ими избранного, или они испугались той власти, к которой не чувствовали внутреннего расположения, — во всяком случае чужеземная власть им постыла и они стали жаловаться, что терпят несправедливость. Поэтому они в конце концов отказались от Владислава и, склонившись душою к Михаилу Федоровичу, остановились на нем; так что в том же 1612 г. он был всенародно избран преемником престола. По материнской линии он восходил к Иоанну Васильевичу, кроме того, он имел тогда большую силу и мог по заслугам назваться спасителем своего народа. Действительно, твердый духом, приступил он к правлению государством, 28 лет державно и мудро правил и, положив много сил на то, чтобы защитить отечество и подавить всякую смуту, оставил окрепшую державу своему сыну Алексею Михайловичу.

е. Природа страны влияет на характер, так что народы проявляют самые несхожие наклонности, и все то, чем очень дорожат одни, может представляться другим вредным и неприятным. Чтобы взглянуть на дело с этой стороны, можно пользоваться трудом Рейнгольда Гейденштейна, который в своей «Historia rerum Polo-nicarum» (lib. 3, p. 123) так описывает московитов, что сразу же видно, насколько их духовный уклад и нравы чужды польским и сколь многое враждебно им друг в друге. Последним взялся изобразить это в своем сочинении «Censura condidatorum sceptri Polonici» Андрей Ольшовский, один из самых образованных людей в Польше, очень сведущий в государственных делах и снискавший вышеназванной книжкой не только большую похвалу, но и пальму первенства среди всех тех, кто уделил внимание этому вопросу, ср. то, что пишет автор сочинения «Lineamenta Sarmatica», § 23. Держась такого мнения, знающие люди готовы не верить в договор, заключенный совсем недавно между Московией и Польшей, особенно если припомнить прошлое. Впрочем, думают, что как пошли на договор, так и сохранят его, тем более что Алексей Михайлович не стремится более преобладать, а страх перед Турцией одинаково велик как у него, так и у поляков. Разве только случится так, что страх перед турками исчезнет, а Подолия станет предметом новых споров. Я не стану, конечно, утверждать, что это невозможно, и не удивлюсь, если так и будет, раз уж сановники (мы имеем в виду бояр) с легкостью могут пользоваться в своих интересах снисходительностью к ним нынешнего царя и его настроениями. Действительно, — я признаю это открыто — он более занят делами духовными, чем государственными, не считает несовместимым со своим достоинством принимать советы от бояр и не противостоит им с твердостью. Но это уже совсем другое: я ведь собирался говорить о прошедшем, а не о будущем.

f. Государство Московское было уже на краю гибели, когда Михаил Федорович пришел ему на помощь: потушил пожар гражданских войн и без промедления подавил растущую силу того, кто — вот уже в другой раз — выдавал себя за Дмитрия, а на деле, вне всяких сомнений, был самозванец и снова сеял смуту (см.: Павел Пясецкий, под 1612 г.). Затем он вооружился на внешних врагов, и, хотя в борьбе с поляками счастье часто покидало его, разум подсказал спасительное решение: в 1634 г. он заключил с Польшей мир, а Владислав отказался от всяких прав, полученных им при предшествующем избрании, и стал воздерживаться от титула великого князя Московского (см.: тот же, уже цитированный в (d), анонимный автор, составивший «Bellum Moscho-Polo-nicum», p. 41).

9. После стольких тяжелых бедствий, перенесенных Московией, дела, казалось, устроились согласно общему желанию, и восшествие на престол Алексея Михайловича в 1645 г. было в глазах всех очень важным событием; причем верили, что он будет достоин своей великой судьбы и станет наравне с самыми могущественными властителями. Он был уже близок к вершине славы, когда, подстрекаемый близкими к нему людьми, решился развязать войну, поставив тем самым Московское государство перед страшной опасностью. Сначала напал он на Польшу — и не безнаказанно; затем устремился на шведов и на своем горьком опыте узнал, с каким упорным и стойким в войне народом имеет дело. Когда же он умиротворил, наконец, своих врагов, возникла внутренняя опасность — бедствие, равных которому еще не было (g): буйства и мятежи, зачинщиком которых был Степан Разин. Страхом была охвачена не одна Московия — вся Европа некоторое время жила в ожидании того, какой оборот примут эти события.

g. Мы не будем здесь останавливаться на том бунте, который случился в 1648 г. и окончился гибелью придворных Плещеева и Тихоновича (Тихонович — П. Т. Траханиотов, окольничий и глава Пушкарского приказа, которого автор в отличие от судьи Земского приказа Л. С. Плещеева назвал не по фамилии, а по отчеству. Оба были убиты во время московского восстания 1648 г.). Могло бы показаться удивительным, что эти люди, которые при своем врожденном почитании царей еще и свыклись с рабством, способны взбунтоваться так неожиданно. Однако известно, что нрав этого народа изменчив. Власть может держать его в узде, но стоит обойтись с ним чересчур несправедливо, как он повергается в отчаяние и «в отчаянии свирепеет», как это тонко замечает и подкрепляет глубокомысленными суждениями Габриель Зинано, в своей «Гераклеиде», ученой итальянской поэме, касающейся вопросов гражданской жизни.

