Пролог

Южная Африка, 1918

Вечером 21 апреля 1918 года в Йоханнесбурге, в невзрачной кофейне в районе Кенсингтон, встретились трое молодых людей. Младшему, Вернеру ван дер Мерве, только что сравнялось девятнадцать. Старшему, Хеннингу Клопперу, было двадцать два. Третьему в компании — его звали Ганс дю Плейс — через несколько недель стукнет двадцать один. Именно в этот вечер они хотели обсудить, как лучше отметить его день рождения. Никто из них не думал не гадал, что встреча в кенсингтонской кофейне станет исторической. О дне рождения Ганса дю Плейса в тот вечер не было сказано ни слова. Даже Хеннинг Клоппер, выдвинувший идею, которой предстояло изменить все южноафриканское общество, понятия не имел о масштабе и последствиях еще толком не созревших собственных мыслей.

Эти три молодых человека не походили друг на друга ни наружностью, ни темпераментом, ни характером. Но кое-что их роднило. Кое-что очень важное. Все трое были буры. Все трое принадлежали к старинным семействам: их предки, бесприютные голландские гугеноты, поселились в Южной Африке еще в восьмидесятых годах XVII века, занесенные туда одной из первых больших волн иммиграции. Когда английское влияние в Южной Африке усилилось и в конце концов приняло форму откровенного притеснения, буры запрягли волов в фургоны и начали свое долгое странствие в глубь страны, на беспредельные равнины за Ваалем и Оранжевой. Эти трое юношей, как и все буры, считали свободу и независимость залогом жизни своего языка и культуры. Свобода давала гарантию от нежелательного смешения с ненавистными англичанами, а тем паче с коренным черным населением и с индийским меньшинством, которое обеспечивало себе пропитание главным образом торговлей в прибрежных городах вроде Дурбана, Порт-Элизабета и Капстада.

Хеннинг Клоппер, Вернер ван дер Мерве и Ганс дю Плейс были бурами. И никогда об этом не забывали, никогда не представляли себе иного. Прежде всего они этим гордились. С самого раннего детства им внушали, что буры — народ избранный. Но с другой стороны, принадлежность к бурам была из тех прописных истин, о которых они, изо дня в день встречаясь в маленькой кофейне, говорили редко. Все это просто было, просто существовало как незримый залог их задушевной дружбы, их мыслей и чувств.

Поскольку все трое служили конторщиками в Южноафриканской железнодорожной компании, в кофейню они ходили все вместе, после работы. Обычно болтали о девушках, мечтали о будущем, рассуждали о большой войне, которая недавно закончилась в Европе. Но в этот вечер Хеннинг Клоппер сидел задумчивый и молчаливый. Остальные, привыкшие к его всегдашней разговорчивости, смотрели на него с удивлением.

— Ты не заболел? — спросил Ганс дю Плейс. — Может, малярия?

Хеннинг Клоппер, не ответив, рассеянно покачал головой.

Ганс дю Плейс пожал плечами и обернулся к Вернеру ван дер Мерве.

— Он размышляет, — сказал Вернер. — Прикидывает, как бы через год увеличить свое жалованье с четырех до шести фунтов в месяц.

Эта тема постоянно всплывала в их разговорах: как убедить вечно недовольное начальство повысить их скудное жалованье. Однако ж они не сомневались, что в конце концов сделают в железнодорожной компании прекрасную карьеру и достигнут высоких постов. Все трое верили в себя, были энергичны и умны. Только вот, на их взгляд, дело шло невыносимо медленно.

Хеннинг Клоппер взял чашку и отхлебнул кофе. Тронул кончиками пальцев высокий белый воротничок — сидит как следует. Потом медленно провел ладонью по расчесанным на прямой пробор волосам и с расстановкой произнес:

— Я хочу рассказать вам одну историю, которая случилась сорок лет назад.

Вернер ван дер Мерве, прищурившись, посмотрел на него в свои очки без оправы.

— Слишком ты молод, Хеннинг, — сказал он. — Вот лет через восемнадцать тебе будет что вспомнить и рассказать о событиях сорокалетней давности. А пока рановато.

Хеннинг Клоппер покачал головой:

— Это не мои воспоминания. Речь вовсе не обо мне и не о моей семье, а об английском сержанте по имени Джордж Страттон.

Ганс дю Плейс, который пытался раскурить сигарку, от удивления едва не выронил спичку.

— С каких это пор ты интересуешься англичанами? Хороший англичанин — мертвый англичанин, кто бы он ни был: сержант, политик или рудничный управляющий.

— Он мертв, — сказал Хеннинг Клоппер. — Сержант Джордж Страттон мертв. Можешь не беспокоиться. Я как раз и хочу рассказать вам о его смерти. Он умер сорок лет назад.

Ганс дю Плейс открыл было рот, собираясь сделать очередное замечание, но Вернер ван дер Мерве поспешно тронул его за плечо:

— Погоди. Пусть Хеннинг расскажет.

Хеннинг Клоппер отхлебнул еще глоток кофе, тщательно промокнул салфеткой рот и тонкие светлые усики.

— Это случилось в апреле тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, — начал он. — Когда англичане воевали с восставшими африканскими племенами.

— И потерпели поражение, — вставил Ганс дю Плейс. — Только англичане способны потерпеть поражение от дикарей. При Исандлуане и Роркс-Дрифте английская армия показала свою полную беспомощность. Дикари их попросту вырезали.

— Дай ему рассказать, — вмешался Вернер ван дер Мерве. — Что ты все время перебиваешь!

— То, о чем я хочу рассказать, произошло в окрестностях реки Бюффелсрифир, — продолжал Хеннинг Клоппер. — Местные жители называют ее Гонгко. Отряд конных стрелков под командой Страттона, став лагерем, занял позиции в открытом поле близ реки. Прямо перед ними была гора, не помню, как она называлась. А за этой горой укрывались воины племени коза, немногочисленные и плохо вооруженные. Солдатам Страттона не о чем было беспокоиться. Высланные вперед лазутчики уверяли, что войско у коза недисциплинированное и, судя по всему, готовится отступить. Вдобавок в тот день Страттон и его люди ожидали прибытия подкреплений силой как минимум в батальон. И вдруг сержант Страттон, который издавна славился своим несокрушимым спокойствием, повел себя очень странно: принялся ходить по лагерю и прощаться с солдатами. Очевидцы говорили позднее, что его словно бы поразила внезапная лихорадка. Потом он достал пистолет и выстрелил себе в голову, прямо на глазах у солдат. Когда Страттон покончил с собой у реки Бюффелсрифир, ему было двадцать шесть лет. Всего на четыре года больше, чем мне сейчас.

Хеннинг Клоппер неожиданно замолчал, будто конец истории удивил его самого. Ганс дю Плейс выпустил колечко дыма, ожидая продолжения. Вернер ван дер Мерве щелкнул пальцами, подзывая черного официанта, который вытирал столик в другом конце зала.

— Это все? — спросил Ганс дю Плейс.

— Да, — ответил Хеннинг Клоппер. — Разве этого недостаточно?

— По-моему, надо заказать еще кофе, — сказал Вернер ван дер Мерве.

Черный официант, прихрамывавший на одну ногу, с поклоном принял заказ и исчез на кухне.

— Зачем ты нам это рассказал? — спросил Ганс дю Плейс. — При чем тут английский сержант, который перегрелся на солнце и пустил себе пулю в висок?

Хеннинг Клоппер посмотрел на своих друзей с удивлением:

— Вы не понимаете? В самом деле не понимаете?

Удивление его было неподдельным, без следа наигранности. Случайно наткнувшись дома у родителей в каком-то журнале на рассказ о смерти сержанта Страттона, он сразу почувствовал, что она чем-то его задела. Что-то в судьбе сержанта показалось ему очень близким. Сперва эта мысль смутила его, потому что шла вразрез с его убеждениями. Ну что у него может быть общего с сержантом английской армии, который явно в припадке безумия приставил к виску пистолет и нажал на курок?

Но в сущности, внимание его привлекла вовсе не судьба Страттона, а заключительные строки заметки. Рядовой, который был очевидцем этого инцидента, спустя много лет рассказал, что в свой последний день сержант Страттон все время бормотал себе под нос несколько слов, снова и снова, как заклинание. Лучше мне пустить себе пулю в лоб, чем попасть живым в лапы воинов коза.

Именно так Хеннинг Клоппер воспринимал собственное положение — положение бура в Южной Африке, где господствовали англичане. Он как бы внезапно осознал, что стоит перед тем же выбором, что и сержант Страттон.

Покорность, подумал он тогда. Нет ничего хуже, чем жить в обстоятельствах, над которыми ты сам не властен. Всех моих собратьев, весь мой народ принуждают жить по английским законам, под английским губернатором, среди английского презрения. Нашей культуре повсюду грозят опасности и клевета. Англичане не оставят попыток сломить нас. Самое страшное в покорности, что она может стать привычкой, смирением, которое цепенящей отравой растекается в крови, а ты сам даже не замечаешь этого. И вот тогда покорность уже необратима. Последние очаги сопротивления подавлены, сознание замутилось и мало-помалу гаснет.

До сих пор он ни разу еще не делился своими мыслями с Гансом дю Плейсом и Вернером ван дер Мерве. Но замечал, что, когда речь заходила о совершенных англичанами несправедливостях, в их репликах все чаще сквозили горечь и ирония. Но той, казалось бы, вполне естественной ярости, что когда-то заставила его отца воевать с англичанами, не было и следа.

Это пугало его. Кто окажет сопротивление англичанам, если не его собственное поколение? Кто защитит права буров, если не он, не Ганс дю Плейс и не Вернер ван дер Мерве?

История сержанта Страттона прояснила ему то, что он в глубине души давным-давно знал. Но теперь он чувствовал, что прятаться от этого больше нельзя.

Я предпочту покончить самоубийством, но не покорюсь. А поскольку я хочу жить, необходимо уничтожить причины покорности.

Вот так проста и так трудна, но притом однозначна была альтернатива.

Хеннинг Клоппер и сам недоумевал, почему выбрал именно этот день, чтобы рассказать друзьям о сержанте Страттоне. Просто вдруг почувствовал, что больше не в силах ждать, и все. Час пробил, теперь не время праздно рассиживаться по вечерам в уютной кофейне, мечтая о будущем и строя планы насчет дней рождения. Есть кое-что поважнее, без чего вообще нет и не может быть будущего. Англичане, если им не нравится в Южной Африке, могут вернуться в метрополию или отправиться на другие рубежи беспредельной Британской империи. Но у Хеннинга Клоппера и других буров нет ничего, кроме Южной Африки. Спасаясь от религиозных гонений, они без малого два с половиной столетия назад сожгли за собой все мосты и обосновались в Южной Африке, где обрели свой потерянный рай. Перенесенные лишения внушили им мысль о том, что они — народ избранный. Именно здесь, на южной оконечности Африканского континента, их ожидало будущее. Будущее — или же покорность, а значит, медленная, но неотвратимая гибель. Третьего не дано.

Старик официант подковылял с кофейным подносом. Неловкими руками собрал грязную посуду, расставил на столе чистые чашки и кофейник. Хеннинг Клоппер закурил сигарету и посмотрел на друзей.

— Вы не понимаете? — повторил он. — Не понимаете, что перед нами тот же выбор, что и перед сержантом Страттоном?

Вернер ван дер Мерве снял очки, протер стекла носовым платком:

— Хочу видеть тебя отчетливо, Хеннинг. Хочу убедиться, что напротив меня сидишь именно ты.

Хеннинг Клоппер вдруг разозлился. Ну почему они не понимают, что он хотел им сказать? Неужели и вправду он один так думает?

— Вы в самом деле не видите, что творится вокруг? — сказал он. — Если мы не готовы защитить свое право быть бурами, то кто это сделает? Выходит, пусть весь наш народ будет растоптан и вконец ослаблен, так что ему только и останется последовать примеру Джорджа Страттона!

Вернер ван дер Мерве медленно покачал головой, и Хеннингу Клопперу послышались в его голосе виноватые нотки, когда он сказал:

— Мы проиграли большую войну. Нас слишком мало, и мы позволили, чтобы в стране, которая когда-то была нашей, стало слишком много англичан. Волей-неволей нам придется каким-то образом ладить с англичанами. Ничего не поделаешь. Нас слишком мало, и мы останемся в меньшинстве. Даже если наши женщины только и будут рожать детей.

— Дело не в том, чтобы нас стало много! — воскликнул Хеннинг Клоппер. — Дело в вере. В ответственности.

— Не только, — сказал Вернер ван дер Мерве. — Теперь я понимаю, почему ты рассказал эту историю. Думаю, ты прав. Хотя мне лично незачем напоминать, кто я такой. Но ты мечтатель, Хеннинг Клоппер. Реальность надо видеть такой, как она есть. А ее даже твои мертвые сержанты не изменят.

Ганс дю Плейс, попыхивая сигаркой, внимательно прислушивался к разговору. Теперь он положил ее в пепельницу и взглянул на Хеннинга Клоппера.

— Ты что-то задумал, — сказал он. — Как же, по-твоему, мы должны поступить? Как коммунисты в России? Вооружиться и уйти партизанить в Драконовы горы? Вдобавок ты забываешь, что в этой стране не одних только англичан слишком много. Главная угроза нашему образу жизни — чернокожие туземцы.

— Эти никогда не будут иметь веса, — отозвался Хеннинг Клоппер. — Они настолько ниже нас, что всегда будут делать то, что мы прикажем, и думать так, как хочется нам. Будущее — это борьба за влияние между нами и англичанами. И все.

Ганс дю Плейс допил свой кофе и окликнул старика официанта, который в ожидании неподвижно стоял возле кухонной двери. В кофейне было малолюдно — они трое да несколько пожилых мужчин, погруженных в шахматную партию.

— Ты не ответил на мой вопрос, — сказал Ганс дю Плейс. — Ты что-то задумал?

— У Хеннинга всегда отличные идеи, — вставил Вернер ван дер Мерве. — Наверняка замыслил либо улучшить планирование на сортировочных станциях Южноафриканской железнодорожной компании, либо приударить за красивыми женщинами.

— Может быть, — улыбнулся Хеннинг Клоппер. Похоже, друзья начинают прислушиваться. И хотя мысли его еще не обрели отчетливой формы, он понимал: необходимо рассказать обо всем, что он так долго носил в себе.

Старик официант подошел к столику.

— Три рюмки портвейна, — распорядился Ганс дю Плейс. — Неприятно, конечно, пить то, чем так восхищаются англичане. Впрочем, делают это вино как-никак в Португалии.

— Многие крупнейшие португальские винодельни, производящие портвейн, принадлежат англичанам, — заметил Вернер ван дер Мерве. — Спасу нет от этих чертовых англичан. Повсюду кишат.

Официант принялся собирать со стола кофейные чашки и как раз, когда Вернер ван дер Мерве заговорил об англичанах, ненароком толкнул столик. Сливочник опрокинулся, и содержимое брызнуло на рубашку молодого человека.

За столом воцарилась тишина. Секунду-другую Вернер ван дер Мерве смотрел на официанта. Потом вскочил, ухватил старика за ухо и немилосердно встряхнул.

— Ты испачкал мне рубашку!

И он с размаху ударил официанта по щеке. Старик пошатнулся, но ничего не сказал, поспешил на кухню за портвейном.

Вернер ван дер Мерве сел, носовым платком смахнул с рубашки сливки.

— Африка была бы раем, — вздохнул он, — если б не англичане. И если б негров осталось ровно столько, сколько нам нужно.

— Южная Африка станет раем, — сказал Хеннинг Клоппер. — Мы сделаем ее такой. Будем главными начальниками на железной дороге. И не просто главными начальниками, но начальниками-бурами. Мы напомним всем нашим сверстникам, какие надежды на нас возложены. Мы должны возродить свою гордость. Чтобы англичане поняли: мы никогда не покоримся. Мы не такие, как Джордж Страттон, мы не сдадимся.

Он умолк — официант поставил на стол три рюмки и полубутылку портвейна.

— Ты не извинился, кафр, — сказал Вернер ван дер Мерве.

— Прошу простить мою неловкость, — сказал официант по-английски.

— В будущем тебе придется выучить африкаанс, — заметил Вернер ван дер Мерве. — Каждый кафр, который говорит по-английски, пойдет под трибунал и будет расстрелян как собака. Ступай. Исчезни!

— Пусть угостит нас портвейном, — предложил Ганс дю Плейс. — Он забрызгал тебе рубашку. И будет вполне справедливо, если он заплатит за вино из своего жалованья.

Вернер ван дер Мерве кивнул.

— Ты понял, кафр?

— Конечно-конечно, я заплачу, — ответил официант.

— Заплачу с радостью, — добавил Вернер ван дер Мерве.

— Я с радостью заплачу за вино, — повторил официант.

Когда они вновь остались одни, Хеннинг Клоппер продолжил разговор, как будто их и не прерывали. Инцидент с официантом был уже забыт.

— Думаю, нам надо учредить свой союз, — сказал он. — Или, может, клуб. Разумеется, только для буров. Там мы будем собираться, проводить диспуты, изучать свою историю. Клуб, где по-английски говорить запрещено, только на нашем языке. Там мы будем петь наши песни, читать наших писателей, есть нашу еду. Начнем здесь, в Кенсингтоне, в Йоханнесбурге, а потом, глядишь, расширимся. Заведем отделения в Претории, в Блумфонтейне, Кингуильямстауне, Питермарицбурге, Капстаде — повсюду. Нужно разбудить людей. Напомнить, что буры никогда не покорятся, никогда не позволят победить свой дух, даже если тело умрет. Мне кажется, многие только и ждут, чтобы возникло такое движение.

Они подняли рюмки.

— Отличная идея, — сказал Ганс дю Плейс. — Но все же я надеюсь, у нас будет время иногда встречаться с красивыми женщинами.

— Конечно, — кивнул Хеннинг Клоппер. — Все будет как обычно. Просто добавится кое-что, о чем мы прежде старались не думать. И это придаст нашей жизни совершенно новый смысл.

Хеннинг Клоппер заметил, что говорит торжественно, даже патетически. Но пожалуй, сейчас именно так и надо. Ведь речь идет о великих планах, о будущем всего народа, всех буров. И высокие слова здесь вполне уместны, разве нет?

— А женщины тоже войдут в наш союз, как ты думаешь? — осторожно полюбопытствовал Вернер ван дер Мерве.

Хеннинг Клоппер покачал головой.

— Нет. Это для мужчин, — ответил он. — Нашим женщинам незачем бегать по митингам. Это не в наших традициях.

Они чокнулись. Хеннинг Клоппер вдруг осознал, что его друзья уже ведут себя так, будто воля к возрождению того, что было утрачено в войне, закончившейся шестнадцать лет назад, возникла у них самих. Но он не обиделся. Наоборот, даже почувствовал облегчение. Ведь это значит, он все же рассуждал правильно.

— Название, — сказал Ганс дю Плейс. — Устав, правила приема, формы встреч. Ты наверняка все продумал.

— Не спеши, — ответил Хеннинг Клоппер. — Сперва надо хорошенько поразмыслить. Именно теперь, когда назрела необходимость возродить самосознание буров, очень важно набраться терпения. Поспешность может все загубить. А мы не вправе потерпеть неудачу. Для англичан союз молодых буров все равно что бельмо на глазу. Они всеми средствами будут мешать нам, препятствовать, угрожать. И мы должны быть во всеоружии. Пока договоримся так: окончательное решение мы примем в течение трех месяцев. А до тех пор все подробно обсудим. Мы же бываем тут каждый день. Пригласим друзей, послушаем их соображения. Но прежде всего разберемся в себе самих. Готовы ли мы это сделать? Готовы ли кое-чем пожертвовать ради своего народа?

Хеннинг Клоппер умолк. Взгляд его скользил по лицам друзей.

— Засиделись мы, — сказал он. — Я проголодался, пойду домой обедать. Но завтра продолжим этот разговор.

Ганс дю Плейс разлил по рюмкам остатки портвейна. Потом встал:

— Выпьем за сержанта Джорджа Страттона. Давайте покажем несокрушимую силу буров, выпив за мертвого англичанина.

Остальные тоже встали и подняли рюмки.

Старик африканец, стоя в темноте возле кухонной двери, наблюдал за тремя молодыми мужчинами. Гнетущая боль незаслуженной обиды терзала его. Но он знал, что все это пройдет. По крайней мере канет в забвение, которое гасит любое горе. И на следующий день он опять подаст кофе этой троице.

Через месяц с небольшим, 5 июня 1918 года, Хеннинг Клоппер вместе с Гансом дю Плейсом, Вернером ван дер Мерве и еще несколькими друзьями учредил союз, который решено было назвать «Молодая Южная Африка».

А через несколько лет, когда организация численно выросла и окрепла, Хеннинг Клоппер предложил в будущем называть ее «Брудербонд» — «Союз братьев». Теперь в нее могли вступать мужчины разного возраста, не только моложе 25 лет. Зато прием женщин был полностью воспрещен.

Но самое важное событие произошло в клубном зале йоханнесбургской гостиницы «Карлтон» поздним вечером 26 августа 1921 года. Было принято решение сделать «Союз братьев» тайным обществом с посвятительными обрядами и клятвой в нерушимой верности его цели — защищать права буров, избранного народа Южной Африки, их родины, где в один прекрасный день они обретут безраздельную власть. «Союз братьев» скроется в молчании, и члены его будут действовать неприметно.

Тридцать лет спустя «Союз братьев» пользовался в важнейших сферах южноафриканского общества почти неограниченным влиянием и властью. Чтобы стать президентом страны, нужно было состоять в «Союзе» или получить его благословение. Только заручившись поддержкой незримого «Брудербонда», можно было войти в правительство, занять весомое положение в обществе, ибо он один распоряжался всеми назначениями и повышениями по службе. Священники, судьи, профессура, владельцы газет и журналов, бизнесмены — все, кто имел влияние и власть, были членами «Союза братьев», все принесли ему клятву верности и обет молчания ради великой миссии оберегать и защищать избранный народ.

Без этого союза законы об апартеиде, принятые в 1948 году, никогда бы не стали реальностью. Но у президента Яна Смэтса и его Объединенной партии сомнений не возникало. За ними стоял «Союз братьев», и потому они имели возможность закрепить сегрегацию между так называемыми низшими расами и белым народом господ в агрессивной системе законов и предписаний, которые раз и навсегда гарантируют, что развитие Южной Африки пойдет по пути, назначенному бурами. Избранным мог быть только один народ. Этот тезис оставался основой основ.

В 1968 году «Союз братьев» в полной секретности отметил свое пятидесятилетие. Хеннинг Клоппер — к тому времени он был единственным живым учредителем — произнес речь и закончил ее такими словами: «Понимаем ли мы на самом деле, в глубине нашего сознания, какие невероятные силы собраны сегодня вечером в этих четырех стенах? Существует ли в Африке более влиятельная организация? Существует ли более влиятельная организация где-нибудь в мире?!»

К концу 70-х годов влияние «Союза братьев» на южноафриканскую политику резко пошло на убыль. Система апартеида, опиравшаяся на постоянное угнетение черного и цветного населения страны, начала разрушаться изнутри, по причине своей органической абсурдности. Надвигалась катастрофа, и белые либералы более не хотели и не могли оставаться пассивными наблюдателями.

Но прежде всего переполнилась чаша терпения черных и цветных меньшинств. Гнет системы апартеида превзошел последний предел. Протест набирал силу, близилась решающая схватка — кто кого.

Однако и поборники апартеида среди буров тоже начали задумываться о будущем.

Избранный народ никогда не покорится. Лучше умереть, чем сесть за один стол и разделить трапезу с африканцем или цветным, — таково было их кредо. Фанатическая идея продолжала жить, хотя влиятельность «Союза братьев» изрядно ослабела.

В 1990 году Нельсон Мандела вышел на свободу, просидев без малого тридцать лет в политических застенках Роббен-айленда.

Весь мир ликовал, а многие буры между тем восприняли освобождение Нельсона Манделы как негласное, но категорическое объявление войны, и президент де Клерк стал для них ненавистным изменником.

Именно в это время в обстановке строжайшей секретности собралась на совет группа людей, которые полагали себя ответственными за будущее буров. Они не ведали жалости. И твердо верили, что действуют во исполнение воли Всевышнего. Они никогда не покорятся. И не поступят как сержант Джордж Страттон.

Они были готовы всеми способами и средствами защищать право, которое почитали священным.

На своем тайном совете они приняли решение развязать гражданскую войну, а эта война могла привести к одному-единственному результату. К опустошительной кровавой бойне.

В том же году скончался Хеннинг Клоппер, девяноста четырех лет от роду. На закате жизни он часто в грезах как бы сливался с сержантом Джорджем Страттоном. И всякий раз, когда во сне приставлял к виску револьвер, просыпался в темной спальне, обливаясь холодным потом. Он был очень стар и уже не следил за происходящим вокруг, но все же понимал, что в Южной Африке настало новое время. Время, где ему места нет. Лежа в потемках без сна, он пытался представить себе будущее. Но тьма была непроглядна, и порой его охватывало огромное беспокойство. Как в далеком сне, он видел себя, Ганса дю Плейса и Вернера ван дер Мерве в маленькой кенсингтонской кофейне и слышал собственный голос, рассуждающий об их ответственности за будущее буров.

И теперь где-то за столиком в кофейне сидят молодые люди, молодые буры, думал он, и говорят о том, как им отвоевать и защитить свое будущее. Избранный народ никогда не покорится, никогда не сложит оружия.

Несмотря на беспокойство, которое иной раз по ночам одолевало его в темной спальне, Хеннинг Клоппер умер в уверенности, что его потомки никогда не поступят так, как поступил сержант Джордж Страттон у реки Гонгко в далекий апрельский день 1878 года.

Буры никогда не покорятся.

 

Женщина из Истада

1

В пятницу, 24 апреля, в самом начале четвертого, Луиза Окерблум, маклер по недвижимости, вышла из Сберегательного банка в Скурупе. Она немного постояла на тротуаре, вдыхая свежий воздух и размышляя о том, что делать дальше. Хорошо бы, конечно, прямо сейчас закончить рабочий день и поехать домой, в Истад. Но утром звонила клиентка, вдова, которая хотела выставить на продажу дом, и Луиза обещала съездить и посмотреть. Она попробовала прикинуть, сколько это займет времени. Наверно, час. Вряд ли больше. Кстати, надо купить хлеба. Обычно ее муж Роберт выпекал хлеб сам. Но как раз на этой неделе ему было недосуг. Луиза пересекла площадь и свернула налево, к булочной. Старомодный колокольчик звякнул, когда она толкнула дверь. Других покупателей в булочной не было, и женщина за прилавком — ее звали Эльса Персон — позднее вспомнит, что выглядела Луиза Окерблум веселой и говорила о том, как замечательно, что наконец настала весна.

Луиза купила батон с отрубями и несколько наполеонов — не грех устроить домашним сюрприз, пусть полакомятся на десерт. Затем пошла обратно к банку, вернее, к машине, припаркованной у его заднего фасада. По дороге ей встретилась молодая пара из Мальмё, та самая, которой она нынче продала дом. Совсем недавно они сидели в банке, наконец решились, уплатили продавцу деньги, подписали купчую и ипотеку. Луиза понимала, как они рады собственному дому. И одновременно тревожилась. Сумеют ли они выплачивать взносы в погашение долга и проценты? Времена тяжелые, практически все живут под угрозой безработицы. Что будет, если он останется без места? Как бы там ни было, она тщательно проверила их имущественное положение. В отличие от многих других молодых пар за этими двумя не числилось легкомысленных превышений банковского кредита. И молодая жена как будто бы весьма экономна. Наверно, они все-таки справятся с выплатами. А если нет, дом скоро опять выставят на продажу. Может, им с Робертом и доведется его продавать. В последние годы ей частенько случалось и по два, и по три раза продавать один и тот же дом.

Луиза отперла машину, взяла телефонную трубку и набрала номер истадской конторы. Но Роберт уже ушел. Автоответчик сообщил его голосом, что риелторская контора Окерблум закрыта на выходные и возобновит работу в понедельник, в 8 утра.

Сперва она удивилась, что Роберт ушел домой так рано. Но потом вспомнила, что сегодня после обеда у него назначена встреча с аудитором. Поэтому она сказала автоответчику: «Привет, мне еще надо взглянуть на один дом в Крагехольме, а потом поеду в Истад. Сейчас четверть четвертого, в пять буду дома» и сунула трубку в гнездо. Как знать, вдруг Роберт после встречи с аудитором вернется в контору.

Луиза подвинула поближе пластиковую папку, что лежала на соседнем сиденье, и достала листок с планом, который начертила со слов вдовы. Дом стоял возле одной из боковых дорог между Крагехольмом и Волльшё. Да, как минимум час — доехать, быстренько посмотреть дом с участком и вернуться в Истад.

Потом ее вдруг одолели сомнения. Может, лучше все-таки отложить это дело? — подумала она. Поеду прямо домой, по береговому шоссе, остановлюсь где-нибудь ненадолго, полюбуюсь морем. Один дом я уже продала. На сегодня хватит.

Тихонько напевая псалом, она включила мотор и поехала прочь из города. Но у поворота на треллеборгское шоссе опять передумала. Ни в понедельник, ни во вторник она не успеет посмотреть дом вдовы. А та возьмет да обидится и передаст дом другому агентству. Они с Робертом не могут так рисковать. Времена нынче трудные, и без того забот хватает. Конкуренция растет с каждым днем. Чересчур это накладно — упускать сделку, если, конечно, дом мало-мальски подходящий.

Луиза со вздохом свернула в другую сторону. Прибрежное шоссе и море подождут. Время от времени она поглядывала на карту. На той неделе надо обязательно купить держалку для карт, тогда не придется ломать шею, проверяя, правильно ли едешь. Впрочем, дом наверняка найти несложно, хоть она ни разу еще не ездила той дорогой, которую описала вдова. Здешние края она изучила вдоль и поперек. На будущий год они с Робертом отметят десятилетний юбилей своей риелторской конторы.

На этой мысли она задержалась. Уже десять лет. Как быстро идет время, слишком быстро. За эти десять лет она родила двоих детей и упорно, прилежно работала вместе с Робертом, стараясь упрочить дело. Когда они начинали, время было вполне благоприятное, это она понимала. Сейчас им бы нипочем не удалось пробиться на рынок. В общем-то, грех жаловаться. Господь был благосклонен к ней и к ее семье. Надо еще раз поговорить с Робертом, нельзя ли все-таки увеличить взнос в Общество защиты детей. Он, понятно, впадет в сомнения, насчет денег он всегда тревожится больше, чем она. Но в конце концов она непременно уговорит его, обычно ей это удается.

Внезапно Луиза сообразила, что едет не туда, и затормозила. Мысли о семье и об этих десяти годах отвлекли от дороги, и она пропустила нужный поворот. Тихонько смеясь, она покачала головой, внимательно посмотрела по сторонам, потом развернулась и поехала назад.

Удивительно живописный край — Сконе, подумала она. Живописный и открытый. Но и таинственный. Ландшафт, на первый взгляд как будто бы ровный и плоский, мог в мгновение ока смениться глубокими ложбинами, где дома и усадьбы выглядели одинокими островками. Она не переставала удивляться этим контрастам, когда колесила по округе, осматривая дома или показывая их возможным покупателям.

Сразу за Эрикслундом Луиза съехала на обочину и еще раз тщательно изучила план. Пока все правильно. Теперь поворот налево — и перед нею открылась дорога на Крагехольм. Какая красота! Шоссе бежало по холмам, мягко петляло среди Крагехольмского леса, а слева за деревьями поблескивало озеро. Луиза не раз ездила этой дорогой и очень ее любила.

Километров через семь она стала высматривать последний поворот. Вдова сказала, что это обыкновенный проселок, но вполне проезжий. Ага, вот он! Луиза притормозила и свернула направо — нужный дом будет слева, примерно в километре от поворота.

Через три километра дорога кончилась, и она поняла, что все-таки заблудилась.

В первую минуту она едва не поддалась соблазну отказаться от этой затеи и поехать домой. Но взяла себя в руки, вернулась на крагехольмскую дорогу и метров через пятьсот дальше к северу опять свернула направо. Но и здесь не нашлось дома, подходящего под описание. Со вздохом она развернула машину. Надо остановиться и спросить. Ведь неподалеку за деревьями мелькнул какой-то дом.

Луиза заглушила мотор и вышла из машины. От деревьев веяло запахом свежей листвы. Она пошла к дому — длинной, когда-то белой постройке, каких в Сконе великое множество. С мезонином. Посреди двора — колодец с черной крашеной колонкой.

В замешательстве она остановилась. Дом выглядел совершенно заброшенным. Может, все-таки лучше поехать домой, паче чаяния вдова не обидится.

Впрочем, постучать-то можно, подумала она. Попытка не пытка.

Направляясь к крыльцу, она миновала большую красную пристройку. И не устояла перед искушением, заглянула в приоткрытые высокие двери.

Увиденное весьма ее озадачило. В пристройке стояли два автомобиля. Она хоть и не большой знаток, но даже ей понятно, что один из автомобилей — баснословно дорогой «мерседес», а второй — не менее дорогой БМВ.

Значит, кто-то здесь есть, подумала она, шагая дальше.

И этот кто-то денег не считает.

Луиза постучала, но ничего не произошло. Снова постучала, на сей раз погромче, однако ответа и теперь не дождалась. Попробовала заглянуть в окно возле двери — увы, шторы были задернуты. Она постучала в третий раз, потом решила обойти вокруг дома и посмотреть, нет ли на той стороне другой двери.

Там обнаружился заросший фруктовый сад. Яблони не обрезали наверняка лет двадцать, а то и тридцать. Под грушевым деревом — полусгнившая садовая мебель. Испуганная сорока захлопала крыльями и улетела прочь. Никаких дверей больше не было, и Луиза вернулась к крыльцу.

Постучу еще разок, подумала она. Если не откроют, поеду обратно в Истад. И даже успею немножко полюбоваться морем, прежде чем займусь стряпней.

Она громко постучала в дверь.

По-прежнему никакого ответа.

Она скорее почувствовала, чем услыхала, что за спиной во дворе кто-то есть. И поспешно обернулась.

Метрах в пяти от нее стоял мужчина. Стоял совершенно неподвижно и наблюдал за нею. Она заметила шрам у него на лбу.

Ей вдруг стало очень не по себе.

Откуда он взялся? Почему она ничего не услышала? Двор вымощен щебенкой. Он что, нарочно подкрался?

Она шагнула к нему и сказала, стараясь, чтобы голос звучал как обычно:

— Извините мою назойливость. Я маклер по недвижимости, ехала по делу и заблудилась. Хотела просто спросить дорогу.

Мужчина не ответил.

Может, он не швед, может, не понял, что она сказала? В его облике было что-то чужое, наводившее на мысль, что он иностранец.

Внезапно она осознала, что надо бежать отсюда, и как можно скорее. Этот неподвижный человек с холодными глазами пугал ее.

— Ну что ж, не буду вам мешать, — сказала она. — Извините за вторжение.

Она пошла было к калитке, но тотчас остановилась. Неподвижный человек вдруг ожил. Достал что-то из кармана. Сперва она не разглядела, что это. А потом вдруг поняла — пистолет.

Мужчина медленно поднял оружие, целясь ей в голову.

Боже милостивый, успела подумать она.

Боже милостивый, помоги мне. Он хочет меня убить.

Боже милостивый, помоги мне.

Было без четверти четыре, 24 апреля 1992 года.

 

2

Утром в понедельник, 27 апреля, первый комиссар по уголовным делам Курт Валландер приехал в Истадское полицейское управление злой как черт. Он и сам не мог припомнить, чтобы когда-нибудь пребывал в таком скверном расположении духа. Злость даже оставила вещественный след — во время бритья он порезался, и на щеке красовался пластырь.

Ворчливо отвечая на утренние приветствия коллег, он прошел в кабинет, захлопнул за собой дверь, снял телефонную трубку, сел и уставился в окно.

В свои сорок четыре года Курт Валландер был в полиции на хорошем счету, его ценили за упорство и толковость. Но нынче утром им владели только злость и растущее недовольство. Воскресенье выдалось из тех, какие хочется поскорее забыть.

Во-первых, отец, который жил бирюком в своем доме неподалеку от Лёдерупа, на равнине. Отношения с отцом у него всегда складывались непросто. И с годами легче не стало, ведь Курт Валландер с растущей досадой замечал, что день ото дня все больше походит на отца. Пытаясь представить себе собственную старость, он сразу впадал в дурное настроение. Неужели ему суждено на склоне лет стать таким же брюзгливым и вздорным стариканом, который в любую минуту может выкинуть какой-нибудь совершенно безумный фортель?

В воскресенье днем Курт Валландер, как всегда, поехал к отцу. Они перекинулись в картишки, а потом устроились на веранде пить кофе, наслаждаясь ярким весенним солнцем. И тут отец без всякого предупреждения объявил, что собирается жениться. Сперва Курт Валландер решил, что ослышался.

«Нет, — сказал он. — Я жениться не собираюсь».

«Я не о тебе говорю, — отозвался отец. — Я о себе».

Курт Валландер скептически взглянул на него:

«Скоро восемьдесят стукнет, а ты жениться надумал».

«Я пока не помер, — отрезал отец. — Что хочу, то и делаю. Ты лучше спроси, на ком».

«На ком же?» — покорно спросил Валландер.

«Сам бы мог догадаться, — сказал отец. — По-моему, полицейским как раз и платят за умение делать выводы».

«Так ведь у тебя вроде нет знакомых ровесниц? Сидишь тут сам с собой, как сыч».

«Есть одна. И вообще, кто говорит, что жениться надо непременно на ровеснице?»

Курт Валландер сообразил, что речь может идти только о Гертруд Андерсон, пятидесятилетней женщине, которая трижды в неделю приходила к отцу стирать и убираться.

«Ты надумал жениться на Гертруд? А ее-то вообще спросил, хочет она выходить за тебя или нет? Ты же на тридцать лет старше. По-твоему, ты сможешь ужиться с другим человеком? Это у тебя никогда не получалось. Даже с мамой все шло вкривь и вкось».

«К старости нрав у меня стал помягче», — кротко ответил отец.

Курт Валландер ушам своим не верил. Отец женится? «Нрав к старости стал помягче»? Да он теперь вовсе несносный!

В итоге они поругались. И кончилось все тем, что отец зашвырнул свою чашку в тюльпаны и заперся в мансарде — там была студия, где он писал свои картины, неизменно на один и тот же сюжет: осенний закат, с глухарем на переднем плане или без, смотря по желанию заказчика.

Курт Валландер поехал домой, причем гнал, изрядно превышая скорость. Необходимо помешать этой безумной затее. И как это Гертруд Андерсон, проработав у отца все ж таки целый год, не поняла, что жить с ним совершенно невозможно?

Он припарковал машину в центре Истада, на Мариягатан, неподалеку от дома, и решил не откладывая позвонить сестре Кристине в Стокгольм. Пусть приедет сюда, в Сконе. Отец, конечно, никого не послушает. Но может, Кристина хоть немножко его образумит.

Сестре Валландер так и не позвонил. Поднявшись на верхний этаж в свою квартиру, он увидел, что дверь взломана, а через несколько минут установил, что воры унесли новенькую стереоаппаратуру, музыкальный центр для компакт-дисков, все пластинки, телевизор и видеомагнитофон, часы и фотоаппарат. Совершенно убитый, он долго сидел на стуле, раздумывая, что предпринять. В конце концов позвонил на работу и попросил позвать одного из инспекторов, Мартинссона, который, как он знал, дежурил в это воскресенье.

Ждать, пока Мартинссон ответит, пришлось долго. Небось кофе распивает, думал Валландер, и болтает с дорожными полицейскими, они проводят в эти выходные масштабную проверку уличного движения и сейчас наверняка сделали перерыв.

«Мартинссон слушает. Вы по какому вопросу?»

«Это Валландер. Ты лучше приходи сюда».

«Куда? К тебе в кабинет? Но ты же вроде выходной сегодня?»

«Я дома. Приезжай».

Похоже, Мартинссон уразумел, что дело важное. Больше он вопросов не задавал.

«Хорошо. Сейчас буду».

Весь остаток воскресного дня сотрудник технического отдела осматривал квартиру и составлял протокол. По молодости лет Мартинссон, который входил в группу Валландера, иной раз бывал небрежен и импульсивен. Но все же Валландеру нравилось работать с ним, не в последнюю очередь потому, что парень нередко выказывал изрядную проницательность. Когда Мартинссон и криминалист наконец ушли, Валландер кое-как привел в порядок дверь.

Большую часть ночи он лежал без сна, воображая, как надерет задницу этим ворам, если, конечно, сумеет их сцапать. А когда стало невмоготу сокрушаться по поводу утраты пластинок, принялся, уже безропотно, размышлять, что делать с отцом.

На рассвете Валландер встал, сварил кофе и разыскал страховой полис на квартиру. Сел в кухне за стол и, прихлебывая кофе, перечитал документ, злясь на тарабарский язык страховщиков. В конце концов швырнул полис на стол и пошел бриться. А когда порезал щеку, всерьез прикинул, не стоит ли сказаться больным, лечь в постель и с головой укрыться одеялом. Но мысль, что он будет торчать в квартире и не сможет поставить пластинку, была совершенно невыносима.

Сейчас, в полвосьмого, он, закрыв дверь, сидел за столом в кабинете. С натугой заставил себя наконец вновь стать полицейским и положил трубку на рычаг.

Телефон сразу же зазвонил. Эбба, из проходной.

— Ужасная история с этим взломом, — сказала она. — Они что, вправду унесли все твои пластинки?

— Оставили несколько, на семьдесят восемь оборотов. Может, хоть их послушаю нынче вечером. Если раздобуду патефон.

— Жуть какая-то.

— Ничего не попишешь. А что ты хотела?

— Тут один человек хочет непременно с тобой поговорить.

— По какому делу?

— У него кто-то пропал.

Валландер посмотрел на кучу протоколов на столе:

— А Сведберг не может им заняться?

— Сведберг выехал на отлов.

— На отлов?

— Ну, может, я неудачно выразилась. Он ловит бычка, который сбежал из усадьбы возле Марсвинсхольма, а теперь бегает по шоссе Е-14 и мешает движению.

— А что, дорожная полиция с ним не совладает? Это же их дело!

— Бьёрк послал Сведберга.

— Господи!

— Ну, так я направлю его к тебе? Человека, который пришел заявить о пропаже?

— Ладно, присылай, — кивнул Валландер.

Через минуту-другую в дверь постучали, причем так деликатно, что Валландер даже усомнился, вправду ли слышал стук. Но на всякий случай крикнул: «Заходите», и дверь тотчас отворилась.

Комиссар привык думать, что первое впечатление о человеке решает все.

В посетителе, который стоял на пороге, не было совершенно ничего примечательного. На вид лет тридцать пять. Темно-синий костюм, очки, коротко подстриженные светлые волосы.

Но кое-что все-таки бросалось в глаза.

Посетитель был явно очень встревожен. Судя по всему, не один Валландер ночью глаз не сомкнул.

Комиссар встал, протянул руку:

— Курт Валландер. Комиссар уголовной полиции.

— Роберт Окерблум, — представился посетитель. — Моя жена пропала.

Такой прямолинейности Валландер никак не ожидал.

— Давайте-ка начнем с самого начала, — сказал он. — Садитесь, пожалуйста. К сожалению, кресло не очень-то удобное. Левый подлокотник вечно отваливается. Но вы не обращайте внимания.

Окерблум сел в кресло.

И вдруг разрыдался, мучительно, отчаянно.

Валландер в растерянности стоял у стола. Ладно, подождем.

Через несколько минут посетитель успокоился. Утер глаза, высморкался.

— Извините меня, — сказал он. — Но с Луизой, наверное, что-то случилось. Она не могла просто так взять и исчезнуть.

— Хотите кофе? — спросил Валландер. — Можно и булочки заказать.

— Нет-нет, спасибо.

Валландер кивнул, открыл ящик стола и поискал блокнот. Он вел записи в обыкновенных школьных блокнотах, которые покупал на свои деньги. Так и не научился использовать разнообразные протокольные бланки, которые в огромном количестве рассылало Управление государственной полиции. У него даже мелькала мысль послать в «Свенск пулис» заметку с предложением, чтобы в эти бланки включили и готовые ответы.

— Начнем с вас, — сказал Валландер.

— Меня зовут Роберт Окерблум, — повторил посетитель. — Вместе с моей женой Луизой мы держим агентство по недвижимости.

Валландер записал. Знакомая контора, рядом с кинотеатром «Сага».

— У нас двое детей, — продолжал Окерблум, — четырех и семи лет. Девочки. Живем на Окарвеген, девятнадцать. Я здешний уроженец. Жена родом из Роннебю.

Он умолк, достал из внутреннего кармана фотографию и положил на стол перед Валландером. Женщина самой обыкновенной наружности. Улыбается фотографу. Снимали определенно в студии. Рассматривая лицо на фотографии, Валландер думал, что каким-то образом эта женщина и Роберт Окерблум очень под стать друг другу.

— Снимок сделан всего три месяца назад. Она выглядит именно так.

— И стало быть, она исчезла? — спросил Валландер.

— В пятницу она была в Сберегательном банке в Скурупе, завершала сделку о недвижимости. Потом собиралась посмотреть дом, который выставляют на продажу. Сам я после обеда был у нашего аудитора. Но прежде чем ехать домой, вернулся в контору. На автоответчике было Луизино сообщение, что к пяти она будет дома. Звонила она, по ее словам, в четверть четвертого. И после этого она исчезла.

Комиссар наморщил лоб. Сегодня понедельник. Значит, ее нет уже почти трое суток. Трое суток, а дома двое малышей.

Чутье подсказывало, что это не обычное исчезновение. Валландер знал, что большинство пропавших рано или поздно возвращаются и со временем все получает вполне естественное объяснение. Например, люди частенько забывали предупредить, что уезжают на несколько дней или на неделю. Но знал он и другое: детей женщины оставляют довольно редко. И вот это его встревожило.

Он кое-что записал в блокноте, потом спросил:

— Вы не стерли ее сообщение на автоответчике?

— Нет, — ответил Роберт Окерблум. — Только я как-то не подумал захватить кассету.

— С этим мы разберемся попозже. Известно, откуда она звонила?

— Из машины.

Валландер положил ручку на стол и посмотрел на посетителя. По всей видимости, он действительно искренне встревожен.

— Вы не нашли разумного объяснения ее отсутствию?

— Нет.

— Может, она загостилась у друзей?

— Нет.

— У родственников?

— Нет.

— И никакие другие варианты вам в голову не приходят?

— Нет.

— Надеюсь, вы не обидитесь, если я задам личный вопрос?

— Мы не ссорились. Вы ведь об этом хотели спросить?

Валландер кивнул:

— Да, об этом… Так вы говорите, она пропала в пятницу во второй половине дня. И все-таки к нам вы пришли только сегодня, три дня спустя.

— Я не мог собраться с духом, — сказал Окерблум.

Валландер посмотрел на него с удивлением.

— Пойти в полицию — значит признать, что случилось ужасное, — продолжал Окерблум. — Потому я и не мог собраться с духом.

Валландер медленно качнул головой. Он прекрасно понимал, что имеет в виду посетитель.

— Вы, конечно, ездили ее искать.

Роберт Окерблум кивнул.

— А что еще делали? — Валландер сделал пометку в блокноте.

— Молился Богу, — просто ответил Роберт Окерблум.

Валландер даже ручку выронил:

— Молились?

— Наша семья принадлежит к Методистской церкви. И вчера все прихожане вместе с пастором Туресоном молились, чтобы с Луизой не случилось ничего дурного.

Валландер почувствовал, как внутри что-то сжалось, но постарался ничем не выдать человеку в кресле свою тревогу.

Мать двоих детей, прихожанка независимой церкви, думал он. Не могла она просто так исчезнуть. Разве что в приступе умопомрачения. Или религиозных сомнений. Мать двоих детей в лес не пойдет и руки на себя не наложит. Конечно, и такое случается, но крайне редко.

Валландер догадывался, что все это означает.

Либо произошел несчастный случай. Либо Луиза Окерблум стала жертвой преступления.

— Вы, конечно, думали о возможности несчастного случая, — сказал он.

— Я обзвонил все сконские больницы, — ответил Роберт Окерблум. — Ее нигде нет. К тому же больница сама бы связалась со мной, если б что-то случилось. Луиза всегда брала с собой удостоверение.

— Какая у нее машина? — спросил Валландер.

— «Тойота-королла». Девяностого года. Темно-синяя. Номер MHL 449.

Валландер записал.

И опять начал сначала. Методично, со всеми подробностями расспросил Роберта Окерблума о том, что делала его жена утром в пятницу, 24 апреля. Они рассматривали дорожные карты, а внутри у комиссара нарастало гложущее беспокойство.

Господи, только бы не убийство, думал он. Все, что угодно, только не это.

В четверть одиннадцатого Валландер положил ручку.

— Оснований для беспокойства нет. Полагаю, с Луизой все обойдется, — сказал он, надеясь, что голос звучит уверенно. — Но мы, конечно же, серьезно проверим ваше заявление.

Роберт Окерблум поник в кресле. Валландер испугался, как бы он снова не заплакал. Ему вдруг стало очень жаль этого человека, и больше всего на свете он бы хотел утешить его. Но как это сделать, не выдав собственной тревоги?

— Мне бы хотелось прослушать пленку с записью ее сообщения, — сказал он, вставая. — Потом съезжу в Скуруп, в банк. Кстати, вам кто-нибудь помогает дома с детьми?

— Мне помощь не нужна, — сказал Роберт Окерблум. — Я сам справляюсь. Комиссар, как вы думаете, что с Луизой?

— Пока я ничего не думаю, — ответил Валландер. — Ну, разве только, что она скоро вернется домой.

Вру, подумал он.

Я не думаю. Я надеюсь.

Комиссар сел в свою машину и следом за Робертом Окерблумом поехал в город. Надо прослушать автоответчик и заглянуть в ящики ее письменного стола, потом он вернется в управление и поговорит с Бьёрком. Хотя розыск пропавших ведется согласно давно установленным предписаниям, Валландер намеревался сразу обеспечить себе максимальные полномочия и людские ресурсы. Сами обстоятельства исчезновения указывали на то, что Луиза Окерблум могла стать жертвой преступника.

Контора Окерблумов размещалась в давней колониальной лавке. Валландер помнил эту лавку — когда он, молодой полицейский, приехал из Мальмё в Истад, она еще существовала. Теперь здесь стояли два письменных стола да стенды с фотографиями и описаниями недвижимости. Чуть в стороне — несколько стульев и еще один стол, где разложены объемистые папки-регистраторы, для удобства клиентов, чтобы они могли подробно изучить анатомию разнообразной недвижимости. На стене две большие подробные карты, сплошь утыканные разноцветными булавками. За конторой крохотная кухонька.

Вошли они со двора. Но Валландер все же успел заметить на парадной двери написанную от руки табличку: «Сегодня у нас закрыто».

— Который из столов ваш? — спросил комиссар.

Роберт Окерблум показал. Валландер прошел к другому столу, сел в кресло. Ежедневник, фотография дочерей, несколько папок-регистраторов, стакан с ручками — больше ничего на столе не было. Но похоже, что совсем недавно здесь навели порядок.

— Кто у вас убирает? — спросил он.

— Трижды в неделю приходит уборщица, — ответил Окерблум. — Но пыль мы вытираем сами и корзины с мусором опорожняем каждый день.

Валландер кивнул. Обвел взглядом комнату. Единственный необычный предмет — маленькое распятие на стене возле двери в кухоньку.

Он жестом показал на автоответчик.

— Сейчас-сейчас, — сказал Роберт Окерблум. — В пятницу после трех других сообщений не было.

Первое впечатление, опять подумал Валландер. Слушай внимательно.

Привет, мне еще надо взглянуть на один дом в Крагехольме, а потом поеду в Истад. Сейчас четверть четвертого, в пять буду дома.

Веселая, подумал Валландер. Голос бодрый, веселый. Не испуганный.

— Еще раз, пожалуйста. Но сперва я хочу услышать ваше сообщение. Оно сохранилось?

Роберт Окерблум кивнул, перемотал пленку и включил воспроизведение.

Вас приветствует риелторская контора Окерблум. В настоящее время мы отлучились по делам. Но в понедельник утром контора откроется, как всегда, ровно в восемь. Будьте добры, оставьте ваше сообщение или пошлите факс после сигнала. Спасибо за звонок, будем рады услышать вас вновь.

Судя по всему, Роберт Окерблум чувствовал себя перед микрофоном автоответчика не очень уютно. Голос звучал напряженно.

Валландер вернулся к сообщению Луизы Окерблум, прокручивая пленку снова и снова.

Он пытался уловить некое послание, спрятанное за словами. Хотя понятия не имел, что бы это могло быть. Но пытался.

Прослушав пленку раз десять, он кивнул Роберту Окерблуму: достаточно.

— Я бы взял кассету с собой. В управлении можно усилить звук.

Роберт Окерблум вынул кассету и протянул Валландеру.

— И еще одна просьба. Я осмотрю ее стол, а вы тем временем запишите все, что она делала или собиралась делать в пятницу. С кем думала встретиться и где. Запишите также, какой именно дорогой она ехала — точно или предположительно. И в котором часу. Кроме того, мне нужно точно знать местонахождение дома в Крагехольме, который она собиралась посмотреть.

— Вот этого я не знаю, — сказал Роберт Окерблум.

Валландер удивленно посмотрел на него.

— Луиза сама говорила с клиенткой, которая хочет продать дом, — объяснил Окерблум. — Сама начертила план и взяла его с собой. Только сегодня она бы внесла всю информацию в документы. Если б мы взялись за продажу, то либо она, либо я съездили бы туда еще раз и сфотографировали дом.

На секунду Валландер задумался:

— Иными словами, местоположение дома известно только Луизе.

Окерблум кивнул.

— А когда эта клиентка позвонит снова?

— Наверно, сегодня, в течение дня. Потому Луиза и хотела уже в пятницу взглянуть на дом.

— Вы непременно должны быть здесь, когда она позвонит. Скажите, что ваша жена видела дом, но, к сожалению, заболела. Попросите еще раз объяснить дорогу и запишите ее телефон. Как только поговорите с ней, немедля свяжитесь со мной.

Роберт Окерблум кивнул. И взялся за список, о котором просил Валландер.

Один за другим комиссар открывал ящики стола. Ничего примечательного. Ящики как ящики, ни один не выглядит неестественно пустым. Приподнял зеленый бювар. Там обнаружился рецепт приготовления рубленых котлет, вырванный из какого-то журнала. Потом посмотрел на фотографию девочек.

Встал, прошел в кухоньку. На стене календарь и вышивка — библейское изречение. На полке непочатая баночка кофе. И всевозможные чаи. В холодильнике литр молока и полпачки маргарина.

Вспоминая ее голос и те несколько фраз, что записаны на автоответчике, Валландер подумал, что звонила она наверняка с автостоянки. Голос был ровный. Если б она одновременно вела машину, он бы звучал не так. Когда затем в полиции звук усилят, это предположение подтвердится. Вдобавок Луиза Окерблум явно человек осторожный и законопослушный, она не станет подвергать риску свою и чужую жизнь, болтая по телефону из автомобиля на полном ходу.

Если время совпадает, она в Скурупе, думал Валландер. Закончила дела в банке и собирается ехать в Крагехольм. Но сперва хочет позвонить мужу. Настроение у нее хорошее, ведь в банке все прошло успешно. К тому же пятница, вечер, конец рабочего дня. И погода замечательная. Есть все причины радоваться.

Валландер вернулся в контору, опять сел за ее стол, полистал ежедневник. Роберт Окерблум положил перед ним листок, где записал все, о чем он просил.

— Сейчас у меня остался только один вопрос, — сказал комиссар. — Собственно, даже не вопрос. Но это очень важно. Какой у Луизы характер?

Он говорил в настоящем времени, словно ничего не случилось. Но думал о Луизе Окерблум уже как о человеке, которого нет в живых.

— Ее все любят, — просто ответил Окерблум. — Характер у нее ровный, она часто смеется, общительная. Хотя вообще-то считает, что дела делать трудно. Денежные вопросы и сложные переговоры всегда достаются мне. Она легко впадает в сочувствие. И волнуется. Не может остаться равнодушной к чужим невзгодам.

— Ну а какая-нибудь особенность у нее есть?

— Особенность?

— Почти у каждого есть свои причуды, — сказал Валландер.

Роберт Окерблум задумался:

— Да нет, пожалуй.

Комиссар встал. Уже без четверти двенадцать. Надо непременно потолковать с Бьёрком, пока тот не уехал домой обедать.

— Я свяжусь с вами во второй половине дня, — сказал он. — Постарайтесь не слишком нервничать. И хорошенько подумайте, вдруг вспомните еще что-нибудь важное и полезное для меня.

Вышел Валландер тем же путем, каким вошел.

— Что же все-таки случилось? — спросил Роберт Окерблум на прощание.

— Предположительно ничего, — ответил Валландер. — Все наверняка разъяснится самым естественным образом.

Бьёрка Валландер перехватил в коридоре, когда тот уже собрался домой. Вид у начальника, по обыкновению, был загнанный. Глядя на него, нипочем не захочешь рваться в полицмейстеры.

— Паршивая история с этим взломом, — сказал Бьёрк, состроив печальную мину. — Надеюсь, хоть в газеты она не попадет. Хорошенькое дело — обокрали комиссара по уголовным делам! Процент раскрываемости у нас и без того низкий. Шведская полиция вообще далеко не на первом месте в международной статистике.

— Ничего не попишешь, — сказал Валландер. — Мне надо с тобой поговорить. Найдется минутка?

Они стояли как раз возле кабинета Бьёрка.

— Дело не терпит отлагательства, — уточнил Валландер.

Бьёрк вздохнул и открыл дверь кабинета.

Валландер изложил ситуацию, подробно рассказал о встрече с Робертом Окерблумом.

— Женщина религиозная, мать двоих детей, — подытожил Бьёрк, когда Валландер закончил. — В отсутствии с пятницы. Н-да, перспективы не радужные.

— Более чем. Дрянь дело, — сказал Валландер.

Бьёрк внимательно посмотрел на него:

— Ты подозреваешь преступление?

Валландер пожал плечами:

— Сам не знаю. Но исчезновение явно не рядовое. В этом я уверен. Вот почему надо с самого начала задействовать все ресурсы. А не занимать выжидательную позицию, как того требует обычная в таких случаях процедура.

Бьёрк кивнул:

— Согласен. Кого ты хочешь взять? Только не забывай, людей у нас некомплект, Ханссон-то на бюллетене. Ногу сломал, как нарочно!

— Мартинссона и Сведберга, — сказал Валландер. — Кстати, Сведберг отловил бычка, ну, этого, который шнырял по Е-14?

— В конце концов его изловил кто-то из крестьян, арканом, — мрачно сообщил Бьёрк. — Сведберг подвернул ногу, поскользнулся в кювете. Но он на службе.

Валландер встал:

— Я еду в Скуруп. Соберемся в полпятого и обсудим все, что у нас есть. Но ее машину надо объявить в розыск прямо сейчас.

Он положил на стол перед Бьёрком листок бумаги.

— «Тойота-королла», — прочитал Бьёрк. — Ладно, я распоряжусь.

Валландер направился в Скуруп по прибрежной дороге. А поскольку надо было поразмыслить, ехал не спеша.

Поднявшийся ветер гнал по небу рваные клочья облаков. К гавани приближался паром, наверно из Польши.

Подъехав к пляжу Моссбю, он зарулил на пустынную автостоянку и остановился у заколоченного киоска. Сидел в машине и думал о том, как в прошлом году именно к этому пляжу прибило резиновый плот с двумя трупами. А еще думал о женщине по имени Байба Лиепа, с которой познакомился в Риге. И о том, что так и не сумел забыть ее, хотя и пытался.

Год прошел, а он по-прежнему думает о ней.

Только убийства женщины ему сейчас и не хватало.

Покой, тишина — вот в чем он нуждается.

Думал Валландер и об отце, которому приспичило жениться. О краже, о пропавшей музыке. Такое чувство, словно у него отняли важную часть жизни.

Думал о своей дочери Линде, которая училась в Стокгольме, в народном университете, и с которой, как ему казалось, он мало-помалу терял контакт.

Нет, для одного раза это уже чересчур.

Валландер вышел из машины, застегнул молнию на куртке и спустился к воде. Ветер был холодный, и он озяб.

Перебрав в памяти все, что рассказал Роберт Окерблум, он опять взвесил несколько вариантов. Может, все-таки существует вполне естественное объяснение? Может, она покончила с собой? Потом вспомнил ее голос на автоответчике. Бодрый, энергичный.

Около часу дня Курт Валландер покинул пляж и поехал дальше, в Скуруп.

Вывод был однозначен и неутешителен.

Теперь он был совершенно уверен, что Луизы Окерблум нет в живых.

 

3

Порой Курт Валландер как бы грезил наяву, воображая себе всегда одно и то же, причем подозревал, что эти фантазии роднят его со многими людьми. Ему казалось, будто он совершит налет на банк, который повергнет в ужас весь мир. Попутно его всегда одолевало любопытство: сколько же денег обычно хранится в рядовой банковской конторе? Меньше, чем все думают? Но более чем достаточно? Как именно совершит налет, он не знал. Но фантазии о грабеже постоянно возвращались.

Комиссар улыбнулся про себя этой мысли. Но улыбка тотчас погасла, потому что он чувствовал угрызения совести.

Он был уверен, что живой они Луизу Окерблум не найдут. Пока нет ни доказательств, ни места преступления, ни жертвы. Совершенно ничего. И все же он был уверен.

Снова и снова возникала в памяти фотография девочек.

Как объяснишь то, чему нет объяснения, думал он. И как Роберт Окерблум сможет теперь молиться своему Богу, который так жестоко обманул его и этих двоих детей?

Дожидаясь сотрудника, помогавшего Луизе Окерблум в пятницу оформить сделку по недвижимости, — он отлучился к зубному, — Валландер бродил по залу Скурупского Сбербанка. Приехал он сюда четверть часа назад и уже успел побеседовать с директором, Густавом Халльдёном, с которым ему доводилось и раньше иметь дело. Без обиняков изложил ситуацию, сказал, что хочет навести кой-какие справки в связи с исчезновением одной женщины. Но попросил Халльдена соблюдать конфиденциальность.

«Мы ведь точно не знаем, произошло ли что-то серьезное».

«Понимаю, — ответил Халльден. — Вы только предполагаете, что что-то случилось».

Валландер кивнул. Так оно и есть. Но как определить границу между предположением и знанием?

Глухой голос за спиной вывел его из задумчивости:

— Вы хотели меня видеть.

Валландер обернулся:

— Заместитель директора Муберг?

Мужчина кивнул. Вопреки ожиданию он был молод, на удивление молод, Валландер почему-то думал, что заместитель директора должен быть постарше. Но прежде всего ему бросилось в глаза кое-что другое.

Одна щека у Муберга заметно опухла.

— Мне сейчас трудно говорить, — неловко ворочая языком, произнес Муберг.

Валландер не понял.

— Может, лучше подождать? — повторил Муберг. — Пока заморозка не пройдет.

— Все-таки попробуем, — сказал Валландер, — у меня, к сожалению, мало времени. Вам не слишком больно говорить?

Муберг покачал головой и жестом предложил комиссару пройти в небольшую переговорную в глубине банковского зала.

— Вот здесь мы и работали, — сказал он. — Вы сидите на том самом месте, где сидела Луиза Окерблум. Халльден сказал, вы хотели поговорить о ней. Она пропала?

— Нам заявили о ее исчезновении, — сказал Валландер. — Но может быть, она просто поехала к родственникам и забыла предупредить домашних.

По распухшему лицу заместителя директора Муберга было заметно, что оговорку Валландера он воспринял весьма скептически. Вполне естественно, подумал комиссар. Если человек исчез — значит исчез совсем. Нельзя исчезнуть наполовину.

Муберг взял со стола графин, налил стакан воды, выпил и спросил:

— О чем вы хотите узнать?

— Обо всем, что происходило в пятницу во второй половине дня, — сказал комиссар. — Как можно подробнее. По минутам — что именно она говорила, что делала. Еще мне нужны фамилии людей, купивших дом, и фамилия продавца, на случай, если понадобятся их показания. Вы давно знакомы с Луизой Окерблум?

— Неоднократно встречались по делам, — ответил Муберг. — Четыре сделки по недвижимости оформили.

— Расскажите про пятницу.

Муберг вытащил из внутреннего кармана пиджака ежедневник.

— Встреча была назначена на четверть третьего. Луиза пришла на несколько минут раньше, и мы немножко поговорили о погоде.

— Она не показалась вам напряженной или обеспокоенной? — спросил комиссар.

Муберг задумался, потом ответил:

— Нет. Напротив, она казалась веселой. Раньше я считал ее сухой и чопорной. Но в эту пятницу она была совсем другая.

Валландер кивнул: дескать, продолжайте.

— Потом пришли клиенты, молодые супруги по фамилии Нильсон. И продавец, распорядитель наследства в Сёвде. Мы устроились здесь и, как положено, оформили сделку. Обычная процедура. Все бумаги были в полном порядке. Справки о внесении записей в поземельную книгу, ипотечные акты, ссудные договоры, кассовые чеки. Все прошло как по маслу, очень быстро. После чего мы распрощались. Кажется, еще пожелали друг другу хорошо провести выходные. Я точно не помню.

— Луиза Окерблум спешила? — спросил Валландер.

Муберг опять задумался:

— Может быть. Может быть, и спешила. Но я в этом не уверен. Зато я совершенно уверен в другом.

— В чем же?

— Она не сразу пошла к своей машине.

Муберг показал на окно, выходившее на небольшую автостоянку:

— Это автостоянка для наших клиентов. Я видел, как она припарковала там машину. Но уехала она только минут через пятнадцать после того, как вышла из банка. Я сам видел, потому что сидел здесь, говорил по телефону. Помнится, когда она подошла к машине, в руках у нее была сумка. Кроме портфеля с бумагами.

— Сумка? Как она выглядела?

Муберг пожал плечами. Валландер отметил, что заморозка потихоньку отходит.

— Ну, как выглядит сумка. По-моему, она была бумажная. Не пластиковая.

— А потом Луиза Окерблум уехала?

— Сперва позвонила из машины по телефону.

Мужу, подумал Валландер. Пока все совпадает.

— Было самое начало четвертого, — продолжал Муберг. — В половине четвертого мне предстояла другая встреча, нужно было подготовиться. А телефонный разговор у меня затянулся.

— Вы видели, как она уехала?

— К тому времени я уже ушел к себе.

— Стало быть, последнее, что вы видели, это как она говорила по телефону?

Муберг кивнул.

— Какая у нее машина?

— Я не очень разбираюсь в марках, — ответил Муберг. — По цвету черная. Или темно-синяя.

Валландер захлопнул блокнот.

— Если что-нибудь припомните, будьте добры, сразу сообщите, — сказал он. — Здесь любая мелочь важна.

Записав фамилии и телефоны покупателей и продавца, Валландер попрощался. Вышел через парадную дверь и остановился на площади.

Бумажная сумка, думал он. Наверно, из кондитерской. А ведь неподалеку, на улице, параллельной железной дороге, есть кондитерская. Он пересек площадь, потом свернул налево.

Как выяснилось, девушка-продавщица работала и в пятницу. Но Луизу Окерблум по фотографии не опознала.

— Тут есть еще одна булочная, — сказала она.

— Где именно?

Девушка объяснила. Судя по всему, булочная расположена так же близко от банка, как и эта кондитерская. Валландер поблагодарил и вышел на улицу. Булочную он разыскал слева от площади и едва открыл дверь, как пожилая женщина за прилавком спросила, что ему угодно. Комиссар протянул ей фотографию и представился.

— Вдруг вы ее узнаете, — сказал он. — Возможно, она заходила к вам что-то купить в пятницу, в самом начале четвертого.

Женщина сходила за очками, потом взглянула на фотографию.

— Что-нибудь случилось? — полюбопытствовала она. — Кто это?

— Вы только скажите, знакома она вам или нет, — мягко сказал Валландер.

Женщина кивнула:

— Я помню ее. По-моему, она покупала пирожные. Да, точно. Наполеоны. И хлеб.

Валландер немного подумал, потом спросил:

— Сколько пирожных?

— Четыре. Я еще хотела упаковать их в коробку. Но она сказала, что можно просто положить в пакет. Спешила, видать.

Валландер кивнул.

— Вы видели, куда она пошла от вас?

— Нет. Другие покупатели ждали очереди.

— Спасибо, — сказал комиссар. — Вы очень помогли.

— А что случилось-то? — спросила булочница.

— Ничего. Наводим справки, обычное дело.

Он направился на задворки банка, где Луиза Окерблум припарковала в пятницу свою машину.

Вот и всё, ни шагу дальше, думал он. Здесь след кончается. Отсюда она поехала смотреть дом, а где он находится, мы по-прежнему не знаем; позвонила по телефону, оставила сообщение на автоответчике и уехала. Настроение у нее было хорошее, в пакете лежали пирожные, и к пяти она рассчитывала вернуться домой.

Он посмотрел на часы. Без трех минут три. Ровно трое суток назад Луиза Окерблум была именно здесь.

Валландер прошел к своей машине, припаркованной у фасада, сунул в магнитолу музыкальную кассету, одну из немногих уцелевших после кражи, и попробовал подвести итоги. Голос Пласидо Доминго наполнял салон, а он думал о четырех наполеонах, предназначенных для семьи Окерблум. Интересно, они всегда читают застольную молитву? Даже когда собираются есть пирожные? Как это вообще — верить в Бога?

Ненароком он набрел на полезную мысль. До совещания в полиции надо непременно повидать еще одного человека.

Роберт Окерблум упомянул о нем.

Как он его назвал? Пастор Туресон?

Валландер включил зажигание и отправился обратно в Истад. Вырулив на магистраль Е-14, он прибавил газу и погнал на предельно допустимой скорости. Связался по телефону с Эббой, попросил ее разыскать пастора Туресона и сообщить ему, что комиссар Валландер хочет срочно с ним повидаться. Он был уже недалеко от города, когда Эбба позвонила и сказала, что пастор Туресон сейчас в Методистской церкви и готов его принять.

— Думаю, тебе не вредно иной раз заглянуть в церковь, — заметила Эбба.

Валландеру вспомнилось, как год назад они с Байбой Лиепой несколько вечеров подряд допоздна сидели в рижской церкви. Но он ничего не сказал. При всем желании он не мог сейчас думать о Байбе.

Пастор Туресон оказался человеком средних лет, высоким, крепким, с пышной седой шевелюрой. И силой не обижен — рукопожатие прямо-таки железное.

Убранство церкви было очень скромным, и Валландер не испытывал гнетущего ощущения, которое так часто донимало его в иных храмах. Они устроились на стульях возле алтаря.

— Несколько часов назад я звонил Роберту, — сказал пастор Туресон. — Бедняга, он в полном отчаянии. Вы еще не нашли ее?

— Нет.

— Не понимаю, что могло случиться. Луиза не из тех, кто пускается в опасные авантюры.

— Иногда опасности избежать невозможно, — сказал Валландер.

— Что вы имеете в виду?

— Опасности бывают двоякого рода. Одним люди подвергают себя сами. Другим — подвергаются. Это не совсем одно и то же.

Пастор Туресон беспомощно развел руками. Тревога его казалась искренней, как и сочувствие мужу и дочерям.

— Расскажите о ней, — сказал Валландер. — Какая она была? Вы давно ее знаете? И что за семья у Окерблумов?

Пастор Туресон серьезно посмотрел на него:

— Вы спрашиваете так, будто все уже кончено.

— Дурная привычка, — извинился Валландер. — Конечно, я имею в виду: расскажите, какая она.

— Я служу пастором в этом приходе уже пять лет, — начал Туресон. — И по моему выговору вы наверняка догадались, что родом я из Гётеборга. И все это время Окерблумы являются прихожанами нашей церкви. Они оба из методистских семей и познакомились через церковь. Теперь вот и дочки их воспитываются в истинной вере. Роберт и Луиза люди прилежные. Работящие, бережливые, щедрые. Иначе не скажешь. Вообще трудно говорить о них по отдельности. Вся моя паства просто потрясена исчезновением Луизы. Вчера во время нашей общей молитвы я необычайно остро это почувствовал.

Образцовая семья. Без сучка без задоринки, подумал Валландер. Можно опросить еще тысячу людей, и все скажут одно и то же. Нет у Луизы Окерблум ни недостатков, ни слабостей. Только вот — она пропала.

Что-то здесь не так. Всё не так.

— О чем вы задумались, комиссар? — спросил пастор Туресон.

— О слабости, — отозвался Валландер. — Ведь именно слабость — один из краеугольных камней всякой религии, вы согласны? Мы верим, что Господь поможет нам преодолеть нашу слабость?

— Совершенно верно.

— Но у меня складывается впечатление, будто Луиза Окерблум никаких слабостей не имела. Ее образ настолько безупречен, что поневоле начинаешь сомневаться. Неужели правда бывают такие насквозь хорошие, добрые люди?

— Луиза действительно такая, — ответил пастор Туресон.

— Прямо ангел во плоти, а?

— Да нет. Помню, как-то раз на приходском вечере она варила кофе. И обожглась. Так я сам слышал, как она чертыхнулась.

Валландер попробовал начать сначала.

— Вы уверены, что в ее отношениях с мужем не было никакого конфликта? — спросил он.

— Абсолютно уверен, — ответил пастор.

— И другого мужчины не было?

— Конечно нет. Надеюсь, вы не станете задавать этот вопрос Роберту.

— А религиозные сомнения не могли ее одолеть?

— Нет, это совершенно исключено. Я бы знал.

— У нее могли быть причины покончить самоубийством?

— Нет.

— Ну а внезапное умопомрачение?

— С какой стати? Она человек очень и очень цельный, гармоничный.

— Большинство людей имеет свои секреты, — помолчав, сказал Валландер. — Вы можете допустить, что у Луизы Окерблум есть какой-то секрет, о котором не знает никто, даже ее муж?

Пастор Туресон покачал головой:

— Конечно, секреты есть у всех. И нередко весьма мрачные. Но я убежден, что у Луизы нет секрета, который бы вынудил ее оставить семью и устроить такой переполох.

Больше у Валландера вопросов не было.

Н-да, опять подумал он, что-то в этой идеальной картинке не так.

Он встал и поблагодарил пастора.

— Я еще побеседую с другими прихожанами. Если Луиза не вернется.

— Она обязательно вернется, — сказал пастор Туресон. — Иначе и быть не может.

В пять минут пятого Валландер вышел из Методистской церкви. Накрапывал дождь, дул пронизывающий ветер. Он поежился. Сел в машину и почувствовал, что ужасно устал. Как будто мысль о том, что две маленькие девочки лишились матери, напрочь выбила его из колеи.

В половине пятого все собрались в кабинете Бьёрка. Мартинссон, ссутулившись, сидел на диване, Сведберг прислонился к стене и, по обыкновению, рассеянно скреб лысину, словно надеясь обнаружить исчезнувшие волосы. Валландер устроился на стуле. Бьёрк, опершись на стол, разговаривал по телефону. Наконец он положил трубку и предупредил Эббу, чтобы в ближайшие полчаса их никто не беспокоил. Исключение можно сделать только для Роберта Окерблума.

— Итак, что мы имеем? — спросил Бьёрк. — С чего начнем?

— Ничего мы не имеем, — ответил Валландер.

— Сведберга и Мартинссона я проинформировал, — продолжал Бьёрк. — Ее машина объявлена в розыск. Словом, приняты все меры, предусмотренные на случай исчезновения, каковой мы полагаем серьезным.

— Не полагаем, — сказал Валландер. — Он и есть серьезный. Если бы произошел несчастный случай, нас бы уже известили. Но никаких сообщений не поступало. Значит, мы имеем дело с преступлением. Мне очень жаль, но я убежден, что ее нет в живых.

Мартинссон хотел было задать вопрос, но Валландер остановил его и коротко изложил, что успел выяснить за день. Очень важно, чтобы коллеги поняли его соображения и пришли к тому же выводу: такой человек, как Луиза Окерблум, добровольно семью не оставит.

Кто-то или что-то не позволило ей вернуться домой к пяти часам.

— Спору нет, история запутанная, — подытожил Бьёрк, когда Валландер закончил.

— Риелторская контора, независимая церковь, семья, — сказал Мартинссон. — Может, она не выдержала такой нагрузки? Купила пирожные, поехала домой. А потом вдруг развернулась и двинула в Копенгаген.

— Надо разыскать машину, — сказал Сведберг. — Без машины мы ничего не найдем.

— Первым делом надо разыскать дом, который она хотела посмотреть, — вставил Валландер. — Роберт Окерблум не звонил?

Никаких телефонных сообщений пока вообще не поступало.

— Если она вправду поехала смотреть дом где-то в окрестностях Крагехольма, можно бы проследить ее маршрут, и тогда мы, наверно, найдем ее или хотя бы то место, где след кончается.

— Петерс с Нуреном объехали все малые дороги вокруг Крагехольма, — сказал Бьёрк. — Но «тойоты-короллы» не нашли. Зато обнаружили краденый грузовик.

Валландер достал из кармана кассету автоответчика. Хоть и не сразу, но все-таки удалось разыскать подходящий магнитофон. Все склонились над столом, слушая голос Луизы Окерблум.

— Надо хорошенько проанализировать запись, — сказал Валландер. — Честно говоря, я не представляю себе, что техники могли бы там обнаружить. Но на всякий случай.

— Ясно одно, — заметил Мартинссон. — Когда звонила, она была не испугана, не встревожена, не озабочена, не в беде и не в отчаянии.

— Выходит, что-то случилось, — сказал Валландер. — Между тремя и пятью часами. Где-то в округе, между Скурупом, Крагехольмом и Истадом. Ровно трое суток назад.

— Как она была одета? — спросил Бьёрк.

Тут только Валландер сообразил, что забыл задать ее мужу этот простейший вопрос. Он так и сказал.

— Все-таки, по-моему, найдется совершенно естественное объяснение, — задумчиво проговорил Мартинссон. — Ты же сам сказал, Курт, она не из тех, кто исчезает по своей воле. А разбойные нападения и убийства как-никак по-прежнему редкость. Думаю, нужно действовать как обычно. И не впадать в истерику.

— При чем тут истерика! — Валландер почувствовал, что злится. — Я вполне отвечаю за свои слова. По-моему, выводы говорят сами за себя.

Бьёрк хотел было вмешаться, но в эту минуту зазвонил телефон.

— Я же сказал, чтобы нас не беспокоили, — проворчал Бьёрк.

Валландер поспешно накрыл трубку рукой:

— Наверно, это Роберт Окерблум. Пожалуй, я все-таки с ним поговорю, а?

Он снял трубку и назвался.

— Это Роберт Окерблум. Вы нашли Луизу?

— Нет, — ответил Валландер. — Пока нет.

— Вдова только что звонила. Я набросал план. Поеду сам посмотрю.

Валландер на минуту задумался:

— Поедемте вместе. Так будет лучше. Я сейчас. Можете скопировать план в нескольких экземплярах? Скажем, в пяти?

— Да, конечно, — ответил Роберт Окерблум.

Искренне религиозные люди, подумал Валландер, как правило, законопослушны и исполнительны. Ведь никто бы не помешал Роберту Окерблуму отправиться на поиски жены в одиночку.

Валландер грохнул трубку на рычаг.

— Насчет дома выяснилось. И карта есть. Берем пока две машины. Роберт Окерблум поедет с нами. Со мной.

— Может, прихватим несколько патрульных машин? — предложил Мартинссон.

— Тогда придется ехать колонной, — сказал Валландер. — Сперва надо взглянуть на карту и прикинуть план операции. А уж тогда задействовать все ресурсы.

— Звони мне, если что, — сказал Бьёрк. — Сюда или домой.

Валландер чуть не бегом поспешил по коридору. Время не ждет. Он должен знать, куда ведет след. Может быть, это тупик, а может быть, где-то там они найдут Луизу Окерблум.

Прямо на капоте валландеровского автомобиля они разложили карту, которую Роберт Окерблум набросал по телефонному описанию. Сведберг насухо вытер капот носовым платком — недавно прошел сильный дождь.

— Е-14, — сказал Сведберг. — До поворота на Катслёсу и Кадешё. Потом налево в сторону Кникарпа, потом направо, еще раз налево и там искать проселок.

— Погоди, — сказал Валландер. — Если ехать из Скурупа, то по какой дороге?

Они прикинули несколько вариантов, и Валландер, посовещавшись с коллегами, обратился к Роберту Окерблуму:

— Вы-то как думаете?

— Думаю, Луиза бы выбрала какую-нибудь из боковых дорог, — без колебания ответил тот. — Она не любила Е-14, там слишком большое движение. Думаю, она бы поехала через Сванехольм и Бродду.

— Даже если спешила? Даже если хотела к пяти успеть домой?

— Даже тогда, — сказал Роберт Окерблум.

— Стало быть, вы так и езжайте, — сказал Валландер Мартинссону и Сведбергу. — А мы двинем прямо к усадьбе. В случае чего созвонимся.

Они выехали из Истада. Мартинссона и Сведберга, которым предстоял более долгий путь, Валландер пропустил вперед. Роберт Окерблум смотрел в пространство перед собой. Валландер искоса поглядывал на него и заметил, что он все время нервно трет руки, будто не знает, куда их девать.

Валландер и сам чувствовал, что нервы на пределе. Но что, собственно, они могут там найти?

У поворота на Кадешё он притормозил, пропуская грузовик, и вспомнил, что года два назад ему довелось побывать на этой дороге, когда в одной из уединенных здешних усадеб были убиты хозяева — двое пожилых людей. При мысли об этом он вздрогнул и, как всегда, подумал о своем коллеге Рюдберге, скончавшемся год назад. Всякий раз, сталкиваясь с необычным преступлением, Валландер с грустью сознавал, как ему недостает опыта и совета старшего товарища.

Что творится в стране, думал он. Куда подевались давнишние воры и мошенники? Откуда берется столько жестокости?

Карта лежала возле рычага скоростей.

— Мы правильно едем? — спросил он, чтобы нарушить молчание.

— Да, — ответил Роберт Окерблум, не отрывая взгляда от дороги. — Поднимемся на следующий холм и свернем налево.

Машина въехала в Крагехольмский лес. Слева за деревьями поблескивало озеро. Валландер сбросил скорость, высматривая поворот.

Но углядел поворот Роберт Окерблум, когда они уже проехали мимо. Валландер дал задний ход и остановился.

— Посидите в машине, — сказал он. — Я просто хочу осмотреться.

Съезд на проселок почти сплошь зарос травой. Валландер присел на корточки и заметил слабые отпечатки автомобильных протекторов. Роберт Окерблум сверлил его взглядом.

Комиссар вернулся к машине и позвонил Мартинссону и Сведбергу. Они как раз добрались до Скурупа.

— Мы у съезда, — сказал Валландер. — Вы тут поосторожнее, не повредите колесный след.

— Ясно, — ответил Сведберг. — Выезжаем к вам.

В объезд найденных следов Валландер осторожно свернул на проселок.

Две машины, думал он. Или одна, проехавшая туда и обратно.

Автомобиль медленно полз по мокрому скверному проселку. Нужный дом будет примерно в километре от поворота. Глянув на карту, Валландер с удивлением отметил, что усадьба называется «Уединение».

Через три километра дорога кончилась. Роберт Окерблум озадаченно посмотрел на карту, потом на Валландера.

— Не туда свернули, — сказал Валландер. — Мы не могли прозевать дом. Он стоит возле самой дороги. Надо возвращаться.

Проехав по главной дороге еще метров пятьсот, они обнаружили следующий поворот. Валландер опять вышел из машины и осмотрел съезд. На сей раз колесных следов было много, и разных. Сам проселок тоже казался более ухоженным, и ездили по нему, видимо, чаще.

Однако нужный дом они и здесь не нашли. Видели за деревьями какую-то усадьбу, но проехали мимо, потому что она совершенно не подходила под описание. Через четыре километра Валландер остановил машину.

— Телефон вдовы Валлин у вас с собой? — спросил он. — У меня сильное подозрение, что эта дама плохо ориентируется на местности.

Роберт Окерблум кивнул и вытащил из внутреннего кармана записную книжку. Между страниц Валландер заметил закладку в виде ангела.

— Звоните ей. Скажите, что заблудились. Пусть объяснит дорогу еще раз.

Ответа пришлось ждать довольно долго, наконец г-жа Валлин сняла трубку.

Комиссар оказался прав: она и вправду не могла точно сказать, сколько километров нужно проехать до поворота.

— Пусть назовет какой-нибудь ориентир, — сказал Валландер. — Наверняка ведь есть броская примета, которую невозможно пропустить. Иначе придется послать машину и везти ее сюда.

Валландер не стал включать громкую связь и вникать в переговоры Окерблума с вдовой Валлин. Наконец тот отложил трубку и сказал:

— Дуб, разбитый молнией. Повернуть надо прямо перед ним.

Они поехали дальше и через два километра увидели дуб с расщепленным стволом. Нашелся там и проселок, уходивший направо. Валландер связался с коллегами, объяснил им дорогу. Затем в третий раз вышел из машины и поискал следы протекторов. К его удивлению, следов не было вовсе — похоже, в последнее время здесь вообще никто не проезжал. Конечно, это еще ничего не значит — возможно, следы смыло дождем. И все-таки он почувствовал что-то вроде разочарования.

Дом находился там, где ему и полагалось быть: возле дороги, в километре от поворота. Они остановились, вышли из машины. Заморосил дождь, шквалами налетал резкий ветер.

Внезапно Роберт Окерблум бегом бросился к дому, громко выкрикивая имя жены. Валландер остался у машины. Все произошло так быстро, что он просто остолбенел. Только когда Окерблум исчез за углом, комиссар устремился вдогонку.

Машины здесь нет, думал он на бегу. Значит, нет и Луизы Окерблум.

Он нагнал Роберта в ту самую минуту, когда тот собирался запустить в окно обломком кирпича. Валландер схватил его за плечо:

— Не надо.

— А если она в доме?!

— Вы же сами сказали, что ключей у нее не было. Бросьте кирпич, лучше поищем незапертую дверь. Но я уже теперь могу сказать, что Луизы здесь нет.

Роберт Окерблум вдруг как подкошенный рухнул на траву.

— Где она? Что с ней случилось?

У Валландера перехватило горло. Он не знал, что ответить. В конце концов взял Роберта Окерблума за руку, помог встать.

— Нельзя сидеть на земле, еще заболеете. Давайте-ка обойдем вокруг дома и как следует все осмотрим.

Двери оказались заперты. Штор на окнах не было, и, заглянув внутрь, они увидели пустые комнаты. Мартинссон и Сведберг подъехали, когда уже не оставалось сомнений, что искать здесь бесполезно.

— Пусто, — сказал Валландер и незаметно для Роберта Окерблума приложил палец к губам.

Он не хотел, чтобы Сведберг и Мартинссон задавали вопросы.

Не хотел говорить, что Луиза Окерблум, скорее всего, вообще не добралась до этой усадьбы.

— У нас тоже пусто, — сказал Мартинссон. — Ни машины не нашли, ни каких-либо следов.

Комиссар посмотрел на часы. Десять минут седьмого. Он повернулся к Роберту Окерблуму и попробовал улыбнуться.

— Думаю, самое разумное для вас — поехать домой к дочкам. Сведберг вас отвезет. А мы продолжим поиски. Постарайтесь не нервничать. Она обязательно найдется.

— Ее нет в живых, — прошептал Роберт Окерблум. — Ее нет в живых, она никогда не вернется.

Полицейские молчали.

— Нет, — наконец сказал Валландер. — У нас нет оснований думать, что дело обстоит так скверно. Сейчас Сведберг отвезет вас домой. Позднее я с вами свяжусь, даю слово.

Сведберг и Роберт Окерблум уехали.

— Ну, теперь можно поработать всерьез, — решительно произнес Валландер, чувствуя, какая тревога скопилась в душе.

Они с Мартинссоном сели в машину; Валландер первым делом позвонил Бьёрку и попросил направить весь наличный персонал и машины к разбитому дубу. Мартинссон тем временем прикидывал, как с максимальной быстротой и эффективностью прочесать все дороги вокруг усадьбы. Для этого понадобятся подробные карты, и Валландер попросил Бьёрка обеспечить ими людей.

— Искать будем, пока не стемнеет, — сказал комиссар. — Если сегодня ничего не найдем, завтра на рассвете продолжим. Ты на всякий случай свяжись с военными. Тогда мы прочешем тут каждую травинку.

— Собаки, — сказал Мартинссон. — Собаки нужны прямо сейчас.

Бьёрк обещал приехать и взять на себя руководство операцией.

Мартинссон и Валландер посмотрели друг на друга.

— Подведем итоги, — сказал комиссар. — Какие у тебя соображения?

— Она сюда не доехала, — ответил Мартинссон. — Может, она где-то поблизости, а может, и очень далеко. Что случилось, я не знаю. Сейчас главное — найти машину. Поэтому правильно будет начать поиски здесь. Кстати, кто-то вполне мог видеть машину. Надо опросить местных жителей. Завтра Бьёрк проведет пресс-конференцию. Нужно намекнуть журналистам, что мы очень серьезно относимся к этому исчезновению.

— Что же могло случиться? — сказал Валландер.

— То, о чем нам меньше всего хочется думать, — отозвался Мартинссон.

Дождь барабанил по стеклам и крыше.

— Чертовщина какая-то, — буркнул Валландер.

— Угу, именно чертовщина.

Около полуночи усталые и промокшие полицейские собрались во дворе дома, до которого Луиза Окерблум, судя по всему, так и не доехала. Ни темно-синей «тойоты», ни Луизы Окерблум они не нашли. Единственная примечательная находка — два лосиных трупа, обнаруженные собаками. Вдобавок по пути к месту сбора одна из полицейских машин едва не врезалась в «мерседес», который на бешеной скорости вылетел ей навстречу с проселка.

Бьёрк поблагодарил всех за работу. Он уже посовещался с Валландером и распустил усталых сотрудников по домам, предупредив, что в шесть утра поиски будут продолжены.

Валландер уезжал в Истад последним. Из машины он позвонил Роберту Окерблуму и сказал, что новостей, увы, нет. Хотя время было позднее, Роберт Окерблум попросил комиссара заехать к нему домой, где он остался теперь один с дочерьми.

Еще Валландер позвонил сестре в Стокгольм. Ведь Кристина — полуночница, наверняка не спит. Услышав, что отец надумал жениться на уборщице, сестра расхохоталась, чем несказанно удивила комиссара, но обещала в начале мая приехать в Сконе.

Валландер облегченно вздохнул, сунул телефон в гнездо и поехал в Истад. Потоки дождя хлестали в лобовое стекло.

В городе он без труда отыскал дом Роберта Окерблума. Обыкновенный дом на одну семью, каких тысячи. В нижнем этаже горел свет.

Прежде чем выйти из автомобиля, комиссар откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Она туда не доехала, думал он.

Что случилось по дороге?

Что-то в этой истории не так. Я ничего не понимаю.

 

4

Будильник возле кровати зазвонил без четверти пять.

Курт Валландер со стоном накрыл голову подушкой.

Я слишком мало сплю, уныло подумал он. Ну почему я не могу, как другие, придя домой, начисто забыть о работе?

Лежа в постели, он вспомнил вчерашний вечер и свой недолгий визит к Роберту Окерблуму. Какая мука — видеть мольбу в его глазах и говорить, что его жену найти не удалось. При первой возможности Валландер поспешил уйти и по дороге домой чувствовал себя прескверно. До трех не мог заснуть, хотя вымотался до предела.

Необходимо найти ее, думал он. И как можно скорее. Живую или мертвую. Найти, во что бы то ни стало.

Он договорился с Робертом Окерблумом, что утром, как только возобновятся поиски, заедет к нему. Нужно тщательно просмотреть личные вещи Луизы, разобраться, что она за человек. В глубине души комиссара ни на миг не оставляла мысль, что в ее исчезновении есть нечто более чем странное. У большинства исчезновений были характерные общие черты. Этот же случай чем-то неуловимо отличался от всех, с какими Валландер сталкивался раньше, и он хотел выяснить, в чем это отличие.

Комиссар заставил себя выбраться из-под одеяла, сварил кофе, включил радио. Чертыхнулся, вспомнив об ограблении, и подумал, что сейчас ни у кого нет времени заняться этим расследованием.

Он принял душ, оделся, выпил кофе. Взгляд в окно отнюдь не поднял ему настроение. По-прежнему лил дождь, а ветер еще усилился. Паршивая погода — для поисковой операции хуже не придумаешь. Весь день усталые, раздраженные полицейские, унылые собаки и злющие солдаты из армейской части будут прочесывать поля и леса вокруг Крагехольма. Впрочем, этим займется Бьёрк. А сам он должен просмотреть вещи Луизы Окерблум.

Валландер сел в машину и поехал к разбитому дубу. Бьёрк был уже там, нервно расхаживал взад-вперед по обочине.

— Ну и погодка, — сказал он. — Когда надо кого-то искать, как нарочно, всегда льет дождь.

— Н-да, странная штука, — согласился Валландер.

— Я переговорил с подполковником Хернбергом, — продолжал Бьёрк. — К семи он пришлет два автобуса с солдатами. Но я думаю, начать можно прямо сейчас. Мартинссон все подготовил.

Валландер удовлетворенно кивнул. Кто-кто, а Мартинссон умел организовать поисковую операцию.

— В десять состоится пресс-конференция, — сообщил Бьёрк. — Тебе бы тоже не грех поучаствовать. К тому времени нам надо иметь ее фотографию.

Валландер отдал ему снимок, который был у него в кармане.

— Хорошенькая девочка, — сказал Бьёрк, взглянув на портрет. — Надеюсь, мы найдем ее живой. Фотография похожа?

— Муж говорит, что да.

Бьёрк достал из кармана плаща пластиковый конверт и спрятал туда снимок.

— Я поеду к ним домой, — сказал Валландер. — Думаю, там от меня будет больше пользы.

Бьёрк кивнул, но когда Валландер шагнул было к своей машине, вдруг остановил его, тронув за плечо:

— Как ты думаешь? Она мертва? Стала жертвой преступления?

— Скорей всего, да, — ответил Валландер. — Если не лежит где-нибудь раненая. Но это маловероятно.

— Да, плохо дело, — сказал Бьёрк. — Очень плохо.

Валландер поехал обратно в Истад. Море было серое, с белыми барашками.

В доме на Окарвеген его встретили Роберт Окерблум и две серьезные маленькие девочки.

— Я сказал им, что вы из полиции. Они понимают, что мама пропала и вы ее ищете.

Валландер кивнул и попробовал улыбнуться, хотя в горле стоял комок.

— Меня зовут Курт. А вас как? — спросил он.

— Мария и Магдалена, — по очереди ответили девочки.

— Красивые имена, — сказал Валландер. — А мою дочку зовут Линда.

— Сегодня они побудут у моей сестры, — сказал Роберт Окерблум. — Она сейчас приедет за ними. Выпьете чаю?

— С удовольствием.

Валландер повесил куртку на вешалку, снял ботинки и прошел на кухню. Девочки стояли в дверях и смотрели на него.

Откуда начать? — думал комиссар. И поймет ли он, что я должен открыть все ящики, перелистать все ее бумаги?

Девочек увезли, Валландер пил чай.

— В десять состоится пресс-конференция, — сказал он. — Это означает, что мы официально объявим об исчезновении вашей жены и попросим откликнуться всех, кто мог ее видеть. Но, как вы понимаете, еще это означает, что мы более не исключаем возможность преступления.

Валландер был готов к тому, что Роберт Окерблум сорвется и заплачет. Однако нынче утром этот бледный, осунувшийся мужчина в безупречном костюме и галстуке держал себя в руках.

— Мы должны по-прежнему верить, что все разъяснится вполне естественным образом, — продолжал комиссар. — Но учитывать нужно все возможности, без исключения.

— Я понимаю, — сказал Роберт Окерблум. — И все время понимал.

Валландер поставил чашку, поблагодарил и поднялся.

— Вы припомнили что-нибудь, о чем мне следует знать?

— Нет. Для меня все это полная загадка.

— Давайте вместе осмотрим дом. А затем — надеюсь, вы поймете меня правильно — я должен осмотреть ее одежду, ящики, все, что может иметь хоть какое-то значение.

— У нее все разложено по порядку, — ответил Роберт Окерблум.

Начали они с верхнего этажа и постепенно добрались до подвала и гаража. Как видно, Луиза Окерблум любила светлые, пастельные краски. Валландер нигде не заметил ни темных штор, ни темных скатертей. Дом дышал радостью жизни. Мебель разномастная — старые вещи вперемешку с новыми. Еще когда пил чай, он обратил внимание, что кухня оборудована всевозможной техникой. Их материальные запросы явно не отличались излишним пуританством.

— Мне бы надо ненадолго съездить в контору, — сказал Роберт Окерблум, когда они закончили обход. — Полагаю, вы не будете возражать, если я оставлю вас одного?

— Ну что ж. Приберегу вопросы до вашего возвращения. А в случае чего позвоню. Но около десяти я уеду в управление на пресс-конференцию.

— Я к тому времени вернусь, — заверил Окерблум.

Оставшись один, комиссар принялся методично осматривать дом. Начал с кухни, заглянул во все ящики и шкафы, в холодильник и морозилку.

Кое-что удивило его: в шкафу под мойкой был солидный запас спиртного, который никак не вязался с его представлением о семье Окерблум.

Из кухни Валландер перешел в гостиную, но и здесь не нашел ничего особенного. Затем он поднялся на второй этаж. В детскую заходить не стал. Сперва занялся ванной комнатой, открыл аптечку, пробежал взглядом по этикеткам, выписал в блокнот названия кой-каких Луизиных лекарств. Стал на напольные весы и скривился, увидев, где остановилась стрелка. Потом прошел в спальню. Он всегда чувствовал себя неловко, осматривая женскую одежду, — словно чей-то взгляд украдкой неодобрительно за ним наблюдал. Проверил карманы и картонки в гардеробах. Осмотрел комод с нижним бельем. Ничего необычного, ничего, что могло бы дать хоть какую-то зацепку. В конце концов он сел на край кровати и огляделся.

Ничего. Совершенно ничего.

Валландер вздохнул и направился в соседнюю комнату, где была домашняя контора. Сел за стол и начал один за другим выдвигать ящики. Альбомы с фотографиями, связки писем. На всех снимках Луиза Окерблум улыбается или смеется.

Аккуратно сложив все обратно в ящики, он стал искать дальше. Налоговые декларации и страховые полисы, школьные аттестаты, маклерские свидетельства — ничего примечательного.

Сюрприз ждал его напоследок, в самом нижнем ящике стола. Сперва Валландер подумал, что там одна только чистая бумага. Но когда на всякий случай просунул руку на дно, пальцы нащупали какой-то металлический предмет. Он вытащил его и задумался, наморщив лоб.

Это были наручники. Причем не игрушечные, а самые настоящие, английского производства.

Он положил их перед собой на стол.

Возможно, это ничего не значит. Но они все же спрятаны. Интересно, не Роберт ли Окерблум их прибрал, если, конечно, он знал об их существовании.

Валландер задвинул ящик, а наручники сунул в карман.

Потом занялся подвальными помещениями и гаражом. На полке над небольшим верстаком — превосходно выполненные модели самолетов из бальсового дерева. Может, Роберт Окерблум когда-то мечтал стать летчиком?

Наверху зазвонил телефон. Валландер поспешил к аппарату и снял трубку.

Было уже девять утра.

— Можно попросить комиссара Валландера? — услышал он голос Мартинссона.

— Я у телефона.

— Выезжай сюда, — сказал Мартинссон. — Прямо сейчас.

Сердце у Валландера учащенно забилось.

— Вы нашли ее? — спросил он.

— Нет, не нашли, — ответил Мартинссон. — Ни ее, ни машину. Но тут поблизости загорелся дом. Вернее сказать, взорвался. Я подумал, может, здесь есть какая-то связь.

— Еду, — сказал Валландер.

Он черкнул Роберту Окерблуму записку, положил ее на кухонный стол.

Всю дорогу до Крагехольма он пытался понять, о чем, собственно, толковал Мартинссон. Дом взорвался? Какой дом?

Пришлось объехать три припаркованных друг за другом контейнеровоза. Дождь хлестал как из ведра, «дворники» едва успевали очищать ветровое стекло.

Неподалеку от расколотого дуба дождь поутих, и над деревьями обозначился черный дымовой столб. Возле дерева ждал патрульный автомобиль. Один из полицейских сделал ему знак развернуться. Когда они съехали с главной дороги, Валландер сообразил, что это один из тех проселков, по которым он блуждал накануне, тот, где нашлось несколько автомобильных следов.

С этой дорогой было связано что-то еще, но в спешке он не мог вспомнить, что именно.

Подъехав к пожару, он вспомнил это место. Дом лежал по левую руку, с дороги его почти не было видно. Пожарные уже вовсю тушили огонь. Валландер вылез из машины, и на него сразу пахнуло жаром. Подошел Мартинссон.

— Люди? — спросил Валландер.

— Людей нет, — ответил Мартинссон. — Насколько нам известно. Так или иначе, в дом войти невозможно. Чудовищный жар. Такое впечатление, что вспыхнуло все разом. После смерти владельца дом пустует, уже около года. Один из местных крестьян приходил, он и рассказал. Наследники, видно, не могли решить, как поступить с домом — сдать его в аренду или продать.

— Рассказывай, — сказал Валландер, глядя на огромные клубы дыма.

— Я был возле главной дороги. В одной из армейских цепочек возникла какая-то задержка. И вдруг ка-ак грохнет. Будто бомба взорвалась. Первая мысль была, что где-то рядом рухнул самолет. Потом я увидел дым. И минут через пять был здесь. Все пылало. Не только жилой дом, но и сарай.

Валландер отчаянно размышлял.

— Бомба… — сказал он. — Может, утечка газа?

Мартинссон покачал головой:

— Два десятка баллонов и те так бы не грохнули. Фруктовые деревья за домом в щепки переломало. Если не вырвало с корнями. Тут определенно подложили взрывчатку.

— Вся округа кишмя кишит полицией и военными, — заметил Валландер. — Самое время устраивать пожар с убийством.

— Я тоже так подумал, — сказал Мартинссон. — Потому и решил, что здесь может быть связь.

— Какая же?

— Понятия не имею, — ответил Мартинссон.

— Выясни, кому принадлежит дом, — сказал Валландер, — и кто представляет наследников. Мне тоже сдается, что это не случайность. Где Бьёрк?

— Уехал в управление готовить пресс-конференцию. Сам знаешь, как он нервничает, когда предстоит встреча с журналистами, которые пишут всегда совсем не то, что он говорил. Но он в курсе. Сведберг ему доложил. И он знает, что ты здесь.

— Как потушат, поглядим поближе, — сказал Валландер. — А пока отряди сюда людей, пусть повнимательнее прочешут окрестности.

— Насчет Луизы Окерблум?

— В первую очередь насчет машины.

Мартинссон пошел расспросить местного крестьянина. Валландер остался, глядя на бушующий пожар.

Если связь есть, то какая? — думал он. Исчезнувшая женщина и взорванный дом. Прямо перед носом поисковиков!

Он посмотрел на часы. Без десяти десять. Жестом подозвал одного из пожарных:

— Когда я смогу тут покопаться?

— Пока горит вовсю, — сказал пожарный. — После полудня, наверное, можно будет подойти к дому.

— Ладно, — сказал Валландер. — Похоже, здорово рвануло.

— Загорелось уж точно не от спички. Ну, разве что ею подпалили сотню килограммов динамита.

Валландер поехал обратно в Истад. По дороге позвонил Эббе и попросил передать Бьёрку, что скоро будет.

И вдруг в памяти ожил забытый инцидент. Накануне вечером кто-то из патрульных полицейских жаловался, что их чуть не сбил «мерседес», на полной скорости выскочивший с проселка.

Валландер хорошо запомнил, что проселок был тот самый, возле которого стоял взорванный дом.

Чересчур много случайностей, подумал комиссар. Наверняка скоро обнаружатся улики, и все станет на свои места.

Бьёрка Валландер застал в холле полицейского управления, он нервно сновал взад-вперед.

— Не могу я привыкнуть к пресс-конференциям, — сказал Бьёрк. — А что там за пожар? Сведберг мне доложил, только выразился как-то странно. Объявил, что дом и сарай взорвались. Что он имел в виду? И о каком доме идет речь?

— Сведберг выразился совершенно корректно. Но поскольку фактически пожар не имеет касательства к пресс-конференции об исчезновении Луизы Окерблум, предлагаю обсудить его попозже. Возможно, к тому времени и информации у нас будет больше.

Бьёрк кивнул.

— Нечего тут мудрить, — сказал он. — Коротко и ясно сообщим о ее исчезновении, раздадим фотографии, обратимся к общественности. На вопросы о ходе дознания ответишь ты.

— Никакого хода дознания пока нет, — заметил Валландер. — Если б мы хоть машину ее нашли. Но у нас вообще ничего нет.

— Что-нибудь придумаешь, — отрезал Бьёрк. — Они же всю полицию с потрохами сожрут, если пронюхают, что у нас ничего нет. Не забывай.

Пресс-конференция продолжалась ровно полчаса. Кроме представителей местной прессы и радио присутствовали здешние корреспонденты «Экспрессен» и «Идаг». Но из Стокгольма никого не было.

Эти заявятся, когда мы ее найдем, подумал Валландер. При условии, что она мертва.

Открыв пресс-конференцию, Бьёрк сообщил, что пропала одна женщина, причем обстоятельства ее исчезновения вызывают у полиции серьезную тревогу, перечислил ее приметы, описал машину и раздал фотографии. Затем он поинтересовался, есть ли вопросы, кивнул Валландеру и сел. Валландер взобрался на небольшое возвышение и стал ждать.

— Как вы думаете, что случилось? — спросил репортер местного радио. Раньше Валландер его не видел. Похоже, на местном радио большая текучесть кадров.

— Мы ничего не думаем, — ответил комиссар. — Но обстоятельства заставляют нас отнестись к исчезновению Луизы Окерблум со всей серьезностью.

— Так расскажите, что это за обстоятельства, — продолжал репортер.

— Нужно отдавать себе отчет в том, — начал Валландер, — что у нас в стране большинство людей, которые иной раз исчезают, рано или поздно находятся. В двух случаях из трех все объясняется совершенно естественно. Как правило, виновата забывчивость. Но иногда есть признаки, свидетельствующие о другом. И тогда мы относимся к исчезновению всерьез.

Бьёрк поднял руку.

— Разумеется, не следует понимать эту фразу в том смысле, что полиция относится всерьез не ко всем исчезновениям, — уточнил он.

Боже милостивый, подумал Валландер.

Слова попросил репортер «Экспрессен», молодой рыжебородый парень:

— Нельзя ли немного поконкретнее. Вы не исключаете возможность преступления. Почему? Вдобавок неясно, где она исчезла и кто видел ее последним.

Валландер кивнул. Газетчик прав. По ряду важных пунктов Бьёрк высказался весьма туманно.

— Она вышла из Сберегательного банка в Скурупе в пятницу, сразу после трех. Банковский служащий видел, что в четверть четвертого она села в свою машину и уехала оттуда. Относительно этого момента мы вполне уверены. Позднее ее никто не видел. Кроме того, мы совершенно уверены, что она выбрала один из двух возможных путей. Либо поехала по Е-14 в направлении Истада. Либо через Слимминге и Рёглу в окрестности Крагехольма. Как вы слышали, Луиза Окерблум — маклер по недвижимости. Возможно, она решила посмотреть дом, который был предложен на продажу. Либо отправилась прямо домой. Нам неизвестно, какое решение она приняла.

— Что это за дом? — спросил кто-то из местных газетчиков.

— На этот вопрос я ответить не могу по причинам, связанным с дознанием, — сказал Валландер.

Пресс-конференция заглохла сама собой. Местное радио взяло интервью у Бьёрка. Валландер потолковал в коридоре с одним из местных журналистов. Оставшись один, он взял чашку кофе, прошел к себе в кабинет и позвонил на пожар. Сведберг доложил, что Мартинссон уже выделил группу поисковиков, которая займется обследованием горящей усадьбы.

— В жизни не видал такого пожара, — сказал Сведберг. — По-моему, ни одной балки не останется, все сгорит дотла.

— Я буду во второй половине дня, — сказал Валландер. — Сейчас опять поеду домой к Роберту Окерблуму. Если что, звоните туда.

— Обязательно. Что сказали газетчики?

— Ничего интересного. — Валландер положил трубку.

В ту же минуту в дверь постучали — Бьёрк.

— Ну, все прошло отлично, — сказал он. — Ни одной каверзы, вполне разумные вопросы. Остается надеяться, что они еще и напишут как мы хотим.

— Завтра надо посадить нескольких сотрудников отвечать на звонки. — Валландер даже не подумал комментировать бьёрковские замечания насчет пресс-конференции. — Когда исчезает женщина верующая, мать двоих детей, я очень опасаюсь, что звонков будет прорва, начнут названивать даже те, кто вообще ничего не видел. С благословениями и молитвами за полицию. Ну и конечно те, кто, будем надеяться, действительно может что-то сообщить.

— Глядишь, она и сама объявится.

— Ни ты, ни я в это не верим, — отозвался Валландер.

Потом он рассказал о странном пожаре. О взрыве. Бьёрк слушал и мрачнел:

— Что все это означает?

Валландер развел руками:

— Не знаю. Я еду к Роберту Окерблуму, надо продолжить разговор.

Бьёрк пошел к двери, но на пороге обернулся:

— В пять соберемся у меня, подведем итоги.

Уже собираясь выйти из кабинета, Валландер вспомнил, что забыл поручить Сведбергу одно небольшое дело. И опять позвонил на пожар:

— Помнишь, вчера вечером одна из патрульных машин чуть не столкнулась с «мерседесом»?

— Память у меня плохая, — вздохнул Сведберг.

— Разузнай подробности этого инцидента. Я сильно подозреваю, что этот «мерседес» связан с пожаром. А может быть, и с Луизой Окерблум, но не наверняка.

— Я записываю, — сказал Сведберг. — Еще что-нибудь?

— В пять совещание, здесь в управлении. — Валландер закончил разговор.

Через пятнадцать минут он опять был на кухне у Роберта Окерблума. Сидел на том же стуле, что и несколько часов назад, пил чай.

— Иной раз мешают разные неожиданности, — сказал комиссар. — Случился сильный пожар. Но теперь он под контролем.

— Понимаю, — учтиво отозвался Роберт Окерблум. — Быть полицейским наверняка очень нелегко.

Валландер смотрел на него, ощупывая в кармане наручники. Он не возлагал особых надежд на допрос, который предстояло начать.

— У меня к вам несколько вопросов, — сказал он. — Мы ведь вполне можем поговорить и здесь.

— Конечно. Задавайте ваши вопросы.

Валландер заметил, что мягкий и вместе с тем отчетливо предупредительный тон Роберта Окерблума действует ему на нервы.

— В первом вопросе я не очень-то уверен. У вашей жены есть проблемы со здоровьем?

Окерблум посмотрел на него с удивлением:

— Нет. С какой стати?

— Просто я подумал, вдруг она узнала, что у нее какое-то тяжелое заболевание. В последнее время она ходила к врачам?

— Нет. И вообще, если бы она заболела, то непременно сказала бы мне.

— Есть тяжелые болезни, о которых люди порой предпочитают не рассказывать. По крайней мере, им нужно несколько дней, чтобы собраться с духом и с мыслями. Ведь нередко больному приходится утешать того, кому он сказал о своей болезни.

Прежде чем ответить, Роберт Окерблум задумался:

— Я уверен, ничего такого не было.

Валландер кивнул и продолжал:

— А как насчет алкоголя? В этом плане у нее все в порядке?

Роберт Окерблум вздрогнул.

— Почему вы об этом спрашиваете? — помолчав, спросил он. — Ни она, ни я алкоголем не увлекаемся, в сущности в рот не берем.

— И все-таки шкаф под мойкой заставлен крепкими напитками, — сказал Валландер.

— Мы не против, когда другие выпивают. В разумных пределах, конечно. Иногда к нам приходят гости. Даже такая маленькая риелторская контора, как наша, временами устраивает так называемые презентации.

Валландер кивнул. У него не было причин не принимать этот ответ. Он достал из кармана наручники и положил их на стол, пристально наблюдая за Робертом Окерблумом.

Как он и ожидал, на лице Окерблума отразилось недоумение.

— Вы хотите задержать меня? — спросил он.

— Нет. Эти наручники я нашел в нижнем ящике левой тумбы, под пачкой писчей бумаги, в вашей конторе наверху.

— Наручники… я никогда раньше их не видел.

— Поскольку вряд ли их положили туда ваши дочери, остается допустить, что они принадлежали вашей жене, — сказал Валландер.

— Ничего не понимаю.

И вдруг Валландер понял, что Окерблум лжет. Еле заметная модуляция голоса, легкая неуверенность во взгляде. Вполне достаточно, чтобы Валландер заметил.

— Кто-нибудь другой мог положить их туда?

— Не знаю. У нас бывают только члены нашего прихода. Не считая гостей на презентациях. Но они наверх не поднимаются.

— А еще?

— Наши родители. Кое-кто из родни. Подружки девочек.

— Довольно много народу, — заметил Валландер.

— Ничего не понимаю, — повторил Роберт Окерблум.

Конечно, не понимаешь: как умудрился забыть про них и не спрятать, думал Валландер. Вопрос в другом: что они означают?

