1
На рассвете начал он свое превращение.
Он тщательно просчитал все до мелочей, чтобы план удался. На это уйдет весь день, и он не хотел бы рисковать из-за недостатка времени. Он взял первую кисточку и поднес к лицу. Из магнитофона, стоявшего на полу, доносились звуки барабанного боя. Он посмотрел на свое отражение в зеркале. Затем уверенно нанес первые черные штрихи на лоб. Рука его была тверда. Стало быть, он нисколько не нервничал. Хотя сейчас впервые по-настоящему наносил свою боевую раскраску. Раньше это было для него бегством, способом защиты от всех обид и несправедливостей, которым он постоянно подвергался, а сейчас стало великим серьезным превращением. С каждым новым штрихом, наносимым на лицо, он словно бы оставлял свою старую жизнь позади. Путь к отступлению отрезан. В этот вечер игра окончена, и он объявляет войну, в которой люди будут умирать по-настоящему.
Войдя в комнату, он запер за собой дверь и начал с того, что в последний раз проверил, ничего ли не забыл. Нет, все было на своих местах. Аккуратно очищенные кисточки, фарфоровые чашечки с красками, полотенца и вода. В комнате было очень светло. Он направил зеркала прямо на себя, чтобы они не отсвечивали. Возле небольшого точильного станка на куске темной ткани лежало его оружие. Три топора, разнообразные ножи, а также баллончики-аэрозоли. Оставалось одно. До наступления вечера надо было выбрать, какое оружие он возьмет с собой. Все сразу брать нельзя. Однако он знал, что решение будет принято само собой, когда он начнет свое превращение.
Прежде чем усесться на скамью и приступить к раскраске лица, он кончиками пальцев дотронулся до лезвий топоров и ножей. Острее не бывает. Он поддался искушению и надавил ножом на палец чуть сильнее, чем следовало. Тотчас брызнула кровь. Он вытер палец и лезвие полотенцем. Затем уселся перед зеркалом.
Первые штрихи на лбу должны быть черными. Как будто он выводит два глубоких надреза, обнажая свой мозг и выпуская наружу все назойливые воспоминания о мучительном унижении, которое ему пришлось пережить. После этого надо нанести красные и белые штрихи, круги, четырехугольники и, наконец, змеевидные орнаменты на щеках. Белой кожи лица больше не будет видно. И тогда превращение состоится. Надо полностью стереть свой прежний облик. Он возродится в образе зверя, и никогда больше не будет говорить по-человечески. Он решил, что не раздумывая отрежет себе язык, если это будет необходимо.
Превращение заняло у него весь день. Около шести часов вечера все было готово. Он все же решил взять самый большой из трех топоров. Он заткнул топорище за кожаный ремень, крепко затянутый вокруг пояса, где уже красовалось два ножа в ножнах. Оглянулся вокруг. Ничего не забыл. Аэрозолевые баллончики он засунул во внутренние карманы кожаной куртки.
В последний раз посмотрел на свое лицо в зеркале — и содрогнулся. Затем осторожно натянул на голову мотоциклетный шлем, погасил свет и вышел из комнаты так же, как и вошел в нее, — босиком.
В пять минут десятого Густав Веттерстедт убавил звук в телевизоре и позвонил матери. Это была привычка, повторявшаяся изо дня в день. С тех пор как он более двадцати пяти лет назад ушел с поста министра юстиции и сложил с себя все политические полномочия, он смотрел последние известия с неохотой и отвращением. Он не мог примириться с тем, что больше не участвует в делах. За долгие годы пребывания на посту министра, его — человека, находящегося в самом центре общественного внимания, — показывали по телевизору, по крайней мере, раз в неделю. Он скрупулезно следил за тем, чтобы секретарь записывал на видео каждое его выступление по телевизору. Теперь кассеты располагались в его кабинете, где закрывали собой всю стену. Случалось, что он просматривал их заново. Постоянным источником удовлетворения был для него тот факт, что за долгие годы на посту министра юстиции он ни разу не потерял хладнокровия перед неожиданными и каверзными вопросами коварных журналистов. С чувством безграничного презрения он вспоминал многих своих коллег, которые питали страх перед телерепортерами. Слишком часто они начинали запинаться и путаться в противоречиях, в делах, которые потом уже никогда не могли распутать. С ним ничего подобного не случалось. Он был человеком, которого никому не удавалось сбить с толку. Журналисты никогда не могли одержать над ним верх. Они так и не напали на след его тайны.
В девять часов он сидел перед телевизором в ожидании выпуска новостей. Потом убавил звук. Он придвинул к себе телефон и позвонил матери. Когда он появился на свет, мать была еще совсем молодой. Сейчас ей было девяносто четыре года, она пребывала в трезвом уме и была полна неизрасходованной энергии. Мать жила одна в большой квартире, находящейся в центре Стокгольма. Каждый раз, снимая телефонную трубку и набирая номер, Веттерстедт надеялся, что она не ответит. Самому ему было за семьдесят, и он боялся, что мать переживет его. Больше всего он желал ее смерти. Тогда бы он остался один. Надо было отделаться от этих звонков, и вообще поскорее забыть, как она выглядела.
В трубке послышались гудки. Веттерстедт всматривался в беззвучную декламацию новостей на экране. После четвертого гудка он начал надеяться, что мать наконец-то умерла. На том конце сняли трубку. Когда он разговаривал с матерью, голос у него становился вкрадчивым. Веттерстедт спросил, как она себя чувствует, как прошел день. Он с трудом примирился с мыслью, что мать все еще жива, и постарался сделать беседу как можно короче.
Он закончил разговор и сидел, положив руку на телефонную трубку. «Она не умерла, — думал он. — И не умрет, если только я сам ее не прикончу».
Веттерстедт сидел в тишине. Снаружи доносились лишь шум моря и звуки одинокого мопеда, проезжавшего где-то поблизости. Он встал с дивана и подошел к большому балконному окну, выходящему к морю. Сумерки были красивыми и весьма поэтичными. За принадлежавшим ему огромным участком земли простиралось пустынное побережье. «Люди сидят перед телевизорами, — думал он. — Когда-то, вот так же, сидя перед телевизорами, они наблюдали за тем, как я умело беру за горло репортеров. Я должен был стать премьер-министром. Но я так и не стал им».
Он тщательно задернул плотные занавески, проследив, чтобы нигде не осталось просветов. Веттерстедт жил в доме, располагавшемся прямо на восток от Истада, настолько анонимно, насколько это было возможно, но случалось, что любопытные выслеживали его. И хотя прошло уже двадцать пять лет со времени его отставки, его по-прежнему не забыли. Он сходил на кухню и налил себе кофе из термоса. Термос он купил в конце шестидесятых во время официального визита в Италию. Веттерстедт смутно припоминал, что ездил туда для обсуждения увеличения вкладов в дело борьбы с распространением терроризма в Европе. Все вещи в его квартире служили напоминанием о прежней жизни. Часто ему приходило в голову, что неплохо было бы разом все выбросить. Однако сами эти усилия представлялись ему бессмысленными.
Веттерстедт вернулся к дивану с чашкой кофе в руках. Щелкнув пультом, выключил телевизор. Сидя в сумерках, он думал об истекшем дне. До обеда к нему приезжала журналистка из одного крупного ежемесячника, которая делает серию репортажей об известных людях на пенсии. Почему она решила выбрать именно его, выяснить так и не удалось. С ней приезжал фотограф, они сделали снимки на побережье и внутри дома. А он заранее решил для себя выступать в качестве старшего, отмеченного кротостью и смирением. Он говорил о своей теперешней жизни так, словно был очень счастлив. Живет он в полном уединении, размышляет о жизни, избавился наконец от ложного смущения и подумывает о том, что, возможно, пора приступить к сочинению мемуаров. Сорокалетняя журналистка была очарована и преисполнилась смиренного уважения. Потом он проводил ее и фотографа до автомобиля и помахал им вслед.
Он с удовлетворением подумал о том, что за все время интервью не сказал ни единого слова правды. Это также относилось к тому немногому, что все еще занимало его. Обманывать и не быть разоблаченным. Распространять видимость и создавать иллюзии. За многие годы в должности политика он понял, что в конечном итоге все, до последнего слова, является ложью. Правдой, переодетой в ложь, или ложью, которая прикрывается правдой.
Веттерстедт неторопливо отхлебывал кофе. Приятные ощущения разливались по всему телу. Вечер и ночь он любил в особенности. В это время суток мысли пропадали, мысли обо всем, что когда-то было в его жизни, и обо всем, что теперь утрачено. Но самого важного у него не отнимет никто — великой тайны, известной лишь ему одному.
