У Яна Клейна была одна слабость, которую он тщательно скрывал.

Звали ее Миранда, и была она черная как ночь.

Тайна, главная тайна его жизни — вот что такое Миранда. Все, кто знал Яна Клейна, сочли бы это невероятным. Коллеги по разведке наверняка отмели бы любой слух о ее существовании как нелепую выдумку. Ведь Ян Клейн — светило, у которого нет никаких пятен.

А одно пятнышко было, и звали его Миранда.

Они были ровесники и знали друг о друге с детства. Но росли не вместе. И жили в двух разных мирах. Мать Миранды, Матильда, работала прислугой у родителей Яна Клейна, в их большой белой вилле на холме неподалеку от Блумфонтейна, а жила в нескольких километрах оттуда, в одном из трущобных поселков, где обитали африканцы. Каждое утро ни свет ни заря она поднималась по крутому склону к белой вилле и начинала свой рабочий день — стряпала завтрак хозяйскому семейству. Совершая утомительный подъем по холму, она как бы каялась в грехе, который совершила, родившись на свет чернокожей. За Яном Клейном, как и за другими детьми, присматривал особый слуга. Но мальчика почему-то тянуло к Матильде. И вот однажды — ему было тогда лет одиннадцать — он вдруг задумался: откуда она каждое утро приходит и куда возвращается после работы? И тогда он нарушил отцовский запрет выходить в одиночку за пределы сада и, не сказав никому ни слова, тайком последовал за ней. В тот вечер он впервые с близкого расстояния увидел теснящиеся друг к другу хижины африканцев. Конечно, ему было известно, что черные живут в совершенно других условиях, чем его семья. Родители постоянно твердили, что белые и черные живут по-разному, ибо таков неумолимый закон природы. Белые, как Ян Клейн, — это люди. Черные людьми еще не стали. Когда-нибудь в отдаленном будущем они, возможно, достигнут того же уровня, что и белые. Кожа у них посветлеет, разум разовьется, и произойдет это в результате терпеливого воспитания со стороны белых. И все же Ян Клейн никак не думал, что их жилища настолько убоги. Такого он просто не ожидал.

Но его внимание привлекло и кое-что еще. Матильду встретила девочка его возраста, длинноногая и худенькая. Наверно, ее дочь. Прежде он вообще не задумывался, есть у Матильды собственные дети или нет. И только теперь понял, что у Матильды есть семья, есть своя жизнь вне работы, вне его родного дома. Это открытие не обрадовало его. Напротив, он рассердился. Матильда словно бы обманула его. Ведь он всегда считал, что она целиком принадлежит ему одному.

Спустя два года Матильда умерла. Миранда никогда не рассказывала ему о причинах смерти матери, говорила только, что какой-то недуг подтачивал ее изнутри и в конце концов отнял жизнь. Отец Миранды забрал двух сыновей и одну дочь и уехал на свою далекую родину, в скудный край на пограничье с Лесото. А Миранду взяла к себе одна из сестер Матильды. Однако мать Яна Клейна неожиданно вздумала принять участие в судьбе девочки и решила по-своему. Миранда поселится у садовника, который занимал маленький домик в углу большого сада, и будет учиться, а потом займет место своей матери. Так душа Матильды останется в белой вилле. Мать Яна Клейна была типичной бурской женщиной. В сохранении традиций она видела залог нерушимости семьи и общества африканеров. Держать в услужении одну и ту же семью, поколение за поколением, — значит укреплять неизменность и стабильность.

Ян Клейн и Миранда продолжали расти вблизи друг от друга. Однако дистанция не изменилась. Он видел, что она очень красива, но ведь черной красоты, собственно говоря, не существовало. Эта красота принадлежала к числу вещей, которые, как известно, были под запретом. Ровесники украдкой рассказывали, как белые буры ездили на уик-энд в соседний португальский Мозамбик, чтобы переспать с черными женщинами. Но ему казалось, что это лишь подтверждает непреложную истину. И потому, глядя на Миранду, когда она подавала ему на веранде завтрак, он вовсе не стремился увидеть ее по-настоящему. Но девушка начала сниться ему. Сны были очень яркие, и наутро он вспоминал их с огромным волнением. Во сне реальность преображалась. Красота Миранды не просто открывалась ему, он даже восхищался ею. В сновидениях было дозволено любить ее, а девушки из бурских семей, с которыми он обычно встречался, отступали и блекли перед дочерью Матильды.