Впервые комиссар задал себе вопрос: не мог ли Роберт Окерблум убить свою жену? Но тотчас отмел эту мысль. Наручников и лжи маловато, чтобы опровергнуть все прежние его допущения.

— Вы правда не можете объяснить, что это за наручники? — переспросил Валландер. — Пожалуй, стоит напомнить вам, что закон отнюдь не запрещает держать дома наручники. Никакой лицензии на них не нужно. Не разрешается только почем зря заковывать людей.

— Вы думаете, я лгу? — спросил Роберт Окерблум.

— Я ничего не думаю. Я просто хочу знать, почему эти наручники были спрятаны в письменном столе.

— Я уже сказал, что не понимаю, как они попали в дом.

Валландер кивнул. Пока нет нужды прижимать его к стенке. До поры до времени. Может, этот брак прикрывает извращенную и даже весьма драматичную сексуальную жизнь? Может, этим в свою очередь и объясняется исчезновение Луизы Окерблум?

Валландер отодвинул чашку в знак того, что разговор окончен. Наручники он опять сунул в карман, предварительно завернув в носовой платок. Может, эксперты установят, для чего их использовали.

— Пока все. — Комиссар встал. — Как только что-нибудь выяснится, я вам сразу сообщу. А вы приготовьтесь, нынче вечером начнется тарарам, когда выйдут газеты и новости по местному радио. Но будем надеяться, конечно, что это нам поможет.

Роберт Окерблум молча кивнул.

Валландер пожал ему на прощание руку и пошел к машине. Погода снова менялась. Дождь уже только моросил, ветер стал потише. Комиссар заехал в кондитерскую Фридульфа, что возле автобусной станции, выпил кофе и съел парочку бутербродов. Было уже полпервого, когда он опять сел в машину и поехал на пожар. Припарковался у ограждения и увидел, что от дома и сарая-пристройки остались только дымящиеся руины. Но криминалистам пока рановато приниматься за дело. Он подошел поближе к очагу пожара и поговорил с брандмейстером Петером Эдлером, которого хорошо знал.

— Водой заливаем, — сказал Эдлер. — Больше ничего не сделаешь. Это что, убийство путем поджога?

— Понятия не имею, — пожал плечами Валландер. — Ты не видал Сведберга или Мартинссона?

— По-моему, они уехали обедать. В Рюдсгорд. А подполковник Хернберг увез своих промокших солдат в часть. Но они вернутся.

Валландер кивнул и отошел от брандмейстера.

Поодаль, в нескольких метрах, стоял проводник с собакой. Полицейский жевал домашний бутерброд, а собака усердно копала лапой мокрую, прокопченную землю.

Внезапно собака заскулила. Полицейский раз-другой нетерпеливо дернул поводок, потом решил глянуть, что она там отрыла.

Увидев, как он вздрогнул и выронил бутерброд, Валландер с любопытством окликнул:

— Что нашла собака?

Полицейский обернулся к нему. Он побледнел как полотно и дрожал.

Валландер подбежал и нагнулся к земле.

В грязи лежал палец.

Черный палец. Не большой и не мизинец. Но человеческий палец.

Валландеру стало очень не по себе.

Он велел проводнику немедля связаться со Сведбергом и Мартинссоном.

— Пусть быстро едут сюда. Даже если не успели дообедать. На заднем сиденье в моей машине лежит пустой пластиковый пакет. Принесешь его сюда.

Полицейский ушел.

Что же такое творится? — думал Валландер. Черный палец. Палец чернокожего человека. Отрубленный. И где? В Сконе!

Полицейский вернулся с пакетом, и Валландер соорудил над находкой импровизированный навес от дождя. Вокруг толпились пожарные, которые уже успели услышать новость.

— Надо искать в руинах останки трупа, — сказал Валландер брандмейстеру. — Кто его знает, что тут стряслось.

— Палец… — недоверчиво протянул Петер Эдлер.

Двадцать минут спустя прибыли Сведберг с Мартинссоном и бегом устремились к находке. Вместе, недоуменно, едва сдерживая дурноту, разглядывали черный палец.

Оба молчали.

В конце концов Валландер нарушил тишину:

— Ясно одно: владелец этого пальца не Луиза Окерблум.

 

5

В пять все собрались в управлении. Валландер не мог припомнить, чтобы когда-нибудь совещание было столь немногословным.

Посреди стола завернутый в пластик лежал черный палец.

Валландер обратил внимание, что Бьёрк поставил свой стул так, чтобы не смотреть туда.

Остальные разглядывали палец. И молчали.

Немного погодя приехал курьер из больницы, и палец был увезен. Только после этого Сведберг сходил за кофе, и Бьёрк открыл совещание.

— Мне в данном случае сказать нечего, — объявил он. — Кто-нибудь может предложить разумное объяснение?

Никто не ответил. Вопрос был бессмысленный. Бьёрк попробовал начать сначала:

— Валландер, подытожь, что мы имеем.

— Задача нелегкая, — ответил Валландер. — Но я попытаюсь. Остальные меня дополнят. — Он полистал блокнот. — Луиза Окерблум пропала примерно четверо суток назад. Точнее, девяносто восемь часов назад. С тех пор, насколько нам известно, никто ее не видел. Во время поисковой операции — мы искали саму женщину или хотя бы ее автомобиль — неподалеку, в том районе, где, по нашим предположениям, она могла находиться, взрывается дом. Мы выяснили, что дом представляет собой наследственное имущество. Душеприказчик — адвокат, живет в Вернаму. По его словам, он в полном недоумении по поводу случившегося. Дом больше года пустовал. Наследники еще не решили, продавать его или оставить в семье. Не исключено также, что его выкупит один из наследников. Адвоката зовут Хольмгрен, и мы просили коллег из Вернаму побеседовать с ним подробнее. Во всяком случае, нужно установить имена наследников и их адреса.

Комиссар отхлебнул глоток кофе и продолжал:

— Пожар начался в девять. Многое говорит за то, что источником явилось мощное взрывное устройство с часовым детонатором. Нет никаких оснований думать, что пожар возник по иным, естественным причинам. Адвокат Хольмгрен категорически отрицает наличие в доме, к примеру, газовых баллонов. Электропроводку год назад полностью заменили. Во время тушения пожара метрах в двадцати от горящего дома полицейская собака выкопала отрубленный человеческий палец. Указательный или средний палец левой руки. Причем принадлежал он, по всей вероятности, мужчине. И этот мужчина — чернокожий. Криминалисты тщательно осмотрели ту часть пожарища и двора, которая сейчас доступна, но ничего больше не нашли. Собаки тоже ничего не обнаружили. Прочесывание окрестностей результатов не принесло. Машина до сих пор не найдена, Луиза Окерблум — тоже. Вдобавок взорвался дом и обнаружен негритянский палец. Это все.

Бьёрк скривился:

— Что говорят медики?

— Мария Лестадиус из больницы осмотрела находку, — сказал Сведберг. — Говорит, нужно обратиться в криминалистическую лабораторию. Сама она по пальцам читать не умеет.

Бьёрк так и подскочил на стуле:

— Повтори. Как это «по пальцам читать не умеет»?

— Она так выразилась, — уныло пояснил Сведберг. Все знали привычку Бьёрка иной раз цепляться к пустякам.

Бьёрк припечатал ладонь к столу:

— Скверная ситуация. Фактически мы ничего не знаем. Роберт Окерблум что-нибудь добавил к своим показаниям?

Валландер решил до поры до времени помалкивать о наручниках. Опасался, что они уведут дознание в сторону от главных задач, а это сейчас совершенно ни к чему. Да и вообще сомнительно, чтобы наручники имели прямое касательство к исчезновению Луизы Окерблум.

— Нет, — сказал он. — У меня сложилось впечатление, что Окерблумы были самой счастливой семьей в Швеции.

— Может, она вдруг помешалась на почве религии? — сказал Бьёрк. — В газетах то и дело пишут о всяких безумных сектах.

— Методистскую церковь никак не назовешь безумной сектой, — ответил Валландер. — Это одна из старейших независимых церквей в Швеции. Хотя, признаться, я мало что знаю про их убеждения.

— Надо к ним присмотреться, — решил Бьёрк. — Какие будут соображения насчет дальнейших действий?

— Может, завтра что-нибудь прояснится, — сказал Мартинссон. — Когда начнутся звонки.

— Я уже выделил людей на телефоны, — сообщил Бьёрк. — Что еще можно предпринять?

— Работать фактически не с чем, — сказал Валландер. — У нас имеется палец. Это означает, что где-то есть чернокожий мужчина, у которого на левой руке не хватает одного пальца. Кроме того, он нуждается в медицинской помощи. Если он до сих пор не обратился ни к врачу, ни в больницу, рано или поздно ему все же придется это сделать. Не исключена и возможность, что он свяжется с полицией. Люди сами себе пальцев не отрубают. Во всяком случае, такое бывает крайне редко. Значит, кто-то применил к нему грубое насилие. С другой стороны, вполне вероятно, что он уже выехал из страны.

— Отпечатки пальцев, — сказал Сведберг. — Не знаю, сколько африканцев сейчас находится в Швеции, легально или нелегально. Но возможно, отпечаток этого пальца зарегистрирован в наших картотеках. И Интерпол можно запросить. Насколько мне известно, многие африканские государства за последние годы создали современные криминалистические картотеки. Об этом была статья в «Свенск пулис» несколько месяцев назад. По-моему, Курт прав. Даже если пока не видно связи между этим пальцем и Луизой Окерблум, исключать такую возможность нельзя.

— Объявим в газетах? — насмешливо сказал Бьёрк. — Полиция разыскивает владельца отрубленного пальца. Заголовочки будут о-го-го! Это я вам гарантирую.

— А почему бы нет? — заметил Валландер. — Что мы теряем?

— Я подумаю, — сказал Бьёрк. — Время терпит. Но я согласен, надо оповестить больницы по всей стране. Кстати, врачи ведь обязаны сообщать в полицию, если подозревают, что увечье вызвано преступными действиями?

— Кроме того, они связаны и обязательством хранить профессиональную тайну, — вставил Сведберг. — Но обзвонить больницы, конечно, стоит. Поликлиники, амбулатории и все такое. Кто-нибудь знает, сколько у нас в стране врачей?

Никто не знал.

— Пусть Эбба наведет справки, — предложил Валландер.

Через десять минут Эбба, дозвонившись до секретариата Шведского союза врачей, связалась с Валландером. Он выслушал ее сообщение и сказал:

— Врачей в Швеции больше двадцати пяти тысяч.

Все рты разинули от удивления.

Двадцать пять тысяч врачей!

— Где они только прячутся, ведь когда надо, ни одного не найдешь! — недоуменно воскликнул Мартинссон.

Бьёрк начал выказывать нетерпение:

— Есть еще идеи? Нет? Тогда за работу, дел по горло. Завтра в восемь утра соберемся снова.

— Ладно, я займусь врачами, — вздохнул Мартинссон.

Все собрали свои записи и встали, как вдруг зазвонил телефон. Мартинссон и Валландер успели выйти в коридор, но Бьёрк позвал их обратно. Лицо у него покраснело от возбуждения.

— Прорыв, — сказал он. — Как будто бы нашелся автомобиль. Звонил Нурен. Какой-то крестьянин пришел на пожар и спросил, не интересно ли полиции взглянуть на его находку. Он, мол, кое-что приметил неподалеку, в пруду. Всего несколько километров, в стороне Шёбу, как он выразился. Нурен поехал с ним и увидел, что из тины торчит автомобильная антенна. Крестьянин — его зовут Антонсон — уверяет, что неделю назад там ничего такого не было.

— Черт побери! — буркнул Валландер. — Надо сегодня же достать машину из воды. Мы не можем ждать до завтра. Вызовем автокран и установим там пару прожекторов.

— Надеюсь, в машине никого нет, — сказал Сведберг.

— Вот это мы и выясним, — сказал Валландер. — Пошли.

Пруд действительно находился «в стороне Шёбу», к северу от Крагехольма, на опушке рощи, но подъехать к нему оказалось очень трудно. Полиция потратила три с лишним часа, пока доставила туда прожекторы и автокран. Только в половине десятого наконец удалось зацепить машину тросом. Валландер при этом поскользнулся и упал в грязь. Пришлось позаимствовать из машины Нурена резервный комбинезон. Но комиссар даже и не замечал, что промок и озяб. Все его внимание было приковано к автомобилю.

Смешанные чувства обуревали его — взволнованное ожидание и тягостная тревога. Он надеялся, что машина та самая. Но боялся, что в кабине они найдут Луизу Окерблум.

— По крайней мере одно совершенно ясно, — сказал Сведберг. — Это не авария. Машину спихнули в пруд, чтобы спрятать. Скорей всего, ночью, в темноте. Тот, кто это сделал, не разглядел, что антенна торчит над тиной.

Валландер кивнул. Сведберг рассудил правильно.

Мало-помалу трос натянулся. Автокран словно бы покрепче уперся в землю и поднатужился.

Из воды потихоньку выныривал багажник.

Валландер взглянул на Сведберга, тот был спец по части машин.

— Она?

— Подожди немного. Пока не вижу.

И тут трос отвязался. Машина опять исчезла в тине.

Пришлось начинать все сызнова.

Через полчаса автокран запыхтел опять.

Валландер смотрел то на машину, медленно поднимавшуюся из воды, то на Сведберга.

Вдруг Сведберг кивнул:

— Она самая. «Тойота-королла». Вне всякого сомнения.

Валландер повернул один из прожекторов. Теперь стало видно, что машина темно-синяя.

Наконец кран вытащил «тойоту» на берег и заглушил мотор. Сведберг посмотрел на комиссара. Оба подошли к машине, заглянули внутрь, с разных сторон.

Пусто.

Валландер открыл багажник.

Ничего нет.

— В машине пусто, — сказал он Бьёрку.

— Может, она на дне, — заметил Сведберг.

Валландер кивнул, обвел взглядом пруд. Метров сто в окружности. Но похоже, неглубокий, раз антенна торчала из воды. Он обернулся к Бьёрку:

— Нужны водолазы. Прямо сейчас.

— В таких потемках водолаз ничего не увидит, — возразил Бьёрк. — Отложим до утра.

— Они просто пойдут по дну и потащат сеть. Я не хочу ждать до завтра.

Бьёрк сдался и пошел к патрульной машине — звонить. Между тем Сведберг открыл водительскую дверцу и посветил внутрь карманным фонарем. Осторожно достал из гнезда мокрый автомобильный телефон.

— Последний набранный номер обычно остается в памяти, — сказал он. — Вдруг она еще куда-нибудь звонила после звонка в контору.

— Отличная мысль. Молодец, Сведберг, — сказал Валландер.

Дожидаясь водолазов, они бегло осмотрели машину. На заднем сиденье Валландер нашел бумажный пакет с раскисшим хлебом и пирожными.

Пока все совпадает, думал он. Но что случилось дальше? По дороге? Кого ты встретила, Луиза Окерблум? Кого-то, с кем договорилась повидаться?

Или кого-то другого? Кто хотел встретиться с тобой без твоего ведома?

— Сумочки нет, — доложил Сведберг. — Портфеля с бумагами тоже. В бардачке только документы на машину и страховые полисы. А еще Новый Завет.

— Ищи план, нарисованный от руки, — сказал Валландер.

Плана Сведберг не нашел.

Валландер медленно обошел вокруг «тойоты». Никаких повреждений не видно. В дорожную аварию Луиза Окерблум не попадала.

Они сели в патрульную машину, налили из термоса кофе. Дождь перестал, на небе почти ни облачка.

— Она здесь, в пруду? — спросил Сведберг.

— Не знаю, — ответил Валландер. — Может быть.

Двух молодых водолазов привезли на оперативной машине пожарной команды. Валландеру и Сведбергу уже доводилось работать с этими парнями, они поздоровались.

— Что именно надо искать? — спросил один из водолазов.

— Возможно, труп, — ответил Валландер. — Возможно, портфель, дамскую сумочку. Или какие-нибудь другие вещи, о которых мы знать не знаем.

Водолазы натянули гидрокостюмы, взяли сеть и полезли в грязную, почти стоячую воду.

Полицейские молча наблюдали за их работой.

Они завершили первый заход, когда подъехал Мартинссон.

— Как я погляжу, машина та самая, — сказал он.

— Женщина, возможно, лежит в пруду, — сказал Валландер.

Водолазы действовали тщательно и методично. Временами то один, то другой останавливался, проверял сеть. На берегу уже скопилась изрядная куча хлама. Сломанные гоночные сани, детали молотилки, гнилые сучья, резиновый сапог.

Миновала полночь. И по-прежнему никаких следов Луизы Окерблум.

Без четверти два водолазы выбрались на берег:

— Больше там ничего нет. Но завтра утром можно поискать еще раз, если вы считаете, что так надо.

— Нет, — сказал Валландер. — Ее здесь нет.

Перекинувшись несколькими фразами, они разъехались.

Дома Валландер выпил пива, съел парочку сухарей. Он так устал, что даже думать не мог. Не раздеваясь, рухнул на кровать и укрылся пледом.

В среду, 29 апреля, в половине восьмого утра Валландер уже был в управлении.

По дороге на работу, в машине, ему неожиданно пришла в голову одна мысль. Он разыскал телефон пастора Туресона и позвонил. Трубку снял сам пастор. Валландер извинился за ранний звонок и спросил, нельзя ли им встретиться в течение дня.

— Возникли сложности? — спросил Туресон.

— Нет, — ответил Валландер. — Просто у меня появились кой-какие соображения, и я хотел бы их прояснить. Все может оказаться важным.

— Я слушал местное радио. И газеты читал. Есть новости?

— Ее мы пока не нашли. А о ходе дознания я рассказывать не могу.

— Понимаю, — сказал Туресон. — Извините, что спросил. Но я очень встревожен Луизиным исчезновением.

Они договорились встретиться в одиннадцать в Методистской церкви.

Валландер положил трубку и пошел к Бьёрку. Там он застал невыспавшегося Сведберга и Мартинссона, который говорил по телефону. Бьёрк нервно барабанил пальцами по столу. Мартинссон с недовольной миной положил трубку.

— Начали поступать сообщения, — сказал он. — Но пока ничего ценного. Хотя один из звонивших утверждал, что видел Луизу Окерблум на аэродроме в Лас-Пальмасе в прошлый четверг. Накануне ее исчезновения, стало быть.

— Давайте начнем, — перебил Бьёрк.

Начальник полиции явно плохо спал этой ночью. Вид у него был усталый и раздраженный.

— Будем продолжать начатое вчера, — сказал Валландер. — Машину необходимо тщательно осмотреть, телефонные звонки обрабатывать по мере поступления. Сам я съезжу на место пожара, посмотрю, что там накопали криминалисты. Палец отправлен на экспертизу. Теперь вопрос в том, сообщать о нем газетчикам или нет.

— Сообщать, — неожиданно твердо решил Бьёрк. — Мартинссон поможет мне сформулировать информацию для прессы. Думаю, в редакциях это наделает шуму.

— Лучше пусть этим займется Сведберг, — сказал Мартинссон. — Мне надо обзвонить двадцать пять тысяч шведских врачей. Плюс бесконечное количество поликлиник и травмопунктов. Чертова уйма времени уйдет.

— Ладно, так и сделаем, — сказал Бьёрк. — Ну а я наведаюсь к этому адвокату из Вернаму. Если ничего не стрясется, встречаемся здесь во второй половине дня.

Валландер вышел из управления и зашагал к машине. Утро обещало погожий день. Он остановился, полной грудью вдохнул свежий воздух и впервые в этом году почувствовал, что настала весна.

На пожарище его ждал двойной сюрприз.

Нынче утром криминалисты кое-что раскопали. Встретил его Свен Нюберг, который работал в Истаде всего несколько месяцев. Раньше он служил в Мальмё, но при первой возможности без колебаний перебрался в Истад. До сих пор Валландеру всерьез не доводилось иметь с ним дело. Однако до него доходили слухи, что Нюберг — большой мастер по осмотру мест преступления. А что вдобавок человек он весьма резкий и трудный в общении, Валландер выяснил сам.

— Думаю, тебе надо кое на что взглянуть, — сказал Нюберг.

Они прошли к небольшому навесу, натянутому на четырех колышках.

На пластике лежали искореженные куски металла.

— Бомба? — спросил Валландер.

— Нет, — ответил Нюберг. — Остатков взрывного устройства мы пока не нашли. Но это не менее любопытно. Перед тобой детали мощной радиостанции.

Валландер недоуменно посмотрел на него.

— Работала она и в режиме передачи, и в режиме приема, — продолжал Нюберг. — Тип или марку назвать не могу. Но радиостанция определенно не любительская. Странновато, что находилась она в заброшенном доме. Который к тому же взлетел на воздух.

Валландер кивнул:

— Ты прав. С этим не мешает разобраться.

Нюберг взял в руки другой кусок металла:

— Не менее любопытная штука. Смекаешь, что это?

Вроде как рукоять пистолета, подумал Валландер:

— Оружие.

Нюберг кивнул:

— Пистолет. Когда дом взлетел на воздух, пистолет был, по-видимому, заряжен. И его разнесло на куски, поскольку обойма рванула — от ударной волны или от огня. Кроме того, подозреваю, что модель необычная. Рукоять вытянутая, сам видишь. Стало быть, точно не «люгер» и не «беретта».

— Тогда что? — спросил Валландер.

— Пока сказать не могу. Но сообщу, как только выясню. — Нюберг набил трубку, закурил. — Что ты обо всем этом думаешь?

Валландер покачал головой.

— Я редко чувствовал себя так неуверенно, как сейчас, — откровенно признался он. — Не вижу никаких связей, знаю только, что ищу пропавшую женщину и все время натыкаюсь на очень странные вещи. Отрубленный палец, детали мощной радиостанции, чудные пистолеты. Может, из этих странностей и надо исходить? Может, весь мой полицейский опыт тут не подсказчик?

— Терпение, — сказал Нюберг. — Рано или поздно связи наверняка обнаружатся.

Нюберг вернулся к своей заковыристой головоломке. Валландер некоторое время бродил по пожарищу, пытаясь подвести какие-никакие итоги, но в конце концов сдался.

Сел в машину и позвонил в управление.

— Много сообщений? — спросил он у Эббы.

— Потоком идут, — ответила она. — Сведберг недавно заходил, говорит, есть кое-что интересное и правдоподобное. Больше я ничего не знаю.

Валландер дал ей телефон Методистской церкви и решил после разговора с пастором еще раз зайти в контору Окерблумов и тщательно осмотреть письменный стол Луизы. Его грызла совесть, что после беглого осмотра в понедельник руки до этого так и не дошли.

Он вернулся в Истад. До встречи с Туресоном времени оставалось довольно много, поэтому он припарковал автомобиль возле Рыночной площади и зашел в радиомагазин. Без особых раздумий подписал бумаги насчет рассрочки платежей за новую стереосистему. Потом отвез аппаратуру на Мариягатан и сразу же подключил. Заодно купил и компакт-диск. «Турандот» Пуччини. Поставил музыку, лег на диван и попытался думать о Байбе Лиепе. Но перед глазами все время стояло лицо Луизы Окерблум.

Проснулся он как от толчка, глянул на часы и чертыхнулся, сообразив, что десять минут назад ему нужно было быть в Методистской церкви.

Пастор Туресон ждал его в задней комнате — не то кладовой, не то конторе. На стенах коврики с библейскими изречениями. На подоконнике кофеварка.

— Извините за опоздание, — сказал Валландер.

— Ну что вы, я прекрасно понимаю, что у полицейских масса дел, — отозвался Туресон.

Валландер сел, достал из кармана блокнот. Туресон предложил кофе, но он поблагодарил и отказался.

— Я все пытаюсь представить себе, что за человек Луиза Окерблум, — начал он. — Все, что я до сих пор узнал, как будто бы говорит об одном и том же. Что Луиза Окерблум — человек насквозь гармоничный, цельный и по своей воле никогда бы не оставила мужа и детей.

— Такой мы все ее знаем, — сказал Туресон.

— И вместе с тем это вызывает у меня подозрения, — продолжал Валландер.

— Подозрения? — удивился Туресон.

— Я попросту не верю, что существуют столь безупречные и гармоничные люди, — пояснил Валландер. — У каждого есть темные пятнышки. Вопрос лишь в том, каковы они у Луизы Окерблум. Я, конечно, никак не предполагаю, что она пропала по своей воле, не выдержав бремени собственного счастья.

— Любой из наших прихожан даст вам такой же ответ, комиссар, — сказал Туресон.

Впоследствии Валландер так и не смог уяснить себе, что, собственно, произошло. Но что-то в словах пастора внезапно заставило его насторожиться. Туресон словно бы защищал этот образ Луизы Окерблум, хотя туманные общие рассуждения Валландера вовсе не ставили его под сомнение. Или он защищал что-то иное?

Валландер быстро сменил тему и задал вопрос, который прежде казался ему не столь важным:

— Расскажите мне о своей пастве. Почему люди вступают в Методистскую церковь?

— Наша вера и наше толкование Библии суть истинно правильные, — ответил пастор Туресон.

— Вот как?

— Я и моя паства убеждены в этом. Но иные конфессии, понятно, придерживаются другого мнения. Это естественно.

— Есть ли среди вашей паствы люди, которые не питают симпатии к Луизе Окерблум? — спросил Валландер и сразу почувствовал, что собеседник медлит с ответом.

— Не могу себе такого представить.

Вот опять, подумал Валландер. Опять в его ответе сквозит что-то уклончивое, скользкое.

— Почему я вам не верю? — спросил он.

— Напрасно не верите, — ответил Туресон. — Я знаю свою паству.

На Валландера вдруг навалилась огромная усталость. Он понял, что нужно задавать вопросы по-другому, иначе ему не припереть пастора к стенке. Стало быть, лобовая атака.

— Я знаю, у Луизы Окерблум есть враги среди паствы, — сказал он. — Как я это узнал, значения не имеет. Но мне хотелось бы услышать ваш комментарий.

Прежде чем ответить, Туресон долго смотрел на него.

— Враги — это слишком сильно сказано. Но вы правы, кое у кого из прихожан отношения с Луизой Окерблум не сложились. — Пастор встал, отошел к окну. — Я колебался, рассказать вам или нет. Еще вчера вечером хотел позвонить. Но так и не позвонил. Ведь мы надеемся, что Луиза Окерблум вернется и все естественным образом разъяснится. Но в то же время меня терзает растущая тревога. Не могу не признать… — Он помолчал. — К тому же у меня есть обязанности и перед другими прихожанами. Я не хочу выставлять людей в дурном свете, ведь это большая ответственность. Вдруг мои выводы окажутся на поверку совершенно несостоятельными?

— У нас с вами не официальный допрос, — сказал Валландер. — Все, что вы говорите, останется между нами. Я не веду протокола.

— Не знаю, как и сказать…

— Говорите как есть. Так проще всего.

— Два года назад у нас появился новый прихожанин, — начал пастор Туресон. — Машинист одного из паромов, которые ходят в Польшу. Разведенный, тридцати пяти лет от роду, дружелюбный, скромный. В приходе он очень скоро снискал всеобщее расположение. Но примерно год назад у меня состоялся с Луизой Окерблум разговор. Она сама попросила о встрече и очень настаивала, чтобы ее муж Роберт ничего не узнал. Мы сидели здесь, в этой комнате, и она рассказала, что наш новый прихожанин преследует ее объяснениями в любви. Шлет письма, ходит за ней, звонит. Она пыталась деликатно его отвадить. Но тщетно, в конце концов ситуация стала невыносимой. Луиза попросила меня поговорить с ним. Я поговорил. И увидел перед собой совершенно другого человека. Он был в ярости, твердил, что Луиза обманула его и что виноват в этом именно я, мое дурное влияние. На самом деле она, мол, любит его и хочет уйти от мужа. Полный абсурд. Он перестал ходить на наши собрания, уволился с парома, и мы уже думали, что больше его не увидим. Прихожанам я сказал только, что он переехал и не попрощался просто от робости. Луиза, понятно, очень обрадовалась. Но месяца три назад все началось сызнова. Однажды вечером Луиза заметила его на улице возле своего дома. Для нее это, конечно, был шок. Он опять начал преследовать ее своей любовью. Признаюсь, комиссар, я подумывал заявить в полицию. И сейчас, конечно, жалею, что не заявил. Хотя, возможно, все это чисто случайное совпадение. Но с каждым часом я все больше думаю об этом.

Наконец-то, подумал Валландер. Наконец-то у меня появилась зацепка. Даже если я ничего не понимаю в черных пальцах, взорванных радиостанциях и редких пистолетах. Кое-что у меня теперь есть.

— Как зовут этого человека? — спросил он.

— Стиг Густафсон.

— Вы знаете его адрес?

— Нет. Но у меня есть его индивидуальный номер налогоплательщика. Он чинил в церкви водопровод и получил за это деньги.

Туресон отошел к столу, полистал какую-то папку, потом сказал:

— 570503-0470.

Валландер закрыл блокнот:

— Вы правильно сделали, что рассказали. Рано или поздно я бы все равно узнал об этом. А так мы сэкономили время.

— Ее нет в живых, да? — вдруг спросил Туресон.

— Не знаю, — ответил Валландер. — Честно вам говорю, ответа на этот вопрос у меня нет.

Он пожал пастору руку и вышел из церкви. Было четверть первого.

Ну вот, думал комиссар, наконец-то у меня есть хоть какая-то зацепка.

Он быстро сел в машину и поехал прямо в управление. Надо срочно собрать совещание. Но едва вошел в кабинет, как зазвонил телефон. Это был Нюберг, который все еще находился на месте пожара.

— Новые находки? — спросил Валландер.

— Нет, — ответил Нюберг. — Но я выяснил марку пистолета. Ну, от которого мы нашли рукоять.

— Пишу. — Валландер открыл блокнот.

— Я был прав, оружие необычное, — продолжал Нюберг. — Не сомневаюсь, что у нас в стране таких пистолетов считанные единицы.

— Тем лучше, — сказал Валландер. — Легко можно проверить.

— Это девятимиллиметровый «Астра-Констебль». Однажды я видел такой на выставке во Франкфурте. На оружие память у меня очень хорошая.

— Где его выпускают?

— Вот это-то и странно, — сказал Нюберг. — Насколько мне известно, его выпускают только по лицензии в одной-единственной стране.

— Где же?

— В ЮАР.

Валландер положил ручку:

— В ЮАР?

— Да.

— Это как же?

— Почему некое оружие в одной стране становится популярно, а в другой нет, я не знаю. Но факт остается фактом.

— Черт. Южная Африка.

— Тут безусловно вырисовывается определенная связь с найденным пальцем.

— Что делает в Швеции южноафриканский пистолет?

— Ну, это уж ты сам разбирайся, — сказал Нюберг.

— Очень хорошо, что ты сразу позвонил. Но мы еще потолкуем об этом.

— Я подумал, тебе интересно узнать. — Нюберг попрощался.

Валландер встал, подошел к окну.

Через несколько минут он принял решение.

В первую очередь надо сосредоточиться на поисках Луизы Окерблум и проверить Стига Густафсона. Всем остальным пока займутся другие.

Сколько времени прошло, думал Валландер. Сто семнадцать часов с тех пор, как Луиза Окерблум исчезла.

Он поднял телефонную трубку.

Усталость внезапно как рукой сняло.

 

6

Петер Ханссон был вор.

И не слишком удачливый. Хотя зачастую все же выполнял задания своего заказчика и работодателя — некоего Мурелля из Мальмё, скупщика краденого.

В этот апрельский день, накануне студенческого праздника, Петер Ханссон думал о Мурелле прямо-таки с ненавистью. Он собирался отдохнуть, может даже съездить в Копенгаген. Но вчера вечером позвонил Мурелль и объявил, что есть срочное дело.

«Нужно организовать четыре насосные колонки, — сказал он. — Старого образца. В провинциальных усадьбах таких пруд пруди».

«А что, подождать никак нельзя? После выходных и организую», — возразил Петер Ханссон. Звонок Мурелля поднял его с постели, а ему очень не нравилось, когда его будили.

«Нет, ждать нельзя, — ответил Мурелль. — Послезавтра здесь будет один человек из Испании. Он приедет на машине и хочет забрать колонки с собой. Продаст их другим шведам, которые живут в тамошних краях. Они люди сентиментальные и готовы хорошо заплатить за то, чтоб иметь возле своей гасиенды старую шведскую колонку».

«Да где ж я возьму аж четыре штуки? — спросил Петер Ханссон. — К тому же праздник, ты что, забыл? Завтра весь народ хлынет за город».

«Это уж твое дело. Начни пораньше, вот и успеешь, — сказал Мурелль и пригрозил: — В противном случае придется проверить, сколько мне задолжал твой братец».

Петер Ханссон грохнул трубку на рычаг, зная, что Мурелль воспримет это как знак согласия. Сон ему перебили, теперь долго глаз не сомкнешь, поэтому он оделся и из своей квартиры в Русенгорде поехал в город. Зашел там в паб и устроился с кружкой пива.

У Петера Ханссона был брат по имени Ян-Улоф. Не брат, а сущее наказание. Ян-Улоф играл на бегах — и в Мальмё, на ипподроме Егерсру, и в государственный тотализатор, и даже на всяких провинциальных ипподромах. Играл много и прескверно. Просадил все, что имел, и в конце концов угодил в лапы Мурелля. А поскольку никаких иных гарантий под свои долги он дать не мог, в качестве живой гарантии выступал Петер Ханссон.

Мурелль занимался в первую очередь скупкой краденого. Но в последние годы смекнул, что, как и другие предприниматели, должен ступить на путь прогресса. Либо сосредоточить свои усилия и еще больше специализировать дело. Либо расширить ту базу, на которую опирался. Он выбрал последнее.

Хотя у него было множество заказчиков, которые могли бы четко высказать свои пожелания, он решил открыть еще и ссудную контору, рассчитывая таким образом резко увеличить оборотные капиталы.

Муреллю было чуть больше пятидесяти. Двадцать лет он пробавлялся исключительно мошенничеством, а затем сменил род занятий и с конца 70-х сумел создать на юге Швеции целую воровскую империю. В его тайных платежных ведомостях числилось десятка три воров и шоферов, и каждую неделю фуры с краденым товаром шли на его склады в свободном порту Мальмё и дальше, к зарубежным получателям. Из Смоланда поступали стереосистемы, телевизоры и мобильные телефоны. Из Халланда двигались на юг, в Польшу, а теперь и в бывшую Восточную Германию, караваны ворованных автомашин. Новые рынки сбыта открывались в балтийских республиках, да и в Чехословакию он уже продал несколько шикарных автомобилей. В этой организации Петер Ханссон был всего лишь крохотным винтиком. Мурелль по сей день сомневался в его способностях и использовал большей частью на случайных заказах. Четыре водяные колонки — идеальное задание для парня.

Итак, рано утром Петер Ханссон сидел за рулем злой как черт, и не без причины. Во-первых, Мурелль испортил ему выходные. Во-вторых, он тревожился насчет своего задания. Слишком много людей кишит вокруг, вряд ли поработаешь без помех.

Петер Ханссон родился в Хёрбю и прекрасно знал Сконе. Все здешние дороги и проселки исколесил, а память у него была хорошая. На Мурелля он работал уже четыре года, с девятнадцати лет. Чего он только не возил в своем ржавом фургончике! Однажды украл двух бычков. Под Рождество обычно бывало много заказов на поросят. Несколько раз даже надгробные камни вез, удивляясь, кому они понадобились, у заказчика не иначе как крыша поехала. Случалось, Петер Ханссон и входные двери утаскивал, пока домовладельцы спали, а как-то раз даже церковный шпиль умыкнул, наняв для этой цели крановщика. Колонки — дело самое обычное. Только вот день выбран неудачно.

Он решил начать в местах к востоку от Стурупского аэродрома. И далеко на равнину не забираться, смысла нет. Нынче там во всех летних домиках полно народу.

Если повезет, то наверняка где-нибудь между Стурупом, Хёрбю и Истадом. Там довольно много заброшенных усадеб, и, быть может, удастся поработать без помех.

Сразу за Крагехольмом, возле проселка, который петлял по лесу, а затем выходил к Сёвде, он приметил первую колонку. В полуразрушенной усадьбе, хорошо укрытой от посторонних глаз. Колонка оказалась ржавая, но целая. Петер Ханссон взял ломик и принялся выламывать крепление. Но едва тронул, как оно развалилось — прогнило насквозь. Он отложил ломик и стал отдирать колонку от досок, закрывавших само отверстие колодца. Думая о том, что, наверно, все-таки добудет для Мурелля эти четыре колонки. Еще три заброшенных двора — и вскоре после полудня можно вернуться в Мальмё. Сейчас еще только десять минут девятого. Глядишь, удастся-таки махнуть вечерком в Копенгаген.

Ржавая колонка оторвалась от досок.

Обломки рухнули вниз.

Петер Ханссон бросил взгляд в колодец.

Там в темноте виднелось что-то золотистое.

В следующий миг он с ужасом осознал, что это светловолосая человеческая голова.

В колодце лежала женщина.

Скорченное тело, изломанное, перекрученное.

Он бросил насос и помчался прочь. Прыгнул за руль и на полной скорости рванул подальше от этой заброшенной усадьбы. Через несколько километров, уже неподалеку от Сёвде, остановил машину, открыл дверцу и долго блевал.

Потом попытался думать. Он знал, что все это ему не привиделось. В колодце лежала женщина.

И эта женщина наверняка убита, думал он.

Внезапно он сообразил, что оставил на брошенной колонке отпечатки пальцев.

А его отпечатки есть в полицейском архиве.

Мурелль, мелькнуло в голове. Мурелль все уладит.

Петер Ханссон проехал через Сёвде, на слишком большой скорости, и свернул на юг, к Истаду. Надо вернуться в Мальмё и известить обо всем Мурелля, пускай займется. Человеку из Испании придется пока обойтись без колонок.

Неподалеку от поворота к истадской свалке его поездка закончилась. Когда он дрожащими руками закуривал сигарету, машину занесло, и ему толком не удалось ее выровнять. Она врезалась в забор, снесла стойку с почтовыми ящиками и остановилась. Петер Ханссон был пристегнут ремнем, только это его и спасло — иначе бы он вылетел через ветровое стекло. Однако ж, оглушенный ударом, он сидел за рулем в полной прострации.

Все это случилось на глазах у человека, который косил траву в своем саду. Сперва он бросился через дорогу — посмотреть, нет ли пострадавших. Потом побежал домой, вызвал полицию и вернулся назад, к автомобилю, караулить, чтобы водитель не скрылся. Выпил небось и сел за руль, думал он. Только спьяну и можно потерять управление на прямой дороге.

Через пятнадцать минут из Истада подъехал полицейский патруль. Вызов приняли Петерс и Нурен, сотрудники из числа самых опытных в округе. Убедившись, что пострадавших нет, Петерс вышел на дорогу, регулировать движение возле места аварии, а Нурен вместе с Петером Ханссоном устроился на заднем сиденье патрульной машины и начал выяснять, что произошло. Проба на алкоголь дала отрицательный результат. Водитель казался до крайности перепуганным, но сама авария его словно бы не интересовала. У Нурена даже закралась мысль, что парень не в своем уме. Бормочет какую-то ахинею насчет водяных колонок, скупщика краденого из Мальмё и заброшенного дома с колодцем:

— Там женщина в колодце…

— Так-так. Женщина? В колодце? — повторил Нурен.

— Она мертвая, — пролепетал Петер Ханссон.

Нурену вдруг стало не по себе, по спине поползли мурашки. Что он хочет сказать? Что нашел в колодце у заброшенного дома мертвую женщину?

Нурен велел ему сидеть в машине, а сам поспешил на дорогу, где Петерс разгонял любопытных автомобилистов, которые норовили затормозить и поглазеть на происшествие.

— Парень говорит, что нашел в колодце мертвую женщину, — сказал Нурен. — Блондинку.

У Петерса опустились руки.

— Луиза Окерблум?

— Не знаю. Я даже не уверен, что это правда.

— Звони Валландеру, — сказал Петерс. — Прямо сейчас.

Утром 30 апреля среди сотрудников уголовного отдела Истадского полицейского управления царил выжидательный настрой. Ровно в восемь Бьёрк срочно собрал их на совещание. В этот день ему было не до пропавшей женщины — одолевали другие заботы. Нынешний вечер, как всегда, будет одним из самых беспокойных в году, поэтому нужно встретить его во всеоружии.

На совещании речь шла почти исключительно о Стиге Густафсоне. В четверг Валландер и его люди до позднего вечера занимались розысками бывшего машиниста с парома. Когда комиссар доложил о своей беседе с пастором Туресоном, у всех тоже возникло ощущение, что в дознании вот-вот произойдет прорыв, и они согласились, что отрубленный палец и взорванный дом пока подождут. Мартинссон даже высказался в том смысле, что, наверное, совпадение все-таки случайное и никакой связи здесь нет.

— Такое ведь и раньше бывало, — сказал он. — Производим конфискацию у самогонщика. А у его соседа, у которого спросили дорогу, обнаруживаем воровской притон.

К моменту совещания установить местожительство Стига Густафсона еще не удалось.

— Необходимо разобраться с этим в течение дня, — сказал Валландер. — Вероятно, его самого мы не найдем. Но, имея адрес, можно хотя бы выяснить, не поспешил ли он смыться.

В эту минуту зазвонил телефон. Бьёрк взял трубку, послушал и передал ее Валландеру:

— Это Нурен. Он на автоаварии где-то за городом.

— Аварией может заняться и кто-нибудь другой, — раздраженно буркнул Валландер. Но трубку все-таки взял и Нурена выслушал.

Мартинссон и Сведберг, хорошо изучившие своего шефа и примечавшие малейшие оттенки его переменчивого настроения, мигом смекнули, что разговор важный.

Комиссар медленно положил трубку и посмотрел на сотрудников.

— Нурен на дороге к свалке, — сказал он. — Там случилось небольшое дорожное происшествие. И потерпевший твердит, что нашел в колодце труп женщины.

Все напряженно ждали, что он скажет дальше.

— Если я правильно понял, от колодца без малого пять километров до того дома, который собиралась посмотреть Луиза Окерблум. И еще меньше до пруда, где мы нашли ее автомобиль.

Секунду-другую все молчали. Потом разом поднялись из-за стола.

— Ну что, пошлем опергруппу в полном составе? — спросил Бьёрк.

— Нет, — ответил Валландер. — Сначала я хочу удостовериться. Нурен предостерег от излишнего оптимизма. Говорит, парень вроде как не в себе.

— Я бы тоже был не в себе, — заметил Сведберг. — Если б нашел в колодце мертвую женщину, а потом сел за руль.

— Совершенно с тобой согласен, — сказал Валландер.

Они выехали из Истада на двух патрульных машинах. На одной — Валландер со Сведбергом, на другой — Мартинссон. На северном выезде из города Валландер включил сирену. Сведберг посмотрел на него с удивлением:

— Движения-то, считай, совсем нету.

— На всякий случай, — ответил Валландер.

Возле дороги на свалку они остановились, посадили на заднее сиденье бледного Петера Ханссона и поехали дальше, руководствуясь его указаниями.

— Это не я, — то и дело повторял Ханссон.

— Что «не я»? — спросил Валландер.

— Не я убил ее.

— А что ты вообще там делал? — опять спросил Валландер.

— Колонку хотел украсть.

Валландер и Сведберг переглянулись.

— Вчера поздно вечером позвонил Мурелль и заказал четыре колонки, — пробормотал Петер Ханссон. — Но я ее не убивал.

Валландер был в недоумении. Но Сведберг вдруг сообразил, в чем тут дело:

— Кажется, я догадался. В Мальмё есть печально известный скупщик краденого по имени Мурелль. Печально известный, потому что тамошние наши коллеги никак его не поймают.

— Насосные колонки? — недоверчиво протянул Валландер.

— Антиквариат, — ответил Сведберг.

Подъехав к заброшенной усадьбе, они вышли из автомобилей. Валландер успел подумать, что погода как по заказу для праздника. На небе ни облачка, ветра нет, и даже сейчас, в девять утра, очень тепло, градусов шестнадцать-семнадцать.

Он взглянул на колодец и вывороченную колонку, которая валялась рядом. Потом вздохнул поглубже, шагнул к колодцу и посмотрел в глубину.

Мартинссон, Сведберг и Петер Ханссон ждали в сторонке.

Валландер сразу увидел, что это Луиза Окерблум.

Даже мертвая она улыбалась оцепеневшей улыбкой.

В следующий миг накатила тошнота. Он быстро отвернулся и опустился на корточки.

Мартинссон и Сведберг подошли к колодцу. И тотчас резко отпрянули.

Мартинссон чертыхнулся.

Валландер сглотнул, заставил себя несколько раз глубоко вздохнуть. Он думал о двух дочках Луизы Окерблум. И о Роберте Окерблуме. Как же они смогут верить в Бога, во всемогущего Бога, если их мать и жена мертва и брошена в колодец?

Он поднялся и опять подошел к колодцу:

— Это она, вне всякого сомнения.

Мартинссон бегом бросился к машине, позвонил Бьёрку и сказал, чтобы прислали опергруппу в полном составе, а еще пожарных, без их помощи тело из колодца не достать. Валландер устроился с Петером Ханссоном на полуразвалившейся веранде и стал слушать его сбивчивый рассказ. Временами он задавал вопросы и кивал, когда Петер Ханссон отвечал. Он уже понял, что Петер Ханссон говорит чистую правду. Собственно, полиция должна быть благодарна ему за то, что он отправился воровать старые колонки. Иначе Луизу Окерблум нашли бы очень-очень нескоро.

— Запиши анкетные данные, — сказал Валландер Сведбергу, закончив разговор с Ханссоном. — А потом отпусти его. Только обязательно получи от этого Мурелля подтверждение его показаний.

Сведберг кивнул.

— Кто из прокуратуры нынче дежурит? — поинтересовался Валландер.

— По-моему, Бьёрк говорил, Пер Окесон, — ответил Сведберг.

— Свяжись с ним. Скажи, что мы нашли ее. И что это убийство. После обеда я пришлю ему протокол.

— А что будем делать со Стигом Густафсоном? — спросил Сведберг.

— Для начала поищешь его в одиночку, — ответил Валландер. — Мартинссон понадобится мне здесь, когда мы ее достанем и проведем первичный осмотр.

— Хорошо, что я от этого избавлен, — заметил Сведберг, садясь в машину.

Валландер опять несколько раз глубоко вздохнул и только потом вернулся к колодцу.

Если б кто-нибудь был рядом, когда ему придется рассказывать Роберту Окерблуму, где они нашли его жену.

Чтобы достать тело Луизы Окерблум из колодца, потребовалось два часа. Занимались этим те же молодые пожарные, которые третьего дня тралили пруд, где был найден ее автомобиль. Труп они извлекли с помощью спасательного троса и положили в палатке, разбитой возле колодца. Еще когда они поднимали тело, Валландер понял, как умерла Луиза Окерблум. Ее застрелили выстрелом в упор, в лоб. И вновь комиссар смутно ощутил, что здесь что-то не так. Он пока не видел Стига Густафсона, если это он убил Луизу. Но стал бы он стрелять в упор? Что-то здесь не сходится.

Он спросил у Мартинссона, каковы его первые впечатления.

— Выстрел в упор, прямо в лоб, — сказал Мартинссон. — По-моему, это говорит не об аффекте и несчастной любви. Больше похоже на хладнокровную расправу.

— Совершенно с тобой согласен, — кивнул Валландер.

Пожарные откачали из колодца воду и опять полезли вниз, а когда поднялись, вытащили с собой сумочку Луизы Окерблум, портфель и одну туфлю. Вторая была у нее на ноге. Воду откачивали в спешно смонтированный пластиковый резервуар, но когда ее процедили, Мартинссон ничего интересного не обнаружил.

Вооружившись мощными лампами, пожарные еще раз спустились на дно. Нашли только кошачий скелет.

Врач вышла из палатки бледная как полотно.

— Какой кошмар, — сказала она.

— Да, — вздохнул Валландер. — Главное мы знаем: ее застрелили. Патологоанатомы в Мальмё должны в первую очередь дать заключение насчет пули, а также насчет иных травм, которые, возможно, указывают на то, что ее пытали или держали связанной. Словом, пусть ищут все, что можно. Ну и конечно, не было ли сексуального насилия.

— Пуля застряла в голове, — сказала врач. — Выходного отверстия нет.

— И еще одно, — сказал Валландер. — Внимательно обследуйте ее запястья и щиколотки. Поищите следы наручников.

— Наручников?

— Да, наручников, — повторил Валландер.

Пока доставали тело, Бьёрк держался поодаль. Когда же труп положили на носилки и увезли на «скорой помощи» в больницу, он отвел Валландера в сторону и сказал:

— Мы должны сообщить ее мужу.

Мы, подумал Валландер. Ты имеешь в виду: я.

— Я возьму с собой пастора Туресона, — сказал он.

— Попробуй узнать, сколько времени ему понадобится, чтобы известить всех близких родственников, — продолжал Бьёрк. — Боюсь, мы не сумеем долго скрывать это от прессы. И вообще, я не понимаю, как вы могли отпустить этого ворюгу. Ведь он может прямиком пойти в любую вечернюю газету и за кругленькую сумму продать им свой рассказ.

Назидательный тон Бьёрка раздражал Валландера. Однако он не мог не признать, что такой риск существует.

— И правда глупо. Это я виноват.

— Я думал, его отпустил Сведберг, — сказал Бьёрк.

— Так и есть. Но виноват все равно я.

— Не злись, что я говорю об этом.

Валландер пожал плечами:

— Я злюсь на того, кто так обошелся с Луизой Окерблум. И с ее дочками. И с ее мужем.

Усадьбу оцепили, и криминалисты продолжили работу. Валландер сел в машину, позвонил пастору Туресону. Тот ответил почти незамедлительно. Валландер сказал ему все как есть. Пастор долго молчал, потом обещал ждать Валландера возле церкви.

— Он выдержит? — спросил комиссар.

— Он уповает на Господа, — ответил пастор Туресон.

Посмотрим, подумал Валландер. Посмотрим, достаточно ли этого.

Но вслух он не сказал ничего.

Пастор Туресон, склонив голову, стоял на улице.

По дороге в город Валландер никак не мог собраться с мыслями. Самое что ни на есть трудное в его работе — сообщить родственникам, что кто-то из их близких внезапно погиб. Что именно произошло — несчастный случай, самоубийство или преступление, — по сути, значения не имело. Важен был только сам факт смерти. И сколь бы осторожно и осмотрительно ты ни подбирал слова, они все равно останутся беспощадны. Последний посланец трагедии — вот кто ты такой, думал он. Ему вспомнилось, что говорил за несколько месяцев до своей смерти Рюдберг, его друг и коллега. Полицейским никогда не найти удачного способа сообщить о внезапной смерти. Поэтому мы обязаны и впредь выполнять эту миссию, ни в коем случае не перекладывая ее на других. Наверно, мы покрепче и видели много такого, чего никому бы видеть не стоило.

По дороге в город он размышлял и о том, что неотвязное беспокойство, ощущение какой-то совершенно неуловимой несообразности во всем этом дознании скоро непременно получит свое объяснение. Надо бы прямо спросить Сведберга и Мартинссона, нет ли у них такого же чувства. Есть ли вообще какая-то связь между отрубленным черным пальцем и исчезновением и смертью Луизы Окерблум? Или это просто игра непредсказуемых случайностей?

Впрочем, есть и третья возможность, думал он. Путаницу могли устроить нарочно.

Ну почему, почему ей вдруг пришлось умереть? Единственный мотив, какой мы пока нащупали, — это несчастная любовь. Но от несчастной любви до убийства очень далеко. Притом здесь действовали совершенно хладнокровно — спрятали машину в одном месте, а труп в другом.

По всей вероятности, мы до сих пор не нашли ни единого кусочка мозаики, ни единого камешка, который стоило перевернуть, думал Валландер. Что мы будем делать, если Стиг Густафсон окажется пустым номером?

Ему вспомнились наручники. И неизменная улыбка Луизы Окерблум. И счастливая семья, которой больше не существовало.

Но что дало трещину — образ? Или реальность?

Пастор Туресон сел в машину. В глазах у него стояли слезы. У Валландера тоже перехватило горло.

— Ее нет в живых, — сказал Валландер. — Мы нашли ее в заброшенной усадьбе в нескольких милях от Истада. Больше я пока не могу сообщить.

— Как она умерла?

Чуть помедлив, Валландер ответил:

— Ее застрелили.

— У меня есть еще вопрос. Не считая того, что я хотел бы знать, кто совершил это безумное убийство. Она очень страдала перед смертью?

— Пока не знаю, — ответил Валландер. — Но даже если б знал, все равно сказал бы ее мужу, что смерть была скорая и потому безболезненная.

Валландер затормозил перед домом Окерблумов. Перед встречей с пастором он заехал в управление и пересел в собственную машину. Ему не хотелось ехать на патрульной.

Роберт Окерблум открыл сразу, едва они позвонили в дверь. Он нас видел, подумал Валландер. Как только услыхал мотор, сразу побежал к окну посмотреть, кто это.

Окерблум провел их в гостиную. Комиссар прислушался. Девочек, кажется, дома нет.

— Как это ни прискорбно, я вынужден сообщить, что ваша жена умерла. Мы нашли ее в заброшенной усадьбе в нескольких милях от города. Ее убили.

С каменным лицом Роберт Окерблум смотрел на него. Словно ожидал продолжения.

— Мне очень жаль, но я должен сказать всю правду. И еще, мне придется просить вас опознать тело. Не обязательно сегодня, время терпит. И мы не будем возражать, если это сделает пастор Туресон.

Роберт Окерблум по-прежнему неподвижно смотрел на него.

— Ваши дочери дома? — осторожно спросил Валландер. — Для них это ужасное испытание.

Он умоляюще посмотрел на пастора Туресона.

— Нам будет помощь, — сказал тот.

— Спасибо, что сообщили мне, — неожиданно проговорил Роберт Окерблум. — Неизвестность так мучительна.

— Я очень вам соболезную, — сказал Валландер. — Все наши сотрудники надеялись на благополучный исход.

— Кто это сделал? — спросил Роберт Окерблум.

— Мы не знаем, — ответил комиссар. — Но будем работать до тех пор, пока не найдем убийцу.

— Вам его не найти, — сказал Роберт Окерблум.

Валландер вопросительно взглянул на него:

— Почему вы так считаете?

— Никто не мог желать смерти Луизы. Как же вы тогда найдете виновного?

Комиссар молчал, не зная, что сказать. Роберт Окерблум угодил в самое больное место.

Немного погодя Валландер поднялся. Туресон проводил его в переднюю.

— В вашем распоряжении несколько часов, чтобы известить ближайших родственников, — сказал комиссар. — Свяжитесь со мной, если не получится. Мы не сможем умалчивать об этом до бесконечности.

— Я понимаю, — сказал пастор и, понизив голос, добавил: — Стиг Густафсон?

— Ищем. Только неизвестно, он ли это.

— А другие зацепки у вас есть? — спросил Туресон.

— Возможно. Но увы, я не вправе говорить об этом.

— Потому что продолжаете дознание?

— Совершенно верно. — Валландер заметил, что у пастора есть еще какой-то вопрос: — Слушаю вас, говорите.

Пастор Туресон так понизил голос, что Валландер едва разобрал, о чем речь.

— Это преступление на сексуальной почве? — спросил пастор.

— Пока неизвестно, — ответил комиссар. — Но не исключено.

Из окерблумовского дома Валландер вышел со смешанным ощущением голода и недовольства. Остановился на Эстерледен у киоска с колбасками и сжевал гамбургер, тщетно вспоминая, когда последний раз ел. Потом опять помчался в управление, где его поджидал Сведберг, который сообщил, что Бьёрку пришлось срочно устраивать пресс-конференцию. А поскольку Валландер поехал с печальным известием к мужу убитой и был вне досягаемости, помогал ему Мартинссон.

— Отгадаешь, кто проболтался? — спросил Сведберг.

— Конечно. Петер Ханссон?

— Мимо. Давай еще раз!

— Кто-то из наших?

— На сей раз нет. Мурелль! Скупщик краденого из Мальмё. Смекнул, что имеет шанс расколоть вечернюю газету на кругленькую сумму. Вот сукин сын, а?! Впрочем, теперь ребята из Мальмё наконец-то могут его засадить. Заказ на кражу четырех колонок — деяние уголовно наказуемое.

— Получит условно, не больше, — сказал Валландер.

Они пошли в кафетерий, налили себе по чашечке кофе.

— Как там Роберт Окерблум? — спросил Сведберг.

— Не знаю. Наверно, он чувствует себя так, будто у него отняли полжизни. Можно ли представить себе такое, если сам ничего подобного не пережил? Я вот не могу. Сейчас я могу сказать только одно: сразу после пресс-конференции нам необходимо провести совещание. До тех пор я посижу в кабинете, попробую обобщить, что мы имеем.

— По-моему, надо просмотреть телефонные сообщения, — сказал Сведберг. — Вдруг в ту пятницу кто-то видел Луизу Окерблум с мужчиной, который может оказаться Стигом Густафсоном.

— Вот и займись. И подытожь все, что нам известно об этом человеке.

Пресс-конференция затянулась на полтора часа. За это время Валландер по пунктам записал свои предварительные выводы и набросал дальнейший план действий.

Бьёрк с Мартинссоном пришли на совещание совершенно без сил.

— Теперь я понимаю, каково тебе после встреч с журналистами. — Мартинссон рухнул в кресло. — Не спросили разве только о цвете ее нижнего белья.

Валландер так и взвился:

— Вот этого не надо!

Мартинссон виновато развел руками.

— Попробую подвести итоги, — сказал Валландер. — Начало истории всем известно, и на нем я останавливаться не буду. Итак, Луизу Окерблум мы в конце концов нашли. Она убита выстрелом в лоб. И как я полагаю, выстрел был произведен в упор, с очень близкого расстояния. Впрочем, скоро мы узнаем это совершенно точно. Пока неизвестно, подвергалась ли она сексуальному насилию и пыткам. Неизвестно, держали ее в плену или нет. Где она была убита и когда, мы тоже не знаем. Однако можно не сомневаться, что в колодец ее бросили уже мертвой. Машину мы тоже нашли. Теперь главное — поскорее получить заключение медэксперта. В частности, о том, совершено ли это преступление на сексуальной почве. Тогда мы сможем начать проверку возможных подозреваемых.

Валландер отхлебнул кофе и продолжал:

— Что до мотива и виновника, то зацепка у нас пока всего одна. Машинист Стиг Густафсон, который преследовал Луизу Окерблум безнадежными любовными признаниями. Его местопребывание до сих пор не обнаружено. Сведберг может дать более подробную информацию об этом, а также о поступивших телефонных звонках. Осложняют дознание отрубленный черный палец и взорванный дом. Вдобавок Нюберг нашел на пожарище остатки мощной радиостанции и рукоять оружия, которое, если я правильно понял, в ходу главным образом в ЮАР. Стало быть, между пальцем и оружием просматривается связь. Но это ничего не проясняет. И нам по-прежнему неизвестно, есть ли какая-то связь между взрывом и убийством.

Валландер закончил и посмотрел на Сведберга, который перебирал пухлую пачку бумаг.

— Если говорить о телефонных звонках, — начал Сведберг, — то из них можно составить целую книгу под названием «Люди, желающие помочь полиции». Это сущая золотая жила. Как всегда, поступила куча проклятий, вранья, благословений, признаний, фантазий, галлюцинаций, но есть и кое-что разумное. Хотя, насколько я могу судить, прямой интерес представляет, увы, одно-единственное сообщение. Управляющий имением Рюдсгорд уверен, что в пятницу во второй половине дня видел Луизу Окерблум, когда она проезжала мимо. Время тоже совпадает. Стало быть, теперь мы точно знаем, по какой дороге она ехала. Но вообще говоря, пользы от звонков на удивление мало. Правда, обыкновенно по-настоящему полезные сведения поступают не сразу, а через день-другой. Серьезные, солидные люди сперва все обдумывают, а потом уж звонят. Что до Стига Густафсона, то пока нам не удалось выяснить, куда он уехал. Но у него как будто бы есть в Мальмё незамужняя родственница. К сожалению, мы не знаем ее имени. А Густафсонов в мальмёской телефонной книге тьма-тьмущая. Придется поделить список и тщательно проверить всех дам по фамилии Густафсон. У меня все.

С минуту Валландер молчал. Бьёрк вопросительно взглянул на него.

— Надо поднапрячься, — наконец проговорил Валландер. — Сейчас главное — найти Стига Густафсона. Если это можно сделать только через его родственницу в Мальмё, будем ее разыскивать. Каждый сотрудник, который может сесть на телефон, должен прийти на помощь. Я и сам буду звонить, как только свяжусь с больницей и потороплю медэкспертов. — Он обернулся к Бьёрку: — Работать будем допоздна. Иначе нельзя.

Бьёрк одобрительно кивнул:

— Согласен. В случае чего я сразу приеду.

Сведберг принялся организовывать поиски мальмёской родственницы машиниста Стига Густафсона, Валландер пошел к себе. Прежде чем звонить в больницу, набрал номер отца. Тот ответил не сразу — наверно, был в студии, рисовал.

— Привет. Это я, — сказал Валландер и тотчас понял, что отец в дурном настроении.

— Кто?

— Ты отлично знаешь.

— Я напрочь забыл твой голос.

Валландер чуть было не шваркнул трубку на рычаг, но сдержался:

— Я работаю. И только что отыскал мертвую женщину в колодце. Убитую женщину. Сегодня заехать не сумею. Надеюсь, ты понимаешь.

К его изумлению, отец вдруг заговорил очень дружелюбно:

— Конечно, я понимаю, что ты не можешь. Жуткое дело, видать.

— Да уж. Я просто хотел пожелать тебе приятного вечера. Завтра постараюсь непременно заехать.

— Конечно, если сможешь. А теперь мне болтать недосуг.

— Почему?

— Я жду гостей.

Валландер услышал гудок. И остался сидеть с трубкой в руке.

Гостей, думал он. Значит, Гертруд Андерсон навещает его и просто так, не по работе?

Он покачал головой.

Надо непременно потолковать с ним в ближайшее время. Ведь эта его женитьба — сущая катастрофа.

Комиссар встал, пошел к Сведбергу. Взял список имен и телефонов, вернулся к себе и набрал самый верхний. Попутно думая о том, что надо еще успеть связаться с дежурным прокурором.

Уже четыре часа, а родственница Стига Густафсона по-прежнему не найдена.

В половине пятого Валландер дозвонился на квартиру Пера Окесона. Коротко доложил, что произошло, и сказал, что сейчас все силы брошены на розыск Стига Густафсона. Прокурор возражений не имел. Только попросил комиссара известить его, если в течение вечера будут какие-то результаты.

В четверть шестого Валландер взял у Сведберга третий список. Поиски до сих пор ничего не дали. Как нарочно, еще и студенческий праздник, с досадой подумал он. Многих нет дома, уехали на выходные.

По двум первым номерам никто не ответил. Третий номер принадлежал пожилой даме, которая решительно заявила, что у нее нет родственника по имени Стиг.

Валландер открыл окно — голова грозила разболеться не на шутку. Потом вернулся к телефону и набрал четвертый номер. Долго слушал гудки и уже хотел положить трубку, но тут наконец кто-то отозвался. Судя по голосу, довольно молодая женщина. Он представился и объяснил, в чем дело.

— Да, конечно, — сказала женщина, которую звали Моника, — у меня есть сводный брат по имени Стиг. Судовой машинист. Он что-то натворил?

Валландер почувствовал, что усталость и раздражение как рукой сняло:

— Да нет. Просто нам необходимо срочно с ним связаться. Вы, случайно, не знаете, где он живет?

— Конечно знаю. Неподалеку от Мальмё, в Ломме. Но его нет дома.

— А где он?

— В Лас-Пальмасе. Вернется как раз завтра. Прилетит в Копенгаген в десять утра. А дальше паромом в Мальмё.

— Отлично, — сказал Валландер. — Буду очень вам обязан, если вы дадите мне его адрес и телефон.

Записав то и другое, он извинился за беспокойство и закончил разговор. Потом бросился к Сведбергу, а по дороге прихватил с собой Мартинссона. Где Бьёрк, никто не знал.

— Мы сами поедем в Мальмё, — решил Валландер. — Тамошние коллеги нам помогут. Организуем проверку паспортов у всех пассажиров, прибывающих на паромах. Бьёрк все согласует.

— Она не сказала, как давно он уехал? — спросил Мартинссон. — Если он купил путевку на неделю, то, значит, уехал в прошлую субботу.

Они переглянулись. Мартинссон задал очень важный вопрос.

— Думаю, теперь вам самое время разойтись по домам, — сказал Валландер. — К завтрашнему дню хоть некоторым из нас нужно как следует выспаться. Встречаемся здесь в восемь утра. И едем в Мальмё.

Мартинссон и Сведберг уехали домой. Валландер поговорил с Бьёрком, тот обещал позвонить своему коллеге в Мальмё и уладить все необходимое.

В четверть седьмого Валландер позвонил в больницу. Женщина-врач пока ничего определенного сказать не могла:

— Явных повреждений на теле нет. Ни синяков, ни переломов не обнаружено. Признаков сексуального преступления внешне тоже как будто бы нет. Да, вот еще что: ни на запястьях, ни на щиколотках никаких следов нет.

— Отлично, — сказал Валландер. — И на том спасибо. Завтра я опять позвоню.

Затем он вышел из полицейского управления. Поехал за город, в Косебергу, и некоторое время постоял на высоком берегу, глядя на море.

В начале десятого он был дома.

 

7

На рассвете, перед тем как проснуться, Курт Валландер увидел сон.

Он вдруг обнаружил, что одна рука у него черная.

Но она была вовсе не в перчатке. Сама кожа потемнела, и рука стала как у африканца.

Во сне Валландера попеременно обуревал то страх, то удовлетворение. Рюдберг, давний коллега, которого уже почти два года не было в живых, неодобрительно поглядел на эту руку и спросил, почему почернела только она одна.

«Нынче утром что-то должно случиться», — ответил во сне Валландер.

Проснувшись и вспомнив сон, он не стал сразу вставать, лежал в постели и размышлял над ответом, который дал Рюдбергу. Что он, собственно, имел в виду?

Потом все-таки встал, посмотрел в окно — первый майский день в Сконе обещал быть безоблачным и солнечным, но очень ветреным. На часах было шесть утра.

Спал он всего два часа, но усталости не чувствовал. Сегодня утром они наконец узнают, есть ли у Стига Густафсона алиби на прошлую пятницу, когда, по всей вероятности, была убита Луиза Окерблум.

Если преступление будет раскрыто уже сегодня, дело окажется на удивление простым, думал он. Поначалу зацепки вообще отсутствовали. А потом все завертелось очень быстро. Дознание редко следует будничному ритму. У него своя жизнь, свое движение. На часах дознания время искривлено, оно то останавливается, то мчится во весь опор. Предсказать это заранее невозможно.

В восемь все собрались в управлении, и Валландер взял слово.

— У нас нет причин привлекать датскую полицию, — начал он. — Если верить сводной сестре Стига Густафсона, он прилетит в Копенгаген ровно в десять рейсом «Сканэйр». Ты, Сведберг, это проверишь. Далее, у него есть три возможности добраться до Мальмё. Паромом через Лимхамн, судном на подводных крыльях или САСовским, на воздушной подушке. Наблюдение надо установить повсюду.

— Старый судовой машинист небось выберет большой паром, — сказал Мартинссон.

— Может, паромы ему как раз и надоели, — перебил Валландер. — Стало быть, причалов три, выставим у каждого двоих сотрудников. Тогда мы наверняка его задержим и объясним, в чем дело. Конечно, толика осторожности не помешает. Потом доставим его сюда. Думаю, лучше всего, если я сам с ним побеседую.

— Не маловато ли — по два человека? — сказал Бьёрк. — Может, на всякий случай хоть патрульную машину прихватим?

Валландер уступил.

— Я говорил с коллегами из Мальмё, — продолжал Бьёрк. — Они готовы обеспечить любую помощь. Сами договоритесь там, каким образом ребята из паспортного контроля предупредят о его появлении.

Валландер посмотрел на часы:

— Если вопросов нет, пора выезжать. Лучше добраться до Мальмё заблаговременно.

— Самолет может и опоздать на сутки, — заметил Сведберг. — Погодите, я проверю.

Спустя четверть часа он сообщил, что самолет из Лас-Пальмаса ожидается в Каструпе уже в двадцать минут десятого.

— Он сейчас в воздухе, — сказал Сведберг. — И ветер попутный.

Они тотчас выехали в Мальмё, потолковали там с коллегами и разошлись по местам. Валландер взял на себя терминал, где причаливали суда на воздушной подушке; помогал ему практикант, новенький, по фамилии Энгман. Его прислали вместо Неслунда, которого Валландер не раз привлекал к оперативной работе. Уроженец острова Готланд, Неслунд мечтал вернуться в родные места и, когда появилась вакансия в полиции Висбю, без колебаний перевелся туда. Иногда Валландер скучал по нему, ведь люди с таким ровным и веселым характером встречаются нечасто. Мартинссон и еще один коллега отвечали за Лимхамн, а Сведберг — за суда на подводных крыльях. Связь между собой держали по рации. К половине десятого все было отлажено. Валландер даже достал у коллег на терминале кофе для себя и практиканта.

— Первый раз участвую в задержании убийцы, — сказал Энгман.

— Мы пока не знаем, убийца ли он, — отозвался Валландер. — В нашей стране человек считается невиновным, пока не предъявлены неопровержимые улики. Не забывай об этом.

Он с неудовольствием отметил, что говорит назидательным тоном. Надо бы сгладить неприятное впечатление, сказать что-нибудь хорошее. Но в голову ничего не пришло.

В половине одиннадцатого Сведберг и его напарник тихо-спокойно задержали Стига Густафона. Он оказался невысоким, худым, лысоватым, загорелым после отпуска.

Сведберг сказал, что его подозревают в убийстве, надел ему наручники и сообщил, что допрос состоится в Истаде.

— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказал Стиг Густафсон. — Почему вы надели мне наручники? Зачем мне ехать в Истад? И кого это я якобы убил?

Сведберг отметил, что Густафсон, похоже, искренне удивлен. И у него мелькнула мысль, что, быть может, машинист Стиг Густафсон ни в чем не виноват.

Без десяти двенадцать Валландер вошел в помещение для допросов Истадского полицейского управления и сел напротив Стига Густафсона. К этому времени он уже проинформировал прокурора Пера Окесона о задержании.

Прежде всего комиссар спросил, не хочет ли Стиг Густафсон кофе.

— Нет, — ответил тот. — Я хочу домой. И хочу знать, почему я здесь.

— Мне нужно задать вам несколько вопросов, — объяснил Валландер. — И поедете вы домой или нет, будет зависеть от ваших ответов.

Начал он с самого начала. Записал анкетные данные Стига Густафсона, пометил, что второе имя у него Эмиль и что родом он из Ландскруны. Густафсон явно нервничал, на лбу выступили капли пота. Но это еще ничего не значит. Люди подсознательно боятся полиции, точно так же как боятся змей.

Приступая к собственно допросу, Валландер решил говорить прямо и посмотреть, какова будет реакция.

— Вы здесь для того, чтобы ответить на вопросы в связи с жестоким убийством, — сказал он. — Убийством Луизы Окерблум.

Густафсон оцепенел. Он что же, не рассчитывал, что труп обнаружат так скоро? — подумал Валландер. Или потрясен совершенно искренне?

— Луиза Окерблум исчезла в прошлую пятницу, — продолжал он. — Ее труп найден несколько дней назад. Вероятно, она была убита вечером в день исчезновения. Что вы можете сказать по этому поводу?

— Это та Луиза Окерблум, которую я знаю? — спросил Стиг Густафсон.

Теперь он был заметно испуган.

— Да. Та самая, с которой вы познакомились у методистов.

— Ее убили?

— Да.

— Какой кошмар!

У Валландера тотчас зародилось мучительное ощущение, что здесь что-то не сходится, совершенно, черт побери, не сходится. Потрясенный ужас Стига Густафсона казался неподдельным. Хотя комиссар знал по опыту, что иные преступники, у которых на совести самые что ни на есть жуткие преступления, умеют весьма достоверно разыграть невинность.

Но ощущение несообразности не исчезало.

Может, они шли по изначально холодному следу?

— Я хочу знать, что вы делали в прошлую пятницу, — сказал Валландер. — Во второй половине дня.

Ответ застал его врасплох.

— Я был в полиции, — сказал Стиг Густафсон.

— В полиции?

— Да. В Мальмё. На следующий день собирался лететь в Лас-Пальмас. И неожиданно обнаружил, что паспорт недействителен. Ну и поехал в полицию, чтобы получить новый. Паспортный стол уже закрылся, когда я пришел. Но тамошние сотрудники вошли в мое положение и не отказали. В четыре я получил новый паспорт.

В глубине души Валландер уже понял, что Стиг Густафсон не имеет отношения к убийству. Но он словно бы не желал с этим примириться. Ведь им так нужно раскрыть это загадочное преступление, и чем скорее, тем лучше. Вдобавок личные эмоции во время допроса совершенно недопустимы.

— Машину я оставил у Центрального вокзала, — добавил Стиг Густафсон. — Потом зашел в пивной бар и выпил кружечку пива.

— Кто-нибудь сможет подтвердить, что в прошлую пятницу сразу после четырех вы были в этой пивной? — спросил Валландер.

Стиг Густафсон задумался.

— Не знаю, — в конце концов сказал он. — Я сидел один. Может, бармен запомнил меня? Но вообще-то я редко захожу в эту пивную. Я там не завсегдатай.

— Вы долго там пробыли?

— Час, наверно. Не больше.

— То есть примерно до половины шестого? Так?

— Думаю, да. Я хотел успеть в винный магазин, пока там не закрыли.

— В какой именно?

— За универмагом «Нурдиска компаниет». Название улицы не помню.

— И как, успели?

— Успел. Взял пару банок пива.

— Кто-нибудь может подтвердить, что вы туда заходили?

Стиг Густафсон покачал головой:

— У кассира была рыжая борода. Хотя, может, у меня остались чеки. На них ведь указан день и час, верно?

Валландер кивнул:

— Дальше.

— Потом я пошел на парковку, сел в машину и поехал в супермаркет «Б&В», что возле ипподрома Егерсру. Хотел купить дорожную сумку.

— Там кто-нибудь сможет вас опознать?

— Сумку я не купил, — сказал Стиг Густафсон. — Цены оказались очень высокие. И я решил обойтись старой. Увы.

— А потом вы что делали?

— Съел гамбургер, неподалеку от супермаркета, в «Макдоналдсе». Но там обслуживают молоденькие ребятишки. Наверняка ничего не вспомнят.

— У молодых людей часто хорошая память. — Валландер подумал о банковской кассирше, которая несколько лет назад здорово помогла дознанию.

— Я еще кое-что вспомнил, — сказал Стиг Густафсон. — Это было в пивной.

— Что именно?

— Я спустился в уборную. И там поболтал с одним мужиком. Он жаловался, что у них там нет бумажных полотенец, руки нечем вытереть. Мужик был чуточку навеселе. Но не слишком. Сказал, что его зовут Форсгорд и что у него цветочный магазин в Хёэре.

Валландер записал:

— Это мы проверим. А теперь вернемся к «Макдоналдсу», что возле Егерсру. Вы были там, видимо, около половины седьмого.

— Пожалуй, — согласился Стиг Густафсон.

— Что вы делали потом?

— Поехал к Ниссе, и мы играли в карты.

— Кто это — Ниссе?

— Старый плотник, мы с ним плавали вместе много лет. Ниссе Стрёмгрен. Живет на Фёренингсгатан. Иногда мы играем в карты. Этой игре мы выучились на Дальнем Востоке. Очень сложная, но интересная, когда умеешь. Там нужно копить валетов.

— И как долго вы у него пробыли?

— Домой я уехал около полуночи. Поздновато, конечно, ведь наутро нужно было встать ни свет ни заря. Автобус-то с Центрального вокзала отходит ровно в шесть. Я имею в виду автобус до Каструпа.

Валландер кивнул. У Стига Густафсона есть алиби, думал он. Конечно, если все, что он сказал, правда. И если Луизу Окерблум убили действительно в пятницу.

Но сейчас нет никаких оснований требовать ареста Стига Густафсона. Прокурор санкции не даст.

Это не он, думал Валландер. Если даже я начну давить на то, что он преследовал Луизу Окерблум, мы все равно ни к чему не придем.

— Подождите здесь. — Валландер встал и вышел из комнаты.

Собранные на совещание сотрудники уныло выслушали его информацию.

— Надо проверить его показания, — сказал Валландер. — Но честно говоря, думаю, это не он. След оказался тупиковым.

— По-моему, ты опережаешь события, — вмешался Бьёрк. — Мы ведь не знаем точно, что она действительно умерла в пятницу во второй половине дня. Стиг Густафсон вполне мог поехать из Ломмы в Крагехольм после того, как расстался со своим приятелем-картежником.

— Вряд ли, — сказал Валландер. — Что могло задержать там Луизу Окерблум до такого позднего часа? Не забывай, на автоответчике она сказала, что вернется домой к пяти. Мы должны исходить из этого. С ней что-то случилось до пяти часов.

Все молчали.

Валландер огляделся:

— Мне нужно поговорить с прокурором. Если нет вопросов, я отпускаю Стига Густафсона.

Возражений никто не имел.

Курт Валландер прошел в другую часть здания, где располагалась прокуратура, и доложил Перу Окесону о допросе. Каждый раз, бывая у Окесона, комиссар ужасался немыслимому беспорядку, царящему в кабинете. Столы и стулья завалены кучами бумаг, мусорная корзина переполнена. Но работать с Пером Окесоном было одно удовольствие. Толковый прокурор, вдобавок и в халатном отношении к важным документам его не упрекнешь.

— Арестовать его мы не можем, — сказал Окесон, когда Валландер закончил свой доклад. — Я полагаю, вы сумеете быстро проверить его алиби?

— Да. Честно говоря, думаю, это не он.

— Другие зацепки есть? — поинтересовался Окесон.

— Очень слабые. Вдруг он кого-нибудь нанял, чтобы убить ее. Прежде чем продолжить дознание, мы все тщательно проверим. Но иных зацепок по конкретным людям у нас нет. Будем пока работать в широком спектре. Если что, я сообщу.

Пер Окесон кивнул и, прищурясь, посмотрел на Валландера:

— Как у тебя со сном? По-моему, паршиво. Глянь на себя в зеркало! Смотреть страшно!

— У меня и самочувствие соответствующее. — Валландер встал.

Вернувшись в свое крыло, он снова вошел в комнату для допросов.

— Мы отвезем вас в Ломму, — сказал он. — Но наверняка придется вас еще побеспокоить.

— Я свободен? — спросил Стиг Густафсон.

— А вы и были свободны. Давать показания вовсе не значит быть арестованным.

— Я ее не убивал, — сказал Стиг Густафсон. — Не понимаю, как вы могли подумать такое.

— Вот как? Но ведь вы неоднократно ее преследовали.

На лице Стига Густафсона мелькнула тень тревоги.

Что ж, пусть знает, что нам это известно, подумал Валландер.

Он проводил Стига Густафсона в дежурную часть и распорядился отвезти его домой, в Ломму.

Больше мы не увидимся, думал он. Можно его вычеркнуть.

После обеда они вновь собрались на совещание. В перерыве Валландер успел съездить домой и перекусить.

— Куда подевались обыкновенные воры? — вздохнул Мартинссон, когда все расселись по местам. — Ведь эта история смахивает на чистой воды грабеж. Все, чем мы располагаем, — это мертвая женщина, прихожанка независимой церкви, брошенная в колодец. И отрубленный черный палец.

— Я с тобой согласен, — сказал Валландер. — И как бы нам ни хотелось, мы не можем отмахнуться от этого пальца.

— Ниточек много, а толку от них чуть, — с досадой сказал Сведберг, почесывая лысину. — Надо суммировать все, что у нас есть. Прямо сейчас. Иначе мы никогда не сдвинемся с мертвой точки.

Валландер угадывал в словах Сведберга подспудную критику своей манеры вести дознание. Но даже и сейчас ему казалось, что это несправедливо. Всегда есть опасность слишком поспешно сосредоточиться на какой-то одной зацепке. Пожалуй, Сведберг все-таки просто дал выход своему замешательству.

— Ты прав, — сказал Валландер. — Итак, давайте посмотрим, что у нас есть. Луиза Окерблум убита. Где и кем, мы в точности не знаем. Но знаем приблизительно когда. Неподалеку от того места, где был впоследствии найден ее труп, взрывается якобы пустующий дом. На пожарище Нюберг обнаруживает детали мощной радиостанции и обгорелую рукоять пистолета. Такие пистолеты выпускают по лицензии в ЮАР. Там же во дворе мы находим отрубленный черный палец. Далее, кто-то пытался спрятать в пруду автомобиль Луизы Окерблум. По счастливой случайности мы скоро его обнаружили. То же и с ее трупом. Далее, нам известно, что она убита выстрелом в упор и что все это похоже на расправу. Перед совещанием я позвонил в больницу. На сексуальное преступление ничто не указывает. Ее просто застрелили.

— Все это надо рассортировать, — сказал Мартинссон. — Добыть побольше материала. Насчет пальца, радиостанции, пистолета. Необходимо немедля связаться с тем адвокатом из Вернаму. В доме наверняка кто-то был.

— Задачи распределим в конце, — сказал Валландер. — У меня лично есть только два соображения, с которыми я хочу вас ознакомить.

— С них и начнем, — кивнул Бьёрк.

— Кто мог застрелить Луизу Окерблум? Прежде всего насильник. Однако, по предварительной оценке патологоанатома, эта версия не имеет под собой почвы. Следов насилия нет, следов веревок или наручников тоже. Врагов у нее нет. А это наводит на мысль, что она стала жертвой недоразумения. Ее убили по ошибке, вместо кого-то другого. Вторая возможность — она случайно увидела или услышала что-то такое, чему свидетелей быть не должно.

— В эту версию вписывается и дом, — заметил Мартинссон. — Он находился неподалеку от усадьбы, которую она собиралась посмотреть. И в этом доме явно что-то произошло. Она что-то увидела и была убита. Петерс и Нурен съездили в ту усадьбу, которую она хотела посмотреть. Ну, которая принадлежит вдове Валлин. Оба говорят, что на тамошних дорогах очень легко заблудиться.

Валландер кивнул:

— Продолжай.

— Да в общем я уже все сказал. По какой-то причине некто лишился пальца. Если, конечно, не при взрыве. Но это вряд ли. При таком взрыве человека разносит в пыль. А палец целехонек, если не считать, что он отрублен.

— Я мало что знаю о ЮАР, — сказал Сведберг. — Ну разве только, что это расистская страна, где господствует насилие. Швеция не поддерживает с ЮАР дипломатических отношений. И в теннис мы с ними не играем, и никаких дел не ведем. По крайней мере официально. И я, черт побери, совершенно не могу понять, почему какие-то нити из ЮАР ведут в Швецию. Они могли бы вести куда угодно. Но не сюда.

— Может, как раз поэтому, — пробормотал Мартинссон.

Валландер тотчас зацепился за эту реплику:

— Что ты имеешь в виду?

— Да ничего. Просто мне кажется, в этом деле необходим совершенно новый подход и новая логика, иначе мы так и будем топтаться на месте.

— Целиком и полностью согласен, — вмешался Бьёрк. — Прошу всех завтра утром представить мне свои соображения в письменном виде. Посмотрим, может, если спокойно поразмыслим, что-нибудь да получится.

Они распределили задачи. Адвоката из Вернаму Валландер взял на себя, пусть Бьёрк лучше поторопит экспертов с предварительным заключением насчет пальца.

Валландер набрал номер адвокатской конторы и попросил к телефону адвоката Хольмгрена, по срочному делу. Хольмгрен так долго не брал трубку, что Валландер уже начал терять терпение.

— Дело касается недвижимости в Сконе, которая находится под вашим управлением, — начал Валландер. — А точнее, сгоревшего дома.

— Случай совершенно необъяснимый, — сказал Хольмгрен. — Но я проверил, страховка покрывает убытки. Полиция уже выяснила, как все это произошло?

— Нет, — ответил Валландер. — Но мы работаем. Я хотел бы задать вам несколько вопросов, прямо сейчас, по телефону.

— Надеюсь, это не займет много времени. Я очень занят.

— Если по телефону вам неудобно, вернамуская полиция вызовет вас в участок, — сказал Валландер, нисколько не смущаясь собственной резкости.

Адвокат секунду помедлил, потом сказал:

— Задавайте ваши вопросы. Я слушаю.

— Мы до сих пор ждем по факсу список имен и адреса наследников.

— Я прослежу, чтобы его выслали.

— Далее, меня интересует, кто непосредственно отвечает за эту недвижимость.

— Я. Но мне не очень понятен вопрос.

— За домом нужно присматривать. Чинить крышу, истреблять мышей. Этим тоже занимаетесь вы?

— Один из наследников проживает в Волльшё. Он и присматривал за домом. Его зовут Альфред Ханссон.

Валландер записал адрес и телефон.

— Стало быть, дом пустовал целый год?

— Больше года. Наследники не могли договориться, продавать его или нет.

— То есть там никто не жил?

— Конечно.

— Вы уверены?

— Не понимаю, куда вы клоните. Дом был заколочен. Альфред Ханссон регулярно звонил мне и говорил, что там все в порядке.

— Когда он звонил последний раз?

— Откуда же я могу помнить?

— Не знаю. Но я хочу услышать от вас ответ.

— Кажется, под Новый год. Но поручиться не могу. Разве это так важно?

— Для нас пока важно все. Спасибо за информацию.

Закончив разговор, Валландер открыл телефонный справочник и сверил адрес Альфреда Ханссона. Потом встал, схватил куртку и вышел из кабинета.

— Я еду в Волльшё, — сказал он, заглянув к Мартинссону. — Странно все как-то с этим взорванным домом.

— По-моему, тут вообще все странно, — заметил Мартинссон. — Кстати, я только что потолковал с Нюбергом. Он говорит, что сгоревшая радиостанция, вероятно, русского производства.

— Русского?

— Он так говорит. Я не знаю.

— Еще одна страна, — вздохнул Валландер. — Швеция, ЮАР и Россия. Где все это кончится?

Через полчаса он въехал во двор усадьбы, где проживал Альфред Ханссон. Дом довольно современный, совершенно не под стать соседним старинным постройкам. Овчарки в вольере бешено залаяли, когда Валландер вышел из машины. Было уже полпятого, и он вдруг почувствовал, что здорово проголодался.

Мужчина лет сорока открыл дверь и прямо в носках вышел на крыльцо. Волосы у него были всклокочены, а подойдя ближе, Валландер почуял запах спиртного.

— Альфред Ханссон? — спросил он.

Мужчина кивнул.

— Я из Истада, из полиции.

— Черт! — буркнул мужчина, прежде чем Валландер успел назваться.

— Простите?

— Кто ж это натрепал? Не иначе как Бенгтсон. Вот сволочь!

Валландер выдержал паузу:

— Не могу вам сказать. Полиция защищает своих информаторов.

— Наверняка Бенгтсон. Я что, задержан?

— Давайте-ка сперва потолкуем.

Ханссон провел комиссара на кухню. И тот мгновенно учуял слабый, но вполне отчетливый запах самогона. Вон оно что! Теперь все понятно. Альфред Ханссон гнал самогон и решил, что Валландер приехал брать его с поличным.

Ханссон плюхнулся на кухонный стул, почесал в затылке и вздохнул:

— Вечно не везет.

— О самогоне потом, — сказал комиссар. — Я к вам еще и по другому делу.

— По какому?

— Насчет сгоревшей усадьбы.

— Я ничего не знаю.

Валландер сразу заметил, что он забеспокоился.

— О чем не знаете?

Дрожащими пальцами Ханссон закурил мятую сигарету.

— Вообще-то я по специальности лакировщик. Но не выходит у меня, чтоб вкалывать каждое утро! Чтоб продрать глаза — и в семь за работу. Вот я и надумал сдать эту развалюху, если найдется желающий. По мне, дом надо продать. А родня уперлась, и все тут.

— Кто же изъявил желание?

— Мужик один из Стокгольма. Ездил тут по округе, искал помещение. Потом случайно увидал тот дом, аккурат такой, как ему нужно. Я до сих пор диву даюсь, как он умудрился на меня выйти.

— Как его звали?

— Назвался Нурдстрёмом. Но мне что-то не верится.

— Почему?

— По-шведски он говорил хорошо. Но с акцентом. А иностранец разве может прозываться Нурдстрём?

— Стало быть, он решил снять дом?

— Ага. И деньги хорошие предложил. Десять тысяч крон в месяц. Только дурак откажется. Да и какой от этого вред? — подумал я. Подзаработаю маленько, зря я, что ли, смотрю за домом. А наследникам и Хольмгрену из Вернаму вовсе и знать об этом не надо.

— И на какой же срок он снял вашу недвижимость?

— Приезжал он в начале апреля. И рассчитывал снимать домишко до конца мая.

— Он сказал зачем?

— Для художников. Им, дескать, надо поработать в тишине и покое.

— Для художников, значит.

Валландеру вспомнился отец.

— Ага, для художников. И выложил денежки на стол. Я, понятно, ударил с ним по рукам.

— Вы позже видели его?

— Нет.

— Нет?

— Он поставил как бы негласное условие, что я буду держаться в стороне. Ну, я и держался. Дал ему ключи, и вся недолга.

— Он вернул ключи?

— Нет. Сказал, вышлет по почте.

— И адреса его у вас нет?

— Не-а.

— Можете описать этого человека?

— Жутко толстый.

— А еще?

— Как, черт возьми, прикажете описать толстяка? Волосы редкие, красномордый, жирный. Коли я говорю «жирный», значит, жирный и есть. Как бочка.

Валландер кивнул.

— От тех денег что-нибудь осталось? — спросил он имея в виду отпечатки пальцев.

— Ни единого эре. Потому я и взялся сызнова гнать самогонку.

— Если вы сегодня же прекратите, в Истад я вас не заберу, — сказал Валландер.

Альфред Ханссон не поверил своим ушам.

— Вы не ослышались, но я проверю, прекратили вы или нет. И вылейте все, что успели наварить.

Валландер вышел, а Ханссон, разинув рот, остался сидеть за столом.

Служебный проступок, думал комиссар. Но мне сейчас недосуг разбираться с самогонщиками.

Он поехал обратно в Истад и, сам не зная почему, завернул на автостоянку возле Крагехольмского озера. Вышел из машины, спустился к воде.

Что-то во всем этом дознании и в смерти Луизы Окерблум пугало его. Словно было лишь началом какой-то долгой истории.

Мне страшно, думал он. Черный палец словно тычет прямо в меня. Я влез во что-то такое, в чем не могу разобраться, — нет ни единой зацепки.

Валландер сел на камень, хоть тот и был сырой. Но усталость и уныние вдруг отняли у него все силы.

Он смотрел на озеро, думая, что нынешнее дознание и чувство, гложущее его изнутри, чем-то глубоко сродни друг другу. Он ни собой управлять не мог, ни ходом дознания. С тяжелым вздохом, который даже ему самому показался патетическим, он подумал, что запутался и в собственной жизни, и в расследовании убийства Луизы Окерблум.

— Как быть дальше? — сказал он вслух. — Я не желаю иметь дела с беспощадными, презирающими жизнь убийцами. Не хочу заниматься насилием, которого мне никогда в жизни не понять. Может, следующее поколение полицейских в этой стране приобретет иной опыт и потому станет иначе смотреть на свою работу. Но для меня уже слишком поздно. Какой есть, таким я и останусь. Более-менее дельным полицейским в не слишком большом полицейском округе Швеции.

Он встал, проводил взглядом сороку, взлетевшую с верхушки дерева.

Все вопросы остаются без ответа, думал комиссар. Всю мою жизнь я стараюсь задерживать и сажать за решетку людей, виновных в совершении тех или иных преступлений. Порой мне это удается, но чаще нет. А когда в один прекрасный день я уйду, то, значит, я потерпел неудачу в самом важном расследовании. Вечная и странная загадка — жизнь.

Надо непременно повидаться с дочерью. Иногда мне до боли ее не хватает. Надо поймать чернокожего человека без пальца, особенно если именно он убил Луизу Окерблум. У меня есть к нему вопрос, на который я должен узнать ответ: зачем вы убили ее?

Надо присмотреть за Стигом Густафсоном, не выпускать его пока из поля зрения, хоть я и уверен, что он не виноват.

Валландер вернулся к машине.

Страх и недовольство не пропадали. Палец по-прежнему тыкал в него.

 

Человек из Транскея

8

Мужчина, сидевший на корточках возле разбитой машины, был почти не виден. Он не шевелился, и черное его лицо едва проступало на фоне темного кузова.

Он тщательно выбрал место встречи. И пришел сюда заблаговременно, вскоре после полудня, а теперь солнце уже мало-помалу скрывалось за туманным силуэтом окраинного гетто Соуэто. Красная сухая земля пылала в лучах заката. Было 8 апреля 1992 года.

Ему пришлось проделать долгий путь, чтобы добраться до места встречи. Белый человек, который навестил его, предупредил, что надо быть там заранее. По соображениям безопасности точное время встречи ему не сообщили. Сразу после захода солнца — больше он ничего не знал.

Всего лишь двадцать шесть часов назад белый человек, назвавшийся Стюартом, появился у его дома в Нтибане. Услышав стук в дверь, он сперва подумал, что это полицейские из Умтаты, которым он зачем-то понадобился. Месяца не проходило, чтобы они сюда не наведались. Как только где-нибудь случался налет на банк или убийство, сыщики из умтатского отдела по расследованию убийств первым делом приезжали к нему. Иногда они забирали его в город на допрос. Но обыкновенно признавали его алиби, хотя в последнее время это алиби, как правило, сводилось к тому, что он пьянствовал в одном из местных баров.

Он вышел из хижины, сколоченной из ржавых листов железа, и посмотрел на пришельца, который назвался Стюартом. Человек, стоявший на ярком солнце, был ему незнаком.

Виктор Мабаша сразу смекнул, что он лжет. Имя у него может быть какое угодно, только не Стюарт. Хотя он говорил по-английски, произношение выдавало бура. А буры не носят имя Стюарт.

Этот Стюарт явился после полудня. Виктор Мабаша спал, когда в дверь постучали. Он не спеша встал, натянул штаны и открыл. Привык уже, что с серьезными делами к нему не приходят. Обычно заходили кредиторы. Или кто-нибудь, наивно полагавший, что у него можно занять денег. Ну и еще полицейские. Но эти в дверь не стучали, а колотили. Если не вышибали ее.

Человеку, назвавшемуся Стюартом, было лет пятьдесят. Костюм на нем сидел плохо, физиономия потная. Машину он припарковал через дорогу, под баобабом. Виктор заметил, что номер трансваальский. И мельком удивился: надо же, не поленился из такой дали приехать к нему в Транскей. Зачем бы это?

Заходить в дом Стюарт не стал. Просто протянул Виктору конверт и сказал, что кое-кто хочет завтра встретиться с ним по важному делу на окраине Соуэто.

— Все, что нужно, узнаешь из письма, — добавил он.

Стайка полуголых ребятишек играла возле хижины с мятым автомобильным колпаком. Виктор шуганул их. Ребятишки разбежались.

— Кто? — спросил Виктор.

Он не доверял белым. И прежде всего таким, которые толком не умели врать да еще воображали, что отдадут конверт, и дело с концом.

— Я не могу сказать, — ответил Стюарт.

— Мало ли кто хочет со мной встретиться, — обронил Виктор. — Вопрос в том, хочу ли этого я.

— Все в конверте, — повторил Стюарт.

Виктор взял у него толстый коричневый конверт. И сразу нащупал пачку денег. Соблазнительно и тревожно. Деньги ему нужны. Но за что он их получил, неизвестно. И это его беспокоило. Совершенно ни к чему впутываться в историю, о которой ничего не знаешь.

Стюарт утер потное лицо и лысину мокрым платком.

— Там карта. Место встречи обозначено. Неподалеку от Соуэто. Ты не забыл тамошние места?

— Все меняется, — ответил Виктор. — Я помню Соуэто восьмилетней давности. Но как там теперь — не знаю.

— Это не в самом Соуэто, — продолжал Стюарт. — Место встречи у боковой дороги, которая ведет к автостраде на Йоханнесбург. Там все по-старому. Чтобы не опоздать, надо выехать завтра рано утром.

— Кто хочет со мной встретиться? — опять спросил Виктор.

— Он предпочитает не называть своего имени, — сказал Стюарт. — Завтра ты увидишь его.

Виктор медленно покачал головой и протянул ему конверт.

— Мне нужно имя, — повторил он. — Если я не узнаю имя, завтра меня там не будет. Не поеду.

Стюарт колебался. Виктор неподвижно смотрел на него. В конце концов Стюарт, кажется, понял, что Виктор не шутит. Огляделся по сторонам. Детей не видно. До ближайших соседей Виктора метров пятьдесят, такая же убогая хибара, как у него. У порога женщина толкла зерно, пыль стояла столбом. Козы искали травинки на сухой красной земле.

— Ян Клейн, — тихо сказал Стюарт. — Тебя хочет видеть Ян Клейн. Забудь, что я это говорил. Но приезжай вовремя.

Он повернулся и зашагал к машине. Виктор стоял, глядя, как он исчезает в туче пыли. Рванул с места, как ненормальный. Типичный белый, подумал Виктор, такие всегда чувствуют себя в черных кварталах неуверенно, под угрозой. Все равно что на вражеской территории. Да ведь так оно и есть.

При мысли об этом Виктор усмехнулся.

Белые — люди пугливые.

Странно, что Ян Клейн использовал такого посланца. На него это непохоже.

А может, Стюарт и тут наврал? Может, его послал вовсе не Ян Клейн? Может, кто-то другой?

Дети, игравшие колпаком, вернулись на прежнее место. Виктор вошел в хижину, зажег керосиновую лампу, сел на продавленную койку и медленно надорвал конверт.

По давней привычке он надорвал его внизу. Если там бомба, то детонатор наверняка вверху. Люди не ожидают, что в письме бомба, и вскрывают конверт как всегда.

Внутри оказалась карта, аккуратно нарисованная от руки черной тушью. Место встречи помечено красным крестиком. Виктор хорошо знал, где это. Заблудиться невозможно. Кроме карты там была пачка пятидесятирандовых купюр. Считать незачем, Виктор и без того знал, что в пачке ровно пять тысяч.

Это было все. Ни слова о том, почему Ян Клейн желает с ним встретиться.

Виктор положил конверт на земляной пол и растянулся на койке. От простынь пахло плесенью. Невидимый комар зудел над ухом. Он повернул голову и посмотрел на лампу.

Ян Клейн, думал он. Ян Клейн хочет меня видеть. Два года прошло. В тот раз он сказал, что никаких дел у нас больше не будет. А теперь хочет встретиться. Зачем?

Виктор сел на койке, взглянул на часы. Чтобы завтра попасть в Соуэто, нужно выехать из Умтаты сегодня, вечерним автобусом. Стюарт ошибся. До завтрашнего утра ждать нельзя. До Йоханнесбурга без малого девяносто миль.

Решать тут нечего. Раз взял деньги, надо ехать. У Виктора не было ни малейшего желания задолжать Яну Клейну пять тысяч рандов. Это все равно что вынести себе смертный приговор. Он прекрасно знал, что Ян Клейн расквитается за обман.

Виктор вытащил из-под койки дорожную сумку. А поскольку не знал, надолго ли уезжает и что именно хочет от него Ян Клейн, на всякий случай сунул туда несколько рубах, трусов и крепкие башмаки. Если потребуется, одежду можно купить. Затем он осторожно открыл спинку кровати. Обернутые в пластик, хорошо смазанные, там лежали два его ножа. Он вытер смазку ветошью, скинул рубаху. С крюка под потолком снял ремень с ножнами. Надел его и удовлетворенно подумал, что старые дырки годятся. Не растолстел, хотя несколько месяцев кряду, пока были деньги, только и делал, что пил пиво. Да, скоро тридцать один стукнет, а формы не потерял.

Прежде чем сунуть ножи в ножны, Виктор пощупал лезвия. Лишь слегка надавил — и пальцы мгновенно окрасились кровью. Из другого тайника в спинке кровати он достал пистолет, тоже смазанный кокосовым маслом и завернутый в пластик, девятимиллиметровый парабеллум. Сел на койку и тщательно вычистил оружие. Потом зарядил обойму специальными патронами, которые можно было купить только у одного подпольного торговца оружием в Равенморе. Две запасные обоймы завернул в рубаху и убрал в сумку. Надел кобуру, спрятал в нее пистолет. Все, можно ехать на встречу с Яном Клейном.

Немного погодя он вышел из своей хибары. Повесил на дверь ржавый амбарный замок и зашагал к автобусной остановке, которая была в нескольких километрах на дороге в Умтату.

Щурясь на красное солнце, которое быстро исчезало за Соуэто, он вспоминал тот день восемь лет назад, когда был здесь последний раз. Местный торговец заплатил ему тогда 500 рандов за ликвидацию конкурента. Как обычно, он действовал осторожно, по заранее разработанному плану. Но с самого начала что-то не заладилось. Конкурента он застрелил, но рядом случился полицейский патруль, и ему пришлось сломя голову бежать из Соуэто. С тех пор он в здешних краях не бывал.

Африканские сумерки недолги. Внезапно его объяла тьма. От шоссе, с развилки на Капстад и Порт-Элизабет, доносился шум моторов. Где-то вдали завыла полицейская сирена, и Виктор подумал, что у Яна Клейна, наверно, какое-то особенное дело, раз он решил встретиться именно с ним. Сколько таких, кто и за тысячу рандов готов выполнить любой заказ на убийство. Но Ян Клейн выдал ему аванс в пять тысяч, и вряд ли потому только, что он слыл лучшим и самым хладнокровным киллером во всей Южной Африке.

Из задумчивости его вывел рокот мотора, который как бы отделился от шума на шоссе. Вскоре блеснули фары подъезжающей машины. Он отошел поглубже в тень, достал пистолет, быстро снял его с предохранителя.

Машина остановилась. Фары осветили пыльный кустарник и груды ржавых автомобилей. Виктор Мабаша напряженно ждал в темноте.

Из машины вышел мужчина. Виктор сразу увидел, что это не Ян Клейн. Впрочем, иного он и не ожидал. Ян Клейн всегда присылал за нужными людьми кого-нибудь другого.

Виктор осторожно обогнул ржавый автомобиль, двинулся в обход, чтобы подойти к приезжему сзади. Машина остановилась как раз там, где он и рассчитывал, а он заранее отработал обходной маневр и ступал совершенно бесшумно.

Очутившись за спиной у приезжего, он приставил пистолет к его виску. Человек вздрогнул.

— Где Ян Клейн? — спросил Виктор Мабаша.

Человек осторожно повернул голову:

— Я отвезу тебя к нему.

Виктор Мабаша заметил, что он боится, и повторил вопрос:

— Где он?

— На ферме недалеко от Претории. В Хамманскраале.

Виктор тотчас понял, что это не ловушка. Однажды они с Яном Клейном уже встречались в Хамманскраале. Он сунул пистолет в кобуру.

— Ладно, тогда едем. До Хамманскрааля добрых десять миль.

Он расположился на заднем сиденье. Человек за рулем молчал. Вскоре появились огни Йоханнесбурга, который оставался южнее.

Всякий раз, очутившись в окрестностях Йоханнесбурга, Виктор чувствовал, как в нем с новой силой вспыхивает лютая ненависть к этому городу. Она постоянно преследовала его, как дикий зверь, неистребимая, снова и снова напоминавшая о том, что он хотел навсегда забыть.

Виктор Мабаша вырос в Йоханнесбурге. Отец его работал на руднике и дома бывал редко. Много лет он трудился на добыче алмазов в Кимберли, потом вкалывал на рудниках в Фервурдбурге, к северо-востоку от Йоханнесбурга. К сорока двум годам легкие у него пришли в полную негодность. Виктор Мабаша до сих пор помнил жуткий свистящий звук, с каким отец в последние месяцы своей жизни судорожно втягивал воздух, и страх, светившийся в его глазах. Все эти годы мать кое-как сводила концы с концами, стараясь прокормить девятерых детей. Жили они в трущобах, и детство запомнилось Виктору как сплошная долгая цепь унижений. Едва повзрослев, он взбунтовался против всего этого, но бунт его был бестолковым, стихийным. Он связался с шайкой молодых воров, попался с поличным, а в тюрьме белые полицейские избивали его до полусмерти. От этого Виктор еще больше ожесточился и, выйдя из тюрьмы, вернулся на улицу, к преступлениям. И в отличие от многих своих товарищей одолевал унижение собственными способами. Он не примкнул к движению африканского самосознания, которое медленно набирало силу в стране, а пошел другим путем. Хотя именно притеснения со стороны белых уродовали его жизнь, он решил, что единственный выход — поддерживать с белыми добрые отношения. Поэтому начал воровать по заказу белых торговцев краденым, а те взамен брали его под защиту. И вот однажды — Виктору тогда как раз сравнялось двадцать — ему предложили убить черного политика, который оскорбил белого коммерсанта, и обещали за это 1200 рандов; он согласился без колебаний. Ведь так он окончательно докажет белым, что стоит на их стороне. Но и отомстит им, отомстит глубочайшим презрением, о котором они даже не подозревают. Пусть считают его простаком-кафром, который знает свое место в Южной Африке. На самом же деле он ненавидит белых всеми фибрами души и выполняет их поручения только из ненависти.

Иногда он читал в газетах о своих давних приятелях: этот повешен, тот надолго сел в тюрьму — и сожалел об их судьбе, однако ни минуты не сомневался, что выбрал верный путь и не только уцелеет, но, быть может, в конечном счете сумеет выбраться из трущоб и устроить свою жизнь.

В двадцать два года он впервые встретил Яна Клейна и, хотя они были ровесники, отнесся к нему с презрительным превосходством.

Ян Клейн был фанатик. Виктор Мабаша знал, что он ненавидит черных, считает их животными, которых белым необходимо постоянно дрессировать. Ян Клейн очень рано примкнул к фашистскому Бурскому сопротивлению и уже через несколько лет занял там ведущее положение. Но политиком он не был, действовал в подполье, используя свой официальный пост в южноафриканской разведке. И действовал жестоко и беспощадно. Убить чернокожего для него было все равно что прикончить крысу.

Виктор Мабаша и ненавидел Клейна, и восхищался им. Его неколебимая убежденность в избранности буров, беспощадность и презрение к смерти импонировали Виктору. Ян Клейн словно бы всегда умел держать свои мысли и чувства под контролем. Тщетно Виктор Мабаша пытался обнаружить у него хоть какую-то слабину. Ее не было.

Дважды Ян Клейн давал Виктору Мабаше заказ на убийство. И оба раза Виктор успешно выполнил свои задачи. Ян Клейн остался доволен. Но хотя они тогда регулярно встречались, Ян Клейн никогда не подавал ему руки.

Огни Йоханнесбурга мало-помалу скрылись из виду. Поток автомобилей на шоссе в Преторию поредел. Виктор Мабаша откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Скоро он узнает, почему Ян Клейн изменил свое решение более с ним не встречаться. Против воли нервы напряглись до предела. Ян Клейн никогда бы не вызвал его без особой надобности.

Дом стоял на холме примерно в миле от Хамманс-крааля. Он был обнесен высокой оградой, и спущенные с цепи овчарки бдительно охраняли его от вторжения посторонних.

В комнате, увешанной охотничьими трофеями, в этот вечер, поджидая Виктора Мабашу, сидели двое. Шторы задернуты, прислуга отправлена домой. Двое мужчин сидели друг против друга у стола, крытого зеленым сукном. Потягивали виски и разговаривали, вполголоса, будто, несмотря ни на что, кто-то мог их подслушать.

Один из этих людей был Ян Клейн. Худой, чуть ли не изможденный, как после тяжелой болезни. Угловатое, резко очерченное лицо придавало ему сходство с настороженной птицей. Глаза серые, волосы светлые, редкие; темный костюм, белая рубашка с галстуком. Говорил он хриплым голосом, в тягучей, медлительной манере.

Собеседник являл полную ему противоположность. Франц Малан был высок ростом и грузен. Живот горой нависал поверх ремня, краснощекая физиономия лоснилась от пота. Вот такая до крайности непохожая пара ожидала в этот апрельский вечер 1992 года Виктора Мабашу.

Ян Клейн взглянул на часы:

— Через полчаса он будет здесь.

— Надеюсь, ты не ошибся, — обронил Франц Малан.

Ян Клейн вздрогнул, словно вдруг очутился под дулом пистолета.

— Я когда-нибудь ошибался? — тихо спросил он. Но в голосе прозвучала неприкрытая угроза.

Франц Малан задумчиво посмотрел на него:

— Пока нет. Просто так, подумал.

— Не о том думаешь, — сказал Ян Клейн. — Тратишь время на ненужное беспокойство. Все идет по плану.

— Надеюсь, — ответил Франц Малан. — Начальство назначит за меня награду, если что-нибудь сорвется.

Ян Клейн усмехнулся:

— Я бы в таком случае покончил с собой. Впрочем, у меня и в мыслях нет умирать. Вот отвоюем все, что потеряли за последние годы, и тогда я отойду от дел. Но не раньше.

Ян Клейн сделал головокружительную карьеру. Его бескомпромиссная ненависть ко всем, кто стремился покончить с политикой апартеида в ЮАР, была прекрасно известна только единомышленникам, люди иных взглядов о ней даже не подозревали. Многие вообще считали его самым большим придурком в Бурском сопротивлении. Те же, кто хорошо его знал, вполне отдавали себе отчет, что человек он хладнокровный, расчетливый и беспощадный, который, однако, никогда не позволял себе действовать поспешно и опрометчиво. Сам он говорил о себе как о политическом хирурге, чья задача — вырезать раковые опухоли, постоянно угрожающие здоровью буров. Лишь очень немногие знали, что он был одним из наиболее ценных сотрудников разведки.

Франц Малан уже десять с лишним лет работал в отделе безопасности южноафриканской армии. До этого он был офицером, резидентом военной разведки и руководил секретными операциями в Южной Родезии и Мозамбике. Но перенесенный в сорок четыре года инфаркт положил конец военной карьере. Однако же политические взгляды и высокая профессиональная репутация обеспечили ему незамедлительный перевод в отдел безопасности, где он выполнял самые разные задачи: подкладывал взрывные устройства в автомобили противников апартеида, организовывал террористические акты на съездах Африканского национального конгресса, ликвидировал его представителей. Малан тоже был членом Бурского сопротивления. Но, как и Ян Клейн, действовал за кулисами. Сообща они разработали план, реализация которого начиналась в этот вечер с приездом Виктора Мабаши. Много дней и ночей они во всех подробностях обсуждали свой замысел. И в итоге пришли к полному согласию, после чего изложили план тайному обществу, которое всегда именовалось просто Комитетом.

Собственно, и задание на разработку плана они получили от Комитета.

Все началось, когда Нельсон Мандела, отсидев без малого тридцать лет в тюрьме на Роббен-айленде, вышел на свободу. Ян Клейн и Франц Малан, как и другие правоверные буры, сочли это объявлением войны. Президент де Клерк предал свой народ, белых Южной Африки. Если не принять кардинальных мер, система апартеида будет уничтожена. Ряд высокопоставленных буров, в том числе Ян Клейн и Франц Малан, понимали, что свободные выборы неизбежно приведут к власти черное большинство. Для них это было равнозначно катастрофе, потому что избранный народ потеряет право властвовать в ЮАР по своему усмотрению. Они обсудили множество вариантов и наконец решили, что нужно предпринять.

Решение было принято четыре месяца назад. Встретились они тогда в этом самом доме, который принадлежал южноафриканской армии и использовался для проведения секретных совещаний. Официально ни разведка, ни военные не поддерживали контактов с подпольем. Формально они сохраняли верность действующему правительству и конституции ЮАР. Однако реальность выглядела иначе. Как и во времена всесильности «Союза братьев», Ян Клейн и Франц Малан имели контакты во всех слоях южноафриканского общества. И операция, которую они спланировали по поручению Комитета и были готовы начать, опиралась на верховное командование южноафриканской армии, на движение Инката, которое было противником АНК, а также на процветающих предпринимателей и банкиров.

Они сидели в этой самой комнате, у стола, крытого зеленым сукном, когда Ян Клейн вдруг сказал:

— Кто теперь самый важный человек в Южной Африке?

Франц Малан быстро сообразил, кого Клейн имел в виду.

— Проведем мысленный эксперимент, — продолжал Ян Клейн. — Представь себе, что он мертв. И умер не своей смертью. Иначе его бы сразу возвели в ранг святого. Нет, представь себе, что он убит.

— В черных предместьях начнутся волнения, да в таких масштабах, какие нам и не снились. Всеобщая забастовка, неразбериха. Страна окажется в еще большей внешней изоляции.

— Думай дальше. Допустим, удастся доказать, что его убил чернокожий.

— Смятение усилится. Инката и АНК открыто вступят друг с другом в войну. А мы будем спокойно сидеть сложа руки, наблюдая, как они уничтожают друг друга мотыгами, топорами и копьями.

— Верно. Теперь сделай еще один шаг. Допустим, убийца — член АНК.

— Движение превратится в хаос. Верхушка перережет друг другу глотки.

Ян Клейн энергично кивнул:

— Верно. Дальше!