10. Теперь ближайшая моя задача изложить, откуда пошли все эти события, а также сказать, почему и благодаря каким силам удалось Разину собрать такое множество мятежников. Как я узнал, родом он был казак и прежде не был известен в Москве как злоумышленник или преступник, но, напротив, известен как человек преданный и, судя по делам, ничем не провинившийся — все это до тех пор, пока Долгоруков проявлял как воевода известную мягкость. Но стоило ему обойтись с казаками несколько строже и, не сообразуясь с их желаниями, попробовать удержать, в то время как они просили отпустить их, они тотчас ушли против его воли. Возмущенный Долгоруков посылает вдогонку ушедшим большой отряд, чтобы их вернули, и сам казнит их начальника — это был брат Разина — для острастки. Разин увидел в этом свирепость. С этого времени он изменил образ мыслей и прежние свои взгляды и стал помышлять только о том, как отомстить, снять с себя этот позор и вовлечь в замышляемое преступление как можно больше сообщников.

h. Излишне доискиваться, откуда пошло название «казаки», потому что мнение Пясецкого, исследованиями которого по этой части мы не можем пренебрегать, почти убедило меня в том, что словом этим называют козу. Может быть, дело здесь в том, что подвижностью и упорством в лазанье казаки (Cosaci) схожи с этим животным (см.: Chronica, p. 45). Рейнгольд Гейденштейв считает, что слово это обозначает «разбойник» и имеет персидское или турецкое происхождение (см.: Rerum Polonicarum historia, lib. XI). Для моей цели достаточно заметить одно: под казаками я подразумеваю тех, что живут по Танаису. У нас их принято называть донскими, по другому названию этой реки, близ которой они селятся. Люди они очень непостоянные, беспокойные от природы и охотники до разбоя: великому русскому государю они подчиняются не по принуждению, а по своей воле, причем им дарованы большие льготы. Начальник избирается у них ими же самими. Недавно, когда возникла возможность бунтовать под предводительством Разина, они бунтовали, а пахом, когда он был побежден, вернулись к послушанию. Что же касается казаков, которые до сих пор были подвластны Королевству Польскому, то нам очень хотелось бы, чтобы они вновь признали прежние свои гражданские обязанности и неизменную готовность добровольно подчиняться полякам и, отказавшись от турецкого покровительства, вернулись бы в дружественную им польскую державу. Утверждение Пясецкого о том, что казаки, подчиняющиеся польским законам и юрисдикции, не имеют самоуправления, неоспоримо; тут дело говорит само за себя. В настоящее время этими правами располагают казаки донские и подвластные Московии; того же можно пожелать тем, которые до сих пор находились под властью Королевства Польского. Ведь естественно, что после того как по воле короля Стефана их обучили военному искусству и они стали служить в регулярной армии, а потом отвернулись от поляков и Польши и подняли в 1648 г. мятеж, честь и достоинство поляков требуют вернуть их к исполнению своего долга и исправить то, что приведено было в смятение движением Хмельницкого. Поляки — и это особенно важно — понимают, что для турок нет ничего приятней и милее, как удерживать власть над этим племенем, покровительствуя ему (чего, по их словам, они добились при Дорошенке), вынудив поляков уйти из Провинции (там она называется Украиной), обратить ее в оплот своего могущества, страшный для московитов и всего христианского мира не меньше, чем для поляков. О казацких движениях, поскольку они относятся к Польше, см. Иоахим Пасторий (Bellum scythico-cosacicum), а также «Commentarius rerum per tempus rebellionis Russicae gestarum», изданный в Кенигсберге в 1653 г.; Адольф Брахелий (Historia, lib. 7, под 1648 г.) и, наконец, сочинение о казацком восстании, написанное по-немецки. Восстание донских казаков, не только живущих nai общих и равных с московитами правах, но и пользующихся, как я уже сказал, многими льготами, получило повод в 1665 г., а началось в 1667 г. Об этих событиях совсем недавно появилось одно немецкое сочинение; как мне известно, упоминания о них имеются также в «Theatrum Europaeum» и в «Diarium Europaeum».