Иногда он казался себе отражением в зеркале, плоским и объемным одновременно. Он был человеком с двойным дном. Снаружи была видна лишь поверхность: умелый юрист, уважаемый министр юстиции, кроткий пенсионер, который прогуливается вдоль сконского побережья. Никто не догадывался, что у него есть двойник. Он здоровался с королями и президентами, раскланивался с улыбкой на устах, а про себя думал: «Знали бы вы только, кто я на самом деле и что я о вас думаю». Он ни на минуту не забывал об этом, когда выступал перед телекамерами: «Знали бы вы только, кто я такой и что я о вас думаю», — где-то в глубине души он всегда хранил эту мысль. Но никто никогда об этом не догадывался. Тайна заключалась в следующем: он презирал и ненавидел свою партию, взгляды, которые отстаивал, большинство людей, встречавшихся на его пути. Об этой тайне не узнает никто до самой его смерти. Он увидел мир таким, каков он есть, распознал, что мир трещит по швам, понял бессмысленность бытия. Об этом он никому не говорил. Он никогда не ощущал потребности поделиться с кем-нибудь этой истиной.
Удовольствие росло в предвкушении завтрашнего дня. После девяти вечера должны были подъехать его друзья на черных «мерседесах» с затемненными зеркальными стеклами. Они заедут прямо в его гараж, а он будет ждать в комнате с зашторенными гардинами, вот как сейчас. Нетерпение возросло, когда он представил себе девушку, которую они привезли ему в прошлый раз. Веттерстедт сказал им, что в последнее время они слишком часто привозили блондинок. Некоторые, к тому же, были чересчур стары — уже за двадцать. Теперь ему хотелось кого-нибудь помоложе, лучше из мулаток. Друзья будут ждать в подземном помещении, там есть телевизор, а он уведет девушку к себе в спальню. Как всегда, перед рассветом они уедут, а он уже будет представлять себе девушку, которую они привезут на следующей неделе. Мысль о завтрашнем дне так взбудоражила его, что он поднялся с дивана и пошел в кабинет. Прежде чем погасить свет, он задернул занавески. Веттерстедт мимоходом глянул в окно, и ему показалось, что внизу на побережье мелькнула чья-то тень. Он снял очки и прищурился. Случалось, что любители ночных похождений забредали прямо на его территорию. А несколько раз дело даже дошло до звонка в полицию Истада: пришлось пожаловаться на молодежь, которая жгла костры на побережье и шумела. У него были надежные связи в истадской полиции. Оттуда всегда приезжали по первому требованию и забирали тех, кто его побеспокоил. Часто ему приходило в голову, что раньше он и представить себе не мог, какую информацию и связи приобретет на посту министра юстиции. Он не просто познал все нюансы той особой атмосферы, царившей в шведском полицейском корпусе, но и постепенно приобрел единомышленников внутри шведского механизма правосудия. Не менее важными оказались и те контакты, которые он завязал в криминальном мире. Это были интеллигентные преступники, яркие индивидуальности, руководители преступных синдикатов, которых он сделал своими друзьями. Разумеется, за двадцать пять лет, прошедших со времени его ухода с поста министра юстиции, многое изменилось, но Веттерстедт по-прежнему был доволен своими старыми связями. Не говоря уже о друзьях, которые заботились о том, чтобы каждую неделю поставлять ему молоденьких девочек.
Эта тень на побережье — игра воображения. Он поправил занавески и открыл тумбу письменного стола, доставшегося ему от отца, боязливого профессора-юриста. Веттерстедт достал дорогую папку с красивым орнаментом и раскрыл ее на столе. Не торопясь, почти благоговейно он перелистывал свою коллекцию старинных порнографических фотографий. Самой старой была раритетная картинка, дагерротип 1855 года, который он однажды купил в Париже. На ней изображалась обнаженная женщина, которая обнимала собаку. Его коллекция ценилась в определенных кругах, в кучке безвестных людей, которые разделяли его интерес. Эту коллекцию фотографий Лекадра 1890-х годов превосходила только коллекция, принадлежавшая магнату сталелитейных заводов в районе города Рюр. Веттерстедт не торопясь перелистывал ламинированные страницы альбома. Дольше всего его взгляд задерживался на фотографиях совсем юных моделей, — по глазам девушек было видно, что они одурманены наркотиками. Часто он сожалел о том, что в свое время не начал фотографировать. Если бы он занялся этим раньше, то сегодня мог бы обладать уникальной коллекцией снимков.
Пролистав альбом, он снова запер его в письменном столе. Веттерстедт взял с друзей обещание, что в случае его смерти они предложат фотографии торговцу антиквариатом из Парижа, который занимается такого рода сделками по поручению. Деньги от продажи должны будут перевести на счет созданного им фонда поддержки молодых юристов, который будет обнародован только после его смерти.
Потушив лампу на письменном столе, он остался сидеть в темной комнате. С моря доносился слабый шум. Веттерстедту снова почудилось, что он слышит звуки мопеда, проехавшего где-то поблизости. Ему все еще трудно было представить свою собственную смерть, несмотря на то, что ему уже перевалило за семьдесят. Дважды во время поездок в США он анонимно добивался позволения присутствовать при казни: один раз приговоренного казнили на электрическом стуле, другой — во все реже используемой тогда газовой камере. Какое-то особенное удовольствие доставляло ему смотреть на то, как умерщвляют людей. Но собственную смерть он себе представить не мог. Он направился в комнату, чтобы опрокинуть стаканчик ликера из бара. Время уже близилось к полуночи. Перед сном оставалось только прогуляться к морю. В прихожей он надел куртку, натянул поношенные деревянные башмаки и вышел из дома.
На улице было безветренно. Его вилла располагалась так обособленно, что свет из соседних домов сюда не доходил. Издалека доносился шум автомобилей, направлявшихся по дороге в Косеберга. Он пошел по тропинке, ведущей через садовую калитку на побережье. Веттерстедт с неудовольствием обнаружил, что лампа, висящая на столбе перед калиткой, была выбита. Побережье ожидало его. Отыскав ключи, он отпер калитку. Он приблизился к морю и остановился у самой кромки воды. На море был штиль. Далеко впереди, на горизонте, он увидел свет корабля, державшего курс на запад. Он расстегнул ширинку и стал мочиться в воду, продолжая фантазировать о завтрашнем развлечении.
Он ничего не слышал, но внезапно почувствовал, что кто-то стоит у него за спиной. Колени подогнулись, и он почувствовал, как страх пробежал по телу. Он быстро обернулся.
Мужчина, которого он увидел перед собой, напоминал зверя. Штаны до колен — это все, что было на нем одето. Он тут же с содроганием посмотрел незнакомцу в лицо. Веттерстедт не мог понять, что с ним — то ли лицо настолько изуродовано, то ли человек надел маску. В руке он держал топор. Рука, вцепившаяся в топорище, была очень мала, и Веттерстедт успел подумать, что мужчина напоминает ему карлика.
В следующий миг он закричал и кинулся бежать обратно к калитке, ведущей в сад. Он умер в то мгновение, когда лезвие топора разделило позвоночник чуть пониже плеч надвое. Он не увидел, как получеловек, похожий на зверя, нагнулся, встал на колени и сделал надрез у него на лбу, а потом одним ужасным рывком выдрал бо́льшую часть волос и кожи с макушки.
Часы едва пробили полночь.
Это было во вторник, 21 июня.
Где-то поблизости завели одинокий мопед. Вскоре звуки мотора стихли.
Вокруг опять стало спокойно и тихо.
2
21 июня около двенадцати часов Курт Валландер вышел из полицейского управления Истада. Чтобы никто не заметил, как он уходит, Валландер проскользнул через выход, ведущий из гаража. Он сел в машину и поехал вниз, к пристани. День выдался теплый, и он оставил пиджак на спинке стула в своем кабинете. Для тех, кто в ближайшие часы искал его, это было верным признаком того, что Валландер, несмотря ни на что, находится в здании. Он припарковался возле театра. Вышел на дальний пирс и сел на скамейку возле красного сарая, в котором размещалась служба спасения утопающих. Валландер прихватил с собой одну из своих толстых школьных тетрадей. Только он собрался что-то записать, как обнаружил, что не взял карандаш. Первым порывом было бросить тетрадь в бассейн неподалеку и забыть обо всем на свете. Но он знал, что это невозможно. Сослуживцы ему этого не простят.
Несмотря на все его протесты, они выбрали Валландера, доверили ему произнести речь в честь их товарища Бьёрка, который в тот день уходил с поста шефа полиции Истада.
Никогда прежде за всю свою жизнь Валландер речей не произносил. Правда, нечто отдаленно похожее представляли собой его выступления на бесчисленных пресс-конференциях, касавшихся расследования различных преступлений.
Но какими словами благодарить бывшего шефа полиции? За что, собственно, благодарить? Было ли, вообще говоря, что-то, за что они должны быть ему благодарны? Больше всего ему хотелось сказать о своей тревоге по поводу тех масштабных и при этом необдуманных реорганизациях и сокращениях, которые буквально разрушали полицию.
Он вышел из полицейского управления, чтобы спокойно обдумать предстоящую речь. Накануне вечером он сидел за кухонным столом до глубокой ночи, но так ничего и не придумал. А теперь времени больше нет. Через три часа они соберутся, чтобы вручить подарок Бьёрку, который на следующий день приступит к работе в мальмёском лене в должности начальника службы по делам иностранцев. Валландер встал со скамейки и направился вдоль пирса к прибрежному кафе. У причала плавно покачивались на волнах пришвартованные рыбачьи лодки. Валландер рассеянно вспомнил, как однажды, семь лет назад, он присутствовал при том, как из бассейна на пристани поднимали труп. Но он тут же отогнал это воспоминание. Сейчас важнее была речь, которую он должен прочитать в честь Бьёрка. Одна из официанток одолжила ему карандаш. С чашкой кофе он уселся за столик в летнем кафе и заставил себя написать несколько слов о Бьёрке. К часу у него уже была готова половина страницы. Валландер с кислой физиономией рассматривал плоды своего труда. На большее он все равно не способен. Он махнул рукой официантке, которая подошла и налила ему еще кофе.
