В среду, 10 июня, Курт Валландер получил бюллетень. По словам врача, который считал Валландера человеком немногословным и весьма замкнутым, комиссар не мог толком объяснить, что, собственно, его мучит. Сетовал на кошмары, бессонницу, боли в животе, ночные приступы панического страха, когда сердце, казалось, готово было остановиться, — короче говоря, на всем известные признаки прогрессирующего стресса, который может кончиться нервным срывом. В этот период Валландер ходил к врачу через день. Симптомы менялись, при очередном визите он называл что-нибудь новое, что якобы мучило его больше всего. Вдобавок у него внезапно начались сильные приступы слезливости. Врач, который в конце концов выдал ему больничный по поводу серьезной депрессии и назначил «разговорную» терапию в сочетании с антидепрессантами, нисколько не сомневался в серьезности ситуации. За короткое время Валландер убил человека и способствовал тому, чтобы другой сгорел заживо. Не мог он и сложить с себя ответственность за женщину, которая ценой собственной жизни помогла его дочери бежать. Но больше всего он винил себя в гибели Виктора Мабаши. То, что нынешняя реакция проявилась непосредственно после смерти Коноваленко, было вполне естественно. Теперь ему некого выслеживать, и за ним тоже никто не охотится. Как ни парадоксально, депрессия свидетельствовала, что Валландер испытывал облегчение. Теперь он разбирался с самим собой, и скорбь прорывала все возведенные им плотины. Валландер находился на больничном. И через несколько месяцев многие из его коллег начали думать, что он уже не вернется на службу. Временами, когда до истадской полиции доходили сообщения о его многочисленных разъездах, то в Данию, то на Карибские острова, сотрудники задавались вопросом, не придется ли отправить Валландера досрочно на пенсию. От этой мысли всем было не по себе. Но такого не случилось. Он вернулся, хотя и нескоро.

И все же на следующий день после того, как его отправили на больничный, он сидел в своем кабинете. Летний день на юге Сконе выдался теплый и тихий. Валландеру нужно было завершить кой-какую бумажную работу, а уж потом очистить стол, уйти и лечиться от депрессии. Он чувствовал мучительную неопределенность и спрашивал себя, когда, собственно, сможет вернуться.

В управление он пришел в шесть утра, проведя бессонную ночь у себя на квартире. За эти тихие утренние часы ему удалось наконец закончить подробный отчет по убийству Луизы Окерблум и всем последующим событиям. Перечитывая написанное, он как бы вновь спустился в ад, повторил путь, который хотел поскорее забыть. Кроме того, кое-что в этом отчете о дознании неминуемо оставалось фальшивым. Для него по-прежнему было загадкой, почему его странное исчезновение и тайное общение с Виктором Мабашей отчасти так и не раскрылись. Крайне слабая, а подчас и противоречивая мотивация целого ряда странных его поступков вопреки его ожиданиям вовсе не вызвала откровенных подозрений. В конце концов Валландер решил, что, поскольку он убил человека, все дело тут в сочувствии, смешанном с неким корпоративным духом.

Он отложил в сторону толстую папку с отчетами и открыл окно. Откуда-то издалека доносился детский смех.

Как выглядят мои собственные выводы? — думал он. Я попал в ситуацию, над которой был совершенно не властен. Сделал все ошибки, какие только может сделать полицейский, а самое ужасное — подставил под удар жизнь родной дочери. Она уверяла, что не винит меня за тот страшный день в подвале. Но вправе ли я ей верить? Возможно, я причинил ей страдания, которые лишь много позже дадут о себе знать страхами, кошмарами, ущербной жизнью? Вот с чего надо начать мой отчет, тот, какого я никогда не напишу. Тот, что заканчивается теперешней депрессией, из-за которой врач выписал мне больничный, причем на неопределенный срок.

Валландер вернулся к столу, грузно опустился на стул. Ночь он провел без сна, это правда, но усталость шла совсем от другого, коренилась в глубинах депрессии. Может, усталость и есть депрессия? А что с ним будет дальше? Врач предложил незамедлительно начать курс психоанализа. И Валландер воспринял это как приказ, не подлежащий обсуждению. Но что, собственно, он сможет сказать?