11. Ожидания не обманули Разина, человека хоть и безродного, но на редкость искусного и ловкого, готового на любое дело, кроме того, жестокого и свирепого даже на вид. Сложения он был крепкого, закален в тяготах войны, в расцвете лет и здоров (i), так что казаки сочли его человеком, который годится им в военачальники, полагая, что он станет упорным мстителем за нарушение их прав и вольности и за собственную свою обиду. Разин не стал отказываться. Он хотел воспользоваться этим случаем одновременно и для мести, и для достижения власти. И вот, как раз когда он более всего стремился отомстить Долгорукову, неприятно и невыгодно обернулось для московитов то, что казаки, ссылаясь на свою привилегию не выдавать бежавших к ним, стали принимать к себе и таким образом укрывать от наказания всякого рода преступников и подлый люд, для которого у русских была уже определена мера наказания. И вот у них скопилось великое множество всякого сброда. Совершенно очевидно, что к Разину они отправились не из какой-то тяги к нему, а потому что надежда избежать кары закона толкала их на это. Чем негоднее был человек, тем скорее он присоединялся к мятежному вождю.

i. Многое подтверждает, а пример Разина ярко показывает, что это очень крепкая порода людей; впрочем, им не уступают валахи, и свидетельством этому — Иван Подкова, человек низкого происхождения, но такой силы и телесной крепости, что, как рассказывает Рейнгольд Гейденштейн (Res Polonicae, lib. 2, p. 119), он мог сломать подкову. Для турок это знак высокого происхождения. Вспомнить хотя бы то, как Фридрих III, саксонский курфюрст, явился в Палестину и как султан по крепости рук его понял, что он происходит из славного рода, см.: El. Reusner. Stemma Witikindi, p. 43. На примере Филиппа Великодушного, ландграфа гессенского, мне ясно, что это бывает также признаком людей с сильной и могучей душой. Гессенская хроника сообщает о том, как в Гайне, в монастыре, он показал силу и крепость своего тела. Но в варваре это признаки отваги и жестокости, которые у Разина соединились с безбожием, что он и доказал, издеваясь над священниками, глумясь над храмами, презирая святыни. Исповедания он был или магометанского, или никакого.

12. События развивались, казаки не считались ни с каким правом, законами, судом, вообще ни с какими правилами. Разин, человек неукротимый то ли от природы, то ли по обычаям своего племени, не успокаивался. Напротив, ему удалось еще сильнее взбудоражить казацкие умы, и без того развращенные своей безнаказанной дерзостью, сыграв на оскорблении, которое нанесено было главе московского духовенства. И это не потому, что он имел правильное понятие о церковных делах или показывал пример подлинного благочестия, но лишь для того, чтобы, найдя благовидный предлог, выставить дело так, как будто самое главное для него — мстить за беды страны, якобы угнетенной и почти что замученной. Главой духовенства был тогда Никон, человек выдающийся по своему влиянию и осведомленности, насколько это вообще возможно для московита. Решительный и деятельный, он настолько был близок к великому князю, что было невозможно представить себе, чтобы его положение могло сильно поколебаться. Но вдруг обстоятельства сложились так, что и он не уберегся от обвинений: поступил донос на некоторые его постыдные дела. Он оказался под угрозой потери своего сана и положения и, наконец, был смещен. Разину, добивавшемуся власти, выгодно было то, что суровостью этого своего решения, принятого по наущению людей, которым менее всего следовало бы доверяться, великий князь потерял расположение к себе простого народа. И действительно, те, кто довел дело до изменения патриаршей судьбы, были и раньше врагами патриарха и только о том мечтали, чтобы он лишился своего сана — так несносно было им то необыкновенное влияние, которое Никон оказывал на царя. А чтобы нельзя было уличить их в какой-либо несправедливости, они представили дело на рассмотрение патриархам Антиохийскому и Александрийскому, желая, чтобы те стали либо их союзниками, либо пособнинами в этом разбирательстве. Приглашенные в Москву, те явились; подкупленные и задаренные, вынесли они свое решение. И хотя можно усомниться в том, так ли они думали, как постановили, однако совершенно несомненно то, — что могущество врагов Никона одержало верх над его доводами и рассуждениями.