— Что-то лето никак не наступит, — сказал Валландер.
— Может, его вообще не будет в этом году, — ответила официантка.
Речь для Бьёрка получилась из рук вон плохо, но Валландер был в прекрасном расположении духа. Через несколько недель у него начнется отпуск. Есть чему порадоваться. Долгая утомительная зима осталась позади. Он чувствовал, что ему действительно нужно хорошенько отдохнуть.
В три часа они собрались в столовой полицейского управления, и Валландер произнес речь в честь Бьёрка. Потом Сведберг преподнес ему новенький спиннинг, а Анн-Бритт Хёглунд вручила цветы. Валландеру удалось приукрасить свою жалкую речь, в порыве вдохновения он решился пересказать несколько эпизодов из их совместной практики с Бьёрком. Все смеялись, когда он вспомнил, как однажды обвалились строительные леса, и оба они свалились в навозную запруду. Потом все пили кофе и ели торт. В ответной речи Бьёрк пожелал успехов своей преемнице. Звали ее Лиза Хольгерсон, на днях она прибыла из крупного полицейского участка Смоланда. Она приступит к работе в начале осени. А пока что обязанности шефа полиции Истада будет исполнять Хансон. Когда церемония окончилась, и Валландер вернулся к себе в кабинет, в приоткрытую дверь постучал Мартинсон.
— Речь была что надо, — сказал он. — Не знал, что ты такой Цицерон.
— Да никакой я не Цицерон, — ответил Валландер. — Речь была отвратительная. И ты это знаешь не хуже меня.
Мартинсон робко присел на потрепанный стул для посетителей.
— Интересно, как пойдут дела, когда шефом станет женщина, — сказал он.
— А почему бы делам не пойти в гору? — ответил Валландер. — Ты бы лучше побеспокоился о том, как пойдут дела со всеми этими сокращениями.
— Я поэтому к тебе и заглянул, — сказал Мартинсон. — Ходят слухи, что весь личный состав будет каждую ночь с воскресенья на понедельник выезжать в Истад.
Валландер недоверчиво посмотрел на него.
— Да это же ни в какие рамки не лезет! — сказал он. — Кто тогда останется в здании и будет сторожить арестантов?
— Говорят, для этого у нас будет частная охрана.
Валландер удивленно посмотрел на Мартинсона.
— Частная охрана?
— За что купил, за то и продаю.
Валландер покачал головой. Мартинсон встал.
— Я решил, что надо тебе об этом сообщить, — сказал он. — Ты понимаешь, что будет дальше с полицией?
— Нет, — сказал Валландер. — Говорю честно и откровенно, больше мне добавить нечего.
Мартинсон замешкался в дверях.
— Что-нибудь еще?
Он достал из кармана какую-то бумагу.
— Ты ведь знаешь, начался мировой чемпионат по футболу. Счет 2:2, играли с Камеруном. Ты делал ставку 5:0 в пользу Камеруна. Так что ты у нас на последнем месте.
— Что значит «на последнем месте»? Одно из двух: либо выиграл, либо проиграл.
— Мы ведем статистику, которая показывает, кто был ближе к верному результату.
— Господи! Это еще зачем?
— Только один полицейский сделал ставку на счет 2:2, — сказал Мартинсон и вопросительно посмотрел на Валландера. — Впереди следующий матч — Швеция против России.
Валландер был абсолютно равнодушен к футболу. Зато несколько раз ходил на игру истадской гандбольной сборной, которая время от времени признавалась одной из лучших в Швеции. Последнее время он все же не мог не заметить, что шведы, казалось, сосредоточили все свое внимание на одном-единственном событии — чемпионате мира по футболу. Невозможно было включить телевизор или раскрыть газету и не наткнуться на бесконечные размышления о том, как пойдут дела у шведской сборной. В то же время он понимал, что вряд ли может держаться в стороне от этих ставок, которые делались в полиции. Его посчитали бы высокомерным. Он достал из заднего кармана бумажник.
— Сколько это стоит?
— Сто крон. Так же, как и в прошлый раз.
Он протянул купюру Мартинсону, который сделал пометку в своем списке.
— Значит, надо сделать ставку на результат?
— Швеция против России. С каким счетом?
— 4:4, — сказал Валландер.
— В футбольном матче столько голов почти никогда не бывает, — удивился Мартинсон. — Это больше смахивает на хоккей.
— Ну тогда пусть будет 3:1 в пользу России, — сказал Валландер. — Идет?
Мартинсон записал.
— Наверно, можно сразу сделать ставку и на матч с Бразилией, — продолжил он.
— 3:0 в пользу Бразилии, — выпалил Валландер.
— Не слишком большие надежды ты возлагаешь на Швецию, — сказал Мартинсон.
— Во всяком случае, в плане футбола, — ответил Валландер и дал ему еще одну стокроновую бумажку.
Мартинсон ушел, а Валландер принялся раздумывать над услышанным. Но с раздражением отогнал эти мысли. Время покажет, что здесь правда, а что — нет. На часах половина пятого. Валландер придвинул к себе папку с текущими материалами по поводу организованного вывоза краденых автомобилей в Восточную Европу. Несколько месяцев он занимался расследованием этого дела. До сих пор полиции удалось только отчасти восстановить картину обширной деятельности воров. Он знал, что затянется это надолго. Пока он будет в отпуске, за дело должен отвечать Сведберг. У Валландера было отчетливое предчувствие, что в его отсутствие расследование не продвинется ни на йоту.
В дверь постучали, и на пороге появилась Анн-Бритт Хёглунд. На голове у нее красовалась черная бейсбольная кепка.
— Ну, как я тебе? — спросила она.
— Смахиваешь на туриста, — ответил Валландер.
— Так будут выглядеть новые форменные фуражки для полицейских, — сказала она. — А над козырьком — надпись «Полиция». Я фотографии видела.
— Не бывать ей на моей голове, — сказал Валландер. — Какое счастье, что я больше не рядовой полицейский.
— В один прекрасный день мы, может быть, поймем, что Бьёрк был прекрасным шефом, — сказала она. — Думаю, это ты сегодня отлично подметил.
— Я знаю, речь была никудышная, — ответил Валландер, чувствуя, что постепенно приходит в раздражение. — Сами виноваты, что меня выбрали.
Анн-Бритт Хёглунд смотрела в окно. Валландер подумал, что какое-то недолгое время она все-таки отвечала слухам, предшествовавшим ее появлению в Истаде год тому назад. В высшей школе полиции она проявляла большие способности. Со временем эти способности росли. Отчасти Анн-Бритт Хёглунд смогла заполнить ту пустоту в душе Валландера, которая осталась после смерти Рюдберга. Всем, что умел Валландер, он был обязан Рюдбергу. Иногда он думал, что теперь настала его очередь обучить Анн-Бритт всем премудростям полицейского мастерства.
— Как дела с автомобилями? — спросила она.
— Да все по-прежнему, — ответил Валландер. — Кажется, у этой группировки множество разветвлений.
— Неужели нельзя найти какое-нибудь слабое место? — спросила она.
— Это вопрос времени, — ответил Валландер. — Рано или поздно мы их обезвредим. Пару раз мы напали на след. А потом они опять улизнули.
— Но когда-нибудь это кончится?
— Пока что конца края не видно. Истад никуда не денется. В двадцати милях отсюда, на другой стороне моря, существует несметное число людей, которые хотят обладать тем же, что имеем мы. Проблема только в том, что у них на это нет денег.
— Интересно, сколько ворованного добра вывозится на каждом пароме, — сказала она задумчиво.
— Лучше вообще этого не знать, — ответил Валландер.
Они сходили за кофе. У Анн-Бритт Хёглунд отпуск начинался уже на этой неделе. Валландер понял, что она проведет его в Истаде, потому что ее муж, работавший монтером на железнодорожных путях по всему миру, находился сейчас в Саудовской Аравии.
— Сам-то ты чем займешься? — спросила она, когда они заговорили о своих предстоящих отпусках.
— В Скаген поеду, — сказал Валландер.
— Вместе с этой женщиной из Риги? — с улыбкой поинтересовалась Анн-Бритт.
Валландер удивленно посмотрел на нее.
— Откуда ты знаешь?
— Да все знают, — ответила она. — Ты что, первый раз слышишь? Это все та самая неусыпная служба разведки, которая действует внутри коллектива.