Их настоящее знакомство состоялось, когда обоим было девятнадцать. Воскресным январским днем все, кроме Яна Клейна, поехали на обед к родственникам в Кимберли. Он остался дома, потому что перенес долгий приступ малярии и еще не оправился от слабости и уныния. Из прислуги в доме была одна только Миранда. Ян сидел на веранде, потом вдруг встал и пошел к ней на кухню. Впоследствии он часто думал, что с того дня никогда уже не покидал ее. Остался на кухне. В тот миг она стала его владычицей. И он так и не сумел отнять у нее эту власть.

Два года спустя она забеременела.

Он тогда учился в университете Ранд в Йоханнесбурге. Любовь к Миранде была его неизбывной страстью и одновременно кошмаром. Он понимал, что предал свой народ и свои традиции. И не раз пытался порвать с Мирандой, силой избавиться от запретной любви. Но не мог. Встречались они тайком, в вечном страхе, что кто-нибудь их увидит. Когда она сказала, что беременна, он ударил ее. И в следующий же миг понял, что не сможет без нее жить, хотя открыто быть вместе им никогда не удастся. Миранда оставила работу в белой вилле. Он перевез ее в Йоханнесбург. Через английских друзей по университету, совсем по-иному смотревших на отношения с чернокожими женщинами, купил домик в восточной части Йоханнесбурга, в Безёйденхаут-Парке, и поселил ее там под видом служанки англичанина, который якобы почти все время находился на своей ферме в Южной Родезии. Здесь, в Безёйденхаут-Парке, они встречались, здесь родилась их дочь, которую они, по молчаливому уговору, крестили Матильдой. Так продолжалось уже не один год, детей у них больше не было, и белой жены Ян Клейн себе не завел, что для его родителей стало предметом тревог и огорчений. Бур, у которого нет семьи и детей, был человеком ненормальным, не соблюдал правила, предписанные традициями африканеров. Для родителей Ян Клейн становился все большей загадкой и прекрасно понимал, что никогда не сможет сказать им, что любит Миранду, дочь служанки Матильды.

В это субботнее утро 9 мая Ян Клейн, лежа в постели, размышлял обо всем об этом. Вечером он, как всегда, навестит домик в Безёйденхаут-Парке. Он прямо-таки свято чтил эту свою привычку. Единственное, что могло помешать, — дела, связанные с работой в разведке. И он знал, что сегодня доберется до Безёйденхаут-Парка довольно поздно. Предстояла важная встреча с Францем Маланом. Откладывать ее нельзя.

Он вспомнил телефонный разговор, состоявшийся ночью, в самом начале первого. Коноваленко наконец сообщил долгожданную весть. Виктор Мабаша мертв. А значит, не просто устранена некая сложность. Исчезли и сомнения насчет способностей Коноваленко, которые возникли у него в последние дни.

В десять он встретится с Францем Маланом в Хамманскраале. Пора решать, когда и где будет совершено покушение. Преемник Виктора Мабаши уже назначен. Ян Клейн был уверен, что и на сей раз сделал правильный выбор. Сикоси Цики выполнит все, что требуется. Выбор Виктора Мабаши тоже не был ошибкой. Ян Клейн отлично знал, что у всех людей есть тайные струны, даже у самых непреклонных. Потому-то он и велел Коноваленко хорошенько проверить выбранного кандидата. Коноваленко взвесил Виктора Мабашу на своих весах и признал его чересчур легким. Сикоси Цики тоже пройдет такую проверку. И очень маловероятно, чтобы два человека кряду оказались слабаками.