к. Этот патриарх не только пользовался славой святейшего, но и на деле трудился, используя все свое влияние ради общего блага и попечения о народе. Однако бояре извратили это и направили все «вой усилия на то, чтобы лишить Никона его положения и места, чего они легко достигли несправедливыми обвинениями, опорочив его во мнении царя. Ничто не могло быть так на руку Разину: неуверенный в удаче, он искал поддержки и нашел ее, когда к нему присоединились те, кто негодовал на обиду, нанесенную патриарху. Чуть только представилась им возможность отомстить, они сочли, что нельзя прощать бояр, обращающих свою личную ненависть на погибель государству и чувствующих в себе достаточно силы, чтобы дерзко пренебречь правотой и невиновностью патриарха. Сюда относится то, что я нашел в неизданных записках. Автор записок — человек весьма ученый и добросовестный — говорит: „Разин знал, что мщение за понесенную патриархом обиду и мнимое возмездие за нее найдут полнейшее одобрение в народе, потому что тот был несправедливо низвержен с высоты своего сана по злобе боярства. Именно поэтому на реке Волге было у Разина судно, на котором имелось изображение патриарха, как бы присутствующего здесь. Это должно было убеждать в том, что патриарх плывет с ним, между тем как тот, заточенный в монастырь, был далеко, а слух этот послужил лишь тому, что его стали строже охранять“. В действительности, как видно из дальнейших событий, боярам нужен был патриарх попроще и неумудренный никакими науками, чего они и достигли, убрав Никона и поставив на его место Иосифа, человека не то чтобы дурного, но простого и мало смыслящего. Конечно, у бояр было чем попрекнуть Никона: и чрезмерное его вмешательство в гражданское управление, и то, что он превратным образом стал вводить некоторые новшества в греческую церковь. Что касается тех честолюбивых замыслов, в которых его уличали, и прочих вещей такого рода, сейчас не время толковать об этом. Добавлю только, что год, в который злоба бояр погубила патриарха, был 1666-й.

13. Мало этого, надежды и самоуверенность Разина еще больше окрепли, когда — уж неизвестно, волею ли судьбы или случайно — на царя обрушилась новая беда. Был у него сын, которого звали Алексей Алексеевич, семнадцатилетний юноша, на редкость приветливый, а это свойство очень ценится в простом народе и завоевало ему необыкновенную любовь. Когда отец объявил его своим истинным и законным наследником и в 1667 г. выводил его показывать народу, со всех сторон слышались радостные приветствия и одобрение. Но радость эта была недолгой, и то, что принесло безутешное горе отцу, оказалось очень кстати Разину и заговорщикам. Теперь они стали повсюду утверждать, что сын царя вовсе не умер, но бежал от тех козней, которые готовились на его голову, и — цел и невредим — находится при Разине. Так и пошел слух, что бояре, ненависть к которым была непримирима, пытались захватить в свои руки всю власть, задумали убить царевича (так называют сына государя) и, ставя по своему обычаю ложь выше правды, бессовестно производят смуту в государстве. Терпеть это и дальше — значило бы коснеть в малодушии, совсем позабыв о спасении государства. Таким образом, заявляя, что дело идет о всеобщем благе, Разин обещает свое покровительство и защиту и, подобно Катилине, убеждает всех, кто хочет мстить, а не повиноваться боярам, сходиться к нему и воздать им за их беззаконие, сознавая, что это единственный путь вывести государство из его развращенного состояния и восстановить в правах истинного наследника престола.

l. По рассказам весьма серьезных людей я знаю, что Разин, тайно и переодевшись, чтобы не быть узнанным, приходил в Москву и разослал отсюда своих людей, чтобы они узнавали, каковы настроения русских, и подстрекали их к мятежу под предлогом борьбы за прежнюю свободу против боярского засилья. Здесь пора дать более точные указания времени отдельных событий, о которых говорилось, и заодно показать их в их последовательности. В» 1666 г. бояре ополчились на Никона и добились того, что он лишен был своего сана и достоинства. Затем в 1667 г. Степан Разин двинул уже подготовленных к мятежу людей и вступил на путь тирании, выдавая свое гнусное предприятие как раз за ненависть к ней (он понимал, что нужно пользоваться случаем, а не мешкать). 17 января 1670 г. скончался царский сын, еще в 1667 г. назначенный отцом в престолонаследники; Разин обвиняет в этом бояр и, чтобы оклеветать их совершенно, подлейшим образом вменяет им в вину эту смерть, а себя объявляет мстителем за Алексея Алексеевича, прикрывая красивыми словами самые дурные дела; теперь он созывает и приманивает к себе всякий сброд, старательно собирая людей того же сорта, что и он сам, чтобы смести тех, при чьей жизни ему никак не захватить власти в государстве.