Валландер был искренне удивлен. Он повстречал Байбу несколькими годами раньше в связи с расследованием одного дела, но никому никогда о ней не рассказывал. Она была вдовой убитого латышского полицейского. Байба приезжала в Истад на Рождество почти что полгода назад. А на Пасху Валландер ездил к ней в Ригу. Но он никогда о ней не рассказывал. Он никогда не знакомил ее с кем-нибудь из сослуживцев. Сейчас он задумался над тем, почему никогда не делал этого. И хотя отношения у них были по-прежнему хрупкими, Байба вылечила его от хандры, мучавшей Валландера после развода с Моной.
— Ну да, — сказал он. — Мы вместе поедем в Данию. А остаток лета я буду заботиться об отце.
— А Линда?
— Она звонила неделю назад и сказала, что будет поступать на театральные курсы в Висбю.
— Я думала, она хочет стать дизайнером по обивке мебели.
— Я тоже так думал. А теперь она решила, что они с подругой будут ставить какие-то театральные представления.
— Наверно, это очень интересно?
Валландер с сомнением покачал головой.
— Я надеюсь, она приедет сюда в июле, — сказал он. — Я ее очень давно не видел.
У двери кабинета Валландера они распрощались.
— Заходи в гости, — сказала она. — С этой женщиной из Риги или без нее. Хочешь с дочкой, хочешь один.
— Ее зовут Байба, — сказал Валландер.
Он пообещал прийти.
После беседы с Анн-Бритт он добрый час просидел за столом, склонившись над бумагами. Он дважды безуспешно звонил в полицию Гётеборга в поисках комиссара, который занимался тем же расследованием с другого конца. Без четверти шесть он снова сложил папки и встал. Вечером он решил поужинать в каком-нибудь летнем ресторанчике. В животе ныло, недавно он заметил, что похудел. Байба сетовала на то, что он слишком толстый. После этого он стал есть гораздо меньше, и это не составляло ему труда. А несколько раз он даже натянул на себя тренировочный костюм и вышел на пробежку, хотя и считал такое времяпрепровождение скучным.
Он надел куртку и подумал, что вечером надо написать Байбе. Только он вышел из комнаты, зазвонил телефон. Мгновение он колебался — подходить или нет. Затем вернулся к письменному столу и снял трубку.
Звонил Мартинсон.
— Замечательная у тебя получилась речь, — сказал Мартинсон. — Бьёрк был искренне тронут.
— Ты это уже говорил, — сказал Валландер. — Чего ты хотел? Я домой ухожу.
— Только что поступил немного странный звонок, — сказал Мартинсон. — Я подумал, что надо расспросить тебя.
Валландер нетерпеливо ждал продолжения.
— Звонил хозяин фермы, расположенной поблизости от Марсвинсхольма. Он сказал, что какая-то женщина ошивалась у него на рапсовом поле.
— Это все?
— Да.
— Какая-то женщина ошивалась на каком-то рапсовом поле? Что она там делала?
— Если я правильно его понял, она ничего не делала. Странным было, вообще говоря, то, что она там находилась, посреди рапса.
Недолго думая, Валландер распорядился:
— Вышли туда полицейский патруль. Это их обязанности.
— Проблема в том, что сейчас все заняты. Почти одновременно случились две автокатастрофы: одна — у въезда в Сварте, другая — возле Континенталя.
— Серьезные?
— Люди сильно не пострадали. Но, ясное дело, там порядочная заваруха.
— Но они ведь смогут поехать в Марсвинсхольм, когда освободятся?
— Тот фермер, кажется, не на шутку взволновался. Не знаю, как бы это объяснить. Если бы мне не надо было забирать детей, я бы сам туда поехал.
— Хорошо, я съезжу, — сказал Валландер. — Встретимся в коридоре, я запишу имя и схему проезда.
Через несколько минут Валландер выехал из полицейского управления. Он повернул направо и развернулся на круглой эстакаде в сторону Мальмё. Записка Мартинсона лежала на сиденье рядом. Фермера звали Саломонсон. Валландер выехал на трассу Е65 и опустил боковое стекло. По обеим сторонам дороги колыхались желтые рапсовые поля. Валландер не мог припомнить, когда он в последний раз так хорошо себя чувствовал. Он поставил кассету с «Женитьбой Фигаро» с партией Сюзанны в исполнении Барбары Хендрикс и подумал о Байбе, которую он вскоре увидит в Копенгагене. Он выехал на боковую дорогу, ведущую в Марсвинсхольм, и повернул налево; миновав усадьбу и приусадебную церковь, он снова повернул налево. Он мельком глянул на схему пути, нарисованную Мартинсоном, и свернул на узкую дорогу, ведущую меж полей. Где-то вдалеке проглядывало море.
Саломонсон жил в старом добротном сконском доме, соединенном общей крышей с другими постройками. Валландер вышел из автомобиля и огляделся вокруг. Куда ни глянь, повсюду простираются желтые рапсовые поля. Тут дверь в дом распахнулась. На лестнице стоял старик с биноклем в руке. Валландер подумал, что старик наверняка невесть что себе вообразил. Частенько случается, что старым одиноким людям в деревнях приспичит позвонить в полицию с какими-то своими фантазиями. Он подошел к лестнице и кивнул.
— Курт Валландер из полицейского управления Истада, — представился он.
Мужчина был небрит, на ногах у него красовались ободранные деревянные башмаки.
— Эдвин Саломонсон, — сказал мужчина и протянул тощую руку.
— Рассказывайте, что у вас произошло, — сказал Валландер.
Мужчина показал на рапсовое поле справа от дома.
— Я ее увидел сегодня утром, — начал он. — Встаю я рано. В пять утра она уже была здесь. Я сначала подумал, что это косуля. Потом смотрю в бинокль, а это женщина.
— Что она делала? — спросил Валландер.
— Она там стояла.
— И больше ничего?
— Стояла и глядела.
— Глядела на что?
— Откуда мне знать?
Валландер вздохнул. Вероятно, старик видел косулю. А потом фантазия возобладала.
— Вы ее не знаете? — спросил он.
— Раньше я ее никогда не видел, — ответил мужчина. — Если бы я знал, кто она, то уж, наверное, не стал бы звонить в полицию.
Валландер кивнул.
— Первый раз вы видели ее рано утром, — продолжал он. — Но вы ведь позвонили в полицию ближе к вечеру?
— Не хотелось беспокоить понапрасну, — скромно ответил мужчина. — Небось, у полиции дел невпроворот.
— Вы видели ее в бинокль, — сказал Валландер. — Она находилась на рапсовом поле, и вы никогда раньше ее не встречали. И как вы поступили?
— Я оделся и вышел сказать, чтобы она убиралась. А то весь рапс потопчет.
— Что случилось потом?
— Она убежала.
— Убежала?
— Она спряталась в рапсе. Присела так, что ее стало не видно. Сначала я подумал, что она ушла. Потом снова увидел ее в бинокль. И так несколько раз. Под конец я устал и позвонил вам.
— Когда вы видели ее в последний раз?
— Прямо перед тем, как позвонил.
— Что она тогда делала?
— Стояла и глядела.
Валландер посмотрел в сторону поля. Бесконечные рапсовые заросли и больше ничего.
— Полицейский, с которым вы разговаривали, сказал, что вы, судя по всему, были взволнованны, — сказал Валландер.
— Что может понадобиться человеку на рапсовом поле? Здесь должно быть что-то не так.
Валландер подумал, что надо как можно скорее покончить с этой беседой. Ясно, как пить дать, что старик все это выдумал. Он решил на следующий день позвонить в службу социальной поддержки.
— Я тут особо ничего поделать не могу, — сказал Валландер. — Она наверняка уже ушла отсюда. Во всяком случае здесь нет причин для беспокойства.
— И вовсе она не ушла, — сказал Саломонсон. — Вон она стоит.
Валландер быстро повернулся. Он посмотрел в направлении, куда показывал Саломонсон.
Женщина находилась метрах в пятидесяти от них на рапсовом поле. Валландер разглядел, что волосы у нее были очень темные. Они резко выделялись на фоне желтого рапса.
— Пойду поговорю с ней, — сказал Валландер. — Ждите здесь.
Он достал из багажника сапоги и направился к рапсовому полю с таким чувством, будто все это происходит во сне. Женщина неподвижно стояла и рассматривала его. Подойдя ближе, он увидел, что у нее были длинные черные волосы и смуглое лицо. Он остановился возле веревки, ограждавшей территорию поля. Он помахал ей рукой, чтобы она подошла. Женщина по-прежнему стояла неподвижно. Она все еще была далеко от него, и колыхавшийся рапс то и дело заслонял ее лицо, но Валландер видел, что она очень красива. Он крикнул, чтобы она подошла. Женщина не пошевелилась, и Валландер шагнул на поле. Она тотчас исчезла. Он почувствовал, что постепенно приходит в раздражение. Валландер пошел дальше, оглядываясь вокруг. Когда он снова увидел ее, она двинулась к восточному концу поля. Он побежал, чтобы опять не упустить ее. Женщина двигалась очень проворно, и Валландер запыхался. Когда их разделяло добрых двадцать метров, они находились прямо посреди рапсового поля. Он прокричал, чтобы она остановилась.
— Полиция! — ревел он. — Стоять!