Около половины девятого он вышел из дома, поехал в Хамманскрааль. Африканские трущобы возле автострады окутаны густыми клубами дыма. Ян Клейн попытался представить себе Миранду и Матильду среди этих убогих лачуг и бездомных собак, у костра, с вечно воспаленными от едкого дыма глазами. К счастью, Миранда избежала этого трущобного ада. Ее дочери Матильде тоже выпала удача. Заботами Яна Клейна, преданностью его запретной любви обе они были избавлены от беспросветной жизни своих африканских братьев и сестер.

Его дочь унаследовала материнскую красоту, думал Ян Клейн. Правда, с некоторым отличием, которое давало надежду на будущее. Кожа у Матильды была светлее, чем у матери. Если когда-нибудь у нее появятся дети от белого мужчины, процесс продолжится. И в будущем, уже за пределами его собственной жизни, его потомки будут рождать детей, по чьей наружности никогда не скажешь, что в них течет кровь черных африканцев.

Сидя за рулем, Ян Клейн любил думать о будущем. Он никогда не понимал тех, кто твердил, что невозможно предвидеть, как все будет. Для него будущее создавалось в этот самый миг.

Франц Малан поджидал его на веранде Хамманскрааля. Обменявшись рукопожатием, они сразу же уселись за стол, крытый зеленым сукном.

— Виктор Мабаша мертв, — сказал Ян Клейн.

Лицо Франца Малана расплылось в широкой усмешке.

— А я было начал беспокоиться, — сказал он.

— Вчера Коноваленко прикончил его. Шведы всегда выпускали превосходные гранаты.

— У нас тут они тоже есть, — сказал Франц Малан. — Правда, достать их очень трудно. Но для наших посредников это не проблема.

— Только за это и можно сказать спасибо родезийцам, — отозвался Ян Клейн.

Ему вспомнилось, что произошло в Южной Родезии почти три десятка лет назад. Готовясь к работе в разведке, он слышал от одного старого офицера, как белые в Южной Родезии ухитрились тогда обойти санкции, которым страну подвергла ООН, и сделал вывод, что у политиков всегда грязные руки. Те, кто ведет игру за власть, устанавливают правила и сами же их нарушают в зависимости от того, как развивается игра. Невзирая на санкции, которые поддержали все страны, кроме Португалии, Тайваня, Израиля и ЮАР, Южная Родезия никогда не страдала от нехватки необходимых импортных товаров. Экспорт фактически тоже не сократился. И в немалой степени это было связано с американскими и советскими политиками, которые тайно бывали в Солсбери, предлагая свои услуги. Американские политики, в основном сенаторы из южных штатов, считали своим долгом поддерживать белое меньшинство в стране. Благодаря таким контактам греческие и итальянские бизнесмены, срочно создав новые авиакомпании и хитроумную сеть посредников, взяли на себя задачу тайно нарушать санкции. Советские политики подобным же образом обеспечили себе доступ к определенным родезийским металлам, необходимым для их промышленности. В итоге изоляция очень скоро превратилась в чистую фикцию. Но во всем мире политики продолжали с трибун клеймить расистский режим белого меньшинства и отстаивать действенность санкций.

Впоследствии Ян Клейн понял, что и белая ЮАР таким же манером имеет множество друзей по всему миру. Поддержка, какую она получала, не столь бросалась в глаза, как та, что предоставлялась черным. Однако Ян Клейн не сомневался, что происходящее в безмолвии ничуть не менее важно, чем содействие, о котором кричат на всех углах. Шла борьба не на жизнь, а на смерть, и в этой борьбе все средства хороши.

— Преемник? — спросил Франц Малан.

— Сикоси Цики, — ответил Ян Клейн. — Значится в нашем списке под вторым номером. Двадцать восемь лет, родился в окрестностях Ист-Лондона. Таких подвигов успел натворить, что был исключен как из АНК, так и из движения Инката. В обоих случаях по причине недостаточной лояльности и за кражи. Теперь он прямо-таки фанатически ненавидит тех и других.