14-15. И Разин не отказался от своих планов. Напротив, свою власть, с самого начала основанную на беззаконии, он замыслил укрепить злодеянием. Поэтому он вместе с заговорщиками устремляется большими переходами к реке Волге, которая у древних называлась Ра. Первым делом этого тирана было разграбление в 1667 г. судов, шедших вниз по реке и груженных разными товарами. Осмелев на этом грабеже, он осадил город Яик и, поскольку город не получил поддержки, легко вынудил его сдаться. Оттуда, подготовив все необходимое для дальнего похода, он вывел свое войско прямо на Каспийское море, где всячески бесчинствовал, а вскоре снова вернулся на Волгу и стал сжигать русские селения и деревни, особенно те, что живут рыбной ловлей. Затем, будто обезумев, он бросился к крайним пределам Российской державы, чтобы захватить город Терки, что на границе с Персией. По этим действиям можно понять, что Разин, совершенно отказавшись от мысли о милости царя, начал теперь войну не в одной какой-нибудь области, но в целом Русском государстве. По крайней мере несомненно то, что Разин решил нигде, особенно в тылу у себя, не оставлять ничего такого, что могло бы вредить и вообще хоть как-нибудь мешать ему. Так он замышлял, мечтая распространить свою власть до крайних пределов России, но совсем неожиданно его победное шествие задержал город Терки, мужественно и твердо оборонявшийся против насилия и беззакония. Тогда, рассвирепев, он отошел оттуда со своим войском, сперва, однако, опустошив близлежащие селения и города. Здесь же перебил он множество ни в чем не повинных персов из тех, что живут в пограничных русских областях, соблазнив их надеждой сбыть съестные и прочие товары. После этой бойни он пришел в пограничные с Мидией места и, не встретив сопротивления, позволил своим людям грабить и насильничать до той поры, пока русские и персы, собрав отовсюду отряды, не появились перед ним, готовые встретиться с ним в бою, если бы он пожелал попытать счастья и померяться с ними силой. Но в том-то и была ловкость этого варвара, что он принимал решения, сообразуясь с моментом и обстоятельствами; вот и теперь он своевременно отступил, заняв острова в Каспийском море, где можно было расположиться с войском в безопасности, остерегаясь возможных неудач и потерь. Отсюда он всячески пытался пополнить свои продовольственные запасы, но, испугавшись, что хлеба не хватит, и не доверяя больше себе и своим силам, он стал молить царя о прощении и клятвенно обещать, что будет послушен ему, и добился той безнаказанности, которая впоследствии стала соблазнять его и толкать на еще большую дерзость, так что он запятнал себя еще большим числом чудовищных преступлений. А все потому, что известие о мнимом и притворном исправлении побудило царя смилостивиться над Разиным поспешнее, чем этого можно ожидать по отношению к государственному преступнику, в чем впоследствии царь имел достаточно причин раскаиваться. Действительно, добившись своего, Разин сразу явился в Астрахань. Там, как человек опытный в воинском деле, он произвел смотр и, оценив положение, дал утомленному от долгого пути войску время отдохнуть и залечить раны. А поскольку еще раньше заметил, что очень многие готовы отвернуться от него из-за его жестокости, он решил расположить их к себе и привлекать на свою сторону более мягким обращением, которое в цене и у варваров. Ради этого он стал осыпать деньгами простой люд, считая, что это будет выгодно ему, поскольку может вызвать недоброжелательство к царю, подогреет внутренние раздоры и настроит царское войско против начальников.

* Выше мы назвали Степана Разина русским Катилиной. Нечто весьма похожее находим и в Германии, и тому свидетельством — Вильгельм Грумбах, который в прошлом веке исполнился такой дерзости и гордыни, что угрожал спокойствию не одной только Саксонии, но и всей Германии. Открыто отбросив почтение к императору и империи, он, подобно Катилине, уготовлял погибель отечеству, но по велению императора под предводительством Августа и с согласия Иоганна Вильгельма, благочестивых и твердых князей, был схвачен и понес заслуженную кару. Об этом см. «Historica descriptio susceptae a Caesarea maiestate executionis», а также «Necessaria ac vera responsio», изданные в 1567 и 1568 гг. Первый из этих документов можно найти у Симона Шардия (t. 4, р. 34 sqq.).

16. И вот Разин — причина всех этих бед, — вернувшись на Дон, распалился сверх всякой меры: свирепствовал против честных и невинных людей, грабил и осквернял храмы и все, что принесено и посвящено богу, при этом изгонял духовных лиц из их владений. Вообще не было ничего столь безобразного и ужасного, что он считал бы недозволенным для своей жестокости, которой не могли избежать все действительно порядочные люди, причем не составляли исключения и служители церкви. Все прочие подвергались истязаниям или смерти, когда отказывались выполнять приказания тирана.