Франц Малан на секунду задумался, потом продолжал:

— В конце концов черные обязательно выступят против белых. А поскольку черное политическое движение в такой ситуации будет на грани полного разброда и анархии, нам придется задействовать полицию и армию. Последует недолгая гражданская война. Если тщательно все спланировать, мы сумеем устранить всех, кто мало-мальски имеет влияние среди черных. А окружающий мир волей-неволей будет вынужден признать, что войну начали чернокожие.

Ян Клейн кивнул.

Франц Малан испытующе посмотрел на него.

— Ты серьезно? — медленно спросил он.

Ян Клейн ответил удивленным взглядом:

— Серьезно?

— Насчет его убийства?

— Разумеется, серьезно. К началу лета он будет уничтожен. Эту операцию мы назовем «Спрингбок».

— Почему «Спрингбок»?

— Все должно иметь свое название. Ты никогда не охотился на антилоп? Пораженный пулей, спрингбок перед смертью делает прыжок. Вот я и хочу, чтобы наш злейший враг тоже совершил такой прыжок.

Они засиделись до рассвета. Франц Малан не мог не отдать должное Яну Клейну: тот прекрасно все продумал. План был дерзкий, однако без ненужного риска. Когда под утро они вышли на веранду размять ноги, у Франца Малана оставалось одно-единственное возражение.

— План отличный, — сказал он. — Но по-моему, в нем все же есть одна опасность. Ты рассчитываешь, что Виктор Мабаша не станет колебаться. Не забывай, он зулус. А зулусы чем-то напоминают буров. Они хранят верность прежде всего самим себе и своим предкам, которым поклоняются. Ты возлагаешь огромную ответственность на чернокожего и доверяешь ему. Тебе известно, что их преданность и наша — вещи разные. Хотя, может быть, ты и прав. Он станет богачом, такое ему и во сне не снилось. Но как бы то ни было, весь план основан на доверии к черному.

— Могу ответить сразу, — сказал Ян Клейн. — Я полагаюсь не на одного-единственного человека. Во всяком случае, не целиком. Я полагаюсь на тебя. Но понимаю, что у каждого есть свои слабости. И потому возмещаю недостаток доверия осторожностью и перестраховкой. Это касается, понятно, и Виктора Мабаши.

— Ты полагаешься лишь на себя.

— Да. У меня ты никаких слабостей не найдешь. Виктор Мабаша, безусловно, все время будет под наблюдением. И я скажу ему об этом. Далее, он пройдет спецподготовку у одного из лучших в мире экспертов-киллеров. В случае предательства его ожидает столь медленная и мучительная смерть, что он проклянет день своего рождения. Виктор Мабаша знаком с пытками. Он поймет, чего мы от него требуем.

Через несколько часов они попрощались и разъехались в разные стороны.

Четыре месяца спустя с планом ознакомили группу заговорщиков, которые поклялись хранить молчание.

Теперь замысел вступил в стадию осуществления.

Когда машина затормозила у дома на холме, Франц Малан уже посадил собак на цепь. Виктор Мабаша терпеть не мог овчарок и оставался в машине, пока не удостоверился, что напасть они не смогут. Ян Клейн встречал его на веранде. Виктор не устоял перед соблазном протянуть руку. Но Ян Клейн, словно бы и не заметив ее, спросил, как он доехал.

— Когда ночь напролет трясешься в автобусе, успеваешь составить много вопросов, — ответил Виктор Мабаша.

— Отлично, — сказал Ян Клейн. — Ты получишь все необходимые ответы.

— Кто решает, что необходимо, а что нет?

Прежде чем Ян Клейн успел ответить, из тени вышел Франц Малан. Он тоже не подал Виктору руки.

— Идемте в дом, — сказал Ян Клейн. — Нужно многое обсудить, а времени в обрез.

— Меня зовут Франц, — представился Малан. — Подними-ка руки над головой.

Виктор не протестовал. По неписаному правилу на переговорах полагалось быть безоружным. Франц Малан забрал у него пистолет, потом осмотрел ножи.

— Их сделал африканский оружейник, — сказал Виктор Мабаша. — Незаменимы в ближнем бою и как метательное оружие.

Они вошли в дом и расположились у стола под зеленым сукном. Шофер варил на кухне кофе.

Виктор Мабаша ждал, надеясь, что белые не заметят, как он напряжен.

— Миллион рандов, — сказал Ян Клейн. — На сей раз начнем с конца. Я хочу, чтобы ты постоянно помнил, сколько мы предлагаем тебе за поручение, которое ты должен для нас выполнить.

— Миллион, — сказал Виктор Мабаша. — Может быть, это много, а может быть, и мало. Смотря по обстоятельствам. И кто такие «мы»?

— Вопросы потом, — перебил Ян Клейн. — Мы с тобой знакомы давно, и ты знаешь, что на меня можно положиться. Франц, который сидит напротив, как бы продолжение моей руки. Можешь полагаться на него так же, как на меня.

Виктор Мабаша кивнул. Понято. Игра началась. Все уверяли друг друга в собственной надежности. Но ни один не доверял никому, кроме себя.

— Мы намерены просить тебя о небольшой услуге, — повторил Ян Клейн таким тоном, будто речь шла о стакане воды. — Кто такие «мы», для тебя в данных обстоятельствах практически не имеет значения.

— Миллион рандов, — сказал Виктор Мабаша. — Допустим, это большие деньги. Думаю, вы хотите, чтоб я кого-то убил. Но тогда миллион — это слишком много. Предположим теперь, что это слишком мало, каков будет ответ тогда?

— Как, черт побери, миллиона может быть слишком мало? — злобно буркнул Франц Малан.

Ян Клейн жестом остановил его.

— Лучше скажем так: это хорошая плата за очень напряженное и краткосрочное рабочее задание, — сказал он.

— Вы хотите, чтоб я кого-то убил, — повторил Виктор Мабаша.

Прежде чем ответить, Ян Клейн долго смотрел на него. Виктору Мабаше почудилось, будто по комнате вдруг повеяло ледяным ветром.

— Совершенно верно, — медленно проговорил Ян Клейн. — Мы хотим, чтобы ты кое-кого убил.

— Кого?

— Придет время — узнаешь, — сказал Ян Клейн.

Виктор Мабаша разом встревожился. Обычно в начале игры он узнавал самое важное. Имя человека, которого нужно убрать.

— Нынешнее задание — особенное, — продолжал Ян Клейн. — Оно сопряжено с разъездами, возможно, с многомесячной подготовкой, репетициями и предельной бдительностью. Пока скажу только, что нужно устранить одного человека. Очень влиятельного.

— Южноафриканца? — спросил Виктор Мабаша.

Ян Клейн секунду помедлил, потом ответил:

— Да. Южноафриканца.

Виктор Мабаша попробовал быстренько прикинуть, кто бы это мог быть. Но пока ни малейшей ясности не было. И кто этот потный толстяк, который молча сидит в тени по другую сторону стола? Его лицо казалось Виктору смутно знакомым. Может, они встречались раньше? Но в связи с чем? Или его фотография была в какой-то газете? Он лихорадочно рылся в памяти, но ответа не нашел.

Шофер принес чашки, поставил на зеленое сукно кофейник. Пока он не вышел и не закрыл за собой дверь, никто не проронил ни слова.

— Мы хотим, чтобы дней через десять ты выехал из ЮАР, — сказал Ян Клейн. — Прямо отсюда вернешься в Нтибане и всем своим знакомым скажешь, что едешь в Ботсвану поработать у дяди, который держит в Габороне магазин скобяных товаров. Мы дадим тебе письмо с предложением работы, проштемпелеванное ботсванской почтой. Показывай это письмо как можно чаще. Через семь дней, пятнадцатого апреля, сядешь в йоханнесбургский автобус. На автостанции тебя встретят, а переночуешь ты на квартире, где получишь от меня последние инструкции. На следующий день вылетишь в Европу и направишься в Санкт-Петербург. Паспорт у тебя будет зимбабвийский, с другим именем. Имя можешь выбрать сам. На аэродроме в Петербурге тебя встретят. Оттуда вы поездом поедете в Финляндию, а из Финляндии — морем в Швецию. Там ты проведешь несколько недель. Вместе с человеком, который даст тебе самые важные инструкции. Затем — точная дата пока не установлена — вернешься в ЮАР. Ответственность за последнюю фазу операции опять возьму на себя я. Самое позднее в конце июня дело должно быть сделано. Деньги сможешь получить в любом городе мира. Сто тысяч рандов выплачиваются авансом, как только ты дашь согласие оказать нам эту небольшую услугу.

Ян Клейн умолк, испытующе глядя на него. Виктор Мабаша не верил своим ушам. Санкт-Петербург? Финляндия? Швеция? Он тщетно пытался представить себе карту Европы.

— У меня только один вопрос, — наконец сказал он. — Что все это означает?

— Только то, что мы осторожны и педантичны, — ответил Ян Клейн. — И ты должен это ценить как гарантию твоей безопасности.

— Безопасность я себе и сам обеспечу, — упрямо буркнул Виктор Мабаша. — Давайте-ка начнем сначала. Кто встретит меня в Санкт-Петербурге?

— Вероятно, тебе известно, что в последние годы в Советском Союзе произошли большие перемены, — сказал Ян Клейн. — И нас это весьма радует. Но с другой стороны, по этой причине многие дельные люди остались без работы. В том числе и офицеры секретной службы, КГБ. От них сюда потоком идут запросы, не заинтересованы ли мы в их опыте и услугах. Как правило, они на все готовы, лишь бы получить в нашей стране вид на жительство.

— Я с КГБ не работаю, — сказал Виктор Мабаша. — Я вообще ни с кем не работаю. Все, что надо, делаю сам, в одиночку.

— Совершенно верно, — согласился Ян Клейн. — Но наши друзья, которые встретят тебя в Петербурге, поделятся с тобой ценным опытом. Они большие мастера.

— А почему Швеция?

Ян Клейн пригубил кофе:

— Хороший и вполне естественный вопрос. Во-первых, это отвлекающий маневр. Хотя никто из посторонних лиц в нашей стране не знает о происходящем, поставить дымовую завесу отнюдь не мешает. Швеция — страна маленькая, незначительная, нейтральная, притом неизменно враждебно настроенная к нашему режиму. Никому в голову не придет, что ягненок схоронился в волчьей норе. Во-вторых, у наших петербургских друзей хорошие связи в Швеции. И попасть в эту страну очень просто, поскольку пограничный контроль, мягко говоря, проводится от случая к случаю, а то и вовсе отсутствует. Многие из наших русских друзей уже устроились в Швеции под вымышленными именами и, так сказать, под крышей. В-третьих, у нас есть надежные друзья, которые помогут нам снять в Швеции подходящее жилье. Но самое, пожалуй, главное — ты будешь далеко от ЮАР. Слишком многих интересует, чем заняты люди вроде меня. И вообще, любой план может раскрыться.

Виктор Мабаша покачал головой:

— Я должен знать, кого мне предстоит убить.

— Придет время — узнаешь, — повторил Ян Клейн. — Не раньше. Напоследок позволь напомнить тебе разговор, который состоялся у нас восемь лет назад. Ты сказал тогда, что убить можно кого угодно, главное — все как следует спланировать. Если убийство необходимо, его не избежит никто. А теперь я жду ответа.

В этот миг Виктор Мабаша понял, кого предстоит убить.

Мысль была ошеломительная. Но все совпадало. Твердолобая ненависть Яна Клейна к чернокожим, растущая либерализация ЮАР.

Влиятельное лицо… Им нужно, чтобы он застрелил президента де Клерка.

Первое побуждение было — отказаться. Риск слишком велик. Охраны у президента немереное количество, мимо нее не проскользнешь. И не скроешься. Президент де Клерк — объект для киллера-самоубийцы, готового идти напролом и пожертвовать собственной жизнью.

Однако он не мог отрицать, что до сих пор думает так же, как восемь лет назад. От ловкого киллера никто на свете не застрахован.

И миллион рандов. Сумасшедшие деньги. Он не мог сказать «нет».

— Триста тысяч аванса. На счет в любом лондонском банке, самое позднее послезавтра. И я должен быть вправе отказаться от окончательного плана, если сочту его слишком рискованным. Вы в этом случае можете требовать, чтобы я представил альтернативный вариант. На таких условиях я согласен.

Ян Клейн усмехнулся:

— Отлично. Я так и знал.

— Паспорт пусть будет на имя Бена Тревиса.

— Разумеется. Хорошее имя. Легко запомнить.

Из пластиковой папки, лежавшей на полу возле кресла, Ян Клейн достал письмо с ботсванскими штемпелями и подал Виктору Мабаше:

— Пятнадцатого апреля в шесть утра из Умтаты отходит автобус на Йоханнесбург. Выедешь этим рейсом.

Ян Клейн и второй, который назвался Францем, встали.

— Домой тебя отвезут на машине, — сказал Ян Клейн. — Времени мало, поэтому отправишься сегодня же ночью. Поспишь на заднем сиденье.

Виктор Мабаша кивнул. Он спешил домой. Неделя — срок небольшой, а дел предстоит много. Например, надо выяснить, кто такой этот Франц.

Теперь речь шла о его собственной безопасности. А это требовало максимальной сосредоточенности.

На веранде они попрощались. На сей раз Виктор Мабаша руки не протянул. Забрал свое оружие и сел в машину, на заднее сиденье.

Президент де Клерк, думал он. Никто не застрахован. Даже ты.

Ян Клейн и Франц Малан, стоя на веранде, провожали взглядом автомобиль.

— Думаю, ты прав, — сказал Франц Малан. — Он справится.

— Конечно, справится. Потому я и выбирал самого лучшего.

Франц Малан задумчиво смотрел в ночное небо:

— Как по-твоему, он понял, о ком речь?

— По-моему, он решил, что это президент де Клерк, — ответил Ян Клейн. — Почти наверняка.

Франц Малан оторвал взгляд от звезд и посмотрел на Яна Клейна:

— Ты специально так подстроил, да? Чтобы он «догадался»?

— Разумеется, — ответил Ян Клейн. — Я ничего не делаю просто так. А теперь пора прощаться. Завтра у меня важная встреча в Блумфонтейне.

Семнадцатого апреля Виктор Мабаша под именем Бена Тревиса вылетел в Лондон. К тому времени он уже знал, кто такой Франц Малан. Это подкрепило его уверенность, что речь шла о президенте де Клерке. В дорожной сумке он прихватил с собой несколько книжек о де Клерке. Надо как можно лучше изучить этого человека.

На следующий день он прибыл в Петербург. Там его встретил некто Коноваленко.

Еще через два дня к широкой стокгольмской набережной причалил паром. А поздним вечером после долгого пути Виктор Мабаша добрался до уединенной усадьбы на юге Швеции. Человек, сидевший за рулем машины, прекрасно говорил по-английски, хотя и с русским акцентом.

В понедельник, 20 апреля, Виктор Мабаша проснулся на рассвете. Вышел во двор отлить. Туман неподвижным покровом лежал на полях. Он зябко поежился от свежего воздуха.

Швеция, думал он. Ты встречаешь Бена Тревиса туманом, холодом и безмолвием.

 

9

Змею заметил министр иностранных дел Бота.

Время шло к полуночи, и большинство членов правительства ЮАР, пожелав друг другу доброй ночи, уже разошлись по своим бунгало. У костра оставались только президент де Клерк, министр иностранных дел Бота, министр внутренних дел Флок со своим замом, а также кое-кто из доверенных телохранителей. Это были сплошь офицеры, каждый из которых принес клятву верности и молчания лично де Клерку. Поодаль ждали в темноте чернокожие слуги, от костра их почти не было видно.

Зеленая мамба, едва различимая, неподвижно лежала у самого края освещенного круга, в трепетных бликах огня. Бота, наверно, никогда бы и не заметил ее, если бы не нагнулся почесать лодыжку. Увидев змею, он вздрогнул — и замер. Потому что с детства усвоил: змея видит и атакует только движущиеся предметы.

— В двух метрах от меня — ядовитая змея, — тихо сказал он.

Президент де Клерк в глубокой задумчивости полулежал в своем шезлонге, по обыкновению чуть в стороне от других. Порой у него даже мелькала мысль, что, собираясь у костра, министры всегда рассаживаются немного поодаль исключительно из уважения к нему, де Клерку. И это вполне его устраивало. Президент был из тех, кто нередко испытывает неодолимую потребность побыть в одиночестве.

Слова министра иностранных дел медленно проникли в его сознание. Он повернул голову и взглянул на Боту, освещенного неверным светом костра.

— Ты что-то сказал?

— У моих ног зеленая мамба, — повторил тот. — В жизни не видел такой огромной.

Президент де Клерк осторожно привстал. Он терпеть не мог змей. Вообще любые пресмыкающиеся вызывали у него чуть ли не панический страх. В президентской резиденции прислуга знала, что необходимо каждый день тщательно проверять все углы — нет ли там пауков, жуков или иных насекомых. Такой же проверке подвергали его офис, его автомобили и залы, где заседал кабинет.

Присмотревшись, де Клерк тоже увидел змею. И едва справился с накатившим омерзением.

— Убейте ее, — сказал он.

Министр внутренних дел дремал в шезлонге, а его зам, надев наушники, слушал музыку. Один из телохранителей достал из-за пояса нож, примерился и метким ударом отсек мамбе голову. Потом взял змеиное тело, которое продолжало извиваться в его руках, и бросил в костер. К своему ужасу, де Клерк обнаружил, что валявшаяся на земле голова открывала и закрывала пасть, показывая ядовитые зубы. Его затошнило, в глазах все поплыло — вот-вот потеряет сознание. Он быстро откинулся на спинку шезлонга и закрыл глаза.

Мертвая змея, думал он. А тело еще извивается, и несведущий может подумать, будто она до сих пор жива. Точь-в-точь как здесь, в моей стране, в ЮАР. Многое из старого, что мы полагали мертвым и похороненным, продолжает жить. Мы сражаемся не только с живым, но и с тем, что упорно не желает уйти.

Приблизительно раз в четыре месяца президент де Клерк вместе с министрами и кое-кем из их особо доверенных замов выезжал на несколько дней в лагерь Онс-Хооп, расположенный у границы с Ботсваной. Поездки проходили совершенно открыто. Официально президент и его кабинет собирались, чтобы в уединении обсудить те или иные важные вопросы. Де Клерк завел такой порядок с самого начала, как только стал главой государства. Теперь он президентствовал уже без малого четыре года и знал, что целый ряд важнейших правительственных решений был принят именно в неформальной обстановке у костра в Онс-Хооп. Лагерь строили на государственные деньги, и де Клерку не составило труда мотивировать его существование. Сидя у костров под ночным небом, вдыхая первозданные африканские ароматы, и он, и его сотрудники словно бы думали более свободно и дерзко. Порой де Клерку казалось, что здесь говорила их бурская кровь. Свободные люди, неразрывно связанные с природой, так и не сумевшие вполне привыкнуть к новым временам, к кондиционированным офисам и автомобилям с пуленепробиваемыми стеклами. Здесь, в Онс-Хооп, они могли полюбоваться горами у горизонта и беспредельной равниной, с удовольствием отведать вкусного жаркого. Могли вести свои споры, не ощущая цейтнота, и де Клерк считал, что это давало добрые результаты.

Минуту-другую Пик Бота смотрел на змею в костре. Потом повернул голову и увидел, что де Клерк закрыл глаза. Значит, президенту хочется побыть одному. Бота осторожно тряхнул за плечо спящего министра внутренних дел. Флок мгновенно проснулся. Когда они встали, зам поспешно выключил плеер и собрал бумаги, лежавшие под шезлонгом.

Все ушли в сопровождении слуги с фонарем, Пик Бота задержался. Иногда у президента возникало желание обменяться с министром иностранных дел словечком-другим в доверительной обстановке.

— Ну что ж, я, пожалуй, пойду, — сказал Бота.

Де Клерк открыл глаза, взглянул на министра. В этот вечер у него вопросов не было.

— Идите, конечно. Нам всем необходимо как следует высыпаться.

Пик Бота кивнул, пожелал президенту доброй ночи и оставил его одного.

Оставшись один, де Клерк обычно обдумывал дебаты, состоявшиеся за день и вечером. Ведь они и ездили в Онс-Хооп затем, чтобы обсудить глобальную политическую стратегию, а вовсе не будничные задачи правительства. Сидя у костра, говорили о будущем республики, и только о будущем. Намечали, как преобразовать страну, не нанося слишком большого ущерба влиянию белых.

Но этим вечером, в понедельник, 27 апреля 1992 года, де Клерк ждал человека, которого хотел повидать наедине, чтобы даже министр иностранных дел, пользовавшийся в правительстве наибольшим его доверием, об этом не проведал. Он сделал знак телохранителю, и тот исчез во тьме, а через минуту-другую появился снова — в сопровождении мужчины лет сорока, одетого в простой комбинезон цвета хаки. Пришелец поздоровался с де Клерком, взял один из шезлонгов и подвинул поближе к президенту. Де Клерк жестом велел телохранителям отойти подальше, за пределы слышимости.

Президент де Клерк вполне доверял только четверым. Во-первых, жене. Во-вторых, министру иностранных дел Боте. И еще двум людям. Один из этих двоих и расположился сейчас рядом с ним в шезлонге. Звали его Питер ван Хеерден. Он работал в южноафриканской разведке, занимался государственной безопасностью, но главной его задачей было обеспечивать президента конфиденциальной информацией о ситуации и настроениях в ЮАР. Благодаря Питеру ван Хеердену де Клерк регулярно получал сведения о том, какой настрой преобладает в верховном армейском командовании, в полицейском корпусе, в других политических партиях, а равно и в самих структурах госбезопасности. Если планируется военный переворот или готовится заговор, ван Хеерден обязательно узнает об этом и немедля сообщит президенту. Благодаря ван Хеердену де Клерк всегда знал, какие именно силы работают против него. На службе и в будничной жизни ван Хеерден разыгрывал роль человека, относящегося к президенту де Клерку чрезвычайно критически. Исполнял он эту роль очень искусно, зная меру и никогда не переигрывая. Ведь никто не должен заподозрить, что он личный осведомитель президента.

Де Клерк прекрасно понимал, что, обращаясь к помощи ван Хеердена, ущемляет доверие к собственному кабинету министров. Но не видел иной возможности обеспечить себе информацию, крайне необходимую для осуществления великого преобразования, которое должно произойти в стране, если удастся избежать национальной катастрофы.

Все это имело прямое касательство и к четвертому лицу, которому де Клерк безоговорочно доверял.

К Нельсону Манделе.

К лидеру АНК, просидевшему двадцать семь лет на Роббен-айленде недалеко от Капстада; его заточили туда в начале шестидесятых, пожизненно, за якобы совершенные, но недоказанные акты саботажа.

Президент де Клерк был человек трезвый и особых иллюзий не питал. Он вполне отдавал себе отчет, что только он и Нельсон Мандела могут сообща предотвратить гражданскую войну и чудовищную кровавую бойню. Сколько раз он без сна бродил ночами по президентскому дворцу, смотрел на огни Претории и думал, что будущее Южно-Африканской Республики зависит от того, каков будет политический компромисс, которого они с Нельсоном Манделой сумеют добиться.

С Нельсоном Манделой он мог говорить начистоту. Как и Мандела с ним. Характером и темпераментом они совсем не походили друг на друга. Человек пытливый, философского склада, Мандела на этой основе выработал в себе решимость и практическую энергию. Президент де Клерк философичностью не обладал. Если возникала какая-нибудь проблема, он начинал искать непосредственный практический выход. Для него будущее республики складывалось из переменчивых политических реальностей и постоянного выбора между выполнимым и невыполнимым. И все же этих двух людей, с такими разными убеждениями и опытом, связывало доверие, разбить которое могло бы разве что откровенное предательство. Поэтому, встречаясь с глазу на глаз, они никогда не скрывали своих разногласий, не впадали в ненужную риторику. Но оба понимали, что сражаются на двух разных фронтах. Среди белых не было единства, и де Клерк знал, что все рухнет, если он не сумеет исподволь добиться компромиссов, приемлемых для большинства белого населения. Однако с ультраконсервативными силами ему не справиться. Как и с расистами из числа армейских офицеров и полиции. Потому-то он был вынужден следить, чтобы они не стали чересчур сильны.

Президент знал, что у Нельсона Манделы те же проблемы. Ведь и среди черных африканцев не было единства. Как не было его ни в движении Инката, где преобладали зулусы, ни в АНК. Поэтому он и Мандела при полном взаимопонимании не отрицали господствующего разлада.

Ван Хеерден служил де Клерку гарантией, что он располагает необходимой информацией. Конечно, друзей нужно держать рядом, вблизи. Но еще ближе нужно держать врагов и их мысли.

Обыкновенно они встречались раз в неделю в кабинете де Клерка, чаще всего вечером в субботу. Однако на этот раз ван Хеерден сообщил, что дело не терпит отлагательства. Поначалу де Клерк не хотел, чтобы он приезжал в лагерь. Очень трудно организовать встречу так, чтобы о ней не прознали остальные члены правительства. Но ван Хеерден настаивал: откладывать это дело до возвращения де Клерка в Преторию нельзя. И президент сдался. Ван Хеерден — человек необычайно хладнокровный и сдержанный, его не упрекнешь в опрометчивости, а значит, он действительно имеет сообщить что-то очень важное.

— Мы одни, — сказал де Клерк. — Кстати, недавно Пик обнаружил у себя под ногами ядовитую змею. Я даже подумал, уж не было ли на ней радиопередатчика.

— Мы пока не используем ядовитых змей в качестве информаторов, — улыбнулся ван Хеерден. — Хотя, может, когда-нибудь возникнет и такая необходимость. Как знать.

Де Клерк пристально смотрел на него. Что же за безотлагательное дело привело его сюда?

Ван Хеерден облизал губы и заговорил:

— В настоящее время идет интенсивная подготовка заговора с целью убить вас. Вне всякого сомнения, угроза уже сейчас вполне реальна — для вас, для политики правительства, а по большому счету и для всей нации.

Ван Хеерден умолк. Он привык, что де Клерк сразу начинает задавать вопросы. Но на сей раз президент не сказал ни слова. Только внимательно смотрел на ван Хеердена, и тот продолжил:

— У меня пока недостает информации касательно подробностей заговора. Но основное мне известно и вызывает серьезные опасения. В заговоре участвуют высшее армейское командование, ультраконсервативные круги, и прежде всего Бурское сопротивление. Хотя не стоит забывать, что многие консерваторы, и таких, пожалуй, большинство, политически не организованы. Далее, есть основания предполагать, что здесь замешаны и зарубежные спецы по части покушений, в первую очередь из КГБ.

— КГБ уже не существует, — перебил де Клерк. — По крайней мере тот КГБ, какой мы знаем.

— Есть безработные офицеры КГБ, — возразил ван Хеерден. — Ранее я информировал вас, господин президент, что в настоящее время к нам поступает большое количество предложений от бывших сотрудников советской разведслужбы, готовых работать на нас.

Де Клерк кивнул, такая информация действительно была.

— У заговора всегда есть ядро, — помолчав, сказал он. — Один человек или группа лиц, зачастую очень малочисленная, вот они-то, находясь в глубокой тени, и являются тайной движущей силой. Кто эти люди?

— Не знаю, — ответил ван Хеерден. — И это меня тревожит. В армейской службе безопасности работает некто Франц Малан, который наверняка в этом замешан. По неосторожности он держал часть материалов по заговору в файлах своего компьютера, не заблокировав доступ. Я обнаружил их, когда попросил одного из моих доверенных лиц провести рутинную проверку.

Кто бы знал, подумал де Клерк. Вот до чего дошло: офицеры безопасности следят друг за другом, тайком читают чужие файлы, постоянно подозревают друг друга в политической измене.

— Но почему они выбрали меня? — спросил де Клерк. — Почему не нас обоих, меня и Манделу?

— Пока на этот вопрос нет ответа. Хотя можно без труда представить себе, каковы будут последствия, если их план осуществится.

Де Клерк махнул рукой. Он прекрасно отдавал себе отчет, что произойдет катастрофа.

— Меня тревожит еще одно обстоятельство, — продолжал ван Хеерден. — Мы постоянно держим под наблюдением кой-кого из известных киллеров, как черных, так и белых. Таких, кто за соответствующую мзду готов убить кого угодно. Смею утверждать, что эти профилактические меры помогли нам успешно предотвратить возможные теракты против ряда политических деятелей. Так вот, вчера из полиции безопасности в Умтате сообщили, что некий Виктор Мабаша несколько дней назад ненадолго выезжал в Йоханнесбург и вернулся в Нтибане с большой суммой денег.

Де Клерк скривился:

— Возможно, это всего лишь случайность.

— Не уверен, — отозвался ван Хеерден. — Если б я задумал убить президента страны, то выбрал бы Виктора Мабашу.

Де Клерк вскинул брови:

— А если б вы готовили теракт против Нельсона Манделы?

— Тоже.

— Черный киллер-профессионал.

— И весьма компетентный.

Де Клерк встал, помешал в костре, который потихоньку угасал. Сейчас ему совсем не хотелось выслушивать, какими качествами отличается компетентный киллер. Он подбросил в огонь дров, расправил плечи. Отблески вновь вспыхнувшего костра заиграли на лысине. Де Клерк устремил взгляд в ночное небо, на Южный Крест. Он очень устал. И все же старался осмыслить сказанное ван Хеерденом. Н-да, заговор более чем вероятен. Сколько раз он представлял себе киллера, подосланного к нему этими белыми безумцами, бурами, которые постоянно ставят ему в вину, что он продает страну черным. Конечно, думал он и о том, что будет, если умрет Мандела, безразлично, естественной смертью или от рук убийцы. Нельсон Мандела стар. Хоть у него и крепкий организм, он как-никак почти тридцать лет просидел в тюрьме.

Де Клерк вернулся в шезлонг.

— Разумеется, вы должны приложить все силы, чтобы раскрыть этот заговор, — сказал он. — Используйте любые средства. О деньгах не думайте. При необходимости звоните мне в любое время суток. Пока нужно сделать или обдумать две вещи. Во-первых, без шума увеличить мою охрану. Что до второго, тут у меня есть сомнения.

Ван Хеерден догадывался, что имеет в виду президент.

— Сказать ему или нет? — продолжал де Клерк. — Как он это воспримет? Или подождать, пока мы не узнаем побольше?

Ван Хеерден понимал, что де Клерк вовсе не просит у него совета. Он задает вопросы себе. И ответит на них тоже сам.

— Ладно, я немного подумаю, — сказал де Клерк. — И сообщу вам мое решение. Есть другие соображения?

— Нет. — Ван Хеерден встал.

— Дивная ночь… — тихо проговорил президент. — Мы живем в самой красивой стране на свете. Но во тьме караулят чудовища. Иногда мне так хочется заглянуть в будущее. Ужасно хочется. Хотя, сказать по правде, не знаю, рискнул бы я или нет.

Они попрощались, ван Хеерден исчез во мраке.

Де Клерк неподвижно смотрел в огонь. Он слишком устал, чтобы принять решение. Сообщить Манделе о заговоре или подождать?

Сидя у костра, он долго смотрел в гаснущее пламя.

И наконец решил.

Пока он ничего не скажет своему другу.

 

10

Виктор Мабаша тщетно старался убедить себя, что происшедшее всего лишь дурной сон. Той женщины, что стояла возле дома, никогда не было. И Коноваленко, человек, которого он ненавидел, никогда ее не убивал. Это лишь сон, которым сонгома, дух, отравила его мысли, чтобы заронить неуверенность и даже сделать неспособным выполнить задание. Таково было заклятие, лежавшее на нем, черном южноафриканце. Не знать, кто он и кем ему дозволено быть. Он из тех, что готовы не раздумывая совершить убийство и уже в следующую минуту недоумевать, как кто-то мог убить своего ближнего. Духи послали за ним своих поющих псов. Они стерегли его, не отпускали, были его неусыпными стражами, бесконечно более бдительными, чем Ян Клейн…

Все пошло не так с самого начала. Человек, встретивший его на аэродроме под Петербургом, сразу вызвал у него недоверие и антипатию. Скользкий какой-то. Виктор Мабаша не выносил таких типов, по опыту зная, что из-за них возникают серьезные неприятности.

Кроме того, этот человек, по имени Анатолий Коноваленко, был расист. Несколько раз у Виктора руки чесались схватить его за горло и сказать: я знаю, ты считаешь меня кафром, недочеловеком.

Но он этого не сделал. Сдержался. Задание превыше всего. Вообще-то он и сам удивился своим бурным эмоциям. Ведь всю жизнь прожил среди расистов. И научился по-своему с этим справляться. Почему же Коноваленко вызывал у него такую злость? Может, потому, что он не желал мириться с презрительным высокомерием белого, который был родом не из ЮАР? Наверно, и правда все дело в этом.

Перелет из Йоханнесбурга в Лондон, а затем в Петербург прошел спокойно. Ночью, на пути в Лондон, он сидел без сна, глядя во тьму за окном. Временами далеко внизу, в темноте, словно бы мелькали огни. Но он понимал, что это иллюзия. За пределы ЮАР он выезжал не впервые. Однажды ему пришлось ликвидировать представителя АНК в Лусаке, в другой раз в тогдашней Южной Родезии он участвовал в террористической операции с целью убийства лидера революции — Джошуа Нкомо. Тогда все сорвалось, в первый и единственный раз. И тогда же он решил в будущем действовать только в одиночку.

Иебо, иебо. Никогда больше он не подчинится. Как только придет время вернуться из этой холодной скандинавской страны в ЮАР, Анатолий Коноваленко станет всего лишь незначительной деталью дурного сна, которым сонгома отравила его. Коноваленко — это расплывчатый столб дыма, который уйдет прочь. Священный дух, сокрытый в вое поющих псов, прогонит его. Этот наглец-русский, у которого такие серые, стертые зубы, навсегда исчезнет из его отравленной памяти.

Коноваленко был невысок и коренаст. Едва доставал Виктору Мабаше до плеча. Но с головой у мужика полный порядок, это Виктор понял сразу. И удивляться тут нечему. Ян Клейн всегда выбирал на рынке самое лучшее.

Однако Виктор совершенно не представлял себе, насколько этот человек жесток. Догадывался, конечно, что бывший высокий чин КГБ, специалист по ликвидации просочившихся агентов и отступников, вряд ли испытывал угрызения совести, когда речь шла об убийстве. Но излишнюю жестокость Виктор считал признаком непрофессионализма. Ликвидация должна происходить мнинги хеха, быстро и чтоб жертва не страдала без нужды.

Из Петербурга они выехали на следующий день. По пути в Швецию, на пароме, Виктор Мабаша так мерз, что все время сидел в каюте, закутавшись в одеяла. Еще до прибытия в Стокгольм Коноваленко дал ему новый паспорт и хорошенько проинструктировал. К своему изумлению, Виктор обнаружил, что зовут его теперь Шалид и что он гражданин Швеции.

— Когда-то давно ты был эритрейским беженцем и гражданства не имел, — объяснил Коноваленко. — В Швецию приехал еще в конце шестидесятых, а гражданство получил в семьдесят восьмом.

— Так за двадцать-то с лишним лет я бы должен хоть несколько слов знать по-шведски!

— Сумеешь сказать «спасибо», и хватит, — ответил Коноваленко. — Никто тебя ни о чем не спросит.

Коноваленко оказался прав.

К величайшему удивлению Виктора, молодая женщина на паспортном контроле взяла его паспорт, мельком заглянула в него и тотчас отдала обратно. Неужели вправду можно с такой легкостью въехать в страну и выехать из нее? — думал он. Да, пожалуй, все-таки и впрямь была причина перенести последний этап подготовки в страну, столь далекую от ЮАР.

И хотя к своему будущему инструктору Виктор испытывал недоверие и откровенную антипатию, он волей-неволей проникся уважением к той незримой организации, которая, судя по всему, прикрывала и контролировала происходящее вокруг него. В стокгольмском порту их ждала машина. Ключи лежали на заднем сиденье. Поскольку Коноваленко не вполне ориентировался, куда ехать, вторая машина, шедшая впереди, вывела их на магистральное шоссе южного направления и исчезла. Миром правят тайные организации, думал Виктор, и люди вроде его сонгомы. Именно в подполье мир формируется и изменяется. Люди вроде Яна Клейна — просто связные. Какое место в этой незримой организации занимает он сам, Виктор толком себе не представлял. И даже не мог сказать, хочет ли знать об этом.

Они ехали по стране, которая называлась Швецией. Меж хвойных деревьев изредка мелькали пятна снега. Коноваленко не слишком гнал и по дороге почти ничего не говорил. Виктора это устраивало, он устал от долгого пути. То и дело клевал носом на заднем сиденье и тогда сразу слышал голос духа: поющий пес выл во мраке сна. А Виктор, открыв глаза, не сразу понимал, где находится. Дождь лил без передышки. Все вокруг такое чистое, ухоженное, просто удивительно, думал Виктор. Когда они остановились перекусить, у него возникло ощущение, что в этой стране все всегда в порядке.

Но чего-то ему недоставало. Виктор тщетно пытался сообразить, чего именно. И в конце концов решил, что это ощущение внушает ему здешний пейзаж.

В дороге они провели целый день.

— Куда мы направляемся? — спросил Виктор, когда они ехали уже три с лишним часа. Коноваленко ответил не сразу:

— На юг. Увидишь, когда будем на месте.

Тогда дурной сон сонгомы был еще далеко. Женщина еще не стояла во дворе, и пуля Коноваленко еще не пробила ей лоб. Виктор Мабаша думал только о деле, за которое ему платил Ян Клейн. Он должен слушать Коноваленко и учиться. Духи, мысленно рассуждал Виктор, как добрые, так и злые, остались в Южной Африке, в горных пещерах неподалеку от Нтибане. Духи не покидают страну, не пересекают границ.

Около восьми вечера машина подъехала к уединенной усадьбе. Еще в Петербурге Виктора удивило, что сумерки и ночь совсем не такие, как в Африке. Здесь светло, когда должно быть темно, а сумерки не обрушиваются на землю, словно тяжелый кулак ночи, а опускаются медленно, точно листок, подхваченный незримым током воздуха.

Они внесли в дом вещи и разошлись по комнатам. Виктор отметил, что дом хорошо натоплен, и отнес это опять-таки за счет совершенства секретной организации. В этом ледяном царстве чернокожий африканец наверняка будет мерзнуть. А замерзший, как и голодный и жаждущий, ничего делать не сможет, ничему не научится.

Помещения были низкие. Виктор едва не упирался головой в потолочные балки. Он обошел дом, чуя непривычный запах мебели, ковров и чистящих средств. Больше всего ему недоставало здесь запаха открытого очага.

Африка была далеко-далеко. Наверное, так и нужно, думал он. Здесь самое подходящее место, чтобы опробовать план, перепроверить, довести до совершенства. Ничто не помешает, не напомнит о том, что ждет после.

Коноваленко достал из морозилки еду. Виктор решил потом взглянуть, сколько там всего порций, чтобы вычислить, как долго пробудет в этом доме.

Из собственного багажа Коноваленко извлек бутылку русской водки. Когда они сели за стол, он хотел было угостить Виктора, но тот отказался. Готовясь к работе, он выпивкой не увлекался, за целый день позволял себе разве что пару банок пива. А Коноваленко пил, и уже в этот первый вечер здорово набрался. Виктор подумал, что ему это на руку. В критической ситуации можно будет воспользоваться этой явной слабостью Коноваленко к спиртному.

От водки язык у Коноваленко развязался. И он заговорил о потерянном рае, о КГБ 60-х и 70-х годов, когда это ведомство безраздельно властвовало над советской державой, когда ни один политик не мог быть уверен, что его самые сокровенные секреты не ведомы КГБ и не зарегистрированы в досье Комитета. КГБ, думал Виктор, был вроде как вместо сонгомы в этой России, где никому не дозволялось верить в священных духов, разве только тайком. Общество, которое стремится прогнать духов, обречено смерти. Нкози у меня на родине знают об этом, и потому наших богов не подвергли апартеиду. Они живут на свободе, не скованные запретами, и всегда могли передвигаться, не страдая от унижений. Если бы наших духов отправили в дальние островные тюрьмы, а наших поющих псов прогнали в пустыню Калахари, никто из белых мужчин, женщин или детей не смог бы уцелеть в Южной Африке. Все они — и буры, и англичане — давно бы исчезли, превратились в жалкие останки, зарытые в красную землю. В прошлом, когда его предки еще открыто сражались с белыми пришельцами, воины-зулусы отрубали поверженным врагам нижнюю челюсть. Вернувшийся с победой импи нес эти челюсти убитых как трофеи, чтобы украсить ими священные врата вождя. Теперь одни только боги продолжали биться против белых, и поражения они не потерпят.

Первую ночь в чужом доме Виктор Мабаша спал без сновидений. Истребил последние остатки долгого пути и, проснувшись на рассвете, чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Где-то поодаль храпел Коноваленко. Виктор тихонько встал, оделся и как следует осмотрел весь дом. Он и сам не знал, что ищет. Но ведь где-то непременно присутствует Ян Клейн, где-то здесь таится его бдительное око.

На чердаке, где, как ни странно, стоял легкий запах зерна, напоминавший сорго, Виктор нашел мощную радиостанцию. Он не разбирался в тонкой электронике, но был уверен: с такой аппаратурой можно вести передачи и принимать сообщения из ЮАР. Продолжив поиски, он в итоге нашел, что искал, — запертую дверь в дальнем крыле дома. За нею спрятано то, ради чего он проделал столь долгий путь.

Он вышел из дома и помочился прямо во дворе. Моча ярко-желтая, не как раньше. Наверно, виновата пища. Чужая, пресная пища. Долгая дорога и духи, единоборствующие в моих снах. Африка всегда со мной, где бы я ни был.

Вокруг неподвижная завеса тумана. Виктор прошел за дом — там оказался одичавший сад с множеством фруктовых деревьев, почти сплошь незнакомых. Беззвучная тишина. Может, он и не в Швеции, а совсем в другом месте, к примеру июньским утром где-нибудь в Натале.

Он озяб и вернулся в дом. Коноваленко уже встал и, облачившись в бордовый тренировочный костюм, варил на кухне кофе. Когда он повернулся спиной, Виктор увидел там буквы «КГБ».

После завтрака началась работа. Коноваленко отпер ту самую, закрытую комнату. Она была пуста, только стол да яркая лампа под потолком. На столе винтовка и пистолет. Виктор сразу отметил, что модели незнакомые. В особенности винтовка показалась ему на первый взгляд какой-то неуклюжей.

— Наша гордость, — сказал Коноваленко. — Эффективное оружие, хоть и неказистое. Разработано на основе обычного «Ремингтона» 375НН. Но инженеры КГБ довели эту винтовку до совершенства. Теперь можно поразить любую цель с расстояния до восьмисот метров. А лазерный прицел такого класса имеет разве что самое эксклюзивное оружие американской армии, добыть которое практически невозможно. К сожалению, нам так и не довелось использовать этот шедевр в деле. Иначе говоря, ты опробуешь его первым.

Виктор Мабаша подошел к столу, присмотрелся к винтовке.

— Возьми в руки, — сказал Коноваленко. — Отныне вы с нею станете неразлучной парой.

Виктор Мабаша удивился — винтовка была необычайно легкая. Но, вскинув ее к плечу, он почувствовал, что центр тяжести хорошо сбалансирован.

— Какие боеприпасы? — спросил он.

— Суперпластик, — ответил Коноваленко. — Спецвариант классического образца, с заостренной головкой. Пуля полетит далеко и быстро. Заостренная модель легче преодолевает сопротивление воздуха.

Виктор Мабаша положил винтовку на стол и взял пистолет — девятимиллиметровый «глок-компакт». До сих пор он только читал об этом оружии в журналах, но в руках держал впервые.

— Думаю, здесь мы обойдемся стандартными патронами, — сказал Коноваленко. — Без нужды мудрить незачем.

— Винтовку надо пристрелять, — сказал Виктор. — А на это требуется время, если дистанция будет чуть не километр. Но где мы найдем восьмисотметровое стрельбище, чтоб без помех потренироваться?

— Здесь и найдем. Дом выбран не случайно.

— Кем выбран?

— Теми, кому это было поручено.

Виктор заметил, что Коноваленко раздражают вопросы, не имеющие прямого касательства к тому, что говорил он сам.

— Поблизости никто не живет, — продолжал Коноваленко. — Вдобавок здесь всегда дует ветер. Так что никто нас не услышит. А сейчас давай-ка вернемся в гостиную. Прежде чем приступить к работе, надо по пунктам обговорить и прояснить все условия.

Они сели друг против друга в старые, обшарпанные кожаные кресла.

— Условия очень простые, — начал Коноваленко. — Их всего три. Во-первых, и это самое важное, предстоящая ликвидация — труднейшая из всех, какие тебе доводилось и доведется выполнять. Труднейшая не только чисто технически, в смысле дистанции, но прежде всего потому, что ты абсолютно не вправе промахнуться. Попытка у тебя будет только одна. Во-вторых, срок на принятие окончательного решения будет очень коротким, организовывать последний этап придется быстро. Колебания и взвешивание вариантов исключены. Тебя выбрали не только за ловкость и хладнокровие. Вдобавок ты прекрасно работаешь один. В данном случае ты и будешь один, совершенно один. Никто не сможет прийти на помощь, никто не будет тебя знать, никто не поддержит. В-третьих, здесь есть еще и психологический аспект, который нельзя недооценивать. Кто будет твоей мишенью, ты узнаешь в самую последнюю минуту. Ни под каким видом не теряй хладнокровия. Тебе уже известно, что ликвидации подлежит очень важная персона. Поэтому ты, разумеется, много думаешь о том, кто бы это мог быть. Но имя ты узнаешь буквально перед тем, как спустить курок.

Назидательный тон Коноваленко действовал Виктору Мабаше на нервы. Он едва не брякнул, что уже знает, кого будет ликвидировать. Но сдержался.

— Между прочим, ты числился в архивах КГБ. — Коноваленко усмехнулся. — Если не ошибаюсь, характеристика была такая: весьма дельный одинокий волк, можно использовать. Увы, уже не проверишь, архивы уничтожены или в полном беспорядке.

Коноваленко умолк, словно погрузившись в невеселые воспоминания о славной секретной службе, которой более не существовало. Впрочем, молчание длилось недолго.

— Времени у нас немного, — сказал он. — Хотя, возможно, так оно и лучше. Это заставит тебя предельно сосредоточиться. Заниматься будем попеременно практической стрельбой в цель из винтовки, психологическими сеансами и проработкой всех мыслимых ситуаций, которые могут возникнуть при ликвидации. К тому же, как я понимаю, ты не мастер водить машину. Поэтому каждый день будешь часок-другой тренироваться в вождении.

— Тут движение правостороннее, — заметил Виктор Мабаша, — а у нас в ЮАР — левостороннее.

— Вот именно. Это тоже обостряет внимание. Еще вопросы есть?

— Вопросов полно. Но я прекрасно понимаю, что получу ответ лишь на малую их часть.

— Совершенно верно.

— Каким образом Ян Клейн вышел на тебя? Он же ненавидит коммунистов. А как офицер КГБ ты был коммунистом, а может, и до сих пор остался, почем я знаю?

— Зачем кусать руку, которая тебя кормит, — отозвался Коноваленко. — Работать в секретной службе — значит быть лояльным к руке власти. Конечно, в свое время в КГБ были и идеологически убежденные коммунисты. Но большинство составляли профессионалы, выполнявшие поставленные перед ними задачи.

— Это не объясняет связь с Яном Клейном.

— Когда вдруг остаешься не у дел, ищешь работу. Если не предпочитаешь пустить себе пулю в лоб. ЮАР всегда казалась мне и многим моим коллегам прекрасно организованной и дисциплинированной страной. Я не говорю сейчас о теперешней смуте. Так вот, я просто предложил свои услуги по каналам, которые уже были налажены между нашими разведками. Видимо, мои данные заинтересовали Яна Клейна. Мы заключили сделку. И за определенную плату я обязался некоторое время поработать с тобой.

— За сколько? — спросил Виктор Мабаша.

— Речь не о деньгах, — ответил Коноваленко. — А о возможности эмигрировать в ЮАР и о гарантиях работы на будущее.

Импорт убийц, думал Виктор Мабаша. Но с точки зрения Яна Клейна — очень умно. Я бы, наверно, и сам так поступил.

— Еще вопросы есть?

— Потом. В другой раз.

Коноваленко неожиданно проворно вскочил с кресла:

— Туман рассеялся. Значит, дует ветер. Что ж, начнем знакомство с винтовкой.

Следующие дни в уединенной усадьбе, где всегда дул ветер, запомнятся Виктору Мабаше как затянувшееся ожидание неминуемой катастрофической развязки. Но оказалась она совсем не такой, как он думал. Все произошло бестолково, сумбурно, и потом, уже спасаясь бегством, он так и не мог понять, что же случилось.

Внешне все шло по плану, согласно условиям, которые задал Коноваленко. Виктор Мабаша сразу же практически оценил винтовку, которая была у него в руках. На поле за домом он стрелял лежа, сидя, стоя. На другом конце бурого глинистого участка была песчаная насыпь, где Коноваленко устанавливал всевозможные мишени. Виктор стрелял по футбольным мячам, по картонным головам, по старой дорожной сумке, по радиоприемнику, кастрюлям, кофейным подносам и прочим, порой непонятным предметам. После каждого выстрела он слышал по рации результат и чуточку, едва заметно юстировал прицел. Мало-помалу винтовки начала слушаться его безмолвных команд.

Каждый день делился на три части, с перерывами на еду, о которой заботился Коноваленко. Снова и снова Виктор Мабаша думал о том, что Коноваленко много знал и умел, а вдобавок умел передать свои знания. Ян Клейн сделал правильный выбор.

Предчувствие надвигающейся катастрофы шло совсем от другого.

От отношения Коноваленко к нему, чернокожему киллеру-профессионалу. Виктор Мабаша отчаянно старался не слышать презрения, сквозившего в каждом слове Коноваленко, но в конце концов обстановка стала невыносимой. Вечерами, когда его русский наставник принимался пить водку, презрение проступало еще заметнее. Откровенно расистских намеков, которые могли дать Виктору повод взорваться, он себе, правда, не позволял, но от этого было только хуже. Виктор Мабаша чувствовал, что долго ему не выдержать.

Если так будет продолжаться, ему придется убить Коноваленко, хотя это перечеркнет все планы.

Когда они, сидя в кожаных креслах, занимались психологическими проблемами, Виктор замечал, что Коноваленко считает его полным невеждой, который понятия не имеет о простейших человеческих реакциях. Чтобы обуздать растущую ненависть к заносчивому коротышке с серыми, стертыми зубами, он решил играть назначенную роль. Прикидывался дураком, вставлял неподходящие реплики и видел, какое удовольствие получает Коноваленко — ведь, стало быть, его предрассудки вполне оправданны.

Ночи Виктора полнились воем поющих псов. Порой он просыпался, думая, что над ним стоит Коноваленко, с оружием в руке. Но никого не было, и он до рассвета лежал без сна, а рассвет наступал очень рано.

Единственной отдушиной были ежедневные поездки на машине. В пристройке стояли два автомобиля, и «мерседес» предназначался для него. На втором ездил Коноваленко — куда именно, он не говорил.

Виктор Мабаша колесил по окрестностям, иногда добирался до города под названием Истад, выезжал на приморские шоссе, и только эти поездки помогали ему терпеть. Как-то ночью он пересчитал запасы в морозилке — в усадьбе они пробудут еще неделю.

Я обязан выдержать, думал он. Ян Клейн ждет, что за миллион рандов я исполню то, что должен.

Вообще Виктор не сомневался, что Коноваленко регулярно выходит на связь с ЮАР и передачи ведет в его отсутствие. Еще он был уверен, что плохих вестей для Яна Клейна у Коноваленко нет.

Но предчувствие надвигающейся катастрофы не отступало. С каждым часом приближался переломный момент, когда все его существо потребует убить Коноваленко. Он знал, что будет вынужден это сделать, иначе оскорбит предков и потеряет собственное достоинство.

Однако вышло все не так, как он думал.

Они сидели в кожаных креслах, было около четырех часов, и Коноваленко рассуждал о трудностях и возможностях осуществить ликвидацию с крыши того или иного типа.

Внезапно он оцепенел. В ту же секунду Виктор Мабаша понял, что его насторожило. По дороге приближался автомобиль. Подъехал и остановился.

Оба сидели не шевелясь, обратившись в слух. Дверца автомобиля открылась и снова захлопнулась.

Коноваленко, который не расставался с пистолетом — простенький «люгер» постоянно лежал у него в кармане, — мгновенно вскочил и снял оружие с предохранителя.

— Спрячься, чтобы тебя не было видно в окно, — скомандовал он.

Виктор Мабаша повиновался. Присел на корточки в мертвом пространстве возле камина. Коноваленко осторожно открыл дверь в заросший сад, закрыл ее за собой и исчез.

Виктор не знал, долго ли сидел возле камина.

Но он находился там, когда грянул выстрел.

Тогда он осторожно встал, увидел в окно, что Коноваленко над чем-то наклонился, и тоже вышел из дома.

На мокром гравии навзничь лежала женщина. Пуля Коноваленко пробила ей лоб.

— Кто это? — спросил Виктор.

— Откуда я знаю. Но в машине она была одна.

— Чего она хотела?

Коноваленко пожал плечами и мыском ботинка закрыл мертвой женщине глаза, испачкав грязью ее лицо.

— Дорогу спрашивала. Видимо, заблудилась.

Впоследствии Виктор Мабаша так и не смог объяснить себе, что заставило его окончательно решиться убить Коноваленко — глина на лице у женщины или то, что ее застрелили, когда она спросила дорогу.

Теперь у него появилась еще одна причина — неимоверная жестокость этого человека.

Для него самого было немыслимо убить женщину просто потому, что она спросила дорогу. Равно как и закрыть покойнику глаза, тыча ему в лицо ботинком.

— Ты сумасшедший, — сказал Виктор.

Коноваленко удивленно поднял брови:

— А что мне было делать?

— Мог бы сказать, что не знаешь той дороги, которую она искала.

Коноваленко сунул пистолет обратно в карман.

— Ты так и не понял. Мы не существуем. Через несколько дней мы исчезнем отсюда, словно нас тут и не было.

— Она только спросила дорогу, — повторил Виктор Мабаша, чувствуя, что взмок от возмущения. В убийстве человека должен быть какой-то смысл.

— Ступай в дом, — сказал Коноваленко. — Я тут сам разберусь.

В окно Виктор видел, как он загнал машину женщины во двор, положил тело в багажник и уехал.

Через час он вернулся. Пешком, без машины.

— Где она? — спросил Виктор.

— Похоронена, — ответил Коноваленко.

— А машина?

— Тоже.

— Быстро ты.

Коноваленко поставил кофейник. И с усмешкой обернулся к Виктору:

— Вот тебе еще урок. При самой лучшей организации вечно случается что-нибудь непредвиденное. Но потому-то и необходимо детальное планирование. Когда продуманы все детали, есть и возможность импровизации. Без плана неожиданности создают хаос и смятение.

Коноваленко снова занялся кофейником.

Я убью его, думал Виктор Мабаша. Когда все это кончится и настанет пора расставаться, я убью его. Иного пути нет.

Ночью он лежал без сна. За стеной храпел Коноваленко. Ян Клейн поймет, думал Виктор.

Он такой же, как я. Предпочитает, чтоб все было чисто и хорошо продумано. И не одобряет бессмысленную жестокость.

Я застрелю президента де Клерка, и Ян Клейн покончит с безумным кровопролитием, которое терзает сейчас нашу несчастную страну.

Чудовищам вроде Коноваленко не место в нашей стране. Чудовищ нельзя впускать в земной рай.

Через три дня Коноваленко сказал, что пора уезжать.

— Я обучил тебя всему, что умею. Винтовкой ты владеешь. И знаешь, о чем думать, когда тебе назовут имя того, кто станет твоей мишенью. Пора ехать домой.

— Одна вещь не дает мне покоя, — сказал Виктор Мабаша. — Как я провезу винтовку в ЮАР?

— Вы с ней поедете порознь, — ответил Коноваленко, не скрывая презрения к идиотскому, с его точки зрения, вопросу. — Ее мы доставим по другим каналам. По каким — тебе знать не надо.

— У меня еще вопрос, — продолжал Виктор. — Пистолет. Я ведь ни разу даже для пробы не выстрелил.

— И незачем. Он для тебя самого. На случай провала, Происхождение этого пистолета установить невозможно.

Ошибка, подумал Виктор. В себя я стрелять не стану.

Этот пистолет убьет тебя.

В тот вечер Коноваленко напился, как никогда. С налитыми кровью глазами он сидел за столом и смотрел на Виктора.

О чем он думает? — размышлял Виктор Мабаша. Этот человек хоть раз в жизни любил? Каково быть женщиной, которая делит с ним постель?

Он нервничал. Перед глазами неотступно стояла картина: убитая женщина во дворе.

— У тебя много недостатков, — оборвал его мысли Коноваленко. — И самый большой — это сентиментальность.

— Сентиментальность?

Виктор знал, что такое сентиментальность. Но не был уверен в том, какой смысл вкладывает в это слово Коноваленко.

— Тебе не понравилось, что я застрелил ту женщину. В последние дни ты был рассеян и стрелял препаршиво. В заключительном донесении Яну Клейну я отмечу эту твою слабость. Она тревожит меня.

— Меня куда больше тревожит, что можно быть таким бесчеловечным, как ты, — ответил Виктор Мабаша.

Внезапно он понял: отступать уже некуда. Сейчас он выскажет Коноваленко все, что думает.

— А ты еще глупее, чем я полагал, — сказал Коноваленко. — Видно, у черных это в генах.

Осознав, что он сказал, Виктор Мабаша медленно поднялся:

— Я убью тебя.

Коноваленко с усмешкой покачал головой:

— Нет. Ты этого не сделаешь.

Каждый вечер Виктор Мабаша забирал пистолет со стола в комнате за стальной дверью. Теперь он выхватил его и направил на Коноваленко:

— Не надо было ее убивать. Этим убийством ты унизил и меня, и себя самого.

Коноваленко вдруг словно бы испугался:

— Ты с ума сошел. Ты не можешь убить меня.

— Лучше всего я умею делать то, что необходимо. Встань. Медленно. Покажи руки. Повернись.

Коноваленко повиновался.

Виктор Мабаша едва успел подумать, что что-то не так, как в следующую секунду Коноваленко резко метнулся в сторону. Виктор выстрелил, но пуля ударила в книжный шкаф.

Откуда взялся нож, он не понял. Но Коноваленко сжимал нож в руке, когда с рычанием набросился на него. Падая, они в щепки разнесли какой-то столик. Силой Виктор был не обижен, Коноваленко тоже. Виктор оказался снизу и видел нож у самого своего лица. Изловчившись, он двинул Коноваленко ногой по спине — только тогда хватка ослабла. Пистолет Виктор выронил. И молотил Коноваленко кулаками, а тот словно и не чувствовал ударов. Наконец Виктор высвободился, и в тот же миг левую руку пронзила страшная боль, и она повисла как плеть. Тем не менее он сумел схватить полупустую бутылку водки, развернулся и со всей силы треснул Коноваленко по голове. Тот рухнул как подкошенный и больше не шевелился.

Вот тогда-то Виктор Мабаша увидел, что указательный палец левой руки болтается на тоненьком лоскутке кожи.

Шатаясь, он вышел из дома. Он не сомневался, что раскроил Коноваленко череп. Взглянул на руку — кровь хлестала струей. Стиснул зубы и перерезал лоскуток кожи. Палец упал на гравий. Виктор вернулся в дом, побросал в сумку одежду, разыскал пистолет. Потом захлопнул за собой дверь, сел в «мерседес», на полной скорости рванул с места и погнал по узкому проселку. Где-то, кажется у выезда с проселка, едва разминулся со встречной машиной, чудом избежал аварии. Потом выбрался на шоссе и заставил себя сбросить скорость.

Мой палец, думал он. Это тебе, сонгома. Теперь веди меня домой. Ян Клейн поймет. Он умный нкози. Знает, что на меня можно положиться. Я сделаю то, чего он хочет. Даже если стрелять придется не из винтовки, которая бьет на восемьсот метров. Я сделаю то, чего он хочет, и получу миллион рандов. Но теперь мне нужна твоя помощь, сонгома. За это я отдал тебе мой палец.

Коноваленко неподвижно сидел в кожаном кресле. Голова раскалывалась от боли. Если б удар бутылкой был нанесен прямо, а не сбоку, ему бы не жить. А так он уцелел. Сидел в кресле и время от времени прикладывал к виску мокрое полотенце со льдом. Несмотря на боль, он заставил себя думать четко и ясно. Ведь кризисные ситуации ему не впервой.

Примерно через час, взвесив все варианты, он решил, что нужно делать. Посмотрел на часы. Дважды в сутки он мог по рации связаться с ЮАР, непосредственно с Яном Клейном. До очередного сеанса связи оставалось двадцать минут. Он сходил на кухню, насыпал в полотенце свежего льда.

Двадцать минут спустя Коноваленко был на чердаке, сидел за передатчиком, вызывал ЮАР. Немного погодя Ян Клейн отозвался. Имен они в таких переговорах не упоминали.

Коноваленко коротко доложил о случившемся: «Клетка открылась, птичка улетела. Петь она не научилась».

Ян Клейн не сразу понял, что произошло. Но когда уяснил себе картину, ответ его был однозначен: Птичку необходимо поймать. Взамен пришлем другую. О посылке сообщим позднее. До поры до времени все возвращается к исходному пункту.

Закончив связь, Коноваленко ощутил глубокое удовлетворение. Ян Клейн понял, что он свою задачу выполнил.

Четвертое условие, о котором Виктор Мабаша не знал, было очень простое.

«Испытайте его, — сказал Ян Клейн, когда они в Найроби планировали будущее Виктора Мабаши. — Проверьте его стойкость, прощупайте слабые места. Мы должны быть уверены, что он вправду выдержит. Слишком много поставлено на карту, чтобы пускать хоть что-то на самотек. Если он не годится, мы его заменим».

Виктор Мабаша проверки не выдержал, думал Коноваленко. Под твердой скорлупой в конечном счете обнаружился всего-навсего сбитый с толку, сентиментальный африканец.

Теперь задача Коноваленко — найти его и убить. А там можно и встретиться с новым кандидатом Яна Клейна.

Дело предстоит отнюдь не простое. Виктор Мабаша ранен, и действия его непредсказуемы. Но Коноваленко не сомневался в успехе. Недаром в КГБ он славился упорством. Он никогда не отступал.

Коноваленко лег на кровать и проспал несколько часов.

На рассвете он собрал свои вещи в сумку и отнес ее в БМВ.

Прежде чем запереть дверь, установил детонатор, который пустит дом в распыл. Произойдет это ровно через три часа. Когда грянет взрыв, он будет уже далеко.

В самом начале седьмого он выехал из усадьбы, рассчитывая к вечеру добраться до Стокгольма.

У поворота на Е-14 стояли два полицейских автомобиля. На миг Коноваленко испугался, что Виктор Мабаша сдал и себя, и его. Но полицейские не обратили на него ни малейшего внимания.

Ян Клейн позвонил на квартиру Францу Малану во вторник, около семи утра.

— Надо встретиться, — коротко сказал он. — И срочно собрать Комитет.

— Что-то случилось? — спросил Франц Малан.

— Да, — ответил Ян Клейн. — Первая птичка оказалась непригодной. Надо выбрать новую.

 

11

Квартира находилась в Халлунде, в многоэтажном доме.

Поздним вечером во вторник, 28 апреля, Коноваленко припарковал машину возле этого дома. Путь из Сконе занял много времени. Приятно, конечно, гнать с ветерком, да и мощный БМВ весьма к этому располагает, но на сей раз он предпочел не нарушать скоростной режим. И не зря: перед Йёнчёпингом он мрачно отметил, что полиция остановила и выстроила на обочине целую вереницу автомобилей. А поскольку многие из них обогнали его, решил, что их застукал радарный контроль.

С другой стороны, Коноваленко не питал к шведской полиции никакого доверия. Должно быть, потому, что презирал открытость и демократизм шведского общества. Коноваленко не просто не доверял демократии, он ее ненавидел. Ведь из-за нее он лишился огромной части своей жизни. И даже если эта демократия установится еще очень не скоро — а может, вообще никогда не станет реальностью, — он уехал из Ленинграда, как только понял, что прежнее, закрытое советское общество уже не спасти. Последним, смертельным ударом был неудавшийся путч в августе 1991 года, когда кое-кто из верхушки военного руководства и политбюро, люди старого закала, попытались реставрировать давнюю иерархическую систему. Когда стало ясно, что путч провалился, Коноваленко сразу начал обдумывать план бегства. При демократии, какова бы она ни была, он жить не сможет. Мундир, который он носил с того дня, как двадцатилетним парнем поступил в КГБ, сросся с ним, стал как бы второй кожей. И он не мог содрать с себя эту кожу. Что останется?

В таких мыслях он был не одинок. В последние годы, когда КГБ подвергался коренным реформам, когда в одночасье рухнула Берлинская стена, он и его коллеги постоянно говорили о будущем, которое ждет впереди. Они знали, что тоталитарное общество рушится и что тайную полицию привлекут к ответу — таков был неписаный закон. Слишком много людей пострадало от КГБ, слишком многие пропали без вести или погибли, и их родственники потребуют отмщения. Коноваленко вовсе не хотелось предстать перед судом, как это произошло в новой Германии с его коллегами из Стази. В своем кабинете он повесил на стену карту мира и часами ее изучал. И волей-неволей пришел к мрачному выводу, что мир конца XX века не очень-то ему подходит. Представить себе жизнь в Южной Америке, в каком-нибудь из жестоких, но крайне нестабильных диктаторских режимов, он тоже не мог. Не внушали ему доверия и автократы, по сей день властвовавшие над иными африканскими государствами. Зато он прикидывал возможность перебраться в одну из фундаменталистских арабских стран. Нельзя сказать, что исламская религия вызывала у него особую симпатию. Но он знал, что тамошние власти держали полицию — и открытую, и тайную, — которая была наделена огромными полномочиями. В конце концов он все же отверг и этот вариант. Ведь какую бы исламскую страну он ни выбрал, ему нипочем не вписаться в эти чуждые национальные культуры. К тому же он не собирался отказываться от водки.

Некоторое время Коноваленко даже подумывал предложить свои услуги какому-нибудь международному агентству безопасности. Но чувствовал себя слишком неуверенно: это был мир, совершенно ему незнакомый.

В конце концов осталась одна-единственная возможность — ЮАР. Он постарался прочесть об этой стране все, что можно, хотя добыть информацию было непросто. Однако авторитет, каким по-прежнему пользовались офицеры КГБ, позволил ему добраться до шкафов с литературно-политической отравой. Прочитанное убедило его, что ЮАР — вариант вполне подходящий. Расовая сегрегация ему импонировала, официальная и тайная полиции были прекрасно организованы и весьма влиятельны.

Цветных, а тем более черных, он не любил. Считал их людьми низшего сорта, ненадежными, а зачастую преступными. Что здесь предрассудки, что нет, его не интересовало. Он просто принял это за аксиому. Но с удовольствием думал о том, что заведет себе кухарку, слугу и садовника.

Анатолий Коноваленко был женат. Однако в планах новой жизни его жена Мира отсутствовала. Она давным-давно ему надоела. Да и он ей, наверно, тоже. Оставалась одна только привычка, пустая, бесчувственная. Ради компенсации он регулярно заводил интрижки с женщинами, с которыми его сводила работа.

Обе дочери выросли, у каждой своя жизнь. Беспокоиться за них не надо.

Бегство из разваливающейся империи он задумал как исчезновение. Анатолий Коноваленко перестанет существовать. Сменит имя, а может, и внешность. А жена пусть как хочет, так и живет на ту пенсию, которую ей назначат, когда его объявят покойником.

Подобно большинству своих коллег, Коноваленко с годами выстроил целую систему тайных лазеек, которые в случае серьезной передряги позволят ему скрыться. Он скопил запас иностранной валюты, заготовил паспорта на другое имя и прочие документы. А кроме того, создал обширную контактную сеть, куда вошли люди, занимавшие стратегически важные посты — в Аэрофлоте, на таможне, в министерстве иностранных дел. Вообще так называемая номенклатура составляла нечто вроде тайной секты. Они помогали друг другу, были гарантией, что их образ жизни неистребим. По крайней мере они твердо в это верили, пока не грянуло непостижимое крушение.

На последнем этапе, перед самым бегством, все завертелось очень быстро. Коноваленко вошел в контакт с Яном Клейном, связным офицером между КГБ и разведкой ЮАР. Встретились они в Найроби, куда Коноваленко приехал по делам, впервые в жизни очутившись в Африке. Оба быстро нашли общий язык, и Ян Клейн недвусмысленно дал понять, что услуги Коноваленко могут оказаться для ЮАР весьма полезны, намекнул на перспективу иммиграции и уютной жизни в стране.

Впрочем, до этого было еще далеко. После выезда из СССР Коноваленко нуждался в промежуточном пристанище. И выбрал Швецию. Многие коллеги советовали именно эту страну. Она отличалась высоким уровнем жизни, а главное, попасть в ее пределы было несложно и столь же несложно было держаться в тени, если угодно — в анонимности. Вдобавок там была растущая русская колония, а в ней немало криминальных элементов, организованных в группировки, которые потихоньку налаживали в Швеции свою деятельность. Не удивительно, ведь крысы покидают тонущий корабль первыми, а не последними. Коноваленко знал, что эти люди ему пригодятся. КГБ и раньше прекрасно сотрудничал с преступным миром. А теперь и за рубежом они могут стать полезны друг другу.

Он вышел из машины и подумал, что в этой стране тоже есть свои позорные пятна, хоть ее и считают образцовой. Унылые жилые кварталы напоминали и Ленинград, и Берлин. Уже сейчас на фасадах словно бы лежала печать грядущего упадка. И все же, поселившись в Халлунде, Владимир Рыков и его жена Таня поступили совершенно правильно. В здешних многоэтажках обитали чуть не все национальности. И Таня с Владимиром могли жить, не привлекая к себе внимания, а им именно это и требуется.

Требуется мне, поправил он себя.

Приехав в Швецию, Коноваленко с помощью Рыкова быстро приспособился к новой обстановке. Рыков перебрался в Стокгольм еще в начале восьмидесятых. Он по ошибке застрелил в Киеве полковника КГБ и счел за благо удрать за границу. Черноволосый, смуглый, внешне похожий на араба, он прибыл в Швецию под видом беженца-иранца и очень быстро получил статус беженца, хотя не знал ни слова на фарси. Через некоторое время он получил шведское гражданство и снова взял свою настоящую фамилию — Рыков. Иранцем он был, только когда контактировал со шведскими властями. Еще находясь в сборном лагере под Фленом, Рыков, чтобы обеспечить себя и мнимую иранку-жену, совершил несколько простеньких налетов на банки. Это дало ему приличный стартовый капитал. Кроме того, он смекнул, что сумеет неплохо заработать на обслуживании бывших соотечественников, которые более или менее легально неиссякаемым потоком ехали в Швецию. Его не вполне обычное турбюро вскоре приобрело известность, и порой клиентов бывало столько, что он едва справлялся. В платежных ведомостях у Рыкова фигурировали кой-какие представители шведских властей, а временами и сотрудники иммиграционного ведомства, и благодаря всему этому его фирма славилась оперативностью и четкостью в работе. Иногда он досадовал, что шведских чиновников так трудно подкупить. Но в конце концов, действуя осторожно и осмотрительно, почти всегда умудрялся всучить взятку. Не в последнюю очередь клиентов привлекало и то, что он завел традицию устраивать для всех новоприбывших у себя на квартире, в Халлунде, настоящий русский обед.

Вскоре после приезда в Швецию Коноваленко сообразил, что Рыков только казался крутым и жестким, на самом же деле он человек покладистый и слабохарактерный. И когда Коноваленко начал приударять за его женой, а она отнюдь не возражала, Рыков быстро стал его послушным орудием, выполняя всю практическую подготовительную работу, все нудные текущие поручения.

Когда Ян Клейн предложил Коноваленко заняться подготовкой киллера-африканца для важной ликвидации в ЮАР, тот возложил все практические задачи на Рыкова. Рыков снял дом в Сконе, обеспечил автомашины и запас продуктов. Он держал связь с изготовителем фальшивых документов, он прятал оружие, которое Коноваленко удалось нелегально вывезти из Петербурга.

Коноваленко знал, что у Рыкова есть еще одно качество.

Если надо, он не задумываясь совершит убийство.

Коноваленко запер машину, взял сумку и поднялся на шестой этаж. У него был ключ, но он не стал отпирать, а позвонил в дверь. Простенький сигнал — что-то вроде сокращенной версии начальных тактов «Интернационала».

Открыла Таня. Не обнаружив за дверью Виктора Мабаши, она удивленно посмотрела на него:

— Уже вернулся? А негр где?

— Владимир дома? — Коноваленко пропустил ее вопросы мимо ушей. Отдал ей сумку и прошел в квартиру.

Четыре комнаты, дорогие кожаные кресла, мраморные столики, новейшая аудио- и видеоаппаратура. Обстановка крайне безвкусная, и Коноваленко не любил жить здесь. Но сейчас у него не было другого выхода.

Из спальни вышел Владимир в дорогом шелковом халате. В отличие от стройной Тани Владимир Рыков был невероятно тучен. Коноваленко иной раз думал, уж не сам ли он велел Рыкову разжиреть. Владимир наверняка бы безропотно исполнил и такой приказ.

Таня накрыла скромный ужин, поставила на стол бутылку водки. Коноваленко сообщил им только то, что считал нужным. О женщине, которую ему пришлось убить, словом не обмолвился.

Главное, Виктор Мабаша ни с того ни с сего сорвался. Сейчас он где-то в Швеции. И его во что бы то ни стало нужно ликвидировать.

— Почему ты не сделал этого в Сконе? — спросил Владимир.

— Кое-что не заладилось, — ответил Коноваленко.

Ни Владимир, ни Таня больше ни о чем не спросили.

По дороге Коноваленко тщательно обдумал случившееся и прикинул, как будут развиваться события. По всем расчетам выходило, что у Виктора Мабаши есть только одна возможность выбраться из страны.

Он должен разыскать его, Коноваленко. Ведь паспорта и билеты у него, да и деньги тоже.

Более чем вероятно, Виктор Мабаша постарается добраться до Стокгольма. Если уже не добрался. Здесь-то Коноваленко и Рыков им и займутся.

Коноваленко выпил несколько рюмок водки. Но пил с оглядкой, чтобы не захмелеть. Хоть именно этого ему сейчас хотелось больше всего, сначала нужно сделать одно важное дело.

Нужно позвонить Яну Клейну в Преторию по номеру, которым ему разрешено пользоваться лишь в случае крайней необходимости.

— Идите в спальню, — сказал он Тане и Владимиру. — Закройте дверь и включите радио. Мне надо позвонить, и без помех.

Он знал, что Таня и Владимир любили подслушивать. На сей раз он им такой возможности не даст. Прежде всего потому, что намерен рассказать Яну Клейну о женщине, которую пришлось убить.

Это превосходно объяснит, что срыв Виктора Мабаши, по сути, факт чрезвычайно положительный, причем заблаговременное обнаружение его слабости — целиком и полностью заслуга Коноваленко.

Убийство той женщины может выполнить и еще одну функцию: Ян Клейн поймет, если уже не понял, что Коноваленко — человек абсолютно беспощадный и хладнокровный.

Ведь Ян Клейн говорил в Найроби, что именно в этом ЮАР теперь нуждается более всего.

В белых мужчинах, презирающих смерть.

Коноваленко набрал номер, который заучил наизусть сразу, как только получил его тогда в Африке. Все долгие годы службы в КГБ он постоянно тренировал сосредоточенность и память, запоминая номера телефонов.

Ему пришлось четыре раза набрать длинную серию цифр, прежде чем экваториальный спутник принял сигнал и вновь направил его к земле.

В Претории сняли трубку.

Коноваленко тотчас узнал хриплый медлительный голос.

На первых порах эхо временного сдвига, составлявшего для ЮАР около секунды, здорово мешало, но немного погодя удалось приноровиться.

Он опять коротко доложил о случившемся. И все время говорил шифром, где Виктор Мабаша именовался подрядчиком. По дороге в Стокгольм Коноваленко тщательно подготовился, и Ян Клейн ни разу не прервал его ни вопросом, ни просьбой уточнить.

Когда Коноваленко закончил, в трубке воцарилось молчание.

Он ждал.

— Мы пришлем нового подрядчика, — наконец сказал Ян Клейн. — Первого нужно немедля уволить. Как только выясним насчет замены, дадим знать.

На этом разговор закончился.

Коноваленко положил трубку. Он не сомневался, что все прошло, как задумано. Ян Клейн уверился, что Коноваленко предотвратил катастрофический провал запланированной операции.

Он не устоял перед соблазном шмыгнуть к двери спальни и прислушаться. Там было тихо, если не считать включенного радио.

Потом он сел за стол, налил себе полстакана водки. Теперь не грех и напиться. Ему хотелось побыть одному, и он оставил дверь спальни закрытой.

Немного погодя он уведет Таню в свою комнату.

На следующий день рано утром Коноваленко тихонько встал, чтобы не разбудить Таню. Рыков уже сидел на кухне, пил кофе. Он тоже взял чашку, сел напротив.

— Виктор Мабаша должен умереть, — сказал он. — Рано или поздно он приедет в Стокгольм. Сильно подозреваю, что он уже здесь. Перед тем как он исчез, я успел отрубить ему палец на руке. Стало быть, левая рука у него забинтована или в перчатке. Скорее всего, он объявится в здешних клубах, где собираются африканцы. Иного способа выследить меня у него нет. Поэтому ты сегодня пустишь слух, что на Виктора Мабашу есть заказ. Тот, кто с ним разделается, получит сто тысяч крон. Наведайся ко всем своим приятелям, ко всем русским преступникам, каких знаешь. Но мое имя не называй. Скажи только, что заказчик солидный.

— Большие деньги.

— Это моя проблема, — ответил Коноваленко. — Делай как я сказал. Кстати, ничто не мешает тебе самому заработать. Или мне.

Коноваленко бы с удовольствием собственноручно разнес башку Виктору Мабаше. Но понимал, что это вряд ли осуществимо. На такую удачу рассчитывать не приходится.

— Сегодня вечером мы с тобой на пару прокатимся по клубам, — продолжал он. — До тех пор заказ должен быть сделан и все нужные люди извещены. Иными словами, работы у тебя выше головы.

Владимир кивнул и встал. Несмотря на свою толщину, при необходимости он умел действовать очень оперативно.

Через полчаса Владимир ушел. Стоя у окна, Коноваленко видел, как он прошел по асфальту и сел в «вольво». Машина была вроде бы новой модели, не та, что раньше.

Сам себя в гроб вгоняет обжорством, думал Коноваленко. Только и счастья у мужика, что покупать новые машины. Так и помрет, знать не зная, как это здорово — преодолеть собственные границы.

Не человек, а все равно что корова, жующая жвачку. Особых отличий и впрямь нету.

Самому Коноваленко в это утро тоже предстояло важное дело.

Надо раздобыть сто тысяч крон. И единственный способ, понятно, ограбить банк. Вопрос лишь в том — какой именно.

Вернувшись в спальню, он на миг ощутил соблазн снова юркнуть в постель и разбудить Таню. Но отбросил эту мысль и молча быстро оделся.

Около десяти он тоже покинул халлундскую квартиру.

На улице было свежо, накрапывал дождь.

Интересно, где сейчас Виктор Мабаша? — мельком подумал он.

В четверть третьего в среду, 29 апреля, Анатолий Коноваленко ограбил отделение Коммерческого банка в Акалле. Вся операция заняла ровно две минуты. Он выбежал из банка, свернул за угол и прыгнул за руль. Мотор он не глушил и скоро был далеко.

Он рассчитывал, что прихватил по крайней мере вдвое больше, чем надо. Если так, то, покончив с Виктором Мабашей, он устроит себе и Тане роскошный обед в ресторане.

Улица, по которой ехал Коноваленко, прямо перед Ульвсундавеген круто заворачивала направо. Он резко нажал на тормоз: поперек проезжей части стояли две полицейские машины. За считаные секунды в голове пронесся целый вихрь мыслей. Как полиция успела перекрыть дорогу? Ведь тревогу в банке подняли после его ухода, всего минут десять назад. И откуда они могли знать, что он выберет именно такой маршрут?

Затем он начал действовать.

Дал задний ход и услышал, как покрышки взвизгнули по асфальту. Разворачиваясь, он опрокинул урну на тротуаре и зацепил задним бампером дерево. Теперь он гнал на полной скорости. Надо смываться, и побыстрее.

Позади завыли сирены. Коноваленко выругался и опять спросил себя, как же так получилось. Черт, ведь он даже не выбрался в район к северу от Сундбюберга. Все пути отхода, какие он учел, непременно выводили на одну из магистралей к центру города. Но сейчас он вообще понятия не имел, где находится, и не мог прикинуть, как скрыться.

Очень скоро, очутившись в каком-то промышленном районе, он понял, что забрался в тупик. Полиция по-прежнему висела у него на хвосте, хоть он и увеличил отрыв, дважды проехав на красный свет. Он выскочил из БМВ с пластиковым мешком в одной руке и пистолетом в другой. Когда первая полицейская машина резко тормознула, он вскинул оружие и пальнул по ветровому стеклу. Попал он в кого или нет, неизвестно, но теперь у него есть фора, а это главное. Полиция не станет преследовать его, пока не вызовет подкрепление.

Коноваленко быстро перелез через забор и оказался не то на складе металлолома, не то на стройплощадке. Но ему повезло. С другой стороны как раз въехала машина с какой-то парочкой. Видно, решили, что в этом уединенном местечке можно побыть наедине. Коноваленко без колебаний подкрался к автомобилю сзади и через открытое окно приставил пистолет к виску парня.

— Тихо, делай, что я говорю, — сказал он на ломаном шведском. — Вон из машины. Ключи оставь.

От недоумения парочка совершенно растерялась. А ждать Коноваленко было недосуг. Он распахнул дверцу, вышвырнул парня на улицу, сел за руль и взглянул на девчонку:

— Теперь поведу я. А у тебя ровно одна секунда — решай, едешь или нет.

Девчонка с криком выскочила из машины. Коноваленко рванул с места. Впрочем, спешить теперь было незачем. Сирены приближались с разных сторон, но погоня не знала, что он сменил машину.

Может, я убил кого-то? — думал он. Ладно, вечером узнаю по телевизору.

Возле станции метро в Дувбу Коноваленко бросил машину и поехал обратно в Халлунду. Ни Тани, ни Владимира дома еще не было. Он отпер своим ключом, положил мешок с деньгами на стол, достал бутылку водки. Пара добрых глотков — и напряжение отпустило; ну что ж, все прошло благополучно. Конечно, если он ранил или убил полицейского, в городе будет шум. Но ликвидации Виктора Мабаши это ничуть не помешает, и откладывать ее незачем.

Он пересчитал деньги — сто шестьдесят две тысячи крон.

В шесть он включил телевизор, надо послушать первый выпуск новостей. К тому времени Таня уже была дома, готовила на кухне обед.

Выпуск начался как раз с того сообщения, какого ждал Коноваленко. К своему удивлению, он узнал, что выстрел, которым он намеревался всего-навсего разбить ветровое стекло полицейской машины, оказывается, можно считать прицельным. Пуля угодила одному из патрульных полицейских точно между глаз. Он умер мгновенно.

Потом показали фотографию убитого. Клас Тенгблад, двадцати шести лет, отец двух малолетних детей.

О личности преступника полиция сообщила только, что он был один и что он же несколькими минутами раньше ограбил отделение Коммерческого банка в Акалле.

Коноваленко скривился и хотел было выключить телевизор, но заметил, что в дверях стоит Таня и смотрит на него.

— Хороший полицейский — мертвый полицейский, — сказал он и нажал кнопку дистанционного управления. — Чем нынче кормят? Я проголодался.

Таня и Коноваленко уже заканчивали обед, когда вернулся Владимир и тоже сел за стол.

— Ограблен банк, — сказал Владимир. — И убит полицейский. А одинокий преступник говорит по-шведски с акцентом. Полиции вечером в городе будет пруд пруди.

— Бывает, — отозвался Коноваленко. — Ну как, сообщил насчет заказа?

— К полуночи весь преступный мир будет знать, что можно заработать сто тысяч крон, — ответил Рыков.

Таня поставила перед мужем тарелку с едой.

— Непременно нужно было убивать полицейского именно сегодня?

— А с чего ты взял, что это моих рук дело?

Владимир пожал плечами:

— Мастерский выстрел. Налет на банк, чтобы оплатить заказ на Виктора Мабашу. Иностранный акцент. Все указывает на тебя.

— Ты заблуждаешься, если думаешь, что выстрел был прицельный. Случайное везение. Или невезение. Как посмотреть. Но в город вечером поедешь один, на всякий случай. Если хочешь, возьми с собой Таню.

— В Сёдермальме есть несколько клубов, где тусуются африканцы. Пожалуй, с них и начну.

В половине девятого Таня и Владимир уехали в город. Коноваленко принял ванну, а потом расположился у телевизора. В новостях постоянно и подолгу рассуждали об убитом полицейском. Но никаких реальных зацепок у дознания не было.

Еще бы, думал Коноваленко. Я следов не оставляю.

Он было закемарил в кресле, как вдруг зазвонил телефон. Один резкий звонок. Потом опять, на сей раз семь сигналов. Когда телефон зазвонил в третий раз, Коноваленко снял трубку. Теперь он точно знал, что это Владимир. Они заранее обговорили условный код. В трубке слышался характерный шум, из чего он заключил, что Владимир находится в какой-то дискотеке.

— Ты меня слышишь? — крикнул Рыков.

— Слышу, — отозвался Коноваленко.

— А я и себя толком не слышу. Есть новости.

— Кто-то видел Виктора Мабашу в Стокгольме? — спросил Коноваленко. Владимир наверняка звонит из-за этого.

— Еще лучше. Он сейчас здесь.

Коноваленко громко перевел дух:

— Он тебя заметил?

— Нет. Но он начеку.

— С ним кто-нибудь есть?

— Он один.

Коноваленко задумался. Сейчас двадцать минут двенадцатого. Как же поступить?

Немного погодя он решился:

— Давай адрес. Я выезжаю. Жди меня на улице. И как следует осмотрись в клубе. Прежде всего проверь, где запасные выходы.

— Ладно.

На этом разговор закончился.

Коноваленко проверил пистолет, сунул в карман запасную обойму. Потом зашел к себе в комнату, отпер стоявший у стены металлический чемодан. Достал две гранаты со слезогонкой и два противогаза, запихал их в пластиковую сумку, ту самую, в которой принес украденные деньги.

И наконец аккуратно причесался перед зеркалом в ванной — таков был ритуал подготовки к важной акции.

Без четверти двенадцать он вышел из халлундской квартиры и на такси поехал в город. На площади Эстермальмсторг расплатился и пересел в другое такси, на котором отправился в Сёдермальм.

Дискотека располагалась в доме № 45. Коноваленко велел таксисту высадить его у дома № 60 и пешком пошел в обратную сторону.

Внезапно из темноты вынырнул Рыков:

— Он там. Таня уехала домой.

Коноваленко медленно кивнул:

— Ну что ж, будем брать.

По его просьбе Владимир подробно описал внутренность дискотеки. Когда он закончил, Коноваленко задал только один вопрос:

— Где именно он находится?

— У стойки, — ответил Владимир.

Коноваленко опять кивнул: все ясно.

Через несколько минут оба натянули противогазы и сняли оружие с предохранителя.

Владимир распахнул дверь, сбил с ног изумленных охранников.

Потом Коноваленко бросил внутрь гранаты со слезогонкой.

 

12

Подари мне ночь, сонгома. Как выдержать этот ночной свет, который не дает спрятаться? Зачем ты послала меня в эту диковинную страну, где человек лишен темноты? Я отдал тебе мой отрубленный палец, сонгома. Принес в жертву частицу моей плоти, чтобы ты взамен подарила мне темноту. Но ты покинула меня. Оставила в одиночестве. Я одинок, как антилопа, которая уже не в силах уйти от охотника-читы, от леопарда.

Свое бегство Виктор Мабаша воспринимал как уход в похожее на сон невесомое состояние. Его душа словно бы незримо странствовала сама по себе, где-то поблизости. Казалось, он чувствовал за спиной собственное дыхание. В «мерседесе», чья кожаная обивка приводила ему на память далекий запах антилопьих шкур, было только его тело, и прежде всего больная рука. Палец отсутствовал и все равно был здесь — как неприкаянная боль в чужой стране.

С первых же минут сумасшедшего бегства он пытался заставить себя обуздать собственные мысли, действовать разумно. Я зулус, твердил он, как заклинание. Я принадлежу к непобежденному народу воинов, я — один из сыновей неба. Мои предки всегда были впереди, когда наши импи шли в атаку. Мы побеждали белых задолго до того, как они изгнали бушменов в бесконечные пустыни, на скорую гибель. Мы побеждали их, прежде чем они объявили нашу страну своими владениями. Мы одержали победу у подножия Исандлуаны и отрезали им челюсти, которые после украшали краали наших вождей. Я зулус, один палец у меня отрезан. Но я стерплю боль, и еще девять пальцев у меня осталось — ровно столько, сколько жизней у шакала.

Когда стало совсем невмоготу, он наугад свернул на лесную дорожку и остановился у блестящего озера. Вода была до того черная, что он было принял ее за нефть. Сел на прибрежный камень, размотал окровавленное полотенце и заставил себя осмотреть руку. Кровотечение не унималось, рука была как чужая, но боль присутствовала скорее в сознании, чем в ране на месте пальца.

Как вышло, что Коноваленко оказался проворнее его? Секундное сомнение — вот что одержало над ним верх. И бегство тоже было безрассудством. Он повел себя как растерянный ребенок. Действовал недостойно — и по отношению к себе, и по отношению к Яну Клейну. Надо было остаться, обыскать вещи Коноваленко, найти билеты на самолет и деньги. А он только и захватил с собой, что немного одежды да пистолет. Даже не запомнил, как ехал. Вернуться невозможно. Он попросту не найдет дорогу.

Слабость, думал он. Я так и не сумел ее одолеть, хоть и отказался от всех моих убеждений, от всех принципов, какие мне внушали с детства. Этой слабостью меня наказала сонгома. Она слушала духов и велела псам петь мою песню — песню о слабости, которую я никогда не сумею одолеть.

Солнце, которое в этой диковинной стране будто никогда и не отдыхало, уже поднялось над горизонтом. Хищная птица взмыла с верхушки дерева и полетела вдоль водного зеркала.

Прежде всего нужно поспать. Несколько часов, не больше. Он знал, много спать ему не требуется. А потом голова опять заработает, и он сумеет что-нибудь придумать.

Когда-то давно, словно в незапамятные времена предков, его отец, Окумана, который делал самые лучшие наконечники для копий, сказал ему: пока ты жив, всегда есть выход. Смерть — последнее укрытие. Ее нужно приберегать до той поры, когда не останется ни единой возможности устранить, казалось бы, неодолимую угрозу. Всегда есть выходы, которых поначалу не видишь, для того-то у людей, в противоположность животным, и есть разум. Чтобы смотреть внутрь, а не наружу. Внутрь, в тайники, где духи предков ждут своего часа, чтобы водительствовать человеком в жизни.

Кто я? — думал он. Человек, потерявший себя, уже не человек, а зверь. Вот это и случилось со мной. Я начал убивать людей, потому что сам был мертв. В детстве, когда видел эти окаянные таблички, указывавшие, где дозволено находиться черным и какие места отведены только для белых, — я уже начал уменьшаться. Ребенок должен расти, увеличиваться, но в моей стране черный ребенок учился становиться все меньше и меньше. Я видел, как мои родители изнемогали от собственной ничтожности, от собственной задавленной горечи. Я был послушным ребенком и научился быть безвестным среди безвестных, быть никем. Апартеид был моим настоящим отцом. Я научился тому, чему людям учиться нельзя. Жить с фальшью, презрением и той ложью, что в моей стране возведена в ранг единственной правды. На страже этой лжи стояла полиция и законы о сегрегации, но в первую очередь ее оберегал поток с белой водой, поток слов о природном различии между черным и белым, о превосходстве белой расы. Меня это превосходство сделало убийцей, сонгома. И сдается мне, это конечный итог всего, что я усвоил, когда ребенком старался стать маленьким и ничтожным. Ведь апартеид, лживое превосходство белых, по сути, не что иное, как систематическое разорение наших душ. Когда наше отчаяние выплеснулось неистовым уничтожением, белые не увидели безмерно огромного отчаяния и ненависти. Не увидели того, что мы носили в себе. Заглядывая внутрь себя, я вижу, что мысли мои и чувства расколоты, будто разрублены мечом. Без одного пальца я могу обойтись. Но как мне жить, если я не знаю, кто я?

Виктор вздрогнул и сообразил, что едва не заснул. На грани сна, в дремоте, давно ушедшие мысли вернулись к нему.

Долго еще он сидел на камне у озера.

Воспоминания возвращались. Незваные.

Лето 1967-го. Ему только что сравнялось шесть, когда он открыл у себя способность, отличавшую его от других ребятишек, с которыми он играл в пыли среди трущоб под Йоханнесбургом. Из бумаги и веревок они соорудили мяч, и он вдруг понял, что чувствует мяч, как никто из приятелей. Он мог делать с мячом что угодно, и тот слушался его, как покорная собака. Из этого открытия родилась его первая большая мечта, которую безжалостно растопчет священный апартеид. Он мечтал стать лучшим регбистом в ЮАР.

Какая это была радость. Он решил, что духи предков благосклонны к нему. Налил в бутылку воды из-под крана и принес жертву красной земле.

И вот однажды тем летом в пыли, где Виктор и его друзья гоняли бумажный мяч, остановил свою машину белый торговец спиртными напитками. Сидя за рулем, он долго наблюдал за черным мальчуганом, который феноменально владел мячом.

По случайности мяч упал рядом с машиной. Виктор осторожно подошел, наклонился и поднял его.

— Эх, был бы ты белым, — сказал торговец. — Никогда не видал, чтобы так владели мячом. Жаль, что ты черный.

Виктор проводил взглядом самолет, прочертивший в небе белую полосу.

Боли я не помню, думал он. Но она наверняка была уже тогда. Или шестилетку крепко внушили, что несправедливость — естественное состояние жизни, и он вообще никак не реагировал? Но спустя десять лет, когда ему было шестнадцать, все изменилось.

Июнь 1976-го. Соуэто. Возле средней школы Орландо-Уэст собралось свыше пятнадцати тысяч учащихся. Сам Виктор был не из их числа. Он жил на улице, вел жизнь мелкого, но все более ловкого, все более дерзкого воришки. Воровал пока только у черных. Но уже поглядывал на белые кварталы, где возможны кражи покрупнее. Поток молодежи увлек его с собой, заразил своей яростью, что преподавание теперь будут вести на ненавистном языке буров. До сих пор он воочию видел девчонку, которая, стиснув кулаки, кричала отсутствующему президенту: «Форстер! Говори по-зулусски, тогда и мы заговорим на африкаанс!» В душе у него царил хаос. Внешний драматизм, полиция, которая пошла в атаку и остервенело орудовала кожаными плетьми, достиг до его сознания, только когда удары посыпались на него самого. Он тоже бросал камни, и чувство мяча не подвело. Его «снаряды» почти всегда попадали в цель, он видел, как один из полицейских схватился за щеку и сквозь пальцы потекла кровь, и вспомнил того белого в автомобиле и слова, которые услышал, стоя перед ним со своим бумажным мячом. Потом его скрутили и стали избивать, и боль от ударов проникала сквозь кожу в самое нутро. Ярче всего ему запомнился один полицейский, здоровенный, красномордый, воняющий перегаром. В глазах этого человека он неожиданно увидел страх. И понял в тот миг, что он сильнее и что отныне страх белого всегда будет наполнять его беспредельной ненавистью.

Из задумчивости его вывело какое-то движение у дальнего берега озера. Весельная лодка медленно направлялась в его сторону. Человек в лодке греб неторопливо и был еще далеко. Но в тишине он даже отсюда слышал скрип уключин.

Виктор встал с камня, пошатнулся от внезапного головокружения и подумал, что надо обязательно обратиться к врачу. Кровь у него всегда была жидкая и подолгу не останавливалась. А еще очень хочется пить. Он сел в машину, включил мотор и заметил, что бензина хватит максимум на час.

Выехав на шоссе, он продолжил путь в прежнем направлении.

Через сорок пять минут ему встретился городок под названием Эльмхульт. Интересно, как это произносится. Он затормозил у заправочной станции. Из тех денег, что Коноваленко давал ему на бензин, осталось еще две сотни, автоматом, который принимает купюры, он пользоваться умеет. Правда, искалеченная рука мешала, и он заметил, что привлекает внимание.

Пожилой мужчина предложил помощь. Виктор Мабаша не понял, что он сказал, но кивнул и даже попробовал улыбнуться. Залил бензина на сто крон — оказалось, всего-то чуть больше десяти литров. Но ведь надо поесть, а главное, утолить жажду. Невнятно поблагодарив помощника и отогнав машину от автомата, он зашел в здание заправочной станции. Купил хлеба и две большие бутылки кока-колы. В итоге осталось сорок крон. У кассы среди всевозможных рекламных плакатов висела карта, он попытался отыскать на ней Эльмхульт, но безуспешно.

Вернувшись в машину, Виктор первым делом откусил большой кусок хлеба. Жажда унялась только после того, как он ополовинил одну бутылку.

Теперь надо решить, что делать дальше. Как найти врача или больницу? Вдобавок платить нечем, денег нет. В больнице его не примут, откажутся обслуживать.

Виктор понимал, что это значит. Придется пойти на грабеж. Пистолет в бардачке — единственный выход.

Городок остался позади, дорога снова бежала среди бесконечных лесов.

Надеюсь, убивать никого не придется, думал он. Я не хочу убивать, пока не выполню свое задание, пока не застрелю де Клерка.

В тот первый раз, когда я убил человека, сонгома, я был не один. И все-таки не могу этого забыть, хотя с трудом вспоминаю других людей, которых убивал после. Случилось это январским утром 1981 года, на кладбище в Дудузе. Помню потрескавшиеся надгробия, сонгома, помню, как думал, что ступаю по кровле жилища мертвых. В то утро хоронили старика родственника, кажется отцовского двоюродного брата. В другом месте кладбища были еще одни похороны. Как вдруг возникло замешательство, одна из погребальных процессий бросилась врассыпную. Между надгробиями я увидел бегущую девушку, она бежала, будто загнанная лань, и за нею вправду гнались. Кто-то кричал, что она доносчица, что эта чернокожая работает на белых, на полицию. Ее схватили, она плакала, она была в беде — страшнее я ничего не видел. Ее повалили на землю и били чем попало, а она все жила. И тогда мы начали собирать меж надгробий сухие ветки и пучки травы. Я говорю «мы», потому что вдруг очутился среди участников. Черная женщина, которая стучит в полиции, — зачем ей жить? Она молила о пощаде, но ее забросали сушняком и травой, а потом — подожгли, спалили заживо. Она пыталась выбраться из огня, но тщетно, мы держали ее до тех пор, пока лицо не почернело. Так я впервые убил человека, сонгома, и я не забыл ее, потому что вместе с нею убил и себя. Апартеид одержал победу. Я стал зверем, сонгома. Безвозвратно.

Рука опять разболелась. Виктор Мабаша старался не шевелить ею, чтобы хоть немного унять боль. Солнце стояло по-прежнему высоко, а на часы он не смотрел. Можно еще долго сидеть в машине, наедине со своими мыслями.

Я даже не знаю, где нахожусь, думал он. Знаю, что в стране, которая называется Швецией. И всё. Может, по-настоящему мир именно таков? Нет ни здесь, ни там. Есть только сейчас.

Мало-помалу опускались странные, едва заметные сумерки.

Он вставил в пистолет обойму и сунул его за пояс.

Жаль, ножей нет. Хотя он ведь твердо решил не убивать никого без крайней необходимости.

Судя по счетчику, бензин опять на исходе. Надо решать насчет денег. Только бы не дошло до убийства.

Проехав несколько километров, он заметил у дороги маленький магазинчик. Открытый. Остановился, заглушил мотор и стал ждать, когда покупатели разойдутся. Потом снял пистолет с предохранителя, вылез из «мерседеса» и быстро вошел в магазин. За прилавком стоял пожилой мужчина. Пистолетом Виктор показал на кассу. Мужчина хотел что-то сказать, но Виктор пальнул в потолок и опять ткнул в кассу. Дрожащими руками мужчина открыл ящик. Виктор наклонился, переложил пистолет в больную руку и сгреб все, что там было. Повернулся и выбежал на улицу.

Он не видел, как мужчина за прилавком вдруг пошатнулся и упал, ударившись головой о цементный пол. Впоследствии решат, что грабитель ударил его по голове.

А человек за прилавком, падая, был уже мертв. Сердце не выдержало внезапного шока.

На бегу Виктор зацепился повязкой за дверь. Отцеплять некогда — он стиснул зубы и рывком высвободил руку.

В ту же секунду он заметил перед магазином девочку — она стояла и смотрела на него. Девочка лет тринадцати, с огромными глазами. Смотрела она на его окровавленную руку.

Я должен убить ее, подумал Виктор. Мне не нужен свидетель.

Он выхватил пистолет, направил его на девочку. Но выстрелить не смог. Опустил руку, бегом подбежал к машине и рванул с места.

Полиция наверняка сядет ему на хвост, и очень скоро. Начнут искать чернокожего с искалеченной рукой. Девчонка, которую он оставил в живых, молчать не будет. Максимум часа четыре — и придется сменить машину.

На заправке самообслуживания Виктор залил полный бак. Незадолго до того он проехал указатель с надписью «Стокгольм» и на сей раз постарался запомнить, как туда вернуться.

Внезапно навалилась страшная усталость. Где-нибудь по дороге надо остановиться и поспать.

Хорошо бы найти еще одно озеро с черной спокойной водой.

Озеро нашлось на просторной равнине, немного южнее Линчёпинга. К тому времени он уже сменил машину. Под Хускварной завернул в мотель и угнал оттуда другой «мерседес». А после мчался, пока не выбился из сил. Неподалеку от Линчёпинга свернул с магистрали, потом съехал на совсем узкую дорогу и наконец увидел впереди озеро. Было это сразу после полуночи. Он устроился на заднем сиденье и заснул.

Я знаю, что сплю, сонгома. И все-таки говорю не я, а ты. Ты рассказываешь о великом Чаке, о великом воине, творце славы зулусов, который наводил повсюду страх и ужас. От его гнева люди замертво падали на землю. Он казнил целые полки, если они не проявляли должного мужества в какой-нибудь из бесконечных, никогда не прекращающихся войн. Чака — мой предок, в детстве, сидя у костра, я часто слушал вечерами рассказы о нем. Теперь я понимаю, отец вспоминал о нем, чтобы забыть о белом мире, в котором был вынужден жить. Чтобы выдержать непосильный труд в рудниках, страх перед обвалами в подземных выработках, перед ядовитыми газами, что разъедали ему легкие. Но ты рассказываешь о Чаке совсем другое, сонгома. Ты рассказываешь, что Чаку, сына Сензангакхоны, будто подменили, когда умерла Нолива, женщина, которую он любил. Сердце его наполнила великая тьма, он больше не мог любить ни людей, ни землю, в нем была только ненависть, пожиравшая его изнутри. Мало-помалу он утратил все человеческое, превратился в зверя, который радовался, лишь убивая, видя кровь и страдание. Но зачем ты рассказываешь мне об этом, сонгома? Неужели я стал таким, как он? Исчадием апартеида, кровожадным зверем? Я не верю тебе, сонгома. Я убиваю, но не без разбора. Я люблю смотреть на танцующих женщин, на их темные тела в отблесках пламени костров. Я хочу видеть, как танцуют мои дочери, сонгома. Танцуют без остановки, пока глаза мои не закроются и я не вернусь в подземный мир, где встречу тебя и ты откроешь мне последнюю тайну…

Около пяти утра он проснулся, как от толчка.

Рядом с машиной пела птица, никогда раньше он не слышал такой песни.

Потом он двинулся дальше на север.

Около одиннадцати подъехал к Стокгольму.

Была среда, 29 апреля 1992 года, канун студенческого праздника.

 

13

Эти трое в масках появились, как раз когда подали десерт. За две минуты они выпустили из автоматов более трехсот пуль и скрылись на автомобиле.

Затем воцарилась тишина. Но лишь на мгновение. Секунду спустя послышались крики раненых и перепуганных людей.

Произошло это на ежегодной встрече богатого дурбанского клуба дегустаторов вина. Оргкомитет тщательно учел все аспекты безопасности, прежде чем было решено устроить заключительный обед в ресторане пайнтаунского гольфклуба, в нескольких милях от Дурбана. До сих пор в городке Пайнтаун ни разу не случалось террористических актов, которые в провинции Наталь фактически стали обычным делом. Кроме того, управляющий рестораном обещал в этот вечер усилить охрану.

Но охранники погибли, не успев поднять тревогу. Сетчатую ограду налетчики разрезали стальными ножницами. Сторожевую овчарку задушили.

Когда террористы ворвались в ресторан, там находилось в общей сложности пятьдесят пять человек. Белые члены клуба дегустаторов и африканская обслуга — четверо мужчин и одна женщина. Чернокожие повара и буфетчики во главе с шеф-поваром, португальцем, при первых же выстрелах схоронились на задворках.

Террористы скрылись, а среди опрокинутой мебели, битого фарфора и обломков потолочной арматуры лежали девять убитых. Семнадцать человек получили ранения разной степени тяжести, остальные были в шоке, в том числе пожилая женщина, которая вскоре умерла от сердечного приступа.

На десерт подавали фруктовый салат и красное вино, более двухсот бутылок которого были разбиты вдребезги. Полиция, прибывшая на место преступления, с трудом различала, где кровь, а где вино.

Полицейский комиссар де Беер из дурбанского отдела по расследованию убийств прибыл в ресторан одним из первых. Его сопровождал чернокожий африканец, комиссар Гарри Сибанде. Хотя де Беер отнюдь не скрывал своих расистских взглядов, Гарри Сибанде привык не замечать его презрения к черным. К тому же он давно понял, что как полицейский даст де Бееру сто очков вперед.

Они обошли разоренное помещение, наблюдая, как убитых и раненых уносят в кареты скорой помощи, которые совершали челночные рейсы из Пайнтауна в дурбанские больницы.

Свидетели, перенесшие тяжелый шок, могли сказать лишь очень немногое. Налетчиков было трое, все в масках. Но судя по рукам — чернокожие африканцы.

Де Беер понимал, что происшедшее — один из серьезнейших политических терактов, осуществленных за год в Натале черными группировками. Этим вечером 30 апреля, казалось, был сделан еще один шаг к открытой гражданской войне между белыми и черными.

В тот же вечер де Беер позвонил в Преторию, в разведслужбу, где ему обещали завтра утром прислать помощь. Армейский спецотдел по борьбе с политическим терроризмом тоже направит в Дурбан опытного следователя.

Президент де Клерк узнал о происшествии около полуночи. Министр иностранных дел Пик Бота позвонил в резиденцию по экстренной линии связи.

Де Клерк явно был раздосадован, что его побеспокоили, Бота слышал это по голосу:

— Невинных людей у нас убивают каждый день. Что в этой истории такого особенного?

— Масштаб, — ответил министр. — Слишком масштабно, слишком жестоко, слишком чудовищно. Если вы не выступите завтра же утром с решительным заявлением, в партии вас весьма не одобрят. Я убежден, что руководство АНК, вероятно сам Мандела, осудит случившееся. Черные церковные лидеры тоже. Вы очень себе навредите, если не выступите.

— Ладно, будь по-вашему, — ответил де Клерк. — Набросайте к утру текст. В семь он должен быть у меня.

Ночью между Йоханнесбургом и Преторией состоялся еще один телефонный разговор, имевший касательство к теракту в Пайнтауне. Полковнику Францу Малану, сотруднику особой сверхсекретной армейской службы безопасности, позвонил коллега из разведки, Ян Клейн. Обоим уже сообщили, что произошло несколько часов назад в пайнтаунском ресторане. И встретили они эту новость ошеломленным возмущением — сыграли привычную роль. На самом деле бойня в Пайнтауне планировалась при их участии. Она была элементом стратегии по дестабилизации положения в стране. А последним звеном в цепи многочисленных и все более масштабных террористических актов и убийств станет ликвидация, к которой готовили Виктора Мабашу.

Но Ян Клейн звонил Францу Малану по совсем другому поводу. Днем он обнаружил, что кто-то открывал сугубо личные и секретные файлы его служебного компьютера. Ему понадобилось несколько часов, чтобы методом исключения вычислить, кто за ним следит. И он прекрасно отдавал себе отчет, что все это ставит под угрозу их главную, решающую операцию.

В телефонных разговорах Ян Клейн и Франц Малан никогда не называли имен. Они знали друг друга по голосу. А если связь была плохая, прибегали к особому коду из приветственных фраз, который позволял им безошибочно опознать друг друга.

— Надо встретиться, — сказал Ян Клейн. — Ты знаешь, куда я еду завтра?

— Да, — ответил Малан.

— Приезжай туда же.

Францу Малану было известно, что от его ведомства в расследовании теракта должен участвовать некий капитан Брейтенбах. Но знал он и другое: достаточно одного телефонного звонка — и вместо капитана Брейтенбаха поедет он сам, Франц Малан. Ведь руководство предоставило ему карт-бланш, и он мог, не ставя никого в известность, перераспределять задания по собственному усмотрению.

— Я приеду.

На этом разговор закончился. Франц Малан позвонил капитану Брейтенбаху и сообщил, что лично полетит завтра в Дурбан. Потом стал размышлять, чем же так обеспокоен Ян Клейн. Скорей всего, это связано с большой операцией. Только бы она не сорвалась!

В четыре утра 1 мая Ян Клейн выехал из Претории. Миновал Йоханнесбург и уже скоро направился по шоссе N-3 в сторону Дурбана. В восемь он рассчитывал быть на месте.

Ян Клейн любил водить машину. При желании он бы мог, конечно, лететь в Дурбан на вертолете, но тогда оказался бы там слишком быстро. А в машине он был один, только пейзаж мелькал за окном — можно все как следует обмозговать.

Он прибавил скорость, думая о том, что возникшая в Швеции проблема скоро будет устранена. Несколько дней его одолевали сомнения: вправду ли Коноваленко так ловок и хладнокровен, как он предполагал? Может, сделка с ним была просчетом? Но после долгих размышлений решил, что поступил правильно. Коноваленко сделает все необходимое. Виктора Мабашу скоро уберут. Вероятно, уже убрали. Человек по имени Сикоси Цики, второй в списке, займет его место и пройдет у Коноваленко точно такую же подготовку.

Единственное, что по-прежнему казалось Клейну странным, был сам инцидент, который привел Виктора Мабашу к срыву. Почему смерть какой-то ничтожной шведки вызвала у Виктора Мабаши столь бурную реакцию? Выходит, несмотря ни на что, у него все-таки было слабое место — сентиментальность? В таком случае большая удача, что этот изъян обнаружился вовремя. Кто знает, что сделал бы Виктор Мабаша, увидев в прицел свою мишень.

Он отбросил мысли о Викторе Мабаше и вернулся к слежке, которую негласно вели за ним самим. Ничего конкретного в файлах не было — ни имен, ни мест, ничего такого. Но он прекрасно понимал, что опытный офицер разведки все равно сумеет сделать определенные выводы. В том числе касательно планов серьезного политического теракта.

Откровенно говоря, ему повезло, думал Ян Клейн. Он вовремя обнаружил, что кто-то лазил в его файлы, и сумеет предпринять ответные шаги.

Полковник Франц Малан поднялся в вертолет, ожидавший его на особом армейском аэродроме под Йоханнесбургом. Было четверть восьмого, и в восемь он рассчитывал быть в Дурбане. Кивнув пилотам, пристегнул ремни и, меж тем как машина набирала высоту, смотрел вниз. Он чувствовал усталость. Размышления о том, что тревожит Яна Клейна, не дали ему до рассвета сомкнуть глаз.

Он задумчиво глядел на африканское предместье, над которым летел вертолет. Запустение, трущобы, дым костров.

Разве они смогут победить нас? — думал он. Главное — проявить упорство и показать, что мы не шутим. Конечно, прольется много крови, в том числе и крови белых, как вчера вечером в Пайнтауне. Но чтобы сохранить в ЮАР власть белых, надо платить, и дорогой ценой. Большими жертвами.

Франц Малан откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и попробовал вздремнуть.

Скоро он узнает, что тревожит Яна Клейна.

В Пайнтаун, к оцепленному ресторану, они подъехали друг за другом, с промежутком в десять минут. И час с лишним пробыли в залитом кровью помещении вместе с местными полицейскими под командой комиссара Самуэла де Беера. И Ян Клейн, и Франц Малан не могли не признать, что налетчики поработали как следует. Число убитых, видимо, составит человек девять-десять, но это не главное. Кровавая расправа над невинными дегустаторами принесла нужные результаты. Белые пришли в бешенство, и уже раздавались призывы к мести. На пути в Дурбан Ян Клейн слышал по радио заявления Нельсона Манделы и президента де Клерка, которые сурово осудили случившееся. Вдобавок де Клерк пригрозил террористам беспощадным возмездием.

— Есть какие-нибудь зацепки насчет того, кто устроил этот кошмар? — спросил Ян Клейн.

— Пока нет, — ответил де Беер. — Даже машину их никто не видел.

— Лучше бы правительство сразу назначило вознаграждение, — сказал Франц Малан. — Я лично попрошу министра обороны поднять этот вопрос на следующем заседании кабинета.