Он начал приближаться. Затем внезапно остановился. Все произошло с молниеносной быстротой. Она подняла над головой канистру и стала поливать бесцветной жидкостью свои волосы, лицо и тело. У него промелькнула мысль, что женщина все это время носила канистру с собой. Валландер понял также, что она очень испугана. Она, не отрываясь, смотрела на него широко раскрытыми глазами.
— Полиция! — снова прокричал он. — Я хочу только поговорить с вами!
В тот же миг до него донесся запах бензина. В руках у нее внезапно появилась зажженная сигарета, которую она поднесла к волосам. Валландер вскрикнул, и женщина загорелась, как факел. Совершенно парализованный смотрел он, как она мечется кругами по рапсовому полю, а пламя шипит и пылает вокруг ее тела. Валландер слышал свой вопль. Но женщина в огне молчала. Впоследствии он не мог вспомнить, слышал ли он вообще ее крики.
Когда он попытался подбежать к ней, все поле взорвалось в огне. Внезапно он оказался в окружении дыма и пламени. Он закрыл руками лицо и побежал, не разбирая дороги. Подбежав к веревочному ограждению, он споткнулся и ничком упал в канаву. Обернувшись, Валландер увидел, как женщина промелькнула в последний раз, прежде чем упасть навзничь и исчезнуть из поля зрения. Она воздела руки кверху, словно просила о пощаде под направленным на нее дулом пистолета.
Рапсовое поле горело.
Где-то позади истошно орал Саломонсон.
Валландер поднялся на дрожащих ногах.
Он отвернулся, и его вырвало.
3
Впоследствии Валландер вспоминал горящую девушку на рапсовом поле, как далекий кошмарный сон, который больше всего на свете хочешь забыть. Весь вечер до глубокой ночи он был, вроде бы, абсолютно спокоен, но потом не мог вспомнить ничего, кроме подробностей, не имевших отношения к делу. Мартинсон, Хансон да и Анн-Бритт Хёглунд поначалу удивлялись такой невозмутимости. Они не знали, что творится за железным щитом, который он выставил перед собой. А там было полное опустошение, словно в рухнувшем доме.
Валландер вернулся домой в начале третьего ночи. Сел на диван, как был, не снимая закоптившейся одежды и сапог, перепачканных в глине. Он опрокинул стакан виски. Балконная дверь была распахнута, сквозь нее в дом проникала летняя ночь. Валландер расплакался, как ребенок.
Девушка, которая сожгла себя, была совсем юной. Она напомнила ему его дочь Линду.
За годы работы в полиции он научился быть готовым ко всему, что только может ожидать его на месте преступления, когда дело касается внезапной насильственной смерти. Ему приходилось смотреть на тех, кто повесился, застрелился, вставив ствол себе в рот, подорвался на мине или разбился вдребезги. Каким-то чудом он привык к подобного рода зрелищам, а затем словно отодвигал воспоминание в сторону. Но все это не распространялось на случаи, когда в деле были замешаны дети или подростки. Тогда он становился беззащитным, как в первые годы работы в полиции. Он знал, что большинство полицейских относятся к этому так же. Когда ребенок или подросток умирал от насилия, бессмысленной смертью, выработанная годами защита ломалась. Так будет продолжаться всегда, пока он работает в полиции.
Едва оправившись от пережитого шока, Валландер начал действовать. С перепачканным рвотой ртом он подбежал к Саломонсону, который, не веря своим глазам, смотрел на горящее рапсовое поле, и спросил, где в доме находится телефон. Саломонсон, похоже, не понял, а может, даже и не услышал вопроса, и Валландер оттолкнул фермера в сторону, продолжив поиски в доме. В нос ударил резкий запах грязи. Телефон находился в передней. Он позвонил 911, телефонист, принимавший вызов, утверждал впоследствии, что Валландер абсолютно спокойно описал случившееся и вызвал на место наряд. Языки пламени освещали комнату сквозь окно, словно мощный прожектор, который перебивает естественный свет летнего вечера. Валландер позвонил домой Мартинсону, но сначала ему пришлось поговорить с его старшей дочерью, затем с женой, прежде чем самого Мартинсона, который стриг траву в саду, подозвали к телефону. Он коротко описал случившееся и попросил Мартинсона позвонить Хансону и Анн-Бритт Хёглунд. Затем зашел на кухню и начисто вымыл под краном лицо. Когда он опять вышел во двор, Саломонсон неподвижно стоял в той же позе, поглощенный невероятным зрелищем. На машине приехали соседи, которые жили неподалеку. Но Валландер проревел, чтобы они держались подальше. Он не позволил им даже подойти к Саломонсону. Вдалеке послышались сирены пожарных машин, которые почти всегда приезжают на место первыми. Тотчас после этого прибыли две патрульные полицейские машины и «скорая». Петеру Эдлеру, начальнику пожарной команды, Валландер доверял больше всех.
— Что случилось? — спросил он.
— Потом объясню, — сказал Валландер. — Не натопчите в поле. Там мертвая женщина.
— Дом вне опасности, — сказал Эдлер. — Все, что мы можем сделать, — это огородить место происшествия.
Затем он повернулся к Саломонсону и спросил о ширине проселочных дорог и канав между полями. Один из работников «скорой» тем временем подошел к Валландеру. Валландер встречал его прежде, но имени не припоминал.
— Есть раненые? — спросил он.
Валландер помотал головой.
— Погибла девушка, — ответил он. — Она лежит на рапсовом поле.
— Тогда нужна труповозка, — деловито заметил водитель «скорой». — А что случилось?
Валландер оставил вопрос без ответа. Он повернулся к полицейскому по имени Нурен, которого знал лучше других.
— В поле лежит мертвая женщина, — сказал он. — В наших силах только огородить территорию, прежде чем тушить пожар.
Нурен кивнул.
— Это был несчастный случай? — спросил он.
— Скорее, самоубийство, — ответил Валландер.
Через несколько минут прибыл Мартинсон, Нурен принес Валландеру картонную чашечку с кофе. Тот смотрел на свою руку, думая, почему она не дрожит. Сразу после этого на машине прибыли Хансон и Анн-Бритт Хёглунд, и Валландер рассказал коллегам о случившемся.
Каждый раз он повторял одно и то же выражение: «Она горела, как факел».
— Какой кошмар, — сказала Анн-Бритт Хёглунд.
— Гораздо страшнее, чем просто «кошмар», — сказал Валландер. — Когда стоишь без дела и ничем не можешь помочь. Надеюсь, вам никогда не придется такое пережить.
Они молча наблюдали за работой пожарников, которые ограничивали горящий участок земли. Уже столпилась куча любопытных, но держались они на расстоянии от полицейских.
— Как она выглядела? — спросил Мартинсон. — Ты видел ее вблизи?
Валландер кивнул.
— Кто-то должен поговорить со стариком, — сказал он. — Его зовут Саломонсон.
Хансон увел Саломонсона на кухню. Анн-Бритт Хёглунд вышла поговорить с Петером Эдлером. Огонь уже начал ослабевать. Вернувшись, она сообщила, что скоро все закончится.
— Рапс горит быстро, — сказала она. — Кроме того, поле мокрое. Вчера прошел дождь.
— Она была молодая, — сказал Валландер. — Смуглая, с черными волосами. Одета в желтую ветровку. Кажется, джинсы. Во что обута, не знаю. И еще она была испугана.
— Чего она боялась? — спросил Мартинсон.
Валландер задумался.
— Она боялась меня, — ответил он чуть погодя. — Я не совсем уверен, но, по-моему, она еще больше испугалась, когда я прокричал, что я из полиции и приказал ей остановиться. А чего еще она боялась, я, разумеется, не знаю.
— Так она поняла, что ты сказал?
— Во всяком случае, слово «полиция» она поняла. В этом я уверен.
От пожара теперь остался только густой дым.
— В поле никого другого не было? — спросила Анн-Бритт Хёглунд. — Ты уверен, что она была одна?
— Нет, — сказал Валландер. — Совсем не уверен. Но никого, кроме нее, я не видел.
Они молча стояли, раздумывая над тем, что он сказал.
«Кто она? — думал Валландер. — Откуда она? Зачем подожгла себя? Если ей хотелось умереть, почему она выбрала такой мучительный способ?»
Хансон поговорил с Саломонсоном и вышел из дома.
— Надо бы нам устроить, как в США, — сказал он. — Ментолом мазать под носом. Как же там у него воняет, черт возьми! Вот несчастные старики, которым приходится жить дольше своих жен.
— Попроси кого-нибудь со «скорой» разузнать, как он себя чувствует, — сказал Валландер. — У него, наверно, шок.
Мартинсон ушел отдавать распоряжения. Петер Эдлер снял каску и подошел к Валландеру.
— Скоро все закончится, — сказал он. — Но я оставлю здесь машину на ночь.
— Когда можно будет пройти на поле? — спросил Валландер.
— Через час. Дым еще сколько-то провисит. Но земля уже начала остывать.
Валландер отвел Петера Эдлера в сторону.
— Знаешь ты, что нам предстоит увидеть? — спросил он. — Она опрокинула на себя пятилитровую канистру с бензином. Поле вокруг нее тоже загорелось, так что до этого она, судя по всему, пролила еще больше бензина на землю.