Перед ним лежало приглашение на отцовскую свадьбу. Сколько же раз он перечитывал его с тех пор, как оно пришло по почте несколько дней назад. Отец сочетается браком со своей прислугой накануне Иванова дня. То есть через десять дней. Не один раз уже Валландер разговаривал со своей сестрой Кристиной, которая ненадолго приезжала неделю-другую назад, в разгар хаоса, и решила, что все уладила. Теперь Валландер более не сомневался, что свадьба вправду состоится. Как не мог и отрицать, что отец пребывает в таком благостном настроении, какого он не припоминал, сколько ни копался в памяти. В студии, где состоится церемония, отец нарисовал огромный задник. К удивлению Валландера, сюжет был тот же, какой он писал всю жизнь: романтически неподвижный лесной пейзаж. Только на сей раз большого формата, вот и вся разница. Потолковал Валландер и с Гертруд, отцовской невестой, кстати по ее настоянию, и понял, что она искренне любит его отца. Это растрогало его, и он сказал, что очень рад их свадьбе.

Линда возвратилась в Стокгольм еще неделю с лишним назад. Она приедет на свадьбу, а потом прямо отсюда отправится в Италию. При мысли об этом Валландера охватывало пугающее чувство одиночества. Куда ни глянь, сплошное уныние и заброшенность. Как-то вечером, уже после смерти Коноваленко, он заглянул к Стену Видену и выпил у него почти весь запас виски. Изрядно захмелел и завел разговор о безнадежности, которая одолевала его. Думал, что это роднит его со Стеном, хотя у того и были девушки-конюхи, с которыми он порой делил постель, что худо-бедно создавало некую видимость общности. Валландер надеялся, что возобновленный контакт со Стеном Виденом будет прочным. Однако не обольщался, что все может стать как раньше, в юности. Те времена навсегда ушли, их не вернешь.

Стук в дверь прервал течение его мыслей. Валландер вздрогнул, за последнюю неделю в полиции он заметил, что шарахается от людей. На пороге возник Сведберг и спросил, нельзя ли войти.

— Я слыхал, какое-то время тебя с нами не будет.

У Валландера тотчас перехватило горло.

— Так надо, — пробормотал он, шмыгнув носом.

Сведберг заметил, что он растроган. И поспешно сменил тему:

— Помнишь наручники, которые ты нашел дома у Луизы Окерблум? Ты как-то вскользь упомянул о них. Помнишь?

Валландер кивнул. Эти наручники были для него символом загадочных сторон человеческой натуры как таковой. Еще вчера он размышлял о том, каковы его собственные незримые наручники.

— Вчера я прибирался дома в чулане, — продолжал Сведберг. — Там накопилась куча старых журналов и газет, и я решил их выкинуть. Но ты ведь знаешь, как оно бывает: я, конечно, расселся и начал читать. А попалась мне статья из серии «Артисты варьете последнего тридцатилетия». С фотографией знаменитого иллюзиониста, который с большим намеком взял псевдоним Сын Гудини. Настоящее его имя Давидссон, и теперь он уже перестал выбираться из разных там оков, пут и железных шкафов. Знаешь, почему он бросил это дело?

Валландер покачал головой.

— Он обрел спасение. Вступил в общину одной из независимых церквей. Угадай какой?

— Методистской, — задумчиво произнес Валландер.

— Совершенно верно. Я всю статью прочитал. И в конце там было написано, что он удачно женился и имел детей. В том числе дочь Луизу. Урожденную Давидссон, в замужестве Окерблум.

— Наручники, — задумчиво повторил Валландер.

— Память об отце, — сказал Сведберг. — Вот как все просто. Не знаю, что ты думал по этому поводу. Но у меня, признаться, были кой-какие мыслишки отнюдь не детского характера.

— У меня тоже, — сказал Валландер.

Сведберг встал и пошел к выходу, но на пороге обернулся:

— И еще кое-что. Помнишь Петера Ханссона?

— Вора?