В эту минуту на улице возникла суматоха — возле оцепления собралась толпа белых, многие демонстративно с оружием. Черные африканцы, заметив сборище, благоразумно сворачивали в сторону. Внезапно дверь ресторана распахнулась, и внутрь вбежала белая женщина лет тридцати. Она была на грани истерики и, увидев комиссара Сибанде, единственного чернокожего в этом помещении, вдруг выхватила пистолет и выстрелила в его сторону. Гарри Сибанде успел броситься на пол и укрыться за опрокинутым столом. Но женщина направилась прямо туда, судорожно сжимая обеими руками пистолет и продолжая стрелять. И все это время выкрикивала на африкаанс, что отомстит за брата, убитого вчера вечером. И не остановится, пока не будет уничтожен последний кафр.

Самуэл де Беер кинулся на нее, обезоружил и увел в полицейскую машину. Гарри Сибанде выбрался из укрытия. Он был потрясен. Одна из пуль пробила столешницу и порвала рукав его пиджака.

Ян Клейн и Франц Малан наблюдали за инцидентом, занявшим буквально несколько секунд, и думали об одном и том же. Поступок этой белой женщины ярко высветил цель, ради которой была устроена вчерашняя кровавая бойня. Это лишь начало. Ненависть прокатится по стране исполинской волной.

Вернувшийся де Беер сказал, утирая с лица пот и кровь:

— Ее можно понять.

Гарри Сибанде промолчал.

Ян Клейн и Франц Малан обещали де Бееру любую необходимую помощь. Разговор завершился взаимными уверениями, что теракт должен быть раскрыт и будет раскрыт в самое ближайшее время. Затем оба они покинули ресторан, на машине Яна Клейна выехали из Пайнтауна, направляясь на север по магистрали N-2, и возле указателя «Умхланга-Рокс» свернули к морю. Ян Клейн затормозил у рыбного ресторанчика, расположенного прямо на берегу. Здесь им никто не помешает. Они заказали морских раков и минеральную воду. С моря задувал мягкий ветерок. Франц Малан снял пиджак.

— Насколько мне известно, комиссар де Беер на редкость бездарный следователь, — сказал он. — А вот у его коллеги, у этого кафра, говорят, мозги куда лучше работают. И упорства ему не занимать.

— У меня те же сведения, — отозвался Ян Клейн. — Дознание будет бестолково топтаться по кругу, пока все, кроме родственников, не забудут об инциденте. — Он положил нож, промокнул рот салфеткой. — Смерть всегда штука неприятная. Никто не затевает кровавой бани без крайней нужды. С другой стороны, нет победителей без побежденных. Как нет победителей без жертв. Наверно, в сущности, я самый примитивный дарвинист. Выживает сильнейший, а значит, право на его стороне. Когда в доме пожар, не спрашивают, где он возник, а начинают тушить.

— Что будет с теми тремя? — спросил Франц Малан. — Помнится, я не видал, что там решили.

— Давай-ка прогуляемся после обеда, — с улыбкой предложил Ян Клейн.

Франц Малан понял: до поры до времени это и есть ответ на его вопрос. Он достаточно знал Яна Клейна и сообразил, что продолжать расспросы бессмысленно. Когда надо, он все узнает.

За кофе Ян Клейн рассказал, почему настаивал на встрече.

— Как ты знаешь, мы, сотрудники тех или иных разведслужб, работаем в подполье, и в нашей жизни есть неписаные законы и правила, — начал он. — Во-первых, мы все следим друг за другом. Наше доверие к коллегам всегда имеет предел. У каждого есть собственные средства контролировать свою личную безопасность. В том числе и способы оградить свою территорию от вторжений. Мы ставим вокруг мины, потому что другие поступают так же. Так создается равновесие, и все мы сообща можем делать свою работу. К сожалению, я обнаружил, что кое-кто слишком заинтересовался моими компьютерными файлами. Кому-то поручено следить за мной. И задание поступило с самого верху.

Франц Малан побледнел:

— Неужели план раскрыт?

Ян Клейн холодно посмотрел на него.

— Я, разумеется, не настолько легкомыслен. Содержание моих файлов никоим образом не раскрывает задачу, которую мы поставили перед собой и которую выполняем. Однако нельзя не учитывать, что достаточно умный человек сумеет сделать выводы, указывающие в верном направлении. И потому дело серьезное.

— Трудно будет выяснить, кто он, — сказал Франц Малан.

— Отнюдь, — ответил Ян Клейн. — Я уже выяснил.

Франц Малан с удивлением воззрился на него.

— Я начал искать с конца, — пояснил Ян Клейн. — Нередко это наилучший способ добиться результата. Я задался вопросом: откуда могло поступить задание? И очень скоро понял, что по-настоящему мои дела могут интересовать только двоих. Двоих, причем на самом верху. Президента и министра иностранных дел.

Франц Малан открыл рот, собираясь что-то сказать, но Ян Клейн остановил его:

— Погоди. Подумай хорошенько — и сам увидишь, что это очевидно. В стране объективно существует опасность заговора. Де Клерк имеет все основания бояться настроений, бытующих в определенных кругах верховного армейского командования. Точно так же он не может целиком рассчитывать на лояльность тех, кто руководит деятельностью разведслужб. Ситуация в стране очень нестабильна. Невозможно ни предвидеть всего, ни рассчитать заранее. Стало быть, потребность в информации чрезвычайно велика. В правительстве есть только один человек, которому президент полностью доверяет, — министр иностранных дел Бота. Как только я пришел к этому выводу, осталось перебрать возможных кандидатов на роль тайного президентского информатора. По причинам, которые объяснять незачем, подробности я опускаю, но в итоге у меня остался один-единственный кандидат. Питер ван Хеерден.

Франц Малан знал, кто это такой. Встречал его несколько раз.

— Питер ван Хеерден, — повторил Ян Клейн. — Он информировал президента. Выдавал наши тайные мысли.

— По-моему, он очень неглуп.

Ян Клейн кивнул:

— Вот именно. И очень опасен. Такой враг заслуживает уважения. Правда, к несчастью, у него слабое здоровье.

Франц Малан поднял брови:

— Слабое здоровье?

— Иной раз трудности разрешаются сами собой. Я случайно узнал, что на следующей неделе он ложится в частную йоханнесбургскую клинику на небольшую операцию. Неприятности с простатой. — Ян Клейн отхлебнул кофе. — Из клиники он не выйдет. Об этом я сам позабочусь. Ведь, что ни говори, он подбирался ко мне. Совал нос в мои файлы.

Оба молчали, пока чернокожий официант убирал со стола. Когда он ушел, Ян Клейн продолжил:

— Я сам решил проблему. Но рассказывать об этом не стану, по одной-единственной причине. Тебе нужно соблюдать предельную осторожность. Скорей всего, за тобой тоже подглядывают.

— Спасибо, что предупредил, — сказал Франц Малан. — Надо срочно проверить обеспечение безопасности.

Официант принес счет, Ян Клейн расплатился, а потом обронил:

— Ну что ж, давай пройдемся. И ты получишь ответ на тот вопрос.

Они зашагали по тропинке, которая вела вдоль крутого берега к высоким обрывистым скалам, давшим название этому месту.

— В среду Сикоси Цики вылетает в Швецию, — сказал Ян Клейн.

— По-твоему, он лучший?

— В нашем списке он стоял вторым. Я полностью ему доверяю.

— А Виктор Мабаша?

— Думаю, он уже мертв. Жду сообщений от Коноваленко сегодня вечером, самое позднее завтра утром.

— В Капстаде ходят слухи о большом митинге двенадцатого июня, — сказал Франц Малан. — Я проверю, может, это и будет удобный случай.

Ян Клейн остановился:

— Да. Время самое подходящее.

— Буду держать тебя в курсе.

Ян Клейн стоял над морем, на краю обрыва.

Франц Малан глянул вниз.

Далеко в глубине виднелся искореженный автомобиль.

— Н-да, машину пока не нашли, — сказал Ян Клейн. — А когда найдут, обнаружат трех покойников. Черных, лет по двадцать пять. Кто-то застрелил их и столкнул машину в пропасть. — Ян Клейк кивнул на автостоянку за спиной. — По уговору, деньги они должны были получить вон там. Но выходит, не получили.

Они повернули обратно.

Франц Малан не стал спрашивать, кто разделался с троицей, совершившей налет на ресторан. Некоторые вещи лучше не знать.

В самом начале второго Ян Клейн высадил Франца Малана в расположении одной из воинских частей под Дурбаном. Они обменялись рукопожатием и поспешно расстались.

В Преторию Ян Клейн возвращался не по автостраде, а выбрал более спокойные дороги через Наталь. Спешить некуда, к тому же не мешает подвести итоги. На карту поставлено многое — и для него самого, и для его единомышленников, и вообще для всех белых в ЮАР.

Думал он и о том, что едет сейчас по родным местам Нельсона Манделы. Здесь он родился, здесь вырос. Наверно, и похоронят его тоже здесь.

Иногда Ян Клейн сам пугался собственной холодной бесчувственности. Он знал, что таких, как он, зовут фанатиками. Но другой жизни себе не мыслил.

Беспокойство у него вызывали только две вещи. Во-первых, кошмары, порой мучившие его по ночам. Тогда он видел вокруг себя мир одних лишь черных людей. И не мог говорить. Слова, слетавшие с губ, превращались в звериные крики. Будто вопли гиены.

Во-вторых, как и всякий другой, он не знал, сколько ему отпущено времени.

Вечной жизни он вовсе не жаждал, но хотел прожить достаточно долго и увидеть, что белые в Южной Африке вновь укрепили свое господство.

А там можно и умереть. Но не раньше.

В Витбанке Клейн сделал остановку, пообедал в маленьком ресторанчике.

К тому времени он еще раз обдумал план, все условия и возможные ловушки. И был совершенно спокоен. Все будет так, как он наметил. Возможно, идея Франца Малана насчет 12 июня в Капстаде тоже вполне удачна.

Около девяти вечера он подъехал к своей просторной вилле на окраине Претории.

Черный ночной охранник отпер ворота.

Последнее, о чем Ян Клейн подумал на грани сна, был Виктор Мабаша.

Он уже с трудом вспоминал его лицо.

 

14

Настроение у Питера ван Хеердена было прескверное.

Чувство тревоги, какого-то ползучего страха он испытывал не впервые. Работа в разведке по своей природе была связана с напряжением и опасностью. Но сейчас, в палате клиники Брентхерст, ожидая операции, он словно бы оказался беззащитен перед своей тревогой.

Частная клиника Брентхерст располагалась в северном районе Йоханнесбурга — Хиллброу. При желании ван Хеерден, конечно, мог бы выбрать больницу подороже. Но все-таки остановился на Брентхерсте. Эта клиника славилась высоким медицинским уровнем, квалифицированными врачами и безукоризненным уходом. Хотя палаты были весьма скромные, а само здание выглядело довольно обшарпанным. Ван Хеерден не принадлежал к числу богачей, но зарабатывал более чем достаточно. Просто он не любил бахвалиться. На досуге и в разъездах избегал дорогих гостиниц, потому что чувствовал себя там окруженным той особенной пустотой, которая всегда окружала белых южноафриканцев. Именно по этой причине он и забраковал все клиники, где лечились самые высокопоставленные из белых.

Палата ван Хеердена находилась на втором этаже. Было слышно, как в коридоре кто-то засмеялся. Потом мимо двери со скрипом и дребезжанием провезли сервировочный столик. Ван Хеерден посмотрел в окно. Одинокий голубь сидит на крыше. А небо наливается глубокой синевой, которая так ему по душе. Недолгие африканские сумерки уходили прочь. Темнота быстро густела, а вместе с ней опять вернулась тревога.

Был понедельник, 4 мая. Завтра в 8 утра доктор Плитт и доктор Беркович сделают ему несложную хирургическую операцию, после чего, надо полагать, проблем с мочеиспусканием уже не будет. Операции он не боялся. Врачи, заходившие днем, убедили его, что она неопасна. И нет никаких причин сомневаться в этом. Через несколько дней он выйдет из больницы, а через неделю-другую обо всем забудет.

Тревожило его совсем иное. Связанное с болезнью лишь отчасти. Он молод, всего тридцать шесть лет, а заработал изъян, каким обычно страдают шестидесятилетние мужчины. Неужели успел износиться, состариться раньше времени? Конечно, работа в разведке выматывала, это понятно. А оттого, что он был вдобавок личным секретным информатором президента, постоянное напряжение еще усиливалось. Но ведь он поддерживал хорошую физическую форму. Не курил, спиртное употреблял крайне редко.

Тревога, которая, разумеется, косвенно усугубляла болезнь, шла от ощущения, что он совершенно бессилен перед обстановкой, царящей в стране.

Питер ван Хеерден происходил из бурской семьи. Вырос он в Кимберли и воспитывался в традициях буров. И соседи, и одноклассники, и учителя тоже были бурами. Отец работал в бурской же компании «Де Бирс», которая держала монополию на производство алмазов в ЮАР и во всем мире. Мать играла в семье обычную роль бурской женщины, покорной мужу, целиком и полностью занятой воспитанием детей и приобщением их к основополагающим религиозным идеям о богоданном миропорядке. Все свое время и силы она отдавала Питеру и четверым другим детям. До двадцати лет, когда он был уже на втором курсе капстадского университета Стелленбос, у Питера не возникало сомнений в том, правильно ли он живет. Университет Стелленбос слыл весьма радикальным, и, убедив отца позволить ему учиться именно там, Питер одержал первую самостоятельную победу. Поскольку он не находил в себе никаких особых талантов и не строил ошеломительных планов на будущее, то прочил себе карьеру чиновника. Идти по стопам отца и посвятить всю жизнь эксплуатации рудников и производству алмазов ему совершенно не улыбалось. Он изучал право, причем с удовольствием, хотя никакими особенными успехами и тут не блистал.

Все резко переменилось в тот день, когда кто-то из сокурсников предложил съездить в африканское гетто, расположенное в нескольких милях от Капстада. Словно в уступку веяниям времени группа студентов из чистого любопытства побывала в черном предместье. До сих пор радикализм либеральных студентов Стелленбоса носил сугубо словесный характер. И вот теперь произошел драматический перелом. Впервые они заставили себя увидеть — собственными глазами.

Для ван Хеердена это был самый настоящий шок. Внезапно он осознал, в какой нищете и унижении живут черные африканцы. Утопающие в зелени садов и парков особняки белых и трущобы африканцев, казалось, принадлежали двум разным мирам. У Питера в голове не укладывалось, как такое возможно в одной и той же стране. Поездка в черное предместье вызвала глубочайшее эмоциональное потрясение. Он впал в задумчивость, друзей сторонился. Много позже, анализируя свои тогдашние ощущения, он сравнил их с ощущениями человека, внезапно обнаружившего ловкую подделку. Но подделкой была не картина на стене. Фальшивой оказалась вся его прежняя жизнь. Даже воспоминания представлялись искаженными и недостоверными. В детстве у него была чернокожая няня. Самая ранняя и милая память детства — няня берет его на руки и прижимает к груди. А ведь она наверняка ненавидела его. Значит, не одни только белые жили в лицемерном, лживом мире. Черным африканцам, чтобы выжить, тоже приходилось скрывать свою ненависть к беспредельной несправедливости, которая была их уделом. Мало того, в стране, которая некогда принадлежала им, но была отнята, украдена. Сама почва под ногами, весь этот данный Богом, природой и традицией уклад оказался трясиной. Прочная, незыблемая картина его мира опиралась на позорную несправедливость. Вот что открылось ему в африканском гетто Ланга, расположенном поодаль от белого Капстада, на расстоянии, приемлемом с точки зрения творцов апартеида.

Увиденное затронуло его намного глубже, чем большинство других сокурсников. Пытаясь спорить, он понял: то, что нанесло ему тяжелую душевную травму, у друзей вызвало разве только сентиментальное сочувствие. Он видел грядущую апокалиптическую катастрофу, а друзья толковали о том, что нужно организовать сбор одежды.

Экзамены он сдавал, так и не оправившись от этого шока. А когда случайно попал на практику в Кимберли, своим рассказом о поездке в черное гетто довел отца до приступа ярости и понял, что и сам он, и мысли его все более бесприютны.

После выпуска ему предложили работу в Претории, в департаменте юстиции. Он сразу согласился, а так как за несколько лет хорошо себя зарекомендовал, в один прекрасный день его спросили, не хочет ли он перейти в разведслужбу. К тому времени он уже свыкся со своей травмой, так и не найдя способа ее залечить. Его «я» было расколото пополам. Он умело играл роль правоверного, убежденного бура, который делал и говорил то, что от него ожидали. Но в душе нарастало предчувствие надвигающейся катастрофы. Однажды иллюзия рассыплется в прах, и черные африканцы беспощадно потребуют отмщения. Поговорить ему было не с кем, и жил он одиноко, все более уединенно.

Очень скоро он понял, что работа в разведке дает много преимуществ. Ведь теперь можно было заглянуть в политические процессы, о которых общество в целом имело смутное или весьма неполное представление.

Когда Фредерик де Клерк стал президентом и официально заявил, что Нельсон Мандела выйдет из тюрьмы и запрет АНК будет снят, ван Хеерден подумал, что катастрофу, быть может, все-таки удастся предотвратить. Позорное прошлое не исчезнет никогда. Но может быть, вопреки всему у ЮАР есть будущее?

Президент де Клерк стал для Питера ван Хеердена кумиром. Понимая тех, кто видел в нем предателя, он не разделял их взглядов. Считал президента де Клерка спасителем отечества. И когда был назначен его личным информатором, воспринял это с гордостью. Скоро между ним и де Клерком возникло доверие. Впервые в жизни ван Хеерден чувствовал, что делает очень важное дело. Снабжая президента информацией, порой вовсе не предназначенной для его ушей, ван Хеерден помогал укреплять силы, которые построят в стране новое общество, без расового угнетения.

Вот о чем он думал сейчас в больничной палате клиники Брентхерст. Только когда ЮАР преобразится, когда Нельсон Мандела станет первым ее чернокожим президентом, неизбывная тревога, которая терзает его, уйдет прочь.

Дверь открылась, вошла африканка-медсестра по имени Марта.

— Только что звонил доктор Плитт, — сказала она. — Через полчаса он зайдет взять пункцию костного мозга.

Ван Хеерден удивленно посмотрел на нее:

— Пункция костного мозга? Сейчас?

— Мне тоже показалось странно. Но он говорил очень решительно. Вы должны лечь на левый бок, прямо сейчас. Лучше не возражайте. Ведь рано утром предстоит операция. Доктор Плитт знает, что делает.

Ван Хеерден кивнул. Он вполне доверял молодому врачу, но время, выбранное для пункции, все равно казалось ему странным.

Марта помогла ему лечь так, как надо:

— Доктор Плитт велел лежать не шевелясь. Совершенно спокойно.

— Я послушный пациент и выполняю распоряжения врачей. Да и тебя тоже слушаюсь, верно?

— С вами нет никаких проблем, — улыбнулась Марта. — Завтра увидимся, когда проснетесь после операции. Сейчас мне пора домой.

Девушка вышла, а ван Хеерден подумал, что ей еще час с лишним трястись на автобусе. Он не знал, где она живет, но скорей всего, в Соуэто.

Сквозь дремоту он услышал, как дверь отворилась. В палате было темно, горел только ночник возле кровати. В оконном стекле отразился силуэт врача.

— Добрый вечер, — сказал ван Хеерден, не двигаясь.

— Добрый вечер, ван Хеерден, — послышалось в ответ.

Голос принадлежал не доктору Плитту. Но ван Хеерден узнал его. В одну секунду понял, кто стоит за спиной. И тотчас обернулся.

Ян Клейн знал, что, навещая пациентов, врачи клиники Брентхерст крайне редко надевают белые халаты. Он вообще знал все необходимое об укладе больничной жизни. Сыграть роль врача трудности не составит. На дежурствах врачи нередко подменяли друг друга. Для этого было даже не обязательно работать в той же больнице. И пациентов они посещали в самое разное время. Особенно накануне операции или после. А уж когда он выяснил, в котором часу у медсестер пересменка, план был готов. Машину он припарковал у главного входа, вошел в приемный покой и помахал перед охранниками удостоверением транспортной фирмы, к услугам которой обычно прибегали больницы и лаборатории.

— Мне надо забрать срочный анализ крови. У пациента из второго отделения.

— Найдешь дорогу? — спросил охранник.

— Я уже бывал здесь, — ответил Ян Клейн, нажимая кнопку лифта.

Это была чистая правда. Накануне он заходил в клинику, с пакетом фруктов в руке. Якобы навещал пациента из второго отделения. И потому прекрасно знал, как туда пройти.

По безлюдному коридору он направился к палате ван Хеердена. В дальнем конце коридора ночная сестра что-то писала в журнале. Ян Клейн бесшумно подошел к двери, осторожно открыл.

Ван Хеерден обернулся, но было уже поздно — в правой руке Яна Клейна был пистолет с глушителем.

А в левой — шакалья шкура.

Временами Ян Клейн позволял себе мрачные шутки. К тому же в данном случае шакалья шкура могла направить полицейских, которые будут вести дознание, по ложному следу. Офицер разведки, убитый в больнице, — да тут вся йоханнесбургская уголовка будет на ушах стоять. Начнут искать связь между убийством и работой ван Хеердена. А его контакты с президентом де Клерком только усилят требования раскрыть убийство. Вот почему Ян Клейн решил подбросить полиции ложный след, который наверняка заведет в тупик. Преступники-африканцы иногда развлекались, придавая своим преступлениям ритуальные черты. Чаще всего, когда убивали с целью грабежа. Размазывать кровь по стенам им было скучно. Обычно они оставляли возле жертвы какой-нибудь символ — сломанную ветку, камни, уложенные в определенный узор, или шкуру животного.

Клейн сразу подумал о шакале. Для него ван Хеерден играл именно эту роль. Использовал чужие знания, чужую информацию и передавал дальше, а зря.

Глядя в растерянное лицо ван Хеердена, Ян Клейн хрипло произнес:

— Операция отменяется.

Затем он набросил на это лицо шакалью шкуру и трижды выстрелил ван Хеердену в голову. Подушка стала чернеть. Клейн сунул пистолет в карман, открыл ящик ночного столика, забрал оттуда бумажник ван Хеердена и вышел из палаты. Исчез он так же незаметно, как пришел. Охрана даже не сумеет толком описать внешность человека, который ограбил и убил ван Хеердена.

Убийство с целью грабежа — именно так полиция квалифицировала преступление, как бы сразу списывая его со счетов. Но президента де Клерка это не убедило. Для него смерть ван Хеердена стала его последней информацией. Сомнений нет. Заговор существует.

И те, кто за ним стоит, отнюдь не шутят.

 

Овцы в тумане

15

В понедельник, 4 мая, Курт Валландер был готов сложить с себя ответственность за дознание по делу о гибели Луизы Окерблум. И дело не в том, что он как полицейский чувствовал себя виноватым, оттого что они зашли в тупик. Нет, тут совсем другое. Ощущение, которое становилось все сильнее: он, видимо, просто ни на что не способен.

В субботу и воскресенье работа вообще замерла. Народ в отъезде, никого не найдешь. От криминологического центра ничего добиться невозможно. Полнейшее бездействие, за одним-единственным исключением. Розыски неизвестного преступника, который застрелил в Стокгольме молодого полицейского, продолжались, и очень интенсивно.

Дознание по делу о гибели Луизы Окерблум стояло без движения. Вечером в пятницу Бьёрк свалился с тяжелым приступом желчнокаменной болезни и попал в больницу. В субботу утром Валландер навестил начальника, чтобы получить указания.

Затем он вместе с Мартинссоном и Сведбергом устроился в комнате для совещаний.

— Сегодня и завтра Швеция не работает, — начал Валландер. — Результатов экспертиз, которых мы так ждем, раньше понедельника не получить. Поэтому в ближайшие два дня еще раз проанализируем весь собранный материал. Кроме того, тебе, Мартинссон, не мешает побыть дома с семьей. Подозреваю, что на той неделе придется здорово попотеть. А перво-наперво напряжем мозги прямо сейчас, с утречка. Пройдем все-все с самого начала. Еще вы оба должны ответить мне на один вопрос, обязательно. — Он немного помолчал. — Я понимаю, это не очень по-полицейски, но, сказать по правде, с первого дня я не могу отделаться от ощущения какой-то странности. Точнее я это выразить не могу. И хочу знать, нет ли и у вас такого же впечатления. Что в этом деле обыкновенная логика начисто отсутствует.

Валландер ждал, что они удивятся, ну, может быть, воспримут его слова с недоверием. Но, как выяснилось, Сведберг и Мартинссон чувствовали то же самое.

— Я ни разу не сталкивался с чем-либо подобным, — сказал Мартинссон. — Опыта у меня, понятно, куда меньше, чем у тебя, Курт. Но признаться, перед этой неразберихой просто руки опускаются. Сперва мы ищем убийцу женщины. Но чем глубже копаем, тем непонятнее становится, почему ее убили. В конце концов создается впечатление, что ее смерть — событие на периферии чего-то совсем другого, много большего. Я всю неделю плохо спал. А это не в моих привычках.

Валландер кивнул и посмотрел на Сведберга.

— Ну, что я могу добавить, — начал тот и поскреб плешь. — Мартинссон уже все сказал, и куда лучше меня. Вчера вот я пришел домой и составил список: мертвая женщина, колодец, черный палец, взорванный дом, радиопередатчик, пистолет, ЮАР. А потом час с лишним сидел и тупо смотрел на этот список, как на ребус. Мы делаем вид, будто не замечаем, что в этом дознании концы с концами явно не сходятся. Мне все время кажется, будто я топчусь в непроглядной темноте. Раньше так не бывало.

— Именно это я и хотел узнать, — сказал Валландер. — По-моему, очень важно, что это дело вызывает у нас одинаковые ощущения. И все-таки давайте прикинем, нельзя ли проникнуть в эту темноту, о которой толкует Сведберг.

Потратив без малого три часа, они тщательно проанализировали каждый шаг дознания и в итоге пришли к выводу, что никаких серьезных просчетов пока не допустили. Однако ни единой новой зацепки не нашлось.

— Мягко говоря, все совершенно неясно, — подытожил Валландер. — Единственная реальная зацепка — черный палец. Далее, вне всякого сомнения, человек без пальца, если, конечно, убийство — его рук дело, орудовал не в одиночку. Альфред Ханссон сдал дом вовсе не африканцу. Это нам известно точно. Но кто такой этот мнимый Нурдстрём, который выложил ему на стол десять тысяч, мы не знаем. Как не знаем и для какой цели им понадобился дом. Что же до связи этих людей с Луизой Окерблум, со взорванным домом, радиопередатчиком и пистолетом, тут у нас сплошь неподтвержденные и смутные догадки. А дознания, которые дают пищу догадкам, но не логике мышления, — штука рискованная. Как бы там ни было, наиболее правдоподобной представляется сейчас такая версия: Луиза Окерблум увидела что-то, чего не должна была видеть. Но кто столь хладнокровно совершил над ней расправу? Вот что нам надо выяснить.

Они молча сидели у стола, обдумывая сказанное. В комнату заглянула уборщица.

— Не сейчас, — отмахнулся Валландер.

Дверь опять закрылась.

— Я, пожалуй, займусь поступившими сообщениями, — сказал Сведберг. — Если понадобится помощь, дам знать. До другого руки наверняка не дойдут.

— Имеет смысл разобраться до конца и со Стигом Густафсоном, — сказал Мартинссон. — Перво-наперво проверю его алиби, насколько это возможно в такой день. Если понадобится, съезжу в Мальмё. Но сначала постараюсь разыскать цветочника Форсгорда, с которым Густафсон якобы разговаривал в уборной.

— Мы расследуем убийство, — сказал Валландер. — Потому ищите, плюньте на то, что все торчат на даче и хотят покоя.

В пять решено было встретиться и подвести итоги. Валландер сходил за кофе, устроился у себя в кабинете и позвонил домой Нюбергу.

— Заключение получишь в понедельник, — сказал тот. — Самое важное ты уже знаешь.

— Нет, — возразил Валландер. — Я по-прежнему не знаю, почему дом сгорел дотла. Причина пожара мне неизвестна.

— А почему ты не спросишь у брандмейстера? Может, у него есть объяснение. Мы-то пока не закончили.

— Я думал, мы работаем сообща, — с досадой сказал Валландер. — Пожарные и полиция. Или есть новые инструкции, о которых мне неизвестно?

— Однозначного объяснения у нас нет, — сказал Нюберг.

— А ты сам что думаешь? И что думают пожарные? Как считает Петер Эдлер?

— Рвануло так, что от взрывного устройства ничего не осталось. Мы полагаем, что произошла целая серия взрывов.

— Ну нет, — сказал Валландер. — Грохнуло один раз.

— Я не совсем то имел в виду, — терпеливо пояснил Нюберг. — При известной сноровке можно устроить десяток взрывов за одну секунду. Речь идет о цепочке, когда заряды взрываются один за другим с промежутком в десятую долю секунды. От этого эффект невероятно возрастает. Потому что меняется давление воздуха.

Валландер лихорадочно размышлял:

— Здесь поработали отнюдь не дилетанты.

— Безусловно.

— А другое объяснение пожара можно найти?

— Вряд ли.

Валландер глянул в свои записи и задал следующий вопрос:

— Насчет радиопередатчика есть что-нибудь? Ходят слухи, он российского производства.

— Это не слухи, — сказал Нюберг. — Мне удалось это подтвердить. С помощью военных.

— И какие ты делаешь выводы?

— Никаких. Военных очень интересует, как он мог попасть в нашу страну. Загадка, да и только.

— Ну а рукоять пистолета?

— Ничего нового.

— Может, еще что-нибудь откопал?

— Да нет. Заключение не содержит сенсаций.

Валландер попрощался. А затем сделал то, что задумал во время совещания. Набрал номер Управления государственной полиции в Стокгольме и попросил соединить с комиссаром Лувеном. Они познакомились год назад, когда расследовали дело о плоте с двумя трупами, который прибило к пляжу Моссбю. И хотя проработали вместе лишь несколько дней, Валландер понял, что Лувен — следователь очень толковый.

— Комиссара Лувена сейчас нет, — ответила телефонистка.

— Это комиссар Валландер из Истада. У меня чрезвычайно важное дело. Оно касается полицейского, убитого в Стокгольме несколько дней назад.

— Я постараюсь разыскать комиссара Лувена, — ответила телефонистка.

— Дело чрезвычайно важное, — повторил Валландер.

Ровно через двенадцать минут Лувен подошел к телефону:

— Валландер! Надо буквально на днях вспоминал тебя, когда читал про убийство той женщины. Как идут дела?

— Медленно. А у вас?

— Мы его возьмем, — сказал Лувен. — Рано или поздно мы находим тех, кто стреляет в наших. Ты что-то хотел рассказать насчет этого?

— Пожалуй. Дело вот в чем: та женщина была убита выстрелом в лоб. Как Тенгблад. Думаю, надо бы срочно сопоставить пули.

— Да, конечно. Но этот незнакомец стрелял через ветровое стекло. А за стеклом лицо различить трудно. Нужно быть настоящим снайпером, чтобы попасть точно между глаз человеку в движущемся автомобиле. Хотя ты, разумеется, прав. Нужно провести экспертизу.

— Приметы у вас есть?

Ответ последовал незамедлительно:

— После убийства он угнал машину у молодой парочки. К сожалению, они так перепугались, что описывают его наружность весьма противоречиво.

— Они, случайно, не слышали, как он говорит?

— Вот тут их показания сходятся. Он говорил с каким-то иностранным акцентом.

Валландер почувствовал, как нервы напряглись до предела. Он рассказал Лувену о разговоре с Альфредом Ханссоном и о человеке, который за десять тысяч крон снял заброшенный дом.

— Это, безусловно, надо учесть, — сказал Лувен, когда Валландер закончил. — Хотя звучит странно.

— В этом деле все странно. В понедельник я бы мог приехать в Стокгольм. Подозреваю, мой африканец там.

— Возможно, он замешан в истории со слезогонкой на дискотеке в Сёдермальме.

Валландер вспомнил, что накануне читал об этом в «Истадс аллеханда».

— Расскажи-ка подробнее, — попросил он.

— Кто-то бросил газовые гранаты в сёдермальмском клубе. В дискотеке, где обычно много африканцев. Раньше там никаких неприятностей не случалось. И вот пожалуйста. Вдобавок была перестрелка.

— Ты присмотрись к этим пулям. Их тоже надо отдать на экспертизу.

— По-твоему, в этой стране один-единственный пистолет?

— Нет. Просто я ищу связи. Неожиданные связи.

— Ладно, я распоряжусь. Спасибо за звонок. И о твоем приезде группе розыска сообщу.

Как и договаривались, в пять они собрались снова; на этот раз совещание было очень коротким. Мартинссон сумел подтвердить большую часть показаний Стига Густафсона, который был теперь практически вне подозрений. Но Валландер еще сомневался, сам не зная почему.

— Мы не будем полностью его исключать, — решил он. — Сперва еще раз внимательно просмотрим все связанные с ним материалы.

— А что, собственно, ты рассчитываешь найти? — удивился Мартинссон.

Валландер пожал плечами:

— Сам не знаю. Просто беспокоюсь, не рано ли мы его отпускаем.

Мартинссон хотел было возразить, но передумал. Он очень уважал мнение и интуицию Валландера.

Сведберг перекопал целую гору сообщений, поступивших в полицию по телефону. Но не нашел ничего, что проливало бы новый свет на убийство Луизы Окерблум или на взрыв дома.

— Кто-то ведь должен был видеть африканца, у которого не хватает пальца на руке, — заметил Валландер.

— А может, он вообще не существует, — сказал Мартинссон.

— Палец-то существует, — возразил Валландер. — Не у привидения же его отрубили.

Потом Валландер коротко доложил о своих изысканиях. Помощники согласились, что ему стоит съездить в Стокгольм. Как ни невероятно, могла существовать связь между смертью Луизы Окерблум и убийством Тенгблада.

Под конец они просмотрели список наследников — владельцев взорванного дома.

— С этим можно подождать, — сказал Валландер. — Вряд ли мы найдем тут полезную зацепку.

Отправив Сведберга и Мартинссона по домам, он позвонил прокурору, Перу Окесону, и коротко доложил о положении дел.

— Никуда не годится, если мы не сумеем вскоре раскрыть это убийство, — сказал прокурор.

Валландер не мог с этим не согласиться. Они решили встретиться утром в понедельник и внимательно проанализировать все, что сделано до сих пор. Понятно, Окесон опасается, как бы его впоследствии не раскритиковали за небрежность в расследовании. Закончив разговор, Валландер погасил настольную лампу и вышел из управления. Сел в машину и проехал к больничной парковке.

Бьёрку полегчало, в понедельник он рассчитывал выписаться. Выслушав Валландера, он тоже сказал, что в Стокгольм съездить стоит.

— Раньше такой был спокойный округ, — сказал Бьёрк, когда Валландер собрался уходить. — Никаких примечательных событий. А теперь его будто подменили.

— Не только его, — заметил Валландер. — Ты говоришь о совсем других временах.

— Старею, — вздохнул Бьёрк.

— Не ты один, — ответил Валландер.

Эта фраза так и вертелась у него в голове, когда он вышел из больницы. Было почти полседьмого, и он здорово проголодался. Мысль о том, чтобы стоять дома у плиты, вызывала отвращение. И он быстро решил поужинать в городе. Съездил домой, принял душ, переоделся. Потом попробовал дозвониться в Стокгольм, своей дочери Линде. Долго слушал гудки и в конце концов повесил трубку. Спустился в подвал, записался на стирку. Потом пешком зашагал в центр. Ветер утих, но было весьма свежо.

Старею, думал Валландер. Всего-то сорок четыре года, а уже чувствую износ.

Эти мысли вдруг разбудили в нем злость к жизни. От него самого зависит, чувствовать ему себя прежде времени стариком или нет! И работа, и пятилетней давности развод тут ни при чем. Главное — изменить положение, но вот как?

Выйдя на площадь, он прикинул, где бы поесть, и в припадке щедрости выбрал «Континенталь». Спустился вниз по Хамнгатан, на миг задержался у витрины магазина электротоваров и пошел дальше, к гостинице. Кивнул девушке-администратору, заодно вспомнив, что она училась в одном классе с его дочерью.

Ресторан был почти пуст. На миг Валландер даже рассердился. Сидеть в одиночестве в пустом зале — это уж чересчур. Но все-таки сел за столик. Раз решил, ничего менять не будет.

Перемена в моей жизни начнется завтра, подумал он и скривился. Когда речь шла о собственной жизни, он всегда отодвигал самое главное на будущее. А вот в работе упорно следовал противоположному принципу. Важное — прежде всего. Двойственность натуры, никуда не денешься.

Он сидел в той части ресторана, что относилась к бару. Молодой официант подошел к столику, спросил, что он будет пить. Лицо официанта показалось Валландеру смутно знакомым, но он не помнил, где его видел.

— Виски. Без льда. Но отдельно стакан воды.

Он выпил виски, как только его подали, и сразу заказал еще. Охота напиться нападала на него крайне редко. И сегодня был как раз такой случай.

После третьего стакана Валландер вспомнил, кто этот официант. Несколько лет назад он допрашивал этого парня в связи со взломами и угоном автомобилей. Потом тот был арестован и получил срок.

Значит, с ним все в порядке, думал он. И я не стану напоминать ему о прошлом. Может, ему вообще лучше, чем мне? Если учесть ситуацию.

Выпивка подействовала незамедлительно.

Немного погодя он пересел в другую часть ресторана, заказал закуску, горячее и десерт. Выпил за ужином бутылку вина, а за кофе — две рюмки коньяку.

В половине одиннадцатого Валландер вышел из ресторана. К тому времени в голове уже изрядно шумело, но он и не подумал идти домой.

Прошел на стоянку такси напротив площади Бусторг и поехал в единственный на весь город дансинг. Там оказалось на удивление много народу, и он с трудом отыскал место за столиком в баре. А потом пил виски и танцевал. Танцор он был неплохой и выходил на танцпол вполне уверенно. Модные шведские шлягеры настроили его на сентиментальный и чуть ли не слезливый лад. Он тотчас влюблялся в каждую женщину, с которой танцевал. И с каждой воображал себе продолжение дома, в своей квартире. Но мечтаниям скоро пришел конец, он вдруг почувствовал себя плохо и едва успел выбежать на улицу, а там его вырвало. Назад он не вернулся, побрел в город. Дома содрал с себя одежду и нагишом стал перед зеркалом.

— Курт Валландер, — сказал он. — Вот она, твоя жизнь.

Потом решил позвонить в Ригу Байбе Лиепе. Был уже третий час ночи, и он прекрасно понимал, что звонить не стоит. Но все равно набрал номер и долго слушал гудки. Наконец она ответила.

А он вдруг сообразил, что сказать ему нечего. И все английские слова куда-то подевались. К тому же ночной звонок явно разбудил ее и напугал.

Потом он сказал, что любит ее. Сперва она не расслышала. А когда расслышала, поняла, что он пьян. Валландер и сам чуял, что этот звонок — ужасная ошибка. Извинился и положил трубку. Прошел на кухню, достал из холодильника полбутылки водки и, хотя чувствовал себя по-прежнему мерзко, через силу выпил все до капли.

Чуть свет он проснулся — на диване в гостиной. С жутким похмельем. Но это бы еще полбеды, самое ужасное, что его грызла совесть за разговор с Байбой Лиепой.

При мысли об этом он застонал, шатаясь добрел до спальни, забрался под одеяло. И принудил себя ни о чем не думать. Встал он, когда полдень давно миновал, сварил кофе. Сел перед телевизором и стал смотреть все подряд. Отцу звонить раздумал, дочери тоже. Около семи разогрел тушеную рыбу — больше в морозилке ничего не нашлось. Потом опять вернулся к телевизору, отчаянно стараясь выкинуть из головы мысли о ночном разговоре.

В одиннадцать принял снотворное, лег и с головой укрылся одеялом.

Завтра все будет хорошо, думал он. Я позвоню ей и все объясню. Или напишу письмо. Или сделаю еще что-нибудь.

Понедельник, 4 мая, оказался, однако, совершенно не таким, как рассчитывал Валландер.

События вдруг помчались стремительно, опережая друг друга.

Около половины восьмого, едва он вошел в кабинет, зазвонил телефон. Это был Лувен из Стокгольма.

— В городе ходит слух насчет заказа на какого-то африканца. Главная его примета — повязка на левой руке.

Лишь секунду спустя Валландер сообразил, о каком заказе толкует Лувен.

— Черт, вот это да!

— Так я и думал, что ты это скажешь, — заметил Лувен. — Еще я хотел узнать, когда ты приедешь. Мы тебя встретим.

— Пока не знаю. После полудня, не раньше. У Бьёрка, если ты его помнишь, камни в желчном пузыре. Поэтому сперва мне надо разобраться здесь. Перезвоню, как только все решится.

— Ладно, ждем.

Только Валландер положил трубку, как снова зазвонил телефон. И одновременно в кабинет вошел Мартинссон, возбужденно размахивая какой-то бумажкой. Валландер жестом предложил ему сесть и снял трубку.

Звонил патологоанатом из Мальмё, Хёгберг, который проводил судебно-медицинское вскрытие тела Луизы Окерблум. Валландер не первый раз сталкивался с ним и знал, что Хёгберг человек дотошный. Придвинув к себе блокнот, он сделал знак Мартинссону: дескать, дай ручку.

— Изнасилование полностью исключено, — сказал Хёгберг. — Разве что насильник пользовался презервативом и все произошло тихо-мирно. Никаких следов, указывающих на иные насильственные действия, тоже нет. Только ссадины, но они, вероятно, появились в результате падения тела в колодец. Следов от наручников ни на запястьях, ни на щиколотках не обнаружено. Ее просто застрелили, и все.

— Мне срочно нужна пуля, — сказал Валландер.

— Пришлю в первой половине дня. Но заключения, понятно, придется еще подождать.

— Спасибо за звонок.

Валландер положил трубку и повернулся к Мартинссону:

— Луиза Окерблум не была изнасилована. Значит, преступление на сексуальной почве можно исключить.

— Ага, теперь и это известно точно, — сказал Мартинссон. — А еще мы знаем, что палец указательный, с левой руки и принадлежит африканцу. Скорее всего, человеку лет тридцати с небольшим. Так написано вот в этом факсе, который только что пришел из Стокгольма. Интересно, как они умудряются получать такие точные сведения?

— Понятия не имею, — ответил Валландер. — Но чем больше мы знаем, тем лучше. Если Сведберг уже пришел, посовещаемся не откладывая. После обеда уезжаю в Стокгольм. Кроме того, в два я обещал устроить пресс-конференцию. Журналистами займетесь вы со Сведбергом. Если будут важные новости, позвонишь мне в Стокгольм.

— Вот Сведберг обрадуется, когда узнает. Ты уверен, что не можешь выехать попозже?

— Совершенно уверен. — Валландер встал.

— Я слыхал, ребята из Мальмё взяли Мурелля, — сказал Мартинссон, когда они вышли в коридор.

Валландер недоуменно взглянул на него:

— Кого-кого?

— Мурелля. Скупщика краденого из Мальмё. Ну, который торговал колонками.

— А-а, вон ты о ком, — рассеянно сказал Валландер. — Понятно.

Он прошел в дежурку, попросил Эббу заказать билет на самолет, часа на три, а кроме того, забронировать номер в гостинице «Сентраль» на стокгольмской Васагатан, там сравнительно недорого. Затем вернулся в кабинет и взялся было за телефон, собираясь позвонить отцу. Но раздумал. Словно опасался испортить себе настроение. Сегодня ему потребуется максимальная сосредоточенность. И тут вдруг у него возникла идея. Надо попросить Мартинссона позднее позвонить в Лёдеруп, передать привет и сказать, что ему пришлось срочно вылететь в Стокгольм. Может, отец хоть тогда уразумеет, что у него куча важных дел.

Валландер повеселел. Хорошая идея, может, и на будущее пригодится.

Без пяти четыре Валландер приземлился в Арланде, под моросящим дождем. Прошел через похожее на ангар здание аэровокзала и увидел, что у дверей ждет Лувен.

У Валландера болела голова. День выдался крайне напряженный. Почти два часа он просидел у прокурора. Пер Окесон задал кучу вопросов и сделал ряд критических замечаний. Как объяснишь прокурору, что, выбирая приоритеты, полицейские порой вынуждены полагаться на чутье? Окесон нашел в их отчетах массу погрешностей, а Валландер защищал дознание, и под конец атмосфера стала весьма раздраженной. Потом Валландер съездил домой, побросал в сумку кое-что из одежды, и Петерс отвез его на аэродром в Стуруп. Из дома он наконец-то позвонил дочери. Линда обрадовалась, что он приезжает, по голосу было слышно. Они договорились, что вечером он позвонит еще раз, в любое время.

Только в самолете, набиравшем высоту, Валландер понял, что голоден как волк. САСовские бутерброды были первое, что он съел за весь день.

В машине, по дороге на Кунгсхольмен, в Главное управление, Валландер узнал подробности розысков убийцы Тенгблада. Лувен и его команда явно не имели четкого следа и вели розыск, собственно, лишь потому, что не могли сидеть сложа руки. Рассказал Лувен и об инциденте с газовыми гранатами на дискотеке. Судя по всему, это либо серьезное хулиганство, либо акт мести. Но и здесь надежные зацепки отсутствовали. Под конец Валландер спросил про заказ. Для него это явление современной действительности было новым и пугающим. Возникло оно в последние годы и пока отмечалось лишь в трех крупнейших городах страны. Но он не обольщался: скоро и у них начнется. Заказчик и киллер заключали договор на убийство людей. Попросту вступали в сделку. Ярчайшее свидетельство тому, думал Валландер, что насилие в обществе приобрело совершенно немыслимый размах.

— Наши люди выясняют, о чем конкретно идет речь, — сказал Лувен, когда они проезжали Северное кладбище на окраине Стокгольма.

— У меня концы с концами не сходятся, — вздохнул Валландер. — Как в прошлом году, с тем плотом. Бессвязные обрывки.

— Вся надежда на криминалистов, — сказал Лувен. — Может, выжмут что-нибудь из пуль.

Валландер похлопал себя по карману. Там была пуля, убившая Луизу Окерблум.

Из подземного гаража управления они на лифте поднялись в оперативный центр, который координировал мероприятия по розыску убийцы Тенгблада.

Войдя в помещение, Валландер вздрогнул — столько там было полицейских. Больше пятнадцати человек уставились на него. Да, не то что в Истаде.

Лувен представил его, в ответ все невнятно поздоровались. Руководил операцией невысокий лысоватый мужчина лет пятидесяти, по имени Стенберг.

Валландер вдруг занервничал, решил, что плохо подготовился. Вдобавок он не был уверен, что они поймут его сконский диалект. Однако же сел за стол и рассказал о случившемся. Отвечая затем на вопросы, он убедился, что имеет дело с опытными следователями, которые очень быстро вникали в ситуацию, подмечали слабые места и умели задать правильные вопросы.

Совещание затянулось на два с лишним часа. Наконец, когда все здорово устали, а Валландер даже попросил таблетку от головной боли, Стенберг подвел итог и в заключение сказал:

— Надо срочно провести баллистическую экспертизу. Но если выяснится, что оружие одно и то же, значит, все запутывается еще больше, это уж точно.

Кое-кто скривил губы, но большинство мрачно смотрело в пространство.

Только в восьмом часу Валландер вышел из управления. Лувен подвез его на Васагатан.

— Не заблудишься один? — спросил Лувен, высаживая его у гостиницы.

— У меня дочка тут в городе, — ответил Валландер. — А кстати, как называется та дискотека, где бросили слезогонку?

— «Аврора», — ответил Лувен. — Но вряд ли это заведение в твоем вкусе.

— Да уж конечно.

Лувен кивнул на прощание и уехал. Валландер взял у администратора ключ, устояв перед искушением наведаться в какой-нибудь бар по соседству. Воспоминание о субботнем вечере в Истаде было еще чересчур свежо. Он поднялся в номер, принял душ, сменил рубашку. Часок полежал на кровати, чтобы отдохнуть, потом разыскал в телефонном справочнике адрес «Авроры» и без четверти девять вышел из гостиницы. Перед уходом он хотел было позвонить дочери, но в конце концов решил повременить. Визит в «Аврору» вряд ли займет много времени. К тому же Линда по натуре сова. Он пересек улицу, сел у Центрального вокзала в такси и назвал сёдермальмский адрес. По дороге он задумчиво рассматривал город за окном. Где-то здесь живет его дочка Линда, а еще где-то — сестра Кристина. И где-то здесь, наверно, прячется среди домов и людей африканец, у которого на левой руке не хватает указательного пальца.

Внезапно ему стало не по себе. Будто вот-вот что-то произойдет. Что-то, чего уже теперь надо бояться.

На миг перед глазами мелькнуло улыбающееся лицо Луизы Окерблум.

Что она успела понять? — думал он. Осознала ли, что умрет?

Лестница вела с тротуара к черной железной двери, над которой горела грязная неоновая вывеска. Часть букв погасла. Валландер толком не знал, почему, собственно, решил наведаться на то место, где несколько дней назад были брошены газовые гранаты. Но он не вправе упускать ни малейшей возможности найти африканца с отрубленным пальцем, иначе так и будет ощупью топтаться во мраке. Он сбежал вниз по лестнице, толкнул дверь и очутился в темном зале, где в первую минуту вообще едва различал детали. Негромкая музыка лилась из динамика под потолком. Накурено. Сначала ему показалось, что он здесь один. Но мало-помалу в углу блеснули белки глаз, проступили темные силуэты и стойка бара, освещенная чуть поярче остального помещения. Когда глаза привыкли, он подошел к бару, заказал пиво. Наголо обритый бармен подал пиво и сказал:

— Нам помощь не нужна.

Валландер не понял, что он имеет в виду.

— У нас тут своя охрана.

Валландер удивился: надо же, парень догадался, что я полицейский.

— Откуда вы знаете, что я полицейский? — спросил он и тотчас разозлился на себя за этот вопрос.

— Профессиональный секрет.

Валландер чувствовал, что злится. Наглая самоуверенность бармена раздражала его.

— У меня есть несколько вопросов. Раз уж вы знаете, кто я, представляться незачем.

— Я очень редко отвечаю на вопросы.

— На сей раз придется. Иначе пеняйте на себя.

От неожиданности бармен оторопел:

— Ну, может, и отвечу.

— Здесь бывает много африканцев.

— Им нравится это место.

— Я ищу африканца с весьма особой приметой.

— Какой же?

— У него не хватает пальца. На левой руке.

Валландер ожидал чего угодно, но только не смеха. А бармен расхохотался.

— Что здесь смешного?

— Вы второй, — сказал бармен.

— Второй?

— Про него уже спрашивали. Вчера вечером заходил один хмырь, тоже пытал, не видел ли я африканца с покалеченной рукой.

Валландер на миг задумался, потом задал следующий вопрос:

— Что вы ему ответили?

— Нет.

— Нет?

— Я не видел человека без пальца.

— Точно?

— Точно.

— А кто спрашивал?

— Никогда раньше его не видал. — Бармен принялся протирать стаканы.

Валландер почувствовал, что он врет:

— Спрашиваю еще раз. Но только один раз.

— Мне больше нечего добавить.

— Кто это был?

— Я же сказал. Незнакомец.

— Он говорил по-шведски?

— Вроде как.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, не так, как мы с вами.

Уже лучше, подумал Валландер. Только бы не сорвалось.

— Как он выглядел?

— Не помню.

— Если я не получу ответа, пеняйте на себя.

— Обыкновенный. Черная куртка. Светлые волосы.

Валландер вдруг почувствовал, что бармен боится.

— Нас никто не слышит. Даю слово, о том, что вы мне сказали, никто не узнает.

— Кажется, его зовут Коноваленко… Пиво за мой счет, если вы сейчас уйдете.

— Коноваленко? Вы уверены?

— Разве в этом мире можно быть в чем-то уверенным?

Валландер вышел из дискотеки и, на счастье, сразу поймал такси. Сел на заднее сиденье и назвал адрес гостиницы.

В номере он хотел было сразу позвонить дочери. Но передумал. Лучше завтра утром.

Потом он долго лежал без сна.

Коноваленко. Имя. Приведет ли оно куда нужно?

Сколько же всего произошло с того утра, когда Роберт Окерблум появился у него в кабинете.

Заснул он только на рассвете.

 

16

На следующее утро, придя в управление, Валландер узнал, что Лувен уже совещается с оперативниками, занятыми розыском убийцы Тенгблада. Он взял в автомате чашку кофе и из кабинета Лувена позвонил в Истад. Немного погодя Мартинссон снял трубку и спросил, как дела.

— Я сейчас сосредоточился на одном человеке, видимо русском, по фамилии Коноваленко, — ответил Валландер.

— Ты никак отыскал еще одного прибалта? — спросил Мартинссон.

— Пока неизвестно, настоящая ли это фамилия. И вправду ли он русский. Может, и швед.

— Альфред Ханссон, помнится, сказал, что человек, который снял дом, говорил с акцентом.

— Вот именно. Но я не уверен, что это был Коноваленко.

— Почему?

— Такое у меня ощущение. Все это дело переполнено ощущениями. И мне это отнюдь не нравится. Вдобавок Ханссон говорил, что тот человек был очень толстый. Внешность не сходится с описанием убийцы Тенгблада. Если это одно лицо.

— А как сюда вписывается африканец без пальца?

Валландер быстро рассказал о своем вчерашнем визите в «Аврору».

— Может, тут все же кое-что есть, — сказал Мартинссон. — Как я понимаю, ты пока задержишься в Стокгольме?

— Да. Задержаться необходимо. По крайней мере еще на день. В Истаде все спокойно?

— Роберт Окерблум через пастора Туресона спрашивал, когда можно похоронить жену.

— Но ведь, кажется, никаких препятствий нет?

— Бьёрк велел спросить у тебя.

— Вот ты и спросил. Как там погода?

— Как положено.

— В каком смысле?

— Апрельская. Капризная. И, увы, далеко не тепло.

— Ты не мог бы позвонить моему отцу и сказать, что я еще в Стокгольме?

— Последний раз, когда я ему звонил, он пригласил меня заехать. Но у меня не было времени.

— Позвони, а? Не в службу, а в дружбу.

— Конечно. Прямо сейчас и позвоню.

Валландер попрощался и сразу набрал номер дочери. Когда Линда сняла трубку, он понял, что она еще не вполне проснулась.

— Ты же хотел позвонить вчера, — сказала она.

— Заработался допоздна.

— Я могу встретиться с тобой в первой половине дня.

— Не получится. В ближайшие часы я буду чертовски занят.

— Ты что, не хочешь повидаться?

— Ты отлично знаешь, что хочу. Я позвоню попозже.

Валландер быстро положил трубку, потому что в кабинет тяжелой походкой вошел Лувен. Дочь наверняка обиделась. Почему, собственно, ему не хотелось, чтобы Лувен слышал его разговор с Линдой? Он и сам этого не понимал.

— Ну и вид у тебя, — сказал Лувен. — Ты что, ночь не спал?

— Наоборот, переспал, — уклончиво ответил Валландер, — а это ничуть не лучше. Как дела?

— Пока ничего нового. Но мы прорвемся.

— Есть вопрос, — сказал Валландер, но решил до поры до времени помалкивать о вчерашнем визите в «Аврору». — Коллеги в Истаде получили анонимное сообщение, что в убийстве Тенгблада, возможно, замешан русский по фамилии Коноваленко.

Лувен нахмурился:

— Думаешь, стоит отнестись к этому всерьез?

— Пожалуй. Тот, кто передал сообщение, как будто бы хорошо информирован.

— Вообще-то, — помолчав, сказал Лувен, — у нас хватает неприятностей с русскими преступниками, которые в последнее время валом валят в Швецию. И понятно, что с годами эта проблема вряд ли упростится. Поэтому мы попробовали составить что-то вроде картотеки. — Некоторое время он перебирал папки в шкафу, наконец нашел, что искал. — Вот, Рыков. Если в городе есть некий Коноваленко, Рыков должен его знать.

— Почему?

— По слухам, он превосходно информирован обо всем, что происходит среди иммигрантов. Давай съездим к нему. — Лувен протянул папку Валландеру: — Возьми почитай. Очень любопытно.

— Я могу и один съездить, — сказал Валландер. — Вдвоем совсем не обязательно.

Лувен пожал плечами:

— Мне же лучше. Что ни говори, в деле Тенгблада есть и другие зацепки, хотя следствие продвигается не быстро. Кстати, криминалисты считают, что вашу женщину в Сконе застрелили из того же оружия. Но вполне однозначно, конечно, утверждать нельзя. Предположительно из того же. С другой стороны, неизвестно, находилось ли это оружие в одних и тех же руках.

До Халлунды Валландер добрался только в первом часу. К тому времени он успел пообедать в каком-то мотеле, а заодно прочитал лувеновские материалы о человеке по имени Владимир Рыков. Отыскав в Халлунде нужный дом, он немного постоял, осмотрелся. И сразу же заметил, что почти никто из прохожих не говорит по-шведски.

Вот здесь зарождается будущее, подумал он. Ребенок, который здесь вырастет и, возможно, станет полицейским, накопит совсем иной опыт, чем я.

Он вошел в подъезд, нашел в списке жильцов имя «Рыков» и вызвал лифт.

Открыла ему женщина. Валландер тотчас заметил настороженность в ее глазах, хоть она и не знала еще, что он из полиции.

— Рыков, — сказал он, предъявив удостоверение. — У меня есть к нему несколько вопросов.

— О чем?

Говорит с акцентом. Вероятно, родом откуда-то из Восточной Европы.

— Об этом я поговорю с ним.

— Он мой муж.

— Он дома?

— Я скажу ему.

Женщина скрылась за дверью, вероятно в спальне. Валландер огляделся. Обстановка дорогая, а все же оставляет впечатление временности. Словно живущие здесь люди готовы в любую минуту сняться с места.

Дверь отворилась, вышел Владимир Рыков. Он был в халате, опять-таки явно дорогом. Волосы у него были спутаны, и Валландер подумал, что он, наверно, спал.

В Рыкове тоже чувствовалась настороженность.

Внезапно Валландер осознал, что наконец-то к чему-то приблизился. И это что-то сдвинет с мертвой точки следствие, начавшееся без малого две недели назад, когда Роберт Окерблум пришел к нему и сообщил о пропаже жены. Следствие, до сих пор тонувшее во множестве разрозненных путаных следов, которые пересекали друг друга, не давая ему продвинуться вперед.

Такое чувство он испытывал и в прежних делах. Чувство, что стоишь на пороге прорыва. И зачастую оно не обманывало.

— Я очень сожалею, что пришлось вас побеспокоить. Но у меня есть к вам несколько вопросов.

— О чем же?

Рыков так и не предложил ему сесть и говорил резко, неприязненно. Валландер решил перейти прямо к делу. Сел на стул и жестом попросил Рыкова и его жену сделать то же.

— Насколько мне известно, приехали вы сюда как иранский беженец, — начал Валландер, — и в семидесятые годы получили шведское гражданство. Впрочем, имя Владимир Рыков звучит отнюдь не по-ирански.

— Это мое личное дело.

Валландер пристально смотрел на него:

— Конечно. Но в определенных обстоятельствах вопрос с гражданством в нашей стране можно и пересмотреть. Например, если данные, на основе которых власти приняли решение, окажутся фальшивкой.

— Вы мне угрожаете?

— Вовсе нет. Чем вы занимаетесь?

— Я владелец туристического бюро.

— Название?

— «Рыков. Туристические услуги».

— С какими странами вы сотрудничаете?

— С разными.

— Например?

— Польша.

— А еще?

— Чехословакия.

— Дальше.

— Господи! Куда вы клоните?

— Ваше турбюро зарегистрировано в губернском управлении как частная фирма. Но, судя по данным налогового ведомства, последние два года вы не подавали декларации. Поскольку я предполагаю, что фальшивых деклараций вы не подаете, сей факт должен означать, что в последние годы ваше турбюро не функционировало.

Рыков оторопело смотрел на него.

— Мы живем на доходы прошлых удачных лет, — вмешалась его жена. — Нет такого закона, который требует постоянно работать.

— Совершенно верно, — согласился Валландер. — И все же большинство людей работает. По разным причинам.

Женщина закурила. Валландер видел, что она нервничает. Муж смотрел на нее неодобрительно. Она демонстративно встала и открыла окно. Удалось ей это не сразу, Валландер даже хотел помочь, но в конце концов она справилась с неподатливой рамой.

— У меня есть адвокат, который занимается всеми проблемами фирмы, — сказал Рыков, тоже явно нервничая.

Интересно, от злости или от страха? — подумал Валландер и продолжил:

— Давайте расставим точки над i. К Ирану вы имеете столь же отдаленное отношение, как и я. Вы родом из России. Лишить вас шведского гражданства невозможно. И я здесь вообще не по этому поводу. Вы русский, Рыков. И знаете, что происходит в иммигрантских кругах. В том числе и у ваших соотечественников, которые занимаются незаконными делами. Несколько дней назад в городе убили полицейского. Редкостная глупость, глупее просто быть не может. Нас это начинает злить, и сильно. Надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.

Рыков как будто бы успокоился. Но Валландер заметил, что его жена по-прежнему нервничает, хоть и пытается скрыть беспокойство. То и дело она поглядывала на стену за его спиной.

Прежде чем сесть, он обратил внимание, что там висят часы.

Они чего-то ждут, подумал он, и не хотят, чтобы я оставался здесь.

— Я ищу некоего Коноваленко, — спокойно сказал Валландер. — Вы знаете такого?

— Нет, — ответил Рыков. — Первый раз слышу.

В ту же секунду Валландер понял три вещи. Во-первых, что Коноваленко существует. Во-вторых, что Рыков прекрасно знает, кто это. А в-третьих, ему очень не нравится, что полиция наводит о Коноваленко справки.

Итак, Рыков все отрицает. Но, задавая свой вопрос, Валландер как бы невзначай взглянул на его жену. В ее лице, в забегавших глазах он прочел ответ.

— Вы совершенно уверены? Я думал, Коноваленко — фамилия весьма распространенная.

— Я не знаю человека с такой фамилией. — Рыков повернулся к жене: — Мы ведь не знаем никаких Коноваленко?

Она покачала головой.

Как же, подумал Валландер. Вы прекрасно знаете этого Коноваленко. И через вас мы его разыщем.

— Жаль, что вы не знакомы с ним, — сказал Валландер.

Рыков удивленно посмотрел на него:

— Это все, что вы хотели узнать?

— Пока да, — ответил Валландер. — Но я уверен, это не последняя наша встреча. Мы ведь не остановимся, пока не поймаем убийцу полицейского.

— Мне об этом ничего неизвестно, — сказал Рыков. — Я, как и все, разумеется, очень сожалею о гибели молодого полицейского.

— Конечно. — Валландер встал. — Да, еще одно. Возможно, вы читали в газетах о женщине, убитой на юге Швеции неделю-другую назад. Или, может, по телевизору видели. Мы полагаем, что Коноваленко замешан и в этом преступлении.

На сей раз насторожился сам Валландер.

И даже не сразу понял почему.

Но секунду спустя сообразил, что насторожило его в Рыкове полное отсутствие реакции.

Он все время ждал именно этого, подумал Валландер, чувствуя, как забилось сердце. Чтобы не подать виду, он прошелся по комнате.

— Не возражаете, если я тут осмотрюсь?

— Пожалуйста, — ответил Рыков. — Таня, открой нашему посетителю все двери.

Валландер заглянул в комнаты. Но мысли его были заняты Рыковым.

Лувен и не догадывается, как он был прав, думал комиссар. В этой халлундской квартире есть след.

Он удивился собственному спокойствию. Нужно было немедля уйти отсюда, позвонить Лувену и вызвать опергруппу в полном составе. Взять Рыкова под перекрестный допрос и как следует прижать, пока он не признается в существовании Коноваленко и не расскажет, где тот находится.

Когда он заглянул в небольшую комнату, видимо предназначенную для гостей, она чем-то привлекла его внимание, но чем именно, он и сам не знал. Комната как комната. Кровать, письменный стол, плетеный стул, окно с синими шторами. На стене полка с безделушками и книгами. Валландер изо всех сил старался понять, что же такое он видит, не замечая. Запомнил подробности и отвернулся.

— Ну что ж, теперь я вас оставлю.

— Мы с полицией не ссоримся, — сказал Рыков.

— В таком случае беспокоиться вам не о чем, — ответил Валландер.

Он поехал обратно в город.

Вот теперь мы нанесем удар, думал он. Сейчас же расскажу Лувену и его людям всю эту примечательную историю. И мы заставим Рыкова или его жену заговорить.

Теперь-то мы их возьмем. Непременно возьмем.

Коноваленко едва не проворонил Танин сигнал. Поставив машину возле дома в Халлунде, он, как всегда, бросил взгляд на фасад. Они договорились, что, если по какой-то причине ему нельзя подниматься в квартиру, Таня оставит одно окно открытым. Окно было закрыто. Коноваленко пошёл к лифту и вдруг вспомнил, что забыл в машине пакет с двумя бутылками водки. Сходил за ним и машинально опять взглянул на фасад. Окно было распахнуто. Он вернулся в машину, сел за руль и стал ждать.

Когда из подъезда вышел Валландер, он тотчас смекнул, что едва не нарвался на полицию.

Таня подтвердила его подозрения. Это действительно был комиссар уголовной полиции, по фамилии Валландер. Вдобавок в его удостоверении Таня прочла, что он из Истада.

— Чего он хотел? — спросил Коноваленко.

— Спрашивал, не знаю ли я некоего Коноваленко, — сказал Рыков.

— Отлично! — воскликнул Коноваленко.

Таня и Рыков недоуменно уставились на него.

— Отлично! — повторил Коноваленко. — Кто мог рассказать ему обо мне? Если не вы? Только один человек — Виктор Мабаша. Через этого полицейского мы на него и выйдем.

Он велел Тане принести рюмки. Все трое выпили водки.

Коноваленко промолчал, но пил он за истадского полицейского. И был очень доволен собой.

Из Халлунды Валландер поехал прямо в гостиницу. И первым делом позвонил дочери.

— Мы можем встретиться? — спросил он.

— Сейчас? Я думала, ты работаешь.

— У меня есть час-другой. Если ты можешь.

— Где встретимся? Ты ведь плохо ориентируешься в Стокгольме.

— Я знаю, например, Центральный вокзал.

— Ну так что, встретимся там? Посредине большого зала? Через сорок пять минут?

— Договорились.

Положив трубку, Валландер спустился в холл.

— До вечера меня не будет, — сказал он администратору. — Если кто-нибудь спросит меня, лично или по телефону, скажете, что у меня срочное дело и связаться со мной нельзя.

— До которого часа?

— До поры до времени.

На Центральном вокзале, заметив Линду, он едва ее узнал. Волосы выкрашены в черный цвет, довольно короткая стрижка, яркий макияж. На ней был черный комбинезон, ярко-красный плащ и полусапожки на высоких каблуках. Валландер обратил внимание, что многие мужчины оглядываются на нее, и почему-то вдруг почувствовал досаду и смущение. Он назначил свидание собственной дочери. А навстречу ему шла молодая самоуверенная женщина. Давняя застенчивость исчезла без следа. Он обнял ее с ощущением, что совершает не вполне уместный поступок.

Линда сказала, что проголодалась. Пошел дождь, и они забежали в кафе на Васагатан, прямо напротив почтамта.

Она ела, а Валландер смотрел на нее и, когда она спросила, не хочет ли он тоже взять что-нибудь, покачал головой.

— Мама была здесь на прошлой неделе, — неожиданно сказала Линда. — Показывала своего нового поклонника. Ты его видел?

— Я больше полугода с ней не разговаривал.

— Мне он не понравился. По-моему, он больше интересовался мной, чем мамой.

— Вот как?

— Он, кажется, импортирует станки из Франции. Но говорил в основном о гольфе. Ты знаешь, что мама теперь играет в гольф?

— Нет, — удивился Валландер. — Не знаю.

Линда внимательно посмотрела на него, потом продолжила:

— И очень плохо, что не знаешь. Что ни говори, она пока самая важная женщина в твоей жизни. Она-то все про тебя знает. И про женщину из Латвии тоже.

Валландер обомлел. Он никогда не говорил с бывшей женой о Байбе Лиепе.

— Откуда ей это известно?

— Наверно, кто-то рассказал.

— Кто?

— Какая разница?

— Просто интересно.

Линда неожиданно сменила тему:

— Почему ты в Стокгольме? Ведь не затем же, чтоб повидаться со мной?

Валландер коротко рассказал о случившемся. В обратном порядке, до того дня две недели назад, когда отец объявил, что женится, а потом пришел Роберт Окерблум и сообщил, что у него пропала жена. Линда слушала внимательно, и впервые он почувствовал, что его дочь совсем взрослый человек. И в иных сферах жизни имеет куда больше опыта, чем он сам.

— Мне не с кем поговорить, — закончил он. — Если б хоть Рюдберг был жив. Помнишь его?

— Унылый такой, мрачный?

— Ну что ты, он был другой. Хотя иногда и казался суровым.

— Я помню его. Я надеялась, что ты никогда не станешь таким.

На сей раз тему сменил он:

— Что ты знаешь о ЮАР?

— Да не очень-то и много. Ну, например, что с чернокожими африканцами там обращаются почти как с рабами. И я, конечно, против этого. В народном университете у нас была встреча с одной негритянкой из ЮАР. Она такое рассказывала, что просто в голове не укладывается.

— В любом случае ты знаешь больше меня, — сказал Валландер. — В прошлом году, когда был в Латвии, я все время удивлялся, как умудрился дожить до сорока с лишним лет, ничего толком не зная о мире.

— Ты же не обращаешь внимания! Помню, лет в двенадцать-тринадцать я пыталась задавать вопросы. Но ни тебя, ни маму вообще не интересовало, что происходит за нашей калиткой. Только и разговору что о доме, о клумбах да о твоей работе. И ни о чем другом. Вы ведь поэтому и расстались?

— Ты так думаешь?

— Вы всю жизнь свели к проблеме тюльпанных луковиц и новых кранов в ванной. Вот о чем вы рассуждали, если вообще разговаривали между собой.

— А что дурного в разговорах о цветах?

— За своими клумбами вы не видели, что происходит вовне. — Она резко оборвала разговор и спросила: — Сколько у тебя времени?

— Час по крайней мере.

— Стало быть, фактически нет. Но можно повидаться попозже вечером, если хочешь.

Дождь перестал, они вышли на улицу.

— Не трудно ходить на таких высоких каблуках? — с сомнением спросил Валландер.

— Трудно. Но постепенно привыкаешь. Хочешь попробовать?

Валландер заметил, что ужасно рад ей. Внутри что-то расслабилось. Он провожал дочку взглядом, пока она, махнув на прощание рукой, не исчезла в метро.

И в эту самую минуту понял, что именно приметил днем в халлундскои квартире и никак не мог определить.

Теперь он знал, что это было.

Пепельница на полке! Совсем недавно он уже видел такую. Может, это и случайность. Но вряд ли.

Ему вспомнился вечер, когда он ужинал в истадской гостинице «Континенталь». Сперва сидел в баре. И на столе перед ним стояла стеклянная пепельница. Точь-в-точь такая же, как в гостевой комнате у Рыковых.

Коноваленко, подумал он.

Коноваленко побывал в «Континентале». Возможно, сидел за тем же столиком, что и я. И не устоял перед соблазном прихватить с собой тяжелую стеклянную пепельницу. Человеческая слабость, самая заурядная. Ему и в голову не могло прийти, что комиссар уголовной полиции из города Истад заглянет в небольшую комнату халлундской квартиры, где он временами ночует.

Валландер поднялся в свой номер, размышляя о том, что не такой уж он никудышный полицейский. Время пока не упущено. И он сумеет раскрыть бессмысленное и жестокое убийство женщины, заблудившейся на дорогах Крагехольма.

Затем он подытожил все, что знал. Луиза Окерблум и Клас Тенгблад убиты из одного оружия. Кроме того, Тенгблада застрелил человек, говоривший по-шведски с акцентом. На черного африканца, свидетеля убийства Луизы Окерблум, охотится человек, который тоже говорит с акцентом и предположительно зовется Коноваленко. Этот Коноваленко — знакомый Рыкова, хотя тот упорно отпирается. Судя по комплекции, Рыков вполне мог быть «Нурдстрёмом», которому Альфред Ханссон сдал дом. И в рыковской квартире есть пепельница, доказывающая, что кто-то из них бывал в Истаде. Немного, конечно, и, если б не пули, взаимосвязь выглядела бы весьма и весьма шатко. Но здесь ему поможет интуиция, теперь нужно положиться именно на нее. Если как следует прижать Рыкова, можно бы получить ответы, которые так необходимы.

В тот же вечер они с Линдой поужинали в ресторане рядом с гостиницей.

На сей раз Валландер чувствовал себя в ее обществе менее неуверенно. Спать он лег около часу ночи, думая о том, что давненько не проводил вечер так приятно.

Наутро около восьми, придя в управление, Валландер изложил изумленным оперативникам свои халлундские открытия и выводы. Поначалу он чувствовал, как его слова бьются о глухую стену недоверия, но желание схватить убийцу товарища оказалось сильнее, и мало-помалу настрой изменился. В конце концов все согласились с его выводами.

А затем события начали разворачиваться с огромной быстротой. Пока готовили захват, дом в Халлунде был взят под наблюдение. Молодой энергичный прокурор, не колеблясь, поддержал планы полиции схватить преступника.

Операция была намечена на два часа дня. Меж тем как Лувен и его коллеги прорабатывали детали, Валландер молча держался в стороне. Около десяти, в самый разгар суматохи, он прошел в кабинет Лувена и позвонил Бьёрку в Истад. Рассказал о захвате, намеченном на вторую половину дня, и о том, что убийство Луизы Окерблум, видимо, вот-вот будет раскрыто.

— Признаться, звучит все это просто невероятно, — сказал Бьёрк.

— Мы живем в невероятном мире.

— Как бы там ни было, ты здорово поработал. Я сообщу всем нашим, что происходит.

— Только без пресс-конференции, — сказал Валландер. — И пока ни слова Роберту Окерблуму.

— Конечно нет. Когда думаешь вернуться?

— Как только смогу. Что с погодой?

— Лучезарная. Похоже, все-таки пришла весна. Сведберг чихает как сумасшедший, от аллергии. А это, как ты знаешь, безошибочный признак весны.

Положив трубку, Валландер почувствовал легкую ностальгию. Но напряжение перед захватом было еще сильнее.

В одиннадцать Лувен собрал всех участников халлундской операции. Наблюдатели сообщали, что Владимир и Таня находятся в квартире. Есть ли там кто-нибудь еще, неизвестно.

Валландер внимательно слушал Лувена. Он понимал, что здесь, в Стокгольме, задержание происходит совсем не так, как у них в Истаде. Да и масштаб совершенно другой. Единственное, что ему вспомнилось, — это происшествие годичной давности, когда они брали наркомана, который забаррикадировался в летнем домике в Сандскугене.

Перед началом совещания Лувен спросил, хочет ли Валландер активно участвовать в операции.

— Да, — ответил он. — Если Коноваленко там, то в известном смысле он мой. По меньшей мере наполовину. Вдобавок мне очень хочется увидеть физиономию Рыкова.

В половине двенадцатого совещание закончилось.

— Неизвестно, что мы там застанем, — сказал Лувен. — Предположительно только двух людей, которым придется безропотно примириться с нашим появлением. Но может случиться и иначе.

Валландер пообедал в управлении, вместе с Лувеном.

— Ты никогда не задумывался, что у нас за работа? — неожиданно спросил Лувен.

— Каждый день об этом думаю, — ответил Валландер. — Наверное, как и большинство полицейских.

— Не знаю, — сказал Лувен. — Я знаю только, о чем думаю сам. И эти мысли меня угнетают. Здесь, в Стокгольме, мы практически теряем контроль. Не знаю, как обстоит в небольших округах вроде Истада. Но в нашем городе преступники, похоже, чувствуют себя весьма вольготно. По крайней мере что касается риска быть схваченным.

— У нас пока все под контролем, — сказал Валландер. — Хотя различия между округами быстро стираются. То, что происходит здесь, происходит и в Истаде.

— Многие здешние полицейские мечтают перевестись в провинцию. Думают, там легче.

— Но многие и рвутся к вам. Те, кому в провинции и маленьких городках чересчур уж спокойно.

— Я бы вряд ли стал меняться, — сказал Лувен.

— Да и я тоже, — согласился Валландер. — Я истадский полицейский. Или не полицейский вообще.

Разговор увял. После обеда Лувен заторопился куда-то по делам.

Валландер разыскал комнату отдыха и прилег на диван. Если вдуматься, с тех пор как Роберт Окерблум впервые побывал у него в кабинете, он ни разу толком не спал.

Дремал он всего несколько минут и проснулся как от толчка.

А потом лежал и думал о Байбе Лиепе.

Операция в Халлунде началась ровно в два. Валландер, Лувен и еще трое полицейских вошли в подъезд. Дважды позвонили в квартиру, но безрезультатно, и в конце концов вскрыли дверь ломиком. Группа захвата, вооруженная автоматами, держалась поблизости. У всех, кроме Валландера, в руках были пистолеты. Лувен заранее спросил, нужно ли ему оружие. Но Валландер отказался. Зато, как и все, с благодарностью облачился в бронежилет.

Они ворвались в квартиру, рассыпались по комнатам, и все кончилось, не успев начаться.

Квартира оказалась пуста. Людей там не было.

Полицейские недоуменно смотрели друг на друга. Потом Лувен достал мобильный телефон и связался с наружными наблюдателями.

— Квартира пуста, — сказал он. — Брать некого. Всем отбой. Вызовите криминалистов, пусть осмотрят квартиру.

— Должно быть, ночью сбежали, — сказал Валландер. — Или на рассвете.

— Мы их возьмем, — сказал Лувен. — Получаса не пройдет, как в розыск включится вся страна. — Он протянул Валландеру одноразовые перчатки. — Если захочешь поднять матрасы.

Пока Лувен разговаривал по мобильнику с управлением, Валландер прошел в маленькую комнату. Надел перчатки и осторожно взял с полки пепельницу. Он не ошибся. Точно такую же он видел несколько дней назад в баре, когда перебрал виски.

— Здесь наверняка есть отпечатки пальцев, — сказал он, вручая ее одному из криминалистов. — В нашей картотеке они вряд ли зарегистрированы. Но возможно, найдутся в картотеке Интерпола.

Техник спрятал пепельницу в пластиковый пакет.

Валландер подошел к окну, рассеянно скользнул взглядом по соседним домам и серому небу. Ненароком вспомнил, что именно это окно Таня открывала накануне, чтобы выгнать табачный дым, который раздражал Владимира. Валландер не мог сказать, угнетен ли он неудачей или раздосадован. Перешел в большую спальню, заглянул в шкафы. Одежда вроде как на месте, висит на плечиках. А вот нескольких сумок определенно недостает. Он сел на край кровати, рассеянно выдвинул ящик ночного столика. Ничего, кроме мотка бечевки да начатой пачки сигарет. Он запомнил, что Таня курит французские «Житан».

Нагнулся, глянул под кровать — пыльные тапки, и все. Обошел вокруг кровати и открыл другой ящик. Пусто. На столике была пепельница с множеством окурков и недоеденное шоколадное пирожное.

Валландер заметил, что окурки с фильтром. Взял один — «Кэмел».

И вот тут он задумался.

Вспомнил вчерашний день. Таня закурила. Владимир тотчас разозлился, и она открыла окно, причем с большим трудом.

Курильщики редко сердятся на своих собратьев. Особенно когда в комнате не накурено. Таня что же, курила разные сигареты? Едва ли. Значит, Владимир тоже курит.

Валландер задумчиво прошел в гостиную. Открыл то самое окно. Оно и на сей раз поддалось с трудом. Тогда он попробовал другое окно и стеклянную дверь на балкон. Открываются с легкостью.

Наморщив лоб, он остановился посреди комнаты. Почему она выбрала именно это окно? И почему его было так трудно открыть?

Эти вопросы вдруг приобрели огромную важность. И секунду спустя он понял, что ответ может быть только один.

Таня открыла тугое окно, потому что по некой причине нужно было открыть именно его. А раму заело просто оттого, что это окно открывали редко.

Валландер опять стал у злополучного окна и подумал, что как раз его хорошо видно из автомобиля на стоянке. Второе окно будет заслонено балконом. А балконную дверь со стоянки вообще не увидишь.

Он еще раз проверил свои выводы.

И все понял. Таня нервничала. Смотрела на часы у него за спиной. Потом открыла окно, подала кому-то на автостоянке сигнал, что в квартиру подниматься нельзя.

Коноваленко. Он был совсем рядом, подумал Валландер.

В промежутке между двумя телефонными звонками он рассказал Лувену о своих выводах.

— Наверно, ты прав, — сказал Лувен. — Хотя это мог быть и кто-то другой.

— Конечно. Мог быть и другой.

Они вернулись на Кунгсхольмен, оставив криминалистов в Халлунде, и едва успели открыть дверь лувеновского кабинета, как зазвонил телефон. В железном ящике криминалисты обнаружили несколько гранат со слезоточивым газом, того же типа, какие были брошены в сёдермальмской дискотеке.

— Все становится на свои места, — сказал Лувен. — Не пойму только, чем ему не угодила дискотека? Так или иначе, розыск по стране уже объявлен. Кроме того, задействуем газеты и телевидение.

— Тогда я завтра возвращаюсь в Истад, — решил Валландер. — А когда вы возьмете Коноваленко, мы на время позаимствуем его к себе в Сконе.

— Всегда ужасно досадно, когда операция оказывается бесплодной. Интересно, где они прячутся, — сказал Лувен.

Вопрос повис в воздухе. Валландер поехал в гостиницу и задумал нынче же вечером наведаться в «Аврору». Не мешает задать бритому бармену еще несколько вопросов.

Его не оставляло ощущение, что он близок к разгадке.

 

17

Человек, сидевший на стуле перед кабинетом президента де Клерка, ждал долго.

Уже миновала полночь, а он сидел тут с восьми вечера. Один, в тускло освещенной приемной. Время от времени заходил дежурный охранник — пожилой, в темном костюме — и с сочувствием говорил, что придется еще подождать. Сразу после одиннадцати этот охранник погасил весь свет, кроме торшера.

Георг Схееперс не мог отделаться от ощущения, что этому человеку самое место в похоронном бюро. Деликатные манеры, тихий голос, услужливость, граничащая с раболепием, напомнили Схееперсу господина, который несколько лет назад распоряжался похоронами его матери.

Символическое сходство, и возможно, вполне оправданное, думал Схееперс. Может, президент де Клерк управляет последними, гибнущими остатками белой южноафриканской империи? Может, это приемная человека, который, сидя в кабинете, скорее планирует похороны, чем ведет страну в будущее?

Четыре часа ожидания — срок долгий, о многом можно поразмыслить. Лишь изредка беззвучно открывалась дверь, и охранник сочувственно повторял, что президент по-прежнему занят срочным делом. В десять он подал Схееперсу чашку чуть теплого чая.

Георг Схееперс пытался понять, с какой целью его нынче вечером в среду, 7 мая, вызвали к президенту де Клерку. Накануне около полудня ему позвонил секретарь начальника, Хенрика Вервея, и попросил срочно зайти. Работая помощником генерального прокурора Йоханнесбурга, Георг Схееперс привык видеть своего шефа, которого все боялись, только в зале суда или на регулярных пятничных совещаниях и, торопливо шагая по коридорам, пытался угадать, зачем Вервей его вызвал. Не в пример сегодняшнему вечеру, в кабинет прокурора его впустили почти незамедлительно. Вервей жестом предложил ему кресло, а сам продолжал подписывать какие-то бумаги, которых ожидал секретарь. Затем они остались наедине.

Хенрика Вервея боялись не только преступники. Ему было около шестидесяти, высокий, под два метра, крепкого телосложения. Все знали, что время от времени он публично демонстрировал свою недюжинную силу. Несколько лет назад, когда перестраивали прокуратуру, он собственноручно вынес на улицу сейф, который затем двое грузчиков с трудом подняли в машину. Но страх людям внушала вовсе не его физическая сила. Пост генерального прокурора он занимал много лет и всегда при малейшей возможности настаивал на смертной казни. В тех случаях — а их было не счесть, — когда суд соглашался с его требованием и приговаривал преступника к повешению, Вервей зачастую лично присутствовал на казни, чем снискал репутацию человека беспощадного и жестокого. Однако обвинить его в том, что он руководствуется расистскими принципами, никто не мог. Белый преступник боялся его ничуть не меньше, чем черный.

Георг Схееперс сел в кресло, изнывая от тревоги: за какие такие грехи шеф решил устроить ему головомойку? Вервей безжалостно распекал подчиненных, если считал это необходимым.

Но, как выяснилось, вызвали Схееперса совсем по другой причине. Вервей вышел из-за стола и сел в кресло рядом с ним.

— Вчера поздно вечером в палате частной клиники в Хиллброу был убит один человек, — начал прокурор. — Звали его Питер ван Хеерден, и работал он на разведку. Полиция считает, что убийство совершено с целью грабежа. Исчез его бумажник. Никто преступника не видел — ни как он пришел, ни как ушел. Он явно был один и, по некоторым данным, выдал себя за курьера лаборатории, с которой сотрудничает клиника Брентхерст. Поскольку ни одна из ночных сестер ничего не слышала, убийца, видимо, использовал оружие с глушителем. Многое, стало быть, говорит в пользу полицейской версии. Однако, вне всякого сомнения, надо учитывать и то, что ван Хеерден работал в разведке.

Вервей поднял бровь, и Георг Схееперс, понимая, что от него ждут суждения, сказал:

— Вполне логично, но не мешает проверить, было ли убийство случайным или нет.

— Есть еще одна деталь, которая усложняет картину, — продолжал Вервей. — То, что я сейчас скажу, должно остаться только между нами. Полагаю, это вам ясно.

— Разумеется.

— Ван Хеердену было поручено регулярно обеспечивать президента де Клерка надежной информацией о работе разведки, помимо официальных каналов, — сказал Вервей. — Стало быть, он находился в весьма уязвимом положении.

Вервей умолк. Схееперс напряженно ждал, что он скажет дальше.

— Несколько часов назад президент де Клерк позвонил мне и попросил назначить прокурора, который будет особо информировать его о ходе полицейского расследования. По-видимому, он убежден, что убийство ван Хеердена связано с его работой в разведке, и, даже не имея доказательств, категорически отвергает версию обычного убийства с целью грабежа. — Вервей посмотрел на Схееперса и задумчиво добавил: — Но мы ведь не знаем, какие сведения ван Хеерден предоставил президенту.

Георг Схееперс кивнул. Он понял.

— Мой выбор пал на вас, с этой минуты вы будете держать связь с президентом де Клерком, — продолжал Вервей. — Отложите все дела и целиком сосредоточьтесь на расследовании обстоятельств смерти ван Хеердена. Все ясно?

Георг Схееперс кивнул, хотя еще не вполне осознал важность того, что услышал от Вервея.

— Вас будут регулярно вызывать к президенту. Никаких письменных отчетов, разве что короткие заметки для памяти, которые затем надо сразу сжигать. Докладывать только президенту и мне. Если кто-нибудь у вас в отделе спросит, чем вы заняты, официальная версия такова: я попросил вас проанализировать, какова будет потребность в прокурорах на ближайшие десять лет. Ясно?

— Да, — ответил Георг Схееперс.

Вервей встал, взял со стола пластиковую папку и подал ему.

— Здесь те немногочисленные материалы по расследованию, какими мы пока располагаем, — сказал он. — Ван Хеерден убит всего двенадцать часов назад. Розыск убийцы ведет комиссар Борстлап. Поезжайте прямо сейчас в клинику Брентхерст и побеседуйте с ним.

На этом разговор закончился.

— Постарайтесь разобраться, — сказал на прощание Вервей. — Я выбрал вас, потому что вы хорошо зарекомендовали себя в прокуратуре. Надеюсь, вы меня не подведете.

Георг Схееперс вернулся к себе и долго сидел, пытаясь уяснить, чего, собственно, от него ждут. Потом решил, что надо купить новый костюм. Те, что у него есть, не годятся для встреч с президентом.

Сейчас, сидя в сумраке приемной, он был одет в очень дорогой темно-синий костюм. Когда его жена увидела эту обнову, она с удивлением спросила, зачем он его купил. Он объяснил, что ему предстоит участвовать в конференции, где будет председательствовать министр юстиции. Жена приняла это объяснение и больше вопросов не задавала.

Без десяти час деликатный охранник открыл дверь и пригласил пройти к президенту. Георг Схееперс поспешно вскочил, заметив, что нервничает, и последовал за охранником, который остановился у высокой двустворчатой двери, постучал, а затем впустил его в кабинет.

За письменным столом, освещенным настольной лампой, сидел лысоватый мужчина, который назначил ему встречу. Схееперс нерешительно топтался возле двери, пока наконец человек за письменным столом не подозвал его к себе и не указал на посетительское кресло.

Президент де Клерк выглядел усталым. Георг Схееперс заметил тяжелые мешки у него под глазами.

Президент сразу перешел к делу. В голосе сквозило нетерпение, будто ему постоянно приходилось говорить с людьми, которые ничего не понимают.

— Я убежден, что смерть Питера ван Хеердена не убийство с целью грабежа, — начал де Клерк. — Ваша задача донести до полиции, что убийство прямо связано с работой ван Хеердена в разведке. Я хочу, чтоб вы изучили все файлы его компьютера, все папки с документами, все, чем он занимался в течение последнего года. Ясно?

— Да, — сказал Георг Схееперс.

Де Клерк наклонился к нему, и в свете настольной лампы его лицо приобрело призрачные черты.

— По сообщению ван Хеердена, есть основания подозревать, что существует заговор, представляющий серьезную угрозу для страны, — сказал он. — Заговор, который способен ввергнуть нас в хаос. И убили его наверняка из-за этого. Иной причины нет.

Георг Схееперс кивнул.

— Больше вам ничего знать не нужно, — продолжал де Клерк, откинувшись на спинку кресла. — Генеральный прокурор Вервей выбрал вас в качестве информатора, так как, по его мнению, вы вполне надежны и лояльны к государственной власти. Я хотел бы лишь подчеркнуть конфиденциальный характер вашей задачи. Если вы проболтаетесь о том, что от меня услышали, — это государственная измена. А поскольку вы прокурор, не мне говорить вам, чем грозит такой поступок.

— Разумеется, — ответил Георг Схееперс и невольно выпрямился.

— Докладывать будете непосредственно мне, когда сочтете необходимым. Свяжетесь с моим секретариатом, и вам назначат время. Спасибо, что пришли.

Аудиенция закончилась. Де Клерк опять занялся своими бумагами.

Георг Схееперс встал, поклонился и по толстому ковру направился к двери.

Старик охранник проводил его вниз, к выходу. Другой охранник, при оружии, довел его до автостоянки, к машине. Схееперс взялся за руль и почувствовал, что руки взмокли от пота.

Заговор, думал он. Заговор? Который грозит всей стране и чреват хаосом? Но разве мы уже не в хаосе? Неужели хаос может быть еще больше, чем сейчас?

Он оставил этот вопрос без ответа и завел мотор. Потом открыл бардачок, достал пистолет. Вставил обойму, снял оружие с предохранителя и положил рядом на сиденье.

Георг Схееперс не любил по ночам ездить на машине. Обстановка слишком нестабильная, слишком опасная. Постоянно происходили вооруженные грабежи и налеты, причем все более жестокие.

Он поехал домой сквозь тьму южноафриканской ночи. Претория спала.

Ему было о чем подумать.

 

18

Когда я узнал страх, сонгома? Когда я впервые, одинокий и всеми покинутый, увидел перекошенное лицо страха? Когда понял, что страх сидит в любом человеке, независимо от цвета кожи, возраста, происхождения? Никому не скрыться от страха, жизнь без страха невозможна. Я не помню, сонгома. Но знаю теперь, что это правда. Я пленник этой страны, где ночи так непостижимо коротки, где тьме не дано объять меня целиком. Я не помню, когда страх впервые пришел ко мне, сонгома. Но он все время напоминает о себе теперь, когда я пытаюсь найти лазейку, чтобы выбраться отсюда, уехать — домой, в Нтибане.

Дни и ночи слились в сплошную мглу, где ничего не различить. Виктор Мабаша не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он оставил мертвого Коноваленко в уединенном заброшенном доме среди глинистых полей. А тот вдруг воскрес и стрелял в него в полной слезоточивого газа дискотеке. Он испытал потрясение. Ведь он был уверен, что, ударив Коноваленко бутылкой в висок, убил его. Но сквозь слезы и дым он точно разглядел стрелявшего. Это был Коноваленко. Виктор Мабаша выбрался из дискотеки по черной лестнице, куда в панике устремилась орущая толпа посетителей. На миг ему почудилось, будто он снова в ЮАР, где нередко использовали против черных африканцев слезоточивый газ. Но он был в Стокгольме, и восставший из мертвых Коноваленко охотился за ним, чтобы убить.

В Стокгольм он приехал тогда на рассвете и долго кружил по улицам, не зная, что делать. Он так устал, что опасался верить собственному благоразумию. И это пугало его. Раньше он всегда считал, что именно благоразумие, способность хладнокровно отыскать выход из любой трудной ситуации, — наилучшая страховка в жизни. Он прикинул, не пойти ли в гостиницу. Но у него нет ни паспорта, ни каких-либо других документов, удостоверяющих личность. Он — никто среди всех этих людей, безымянный вооруженный человек, и только.

Боль накатывала волнами, снова и снова. Надо срочно найти врача. Бинт почернел от крови, ни антисептиков, ни противовоспалительных средств у него нет. Он боялся стать совсем беспомощным. Но сам кровоточащий обрубок его не интересовал. Пальца словно никогда и не было. Мысленно Виктор превратил его в фантазию. Он таким родился — без указательного пальца на левой руке.

Переночевал Виктор Мабаша на кладбище, купив себе спальный мешок. И все-таки замерз. Во сне его преследовали поющие псы. Когда не спал и смотрел на звезды, он думал, что, наверное, никогда не вернется на родину. Никогда больше не ступит на сухую красную землю. При мысли об этом его вдруг охватила такая печаль, какой он не испытывал ни разу с тех пор, как умер отец. Еще он думал, что в ЮАР, в государстве, построенном на всеобъемлющей лжи, редко находилось место для простой неправды. Думал о лжи, которая была стержнем его собственной жизни.

Ночи, проведенные на кладбище, полнились речами сонгомы. И в эти же ночи, окруженный несчетными легионами мертвецов, неведомых белых, с которыми встретится только в подземном мире, среди духов, он вспоминал детство. Видел отца, его улыбающееся лицо, слышал его голос. И думал, что мир духов, наверно, разделен точно так же, как ЮАР. Наверно, и под землей есть два мира — черный и белый? С грустью он представил себе, что и духи его предков обречены жить в дымных трущобах. Пытался расспросить сонгому. Но ответом были поющие псы и их вой, который он не умел истолковать.

На рассвете второго дня он покинул кладбище, спрятав спальник в каком-то склепе, где изловчился свинтить вентиляционный клапан. А через несколько часов угнал новую машину. Все произошло очень быстро, случай подвернулся сам собой, неожиданно, и он не мог его упустить. Благоразумие вернулось и опять помогло. Шагая по улице, он увидел, как какой-то человек, не заглушив мотор, вылез из машины и исчез в воротах. Поблизости не было ни души. Автомобиль был знакомой марки — «форд», раньше он часто ездил на таких. Виктор сел за руль, выставил на тротуар оставленный на сиденье портфель и уехал. Некоторое время спустя ему удалось выбраться из города, и он опять стал искать озеро, чтобы побыть одному и подумать.

Озера он не нашел. Но выехал к морю. По крайней мере он думал, что это море. Хоть и не знал, что это за море, как оно называется. Но когда попробовал воду на вкус, она оказалась соленой. Не такой соленой, правда, как у побережья в Дурбане и Порт-Элизабете. Но ведь соленых озер в этой стране, наверное, нет? Он поднялся на скалы, угадывая бесконечность в узком просвете меж островков архипелага. Было свежо, и он зябко поежился. Но остался стоять на скале у воды, думая о том, куда его привела жизнь. На эту скалу, так далеко от дома. И что его ждет впереди?

Как в детстве, он присел на корточки и сложил из мелких обломков камня спиральный лабиринт, пытаясь при этом погрузиться в глубины своего существа и услышать голос сонгомы. Но безуспешно. Рокот моря был слишком силен, а собственная сосредоточенность слишком слаба. Каменный лабиринт не помог. И ему стало страшно. Ведь, утратив способность говорить с духами, он так ослабеет, что, наверно, умрет. Перестанет сопротивляться болезням, мысли оставят его, а тело обернется скелетом, который от малейшего прикосновения рассыплется в прах.

Охваченный тревогой, Виктор оторвался от моря, вернулся в машину. Попробовал сосредоточиться на самом важном. Как Коноваленко удалось с такой легкостью отыскать его в дискотеке, куда он пришел по совету африканцев из Уганды, с которыми разговорился в закусочной?

Это первый вопрос.

Второй: как выбраться из этой страны и вернуться в ЮАР?

Он понимал, есть только один выход — разыскать Коноваленко, хотя этого ему хотелось меньше всего. Задача весьма и весьма непростая. Поймать Коноваленко будет не легче, чем спрингбока в беспредельном африканском буше. Но так или иначе, подманить Коноваленко необходимо. Ведь паспорта у него, и без его помощи Виктору не уехать из этой страны. Другой возможности нет.

Он по-прежнему надеялся, что никого, кроме Коноваленко, убивать не придется.

В этот вечер он опять пошел в дискотеку. Народу там было немного, он сел за столик в углу, взял пива. А когда с пустым стаканом в руке подошел к стойке, чтобы заказать еще, бритый бармен неожиданно заговорил с ним. Сперва Виктор не понял, что он сказал. Но потом разобрал, что на днях сюда заходили два человека и оба спрашивали о нем. По описанию он сообразил, что один из них был Коноваленко. Но кто второй? Бармен сказал, что полицейский. Причем, судя по говору, с юга страны.

— Чего он хотел? — спросил Виктор Мабаша.

Бритый кивнул на его грязную повязку:

— Искал африканца, у которого нет пальца.

Заказывать пиво Виктор не стал, поспешил уйти из дискотеки. Коноваленко мог вернуться. А он пока не готов к встрече, хотя пистолет был под рукой, за поясом.

На улице он тотчас принял решение: полицейский, вот кто поможет ему найти Коноваленко.

Где-то там, на юге Швеции, расследовали дело об исчезновении некой женщины. Возможно, и труп уже нашли, где бы Коноваленко его ни спрятал. Но если они узнали о существовании его, Виктора Мабаши, то, наверно, знают и про Коноваленко?

Я оставил след, думал он. Палец. Так, может, и Коноваленко что-то оставил?

Остаток вечера он караулил в темноте, возле дискотеки. Но ни Коноваленко, ни полицейский не появились. Бритоголовый бармен описал ему внешность полицейского. К тому же Виктор Мабаша рассудил, что белые мужчины лет сорока бывают в этой дискотеке нечасто.

Поздно ночью он вернулся на кладбище, в склеп. На следующий день угнал новую машину и под вечер опять караулил поблизости от дискотеки.

Ровно в девять у входа остановилось такси. Виктор сидел в машине, на переднем сиденье, и поспешно нырнул вниз, так что голова была теперь на уровне руля. Из такси вышел тот самый полицейский и исчез в дискотеке. Виктор Мабаша тотчас подъехал как можно ближе к входу и вылез из машины. Укрылся в темноте и стал ждать. Пистолет был наготове, в кармане пиджака.

Пятнадцать минут спустя полицейский вновь вышел на улицу и то ли нарочно, то ли просто в задумчивости огляделся по сторонам. Никакой настороженности в нем не чувствовалось — совершенно безобидный, одинокий, беззащитный ночной путник. Виктор Мабаша вытащил пистолет, быстро шагнул к нему и прижал ствол к его горлу.

— Тихо, — сказал он по-английски. — Не шевелитесь.

Тот вздрогнул. Но по-английски он понимал. И не вырывался.

— Идите к машине, — продолжал Виктор Мабаша. — Откройте дверцу и садитесь.

Полицейский повиновался. Похоже, он был здорово напуган.

Виктор быстро наклонился и двинул его в челюсть. Достаточно сильно, чтобы он на время отключился, но челюсть осталась цела. Виктор умело рассчитывал свои силы, когда контролировал ситуацию. А в тот последний катастрофический вечер с Коноваленко он потерял контроль.

Виктор быстро обыскал полицейского. Как ни странно, тот был безоружен. Что же это за страна, где полицейские ходят без оружия?! Чудно, право слово. Потом он связал полицейскому руки и заклеил рот, из угла которого текла тонкая струйка крови. Никогда не обходится без повреждений. Должно быть, малый прикусил язык.

Еще днем, имея в своем распоряжении три часа, Виктор Мабаша затвердил на память дорогу, которой намеревался воспользоваться. Он знал, куда нужно ехать, и вовсе не хотел заплутать. Остановившись у первого светофора, вытащил бумажник полицейского и прочитал, что зовут его Курт Валландер и что ему сорок четыре года.

Светофор переключился на зеленый, Виктор поехал дальше, все время бдительно поглядывая в зеркало заднего вида.

После второго светофора у него закралось подозрение, что за ними следует какой-то автомобиль. Может, полицейский подстраховался? В таком случае скоро возникнут проблемы. Вырулив на многополосную магистраль, Виктор прибавил скорость. И вдруг засомневался: может, ему показалось? Может, никакого хвоста нет?

Полицейский застонал и шевельнулся. Вот что значит точно рассчитать удар, подумал Виктор Мабаша.

Он свернул к кладбищу и остановился в темноте у зеленого домика, где размещался магазин, торговавший днем цветами и венками. Сейчас домик был заперт и тонул во мраке. Виктор выключил фары, внимательно наблюдая за подъездной дорогой. Но ни одна машина не тормозила.

Он подождал еще десять минут. Все было спокойно, полицейский мало-помалу пришел в себя.

— Ни звука, — сказал Виктор Мабаша, снимая пластырь с его рта.

Полицейский поймет, думал он. Знает, когда говорят всерьез. Потом у него мелькнула мысль: что грозит в этой стране тому, кто берет в заложники полицейского, — может быть, тоже виселица?

Он вылез из машины, прислушался, огляделся по сторонам. Все тихо, если не считать шума транспорта. Открыл дверцу, сделал знак полицейскому: дескать, выходите. Потом подвел его к железной калитке, и вскоре оба исчезли во тьме среди щебенчатых дорожек и надгробий.

Виктор Мабаша привел Валландера к склепу, открыл железную дверь. Изнутри пахнуло сыростью и тленом. Но Виктор не боялся кладбищ. Ему и раньше доводилось прятаться среди мертвых.

Он загодя купил газовый фонарь и еще один спальник. Полицейский заартачился и никак не хотел входить в склеп.

— Я не стану вас убивать. И вообще ничего вам не сделаю. Но вы должны войти внутрь.

Он силой усадил полицейского на спальный мешок, зажег лампу и вышел посмотреть, не заметен ли свет снаружи. Но вокруг было темно.

Виктор опять замер, прислушиваясь. Долгие годы постоянной настороженности натренировали его слух. Легкий шорох где-то на дорожке. Страховка полицейского, подумал он. Или ночной зверек.

В конце концов он решил, что опасности нет. Вернулся в склеп и присел на корточки перед полицейским, которого звали Курт Валландер.

Похоже, тот уже не просто боялся, а откровенно паниковал.

— Если сделаете все, как я скажу, ничего с вами не случится, — сказал Виктор Мабаша. — Только ответьте на мои вопросы. И говорите правду. Я знаю, что вы полицейский. Вижу, что вы постоянно смотрите на мою забинтованную руку. Значит, вы нашли мой палец. Тот, который отрезал Коноваленко. Скажу сразу: женщину убил он. Хотите верьте, хотите нет, дело ваше. Я приехал в эту страну на короткое время. И убить я хочу только одного человека. Коноваленко. И вы должны мне помочь, рассказать, где он прячется. Как только убью Коноваленко, я сразу вас отпущу. — Виктор Мабаша ждал ответа. Потом вспомнил, что кое-что забыл, и добавил: — За вами нет хвоста? Я имею в виду, на машине за вами никто не следует?

Полицейский покачал головой.

— Вы один?

— Да, — ответил полицейский, поморщившись.

— Мне пришлось вас ударить, чтобы вы не сопротивлялись, — сказал Виктор Мабаша. — По-моему, удар был не слишком сильный.

Полицейский кивнул и опять поморщился.

Виктор Мабаша умолк. Спешить сейчас некуда. А тишина успокоит пленника.

Виктор сочувствовал ему. Уж он-то знал, каким одиноким чувствует себя испуганный человек.

— Коноваленко, — тихо повторил он. — Где находится Коноваленко?

— Не знаю, — ответил Валландер.

Виктор Мабаша пристально наблюдал за ним и понял, что полицейский действительно знает про Коноваленко, но где он, ему неизвестно. Тут он просчитался. Задача усложняется, и времени понадобится больше. Но в сущности, все остается без изменений. Вместе они наверняка отыщут Коноваленко.

Виктор Мабаша не спеша рассказал о событиях, связанных с убийством той женщины. Но о причинах своего появления в Швеции словом не обмолвился.

— Значит, дом взорвал он, — сказал Валландер, когда Виктор Мабаша умолк.

— Вот как? Мне об этом неизвестно. Теперь ваша очередь рассказывать.

Полицейский неожиданно успокоился, хотя в смрадном и сыром склепе ему явно было весьма неуютно. Вокруг стояли гробы в каменных саркофагах, один на другом.

— У вас есть имя? — спросил Валландер.

— Зовите меня Голи. Этого достаточно.

— Вы из ЮАР?

— Возможно. Но это не имеет значения.

— Для меня имеет.

— Для нас обоих имеет значение только одно: где Коноваленко?

Последние слова он произнес с особым нажимом. Полицейский понял. В его глазах опять мелькнул страх.

В ту же секунду Виктор Мабаша замер. Разговаривая с полицейским, он все время настороженно прислушивался. И теперь его чуткое ухо уловило какой-то звук за стеной склепа. Он знаком велел полицейскому не шевелиться. Вытащил пистолет и прикрутил лампу.

За стеной кто-то был. Причем не животное. Движения казались рассчитанно осторожными.

Виктор Мабаша быстро наклонился к полицейскому и взял его за горло.

— Последний раз спрашиваю, — прошипел он. — За вами был хвост?

— Нет. Не было. Клянусь.

Виктор Мабаша разжал пальцы. Коноваленко! — в бешенстве подумал он. Я не понимаю твоих поступков. Зато хорошо понимаю теперь, почему Ян Клейн хочет взять тебя на службу.

Оставаться в склепе нельзя. Он взглянул на лампу. Вся надежда на нее.

— Когда я открою дверь, бросайте лампу налево, — сказал он полицейскому, развязывая ему руки, открутил вентиль на полную катушку, сунул ему лампу и прошептал: — Прыгайте вправо! Пригнитесь. Не попадите под пулю.

Заметив, что полицейский хочет возразить, он жестом остановил его. Валландер промолчал. Виктор Мабаша снял пистолет с предохранителя, и оба приготовились.

— Считаю до трех, — сказал Виктор.

Он распахнул железную дверь, и тотчас полицейский швырнул лампу налево. Одновременно Виктор Мабаша выстрелил. Полицейский у него за спиной споткнулся и едва не потерял равновесие. В ту же секунду грянули выстрелы — стреляли по меньшей мере двое. Виктор метнулся вбок и укрылся за ближайшим памятником. Полицейский отполз в другую сторону. Лампа осветила склеп. Виктор Мабаша приметил возле склепа движение и спустил курок. Пуля ударила в железную дверь и с визгом исчезла внутри. Следующий выстрел разбил лампу, и все погрузилось во тьму. Кто-то бегом помчался прочь по дорожке. И опять настала тишина.

Курт Валландер чувствовал, как сердце молотом стучит в груди. Он задыхался и сперва подумал, что ранен. Но крови не было, боли тоже, только саднил прикушенный язык. Он осторожно отполз к высокому памятнику и замер. Сердце по-прежнему стучало как безумное. Африканец исчез. Уверившись, что остался один, Валландер бросился прочь отсюда. Спотыкаясь, бежал по дорожкам — к уличным огням и шуму редеющего потока машин. Бежал, пока не очутился за кладбищенской оградой. На автобусной остановке ему удалось поймать такси, шедшее порожняком из Арланды.

— Гостиница «Сентраль», — простонал он.

Шофер подозрительно посмотрел на него:

— Не очень-то охота вас сажать. Весь салон перепачкаете.

— Я полицейский, — рявкнул Валландер. — Езжайте!

Шофер на полной скорости рванул с остановки. Возле гостиницы Валландер расплатился и, не дожидаясь ни сдачи, ни квитанции, прошел в холл, взял ключи у портье, который с удивлением воззрился на его одежду. Было уже за полночь, когда Валландер закрыл за собой дверь номера и рухнул на кровать.

Успокоившись, он позвонил Линде.

— Почему ты звонишь так поздно? — спросила она.

— Занят был. Раньше позвонить не мог.

— У тебя такой странный голос. Что-то случилось?

У Валландера вдруг перехватило горло, он едва не разрыдался. Но сумел совладать с собой.

— Ничего не случилось.

— Все правда в порядке?

— Да, конечно. А что могло случиться?

— Тебе лучше знать.

— Разве ты не помнишь, что я всегда работаю в самое неурочное время?

— Верно. Об этом я забыла.

И в этот миг он решился:

— Я еду к тебе в Бромму. Не спрашивай почему. После объясню.

Он взял такси и поехал к дочери в Бромму. Потом они сидели за кухонным столом, пили пиво, и он рассказывал о том, что произошло.

— Говорят, хорошо, когда дети знают о работе родителей, — сказала Линда, покачав головой. — Ты не испугался?

— Конечно испугался. Эти люди в грош не ставят чужую жизнь.

— Почему ты не напустишь на них полицию?

— Я сам полицейский. И мне надо подумать.

— А они между тем могут убить кучу людей?

Он кивнул:

— Ты права. Поеду на Кунгсхольмен. Но я чувствовал, что сначала должен поговорить с тобой.

— Хорошо, что ты приехал.

Линда проводила его до двери.

— Почему ты спрашивал, дома ли я? — вдруг сказала она, когда он уже стоял на пороге. — Почему не сказал, что был здесь вчера и искал меня?

Валландер недоуменно посмотрел на нее:

— О чем ты?

— Когда приехала домой, я встретила соседку, госпожу Нильсон. И она мне сказала, что ты вчера заходил и спрашивал, дома ли я. У тебя же есть ключи!

— Я вовсе не говорил с госпожой Нильсон.

— Что ж, наверно, я не так ее поняла.

Внезапно Валландер похолодел.

Что она сказала?

— Ну-ка, повтори. Ты пришла домой. Встретила госпожу Нильсон. И она сказала, что я спрашивал о тебе?

— Да.

— Повтори слово в слово, что она сказала.

— Твой папа спрашивал о тебе. Это все.

Валландер испугался:

— Я никогда не видел госпожу Нильсон. Откуда она знает, как я выгляжу? Откуда знает, что это был я?

Линда поняла не сразу.

— По-твоему, это был кто-то другой? Но кто? И почему? Кто прикидывался тобой?

Валландер серьезно посмотрел на нее. Потом погасил свет и осторожно прошел к окну гостиной.

Улица была пуста.

Он вернулся в переднюю.

— Я не знаю, кто это был. Но завтра ты поедешь со мной в Истад. Не хочу, чтобы сейчас ты оставалась тут одна.

Он говорил совершенно серьезно, и она это почувствовала, потому что коротко сказала:

— Хорошо. А нынче ночью мне надо бояться?

— Бояться вообще незачем. Просто в ближайшие дни тебе не стоит быть здесь одной.

— Не говори больше ничего, — попросила Линда. — Сейчас я хочу знать как можно меньше.

Она постелила ему на матрасе.

Потом он лежал в темноте, слушал ее дыхание и думал: Коноваленко!

Удостоверившись, что Линда уснула, он встал и подошел к окну.

Улица по-прежнему была пуста.

Валландер позвонил в справочную, узнал, что поезд до Мальмё отходит в семь часов три минуты, и в начале седьмого они выехали из Броммы.

Ночь он провел тревожно, временами проваливался в сон и тотчас же просыпался как от толчка. И теперь мечтал поскорее очутиться в поезде. Лететь самолетом — значит добраться до Истада слишком быстро. А ему надо отдохнуть и подумать.

Не доезжая до Мьёльбю поезд без малого час простоял из-за неполадок тепловоза. Но Валландера это нисколько не раздосадовало. Временами они с Линдой разговаривали. Потом она опять открывала книгу, а он погружался в свои мысли.

Четырнадцать дней, думал он, глядя, как трактор распахивает поле, которому словно конца-краю нет, а над бороздой вьются чайки. Сколько же их — не сосчитаешь.

Четырнадцать дней с тех пор, как пропала Луиза Окерблум. Ее образ уже начинает стираться в памяти двух маленьких девочек. А Роберт Окерблум, будет ли он верить своему Богу? Какой ответ даст ему пастор Туресон?