— Да, зрелище, наверно, не из приятных, — признал Эдлер. — Наверное, мало что уцелело.
Валландер ничего не прибавил. Он повернулся к Хансону.
— Как ни крути, всем понятно, что это было самоубийство, — сказал Хансон. — У нас есть лучший свидетель, который только может быть, — полицейский.
— Что сказал Саломонсон?
— Он никогда не видел ее до того, как она появилась там сегодня в пять часов утра. У нас нет причин полагать, что он говорит неправду.
— Иными словами, мы не знаем, кто она, — сказал Валландер. — И откуда она бежала, нам тоже неизвестно.
Хансон посмотрел на него удивленно.
— Почему она обязательно должна откуда-то бежать? — спросил он.
— Она была испугана, — сказал Валландер. — Она пряталась на рапсовом поле. И когда прибыла полиция, она решила себя поджечь.
— Что она там себе думала, мы не знаем, — сказал Хансон. — Может, тебе просто показалось, что она напугана.
— Нет, — сказал Валландер. — Я достаточно повидал страха на своем веку и знаю, как он выглядит.
К ним подошел один из работников «скорой».
— Старика мы забираем в больницу, — сказал он. — Похоже, он очень плох.
Валландер кивнул.
Приехал автомобиль с криминалистами. Валландер показал, где примерно должен лежать труп.
— Тебе, наверно, стоит поехать домой, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Ты достаточно насмотрелся сегодня вечером.
— Нет, — ответил Валландер. — Я останусь.
В половине девятого дым рассеялся, и Петер Эдлер сказал, что они могут идти в поле и приступать к осмотру места происшествия. Несмотря на светлый летний вечер, Валландер велел направить в поле прожекторы.
— Кроме тела там может оказаться что-то еще, — сказал он. — Смотрите под ноги. Всем, кто не имеет никакого отношения к делу, следует держаться подальше.
Он подумал, что сейчас ему меньше всего хочется исполнять свои обязанности. Вот бы уехать отсюда, а ответственность переложить на других.
Валландер вышел в поле один. Остальные стояли сзади и смотрели. Он боялся того, что ему предстояло увидеть, сердце заходилось от страха.
Он подошел к ней вплотную. Руки ее так и застыли воздетыми кверху, он видел, как, окруженная шипящими языками пламени, она сделала это движение перед самой смертью. Волосы, лицо и одежда сгорели дотла. Все, что осталось, — обугленное тело, которое по-прежнему излучало страх и одиночество. Валландер повернулся и зашагал прочь по черной обгоревшей земле. На мгновение он почувствовал, что сейчас потеряет сознание.
Криминалисты приступили к работе в резком свете прожекторов, где уже роились ночные бабочки. Хансон открыл окно у Саломонсона на кухне, чтобы выветрить спертый стариковский запах. Они вытащили деревянные стулья и расселись вокруг стола. Анн-Бритт Хёглунд предложила немного похозяйничать, и они сварили кофе на допотопной плите Саломонсона.
— У него только нерастворимый кофе, — сказала Анн-Бритт после того, как поискала в ящиках и шкафах. — Пойдет?
— Пойдет, — ответил Валландер. — Был бы крепким, а остальное — ерунда.
Рядом со старым буфетом с выдвижными дверцами висели на стене старинные часы. Валландер вдруг обнаружил, что они остановились. Он вспомнил, как однажды у Байбы в Риге видел похожие часы, на них тоже неподвижно застыли две часовые стрелки. «Что-то остановилось, — подумал он. — Словно сами стрелки пытаются помешать произойти событиям, которые еще не произошли. Мужа Байбы прикончили прохладной ночью в рижском порту. Одинокая девушка в море рапса — словно пассажир тонущего судна, она уходит из жизни, причиняя себе самую страшную боль, на которую только может обречь себя человек».
Она подожгла себя, будто боролась с каким-то внутренним врагом, сидевшим в глубине ее существа. И спасалась она не от незнакомого полицейского, размахивавшего руками.
Она спасалась от самой себя.
Воцарившаяся за столом тишина оторвала его от этих мыслей. Все смотрели на него в ожидании, когда он сам начнет беседу. Сквозь окно он видел, как криминальные эксперты в свете прожекторов ползали вокруг мертвого тела. Зажглась фотовспышка, затем еще одна.
— Кто-нибудь вызвал труповозку? — внезапно спросил Хансон.
Слова Хансона словно молотом ударили по барабанным перепонкам. Этот совершенно обыденный и деловой вопрос вернул Валландера к действительности, которую он сейчас меньше всего хотел осознавать.
Картины происшедшего проносились у него в голове, непотушенными очагами вспыхивали в израненном мозгу. Он вспомнил, как летел на машине по прекрасному шведскому лету. Звучал глубокий и ясный голос Барбары Хендрикс. И вот в густом рапсовом поле он видит девушку, пугливую, словно потревоженное животное. Откуда ни возьмись приходит беда. Происходит что-то уму непостижимое.
Машина-труповозка уже в пути, она похитит солнечное лето.
— Приц свое дело знает, — сказал Мартинсон, и Валландер сразу вспомнил имя работника «скорой», которое выпало у него из головы.
Он подумал, что должен что-нибудь сказать.
— Что нам известно? — начал он неуверенно, словно каждое слово давалось ему с трудом. — Пожилой фермер, живущий уединенно, встает рано утром и обнаруживает у себя на рапсовом поле постороннюю женщину. Он окликает ее, говорит, чтобы она ушла, потому что не хочет, чтобы топтали рапс. Она прячется и появляется снова, и так раз за разом. Ближе к вечеру он звонит нам. На место выезжаю я, поскольку наш выездной патруль занят на автомобильной аварии. На самом деле я решил, что с фермера спрос невелик. Собрался уехать отсюда и связаться с социальной службой, потому что мне показалось, что у Саломонсона просто-напросто в голове все перепуталось. Вдруг на рапсовом поле снова появляется женщина. Я пытаюсь заговорить с ней, но она убегает. Затем она опрокидывает себе на голову канистру и, пропитавшись бензином, поджигает себя кончиком горящей сигареты. Остальное вы знаете. Она была одна, держала в руках канистру с бензином и покончила с собой.
Он резко замолчал, словно не знал, что еще он должен сказать. Через мгновение он продолжил.
— Кто она, мы не знаем, — сказал он. — Почему она убила себя, мы не знаем. Я могу дать достаточно подробное описание внешности. Но на этом все.
Анн-Бритт Хёглунд поставила на стол треснутые кофейные чашки из шкафа. Мартинсон вышел в сад помочиться. Когда он вернулся на кухню, Валландер продолжил свою неуверенную попытку подытожить все, что ему известно, и решить, как они будут действовать дальше.
— Нам надо выяснить, кто она, — продолжал он. — Это, конечно же, главное. Собственно, это единственное, что можно от нас потребовать. Надо проверить тех, кто в розыске. Я могу описать, как она выглядела. По-моему, она была смуглая, так что начать надо с тщательной проверки беженцев и лагерей переселенцев. Потом будем ждать, что скажут криминалисты.
— Во всяком случае, нам известно, что это не криминал, — сказал Хансон. — Так что наша задача — только установить личность.
— Откуда-то она здесь появилась, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Пришла пешком? Приехала на велосипеде? Или на чем-то еще? Откуда у нее канистра с бензином? Вопросов хватает.
— Почему именно сюда? — сказал Мартинсон. — Почему она выбрала рапсовое поле Саломонсона? Его двор довольно далеко от главной дороги.
Вопросы повисли в воздухе. На кухню вошел Нурен и сказал, что приехали журналисты, которые хотели бы узнать, что произошло. Валландер почувствовал, что ему надо пройтись, и встал.
— Я поговорю с ними, — сказал он.
— Расскажи все как было, — сказал Хансон.
— А как я еще могу рассказать? — удивился Валландер.
Он вышел во двор и сразу узнал двух журналистов. Одна из них — молодая женщина, работавшая в газете «Истадс Аллеханда», другой — мужчина постарше из газеты «Арбетет».
— Похоже, что снимают фильм, — сказала женщина, кивнув на прожекторы в выгоревшем поле.
— Какой там фильм, — сказал Валландер.
Он рассказал о случившемся.
Женщина погибла при пожаре. Никаких подозрений на преступление нет. И поскольку они по-прежнему не знают, кто она, ему не хотелось бы пока давать более подробные комментарии.
— Можно сделать несколько фотографий? — спросил мужчина из «Арбетет».
— Снимайте, сколько вам угодно, — ответил Валландер. — Но вы должны фотографировать отсюда. В поле выходить не разрешается.
Журналисты удовольствовались этим и вскоре исчезли в своих машинах. Валландер собрался было вернуться на кухню, но увидел, что один из экспертов, ползавших по полю, помахал ему. Валландер пошел ему навстречу. Он избегал смотреть на останки женщины с воздетыми кверху руками. К нему направлялся Свен Нюберг, человек ворчливый, но признанный мастер своего дела. Они остановились у крайней точки, куда достигали лучи прожекторов. Легкий ветерок с моря овевал выгоревшее рапсовое поле.