— Ага. Ты не забыл, я просил его последить, не всплывут ли где на рынке украденные у тебя вещи. Вчера он мне позвонил. Большинство твоих вещей, увы, пропало. Их тебе не видать. Но странным образом он добыл один компакт-диск, который, как он говорит, принадлежал тебе.

— Он сказал, что это за диск?

— Я записал.

Сведберг пошарил по карманам, достал мятую бумажку.

— «Риголетто», — прочел он. — Верди.

Валландер улыбнулся:

— Именно его мне ужасно не хватало. Передай Петеру Ханссону от меня привет и благодарность.

— Он же вор, а воров не благодарят! — засмеялся Сведберг и вышел.

Валландер начал разбирать горы бумаг на столе. Было уже около одиннадцати, и к двенадцати он рассчитывал закончить.

Зазвонил телефон. Сперва он решил не снимать трубку. Но потом все-таки снял.

— Тут один человек хочет поговорить с комиссаром Валландером, — сказал незнакомый женский голос. Наверное, Эбба в отпуске, а эта девушка ее временно заменяет.

— Направьте его к кому-нибудь другому. Я посетителей не принимаю.

— Он настаивает. Хочет поговорить именно с комиссаром Валландером. Твердит, что пришел по важному делу. Он датчанин.

— Датчанин? — Валландер удивился. — А что это за дело?

— Говорит, речь идет о каком-то африканце.

На секунду Валландер задумался, потом сказал:

— Пусть зайдет.

Мужчина, вошедший в кабинет, представился как Пауль Ёргенсен, рыбак из Драгера. Он был очень высок и очень силен. Валландер подал ему руку, и пальцы словно угодили в железные клещи. Валландер предложил посетителю сесть. Ёргенсен сел и закурил сигару. Хорошо хоть окно открыто, подумал Валландер и, покопавшись некоторое время в ящиках, извлек оттуда пепельницу.

— Я должен кое-что рассказать, — начал Ёргенсен. — Хотя до сих пор не знаю, стоит об этом говорить или нет.

Валландер удивленно поднял брови:

— Вам следовало принять решение до того, как вы сюда пришли.

В обычной ситуации он бы, наверно, почувствовал досаду, но сейчас не услышал в собственном голосе никакой твердости.

— Вся штука в том, сможете ли вы закрыть глаза на легкое нарушение закона, — сказал Ёргенсен.

У Валландера мелькнула мысль, что посетитель не иначе как насмехается над ним. В таком случае время он выбрал крайне неудачно. Надо перехватить инициативу, пока разговор окончательно не сошел с рельсов.

— Мне доложили, что вы хотите сделать какое-то важное заявление насчет африканца, — сказал он. — Если оно вправду важное, я готов посмотреть сквозь пальцы на легкую незаконность. Но ничего не обещаю. Сами решайте, как вам поступить. Но прошу вас сделать это незамедлительно.

Ёргенсен, прищурясь, смотрел на него сквозь завесу табачного дыма:

— Ладно, рискну.

— Слушаю вас.

— Я из Драгёра, рыбак. Дела идут более-менее сносно, лодка есть, дом тоже, и на пиво вечерком хватает. Но кто откажется чуток подзаработать, когда есть возможность. Время от времени я беру с собой в море туристов, отсюда маленько деньжонок капает. А бывает, и в Швецию плаваю. Не так часто, раз-другой в году. Обычно вожу пассажиров, опоздавших на паром. Так вот. Несколько недель назад я как-то ввечеру плавал в Лимнхамн. Пассажир у меня был только один.

Он вдруг умолк, словно ожидая от Валландера какой-то реакции. Но тому было нечего сказать. Он только кивнул: дескать, продолжайте.

— Это был чернокожий. Говорил он только по-английски. Очень вежливый. Всю дорогу простоял со мной в рубке. Гм, пожалуй, самое время сказать, что поездка была не совсем обычная. Мне ее загодя заказали. Однажды утром в порт заявился англичанин, который говорил по-датски, и спросил, не могу ли я перевезти через Эресунн одного пассажира. Ну, думаю, дело какое-то темное, лучше от него отвязаться. Заломлю побольше денег, мужик и отвалит. Пять тыщ крон потребовал. Но, как ни странно, он сразу достал денежки и заплатил вперед.