Он посмотрел на свою дочь — Линда спала, прислонясь щекой к окну. Как выглядит ее самый одинокий страх? Есть ли такое место, где встречаются их одинокие, сиротливые мысли, хоть оба они об этом не подозревают? Мы никого не знаем, думал он. И меньше всего — самих себя.

Знал ли Роберт Окерблум свою жену?

Трактор исчез в ложбине. Валландер представил себе, как он медленно проваливается в бездонное море глины.

Внезапно поезд тронулся. Линда проснулась, посмотрела на него.

— Приехали? — спросила она. — Я долго спала?

— Минут пятнадцать. — Валландер улыбнулся. — Мы еще и до Несшё не добрались.

— Хочу кофе. — Линда зевнула. — А ты?

Они пошли в вагон-ресторан и просидели там до самого Хеслехольма. Впервые Валландер рассказал дочери всю правду о двух своих прошлогодних поездках в Ригу. Линда слушала как завороженная.

— Такое ощущение, будто речь совсем не о тебе, — сказала она, когда он закончил.

— И мне так кажется.

— Ты ведь мог умереть. Ты не думал обо мне и о маме?

— О тебе думал, — ответил он. — Но о твоей матери все-таки нет.

В Мальмё они пробыли недолго: дизельный поезд до Истада отходил через полчаса. Около четырех оба уже входили в квартиру Валландера. Он решил устроить Линду в гостиной и, разыскивая чистые простыни, вспомнил, что напрочь забыл про свою очередь на стирку. Примерно в семь они поужинали в пиццерии на Хамнгатан. Оба устали и уже около девяти вернулись домой.

Линда позвонила деду, а Валландер стоял рядом и слушал их разговор. Она обещала на следующий день навестить старика.

Он удивился — с ней его отец говорил совсем другим голосом.

Вообще-то надо бы позвонить Лувену, подумал Валландер. Но отказался от этой мысли, потому что еще не решил, как объяснить, почему не связался с полицией сразу после происшествий на кладбище. Он и сам этого не понимал. Служебное упущение, иначе не назовешь. Неужели он теряет над собой контроль и не способен правильно оценить ситуацию? Или страх полностью парализовал его волю?

Когда Линда уснула, он долго стоял и смотрел в окно на пустынную улицу.

В голове мелькали мысли об африканце и о Коноваленко.

В то самое время, когда Валландер стоял в Истаде у окна, Владимир Рыков убедился, что полиция по-прежнему проявляет интерес к его квартире. Находился он в том же доме, только двумя этажами выше. В свое время Коноваленко предложил организовать запасной вариант на случай, если пользоваться обычной квартирой по какой-то причине будет нельзя. Он же объяснил, что самое надежное укрытие отнюдь не всегда нужно искать за тридевять земель. Лучше сделать то, чего не ждут. И Рыков снял на Танино имя точно такую же квартиру двумя этажами выше. Перенести туда все необходимое не составит труда.

Накануне Коноваленко сказал, что из этой квартиры пора сматываться. Устроив Тане и Владимиру перекрестный допрос, он пришел к выводу, что истадский полицейский определенно умен. Недооценивать его никак нельзя. Кроме того, надо учитывать, что полиция может явиться с обыском. Но более всего Коноваленко опасался, что Владимира и Таню подвергнут серьезному допросу. А у него не было уверенности, что они при этом не брякнут что-нибудь, чего говорить не следует.

Коноваленко даже прикинул, не лучше ли пристрелить обоих. Но решил, что нужды в этом нет. И без Владимира ему пока не обойтись. Вдобавок полиция совсем рассвирепеет.

В тот же вечер они перебрались в другую квартиру. И Коноваленко строго-настрого приказал Владимиру и Тане в ближайшие дни носа оттуда не высовывать.

Как начинающий сотрудник КГБ Коноваленко первым делом усвоил, что и в тайном мире разведслужб существуют свои смертные грехи. Секретная служба — это братство, устав которого записан симпатическими чернилами. Самый страшный грех, конечно, двойная измена — предать собственную организацию, вдобавок сознательно, оказывая услугу чужой державе. Такие диверсанты находились едва ли не в девятом круге того призрачного ада, который разведка сама же себе и создала.

Были и другие смертные грехи. В том числе — опоздание.

Не только на условленную встречу, к тайному почтовому ящику, с похищением или просто с отъездом. Не менее тяжкий проступок — нарушить сроки собственного плана, собственного решения.

И все же именно это произошло с Коноваленко рано утром в четверг, 7 мая. Ошибка заключалась в том, что он слишком положился на свой БМВ. Когда он начинал работать в КГБ, его учили всегда отводить на дорогу больше времени, чем предусматривают два параллельных варианта. Если одна машина станет, должно остаться достаточно времени, чтобы переключиться на второй вариант. Но когда БМВ вдруг заглох у моста Святого Эрика и упорно не хотел заводиться, запасного варианта у Коноваленко не было. Конечно, он мог взять такси или поехать на метро. Но он не знал, когда полицейский с дочерью выйдут из квартиры в Бромме и выйдут ли вообще, и потому вполне мог опоздать. Так или иначе, ошибку совершил он, и виноват он, а не машина. Почти двадцать минут он пытался завести мотор — так сказать, безуспешно занимался реанимацией. Но БМВ сдох.

В конце концов Коноваленко бросил его и поймал такси. По плану он рассчитывал быть возле краснокирпичного дома самое позднее в семь. А попал туда лишь около без четверти восемь.

Вычислить, что у Валландера есть дочь и что живет она в Бромме, было несложно. Под видом полицейского он позвонил в истадскую полицию и узнал, что в Стокгольме Валландер остановился в гостинице «Сентраль». Потом отправился в эту гостиницу и долго говорил с портье насчет предварительного заказа номеров для большой группы туристов, которая прибудет через несколько месяцев. Улучив минуту, он незаметно придвинул к себе записку, адресованную Валландеру, и запомнил имя Линда и номер телефона. Выйдя из гостиницы, он очень скоро установил адрес в Бромме. Съездил туда, поговорил в подъезде с какой-то женщиной и все выяснил.

В это утро Коноваленко ждал на улице до половины девятого. Наконец из подъезда вышла пожилая женщина. Он поспешил к ней, поздоровался, и она тотчас узнала приятного господина, которого уже видела раньше.

— Они уехали рано утром, — сказала она в ответ на его вопрос.

— Вдвоем?

— Да.

— Их долго не будет?

— Она обещала позвонить.

— Вы, наверно, знаете, куда они собирались?

— Куда-то за границу, в отпуск. Но куда именно, я не поняла.

Коноваленко видел, что она очень старается вспомнить. И терпеливо ждал.

— Кажется, во Францию, — наконец сказала она. — Впрочем, я не уверена.

Коноваленко поблагодарил за помощь и зашагал прочь. Попозже надо будет послать Рыкова обыскать квартиру.

Теперь необходимо подумать, и он, не торопясь, направился к площади Броммаплан, на стоянку такси. БМВ свое отслужил, Рыкову придется сегодня же добыть ему новую машину.

Коноваленко ни секунды не сомневался, что за границу Валландер с дочерью не уезжали. Полицейский из Истада — человек умный и расчетливый. Выяснив, что накануне старую даму кто-то расспрашивал, он намеренно проложил ложный след во Францию.

Куда же они уехали? — размышлял Коноваленко. Скорее всего, полицейский увез дочь в Истад. Но вполне мог выбрать и любое другое место, которое мне не найти.

Случайный огрех. Дам ему фору, а потом наверстаю.

Коноваленко сделал и еще один вывод. Полицейский встревожен. В противном случае он бы не увез дочь с собой.

Коноваленко легонько усмехнулся: как же сходно они оба думают, этот ничтожный полицейский по фамилии Валландер и он сам. И тотчас вспомнил слова некоего полковника КГБ, которые слышал на заре своей долгой карьеры. Высшее образование, хорошая наследственность и даже острый ум отнюдь не гарантируют, что ты станешь выдающимся шахматистом.

Теперь самое главное — найти Виктора Мабашу, думал он. Пристрелить его, покончить с делом, которое не удалось выполнить ни в дискотеке, ни на кладбище.

С легким беспокойством он перебрал в памяти события минувшего вечера.

Около полуночи, тщательно все продумав, он позвонил в ЮАР и переговорил с Яном Клейном. Никаких оправданий тому, что Виктор Мабаша до сих пор жив, он привести не мог и вынужден был солгать. Сказал, что накануне покончил с Виктором Мабашей. Подложил ему в бензобак гранату. Когда бензин разъел резинку, удерживавшую чеку, машина взорвалась. А с ней и Виктор Мабаша.

Тем не менее Коноваленко показалось, что Ян Клейн недоволен. Неужели конфликт доверия между ним и южноафриканской разведслужбой? Конфликт, который он не мог устранить. А ведь это может поставить под удар все его будущее.

Коноваленко прибавил шагу. Время не ждет. Виктора Мабашу надо выследить и прикончить в ближайшие сутки.

Странные сумерки опускались тихо и медленно. Но Виктор Мабаша их не замечал.

Порой он думал о человеке, которого должен убить. Ян Клейн поймет. И не отстранит его от задания. В один прекрасный день он увидит в перекрестье прицела президента ЮАР. И рука у него не дрогнет, он выполнит миссию, которую взял на себя.

Интересно, думал он, сознаёт ли президент, что скоро умрет. Есть ли у белых свои сонгомы, которые говорят с ними во сне?

В конце концов он решил, что наверняка есть. Разве человек может жить без контакта с иным миром, который властвует над жизнью, властвует над живыми и мертвыми?

Но на этот раз духи к нему благосклонны. Они сказали ему, что нужно делать.

Валландер проснулся рано, в самом начале седьмого. Впервые с тех пор, как начал искать убийцу Луизы Окерблум, он почувствовал, что выспался. Сквозь полуоткрытую дверь доносилось посапывание дочери. Валландер поднялся с постели и с порога стал смотреть на Линду. Его вдруг охватила буйная радость, и он мельком подумал, что смысл жизни на самом деле прост и заключается в заботе о детях. А больше ни в чем. Он прошел в ванную, долго стоял под душем и решил записаться на прием к полицейскому врачу. Наверное, медицина найдет лекарство для полицейского, который всерьез намерен сбросить вес и поправить свое здоровье.

Каждое утро он вспоминал, как год назад проснулся ночью в холодном поту и решил, что его хватил инфаркт. Врач, осмотрев его, сказал тогда, что он получил предупреждение. Предупреждение о том, что в жизни у него что-то неладно. Теперь, год спустя, можно только сказать, что, по сути, он совершенно ничего не сделал, чтобы изменить свой образ жизни. Да и весу лишнего килограмма три наберется.

Валландер пошел на кухню, выпил кофе. Истад за окном тонул в густом тумане. Ничего, скоро весна непременно вступит в свои права, и он решил прямо в понедельник поговорить с Бьёрком насчет отпуска.

В четверть восьмого он вышел из квартиры, оставив на кухонном столе листок с номером телефона.

На улице его тотчас окружил туман, до того густой, что он едва разглядел свою машину, припаркованную чуть в стороне от дома. Может, оставить ее и пройтись в управление пешком?

Внезапно ему почудилось какое-то движение на другой стороне улицы. Фонарный столб словно бы повернулся.

В следующую секунду он сообразил, что там человек, как и он, окутанный туманом. И понял, кто это. Голи вернулся в Истад.

 

19

У Яна Клейна была одна слабость, которую он тщательно скрывал.

Звали ее Миранда, и была она черная как ночь.

Тайна, главная тайна его жизни — вот что такое Миранда. Все, кто знал Яна Клейна, сочли бы это невероятным. Коллеги по разведке наверняка отмели бы любой слух о ее существовании как нелепую выдумку. Ведь Ян Клейн — светило, у которого нет никаких пятен.

А одно пятнышко было, и звали его Миранда.

Они были ровесники и знали друг о друге с детства. Но росли не вместе. И жили в двух разных мирах. Мать Миранды, Матильда, работала прислугой у родителей Яна Клейна, в их большой белой вилле на холме неподалеку от Блумфонтейна, а жила в нескольких километрах оттуда, в одном из трущобных поселков, где обитали африканцы. Каждое утро ни свет ни заря она поднималась по крутому склону к белой вилле и начинала свой рабочий день — стряпала завтрак хозяйскому семейству. Совершая утомительный подъем по холму, она как бы каялась в грехе, который совершила, родившись на свет чернокожей. За Яном Клейном, как и за другими детьми, присматривал особый слуга. Но мальчика почему-то тянуло к Матильде. И вот однажды — ему было тогда лет одиннадцать — он вдруг задумался: откуда она каждое утро приходит и куда возвращается после работы? И тогда он нарушил отцовский запрет выходить в одиночку за пределы сада и, не сказав никому ни слова, тайком последовал за ней. В тот вечер он впервые с близкого расстояния увидел теснящиеся друг к другу хижины африканцев. Конечно, ему было известно, что черные живут в совершенно других условиях, чем его семья. Родители постоянно твердили, что белые и черные живут по-разному, ибо таков неумолимый закон природы. Белые, как Ян Клейн, — это люди. Черные людьми еще не стали. Когда-нибудь в отдаленном будущем они, возможно, достигнут того же уровня, что и белые. Кожа у них посветлеет, разум разовьется, и произойдет это в результате терпеливого воспитания со стороны белых. И все же Ян Клейн никак не думал, что их жилища настолько убоги. Такого он просто не ожидал.

Но его внимание привлекло и кое-что еще. Матильду встретила девочка его возраста, длинноногая и худенькая. Наверно, ее дочь. Прежде он вообще не задумывался, есть у Матильды собственные дети или нет. И только теперь понял, что у Матильды есть семья, есть своя жизнь вне работы, вне его родного дома. Это открытие не обрадовало его. Напротив, он рассердился. Матильда словно бы обманула его. Ведь он всегда считал, что она целиком принадлежит ему одному.

Спустя два года Матильда умерла. Миранда никогда не рассказывала ему о причинах смерти матери, говорила только, что какой-то недуг подтачивал ее изнутри и в конце концов отнял жизнь. Отец Миранды забрал двух сыновей и одну дочь и уехал на свою далекую родину, в скудный край на пограничье с Лесото. А Миранду взяла к себе одна из сестер Матильды. Однако мать Яна Клейна неожиданно вздумала принять участие в судьбе девочки и решила по-своему. Миранда поселится у садовника, который занимал маленький домик в углу большого сада, и будет учиться, а потом займет место своей матери. Так душа Матильды останется в белой вилле. Мать Яна Клейна была типичной бурской женщиной. В сохранении традиций она видела залог нерушимости семьи и общества африканеров. Держать в услужении одну и ту же семью, поколение за поколением, — значит укреплять неизменность и стабильность.

Ян Клейн и Миранда продолжали расти вблизи друг от друга. Однако дистанция не изменилась. Он видел, что она очень красива, но ведь черной красоты, собственно говоря, не существовало. Эта красота принадлежала к числу вещей, которые, как известно, были под запретом. Ровесники украдкой рассказывали, как белые буры ездили на уик-энд в соседний португальский Мозамбик, чтобы переспать с черными женщинами. Но ему казалось, что это лишь подтверждает непреложную истину. И потому, глядя на Миранду, когда она подавала ему на веранде завтрак, он вовсе не стремился увидеть ее по-настоящему. Но девушка начала сниться ему. Сны были очень яркие, и наутро он вспоминал их с огромным волнением. Во сне реальность преображалась. Красота Миранды не просто открывалась ему, он даже восхищался ею. В сновидениях было дозволено любить ее, а девушки из бурских семей, с которыми он обычно встречался, отступали и блекли перед дочерью Матильды.

Их настоящее знакомство состоялось, когда обоим было девятнадцать. Воскресным январским днем все, кроме Яна Клейна, поехали на обед к родственникам в Кимберли. Он остался дома, потому что перенес долгий приступ малярии и еще не оправился от слабости и уныния. Из прислуги в доме была одна только Миранда. Ян сидел на веранде, потом вдруг встал и пошел к ней на кухню. Впоследствии он часто думал, что с того дня никогда уже не покидал ее. Остался на кухне. В тот миг она стала его владычицей. И он так и не сумел отнять у нее эту власть.

Два года спустя она забеременела.

Он тогда учился в университете Ранд в Йоханнесбурге. Любовь к Миранде была его неизбывной страстью и одновременно кошмаром. Он понимал, что предал свой народ и свои традиции. И не раз пытался порвать с Мирандой, силой избавиться от запретной любви. Но не мог. Встречались они тайком, в вечном страхе, что кто-нибудь их увидит. Когда она сказала, что беременна, он ударил ее. И в следующий же миг понял, что не сможет без нее жить, хотя открыто быть вместе им никогда не удастся. Миранда оставила работу в белой вилле. Он перевез ее в Йоханнесбург. Через английских друзей по университету, совсем по-иному смотревших на отношения с чернокожими женщинами, купил домик в восточной части Йоханнесбурга, в Безёйденхаут-Парке, и поселил ее там под видом служанки англичанина, который якобы почти все время находился на своей ферме в Южной Родезии. Здесь, в Безёйденхаут-Парке, они встречались, здесь родилась их дочь, которую они, по молчаливому уговору, крестили Матильдой. Так продолжалось уже не один год, детей у них больше не было, и белой жены Ян Клейн себе не завел, что для его родителей стало предметом тревог и огорчений. Бур, у которого нет семьи и детей, был человеком ненормальным, не соблюдал правила, предписанные традициями африканеров. Для родителей Ян Клейн становился все большей загадкой и прекрасно понимал, что никогда не сможет сказать им, что любит Миранду, дочь служанки Матильды.

В это субботнее утро 9 мая Ян Клейн, лежа в постели, размышлял обо всем об этом. Вечером он, как всегда, навестит домик в Безёйденхаут-Парке. Он прямо-таки свято чтил эту свою привычку. Единственное, что могло помешать, — дела, связанные с работой в разведке. И он знал, что сегодня доберется до Безёйденхаут-Парка довольно поздно. Предстояла важная встреча с Францем Маланом. Откладывать ее нельзя.

Он вспомнил телефонный разговор, состоявшийся ночью, в самом начале первого. Коноваленко наконец сообщил долгожданную весть. Виктор Мабаша мертв. А значит, не просто устранена некая сложность. Исчезли и сомнения насчет способностей Коноваленко, которые возникли у него в последние дни.

В десять он встретится с Францем Маланом в Хамманскраале. Пора решать, когда и где будет совершено покушение. Преемник Виктора Мабаши уже назначен. Ян Клейн был уверен, что и на сей раз сделал правильный выбор. Сикоси Цики выполнит все, что требуется. Выбор Виктора Мабаши тоже не был ошибкой. Ян Клейн отлично знал, что у всех людей есть тайные струны, даже у самых непреклонных. Потому-то он и велел Коноваленко хорошенько проверить выбранного кандидата. Коноваленко взвесил Виктора Мабашу на своих весах и признал его чересчур легким. Сикоси Цики тоже пройдет такую проверку. И очень маловероятно, чтобы два человека кряду оказались слабаками.

Около половины девятого он вышел из дома, поехал в Хамманскрааль. Африканские трущобы возле автострады окутаны густыми клубами дыма. Ян Клейн попытался представить себе Миранду и Матильду среди этих убогих лачуг и бездомных собак, у костра, с вечно воспаленными от едкого дыма глазами. К счастью, Миранда избежала этого трущобного ада. Ее дочери Матильде тоже выпала удача. Заботами Яна Клейна, преданностью его запретной любви обе они были избавлены от беспросветной жизни своих африканских братьев и сестер.

Его дочь унаследовала материнскую красоту, думал Ян Клейн. Правда, с некоторым отличием, которое давало надежду на будущее. Кожа у Матильды была светлее, чем у матери. Если когда-нибудь у нее появятся дети от белого мужчины, процесс продолжится. И в будущем, уже за пределами его собственной жизни, его потомки будут рождать детей, по чьей наружности никогда не скажешь, что в них течет кровь черных африканцев.

Сидя за рулем, Ян Клейн любил думать о будущем. Он никогда не понимал тех, кто твердил, что невозможно предвидеть, как все будет. Для него будущее создавалось в этот самый миг.

Франц Малан поджидал его на веранде Хамманскрааля. Обменявшись рукопожатием, они сразу же уселись за стол, крытый зеленым сукном.

— Виктор Мабаша мертв, — сказал Ян Клейн.

Лицо Франца Малана расплылось в широкой усмешке.

— А я было начал беспокоиться, — сказал он.

— Вчера Коноваленко прикончил его. Шведы всегда выпускали превосходные гранаты.

— У нас тут они тоже есть, — сказал Франц Малан. — Правда, достать их очень трудно. Но для наших посредников это не проблема.

— Только за это и можно сказать спасибо родезийцам, — отозвался Ян Клейн.

Ему вспомнилось, что произошло в Южной Родезии почти три десятка лет назад. Готовясь к работе в разведке, он слышал от одного старого офицера, как белые в Южной Родезии ухитрились тогда обойти санкции, которым страну подвергла ООН, и сделал вывод, что у политиков всегда грязные руки. Те, кто ведет игру за власть, устанавливают правила и сами же их нарушают в зависимости от того, как развивается игра. Невзирая на санкции, которые поддержали все страны, кроме Португалии, Тайваня, Израиля и ЮАР, Южная Родезия никогда не страдала от нехватки необходимых импортных товаров. Экспорт фактически тоже не сократился. И в немалой степени это было связано с американскими и советскими политиками, которые тайно бывали в Солсбери, предлагая свои услуги. Американские политики, в основном сенаторы из южных штатов, считали своим долгом поддерживать белое меньшинство в стране. Благодаря таким контактам греческие и итальянские бизнесмены, срочно создав новые авиакомпании и хитроумную сеть посредников, взяли на себя задачу тайно нарушать санкции. Советские политики подобным же образом обеспечили себе доступ к определенным родезийским металлам, необходимым для их промышленности. В итоге изоляция очень скоро превратилась в чистую фикцию. Но во всем мире политики продолжали с трибун клеймить расистский режим белого меньшинства и отстаивать действенность санкций.

Впоследствии Ян Клейн понял, что и белая ЮАР таким же манером имеет множество друзей по всему миру. Поддержка, какую она получала, не столь бросалась в глаза, как та, что предоставлялась черным. Однако Ян Клейн не сомневался, что происходящее в безмолвии ничуть не менее важно, чем содействие, о котором кричат на всех углах. Шла борьба не на жизнь, а на смерть, и в этой борьбе все средства хороши.

— Преемник? — спросил Франц Малан.

— Сикоси Цики, — ответил Ян Клейн. — Значится в нашем списке под вторым номером. Двадцать восемь лет, родился в окрестностях Ист-Лондона. Таких подвигов успел натворить, что был исключен как из АНК, так и из движения Инката. В обоих случаях по причине недостаточной лояльности и за кражи. Теперь он прямо-таки фанатически ненавидит тех и других.

— Фанатик, — сказал Франц Малан. — В фанатиках всегда есть что-то не поддающееся контролю. Они презирают смерть. Но не всегда следуют разработанным планам.

Назидательный тон Франца Малана вызвал у Яна Клейна досаду. Но он и виду не подал, сказал только:

— Да, я называю его фанатиком. Но это вовсе не означает, что он и вправду таков. Хладнокровия у Сикоси Цики не меньше, чем у нас с тобой.

Франц Малан удовольствовался этим ответом. У него не было причин не доверять Яну Клейну.

— Я потолковал с остальными членами Комитета, — продолжал Ян Клейн. — Потребовал повторного голосования, ведь, что ни говори, речь шла о выборе нового кандидата. Проголосовали единогласно.

Франц Малан как наяву видел перед собой членов Комитета. Как они сидят вокруг овального орехового стола и медленно, один за другим, поднимают руки. Тайное голосование проводилось редко. Открытость в решениях необходима, чтобы не пошатнулось доверие. Отвлекаясь от стремления любыми, даже самыми жестокими способами защищать права буров и вообще всех белых в ЮАР, члены Комитета были практически не связаны друг с другом. Фашистский лидер Террас Бланш смотрел на большинство остальных с плохо скрытым презрением. Но без него здесь было не обойтись. Представителя алмазных королей де Бирсов, пожилого господина, который никогда не смеялся, окружало настороженное почтение, какое часто вызывает огромное богатство. Судья Пелсер, представитель «Союза братьев», славился своим презрением к людям, однако пользовался огромным влиянием, и мало кто смел ему возражать. Наконец, генерал Стрессер из верховного командования ВВС вообще избегал общества гражданских чиновников и землевладельцев.

Но все они поддержали кандидатуру Сикоси Цики. А стало быть, они с Яном Клейном продолжат осуществление плана.

— Сикоси Цики выезжает через три дня, — сказал Ян Клейн. — Коноваленко готов принять его. Он летит через Амстердам в Копенгаген, с замбийским паспортом. А затем на пароме переправится в Швецию.

Франц Малан кивнул. Теперь его очередь. Он достал из портфеля несколько больших черно-белых фотографий и карту. Фотографии он сделал сам и проявил в лаборатории, оборудованной у него дома, а карту скопировал на работе, когда никто не видел.

— Пятница, двенадцатого июня, — начал он. — Местная полиция предполагает как минимум сорок тысяч участников. Многое говорит за то, что для нас это вполне удобный случай нанести удар. Во-первых, с южной стороны к стадиону примыкает холм, Сигналхилл. Расстояние до трибуны оратора составит около семисот метров. Холм не застроен, но по южному склону к вершине ведет проезжая дорога. Таким образом, Сикоси Цики легко доберется до вершины и так же легко уедет оттуда. При необходимости он может спрятаться наверху, а потом спуститься вниз и смешаться с черными в возникшей сумятице.

Ян Клейн внимательно рассматривал фотографии, ожидая продолжения.

— Мой второй аргумент таков, — сказал Франц Малан. — Операция будет проведена в самом сердце английской части нашей страны. Африканцы — народ примитивный. Они наверняка сразу решат, что покушение осуществил кто-то из Капстада. И вся их ярость обратится на тех, кто живет в городе. Вот тогда либеральные англичане, которые благоволят чернокожим, поневоле поймут, что их ждет, когда черные придут к власти. И тем легче нам будет вызвать ответную реакцию.

Ян Клейн кивнул. Он подумал о том же и быстро взвесил все, что сказал Малан. Ведь по опыту он знал, что любой план имеет те или иные слабости.

— Что говорит «против»? — спросил он.

— Пока я ничего не нашел, — ответил Франц Малан.

— Но слабое место наверняка есть. И пока мы его не обнаружим, решение принимать нельзя.

— В этом смысле мне приходит в голову только одно, — помолчав, сказал Франц Малан. — Что Сикоси Цики промажет.

Ян Клейн вздрогнул:

— Он не промажет. Я выбираю людей, которые метко попадают в цель.

— И все-таки семьсот метров — расстояние большое. Внезапный порыв ветра, непроизвольное движение руки. Солнечный блик, который вообще невозможно предсказать. А в результате пуля отклонится от нужной траектории. И попадет в другого.

— Это исключено, — сказал Ян Клейн.

Франц Малан подумал, что слабое место в этом плане им, скорее всего, выявить не удастся. Зато он обнаружил слабое место у Яна Клейна. Исчерпав рациональные аргументы, тот попросту возвращался к исходному пункту и объявлял, что ошибка исключена.

Но вслух Малан ничего не сказал.

Слуга подал чай. Затем они еще раз прошлись по всему плану. Проверили каждую деталь, записали все вопросы, на которые нужно найти ответ, и только в четвертом часу решили, что сегодня дальше уже не двинутся.

— До двенадцатого июня остается чуть больше месяца, — сказал Ян Клейн. — А значит, время для принятия решения у нас ограничено. В следующую пятницу мы должны решить, проводить операцию в Капстаде или нет. До тех пор необходимо все взвесить, найти ответ на все вопросы. Встречаемся здесь утром пятнадцатого мая. В двенадцать часов я соберу весь Комитет. На этой неделе каждый из нас двоих еще раз сверит план, поищет трещины и слабости. Сильные его стороны, аргументы «за» мы уже знаем. Теперь надо отыскать аргументы «против».

Франц Малан кивнул. Возразить было нечего.

Они попрощались и один за другим, с промежутком в десять минут, покинули Хамманскрааль.

Ян Клейн направился прямиком в Безёйденхаут-Парк.

Миранда Нкойи смотрела на свою дочь. Девушка сидела на полу, устремив взгляд в пространство. Но Миранда заметила, что взгляд у нее не пустой, а видящий. Когда Миранда смотрела на дочь, на нее порой находило наваждение: казалось, она видит свою мать. Вот такой же юной, семнадцатилетней, была Матильда, когда родила ее. А теперь ее собственная дочь в том же возрасте.

Что она там видит? — думала Миранда. Иной раз у нее мурашки бежали по спине, потому что в дочери проступали черты отца. Особенно этот взгляд, полный мрачной сосредоточенности, хотя перед ней был один лишь воздух. Внутреннее зрение, непостижимое для других.

— Матильда, — негромко сказала она, словно стараясь мягко вернуть дочь в то пространство, где находилась сама.

Девушка мгновенно вышла из задумчивости и посмотрела ей прямо в глаза.

— Я знаю, скоро приедет мой отец, — сказала она. — А поскольку ты не разрешаешь мне ненавидеть его, когда он здесь, я делаю это, пока жду. Ты можешь назначить время. Но никогда не отнимешь у меня ненависть.

Миранде хотелось крикнуть, что она понимает чувства дочери и разделяет их. Но она не могла открыть рот. Она была такая же, как ее мать, старшая Матильда, которая умерла от горя, от неизбывного унизительного сознания, что в собственной стране ей нельзя жить полноценной жизнью. Миранда понимала, что и сама живет в унижении, в безмолвном отчаянии, за которое могла отомстить только одним способом — постоянно предавая отца своей дочери.

Скоро, думала она. Скоро я расскажу Матильде, что ее мать сохранила еще кой-какие жизненные силы. Обязательно расскажу, чтобы снова завоевать ее, показать, что между нами еще нет пропасти.

Матильда была членом тайной молодежной организации АНК. Активно сотрудничала там и уже выполнила ряд важных поручений. Несколько раз ее задерживала полиция. И Миранда жила в вечном страхе, что дочку ранят или убьют. Видя, как поющие, многолюдные погребальные процессии африканцев несут на кладбище гробы, она каждый раз молила всех богов, в каких верила, пощадить ее дочь. Обращалась к христианскому Богу, к духам предков, к своей покойной матери, к сонгоме, о которой так часто говорил ее отец. Но никогда не была уверена, что эти боги вправду ее слышат. Молитвы приносили облегчение лишь потому, что утомляли ее.

Миранда понимала душевный разлад и отчаяние дочери, оттого что отец у нее бур, оттого что ее зачал враг. Ведь ей словно бы еще при рождении нанесли смертельную рану.

И все же она знала, что мать не способна сожалеть о своем ребенке. Тогда, семнадцать лет назад, она любила Яна Клейна так же мало, как и сейчас. Матильда была зачата в покорности и страхе. Постель, в которой они лежали, казалось, парила в пустынной, безвоздушной вселенной. И позднее Миранда не сумела победить свою покорность. Она ждала ребенка, у которого был отец, и этот отец устроил ее жизнь, предоставил дом в Безёйденхауте, давал деньги на жизнь. С самого начала она твердо решила больше не заводить от него детей. Если иначе нельзя, пусть Матильда останется единственным ее потомком, хотя при мысли об этом африканское сердце Миранды обливалось слезами. Ян Клейн никогда прямо не говорил, что хочет еще детей, и сколько бы он ни жаждал от нее участия в любви, это были пустые надежды. Она позволяла ему приходить по ночам и могла все это выдержать, потому что научилась мстить, предавая его.

Она смотрела на дочь, которая вновь погрузилась в тот мир, куда ее матери доступа не было. Миранда видела, что дочь унаследовала ее красоту. Единственное отличие — более светлая кожа. И порой у нее мелькала мысль: интересно, что бы сказал Ян Клейн, если б узнал, что больше всего на свете его дочери хочется быть совсем черной.

Моя дочь тоже предает его, думала Миранда. Но наше предательство не зло. Это спасительная соломинка, за которую мы цепляемся теперь, когда ЮАР охвачена пожаром. Все зло целиком на его стороне. И однажды оно уничтожит его. Свобода, которую мы обретем, будет не просто бюллетенем для голосования, прежде всего это будет освобождение от внутренних оков, которые держат нас в рабстве.

На дорожке, ведущей к гаражу, остановился автомобиль.

Матильда встала, посмотрела на мать.

— Почему ты не убила его? — спросила она.

В ее голосе Миранда различила его голос. Но она уверяла себя, что сердце у дочери не такое, как у буров. Внешность, светлая кожа — с этим ничего поделать нельзя. Она защищала сердце дочери, пылкое, неутомимое. И Ян Клейн никогда его не получит.

А ведь Ян Клейн, похоже, ничего не замечал — вот что противно. Каждый раз, когда он являлся в Безёйденхаут, машина была набита провизией; он хотел, чтобы Миранда приготовила ему жаркое, в точности так, как готовили в белой вилле, когда он был ребенком. Он не понимал, что пытается сделать Миранду как бы ее собственной матерью, рабыней, служанкой. Не понимал, что заставляет ее выступать то в одной, то в другой роли — и кухарки, и любовницы, и женщины, которая чистит ему одежду. Не видел яростной ненависти дочери. Он видел мир неподвижный, окаменевший и полагал целью своей жизни защищать его. Но фальшивой, лицемерной, беспредельной неправды, что была основой всей страны, не видел.

— Все в порядке? — спросил он, поставив на пол в прихожей сумки с провизией.

— Да, — ответила Миранда. — Все хорошо.

Потом она стала готовить жаркое, а Ян Клейн попробовал завести разговор с дочерью, которая разыгрывала скромность и застенчивость. Когда он попытался погладить девушку по волосам, Миранда из кухни увидела, как дочь оцепенела. Они поужинали — бурские колбаски, большие куски мяса, капустные салаты. Миранда знала, что после ужина Матильда пойдет в уборную и все это вытошнит. Потом Ян Клейн заговорил о разных пустяках, о доме, об обоях, о саде. Матильда ушла к себе, и Миранда осталась с ним наедине, отвечая на вопросы так, как он и ожидал. Потом они легли в постель. Тело у него было горячее, какое бывает только у зябких людей. Завтра воскресенье. Поскольку им нельзя было появляться вместе на улице, они обычно бродили по дому, кружили друг подле друга, ели и просто сидели молча. Матильда старалась с утра куда-нибудь уйти и возвращалась уже после его отъезда. Только в понедельник все вернется в обычную колею.

Когда Ян Клейн заснул и дыхание его стало ровным и спокойным, Миранда тихонько встала с постели. Она давно научилась двигаться совершенно бесшумно. Прошла на кухню, но дверь оставила открытой, — если он вдруг проснется, она сразу заметит. Приготовленный заранее стакан воды будет оправданием на случай, если он спросит, почему она встала.

Как обычно, она развесила его одежду на кухонном стуле. А стул поставила так, что из спальни его не было видно. Как-то раз Ян Клейн спросил, почему она вешает его одежду не в спальне, а на кухне, и она объяснила, что по утрам, пока он спит, чистит ее.

Миранда осторожно ощупала карманы. Она знала, что бумажник он держит в левом внутреннем кармане пиджака, а ключи — в правом кармане брюк. Пистолет, с которым он не расставался, лежал на ночном столике возле кровати.

Обыкновенно в карманах ничего больше не было. Но как раз в этот вечер она нашла там записку, накорябанную его рукой. Искоса поглядывая на дверь спальни, быстро прочла и запомнила текст.

Капстад, прочитала она.

12 июня.

Расстояние до места? Направление ветра? Подъездные пути?

Она аккуратно сложила листок и положила на прежнее место.

О чем шла речь в записке, Миранда не поняла. Но все равно она сделает так, как ей велели, на случай если она найдет что-нибудь в его карманах, — расскажет об этом человеку, с которым всегда встречалась наутро после визита Яна Клейна. Он и его друзья постараются выяснить, что это означает.

Она выпила воды и опять легла в постель.

Иногда Ян Клейн разговаривал во сне. И случалось это, как правило, в течение часа после того, как он засыпал. Его невнятное бормотание, невнятные вскрики она тоже запоминала и сообщала человеку, с которым встречалась наутро. Он записывал то, что она запомнила, как и все прочее, происходившее во время визитов Яна Клейна. Ведь иной раз он рассказывал, откуда приехал, иной раз — куда собирается. Хотя чаще всего не говорил ничего. И ни разу, будь то сознательно или по небрежности, словом не обмолвился о своей работе в разведке.

Когда-то давно он сказал ей, что работает в Претории, начальником конторы в департаменте юстиции.

Позднее, когда с ней связался человек, который хотел получить информацию, и она узнала от него, что Ян Клейн сотрудничает в секретной службе, ей было велено ни в коем случае не подавать виду, что она знает, чем он занимается.

Ян Клейн уехал из Безёйденхаут-Парка вечером в воскресенье. Миранда помахала ему вслед.

Перед отъездом он сказал, что вернется к вечеру в следующую пятницу.

Сидя за рулем, он размышлял о предстоящей неделе. План мало-помалу приобретал четкие очертания. Все было под контролем.

Однако же он не подозревал, что Виктор Мабаша до сих пор жив.

Вечером 12 мая, ровно за месяц до назначенного покушения на Нельсона Манделу, Сикоси Цики вылетел из Йоханнесбурга обычным рейсом компании КЛМ в Амстердам. Как и Виктор Мабаша, Сикоси Цики долго пытался угадать, кто будет его жертвой. Однако в противоположность Виктору Мабаше у него и мысли не мелькнуло, что это президент де Клерк. Для него вопрос остался открытым.

А про Нельсона Манделу он вообще не подумал.

Вечером в среду, 13 мая, в начале седьмого, к причалу в Лимхамне пришвартовалось рыбацкое судно.

Сикоси Цики сошел на берег. Судно тотчас отвалило от стенки и взяло обратный курс на Данию.

На набережной Сикоси Цики встретил невероятно толстый человек.

В этот день над Сконе разгулялась буря, пришедшая с юго-запада. Ветер утих только вечером следующего дня.

А потом стало очень тепло.

 

20

В воскресенье в начале четвертого Петерс и Нурен объезжали на патрульной машине центральные улицы Истада. Смена шла к концу. День выдался спокойный, и вмешаться по-настоящему им пришлось один-единственный раз. Около двенадцати поступило сообщение, что в Сандскугене какой-то голый мужчина ломает дом. В полицию позвонила его жена. Сказала, что с мужем случился приступ буйного помешательства из-за того, что все свободное время у него уходит на бесконечный ремонт летнего домика тещи и тестя. И чтобы обрести душевный покой, он решил этот домик снести. Тогда он, дескать, сможет спокойно ловить рыбу где-нибудь у тихого озера.

— Поезжайте и угомоните его, — сказал дежурный диспетчер.

— Как это называется? — спросил Нурен; он вел переговоры с диспетчером, а Петерс сидел за рулем. — Ну, поведение, вызывающее нарекания?

— Так сейчас вообще не говорят, — ответил диспетчер. — Но если речь о домике тестя, можно назвать это самовольными действиями. Да плюньте вы на название. Угомоните его, и дело с концом. Это главное.

Не прибавляя скорости, они направились в Сандскуген.

— Я его понимаю, — сказал Петерс. — Собственный домик иметь и то невозможная обуза. Вечно что-нибудь да надо. А времени нет. И денег не напасешься. А если уж дом не твой, вообще полные кранты.

— Может, лучше пособим ему со сносом? — сказал Нурен.

Добравшись до места, они увидели возле забора толпу зевак. Вышли из машины и некоторое время смотрели на голого мужчину, который суетился на крыше, отдирая ломиком кровельные пластины. Подбежала жена. Нурен заметил, что она плакала. Они выслушали ее бессвязный рассказ и пришли к одному-единственному выводу: он не вправе делать то, что делает.

Подойдя к дому, они окликнули мужчину, сидевшего верхом на коньке крыши. Он так увлекся разборкой кровли, что не заметил полицейского автомобиля, и, увидев Петерса и Нурена, от неожиданности выронил ломик, который покатился по крыше и едва не упал Нурену на голову, тот кое-как сумел увернуться.

— Осторожно там! — крикнул Петерс. — Слезай-ка лучше вниз, а? Ты не имеешь права ломать дом.

К их удивлению, мужчина сразу послушался. Спустил с крыши лестницу, которую затащил за собой, и слез. Подбежала жена с купальным халатом, он оделся.

— Вы меня задержите? — спросил он.

— Нет, — ответил Петерс. — Только оставь дом в покое. Сказать по правде, тебе вряд ли придется теперь заниматься ремонтом.

— Я хочу ловить рыбу, и больше ничего, — сказал мужчина.

Они поехали обратно, через Сандскуген. Нурен доложил дежурному, что дело улажено.

И вот тут, неподалеку от поворота на Эстерледен, оно и случилось.

Машину на встречной полосе заметил Петерс и сразу узнал цвет и комбинацию цифр на номерном знаке.

— Смотри, Валландер, — сказал он.

Нурен оторвал взгляд от патрульного журнала.

Валландер проехал мимо и словно бы даже не заметил их, что очень странно, ведь сине-белый полицейский автомобиль не заметить нельзя. Но их внимание привлек не столько отсутствующий взгляд Валландера, сколько человек, сидевший с ним рядом. Это был чернокожий.

Петерс и Нурен переглянулись.

— В машине-то, кажись, негр? — сказал Нурен.

— Точно, негр, — кивнул Петерс.

Оба сразу подумали об отрезанном пальце, найденном неделю-другую назад, и о чернокожем, которого разыскивали по всей стране.

— Наверно, Валландер его схватил, — неуверенно сказал Нурен.

— Тогда почему он едет в ту сторону? — спросил Петерс. — И почему не остановился, увидев нас?

— Он вроде как не хотел нас видеть, — сказал Нурен. — Ну, как ребенок. Зажмуривается и думает, что никто его не видит.

Петерс кивнул.

— По-твоему, у него проблемы?

— Да нет. Но где он сумел изловить негра?

Разговор прервался, потому что поступило сообщение о брошенном мотоцикле, который, возможно, был угнан из Бьерешё. После смены они вернулись в полицейское управление, а когда в кафетерии спросили про комиссара, к своему изумлению, услышали, что Валландер на работе не появлялся. Петерс хотел было рассказать о встрече, но Нурен быстро приложил палец к губам.

— А почему нельзя рассказать? — спросил Петерс в гардеробной, когда они переодевались перед уходом домой.

— Если Валландер не появлялся, стало быть, у него есть причины, — сказал Нурен. — А уж что там происходит, нас с тобой не касается. Вдобавок, может, это совсем другой негр. Мартинссон как-то говорил, что Валландерова дочка гуляет с африканцем. Может, это он и был, откуда нам знать?

— По-моему, все-таки очень странно, — повторил Петерс.

Это чувство не оставило его и дома, на окраинной улице, возле кристианстадского шоссе. Пообедав и поиграв с детьми, он пошел прогулять собаку. А так как Мартинссон жил по соседству, решил заглянуть к нему и рассказать, что они с Нуреном видели. Собака у Петерса была породистая, сучка Лабрадора, и Мартинссон недавно спрашивал, нельзя ли ему стать в очередь на щенка.

Открыл сам Мартинссон. Пригласил Петерса войти.

— Да я на минутку, домой спешу. Просто хотел сказать тебе кое-что. Есть время?

Мартинссон выполнял важные поручения в народной партии, в будущем надеялся войти в общинное самоуправление и как раз читал скучные политические отчеты, присланные партией. Поэтому он быстро надел куртку и тоже вышел на улицу. Петерс рассказал, что произошло на дороге.

— Ты уверен? — спросил Мартинссон, когда Петерс умолк.

— Не могли же мы оба обознаться.

— Странно. Будь это африканец без пальца, я бы, наверно, сразу получил информацию, — задумчиво сказал Мартинссон.

— Может, это приятель его дочери.

— Валландер говорил, что они расстались.

Оба молчали, глядя на собаку, которая рвалась с поводка.

— Он вроде как не хотел нас заметить, — осторожно сказал Петерс. — А это может означать только одно: он не хотел, чтобы мы его узнали.

— Или, скорее, африканца рядом с ним.

— Наверно, так оно и есть, — согласился Петерс. — Я ведь не утверждаю, что Валландер занимается чем-то недозволенным.

— Конечно нет. Но ты правильно сделал, что рассказал мне.

— Разносить сплетни на хвосте я вовсе не собираюсь.

— Это не сплетни.

— Нурен разозлится.

— Он ничего не узнает.

Возле дома Мартинссона они попрощались. Петерс обещал, что, когда родятся щенки, Мартинссон непременно получит одного.

Мартинссон прикинул, не позвонить ли Валландеру. Но потом решил поговорить с ним на следующий день, тяжело вздохнул и опять склонился над бесконечными политическими документами.

Наутро около восьми Валландер пришел в полицейское управление, заранее заготовив ответ на вопрос, который ему наверняка зададут. Накануне, когда после долгих колебаний решил прокатиться с Виктором Мабашей на автомобиле, он счел, что риск встретить знакомых или кого-нибудь из полицейских ничтожно мал. Он выбирал дороги, где патрульные машины ездят редко. И конечно же, нарвался на Петерса и Нурена. А вдобавок заметил их в последнюю минуту и уже не успел предупредить Виктора Мабашу, чтобы тот пригнулся и спрятался. Свернуть тоже было некуда. Краешком глаза он видел, что Петерс и Нурен обратили внимание на его спутника. Без объяснений завтра не обойтись, это он понял сразу, проклиная свою неудачу и злясь на затеянную прогулку.

Когда же все это кончится? — думал он.

Потом, успокоившись, опять обратился за помощью к дочери.

— Придется воскресить Германа Мбойю как твоего приятеля, — сказал он ей. — Если кто спросит. Хоть это и маловероятно.

Линда взглянула на него и устало рассмеялась:

— Помнишь, чему ты учил меня в детстве? Что одна ложь тянет за собой другую. И что в конце концов никто уже вообще не знает, где правда.

— Мне это нравится не больше, чем тебе, — ответил Валландер. — Но скоро все кончится. Он уедет из страны. И мы забудем, что он вообще был здесь.

— Ладно, я скажу, что Герман Мбойя вернулся. Иногда мне и вправду этого хочется.

Итак, когда утром в понедельник Валландер вошел в управление, у него в запасе было объяснение, почему воскресным вечером рядом с ним в машине сидел африканец. В нынешних сложных обстоятельствах, которые постоянно грозили выйти из-под контроля, это был сущий пустяк. Увидев утром возле своего дома Виктора Мабашу, окутанного туманом и похожего на призрак, Валландер хотел было спешно вернуться в квартиру и запросить помощь коллег. Но что-то остановило его, что-то шедшее наперекор привычным полицейским резонам. Еще в Стокгольме, на кладбище, у него возникло твердое ощущение, что африканец говорит правду. Луизу Окерблум убил не он. Возможно, он при этом присутствовал, но вины на нем нет. Ее убил другой человек, по фамилии Коноваленко, который затем пытался убить и самого Виктора Мабашу. Не исключено, что и палец Виктор Мабаша потерял, стремясь помешать убийству во дворе заброшенной усадьбы. Валландер без конца ломал себе голову над подоплекой этих событий. С таким ощущением он и привел Виктора Мабашу к себе в квартиру, прекрасно сознавая, что это может оказаться ошибкой. Во многих случаях Валландер прибегал к, мягко говоря, необщепринятым формам общения с подозреваемыми и даже с изобличенными преступниками. Неоднократно Бьёрк даже считал своим долгом напомнить ему о том, что сказано в уставе о корректном поведении полицейского. Впрочем, он еще на улице потребовал, чтобы африканец бросил оружие, если таковое имеется. Тот беспрекословно отдал ему пистолет, а затем позволил себя обыскать, причем до странности спокойно, будто ожидал, что Валландер пригласит его к себе. Чтобы африканец не обольщался насчет его доверчивости, Валландер все же спросил, как он сумел найти его.

— По дороге на кладбище я просмотрел ваш бумажник, — ответил африканец. — И запомнил адрес.

— Вы напали на меня, — сказал Валландер. — А теперь являетесь ко мне домой, так далеко от Стокгольма? Надеюсь, вы сумеете ответить на вопросы, которые я намерен вам задать.

Они устроились на кухне, и Валландер плотно закрыл дверь, чтобы Линда не проснулась. Позднее эти часы, когда они сидели за столом друг против друга, вспоминались ему как самая странная беседа в его жизни. Не только потому, что он впервые по-настоящему заглянул в совершенно чужой мир, откуда был родом и куда скоро вернется Виктор Мабаша. Еще он поневоле спрашивал себя, почему человек может состоять из такого множества, казалось бы, несовместимых частей. Как можно быть хладнокровным наемным убийцей и одновременно человеком чувствующим и думающим, с вполне осознанными политическими взглядами? Но Валландер даже не догадывался, что этот разговор был компонентом обмана, на который он попался. Виктор Мабаша знал свое дело. Он умел внушить собеседнику доверие и прекрасно понимал, что в случае успеха обеспечит себе свободу вернуться в ЮАР. Духи нашептали ему, что надо отыскать полицейского, который шел по следу Коноваленко, и заручиться его помощью, чтобы выехать из страны.

Ярче всего Валландеру почему-то запомнился рассказ Виктора Мабаши о растении, которое встречалось только в намибийской пустыне и порой жило чуть не две тысячи лет. Длинными листьями оно укрывало свой цветок и хитроумную корневую систему, защищая их от палящего солнца. Виктор Мабаша видел в этом необыкновенном растении символ тех сил, что противостоят друг другу в его родной стране и борются за власть в его собственной душе.

— Люди не отдают своих привилегий добровольно, — сказал он. — Эти привилегии вошли в привычку и пустили такие глубокие корни, что стали как бы неотъемлемой частью тела. Не стоит думать, будто это расовый изъян. У меня на родине под властью этой привычки находятся белые. Хотя в иной ситуации носителями ее с тем же успехом могли бы стать я и мои собратья. Расизм невозможно победить расизмом. Но в моей стране, которая за многие века так изранена и истерзана, необходимо искоренить привычки унижения и покорности. Белые должны понять, что в ближайшем будущем им придется отступить. Придется отдать страну неимущим черным африканцам, которые на сотни лет были лишены своей земли. Они должны уступить большую часть своих богатств тем, кто не имеет ничего, должны научиться видеть в черных африканцах людей. У варварства всегда человеческий облик. И оттого оно бесчеловечно. Черные, привыкшие подчиняться, считать себя ничтожными среди ничтожных, должны истребить эти привычки. Быть может, покорность — один из самых трудноизлечимых недугов человека? Она коренится в глубинах человеческого существа, уродует его, поражает все и вся. Путь от ничтожности к ощущению себя личностью очень-очень долог. Когда привыкаешь терпеливо, покорно сносить унижение, эта привычка властвует всей твоей жизнью. И мне кажется мирное решение — иллюзия. Расовая сегрегация в моей стране достигла крайнего предела и уже начала разрушаться, ибо в итоге стала нелепостью. Выросли новые поколения черных африканцев, и они не желают покоряться. Они нетерпеливы, они видят, что близится крушение. Но все идет слишком медленно. И среди белых многие думают так же. Они не хотят привилегий, не хотят жить так, будто все черные в этой стране незримы и существуют лишь как слуги или особая порода животных, которых держат изолированно, в трущобах на обочине жизни. В моей стране есть большие заповедники, где животные живут под охраной. И есть человеческие зоопарки, обитатели которых постоянно находятся под угрозой. В этом смысле животным у нас в стране живется лучше, чем людям.

Виктор Мабаша умолк и посмотрел на Валландера, словно ожидая вопросов или возражений. Для него все белые наверняка одинаковы, живут ли они в ЮАР или нет, подумал Валландер.

— Многие из моих черных братьев и сестер верят, что чувство покорности можно победить его противоположностью, превосходством, — продолжал Виктор Мабаша. — Но это, конечно, заблуждение и ведет лишь к недовольству и напряженности между различными группировками, среди которых должно бы царить согласие. Это может расколоть и семью. А надо вам знать, комиссар Валландер, что без семьи в нашей стране человек ничего не стоит. Для африканца семья — основа основ.

— А я думал, главное — ваши духи, — вставил Валландер.

— Духи — часть семьи. Духи — это наши предки, которые нас оберегают. Они как бы незримые члены семьи. Мы никогда не забываем о них. Вот почему белые совершили чудовищное преступление, вытеснив нас с тех земель, где мы жили многие сотни лет. Духам не нравится, что их вынудили покинуть земли, некогда им принадлежавшие. Духам еще более, чем живым, отвратительны места, где белые заставили нас поселиться.

Виктор Мабаша вдруг умолк, будто, произнеся эти слова, осознал нечто ужасное и сам не мог поверить сказанному.

— Я рос в семье, в которой с самого начала была трещина, — проговорил он после долгого молчания. — Белые отлично знали, что нас можно ослабить, разрушая наши семьи. Я видел, как мои братья и сестры становятся все больше похожи на слепых крольчат. Бегут по кругу, все время по кругу, не зная уже, откуда они пришли и куда им нужно идти. Я видел это и выбрал другой путь. Научился ненавидеть. Отведал темной воды, пробуждающей жажду мести. Но одновременно я понял, что при всей своей власти и высокомерном убеждении, что эта власть дана им от Бога, белые тоже уязвимы. Им страшно. Хоть они и твердят, что сделают ЮАР совершенным произведением искусства, белым райским чертогом.

Но они не замечали нелепости своей мечты. А если и замечали, то не желали в этом признаться. Вот так сами устои стали ложью, и по ночам к белым приходил страх. Они наполнили свои дома оружием. Но страх все равно прокрадывался внутрь. Насилие стало частью повседневного страха. Я видел все это и думал, что рядом со мной будут друзья, но еще ближе будут враги. Я стану играть роль черного африканца, который знает, что нужно белым. Взращу свое презрение, служа им. У них на кухне буду плевать им в супницу, подавая ее на стол. Буду по-прежнему ничтожным из ничтожных, который втайне стал человеком.

Виктор Мабаша умолк. Наверное, сказал все, что хотел. Но что именно понял из этого сам Валландер? Поможет ли это ему разобраться, зачем Виктор Мабаша приехал в Швецию? С какой целью? До сих пор он лишь смутно угадывал, что чудовищная расовая политика раздирает ЮАР на куски, и теперь увидел это значительно яснее. Но покушение? Против кого оно направлено? Кто за ним стоит? Какая-то организация?

— Мне необходимо узнать больше, — сказал он. — Вы пока не сказали, кто за всем этим стоит. Кто оплатил ваш приезд в Швецию?

— Беспощадные люди, которые прячутся в тени и сами похожи на тени. Духи предков давно покинули их. Они встречаются тайно, готовят беды для нашей страны.

— И вы работаете на них?

— Да.

— Почему?

— А почему нет?

— Вы убиваете людей.

— Однажды кто-нибудь убьет меня.

— Что вы имеете в виду?

— Я знаю, так будет.

— Но Луизу Окерблум убили не вы?

— Нет.

— Ее убил человек по фамилии Коноваленко?

— Да.

— Почему?

— На этот вопрос может ответить только он сам.

— Один человек приезжает из ЮАР, другой — из России. Они встречаются в уединенной усадьбе в Сконе. Там у них есть мощный радиопередатчик, есть оружие. Зачем?

— Так было решено.

— Кем?

— Теми, кто нас послал.

Мы ходим по кругу, подумал Валландер. Ответов я не получил.

Однако ж он попробовал еще раз, заставил себя начать сначала.

— Насколько я понял, речь шла о подготовке, — сказал он. — О подготовке преступления, которое должно произойти в вашей стране. И совершить его должны вы. Это убийство? Кто будет жертвой? И почему?

— Я попытался объяснить вам мою страну.

— Я задаю простые вопросы и хочу получить столь же простые и четкие ответы.

— Но может быть, ответы должны быть именно такими, каковы они есть?

— Я вас не понимаю, — после долгой паузы сказал Валландер. — Вы готовы без колебаний совершить убийство, по заказу, как я понял. Но вместе с тем мне кажется, у вас есть чувства, и ситуация в стране не оставляет вас равнодушным. Одно с другим не вяжется.

— Для черного южноафриканца вообще ничего не вяжется.

И Виктор Мабаша продолжил рассказ о своей израненной, истерзанной стране. Валландер слушал, но верил с трудом. Когда Виктор Мабаша наконец умолк, Валландер подумал, что проделал долгий-долгий путь. Проводник показал ему такие места, о существовании которых он до сих пор даже не подозревал.

Я живу в стране, где люди привыкли считать все истины простыми, думал он. И что истина едина и неделима. Вся наша правовая система основана на этом принципе. Теперь я начинаю понимать, что на самом деле все, наверно, далеко не так. Истина сложна, многослойна, противоречива. А ложь, наоборот, черно-белая. Если смотреть на человека, на человеческую жизнь без уважения, презрительно, истина тоже совсем не такова, как в том случае, когда жизнь считается неприкосновенной ценностью.

Он взглянул на Виктора Мабашу, тот пристально смотрел ему прямо в глаза.

— Вы убили Луизу Окерблум? — спросил Валландер, понимая, что спрашивает в последний раз.

— Нет. После я отдал в жертву за ее душу мой палец.

— Вы по-прежнему не хотите рассказать, что должны сделать, когда вернетесь домой?

Прежде чем Виктор Мабаша ответил, Валландер успел заметить едва уловимую перемену. В лице африканца проступило что-то новое. Позднее он решил, что внезапно начала таять и исчезать сама маска безразличия.

— Я по-прежнему не могу рассказать, — ответил Виктор Мабаша. — Но этого не будет.

— Что-то я не понимаю, — медленно проговорил Валландер.

— От моей руки смерть не придет. Но она может прийти от другой руки, и помешать этому я не в силах.

— Покушение?

— Да, мне было поручено выполнить эту задачу. Но я слагаю с себя полномочия. Кладу их на землю и ухожу прочь.

— Очень уж вы загадочно говорите. Что вы кладете на землю? Я хочу знать, против кого готовится покушение.

Но Виктор Мабаша не ответил, только покачал головой, и Валландер, хотя и с большой неохотой, понял, что с мертвой точки не сдвинется. Впоследствии он поймет, что впереди еще долгий путь, что он еще не скоро научится различать истины, которые нужно искать совсем не там, где он привык. Короче говоря, он только задним числом уразумел, что последнее признание Виктора Мабаши, когда тот якобы приподнял свою маску, было насквозь лживо. Он вовсе не собирался отказываться от поручения. Но понимал, что только ложью добьется помощи и сумеет выехать из этой страны. Чтобы войти в доверие, ему пришлось солгать и солгать искусно, так, чтобы шведский полицейский не заподозрил обмана.

Больше вопросов у Валландера пока не было.

Он устал. Но пожалуй, все-таки достиг, чего хотел. Покушение отменялось, по крайней мере как дело рук Виктора Мабаши. Если он говорил правду. У коллег в ЮАР будет запас времени. Ему и в голову не приходило, что дело, от которого отказался Виктор Мабаша, задумано вовсе не на пользу черным в ЮАР.

Этого достаточно, думал Валландер. Свяжусь через Интерпол с южноафриканской полицией и сообщу все, что знаю. Теперь остается только Коноваленко. Если я уговорю Пера Окесона санкционировать арест этого человека, очень велик риск, что сумятица еще возрастет. А вероятность, что Коноваленко покинет страну, и без того велика. Сведений у меня достаточно. Теперь можно совершить последний противозаконный шаг в деле Виктора Мабаши.

Помочь ему уехать из страны.

Конец разговора происходил в присутствии Линды. Она проснулась и в удивлении вышла на кухню. Валландер коротко объяснил ей, кто этот человек.

— Это он избил тебя? — спросила она.

— Да, он.

— И теперь он сидит тут и пьет кофе?

— Да.

— Тебе-то самому это не кажется странным?

— Жизнь полицейского вообще странная штука.

Больше она вопросов не задавала. Одевшись, вернулась на кухню, села на стул и молча слушала разговор. Потом Валландер послал ее в аптеку за бинтами. Кроме того, в шкафчике в ванной отыскал упаковку пенициллина и дал Виктору Мабаше несколько таблеток, прекрасно понимая, что вообще-то надо бы вызвать врача. Скрепя сердце очистил рану и наложил чистую повязку.

После этого он позвонил Лувену и, к счастью, застал его на месте. Спросил, нет ли новостей насчет Коноваленко и пропавшей пары из Халлунды. Однако же о том, что Виктор Мабаша сидит у него на кухне, даже словом не обмолвился.

— Мы выяснили, куда они исчезли из своей квартиры, когда мы пришли брать их, — сказал Лувен. — Просто поднялись двумя этажами выше, в том же доме. Хитро и удобно. У них там была запасная квартира, на имя жены. Но теперь птички уже улетели.

— В таком случае мы знаем и кое-что еще, — сказал Валландер. — Что они по-прежнему в стране. Предположительно в Стокгольме. Там легче всего спрятаться.

— Если понадобится, я лично взломаю двери всех квартир в этом городе, — сказал Лувен. — Этих людей нужно взять под стражу. И поскорее.

— Сосредоточься на Коноваленко, — сказал Валландер. — Африканец, на мой взгляд, не так важен.

— Если б я еще понял, что их связывает.

— Они находились вместе, когда была убита Луиза Окерблум. Затем Коноваленко ограбил банк и застрелил полицейского. В этом африканец не участвовал.

— Но что все это означает? Я не вижу четкой связи, разве только смутный намек, в котором нет логики.

— Кое-что нам все-таки известно. Коноваленко явно одержим мыслью убить этого африканца. Поэтому логично предположить: они стали врагами, хотя раньше ими не были.

— А при чем тут твоя маклерша по недвижимости?

— Ни при чем. Можно считать, что ее убили случайно. Ты сам недавно говорил, что Коноваленко действует не раздумывая.

— Все сводится к одному вопросу. Зачем?

— На этот вопрос может ответить только Коноваленко, — сказал Валландер.

— Или африканец. Ты забываешь о нем, Курт.

После телефонного разговора с Лувеном Валландер окончательно решил отправить Виктора Мабашу из страны. Но прежде нужно было на сто процентов удостовериться, что Луизу Окерблум застрелил не он.

Как бы мне это выяснить? — думал Валландер. В жизни не видал человека с настолько непроницаемым лицом. Не прочтешь, где кончается правда и начинается ложь.

— Лучше всего вам пока остаться здесь, в квартире, — сказал он Виктору Мабаше. — У меня по-прежнему много вопросов, на которые я хочу получить ответ. Так что не грех сразу освоиться с этой мыслью.

Не считая воскресной поездки, выходные они провели в квартире. Виктор Мабаша до того вымотался, что почти все время спал. Валландер опасался, как бы у него не началось заражение крови. Вдобавок ему было не по себе оттого, что этот человек находится в его квартире. Как не раз бывало, он пошел на поводу интуиции, а не рассудка. И теперь не видел четкого выхода из создавшегося положения.

Вечером в воскресенье он отвез Линду к своему отцу. Высадил ее у дороги, иначе придется слушать отцовские упреки: вот, мол, даже кофе выпить и то времени не нашел.

Наконец настал понедельник, и он поехал в полицейское управление. Бьёрк поздравил его с возвращением. Потом они с Мартинссоном и Сведбергом провели совещание. Валландер кое-что рассказал о случившемся в Стокгольме. Вопросов было много. Но возражения в итоге свелись к минимуму. Ключом ко всему был и оставался Коноваленко.

— Короче говоря, будем ждать, пока его задержат, — подытожил Бьёрк. — А тем временем разберемся с другими делами, которых накопилось больше чем достаточно.

Список срочных дел составили не откладывая. Валландеру досталось выяснять, что произошло с тремя скаковыми лошадьми, украденными из конюшни неподалеку от Скорбю. К удивлению коллег, он рассмеялся, потом пояснил:

— Абсурдная ситуация. Сперва пропавшая женщина. А теперь украденные лошади.

Едва он очутился в кабинете, как тотчас пришел посетитель. Он так и думал, хотя и не знал, кто именно явится с вопросом. Оказалось, Мартинссон.

— Минутка найдется?

Валландер кивнул.

— Хочу задать тебе один вопрос.

Валландер видел, что Мартинссону очень не по себе.

— Слушаю.

— Вчера тебя видели с каким-то африканцем. В твоей машине. Вот я и подумал…

— Что подумал?

— Сам толком не знаю.

— Линда помирилась со своим кенийцем.

— Я так и предположил.

— Но ты ведь сказал, что толком не знаешь?

Мартинссон развел руками и поспешно ретировался.

Валландер положил на стол дело о пропавших лошадях, закрыл дверь, которую Мартинссон оставил открытой, и задумался. На какие же вопросы нужно получить ответ от Виктора Мабаши? И как проконтролировать, правдивы они или нет?

В последние годы, занимаясь теми или иными расследованиями, Валландер не раз сталкивался с иностранными гражданами. И беседовал с ними — то как с потерпевшими, то как с подозреваемыми. И нередко думал, что так называемые непреложные истины — справедливость и несправедливость, вина и невиновность — далеко не всегда непреложны, хотя раньше ему такое и в голову не приходило. Точно так же он раньше не понимал, что взгляд на само преступление, серьезное или незначительное, менялся в зависимости от культуры, в которой люди выросли и жили. Зачастую он чувствовал себя в таких ситуациях совершенно беспомощным. Ему было не на что опереться, чтобы задать вопросы, которые могли привести к раскрытию преступления или к освобождению подозреваемого из-под стражи. В последний год жизни Рюдберга, его старого коллеги и учителя, они часто говорили о больших изменениях, происходивших в стране, да и во всем мире. Новая ситуация предъявит к полиции новые требования. Потягивая виски, Рюдберг пророчествовал, что в ближайшие десять лет шведскую полицию ждут большие перемены, чем когда-либо в прошлом. И эти перемены коснутся не только основ организации, но самой сути работы полиции.

«Я до этого не доживу, — сказал Рюдберг однажды вечером, когда они стояли на его крошечном балконе. — Каждому человеку отпущен определенный срок. Порой я с грустью думаю, что мне не доведется участвовать в том, что предстоит. Наверняка время будет трудное. Но и интересное, да вот ты все это увидишь. И думать тебе придется совершенно по-новому».

«Хватит ли у меня сил? — сказал Валландер. — Я все чаще задаю себе вопрос: какова жизнь за пределами полицейского управления?»

«Если махнешь в Вест-Индию, смотри не возвращайся, — насмешливо ответил Рюдберг. — Те, кто уезжает за приключениями, вернувшись, редко чувствуют себя лучше. Они забывают извечную истину, что от себя не уйдешь».

«Речь совсем не об этом, — сказал Валландер. — На такие грандиозные планы я не замахиваюсь. Просто думаю иной раз, не поискать ли другую работу, которая будет мне по душе».

«Ты до конца своих дней останешься полицейским, — сказал Рюдберг. — Ты такой же, как я. И прекрасно это знаешь».

Валландер отбросил мысли о Рюдберге, достал новый блокнот, взял ручку.

А потом долго сидел в задумчивости. Вопросы и ответы. Первая ошибка возникает, наверно, уже на этой стадии. Многим людям, и не только с отдаленных континентов, чтобы сформулировать ответ, необходимо рассказывать свободно. Пора бы мне это понять, ведь я разговаривал не с одним африканцем, арабом или латиноамериканцем в разных ситуациях. Зачастую они пугаются нашей спешки, в которой усматривают знак презрения. Не иметь для человека времени, не сидеть с ним спокойно и молча — это ведь все равно что презирать его, насмехаться над ним.

Рассказывать, написал он на первой странице блокнота.

Может, подумал он, это и есть правильная путеводная нить.

Рассказывать, и больше ничего.

Валландер отодвинул блокнот в сторону, положил ноги на стол. Потом позвонил домой, выяснил, что все спокойно, и обещал через час-другой вернуться.

Рассеянно прочитал заявление о пропаже лошадей, из которого было ясно только одно: три породистые лошади пропали в ночь на 6 мая. Вечером они находились в денниках, а утром, когда в полшестого девушка-конюх открыла ворота, денники были пусты.

Валландер посмотрел на часы и решил съездить на конезавод. Поговорив с тремя конюхами и личным представителем хозяина, он пришел к мысли, что все это может оказаться намеренным мошенничеством со страховкой. Кое-что записал и предупредил, что еще навестит их.

На обратном пути в Истад заехал в «Отцовскую шляпу» и выпил кофе.

А сам рассеянно думал о том, есть ли в Южной Африке скаковые лошади.

 

21

Сикоси Цики прибыл в Швецию вечером в среду, 13 мая.

И Коноваленко сразу сообщил ему, что он останется на юге страны. Там пройдет подготовку и оттуда же уедет. Получив от Яна Клейна депешу, что преемник выехал, Коноваленко поначалу взвесил возможность организовать необходимые условия в окрестностях Стокгольма. Вариантов было несколько, в особенности неподалеку от Арланды, где шум взлетающих и приземляющихся самолетов перекрывает все прочие звуки и можно как следует пристрелять винтовку. Кроме того, оставалась проблема с Виктором Мабашей и шведским полицейским, которого Коноваленко мало-помалу просто возненавидел. Если они в Стокгольме, он должен быть здесь, пока оба не будут ликвидированы. Вдобавок нельзя не учитывать, что после убийства полицейского всеобщая бдительность в стране могла возрасти. На всякий случай он решил действовать на два фронта. Таню оставил при себе в Стокгольме, а Рыкова опять послал на юг, подыскать подходящий дом в уединенном месте. Рыков показал на карте район к северу от Сконе, который назывался Смоланд, и сказал, что там не составит труда найти какую-нибудь уединенную усадьбу. Но Коноваленко хотел быть неподалеку от Истада. Если они не отловят Виктора Мабашу и полицейского в Стокгольме, те рано или поздно объявятся в родном городе Валландера. В этом он был уверен ничуть не меньше, чем в том, что между чернокожим и Валландером возникла нежелательная связь. Он не мог уразуметь, что их свело вместе. Но все больше убеждался, что дело обстоит именно так. И если он найдет одного, то найдет и другого.

Через Истадское турбюро Рыков снял дом к северо-востоку от города, возле Тумелиллы. Конечно, местоположение могло бы быть и получше. Но в усадьбе имелся заброшенный гравийный карьер, где можно устроить стрельбище. Коноваленко решил, что, если придется остановить выбор на этом варианте, Таня поедет с ними и Рыкову было незачем набивать морозилку едой. Вместо этого Коноваленко приказал ему выяснить, где живет Валландер, и понаблюдать за его квартирой. Рыков сделал как велено. Но Валландер не появлялся. Накануне приезда Сикоси Цики, во вторник, 12 мая, Коноваленко решил остаться в Стокгольме. Хотя никто из осведомителей, посланных на поиски, Виктора Мабашу не видел, чутье упорно говорило Коноваленко, что он прячется где-то в городе. К тому же он не мог представить себе, что такой осторожный и умный полицейский, как Валландер, поспешит вернуться в свой дом, за которым явно установят наблюдение.

И все же Рыков обнаружил его именно там, вечером во вторник, в начале шестого. Дверь подъезда открылась, и Валландер вышел на улицу. Он был один, но Рыков, сидевший в своей машине, сразу заметил, что он настороже. Валландер пошел пешком, и Рыков сообразил, что если двинется следом на машине, то будет немедля раскрыт. Поэтому он остался на месте. Минут через десять дверь подъезда опять открылась. Рыков оцепенел. На этот раз вышли двое. Молодая девушка, должно быть дочь Валландера, которую Рыков еще ни разу не видел. А за ней — Виктор Мабаша. Они пересекли улицу, сели в машину и уехали. Рыков и теперь не двинулся с места. Сидя в машине, позвонил по мобильнику в Ерфеллу, где сейчас жили Коноваленко с Таней. Таня и ответила. Рыков коротко поздоровался и попросил позвать Коноваленко. Выслушав его рассказ, Коноваленко мгновенно принял решение. Они с Таней приедут в Сконе на следующее утро. И будут там, пока не встретятся с Сикоси Цики и не убьют Валландера и Виктора Мабашу, а если надо, и дочь. Дальше будет видно. Но квартира в Ерфелле пока останется за ними.

Ночью Коноваленко и Таня выехали в Сконе. Рыков встретил их на автостоянке у западного въезда в Истад, и все трое прямиком направились в тот дом, который он снял в Тумелилле. Во второй половине дня Коноваленко лично наведался на Мариягатан и долго разглядывал дом, где жил Валландер. А на обратном пути сделал остановку в переулке возле полицейского управления.

Ситуация предельно простая, думал он. Второй раз ошибиться нельзя. Иначе конец всем мечтам о будущем в ЮАР. Что говорить, он и сейчас сильно рискует. Ведь он скрыл от Яна Клейна, что Виктор Мабаша жив. А вдруг у Яна Клейна есть здесь человек, который шлет ему донесения без ведома Коноваленко. Несколько раз Коноваленко даже велел своим людям присмотреть, нет ли за ним хвоста. Но никаких посланцев Яна Клейна обнаружить не удалось.

Весь день Коноваленко и Рыков обдумывали план действий. Коноваленко с самого начала был настроен решительно и беспощадно. Они устроят прямой налет на квартиру.

— Что у нас есть? — спросил он.

— Практически все, кроме гранатомета, — ответил Рыков. — Взрывчатка, дистанционные детонаторы, гранаты, автоматическое оружие, дробовики, пистолеты, средства связи.

Коноваленко выпил стакан водки. Он, конечно, предпочел бы взять Валландера живым и как следует его допросить. Но отбросил эту мысль. Рисковать нельзя.

Затем он определил порядок действий:

— Завтра в первой половине дня, когда Валландера там не будет, Таня зайдет в дом, изучит подъезд и дверь квартиры. Под видом раздачи рекламы на пищевые продукты. Рекламу раздобудешь где-нибудь в супермаркете. Далее, за домом надо следить во все глаза. Если завтра вечером они будут дома, мы немедля нанесем удар. Взорвем дверь и откроем шквальный огонь. Надеюсь, обойдется без неожиданностей: уложим обоих и смотаемся.

— Их трое, — заметил Рыков.

— Двое или трое — не все ли равно. Живых оставлять нельзя.

— Сегодня вечером прибывает новый африканец, — сказал Рыков. — Возьмем его с собой?

— Нет. Он будет ждать здесь, с Таней. — Он серьезно посмотрел на обоих: — Дело в том, что Виктор Мабаша уже несколько дней мертв. По крайней мере, Сикоси Цики должен думать именно так. Ясно?

Оба кивнули.

Коноваленко налил себе и Тане еще по стакану водки. Рыков отказался, ему предстоит собрать взрывное устройство, а такие вещи делают на трезвую голову. Вдобавок спустя несколько часов надо встретить в Лимхамне Сикоси Цики.

— Давайте-ка пригласим южноафриканца на обед в честь знакомства, — сказал Коноваленко. — Никому из нас, понятно, не улыбается сидеть за столом с черномазым, но иногда это необходимо ради дела.

— Виктору Мабаше русская кухня не понравилась, — сказала Таня.

Коноваленко на миг задумался:

— Цыпленок. Он нравится всем африканцам.

В шесть Рыков встретил в Лимхамне Сикоси Цики. А спустя час-другой они уже сидели за столом. Коноваленко поднял рюмку.

— Завтра у тебя день отдыха, — сказал он. — В пятницу начнем.

Сикоси Цики кивнул. Он был так же немногословен, как и его предшественник.

Молчаливые люди, думал Коноваленко. И, когда надо, беспощадные. Такие же как я.

После возвращения в Истад Валландер почти целыми днями планировал противозаконные действия. С отчаянной решимостью готовил отъезд Виктора Мабаши из Швеции. После долгих мучительных раздумий он пришел к выводу, что есть только один способ удержать ситуацию под контролем. Но угрызения совести постоянно напоминали ему, что его поступки несовместимы с законом. Виктор Мабаша, конечно, не убивал Луизу Окерблум, но присутствовал при убийстве. А вдобавок угнал несколько автомобилей и ограбил магазин. Мало того, он находился в Швеции нелегально и планировал совершить серьезное преступление на родине, в ЮАР. Валландер твердил себе, что таким образом он предотвратит хотя бы это преступление. И помешает Коноваленко убить самого Виктора Мабашу. Коноваленко и так получит срок за убийство Луизы Окерблум, если его поймают. Теперь надо обязательно послать через Интерпол депешу коллегам в ЮАР. Но прежде он должен вывезти Виктора Мабашу за пределы страны. Чтобы не привлекать лишнего внимания, Валландер позвонил в одну из туристических контор Мальмё и навел справки о возможных авиамаршрутах до Лусаки в Замбии. Виктор Мабаша объяснил, что в Южную Африку его без визы не пустят. А вот для въезда в Замбию ему как гражданину Швеции виза не требуется. Деньги на перелет до Замбии и дальше, через Зимбабве и Ботсвану, у него есть. А границу ЮАР он перейдет где-нибудь в неохраняемом месте. Турконтора в Мальмё предложила несколько вариантов. В конце концов было решено, что Виктор Мабаша вылетит в Лусаку рейсом замбийских авиалиний. Стало быть, Валландер должен снабдить его фальшивым паспортом. На практике эта задача была сопряжена не только с большими сложностями, но и с сильнейшими угрызениями совести. Подделывать паспорт в собственном полицейском управлении равнозначно профессиональной измене. И оттого, что Виктор Мабаша клятвенно обещал уничтожить этот паспорт, как только пройдет в Замбии паспортный контроль, на душе у Валландера спокойнее не стало.

— В тот же день, — потребовал Валландер. — Сжечь.

Валландер купил дешевый фотоаппарат и сделал несколько паспортных фотографий. Нерешенным оставался лишь один вопрос — каким образом Виктор Мабаша пройдет шведский паспортный контроль. Даже будь у него шведский паспорт, с технической точки зрения подлинный, не отмеченный у пограничников в компьютеризированных перечнях лиц, подлежащих задержанию, все равно риск непредвиденных случайностей был огромен. После долгих раздумий Валландер решил провести Виктора Мабашу в Мальмё через терминал судов на воздушной подушке. Надо снабдить его билетом первого класса, тогда посадочный талон более или менее гарантирует, что паспортный контроль не станет им интересоваться без особой нужды. Вдобавок Линда сыграет роль его подружки. Они попрощаются прямо на глазах у пограничников, а нескольким шведским фразам Валландер научит его заранее.

Подтвержденная броня на билеты означала, что из Швеции он должен выехать утром в пятницу, 15 мая. До тех пор Валландеру необходимо заготовить поддельный паспорт.

Вечером во вторник он заполнил заявление на загранпаспорт для своего отца и взял с собой две фотографии. В последнее время процесс оформления значительно упростился. Паспорт заполняли теперь в присутствии заявителя. Валландер терпеливо ждал; наконец женщина-паспортистка выпроводила последнего посетителя и собралась закрывать.

— Простите, я немного запоздал, — сказал Валландер. — Дело в том, что мой отец решил поехать с группой пенсионеров во Францию, но, как выяснилось, выбрасывая старые бумаги, умудрился спалить свой паспорт.

— Бывает, — сказала паспортистка, которую звали Ирма. — Паспорт нужен прямо сегодня?

— Да. Вы уж простите, что я так поздно пришел.

— Вы и с убийством той женщины никак не разберетесь. — Она взяла у него фотографии и заявление.

Валландер внимательно следил, как она заполняла паспорт. И, получив готовый документ, подумал, что сумеет повторить все ее операции.

— Надо же, как все просто, — сказал он.

— Но скучно, — ответила Ирма. — Интересно, почему любая работа становится скучнее, когда упрощается?

— Переходите в полицию, — сказал Валландер. — У нас не соскучишься.

— Я и так в полиции. Да и не очень-то мне охота с вами меняться. Ужасно, наверное, вытаскивать труп из колодца. Что при этом чувствуешь?

— Трудно сказать. Наверно, тут как под наркозом, когда не чувствуешь вовсе ничего. Впрочем, в департаменте юстиции наверняка есть какая-нибудь инструкция насчет того, что чувствуют полицейские, доставая из колодца женские трупы.

Он еще немного поболтал с Ирмой, пока она закрывала. Все нужные бланки хранились в сейфе. Но он узнал, где хранятся ключи.

Они решили, что Виктор Мабаша выедет из Швеции как шведский гражданин Ян Берг. Валландер испробовал целый ряд сочетаний имен, чтобы установить, какое Виктору Мабаше легче всего произнести. Остановились на Яне Берге. Виктор Мабаша спросил, что означает это имя, и, услышав перевод, остался доволен. Из всех этих разговоров Валландер понял, что южноафриканец живет в тесном контакте с миром духов, совершенно чуждым для него самого. Для Виктора Мабаши случайностей в жизни не существовало, даже смена имени не была случайной. Линда по мере возможности помогла отцу, объяснив, почему Виктор Мабаша думает именно так. Но все же ему казалось, будто он заглядывает в мир, понять который не в силах. Африканец говорил о своих предках так, словно они были живы. Порой Валландер терялся в догадках, идет ли речь о событиях, случившихся много веков назад или совсем недавно. Виктор Мабаша невольно завораживал его. И все труднее было осознать, что этот человек преступник, который готовил у себя на родине серьезное покушение.

Во вторник Валландер засиделся в кабинете допоздна. Чтобы хоть чем-то заняться, начал писать письмо Байбе Лиепе в Ригу. Но, перечитав написанное, порвал листок в клочья. Он обязательно напишет ей. Однако время для этого пока не пришло.

К десяти в управлении остались только ночные дежурные. Свет в помещении, где выдавали паспорта, включать рискованно, поэтому он вооружился карманным фонариком с синим светофильтром и, шагая по коридору, думал, что лучше бы ему идти куда-нибудь в другое место. Вспомнил о мире духов Виктора Мабаши и мельком задался вопросом, нет ли у шведских полицейских какого-нибудь духа-хранителя, который оберегает их, когда они намерены нарушить закон.

Ключ висел на своем месте в шкафу с документами. Секунду Валландер смотрел на машину, которая превращала фотографии и строчки заполненных заявлений в настоящий паспорт.

Потом он натянул резиновые перчатки и приступил к делу. Через некоторое время ему почудились шаги. Он спрятался за машиной и погасил фонарик, а когда шаги стихли, продолжил работу. Рубашка на спине взмокла от пота. Но вот наконец готовый паспорт был у него в руках. Он выключил машину, повесил ключ на место в шкафу и запер дверь. Рано или поздно проверка обнаружит недостачу паспортного бланка. Учитывая регистрационные номера, это произойдет, скорее всего, уже завтра, что для Бьёрка чревато большими неприятностями. Но Валландера никто не заподозрит.

Уже в кабинете, устало рухнув на стул, он сообразил, что забыл поставить печать. Беззвучно выругался и в сердцах швырнул паспорт на стол.

В тот же миг дверь отворилась, вошел Мартинссон. Увидев Валландера, он вздрогнул от неожиданности:

— Ой, извини! Я думал, тебя нет. Хотел посмотреть, не здесь ли я оставил шапку.

— Шапку? В середине мая?

— Кажется, я заболеваю, — сказал Мартинссон. — Шапка была при мне, когда мы тут сидели вчера.

Валландер напрочь забыл, была ли у Мартинссона шапка, когда накануне они со Сведбергом сидели здесь, обсуждая последние события в расследовании и пока что безрезультатные розыски Коноваленко.

— Погляди на полу под столом.

Мартинссон нагнулся, а он быстро сунул паспорт в карман.

— Нету, — сказал Мартинссон. — Вечно я теряю шапки.

— Спроси у уборщицы, — посоветовал Валландер.

Мартинссон шагнул было к двери, но опять остановился.

— Помнишь Петера Ханссона? — спросил он.

— Как же я могу его забыть?

— Сведберг звонил ему на днях, уточнял кой-какие детали из протокола допроса. И ненароком упомянул о краже из твоей квартиры. Воры обычно знают друг друга. Вот Сведберг и решил: попытка не пытка. Сегодня Петер Ханссон позвонил и сказал, что, кажется, знает, кто это сделал.

— Вот черт! — воскликнул Валландер. — Так, может, он устроит, чтобы мне вернули пластинки и кассеты с записями, а уж на аппаратуру можно наплевать.

— Потолкуй завтра со Сведбергом, — сказал Мартинссон. — И не засиживайся так долго.

— Я как раз собирался уходить. — Валландер встал.

Мартинссон, уже стоя в дверях, обернулся:

— Думаешь, мы его возьмем?

— Конечно. Конечно возьмем. Коноваленко от нас не уйдет.

— Я вот все думаю, в стране ли он.

— Мы исходим из того, что он здесь.

— А этот африканец без пальца?

— Коноваленко наверняка даст нам объяснение.

Мартинссон нерешительно кивнул.

— Да, вот еще что, — сказал он. — Завтра хоронят Луизу Окерблум.

Валландер посмотрел на него. Но ничего не сказал.

Похороны были назначены на среду, в два часа дня. До последней минуты Валландер сомневался, стоит ли ему идти туда. Никакие близкие узы не связывали его с семейством Окерблум. О женщине, которую будут хоронить, он узнал, когда она была уже мертва. Да и само присутствие полицейского могут истолковать превратно. Особенно если учесть, что преступник до сих пор не схвачен. Валландер и сам не знал, почему все-таки решил пойти. Может, из любопытства? Или от нечистой совести? Как бы там ни было, ровно в час он надел темный костюм, а потом долго искал запропастившийся куда-то белый галстук. Виктор Мабаша наблюдал за ним, пока он завязывал галстук перед зеркалом в передней.

— Я иду на похороны, — сказал Валландер. — Хоронят женщину, которую убил Коноваленко.

На лице Виктора Мабаши отразилось удивление.

— Только теперь? Мы стараемся хоронить умерших как можно скорее. Чтобы они не блуждали по земле.

— Мы не верим в привидения, — отозвался Валландер.

— Духи — это не привидения. Иногда я просто диву даюсь, что белые так непонятливы.

— Наверно, вы правы. А может, и нет. Может, все совсем наоборот.

И он ушел. Вопрос Виктора Мабаши вызвал у него досаду.

Не хватало только, чтобы этот чернокожий тип меня поучал, думал он. Куда бы он делся без меня и моей помощи?

Валландер припарковал машину поодаль от часовни, возле крематория, и, слушая бой часов, дождался, пока люди в черном исчезнут внутри. Только когда сторож собрался запереть дверь, он вошел и сел сзади. Человек, сидевший на несколько рядов впереди, обернулся и поздоровался. Это был репортер «Истадс аллеханда».

Потом заиграл орган, и в горле у Валландера тотчас встал комок. Похороны всегда были для него тяжелым испытанием. Он уже теперь со страхом думал о том дне, когда ему придется идти за гробом отца. Похороны матери одиннадцать лет назад по-прежнему пробуждали тягостные воспоминания: он должен был произнести у гроба короткую речь, но не выдержал и бросился вон из церкви.

Стараясь обуздать волнение, он разглядывал людей в часовне. Далеко впереди сидел Роберт Окерблум с дочками, одетыми в белое. Рядом — пастор Туресон, который должен был совершить погребальный обряд.

Внезапно у Валландера мелькнула мысль о наручниках, найденных дома у Окерблумов, в ящике письменного стола. Неделю с лишним он и не вспоминал о них.

Существует полицейское любопытство, выходящее за пределы непосредственного расследования, думал он. Долгие годы мы непрерывно копаемся в самых сокровенных людских тайниках, и, наверное, из-за этого с нами что-то происходит. Я знаю, эти наручники не имеют касательства к теперешнему расследованию. Не играют ни малейшей роли. И все же мне очень хочется выяснить, почему они лежали в ящике. Понять, что они означали для Луизы Окерблум, а может быть, и для ее мужа.

Валландер сердито отбросил эти мысли и сосредоточился на заупокойной службе. Меж тем как пастор Туресон произносил положенные слова, он на миг встретился взглядом с Робертом Окерблумом. И даже издали прочел в его глазах бесконечную скорбь и одиночество. В горле опять встал комок, из глаз брызнули слезы. Чтобы взять себя в руки, он стал думать о Коноваленко. Как, вероятно, и большинство шведских полицейских, в глубине души Валландер не был убежденным противником полного запрета смертной казни. Если забыть о скандале, который разразился, когда смертную казнь отменили даже для тех, кто во время войны изменил родине, он не то чтобы полагал ее возможной карой за определенные типы преступлений. Просто иногда сталкивался с жестокими убийствами, изнасилованиями, преступлениями на почве наркотиков, которые были полны такого презрения к человеку, что у него непроизвольно мелькала мысль: подобные люди не вправе жить на свете. Он прекрасно понимал, что его резоны противоречивы и такой закон невозможен и даже нелеп. Это говорил его подсознательный опыт, невзвешенный, мучительный. Все то, что ему как полицейскому приходилось видеть. И что вызывало в душе иррациональный и болезненный отклик.

Когда служба закончилась, Валландер пожал руку Роберту Окерблуму и стоявшим рядом людям. Смотреть на девочек он не рискнул, опасаясь собственных слез.

На улице пастор Туресон отвел его в сторону:

— Большое спасибо, что вы пришли. Мы не рассчитывали, что полиция пришлет кого-то на похороны.

— Я представляю только себя самого, — ответил Валландер.

— Тем лучше, — сказал пастор Туресон. — Вы по-прежнему разыскиваете виновника этой трагедии?

Валландер кивнул.

— Но вы его поймаете?

Валландер опять кивнул:

— Обязательно. Рано или поздно. Как Роберт Окерблум? И девочки?

— Он ищет опоры в поддержке общины, — ответил пастор. — И у него есть Бог.

— Значит, он по-прежнему верует, — тихо сказал Валландер.

Пастор нахмурился:

— А почему он должен оставить Бога из-за того, что люди причинили зло ему и его семье?

— Действительно. Почему?

— Через час у нас в церкви собрание. Приходите, мы будем рады.

— Спасибо, — ответил Валландер, — но меня ждет работа.

Они обменялись рукопожатием, Валландер пошел к машине и вдруг заметил, что вокруг бушует весна.

Скорей бы уж Виктор Мабаша уехал, подумал он. Скорей бы арестовать Коноваленко. Тогда можно будет и весне порадоваться.

Утром в четверг Валландер отвез дочь к своему отцу в Лёдеруп. И она вдруг надумала остаться там до завтра. Посмотрела на одичавший сад и решила до возвращения в Истад навести порядок. Но одного дня на это явно не хватит.

— Если передумаешь, позвони, — сказал Валландер.

— Можешь сказать мне спасибо за то, что я убрала твою квартиру, — сказала Линда. — Ведь там ужас что творилось.

— Знаю. Спасибо.

— Сколько мне еще придется пробыть здесь? У меня в Стокгольме вообще-то много дел.

— Недолго, — ответил Валландер, чувствуя всю неубедительность своих слов. Но к его удивлению, дочь больше ничего не сказала.

Вернувшись в Истад, Валландер имел продолжительную беседу с прокурором Окесоном. А до того вместе с Мартинссоном и Сведоергом привел в порядок все следственные материалы.

Около четырех он поехал домой, по дороге закупил продукты. Возле двери лежала огромная кипа рекламных брошюр какого-то универмага. Он не глядя отправил их в мусорный мешок. Потом приготовил обед и еще раз проработал с Виктором Мабашей все практические обстоятельства, связанные с его отъездом. Заученные реплики с каждым разом звучали все чище.

После обеда они разучили последнюю деталь. Виктор Мабаша перекинет через левую руку плащ, чтобы спрятать повязку. И вот так, с плащом на руке, ему нужно достать из внутреннего кармана паспорт. В конце концов Валландер остался доволен. Никто ничего не заметит.

— В Лондон вы полетите рейсом английской авиакомпании, — сказал он. — Лететь рейсом САС слишком рискованно. Шведские стюардессы наверняка читают газеты и смотрят по телевизору новости. Они могут заметить повязку и поднять тревогу.

Вечером, когда они обсудили все практические проблемы, внезапно настала тишина, и ни один из них долго не мог ее нарушить. Но вот Виктор Мабаша встал, подошел к Валландеру.

— Почему вы мне помогаете? — спросил он.

— Не знаю, — ответил Валландер. — Я часто думаю, что должен бы надеть на вас наручники. И понимаю, что очень рискую, пытаясь вывезти вас за пределы Швеции. Может быть, Луизу Окерблум все-таки убили вы? Сами рассказывали, какими умелыми лжецами становятся люди в вашей стране. Может, я выпускаю убийцу?

— И все-таки вы это делаете?

— Да, все-таки делаю.

Виктор Мабаша расстегнул на шее цепочку и протянул Валландеру. На ней была подвеска — зуб какого-то хищника.

— Леопард — одинокий охотник, — сказал Виктор Мабаша. — Не в пример львам он ходит сам по себе, пересекает только собственный след. Днем, в самую жару, он отдыхает на деревьях вместе с орлами. А ночью охотится, в одиночку. Леопард — ловкий охотник. Но и величайший вызов для других охотников. Это клык леопарда. Я дарю его вам.

— Я не вполне понял смысл ваших слов, — сказал Валландер. — Но подарок принимаю.

— Все понять невозможно. Рассказ — это странствие, у которого нет конца.

— Наверное, в этом и заключается различие между нами. Я привык ожидать, что у истории есть конец. А вы полагаете, что добрая история бесконечна.

— Может быть, и так, — сказал Виктор Мабаша. — Может быть, счастье — знать, что новой встречи не будет. Ведь тогда что-то продолжает жить.

— Может быть, — повторил Валландер. — Но я сомневаюсь. Вправду ли это так?

Виктор Мабаша не ответил.

Через час он спал под одеялом на диване, а Валландер сидел, разглядывая подаренный клык.

Внезапно его охватила тревога. Он вышел в темную кухню, глянул на улицу. Все спокойно. Потом проверил, хорошо ли заперта дверь. Сел на табуретку у телефона и подумал, что просто устал. Еще двенадцать часов — и Виктор Мабаша уедет.

Он снова взглянул на клык.

Все равно никто не поверит, подумал он. И лучше никогда не рассказывать о днях и ночах в обществе чернокожего африканца, которому отрезали палец в уединенной сконской усадьбе.

Эту тайну я унесу с собой.

Встретившись утром в пятницу, 15 мая, в Хамманскраале, Ян Клейн и Франц Малан очень быстро выяснили, что ни один из них не нашел в плане серьезных слабостей.

Операция состоится в Капстаде 12 июня. Холм Сигналхилл за стадионом, где будет выступать Нельсон Мандела, обеспечивает Сикоси Цики идеальную позицию, оттуда он произведет выстрел из своей дальнобойной винтовки. А потом незаметно исчезнет.

Но были еще две детали, о которых Ян Клейн не сказал ни Францу Малану, ни остальным членам Комитета. Об этом он не собирался говорить вообще никому. Во имя ЮАР, во имя сохранения власти белых он был готов унести с собой в могилу иные важные секреты. Определенные события и взаимосвязи в истории страны должны остаться тайной.

Во-первых, он не хотел рисковать, не хотел, чтобы Сикоси Цики продолжал жить, зная, кого он убил. Сикоси Цики будет молчать, вне всякого сомнения. Но точно так же, как фараоны древности не оставляли в живых строителей тайных камер в пирамидах, чтобы сама память о существовании этих помещений утратилась, он пожертвует Сикоси Цики. Убьет его своими руками и позаботится, чтобы труп не нашли.

Вторая тайна, которую Ян Клейн хотел сохранить, заключалась в том, что еще накануне вечером Виктор Мабаша был жив. Теперь-то он мертв, безусловно мертв. Но то, что Виктор Мабаша умудрился так долго оставаться в живых, Ян Клейн воспринимал как свое личное поражение. Он чувствовал себя в ответе за промахи Коноваленко и за его неспособность с первого раза закрыть главу под названием «Виктор Мабаша». Кагэбэшник неожиданно оказался с червоточиной. А хуже всего, что он пытался прикрыть свои огрехи враньем. Люди, воображавшие, будто Ян Клейн не способен добыть необходимую информацию, наносили ему личное оскорбление. Когда Нельсон Мандела будет убит, он примет окончательное решение насчет Коноваленко и его работы в ЮАР. Сейчас этот человек должен подготовить Сикоси Цики, и эту задачу он, безусловно, выполнит. Скорей всего, недостатки у Коноваленко, по сути, те же, что привели к краху советскую империю, думал Ян Клейн. Он отнюдь не отметал возможность, что придется убрать и Коноваленко, и его пособников — Владимира и Таню. Эта операция требовала самой тщательной зачистки, которую он возьмет на себя.

Они сидели у стола, крытого зеленым сукном, и раз за разом выверяли каждую деталь плана. За истекшую неделю Франц Малан успел съездить в Капстад и побывал на стадионе, где будет выступать Мандела. Кроме того, он потратил несколько часов на осмотр того места, откуда будет стрелять Сикоси Цики. И даже снял видеофильм, который они просмотрели трижды. Недоставало только одного — сводки о ветрах, преобладающих в июне в Капстаде. Под видом представителя некоего яхт-клуба Франц Малан связался с Национальным метеорологическим институтом, и там обещали выслать необходимые сведения. Имя и адрес, которые он оставил, никто выследить не сумеет.

Ян Клейн никуда не ездил. Перед ним стояла другая задача — теоретический анализ плана. Он должен был продумать и учесть все возможные случайности, проиграть все роли, пока не убедится, что никаких неожиданностей не возникнет.

Через два часа они закончили работу.

— Остается одно, — сказал Ян Клейн. — Нужно точно выяснить, какие меры капстадская полиция намерена принять двенадцатого июня.

— Это моя задача, — ответил Франц Малан. — Мы разошлем циркуляр во все полицейские округа страны и заблаговременно затребуем копии всех планов по обеспечению безопасности на мероприятиях, где ожидается большое стечение народа.

В ожидании остальных членов Комитета они вышли на веранду и молча смотрели на окрестный пейзаж. У горизонта тяжелое дымное облако лежало над трущобным районом, где жили чернокожие африканцы.

— Будет резня, — сказал Франц Малан. — Я по-прежнему с трудом представляю себе, что произойдет.

— Смотри на это как на необходимую зачистку, — отозвался Ян Клейн. — Это слово пробуждает более приятные эмоции, чем «резня». Вдобавок мы именно к этому и стремимся.

— И все же, — сказал Франц Малан. — Иногда меня охватывает неуверенность. Удастся ли нам держать события под контролем?

— Ответ простой. Мы должны.

Снова этот фаталистический оттенок, подумал Франц Малан и украдкой покосился на человека, который стоял в нескольких метрах от него. Порой он не мог совладать с изумлением. Может, Ян Клейн сумасшедший? Психопат, который под маской сдержанности скрывает страшную правду о себе самом?

При этой мысли ему стало не по себе. Единственное, что он мог сделать, — это отогнать ее.

В два часа Комитет собрался в полном составе. Франц Малан и Ян Клейн показали видеофильм и дали необходимые объяснения. Вопросов оказалось немного, возражения были с легкостью устранены. Уже около трех провели голосование. Решение было принято.

Через двадцать восемь дней во время митинга на капстадском стадионе Нельсон Мандела будет убит.

Собравшиеся покинули Хамманскрааль один за другим, с промежутком в несколько минут. Ян Клейн уехал последним.

Начался обратный отсчет.

 

22

Налет случился сразу после полуночи.

Виктор Мабаша спал на диване, укрывшись одеялом. Валландер стоял у кухонного окна, пытаясь разобраться, поесть ему или выпить чаю, и прикидывал, спят отец и Линда или нет. Наверняка полуночничают. Как ни странно, у них всегда было о чем поговорить.

Дожидаясь, пока закипит чайник, он подумал, что миновало уже три недели с тех пор, как он начал искать Луизу Окерблум. И теперь, спустя три недели, известно, что ее убил человек по фамилии Коноваленко. Тот же, что, скорее всего, убил и полицейского Тенгблада.

Через несколько часов, когда Виктор Мабаша покинет Швецию, он сможет рассказать о случившемся. Но сделает это анонимно, и, вероятно, никто не поверит письму, которое он без подписи пошлет в полицейское управление. Все зависело от признаний самого Коноваленко. Да и то еще вопрос, поверят ли и ему.

Валландер налил в заварной чайник кипятку — пусть настаивается. И подвинул себе кухонный стул.

В тот же миг в прихожей грянул взрыв. Ударная волна швырнула Валландера назад, головой о холодильник. Кухня быстро наполнялась дымом, и он ощупью устремился в спальню. А когда добрался до кровати и схватил с ночного столика пистолет, услышал один за другим четыре выстрела и распластался на полу. Стреляли в гостиной.

Коноваленко, мелькнуло в мозгу. Пришел за мной.

Валландер поспешно нырнул под кровать. И от ужаса решил, что сердце наверняка не выдержит. Позднее он будет вспоминать, как унизительна была мысль о том, что он умрет под собственной кроватью.

Из гостиной донеслись глухие удары и сдавленный стон. Потом кто-то вошел в спальню, немного постоял и опять вышел. Виктор Мабаша что-то крикнул. Значит, он еще жив. Потом послышались шаги и затихли где-то на лестнице. И кто-то все время кричал, а он не мог понять, откуда идет крик — с улицы или из какой-то квартиры.

Валландер выполз из-под кровати, осторожно поднялся на ноги, глянул в окно на улицу. В густом удушливом дыму трудно было что-либо различить. Но он все-таки обнаружил двух мужчин, которые волокли Виктора Мабашу. Один из них был Рыков, Не задумываясь, Валландер распахнул окно спальни и выстрелил в воздух. Рыков выпустил Виктора Мабашу и обернулся. Валландер успел броситься на пол, прежде чем по стеклам ударила автоматная очередь. Градом посыпались осколки. Снова крики, потом рев автомобильного мотора. Высунувшись в окно, он увидел, как черный «ауди» на полной скорости мчится прочь от дома. Валландер бросился на улицу, где уже толпились полуодетые люди. Увидев Валландера с пистолетом в руке, они закричали и шарахнулись в сторону. Ватными пальцами Валландер отпер машину, чертыхаясь, ткнул несколько раз ключом в стартер, наконец попал, завел мотор и рванул следом за «ауди». Издали доносился вой полицейских сирен, скоро полиция будет здесь. Он вырулил на Эстерледен — и удачно. Со стороны Регементсгатан вылетел «ауди», помчался на восток. Может, они не поняли, что в машине именно он, подумал Валландер. Ведь тому, что человек в спальне не нагнулся и не заглянул под кровать, было только одно объяснение: застланная кровать сбила его с толку, и он решил, что Валландера нет дома.

Обычно Валландер по утрам постель не застилал. Но в этот день его дочь, которой отчаянно надоел тарарам, убрала квартиру и сменила постельное белье.

«Ауди» на большой скорости направлялся прочь из города. Валландер держал дистанцию и не мог отделаться от мысли, что все это кошмарный сон. Он, безусловно, действовал в нарушение всех инструкций насчет того, как следует обезвреживать опасного преступника. И хотел было затормозить и развернуться. Но передумал, погнал дальше. Они уже миновали Сандскуген, оставив слева поле для гольфа, и Валландер начал спрашивать себя, свернет ли «ауди» к Сандхаммарену или направится прямиком на Симрисхамн и Кристианстад.

Внезапно он заметил, что задние колеса «ауди» двигаются как-то странно и скорость падает. Видимо, проколота шина. У него на глазах автомобиль опрокинулся в канаву и остался лежать на боку. Валландер резко затормозил возле какой-то усадьбы и завернул во двор. Выйдя из машины, он увидел в освещенном дверном проеме силуэт мужчины.

Сжимая в руке пистолет, Валландер обратился к этому человеку, стараясь говорить спокойно и все же решительно.

— Меня зовут Валландер, я полицейский, — сказал он и заметил, что с трудом переводит дух. — Позвоните по 90 000 и передайте, что я преследую человека по фамилии Коноваленко. Объясните, где находится ваш дом, и скажите, чтобы они начинали поиски возле армейского полигона. Вы все поняли?

Мужчина — ему было лет тридцать — кивнул.

— Я вас узнал, — медленно сказал он. — Ваша фотография была в газетах.

— Звоните скорее. У вас ведь есть телефон?

— Конечно есть. А вам не нужно оружие получше, чем этот пистолет?

— Нужно. Но другое сейчас взять негде.

Валландер выбежал на шоссе.

«Ауди» был на прежнем месте. Стараясь держаться в тени, Валландер осторожно направился туда. И по дороге думал о том, долго ли еще сердце выдержит такое напряжение. Хорошо хоть не умер под собственной кроватью. Ему казалось, будто вперед его гонит все тот же страх. Он остановился под прикрытием дорожного щита и прислушался. Машина уже явно пуста. В следующую секунду он заметил, что сетка, ограждавшая армейский полигон, в одном месте разрезана. С моря быстро наползал туман, окутывая стрельбище плотным покровом. В траве неподвижно лежали овцы. Потом он вдруг услышал блеяние: овцы, которых он не видел, тревожно перекликались друг с другом.

Там, подумал Валландер. Овцы приведут меня куда надо. Пригнувшись, он подбежал к дыре в заборе, распластался на земле и стал вглядываться в туман. Ничего не видно и не слышно. Со стороны Истада подъехал автомобиль, затормозил. Дверца открылась, вышел мужчина. Тот самый, который обещал позвонить по 90 000. В руках у него был дробовик. Валландер выбрался из дыры.

— Оставайтесь здесь, — сказал он. — Отгоните машину метров на сто назад. Будьте здесь и ждите полицию. Покажите им дыру в заборе. И предупредите, что там по крайней мере двое вооруженных людей. У одного что-то вроде автомата. Вы все запомнили?

Парень кивнул:

— Я прихватил ружье.

Валландер секунду помедлил, потом сказал:

— Покажите, как оно действует. Я мало знаком с дробовиками.

Парень посмотрел на него с удивлением. Потом показал, где предохранитель и как заряжать. Валландер сообразил, что ружье поршневое. Взял его, высыпал в карман горсть патронов.

Парень отогнал свою машину, а Валландер опять пролез в дырку. Снова беспокойно заблеяла овца. Звук доносился справа, со стороны рощицы и спуска к морю. Валландер сунул пистолет за пояс и осторожно двинулся туда, где тревожно блеяли овцы.

Туман все больше густел.

Звонок из дежурной части поднял Мартинссона с постели. Ощупью сняв трубку, он услышал обо всем сразу: о перестрелке и пожаре на Мариягатан и о том, что Валландер передал через хозяина придорожной усадьбы. Сон как рукой сняло, Мартинссон торопливо оделся и тотчас позвонил Бьёрку. Спросонья Бьёрк очень долго, как считал Мартинссон, не мог сообразить, в чем дело. Однако уже через полчаса все доступные силы истадской полиции собрались возле управления. Ожидалась также помощь из соседних округов. Кроме того, Бьёрк успел дозвониться в Стокгольм до начальника Государственной полиции, который ранее приказал, чтобы его информировали насчет операции по аресту Коноваленко.

Мартинссон и Сведберг с неудовольствием смотрели на толпу полицейских. Оба они считали, что меньшими силами операцию удалось бы провести куда скорее. Но Бьёрк действовал по инструкции. Не хотел рисковать и задним числом выслушивать нарекания.

— Дурацкая затея, — сказал Сведберг. — Мы с тобой должны сами заняться этим. Бьёрк только суматоху устраивает. Если Валландер там один, а Коноваленко настолько опасен, как мы думаем, мы нужны ему прямо сейчас.

Мартинссон кивнул и подошел к Бьёрку.

— Пока вы тут собираете людей, мы со Сведбергом поедем туда, — сказал он.

— Ни в коем случае, — ответил Бьёрк. — Будем действовать по инструкции.

— Если вы следуете инструкции, то мы со Сведбергом — здравому смыслу, — сердито буркнул Мартинссон и отошел. Бьёрк окликнул его, подзывая к себе. Но Сведберг и Мартинссон сели в полицейскую машину и поехали прочь, сделав знак Нурену и Петерсу следовать за ними на патрульной машине.

Из Истада выехали на полной скорости. Патрульную машину с включенной сиреной и синей мигалкой пропустили вперед. Мартинссон сидел за рулем, Сведберг — рядом, копался с пистолетом.

— Что у нас есть? — сказал Мартинссон. — Полигон у съезда на Косебергу. Двое вооруженных мужчин. Один из них Коноваленко.

— Ничего у нас нет, — ответил Сведберг. — Если честно, я ничего хорошего не жду.

— Взрыв и перестрелка на Мариягатан, — продолжал Мартинссон. — Какая тут связь?

— Будем надеяться, Бьёрк все выяснит с помощью инструкций.

Происходящее возле полицейского управления в Истаде все больше напоминало неразбериху. Постоянно шли телефонные звонки от перепуганных обитателей Мариягатан. Пожар был практически ликвидирован. И теперь пришел черед полиции выяснять, кто затеял перестрелку. Брандмейстер Петер Эдлер доложил, что тротуар перед домом залит кровью.

Бьёрк, на которого наседали со всех сторон, в конце концов решил, что с Мариягатан можно подождать. Первым делом нужно взять Коноваленко и его сообщника и выручить Валландера.

— Кто-нибудь знает размеры полигона? — спросил Бьёрк.

Никто толком не знал, но Бьёрк уразумел, что полигон начинался у шоссе и вел к берегу моря. Кроме того, он понимал, что, располагая слишком скудными сведениями, полиция может сделать только одно — оцепить территорию.

То и дело подъезжали машины из соседних округов. А поскольку речь шла о преступнике, который еще и застрелил полицейского, прибыли далее те, кто не был на дежурстве.

Вместе с начальством из Мальмё Бьёрк решил наметить окончательный план действий по прибытии на место. Одновременно послали курьера в полк, за подробными картами местности.

Около часу ночи длинный караван автомашин покинул Истад. По дороге к нему из любопытства присоединились несколько ночных автомобилистов. Туман уже накрывал центр города.

У полигона их встретил парень, тот самый, который сперва говорил с Валландером, а потом с Мартинссоном и Сведбергом.

— Что здесь происходит? — спросил Бьёрк.

— Да ничего пока, — ответил парень.

В тот же миг где-то вдали на полигоне хлестнул одиночный выстрел. А затем целая очередь. И снова тишина.

— Где Сведберг и Мартинссон? — В голосе Бьёрка отчетливо сквозил страх.

— На полигоне, — ответил парень.

— А Валландер?

— Я не видел его с тех пор, как он пролез в дыру.

Прожекторы полицейских машин освещали клубы тумана и овец.

— Надо сообщить, что мы на месте, — сказал Бьёрк. — Берем полигон в кольцо, по возможности.

Через несколько минут, отзываясь призрачным эхом, над полигоном разнесся его одинокий голос. Затем полицейские оцепили территорию и стали ждать.

Как только Валландер пролез в дыру и нырнул в туман, события начали развиваться очень быстро. Он двинулся туда, где блеяли овцы. Шел торопливо, пригнувшись, так как сильно подозревал, что опоздает. Несколько раз натыкался на овец, которые лежали на земле и с громким блеянием кидались врассыпную. Ничего не поделаешь: овцы вели его и в то же время выдавали его местонахождение.

И тут он их засек.

Они были впереди, в дальнем конце поля, там, где оно отлого спускалось к берегу. Словно застывший кадр из фильма. Виктор Мабаша — на коленях. Перед ним Коноваленко с пистолетом в руке, толстяк Рыков в нескольких шагах сбоку. Коноваленко снова и снова повторял:

— Где полицейский?

— Я не знаю.

Валландер расслышал в голосе Виктора Мабаши упорство. И его обуяла бешеная, яростная ненависть к человеку, который убил Луизу Окерблум, а вдобавок и Тенгблада. Одновременно он лихорадочно пытался сообразить, что можно сделать. Если он попробует подползти ближе, они заметят его. А с такого расстояния он вряд ли достанет их из пистолета. Дробовик тоже дальнобойностью не отличается. Атаковать врукопашную — значит наверняка погибнуть. Рыков мигом уложит его из автомата.

Остается только ждать и надеяться, что подоспеют коллеги. Но он слышал, что Коноваленко взвинчен до предела. И не знал, хватит ли времени.

Пистолет был готов к бою. Валландер постарался лечь так, чтобы можно было прицелиться твердой рукой. И целился он в Коноваленко.

Но развязка наступила слишком рано. И так быстро, что Валландер не успел ее предотвратить, опоздал. Задним числом он необычайно ясно понял, как мало времени нужно, чтобы оборвать человеческую жизнь.

Коноваленко еще раз повторил свой вопрос. Виктор Мабаша повторил свой враждебный, упрямый ответ. Тогда Коноваленко поднял пистолет и выстрелил Виктору Мабаше прямо в лоб. Точно так же, как три недели назад убил Луизу Окерблум.

Валландер закричал и спустил курок. Но все уже кончилось. Виктор Мабаша упал навзничь и застыл в неестественной позе. Пуля Валландера прошла мимо Коноваленко. И теперь Валландер отчетливо понимал, что главная опасность — автомат Рыкова. Он прицелился в толстяка и выстрелил, раз, другой, третий. К его изумлению, Рыков внезапно дернулся и рухнул наземь. Валландер посмотрел на Коноваленко и увидел, что тот подхватил Виктора Мабашу и, держа его перед собой как щит, пятится к берегу. Валландер встал во весь рост и крикнул Коноваленко, чтобы тот бросал оружие и сдавался. Вместо ответа грянул выстрел. Валландер метнулся вбок. Виктор Мабаша спас его от пули. Даже Коноваленко не мог как следует прицелиться, держа перед собой тяжелый труп. Вдали завыла одинокая сирена. Чем ближе к берегу, тем гуще становился туман. Валландер неотступно шел за Коноваленко, с оружием в обеих руках. Внезапно Коноваленко выпустил мертвеца, метнулся вниз по склону и исчез. В ту же секунду за спиной у Валландера заблеяла овца. Он поспешно обернулся, вскинув пистолет и дробовик.