— Кажется, мы кое-что нашли, — сказал Свен Нюберг.
В руке у него был полиэтиленовый пакет, который он отдал Валландеру. Тот сделал несколько шагов в сторону одного из прожекторов. В пакете лежало маленькое золотое украшение.
— Здесь есть надпись, — сказал Свен Нюберг. — Буквы Д.М.С. Это образок с изображением мадонны.
— А почему он не расплавился? — спросил Валландер.
— Пожар на пашне не доходит до температуры, при которой плавятся золотые украшения, — ответил Свен Нюберг. Голос у него был усталый.
— Это как раз то, что нам нужно, — сказал Валландер. — Кто она, мы не знаем, но теперь у нас хотя бы есть какие-то инициалы.
— Скоро мы ее увезем, — сказал Свен Нюберг и кивнул в сторону черной машины-труповозки, стоявшей в ожидании у поля.
— Что с телом? — осторожно спросил Валландер.
Нюберг пожал плечами.
— Может быть, по зубам можно будет что-нибудь определить. Патологоанатомы у нас опытные. Можно будет узнать, сколько ей лет. На основании новой генетической экспертизы они могут также сказать тебе, родилась ли она здесь, в шведской семье, или приехала откуда-нибудь еще.
— На кухне есть кофе, — сказал Валландер.
— Лучше не надо, — ответил Нюберг. — Я хочу закончить как можно быстрее. Завтра рано утром нам предстоит прочесать всю пашню. Поскольку состава преступления нет, это может подождать до утра.
Валландер вернулся на кухню. Он положил на стол пакет с украшением.
— Теперь у нас есть, с чего начать, — сказал он. — Образок с изображением мадонны. И надпись из букв Д.М.С. Теперь предлагаю разъехаться по домам. Я еще немного задержусь.
— Завтра в девять, — сказал Хансон и встал.
— Интересно, кто она, — сказал Мартинсон. — Состав преступления отсутствует, но все-таки это убийство. Ведь она убила саму себя.
Валландер кивнул.
— Убить себя и совершить самоубийство — это не всегда одно и то же. Ты это хотел сказать?
— Да, — сказал Мартинсон. — Но это всего лишь мое личное мнение. Шведское лето слишком прекрасно и коротко, чтобы его омрачали такие ужасные происшествия.
Мартинсон вышел во двор. Анн-Бритт Хёглунд осталась на кухне.
— Слава Богу, что я этого не видела, — сказала она. — Представляю, что ты сейчас чувствуешь.
Валландер промолчал.
— Увидимся завтра, — сказал он.
Когда машины разъехались, он уселся на ступеньках крыльца. Прожектора словно бы освещали пустынную сцену, где продолжалось представление, единственным зрителем которого был он.
Подул ветер. Этим летом все с нетерпением ждали настоящего тепла, но воздух был напитан прохладой. Валландер почувствовал, что замерз, пока сидел на лестнице. Он каждой клеточкой ощущал, как сильно стосковался по теплу. Скорее бы уж наступило настоящее лето!
Мгновение спустя он встал, прошел в дом и вымыл кофейные чашки, оставленные на столе.
4
Валландер вздрогнул во сне. Он почувствовал, как кто-то отрывает ему ногу. Открыв глаза, он увидел, что застрял в промежутке между изножьем и ободранным днищем кровати. Чтобы высвободиться, ему пришлось повернуться на бок. Он полежал без движения. Рассвет проникал сквозь небрежно спущенные роликовые гардины. Он посмотрел на часы, стоявшие на тумбочке у кровати. Стрелки часов показывали половину пятого. Валландер проспал всего несколько часов и чувствовал себя очень усталым. Мысленно он опять находился посреди рапсового поля. Он подумал, что теперь девушка представляется ему гораздо отчетливее. «Она боялась не меня, — подумал он. — И пряталась она не от меня и не от Саломонсона. Там был кто-то еще».
Он встал и поплелся на кухню. Дожидаясь, пока сварится кофе, Валландер пошел в неубранную гостиную и посмотрел на автоответчик. Красная лампа мигала. Он включил запись. Первое сообщение было от его сестры Кристины. «Позвони мне. Лучше в ближайшие два дня». Валландер тут же подумал, что это связано с их пожилым отцом. Тот женился на своей сиделке и жил теперь не один, но по-прежнему был капризным, настроение у него постоянно менялось. Затем шло скрипучее и неразборчивое сообщение из «Сконска Дагбладет» — спрашивали, интересуется ли он подпиской на газету. Он уже собрался было вернуться на кухню, как прозвучало еще одно сообщение. «Это Байба. Я еду в Таллинн на несколько дней. В субботу вернусь». Его тут же охватила дикая ревность, с которой невозможно совладать. Зачем ей понадобилось ехать в Таллинн? Она ничего об этом не сказала, когда они разговаривали в последний раз. Он пошел на кухню, налил кофе и позвонил в Ригу, хотя знал, что Байба наверняка еще спит. В трубке раздавались гудки, никто не подходил. С тем же успехом он позвонил еще раз. Беспокойство росло. Вряд ли она поехала в Таллинн в пять часов утра. Почему ее нет дома? И если она дома, то почему не подходит к телефону? Он взял чашку кофе, открыл дверь на балкон, выходивший на Мариягатан, и сел на единственный стул, который умещался на балконе. Девушка снова бежала по рапсовому полю. На мгновение ему показалось, что она похожа на Байбу. Он заставил себя подумать о том, что его ревность лишена оснований. Ведь он даже не имел права ревновать ее, поскольку они договорились не подкреплять свои хрупкие отношения ненужными обещаниями верности. Он вспомнил, как в ночь перед Рождеством они допоздна сидели и рассуждали о том, что, собственно говоря, они хотят друг от друга. Больше всего Валландеру хотелось, чтобы они поженились. Но когда Байба сказала о своей потребности в свободе, он тотчас с ней согласился. Он готов был соглашаться со всем, только бы не потерять ее.
Стояло раннее утро, но воздух уже прогрелся. Небо было ясно-голубым. Он не торопясь пил кофе, пытаясь не думать о девушке, которая сожгла себя посреди желтого рапса. Валландер допил кофе, вернулся в спальню и долго рылся в гардеробе в поисках чистой рубашки. Прежде чем идти в ванну, он собрал грязную одежду, которая валялась по всей квартире. На полу посреди гостиной выросла огромная куча вещей. Он решил сегодня же постирать.
Без пятнадцати шесть Валландер вышел из квартиры и направился вниз по улице. Он сел в машину и вспомнил, что до конца июня должен пройти техосмотр. Он свернул на Регементсгатан и поехал по Эстерледен. Неожиданно для самого себя он выехал из города и остановился около нового кладбища возле дороги на Кронохольм. Он вышел из машины и не торопясь пошел между рядами низких каменных надгробий. Изредка он мельком различал будто бы знакомые имена. Увидев год рождения, совпадающий с его собственным, Валландер тотчас отвел взгляд. Несколько молодых людей в синей спецодежде выгружали газонокосилку из прицепа мопеда. Он дошел до колумбария и сел на скамью. Он не был здесь с того самого ветреного осеннего дня четыре года назад, когда они развеяли прах Рюдберга. В тот раз был Бьёрк и несколько дальних, неизвестных родственников Рюдберга. Валландер много раз думал о том, что надо бы вернуться сюда. Но так никогда и не сделал этого, только сегодня.
«Надгробие было очень простое, — подумал он. — На нем высекли имя Рюдберга. В этой крохотной точке сосредоточились все воспоминания о том, каким он был. Но и здесь, в колумбарии, где витают незримые духи умерших, я не смогу обрести его вновь».
Он вдруг понял, что ему сложно мысленно представить себе, как выглядел Рюдберг. «Он умирает даже во мне самом, — подумал Валландер. — Скоро и само воспоминание о нем истлеет».
Валландеру стало нехорошо, и он встал. Перед глазами непрерывно бежала горящая девушка. Он направился прямиком в полицейское управление, вошел в свой кабинет и закрыл дверь. В половине восьмого он заставил себя разобраться с обзором по делу об угоне автомобилей, которое надо было передать Сведбергу. Он положил папки на пол, чтобы стол был совершенно пустым.
Валландер приподнял подстилку на столе и посмотрел, нет ли под ней каких-нибудь забытых бумаг. Вместо них он нашел лотерейный билет с поцарапанным защитным слоем, купленный много месяцев назад. Он потер серебристое покрытие линейкой и увидел, что выиграл 25 крон. Из коридора послышались голоса Мартинсона и Анн-Бритт Хёглунд. Валландер откинулся на стуле, положил ноги на стол и закрыл глаза. Он проспал самое большее минут десять. Проснулся он от того, что ногу свела судорога. В ту же минуту зазвонил телефон. Валландер схватил трубку, звонил Пер Окесон из прокуратуры. Они поздоровались и обменялись парой слов о погоде. За долгие годы совместной работы между ними постепенно установилось нечто вроде дружбы, но ни один из них не говорил об этом вслух. Часто случалось, что они спорили о том, мотивировано ли нападение и есть ли основания для повторного ареста. Но было между ними и доверие, становившееся глубже, несмотря на то, что они почти никогда не общались вне работы.