17. Когда его войско наконец отдохнуло, Разин в виде благодарности за кротость и милосердие своего государя стал решительно наступать и, сосредоточив свои силы, занимает места, расположенные по Волге. Но, когда войска, готовые оказать ему сопротивление, уже приближались, он стремительно подошел к городу Царицыну, взял его хитростью и, разбив части, посланные против него, свирепою казнью казнил их военачальников и большую часть пленных. Теперь, когда никто больше не осмеливался противостоять ему, он повел свое войско на другие города. Заняв Черный Яр, он безжалостно перебил оставленных там для защиты солдат вместе с их начальником. Положение его достаточно укрепилось, и у него появились основания надеяться, что он завладеет Астраханью. Когда-то этот город был татарской столицей, средоточием и очагом скифского могущества. А теперь градоначальник, не сумев удержать в подчинении подкупленных врагом солдат, омрачил год сдачей города. Хотя сам он мог бы честно пасть, смело сразившись с врагом, однако, испугавшись заговора в гарнизоне, попал в руки Разину, который схватил его прямо в церкви во время службы и обошелся с ним не как с противником, а как с каким-то негодяем, велев сбросить его с городской башни. Но это был еще не конец свирепствам; точно преступники, были подвергнуты мучениям и оба его сына. Не считаясь ни с возрастом их, ни с достоинством, Разин приказал на виду у всех раздеть их и подвесить за ноги. Но им не дали умереть от этого наказания: одного он убил, прежде истерзав самым утонченным образом, а другого жестоко били плетьми, а потом чуть живым отдали митрополиту.

18. Удача так развратила душу этого коварного человека, что он был неумолим в своей жестокости. Вывезя из Астрахани городские сокровища, разграбив имущество купцов и граждан, он еще больше рвался в бой. В самом деле, провиантом он был теперь обеспечен вполне, в большей части своего войска, весьма храброго и бодрого, он мог быть уверен. Зато дисциплина в его лагере совершенно вывелась — его люди не воздерживались ни от убийств, ни от насилия. Распущенность и наглость, с которыми они оскверняли все вокруг, становились знаком того, что за омерзительным началом последует омерзительнейший конец.

19. И Разин не стал медлить, понимая, что залог его успеха — в быстроте действий. Всеми силами и средствами он старался добиться того, чтобы как можно шире распространить свою власть. Поэтому он, не мешкая, отправляется в поход, и, возвратившись в Царицын, непрестанно говорит о себе и о невинно страдающем царском наследнике, о правом деле патриарха, и прежде всего снаряжает два судна — ради той хитрости, о которой я уже упоминал: внушить, что они оба прибегли к его покровительству, посажены им на суда, стоящие на виду у всех, и что здесь они в полной безопасности от козней бояр. Всем этим он укрепил своих сотоварищей и приспешников в их прежнем к нему отношении, других же вдохновил действовать заодно и убедил тех, кто стал под его знамена, не оставлять их.

* Предводитель мятежников устроил такое представление: на один корабль, имевший на корме возвышение, убранное в красное, он посадил того, кого выдавал за сына государя, а на другом корабле, шелковое украшение которого было черным, находилось подобие патриарха. Тот, блиставший в красных шелках, происходил из семейства пятигорских черкасских князей, был побежден и взят в плен во время бесчестного набега, а затем, лишенный достоинства и всех своих прав, оказался средством для этого бесстыдного подлога. Что касается Никона, то нам здесь нечего добавить.

20. Все это было знаком того, что в будущем бунт станет еще страшнее. Действительно, мятеж, ослабить который не было средств, должен был кончиться гибелью либо царя, либо Разина. Попав в такое положение и потеряв надежду на хороший исход, Разин отваживался зато на самые гнусные дела, не признавая иного права, кроме буйства, и считая, что бесчестное дело следует вести нечестными же средствами. Так пошел он в глубь области, населенной черемисами, мордвой и татарами, где очень многие пристали к нему, и подчинил своей власти эти земли и племена. К этому времени положение царских войск было тяжелым: одни были перебиты, другие разбрелись, а некоторые перешли в лагерь изменников. Дело было почти проиграно, когда появился князь Барятинский; он рассеял отряды заговорщиков и нанес им такой удар, что Разина, раненого, едва вынесли с поля боя. В скором времени в сильное замешательство привела его и неудачная осада города Симбирска, оборону которого возглавлял Иван Богданович, мужественный человек, ни за что не согласившийся сдать город. Попав в такое опасное положение, Разин немного отступил, чтобы дать своим возможность собраться. Речь шла об исходе всего дела, и того, чего он не смог добиться в открытом бою, он старался теперь достигнуть, используя неудовольствия граждан и внутренние раздоры, чтобы потом, обратив все в пустыню, расчистить себе прямой путь к царской власти, которой он жаждал.

21. Вот о чем неотступно думал тиран. Он нанял и разослал разведчиков, которые должны были сообщать, что творится в Москве. Кроме этого, он отобрал самых отъявленных негодяев, которые должны были тайно ходить по русским землям и, где только смогут, устраивать пожары. Он надеялся полным разорением поставить царя в безвыходное положение и в то же время посеять новые мятежи. Страхи нигде в это время не были так велики, как в Москве. В особенности двор имел основания для таких опасений, поскольку здесь тайно взвешивали все сведения о понесенных потерях и о мятежах, возникавших повсюду. Потомство вряд ли поверит тому, что один человек за столь короткое время занял такую территорию и опустошил такие области, что на пространстве в 260 германских миль все пришло в совершенный беспорядок.