Из тумана вышли Мартинссон и Сведберг. На лице у обоих отразилось удивление и страх.

— Убери оружие! — крикнул Мартинссон. — Не видишь, что ли, это мы!

Валландер сознавал, что Коноваленко опять вот-вот удерет. Объясняться нет времени.

— Стойте, где стоите! — крикнул он. — Не ходите за мной!

И попятился, не опуская оружия. Мартинссон и Сведберг не шевелились. Комиссар исчез в тумане.

Мартинссон и Сведберг испуганно переглянулись.

— Это вправду был Курт? — спросил Сведберг.

— Да. Но вид у него был как у сумасшедшего.

— Он жив, — сказал Сведберг. — Жив, вопреки всему.

Они осторожно подошли к береговому откосу, где исчез Валландер. Сквозь туман не видно ни зги. Только слышен слабый плеск воды, набегавшей на берег.

Мартинссон связался с Бьёрком, Сведберг осмотрел убитых. Мартинссон сообщил Бьёрку, куда направить людей, и заодно вызвал «скорую».

— А что Валландер? — спросил Бьёрк.

— Жив, — ответил Мартинссон. — Но где он сейчас, я сказать не могу.

Он быстро отключил рацию, не давая Бьёрку возможности засыпать его вопросами, подошел к Сведбергу и взглянул на человека, которого застрелил Валландер. Две пули вошли Рыкову в живот, прямо над пупком.

— Надо предупредить Бьёрка, что Валландер не в себе, — сказал Мартинссон.

Сведберг кивнул, зная, что этого не избежать.

Они отошли к другому трупу.

— Человек без пальца, — сказал Мартинссон. — А теперь и без жизни. — Он нагнулся и кивнул на входное отверстие на лбу.

Оба подумали об одном и том же. О Луизе Окерблум.

Вскоре подъехали полицейские машины, а немного погодя две «скорые». Медики приступили к осмотру трупов, а Сведберг и Мартинссон вместе с Бьёрком устроились в одной из патрульных машин и рассказали об увиденном. Бьёрк воспринял рассказ с недоверием.

— Очень странно, — сказал он наконец. — Курт, конечно, иногда бывает упрям, но мне трудно представить себе, что он потерял рассудок.

— Видели бы вы его, — сказал Сведберг. — Совершенно на себя не похож. Да еще и оружие на нас направил. В обеих руках — ружье и пистолет.

Бьёрк покачал головой:

— А после он тоже исчез на берегу?

— Он преследовал Коноваленко, — сказал Мартинссон.

— На берегу?

— Там мы потеряли его из виду.

Бьёрк попытался осмыслить услышанное.

— Надо послать проводников с собаками, — сказал он, помолчав. — Перекрыть дороги и, как только рассветет и туман рассеется, вызвать вертолеты.

Они вылезли из машины. В тот же миг в тумане грянул одиночный выстрел. Где-то на берегу, в восточном направлении. Все замерли. Полицейские, медики и собаки ждали, что будет дальше.

В конце концов только заблеяла овца. От этого унылого звука у Мартинссона мороз по коже прошел.

— Мы должны помочь Курту, — решительно объявил он. — Он там один в тумане. А противник у него такой, что без колебаний застрелит кого угодно. Мы должны помочь Курту. Прямо сейчас, Отто.

Сведберг никогда раньше не слыхал, чтобы Мартинссон обращался к Бьёрку по имени. Бьёрк тоже опешил, будто не сразу и понял, кого Мартинссон имеет в виду.

— Проводники с собаками, в бронежилетах, — сказал он.

Немного погодя пустили собак. Те быстро взяли след и начали рваться с поводка. Мартинссон и Сведберг не отставали от проводников.

Метрах в двухстах от места убийства собаки обнаружили на песке кровавое пятно. Покружили рядом, но больше ничего не нашли. Как вдруг одна из собак потянула проводника в северном направлении. Они находились на окраине полигона и шли вдоль забора. След, который учуяла собака, вел через шоссе, а затем в сторону Сандхаммарена.

Через два километра след оборвался. Исчез в никуда.

Собаки заскулили, обнюхивая след, по которому пришли.

— Что происходит? — спросил Мартинссон одного из проводников.

Тот покачал головой:

— След остыл.

Мартинссон не понял:

— Валландер не мог раствориться в воздухе!

— Как раз похоже на то, — вздохнул проводник.

Поиски продолжались, близилось утро. Шоссейные дороги были перекрыты. Практически весь полицейский корпус южной Швеции участвовал в облаве на Коноваленко и Валландера. А когда туман рассеялся, к операции подключились вертолеты.

Но все напрасно. Валландер и Коноваленко бесследно исчезли.

В девять утра Сведберг, Мартинссон и Бьёрк сидели в комнате совещаний. Все трое устали и промокли в тумане. Кроме того, Мартинссон явно простудился.

— Что я скажу начальнику полиции? — вопрошал Бьёрк.

— Иногда лучше сказать все, как оно есть, — тихо сказал Мартинссон.

Бьёрк покачал головой:

— Представьте себе газетные шапки. «Обезумевший комиссар шведской полиции! Секретное оружие шведской полиции в погоне за убийцей полицейского!»

— Шапка должна быть короткой, — отрезал Сведберг.

Бьёрк встал:

— Езжайте домой и поешьте. Переоденьтесь. Потом продолжим.

Мартинссон поднял руку, как школьник:

— Я хочу съездить к его отцу в Лёдеруп. Его дочь тоже там. Может, она расскажет что-нибудь такое, что нам пригодится.

— Ладно, давай. Но поторопись, — сказал Бьёрк.

После этого он вернулся в кабинет и позвонил начальнику всей шведской полиции.

Когда разговор закончился, Бьёрк был красный от злости.

Как и предполагал, он услышал недовольные комментарии.

Мартинссон сидел на лёдерупской кухне, разговаривал с дочерью Валландера, а она меж тем варила кофе. Первым делом он заглянул в студию, поздоровался с отцом комиссара, однако ничего не сказал ему о ночных событиях. Сначала решил поговорить с дочерью.

Он видел, что Линда испугалась. Даже слезы на глаза навернулись.

— Вообще-то и я собиралась вчера ночевать на Мариягатан.

Она налила Мартинссону кофе. Руки у нее заметно дрожали.

— Не понимаю, — сказала она. — Что он мертв. Африканец. Просто не понимаю.

Мартинссон буркнул что-то невнятное.

Ей наверняка есть что рассказать о том, что произошло между ее отцом и убитым африканцем, думал он. И в тот раз, несколько дней назад, в машине Валландера сидел вовсе не ее кенийский друг, это Мартинссон тоже понял. Но зачем Валландер солгал?

— Вы должны отыскать отца, пока не стряслась какая-нибудь беда, — сказала Линда, обрывая ход его мыслей.

— Мы сделаем все возможное, — ответил Мартинссон.

— Больше. Этого недостаточно.

Мартинссон кивнул:

— Да. Мы сделаем больше, чем возможно.

Полчаса спустя Мартинссон вышел из дома. Линда обещала сама рассказать деду о случившемся. А Мартинссон в свою очередь обещал держать ее в курсе событий. И отправился обратно в Истад.

После обеда все трое — Бьёрк, Сведберг и Мартинссон — опять собрались в управлении, в комнате для совещаний. И Бьёрк повел себя весьма необычно: запер дверь.

— Теперь нам никто не помешает, — сказал он. — Необходимо положить конец этой чудовищной неразберихе, пока мы окончательно не потеряли контроль над событиями.

Мартинссон и Сведберг уставились в стол. Ни один не знал, что сказать.

— Вы заметили какие-нибудь признаки того, что Курт Валландер повредился рассудком? — спросил Бьёрк. — Наверняка ведь что-то видели? Мне частенько казалось, что за ним водятся странности. Но именно вы работаете с ним каждый день.

— Я не думаю, что он потерял рассудок, — сказал Мартинссон, не выдержав долгого молчания. — Может, просто переутомился?

— В таком случае все полицейские в стране должны временами впадать в амок, — решительно возразил Бьёрк. — А этого не происходит. Валландер явно сошел с ума. Или, если угодно, временно помешался. Может, дело в наследственности? Его отец вроде год назад блуждал в полях?

— Спьяну, — ответил Мартинссон. — Или от старческого слабоумия. У Курта склероза нет.

— Может, у него болезнь Альцгеймера? — предположил Бьёрк. — Раннее слабоумие?

— Не знаю, что это за болезнь такая, — неожиданно сказал Сведберг. — Ради Бога, давайте рассуждать трезво. Помешался он или нет, может решить только врач. Наша задача — найти Курта. Мы знаем, что он участвовал в перестрелке, в которой убиты два человека. Мы видели его на полигоне. Он направил на нас оружие. Но вовсе не угрожал и не был опасен. Просто как бы потерял самообладание. Или был в отчаянии. Не могу точно сказать. А потом исчез.

Мартинссон медленно кивнул.

— Курт оказался там не случайно, — задумчиво проговорил он. — На его квартиру совершено нападение. Мы можем только предположить, что чернокожий африканец был там вместе с ним. Что произошло затем, относится к области догадок. Но Курт явно напал на какой-то след, хотя и не имел возможности известить нас. Или просто решил пока не рассказывать. Мы ведь знаем, есть у него такая досадная манера. У нас теперь одна задача — отыскать его.

Все молчали.

— Вот уж не думал не гадал, что придется пережить такое, — сказал Бьёрк.

Мартинссон и Сведберг понимали, что он имеет в виду.

— И все же это необходимо, — сказал Сведберг. — Ты должен объявить его в розыск. По всей стране.

— Опасно, — пробурчал Бьёрк. — Но неизбежно.

Тяжелой походкой он пошел к себе в кабинет, чтобы разослать ориентировку о розыске своего коллеги и друга, комиссара Курта Валландера.

Было 15 мая 1992 года. В Сконе пришла весна. День выдался очень теплый. К вечеру над Истадом грянула гроза.

 

Белая львица

23

В лунном свете львица казалась совершенно белой.

Георг Схееперс стоял на платформе джипа и, затаив дыхание, смотрел на нее. Неподвижная, она лежала на берегу реки, метрах в тридцати от машины. Он быстро взглянул на стоявшую рядом жену — в глазах Юдифи читался страх. Он покачал головой, тихо сказал:

— Это не опасно. Она ничего нам не сделает.

Он действительно верил в то, что сказал. Только в самой глубине души шевельнулось сомнение. Здесь, в национальном парке Крюгер, звери привыкли к автомобилям и людям, которые их разглядывали, даже ночью. Но нельзя забывать, что львица — хищник, непредсказуемый, подвластный лишь своим инстинктам. Вдобавок эта львица молодая. В расцвете сил и подвижности. Ей достаточно трех секунд, чтобы подняться из этой ленивой позы и несколькими мощными прыжками достичь машины. А чернокожий шофер, похоже, не очень-то бдителен. Оружия у них нет. При желании она убьет всех троих за считаные мгновения. Три удара могучих челюстей, в шею или позвоночник, — и все, конец.

Львица вдруг словно бы прочла его мысли. Подняла голову, посмотрела на джип. Юдифь крепко вцепилась Схееперсу в плечо. Львица как будто бы глядела им прямо в лицо. Лунный свет отражался в ее зрачках, глаза вспыхнули огнем. Сердце у Георга Схееперса забилось чаще. Ну что бы шоферу включить мотор! Но африканец за рулем не двигался. С внезапным испугом Схееперс подумал, уж не заснул ли он.

Львица между тем встала. Взгляд ее неотрывно следил за людьми. В этот миг Георг Схееперс осознал, что значит впасть в оцепенение. Все мысли, все чувства были при нем — и страх, и стремление убежать. Но он был не в силах пошевелиться.

Львица стояла совсем неподвижно и смотрела на них. Могучие мышцы передних лап играли под кожей. Какая красавица, думал Схееперс. Сила — вот ее красота, а непредсказуемость — характер.

Еще он думал о том, что, во-первых, она львица. И лишь во-вторых, белая. Эта мысль сверлила в мозгу. Как напоминание о чем-то забытом. Но о чем? Он не мог догадаться.

— Почему он не едет? — прошептала Юдифь.

— Это не опасно. Она не подойдет.

Львица, не двигаясь, наблюдала за людьми в машине, стоявшей чуть поодаль от берега. В небе ярко сияла луна. Ночь была ясная, теплая. Где-то в темной речной воде шумно пыхтел флегматичный бегемот.

Наверное, вся эта ситуация — напоминание, решил Георг Схееперс. Чувство надвигающейся угрозы, которая в любую минуту может обернуться бесконтрольным насилием, было здесь, в этой стране, вечным спутником будничной жизни. Все постоянно ждали, что что-нибудь случится. Хищный зверь не сводил с них глаз. Зверь, обитавший в них самих. Чернокожих африканцев терзало нетерпение, что перемены происходят так медленно. Белых мучил страх лишиться привилегий, страх перед будущим. Точь-в-точь как это ожидание у реки под неотрывным взглядом львицы.

Эта львица — альбинос, потому и белая. Схееперсу вспомнились легенды о людях и животных, что родились альбиносами. Об их могуществе. Об их бессмертии.

Внезапно львица вышла из неподвижности и направилась прямо к ним. Невозмутимая, гибкая. Шофер поспешно завел мотор и включил фары. Свет ослепил ее. Она мгновенно застыла, подняв одну лапу. Георг Схееперс почувствовал, как ногти жены впились в плечо сквозь рубашку-сафари.

Езжай, думал он. Езжай, пока она не напала.

Шофер выжал сцепление. Мотор закашлял и едва не заглох. На миг Схееперсу показалось, что сердце вот-вот остановится. Но шофер еще раз резко выжал педаль газа, и джип начал пятиться задним ходом. Львица отвернула голову, чтобы не ослепнуть.

Ну, вот и все. Ногти Юдифи больше не впиваются в плечо. Оба крепко вцепились в поручень, а джип мчал их к бунгало, на ночлег. Поздняя прогулка скоро закончится. Но память о львице и мыслях, разбуженных ее присутствием на берегу, останется с ним.

Георг Схееперс сам предложил жене провести несколько дней в парке Крюгер. Перед этим он целую неделю разбирал бумаги убитого ван Хеердена, и ему нужно было время подумать. Пятницу и субботу можно пробыть в парке. А в воскресенье, 17 мая, он попробует найти доступ к компьютерным файлам ван Хеердена. Ведь этим лучше всего заняться, когда на работе никого не будет, когда коридоры в прокуратуре безлюдны. Полицейский дознаватель проследил, чтобы все материалы, все дискеты сложили в коробку и доставили в прокуратуру. Начальник Схееперса, Вервей, добился, чтобы разведслужба предоставила все документы. Официально считалось, что Вервей как генеральный прокурор Йоханнесбурга сам просмотрит материалы, которые разведка снабдила грифом «совершенно секретно». Когда начальство ван Хеердена заявило, что передаст материалы только после того, как они будут изучены сотрудниками разведки, Вервей, по обыкновению, рассвирепел и тотчас напрямую связался с министром юстиции. Несколько часов спустя разведка дала отбой, согласилась передать все материалы прокуратуре. Под личную ответственность Вервея. Но занимался ими Георг Схееперс, в обстановке полной секретности. Вот почему работать он будет в воскресенье, когда в прокуратуре царят безлюдье и тишина.

Из Йоханнесбурга они выехали ранним утром в пятницу, 15 мая. И по шоссе N-4 на Нелспрёйт быстро добрались до места. Свернули на боковую дорогу и подъехали к национальному парку со стороны ворот Намбипорт. Юдифь по телефону забронировала бунгало в одном из внешних лагерей, Нванетси, неподалеку от границы с Мозамбиком. Схееперсы бывали здесь уже не раз и с удовольствием приезжали снова и снова. Лагерь с его бунгало, ресторанами и конторой сафари привлекал прежде всего тех, кто желал тишины. Людей, которые рано ложились и вставали на рассвете, чтобы увидеть зверей, приходивших к водопою. По дороге Юдифь спросила мужа о задании, какое он выполнял для министерства юстиции. Он ответил уклончиво, сказал, что сам пока мало знает об этом. Но ему нужно время, чтобы сформулировать принципы, какими он будет руководствоваться. Расспрашивать подробнее она не стала, зная, что муж крайне немногословен.

Эти двое суток в Нванетси они постоянно разъезжали по национальному парку. Любовались животными, природой, стараясь забыть о Йоханнесбурге и обо всех своих тревогах. После еды Юдифь бралась за книгу, а Георг Схееперс размышлял о том, что ему теперь было известно о ван Хеердене и его секретной работе.

Начал он с методичного просмотра ванхеерденовских папок и очень скоро сообразил, что здесь ему очень пригодится умение читать между строк. Среди формально-сухих памятных записок и донесений о расследованиях попадались разрозненные листки с торопливыми заметками. Схееперс вникал в них медленно, с трудом, неразборчивый почерк наводил его на мысль о педантичном школьном учителе. Это были как бы наброски стихов. Лирические строчки, пробы метафор, афоризмы. Вот тогда-то, при попытке уяснить себе неформальную сторону работы ван Хеердена, у Схееперса возникло предчувствие: что-то должно случиться. Отчеты, памятные записки и разрозненные странички — талантливые стихи, как он начал их мысленно называть, — уводили в прошлое, на много лет назад. Поначалу это были, как правило, меткие наблюдения и размышления, выраженные в холодной, объективной форме. Но месяцев за шесть до смерти ван Хеердена их характер стал меняться. Как будто в его мысли закралась другая, более мрачная интонация. Что-то произошло, думал Схееперс. В работе или частной жизни что-то резко переменилось. Ван Хеерден стал думать иначе. Прежде очевидное утратило определенность, ясный голос зазвучал неуверенно, преисполнился сомнений. Кроме того, Схееперс обнаружил и еще одно отличие. Раньше разрозненные листки были не связаны между собой. Теперь же ван Хеерден ставил на них дату, а порой и час. Схееперс видел, что ван Хеерден засиживался на работе допоздна. Большая часть записей была сделана после полуночи. Все это мало-помалу складывалось в своеобразный поэтический дневник, и он пытался найти в нем главную, связующую идею, найти ключ. Поскольку ван Хеерден никогда не касался своей частной жизни, Схееперс решил, что писал он только о том, что происходило на работе. Никаких конкретных сведений, которые могли бы помочь, в записях не было. Дневник ван Хеердена состоял из метафор и шифров. Родная страна — это, понятно, Южная Африка. Но кто такой Хамелеон? Кто такие Мать и Дитя? Ван Хеерден был холост. Близких родственников он тоже не имел — так информировал комиссар Борстлап из йоханнесбургской полиции. Схееперс внес эти имена-шифры в свой компьютер и безуспешно пытался найти взаимосвязь. Фразы ван Хеердена звучали уклончиво, будто он хотел уйти от того, что записывал. Здесь сквозит какая-то грозная опасность, снова и снова думал Схееперс. Ван Хеерден, похоже, напал на какой-то след и писал именно об этом. Вся картина мира словно бы оказалась под угрозой. Он писал о царстве мертвых, как бы намекая, что оно внутри нас. Схееперс смутно угадывал ощущение краха, гибели, одолевавшее ван Хеердена, и одновременно чувство вины и печали, которое резко усилилось в последние недели перед смертью.

Схееперс отметил, что в записях речь постоянно шла о черных, о белых, о бурах, о Боге и прощении. Но в одном месте промелькнуло слово «заговор», «конспирация». Вот что мне нужно искать, вот о чем ван Хеерден информировал президента де Клерка. Почему об этом нет ни слова?

Вечером в четверг, накануне отъезда в Нванетси, Схееперс долго сидел на работе. Погасил все лампы, кроме настольной. Время от времени из приоткрытого окна доносились голоса охранников.

Питер ван Хеерден был человек лояльный, думал он. Сотрудничая в разведслужбе, где все больше воцарялись раскол и самовластие, он напал на какой-то след. На крамолу против государства. На заговор с целью государственного переворота. Ван Хеерден прилагал все силы к тому, чтобы нащупать средоточие этого заговора. Вопросов у него было множество. И он писал стихи о своей тревоге и о царстве мертвых, которое носил в себе.

Схееперс посмотрел на шкаф с документами. Там — заперты дискеты, изъятые Вервеем у начальства ван Хеердена. Разгадка наверняка там, думал он. Путаные отвлеченные размышления ван Хеердена, записанные на разрозненных листках, явно лишь частица целого. Истина наверняка на дискетах.

Ранним воскресным утром 17 мая они вернулись из парка Крюгер в Йоханнесбург. Схееперс отвез Юдифь домой, позавтракал и поехал в прокуратуру, мрачное здание которой располагалось в центре. Город казался вымершим. У Схееперса возникло ощущение, что всех жителей вдруг эвакуировали и они никогда не вернутся. Вооруженные охранники пропустили его в здание, и по гулким коридорам он направился в свой кабинет.

Еще с порога он заметил, что здесь кто-то побывал. Мелкие, едва уловимые признаки свидетельствовали о вторжении. Скорей всего, уборщики, подумал он. Но полной уверенности не было.

Это поручение заражает меня подозрительностью, сказал он себе. Тревога ван Хеердена, неизбывный страх перед слежкой, перед опасностью добрались и до меня.

Он отогнал неприятные мысли, снял пиджак, отпер шкаф. А затем вставил в компьютер первую дискету.

Два часа спустя материал был рассортирован. Ничего интересного в ванхеерденовских файлах не обнаружилось. Самое примечательное — педантичный порядок в работе.

Оставалась одна-единственная дискета.

Георг Схееперс не сумел открыть ее. Инстинкт подсказывал, что здесь-то и было секретное завещание ван Хеердена. На экране мигала надпись, что нужно ввести пароль, тогда только дискета раскроет свои многочисленные тайники. Не получится, думал Схееперс. Пароль — это слово. Причем какое угодно. Допустим, я смогу прогнать дискету через программу, содержащую полный список всех слов. Но из какого языка взят пароль — из английского или из африкаанс? Впрочем, вряд ли систематизированный словник поможет найти решение. Ван Хеерден не мог защитить свою самую ценную дискету первым попавшимся, ничего не говорящим паролем. Он наверняка выбрал тайный ключ вполне сознательно.

Схееперс закатал рукава, налил себе кофе из термоса, прихваченного из дома, и стал перечитывать разрозненные листки. Ведь была еще одна опасность: вдруг ван Хеерден запрограммировал дискету так, что после определенного числа неудачных попыток подобрать пароль вся информация будет стерта. Будто хочешь пробраться в старинную крепость, думал он. Мост поднят, ров полон воды. Остается только один путь — перелезть через стену. Где-то в ней вырублена лестница. И мне нужно найти первую ступеньку.

К двум часам дня он так ничего и не добился. В душе нарастало раздражение и смутная злость на ван Хеердена и его пароль, который он никак не мог найти.

Еще через два часа он уже был готов сдаться. Исчерпал все подходы, но дискета не открывалась. И все время чувствовал, что даже близко не подошел к нужному слову. Пароль, выбранный ван Хеерденом, на чем-то основывался, имел какое-то значение, которое он пока не нащупал. Ни на что, собственно, не надеясь, он придвинул к себе памятную записку комиссара Борстлапа и протокол следствия. Может быть, там найдется зацепка и выведет его на правильный путь? Он нехотя перечитал протокол вскрытия и зажмурился, когда добрался до фотографий покойного. Может, несмотря ни на что, это все-таки обыкновенное убийство с целью ограбления? Обстоятельный протокол о полицейском следствии ничего не дал. Он перешел к записке о личности ван Хеердена.

Последним в борстлаповской папке лежал инвентарный перечень предметов, найденных полицией в кабинете ван Хеердена в разведуправлении. Комиссар Борстлап присовокупил ироническое замечание, что в данном случае никак нельзя гарантировать, что ванхеерденовское начальство не изъяло бумаги и вещи, которые, по их мнению, не должны попасть в руки полиции. Схееперс рассеянно скользил взглядом по строчкам: пепельницы, рамки с фотоснимками родителей, несколько литографий, стойка для ручек, календари, бювары. Он уже хотел отложить перечень — и вдруг замер. Борстлап включил в список маленькую статуэтку — антилопа из слоновой кости. Очень ценная, старинная, пометил Борстлап.

Схееперс положил записку на стол и набрал на клавиатуре слово антилопа. Компьютер вновь потребовал правильный пароль. Подумав, Схееперс набрал: куду. Опять отрицательный ответ. Он снял трубку и позвонил жене:

— Мне нужна твоя помощь. Достань энциклопедию животных и открой раздел об антилопах.

— Чем ты там занимаешься? — удивилась Юдифь.

— В частности, я должен изложить свои соображения насчет роста поголовья наших антилоп, — соврал он. — Вот и хочу удостовериться, что учел все породы.

Она сходила за книгой, прочитала нужные сведения, потом спросила:

— Когда тебя ждать?

— Либо очень скоро, либо очень поздно, — ответил он. — Я позвоню.

Положив трубку, он сразу понял, какое слово ван Хеерден выбрал как пароль. Разумеется, если статуэтка в инвентарном списке была той самой путеводной нитью.

Спрингбок, подумал он. Наш национальный символ. Неужели так просто?

Он медленно ввел это слово в компьютер, по-английски, секунду помедлив перед последней буквой. Компьютер отозвался тотчас. Отрицательный ответ.

Другой вариант, подумал он. То же слово. Но на африкаанс. И написал: Spriengboek.

Монитор мигнул. А затем на экране возник перечень файлов, записанных на дискете.

Удача! Он проник в мир ван Хеердена.

Схееперс заметил, что даже взмок от волнения. Радость преступника, вскрывшего банковский сейф, подумал он.

И он начал читать информацию на экране. В итоге к восьми вечера, полностью ознакомившись с обширными текстовыми файлами, он сделал два вывода. Во-первых, вне всякого сомнения, ван Хеердена убили по причинам, связанным с его работой. Во-вторых, предчувствие надвигающейся опасности было вполне оправданно.

Схееперс откинулся на спинку стула, расправил плечи.

И поежился.

Ван Хеерден вел записи на дискете холодно, трезво и точно. И теперь он понимал, что в душе ван Хеердена царил глубочайший разлад. Все то, что он обнаружил в связи с подозрением о заговоре, усилило давнее ощущение, что его жизнь, жизнь бура, построена на лжи. Проникая в глубь реальности заговорщиков, он проникал и в глубь собственной жизни. Мир разрозненных страниц и мир холодной, трезвой точности существовали внутри одного и того же человека.

В каком-то смысле, подумал Схееперс, ван Хеерден так или иначе был на грани гибели.

Схееперс встал, подошел к окну. Вдали завыли полицейские сирены.

Во что же мы верили? — думал он. В то, что наши мечты о неизменности мира сбудутся? Что черные африканцы удовлетворятся мелкими уступками? Хотя эти уступки ничего по сути не меняют?

Его вдруг захлестнуло чувство стыда. Да, конечно, он был одним из новых буров, одним из тех, кто не считал де Клерка предателем, но своей пассивностью и он, и его жена Юдифь по большому счету способствовали продолжению расистской политики. Он тоже нес в себе царство мертвых, о котором писал ван Хеерден. Он тоже виновен.

Молчаливое согласие заговорщики как раз и заложили в основу своих планов. Они рассчитывали на его привычную пассивность. На его безмолвную благодарность.

Он вернулся к компьютеру.

Ван Хеерден выяснил очень много. И на те выводы, какие Схееперс мог теперь сделать и на следующий же день сообщить президенту де Клерку, глаза закрыть невозможно.

Заговорщики намереваются убить Нельсона Манделу, лидера черных африканцев. В последние дни перед смертью ван Хеерден отчаянно старался ответить на главный вопрос: когда и где? Выключив компьютер в последний раз, он еще не имел ответа. Но по некоторым признакам можно было предположить, что произойдет это в ближайшем будущем, во время одного из публичных выступлений Манделы, при большом стечении народа. Ван Хеерден составил список возможных мест и дат на ближайшие три месяца. В частности, там упоминались Дурбан, Йоханнесбург, Соуэто, Блумфонтейн, Капстад и Ист-Лондон с соответствующими датами. Где-то за пределами ЮАР профессиональный киллер готовился к покушению. Ван Хеерден сумел установить, что за спиной убийцы стоят отставные офицеры КГБ. Но и здесь было много неясностей.

В конце концов оставалось самое главное. Георг Схееперс еще раз перечитал раздел, где ван Хеерден пытался аналитическим путем выйти на средоточие заговора. Он говорил о некоем Комитете. О некоем круге людей, представителей основных мощных бурских группировок ЮАР. Но имен у ван Хеердена не было. Единственные имена, какие он назвал, были — Ян Клейн и Франц Малан.

Георг Схееперс догадывался, что Хамелеон — это Ян Клейн. Но шифра для Франца Малана он не нашел.

Этих двоих ван Хеерден явно считал главными фигурантами и, сосредоточив на них внимание, предполагал, что сумеет вычислить остальных заговорщиков, структуру заговора и его задачи.

Государственный переворот, написал ван Хеерден в конце последнего файла, заполненного за два дня до гибели. Гражданская война? Хаос? На эти вопросы он не ответил. Он их только поставил.

Но была еще одна запись, сделанная в тот же день, в то воскресенье, когда он лег в клинику.

На следующей неделе, написал ван Хеерден. Продолжить. Безёйденхаут, 559.

Вот что он завещал мне сделать, подумал Георг Схееперс. Вот что сделал бы он сам. Теперь продолжить предстоит мне. Но о чем идет речь? Безёйденхаут — это район Йоханнесбурга, а цифры — наверняка адрес какого-то дома.

Внезапно он почувствовал, что очень устал и очень встревожен. Ответственность, которую на него возложили, оказалась куда большей, чем он рассчитывал.

Он выключил компьютер, запер дискеты в сейф. Было уже девять. На улице стемнело. Полицейские сирены выли не переставая, как гиены, незримо подстерегающие в ночи.

Схееперс вышел из безлюдного здания прокуратуры и зашагал к своей машине. Сел за руль и совершенно бессознательно поехал на восточную окраину, в Безёйденхаут. Искал он недолго. Дом под номером 559 располагался возле парка, который дал название всему району. Он остановил машину на улице, заглушил мотор, погасил фары. Белый дом из глазурованного кирпича. В окнах за шторами горел свет. На дорожке автомобиль.

От усталости и тревоги он был не в силах думать о том, как поступить дальше. Сначала нужно как следует осмыслить события этого долгого дня. Ему вспомнилась львица, неподвижно лежавшая у реки. Вспомнилось, как она встала и направилась к ним. Хищник рвет нас на части, подумал он.

И внезапно понял главное.

Убийство Манделы — самое ужасное, что может сейчас произойти в стране. Последствия даже представить себе страшно. Все, что мало-помалу строилось, хрупкое стремление разрешить конфликт между белыми и черными в одну секунду пойдет прахом. Запруды рухнут, потоп захлестнет страну.

И некоторые желают этого потопа. Они создали Комитет, чтобы разрушить запруды.

Таковы были его выводы. Потом он увидел, как из дома вышел мужчина и сел в машину. Одновременно штора на одном из окон отодвинулась. Он увидел чернокожую женщину, а за ней еще одну, помоложе. Старшая помахала рукой, вторая не пошевелилась.

Схееперс не разглядел человека в автомобиле. И все же был уверен, что это Ян Клейн. Когда машина проехала мимо, он пригнулся, а выпрямившись, увидел, что штора опущена.

Схееперс наморщил лоб. Две чернокожие женщины? Ян Клейн вышел из их дома. Хамелеон, Мать и Дитя? Он не видел связи. Но не имел причин не доверять ван Хеердену. Если тот написал «важно», значит, так оно и есть.

Ван Хеерден нащупал тайну, думал он. По этому следу мне и надо идти.

На следующий день Схееперс позвонил в канцелярию президента де Клерка и попросил о безотлагательной встрече. Ему сообщили, что президент примет его в десять вечера. Днем он подготовил доклад, сформулировал выводы. В приемной президента, где его встретил уже знакомый суровый охранник, он сидел как на иголках. Впрочем, долго ждать не пришлось. Ровно в десять охранник пригласил его к президенту. Войдя в кабинет, Схееперс испытал то же чувство, как тогда. Президент де Клерк казался очень усталым. Глаза тусклые, лицо бледное. Тяжелые мешки под глазами словно бы тянули его к земле.

Предельно коротко Схееперс рассказал о находках, сделанных накануне. Но о доме в Безёйденхауте пока не сказал ни слова.

Президент слушал, полузакрыв глаза. Когда Схееперс закончил, он не пошевелился. Уснул, что ли? Но вот де Клерк открыл глаза, посмотрел на него и медленно проговорил:

— Я сам часто удивляюсь, что до сих пор жив. Тысячи буров считают меня предателем. И все же, судя по докладу, покушение готовят не на меня, а на Нельсона Манделу.

Де Клерк умолк. Схееперс видел, что он усиленно размышляет.

— Кое-что в докладе тревожит меня, — продолжал президент. — Предположим, в определенных направлениях проложены фальшивые следы. И представим себе две альтернативные ситуации. Первая: на самом деле решено убить именно меня, президента страны. Я хочу, чтобы вы, Схееперс, проштудировали доклад с этой точки зрения. Кроме того, прошу вас учесть вероятность, что заговорщики намерены нанести удар и по мне, и по моему другу Нельсону Манделе. Это не значит, будто я отметаю возможность, что эти безумцы вправду намерены убить Манделу. Я только хочу, чтобы вы посмотрели на все это критически. Питера ван Хеердена убили. Значит, всюду есть глаза и уши. Я по опыту знаю, что ложные следы — важная часть работы разведуправления. Вы поняли?

— Да, — ответил Схееперс.

— Жду ваших выводов через двое суток. Больше времени, к сожалению, дать не могу.

— Я по-прежнему верю, выводы ван Хеердена указывают на то, что они готовят убийство Нельсона Манделы.

— Верите? Я верю в Бога. Хоть и не знаю, существует ли он. И точно так же не знаю, один он или их много.

Схееперс не нашел, что на это ответить. Но понял, что де Клерк имел в виду.

Президент поднял руки и уронил их на стол.

— Комитет, — задумчиво сказал он, — который хочет разрушить все, что мы стремимся построить. Логическое следствие современной политики, а эта политика зашла в тупик. Они хотят, чтобы страну захлестнул потоп. Но допустить этого нельзя.

— Конечно, — сказал Схееперс.

Де Клерк опять погрузился в раздумья. Схееперс молча ждал.

— В любую минуту какой-нибудь безумный фанатик может наброситься на меня, я всегда помню об этом, — задумчиво проговорил президент. — Помню о судьбе моего предшественника Фервурда, убитого ударом ножа в парламенте. Меня может постигнуть та же участь. Но этого я не боюсь. Меня пугает другое: едва ли найдется кто-то, кто сможет заменить меня прямо сейчас. — Он со слабой улыбкой посмотрел на Схееперса: — Вы еще молоды. Но именно теперь будущее страны зависит от двух стариков — Манделы и меня. Поэтому лучше бы нам обоим пока что остаться в живых.

— Может, стоит увеличить Нельсону Манделе личную охрану? — спросил Схееперс.

— Нельсон Мандела — человек особенный, — ответил де Клерк. — Он не слишком жалует телохранителей. Не в пример другим крупным деятелям. Вспомнить хотя бы де Голля. Поэтому действовать нужно чрезвычайно деликатно. Но я, конечно, распорядился, чтобы охрану усилили. Только ему об этом знать не надо.

Аудиенция закончилась.

— Два дня, — повторил де Клерк. — Не больше.

Схееперс встал и поклонился.

— И еще одно, — сказал де Клерк. — Не забывайте, что случилось с ван Хеерденом. Будьте осторожны.

Уже выйдя из канцелярии, Георг Схееперс осознал, что сказал президент де Клерк. Незримые глаза наблюдали и за ним. В холодном поту он сёл за руль и поехал домой.

И снова ему вспомнилась львица, почти белая в холодном и ясном свете луны.

 

24

Смерть всегда представлялась Курту Валландеру черной.

Теперь, стоя в тумане на берегу, он вдруг понял, что смерть равнодушна к краскам. Здесь она белая. Туман окутывал его со всех сторон, он лишь смутно улавливал плеск волн о берег, но главным был именно туман, который усиливал ощущение, что идти некуда.

Когда он стоял там, наверху, на полигоне, в окружении невидимых овец и все вдруг кончилось, в голове не было ни одной четкой мысли. Он знал, что Виктор Мабаша мертв, что сам он тоже убил человека и что Коноваленко опять скрылся, утонул в кромешной белизне. Сведберг и Мартинссон вынырнули из тумана как собственные бледные призраки. На их лицах он прочел тот же ужас, что обуревал его самого: ведь кругом мертвецы. Хотелось и бежать куда глаза глядят, чтобы никогда не возвращаться, и броситься в погоню за Коноваленко. Те минуты запомнились ему как бы со стороны, будто он не имел к ним прямого касательства. Там был другой Валландер, и этот другой Валландер размахивал оружием. Не он, а тот, кто волей случая им завладел. Только когда велел Мартинссону и Сведбергу не вмешиваться, а потом, оскальзываясь, спустился вниз по склону и очутился один в тумане, он стал мало-помалу осознавать, что произошло. Виктор Мабаша мертв, убит выстрелом в лоб, как Луиза Окерблум. Толстяк дернулся и вскинул руки. Он тоже мертв, застрелен им, Валландером.

Из горла вырвался крик — одинокий человеческий вопль среди тумана. Возврата нет, думал он в отчаянии. Я пропаду в этом тумане, как в пустыне. Когда он рассеется, меня уже не будет.

Он попытался собрать крохи рассудка, которые, кажется, еще сохранились. Вернись, думал он. Ступай назад, к убитым. Там твои коллеги. Сообща вы найдете Коноваленко.

Потом Валландер зашагал прочь. Не мог он повернуть обратно. Если он еще что-то должен, так это искать Коноваленко, при необходимости убить его, но лучше схватить и передать Бьёрку. После этого он будет спать, а когда проснется, кошмар уйдет. Нет, неправда. Кошмар останется. Застрелив Рыкова, он совершил поступок, от которого не избавится никогда. Значит, в любом случае надо искать Коноваленко. И он смутно угадывал, что уже сейчас ищет способ искупить смерть Рыкова.

Коноваленко где-то здесь, в тумане. Может быть, совсем рядом. От бессилия Валландер наугад выстрелил в белизну, словно пытаясь разорвать туман. Отвел со лба потные, липкие волосы. Рука окрасилась кровью. Должно быть, поранился, когда выстрел Рыкова разнес стекла на Мариягатан. Он посмотрел на себя — одежда в крови. Кровь капала на песок. Он стоял неподвижно, ждал, когда успокоится дыхание. Потом двинулся дальше. По следам Коноваленко на песке. Пистолет сунул за пояс. Дробовик снял с предохранителя и держал наготове, обеими руками на уровне бедра. По следам он догадался, что Коноваленко спешил, чуть ли не бежал. Он тоже ускорил шаг, шел по следу, как собака. Плотный туман внезапно вызвал у него ощущение, будто он стоит на месте, а песок движется. Одновременно он увидел, что Коноваленко останавливался, — должно быть, огляделся, а потом сменил направление. След вел теперь назад, вверх по склону. Как только Коноваленко выйдет на траву, след уже не различишь, подумал Валландер. Вскарабкавшись на косогор, он сообразил, что находится на восточной оконечности стрельбища. Остановился и прислушался. Далеко позади завыла, удаляясь, сирена. Потом совсем рядом заблеяли овцы. И опять тишина. Он пошел вдоль забора на север. Ведь забор был единственным ориентиром. В любую минуту из тумана может вынырнуть Коноваленко. Валландер попытался представить себе, как это — получить пулю в голову. Но не смог. Сейчас смысл его жизни заключался в том, чтобы идти вдоль забора, и все. Где-то затаился Коноваленко, с оружием в руках, начеку, и убить он намерен именно его, Валландера.

Когда Валландер вышел к шоссе на Сандхаммарен, вокруг по-прежнему был только туман. За дорогой вроде бы маячил силуэт лошади, неподвижной, настороженной.

Он помочился прямо посреди шоссе. Услышал, как поодаль, по дороге на Кристианстад, проехала автомашина.

Он зашагал в сторону Косеберги. Коноваленко исчез. Опять скрылся. Валландер шел куда глаза глядят. Легче идти, чем стоять. Как было бы замечательно, если б из этой белизны ему навстречу вышла Байба Лиепа! Но там никого не было. Только он сам и сырой асфальт.

Возле старой сломанной доильной скамейки стоял велосипед. Замка на нем не было, и Валландер решил, что велосипед оставлен специально для него. Закрепил дробовик на багажнике и покатил дальше. При первой же возможности свернул с асфальта на щебеночный проселок, каких здесь, на равнине, было великое множество. По этим проселкам он в конце концов добрался до отцовского дома. В окнах темно, только одинокая лампочка горит над крыльцом. Он постоял, прислушиваясь. Потом, осторожно ступая по гравию, прошел за дом, спрятал велосипед на задворках. Он знал, что запасной ключ отец хранит в старом цветочном горшке, у лестницы в подвал. Отпер отцовскую студию; там был чуланчик без окон, где отец держал краски и старые холсты. Закрыв за собой дверь, Валландер включил лампу. Электрический свет удивил его. Он словно ожидал, что и здесь будет сплошной туман. Подошел к умывальнику, холодной водой кое-как смыл кровь с лица. Взглянув на свое отражение в потрескавшемся зеркале на стене, он не узнал собственных глаз. Широко раскрытые, в красных прожилках, испуганно бегающие. На грязной, электроплитке он сварил кофе. Было четыре утра. Отец встает в половине шестого. К этому времени необходимо уйти. Сейчас нужно прежде всего найти убежище, скрыться. Разные варианты, одинаково немыслимые, мелькали в голове. Но в конце концов он сообразил, что делать. Допил кофе, вышел из студии, пересек двор и, стараясь не шуметь, отпер дверь дома. В ноздри ударил затхлый стариковский запах. Валландер прислушался. Тишина. Осторожно прошел на кухню, где стоял телефон, и затворил за собой дверь. К собственному удивлению, он помнил номер. Взялся за трубку, прикинул, что скажет, и набрал номер.

Стен Виден ответил почти сразу же. По голосу Валландер понял, что не разбудил его. Лошадники встают рано, подумал он.

— Стен? Это Курт Валландер.

Когда-то они были очень близкими друзьями, и Валландер знал, что Стен не выкажет удивления.

— Слышу, — отозвался он. — Что это ты в такую рань звонишь?

— Мне нужна твоя помощь.

Стен Виден ничего не сказал. Ждал продолжения.

— Встретимся на сандхаммаренском шоссе. Бери машину и приезжай. Мне нужно ненадолго где-нибудь укрыться. Хотя бы на несколько часов.

— Где встретимся? — спросил Стен Виден и закашлялся.

По-прежнему курит свои крепкие сигарки, подумал Валландер.

— Я буду ждать у съезда на Косебергу, — сказал он. — Какая у тебя машина?

— Старый «дуэт».

— Сколько тебе нужно времени?

— Туман густой. Минут сорок пять. Может, чуть меньше.

— Я буду там. Спасибо за помощь.

Валландер положил трубку и вышел из кухни. Не устояв перед искушением, прокрался через гостиную, где стоял старенький телевизор, и осторожно отвел драпировку: там, в комнате для гостей, спала его дочь. В слабом отсвете лампы над кухонной дверью он увидел волосы, лоб и кусочек носа. Линда крепко спала.

Он вышел из дома, уничтожил следы своего визита в студию, сел на велосипед и на перекрестке с магистральным шоссе свернул направо. Добравшись до съезда на Косебергу, поставил велосипед за бараком службы связи «Телеверкет», спрятался в темноте и стал ждать. Туман по-прежнему был густой, как молоко. Внезапно в сторону Сандхаммарена проехала полицейская машина. Валландеру показалось, что за рулем сидел Петерс.

Со Стеном Виденом Валландер виделся последний раз больше года назад. В связи с тогдашним расследованием подвернулся случай заехать на виденовскую конеферму неподалеку от развалин Шернсундской крепости. Стен тренировал скаковых лошадей. Жил бобылем, должно быть, многовато и часто пил и поддерживал сомнительные отношения со своим женским персоналом. Когда-то у них была общая мечта. Стен Виден, обладатель красивого баритона, станет оперным певцом, а Валландер — его импресарио. Но мечта не сбылась, дружба ослабела и в конце концов прервалась.

И все же, наверное, он был моим единственным настоящим другом, думал Валландер, ожидая в тумане. Не считая Рюдберга. Но с Рюдбергом все по-другому. Мы бы никогда не сблизились, если бы не работали в полиции.

Минут через сорок из тумана вынырнул вишневый «дуэт». Валландер выбрался из-за барака, сел в машину. Стен Виден посмотрел на его лицо, окровавленное, грязное. Но, по обыкновению, ничуть не удивился.

— Потом расскажу, — сказал Валландер.

— Если захочешь, — отозвался Стен Виден. Нераскуренная сигарка висела в углу рта, в машине пахло перегаром.

«Дуэт» ехал мимо полигона. Валландер съежился, стараясь спрятаться. Несколько полицейских автомобилей стояли на обочине. Стен Виден сбросил скорость, но не остановился. Дорога свободна, оцепления нет. Он искоса глянул на Валландера, который пытался спрятаться, но ничего не сказал. Они проехали Истад, Скуруп, свернули налево к Шернсунду. Вот наконец и конеферма. Туман так и не рассеялся. Возле конюшни стояла заспанная девушка лет семнадцати, курила сигарету.

— Моя физиономия мелькала и в теленовостях, и в газетах, — сказал Валландер. — Я бы не хотел, чтобы меня узнали.

— Ульрика газет не читает, — ответил Стен Виден, — а по телевизору смотрит только видеофильмы. У меня тут есть еще одна девушка, Кристина. Она тоже ничего не скажет.

Они вошли в неприбранный, запущенный дом. Такое впечатление, что со времени его последнего визита здесь ничего не изменилось. Виден спросил, как насчет закусить, Валландер кивнул, и они устроились на кухне. Он съел несколько бутербродов, выпил кофе. Стен время от времени исчезал в соседней комнате, а когда возвращался, запах спиртного усиливался.

— Спасибо, что приехал за мной, — сказал Валландер.

Стен Виден пожал плечами:

— Да ладно, чего уж тут.

— Мне нужно поспать час-другой. Потом я все расскажу.

— Я пойду к лошадям. А ты тут поспи.

Виден встал, Валландер пошел за ним. Только теперь он почувствовал, до чего устал. Стен Виден провел его в маленькую комнатушку с диваном.

— Чистые простыни у меня вряд ли найдутся. Но одеяло и подушку дам.

— Этого более чем достаточно.

— Где ванная, помнишь?

Валландер кивнул. Пока что не забыл.

Он снял ботинки. На полу скрипнул песок. Куртку бросил на стул. И лег. Стен Виден, стоя в дверях, наблюдал за ним.

— Как ты тут вообще? — спросил Валландер.

— Опять начал петь, — ответил Стен Виден.

— Вот об этом ты обязательно мне расскажешь.

Виден вышел. Валландер услыхал, как во дворе заржала лошадь. Последнее, о чем он подумал, засыпая, было: Стен Виден совершенно не меняется. Те же всклокоченные волосы, та же сухая экзема на шее.

И все-таки что-то изменилось.

Проснувшись, Валландер не сразу понял, где находится. Голова болела, и каждая мышца тоже отзывалась болью. Он потрогал лоб — определенно поднялась температура. Потом, не двигаясь, лежал под одеялом, от которого пахло конюшней. Хотел взглянуть на часы, но обнаружил, что ночью где-то их потерял. Встал, прошел на кухню. Стенные часы показывали половину двенадцатого. Он проспал четыре с лишним часа. Туман поредел, но пока не исчез. Валландер налил себе кофе и сел за кухонный стол. Потом опять встал и принялся один за другим открывать кухонные шкафы, пока не нашел таблетки от головной боли. И в ту же минуту зазвонил телефон. Он услышал, как Стен Виден снял трубку и ответил. Речь шла о сене. О цене на поставку. Закончив разговор, Стен вошел в кухню:

— Уже проснулся?

— Мне было необходимо поспать, — ответил Валландер.

Потом он рассказал, что произошло. Стен Виден слушал с бесстрастным видом. Валландер начал с исчезновения Луизы Окерблум. Рассказал о человеке, которого застрелил.

— Я вынужден скрываться, — закончил он. — И коллеги сейчас, разумеется, ищут меня. Но во спасение мне придется солгать. Что я, мол, лежал без сознания в кустах. Прошу тебя только об одном. Пожалуйста, позвони моей дочери и скажи, что я жив-здоров. И чтобы она никуда не уезжала.

— Не говорить, где ты?

— Нет. Пока не стоит. Но она должна тебе поверить.

Виден кивнул. Валландер сказал ему номер телефона. Однако на звонок никто не ответил.

— Постарайся дозвониться, ладно?

В кухню вошла одна из девушек-конюхов. Валландер кивком поздоровался, а она сказала, что ее зовут Кристина.

— Съезди за пиццей, — сказал Стен Виден. — И газеты заодно купи. В доме совершенно нечего есть.

Он дал девушке деньги. Вскоре на улице заурчал мотор, и «дуэт» отъехал.

— Ты говорил, что снова начал петь, — сказал Валландер.

Впервые за все время Стен Виден улыбнулся. Валландер помнил эту улыбку, хотя последний раз видел ее много лет назад.

— Я пою в церковном хоре в Сведале. Иногда солирую на похоронах. Оказывается, мне очень этого не хватало. Правда, лошади не в восторге, когда я пою в конюшне.

— Импресарио тебе не нужен? — спросил Валландер. — Вряд ли я останусь в полиции после этой истории.

— Ты же стрелял в порядке самозащиты. На твоем месте и я бы стрелял. Скажи спасибо, что у тебя было оружие.

— По-моему, никто не поймет, каково это.

— Все пройдет.

— Никогда.

— Все проходит.

Стен Виден опять взялся за телефон. И опять безуспешно. Валландер пошел в ванную, принял душ. Стен Виден снабдил его рубашкой. От нее тоже пахло конюшней.

— Как идут дела? — поинтересовался Валландер.

— Какие дела?

— С лошадьми.

— Есть одна очень хорошая. И еще три подают надежды. Но Дымка — настоящий талант. На ней можно здорово заработать. Думаю выставить ее в этом году на дерби.

— Ее зовут Дымка?

— Да, а что?

— Вспомнил сегодняшнюю ночь. Будь у меня лошадь, я бы, наверно, взял Коноваленко.

— Дымка для этого не годится. Незнакомцу на ней не усидеть, мигом сбросит. Талантливые лошади часто с норовом. Как и люди. Эгоистичны и капризны. Мне иной раз кажется, будто она хочет, чтобы я повесил в денник зеркало. Но бегает она резво.

Вернулась Кристина, нагруженная коробками с пиццей и газетами, и сразу ушла.

— Она что, есть не будет? — спросил Валландер.

— У девушек своя компания в конюшне, — сказал Стен Виден. — У нас там есть маленькая кладовочка. — Он полистал лежавшую сверху газету. Один из заголовков привлек его внимание. — Про тебя пишут.

— Не хочу я ничего слышать. Рано пока.

— Как скажешь.

Когда Стен Виден позвонил в третий раз, ему наконец ответили. Трубку сняла Линда. Валландер слышал, что она упорно задает вопросы. Но Виден сказал только то, что велено.

— У нее гора с плеч свалилась, — сказал он, положив трубку. — Обещала не уезжать.

Они принялись за пиццу. На стол вспрыгнула кошка. Валландер угостил ее, причем заметил, что от кошки тоже пахнет конюшней.

— Туман рассеивается, — сказал Стен Виден. — Я когда-нибудь говорил тебе, что побывал в ЮАР? Это я к слову, по поводу твоего рассказа.

— Нет, — удивился Валландер. — Я не знал.

— Когда с оперой ничего не вышло, я решил уехать. Подальше от всего, ну, ты помнишь. Надумал стать охотником на крупную дичь. Или искателем алмазов в Кимберли. Книжек начитался, не иначе. Вот и отправился туда. Приехал в Кейптаун, но провел там всего три недели — этого мне хватило с избытком. Я сбежал. Вернулся домой. А после смерти отца потихоньку занялся лошадьми.

— Сбежал?

— Видел бы ты, как там обращаются с чернокожими. Я со стыда сгорел. В собственной стране они ходили с шапкой в руке да еще просили прощения за то, что существуют. В жизни не видал такого кошмара. Никогда не забуду.

Виден утер рот и пошел в конюшню. А Валландер размышлял о его словах. Н-да, очень скоро придется съездить в управление, в Истад.

Он наведался в комнату, где стоял телефон. И нашел то, что надо. Полбутылки виски. Отвернул крышку и как следует хлебнул, раз-другой. За окном проехал на гнедой лошади Стен Виден.

Сперва меня обокрали, думал Валландер. Потом взорвали квартиру. Что дальше?

Он опять лег на диван и натянул одеяло до самого подбородка. Жар оказался выдумкой, головная боль прошла. Хочешь не хочешь, а придется вставать.

Виктор Мабаша мертв. Коноваленко застрелил его. Вокруг дознания по поводу пропажи и смерти Луизы Окерблум сплошные трупы. Выхода нет. Как же все-таки схватить Коноваленко?

Немного погодя он уснул. И проснулся только спустя четыре часа.

Стен Виден сидел на кухне с вечерней газетой в руках.

— Ты в розыске, — сказал он.

Валландер недоуменно посмотрел на него:

— Кто?

— Ты, — повторил Стен Виден. — Ты объявлен в розыск. По всей стране. Кроме того, между строк можно вычитать, что у тебя временное умопомрачение.

Валландер выхватил у него газету. Его фотография, а рядом Бьёрк.

Стен Виден сказал правду. Он в розыске. Как и Коноваленко. Вдобавок его подозревают в невменяемости.

Он с ужасом посмотрел на Стена Видена:

— Позвони моей дочери.

— Уже позвонил, — ответил тот. — Сказал, что с головой у тебя по-прежнему все в порядке.

— Она поверила?

— Да. Поверила.

Валландер сидел не шевелясь. Потом принял решение. Что ж, он сыграет роль, которую ему отвели. Истадский комиссар уголовной полиции, не вполне вменяемый, исчезнувший и объявленный в розыск. Так он получит то, в чем более всего нуждается.

Время.

Увидев Валландера в тумане неподалеку от моря, на поле, где паслись овцы, Коноваленко с удивлением признал, что встретил достойного противника. Произошло это в ту самую минуту, когда пуля настигла Виктора Мабашу и он, уже мертвый, падал навзничь. Коноваленко услышал в тумане крик, резко повернулся и одновременно прянул в сторону. Тогда-то он и увидел его, слегка располневшего провинциального полицейского, который снова и снова бросал ему вызов. Да, он явно недооценил этого человека. Затем у него на глазах Рыков упал, получив две пули в грудь. Прикрываясь трупом африканца, Коноваленко пятился по прибрежному склону, зная, что Валландер пойдет за ним. Полицейский не отступит, и он очень опасен.

В густом тумане Коноваленко бежал вдоль берега. На бегу связался с Таней по мобильному телефону, который был у него с собой. Таня ждала в машине на истадской площади. Меж тем Коноваленко был уже у ограды полигона и, выбравшись на шоссе, увидел щит с надписью «Косеберга». По телефону он руководил Таней, объясняя ей, как ехать, и постоянно призывая соблюдать осторожность. О смерти Владимира он не сказал ни слова. Успеется. Все это время он внимательно следил за окрестностями. Валландер был где-то рядом, этот первый опасный и беспощадный швед, какого он встретил лицом к лицу. Но вместе с тем Коноваленко не слишком доверял своему впечатлению. Валландер всего-навсего провинциальный полицейский. Что-то в его поведении вообще было не так.

Вот наконец и Таня. Коноваленко сел за руль, и они поехали к дому в Тумелилле.

— Где Владимир? — спросила она.

— Позже приедет, — ответил Коноваленко. — Нам пришлось разделиться. Я после съезжу за ним.

— А африканец?

— Мертв.

— Полицейский?

Он не ответил. Таня поняла, что операция прошла не вполне удачно. Коноваленко ехал с превышением скорости. Что-то мучило его, лишало привычного спокойствия.

Именно тогда, в машине, Таня поняла, что Владимира нет в живых. Она ничего не сказала, держала себя в руках, пока они не вошли в дом, где Сикоси Цики, сидя в кресле, встретил их равнодушным взглядом. Там она разрыдалась. Коноваленко ударил ее ладонью по щеке, раз, другой, третий, все сильнее. Но она билась в истерике, пока он не накачал ее транквилизаторами, причем в такой дозе, которая мгновенно ее усыпила. Все это время Сикоси Цики неподвижно сидел на диване, глядя на них. Коноваленко казалось, будто он на сцене, а Сикоси Цики — единственный внимательный зритель. Когда Таня отключилась — то ли уснула, то ли впала в беспамятство, — Коноваленко переоделся и налил себе стакан водки. Виктор Мабаша наконец был мертв, но он не испытывал долгожданного удовлетворения. Конечно, кое-какие чисто практические проблемы разрешились, в том числе щекотливая ситуация с Яном Клейном, но он знал, что Валландер придет за ним.

Этот не отступит, снова отыщет след.

Коноваленко залпом выпил еще стакан водки.

Африканец на диване — безмолвный зверь, думал он. Смотрит на меня в упор, без враждебности, без дружелюбия, просто смотрит, и все. Ничего не говорит, ни о чем не спрашивает. Если надо, сутками будет так сидеть.

Пока Коноваленко было нечего ему сказать. С каждой уходящей минутой Валландер подбирается все ближе. И ему необходимо перейти в наступление. Подготовка к заданию, к операции в ЮАР, пока подождет.

Коноваленко знал, в чем слабость Валландера. Вот в это уязвимое место он и нанесет удар. Но где находится его дочь? Где-то неподалеку, вероятно в Истаде. Однако не в квартире.

Через час у него сложился план действий. Правда, сопряженный с большим риском. Но он понимал, что в борьбе с этим странным полицейским без риска не обойтись.

Ключом к его плану была Таня, а поскольку она будет спать еще долго, остается только ждать. Ни на миг не забывая, что Валландер где-то там, в тумане и тьме, и что он подбирается все ближе.

— Как я понимаю, большой человек не вернется, — сказал вдруг Сикоси Цики. Голос у него был очень низкий, английский язык звучал певуче.

— Он совершил ошибку, — отозвался Коноваленко. — Оказался чересчур медлителен. Как видно, вообразил, будто есть возможность отступить. Но так не бывает.

В этот вечер Сикоси Цики не произнес более ни слова. Встал с дивана и ушел в свою комнату. Коноваленко подумал, что, несмотря ни на что, преемник, присланный Яном Клейном, нравится ему куда больше. Надо будет упомянуть об этом завтра, в разговоре с ЮАР.

Все, кроме него, спали. Шторы были плотно задернуты, и он опять налил себе водки.

Около пяти утра он тоже лег спать.

Таня вошла в Истадское полицейское управление около часа дня в субботу, 16 мая. Она все еще была не в себе, потрясенная смертью Владимира и одурманенная транквилизаторами, которыми ее накачал Коноваленко. Однако решимость помогала ей держаться. Ее мужа застрелил Валландер. Тот полицейский, что приходил к ним в Халлунду. Рассказ Коноваленко о смерти Владимира совершенно не соответствовал действительности. Но в результате для Тани Валландер выглядел чудовищем, необузданным, жестоким садистом. Ради Владимира она сыграет роль, какую отвел ей Коноваленко. А потом будет ждать подходящей минуты, чтобы убить самого Коноваленко.

Она вошла в проходную. Женщина за стеклом улыбнулась ей навстречу и спросила:

— Чем я могу вам помочь?

— Я хочу подать заявление, мою машину ограбили, — сказала Таня.

— О-о, посмотрим, кто может вас принять. У нас тут нынче все вверх дном.

— Понимаю, — сказала что творится.

— Никогда не думала, что у нас в Истаде случится такое, — сказала дежурная. — Да, знал бы, где упадешь, соломки бы подстелил.

Она попыталась связаться с сотрудниками. Наконец кто-то ответил.

— Мартинссон? Найдешь минутку принять жалобу о взломе автомобиля?

Из трубки доносился возбужденный голос, протестующий, сердитый. Но женщина не сдавалась.

— Что бы ни было, а работать нужно как всегда, — сказала она. — Кроме тебя, я никого не застала. Да это и не займет много времени.

Сотрудник на другом конце провода сдался.

— Вас примет инспектор Мартинссон. — Женщина указала Тане, куда пройти: налево, третья дверь.

Таня постучала и вошла в кабинет, где царил сущий хаос. Мужчина за столом выглядел утомленным и загнанным. На столе горы бумаг. Встретил он ее с плохо скрытой досадой, но предложил сесть и полез в ящик за бланком.

— Взлом автомобиля?

— Да. Украли радиоприемник.

— Обычное дело, — вздохнул Мартинссон.

— Извините, — сказала Таня. — Нельзя ли попросить стакан воды? Ужасно першит в горле.

Мартинссон посмотрел на нее с удивлением:

— Конечно. Сейчас принесу.

Он встал и вышел из кабинета.

Таня уже приметила на столе телефонную книжку. Едва Мартинссон закрыл за собой дверь, как она схватила ее и открыла страницу на «В». Там был телефон Валландера на Мариягатан и номер его отца. Достав из кармана листок бумаги, Таня быстро записала его, положила книжку на место и огляделась.

Мартинссон вернулся со стаканом воды и чашкой кофе для себя. Зазвонил телефон, он снял трубку, положил ее рядом с аппаратом. Потом задал Тане несколько вопросов, а она рассказала о мнимом грабеже. Сообщила номер машины, припаркованной в центре города. Дескать, украли радиоприемник и сумку со спиртным. Мартинссон все записал, затем дал ей прочесть протокол и попросил подписать. Она назвалась Ирмой Александерсон, указала адрес на Мальмёвеген и вернула листок Мартинссону.

— Вы, наверное, очень огорчены происшествием с вашим коллегой, — сочувственно сказала она. — Как бишь его? Валландер?

— Да, — сказал Мартинссон. — Печальная история.

— Я все думаю о его дочери. Когда-то она училась у меня музыке. Но потом переехала в Стокгольм.

Мартинссон посмотрел на нее с интересом:

— Сейчас она снова здесь.

— Вот как? Тогда ей здорово повезло, что она не пострадала в пожаре.

— Она у деда, — сказал Мартинссон и положил трубку на рычаг.

Таня встала:

— Не буду вас задерживать. Спасибо за помощь.

— Пустяки, — ответил Мартинссон, пожимая ей руку.

Таня понимала, что, как только она выйдет за порог, он забудет о ней. Вдобавок на ней темный парик, без которого он и вовсе никогда ее не опознает.

Она кивнула дежурной за стеклом, прошла мимо кучки журналистов, явившихся на пресс-конференцию, и очутилась на улице.

Коноваленко ждал ее в машине, у бензоколонки в одном из переулков, ведущих к центру города. Таня села в машину.

— Дочь Валландера находится у своего деда. Телефон я записала.

Коноваленко взглянул на нее и расплылся в усмешке.

— Тогда она у нас в руках, — тихо сказал он. — А раз так, мы доберемся и до него.

 

25

Валландеру снилось, будто он идет по воде.

Он находился в каком-то странном синем мире. Небо с рваными облаками было синим, и роща вдали тоже синяя, и скалы с отдыхающими синими птицами. И море, по глади которого он шел. Где-то в этом сне присутствовал и Коноваленко. Валландер шел по его следам на песке. Но они вели не вверх по береговому откосу, а уходили под воду. Во сне он без колебаний продолжил свой путь по следу. Зашагал по воде. Такое чувство, словно под ногами толстый слой мелких стеклянных осколков. Поверхность была неровная. Но выдерживала его тяжесть. Где-то далеко впереди, за синими внешними шхерами, у горизонта, был Коноваленко.

Валландер отчетливо помнил этот сон, проснувшись ранним утром в воскресенье, 17 мая. На диване у Стена Видена. Он встал, тихонько прошел на кухню — на часах половина шестого. Заглянул в спальню Стена — пусто, Стен уже в конюшне. Валландер налил себе чашку кофе, сел за кухонный стол.

Накануне вечером он попробовал обдумать происходящее.

В определенном смысле ситуация вполне обозрима. Он в розыске. Его отнюдь не подозревали в преступлениях. Но он мог быть ранен, мог быть убит. Кроме того, он направил оружие на своих коллег и тем самым выдал свой душевный разлад. Чтобы взять Коноваленко, необходимо отыскать и истадского комиссара Валландера. В этом плане все ясно. Накануне, когда Стен Виден рассказал ему, что пишут вечерние газеты, он решил сыграть ту роль, какую ему отвели. Так он выиграет время. Время же необходимо ему, чтобы схватить Коноваленко, а при необходимости и убить его.

Валландер понимал, что готов принести жертву. Себя самого. Ведь полиция вряд ли сумеет взять Коноваленко так, чтобы при этом не пострадали другие полицейские, не дай бог еще и убьют кого-нибудь. Поэтому он возьмет его сам. От этой мысли ему стало страшно. Но он чувствовал: иначе нельзя. Он обязан выполнить свою задачу, независимо от последствий.

Валландер попытался представить себе, о чем думает Коноваленко. Ведь Коноваленко наверняка небезразлично его существование. Даже не считая его достойным противником, Коноваленко определенно видит в нем одного из тех полицейских, которые действуют на свой страх и риск и в случае необходимости без колебаний применяют оружие. Так или иначе, он наверняка чувствует известное уважение, даже отдавая себе в глубине души отчет, что сама эта предпосылка неправильна. Как полицейский Валландер никогда не рисковал понапрасну. Был осторожен и боязлив. Первобытные реакции неизменно свидетельствовали о том, что он находится в отчаянном положении. Но Коноваленко может сколько угодно тешиться превратным представлением обо мне, думал он.

Еще он попробовал прикинуть, каковы планы Коноваленко. Ведь этот человек вернулся в Сконе и сумел-таки убить Виктора Мабашу. Валландеру не верилось, что действовал он на свой страх и риск. Тогда с ним был Рыков. Но как ему удалось скрыться без посторонней помощи? Наверняка поблизости была жена Рыкова, Таня, а может, и другие, неизвестные пособники. Раньше они снимали дом на чужое имя. Вероятно, и сейчас прячутся в какой-нибудь уединенной усадьбе.

Когда Валландер мысленно пришел к этому выводу, он понял, что есть один важный вопрос, который пока остался без ответа.

Виктор Мабаша мертв, думал он. Что же теперь будет с покушением, вокруг которого разыгрались здешние события? Что будет с подпольной организацией, которая управляет всем этим, в том числе и самим Коноваленко? Они что же, отменят операцию? Или эти безликие люди продолжат путь к своей цели?

Он выпил кофе и решил, что выход у него только один. Сделать так, чтобы Коноваленко вправду разыскал его. Ведь устраивая налет на квартиру, они искали и его тоже. Не случайно последние слова Виктора Мабаши были, что он не знает, где Валландер. Коноваленко хотел узнать именно об этом.

В передней послышались шаги. Вошел Стен Виден, в грязном комбинезоне и перепачканных глиной резиновых сапогах:

— На ипподроме Егерсру нынче соревнования. Поедешь с нами?

На мгновение Валландер заколебался. Так хочется отвлечься.

— Дымка тоже участвует? — спросил он.

— Участвует и победит, — ответил Стен Виден. — Но я сомневаюсь, что ее всерьез сочтут фаворитом. Поэтому можно выиграть кой-какие денежки.

— А почему ты так уверен, что она лучше всех?

— Характер у Дымки, конечно, неровный. Но сегодня ей, по-моему, охота посоревноваться. Места себе не находит в деннике. Чувствует, что дело серьезное. Так что препятствовать ни к чему. Будут еще лошади из Норвегии, о них я мало что знаю. Думаю, она и их обойдет.

— А кто, собственно, ее владелец? — спросил Валландер.

— Бизнесмен один, по фамилии Мурелль.

Валландер встрепенулся. Эту фамилию он слышал совсем недавно, только не мог вспомнить, в какой связи.

— Стокгольмец?

— Нет, он из Сконе. В Мальмё живет.

И тут Валландер вспомнил. Петер Ханссон, водяные колонки. Скупщик краденого по имени Мурелль.

— А чем этот Мурелль занимается?

— По-моему, какими-то темными делишками. Земля слухом полнится. Но платит вовремя. А я не вникаю, откуда у него деньги.

Валландер больше не стал расспрашивать.

— Пожалуй, я все-таки не поеду, — сказал он.

— Продукты Ульрика купила, — сказал Виден. — Мы выезжаем с лошадьми через час-другой. Думаю, ты тут сам справишься.

— А «дуэт»? Он останется тут?

— Если хочешь, можешь его взять. Только заправь бак. Я вечно забываю.

Валландер смотрел, как лошадей погрузили на большие грузовики и увезли. Немного погодя он тоже уехал из усадьбы. В Истаде рискнул заглянуть на Мариягатан. Полный разгром. В наружной стене, на том месте, где было окно, зияет дыра, окруженная обломками кирпича. Он задержался там буквально на минуту и двинулся дальше, прочь из города. Проезжая мимо полигона, заметил далеко на поле полицейскую машину. Туман исчез, и расстояния казались куда меньше, чем ему запомнилось. Он направился дальше и свернул к косебергской гавани, прекрасно понимая, что его могут опознать. Впрочем, фотография в газетах была не очень-то похожая. Главное — не встретить знакомых. Он зашел в телефон-автомат, позвонил отцу. Как и надеялся, ответила дочь.

— Где ты? — спросила она. — Что ты делаешь?

— Слушай меня внимательно. Ты там одна?

— Конечно. Дед рисует.

— Больше никого нет?

— Я же сказала, что нет!

— Полиция не выставила охрану? Припаркованных автомобилей на дороге нет?

— Нильсоновский трактор на поле стоит.

— И все?

— Никого здесь нет, папа. Хватит этих расспросов.

— Я скоро приеду. Но деду ни слова.

— Ты видел, что пишут газеты?

— После поговорим.

Валландер повесил трубку и порадовался, что газетчики до сих пор не докопались, что Рыкова застрелил именно он. Даже если полиция это знает, там будут молчать, пока Валландер не вернется. После стольких лет службы он был в этом уверен.

Из Косеберги Валландер поехал прямо к отцу. Припарковал машину возле магистрального шоссе, а дальше пошел пешком, здесь его так и так никто не увидит.

Дочь ждала на крыльце. Когда они вошли в дом, она крепко обняла Валландера. Так они и стояли, молча. О чем Линда думала, он не знал. Но это лишь подтверждало, что они снова близки друг другу и слова совсем не нужны.

Они устроились на кухне за столом.

— Дед еще не скоро придет, — сказала Линда. — Я достаточно постигла его трудовую мораль.

— Или упрямство.

Оба расхохотались.

Но Валландер тотчас опять посерьезнел. Не торопясь, рассказал ей, что произошло и почему он решил сыграть роль разыскиваемого, полупомешанного полицейского в бегах.

— А чего, собственно, ты этим добьешься? В одиночку?

Он не мог понять, чего в ее вопросе было больше — страха или недоверия.

— Я хочу выманить его. Хотя прекрасно понимаю, что в одиночку мне его не одолеть. Но чтобы покончить со всем этим, первый шаг я должен сделать сам, один.

Она быстро, словно в знак протеста, сменила тему:

— Он очень страдал? Виктор Мабаша.

— Нет, — ответил Валландер. — Все произошло мгновенно. Наверно, он даже не понял, что умирает.

— Что с ним теперь будет?

— Не знаю. Вероятно, отправят на вскрытие. Кроме того, остается открытым вопрос: где родственники захотят его похоронить — здесь или в ЮАР? Если он вообще оттуда.

— А кто он, собственно, был?

— Не знаю. Иногда мне казалось, что между нами завязался какой-то контакт. Но он тотчас же снова ускользал от меня. Не могу сказать, что знаю, о чем он думал в глубине души. Странный он был человек, сплошное противоречие. Если люди становятся такими оттого, что живут в ЮАР, то этакой родины злейшему врагу не пожелаешь.

— Я хочу тебе помочь, — сказала Линда.

— И ты можешь помочь, — ответил Валландер. — Позвони в полицию и попроси к телефону Мартинссона.

— Я не это имела в виду. Мне хочется сделать что-нибудь такое, чего никто другой сделать не может.

— Такие вещи заранее не спланируешь. Они случаются сами собой. Если случаются.

Она позвонила в управление и попросила Мартинссона. Но его не нашли. Прикрыв трубку рукой, Линда спросила, что теперь делать. Валландер помедлил. И в конце концов решил, что ни выбирать, ни ждать не приходится. Пусть ищут Сведберга.

— Он на совещании, — сказала Линда. — И не может уйти.

— Объясни, кто ты. Скажи, дело не терпит отлагательства. Пусть уйдет с совещания.

Через несколько минут Сведберг ответил. Линда передала трубку Валландеру.

— Это я. Курт, — сказал комиссар. — Но ты погоди удивляться. Ты сейчас где?

— У себя в кабинете.

— Дверь закрыл?

— Подожди минутку.

Валландер услышал, как он захлопнул дверь.

— Курт, — сказал Сведберг, — ты где?

— В таком месте, где вам нипочем меня не найти.

— Черт!

— Слушай меня! Не перебивай. Мне нужно с тобой встретиться. Но только при условии, что ты ни слова никому не скажешь. Ни Бьёрку, ни Мартинссону — никому вообще. Если не можешь обещать, разговор окончен.

— У нас как раз совещание насчет того, как искать тебя и Коноваленко, — сказал Сведберг. — Нелепая ведь ситуация, если я вернусь на совещание и не скажу, что только что говорил с тобой.

— Ничего не попишешь. У меня есть веские причины действовать именно так, а не иначе. Я хочу воспользоваться тем, что нахожусь в розыске.

— Каким образом?

— Вот встретимся, тогда и расскажу. Решай!

В трубке царило молчание. Валландер ждал. Он не мог предсказать, что ответит Сведберг.

— Я приеду, — наконец проговорил тот.

— Точно?

— Да.

Валландер описал дорогу на Шернсунд.

— Через два часа. Успеешь?

— Постараюсь.

Валландер закончил разговор.

— Хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я делаю, — пояснил он дочери.

— Если что-нибудь случится?

Ее вопрос застал Валландера врасплох, и он не сумел ответить уклончиво:

— Да. Если что-нибудь случится.

Он выпил еще чашку кофе и уже собрался уходить, но вдруг заколебался:

— Я не хочу тебя пугать. Но прошу, в ближайшие дни оставайся здесь. Ничего не случится. Просто мне так спокойнее.

Она погладила его по щеке:

— Ладно, я останусь. Не тревожься.

— Всего день-другой. Вряд ли дольше. Думаю, к тому времени этот кошмар все же закончится. А потом я стану привыкать к мысли, что убил человека.

Валландер повернулся и, прежде чем она успела возразить, зашагал прочь. Уже сидя в машине, он увидел, что она вышла на дорогу и смотрит ему вслед.

Сведберг прибыл минута в минуту.

Без десяти три его машина свернула во двор.

Валландер надел куртку и вышел навстречу.

Взглянув на него, Сведберг только покачал головой.

— Что ты задумал? — спросил он.

— Я знаю, что делаю, — ответил Валландер. — Но спасибо, что ты приехал.

Они вышли на мост, который вел через старинный ров вокруг крепостных развалин. Сведберг остановился, оперся на перила и задумчиво посмотрел на зеленую тину внизу.

— Все это просто в голове не укладывается, — сказал он.

— А я пришел к выводу, что мы почти всегда живем вопреки здравому смыслу, — отозвался Валландер. — Думаем, будто можно затормозить то или иное развитие, если упорно его не замечать.

— Но почему Швеция? Почему они выбрали нашу страну?

— У Виктора Мабаши было разумное объяснение.

— У кого?

Валландер сообразил, что Сведберг не знает, как звали убитого африканца, и повторил его имя. Потом продолжил:

— Во-первых, разумеется, потому, что именно здесь находился Коноваленко. А во-вторых, чтобы напустить туману. Людям, стоящим за кулисами этого покушения, очень важно запутать следы. А в Швеции спрятаться легко. Можно без труда незамеченным пересечь наши границы, без труда исчезнуть. Виктор Мабаша подыскал на сей счет удачное сравнение. Он говорил, что ЮАР — кукушка, которая частенько подкладывает свои яйца в чужие гнезда.

Они двинулись дальше, к разрушенной крепости. Сведберг огляделся по сторонам.

— Никогда здесь не бывал, — сказал он. — Интересно, каково было полицейским в те времена, когда эта крепость стояла.

Они молча прошлись вокруг, глядя на руины некогда высоких стен.

— Ты должен понять, мы с Мартинссоном просто остолбенели, — сказал Сведберг. — Ты был весь в крови, волосы дыбом, в одной руке пистолет, в другой — ружье.

— Я понимаю, — ответил Валландер.

— Но мы совершенно напрасно сказали Бьёрку, что ты был не в себе.

— Иногда мне кажется, так оно и есть.

— Что ты намерен делать?

— Думаю выманить Коноваленко, пусть поохотится за мной. По-моему, сейчас это единственная возможность выманить его из укрытия.

Сведберг серьезно смотрел на него:

— Это очень опасно.

— Когда предвидишь опасность, риск уменьшается, — отозвался Валландер, одновременно размышляя о том, что, собственно, хотел этим сказать.

— Тебе нужно прикрытие с тыла, — продолжал Сведберг.

— Тогда он не придет, — решительно ответил Валландер. — Недостаточно, чтобы он думал, будто я один. Он непременно проверит. И только когда убедится, нанесет удар.

— Удар?

Валландер пожал плечами:

— Он попытается убить меня. А я уж постараюсь, чтобы ему это не удалось.

— Каким образом?

— Пока не знаю.

Сведберг удивленно посмотрел на него. Но промолчал.

Они пошли обратно и еще раз задержались на мосту.

— Хочу попросить тебя еще об одном, — сказал Валландер. — Я тревожусь за Линду. Коноваленко действует непредсказуемо. Поэтому я хочу, чтобы вы дали ей охрану.

— Бьёрк потребует объяснений.

— Знаю. Потому и прошу именно тебя. Можешь поговорить с Мартинссоном. Бьёрку вовсе не обязательно знать об этом.

— Ладно, попробую, — сказал Сведберг. — Понятно, что ты тревожишься.

Они перешли мост и зашагали вверх по склону.

— Кстати, вчера к Мартинссону заходил кто-то из знакомых твоей дочери, — сказал Сведберг, словно желая потолковать о чем-то менее мрачном.

Валландер удивленно воззрился на него:

— Домой?

— Нет, на работу. Дама заявила о краже из машины. Сказала, что она учительница твоей дочери. Я в подробности не вникал.

Валландер замер как вкопанный.

— Еще раз, — сказал он. — Повтори, что ты сказал.

Сведберг повторил.

— Как ее звали?

— Не знаю.

— Как она выглядела?

— Надо у Мартинссона спросить.

— Попробуй точно вспомнить все, что он говорил!

Сведберг задумался:

— Мы пили кофе. И Мартинссон пожаловался, что ему все время мешают работать. Дела знай только накапливаются, так и язву недолго заработать. «Вот опять подсунули кражу из машины. Заявитель женщина, между прочим. Кто-то позарился на ее машину. Она спрашивала про дочку Валландера. Живет ли та по-прежнему в Стокгольме». Примерно так он сказал.

— А что Мартинссон ей ответил? Сказал, что моя дочь здесь?

— Не знаю.

— Нужно срочно позвонить Мартинссону, — сказал Валландер. И поспешил к дому. Побежал, опережая Сведберга.

— Звони Мартинссону, — сказал Валландер, едва они вошли в дом. — Спроси, сказал ли он, где сейчас находится моя дочь. Выясни, как звали ту женщину. Если он спросит, зачем тебе это, скажи, потом объяснишь.

Сведберг кивнул:

— По-твоему, никакой кражи не было?

— Не знаю. Но я не вправе рисковать.

Сведберг дозвонился до Мартинссона почти сразу же. По ходу разговора кое-что записал на листке бумаги. Валландер слышал, что Мартинссон в полном недоумении.

Сведберг положил трубку, вид у него был встревоженный:

— Говорит, что сказал.

— Что сказал?

— Что Линда у твоего отца в Эстерлене.

— Почему он это сделал?

— Она спросила.

Валландер глянул на кухонные часы:

— Позвони туда. Подойдет, возможно, отец. Он в это время обычно обедает. Попросишь к телефону мою дочь. И передашь трубку мне.

Валландер назвал номер. К телефону долго никто не подходил, но в конце концов ответил отец Валландера. Сведберг спросил Линду. Выслушал ответ и быстро положил трубку.

— Она поехала на велосипеде к морю, — сказал он.

Внутри у Валландера все оборвалось:

— Я же велел ей сидеть в доме.

— Полчаса назад, — сказал Сведберг.

На машине Сведберга они помчались туда. Валландер молчал. Сведберг время от времени искоса поглядывал на него. Но тоже молчал.

Вот и съезд на Косебергу.

— Дальше, — сказал Валландер. — Следующий поворот.

Они припарковались как можно ближе к береговому откосу. Других машин не видно. Валландер бегом спустился на пляж, Сведберг за ним. Ни души вокруг. Валландер чувствовал, что близок к панике. Незримый Коноваленко опять дышал ему в затылок.

— Может, она сидит где-нибудь в дюнах, — нерешительно сказал он.

— Ты уверен, что она именно здесь? — спросил Сведберг.

— Это ее любимое место. Если она идет к морю, то как раз сюда. Давай разделимся и поищем.

Сведберг зашагал в сторону Косеберги, Валландер двинулся дальше на восток. Он старался убедить себя, что тревожится понапрасну. Ничего с ней не случилось. Но не мог взять в толк, почему Линда не осталась дома, как обещала. Неужели так и не поняла, насколько все серьезно? Несмотря на случившееся?

Он то и дело оборачивался на Сведберга. Пока никакого результата.

Внезапно Валландер подумал о Роберте Окерблуме. Тот бы молился в этой ситуации, сказал он себе. Но у меня нет бога, молиться некому. Даже духов нет, которым молился Виктор Мабаша. У меня свои радости и печали, только и всего.

На гребне склона стоял мужчина с собакой, смотрел на море. Валландер окликнул его, спросил, не видел ли он на пляже одинокую девушку. Мужчина покачал головой. Он здесь уже минут двадцать, но никого не видел.

— А мужчину не видели? — Валландер описал Коноваленко.

Собачник опять отрицательно покачал головой.

Валландер пошел дальше. Ему стало зябко, хотя ветер был по-весеннему теплый. Он прибавил шагу. Пляжу словно конца нет. Потом опять оглянулся. Сведберг был далеко позади. Однако ж Валландер разглядел, что рядом с ним кто-то есть. И тотчас Сведберг замахал рукой.

Валландер бегом устремился туда. И добравшись до Сведберга и своей дочери, вконец запыхался. Смотрел на Линду, не в силах выдавить ни слова, пока не успокоится дыхание.

— Ты не должна была выходить из дома, — сказал он. — И все-таки ушла.

— Я не думала, что и на пляж прогуляться нельзя. Сейчас ведь день. А все всегда случается ночью, верно?

Сведберг сел за руль, а они оба устроились на заднем сиденье.

— Что мне сказать деду? — спросила Линда.

— Ничего, — ответил Валландер. — Я сам поговорю с ним сегодня вечером. А завтра мы перекинемся в картишки. Он будет рад.

Они расстались на шоссе совсем рядом с домом.

Сведберг и Валландер поехали обратно в Шернсунд.

— Охрану нужно установить сегодня же вечером, — сказал Валландер.

— Как приеду, сразу поговорю с Мартинссоном. Мы что-нибудь придумаем.

— Полицейскую машину надо поставить прямо на дороге. Пусть видят, что дом под охраной.

Сведберг отвез Валландера в Шернсунд и собрался назад в Истад.

— Мне нужно всего несколько дней, — сказал Валландер. — Вы пока продолжайте разыскивать меня. Но ты позванивай сюда.

— Что сказать Мартинссону?

— Насчет того, чтобы взять дом моего отца под охрану, ты додумался сам, — сказал Валландер. — Убеждай их любыми способами.

— Ты по-прежнему не хочешь, чтобы я говорил Мартинссону?

— Ты знаешь, где я, и этого достаточно.

Сведберг уехал. Валландер пошел на кухню, поджарил себе яичницу. Через два часа вернулись машины с лошадьми.

— Ну как? Она победила? — спросил Валландер, когда Стен Виден вошел на кухню.

— Победила, — ответил тот. — Но с трудом.

Петерс и Нурен сидели в патрульной машине, пили кофе.

Настроение у обоих было препаршивое. Сведберг приказал им охранять дом, где жил отец Валландера. А дежурства, когда машина стоит на месте, тянутся бесконечно. Так и будут торчать тут, пока не явится смена. Но до тех пор еще долго. Сейчас только четверть двенадцатого. Вечерние сумерки.

— Как по-твоему, что стряслось с Валландером? — спросил Петерс.

— Не знаю, — ответил Нурен. — Сколько раз повторять: не знаю.

— Никак не могу отделаться от этих мыслей. Сижу вот и думаю: может, он алкоголик?

— С чего ты взял?

— Помнишь, мы как-то раз задержали его за вождение в нетрезвом виде?

— Ну, это еще не алкоголизм.

— Конечно, но все-таки.

Оба опять замолчали. Нурен вышел из машины отлить.

Тут-то он и заметил отблеск огня. Сперва было решил, что это отсвет автомобильных фар. Но потом разглядел облако дыма.

— Горит! — крикнул он Петерсу.

Петерс вышел из машины.

— Может, пожар в лесу? — предположил Нурен.

Горело в рощице за ближайшими полями. Но сам очаг прятался в неровностях рельефа.

— Надо съездить поглядеть, — сказал Петерс.

— Сведберг не велел отлучаться ни под каким видом, — заметил Нурен. — Что бы ни произошло.

— Да это займет всего минут десять, — сказал Петерс. — В случае пожара мы обязаны принимать меры.

— Сперва позвони и затребуй у Сведберга подкрепление.

— Десять минут, — сказал Петерс. — Чего ты боишься-то?

— Я не боюсь. Но приказ есть приказ.

И все-таки Петерс настоял на своем. Они сели в машину и по грунтовой дороге направились к огню. Как выяснилось, горела старая бочка из-под бензина. Кто-то набил ее бумагой и пластиком, поэтому огонь полыхал очень ярко. Но когда Петерс и Нурен подъехали, пламя уже почти погасло.

— Нашли время жечь мусор, чудно, ей-богу. — Петерс огляделся по сторонам.

Никого. Пусто.

— Едем обратно, — сказал Нурен.

Минут через двадцать они опять были на посту. Все как будто бы спокойно. Свет погашен. Дочь и отец Валландера спят.

Несколько часов спустя приехала смена, сам Сведберг.

— Все спокойно, — сказал Петерс.

О вылазке к горящей бочке он словом не обмолвился.

Сведберг, сидя в машине, дремал. Мало-помалу рассвело, наступило утро.

В восемь он слегка забеспокоился: из дома никто не выходил, а ведь отец Валландера вставал всегда очень рано.

В половине девятого Сведберг встревожился не на шутку: что-то здесь не так. Вышел из машины, пересек двор, поднялся на крыльцо и тронул дверь.

Не заперто. Сведберг позвонил и стал ждать. Никто не отзывался. Он вошел в темную переднюю, прислушался. Мертвая тишина. Потом ему почудилось, будто что-то скребется. Вроде как мышь грызет стенку. Он пошел на звук и очутился перед закрытой дверью. Постучал и, услышав в ответ сдавленный вопль, распахнул дверь. На кровати лежал отец Валландера. Связанный, рот заклеен черным пластырем.

На миг Сведберг остолбенел. Затем осторожно отклеил пластырь, развязал веревки и после этого обыскал весь дом. Комната, где, как он предполагал, спала Линда, была пуста. Кроме отца Валландера, в доме не нашлось никого.

— Когда это случилось? — спросил он.

— Вчера вечером, — ответил отец Валландера. — В самом начале двенадцатого.

— Сколько их было?

— Один.

— Один?

— Один человек. Но с оружием.

Сведберг выпрямился. Голова была совершенно пустая.

Потом он прошел к телефону и позвонил Валландеру.

 

26

Кисловатый запах зимних яблок.

Вот первое, что она почувствовала, когда очнулась. Но после, когда открыла в темноте глаза, было лишь одиночество и страх. Она лежала на каменном полу, и пахло только влажной землей. Ни звука кругом, хотя страх до предела обострил все ее ощущения. Она осторожно тронула рукой шершавый пол. Не цемент, а камень. Значит, она где-то в подвале. В эстерленском доме у деда, откуда ее силой уволокли, такой пол был в картофельном погребе.

Когда чувства насытились скудными впечатлениями, накатили дурнота и нарастающая головная боль. Она не могла сказать, давно ли находится в этой тьме и безмолвии, ведь часы остались на тумбочке возле кровати. И все же она догадывалась, что с тех пор, как ее разбудили и уволокли прочь, прошло много часов.

Руки были свободны, а вот щиколотки скованы цепью: пальцы нащупали висячий замок. Линда похолодела — она в кандалах! Мелькнула мысль: людей обычно связывают веревками. Веревки мягче, податливее. Цепи приводили на память далекое прошлое, рабство и стародавние процессы против еретиков.

Но самым неприятным в эти минуты, когда к ней вернулось сознание, была одежда. Она сразу поняла: одежда чужая. Совсем чужая — по крою, по краскам, которых она не видела, но как бы чувствовала кончиками пальцев, и по запаху какого-то едкого стирального средства. Кто-то снял с нее ночную рубашку и одел — с головы до ног, от нижнего белья до чулок и туфель. От этого Линде стало совсем плохо. Дурнота резко усилилась, она обхватила голову руками и покачивалась вперед-назад. Все это сон, думала она, кошмарный сон. Но это была реальность, и она даже могла вспомнить, что именно произошло.

Она спала и видела сон, хоть и забыла какой. Проснулась оттого, что ей внезапно зажали нос и рот полотенцем. Сильный, резкий запах — и ей показалось, будто она куда-то проваливается. Тусклый отсвет лампы возле кухонной двери озарял ее комнату. Она видела перед собой незнакомого мужчину. Его лицо было совсем близко, когда он наклонился над ней. Теперь, при мысли о нем, ей вспомнился крепкий запах бритвенного лосьона, хотя он был небрит. Он не сказал ни слова. В комнате было сумрачно, но она видела его глаза и успела подумать, что никогда их не забудет. Потом все исчезло до тех пор, пока она не очнулась на голом каменном полу.

Конечно, она понимала, почему все так случилось. Человек, который наклонялся над ней и усыпил ее, наверняка тот самый, он выслеживает ее отца, а отец в свою очередь выслеживает его. Глаза, которые она видела, были глазами Коноваленко, как она их себе представляла. Этот человек убил Виктора Мабашу, уже застрелил одного полицейского и намеревался убить второго, ее отца. Коноваленко проник к ней в комнату, одел ее и заковал в цепи.

Когда над головой открылся люк, Линда совершенно растерялась. Позднее она решила, что он наверняка стоял наверху и прислушивался. Свет, упавший в отверстие, был очень ярок — вероятно, Коноваленко и рассчитывал ослепить ее. Она увидела, как вниз опустилась лестница, потом появились коричневые башмаки, потом штанины. И наконец то самое лицо, те самые глаза, что смотрели на нее, когда она погружалась в беспамятство. Она отвернулась от слепящего света, страх вновь оцепенил все ее существо. Но все-таки она успела заметить, что погреб просторнее, чем ей казалось. Впотьмах стены и потолок были совсем рядом. Возможно, этот погреб занимает все пространство под домом.

Мужчина стоял, заслоняя спиной свет из люка. В одной руке у него был фонарь. В другой — какой-то металлический предмет, который она разглядела не сразу.

Только немного погодя сообразила, что это ножницы.

И тогда она закричала. Пронзительно, протяжно. Ведь он, наверно, спустился сюда, чтобы убить ее, и сделает это ножницами. Она схватилась за цепи и принялась дергать их, будто могла разорвать железные звенья и освободиться. Все это время он светил на нее фонарем, а сам был лишь темным силуэтом на фоне яркого света за спиной.

Он вдруг повернул фонарь к себе. Приставил к подбородку, так что лицо его превратилось в безжизненный череп. Линда замолчала. Крик словно бы только усилил страх. И одновременно ею овладела странная усталость. Слишком поздно, сопротивляться бессмысленно.

Неожиданно череп заговорил.

— Зря кричишь, — сказал Коноваленко. — Никто тебя не услышит. Вдобавок ты рискуешь разозлить меня. А тогда тебе не поздоровится. Так что лучше молчи.

Последнюю фразу он произнес свистящим шепотом.

Папа, подумала она, ты должен мне помочь.

Дальше все произошло очень быстро. Той же рукой, в которой был фонарь, он схватил ее волосы, дернул вверх и начал резать. Она вздрогнула, от боли и неожиданности. Но он держал крепко, не давая ей шевельнуться. Она только слышала сухой звук, с каким острые ножницы кромсали волосы на затылке, возле ушей. Быстро-быстро. Потом он отпустил ее. Опять накатила дурнота. Отрезанные волосы — новое унижение; мало того что он одел ее, пока она была без памяти.

Коноваленко скомкал отрезанные пряди и сунул в карман.

Он больной, подумала Линда. Сумасшедший, садист, безумец, хладнокровный убийца.

Он опять заговорил, оборвав ход ее мыслей. Фонарик освещал ее шею, то место, где на цепочке висело украшение — лютня, полученная в подарок от родителей на пятнадцатилетие.

— Сними эту штуку, — приказал Коноваленко.

Она расстегнула цепочку и положила ему в ладонь, стараясь не дотронуться до его руки. Не говоря больше ни слова, он поднялся по лестнице, захлопнул люк и опять оставил ее в потемках.

Потом она отползла в сторону, к стене. Ощупью добралась до ближайшего угла. И съежилась там.

Еще накануне вечером, после похищения дочери полицейского, Коноваленко выставил Таню и Сикоси Цики из кухни. Ему хотелось побыть одному, и в данный момент кухня подходила для этого как нельзя лучше. В этом доме — последнем, какой Рыков снял в своей жизни, — кухня была самым просторным помещением. Отделана под старину — голые потолочные балки, заглубленная плита и открытые посудные шкафы. На стенах развешаны медные кастрюли. Коноваленко вспомнил собственное детство под Киевом, большую кухню в колхозе, где его отец был политработником.

К своему удивлению, он вдруг понял, что ему не хватает Рыкова. Не только потому, что все практические вопросы ложатся теперь на его собственные плечи. К этому примешивалось ощущение, которое едва ли было печалью или скорбью, но все же, как ни странно, угнетало его. За многие годы службы в КГБ ценность жизни любого человека, кроме него самого и двух его детей, мало-помалу стала сводиться к вполне конкретным доходам либо, в противном случае, к признанию ее ничтожности. Вокруг постоянно была внезапная смерть, и все эмоциональные реакции в конце концов полностью исчезли. Но смерть Рыкова затронула его, и оттого он еще больше возненавидел полицейского, который неотступно возникал у него на пути. Теперь здесь, в подвале, сидит его дочь, и Коноваленко знал, что эта привада выманит полицейского. Однако мысль о мести не могла развеять дурное настроение. Он сидел на кухне и пил водку, пил осмотрительно, чтобы не слишком захмелеть, и временами разглядывал свое лицо в зеркале на стене. А ведь оно уродливое, подумал он вдруг. Он что же, стареет? Неужели крушение советской империи надломило и его собственную жесткость и холодность?

В два часа ночи, когда Таня уже спала или по крайней мере притворялась, что спит, а Сикоси Цики закрылся в своей комнате, Коноваленко прошел из кухни к телефону и позвонил Яну Клейну. Он хорошо продумал все, что скажет. Решил, что нет никаких причин скрывать от Яна Клейна смерть Рыкова. Пора Яну Клейну понять, что его, Коноваленко, работа тоже связана с риском. И все-таки надо еще раз солгать. Он скажет, что назойливый полицейский ликвидирован. Теперь, когда дочь полицейского у него в погребе, он был настолько уверен в своей удаче, что дерзнул заранее объявить Валландера покойником.

Ян Клейн выслушал все без особых комментариев. А Коноваленко знал, что именно молчание Яна Клейна наилучшим образом подтверждает правильность его расчетов. Затем Ян Клейн сказал, что Сикоси Цики должен очень скоро вернуться в ЮАР, и спросил, не сомневается ли Коноваленко в его пригодности, не выказал ли он какой-либо слабости, как Виктор Мабаша. Коноваленко ответил, что нет. Это он тоже сказал авансом. Ведь до сих пор он уделил Сикоси Цики очень мало времени и пока что составил себе лишь самое общее впечатление о нем как о человеке совершенно бесчувственном. Смеялся Сикоси Цики крайне редко, всегда держал себя под контролем, всегда был безупречно одет. Коноваленко полагал, что, покончив с Валландером и его дочерью, он за несколько суток интенсивной работы обеспечит Сикоси Цики необходимую подготовку. Яну Клейну он, стало быть, сказал, что Сикоси Цики не оплошает. Ян Клейн, похоже, остался доволен и напоследок сказал, чтобы Коноваленко позвонил ему через три дня. Тогда он получит точные инструкции касательно возвращения Сикоси Цики в ЮАР.

Разговор с Яном Клейном вернул ему толику энергии, утраченной, как ему мнилось, после гибели Рыкова. Он сел за кухонный стол, размышляя о том, что похитить дочь полицейского оказалось до смешного просто. Уже через несколько часов после Таниного визита в Истадское полицейское управление он узнал адрес деда: сам позвонил туда. Ответила экономка; он представился сотрудником компании «Телеверкет» и сказал, что ввиду издания телефонного справочника на следующий год хотел бы уточнить адресные данные. В истадском книжном магазине Таня купила подробную карту Сконе, они съездили к дому старика Валландера и, остановившись поодаль, некоторое время наблюдали за ним. Под вечер экономка ушла, а спустя час-другой на дороге припарковался полицейский автомобиль. Удостоверившись, что никакой другой охраны нет, Коноваленко быстро придумал отвлекающий маневр. Вернулся в Тумелиллу, подготовил бензиновую бочку, найденную в сарае, и подробно проинструктировал Таню насчет того, что нужно сделать. На двух машинах, одну из которых взяли напрокат на бензоколонке, они вернулись к дому старика Валландера, высмотрели подходящую рощу, назначили час и взялись за дело. Таня, как велено, подожгла бочку и успела скрыться, прежде чем полицейские явились выяснять, что там горит. Коноваленко понимал, что времени в обрез, и действовал быстро. Взломал входную дверь, связал деда в постели и заткнул ему рот, потом усыпил дочь и отнес ее в машину. Все заняло максимум десять минут, и он уехал до возвращения полицейских. Еще днем Таня купила одежду и одела девушку, пока та была без памяти. Потом Коноваленко оттащил ее в погреб, сковал ей ноги и запер цепочку на висячий замок. Все прошло на удивление легко, и он уже рассчитывал, что, возможно, удача и впредь не оставит его. Он приметил на шее у Линды украшение и решил, что отец наверняка опознает ее по этой золотой побрякушке. Но одновременно ему хотелось напугать Валландера, продемонстрировать всю серьезность своих намерений. Тогда-то он и решил отрезать девушке волосы и послать их Валландеру вместе с украшением. Отрезанные женские волосы пахнут уничтожением и смертью, думал он. Он полицейский, он поймет.

Коноваленко хватил еще стакан водки и глянул в кухонное окно. Светало. В воздухе веяло теплом, и он подумал, что скоро будет жить под вечным солнцем, далеко-далеко от этих мест, где никогда не знаешь, какая завтра будет погода.

Он прилег: надо поспать часок-другой. Проснувшись, посмотрел на часы. Четверть десятого, понедельник, 18 мая. Валландер наверняка уже знает о похищении дочери. И теперь ждет, чтобы Коноваленко дал о себе знать.

Пускай еще подождет, думал Коноваленко. С каждым часом молчание будет все невыносимее, тревога станет неуправляемой.

Люк погреба, где сидела дочь Валландера, был как раз позади его стула. Временами он настороженно прислушивался. Но все было тихо.

Коноваленко немного посидел, задумчиво глядя в окно. Потом встал, взял конверт, засунул туда отрезанные волосы и украшение.

Скоро он свяжется с Валландером.

Весть о похищении Линды обрушилась на Валландера как приступ дурноты.

Отчаяние и бешенство охватили его. Стен Виден — он был на кухне, когда зазвонил телефон, и снял трубку — с изумлением увидел, как Валландер, выдрав шнур из стены, швырнул телефон в открытую дверь его, Видена, конторы. Но уже в следующую секунду он понял, что Валландер объят страхом: весь мокрый от пота, волосы слиплись. Должно быть, случилось что-то ужасное. Сочувствие нередко будило у Видена противоречивые мысли. Но не сейчас. Боль Валландера, вызванная несчастьем с дочерью и невозможностью что-то предпринять, поразила и его самого. Он сел рядом с другом на корточки, похлопал его по плечу.

Сведберг меж тем развил невероятно бурную деятельность. Удостоверившись, что отец Валландера цел и невредим и даже не испытал заметного шока, он позвонил домой Петерсу. Жена ответила, что Петерс спит после ночного дежурства. Но Сведберг рявкнул, чтобы она немедленно его разбудила. Когда сонный Петерс подошел к телефону, Сведберг дал ему полчаса, чтобы добраться до Нурена, а затем явиться к дому, который им было поручено охранять. Зная, что Сведберг нипочем бы не стал будить его без надобности, Петерс понял: случилось что-то серьезное. Не задавая вопросов, он обещал поспешить и быстро вызвонил Нурена, а когда они явились на место, Сведберг с ходу ошеломил их страшной новостью.

— Что ж, надо рассказать, как все было, — сказал Нурен, который еще вчера вечером смутно догадывался, что с этой горящей бензиновой бочкой что-то не так.

Сведберг выслушал рассказ Нурена. Петерс, который накануне настоял поехать и выяснить, что горит, не произнес ни слова. Однако Нурен вовсе не перекладывал ответственность на него. Сказал, что решение они приняли сообща.

— Молите Бога, чтоб с дочерью Валландера ничего не случилось, — сказал Сведберг.

— Ее похитили? — спросил Нурен. — Но кто? И почему?

Сведберг серьезно посмотрел на них:

— Сейчас я возьму с вас слово. Если вы его сдержите, я постараюсь забыть, что вчера вечером вы действовали вопреки приказу. Если с девушкой все обойдется, никто ничего не узнает. Ясно?

Оба кивнули.

— Так вот: вчера вечером вы не видели и не слышали никакого пожара, — продолжал Сведберг. — А главное, дочь Валландера никто не похищал. Короче говоря, ничего не произошло.

Петерс и Нурен недоуменно воззрились на него.

— Я имею в виду именно то, что сказал. Ничего не произошло, — повторил Сведберг. — Запомните это крепко-накрепко. Ничего не произошло. И поверьте мне на слово: это очень важно.

— Мы можем что-нибудь сделать? — спросил Петерс.

— Да, — сказал Сведберг. — Езжайте домой и отсыпайтесь.

Потом Сведберг тщательно обыскал двор и дом — увы, никаких следов. Осмотрел рощу, где стояла бочка. Туда вели следы колес, а больше ничего. Вернувшись в дом, он еще раз расспросил старика Валландера. Тот сидел на кухне, пил кофе, и вид у него был крайне испуганный.

— Что произошло? — тревожно спросил он. — Девочки нет.

— Не знаю, — честно ответил Сведберг. — Но все наверняка уладится.

— Ты думаешь? — В голосе старика сквозило сомнение. — Я слышал по телефону, как встревожен Курт. А кстати, где он? И что вообще происходит?

— Он сам объяснит вам, попозже. — Сведберг встал. — Мне пора, встречаюсь с ним.

— Передай привет, — просто сказал старик. — Скажи, что со мной все в порядке.

— Обязательно скажу. — Сведберг ушел.

Когда Сведберг въехал во двор Стена Видена, Валландер стоял босиком на щебенке перед домом. Было без малого одиннадцать утра. Еще во дворе Сведберг подробно рассказал о том, как все, наверно, произошло. И не скрыл, каким примитивным способом Петерса и Нурена выманили с поста на то короткое время, что потребовалось для похищения Линды. Под конец он передал Валландеру привет от отца.

Валландер выслушал рассказ с напряженным вниманием. Но все же Сведберг чувствовал в нем некую рассеянность. Обычно, разговаривая с Валландером, он всегда мог встретиться с ним взглядом. А сейчас взгляд комиссара блуждал без цели. Он там, с дочерью, в ее тюрьме, подумал Сведберг.

— Никаких следов? — спросил Валландер.

— Ничего.

Валландер кивнул. Они вошли в дом.

— Я пытался пораскинуть мозгами, — сказал Валландер, когда они сели. Сведберг заметил, что руки у него дрожат.

— Сделал это, безусловно, Коноваленко. Именно этого я и боялся. Я сам виноват. Мне нужно было быть там. И все было бы иначе. Теперь он использует мою дочь как приманку, чтобы захватить меня. Пособников у него определенно нет, он действует в одиночку.

— По крайней мере один пособник есть, — осторожно заметил Сведберг. — Если я правильно понял Петерса и Нурена, в одиночку он бы нипочем не успел поджечь бочку, а потом связать твоего отца и похитить дочь.

Валландер на миг задумался.

— Бочку подожгла Таня, — сказал он. — Жена Владимира Рыкова. Стало быть, их двое. Где они находятся, мы не знаем. Вероятно, в какой-то загородной усадьбе. Причем неподалеку от Истада. И наверняка на отшибе. В иной ситуации мы бы отыскали его. Теперь не поищешь.

Стен Виден тихонько подошел к столу, налил им кофе. Валландер посмотрел на него:

— Мне бы чего-нибудь покрепче.

Виден принес полбутылки виски. Не раздумывая, Валландер хлебнул прямо из горлышка.

— Я попробовал прикинуть, что будет дальше, — сказал он. — Коноваленко свяжется со мной. И использует для этого дом моего отца. Там я и буду ждать его сообщений. Какие он выдвинет условия, мне неизвестно. В лучшем случае мою жизнь в обмен на ее. В худшем — что-нибудь такое, что мне и в голову не приходит. — Он посмотрел на Сведберга: — Вот такие прикидки. По-твоему, я ошибаюсь?

— Пожалуй, нет, — ответил Сведберг. — Вопрос в том, что нам делать.

— Ничего. Никакой полиции вокруг дома, ничего. Коноваленко чует малейшую опасность. Я должен быть в доме один, вместе с отцом. Твоя задача — следить, чтобы никто туда не заявился.

— В одиночку ты не справишься, — сказал Сведберг. — Без нас никак нельзя.

— Я не хочу, чтобы моя дочь умерла, — просто ответил Валландер. — Я должен справиться в одиночку.

Сведберг понял, что разговор окончен. Валландер принял решение, и его не переубедить.

— Я подброшу тебя в Лёдеруп, — сказал Сведберг.

— Незачем, — вмешался Стен Виден. — Возьми «дуэт».

Валландер кивнул.

Вставая, он едва не упал. Схватился за край стола.

— Ничего страшного.

Сведберг с Виденом стояли во дворе, провожая взглядом «дуэт».

— Чем все это кончится? — проговорил Сведберг.

Стен Виден промолчал.

Приехав в Лёдеруп, Валландер застал отца в студии.

Впервые Валландер заметил, что старик оставил свою вечную тему — ландшафт под вечерним солнцем, с глухарем на переднем плане или без оного. Сейчас он писал другой пейзаж, более мрачный, более беспорядочный. В композиции не было гармонии. Лес словно бы вырастал прямо из озера, горы на заднем плане падали на зрителя.

Старик почувствовал наконец, что Валландер стоит у него за спиной, отложил кисти и обернулся. Валландер увидел на его лице страх.

— Пошли в дом, — сказал отец. — Я отослал прислугу.

Отец положил руку Валландеру на плечо. Давненько такого не случалось.

Они прошли в дом, и Валландер рассказал отцу обо всем. Он понимал, что старик не в состоянии удержать в памяти все события, перетекавшие одно в другое, но все-таки хотел представить ему картину происшедшего за последние три недели. Не умолчал и о том, что убил человека, и о том, что Линда сейчас в большой опасности. Человек, который держал ее в плену, который связал отца в постели, не остановится ни перед чем.

После отец долго сидел, устремив тяжелый взгляд на свои руки.

— Я распутаю этот узел, — сказал Валландер. — Я хороший полицейский. Теперь буду ждать, когда этот человек свяжется со мной. Это может произойти в любую минуту. Сегодня или завтра.

День клонился к вечеру, а Коноваленко молчал. Дважды звонил Сведберг, но Валландеру было нечего сказать ему. Отца он отослал в студию, пусть себе пишет. Невыносимо смотреть, как он сидит на кухне, устремив взгляд на свои руки. В иной ситуации отец бы вспылил, он не терпел, чтобы им командовали. Теперь же просто встал и ушел к себе. Валландер мерил кухню шагами, ненадолго садился и снова вставал. Временами выходил во двор, смотрел вдаль, в поля. Потом возвращался и опять расхаживал взад-вперед. Дважды пытался перекусить, но кусок не шел в горло. Боль, тревога и бессилие туманили мысли. Несколько раз в сознании мелькал Роберт Окерблум. Однако он гнал прочь его образ, пугаясь, что сама эта мысль способна подействовать на судьбу дочери как заклинание.

Настал вечер, Коноваленко по-прежнему молчал. Сведберг позвонил и сказал, что он дома. Сам Валландер неизвестно зачем позвонил Стену Видену. В десять он отправил отца спать. За окнами голубел светлый весенний вечер. Некоторое время Валландер посидел на ступеньках кухонного крыльца. Удостоверившись, что отец спит, позвонил в Ригу Байбе Лиепе. Сперва никто не отвечал. Но через полчаса, когда он позвонил второй раз, она оказалась дома. Он спокойно сообщил, что его дочь похитил очень опасный преступник. Сказал, что ему не с кем поговорить, и в эту минуту действительно так думал. Потом снова попросил прощения за тот ночной звонок, когда спьяну разбудил ее. Попытался описать ей свои чувства, но решил, что ничего не получается. Английские слова были слишком далеко. Прежде чем закончить разговор, он обещал, что даст о себе знать. Она слушала его и за весь разговор не сказала почти ни слова. После он спрашивал себя, вправду ли говорил с ней или только грезил.

Ночь он провел без сна. Временами устраивался в одном из старых отцовских кресел и закрывал глаза. Но как только приближалась дремота, снова подскакивал, будто от толчка. Опять бродил по комнате, вспоминая всю свою жизнь. А на рассвете увидел одинокого зайца, столбиком сидевшего во дворе.

Настал вторник, 19 мая.

В самом начале шестого полил дождь.

Пакет поступил около восьми.

Во двор завернуло такси из Симрисхамна. Валландер издалека услышал шум мотора и ждал на крыльце. Водитель вышел из машины и подал ему толстый конверт.

Конверт был адресован его отцу.

— Пакет для моего отца, — сказал Валландер. — Откуда он у вас?

— Какая-то дама оставила его в таксопарке в Симрисхамне. — Водитель спешил, да и мокнуть под дождем не хотел. — Она заплатила за доставку. Дело сделано. Расписки не требуется.

Валландер кивнул. Таня, подумал он. Теперь она у Коноваленко на посылках, вместо Рыкова.

Такси уехало. Валландер был один в доме. Отец уже трудился в студии.

Конверт толстый, с подкладкой. Валландер осторожно прощупал его, потом разрезал край. Сначала он не видел, что там внутри. Потом разглядел волосы Линды и украшение, давний подарок.

Он сидел в оцепенении, глядя на срезанные пряди на столе. Потом хлынули слезы. Боль превзошла еще один предел, стала невыносимой. Что Коноваленко сделал с Линдой? И во всем виноват он, Валландер, втянувший ее в эту историю?

Потом он заставил себя прочитать короткую записку.

Ровно через двенадцать часов Коноваленко свяжется с ним еще раз. «Нужно встретиться, чтобы решить наши проблемы, — писал Коноваленко. — А пока ждите. Любой контакт с полицией поставит жизнь вашей дочери под удар».

Подписи не было.

Валландер опять долго смотрел на Линдины волосы. Мир бессилен против такой злобы. Как же он один сумеет остановить Коноваленко?

Впрочем, Коноваленко, наверное, как раз и хотел, чтобы он так думал. И дал ему двенадцать часов, рассчитывая, что за это время он потеряет всякую надежду решить дело иначе, чем диктует Коноваленко.

Валландер не шевелясь сидел на стуле.

Он не знал, что предпринять.

 

27

Когда-то давным-давно Карл Эверт Сведберг стал полицейским по одной-единственной причине, которую вдобавок тщательно скрывал.

Он страшно боялся темноты.