Теперь Валландер заинтересовался всерьез. На миг забыл обо всем, полностью сосредоточился на рассказе Ёргенсена. И опять кивнул: продолжайте!

— Я смолоду плавал матросом. Ну и маленько нахватался английского. Спросил у этого пассажира, что он собирается делать в Швеции. Он ответил, что хочет навестить друзей. Я спросил, долго ли он там пробудет, а он ответил, что через месяц вернется обратно в Африку. У меня, понятно, закралось подозрение, что дело тут нечисто. Ведь как-никак он пробирался в Швецию нелегально. А поскольку задним числом ничего не докажешь, я и рискнул все вам рассказать.

Валландер поднял руку:

— Давайте-ка поточнее. Когда это было? Какого числа?

Ёргенсен наклонился вперед, поглядел на настольный календарь.

— В пятницу, тринадцатого мая. Около шести вечера.

Вероятно, так оно и есть, подумал Валландер. Это мог быть преемник Виктора Мабаши.

— Он сказал, что пробудет здесь около месяца?

— Кажись, так.

— Кажись?

— Точно.

— Продолжайте, — сказал Валландер. — И как можно подробнее.

— Ну, мы толковали о том о сем. Держался парень дружелюбно, вежливо. Но я все время чувствовал, что он как бы начеку. По-другому не скажешь. В конце концов мы добрались до Лимхамна. Я причалил, и он сошел на берег. Деньги я получил вперед, а потому сразу развернул лодку и отплыл восвояси. И думать забыл про эту историю, да вот на днях мне попалась на глаза старая шведская газета. На первой странице там была фотография, и человек на ней будто знакомый. Он погиб в перестрелке с полицией. — Ёргенсен секунду помолчал. — С вами. Ваша фотография там тоже была.

— За какое число газета? — перебил Валландер, хотя уже знал ответ.

— Кажись, за четверг, — неуверенно сказал Ёргенсен. — А может, за следующий день, четырнадцатое мая.

— Дальше, — сказал Валландер. — В случае чего потом проверим.

— Я узнал человека на фотографии. Но поначалу никак не мог вспомнить, где его видел. Только третьего дня наконец сообразил. Когда я высадил африканца в Лимхамне, на набережной его ждал толстенный мужик. Поодаль держался, будто не хотел, чтоб его заметили. Но у меня глаз острый. Это был он. Потом я долго думал. А вдруг это важно? Ну и вот, взял себе выходной и приехал сюда.

— Вы правильно поступили, — сказал Валландер. — Я не стану заводить дело насчет нелегального въезда в Швецию. Но при условии, что вы немедля прекращаете такую деятельность.

— Уже прекратил, — сказал Ёргенсен.

— Этот африканец. Опишите его.

— Лет тридцати. Высокий, сильный, гибкий.

— Еще?

— Больше не помню.

Валландер положил ручку:

— Вы правильно сделали, что пришли.

— Может, это вовсе и не важно, — сказал Ёргенсен.

— Напротив, очень важно. — Валландер встал. — Спасибо, что пришли и все рассказали.

— Не за что. — Ёргенсен вышел.

Валландер поискал копию письма, которое направил в Интерпол, в ЮАР. Немного подумал. Потом позвонил в Стокгольм, в шведский Интерпол.

— Комиссар Валландер из Истада, — сказал он, когда на том конце сняли трубку. — В субботу, двадцать третьего мая, я посылал телекс в Интерпол ЮАР. И хотел бы теперь знать, что они ответили.

— Но в таком случае вы должны были сами получить от них ответ.

— Будьте добры, проверьте на всякий случай, — попросил Валландер.

Через несколько минут ему сказали:

— Ваш телекс, одна страница, ушел вечером двадцать третьего мая в Йоханнесбург, в Интерпол. Нам подтвердили получение.

Валландер нахмурился:

— Одна страница? Я посылал две.

— У меня перед глазами копия. Вообще-то у сообщения как бы нет конца.

Валландер посмотрел на свой экземпляр.