* Разин и разорил эти области, и осквернил их убийствами, пожарами, грабежом, жестокостью и казнями. В записях по русской истории я нашел города: Саратов, Самара, Алатырь, Арзамас и многие другие, а также и села, лежащие на Волге, но нет смысла приводить здесь их названия.

22. Вот как обстояли дела. Имущество, жизнь, судьба жен и детей, а самое главное честь знати и достоинство царя — все было под угрозой. Приходил час последних испытаний, неся царю свидетельства непрочности его судьбы, а Разину — свидетельства еговзлета. Настроения простого народа были различны и в Москве: часть начала разбегаться, радуясь мятежу, другие в ужасе глядели на надвигающуюся опасность и не могли думать о ней без отвращения. Некоторые уже считали себя жертвами разинской тирании, хотя тирании они еще не знали; предчувствие бедствий усугубилось, когда стало известно, что сторонники бунтовщиков с факелами уже в городе и, наслаждаясь мщением, в своем безудержном гневе уже совершили несколько поджогов. Мне самому было видно, как недалеки все от погибели, особенно же царские сановники, — ведь именно их Разин обвинял во всех бедах и многих из них требовал выдать, так что их ожидала верная смерть, если бы отважный Долгоруков, сам более чем кто-либо другой находившийся под угрозой, не выручил всех.

23. А потому для укрепления порядка и законности были приняты меры, состоявшие в строгости наказаний и более всего подходящие для исправления этого племени, которое, пожалуй, только портится от мягкого и снисходительного обращения. Вскоре призваны были войска и число защитников сильно увеличено с тем, чтобы горожане не оказались добычей Разина или, оказавшись без защиты при вести о его приближении, с перепугу сами не отворили бы ему ворота, как открывали подступы и дороги.

24. Эти меры возымели самое счастливое для государя и его сановников действие. Оттого ли, что Разин устрашен был сознанием своего преступления, или оттого, что он решил сначала успокоить их, чтобы потом обмануть в нужный и выгодный для себя момент, но во всяком случае спустя немного времени он решил вступить в переговоры с царем, выставляя определенные, условия. Но было слишком поздно, ибо всякому милосердию пришел конец, а требования человека, посягнувшего на верховную власть, было непристойно слушать, опасно обдумывать и гибельно принимать.

25. Итак, во главе войска теперь был поставлен Долгоруков. Он должен был положить конец беспорядкам и вступить в бой с Разиным: победит — хвала ему, а его победят — собственной своею кровью заплатит этой своре, питающей к нему особую ненависть. Долгоруков, русский князь, не стал медлить: напротив, употребив свое мужество и опыт, он своевременно позаботился обо всем, что могло стать нужным, и, выйдя со всеми своими силами навстречу бунтовщикам, добился успеха, с ходу обратив в бегство пятнадцатитысячный их отряд, которому Разин дал неподходящего предводителя. От Разина требовались предусмотрительность и забота о том, чтобы объединить силы и действия отрядов, чтобы не возникали раздоры между ними, так что он совершил роковую ошибку, лишив войско своего присутствия в тот самый момент, когда решалась судьба всего дела. Упустив возможность действовать успешнее, он уже не мог добиться своей цели: ведь теперь полки его — в раздоре друг с другом — шли куда им вздумается, да и вообще сборище сорвавшихся со своих мест казаков, стоит им оказаться без начальника, можно разогнать без особого труда.

* Полное его имя и титул: князь Юрий Алексеевич Долгоруков. Удачнейшим образом сдержав напор заговорщиков и расположившись лагерем под местечком Арзамас, он сосредоточил все свои усилия на том, чтобы всякий раз подавлять бунтовщиков без промедления. Не меньше Долгорукова в общем русском деле отличился и соратник его, которого русские называют окольничим (occloniza). Свое мужество показал он во многих схватках, обращал заговорщиков в бегство и заботился о том, чтобы государство и войско не понесли ущерба. Это я мог узнать из записей по русской истории.