С самого раннего детства ночью возле его кровати всегда горела лампа. В противоположность большинству других людей, с годами этот страх у него не пропал. Напротив, в отрочестве он еще усилился, а вместе с ним возросло и ощущение ущербности, имя которой трусость. Отец Сведберга в силу своей профессии — он был пекарь — вставал в половине третьего ночи и решил, что сыну полезно пойти по его стопам. Ведь в таком случае он бы спал по утрам, и проблема наверняка разрешилась бы сама собой. Мать, модистка, которую редеющая клиентура считала необычайной мастерицей по части весьма элегантных и выразительных дамских шляпок, отнеслась к этой проблеме значительно серьезнее. Она повела сына к детскому психологу, однако тот ничего не добился и объявил, что боязнь темноты у мальчика с годами так или иначе пройдет. Но увы. Страх только возрастал. И Сведберг так и не сумел разобраться, чем он вызван. В конце концов он решил стать полицейским. Решил, что боязнь темноты можно побороть, укрепляя личное мужество. Однако сейчас, в этот весенний день, во вторник, 19 мая, он проснулся с зажженной лампой у изголовья. Вдобавок у него была привычка еще и запирать дверь спальни. Жил Сведберг холостяком, в центре Истада. Он родился в этом городе и не любил уезжать отсюда, даже ненадолго.

Сведберг погасил ночник, потянулся и встал. Спал он плохо. События вокруг Курта Валландера, которые достигли пика накануне, когда он обнаружил, что дед связан, а дочь похищена, привели его в негодование и напугали. Он понимал, что должен помочь Валландеру. И всю ночь обдумывал, что можно сделать, не нарушив обещания молчать, которое взял с него Валландер. В конце концов, уже перед рассветом, он принял решение. Надо разыскать дом, где прячется Коноваленко. Ведь дочь Валландера, скорее всего, находится именно там.

Около восьми он был в управлении. Единственной отправной точкой были события, происшедшие несколько дней назад на армейском полигоне. Мартинссон передал ему те немногие вещицы, что нашлись в карманах убитых. Ничего примечательного. Но на рассвете Сведберг решил, несмотря ни на что, еще раз осмотреть эти находки. Он сразу направился в помещение, где хранились улики и прочие вещи, найденные на местах преступлений, и взял с полки нужные пластиковые пакеты. В карманах африканца Мартинссон вообще ничего не нашел, что само по себе было любопытно. Сведберг положил на место пакет с кусочками гравия. А содержимое второго пакета осторожно высыпал на стол. В карманах толстяка Мартинссон обнаружил сигареты, зажигалку, табачные крошки, комочки пыли и прочий карманный мусор. Сведберг рассматривал предметы на столе. И тотчас его внимание привлекла зажигалка, на которой виднелся почти стертый рекламный текст. Сведберг поднес ее к свету, пытаясь разобрать надпись. Потом собрал остальные вещицы в пакет, вернул его на полку, а зажигалку забрал к себе в кабинет. В половине одиннадцатого начнется совещание по розыску Коноваленко и Валландера. Ну а до тех пор можно заняться своими делами. Он достал из ящика стола лупу, включил настольную лампу и принялся изучать зажигалку. Буквально через минуту сердце у него забилось быстрее. Он разобрал надпись — и это был след! Приведет ли он к цели, говорить, конечно, рановато. Но он установил, что на зажигалке напечатана реклама торгового центра «ИКА» в Тумелилле. Возможно, это ничего не значит. Рыков мог взять ее где угодно. Но если Рыков заходил в тумелилльский магазин, то, может быть, кто-нибудь из продавцов вспомнит человека, который говорил по-шведски с акцентом, а главное, отличался невероятной толщиной. Сведберг сунул зажигалку в карман и вышел из управления, не предупредив, куда направляется.

Скоро он уже ехал в Тумелиллу. Зашел в магазин «ИКА», предъявил свое удостоверение и попросил позвать управляющего. Управляющий оказался молодым человеком по имени Свен Перссон. Сведберг вытащил зажигалку и объяснил, в чем дело. Управляющий задумался, потом покачал головой. Он не припоминает, чтобы в последнее время сюда заходил какой-то немыслимый толстяк.

— Поговорите с Бриттой, — сказал он. — С кассиршей. Но боюсь, у нее плохая память. Во всяком случае, она очень рассеянная.

— Она тут единственная кассирша? — спросил Сведберг.

— По субботам работает еще одна. Сегодня ее нет.

— Позвоните ей и попросите прийти прямо сейчас.

— Это так важно?

— Да. Дело не терпит отлагательства.

Управляющий поспешил к телефону. Сведберг говорил более чем решительно. Он подождал, пока Бритта, женщина лет пятидесяти, отпустит клиента, который разложил возле кассы кучу всевозможных купонов на скидки. Сведберг представился.

— Я хотел бы узнать, не бывал ли здесь в последнее время один покупатель, такой большой, толстый.

— Среди наших покупателей много толстяков, — недоуменно ответила Бритта.

Сведберг поставил вопрос иначе:

— Не просто толстяк. Жирнюга. Вдобавок плохо говорит по-шведски. Он бывал здесь?

Бритта старалась вспомнить. Но Сведберг заметил, что растущее любопытство мешает ей сосредоточиться.

— Он ничего интересного не натворил. Я просто хочу знать, бывал ли он здесь.

— Нет, — ответила она. — Этакого жирнюгу я бы наверняка запомнила. Сама ведь худею. Вот и смотрю на людей.

— В последнее время вы постоянно сидели за кассой?

— Да.

— Ни на часок не отлучались?

— Конечно, иной раз и отлучусь по делу.

— Кто тогда сидит за кассой?

— Свен.

Сведберг чувствовал, что его надежды вот-вот пойдут прахом. Он поблагодарил за помощь и, дожидаясь субботней кассирши, прошелся по магазину. Одновременно он лихорадочно прикидывал, что делать, если ниточка с зажигалкой оборвется. Где искать новую зацепку?

Девушка, которая по субботам подрабатывала за кассой, оказалась совсем молоденькой, вряд ли старше семнадцати, но столь корпулентной, что в первую минуту Сведберг даже оробел, ведь разговор предстоял именно о толстяках. Управляющий представил ее как Аннику Хагстрём. Сведберг почему-то вспомнил одну женщину, которую все время показывали по телевизору, и замялся, не зная, с чего начать. Управляющий деликатно отошел. Они стояли возле стеллажа с кормом для кошек и собак.

— Как я понял, вы работаете здесь по субботам, — неуверенно начал Сведберг.

— Я безработная, — сказала Анника Хагстрём. — Рабочих мест нету. Вот и сижу тут по субботам, а больше ничего не делаю.

— Да, времена нынче нелегкие, — посочувствовал Сведберг.

— Я даже думала податься в полицию, — сказала девушка.

Сведберг с удивлением посмотрел на нее.

— Только небось не влезу в мундир, — продолжала она. — А вы почему не в форме?

— Мы не всегда ходим в форме, — ответил Сведберг.

— Тогда, пожалуй, есть смысл вернуться к этой идее. Что я натворила?

— Ничего. Я просто хотел спросить, не попадался ли вам на глаза здесь, в магазине, мужчина весьма примечательной внешности.

Он застонал в душе, произнеся эту идиотскую фразу.

— Как это «примечательной»?

— Очень жирный. И плохо говорит по-шведски.

— А-а, вон вы о ком!

Сведберг воззрился на нее.

— Он был здесь в прошлую субботу, — пояснила Анника.

Сведберг достал из кармана блокнот.

— Когда?

— В самом начале десятого.

— Один?

— Да.

— Вы не помните, что он купил?

— Много чего. В том числе несколько пачек чая. Четыре сумки унес.

Это он, думал Сведберг. Русские пьют столько же чая, сколько мы — кофе.

— Как он расплачивался?

— Наличными.

— А как вам показалось, он нервничал? Или, может, вы еще что-то заметили?

Всякий раз Анника отвечала коротко и определенно.

— Он спешил. Не глядя заталкивал покупки в пакеты.

— Он что-нибудь говорил?

— Нет.

— Откуда же вы знаете про акцент?

— Он поздоровался и поблагодарил. Акцент сразу слыхать.

Сведберг кивнул. Оставался всего один вопрос:

— Вы, конечно, не знаете, где он живет?

Девушка наморщила лоб и задумалась.

Вдруг она и на этот вопрос ответит, мелькнуло в мозгу у Сведберга.

— Где-то неподалеку от щебеночного карьера.

— Щебеночного карьера?

— Вы знаете, где находится народный университет?

Сведберг кивнул.

— Нужно проехать мимо него, а дальше дважды свернуть налево.

— Откуда вам известно, что он живет именно там?

— За ним в очереди стоял старикан по фамилии Хольгерсон. Он всегда готов поболтать, когда расплачивается. Ну, вот он и сказал, что в жизни не встречал такого жирнюги. И добавил, что видел его возле какого-то дома неподалеку от щебеночного карьера. Там много пустых усадеб. Хольгерсон знает вообще все, что происходит в Тумелилле.

Сведберг спрятал блокнот. Теперь надо спешить.

— Знаете, может, из вас и получится полицейский.

— А что он сделал? — спросила девушка.

— Ничего. Если он явится опять, ни в коем случае не подавайте виду, что о нем кто-то спрашивал. Тем более полицейский.

— Я ничего не скажу. А можно мне как-нибудь зайти в полицейское управление?

— Позвоните и спросите меня. Моя фамилия Сведберг. Я вам все покажу.

Она просияла:

— Непременно зайду.

— Только не сейчас, а через недельку-другую. Сейчас у нас работы выше крыши.

Он вышел из магазина и поехал в ту сторону, куда направила его Анника. У поворота к карьеру остановился и вышел из машины. Достал из бардачка бинокль, подошел к карьеру и вскарабкался на брошенную камнедробилку.

По ту сторону карьера виднелись две усадьбы, расположенные довольно далеко друг от друга. Один из домов наполовину развалился, второй производил вполне сносное впечатление. Но машин во дворе не видно, дом казался безлюдным. И все же он чуял: это здесь. Усадьба уединенная. Дороги мимо нее не ведут. Без дела в этот тупик никто не поедет.

Сведберг ждал с биноклем у глаз. Начался мелкий дождик.

Примерно через полчаса дверь дома внезапно открылась. На крыльцо вышла женщина. Таня, подумал Сведберг. Она стояла совершенно неподвижно, курила. Лица ее, частично скрытого за деревом, Сведберг разглядеть не мог.

Он опустил бинокль. Да, они точно здесь. У девушки из магазина есть и уши, и глаза, да и память хорошая. Он слез с камнедробилки и вернулся к машине. Уже одиннадцатый час. Пожалуй, надо позвонить в управление и сказаться больным. Нет у него времени торчать на совещаниях.

Он должен поговорить с Валландером.

Таня бросила сигарету и затоптала окурок. Она стояла во дворе под моросящим дождем. Погода была вполне под стать ее настроению. Коноваленко уединился с новым африканцем, а ей вовсе не интересно, о чем они там рассуждают. Владимир рассказывал ей. Она знала, что в ЮАР задумали убить какого-то важного политика. Но кого именно и почему, она понятия не имела. Владимир наверняка говорил и об этом, но она не запомнила.

Во двор она вышла, чтобы побыть в одиночестве хоть несколько минут. До сих пор так и не нашлось времени подумать о том, что означает для нее смерть Владимира. Ее саму удивляло, какую печаль и боль она испытывает. Их брак всегда был сугубо практичным и деловым, что вполне устраивало обоих. Уезжая из разваливающегося СССР, они сумели быть опорой друг другу. Потом, в Швеции, она наполнила свою жизнь смыслом, помогая Владимиру в его делах. Все это изменилось, когда внезапно объявился Коноваленко. На первых порах Таню тянуло к нему. Его решительные манеры, его самоуверенность составляли резкий контраст с натурой Владимира, и она не стала колебаться, когда Коноваленко начал всерьез выказывать к ней интерес. Но очень скоро поняла, что он просто-напросто ее использует. Холодность этого человека, его неприкрытое презрение к другим людям пугали Таню. Коноваленко целиком и полностью завладел их жизнью. Иногда поздно вечером они с Владимиром говорили о том, что надо бы сняться с места и начать все сначала, подальше от Коноваленко. Но из этого так ничего и не получилось, а теперь Владимир мертв. Таня стояла на крыльце, чувствуя, как ей недостает Владимира. Что будет дальше, она себе не представляла. Коноваленко одержим мыслью разделаться с полицейским, который убил Владимира и доставил ему столько неприятностей. Пожалуй, мысли о будущем придется отложить до тех пор, когда все закончится, когда полицейский будет убит, а африканец уедет выполнять свое задание. Она сознавала, что волей-неволей целиком зависит от Коноваленко. Для эмигранта нет возврата. Все реже и уже смутно ей вспоминался Киев, город, где они с Владимиром родились и выросли. Боль причиняли вовсе не воспоминания, а уверенность, что она никогда больше не увидит то место и тех людей, которые раньше были основой ее жизни. Дверь захлопнута навеки. Заперта на замок, а ключ выброшен. Последние остатки прежней жизни исчезли вместе с Владимиром.

Она задумалась о девушке в подвале. Единственный вопрос, который она задавала Коноваленко в последние дни, был: что ждет эту девушку? Он ответил, что отпустит ее, как только отец окажется у него в руках. Но Таня сразу же усомнилась в этом. При мысли, что Коноваленко убьет и девушку, ее бросало в дрожь.

Даже себе самой Таня с трудом могла объяснить собственные чувства. Она люто ненавидела отца девушки, полицейского, который убил ее мужа, притом, по словам Коноваленко, с варварской жестокостью. Но жертвовать ради мести дочерью полицейского — это уж слишком. Хотя она прекрасно понимала, что не в ее власти воспрепятствовать Коноваленко. Малейший намек на противодействие с ее стороны — и Коноваленко обратит свои убийственные силы и против нее тоже.

Она поежилась под дождем, который тем временем усилился, и вернулась в дом. Сквозь закрытую дверь невнятно доносился голос Коноваленко. Таня прошла на кухню, посмотрела на люк в полу, потом на часы. Судя по всему, пора отнести девушке еду и питье. Она заранее приготовила пластиковый пакет с термосом и бутербродами. До сих пор узница к еде не притрагивалась. Таня все время забирала еду, оставленную в прошлый раз. Она взяла в руки приготовленный Коноваленко фонарь, зажгла его и открыла люк.

Линда забилась в угол. И лежала там скорчившись, будто ее терзали страшные боли в желудке. Таня осветила миску на полу. Нетронута. На нее нахлынуло сострадание. Раньше она была целиком погружена в свое горе по Владимиру, которое не оставляло места ни для чего другого. Но теперь, увидев в углу девушку, парализованную страхом, она почувствовала, что злоба Коноваленко не знает границ. Нет совершенно никаких причин держать девушку в темном подвале. Да еще и в цепях. Можно бы спокойно запереть ее в одной из комнат наверху, разве только связать, чтобы не сбежала.

Девушка не шевелилась. Но глаза ее следили за каждым Таниным движением. Выстриженные клочьями волосы вызвали у Тани дурноту. Она присела на корточки рядом с девушкой. Та не двигалась.

— Скоро все кончится, — сказала Таня.

Девушка не отвечала. Но в упор смотрела на Таню.

— Попробуй что-нибудь съесть, — сказала Таня. — Скоро все кончится.

Страх уже пожирает ее, думала Таня. Пожирает изнутри.

Внезапно она поняла, что должна помочь Линде. Рискуя жизнью. Но иначе нельзя. Злобу Коноваленко даже ей выдержать трудно.

— Скоро все кончится, — шепотом повторила она, положила пакет возле лица девушки и вернулась на кухню. Закрыла люк, обернулась.

Увидев Коноваленко, она вздрогнула и невольно вскрикнула. Что за манера бесшумно подходить сзади! Порой ей казалось, что слух у него прямо-таки нечеловеческий. Как у ночного хищника. Он слышит то, чего другие люди не воспринимают.

— Она спит, — сказала Таня.

Коноваленко серьезно смотрел на нее. Потом вдруг усмехнулся и, не говоря ни слова, вышел из кухни.

Таня опустилась на стул, закурила. Руки дрожали. Но теперь она знала, что решение, возникшее в душе, отмене не подлежит.

В самом начале второго Сведберг позвонил Валландеру.

Тот снял трубку после первого же сигнала. Сведберг долго сидел у себя в квартире, прикидывая, как убедить Валландера, что ему нельзя в одиночку бросать вызов Коноваленко. Но он понимал, что Валландер руководствуется уже не только рассудком. Он был в том состоянии, когда эмоциональные импульсы определяют поведение так же сильно, как и рассудок. Единственное, что можно сделать, — уговорить Валландера не встречаться с Коноваленко один на один. Ведь Валландер по-своему тоже непредсказуем, думал Сведберг. Им движет страх за дочь. Он может совершить что угодно.

Сведберг сразу перешел к делу.

— Я нашел Коноваленко, — сказал он.

Ему почудилось, что Валландер на том конце провода вздрогнул.

— Я нашел зацепку среди вещей, найденных в карманах Рыкова. В детали вдаваться не стану. Но зацепка привела меня в магазин «ИКА» в Тумелилле. Кассирша с феноменальной памятью помогла обнаружить новый след. Дом находится на восточной окраине Тумелиллы. У щебеночного карьера, похоже давным-давно заброшенного. Это старая крестьянская усадьба.

— Надеюсь, тебя никто не видел, — сказал Валландер.

В его голосе сквозили усталость и настороженность.

— Никто. Будь спокоен.

— Как я могу быть спокоен?

Сведберг промолчал.

— Кажется, я знаю этот карьер, — продолжал Валландер. — И если так, то у меня есть преимущество перед Коноваленко.

— От него были известия? — спросил Сведберг.

— Двенадцать часов истекают сегодня в восемь вечера, — ответил Валландер. — Он выдержит время. Я ничего не предприму, пока он со мной не свяжется.

— Будет полная катастрофа, если ты выйдешь против него в одиночку, — сказал Сведберг. — Подумать страшно, что может произойти.

— Ты же знаешь, другого варианта нет. Я хоть и не вижу его, но уверен, что он глаз не спускает с нашего дома и окрестностей. Где бы он ни решил встречаться со мной, он будет полностью контролировать обстановку. Подойти к нему смогу только я, я один. И ты знаешь, что случится, если он заметит, что я не один.

— Я все понимаю, — сказал Сведберг. — И все же думаю, надо попытаться.

На мгновение повисла тишина.

— Я приму свои меры, — сказал Валландер. — Не скажу тебе, где встречусь с ним. Конечно, ты хочешь как лучше. Но я не вправе рисковать. Спасибо, что разузнал насчет дома. Я этого не забуду.

Гудки — он оборвал разговор.

Сведберг продолжал сидеть с трубкой в руке.

Что же теперь делать? Он не учел, что Валландер может попросту утаить от него решающие сведения.

Сведберг положил трубку. Что ж, если Валландеру помощь не нужна, то ему, Сведбергу, она очень и очень не помешает. Вопрос в том, к кому обратиться.

Он постоял у окна, глядя на церковный шпиль над крышами. В ту ночь на полигоне, думал он, Валландер решил связаться со Стеном Виденом. Сам он никогда раньше не встречал этого человека и никогда не слышал о нем от Валландера. А все же они, похоже, добрые друзья и знакомы очень давно. Недаром Валландер обратился за помощью именно к Видену. И Сведберг решил поступить так же. Вышел из квартиры и поехал в Шернсунд. Дождь усилился, вдобавок поднялся ветер. Сведберг ехал по прибрежной дороге и думал, что цепь событий последнего времени должна скоро подойти к концу. Для такого маленького полицейского округа, как Истад, все это уже чересчур.

Стена Видена он нашел в конюшне. Тот стоял возле денника — там, за решеткой, беспокойно металась лошадь, время от времени поддавая копытом деревянные стены. Сведберг поздоровался и стал рядом. Лошадь была очень высокая и гибкая. Сведберг никогда в жизни не ездил верхом. Он очень уважал лошадей, хоть и не понимал, как можно всю жизнь добровольно ухаживать за ними и обучать их.

— Захворала, — вдруг сказал Стен Виден. — А я не знаю, что с ней.

— Н-да, вроде как места себе не находит, — осторожно заметил Сведберг.

— От боли, — сказал Стен Виден.

Он повернул задвижку и вошел в денник. Схватился за недоуздок, и лошадь почти тотчас же успокоилась. Виден наклонился, рассматривая ее левую переднюю ногу. Сведберг тоже осторожно перегнулся через решетку, стараясь разглядеть, что там такое.

— Нога опухла, — сказал Стен Виден. — Видите?

Сведберг ничего не видел, но кивнул в знак согласия. Стен Виден некоторое время поглаживал лошадь, потом вышел из денника.

— Мне нужно с вами поговорить, — сказал Сведберг.

— Пойдемте в дом.

В доме, в неприбранной гостиной, Сведберг увидел на диване какую-то пожилую даму. Не очень-то она вписывается в здешнюю обстановку, подумал он. Дама была в элегантном дорогом костюме, сильно накрашена и при дорогих украшениях. Виден заметил его взгляд.

— Она ждет своего шофера, тот заедет за ней, — пояснил он. — Это владелица двух лошадей, которых я тренирую.

— Ах, вот как.

— Вдова мостостроителя из Треллеборга, — сказал Стен Виден. — Скоро она уедет домой. Заезжает временами и просто сидит здесь. По-моему, она очень одинока.

Последние слова Стен Виден произнес с сочувствием, которое удивило Сведберга.

Они устроились на кухне.

— Не знаю толком, зачем я приехал, — начал Сведберг. — Вернее, это я знаю, я приехал просить вас о помощи, но понятия не имею, с чем все это будет сопряжено.

Он рассказал о доме возле карьера неподалеку от Тумелиллы. Стен Виден встал, покопался в кухонном шкафу, набитом бумагами и программами скачек, наконец извлек грязную, рваную карту и разложил ее на столе. Сведберг огрызком карандаша показал, где находится дом.

— Я не имею представления, что намерен делать Валландер, — сказал Сведберг. — Знаю только, что он хочет встретиться с Коноваленко один на один. Не желает рисковать, из-за дочери. Это, конечно, понятно. Но вся штука в том, что Валландер нипочем не обезвредит Коноваленко в одиночку.

— Значит, вы хотите ему помочь?

Сведберг кивнул.

— Но и я в одиночку не справлюсь. А кроме вас, обратиться мне не к кому, потому что полицейских привлекать нельзя. Вот я и пришел сюда. Вы его знаете, вы его друг.

— Пожалуй, — сказал Стен Виден.

— Пожалуй? — удивился Сведберг.

— Мы действительно давно знакомы. Но уже лет десять не общаемся.

— Я не знал. Я думал, все иначе.

Во двор заехала машина. Стен Виден встал, проводил вдову. Как видно, я ошибся, думал Сведберг. Стен Виден не был таким близким другом Валландера, как я полагал.

— Какой у вас план? — Стен Виден вернулся на кухню.

Сведберг рассказал. В девятом часу он позвонит Валландеру. Тот, конечно, не сообщит ему, что именно сказал Коноваленко. Но может быть, удастся хотя бы выяснить время встречи. Зная время хотя бы приблизительно, он вместе с кем-нибудь еще ночью отправится к той усадьбе и спрячется там на случай, если Валландеру вдруг потребуется помощь.

Стен Виден слушал с непроницаемым видом. Когда Сведберг замолчал, он поднялся и вышел из кухни. В туалет, что ли, пошел? — подумал Сведберг. Но Стен Виден вернулся с ружьем.

— Попробуем помочь ему, — коротко сказал он.

Потом сел и проверил ружье. Сведберг выложил на стол табельный пистолет, показывая, что он тоже вооружен. Стен Виден скривился:

— Не очень-то сподручно охотиться с этой штуковиной за безрассудным психом.

— Вы можете оставить лошадей? — спросил Сведберг.

— Здесь ночует Ульрика. Одна из моих помощниц.

В обществе Стена Видена Сведберг все время испытывал неловкость. Немногословие и странные манеры лошадника постоянно держали его в напряжении. И все же хорошо, что он будет не один.

В три часа дня Сведберг поехал домой. Они уговорились, что он позвонит, как только свяжется с Валландером. По дороге в Истад Сведберг купил вечерние газеты, только что поступившие в продажу. Сидя в машине, пролистал их. Важной темой по-прежнему были Коноваленко и Валландер. Впрочем, уже не на первой полосе.

И вдруг Сведберг увидел крупные заголовки, которых боялся больше всего.

А рядом фото дочери Валландера.

В двадцать минут девятого он связался с Валландером.

Коноваленко уже звонил.

— Я знаю, ты не скажешь, что произойдет, — сказал Сведберг. — Но скажи хотя бы, в котором часу.

Валландер ответил не сразу:

— В шесть утра.

— И не у твоего дома?

— Нет, в другом месте. Не спрашивай больше.

— Что будет?

— Он обещал отпустить мою дочь. Больше я ничего не знаю.

Знаешь, подумал Сведберг. Знаешь, что он попытается убить тебя.

— Будь осторожен, Курт.

— Постараюсь. — Валландер положил трубку.

Теперь Сведберг был уверен, что встреча назначена в тумелилльской усадьбе. Валландер ответил чуть слишком быстро. С минуту Сведберг сидел не шевелясь.

Потом позвонил Стену Видену. Они решили около полуночи встретиться возле дома Сведберга и оттуда ехать в Тумелиллу.

На кухне у Сведберга оба выпили по чашке кофе.

На улице по-прежнему шел дождь.

Без четверти два они отправились в путь.

 

28

Опять этот человек стоит перед ее домом в Безёйденхаут-Парке. Уже третье утро кряду Миранда видит его на той стороне улицы, неподвижного, ждущего. Наблюдает за ним сквозь тонкие гардины на окне гостиной. Белый мужчина, в костюме и галстуке, чужак, словно бы ненароком забредший в ее мир. Она заметила его давно, сразу после того как Матильда ушла в школу. И тотчас насторожилась, потому что прохожие на этой улице были редкостью. Мужчины, обитатели здешних вилл, по утрам садились в машины и уезжали в центр Йоханнесбурга. Затем их жены тоже садились в автомобили и уезжали за покупками, в институт красоты или еще куда-нибудь. В Безёйденхауте проживали белые, скучающий и беспокойный средний класс. Те, кто не сумел подняться по общественной лестнице на самый верх. Миранда знала, что многие из этих людей подумывают об эмиграции. Вот и еще одна правда неизбежно раскрывается, думала она. Для этих людей ЮАР не была подлинной отчизной, где земля и кровь соединяются в одном потоке. Они здесь родились, но, не колеблясь, стали всерьез думать о бегстве, когда в феврале де Клерк обратился с речью к нации, Нельсон Мандела вышел из тюрьмы и в стране заявила о себе новая эпоха. Эпоха, которая, возможно, увидит в Безёйденхауте иных чернокожих африканцев, чем Миранда.

Но этот мужчина на улице был чужак. Нездешний. И Миранда гадала, что ему здесь понадобилось. Если человек стоит на рассвете посреди улицы, то он явно ищет что-то — потерянное или забытое. Она долго наблюдала за ним из-за тонкой гардины и в конце концов сообразила, что он смотрит на ее дом. Сперва она испугалась. Вдруг это представитель какого-то ведомства, какой-то из секретных контрольных инстанций, что по-прежнему заправляют жизнью чернокожих в ЮАР? Ей хотелось, чтобы он раскрыл себя, позвонил в дверь. Но чем дольше он там стоял, совершенно неподвижно, тем больше ее одолевали сомнения. У него ведь даже портфеля нет. Миранда привыкла, что белая ЮАР всегда разговаривает с черными либо через собак, полицейских, резиновые дубинки и бронированные машины, либо через бумаги. А у него портфеля нет, стоит с пустыми руками.

В первое утро Миранда поминутно возвращалась к окну — посмотреть, там ли он еще. Он казался ей этакой статуей — то ли неизвестно, куда ее поставить, то ли она вообще никому не нужна. Но без малого в девять улица опустела. Однако наутро он вернулся и стоял на прежнем месте, глядя на ее окна. Внезапно у нее упало сердце: а вдруг он здесь из-за Матильды? Вдруг он из тайной полиции, а где-то рядом, незримые для нее, прячутся машины с полицейскими в форме. Но что-то в его поведении смущало ее. И вот тогда она подумала, что он стоит там просто затем, чтобы она увидела его и поняла, что он не опасен. От него не веяло угрозой, он дал ей время привыкнуть.

Сегодня, 20 мая, она увидела его в третий раз. Неожиданно он оглянулся, пересек улицу, вошел в калитку и по выложенной камнем дорожке направился к двери. Когда раздался звонок, Миранда по-прежнему стояла у окна. Именно в это утро Матильда в школу не пошла. Проснулась с головной болью и температурой — вероятно, приступ малярии — и сейчас спала в своей комнате. Миранда осторожно притворила ее дверь, потом пошла открывать. Звонок прозвенел всего один раз. Незнакомец знал, что дома кто-то есть, и был уверен, что ему откроют.

Молодой, подумала Миранда, стоя перед ним на пороге.

Голос у пришельца был высокий и звонкий:

— Миранда Нкойи? Вы позволите мне зайти на минутку? Обещаю долго вас не задержать.

В глубине души послышался предостерегающий голос. Но Миранда впустила пришельца в дом, провела в гостиную, предложила сесть.

Наедине с чернокожими женщинами Георга Схееперса всегда охватывала неуверенность. Такое в его жизни случалось нечасто. Большей частью, когда он оставался наедине с чернокожими секретаршами, которые появились в прокуратуре с тех пор, как расовое законодательство смягчилось. В сущности, сейчас он впервые находился в доме, где хозяйкой была чернокожая женщина.

Почему-то его не оставляло впечатление, что чернокожие презирают его. И он все время искал знаки враждебности. Стоило ему оказаться наедине с черным африканцем, как смутное чувство вины мгновенно усиливалось. Он заметил, что ощущение беззащитности возросло и сейчас, когда он сидел перед этой женщиной. Будь это мужчина, все, возможно, обстояло бы иначе. Он, белый, имел бы обычное преимущество. А сейчас оно вдруг исчезло, он как бы провалился в кресло и сидел чуть ли не на полу.

В последние дни и в минувшие выходные он старался поглубже проникнуть в секрет Яна Клейна. И теперь знал, что Ян Клейн постоянно бывал в этом безёйденхаутском доме. Бывал здесь многие годы, с тех пор как после университета приехал в Йоханнесбург. Используя влияние Вервея и собственные контакты, Схееперс сумел заглянуть в банковские секреты и знал, что Ян Клейн ежемесячно переводил крупную сумму денег на счет Миранды Нкойи.

Секрет раскрылся. Ян Клейн, один из самых надежных сотрудников разведки, бур, гордившийся своими расовыми взглядами, тайно сожительствовал с чернокожей женщиной. Шел ради нее на величайший риск. Да, если уж президента де Клерка считают предателем, то и Ян Клейн — тоже изменник.

Но чутье подсказывало Схееперсу, что пока он только чуть царапнул самую поверхность секрета, и он решил навестить эту женщину. Он не станет говорить ей, кто он такой, и вполне возможно, она словом не обмолвится Яну Клейну о его визите, когда тот опять приедет сюда. Если же она все расскажет, Ян Клейн быстро вычислит, что побывал у нее Георг Схееперс. Но, не зная точно, зачем он приходил, Ян Клейн испугается, что тайна раскрылась, и впоследствии Схееперс сможет держать его под контролем. Хотя, конечно, есть риск, что Ян Клейн решится убить его. Но и против этого Схееперс как будто бы застраховался. Он не выйдет из этого дома, пока Миранда не поймет, что не он один информирован о тайной жизни Яна Клейна за пределами замкнутого мира разведслужбы.

Она смотрела на него, смотрела сквозь него. На редкость красивая женщина. Красота уцелела, она выдерживала все: унижение, насилие, боль, — пока человек сопротивлялся. Но как только он покорялся, опускал руки, его тотчас одолевало уродство, скрюченное, слабое, обреченное гибели.

Сделав над собой усилие, Схееперс рассказал, как обстоит дело. Рассказал, что есть очень основательные причины подозревать человека, который бывает у нее, оплачивает ее дом и предположительно является ее любовником, в организации заговора против государства и в покушении на жизнь определенных людей. Он говорил и угадывал, что кое-что из сказанного ей известно, а кое-что в новинку. Одновременно у него возникло странное впечатление, что Миранда облегченно вздохнула, будто ждала, а то и боялась совсем другого. Схееперс сразу же начал размышлять о том, что бы это могло быть. Он предполагал, что связано это с секретом, со смутным его ощущением, что есть еще одна незримая дверца, которую надо открыть.

— Мне нужно знать, — сказал он. — Вопросов у меня, собственно говоря, нет. И пожалуйста, не думайте, будто я прошу вас свидетельствовать против вашего мужа. Здесь речь идет о деле огромной важности. Об угрозе всей нашей стране. Настолько огромной угрозе, что я даже не могу назвать вам мое имя.

— Но вы его враг, — сказала она. — Почуяв опасность, иные стадные животные в панике очертя голову бросаются наутек. И тогда им конец. Верно?

— Пожалуй, — сказал Схееперс. — Пожалуй, что так.

Он сидел спиной к окну. И как раз в ту минуту, когда Миранда говорила о стадных животных, он уловил едва приметное движение у нее за спиной. Кто-то словно бы попытался осторожно повернуть дверную ручку, но передумал. И тут он сообразил, что в это утро молодая девушка — должно быть, дочь Миранды — из дома не выходила.

В ходе изысканий последних, дней обнаружилось одно знаменательное обстоятельство. Миранда Нкойи была повсюду зарегистрирована как одинокая экономка некоего Сидни Хьюстона, который почти постоянно жил на своей скотоводческой ферме, далеко на равнине к востоку от Хараре. Уловку с этим отсутствующим фермером Схееперс раскусил очень быстро, как только выяснил, что Ян Клейн и Хьюстон учились в университете на одном курсе. Но вторая женщина, дочь Миранды? Ее не существовало. А сейчас она стояла за дверью и слушала их разговор.

Эта мысль привела Схееперса в замешательство. Задним числом он поймет, что попался на удочку собственных предрассудков, незримых расовых барьеров, определявших его жизнь. Его вдруг осенило, кто такая эта подслушивающая девушка. Раскрылась самая сокровенная тайна Яна Клейна. Осажденная крепость наконец-то пала. До сих пор правду удавалось скрывать лишь потому, что такого никто и помыслить себе не мог. Ян Клейн, звезда разведслужбы, беспощадный бурский воин, имел дочь от черной женщины! Дочь, которую, вероятно, любил больше всего на свете. Может, он думал, что Нельсон Мандела должен умереть, чтобы его чернокожая дочь могла по-прежнему жить и возвышаться через близость к белым. С точки зрения Схееперса, такое лицемерие не заслуживало ничего, кроме ненависти. Он почувствовал, как его собственное противодействие разом рухнуло. И одновременно осознал невообразимую сложность задачи, какую взяли на себя президент де Клерк и Нельсон Мандела. Как объединить людей, которые считают друг друга предателями?

Миранда неотрывно смотрела на него. Она не могла угадать, о чем он думает, но заметила его волнение.

Он скользнул взглядом по ее лицу, потом снова посмотрел на каминную полку, на фотографию девушки:

— Ваша дочь. Дочь Яна Клейна.

— Матильда.

Схееперс вспомнил, что читал о прошлом Миранды:

— Как ваша мать.

— Как моя мать.

— Вы любите вашего мужа?

— Он мне не муж. Он ее отец.

— А она?

— Она ненавидит его.

— Сейчас она стоит за дверью и слушает наш разговор.

— Она нездорова. У нее температура.

— И все же она подслушивает.

— А почему бы и нет?

Схееперс кивнул. Он понял.

— Я хочу знать, — повторил он. — Подумайте хорошенько. Постарайтесь вспомнить. Любую мелочь, что способна помочь нам найти людей, которые намерены ввергнуть страну в хаос. Пока не поздно.

Вот и пришла минута, которой она так долго ждала, подумала Миранда. Раньше эта сцена всегда представлялась ей иначе: она станет рассказывать о том, как обыскивала по ночам карманы Яна Клейна, как внимательно слушала слова, произнесенные им во сне, но свидетелей при этом не будет. Только они двое, она и ее дочь. Теперь же она поняла, что все произойдет по-другому. Но отчего она так безраздельно поверила этому человеку, даже не зная его имени? По причине его собственной уязвимости? По причине его неуверенности перед ней? Может быть, слабость — единственное, чему она смеет доверять?

Радость освобождения, думала она. Вот что я сейчас чувствую. Как будто выхожу из морских волн и знаю, что чиста.

— Я долго считала, что он обыкновенный чиновник, — начала Миранда. — Даже не догадывалась о его преступных деяниях. Но потом узнала.

— От кого?

— Может быть, я скажу, от кого. Только не сейчас. Говорить нужно, только когда приходит время.

Схееперс пожалел, что перебил ее.

— Но он не знает, что я знаю, — продолжала Миранда. — В этом мое преимущество. Возможно, мое избавление, а возможно, и моя смерть. Но всякий раз, когда он приезжал сюда, я вставала ночью и опустошала его карманы. Копировала все, вплоть до самых коротеньких записок. Слушала бессвязные фразы, которые он говорил во сне. И передавала кому следует.

— Кому?

— Тем, кто нас защищает.

— Вас защищаю я.

— А я даже не знаю, как вас зовут.

— Это неважно.

— Я говорила с черными африканцами, которые ведут тайную жизнь, так же как и Ян Клейн.

Слухи об этом доходили до Схееперса. Но конкретных подтверждений не было. Он знал, что разведслужбы — и гражданская, и военная — постоянно гонялись за собственной тенью. И ходили упорные разговоры, что своя разведслужба есть и у черных. Возможно, организация, непосредственно связанная с АНК, а возможно, вполне самостоятельная. Изучавшая действия официальных разведслужб. Их стратегию и их людей. И вот женщина по имени Миранда подтвердила существование такой организации.

Ян Клейн — покойник, подумал Схееперс. Ведь он понятия не имел, что его карманы обыскивают те, кого он считал своими заклятыми врагами.

— Я имею в виду последние месяцы, — сказал Схееперс. — То, что было раньше, меня не интересует. Что вы находили в последние месяцы?

— Я все сообщила и сразу забыла об этом, — сказала она. — Зачем напрягать память понапрасну?

Она явно говорила правду. Он попытался подойти с другой стороны. Ему необходимо поговорить с кем-нибудь из тех, кто поручил ей обыскивать карманы Яна Клейна и слушать его сонную болтовню.

— Почему я должна вам доверять?

— Вы не должны, — ответил он. — В жизни нет никаких гарантий. Есть только риск.

Миранда задумчиво молчала.

— Он убил много людей? — Она говорила очень громко, и он понял, она хочет, чтобы дочь все слышала.

— Да, много.

— Чернокожих?

— Чернокожих.

— Преступников?

— Некоторые были преступниками, некоторые нет.

— За что он их убил?

— Они отказывались говорить. Были повстанцами. Мятежниками.

— Как моя дочь.

— Я не знаком с вашей дочерью.

— Зато я знаю ее.

Миранда решительно встала:

— Приходите завтра. Может, кто-нибудь захочет встретиться с вами. А сейчас уходите.

Схееперс вышел на улицу. Направляясь к машине, припаркованной за углом, он почувствовал, что взмок от пота. И поехал прочь, размышляя о собственной слабости. И о силе Миранды. Неужели есть будущее, где они могут встретиться и примириться?

Матильда не вышла к матери, когда он уехал. Миранда оставила ее в покое. Но вечером долго сидела на краю ее постели.

Лихорадка приходила и уходила, волна за волной.

— Ты огорчена? — спросила Миранда.

— Нет, — ответила Матильда. — Теперь я ненавижу его еще сильнее.

Впоследствии Схееперс вспоминал свою поездку в Клиптаун как нисхождение в ад, которого ему до той поры удавалось избегать. Неуклонно следуя белому пути, который вел бура от колыбели до могилы, он как бы все время видел мир одним глазом. Теперь ему пришлось ступить на другой путь, черный, и то, что он увидел, наверное, не забудется никогда. Это был настоящий шок, потрясший его до глубины души, ведь такова была жизнь двадцати миллионов людей. Людей, которым не позволяли жить полноценно и достойно, которые умирали раньше срока, их жизнь подавляли, лишали возможности развития.

В Безёйденхаут он вернулся на другой день в десять утра. Открыла ему Миранда, но на встречу с человеком, который согласился с ним поговорить, его повела Матильда. Он чувствовал себя так, будто удостоился великой чести. Матильда была такая же красивая, как и ее мать. Кожа чуть посветлее, но глаза те же. Как ни старался, Схееперс не увидел в ее лице отцовских черт. Наверное, Матильда так отмежевалась от отца, что попросту запретила себе походить на него. Схееперса она встретила очень сдержанно, лишь слегка кивнула, когда он протянул руку. И он вновь ощутил неуверенность, теперь уже перед дочерью, хотя ей еще и двадцати не исполнилось. Схееперса охватила тревога: во что же это он влез? Может быть, Ян Клейн связан с этим домом совсем не так, как ему хотелось думать? Но теперь уже поздно думать об этом. Возле дома стоял старый заржавленный автомобиль с болтающейся выхлопной трубой и полуоторванным бампером. Не говоря ни слова, Матильда открыла дверцу и посмотрела на него.

— Я думал, он придет сюда, — нерешительно пробормотал Схееперс.

— Мы съездим в другой мир, — сказала Матильда.

Он сел на заднее сиденье, и тотчас в ноздри ударил какой-то запах, только потом он сообразил, что в детстве так пахли курятники. Человек за рулем был в фуражке, низко надвинутой на глаза. Он обернулся и минуту-другую молча смотрел на Схееперса. Наконец машина тронулась, и Матильда с шофером заговорили между собой на языке, которого Схееперс не понимал, но узнал — коза. Они ехали на юго-запад, причем, как казалось Схееперсу, шофер изрядно превышал скорость. Скоро центр Йоханнесбурга остался позади, и они очутились в лабиринте дорог, где вереницы автомобилей мчались в самых разных направлениях. Соуэто, подумал Схееперс. Не туда ли мы едем?

Нет, их путь лежал не в Соуэто. Они миновали Медоуслэнд, едкий дым затянул пыльные окрестности. Прямо за беспорядочным скоплением ветхих домишек, где кишмя кишели собаки, дети, куры, громоздились сломанные и развалившиеся автомобили, шофер затормозил. Матильда вышла и пересела к Схееперсу, на заднее сиденье. В руках у нее был черный колпак.

— Начиная отсюда, вам смотреть нельзя, — сказала она.

Он запротестовал, отталкивая ее руку.

— Чего вам бояться? Решайте.

Он выхватил у нее колпак.

— Зачем?

— Кругом тысячи глаз. Вам смотреть нельзя. И вас никто видеть не должен.

— Это не ответ, — с досадой сказал он. — Это загадка.

— Не для меня. Ну, решайтесь!

Он натянул колпак. И они поехали дальше. С каждой минутой дорога становилась все хуже. Но шофер не сбавлял скорость. Схееперс отчаянно старался уберечься от толчков. И все же несколько раз сильно ударился головой в потолок. Он утратил ощущение времени. Колпак липнул к лицу, кожа начала зудеть.

Но вот машина затормозила и остановилась. Поодаль яростно лаяла собака. Откуда-то волнами долетала музыка из радиоприемника. Сквозь колпак Схееперс почуял запах костров. Матильда помогла ему выбраться из машины и сняла колпак. Солнце ударило прямо в лицо, и на миг он ослеп. А когда глаза привыкли к свету, увидел, что стоит посреди скопления лачуг, сооруженных из листов гофрированного железа, картонных ящиков, мешковины, полотнищ пластика и брезента. Кое-где в качестве комнат были приспособлены искореженные ветхие автомобили. Воняло помоями, тощая облезлая собака обнюхивала его ботинок. Схееперс смотрел на людей, чья жизнь проходила среди этой нищеты. Они словно бы и не замечали его присутствия. Не выказывали ни ненависти, ни любопытства, только равнодушие. Для них он не существовал.

— Добро пожаловать в Клиптаун, — сказала Матильда. — Может, это Клиптаун, а может, какой-нибудь другой трущобный поселок. Так или иначе, дорогу сюда вам не найти. А трущобы все выглядят одинаково. Одинаковая нищета повсюду, одинаковый запах, одни и те же обитатели.

Она повела Схееперса в гущу домишек. И он словно вступил в лабиринт, который сразу же поглотил его, разом отнял все прошлое. Уже через несколько шагов он начисто потерял ориентацию. Как странно, что рядом с ним идет дочь Яна Клейна, думал он. Но эта странность — наследство, которое ныне в последний раз будет разделено, а затем уничтожено.

— Что вы видите? — спросила она.

— То же, что и вы, — ответил он.

— Нет! — резко бросила она. — Вы возмущены?

— Конечно.

— А я нет. Возмущение — это ловушка. Есть много ступеней. И мы с вами стоим на разных.

— Вы, наверное, на самом верху?

— Почти.

— И вид оттуда иной?

— Можно заглянуть вдаль. Там пасутся пугливые стада зебр. Антилопы бегом спасаются от опасности. Кобра прячется в заброшенном термитнике. Женщины идут за водой. — Она остановилась прямо перед ним. — Я вижу в их глазах мою собственную ненависть. Но ваши глаза ее не видят.

— Какого ответа вы от меня ждете? По-моему, люди живут здесь как в аду. Вопрос лишь в том, моя ли это вина.

— Может быть, и ваша. Смотря как поглядеть.

Они шли все дальше, все глубже в этот лабиринт. В одиночку он ни за что не найдет дорогу обратно. Она нужна мне, думал Схееперс. Мы ведь всегда зависели от черных. И ей это известно.

Матильда остановилась у лачуги, которая была чуть побольше других, хотя и построена из того же материала, и присела на корточки возле двери, представлявшей собой залатанный, облезлый лист мейсонита.

— Входите. Я подожду здесь.

Схееперс вошел внутрь. Сначала он вообще ничего не видел в потемках. Потом разглядел простой дощатый стол, несколько плетеных стульев, коптящую керосиновую лампу. Из тени выступил человек, с легкой улыбкой он смотрел на Схееперса. Похоже, его ровесник. Только покрепче, с бородой, и веет от него тем же достоинством, что свойственно Миранде и Матильде.

— Георг Схееперс, — сказал африканец и коротко рассмеялся. Потом указал на стул.

— Что здесь смешного? — спросил Схееперс, с трудом скрывая растущую неуверенность.

— Ничего. Можете называть меня Стивом.

— Вы знаете, почему я просил о встрече с вами.

— Не со мной, — уточнил Стив. — Вы хотели встретиться с кем-нибудь, кто может рассказать о Яне Клейне то, чего вы еще не знаете. И таким человеком оказался я. Но вполне бы мог быть и кто-то другой.

— Перейдем к делу? — сказал Схееперс, которого мало-помалу охватывало нетерпение.

— У белых всегда нет времени. Никогда не мог понять почему.

— Ян Клейн, — сказал Схееперс.

— Опасный человек. Всеобщий враг, не только наш. Вороны кричат в ночи. А мы толкуем их крики и думаем, будто нам понятно: что-то назревает, что-то могущее создать хаос. А хаоса мы не хотим. Ни АНК, ни де Клерк. Поэтому сначала вы должны рассказать мне, что вам известно. А потом мы, быть может, вместе осветим кой-какие темные закоулки.

Схееперс рассказал не все. Но самое важное сообщил, а это уже был риск. Он не знал, с кем говорит. И все же не мог не рассказать. Стив слушал, медленно поглаживая подбородок.

— Вот, значит, как далеко все зашло, — сказал он, когда Схееперс умолк. — Мы этого ждали. Но думали, что какой-нибудь чокнутый бур попытается сперва перерезать горло предателю де Клерку.

— Профессиональный киллер, — сказал Схееперс. — Без лица, без имени. Но возможно, он уже был замечен. Причем в связи с Яном Клейном. Вдруг ваши вороны сумеют кое-что разузнать. Возможно, киллер белый, а возможно, и черный. По моим сведениям, ему обещаны большие деньги. Миллион рандов, и даже больше.

— Пожалуй, его можно вычислить, — сказал Стив. — Ян Клейн всегда выбирает лучших. Если это южноафриканец, черный или белый, мы его отыщем.

— Отыщем и остановим, — сказал Схееперс. — Убьем. Мы должны действовать сообща.

— Нет, — сказал Стив. — Сегодня мы встретились. Первый и последний раз. Мы разойдемся в разные стороны, и в этом деле, и вообще. Иного нам не дано.

— Почему?

— У нас разные секреты. Все по-прежнему слишком ненадежно, слишком неопределенно. Мы избегаем договоренностей и соглашений, не вызванных крайней необходимостью. Не забывайте, мы противники. И война в нашей стране идет очень давно. Хотя вы не желаете этого понять.

— Мы смотрим на дело по-разному.

— Да. То-то и оно.

Разговор продолжался всего несколько минут, а Стив уже встал, и Схееперс понял, что пора уходить.

— Миранда остается. Через нее вы можете добраться до моего мира, — сказал Стив.

— Да. Верно. Покушение необходимо предотвратить.

— Согласен. Но мне кажется, это должны сделать вы. Все возможности по-прежнему в ваших руках. У меня нет ничего. Есть только эта лачуга. И Миранда. И Матильда. Представьте себе, что произойдет, если убийство состоится.

— Даже думать об этом не хочу.

Минуту-другую Стив молча смотрел на него. Потом, не прощаясь, шагнул к двери. Следом за ним Схееперс вышел на яркое солнце. Матильда молча повела его к машине. Снова он сидел на заднем сиденье, в колпаке. И впотьмах уже обдумывал, что скажет президенту де Клерку.

Президент де Клерк постоянно видел один и тот же сон — о термитах.

Будто он находится в доме, где и пол, и стены, и вся мебель поражены голодными термитами. Зачем он пришел в этот дом, он не знал. Меж половицами росла трава, стекла в окнах разбиты, и яростное жевание термитов отдавалось даже в собственном его теле — как зуд. Во сне он должен был написать важную речь, а времени было очень мало. Человек, который обычно писал ему речи, куда-то пропал, пришлось работать самому. А когда он начал писать, термиты повалили даже из ручки.

На этом месте он обычно просыпался. И в темноте думал, что, наверное, этот сон вещий. Наверное, все уже слишком поздно? Наверное, то, к чему он стремится, — спасти ЮАР от распада и одновременно по возможности сохранить влияние белых и апартеид, — уже идет слишком вразрез с позицией черных, терпению которых настал предел. Собственно, только Нельсон Мандела и сумел убедить его, что иного пути нет. Де Клерк зная: оба они опасаются одного и того же. Бесконтрольное насилие, неудержимый развал и хаос — благоприятная почва для жаждущего мести, жестокого военного переворота или для самоубийственных этнических столкновений.

Было 10 вечера, четверг, 21 мая. Де Клерк знал, что в приемной уже дожидается молодой прокурор Схееперс, но был пока не готов принять его. Он устал, голова раскалывалась от бесконечного множества проблем, которые он пытался разрешить. Он встал из-за стола, подошел к одному из больших окон. Иногда груз ответственности буквально парализовал его. Наверное, все это не по силам одному человеку. И временами его охватывало желание убежать, сделаться невидимым, уйти прямиком в буш и просто исчезнуть, раствориться в мираже. Но он сознавал, что не сделает этого. Бог, с которым ему все труднее было разговаривать и в которого он уже с трудом верил, все же как будто бы по-прежнему защищал его. Интересно, какой срок ему отмерен? Настроение у де Клерка постоянно менялось. Порой ему казалось, что времени уже сейчас в обрез, порой, что лет пять еще впереди. А именно время ему и нужно. Его великий план — как можно дальше оттянуть переход к новому обществу и успеть привлечь на свою сторону как можно больше черных избирателей — требовал времени. Но он прекрасно понимал, что Нельсон Мандела даст ему ровно столько времени, сколько необходимо на подготовку такого перехода, и не больше.

Во всем, что я делаю, присутствует некая фальшь, думал де Клерк. Ведь, собственно говоря, и сам я желаю несбыточного — чтобы моя страна никогда не изменилась. Разница между мной и безумным фанатиком, который хочет силой защитить эту неизменность, очень мала.

ЮАР задержалась в развитии. Происходящему сейчас следовало произойти много лет назад. Но пути истории не прямолинейны.

Он вернулся к столу, позвонил в колокольчик. Секунду спустя в кабинет вошел Схееперс. Де Клерк уже оценил его энергичность и тщательность, отдавая себе отчет и в некоторой наивной простодушности, свойственной молодому сотруднику прокуратуры. Хотя этот молодой бур должен понять, что под мягким песком прячутся острые скалы.

Прикрыв глаза, президент слушал доклад Схееперса. Слова вторгались в сознание, громоздились одно на другое. Когда Схееперс умолк, де Клерк испытующе посмотрел на него:

— Полагаю, все, что я услышал, чистая правда.

— Да. Вне всякого сомнения.

— В самом деле?

— Да.

Де Клерк задумался, потом сказал:

— Стало быть, они собираются убить Нельсона Манделу. Подослать к нему киллера, выбранного и оплаченного исполнительным комитетом этой секретной организации. Убийство произойдет в ближайшее время на одном из многочисленных митингов, где Мандела намерен выступить с речью. Результатом будут хаос, резня, полный развал. За всем этим стоит группа влиятельных буров, которые планируют захватить власть в стране. Основные законы и общественные институты будут упразднены. Установят корпоративный режим военных, полиции и гражданских лиц. И будущее превратится в сплошное чрезвычайное положение. Так?

— Да, — ответил Схееперс. — С вашего позволения, по-моему, покушение состоится двенадцатого июня.

— Почему?

— Нельсон Мандела в этот день выступает в Капстаде. По моим сведениям, армейская разведка проявляет повышенный интерес к планам местной полиции, связанным с этим митингом. Есть и другие признаки, подтверждающие такое предположение. Конечно, я понимаю, это лишь предположение. Но убежден, что оно вполне оправданно.

— Три недели, — проговорил де Клерк. — Три недели, чтобы остановить безумцев.

— Если я не ошибаюсь, — сказал Схееперс. — Нельзя не учитывать, что двенадцатое июня в Капстаде может оказаться отвлекающим маневром. Заговорщики действуют очень ловко и хитро. Покушение вполне может произойти хоть завтра.

— Иными словами, когда угодно. И где угодно. И в сущности, мы ничего не можем сделать.

Де Клерк умолк. Схееперс ждал.

— Я должен поговорить с Нельсоном Манделой, — наконец сказал де Клерк. — Объяснить ему, что поставлено на карту. — Он посмотрел на Схееперса. — Этих людей необходимо остановить незамедлительно.

— Мы не знаем, кто они. Как остановишь неизвестное?

— Но их наемник?

— Он тоже неизвестен.

Де Клерк задумчиво смотрел на него:

— У вас есть план. По лицу вижу.

Схееперс почувствовал, что краснеет.

— Господин президент, — сказал он. — Я полагаю, ключ ко всему — Ян Клейн, один из сотрудников разведслужбы. Нужно немедля взять его под стражу. Конечно, есть риск, что он будет молчать. Или покончит самоубийством. Но другой возможности я не вижу: нужно допросить его.

Де Клерк кивнул:

— Что ж, тогда так и сделаем. В конце концов у нас немало людей, которые на допросе умеют выжать из арестованных показания.

Из черных, подумал Схееперс. Которые затем умирают при загадочных обстоятельствах.

— Лучше всего будет, если допросом займусь я, — сказал он. — Как-никак я информирован лучше других.

— А вы сумеете с ним справиться?

— Да.

Президент встал. Аудиенция закончилась.

— Арестуйте Яна Клейна завтра же, — сказал де Клерк. — И регулярно информируйте меня о ходе расследования. Раз в день.

Они попрощались.

Схееперс вышел, кивнул старому охраннику в приемной. Потом сел в машину и поехал домой, пистолет лежал рядом с ним на сиденье.

Де Клерк в задумчивости долго стоял у окна.

Затем сел за стол и еще несколько часов работал.

Старый охранник в приемной расхаживал взад-вперед, расправлял складки на коврах, разглаживал сиденья кресел. И думал о том, что подслушал за дверью президентского кабинета. Да, ситуация крайне серьезная. Он прошел в неприметную комнатку, которая служила ему конторой. Вытащил телефонную вилку, подсоединенную к коммутатору. За съемной стенной панелью была еще одна розетка, о которой, кроме него, никто не знал. Он снял трубку и напрямую вышел в город. Потом набрал номер телефона.

Абонент ответил почти сразу же. Ян Клейн еще не спал.

После разговора с президентским охранником он понял, что спать в эту ночь не придется.

 

Обратный отсчет — до пустоты

29

Поздно вечером Сикоси Цики метким броском ножа прикончил мышь. Таня к тому времени уже ушла спать. Коноваленко ждал, когда можно будет позвонить Яну Клейну в ЮАР и получить последние инструкции насчет отъезда Сикоси Цики. Кроме того, он собирался закинуть удочку о своем будущем, об иммиграции в ЮАР. Из подвала не доносилось ни звука. Таня, спускавшаяся к девушке, сказала, что она спит. В этот вечер Коноваленко впервые за долгое время был вполне доволен. Контакт с Валландером состоялся. В обмен на дочь он потребовал для себя негласную охранную грамоту. Валландер должен дать ему неделю сроку и лично проследить, чтобы полицейские облавы остались безрезультатны. Поскольку Коноваленко рассчитывал незамедлительно вернуться в Стокгольм, Валландер должен был сделать так, чтобы его продолжали искать на юге Швеции.

Но во всем этом, конечно, не было ни слова правды. Коноваленко намеревался застрелить и Валландера, и его дочь. Интересно, поверил ли ему этот полицейский. Если поверил, значит, он именно таков, каким показался Коноваленко с самого начала, — наивный провинциальный сыщик. Впрочем, Коноваленко предпочитал не совершать прежней ошибки — недооценивать его.

Почти весь день он посвятил Сикоси Цики. Точно так же как с Виктором Мабашей, проработал с ним различные, но вполне возможные варианты развития ситуации вокруг покушения. И пришел к выводу, что Сикоси Цики сообразительнее Виктора Мабаши. Вдобавок его как будто бы совершенно не трогали беглые, но недвусмысленные расистские выпады, от которых Коноваленко был не в силах удержаться. Пожалуй, в ближайшие дни надо спровоцировать парня погрубее, проверить пределы его самоконтроля.

Кое-что все-таки роднило Сикоси Цики и Виктора Мабашу. Коноваленко даже начал думать, что это, наверное, вообще свойственно натуре африканцев. Их замкнутость, совершенно не позволяющая угадать, о чем они, собственно, думают, и вызывавшая у него злость и досаду. Он привык видеть людей насквозь, представлять себе их мысли, а тем самым иметь возможность предвидеть их действия.

Глядя на чернокожего африканца, который только что прикончил своим странным изогнутым ножом мышь в углу комнаты, Коноваленко думал: он отлично выполнит свою задачу. Еще несколько дней теории и пристрелки оружия — и можно отправлять его обратно. Он станет моим билетом на въезд в ЮАР.

Сикоси Цики встал и поднял нож с мышью. Прошел на кухню, стряхнул мышь в мусорное ведро и вымыл лезвие. Коноваленко наблюдал за ним, время от времени прихлебывая глоточек водки.

— Нож с кривым лезвием, — сказал он. — Раньше я таких никогда не видел.

— Мои предки делают такие ножи больше тысячи лет, — сказал Сикоси Цики.

— Но кривое лезвие? Зачем?

— Никто не знает, — ответил Сикоси Цики. — Тайна остается тайной. Когда ее раскроют, ножи потеряют свою силу.

Немного погодя он ушел в свою комнату. Его загадочный ответ разозлил Коноваленко. Сикоси Цики запер свою дверь на ключ.

Коноваленко остался один. Прошелся по дому, погасил везде свет, оставил включенной только лампу возле телефона. Посмотрел на часы. Половина первого. Скоро можно звонить Яну Клейну. Прислушался — в подвале ни звука. Налил еще стакан водки. Чтобы выпить после звонка Яну Клейну.

Разговор с ЮАР продолжался недолго.

Ян Клейн выслушал заверения Коноваленко, что с Сикоси Цики проблем не будет, в его душевном равновесии можно не сомневаться. Потом Ян Клейн изложил свои инструкции. Сикоси Цики должен вернуться в ЮАР самое позднее через неделю. Задача Коноваленко — немедля позаботиться о его отъезде из Швеции и проследить, чтобы обратный билет до Йоханнесбурга был забронирован и подтвержден. Коноваленко показалось, что Ян Клейн спешит, словно что-то его подгоняет. Конечно, он не мог точно установить, так ли это. Но все же отказался пока от вопросов о своем собственном выезде в ЮАР. Разговор закончился, а он даже не заикнулся о своем будущем и оттого разозлился. В сердцах осушил стакан водки. Уж не задумал ли Ян Клейн надуть его? Но он отбросил эту мысль. Ведь в ЮАР его знания и опыт действительно необходимы, в этом он не сомневался. Он выпил еще водки, потом вышел на крыльцо отлить. Шел дождь. Коноваленко смотрел в морось и думал, что, как бы там ни было, у него есть все причины испытывать удовлетворение. Через несколько часов с теперешними проблемами будет покончено. Его задача близка к завершению. А там можно и будущим заняться. Как-никак надо решить, брать ли Таню с собой в ЮАР или бросить ее, как он бросил свою жену.

Он запер дверь, прошел к себе и лег. Раздеваться не стал, только укрылся одеялом. Нынче ночью Таня поспит одна. Ему нужно отдохнуть.

Лежа без сна в своей комнате, Таня слышала, как Коноваленко запер дверь и улегся. Она лежала совсем тихо и прислушивалась. Ей было страшно. В глубине души она понимала, что невозможно вывести девушку из подвала и уйти с ней из дома так, чтобы Коноваленко ничего не услышал. Дверь в его комнату тоже без шума не запрешь. Днем, когда Коноваленко с африканцем занимались в карьере стрельбой, она проверила. К тому же, если дверь будет заперта, он легко выберется наружу через окно. Будь у нее снотворное, она бы могла подсыпать его в одну из бутылок с водкой. Но сейчас остается рассчитывать только на себя, и Таня знала, что попытается, несмотря ни на что. Еще днем она уложила кое-что из одежды и деньги в маленькую сумку и спрятала ее в сарае. Там же приготовила плащи и сапоги.

Таня посмотрела на часы. Четверть второго. Встреча с полицейским состоится на рассвете. До тех пор им с девушкой нужно быть далеко отсюда. Как только услышит храп Коноваленко, она встанет. Сон у него чуткий, он часто просыпается, но в первые полчаса крайне редко.

Таня по-прежнему толком не понимала, зачем она это делает. Знала, что рискует собственной жизнью. Но объяснения были как бы и не нужны. Некоторые задачи жизнь ставит сама.

Коноваленко в своей комнате повернулся на другой бок и закашлялся. Двадцать пять второго. В иные ночи Коноваленко вообще не спал, просто отдыхал, лежа на кровати. Если сегодня одна из таких ночей, она не сумеет помочь девушке. От этой мысли страх еще усилился, превысив даже страх за собственную жизнь.

Без двадцати два Коноваленко наконец захрапел. Секунд тридцать Таня прислушивалась. Потом осторожно встала с постели. Она была полностью одета, а в руках все это время сжимала ключ от цепей на ногах пленницы. Она тихонько открыла дверь своей комнаты и пошла по коридору, стараясь не наступать на скрипучие половицы. Пробралась на кухню, зажгла карманный фонарик и стала осторожно поднимать люк. Критическая минута — вдруг девушка закричит? Пока она молчит, но может и закричать, Таня отдавала себе в этом отчет. Коноваленко храпел. Она прислушалась. Потом бесшумно спустилась по лестнице. Девушка скорчилась в углу. Глаза ее были открыты. Таня присела на корточки, погладила ее по обстриженным волосам, шепотом приговаривая, что сейчас они уйдут отсюда, только ни в коем случае нельзя шуметь. Девушка не отзывалась. Глаза ее ничего не выражали. Таня похолодела от ужаса: что, если она не сможет идти? Что, если страх парализовал ее? Она повернула девушку на бок, чтобы добраться до замка. А та вдруг стала вырываться, замахала руками. Таня едва успела зажать ей ладонью рот, потому что она хотела закричать. Изо всех сил Таня зажимала ей рот. Один-единственный сдавленный крик разбудит Коноваленко. При этой мысли у нее мороз по коже прошел. Коноваленко в два счета захлопнет люк и оставит их обеих впотьмах. Таня продолжала шептать девушке на ухо, зажимая ей рот. Взгляд Линды ожил — наконец-то она поняла. Таня осторожно отняла ладонь от ее рта, отперла замок и сняла цепи.

В тот же миг до нее дошло, что храп затих. Она затаила дыхание. Нет, опять храпит. Она быстро встала, дотянулась до крышки люка и опустила ее. Девушка поняла. Приподнялась на полу, но молчала. Однако глаза были живые.

Внезапно сердце у Тани оборвалось: на кухне послышались шаги. Там кто-то есть. Шаги замерли. Сейчас он откроет люк, подумала она и зажмурила глаза. Все-таки услышал!

Но тотчас же она вздохнула с облегчением, услышав звон стекла. Коноваленко встал, чтобы выпить водки. Вскоре шаги удалились. Таня посветила фонариком себе в лицо и попробовала улыбнуться. Потом взяла девушку за руку и, подождав минут десять, осторожно открыла люк. Коноваленко опять захрапел. Таня объяснила девушке, что они будут делать. Тихонько подойдут к входной двери, замок Таня еще днем смазала и рассчитывала открыть его без шума. Если повезет, они вместе скроются из этой усадьбы. Если же что-нибудь пойдет не так, если Коноваленко проснется, Таня только откроет дверь, и они бросятся в разные стороны. Понятно? Бежать, бежать со всех ног. На улице моросил дождь. Тем легче будет исчезнуть. Но она должна бежать, без оглядки. А когда доберется до какого-нибудь дома или остановит да дороге машину, пусть скажет, кто она. До тех пор необходимо бежать, спасать свою жизнь.

Поняла ли девушка? Таня решила, что да. Глаза девушки жили, она могла двигаться, хотя ослабела и на ногах держалась не очень твердо. Таня опять прислушалась. Потом кивнула девушке. Пора. Таня первой вскарабкалась по лестнице, еще раз прислушалась и протянула девушке руку. А девушка вдруг заспешила. Пришлось притормозить ее, чтобы ступеньки не заскрипели. Но вот девушка осторожно ступила на кухонный пол. Она щурилась, хотя свет горел очень тускло. Прямо как слепая, подумала Таня, не выпуская ее руки. Коноваленко храпел. Они направились по коридору к входной двери, медленно, шаг за шагом, бесконечно осторожно. Проем, ведущий в переднюю, закрыт драпировкой. Таня осторожно отвела ее в сторону, по-прежнему держа девушку за руку. Они подошли к двери. Таня чувствовала, что обливается потом. Дрожащими пальцами взялась за ключ. Но одновременно в ней воспрянула надежда, что все получится. Она стала поворачивать ключ. Главное — не спешить, потому что в одном месте замок заедало и он мог заскрипеть. Вот оно, Таня почувствовала, что ключ идет туго, но продолжала поворачивать его, очень медленно. Все, критическая точка пройдена. Обошлось без скрипа. Она кивнула девушке. И открыла дверь.

В тот же миг за спиной что-то упало. Таня вздрогнула и оглянулась. Девушка нечаянно опрокинула стойку для тростей и зонтов. Можно не прислушиваться — и так ясно, что теперь будет. Она распахнула дверь, вытолкнула девушку в туман и дождь и громко крикнула: «Беги!» Сперва девушка словно опешила. Но Таня толкнула ее, и она побежала, а через несколько секунд уже исчезла в серой пелене.

Таня знала, что ей самой не уйти. И все-таки надо попробовать. Только не оборачиваться, ни за что. Она побежала в противоположную сторону, отчаянно стараясь отвлечь Коноваленко, хотя бы на несколько бесценных секунд сбить его со следа девушки.

Коноваленко настиг Таню посреди двора.

— Ты что делаешь? — рявкнул он. — Совсем спятила?

Он еще не обнаружил, что люк открыт, сообразила она. Только вернувшись в дом, он поймет, что произошло. А девушка между тем выиграет достаточно времени. Коноваленко не найдет ее.

Таню охватила страшная усталость.

Но она знала, что поступила правильно.

— Я неважно себя чувствую, — слабым голосом сказала она и пошатнулась.

— Идем в дом.

— Погоди. Мне нужен свежий воздух.

Я сделаю для нее все, что могу, думала она. Каждый мой вздох дает ей преимущество. А мне ждать больше нечего.

Линда бежала сквозь ночь. Лил дождь. Она не представляла себе, где находится, просто бежала куда глаза глядят. Иногда падала, но поднималась и снова бежала. Очутилась на каком-то поле. Перепуганные зайцы бросились врассыпную. Она чувствовала себя такой же, как они, — маленьким, гонимым зверьком. Глина липла к подошвам, мешала двигаться. В конце концов она сбросила туфли и побежала дальше в одних чулках. Полю словно конца-краю не было. Все тонуло в мороси. Только она и зайцы, а больше ничего. Наконец, совершенно без сил, она выбралась на какую-то дорогу. Похоже, грейдер, острый щебень больно врезался в подошвы. Потом грейдер кончился, перед ней лежало асфальтированное шоссе. Посредине ярко белела разделительная полоса. Линда не знала, куда идти. Но все равно шла. Она еще не осознала, что произошло. Только по-прежнему чуяла, что где-то позади незримо присутствует зло. Не как человек или зверь, а как порыв ледяного ветра, оно постоянно таилось там, за спиной, и она продолжала идти.

Потом она увидела на дороге свет фар. Автомобиль. Мужчина за рулем возвращался от любовницы. Среди ночи он с ней поссорился и поехал домой. И теперь, сидя в машине, думал о том, что, будь у него деньги, он бы махнул отсюда куда подальше. Все равно куда. Лишь бы подальше. Дворники заедало, видимость была прескверная. Как вдруг впереди возникла какая-то фигура. Сперва он решил, что это животное, и притормозил. Но в следующий миг остановил машину. На дороге был человек. Он едва поверил своим глазам: молодая девушка, разутая, вся в грязи, с выстриженными волосами. Наверно, попала в аварию, мелькнуло в голове. Но потом он увидел, как она села прямо на асфальт. Медленно вышел из машины, шагнул к ней:

— Что случилось?

Она не ответила.

Крови не видно. Машины в кювете тоже нет. Он поднял девушку и повел к своему автомобилю. Бедняжка едва держалась на ногах.

— Что случилось? — повторил он.

Но и на сей раз ответа не услышал.

Без четверти два Стен Виден и Сведберг вышли из истадской квартиры и под дождем сели в машину Сведберга. В трех километрах от города у них спустило заднее колесо. Сведберг съехал на обочину, с ужасом думая: а вдруг и запаска тоже дырявая? Но все обошлось, запаска оказалась в порядке. Этот прокол спутал им все расчеты. Валландер, скорее всего, придет к усадьбе затемно. А потому им надо добраться туда заблаговременно, чтобы ненароком не столкнуться с ним. Но из-за задержки они доехали до места и припарковались под защитой густого кустарника в километре с лишним от карьера и усадьбы с опозданием в три часа. Надо было спешить, и они быстро зашагали сквозь морось. Пересекли поле на северной стороне карьера. Сведберг предложил устроить наблюдательный пункт как можно ближе к дому. Но поскольку они не знали, откуда явится Валландер, придется внимательно смотреть по сторонам, чтобы он их не обнаружил. Они попробовали прикинуть, с какой стороны подойдет комиссар. Скорее всего, с западной. Местность там пересеченная, до самой границы участка поросшая высоким густым кустарником. Поэтому сами они решили подойти к дому с востока. Сведберг приметил на узкой меже старую копну соломы. В случае чего можно там схорониться. В половине четвертого они заняли свой наблюдательный пункт. Оружие оба держали на взводе.

Дом смутно виднелся за пеленой мороси. Тишина кругом. Но непонятно отчего Сведберга не оставляло ощущение, что все как-то не так. Он достал бинокль, протер линзы и медленно обвел взглядом стены дома. Одно окно было освещено, наверное кухня. Вроде бы ничего необычного. Коноваленко вряд ли спит. Сидит и ждет в безмолвии. А может, он вовсе даже и не в доме.

Они напряженно ждали, каждый в своем собственном мире.

Валландера заметил Стен Виден. Было уже пять утра. Как они и предполагали, он вынырнул у западной стороны дома. Стен Виден — у него было острое зрение — подумал сперва, что в кустах шебаршит заяц или какой-нибудь хищный зверек. Но тотчас засомневался и, осторожно тронув Сведберга за плечо, показал в том направлении. Сведберг опять вооружился биноклем и различил в кустах лицо Валландера.

Ни один из них не знал, что произойдет. Действует ли Валландер так, как уговорился с Коноваленко? Или все же решил застать противника врасплох? И где сам Коноваленко? Где дочь Валландера?

Они ждали. В доме ни звука, ни движения. Стен Виден и Сведберг по очереди наблюдали в бинокль за Валландером. Тот не шевелился. У Сведберга опять возникло ощущение, что все как-то не так. Он посмотрел на часы. Валландер сидел в кустах уже почти час. А в доме по-прежнему тишина.

Неожиданно Стен Виден сунул Сведбергу бинокль. Валландер встал. Быстро перебежал к дому и остановился, прижавшись к стене. В руке у него был пистолет. Значит, он решил бросить Коноваленко вызов, подумал Сведберг, и сердце у него сжалось. Но ничего не поделаешь — придется ждать. Стен Виден поднял винтовку и взял на прицел входную дверь. Валландер, пригнувшись, устремился к крыльцу. На мгновение замер. Прислушивается, подумал Сведберг. Затем Валландер осторожно тронул дверную ручку. Не заперто. Он резко распахнул дверь и бросился внутрь. В тот же миг Стен Виден и Сведберг выскочили из копны.

Они ни о чем не сговаривались, знали только, что должны следовать за Валландером. Добежали до угла дома и притаились. Внутри по-прежнему тишина. И тут Сведберг внезапно сообразил, что именно было не так.

Дом пуст. Там никого нет.

— Они сбежали, — сказал он Стену Видену. — Там никого нет.

Стен Виден недоуменно воззрился на него:

— Откуда вы знаете?

— Просто знаю, и все, — ответил Сведберг, вышел из-за угла и окликнул Валландера по имени.

Тот вышел на крыльцо. Их появление ничуть не удивило его.

— Линды здесь нет, — сказал он.

Они видели, как он устал. Того и гляди, рухнет без сил.

Все трое вошли в дом и попытались разобраться в следах. Стен Виден, как человек далекий от полиции, держался в стороне, пока Валландер и Сведберг осматривали дом. По поводу их появления Валландер не сказал ни слова. Сведберг догадывался: в глубине души комиссар знал, что они его не оставят. Может, даже был им благодарен?

Таню нашел Сведберг. Открыв дверь одной из спален, он с минуту глядел на неубранную постель. Что побудило его нагнуться и посмотреть под кровать, он и сам не знал, однако ж нагнулся и посмотрел. Там она и лежала. На миг у него мелькнула жуткая мысль, что это дочь Валландера. Но в следующую секунду он понял, что это не она. Прежде чем позвать остальных, он быстро заглянул под другие кровати. Открыл холодильник и все шкафы. И только убедившись, что дочери Валландера здесь нет, показал комиссару свою находку. Вдвоем они отодвинули кровать. Стен Виден стоял поодаль. Увидев голову женщины, он отвернулся и выбежал во двор. Его вырвало.

У женщины не было лица. Сплошное кровавое месиво, в котором не осталось человеческих черт. Сведберг принес полотенце и накрыл им лицо. Потом осмотрел труп. Пять огнестрельных ран, нанесенных хладнокровно, расчетливо, и от этого ему стало совсем дурно. Коноваленко прострелил Тане ступни, потом ладони и, наконец, сердце.

Оставив ее, они молча продолжили осмотр. Никто не говорил ни слова. Открыли подвал, спустились вниз. Сведберг ухитрился спрятать цепь, которой, как он предположил, была скована Линда. Но Валландер все равно понял, что именно здесь, в темноте, ее и держали. Сведберг видел, как он стиснул зубы. Сколько он еще сумеет выдержать? Они вернулись на кухню. В большой кастрюле была вода, окрашенная кровью. Сведберг сунул в воду палец — еще тёплая. И начал догадываться, что произошло. Он еще раз медленно обошел дом, пытаясь истолковать множество следов, заставить их рассказать о случившемся. И в конце концов предложил своим товарищам сесть. Валландер был уже совершенно без сил. Сведберг размышлял, долго и напряженно. Рискнуть? Ответственность велика. Но все же он решился:

— Я не знаю, где твоя дочь. Но она жива. Я уверен.

Валландер молча смотрел на него.

— По-моему, здесь случилось вот что, — продолжал Сведберг. — Конечно, я уверен не на сто процентов, но попробую разобраться в следах и сложить из них историю. Мне кажется, убитая женщина попыталась помочь твоей дочери бежать. Удалось ей это или нет, я не знаю. Может быть, Линда сумела скрыться, а может быть, Коноваленко схватил ее. Следы можно истолковать и так, и этак. Таню он убил с садистской жестокостью, возможно, именно потому, что твоя дочь убежала. А может быть, он разделался с ней за попытку помочь Линде. Таня предала его, и его беспредельная злоба вырвалась наружу. Он ошпарил ей лицо кипятком. Потом прострелил ноги — за побег, — затем руки и в конце концов сердце. Подумать страшно, что она пережила в последние минуты. После этого он удрал. И это опять-таки свидетельствует о том, что твоя дочь жива. Если ей удалось бежать, Коноваленко уже не мог считать себя здесь в безопасности. Хотя, возможно, он попросту испугался, что кто-то слышал выстрелы. Вот так, по-моему, обстояло дело. Но стопроцентной уверенности у меня, понятно, нет.

Было семь утра. Все трое молчали.

Сведберг пошел к телефону. Позвонил Мартинссону и ждал с трубкой в руке, когда тот выйдет из душа.

— Окажи мне услугу, — сказал Сведберг. — Поезжай на вокзал в Тумелиллу, встретимся там через час. Только никому не говори.

— У тебя что, тоже странности появились? — спросил Мартинссон.

— Наоборот. Но дело крайне важное.

Он положил трубку, посмотрел на Валландера:

— Сейчас ты можешь сделать только одно: лечь спать. Езжай со Стеном домой. Или мы отвезем тебя к отцу.

— Да как же я могу спать? — словно в прострации сказал Валландер.

— Просто ляг и спи, — сказал Сведберг. — Сейчас мы поступим так, как я говорю. Если хочешь помочь дочери, ты должен выспаться. В таком виде ты будешь только помехой.

Валландер кивнул:

— Пожалуй, лучше всего мне поехать к отцу.

— Где ты оставил машину? — спросил Стен Виден.

— Я сам пригоню, — сказал Валландер. — Мне нужно глотнуть свежего воздуху.

Он пошел за машиной. Сведберг и Стен Виден смотрели друг на друга, слишком усталые и взбудораженные, чтобы говорить.

— Хорошо, что я не полицейский, — сказал Стен Виден, когда «дуэт» въехал во двор, и кивнул в сторону комнаты, где лежала Таня.

— Спасибо за помощь, — сказал Сведберг.

Они сели в машину, а он, провожая их взглядом, думал о том, когда же наконец кончится этот кошмар.

Стен Виден остановил машину, Валландер вышел. За всю дорогу они не обменялись ни словом.

— Я позвоню, — сказал Стен Виден.

Валландер медленно направился к дому.

Бедняга, думал Стен Виден. Сколько он еще сумеет выдержать?

Отец сидел за кухонным столом. Он был небрит, а судя по запаху, помыться ему тоже бы не помешало. Валландер сел напротив старика.

И оба долго молчали.

— Она спит, — наконец сказал отец.

Валландер толком не понял, что он сказал.

— Она спокойно спит, — повторил отец.

Мало-помалу его слова дошли до затуманенного рассудка Валландера. Кто спит?

— О ком ты? — устало спросил он.

— О моей внучке, — ответил отец.

Валландер изумленно смотрел на него. Долго смотрел. Потом встал и пошел к спальне. Медленно открыл дверь.

Линда лежала в постели и крепко спала. С одного боку волосы были выстрижены. Но это она. Валландер неподвижно стоял на пороге. Потом подошел к постели, присел на корточки. И смотрел, смотрел. Неважно, как все было, неважно, что случилось и как она попала домой. Главное — смотреть на нее, только смотреть. Где-то далеко-далеко в мозгу жило сознание, что Коноваленко по-прежнему существует. Но сейчас это не тревожило Валландера. Он видел одну только Линду.

Потом он улегся прямо на полу возле кровати. Свернулся калачиком и заснул. Отец укрыл его одеялом и затворил дверь. А сам пошел в студию и взялся за кисти. Но теперь вернулся к своему обычному сюжету. Писал пейзаж с глухарем.

Мартинссон приехал на тумелилльский вокзал в самом начале девятого. Вышел из машины, поздоровался со Сведбергом.

— Ну, что у тебя за важное дело? — спросил он, не скрывая раздражения.

— Увидишь, — ответил Сведберг. — Но предупреждаю, зрелище не из приятных.

Мартинссон нахмурился:

— Что стряслось-то?

— Коноваленко. Он опять нанес удар. Новое убийство. Женщина.

— Господи!

— Следуй за мной, — сказал Сведберг. — Кстати, нам нужно о многом поговорить.

— Валландер имеет к этому отношение? — спросил Мартинссон.

Сведберг не слышал. Он уже направился к своей машине.

Лишь позднее Мартинссон узнал, что случилось.

 

30

Вечером в среду Линда подстригла волосы, совсем коротко.

Рассчитывая тем самым стереть страшные воспоминания.

Потом она стала рассказывать. Валландер тщетно предлагал ей пойти к врачу, она отказалась.

— Волосы сами отрастут, — сказала она. — Никакой врач не заставит их расти быстрее, чем они могут.

Валландер боялся ее рассказа. Боялся, что дочь обвинит в случившемся именно его. И оправдаться ему будет очень трудно. Он ведь вправду виноват. Потому что сам втянул ее в эту историю. О случайном стечении обстоятельств здесь даже речи нет. Но Линда решительно объявила, что никакой врач ей сейчас не нужен, и он не стал ее уговаривать.

Днем в среду она неожиданно расплакалась. Ни с того ни с сего, перед обедом. Посмотрела на него и спросила, что произошло с Таней. Он честно сказал, что она умерла. Только не упомянул, что Коноваленко зверски пытал ее. Валландер надеялся, что газеты не станут вдаваться в подробности. Что Коноваленко пока на свободе, он тоже скрывать не стал.

— Но сейчас для него главное — скрыться. Его ищут, и он уже не может действовать так, как ему хочется.

Впрочем, Валландер подозревал, что это не вполне верно. Скорее всего, Коноваленко опасен не меньше прежнего. И он знал, что снова будет искать его. Но не сегодня, не в эту среду, когда дочь вернулась к нему из тьмы, безмолвия и страха.

Вечером в среду он созвонился со Сведбергом. Сказал, что ему нужна еще одна ночь, чтобы выспаться и подумать. В четверг он даст о себе знать. Сведберг сообщил о ходе расследования. Коноваленко бесследно исчез.

— Но он не один, — сказал Сведберг. — В доме был кто-то еще. Рыков мертв. Таня тоже. Виктор Мабаша умер еще раньше. По идее, Коноваленко должен быть один. Но в доме находился еще один человек. Вопрос в том, кто именно.

— Не знаю, — сказал Валландер. — Новый неизвестный пособник?

Сразу после звонка Сведберга позвонил Стен Виден. Валландер решил, что они со Сведбергом поддерживают между собой контакт. Стен Виден спросил, как чувствует себя Линда. Валландер ответил, что с ней все будет хорошо.

— Я думаю о той женщине, — сказал Стен Виден. — Пытаюсь понять, как можно сделать такое с человеком.

— Бывают такие зверюги, — отозвался Валландер. — И к сожалению, их много больше, чем нам бы хотелось.

Когда Линда уснула, Валландер пошел к отцу, в студию. Он, конечно, подозревал, что это явление временное, но чувствовал, что в последние дни им стало легче говорить друг с другом. А вообще интересно, много ли понял его восьмидесятилетний отец из всех этих событий?

— Ты по-прежнему намерен жениться? — спросил Валландер, устроившись на табуретке.

— С серьезными вещами шутить нельзя, — ответил отец. — Мы поженимся в июне.

— Линда получила приглашение. А я нет.

— Получишь в свое время.

— Где будет свадьба?

— Здесь.

— Здесь? В студии?

— Но почему бы нет? Я нарисую большой задник.

— А что, по-твоему, скажет Гертруд?

— Это ее идея.

Отец с улыбкой обернулся к нему. Валландер так и прыснул. Давненько он не смеялся.

— Гертруд — необыкновенная женщина, — сказал отец.

— Несомненно, — кивнул Валландер.

Утром в четверг Валландер проснулся бодрый и выспавшийся. Радость от того, что дочь цела и невредима, наполнила его новой энергией. И ни на миг его не оставляла мысль о Коноваленко. Он снова был готов начать охоту за этим подонком.

Около восьми Валландер позвонил Бьёрку, заранее продумав свои оправдания.

— Курт! — воскликнул Бьёрк. — Господи Боже мой! Как ты? Где ты? Что произошло?

— Небольшой нервный срыв, — сказал Валландер, стараясь, чтобы эти слова прозвучали убедительно, он говорил негромко и медленно. — Но мне уже лучше. Надо только еще денек-другой передохнуть.

— Конечно, я скажу, что ты приболел, — решительно объявил Бьёрк. — Не знаю, понял ли ты, что мы тебя разыскивали. Очень все это неприятно. Хотя иначе было нельзя. Ну, теперь-то можно дать отбой. Дадим сообщение в прессе. Пропавший комиссар уголовной полиции отыскался после непродолжительной болезни. Кстати, где ты находишься?

— В Копенгагене, — соврал Валландер.

— Господи, что ты там делаешь?

— Живу в маленькой гостинице, отдыхаю.

— И конечно, не скажешь, как эта гостиница называется и где она расположена?

— Не скажу.

— Ты нужен нам, и как можно скорее. Но здоровым. Здесь происходят жуткие вещи. Мартинссон и Сведберг, да и вообще все мы без тебя как без рук. Хотим запросить помощь из Стокгольма.

— В пятницу я вернусь. А больничный мне не нужен.

— Ты не представляешь себе, какая гора у меня свалилась с плеч. Мы ужасно тревожились. Что, собственно, случилось тогда в тумане?

— Я представлю отчет. В пятницу вернусь.

Валландер положил трубку, размышляя о том, что сказал ему Сведберг. Кто этот неизвестный? Кто этот человек, тенью следующий за Коноваленко? Валландер лег на кровать и стал смотреть в потолок. Не спеша обдумал все, что случилось с того дня, когда Роберт Окерблум вошел в его кабинет. Вспомнил все прежние резюме, какие пытался составить, и еще раз перебрал все пересекающиеся следы. И вновь у него закралось ощущение, что нити дознания все время ускользают из рук. У нас по-прежнему нет основы, думал он. А ведь именно там сходятся концы всех событий. Но об истинной причине я до сих пор не имею понятия.

Под вечер он позвонил Сведбергу, и на его вопрос тот ответил:

— Мы не нашли ничего, что бы указывало, куда они направились. Сплошной туман. С другой стороны, я вполне доверяю моей теории насчет ночных событий. Другого логического объяснения нет.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Валландер. — Хочу сегодня вечером съездить в ту усадьбу.

— Ты что, опять решил искать Коноваленко в одиночку? — испуганно спросил Сведберг.

— Нет-нет. Но моя дочь, пока сидела в плену, потеряла там украшение. Вы не нашли его?

— Насколько я знаю, нет.

— Кто там дежурит нынче вечером?

— Никто. Только патрульная машина заглядывает туда время от времени.

— Можешь задержать патруль на час-другой между девятью и одиннадцатью? Я ведь официально в Копенгагене, Бьёрк небось говорил тебе?

— Говорил.

— Как мне войти в дом?

— Мы нашли запасной ключ. В водосточном желобе на правом углу дома, если смотреть с фасада. Там он и лежит.

Позднее Валландер спрашивал себя, вправду ли Сведберг ему поверил. Поиски украшения — слишком уж прозрачный предлог. Будь украшение там, полицейские наверняка бы нашли его. Вообще-то Валландер сам не знал, что рассчитывает отыскать. За последний год Сведберг стал прямо-таки мастером по осмотру мест преступления. В один прекрасный день он наверняка сумеет достичь уровня Рюдберга. Если на месте преступления было что-то важное, от Сведберга оно не укрылось. Единственное, что мог сделать Валландер, — это вычитать новые взаимосвязи.

И все же начать нужно именно там. Конечно, Коноваленко и его спутник, скорее всего, вернулись в Стокгольм. Но полной уверенности нет, ни в чем.

В Тумелиллу он выехал в половине девятого. Было тепло, и он ехал с открытым окном, вспомнив по дороге, что так и не поговорил с Бьёрком о своем отпуске.

Машину комиссар поставил во дворе, отыскал ключ. Потом вошел в дом и первым делом зажег повсюду свет. Осмотрелся и вдруг почувствовал неуверенность; с чего начать? Прошелся по дому, пытаясь определить, что, собственно, ищет. След, который приведет к Коноваленко. Пункт назначения. Намек на то, кто такой неизвестный спутник Коноваленко. Или, наконец, что-нибудь проливающее свет на подоплеку всей этой истории. Валландер сел в кресло и стал вспоминать, как осматривал дом в первый раз. Одновременно взгляд его скользил по комнате. Ничего, что было бы не так или вообще бросалось в глаза, не заметно. Здесь я ничего не найду, думал он. Даже в спешке Коноваленко не оставляет следов. Пепельница в Стокгольме была исключением. Такое случается лишь один раз.

Он встал и еще раз прошелся по дому, теперь уже медленнее и внимательнее. Временами останавливался, поднимал скатерть, листал журналы, ощупывал сиденья стульев. По-прежнему ничего. Он проверил спальни, оставив напоследок ту комнату, где нашли Таню. Ничего. В мешке с мусором, который Сведберг, разумеется, уже тщательно осмотрел, валялась дохлая мышь. Валландер пошевелил ее вилкой и обнаружил, что погибла она не в мышеловке. Кто-то проткнул ее. Ножом, подумал Валландер. Коноваленко из тех, кто полностью сосредоточен на огнестрельном оружии. Ножи он не бросает. Возможно, мышь убил его спутник. Вот и у Виктора Мабаши тоже был нож. Но Виктор мертв, лежит в морге. Валландер вышел из кухни, заглянул в ванную. Коноваленко следов не оставил. Вернувшись в гостиную, он опять устроился в кресле. На сей раз в другом, чтобы видеть комнату под иным углом. Всегда что-нибудь да есть, думал он. Нужно только найти. Он снова встал и еще раз прошелся по дому. Ничего. Когда он опять сел в кресло, на часах было четверть одиннадцатого. Скоро придется уходить. Время истекает.

Люди, некогда жившие в этом доме, очень любили порядок. Все было расставлено согласно продуманному плану — мебель, утварь, бытовая техника. Валландер стал теперь искать что-нибудь, выпадающее из плана. Немного погодя его взгляд задержался на книжном шкафу у стены. Книги стояли ровными шеренгами, везде, кроме нижней полки. Там один из корешков вылезал из ряда. Валландер встал и вытащил эту книгу. Атлас шведских автомобильных дорог. Клапан суперобложки заложен между страницами. На этом месте атлас и открылся: карта восточной Швеции — кусочек Смоланда, лен Кальмар и Эланд. Валландер присмотрелся к карте. Потом пересел к столу и направил лампу на страницу. В нескольких местах обнаружились легкие карандашные следы. Будто кто-то вел карандашом по карте как указкой и время от времени прикасался им к бумаге. Одна из пометок находилась в Кальмаре возле моста Эландсбру. В самом низу карты, примерно на высоте Блекинге, он отыскал еще одну пометку. На мгновение задумался. Быстро перелистал атлас, нашел карту Сконе. Там никаких пометок не было. Валландер вернулся к прежней странице. Слабый карандашный след вел вдоль прибрежной дороги вверх, к Кальмару. Валландер отложил атлас. Потом прошел на кухню и позвонил Сведбергу:

— Я тут, в усадьбе. Если я скажу «Эланд», что ты ответишь?

Сведберг подумал, но в конце концов сказал:

— Ничего.

— Вам при обыске записная книжка не попадалась? Или телефонная?

— У Тани в сумке был карманный ежедневник. Но там ничего такого не нашлось.

— Никаких разрозненных листков?

— Если заглянешь в печку, то увидишь, что кто-то жег бумаги, — сказал Сведберг. — Мы просмотрели пепел. Ничего. А почему ты вспомнил про Эланд?

— Я нашел карту, — ответил Валландер. — Но вряд ли это что-нибудь значит.

— Коноваленко наверняка вернулся в Стокгольм. По-моему, он сыт Сконе по горло.

— Ты определенно прав. Извини, что помешал. Скоро я отсюда уйду.

— С ключом проблем не было?

— Лежал на месте.

Валландер поставил атлас на полку. Вероятно, Сведберг прав. Коноваленко вернулся в Стокгольм.

Он прошел на кухню, напился воды. Взгляд упал на телефонный справочник, лежавший под телефоном. Он взял его и открыл.

На внутренней стороне обложки записан адрес. Хеммансвеген, 14. Записан карандашом. Секунду Валландер размышлял. Потом набрал номер телефонной станции и попросил оператора дать ему номер абонента по фамилии Валландер, проживающего в Кальмаре, на Хеммансвеген, 14.

— По данному адресу нет абонента с такой фамилией, — сказала телефонистка.

— Видимо, телефон зарегистрирован на имя его начальника, — сказал Валландер. — Но я забыл его фамилию.

— Может быть, Эдельман? — спросила телефонистка.

— Совершенно верно.

Он получил номер, поблагодарил и положил трубку. Некоторое время стоял возле телефона. Возможно ли? Неужели у Коноваленко есть еще одно укрытие, на сей раз на острове Эланд?

Валландер погасил свет, запер дверь, положил ключ на старое место, в водосточный желоб. На улице задувал легкий ветерок. Вечер был по-летнему теплый. Решение сложилось само собой. Он выехал из усадьбы и направился в сторону Эланда.

Из Брёсарпа позвонил домой. Ответил отец:

— Она спит. Мы играли в карты.

— Сегодня меня не ждите. Но не тревожьтесь. Просто у меня накопилось множество будничной работы. Линда знает, я люблю работать по ночам. Завтра утром позвоню.

— Приезжай, когда сможешь, — сказал отец.

Валландер повесил трубку и подумал, что, несмотря ни на что, отношения с отцом все-таки налаживаются. Тон совсем другой. Хорошо бы так и осталось. Может, хоть какая-то польза будет от всей этой передряги.

В четыре утра он был возле моста Эландсбру. По дороге дважды останавливался: один раз на заправке, второй — чтобы немного поспать. И теперь, добравшись до места, не чувствовал усталости. Перед ним возвышался могучий мост, вода сверкала в лучах утреннего солнца. На автостоянке он разыскал в телефонной будке драный справочник. Как выяснилось, улица Хеммансвеген была за мостом. Прежде чем выехать на мост, он достал из бардачка пистолет и проверил обойму. Неожиданно ему вспомнилась давняя поездка на Эланд вместе с сестрой Кристиной и родителями и экскурсия к тамошним голым известнякам. Тогда моста еще не было. Он смутно помнил маленький паром, который перевез их через пролив. Они целую неделю прожили тем летом в палатке, в кемпинге. Эта неделя сохранилась в памяти просто как светлое чувство, а не как цепочка событий. На миг его охватило смутное ощущение утраты. Потом мысли возвратились к Коноваленко. Валландер пробовал внушить себе, что, скорее всего, ошибся. Карандашные пометки в атласе вовсе не обязательно сделаны рукой Коноваленко, как и адрес, записанный в телефонном справочнике. Немного погодя он отправится домой, в Сконе.

У берегового устоя на островной стороне Валландер остановил машину. Там был большой план Эланда, и некоторое время он внимательно его изучал. Хеммансвеген — боковая улица прямо у въезда в зоопарк. Он сел за руль и свернул направо. Автомобилей на дороге по-прежнему мало. Через несколько минут он нашел нужный поворот и зарулил на маленькую автостоянку, потому что здесь была пешеходная зона. Хеммансвеген оказалась застроена виллами, новыми и старыми, утопающими в садах. Он зашагал по улице. На заборе первого дома стоял № 3, собака с подозрением наблюдала за ним сквозь планки забора. Он пошел дальше, на ходу прикидывая, который из домов будет № 14. Это была одна из вилл давней постройки. С эркером и множеством резных украшений. Валландер зашагал обратно. Решил пробраться к вилле со стороны сада. Рисковать нельзя. Как-никак Коноваленко и его неведомый спутник могут быть здесь.

За домами располагалась спортивная площадка. Перелезая через забор, Валландер зацепился и порвал брюки на бедре. Под прикрытием деревянной трибуны пробрался к вилле. Она была желтая, двухэтажная, с одного угла украшенная башенкой. У самого забора стоял ветхий сосисочный киоск. Пригнувшись, Валландер перебежал от трибуны к мейсонитовой хибарке. Достал из кармана пистолет. Минут пять неподвижно стоял, глядя на виллу. Тишина кругом. В углу сада виднелся сарайчик для инструмента. Вот там и надо спрятаться. Еще секунду он смотрел на виллу. Потом осторожно стал на колени и подполз к забору в том месте, где был сарай. Забор шатался, перелезть оказалось непросто. Валландер едва не упал, но удержал равновесие и спрыгнул в узкую щель за сараем. С трудом перевел дух. Злоба, думал он, Коноваленко все время дышит злобой мне в затылок. Он осторожно высунул голову и посмотрел на виллу. По-прежнему тишина. Сад одичал, никто за ним не ухаживал. Рядом с Валландером стояла тележка, полная прошлогодней листвы. Может, вилла заброшена? Через минуту-другую он был почти полностью в этом уверен. Рискнул выбраться из-за сарая, перебежал к дому и пошел вдоль стены направо, чтобы выйти к другой стороне веранды, где, по-видимому, находится входная дверь. Он вздрогнул: под ноги выкатился ежик, зашипел и ощетинил иголки. Валландер еще раньше сунул пистолет в карман, но теперь почему-то вытащил его, сам не зная зачем. С пролива донесся звук туманного горна. Валландер обогнул угол дома и очутился у заднего торца виллы. Что я здесь делаю? — думал он. Если тут вообще кто-то есть, так это наверняка чета стариков, которые как раз сейчас только-только просыпаются от крепкого ночного сна. Что они скажут, обнаружив у себя в саду сумасбродного комиссара полиции? Он направился дальше вдоль стены. И выглянул из-за угла.

Возле флагштока на посыпанной гравием дорожке стоял Коноваленко, мочился. Он был босиком, в штанах и расстегнутой рубашке. Валландер не шевелился. И все же что-то насторожило Коноваленко — возможно, неусыпное чутье к опасности. Он обернулся. Пистолет был у Валландера в руке. Долю секунды оба оценивали ситуацию. Валландер сообразил, что Коноваленко совершил ошибку: оставил оружие в доме. Коноваленко сообразил, что Валландер либо убьет его, либо ранит, прежде чем он успеет добежать до двери. Выход был только один. Мощным рывком Коноваленко бросился в сторону, на миг очутившись вне зоны огня. И помчался во весь дух, время от времени виляя вбок, перескочил через забор. Он был уже на Хеммансвеген, когда Валландер наконец смекнул, что к чему, и побежал следом. Все произошло очень быстро. Потому-то Валландер не заметил Сикоси Цики, который, стоя у окна, наблюдал за происходящим.

Сикоси Цики понял, что случилось непредвиденное. Хотя и не знал, что именно. Однако решил, что вступают в силу инструкции, которые Коноваленко дал ему накануне. «Если что-нибудь произойдет, — сказал Коноваленко, вручая ему конверт, следуй этим инструкциям. Тогда ты вернешься в ЮАР. Можешь связаться с человеком, которого ты уже видел, он даст тебе денег и проинструктирует напоследок».

Сикоси Цики оставался у окна лишь секунду-другую.

Потом сел к столу и распечатал конверт.

Час спустя он покинул виллу и исчез.

Коноваленко выиграл метров пятьдесят. Валландер невольно удивился, как он может бежать с такой немыслимой быстротой. Направлялись они в ту сторону, где Валландер оставил свою машину. Значит, машина Коноваленко на той же стоянке! Валландер чертыхнулся и помчался быстрее. Но расстояние не сокращалось. Он оказался прав. Коноваленко подбежал к «мерседесу», распахнул незапертую дверцу и включил зажигание. Все это заняло считаные секунды, и Валландер понял, что ключи были в стартере. Коноваленко подготовился, хотя и совершил ошибку, выйдя на улицу без оружия. В тот же миг Валландер заметил вспышку и инстинктивно метнулся в сторону. Пуля просвистела мимо и ударила в асфальт. Валландер скорчился за велосипедной стойкой, надеясь, что противник не видит его. В следующий миг он услышал рев мотора — «мерседес» рванул с места.

Он кинулся к своей машине, неловко пытаясь сунуть ключ в зажигание и думая, что наверняка снова упустил Коноваленко. Но не сомневался, что прежде всего тот постарается покинуть остров. Оставшись здесь, он рано или поздно окажется в кольце. Валландер изо всех сил нажал на газ. На развороте у опоры моста он засек Коноваленко. Нарушая все правила, обогнал тяжелый медлительный грузовик и кое-как справился с управлением, едва не врезавшись в посадки на разделительной полосе. Потом погнал по мосту. «Мерседес» был прямо впереди него. Надо что-то придумать. В гонках ему, пожалуй, Коноваленко не обставить.

Все закончилось на самой высокой точке моста.

Коноваленко мчался на огромной скорости, но Валландер висел у него на хвосте. Уверившись, что не заденет ни одну из машин на полосе встречного движения, он выстрелил из пистолета прямо через лобовое стекло, целясь в «мерседес» Коноваленко. Первый выстрел прошел мимо. Зато второй, на счастье, попал в заднее колесо. «Мерседес» сразу пошел юзом, и Коноваленко не сумел выровнять его. Валландер отчаянно нажал на тормоза, меж тем как машина Коноваленко на полной скорости ударила прямо в бетонное ограждение моста. Жуткий грохот. Что произошло с самим Коноваленко, комиссар не видел. Но, не раздумывая, на малой скорости въехал прямо в разбитую машину. Удар по грудной клетке — ремни безопасности натянулись. Валландер рвал рычаги, давая задний ход. Покрышки взвизгнули, он отъехал назад для нового разгона. И повторил свой маневр. «Мерседес» швырнуло еще на несколько метров вперед. Валландер вновь подал машину назад, распахнул дверцу и укрылся за нею. Позади уже выстраивалась пробка. Когда Валландер взмахнул пистолетом и крикнул автомобилистам, чтобы они держались подальше, многие бросили свои машины и побежали прочь. На противоположной стороне моста тоже возник затор. Коноваленко не появлялся. И все же Валландер несколько раз выстрелил в искореженный «мерседес».

После второго выстрела взорвался бензобак. Позднее Валландер так и не мог установить, отчего произошел взрыв — от его пули или же бензин вспыхнул по какой-то другой причине. Пламя мгновенно охватило «мерседес», повалил густой дым. Валландер осторожно приблизился.

Коноваленко горел.

Его зажало в машине, он лежал на спине, наполовину вывалившись через лобовое стекло на капот. Никогда Валландер не забудет этот неподвижный взгляд, Коноваленко словно не верил, что все это происходит с ним. Потом его волосы вспыхнули, и через секунду-другую Валландер понял, что он мертв. Вдалеке завыли сирены. Валландер медленно вернулся к собственной помятой машине, прислонился к дверце.

Потом посмотрел на Кальмарский пролив. Вода сверкала. Пахло морем. Голова у него была совершенно пустая, без единой мысли. Что-то кончилось, и это ощущение одурманило его. Затем он услышал усиленный мегафоном голос, который приказывал кому-то бросить оружие. Он не сразу сообразил, что приказ адресован ему. Оглянулся, увидел на кальмарском берегу пожарные и полицейские машины. «Мерседес» Коноваленко еще горел. Валландер посмотрел на свой пистолет и — бросил его в воду. Полицейские с оружием на изготовку направились к нему. Валландер взмахнул полицейским удостоверением и крикнул:

— Комиссар Валландер! Я полицейский!

Скоро его окружили недоверчивые смоландские коллеги.

— Я полицейский. Мое имя Валландер, — повторил он. — Возможно, вы читали обо мне в газетах. На прошлой неделе я был объявлен в розыск.

— Верно, я вас узнаю, — сказал один из полицейских на смоландском диалекте.

— В горящей машине находится некто Коноваленко, — сказал комиссар. — Этот человек застрелил нашего коллегу в Стокгольме. И еще многих людей.

Валландер огляделся.

Внезапно нахлынула целая буря чувств — то ли радость, то ли облегчение.

— Едемте! — сказал он. — Мне позарез нужно выпить кофе. А здесь уже ничего больше не случится.

 

31

Ян Клейн был арестован в своем служебном кабинете около полудня в пятницу, 22 мая. Утром, в самом начале девятого, генеральный прокурор Вервей выслушал доклад Схееперса о решении президента де Клерка, принятом накануне поздно вечером. После этого он без комментариев подписал ордер на арест и обыск в доме. Схееперс потребовал, чтобы арест осуществил комиссар Борстлап, который в ходе расследования убийства ван Хеердена произвел на него благоприятное впечатление. Доставив Яна Клейна в помещение для допросов, Борстлап перешел в соседнюю комнату, где ждал Схееперс, и доложил, что задержание прошло без эксцессов. Хотя кое-что он заметил, и это кое-что показалось ему важным и даже тревожным. Сам он располагал весьма скудной информацией о том, почему сотрудник разведслужбы взят под стражу. Схееперс ссылался на секретность, необходимую во всех мероприятиях, связанных с национальной безопасностью. Но Борстлапа конфиденциально предупредили, что президент де Клерк в курсе событий. Поэтому Борстлап инстинктивно чувствовал, что должен сообщить о своем наблюдении.

Дело в том, что Ян Клейн нисколько не удивился аресту. Борстлап угадывал в его возмущенной реакции плохое актерство. Видимо, он был кем-то предупрежден. А поскольку, как Борстлап понял, решение об аресте было принято очень быстро, он пришел к выводу, что у Яна Клейна есть сообщники либо в ближайшем окружении президента, либо в генеральной прокуратуре. Схееперс внимательно выслушал соображения Борстлапа. С тех пор как де Клерк подписал ордер, прошло менее двенадцати часов. Кроме президента об аресте знали только Вервей и Борстлап. Необходимо безотлагательно информировать де Клерка, что в его кабинете, по-видимому, есть «жучки». Схееперс попросил Борстлапа подождать за дверью, пока он сделает важный телефонный звонок. Но де Клерка тот не застал. В секретариате сообщили, что у президента совещание и связаться с ним можно будет только во второй половине дня.

Схееперс прошел к Борстлапу Ян Клейн подождет. Хотя иллюзий насчет того, что Ян Клейн встревожится, не зная причины своего ареста, Схееперс не питал. Допрос он отложил скорее ради себя самого. Грядущая встреча с Яном Клейном отнюдь не внушала ему уверенности.

Они поехали в дом Яна Клейна, расположенный неподалеку от Претории. За рулем сидел Борстлап, Схееперс устроился на заднем сиденье. Внезапно ему вспомнилась белая львица, которую они с Юдифью видели в заповеднике. Это образ Африки, думал он. Отдыхающий зверь, спокойный и недвижный, пока не поднимется и не явит всю свою дремлющую силу. Хищный зверь, которого нельзя ранить, можно только убить, если он нападет.

Схееперс смотрел в окно, размышляя о том, как теперь сложится его жизнь. Сбудется ли грандиозный план де Клерка и Нельсона Манделы, знаменующий окончательное отступление белых. Или же начнется хаос, бесконтрольное насилие, чудовищная гражданская война, в которой позиции и союзники будут постоянно меняться, а конец предсказать невозможно? Апокалипсис, думал он. Страшный суд, который мы все время пытались упрятать в бутылку, как злого духа. И наверное, этот дух отомстит, когда бутылка разобьется?

Машина остановилась у ворот большой виллы Яна Клейна. Борстлап еще при аресте информировал его, что имеет ордер на обыск, и потребовал ключи. Ян Клейн разыграл оскорбленное достоинство и ключи дать отказался. Тогда Борстлап сказал, что в таком случае дверь придется взломать. И в конце концов получил связку. Во дворе их встретили охранник и садовник. Схееперс поздоровался, сообщил, кто он. Потом обвел взглядом обнесенный стеной сад. Все словно расчерчено по линейке. И до того ухожено, что казалось безжизненным. Вот так я и должен представлять себе Яна Клейна, подумал он. Его жизнь расчерчена по идеологической линейке. Отклонений нет и быть не может, ни в мыслях и чувствах, ни в саду. Исключение составляет его секрет — Миранда и Матильда.

Они вошли в дом. Чернокожий слуга воззрился на них с удивлением. Схееперс велел ему подождать на улице, пока они осмотрят дом, и предупредить охранника и садовника, чтобы те никуда не отлучались без разрешения.

Мебели в доме было немного, но стоила она дорого. Ян Клейн явно предпочитал мрамор, сталь и массивное дерево. На стенах несколько литографий. Сюжеты из южноафриканской истории. А кроме того, щиты, старинные пистолеты и ягдташи. Над камином — охотничий трофей, голова антилопы куду с мощными изогнутыми рогами. Борстлап осматривал весь дом, Схееперс же заперся в кабинете Яна Клейна. Письменный стол, пустой. У стены шкаф для документов, с множеством выдвижных ящиков. Схееперс поискал сейф, но не нашел и спустился в гостиную, где Борстлап перебирал книги в шкафу.

— Где-то наверняка должен быть сейф, — сказал Схееперс.

Борстлап взял ключи Яна Клейна, показал ему:

— Ключа нет.

— Он определенно выбрал для сейфа такое место, где мы, по его расчетам, будем искать в самую последнюю очередь. Вот с этого и начнем. Где бы мы вряд ли стали искать?

— У себя перед глазами, — сказал Борстлап. — Лучший тайник подчас находится на самом видном месте. Но заметить его очень трудно.

— Сосредоточьтесь на поисках сейфа, — сказал Схееперс. — В книжных шкафах ничего нет.

Борстлап кивнул и поставил на полку книгу, которую держал в руке. Схееперс вернулся в кабинет. Сел за письменный стол и начал выдвигать ящики, один за другим.

Прошло два часа, а ему так и не попалось ничего существенного для дознания. Бумаги сугубо частного характера, не содержащие ничего примечательного. Или же относящиеся к нумизматической коллекции. К своему удивлению, Схееперс обнаружил, что Клейн был председателем Южноафриканского нумизматического общества и многое делал для местных нумизматов. Еще одно отклонение, подумал он. Но для расследования это значения не имеет.

Борстлап дважды тщательно обшарил весь дом, но сейфа не нашел.

— Он должен быть, — сказал Схееперс.

Борстлап позвал слугу, спросил его, где находится сейф. Слуга посмотрел на него с недоумением.

— Секретный шкаф, — пояснил Борстлап. — Тайник. Всегда на замке.

— Здесь ничего такого нет, — ответил слуга.

Борстлап с досадой отослал его. Они возобновили поиски. Схееперс пытался обнаружить какие-нибудь несуразности в архитектуре и планировке дома. Ведь южноафриканцы часто устраивали в своих домах секретные помещения. Но тщетно. Борстлап забрался на тесный чердак и осматривал его, светя себе фонариком, а Схееперс тем временем вышел на улицу и взглянул на дом снаружи. Решение пришло почти тотчас же. На доме не было дымовой трубы. Он вернулся внутрь, присел на корточки возле камина и посветил фонариком в дымоход. Сейф был вмурован в каменную кладку. Тронув ручку замка, Схееперс с удивлением почувствовал, что дверца не заперта. Как раз в эту минуту сверху спустился Борстлап.

— Отлично продуманный тайник, — сказал Схееперс.

Борстлап кивнул. Он был раздосадован, что не сумел найти сейф.

Схееперс сел на широкий кожаный диван возле мраморного столика. Борстлап вышел в сад покурить. Схееперс просмотрел содержимое сейфа: страховые полисы, несколько конвертов со старинными монетами, документы на покупку дома, десятка два свидетельств на приобретение акций и несколько государственных облигаций. Отложив их в сторону, он взял в руки небольшой черный блокнот. Перелистал страницы. Сплошь зашифрованные записи, мешанина имен, мест и цифровых комбинаций. Схееперс решил забрать блокнот с собой. Потребуется время, чтобы как следует во всем этом разобраться. Он положил бумаги обратно в сейф и тоже вышел в сад.

И вдруг его осенило. Он подозвал к себе трех мужчин, которые, сидя на корточках, наблюдали за ними.

— Кто-нибудь приходил в дом со вчерашнего вечера? — спросил он.

Ответил садовник:

— Об этом знает только Мофололо, ночной охранник.

— Сейчас его, понятно, здесь нет?

— Он придет в семь.

Схееперс кивнул. Что ж, он еще заглянет сюда.

Они поехали обратно в Йоханнесбург. По дороге остановились пообедать и в четверть пятого расстались возле полицейского управления. Откладывать допрос больше нельзя. Пора побеседовать с Яном Клейном. Но прежде надо еще раз попробовать связаться с президентом де Клерком.