Если отправлена только первая страница, то южноафриканская полиция не знает, что Виктор Мабаша мертв и вместо него послан другой человек.

Кроме того, можно сделать вывод, что покушение состоится двенадцатого июня, поскольку Сикоси Цики сказал Ергенсену, когда примерно собирается домой.

Валландер тотчас сделал логические выводы.

Южноафриканская полиция почти две недели разыскивает человека, которого нет в живых.

Сегодня четверг, 11 июня. Покушение, вероятно, состоится 12 июня.

Завтра.

— Как, черт побери, такое могло случиться? — воскликнул он. — Как вы умудрились отправить только половину моего телекса?

— Понятия не имею. Это вам скажет тогдашний дежурный.

— Еще раз, — сказал Валландер. — Я вышлю вам новый телекс. А вы сразу же отправите его в Йоханнесбург.

— Мы все отправляем сразу.

Валландер положил трубку. Как это возможно? — опять подумал он.

Он даже не пытался найти ответ. Вместо этого вставил бумагу в машинку и написал короткую депешу. «Виктор Мабаша неактуален. Вместо него нужно искать человека по имени Сикоси Цики. Тридцать лет, высокий, стройный (тут он заглянул в словарь, потом написал: well proportioned), особые приметы отсутствуют. Данное сообщение заменяет предшествующее. Повторяю: Виктор Мабаша неактуален. Сикоси Цики, вероятно, его преемник. Фотографии нет. Отпечатки пальцев постараемся найти».

Он подписал телекс и пошел в дежурную часть:

— Немедля отошлите это факсом в стокгольмский Интерпол, — сказал он незнакомой дежурной.

Постоял, наблюдая за отправкой сообщения. Потом вернулся в кабинет. Наверно, уже слишком поздно.

Если б оставался на службе, он бы незамедлительно потребовал выяснить, кто несет ответственность за то, что отправлена была только половина телекса. Но теперь не стал этого делать. Все равно не успеет.

Валландер опять занялся бумагами. И около часу наконец-то все разобрал. Стол был чист. Он запер свои личные ящики и встал. Не оборачиваясь, вышел из кабинета, закрыл за собой дверь. В коридоре ему никто не встретился, и он незаметно покинул управление.

Теперь осталась лишь одна задача. Когда он ее выполнит, список дел будет исчерпан.

Он спустился вниз по переулку, миновал больницу, свернул налево. И все время ему чудилось, будто встречные прохожие смотрят на него. Он старался пригнуться, сделаться как можно меньше и незаметнее. Выйдя на площадь, заглянул в оптический магазин, купил себе темные очки. Потом зашагал по Хамнгатан, пересек Эстерледен и очутился в портовом районе. Там было летнее кафе, где он почти год назад писал письмо Байбе Лиепе в Ригу. Письмо, которое так и не отправил — вышел на пирс, порвал, а клочки бросил в море. Теперь он решил написать ей снова и обязательно отослать письмо. Бумага и конверт с маркой лежали во внутреннем кармане пиджака. Валландер сел за угловой столик, где не было ветра, и заказал кофе, размышляя о том дне год назад. Тогда он тоже был в унынии. Хотя с нынешней ситуацией это ни в какое сравнение не шло. Толком не зная, о чем написать, он начал наобум. Рассказал об этом кафе, о погоде, о белых рыбачьих лодках с зелеными сетями, которые видел здесь у пирса. Попытался описать запах моря. Потом начал рассказывать о своем самочувствии. Нужные английские слова подбирались с трудом, но он кое-как справлялся. Рассказал, что получил больничный и не уверен, что вообще вернется на службу. «Возможно, я закончил свое последнее дело, — писал он. — И расследовал я его плохо, собственно вообще не завершил. Напрашиваются мысли, что я совсем не гожусь для той работы, какую себе выбрал. Хотя долгое время думал иначе. А теперь вот не знаю».