26. В дальнейшем основные действия русских войск развернулись в двух сражениях; одно произошло под местечком Мурашкино, где очень отличились немцы: русским пришлось бы уйти с поля боя (они уже начали отходить), но немецкая конница подоспела к ним на помощь и, врезавшись в самую гущу мятежников, смешала их ряды и обратила в бегство. Число убитых было огромно, а всех, попавших в плен, перебили. Второе сражение произошло у местечка Лысково; здесь пали лучшие силы мятежников, и сражалось уже не столько войско, сколько беспорядочная толпа, страшная только совершенным своим отчаянием. И действительно, резня была ужасающая, а тех, что попались живыми в руки победителей, ожидали в наказание за государственную измену жесточайшие муки: одни пригвождены были к кресту, другие посажены на кол, многих подцеплял за ребра багор — так постыдно они погибли. Но никого не наказывали строже, чем казаков мордвинов, если не считать некоей женщины, которую сожгли за то, что монашеский чин, к которому раньше принадлежала, она сменила на военные одежды и дела. Тех, что сначала смогли бежать, а потом были схвачены, свирепо казнили прямо на месте, а бежавших в безлюдные места (solitudines) заморили голодом.

27. Так решилась судьба бунтовщиков, а главу их, Разина, загнали в тесные и пустынные места, и сотенный начальник Корнила Яковлев ласковыми речами убедил его в том, что война, как он сам видит, пришла к концу и что теперь нужно вместе отправиться к царю и там самому молить о прощении, самому защищать себя, самому рассказать о тех обидах, которые были ему нанесены. Разин, потерявший уже веру в себя и отчаявшийся в своем деле, слушается советчика. А поскольку поначалу с ним обходились ласково и почти так, как если бы он был свободен, то стараниями Корнилы в сопровождении многочисленного отряда — на самом деле это была стража — удалось привезти его в столицу рутенов Москву.

28. Он не достиг еще города, когда навстречу были высланы две тысячи стражи, чтобы охранять его покрепче: они схватили его, надели оковы на шею и ноги и поставили под виселицу, возвышавшуюся прямо на повозке. За ним, привязанный цепью, шел его брат Фролко, обвиняемый по тому же делу и тоже закованный, чтобы подвергнуться наказанию наравне с братом. Их обоих доставили в Москву. На допросах Разин так твердо переносил пытки, что, несмотря на множество изобличавших его улик и свидетельств, не мог рассматриваться как изобличенный и осужденный на основании собственных своих показаний. Но поскольку предстояло слишком долго вести следствие по делу, и без того ясному, то решено было, что в интересах государства надо поспешить с казнью и положить конец ходившим в народе толкам о причинах и истоках этих событий, чтобы не будить ненависти ко двору и новой угрозы для царя. И вот его привели к месту казни. Он выслушал смертный приговор, но, решительно не умея измениться к лучшему, еще более держался своей непокорности. Так что можно поверить, что он совсем забыл себя и думал не об искуплении своей вины, не о предстоящей ему перемене, но только о своем нынешнем позоре.

29. И действительно, когда его передали палачу, он нимало не озаботился тем, чтобы душой приготовиться к смерти; напротив, движения его выражали гнев и ненависть, и видно было, что он предпочел бы, чтобы Россия погибла от злой напасти, чем спасалась его погибелью. Казнь была публичной, и, чтобы мучения его были страшнее, сначала отрубили ему руки, потом ноги; но он принял эти удары, ни одним вздохом не выдав своих страданий. Он был так непреклонен духом, что не слабел в своем упорстве и не страшился худшего, и, уже без рук и без ног, сохранил свой обычный голос и выражение лица, когда, поглядев на остававшегося в живых брата, которого вели в цепях, окрикнул его: «Молчи, собака!». Таково было неодолимое бешенство тирана: раз он не мог прибегнуть к оружию, он решил мстить молчанием, и даже пытками не могли принудить его рассказать о злодейских путях и тайнах его преступных дел. Именно поэтому в смертный час он попрекнул и выбранил своего брата, считая для себя горестным, а для брата постыдным, что тот, прежде его сотоварищ и помощник во всех делах, теперь не в состоянии был отнестись к смерти с презрением. Действительно, тот стал просить, чтобы ему позволили говорить с царем, и варвар понял это так, что из страха смерти брат решил выдать все его дела, тайну которых он хотел сохранить. О чем тот говорил царю, когда его отвели с места казни, точно неизвестно. Мне довольно и того, что для Разина неприятно и совсем не безразлично было заподозрить — вполне, впрочем, основательно и справедливо, — что брат откроет его желания и цели. Царь потом смягчился этим признанием и не казнил его тогда, считая, что достаточно держать его под стражей, потому что он заслужил, чтобы потомки отличали его от брата не только по его раскаянию, но и по мере наказания.

30. После этого Разин, непреклонный перед мучениями и самой неизбежностью, был предан казни; голова, руки и ноги насажены были на заостренные колья, а обрубок тела брошен псам. Безобразно разодранный и истерзанный, он являл отвратительное зрелище, ему самому в поношение, а другим в виде урока, иного конца и не заслужил тот, кто изменил своему государю, был врагом и предателем своего отечества.