Когда около полуночи позвонил охранник из приемной президента де Клерка, Ян Клейн удивился. Он, конечно, знал, что молодому помощнику прокурора, по имени Схееперс, поручено разобраться с подозрениями насчет заговора. Однако был уверен, что изрядно опередил этого человека, который пытается идти по его следу. Теперь же он сообразил, что Схееперс куда ближе, чем он думал. Он встал и оделся, ведь всю ночь придется провести на ногах. Судя по всему, у него есть время по меньшей мере до десяти утра. Схееперсу понадобится утром как минимум несколько часов, чтобы выправить все бумаги, необходимые для задержания. До тех пор он должен убедиться, что отдал все необходимые распоряжения и запланированная операция не под угрозой. Он спустился на кухню, заварил чаю. Потом сел писать памятную записку. Сделать надо было очень много. Но он успеет.

Конечно, арест — неожиданное осложнение. Но он учитывал такую возможность. Ситуация досадная, но вполне преодолимая. Поскольку он не мог знать, как долго Схееперс продержит его под арестом, планировать нужно так, как если бы ему пришлось сидеть вплоть до покушения на Манделу.

Первоочередная задача сегодня ночью — повернуть события завтрашнего дня в свою пользу. Пока он будет под арестом, никто не сможет обвинить его в том, что он участвовал в каких-либо акциях. Он детально продумал развитие событий. И уже во втором часу ночи позвонил Францу Малану:

— Одевайся и приезжай сюда.

Франц Малан спросонья не сразу понял, в чем дело. Ян Клейн не назвался.

— Одевайся и приезжай, — повторил он.

Вопросов Франц Малан не задавал.

Через час, в начале третьего, он уже вошел в гостиную Яна Клейна. Шторы были задернуты. Ночному охраннику, который впустил его, было под страхом немедленного увольнения запрещено говорить посторонним, кто бывал в этом доме вечерами или ночью. Ян Клейн щедро платил ему за молчание.

Франц Малан нервничал. Он знал, что Ян Клейн никогда не вызвал бы его без важной причины.

Он даже сесть толком не успел, а Ян Клейн уже начал рассказывать, что случилось, что произойдет утром и что нужно организовать еще сегодня ночью. Услышанное только усилило нервозность Малана. Он смекнул, что на него ляжет куда большая ответственность, чем он, собственно, рассчитывал.

— Мы не знаем, как много Схееперсу удалось выяснить, — сказал Ян Клейн. — Но необходимо принять меры предосторожности. Самое главное — распустить Комитет и отвлечь внимание от Капстада и от двенадцатого июня.

Франц Малан с удивлением смотрел на него. Он что, серьезно? Решил свалить на него всю ответственность за исполнение?

Ян Клейн видел, как он обеспокоен.

— Я скоро выйду на свободу. И опять возьму ответственность на себя.

— Надеюсь, — отозвался Малан. — Но распускать Комитет?

— Это необходимо. Схееперс, возможно, разведал гораздо больше и глубже, чем мы думаем.

— Но как он докопался?

Ян Клейн с досадой пожал плечами:

— А как мы сами докапываемся? Используем все свои знания, все контакты. Даем взятки, угрожаем, лжем — и добываем информацию. Мы не останавливаемся ни перед чем. И те, кто следит за нами, тоже. Комитету нельзя собираться. Он перестает существовать. А значит, его вообще не было. Сегодня же ночью нужно всех предупредить. Но до тех пор мы должны сделать кое-что еще.

— Если Схееперс знает, что мы планируем дело на двенадцатое июня, придется дать отбой, — сказал Франц Малан. — Риск слишком велик.

— Поздно, — ответил Ян Клейн. — Кроме того, Схееперс не уверен. Хороший след, проложенный в другом направлении, убедит его, что двенадцатое июня в Капстаде — след ложный. Мы все перевернем.

— Как?

— На завтрашнем допросе у меня будет возможность внушить ему совсем другое.

— Но этого вряд ли будет достаточно.

— Разумеется.

Ян Клейн достал небольшой черный блокнот. Когда он открыл его, Франц Малан увидел чистые страницы.

— Я заполню его бессмыслицей, — продолжал Ян Клейн. — Но кое-где помечу места и даты. Все такие записи, кроме одной, будут зачеркнуты. А эта одна — отнюдь не Капстад и не двенадцатое июня. Блокнот я оставлю в сейфе. А сейф запирать не стану, будто в спешке вытаскивал бумаги, чтобы сжечь.

Франц Малан кивнул. Что ж, пожалуй, Ян Клейн прав. Наверное, удастся проложить ложный след и сбить их с толку.

— Сикоси Цики возвращается домой, — сказал Ян Клейн, вручая Францу Малану конверт. — Ты встретишь его, отвезешь в Хамманскрааль и за день до двенадцатого июня дашь последние инструкции. Все, что нужно сделать, указано здесь, в этом конверте. Прочитай прямо сейчас и скажи, если что непонятно. А потом начнем звонить.

Пока Франц Малан читал инструкции, Ян Клейн заполнял черный блокнот бессмысленными комбинациями слов и цифр. Он пользовался разными ручками, чтобы создать впечатление, будто записи сделаны в разное время. На миг задумался, потом написал: Дурбан, 3 июля. Он знал, что 3 июля АНК намечает в этом городе важную встречу. Таков был ложный след, на который, как он надеялся, клюнет Схееперс.

Франц Малан отложил бумаги.

— Вопросы есть?

— Нет.

Они начали обзванивать членов Комитета. В доме Яна Клейна были три разные телефонные линии. И звонки полетели в разные концы ЮАР. Заспанные люди снимали трубку и тотчас забывали про сон. Некоторые нервничали, услышав, в чем дело, другие лишь кое-что записывали. Одни больше уже не ложились, другие поворачивались на другой бок и благополучно засыпали.

Комитет был распущен. Его вообще никогда не существовало, ибо он бесследно исчез. Остались только слухи о нем. Но можно легко и быстро его воссоздать. В данный момент он не нужен, более того — опасен. Однако готовность к тому, что члены Комитета полагали единственным выходом для будущего ЮАР, была по-прежнему в силе. Эти беспощадные люди не ведали покоя. Их беспощадность была реальна, но сама их идея коренилась в иллюзиях, лжи и фанатическом отчаянии. А многих из них обуревала только ненависть.

Еще ночью Франц Малан уехал домой.

Ян Клейн прибрал в доме, оставив сейф открытым. В половине пятого утра он лег спать, размышляя о том, кто же снабдил Схееперса всей этой информацией. Его не оставляло неприятное ощущение, что он чего-то не понимает.

Кто-то предал его.

Но он не мог понять, кто именно.

Схееперс открыл дверь помещения для допросов.

Ян Клейн сидел на стуле у стены, с улыбкой глядя на него. Схееперс решил держаться вежливо и корректно. Перед этим он целый час изучал черный блокнот. И по-прежнему сомневался, что покушение на Манделу действительно перенесено в Дурбан. Он пытался взвесить все «за» и «против», но так и не пришел к однозначному выводу. Надежд на то, что Ян Клейн скажет ему правду, он не питал. Возможно, удастся вытянуть из него какую-нибудь подсказку.

Схееперс сел напротив Яна Клейна. Н-да, перед ним сидит сейчас отец Матильды. Он знает его секрет, но воспользоваться им никак не сможет. Нельзя подвергать женщин такому риску. Ведь они не вправе держать Яна Клейна под арестом сколь угодно долго. Он и сейчас выглядит так, будто готов в любую минуту уйти из-под стражи.

Вошел секретарь, сел за столик поодаль.

— Ян Клейн, — сказал Схееперс, — вы задержаны по серьезному подозрению в участии и, возможно, в организации подрывной антигосударственной деятельности, а также в подготовке убийства. Что вы можете сказать по этому поводу?

По-прежнему с улыбкой Ян Клейн ответил:

— Я не намерен отвечать на вопросы, пока рядом со мной не будет адвоката.

На мгновение Схееперс смешался. Нормальная процедура предусматривала, чтобы задержанному была тотчас предоставлена возможность связаться с адвокатом.

— Все сделано правильно, — сказал Ян Клейн, словно угадав неуверенность Схееперса. — Просто адвокат еще не прибыл.

— Мы можем начать с анкетных данных, — сказал Схееперс. — Для этого присутствие адвоката необязательно.

— Разумеется.

Записав анкетные данные, Схееперс вышел и распорядился, чтобы его вызвали, как только появится адвокат. Войдя в прокурорскую комнату, он почувствовал, что взмок от пота. Невозмутимое превосходство Яна Клейна пугало его. Как он только мог так равнодушно отнестись к обвинениям, которые — если они будут доказаны — грозят ему смертным приговором?

Он вновь засомневался, сумеет ли провести допрос так, как надо. Может быть, обратиться к Вервею и предложить, чтобы Яна Клейна допросил более искушенный в допросах чиновник? Но он прекрасно понимал: Вервей ожидает, что он справится с возложенной на него задачей. Вервей ничего дважды не повторял. Если он выкажет слабость, шансы сделать карьеру резко уменьшатся. Схееперс снял пиджак, ополоснул лицо холодной водой. Потом еще раз просмотрел вопросы, которые намеревался задать.

В конце концов он сумел дозвониться до президента и коротко изложил свои подозрения насчет «жучков» в его кабинете. Де Клерк слушал не перебивая.

— Я распоряжусь насчет проверки, — сказал он, когда Схееперс умолк. На этом разговор закончился.

Лишь около шести Схееперсу доложили, что адвокат прибыл, и он сразу же вернулся в помещение для допросов. Адвокат сидел рядом с Яном Клейном — мужчина лет сорока, по фамилии Критцингер. Они сдержанно пожали друг другу руку. Схееперс тотчас понял, что Критцингер и Ян Клейн давно знакомы. Возможно, Критцингер опоздал нарочно, чтобы дать Яну Клейну передышку, а заодно позлить допрашивающего. Впрочем, на Схееперса эта мысль произвела обратный эффект. Он вдруг совершенно успокоился. Все сомнения последних часов как ветром сдуло.

— Я задержался в связи с арестом, — сказал Критцингер, — по очень серьезному обвинению.

— Угроза национальной безопасности тоже весьма серьезное обвинение, — заметил Схееперс.

— Мой клиент категорически отрицает эти обвинения. Я требую, чтобы его немедленно освободили. Какая нелепость — задерживать человека, который в своей повседневной работе как раз и защищает национальную безопасность!

— Вопросы здесь задаю я, — сказал Схееперс. — И отвечать будет ваш клиент, а не я. — Он заглянул в свои бумаги. — Знакомы ли вы с Францем Маланом?

— Да, — не раздумывая ответил Ян Клейн. — Он работает в том секторе военной разведки, который занимается совершенно секретными материалами по безопасности.

— Когда вы видели его последний раз?

— В связи с террористическим актом, совершенным в ресторане неподалеку от Дурбана. Нас обоих пригласили помочь в расследовании.

— Известно ли вам о тайной бурской организации, которая носит название Комитет?

— Нет.

— Вы уверены?

— Мой клиент уже ответил, — запротестовал Критцингер.

— Я имею полное право задать вопрос повторно, — резко бросил Схееперс.

— Никакой Комитет мне неизвестен, — ответил Ян Клейн.

— У нас есть основания полагать, что этот Комитет планирует убийство одного из лидеров черных африканцев, — сказал Схееперс. — Упомянуты различные места и даты. Вам это известно?

— Нет.

Схееперс вынул черный блокнот:

— Сегодня при обыске вашего дома полиция обнаружила этот блокнот. Вы узнаете его?

— Конечно. Это мой блокнот.

— Среди записей упоминаются различные даты и места. Вы можете сказать, что они означают?

— Что они означают? — Ян Клейн посмотрел на адвоката. — Это сугубо личные записи, дни рождения, встречи с друзьями.

— Что за дело у вас в Капстаде двенадцатого июня?

Ян Клейн даже бровью не повел:

— Да ничего особенного. Я просто собирался съездить туда и повидать коллегу нумизмата. Но встреча отпала.

Он по-прежнему совершенно спокоен, подумал Схееперс.

— А что вы скажете о Дурбане, третьего июля?

— Ничего.

— Ничего?

Ян Клейн повернулся к адвокату и что-то ему шепнул.

— Мой клиент не желает отвечать на вопросы личного свойства, — сказал Критцингер.

— Личного свойства или нет, я хочу услышать ответ, — сказал Схееперс.

— Просто безумие какое-то, — сказал Ян Клейн, устало разведя руками.

Схееперс вдруг заметил, что на лбу у Яна Клейна выступил пот, а рука на столе легонько дрожит.

— До сих пор вы задавали вопросы совершенно не по существу, — сказал Критцингер. — Очень скоро я потребую закончить допрос и немедля освободить моего клиента.

— Когда речь идет об угрозе национальной безопасности, полиция и прокуратура имеют большие полномочия, — заметил Схееперс. — Прошу вас ответить на вопрос.

— У меня в Дурбане есть женщина, — сказал Ян Клейн. — Поскольку она замужем, мы встречаемся тайно.

— Вы регулярно видитесь с ней?

— Да.

— Как ее имя?

Ян Клейн и Критцингер запротестовали одновременно.

— Что ж, пока я не буду настаивать, — сказал Схееперс. — Мы еще к этому вернемся. Но коль скоро вы встречаетесь с ней регулярно да еще и помечаете в блокноте предстоящие встречи, почему Дурбан упомянут здесь лишь однажды?

— За год я исписываю как минимум десяток блокнотов, — ответил Ян Клейн. — А старые выбрасываю. Или сжигаю.

— Где вы их сжигаете?

Ян Клейн как будто бы опять успокоился:

— В умывальном тазу или туалете. Как вам известно, у моего камина нет дымохода. Прежние владельцы его замуровали. А у меня руки не дошли расчистить.

Допрос продолжался. Схееперс вернулся к вопросам о Комитете, но ответ был один и тот же. Критцингер периодически протестовал. Часа через три Схееперс решил закончить допрос. Встал и коротко сообщил, что Ян Клейн останется под арестом. Критцингер не на шутку разозлился. Но Схееперс осадил его. Закон позволял прокурору задержать Яна Клейна по меньшей мере еще на сутки.

Уже свечерело, когда Схееперс поехал на доклад к Вервею, который обещал ждать его в прокуратуре. Пустыми коридорами Схееперс поспешил к начальнику. Вервей дремал, сидя в кресле. Схееперс постучал и вошел. Вервей открыл глаза, посмотрел на него. Схееперс сел.

— Ян Клейн не сознался ни в том, что знает о заговоре, ни в подготовке покушения. И по-моему, не сознается. К тому же у нас нет прямых доказательств его участия во всем этом. Обыск дал одну-единственную интересную находку. В его сейфе лежал блокнот, где записаны различные даты и места. Все зачеркнуто, кроме одного. Дурбан, третьего июля. Мы знаем, в этот день там выступает Нельсон Мандела. Дата, на которую мы ориентировались до сих пор, Капстад, двенадцатого июня, в блокноте зачеркнута.

Вервей резко выпрямился и попросил блокнот, который лежал у Схееперса в портфеле. Перелистал страницы, направив на них настольную лампу.

— Как он это объяснил? — спросил генеральный прокурор, закончив просмотр.

— Сказал, что помечал встречи. В Дурбане у него якобы роман с замужней женщиной.

— Завтра с этого и начните.

— Он отказывается назвать ее имя.

— Скажите, что он останется под арестом, если не ответит.

Схееперс посмотрел на Вервея с удивлением:

— А это возможно?

— Мой юный друг, — сказал Вервей, — все возможно, когда ты генеральный прокурор и так стар, как я. Не забывайте, человек вроде Яна Клейна знает, как замести следы. Таких побеждают в борьбе. Причем иной раз и сомнительными способами.

— Хотя мне показалось, что несколько раз он терял уверенность, — медленно проговорил Схееперс.

— Как бы там ни было, он прекрасно знает, что мы наступаем ему на пятки, — сказал Вервей. — Прижмите его хорошенько завтра. Одни и те же вопросы, снова и снова. Под разным углом. Но в одно и то же место. Все время в одно и то же.

Схееперс кивнул.

— Да, вот еще что, — сказал он. — Комиссар Борстлап, непосредственно производивший арест, говорит, у него сложилось твердое впечатление, что Клейна предупредили. Хотя о предстоящем аресте знали всего несколько человек.

Вервей долго молча смотрел на него.

— В стране идет война. Уши есть повсюду, человеческие и электронные. Раскрыть секрет — зачастую самое действенное оружие. Не забывайте об этом.

Разговор закончился.

Схееперс вышел из кабинета. На лестнице остановился и полной грудью вдохнул свежий воздух. Он очень устал. Потом прошел к машине, собираясь ехать домой. Когда он отпирал дверцу, из темноты вынырнул один из охранников автостоянки.

— Вам оставили вот это, — сказал он, протягивая Схееперсу конверт.

— Кто?

— Чернокожий мужчина, — ответил охранник. — Но он не назвал своего имени. Только повторил, что это очень важно.

Схееперс осторожно взял в руки конверт. Тонкий, бомбы в нем наверняка нет. Он кивнул охраннику и сел за руль. Потом вскрыл конверт и прочитал записку.

Киллер, вероятно чернокожий, по имени Виктор Мабаша.

И подпись: «Стив».

Сердце у Схееперса учащенно забилось.

Наконец-то!

Он поехал прямо домой. Юдифь ждала его с ужином. Но прежде чем сесть за стол, Схееперс позвонил на квартиру комиссару Борстлапу.

— Виктор Мабаша, — сказал он. — Вам знакомо это имя?

Борстлап на минуту задумался, потом ответил:

— Нет.

— Проверьте завтра утром ваши картотеки и добудьте всю информацию об этом человеке. Виктор Мабаша, чернокожий, вероятно, и есть тот киллер, которого мы ищем.

— Вам удалось расколоть Яна Клейна? — удивился Борстлап.

— Нет. Откуда у меня эти сведения, в данный момент значения не имеет.

Схееперс положил трубку.

Виктор Мабаша, думал он, садясь к столу.

Если это ты, нам нужно остановить тебя, пока не поздно.

 

32

Именно в тот день в Кальмаре Курт Валландер начал понимать, как скверно он себя чувствует. Позднее, когда убийство Луизы Окерблум и весь последующий кошмар уже отступили назад и казались нереальным, жутким спектаклем, разыгравшимся где-то далеко, он будет упорно твердить, что, только увидев на мосту Эландсбру мертвые глаза и горящие волосы Коноваленко, он осознал, что творится у него в душе. Такова была отправная точка, и он не менял ее, хотя образы памяти и мучительные переживания приходили и уходили, как изменчивые узоры в калейдоскопе. В Кальмаре он потерял над собой власть! Дочери он сказал, что тогда словно бы начался обратный отсчет, в конце которого была одна только пустота. Истадский врач — он занялся Валландером в середине июня, пытаясь справиться с его растущей депрессией, — записал в своем журнале, что, по словам пациента, депрессия началась за чашкой кофе в полицейском управлении Кальмара, когда на мосту горел человек.

Итак, Валландер сидел в полицейском управлении Кальмара и пил кофе, усталый и очень подавленный. Тем, кто видел его в эти полчаса, когда он сидел над своей чашкой, казалось, что он в прострации и совершенно недоступен для общения. Или, может быть, он просто глубоко задумался? Как бы там ни было, никто к нему не подошел, не составил компанию, не спросил о самочувствии. Странный истадский полицейский внушал почтение и робость. Его просто оставили в покое, меж тем как на мосту ликвидировали затор, а в полиции без передышки трезвонил телефон — газетчики, радио- и телерепортеры обрывали линию. Через полчаса Валландер неожиданно встал и попросил отвезти его к желтой вилле на Хеммансвеген. Когда автомобиль ехал по мосту, где все еще дымился «мерседес» Коноваленко, он смотрел прямо перед собой. Зато на вилле тотчас стал командовать, даже не думая о том, что дознание ведет следователь кальмарской полиции, по имени Блумстранд. Однако никто ему не препятствовал, и в ближайшие часы он развил небывалую энергию. И словно забыл про Коноваленко. Интересовали его два обстоятельства. Во-первых, кто владелец этого дома. Во-вторых, он непрерывно твердил, что Коноваленко был не один. Приказал опросить жителей соседних домов, связаться с таксистами и водителями автобусов. Коноваленко был не один, твердил он снова и снова. Кто был этот его спутник — мужчина или женщина, — который теперь бесследно исчез? Как выяснилось, все его вопросы пока оставались без ответа. Управление недвижимости и соседи давали крайне противоречивые сведения о владельцах желтой виллы. Лет десять назад тогдашний хозяин, вдовец по фамилии Яльмарсон, хранитель государственного архива, скончался. Его сын, который жил в Бразилии, представляя там, по словам некоторых соседей, какую-то шведскую фирму, даже на похороны не приехал. Для обитателей Хеммансвеген это было весьма беспокойное время, если верить тогдашнему начальнику отдела губернского совета в Крунуберге, а ныне пенсионеру, который сделал заявление от лица всех соседей. Поэтому они облегченно вздохнули, когда табличка о продаже виллы исчезла и прикатил трейлер с имуществом отставного офицера-резервиста. Сущее ископаемое — майор сконских гусар, немыслимый реликт минувшего века. Звали его Густав Ернберг, и общался он с окружающим миром дружелюбно и громогласно. Однако ж все опять встревожились, когда выяснилось, что большей частью Ернберг жил в Испании, где лечился от ревматизма. На вилле водворился его тридцатипятилетний внук, человек нахальный и бессовестный, который вовсе не заботился о соблюдении общепринятых норм поведения. Об этом Хансе Ернберге было известно только, что он занимался предпринимательством и появлялся здесь как бы налетами, в обществе весьма странных знакомых.

Полиция тотчас начала разыскивать Ханса Ернберга и к двум часам дня установила его местонахождение — это была некая гётеборгская контора. Валландер лично говорил с ним по телефону. Сперва Ернберг прикинулся, будто ничегошеньки не понимает. Но Валландер, который в этот день был совершенно не в настроении вести долгие разговоры и вытягивать правду клещами, пригрозил, что им займется гётеборгская полиция, да еще намекнул, что все это станет достоянием прессы. Посреди разговора один из кальмарских полицейских сунул Валландеру под нос записку. Ханса Ернберга проверили по регистрационным файлам и обнаружили, что он тесно связан со шведскими неонацистами. Секунду-другую Валландер смотрел на записку и наконец сообразил, какой вопрос необходимо задать человеку на другом конце линии.

— Вы можете мне сказать, каково ваше мнение о ЮАР? — спросил он.

— Не понимаю, при чем тут это, — отозвался Ханс Ернберг.

— Отвечайте на вопрос, — нетерпеливо сказал Валландер. — Иначе я звоню коллегам из Гётеборга.

Короткая пауза, и Ханс Ернберг ответил:

— Я считаю ЮАР одной из самых преуспевающих стран на свете. И полагаю своим долгом оказывать всю возможную поддержку тамошнему белому населению.

— И эту поддержку вы оказываете, сдавая свой дом русским бандитам, которые работают на южноафриканцев?

На сей раз Ханс Ернберг искренне удивился:

— Не понижаю, о чем вы.

— Отлично понимаете. А теперь ответьте на другой вопрос. Кто из ваших друзей имел доступ в дом за последнюю неделю? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать. Малейшая неясность — и я потребую, чтобы гётеборгская прокуратура немедля вас задержала. И поверьте, я не шучу.

— Уве Вестерберг, — ответил Ханс Ернберг. — Мой старый приятель, у него тут строительная фирма.

Валландер потребовал адрес и получил его.

Жуткая неразбериха. Впрочем, четкие действия нескольких следователей гётеборгской полиции внесли некоторую ясность в события, происходившие в последние дни на желтой вилле. Уве Вестерберг оказался таким же поклонником ЮАР, как и Ханс Ернберг. Несколько недель назад через третьих лиц, точную связь между которыми установить не удалось, к нему поступил запрос, нельзя ли предоставить дом в распоряжение южноафриканских гостей, за хорошую плату. Поскольку Ханс Ернберг был тогда за границей, Уве Вестерберг его не информировал. Валландер догадывался, что и деньги тоже осели в карманах Вестерберга. Но кто были эти южноафриканцы, Вестерберг понятия не имел. Он даже не знал, были они на вилле или нет. Больше в этот день Валландер ничего выяснить не сумел. Пусть кальмарская полиция сама раскапывает связи между шведскими неонацистами и южноафриканскими поборниками апартеида. Кто именно был вместе с Коноваленко в желтой вилле, оставалось по-прежнему неясно. Пока допрашивали соседей, таксистов и автобусных шоферов, Валландер тщательно осмотрел дом. Сразу видно: в двух спальнях недавно ночевали, и дом оставлен в спешке. На сей раз Коноваленко наверняка здесь «наследил». Он в спешке бежал из этого дома, чтобы никогда больше не вернуться. Конечно, не исключено, что второй постоялец прихватил вещи Коноваленко с собой. Может, осторожность Коноваленко вообще безгранична. Может, он каждый вечер учитывал возможность ограбления и потому перед сном прятал самое важное? Валландер вызвал к себе Блумстранда, который осматривал сарай, и велел бросить все доступные полицейские силы на поиски сумки. Как она выглядит и какого размера, он сказать не мог.

— Просто сумка с вещами. Она должна быть где-то в доме.

— С какими вещами? — спросил Блумстранд.

— Не знаю. Бумаги, деньги, одежда. Может быть, оружие. Не знаю.

Поиски начались. Все найденные сумки приносили на первый этаж, Валландеру. Он сдул пыль с кожаного портфеля, где оказались старые фотографии и письма, большей частью начинавшиеся обращением «Любимая Гунвор» или «Мой дорогой Герберт». Другая, не менее пыльная сумка, извлеченная с чердака, была набита экзотическими морскими звездами и раковинами. Но Валландер терпеливо ждал. Он знал: где-то тут есть след Коноваленко, а значит, и его неведомого спутника. В ожидании он позвонил дочери и Бьёрку. Новость об утренних происшествиях уже разлетелась по стране. Валландер сказал Линде, что чувствует себя хорошо и что все кончилось. Вечером он вернется домой, а потом они возьмут машину и на несколько дней махнут в Копенгаген. По ее голосу он слышал, что она не поверила ни тому, что он хорошо себя чувствует, ни тому, что все кончилось. Да, дочка видит его насквозь. Разговор с Бьёрком закончился тем, что Валландер в ярости швырнул трубку на рычаг. Прежде с ним такого не бывало, а ведь они с Бьёрком работали вместе много лет. Взбесился же он потому, что Бьёрк усомнился в его рассудке, поскольку он, ни слова не говоря, в одиночку отправился ловить Коноваленко. Конечно, Валландер понимал, что в данном случае упреки Бьёрка вполне справедливы. Но его возмутило, что Бьёрк заговорил об этом именно сейчас, когда дознание находилось в самой критической фазе. Бьёрк со своей стороны решил, что этот приступ ярости, увы, подтверждает его опасения и Валландер вправду не в себе. Надо держать Курта под присмотром, сказал он Мартинссону и Сведбергу.

В конце концов нужную сумку нашел сам Блумстранд. Коноваленко спрятал ее за кучей сапог в чулане, расположенном в коридорчике из кухни в столовую. Кожаная сумка с наборным замком. Нет ли в замке взрывного устройства? — подумал Валландер. Что будет, если они вскроют сумку? Блумстранд быстро скатал на кальмарский аэродром, где сумку просветили рентгеном. Но никаких признаков взрывного устройства не обнаружилось. Блумстранд вернулся на желтую виллу. Вооружившись отверткой, Валландер взломал замок. В сумке оказались бумаги, билеты, несколько паспортов и крупная сумма денег. А кроме того, небольшой пистолет, «беретта». Все паспорта были с фотографиями Коноваленко и выданы в Швеции, Финляндии и Польше, на разные имена. Как финн Коноваленко назывался Мякеля, как поляк носил немецкую фамилию Хаусман. Денег было сорок семь тысяч шведских крон и одиннадцать тысяч долларов. Но Валландера интересовали в первую очередь бумаги: объяснят ли они, кто такой неизвестный спутник Коноваленко. К большому его разочарованию и досаде, почти все записи были на незнакомом языке, видимо по-русски. Ничего не поймешь. Похоже, это текущие заметки, которые Коноваленко делал для памяти, потому что на полях были указаны даты.

Валландер обратился к Блумстранду.

— Надо найти человека, владеющего русским, — сказал он. — Чтобы перевести все это, и поскорее.

— Может, попробуем мою жену? — предложил Блумстранд.

Валландер с удивлением посмотрел на него.

— Она учила русский, — продолжал Блумстранд. — Увлекается русской культурой. Прежде всего писателями шестидесятых годов прошлого века.

Валландер закрыл сумку, сунул ее под мышку.

— Едем. А то в здешней обстановке она только разнервничается.

Блумстранд жил в одноэтажном доме к северу от Кальмара. Жена его оказалась умной, открытой и с первого взгляда вызвала у Валландера симпатию. Пока мужчины пили на кухне кофе и ели бутерброды, она взяла бумаги к себе в кабинет и села за перевод, время от времени заглядывая в словари. Ей понадобился почти час, чтобы перевести и записать текст. Наконец Валландер мог прочитать записки Коноваленко. Он словно бы читал о собственных переживаниях из обратной перспективы. Многие детали и ход событий получили свое объяснение, а главное, он понял, что последний, неизвестный спутник Коноваленко, успевший незаметно покинуть желтую виллу, оказался совсем не тем, что он предполагал. ЮАР прислала замену Виктору Мабаше. Африканца по имени Сикоси Цики. Прибыл он из Дании. «Обучение его не вполне закончено, — писал Коноваленко. — Но этого достаточно. А хладнокровием и умом он превосходит Мабашу». Далее Коноваленко ссылался на некоего южноафриканца, которого звали Ян Клейн. Валландер решил, что этот человек — важное связующее звено. Но нитей, ведущих к центру, к организации, которая, Валландер теперь не сомневался, стояла за всем этим, обнаружить не удалось. О своих выводах он рассказал Блумстранду.

— Африканец намерен покинуть Швецию, — сказал Валландер. — Сегодня утром он еще был в желтой вилле. И кто-то наверняка видел его, наверняка вывез его оттуда. Через мост он перейти не мог. И на Эланде его наверняка нет. Возможно, у него был свой автомобиль. Но самое главное — он попытается уехать из Швеции. Каким путем, мы не знаем, знаем только, что попытается. Необходимо остановить его.

— Задача не из легких, — сказал Блумстранд.

— Да, но выполнить ее можно, — ответил Валландер. — Как бы там ни было, через шведский пограничный контроль проходит за день не так уж много чернокожих.

Валландер поблагодарил жену Блумстранда, и они вернулись в полицейское управление. Часом позже по стране был объявлен розыск неизвестного африканца. Приблизительно тогда же полиция нашла шофера, который этим утром подвозил африканца с парковки в конце Хеммансвеген. Произошло это уже после того, как мост перекрыли. Валландер предположил, что африканец сначала несколько часов прятался вне дома. Таксист отвез его в центр Кальмара. Там он расплатился, вышел из машины и исчез. Описать его внешность таксист толком не сумел. Высокий, мускулистый, в белой рубашке, светлых брюках и темном пиджаке. Вот все, что он мог сказать. И еще: говорил он по-английски.

Вечерело. Никаких дел в Кальмаре у Валландера не осталось. С арестом скрывшегося африканца последний кусочек мозаики станет на свое место.

Кальмарские коллеги предложили отвезти его в Истад, но он поблагодарил и отказался. Ему хотелось побыть одному. В начале шестого он попрощался с Блумстрандом, извинился, что днем так безапелляционно взял на себя командование, и поехал домой.

Посмотрев на карту, Валландер пришел к выводу, что самая короткая дорога — через Векшё. Бесконечные леса вдоль шоссе. И та же безмолвная отрешенность, что владела им самим. В Нюбру он остановился перекусить. И хотя больше всего на свете хотел забыть обо всем, что происходило вокруг, заставил себя позвонить в Кальмар и спросить, арестован ли африканец. Ответ был отрицательный. Он сел за руль и опять поехал сквозь бесконечные леса. Добравшись до Векшё, на минуту задумался, как ехать дальше — через Эльмхульт или через Тингсрюд. В итоге выбрал дорогу через Тингсрюд, чтобы сразу же взять курс на юг.

За Тингсрюдом, когда он свернул на шоссе в сторону Роннебю, на дорогу неожиданно вышел лось. В бледном свете сумерек Валландер заметил его, только когда он вырос прямо перед капотом. Отчаянно нажал на тормоз — шины резко взвизгнули — и в тот же миг понял, что уже слишком поздно. Сейчас он сшибется с громадным лосем лоб в лоб, а ведь, как на грех, даже не застегнул ремень безопасности. Но лось внезапно шагнул в сторону, и Валландер, сам не зная как, умудрился с ним разминуться.

Он съехал на обочину, заглушил мотор и сидел не шевелясь. Сердце молотом стучало в груди, дыхание вырывалось толчками, голова кружилась. Успокоившись, он вылез из машины и некоторое время стоял среди безмолвного леса. Опять проскочил на волосок от смерти, думал он. Теперь в моей жизни пожалуй что и не осталось счастливых билетиков. И никакой радости, оттого что чудом удалось избежать аварии, почему-то нет. Только смутное чувство вины и угрызения совести. Вновь нахлынула унылая пустота, которая переполняла его утром, когда он пил кофе. Бросить бы машину прямо здесь, войти в лес и бесследно исчезнуть. Не навсегда, не затем, чтобы никогда не возвращаться, а на время, чтобы восстановить душевное равновесие, избавиться от ощущения дурноты, которую вызывали в нем события последних недель. И все-таки он опять сел за руль и поехал дальше на юг, на сей раз пристегнувшись ремнем. Выехал на кристианстадскую магистраль и свернул на запад. Около девяти в круглосуточном кафе выпил кофе. Несколько водителей-дальнобойщиков молча сидели за одним из столиков, какие-то юнцы негромко ссорились возле игровых автоматов. Валландер не притронулся к кофе, пока тот совсем не остыл. Но в конце концов выпил чашку до дна и вернулся в машину.

Около полуночи он въехал во двор отцовского дома. Дочь встретила его на крыльце. Он устало улыбнулся и сказал, что все хорошо. Потом спросил, не было ли звонка из Кальмара. Линда отрицательно помотала головой. Звонили только какие-то журналисты, сумевшие добыть дедов номер телефона.

— Твою квартиру уже отремонтировали, — сообщила Линда. — Можешь опять перебраться туда.

— Вот и хорошо, — сказал он.

Позвонить в Кальмар или не стоит? Нет, он слишком устал. Отложим до завтра.

В эту ночь они с Линдой долго разговаривали. Но Валландер словом не обмолвился о хандре, которая завладела им. Пока дочери незачем знать об этом.

Сикоси Цики добрался до Стокгольма автобусом-экспрессом. Выполняя чрезвычайные инструкции Коноваленко, он уже в начале пятого был в Стокгольме. Самолет на Лондон вылетал из Арланды в семь вечера. Но поскольку Сикоси Цики заплутал и не нашел стоянку автобусов, идущих в аэропорт, в Арланду он поехал на такси. Шофер, который не доверял иностранцам, потребовал деньги вперед. Сикоси Цики дал ему тысячекроновую купюру и устроился в уголке на заднем сиденье. Он даже не догадывался, что его ищут в Швеции по всем пунктам паспортного контроля. Знал только, что покинет страну как шведский гражданин Лейф Ларсон — это имя он научился выговаривать очень быстро. Он был совершенно спокоен, так как вполне полагался на Коноваленко. Проезжая в такси по мосту, он заметил, что там что-то произошло. Но решил, что Коноваленко наверняка удалось обезвредить незнакомца, который утром явился в сад.

В Арланде Сикоси Цики получил от таксиста сдачу и на вопрос, нужна ли ему квитанция, отрицательно покачал головой. Затем прошел в зал отлета, зарегистрировался и, уже направляясь к паспортному контролю, задержался у киоска с прессой, чтобы купить английские газеты.

Не задержись он у киоска, его бы арестовали на паспортном контроле. Но как раз в те минуты, когда он выбирал газеты и расплачивался, там произошла смена сотрудников. Один из них пошел в туалет. А его напарница, девушка по имени Черстин Андерсон, именно в этот день явилась на работу с огромным опозданием. По дороге у нее сломалась машина, и она прибежала в аэропорт буквально высунув язык. Вообще она была дисциплинированна и честолюбива и обычно приходила на службу заблаговременно, чтобы просмотреть все поступившие за день оповещения и заодно освежить в памяти прежние. Сегодня она сделать этого не успела, и Сикоси Цики со своим шведским паспортом и улыбкой на лице беспрепятственно прошел мимо нее. Дверь закрылась за ним в ту самую минуту, когда коллега Черстин Андерсон вернулся из туалета.

— За кем нынче вечером нужно особо следить? — спросила Черстин Андерсон.

— За черным южноафриканцем, — ответил коллега.

Ей вспомнился африканец, который только что прошел мимо. Но по паспорту он был швед. В десять пришел начальник вечерней смены, спросил, как обстановка.

— Не забудьте про африканца, — сказал он. — Мы не знаем, ни как его зовут, ни с каким паспортом он путешествует.

У Черстин Андерсон внутри все оборвалось.

— Ты же говорил, он южноафриканец, — сказала она своему коллеге.

— Предположительно, — пояснил начальник. — Но кто знает, за кого он себя выдаст, пытаясь покинуть Швецию.

Черстин немедля рассказала, что произошло несколько часов назад. В результате суматошных выяснений было установлено, что африканец со шведским паспортом вылетел в Лондон семичасовым рейсом Британских авиалиний.

Самолет поднялся в воздух точно по расписанию. Он уже успел приземлиться в Лондоне, и пассажиры прошли контроль. В Лондоне Сикоси Цики порвал свой шведский паспорт и спустил обрывки в туалет. Отныне он был замбийским гражданином Ричардом Мотомбване. А поскольку летел транзитом, не проходил паспортного контроля ни со шведским, ни с замбийским паспортом. Вдобавок у него было два разных билета. Багаж он не сдавал, и потому девушка-регистратор в Стокгольме видела только его билет до Лондона. У транзитной стойки в Хитроу Сикоси Цики предъявил второй билет, до Лусаки. Первый билет отправился в унитаз вместе с остатками паспорта.

В половине двенадцатого самолет Замбийской авиакомпании DC-10 «Нковази» взял курс на Лусаку. В субботу в половине седьмого утра Цики благополучно приземлился в Лусаке. Там он взял такси до города и в представительстве Южноафриканской авиакомпании купил билет на вечерний рейс до Йоханнесбурга. Броня ни него была уже зарегистрирована. На сей разгон полетит под собственным именем, Сикоси Цики. Вернувшись на лусакский аэродром, он зарегистрировался, потом пообедал в ресторане для отлетающих пассажиров. В три он поднялся на борт самолета и почти ровно в пять был на аэродроме Яна Смэтса неподалеку от Йоханнесбурга. Франц Малан встретил его и отвез прямо в Хамманскрааль. Там Малан предъявил ему приходный ордер на полмиллиона рандов, которые составляли предпоследнюю долю оплаты, а затем оставил его одного, предупредив, что вернется на следующий день. До тех пор Сикоси Цики не должен покидать дом и прилегающий огороженный участок. Оставшись один, Сикоси Цики принял ванну. Он устал, но был доволен собой. Путешествие прошло без сучка без задоринки. Беспокоило его только одно: что случилось с Коноваленко? А вот особенного любопытства к тому, за чье именно убийство ему заплатили такие деньги, он не испытывал. Неужели вправду один-единственный человек может цениться так высоко, думал он. Но не стал задерживаться на этой мысли. Около полуночи улегся на влажные простыни и заснул.

Утром в субботу, 23 мая, почти одновременно произошли два события. В Йоханнесбурге выпустили из-под ареста Яна Клейна. Однако Схееперс предупредил, что его наверняка вызовут для повторного допроса.

Стоя у окна, Схееперс смотрел, как Ян Клейн и его адвокат Критцингер идут к своим машинам. Схееперс приказал установить за Клейном круглосуточное наблюдение, но, предполагая, что тот учитывает такую возможность, надеялся по крайней мере принудить его к бездействию.

Он не смог выжать из Яна Клейна совершенно никаких сведений, которые хоть немного прояснили бы ситуацию с Комитетом. Зато был теперь твердо уверен, что покушение запланировано на 3 июля в Дурбане, а не на 12 июня в Капстаде. Всякий раз, когда речь заходила о блокноте, Ян Клейн выказывал признаки нервозности, и Схееперс решил, что человек не в состоянии произвольно вызывать у себя такие физические реакции, как пот и трясущиеся руки.

Он зевнул. Скорей бы уж все кончилось. Что ни говори, а шансы заслужить одобрение Вервея, пожалуй, весьма возросли.

Внезапно ему вспомнилась белая львица в лунном свете на берегу реки.

Скоро он сможет вновь навестить ее.

Приблизительно в то же время, когда Ян Клейн в Южном полушарии вышел из своей камеры, Курт Валландер сел за стол в своем истадском кабинете. Коллеги, которые были на месте в это раннее субботнее утро, поздравляли его, желали успехов. А он криво улыбался и бормотал в ответ что-то невразумительное. Придя в кабинет, комиссар закрыл за собой дверь и снял телефонную трубку. Такое ощущение, будто накануне выпил лишнего, хотя на самом деле капли в рот не брал. Совесть грызет. Руки трясутся. Весь в поту. Только минут через десять он собрался с силами и позвонил в кальмарскую полицию. Ответил Блумстранд и тотчас огорошил его сообщением, что разыскиваемый африканец, видимо, вчера вечером покинул страну через Арланду.

— Как же это вышло? — возмущенно спросил Валландер.

— Халатность и невезение, — ответил Блумстранд и коротко рассказал, что произошло.

— Ну и чего ради мы вообще надрывали пуп? — спросил Валландер, когда Блумстранд умолк.

— Хороший вопрос. Откровенно говоря, я и сам все время думаю об этом.

Валландер попрощался и положил трубку. Открыл окно, постоял, слушая птичий щебет в листве. День, похоже, будет теплый. Первое июня не за горами. Вот и май прошел, а он даже не заметил, как распустились деревья, выросли цветы и воздух наполнился густыми ароматами.

Он опять сел за стол. Нет, это дело нельзя откладывать на следующую неделю. Он вставил в машинку лист бумаги, положил рядом английский словарь и начал медленно писать письмо неизвестным южноафриканским коллегам. Изложил все, что знал о планируемом покушении, подробно рассказал о Викторе Мабаше. К концу рассказа о его гибели пришлось заправить в машинку новую страницу. Примерно через час письмо было готово, в заключение он сообщил самое важное: взамен был прислан другой киллер, по имени Сикоси Цики, который, к сожалению, сумел выехать из Швеции и, по-видимому, находится на пути в ЮАР. Далее Валландер написал, кто такой он сам, присовокупил номер телекса шведского отделения Интерпола и попросил южноафриканских коллег связаться с ним, если потребуется дополнительная информация. После этого он отнес письмо в дежурку и сказал, что нужно сегодня же отправить его телексом в ЮАР.

Потом он пошел домой. Впервые после взрыва переступил порог своей квартиры.

Странно, она показалась ему совершенно чужой. Закопченная мебель сдвинута в кучу и накрыта пластиком. Он вытащил стул и сел.

Духота, нечем дышать.

Сумеет ли он справиться со всем происшедшим?

Письмо его между тем добралось до Стокгольма. Увы, отправить его в ЮАР поручили неопытному практиканту. По причине технических сложностей и скверного контроля вторая страница валландеровского донесения отослана не была. Вот почему в этот вечер 23 мая южноафриканская полиция получила депешу, что на пути в ЮАР находится киллер по имени Виктор Мабаша. Принявшие телекс интерполовские сотрудники в Йоханнесбурге недоумевали — телекс был без подписи и как-то очень уж неожиданно обрывался. Но, зная, что все телексы из Швеции надлежит пересылать в полицию, комиссару Борстлапу, они все же так и сделали. А поскольку телекс пришел в Йоханнесбург поздно вечером в субботу, Борстлап прочитал его только в понедельник. И немедля связался со Схееперсом.

Телекс подтвердил то, что стояло в записке, полученной от таинственного Стива.

Человек, которого они ищут, зовется Виктор Мабаша.

Схееперсу тоже показалось, что телекс какой-то оборванный и без подписи. Но так как это сообщение лишь подтверждало его информацию, ничего не предпринял.

Отныне розыски целиком сосредоточились на Викторе Мабаше. Были оповещены все пограничные пункты страны. Готовность номер один.

 

33

Выйдя из-под ареста, Ян Клейн сразу же позвонил из своего дома в Претории Францу Малану. Он не сомневался, что его телефоны прослушиваются. Но имел в запасе еще одну линию, о которой не знал никто, кроме специального сотрудника разведслужбы, занимающегося вопросами секретной связи. В стране существовал целый ряд телефонов, которых официально будто и не было.

Франц Малан явно удивился. Он не знал, что Яна Клейна в тот день выпустили на свободу. Обоснованно полагая, что телефон Малана тоже прослушивается, Ян Клейн прибегнул к заранее условленному паролю, чтобы Малан не сказал лишнего. Все было закамуфлировано под случайный ошибочный звонок. Ян Клейн спросил Хорста, попросил прощения и положил трубку. Франц Малан проверил пароль по особому списку. Два часа спустя он позвонит сам с определенного телефона-автомата на другой телефон-автомат.

Яну Клейну не терпелось поскорее выяснить, что произошло за то время, пока он сидел под арестом. Вдобавок Франц Малан должен был смекнуть, что главная ответственность и впредь останется на нем. Ян Клейн был уверен, что сумеет отделаться от хвостов. Тем не менее риск слишком велик, чтобы вступать в личный контакт с Францем Маланом или посещать Хамманскрааль, куда, вероятно, уже прибыл или скоро прибудет Сикоси Цики.

Выехав из ворот своего дома, Ян Клейн буквально через несколько минут засек хвост — машину, которая следовала за ним. Он знал, что впереди есть вторая машина. Но сейчас его это не волновало. Они, конечно, заинтересуются, что он остановился у телефона-автомата и куда-то позвонил. Сообщат куда надо. Но никогда не узнают, о чем шла речь.

Ян Клейн все же не ожидал, что Сикоси Цики уже вернулся. Странно было и то, что Коноваленко не дал о себе знать. План предусматривал, что Коноваленко примет контрольное подтверждение о возвращении Сикоси Цики. Послать его нужно было самое позднее через три часа после условленного времени прибытия. Ян Клейн отдал Францу Малану несколько коротких распоряжений. Кроме того, они договорились созвониться на следующий день с двух других, заранее условленных телефонов-автоматов. Ян Клейн старался услышать, не нервничает ли Малан. Но помимо обычной, слегка нервозной манеры выражаться, ничего не заметил.

Закончив разговор, он пообедал в одном из самых дорогих ресторанов Претории. И с удовольствием думал о том, как они там разозлятся, когда «хвост» представит Схееперсу свой отчет. Он видел соглядатая за одним из столиков в другом конце ресторана. В глубине души Ян Клейн уже решил, что Схееперсу не жить в ЮАР, которая через год-другой восстановит свои давние принципы, некогда созданные солидарными бурами и постоянно ими обороняемые.

Но бывали минуты, когда Яна Клейна одолевала страшная мысль, что все это обречено на гибель. Возврата нет. Буры проиграли, впредь их страной будут править чернокожие, которые не позволят белым иметь привилегии. Он с огромным трудом противился этому негативному ясновидению. Но скоро взял себя в руки. Минутная слабость, думал Клейн. Я поддался негативному отношению южноафриканцев английского происхождения к нам, бурам. Они знают, что именно мы — подлинная душа этой страны. Народ, избранный в Африке Богом и историей, — это мы, а не они, отсюда и неистребимая зависть, от которой они не могут освободиться.

Ян Клейн расплатился за обед, с улыбкой прошел мимо «хвоста», маленького потного толстяка, а потом поехал домой. В зеркало заднего вида он заметил, как «хвост» заменили. И, ставя машину в гараж, продолжал методично анализировать, кто выдал его и снабдил Схееперса информацией.

Он налил себе рюмочку портвейна и устроился в гостиной. Задвинул шторы, погасил все лампы, кроме настольной. Лучше всего ему думалось в полутьме.

Дни, проведенные в обществе Схееперса, еще усилили его ненависть к новому порядку в стране. Какое унижение — его, высокопоставленного, облеченного доверием, лояльного сотрудника разведки, арестовали по подозрению в подрывной деятельности против государства. Ведь он действовал как раз во имя государства! Если он и Комитет прекратят свою тайную работу, риск национального краха станет реальным, а не надуманным. Сидя с рюмкой портвейна в гостиной, он был, как никогда, уверен в необходимости убить Нельсона Манделу. С его точки зрения, это было даже не убийство, а казнь в соответствии с неписаным законом, какой он воплощал.

Был и еще один тревожный момент, который усиливал его нервозность. В ту минуту, когда ему позвонил доверенный охранник из личного штаба президента, он понял, что кто-то явно снабдил Схееперса информацией, до которой тот, собственно говоря, сам добраться не мог. Кто-то в его, Клейна, окружении попросту совершил предательство. И необходимо как можно скорее выяснить, кто это. Тревога росла еще и потому, что виновником мог быть и Франц Малан. Или кто-нибудь другой из Комитета. Не считая их, еще двое, максимум трое сотрудников разведки могли покопаться в его жизни и по неведомым причинам пойти на предательство.

Ян Клейн сидел в темноте, думая о каждом из этих людей, искал в памяти путеводные нити, но не находил.

Действовал он методом исключения, привлекая на помощь чутье и факты. Спрашивал себя, кому выгодно сдать его, кто невзлюбил его настолько, что жажда мести оказалась сильнее риска быть раскрытым. Круг подозреваемых сузился с шестнадцати человек до восьми. Затем Ян Клейн начал все сначала, и каждый раз возможных предателей становилось все меньше.

В конце концов не осталось никого. Вопрос по-прежнему был без ответа.

И вот тогда он впервые подумал, что это могла быть Миранда. Когда никого другого не осталось, он невольно подумал и о ней тоже. Эта мысль возмутила его. Запретная, невозможная. И все же подозрение не отступало, не желало уходить, пришлось принять в расчет и Миранду. Он допускал, что подозревает ее незаслуженно. А поскольку она наверняка не сможет ему солгать, ничем себя не выдав, он быстро с этим покончит — достаточно поговорить с ней. В ближайшие дни надо будет стряхнуть «хвост» и наведаться к ней и Матильде в Безёйденхаут. Настоящий предатель безусловно в том списке, который он уже проработал. Только он его пока не обнаружил. Ян Клейн убрал бумаги, до поры до времени отбросил эти мысли и занялся своей нумизматической коллекцией. Он всегда успокаивался, рассматривая красивые монеты и представляя себе их ценность. Вынул из ячейки блестящий старинный золотой. Старинный крюгерранд, такой же вечный, как бурские традиции. Поворачивая монету под лампой, он заметил крохотное, почти невидимое пятнышко грязи. Достал аккуратно сложенную бархотку и осторожно тер желтую поверхность до тех пор, пока монета не засияла.

Три дня спустя, поздним вечером в среду, Ян Клейн наведался в Безёйденхаут к Миранде и Матильде. Не желая, чтобы «хвосты» последовали за ним в Йоханнесбург, он решил стряхнуть их еще в центре Претории. Нескольких простых маневров оказалось достаточно, чтобы запутать посланцев Схееперса. Но и после этого, уже направляясь по магистральному шоссе в Йоханнесбург, он все же внимательно поглядывал в зеркальце заднего вида. На всякий случай покружил в центральных торговых кварталах Йоханнесбурга и, только убедившись в отсутствии «хвоста», свернул в сторону Безёйденхаута. Визит посреди недели был весьма непривычен, тем более что он не предупредил по телефону. Для них это будет сюрприз. Неподалеку от нужной улицы он остановился у продуктового магазина, купил провизию на обед и около половины шестого был у цели.

Сперва он просто не поверил своим глазам.

Но потом осознал, что это правда: из калитки дома Миранды и Матильды действительно вышел на улицу мужчина.

Чернокожий.

Ян Клейн затормозил у тротуара, наблюдая, как этот человек идет в его сторону, но по противоположному тротуару. Он опустил солнечные щитки на лобовом стекле, чтобы тот его не увидел. А сам продолжал наблюдение.

И внезапно узнал этого человека, которого долгое время держал под надзором. Прямых улик разведка так и не нашла, но имела серьезные подозрения, что он принадлежит к наиболее радикальному крылу АНК, которое несло ответственность за целый ряд террористических актов в магазинах и ресторанах. Звали этого человека то Мартин, то Стив, то Ричард.

И вот сейчас он прошел мимо Яна Клейна и исчез.

Ян Клейн просто окаменел. В голове царил полный сумбур, нужно время, чтобы привести все в порядок. Но отступать некуда, подозрения, которые он упорно не желал принимать всерьез, оказались вполне реальны. В списке подозреваемых в конце концов не осталось никого, и рассуждал он правильно. Его предала Миранда. Это была правда, но совершенно необъяснимая. На миг нахлынула печаль. Потом пришел холод. Как будто температура стремительно падала по мере того, как росла ярость. В один миг любовь обернулась ненавистью. Ненавистью к Миранде, не к Матильде, потому что Матильду он считал невиновной, она тоже была жертвой предательства матери. Он судорожно стиснул руль. И едва подавил желание въехать прямо в дом, вышибить дверь и напоследок посмотреть Миранде в глаза. Но нет, он войдет в дом, только когда внешне будет совершенно спокоен. Бесконтрольное возбуждение — признак слабости. А слабости он не выкажет — ни перед Мирандой, ни перед дочерью.

Ян Клейн не мог понять. И эта непонятность бесила его. Он посвятил свою жизнь борьбе с беспорядком. А под беспорядком он разумел и все непонятное. Непонятное нужно истреблять точно так же, как и все другие причины растущего смятения и распада в обществе.

Он долго сидел в машине. Стемнело. Только полностью успокоившись, подъехал к дому. Заметил за шторой в большом окне гостиной легкое движение. Взял пакеты с продуктами, вошел в калитку.

Когда она открыла дверь, он улыбнулся ей навстречу. В эти краткие, едва уловимые секунды ему хотелось, чтобы все оказалось выдумкой. Но теперь он знает правду и должен выяснить, что за этим стоит.

Во мраке комнаты было трудно различить темное лицо Миранды.

— Вот заехал к вам в гости, — сказал он. — Решил преподнести сюрприз.

— Раньше такого не случалось, — заметила она.

Ему показалось, что голос ее звучит хрипло и чуждо. Хорошо бы разглядеть ее поотчетливее. Может, она догадывается, что он видел человека, вышедшего из дома?

В эту минуту из своей комнаты появилась Матильда. Молча посмотрела на него. Она знает, подумал он. Знает, что ее мать предала меня. Как иначе она может защитить ее? Только молчанием.

Он поставил пакеты на пол и снял пиджак.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказала Миранда.

Сперва он просто не поверил своим ушам. Повернулся к ней с пиджаком в руках:

— Ты просишь меня уйти?

— Да.

Секунду он смотрел на свой пиджак, потом бросил его на пол. И ударил ее, со всей силы, прямо в лицо. Миранда потеряла равновесие, но не сознание. Прежде чем она успела подняться на ноги, он схватил ее за блузку и рванул вверх.

— Ты просишь меня уйти, — тяжело дыша, повторил он. — Если кто-то и уйдет, так это ты. Но и тебе никуда не уйти.

Он втащил ее в гостиную, швырнул на диван. Матильда хотела было помочь матери, но Клейн гаркнул, чтобы она не двигалась с места.

Сам сел на стул перед Мирандой. Темнота в комнате вдруг опять привела его в ярость. Он вскочил, зажег все лампы. И увидел, что из носа и изо рта у Миранды течет кровь. Снова сел на стул и уставился на нее.

— Из твоего дома вышел мужчина. Чернокожий. Что он здесь делал?

Она не отвечала. Даже не смотрела на него. На кровь, которая текла по лицу и капала на пол, она вообще не обращала внимания.

Ян Клейн подумал, что все это бессмысленно. Что бы она ни сказала и ни сделала, она предала его. Дорога кончилась. Дальше пути нет. Что делать с Мирандой, он не знал. Не мог представить себе, чем ей отомстить. Посмотрел на Матильду. Та по-прежнему не шевелилась. На лице у нее застыло выражение, какого он прежде никогда не видел. Не понимал, что оно означает. И от этого тоже чувствовал неуверенность. Затем он обнаружил, что Миранда смотрит на него.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — повторила она. — И я не желаю больше видеть тебя. Это твой дом. Ты можешь остаться, но тогда уйдем мы.

— Никто отсюда не уйдет, — сказал он. — Я хочу только, чтобы ты все рассказала.

— Что ты хочешь услышать?

— С кем ты разговаривала. Обо мне. Что сказала. И почему.

Она смотрела ему прямо в глаза. Кровь под носом и на губах уже свернулась и почернела.

— Я рассказывала о том, что находила в твоих карманах, когда ты спал здесь. Я слушала, что ты говорил во сне, и записывала. Может быть, это не имеет значения. Но я надеюсь, что это приведет к твоей гибели.

Миранда говорила чужим, хриплым голосом. И он понял, что таков ее настоящий голос, а тот, каким она говорила все эти годы, был притворным. Все было притворным, он уже вообще не находил искренности в их взаимоотношениях.

— Чем бы ты была без меня?

— Возможно, я бы уже умерла. А возможно, была бы счастлива.

— Ты жила в трущобах.

— Думаю, мы способствовали тому, чтобы их снесли.

— Не приплетай сюда мою дочь.

— Ты — отец ребенка, Ян Клейн. Но дочери у тебя нет, у тебя нет ничего, кроме собственной гибели.

На столике между ними стояла стеклянная пепельница. Теперь, когда у него не осталось слов, он схватил ее и с размаху швырнул Миранде в лицо. Она едва успела увернуться. Пепельница упала рядом с ней на диван. Ян Клейн вскочил на ноги, отшвырнул столик, снова схватил пепельницу и занес над ее головой. В этот миг он услышал странный звук, шипящий, словно звериный. Матильда шагнула вперед и что-то шипела сквозь зубы, он не разбирал слов, но видел в ее руках оружие.

Матильда выстрелила. Пуля ударила Яна Клейна прямо в грудь, и он как подкошенный рухнул на пол. А они стояли и смотрели на него — это было последнее, что различил его гаснущий взгляд. Он пытался что-то сказать, пытался удержать жизнь, которая стремительно уходила. Но уцепиться было не за что. Не за что.

Облегчения Миранда не ощущала, но и страха не испытывала. Посмотрела на дочь — та повернулась к мертвецу спиной. Миранда забрала у нее пистолет. Потом пошла к телефону и позвонила человеку, который приходил к ним и которого звали Схееперс. Она еще раньше звонила ему и оставила листок с номером возле телефона. Теперь она поняла, почему так поступила.

Ответила женщина, назвала свое имя: Юдифь. Потом позвала мужа, который тотчас взял трубку. Он обещал немедля приехать в Безёйденхаут и попросил Миранду ничего не предпринимать до его появления.

Юдифи Схееперс объяснил, что с обедом придется подождать. Но не сказал почему, а она расспрашивать не стала. Ведь скоро все кончится, он сам сказал накануне. Жизнь опять вернется в давнюю колею, они опять поедут в парк Крюгера и посмотрят, там ли еще белая львица и все так же ли они ее боятся. Схееперс связался с Борстлапом, обзвонил несколько номеров, пока разыскал его, сообщил адрес, но просил не заходить в дом, подождать его самого.

Когда он приехал в Безёйденхаут, Борстлап ждал на улице, возле своей машины. Открыла им Миранда. Провела в гостиную. Схееперс положил руку на плечо Борстлапа. До сих пор оба не проронили ни слова.

— Мертвец, который лежит там, — это Ян Клейн, — сказал Схееперс.

Борстлап ошеломленно воззрился на него, тщетно ожидая продолжения.

Ян Клейн был мертв. В худом, чуть ли не изможденном лице ни кровинки. Что здесь произошло — преступление или трагедия? — думал Схееперс. Но пока не нашел ответа.

— Он ударил меня, — сказала Миранда. — И я его застрелила.

Когда она произносила эту фразу, Схееперс случайно посмотрел на Матильду. И заметил, что слова матери удивили ее. Яна Клейна застрелила Матильда, сообразил он, дочь застрелила отца. Ян Клейн бил Миранду, свидетельством тому синяки и кровь на ее лице. Успел ли он понять? — подумал Схееперс. Успел ли понять, что умирает и что его родная дочь держит в руках оружие, которое принесло ему смерть?

Ни слова не говоря, Схееперс знаком предложил Борстлапу выйти с ним вместе на кухню. И закрыл дверь.

— Меня не интересует, как вы это сделаете, — сказал он. — Но вы должны вывезти труп и сделать так, чтобы все выглядело как самоубийство. Ян Клейн сидел под арестом. Это оскорбило его. И, спасая свою честь, он покончил с собой. Вполне приемлемый мотив. Пресечь слухи, связанные с разведслужбой, обычно труда не составляет. Желательно сделать все это сегодня же вечером или ночью.

— Я рискую своей должностью, — сказал Борстлап.

— Даю слово, что вы не рискуете ничем, — ответил Схееперс.

Борстлап долго смотрел на него, потом спросил:

— Кто эти женщины?

— Вы вообще никогда их не встречали.

— Все дело, конечно, в безопасности ЮАР, — сказал Борстлап, и Схееперс расслышал в его голосе усталую иронию.

— Да, совершенно верно.

— Опять фабрикуем ложь, — сказал Борстлап. — Наша страна просто конвейер, который фабрикует ложь, круглые сутки. Что же будет, когда все это рухнет?

— Чего ради мы пытаемся предотвратить покушение?

Борстлап медленно кивнул:

— Ладно, я все сделаю.

— В одиночку.

— Никто меня не увидит. Я оставлю труп на улице. И постараюсь, чтобы расследование было поручено мне.

— Я предупрежу их, — сказал Схееперс. — Они откроют, когда вы вернетесь.

Борстлап уехал.

Миранда накрыла труп Яна Клейна простыней. Схееперс вдруг почувствовал, что страшно устал от всей этой лжи вокруг, лжи, которая отчасти была и внутри его самого.

— Я знаю, его застрелила ваша дочь, — сказал он. — Но это не имеет значения. По крайней мере для меня. Если это имеет значение для нас, тут я ничего поделать не могу. Но труп отсюда исчезнет. Полицейский, который был со мной, позаботится об этом. Он констатирует самоубийство. Никто не узнает, что произошло на самом деле. За это я ручаюсь.

В глазах Миранды мелькнул огонек удивления и благодарности.

— В некотором смысле это, пожалуй, и было самоубийство, — продолжал Схееперс. — Человек, который живет так, как он, наверно, не вправе рассчитывать на другой конец.

— Я даже плакать по нем не могу, — сказала Миранда. — В душе ничего не осталось.

— Я ненавидела его, — неожиданно сказала Матильда.

Схееперс увидел, что она плачет.

Убить человека, подумал он. Даже если совершаешь это в лютой ненависти или в крайнем отчаянии, все равно в душе возникает трещина, которая никогда не зарастет. Вдобавок он был ее отец, она не выбирала его, но и заменить другим тоже не могла.

Задерживаться он не стал, понимая, что им нужно побыть вдвоем. Но когда Миранда попросила его вернуться, он обещал.

— Мы уедем отсюда, — сказала она.

— Куда?

Она развела руками:

— Не знаю. Может быть, пусть лучше Матильда решит?

Схееперс поехал домой обедать. За столом он был задумчив, мысли бродили далеко-далеко. Когда Юдифь спросила, долго ли еще до завершения спецзадания, он почувствовал угрызения совести.

— Скоро все будет позади, — сказал он.

Около полуночи позвонил Борстлап.

— Хочу только сообщить, что Ян Клейн покончил с собой, — сказал он. — Завтра утром его найдут на автостоянке между Йоханнесбургом и Преторией.

Кто же теперь главный? — думал Схееперс, положив трубку. Кто руководит Комитетом?

Комиссар Борстлап жил в Кенсингтоне, одном из самых старых районов Йоханнесбурга. Он был женат на медицинской сестре, которая вечно дежурила по ночам в медчасти крупнейшего из здешних армейских городков. Трое их детей давно выросли, и по будням Борстлап обычно проводил вечера в одиночестве. Как правило, он так уставал, что был не в силах заниматься домашними делами, только смотрел телевизор. Иногда спускался в маленькую мастерскую, оборудованную в подвале. Сидел там, вырезал силуэты. Этому искусству его научил отец, но отцовской ловкости он не достиг. И все же отдыхал, сидя здесь и осторожно, но твердой рукой вырезая из тонкого черного картона контуры лиц и фигур. Но в тот вечер, когда отвез труп Яна Клейна на плохо освещенную автостоянку, о которой, кстати сказать, узнал в связи с одним из недавних убийств, Борстлап, придя домой, никак не мог успокоиться. Принялся вырезать силуэты своих детей, а думал о последних днях, о работе со Схееперсом. Во-первых, он не мог не признать, что ему нравится работать с этим молодым прокурором. Схееперс умен, энергичен, мыслит оригинально и выводы делать умеет. Слушает, что говорят другие, а совершив ошибку, не пытается ее скрыть. Но с другой стороны, Борстлапа очень интересовало, чем они, собственно, занимаются. Он понял, что речь идет о серьезном деле, о заговоре с целью убийства Нельсона Манделы, которое необходимо предотвратить. Но все прочее — сплошное белое пятно. Борстлап догадывался о крупном заговоре, не зная, кто, кроме Яна Клейна, принадлежит к числу заговорщиков. Порой ему казалось, что он участвует в расследовании, но — с завязанными глазами. Схееперсу он так и сказал, и тот ответил, что понимает его. Но сделать ничего не может. Секретность миссии ограничивает его полномочия.

Утром в понедельник, получив от Борстлапа странный телекс из Швеции, Схееперс незамедлительно и энергично взялся за дело. Через несколько часов они отыскали Виктора Мабашу в компьютерной картотеке и еще больше встревожились, когда установили, что Мабаша неоднократно был на подозрении как исполнитель заказных убийств. Но ни разу не был схвачен. Между строк полицейских отчетов они прочитали, что он очень умен и всегда ловко маскировал свои дела и принимал все меры предосторожности. Последнее известное место жительства Мабаши — Нтибане под Умтатой, неподалеку от Дурбана. Это лишний раз подтверждало, что покушение намечено на 3 июля в Дурбане. Борстлап немедля связался с умтатскими коллегами и узнал, что они постоянно держат Виктора Мабашу в поле зрения. В тот же вечер Схееперс и Борстлап выехали туда. И рано утром во вторник полиция нагрянула в дом Виктора Мабаши. Но там никого не оказалось, Схееперс с трудом скрывал разочарование, а Борстлап мучительно размышлял, как быть дальше. Вернувшись в Йоханнесбург, они бросили все полицейские резервы на розыски Мабаши. Официально Схееперс и Борстлап сообщили, что Виктора Мабашу разыскивают за несколько тяжких изнасилований белых женщин в провинции Транскей.

Кроме того, было строго запрещено сообщать что-либо о Викторе Мабаше средствам массовой информации. Фактически они работали теперь круглые сутки. Но никаких следов Мабаши до сих пор не нашли. А теперь и Ян Клейн был мертв.

Борстлап зевнул, отложил в сторону ножницы, потянулся.

Как видно, завтра придется начинать все сначала, подумал он. Но время пока есть, будь то до 12 июня или до 3 июля.

Борстлап не вполне разделял уверенность Схееперса, что след, ведущий в Капстад, проложен для отвода глаз, и подумал, что все-таки не мешало бы и к этому следу присмотреться повнимательнее.

В четверг, 28 мая, Борстлап и Схееперс встретились ровно в восемь утра.

— Яна Клейна нашли сегодня в самом начале седьмого, — сказал Борстлап. — Какой-то автомобилист вышел помочиться и наткнулся на труп. Он сразу известил полицию. Я говорил с патрульной машиной, которая первой прибыла на место. По их мнению, это явное самоубийство.

Схееперс кивнул. Он сделал прекрасный выбор, попросив себе в помощь комиссара Борстлапа.

— До двенадцатого июня остается две недели, — сказал он. — И ровно месяц — до третьего июля. Иными словами, у нас еще есть время выследить Виктора Мабашу. Я не полицейский. Но полагаю, времени пока достаточно.

— Это как посмотреть, — отозвался Борстлап. — Виктор Мабаша — преступник опытный. Он способен надолго исчезнуть. Спрячется где-нибудь в трущобном поселке, и тогда нам нипочем его не отыскать.

— Мы должны, — отрубил Схееперс. — Не забывайте, мои полномочия позволяют затребовать практически любые резервы.

— Так его не поймать, — сказал Борстлап. — Можно послать солдат на штурм Соуэто, вкупе с десантниками. И толку все равно не будет. Только бунт схлопочем на свою голову.

— Так что вы предлагаете? — спросил Схееперс.

— Скромное вознаграждение в пятьдесят тысяч рандов, — сказал Борстлап. — И деликатный намек преступному миру, что мы готовы раскошелиться, чтобы заполучить Виктора Мабашу. Вот это — реальная возможность найти его.

Схееперс посмотрел на него скептически:

— Таким вот манером работает полиция?

— Нечасто. Но бывает, что и так.

Схееперс пожал плечами:

— Вам виднее. Деньги я достану.

— Слух пустим сегодня же вечером.

Затем Схееперс заговорил о Дурбане. Нужно как можно скорее наведаться на тот стадион, где при большом стечении народа будет выступать Нельсон Мандела. Уже сейчас необходимо выяснить, какие меры безопасности намерена принять тамошняя полиция, и заранее выработать план действий на случай, если Виктора Мабашу схватить не удастся. Борстлапа огорчало, что Схееперс не придавал значения альтернативному следу. И он решил про себя, что свяжется с одним из капстадских коллег и попросит его кое-что сделать.

В тот же вечер Борстлап связался с полицейскими информаторами, от которых регулярно получал более или менее полезные донесения.

Пятьдесят тысяч рандов — большие деньги.

Он знал, что теперь охота на Виктора Мабашу началась всерьез.

 

34

В среду, 10 июня, Курт Валландер получил бюллетень. По словам врача, который считал Валландера человеком немногословным и весьма замкнутым, комиссар не мог толком объяснить, что, собственно, его мучит. Сетовал на кошмары, бессонницу, боли в животе, ночные приступы панического страха, когда сердце, казалось, готово было остановиться, — короче говоря, на всем известные признаки прогрессирующего стресса, который может кончиться нервным срывом. В этот период Валландер ходил к врачу через день. Симптомы менялись, при очередном визите он называл что-нибудь новое, что якобы мучило его больше всего. Вдобавок у него внезапно начались сильные приступы слезливости. Врач, который в конце концов выдал ему больничный по поводу серьезной депрессии и назначил «разговорную» терапию в сочетании с антидепрессантами, нисколько не сомневался в серьезности ситуации. За короткое время Валландер убил человека и способствовал тому, чтобы другой сгорел заживо. Не мог он и сложить с себя ответственность за женщину, которая ценой собственной жизни помогла его дочери бежать. Но больше всего он винил себя в гибели Виктора Мабаши. То, что нынешняя реакция проявилась непосредственно после смерти Коноваленко, было вполне естественно. Теперь ему некого выслеживать, и за ним тоже никто не охотится. Как ни парадоксально, депрессия свидетельствовала, что Валландер испытывал облегчение. Теперь он разбирался с самим собой, и скорбь прорывала все возведенные им плотины. Валландер находился на больничном. И через несколько месяцев многие из его коллег начали думать, что он уже не вернется на службу. Временами, когда до истадской полиции доходили сообщения о его многочисленных разъездах, то в Данию, то на Карибские острова, сотрудники задавались вопросом, не придется ли отправить Валландера досрочно на пенсию. От этой мысли всем было не по себе. Но такого не случилось. Он вернулся, хотя и нескоро.

И все же на следующий день после того, как его отправили на больничный, он сидел в своем кабинете. Летний день на юге Сконе выдался теплый и тихий. Валландеру нужно было завершить кой-какую бумажную работу, а уж потом очистить стол, уйти и лечиться от депрессии. Он чувствовал мучительную неопределенность и спрашивал себя, когда, собственно, сможет вернуться.

В управление он пришел в шесть утра, проведя бессонную ночь у себя на квартире. За эти тихие утренние часы ему удалось наконец закончить подробный отчет по убийству Луизы Окерблум и всем последующим событиям. Перечитывая написанное, он как бы вновь спустился в ад, повторил путь, который хотел поскорее забыть. Кроме того, кое-что в этом отчете о дознании неминуемо оставалось фальшивым. Для него по-прежнему было загадкой, почему его странное исчезновение и тайное общение с Виктором Мабашей отчасти так и не раскрылись. Крайне слабая, а подчас и противоречивая мотивация целого ряда странных его поступков вопреки его ожиданиям вовсе не вызвала откровенных подозрений. В конце концов Валландер решил, что, поскольку он убил человека, все дело тут в сочувствии, смешанном с неким корпоративным духом.

Он отложил в сторону толстую папку с отчетами и открыл окно. Откуда-то издалека доносился детский смех.

Как выглядят мои собственные выводы? — думал он. Я попал в ситуацию, над которой был совершенно не властен. Сделал все ошибки, какие только может сделать полицейский, а самое ужасное — подставил под удар жизнь родной дочери. Она уверяла, что не винит меня за тот страшный день в подвале. Но вправе ли я ей верить? Возможно, я причинил ей страдания, которые лишь много позже дадут о себе знать страхами, кошмарами, ущербной жизнью? Вот с чего надо начать мой отчет, тот, какого я никогда не напишу. Тот, что заканчивается теперешней депрессией, из-за которой врач выписал мне больничный, причем на неопределенный срок.

Валландер вернулся к столу, грузно опустился на стул. Ночь он провел без сна, это правда, но усталость шла совсем от другого, коренилась в глубинах депрессии. Может, усталость и есть депрессия? А что с ним будет дальше? Врач предложил незамедлительно начать курс психоанализа. И Валландер воспринял это как приказ, не подлежащий обсуждению. Но что, собственно, он сможет сказать?

Перед ним лежало приглашение на отцовскую свадьбу. Сколько же раз он перечитывал его с тех пор, как оно пришло по почте несколько дней назад. Отец сочетается браком со своей прислугой накануне Иванова дня. То есть через десять дней. Не один раз уже Валландер разговаривал со своей сестрой Кристиной, которая ненадолго приезжала неделю-другую назад, в разгар хаоса, и решила, что все уладила. Теперь Валландер более не сомневался, что свадьба вправду состоится. Как не мог и отрицать, что отец пребывает в таком благостном настроении, какого он не припоминал, сколько ни копался в памяти. В студии, где состоится церемония, отец нарисовал огромный задник. К удивлению Валландера, сюжет был тот же, какой он писал всю жизнь: романтически неподвижный лесной пейзаж. Только на сей раз большого формата, вот и вся разница. Потолковал Валландер и с Гертруд, отцовской невестой, кстати по ее настоянию, и понял, что она искренне любит его отца. Это растрогало его, и он сказал, что очень рад их свадьбе.

Линда возвратилась в Стокгольм еще неделю с лишним назад. Она приедет на свадьбу, а потом прямо отсюда отправится в Италию. При мысли об этом Валландера охватывало пугающее чувство одиночества. Куда ни глянь, сплошное уныние и заброшенность. Как-то вечером, уже после смерти Коноваленко, он заглянул к Стену Видену и выпил у него почти весь запас виски. Изрядно захмелел и завел разговор о безнадежности, которая одолевала его. Думал, что это роднит его со Стеном, хотя у того и были девушки-конюхи, с которыми он порой делил постель, что худо-бедно создавало некую видимость общности. Валландер надеялся, что возобновленный контакт со Стеном Виденом будет прочным. Однако не обольщался, что все может стать как раньше, в юности. Те времена навсегда ушли, их не вернешь.

Стук в дверь прервал течение его мыслей. Валландер вздрогнул, за последнюю неделю в полиции он заметил, что шарахается от людей. На пороге возник Сведберг и спросил, нельзя ли войти.

— Я слыхал, какое-то время тебя с нами не будет.

У Валландера тотчас перехватило горло.

— Так надо, — пробормотал он, шмыгнув носом.

Сведберг заметил, что он растроган. И поспешно сменил тему:

— Помнишь наручники, которые ты нашел дома у Луизы Окерблум? Ты как-то вскользь упомянул о них. Помнишь?

Валландер кивнул. Эти наручники были для него символом загадочных сторон человеческой натуры как таковой. Еще вчера он размышлял о том, каковы его собственные незримые наручники.

— Вчера я прибирался дома в чулане, — продолжал Сведберг. — Там накопилась куча старых журналов и газет, и я решил их выкинуть. Но ты ведь знаешь, как оно бывает: я, конечно, расселся и начал читать. А попалась мне статья из серии «Артисты варьете последнего тридцатилетия». С фотографией знаменитого иллюзиониста, который с большим намеком взял псевдоним Сын Гудини. Настоящее его имя Давидссон, и теперь он уже перестал выбираться из разных там оков, пут и железных шкафов. Знаешь, почему он бросил это дело?

Валландер покачал головой.

— Он обрел спасение. Вступил в общину одной из независимых церквей. Угадай какой?

— Методистской, — задумчиво произнес Валландер.

— Совершенно верно. Я всю статью прочитал. И в конце там было написано, что он удачно женился и имел детей. В том числе дочь Луизу. Урожденную Давидссон, в замужестве Окерблум.

— Наручники, — задумчиво повторил Валландер.

— Память об отце, — сказал Сведберг. — Вот как все просто. Не знаю, что ты думал по этому поводу. Но у меня, признаться, были кой-какие мыслишки отнюдь не детского характера.

— У меня тоже, — сказал Валландер.

Сведберг встал и пошел к выходу, но на пороге обернулся:

— И еще кое-что. Помнишь Петера Ханссона?

— Вора?

— Ага. Ты не забыл, я просил его последить, не всплывут ли где на рынке украденные у тебя вещи. Вчера он мне позвонил. Большинство твоих вещей, увы, пропало. Их тебе не видать. Но странным образом он добыл один компакт-диск, который, как он говорит, принадлежал тебе.

— Он сказал, что это за диск?

— Я записал.

Сведберг пошарил по карманам, достал мятую бумажку.

— «Риголетто», — прочел он. — Верди.

Валландер улыбнулся:

— Именно его мне ужасно не хватало. Передай Петеру Ханссону от меня привет и благодарность.

— Он же вор, а воров не благодарят! — засмеялся Сведберг и вышел.

Валландер начал разбирать горы бумаг на столе. Было уже около одиннадцати, и к двенадцати он рассчитывал закончить.

Зазвонил телефон. Сперва он решил не снимать трубку. Но потом все-таки снял.

— Тут один человек хочет поговорить с комиссаром Валландером, — сказал незнакомый женский голос. Наверное, Эбба в отпуске, а эта девушка ее временно заменяет.

— Направьте его к кому-нибудь другому. Я посетителей не принимаю.

— Он настаивает. Хочет поговорить именно с комиссаром Валландером. Твердит, что пришел по важному делу. Он датчанин.

— Датчанин? — Валландер удивился. — А что это за дело?

— Говорит, речь идет о каком-то африканце.

На секунду Валландер задумался, потом сказал:

— Пусть зайдет.

Мужчина, вошедший в кабинет, представился как Пауль Ёргенсен, рыбак из Драгера. Он был очень высок и очень силен. Валландер подал ему руку, и пальцы словно угодили в железные клещи. Валландер предложил посетителю сесть. Ёргенсен сел и закурил сигару. Хорошо хоть окно открыто, подумал Валландер и, покопавшись некоторое время в ящиках, извлек оттуда пепельницу.

— Я должен кое-что рассказать, — начал Ёргенсен. — Хотя до сих пор не знаю, стоит об этом говорить или нет.

Валландер удивленно поднял брови:

— Вам следовало принять решение до того, как вы сюда пришли.

В обычной ситуации он бы, наверно, почувствовал досаду, но сейчас не услышал в собственном голосе никакой твердости.

— Вся штука в том, сможете ли вы закрыть глаза на легкое нарушение закона, — сказал Ёргенсен.

У Валландера мелькнула мысль, что посетитель не иначе как насмехается над ним. В таком случае время он выбрал крайне неудачно. Надо перехватить инициативу, пока разговор окончательно не сошел с рельсов.

— Мне доложили, что вы хотите сделать какое-то важное заявление насчет африканца, — сказал он. — Если оно вправду важное, я готов посмотреть сквозь пальцы на легкую незаконность. Но ничего не обещаю. Сами решайте, как вам поступить. Но прошу вас сделать это незамедлительно.

Ёргенсен, прищурясь, смотрел на него сквозь завесу табачного дыма:

— Ладно, рискну.

— Слушаю вас.

— Я из Драгёра, рыбак. Дела идут более-менее сносно, лодка есть, дом тоже, и на пиво вечерком хватает. Но кто откажется чуток подзаработать, когда есть возможность. Время от времени я беру с собой в море туристов, отсюда маленько деньжонок капает. А бывает, и в Швецию плаваю. Не так часто, раз-другой в году. Обычно вожу пассажиров, опоздавших на паром. Так вот. Несколько недель назад я как-то ввечеру плавал в Лимнхамн. Пассажир у меня был только один.

Он вдруг умолк, словно ожидая от Валландера какой-то реакции. Но тому было нечего сказать. Он только кивнул: дескать, продолжайте.

— Это был чернокожий. Говорил он только по-английски. Очень вежливый. Всю дорогу простоял со мной в рубке. Гм, пожалуй, самое время сказать, что поездка была не совсем обычная. Мне ее загодя заказали. Однажды утром в порт заявился англичанин, который говорил по-датски, и спросил, не могу ли я перевезти через Эресунн одного пассажира. Ну, думаю, дело какое-то темное, лучше от него отвязаться. Заломлю побольше денег, мужик и отвалит. Пять тыщ крон потребовал. Но, как ни странно, он сразу достал денежки и заплатил вперед.

Теперь Валландер заинтересовался всерьез. На миг забыл обо всем, полностью сосредоточился на рассказе Ёргенсена. И опять кивнул: продолжайте!

— Я смолоду плавал матросом. Ну и маленько нахватался английского. Спросил у этого пассажира, что он собирается делать в Швеции. Он ответил, что хочет навестить друзей. Я спросил, долго ли он там пробудет, а он ответил, что через месяц вернется обратно в Африку. У меня, понятно, закралось подозрение, что дело тут нечисто. Ведь как-никак он пробирался в Швецию нелегально. А поскольку задним числом ничего не докажешь, я и рискнул все вам рассказать.

Валландер поднял руку:

— Давайте-ка поточнее. Когда это было? Какого числа?

Ёргенсен наклонился вперед, поглядел на настольный календарь.

— В пятницу, тринадцатого мая. Около шести вечера.

Вероятно, так оно и есть, подумал Валландер. Это мог быть преемник Виктора Мабаши.

— Он сказал, что пробудет здесь около месяца?

— Кажись, так.

— Кажись?

— Точно.

— Продолжайте, — сказал Валландер. — И как можно подробнее.

— Ну, мы толковали о том о сем. Держался парень дружелюбно, вежливо. Но я все время чувствовал, что он как бы начеку. По-другому не скажешь. В конце концов мы добрались до Лимхамна. Я причалил, и он сошел на берег. Деньги я получил вперед, а потому сразу развернул лодку и отплыл восвояси. И думать забыл про эту историю, да вот на днях мне попалась на глаза старая шведская газета. На первой странице там была фотография, и человек на ней будто знакомый. Он погиб в перестрелке с полицией. — Ёргенсен секунду помолчал. — С вами. Ваша фотография там тоже была.

— За какое число газета? — перебил Валландер, хотя уже знал ответ.

— Кажись, за четверг, — неуверенно сказал Ёргенсен. — А может, за следующий день, четырнадцатое мая.

— Дальше, — сказал Валландер. — В случае чего потом проверим.

— Я узнал человека на фотографии. Но поначалу никак не мог вспомнить, где его видел. Только третьего дня наконец сообразил. Когда я высадил африканца в Лимхамне, на набережной его ждал толстенный мужик. Поодаль держался, будто не хотел, чтоб его заметили. Но у меня глаз острый. Это был он. Потом я долго думал. А вдруг это важно? Ну и вот, взял себе выходной и приехал сюда.

— Вы правильно поступили, — сказал Валландер. — Я не стану заводить дело насчет нелегального въезда в Швецию. Но при условии, что вы немедля прекращаете такую деятельность.

— Уже прекратил, — сказал Ёргенсен.

— Этот африканец. Опишите его.

— Лет тридцати. Высокий, сильный, гибкий.

— Еще?

— Больше не помню.

Валландер положил ручку:

— Вы правильно сделали, что пришли.

— Может, это вовсе и не важно, — сказал Ёргенсен.

— Напротив, очень важно. — Валландер встал. — Спасибо, что пришли и все рассказали.

— Не за что. — Ёргенсен вышел.

Валландер поискал копию письма, которое направил в Интерпол, в ЮАР. Немного подумал. Потом позвонил в Стокгольм, в шведский Интерпол.

— Комиссар Валландер из Истада, — сказал он, когда на том конце сняли трубку. — В субботу, двадцать третьего мая, я посылал телекс в Интерпол ЮАР. И хотел бы теперь знать, что они ответили.

— Но в таком случае вы должны были сами получить от них ответ.

— Будьте добры, проверьте на всякий случай, — попросил Валландер.

Через несколько минут ему сказали:

— Ваш телекс, одна страница, ушел вечером двадцать третьего мая в Йоханнесбург, в Интерпол. Нам подтвердили получение.

Валландер нахмурился:

— Одна страница? Я посылал две.

— У меня перед глазами копия. Вообще-то у сообщения как бы нет конца.

Валландер посмотрел на свой экземпляр.

Если отправлена только первая страница, то южноафриканская полиция не знает, что Виктор Мабаша мертв и вместо него послан другой человек.

Кроме того, можно сделать вывод, что покушение состоится двенадцатого июня, поскольку Сикоси Цики сказал Ергенсену, когда примерно собирается домой.

Валландер тотчас сделал логические выводы.

Южноафриканская полиция почти две недели разыскивает человека, которого нет в живых.

Сегодня четверг, 11 июня. Покушение, вероятно, состоится 12 июня.

Завтра.

— Как, черт побери, такое могло случиться? — воскликнул он. — Как вы умудрились отправить только половину моего телекса?

— Понятия не имею. Это вам скажет тогдашний дежурный.

— Еще раз, — сказал Валландер. — Я вышлю вам новый телекс. А вы сразу же отправите его в Йоханнесбург.

— Мы все отправляем сразу.

Валландер положил трубку. Как это возможно? — опять подумал он.

Он даже не пытался найти ответ. Вместо этого вставил бумагу в машинку и написал короткую депешу. «Виктор Мабаша неактуален. Вместо него нужно искать человека по имени Сикоси Цики. Тридцать лет, высокий, стройный (тут он заглянул в словарь, потом написал: well proportioned), особые приметы отсутствуют. Данное сообщение заменяет предшествующее. Повторяю: Виктор Мабаша неактуален. Сикоси Цики, вероятно, его преемник. Фотографии нет. Отпечатки пальцев постараемся найти».

Он подписал телекс и пошел в дежурную часть:

— Немедля отошлите это факсом в стокгольмский Интерпол, — сказал он незнакомой дежурной.

Постоял, наблюдая за отправкой сообщения. Потом вернулся в кабинет. Наверно, уже слишком поздно.

Если б оставался на службе, он бы незамедлительно потребовал выяснить, кто несет ответственность за то, что отправлена была только половина телекса. Но теперь не стал этого делать. Все равно не успеет.

Валландер опять занялся бумагами. И около часу наконец-то все разобрал. Стол был чист. Он запер свои личные ящики и встал. Не оборачиваясь, вышел из кабинета, закрыл за собой дверь. В коридоре ему никто не встретился, и он незаметно покинул управление.

Теперь осталась лишь одна задача. Когда он ее выполнит, список дел будет исчерпан.

Он спустился вниз по переулку, миновал больницу, свернул налево. И все время ему чудилось, будто встречные прохожие смотрят на него. Он старался пригнуться, сделаться как можно меньше и незаметнее. Выйдя на площадь, заглянул в оптический магазин, купил себе темные очки. Потом зашагал по Хамнгатан, пересек Эстерледен и очутился в портовом районе. Там было летнее кафе, где он почти год назад писал письмо Байбе Лиепе в Ригу. Письмо, которое так и не отправил — вышел на пирс, порвал, а клочки бросил в море. Теперь он решил написать ей снова и обязательно отослать письмо. Бумага и конверт с маркой лежали во внутреннем кармане пиджака. Валландер сел за угловой столик, где не было ветра, и заказал кофе, размышляя о том дне год назад. Тогда он тоже был в унынии. Хотя с нынешней ситуацией это ни в какое сравнение не шло. Толком не зная, о чем написать, он начал наобум. Рассказал об этом кафе, о погоде, о белых рыбачьих лодках с зелеными сетями, которые видел здесь у пирса. Попытался описать запах моря. Потом начал рассказывать о своем самочувствии. Нужные английские слова подбирались с трудом, но он кое-как справлялся. Рассказал, что получил больничный и не уверен, что вообще вернется на службу. «Возможно, я закончил свое последнее дело, — писал он. — И расследовал я его плохо, собственно вообще не завершил. Напрашиваются мысли, что я совсем не гожусь для той работы, какую себе выбрал. Хотя долгое время думал иначе. А теперь вот не знаю».

Перечитав написанное, он подумал, что не сумеет переделать письмо, хоть и очень недоволен некоторыми формулировками, которые показались ему туманными и неясными. Сложил листок, заклеил конверт и попросил счет. Возле лодочной гавани был почтовый ящик, он прошел туда и бросил письмо в прорезь. Потом прогулялся на дальний конец пирса, сел на каменный столбик. К гавани приближался польский паром. Море переливалось серо-стальным, синим и зеленым. Валландеру вдруг вспомнился велосипед, который он нашел тогда ночью в тумане. Этот велосипед так и лежал за отцовским сараем. Надо вернуть его на прежнее место, сегодня же вечером.

Через полчаса он встал и пешком отправился через весь город на Мариягатан. Отпер дверь и остановился на пороге.

Посреди прихожей стоял новенький музыкальный центр, на проигрывателе для компакт-дисков лежала открытка:

С пожеланиями выздоровления и скорейшего возвращения. Твои коллеги.

Конечно, ведь у Сведберга есть запасной ключ, он взял его, чтобы впустить рабочих, которые делали ремонт после взрыва. Валландер сел на пол, глядя на музыкальный центр. Он был растроган и с трудом сдерживал слезы. Но считал, что не заслужил такого подарка.

Тогда же, в четверг, 11 июня, с 12 дня до 10 вечера в телексной связи между Швецией и ЮАР случился обрыв. Поэтому вечерний дежурный отослал телекс Валландера южноафриканским коллегам только около половины одиннадцатого. Там телекс приняли, зарегистрировали и положили в корзину с сообщениями, которые завтра утром будут препровождены адресатам. Но кто-то вспомнил, что от прокурора Схееперса приходило настоятельное распоряжение немедля направлять копии всех телексов из Швеции к нему в контору. Полицейский, дежуривший в телексной, однако, не помнил, как надлежит поступить, если депеша придет поздно вечером или ночью. И распоряжение Схееперса тоже куда-то подевалось, хотя его должны были подшить в специальную папку текущих документов. Один из дежурных полагал, что депеша может спокойно подождать до утра, другой сокрушался по поводу пропажи прокурорского распоряжения. И по той или иной причине — возможно, чтобы попросту не заснуть, — начал его искать. Спустя добрых полчаса он разыскал нужную бумагу, и, разумеется, совсем в другом месте. Схееперс категорически приказывал независимо от времени суток передавать ему по телефону все телексы, поступившие вечером или ночью. Между тем было уже около полуночи. В результате всех этих накладок и опозданий, вызванных в большинстве обыкновенной халатностью и даже ленью, Схееперсу позвонили в три минуты первого в пятницу, 12 июня. Ему не спалось, хоть он и решил, что покушение запланировано осуществить в Дурбане. Юдифь спала, а он, не смыкая глаз, ворочался с боку на бок и с досадой думал, что надо было все-таки взять с собой Борстлапа и поехать в Капстад. Хотя бы ради тренировки. Кроме того, его, как и Борстлапа, беспокоило, что, несмотря на большое вознаграждение, никто до сих пор не сообщил, где прячется Виктор Мабаша. Борстлап неоднократно повторял, что бесследное исчезновение Виктора Мабаши выглядит очень странно. А когда Схееперс попытался заставить его высказаться точнее, он ответил, что никаких фактов у него нет, есть только предчувствие. Жена тихонько застонала во сне, когда телефон возле кровати громко зазвонил. Схееперс схватил трубку, будто все время ждал этого звонка. Выслушал сообщение дежурного из Интерпола. Взял с ночного столика ручку, попросил прочитать еще раз и записал на тыльной стороне руки два слова: «Сикоси Цики».

Положив трубку, он некоторое время неподвижно сидел в постели. Юдифь проснулась, спросила, что произошло.

— Для нас с тобой ничего, — ответил он. — Но кое для кого ситуация может быть опасной.

Он набрал номер Борстлапа:

— Новый телекс из Швеции. Это не Виктор Мабаша, а другой, по имени Сикоси Цики. Покушение предположительно состоится сегодня утром.

— Черт!

Они решили прямо сейчас встретиться в прокуратуре, в кабинете у Схееперса.

Юдифь заметила, что муж испуган, и опять спросила:

— Что произошло?

— Самое ужасное, — ответил он.

И вышел в темноту.

Было девятнадцать минут пополуночи.

 

35

В пятницу, 12 июня, день в Капстаде выдался ясный, но довольно прохладный. Под утро бухту Три-Анкор затянуло туманом. Но сейчас туман уже развеялся. В Южном полушарии наступал холодный сезон. Кое-кто из африканцев, направляясь на работу, уже надевал шапки и теплые куртки.

Нельсон Мандела приехал в Капстад накануне вечером. Проснувшись на рассвете, он лежал и думал о грядущем дне. Такая привычка сложилась у него за долгие годы, проведенные на Роббен-айленде. Тамошним узникам было дозволено считать время только по дням. И сейчас, через два с лишним года после выхода на свободу, он так и не сумел отделаться от этой привычки.

Мандела встал, подошел к окну. Где-то там в море был Роббен-айленд. Безмолвные раздумья нахлынули на него. Столько воспоминаний, столько горьких минут и, наконец, великий триумф.

Он стар, уже за семьдесят, а это срок немалый. Отпущенное человеку время ограничено, вечно жить не будешь, ни ему, ни другим этого не дано. Но ему необходимо прожить хотя бы еще несколько лет. Вместе с президентом де Клерком он должен направлять ЮАР по трудному, мучительному, но и прекрасному фарватеру, который ведет в будущее, навеки свободное от апартеида. Последняя колониальная твердыня на Черном континенте должна наконец рухнуть. Достигнув этой цели, он сможет уйти, даже умереть, если нужно. Но пока у него еще много жизненных сил. Он жаждал жить как можно дольше, чтобы увидеть, как черный народ избавится от векового гнета и унижения. Путь этот труден, он знал. Корни угнетения глубоко вросли в африканскую душу.

Нельсон Мандела понимал, что именно он будет избран первым чернокожим президентом ЮАР. Но он к этому не стремился. Хотя и не сможет отказаться.

Долгий путь, думал он. Долгий путь для человека, полжизни проведшего в тюрьме.

При этой мысли он улыбнулся. И тотчас опять посерьезнел, думая о том, что сказал ему де Клерк во время последней встречи, неделю назад. Группа высокопоставленных буров вступила в заговор, намереваясь убить его. Чтобы ввергнуть страну в хаос, привести на грань гражданской войны.

Неужели такое возможно? — думал он. Конечно, среди буров есть фанатики, для него это не секрет. Люди, которые ненавидели всех черных, считали их бездушными животными. Но неужели они вправду верят, что заговор отчаяния способен воспрепятствовать происходящему в стране? Неужели ненависть — или, может быть, страх? — настолько их ослепила, что они верят в реставрацию старых порядков? Неужели им непонятно, что они составляют ничтожное меньшинство? Хоть и очень влиятельное. И все же? Неужели они действительно готовы принести будущее в жертву кровавому террору?

Нельсон Мандела легонько покачал головой. Ему не верилось, что такое возможно. Де Клерк преувеличивает или превратно толкует полученную информацию. Нельсон Мандела был убежден, что с ним ничего не случится.

Сикоси Цики тоже прибыл в Капстад вечером в четверг. Но в отличие от Нельсона Манделы его прибытие шумихи не вызвало. Он приехал из Йоханнесбурга автобусом, незаметно сошел на окраине, взял свою сумку и быстро растаял во мраке.

Ночь он провел под открытым небом. Прикорнул в дальнем закоулке Трафальгар-Парка. На рассвете, примерно в тот же час, когда Нельсон Мандела проснулся и стоял у окна, он поднялся на холм и занял там позицию. Все соответствовало карте и инструкциям, полученным в Хамманскраале от Франца Малана. Сикоси Цики был доволен, на него работали хорошие организаторы. Людей поблизости не было, этот голый склон не привлекал ни экскурсантов, ни любителей пикников. Дорога к вершине трехсотпятидесятиметрового холма змеилась по другому склону. Машиной Сикоси Цики не обзавелся. Он чувствовал себя свободнее, передвигаясь пешком. Когда все кончится, он быстро спустится вниз и смешается с обезумевшей толпой, которая будет требовать отмщения за Нельсона Манделу. А потом исчезнет из Капстада.

Теперь он знал, что должен убить именно Манделу. Знал с того самого дня, когда Франц Малан сообщил, где и когда состоится покушение. В газетах он видел анонсы, что 12 июня во второй половине дня на стадионе Грин-Пойнт будет выступать Нельсон Мандела. Внизу, метрах в семистах, виднелась овальная арена. Но расстояние его не тревожило. Оптический прицел и дальнобойная винтовка не подведут.

Узнав, что его цель — Нельсон Мандела, он не выказал особого волнения. Только подумал, что, собственно, давно мог бы и сам догадаться. Если эти обезумевшие буры намерены вызвать в стране хаос, они должны при первой возможности убрать Нельсона Манделу. Пока он выступает, черные массы сохраняют самоконтроль. Без него стабильности не будет. У Манделы нет очевидного преемника.

Сам Сикоси Цики воспринимал это как акт мести за личную обиду. Конечно, Мандела не нес ответственности за то, что Сикоси Цики вышвырнули из АНК. Но как партийный лидер он, безусловно, заслуживает мести.

Сикоси Цики взглянул на часы.

Теперь остается только ждать.

Георг Схееперс и комиссар Борстлап приземлились на аэродроме Малан под Капстадом в пятницу утром, в самом начале одиннадцатого. Вид у обоих был усталый, осунувшийся, потому что всю ночь они пытались собрать информацию о Сикоси Цики. Подняли с постели заспанных криминалистов, срочно вызвали на службу компьютерщиков, занимавшихся полицейскими картотеками, даже одеться им не дали, так и привезли прямо в халатах поверх пижам. Но ко времени отъезда на аэродром результаты оставались удручающими. Сикоси Цики не нашли ни в одной картотеке. Никто даже не слыхал о нем. Совершенно новое, неизвестное лицо. В половине восьмого Схееперс и Борстлап уже ехали на аэродром имени Яна Смэтса под Йоханнесбургом. В самолете они отчаянно пытались выработать стратегию, прекрасно понимая, что возможность остановить человека по имени Сикоси Цики крайне мала, почти ничтожна. Неизвестно, как он выглядит, неизвестно вообще ничего. Сразу после посадки Схееперс поспешил к телефону — надо связаться с президентом де Клерком, просить, чтобы он убедил Манделу отложить выступление. Но сперва Схееперсу пришлось воевать с аэродромной полицией; только когда он уже дошел до белого каления и пригрозил посадить их всех под арест, они наконец отвели его к телефону и оставили одного. Минут через пятнадцать ему удалось связаться с президентом и коротко доложить о ночных происшествиях. Однако де Клерк встретил его просьбу весьма холодно, сказав, что это бессмысленно. Нельсон Мандела никогда не согласится отложить выступление. Вдобавок они уже раз ошиблись со временем и местом. И возможно, ошибаются опять. Кроме того, Мандела выехал в Капстад под усиленной охраной. Больше президент ничего сделать не в силах. Разговор закончился, и Схееперс пришел к печальному выводу, что президент де Клерк все же отнюдь не готов предпринять все возможное, чтобы уберечь Нельсона Манделу от риска быть убитым. Возможно ли это? — с негодованием думал он. Неужели я в нем ошибался? Но размышлять о президенте де Клерке было некогда. Схееперс отыскал Борстлапа, который меж тем успел расплатиться за машину, заказанную полицией из Йоханнесбурга. Они поехали прямо на стадион Грин-Пойнт, где через три часа назначено выступление Манделы.

— Три часа — слишком короткий срок, — сказал Борстлап. — Как по-вашему, что мы успеем сделать?

— Мы должны. Все просто. Мы должны остановить этого человека.

— Или остановить Манделу, — сказал Борстлап. — Другой возможности я не вижу.

— Это исключено, — ответил Схееперс. — Ровно в два он поднимется на трибуну. Де Клерк отказался его уговаривать.

Они предъявили документы и прошли на стадион. Трибуна уже стояла на своем месте. Повсюду развевались флаги АНК и яркие транспаранты. Музыканты и танцоры готовились к выступлениям. Скоро начнут собираться слушатели из Ланги, Гугулету и Ньянги. Их встретят музыкой. Для них политический митинг был и народным праздником.

Схееперс и Борстлап стали возле трибуны, осмотрелись.

— Главное — решить, с кем мы имеем дело, — сказал Борстлап. — С самоубийцей-камикадзе или с человеком, который попробует скрыться?

— С последним, — ответил Схееперс. — Тут сомнений нет. Киллер, готовый пожертвовать собой, опасен своей непредсказуемостью. И столь же велик риск, что он промахнется. Мы имеем дело с человеком, который после убийства Манделы рассчитывает скрыться.

— Откуда вы знаете, что он воспользуется огнестрельным оружием? — спросил Борстлап.

Схееперс посмотрел на него с удивлением и досадой:

— А чем еще? Воспользуйся он ножом, его сразу схватят и линчуют.

Борстлап мрачно кивнул.

— В таком случае у него много возможностей, — сказал он. — Оглянитесь вокруг. Он может устроиться на крыше, на какой-нибудь заброшенной радиорубке. Может находиться за пределами стадиона.

Борстлап кивнул на холм Сигнал-хилл, круто поднимавшийся в полукилометре от стадиона.

— У него много возможностей. Чересчур много, — повторил он.

— И все же мы должны его остановить.

Оба понимали, что это означает. Придется сделать выбор, рискнуть. Все мыслимые места обыскать просто не удастся. Схееперс прикинул, что за оставшееся время можно проверить каждую десятую возможность, Борстлап думал, что чуть больше.

— У нас два часа тридцать пять минут, — сказал Схееперс. — Если Мандела пунктуален, выступление начнется точно в срок. Думаю, киллер не станет выжидать понапрасну.

Схееперс потребовал в свое распоряжение десять опытных полицейских. Командовал ими молодой капитан полиции.

— Задача у нас очень простая, — сказал Схееперс. — За несколько часов нужно обшарить весь этот стадион. Мы ищем вооруженного мужчину. Он чернокожий и очень опасен. Этого человека необходимо обезвредить. Лучше всего взять живым. Но если это окажется невозможно, застрелить.

— Это все? — удивленно спросил капитан, когда Схееперс закончил. — А приметы?

— Рассуждать нет времени, — отрезал Борстлап. — Хватайте всех, кто, на ваш взгляд, ведет себя странно. Или находится там, где не надо. После разберемся, тот это человек или нет.

— Нужна ориентировка, словесный портрет, — упрямо повторил капитан под одобрительный ропот полицейских.

— Вовсе необязательно, — сказал Схееперс, начиная злиться. — Мы разделим стадион на сектора и начнем прямо сейчас.

Они обыскивали кладовые с инвентарем и заброшенные складские помещения, ползали по крышам и арочным выступам. Схееперс покинул стадион, пересек Западный бульвар, широкую Хай-Левел и зашагал вверх по склону холма. Но, пройдя метров двести, остановился. Прикинул, что расстояние чересчур велико. Киллер не сможет найти удобную позицию за пределами стадиона. Потный и запыхавшийся Схееперс вернулся на Грин-Пойнт.

Сикоси Цики видел Схееперса из своего укрытия и решил, что это охранник, проверяющий окрестности стадиона. Он был готов к этому и ничуть не удивился. Если бы человек на склоне бегал с собакой, тогда бы Сикоси Цики встревожился, но тот был один. Сикоси Цики распластался на земле, держа наготове пистолет с глушителем. А когда незнакомец повернул назад, даже не поднявшись на вершину, он и вовсе успокоился: все будет как надо. Нельсону Манделе осталось жить лишь несколько часов.

На стадионе уже было полно народу. Схееперс и Борстлап с трудом протискивались сквозь плотную толпу. Повсюду гремели барабаны, люди пели и плясали. Схееперс с ужасом думал: вдруг ничего сделать не удастся? Нет, они во что бы то ни стало должны найти человека, которого Ян Клейн послал убить Нельсона Манделу.

Еще через час, за тридцать минут до начала митинга, когда Мандела уже подъезжал к стадиону, Схееперса охватила паника. Борстлап попытался успокоить его.

— Киллер не найден, — сказал Борстлап. — Продолжать поиски уже нет времени. Прикинем, что мы могли упустить.

Он огляделся по сторонам, задержал взгляд на холме.

— Я туда ходил, — сказал Схееперс.

— Что вы видели?

— Ничего.

Борстлап задумчиво кивнул. Он тоже начал склоняться к мысли, что им не взять киллера, что уже поздно.

Они молча стояли рядом в волнующейся толпе.

— Не понимаю, — сказал Борстлап.

— Оттуда слишком далеко, — ответил Схееперс.

Борстлап вопросительно посмотрел на него:

— Что вы имеете в виду? Что значит «слишком далеко»?

— Невозможно попасть в цель с такого расстояния, — досадливо ответил Схееперс.

Через секунду Борстлап уразумел, что Схееперс говорит о холме над стадионом, и внезапно посерьезнел.

— Расскажите мне в точности, что вы там делали, — сказал он, показывая на холм.

— Поднялся немного по склону, потом повернул обратно.

— Вы не были на вершине Сигнал-хилла?

— Слишком далеко, я же говорю!

— Вовсе не далеко, — сказал Борстлап. — Некоторые винтовки бьют на километр с лишним. И попадают в цель. А тут метров восемьсот.

Схееперс вопросительно посмотрел на него. В тот же миг танцующая масса разразилась ликующими криками, барабаны зазвучали громче. Нельсон Мандела прибыл на стадион. Схееперс заметил его седые волосы, улыбающееся лицо и машущую руку.

— Идемте! — крикнул Борстлап. — Если киллер здесь, он наверняка где-то на холме.

В мощный оптический прицел Сикоси Цики видел Нельсона Манделу совсем рядом. Он снял прицел с винтовки и следил за Манделой с той минуты, как тот вышел у стадиона из машины. Телохранителей немного. Ни особых мер защиты, ни беспокойства вокруг седовласого человека не заметно.

Сикоси Цики поставил прицел на место, проверил магазин и занял тщательно отработанную позицию. Перед ним была стойка из легкого металла. Он сам ее сконструировал, чтобы обеспечить рукам надежную опору.

Он бросил взгляд на небо. Сюрпризов от солнца можно не опасаться. Ни теней, ни бликов, ни слепящих лучей. Склон безлюден. Он был здесь один со своим оружием, только птицы сновали неподалеку.

Осталось пять минут. Стадион ликовал, он слышал оглушительный рев людской толпы, хотя и находился в полукилометре оттуда.

Выстрела никто не услышит, думал Сикоси Цики.

Два резервных патрона лежали прямо перед ним на носовом платке. Но они наверняка не понадобятся. Он сохранит их на память. Может, когда-нибудь сделает из них амулет. Они принесут ему удачу.

А вот о деньгах, которые ждали его, он думать избегал. Сперва надо выполнить задание.

Сикоси Цики поднял винтовку и увидел в прицел, что Нельсон Мандела подходит к трибуне. Стрелять надо при первой же возможности. Выжидать нет смысла. Он опустил винтовку, расслабил плечи и несколько раз глубоко вдохнул. Посчитал пульс. Нормальный. Все нормально. Снова поднял винтовку, приложил ее к правой щеке, прищурил левый глаз. Мандела стоял возле трибуны, отчасти скрытый другими людьми. Но вот он отделился от них, поднялся на трибуну. Жестом победителя вскинул руки над головой. На лице играла широкая улыбка.

Сикоси Цики нажал на спуск.

Однако за долю секунды до того, как пуля с бешеной скоростью вылетела из ствола, что-то толкнуло его в плечо. Но он уже не успел убрать палец со спуска. Выстрел был сделан. Правда, от толчка винтовка сдвинулась сантиметров на пять. Поэтому пуля даже не попала на стадион, угодила в машину, припаркованную на улице далеко оттуда.

Сикоси Цики обернулся.

Два запыхавшихся человека в упор смотрели на него.

В руках у обоих были пистолеты.

— Винтовку на землю, — скомандовал Борстлап. — Осторожно, спокойно.

Сикоси Цики повиновался. Другого выхода нет. Эти белые выстрелят не раздумывая.

Где допущена ошибка? Кто эти люди?

— Руки за голову! — продолжал Борстлап, протягивая Схееперсу наручники. Тот надел их на Сикоси Цики.

— Вставай! — сказал Схееперс.

Сикоси Цики встал.

— Отведите его в машину, — сказал Схееперс. — Я скоро приду.

Борстлап увел арестованного.

Стоя на холме, Схееперс слушал восторженный рев стадиона. Из динамиков долетал знакомый голос Нельсона Манделы. Звук разносился очень далеко.

Схееперс был насквозь мокрый от пота. И по-прежнему его одолевал страх, что они не успеют остановить киллера. Чувство облегчения еще не пришло.

Вот только что миновала историческая минута, думал он. Но никто о ней не узнает. Если бы они не успели вовремя подняться на холм, если бы камень, который он в отчаянии бросил в человека с ружьем, пролетел мимо, историческая минута выглядела бы совсем иначе. И стала бы не просто крошечным примечанием в анналах грядущего. Она могла: бы положить начало кровавой резне.

Я тоже бур, думал Схееперс. И должен бы понимать этих безумцев. Но сегодня, хоть я этого и не хочу, сегодня они мои враги. В глубине души они, наверно, сознавали, что будущее ЮАР заставит их пересмотреть все, к чему они привыкли. Многие никогда этого не сделают. Скорее предпочтут утопить страну в крови и огне. Но это им не удастся.

Он перевел взгляд на море, размышляя о том, что скажет президенту де Клерку. Хенрик Вервей тоже ждет отчета. Вдобавок нужно нанести важный визит в Безёйденхаут-Парк. Снова повидать тех двух женщин.

Что будет с Сикоси Цики, он не знал. Этим займется комиссар Борстлап. Схееперс сложил в сумку винтовку и патроны. Металлическую подставку он подбирать не стал.

Внезапно ему вспомнилась белая львица на берегу реки в лунном свете.

Надо бы в ближайшее время снова съездить с Юдифью в национальный парк.

Может быть, львица еще там?

Схееперс задумчиво шагал вниз по холму.

Внезапно он понял кое-что прежде сокрытое. Наконец-то понял, что сказала ему та львица в лунном свете.

Главное совсем не то, что он бур, белый человек.

Главное — он африканец.

 

Послесловие

Действие этого романа частью происходит в ЮАР. В стране, которая долго находилась на грани хаоса. Внутренняя, человеческая, и внешняя, социальная, травма достигла предела, за которым многие не способны увидеть ничего, кроме апокалиптической катастрофы. Но надежда есть, и ее нельзя отрицать: расистская южноафриканская империя в ближайшем будущем рухнет. Как раз сейчас, в июне 1993 года, назначена предварительная дата первых в ЮАР свободных выборов — 27 апреля 1994 года. Говоря словами Нельсона Манделы, отныне возврата нет. На дальнюю перспективу результат можно предсказать уже теперь, хотя, конечно, с некоторой долей сомнения, присущей всякому политическому прогнозу: возникнет правовое демократическое общество.

На ближайшее будущее исход нельзя оценить столь определенно. Понятная нетерпеливость черного большинства и активное сопротивление части белого населения ведут к росту насилия. Никто не может и с уверенностью сказать, что гражданская война неминуема. Твердо можно сказать только одно: ничего пока неизвестно.

Многие люди по-разному — иногда сами о том не подозревая — помогли мне написать южноафриканские главы. Без помощи Айвора Уилкинса и Ханса Стрюдома я бы никогда не сумел узнать правду о тайном обществе буров — о «Брудербонде», «Союзе братьев». Работы Грэма Лича о бурской культуре тоже оказались необычайно интересны и полезны. И наконец, рассказы Томаса Мофололо пролили свет на глубинные африканские обычаи — в частности, я имею в виду мир духов.

Есть и много других личных свидетельств и рассказов, которые очень мне помогли. Я приношу всем этим людям огромную благодарность.

Я написал роман, а стало быть, имена персонажей, названия населенных пунктов и даты не всегда реальны.

Выводы, как и повествование в целом, целиком и полностью на моей ответственности. Никто другой за них не отвечает.

Мапуту, Мозамбик, июнь 1993 года

Хеннинг Манкелль