— Фанатик, — сказал Франц Малан. — В фанатиках всегда есть что-то не поддающееся контролю. Они презирают смерть. Но не всегда следуют разработанным планам.

Назидательный тон Франца Малана вызвал у Яна Клейна досаду. Но он и виду не подал, сказал только:

— Да, я называю его фанатиком. Но это вовсе не означает, что он и вправду таков. Хладнокровия у Сикоси Цики не меньше, чем у нас с тобой.

Франц Малан удовольствовался этим ответом. У него не было причин не доверять Яну Клейну.

— Я потолковал с остальными членами Комитета, — продолжал Ян Клейн. — Потребовал повторного голосования, ведь, что ни говори, речь шла о выборе нового кандидата. Проголосовали единогласно.

Франц Малан как наяву видел перед собой членов Комитета. Как они сидят вокруг овального орехового стола и медленно, один за другим, поднимают руки. Тайное голосование проводилось редко. Открытость в решениях необходима, чтобы не пошатнулось доверие. Отвлекаясь от стремления любыми, даже самыми жестокими способами защищать права буров и вообще всех белых в ЮАР, члены Комитета были практически не связаны друг с другом. Фашистский лидер Террас Бланш смотрел на большинство остальных с плохо скрытым презрением. Но без него здесь было не обойтись. Представителя алмазных королей де Бирсов, пожилого господина, который никогда не смеялся, окружало настороженное почтение, какое часто вызывает огромное богатство. Судья Пелсер, представитель «Союза братьев», славился своим презрением к людям, однако пользовался огромным влиянием, и мало кто смел ему возражать. Наконец, генерал Стрессер из верховного командования ВВС вообще избегал общества гражданских чиновников и землевладельцев.

Но все они поддержали кандидатуру Сикоси Цики. А стало быть, они с Яном Клейном продолжат осуществление плана.

— Сикоси Цики выезжает через три дня, — сказал Ян Клейн. — Коноваленко готов принять его. Он летит через Амстердам в Копенгаген, с замбийским паспортом. А затем на пароме переправится в Швецию.

Франц Малан кивнул. Теперь его очередь. Он достал из портфеля несколько больших черно-белых фотографий и карту. Фотографии он сделал сам и проявил в лаборатории, оборудованной у него дома, а карту скопировал на работе, когда никто не видел.

— Пятница, двенадцатого июня, — начал он. — Местная полиция предполагает как минимум сорок тысяч участников. Многое говорит за то, что для нас это вполне удобный случай нанести удар. Во-первых, с южной стороны к стадиону примыкает холм, Сигналхилл. Расстояние до трибуны оратора составит около семисот метров. Холм не застроен, но по южному склону к вершине ведет проезжая дорога. Таким образом, Сикоси Цики легко доберется до вершины и так же легко уедет оттуда. При необходимости он может спрятаться наверху, а потом спуститься вниз и смешаться с черными в возникшей сумятице.

Ян Клейн внимательно рассматривал фотографии, ожидая продолжения.

— Мой второй аргумент таков, — сказал Франц Малан. — Операция будет проведена в самом сердце английской части нашей страны. Африканцы — народ примитивный. Они наверняка сразу решат, что покушение осуществил кто-то из Капстада. И вся их ярость обратится на тех, кто живет в городе. Вот тогда либеральные англичане, которые благоволят чернокожим, поневоле поймут, что их ждет, когда черные придут к власти. И тем легче нам будет вызвать ответную реакцию.

Ян Клейн кивнул. Он подумал о том же и быстро взвесил все, что сказал Малан. Ведь по опыту он знал, что любой план имеет те или иные слабости.

— Что говорит «против»? — спросил он.

— Пока я ничего не нашел, — ответил Франц Малан.

— Но слабое место наверняка есть. И пока мы его не обнаружим, решение принимать нельзя.

— В этом смысле мне приходит в голову только одно, — помолчав, сказал Франц Малан. — Что Сикоси Цики промажет.