Перечитав написанное, он подумал, что не сумеет переделать письмо, хоть и очень недоволен некоторыми формулировками, которые показались ему туманными и неясными. Сложил листок, заклеил конверт и попросил счет. Возле лодочной гавани был почтовый ящик, он прошел туда и бросил письмо в прорезь. Потом прогулялся на дальний конец пирса, сел на каменный столбик. К гавани приближался польский паром. Море переливалось серо-стальным, синим и зеленым. Валландеру вдруг вспомнился велосипед, который он нашел тогда ночью в тумане. Этот велосипед так и лежал за отцовским сараем. Надо вернуть его на прежнее место, сегодня же вечером.

Через полчаса он встал и пешком отправился через весь город на Мариягатан. Отпер дверь и остановился на пороге.

Посреди прихожей стоял новенький музыкальный центр, на проигрывателе для компакт-дисков лежала открытка:

С пожеланиями выздоровления и скорейшего возвращения. Твои коллеги.

Конечно, ведь у Сведберга есть запасной ключ, он взял его, чтобы впустить рабочих, которые делали ремонт после взрыва. Валландер сел на пол, глядя на музыкальный центр. Он был растроган и с трудом сдерживал слезы. Но считал, что не заслужил такого подарка.

Тогда же, в четверг, 11 июня, с 12 дня до 10 вечера в телексной связи между Швецией и ЮАР случился обрыв. Поэтому вечерний дежурный отослал телекс Валландера южноафриканским коллегам только около половины одиннадцатого. Там телекс приняли, зарегистрировали и положили в корзину с сообщениями, которые завтра утром будут препровождены адресатам. Но кто-то вспомнил, что от прокурора Схееперса приходило настоятельное распоряжение немедля направлять копии всех телексов из Швеции к нему в контору. Полицейский, дежуривший в телексной, однако, не помнил, как надлежит поступить, если депеша придет поздно вечером или ночью. И распоряжение Схееперса тоже куда-то подевалось, хотя его должны были подшить в специальную папку текущих документов. Один из дежурных полагал, что депеша может спокойно подождать до утра, другой сокрушался по поводу пропажи прокурорского распоряжения. И по той или иной причине — возможно, чтобы попросту не заснуть, — начал его искать. Спустя добрых полчаса он разыскал нужную бумагу, и, разумеется, совсем в другом месте. Схееперс категорически приказывал независимо от времени суток передавать ему по телефону все телексы, поступившие вечером или ночью. Между тем было уже около полуночи. В результате всех этих накладок и опозданий, вызванных в большинстве обыкновенной халатностью и даже ленью, Схееперсу позвонили в три минуты первого в пятницу, 12 июня. Ему не спалось, хоть он и решил, что покушение запланировано осуществить в Дурбане. Юдифь спала, а он, не смыкая глаз, ворочался с боку на бок и с досадой думал, что надо было все-таки взять с собой Борстлапа и поехать в Капстад. Хотя бы ради тренировки. Кроме того, его, как и Борстлапа, беспокоило, что, несмотря на большое вознаграждение, никто до сих пор не сообщил, где прячется Виктор Мабаша. Борстлап неоднократно повторял, что бесследное исчезновение Виктора Мабаши выглядит очень странно. А когда Схееперс попытался заставить его высказаться точнее, он ответил, что никаких фактов у него нет, есть только предчувствие. Жена тихонько застонала во сне, когда телефон возле кровати громко зазвонил. Схееперс схватил трубку, будто все время ждал этого звонка. Выслушал сообщение дежурного из Интерпола. Взял с ночного столика ручку, попросил прочитать еще раз и записал на тыльной стороне руки два слова: «Сикоси Цики».

Положив трубку, он некоторое время неподвижно сидел в постели. Юдифь проснулась, спросила, что произошло.

— Для нас с тобой ничего, — ответил он. — Но кое для кого ситуация может быть опасной.

Он набрал номер Борстлапа:

— Новый телекс из Швеции. Это не Виктор Мабаша, а другой, по имени Сикоси Цики. Покушение предположительно состоится сегодня утром.

— Черт!

Они решили прямо сейчас встретиться в прокуратуре, в кабинете у Схееперса.

Юдифь заметила, что муж испуган, и опять спросила:

— Что произошло?

— Самое ужасное, — ответил он.

И вышел в темноту.

Было девятнадцать минут пополуночи.