Ян Клейн вздрогнул:

— Он не промажет. Я выбираю людей, которые метко попадают в цель.

— И все-таки семьсот метров — расстояние большое. Внезапный порыв ветра, непроизвольное движение руки. Солнечный блик, который вообще невозможно предсказать. А в результате пуля отклонится от нужной траектории. И попадет в другого.

— Это исключено, — сказал Ян Клейн.

Франц Малан подумал, что слабое место в этом плане им, скорее всего, выявить не удастся. Зато он обнаружил слабое место у Яна Клейна. Исчерпав рациональные аргументы, тот попросту возвращался к исходному пункту и объявлял, что ошибка исключена.

Но вслух Малан ничего не сказал.

Слуга подал чай. Затем они еще раз прошлись по всему плану. Проверили каждую деталь, записали все вопросы, на которые нужно найти ответ, и только в четвертом часу решили, что сегодня дальше уже не двинутся.

— До двенадцатого июня остается чуть больше месяца, — сказал Ян Клейн. — А значит, время для принятия решения у нас ограничено. В следующую пятницу мы должны решить, проводить операцию в Капстаде или нет. До тех пор необходимо все взвесить, найти ответ на все вопросы. Встречаемся здесь утром пятнадцатого мая. В двенадцать часов я соберу весь Комитет. На этой неделе каждый из нас двоих еще раз сверит план, поищет трещины и слабости. Сильные его стороны, аргументы «за» мы уже знаем. Теперь надо отыскать аргументы «против».

Франц Малан кивнул. Возразить было нечего.

Они попрощались и один за другим, с промежутком в десять минут, покинули Хамманскрааль.

Ян Клейн направился прямиком в Безёйденхаут-Парк.

Миранда Нкойи смотрела на свою дочь. Девушка сидела на полу, устремив взгляд в пространство. Но Миранда заметила, что взгляд у нее не пустой, а видящий. Когда Миранда смотрела на дочь, на нее порой находило наваждение: казалось, она видит свою мать. Вот такой же юной, семнадцатилетней, была Матильда, когда родила ее. А теперь ее собственная дочь в том же возрасте.

Что она там видит? — думала Миранда. Иной раз у нее мурашки бежали по спине, потому что в дочери проступали черты отца. Особенно этот взгляд, полный мрачной сосредоточенности, хотя перед ней был один лишь воздух. Внутреннее зрение, непостижимое для других.

— Матильда, — негромко сказала она, словно стараясь мягко вернуть дочь в то пространство, где находилась сама.

Девушка мгновенно вышла из задумчивости и посмотрела ей прямо в глаза.

— Я знаю, скоро приедет мой отец, — сказала она. — А поскольку ты не разрешаешь мне ненавидеть его, когда он здесь, я делаю это, пока жду. Ты можешь назначить время. Но никогда не отнимешь у меня ненависть.

Миранде хотелось крикнуть, что она понимает чувства дочери и разделяет их. Но она не могла открыть рот. Она была такая же, как ее мать, старшая Матильда, которая умерла от горя, от неизбывного унизительного сознания, что в собственной стране ей нельзя жить полноценной жизнью. Миранда понимала, что и сама живет в унижении, в безмолвном отчаянии, за которое могла отомстить только одним способом — постоянно предавая отца своей дочери.

Скоро, думала она. Скоро я расскажу Матильде, что ее мать сохранила еще кой-какие жизненные силы. Обязательно расскажу, чтобы снова завоевать ее, показать, что между нами еще нет пропасти.

Матильда была членом тайной молодежной организации АНК. Активно сотрудничала там и уже выполнила ряд важных поручений. Несколько раз ее задерживала полиция. И Миранда жила в вечном страхе, что дочку ранят или убьют. Видя, как поющие, многолюдные погребальные процессии африканцев несут на кладбище гробы, она каждый раз молила всех богов, в каких верила, пощадить ее дочь. Обращалась к христианскому Богу, к духам предков, к своей покойной матери, к сонгоме, о которой так часто говорил ее отец. Но никогда не была уверена, что эти боги вправду ее слышат. Молитвы приносили облегчение лишь потому, что утомляли ее.

Миранда понимала душевный разлад и отчаяние дочери, оттого что отец у нее бур, оттого что ее зачал враг. Ведь ей словно бы еще при рождении нанесли смертельную рану.

И все же она знала, что мать не способна сожалеть о своем ребенке. Тогда, семнадцать лет назад, она любила Яна Клейна так же мало, как и сейчас. Матильда была зачата в покорности и страхе. Постель, в которой они лежали, казалось, парила в пустынной, безвоздушной вселенной. И позднее Миранда не сумела победить свою покорность. Она ждала ребенка, у которого был отец, и этот отец устроил ее жизнь, предоставил дом в Безёйденхауте, давал деньги на жизнь. С самого начала она твердо решила больше не заводить от него детей. Если иначе нельзя, пусть Матильда останется единственным ее потомком, хотя при мысли об этом африканское сердце Миранды обливалось слезами. Ян Клейн никогда прямо не говорил, что хочет еще детей, и сколько бы он ни жаждал от нее участия в любви, это были пустые надежды. Она позволяла ему приходить по ночам и могла все это выдержать, потому что научилась мстить, предавая его.

Она смотрела на дочь, которая вновь погрузилась в тот мир, куда ее матери доступа не было. Миранда видела, что дочь унаследовала ее красоту. Единственное отличие — более светлая кожа. И порой у нее мелькала мысль: интересно, что бы сказал Ян Клейн, если б узнал, что больше всего на свете его дочери хочется быть совсем черной.

Моя дочь тоже предает его, думала Миранда. Но наше предательство не зло. Это спасительная соломинка, за которую мы цепляемся теперь, когда ЮАР охвачена пожаром. Все зло целиком на его стороне. И однажды оно уничтожит его. Свобода, которую мы обретем, будет не просто бюллетенем для голосования, прежде всего это будет освобождение от внутренних оков, которые держат нас в рабстве.

На дорожке, ведущей к гаражу, остановился автомобиль.

Матильда встала, посмотрела на мать.

— Почему ты не убила его? — спросила она.

В ее голосе Миранда различила его голос. Но она уверяла себя, что сердце у дочери не такое, как у буров. Внешность, светлая кожа — с этим ничего поделать нельзя. Она защищала сердце дочери, пылкое, неутомимое. И Ян Клейн никогда его не получит.

А ведь Ян Клейн, похоже, ничего не замечал — вот что противно. Каждый раз, когда он являлся в Безёйденхаут, машина была набита провизией; он хотел, чтобы Миранда приготовила ему жаркое, в точности так, как готовили в белой вилле, когда он был ребенком. Он не понимал, что пытается сделать Миранду как бы ее собственной матерью, рабыней, служанкой. Не понимал, что заставляет ее выступать то в одной, то в другой роли — и кухарки, и любовницы, и женщины, которая чистит ему одежду. Не видел яростной ненависти дочери. Он видел мир неподвижный, окаменевший и полагал целью своей жизни защищать его. Но фальшивой, лицемерной, беспредельной неправды, что была основой всей страны, не видел.

— Все в порядке? — спросил он, поставив на пол в прихожей сумки с провизией.

— Да, — ответила Миранда. — Все хорошо.

Потом она стала готовить жаркое, а Ян Клейн попробовал завести разговор с дочерью, которая разыгрывала скромность и застенчивость. Когда он попытался погладить девушку по волосам, Миранда из кухни увидела, как дочь оцепенела. Они поужинали — бурские колбаски, большие куски мяса, капустные салаты. Миранда знала, что после ужина Матильда пойдет в уборную и все это вытошнит. Потом Ян Клейн заговорил о разных пустяках, о доме, об обоях, о саде. Матильда ушла к себе, и Миранда осталась с ним наедине, отвечая на вопросы так, как он и ожидал. Потом они легли в постель. Тело у него было горячее, какое бывает только у зябких людей. Завтра воскресенье. Поскольку им нельзя было появляться вместе на улице, они обычно бродили по дому, кружили друг подле друга, ели и просто сидели молча. Матильда старалась с утра куда-нибудь уйти и возвращалась уже после его отъезда. Только в понедельник все вернется в обычную колею.

Когда Ян Клейн заснул и дыхание его стало ровным и спокойным, Миранда тихонько встала с постели. Она давно научилась двигаться совершенно бесшумно. Прошла на кухню, но дверь оставила открытой, — если он вдруг проснется, она сразу заметит. Приготовленный заранее стакан воды будет оправданием на случай, если он спросит, почему она встала.

Как обычно, она развесила его одежду на кухонном стуле. А стул поставила так, что из спальни его не было видно. Как-то раз Ян Клейн спросил, почему она вешает его одежду не в спальне, а на кухне, и она объяснила, что по утрам, пока он спит, чистит ее.

Миранда осторожно ощупала карманы. Она знала, что бумажник он держит в левом внутреннем кармане пиджака, а ключи — в правом кармане брюк. Пистолет, с которым он не расставался, лежал на ночном столике возле кровати.

Обыкновенно в карманах ничего больше не было. Но как раз в этот вечер она нашла там записку, накорябанную его рукой. Искоса поглядывая на дверь спальни, быстро прочла и запомнила текст.

Капстад, прочитала она.

12 июня.

Расстояние до места? Направление ветра? Подъездные пути?

Она аккуратно сложила листок и положила на прежнее место.

О чем шла речь в записке, Миранда не поняла. Но все равно она сделает так, как ей велели, на случай если она найдет что-нибудь в его карманах, — расскажет об этом человеку, с которым всегда встречалась наутро после визита Яна Клейна. Он и его друзья постараются выяснить, что это означает.

Она выпила воды и опять легла в постель.

Иногда Ян Клейн разговаривал во сне. И случалось это, как правило, в течение часа после того, как он засыпал. Его невнятное бормотание, невнятные вскрики она тоже запоминала и сообщала человеку, с которым встречалась наутро. Он записывал то, что она запомнила, как и все прочее, происходившее во время визитов Яна Клейна. Ведь иной раз он рассказывал, откуда приехал, иной раз — куда собирается. Хотя чаще всего не говорил ничего. И ни разу, будь то сознательно или по небрежности, словом не обмолвился о своей работе в разведке.

Когда-то давно он сказал ей, что работает в Претории, начальником конторы в департаменте юстиции.

Позднее, когда с ней связался человек, который хотел получить информацию, и она узнала от него, что Ян Клейн сотрудничает в секретной службе, ей было велено ни в коем случае не подавать виду, что она знает, чем он занимается.

Ян Клейн уехал из Безёйденхаут-Парка вечером в воскресенье. Миранда помахала ему вслед.

Перед отъездом он сказал, что вернется к вечеру в следующую пятницу.

Сидя за рулем, он размышлял о предстоящей неделе. План мало-помалу приобретал четкие очертания. Все было под контролем.

Однако же он не подозревал, что Виктор Мабаша до сих пор жив.

Вечером 12 мая, ровно за месяц до назначенного покушения на Нельсона Манделу, Сикоси Цики вылетел из Йоханнесбурга обычным рейсом компании КЛМ в Амстердам. Как и Виктор Мабаша, Сикоси Цики долго пытался угадать, кто будет его жертвой. Однако в противоположность Виктору Мабаше у него и мысли не мелькнуло, что это президент де Клерк. Для него вопрос остался открытым.

А про Нельсона Манделу он вообще не подумал.

Вечером в среду, 13 мая, в начале седьмого, к причалу в Лимхамне пришвартовалось рыбацкое судно.

Сикоси Цики сошел на берег. Судно тотчас отвалило от стенки и взяло обратный курс на Данию.

На набережной Сикоси Цики встретил невероятно толстый человек.

В этот день над Сконе разгулялась буря, пришедшая с юго-запада. Ветер утих только вечером следующего дня.

А потом стало очень тепло.