— Я прочитал в утренней газете о девушке, которая сгорела на пашне у Марсвинсхольма, — сказал Пер Окесон. — Для меня тут ничего нет?
— Это было самоубийство, — ответил Валландер. — Не считая старого фермера Саломонсона, я был единственным свидетелем происшедшего.
— Господи, да что ты там делал?
— Позвонил Саломонсон. При нормальном раскладе на место выезжает полицейский патруль. Но они в это время были на задании.
— Наверно, зрелище не из приятных.
— Хуже не бывает. Для нас сейчас главное попытаться установить личность погибшей. Думаю, на коммутатор уже поступают звонки. Звонят взволнованные люди, ищущие своих пропавших родственников.
— Но у тебя нет никаких подозрений на криминал?
Сам не зная почему, Валландер внезапно замешкался с ответом.
— Нет, — сказал он помедлив. — Вряд ли можно лишить себя жизни более однозначным способом.
— Но до конца ты в этом не уверен?
— Я плохо спал ночью. Все было, как ты сказал — страшное потрясение.
Они замолчали. Валландер почувствовал, что Пер Окесон хочет сказать что-то еще.
— Я звоню не только поэтому, — сказал он. — Только пусть это останется между нами.
— Я не из тех, кто болтает о чужих делах.
— Помнишь, несколько лет назад я говорил о том, что хочу заняться чем-нибудь другим? Пока не стало слишком поздно, пока я еще не совсем старик.
Валландер помнил этот разговор.
— Помню, ты говорил про беженцев и про ООН. Про Судан, кажется?
— Про Уганду. И я уже, можно сказать, получил предложение. Я решил согласиться. С сентября я на год ухожу в отпуск.
— А что твоя жена?
— Я как раз поэтому тебе и звоню. Мне нужна моральная поддержка. Я с ней об этом еще не разговаривал.
— Собираешься взять ее с собой?
— Нет.
— Ну тогда я подозреваю, что она будет весьма удивлена.
— Не посоветуешь, как бы мне преподнести ей эту новость?
— К сожалению, нет. Но, думаю, ты поступаешь правильно. Жизнь — это нечто большее, она не может заключаться только в том, чтобы сажать людей в тюрьму.
— Я тебе потом расскажу, как пройдет объяснение.
Разговор уже было подошел к концу, когда у Валландера вдруг возник вопрос:
— Значит, Анетте Брулин вернется и будет тебя замещать?
— Она больше не по этой части, работает теперь адвокатом в Стокгольме, — ответил Пер Окесон. — А что, разве ты от нее не в восторге?
— Да нет, — сказал Валландер. — Я просто поинтересовался.
Он повесил трубку. С силой нахлынула неожиданная зависть. Он сам бы с удовольствием уехал в Уганду и занимался бы чем-нибудь совершенно другим. Нет ничего противнее, чем смотреть, как юное существо умирает, превращая себя в пропитанный бензином факел. Он завидовал Перу Окесону, который позволил себе перейти от слов к делу.
Радость, переполнявшая его на пути к Саломонсону, улетучилась. Валландер стоял у окна и смотрел на улицу. Возле водонапорной башни ярко зеленела трава. Валландер вспомнил прошедший год, когда долгое время был на больничном после того, как убил человека. Теперь он задумался о том, удалось ли ему, собственно говоря, полностью освободиться от охватившей его депрессии. Мне надо поступить, как Пер Окесон. Найдется своя Уганда и для меня. Для Байбы и для меня.
Он долго стоял у окна. Потом вернулся к письменному столу и попытался дозвониться своей сестре Кристине. Валландер набирал номер несколько раз, но все время было занято. Он достал из ящика в столе школьную тетрадь. Ближайшие полчаса он посвятил написанию отчета о случившемся прошлым вечером. Затем он позвонил в Клинику судебно-медицинской экспертизы Мальмё, но поговорить с врачом, который мог бы сказать что-либо об изувеченном огнем трупе, не удалось. В пять минут девятого он сделал себе кофе и направился в одну из комнат, где проходили совещания. Анн-Бритт Хёглунд говорила по телефону, а Мартинсон листал каталог садовых инструментов. Сведберг сидел на своем обычном месте, почесывая затылок карандашом. Одно из окон было открыто. Валландер остановился в дверях с чувством, что когда-то уже все это видел. Он словно оказался в ситуации, которая уже была когда-то раньше. Мартинсон оторвался от своего каталога и кивнул, Сведберг буркнул что-то неразборчивое, а Анн-Бритт Хёглунд, кажется, была занята тем, что терпеливо пыталась объяснить что-то по телефону одному из своих детей. Вошел Хансон. В одной руке он держал чашку кофе, в другой — пакет с украшением, которое эксперты нашли в поле.
— Ты когда-нибудь ложишься спать? — спросил Хансон.
Валландер почувствовал раздражение.
— Почему ты спрашиваешь?
— Посмотри на себя в зеркало.
— Вчера засиделся допоздна. Я сплю столько, сколько нужно.
— Это все футбольные матчи, — сказал Хансон. — Все из-за того, что их транслируют посреди ночи.
— Я матчи не смотрю, — сказал Валландер.
Хансон удивленно уставился на него.
— Тебе что, не интересно? Я думал, все смотрят.
— Не до такой степени, — признался Валландер. — Но я понимаю, что это немного необычно. Хотя, насколько мне известно, начальник государственной полиции не рассылал никаких директив о том, что отказ от просмотра матчей приравнивается к пренебрежению служебными обязанностями.
— Возможно, для нас это в последний раз, — мрачно заметил Хансон.
— Что в последний раз?
— Что Швеция участвует в чемпионате мира. Надеюсь только, что это не полный разгром. Больше всего меня тревожит защита.
— Да-а, — вежливо отозвался Валландер. Анн-Бритт Хёглунд по-прежнему разговаривала по телефону.
— Равелли, — продолжал Хансон.
Валландер ждал продолжения, которое так и не последовало. Но он знал, что Хансон имел в виду шведского вратаря.
— Что с ним такое?
— Он меня беспокоит.
— Почему? Он что, болен?
— По-моему, какой-то он неповоротливый. Он плохо играл в матче против Камеруна. Свободный удар у него какой-то чудной, странно ведет себя во вратарской площадке.
— Мы тоже такие, — сказал Валландер. — Даже полицейские могут быть неповоротливыми.
— Едва ли такие вещи можно сравнивать, — ответил Хансон. — Нам, во всяком случае, не приходится в считанные секунды решать, надо ли мчаться вперед или оставаться за линией ворот.
— Черт его знает, — сказал Валландер. — Может, и есть какое-то сходство между полицейским, спешащим на задание, и бегущим вратарем.
Хансон недоуменно посмотрел на него. Но Валландер ничего не прибавил.
Беседа иссякла. Они расселись вокруг стола в ожидании, когда Анн-Бритт Хёглунд закончит разговор. Сведберг, который с трудом терпел женщин-полицейских, раздраженно барабанил карандашом по столу в знак того, что они ждут только ее. Валландер подумал, что еще чуть-чуть, и он скажет Сведбергу, чтобы тот прекратил эту бессмысленную демонстрацию своего недовольства. Анн-Бритт Хёглунд была отличным полицейским, во многих отношениях значительно превосходящим самого Сведберга.
Вокруг чашки Сведберга крутилась и жужжала муха. Все ждали.
Анн-Бритт Хёглунд закончила разговор и подсела к столу.
— Цепь от велосипеда, — сказала она. — Детям сложно понять, что у их матерей есть кое-что поважнее, чем ехать домой и чинить ее.
— Поезжай, — вдруг произнес Валландер. — Мы можем проработать вопрос и без тебя.
Она покачала головой.
— Не хочу приучать вас к тому, чего быть не должно, — ответила она.
Хансон положил пакет с украшением на стол перед собой.
— Неизвестная женщина покончила с собой, — сказал он. — Мы знаем, что состав преступления отсутствует. Надо просто установить личность погибшей.
У Валландера появилось ощущение, что Хансон вдруг начал говорить совсем как Бьёрк. Он готов был лопнуть от смеха, но ему удалось овладеть собой. Он поймал взгляд Анн-Бритт Хёглунд. Кажется, и она испытывала то же самое.
— Уже стали поступать звонки, — сказал Мартинсон. — Я виделся с мужчиной, который их принимает.
— Я сообщу ему особые приметы, — сказал Валландер. — В остальном надо сосредоточить поиски на пропавших без вести. Может быть, она значится среди них. Если и там ее нет, то кто-то рано или поздно должен ее хватиться.
— Я об этом позабочусь, — сказал Мартинсон.
— Украшение, — вспомнил Хансон и открыл пакет. — Образок с изображением мадонны и буквы Д.М.С. По-моему, это настоящее золото.
— Есть электронный каталог сокращений и сочетаний букв, — сказал Мартинсон, который в истадской полиции был лучшим знатоком компьютеров. — Можно задать это сочетание и посмотреть, какие будут варианты.
Валландер потянулся за украшением и посмотрел на него. На самом изображении и цепочке оставалась сажа.
— Красивое украшение, — отметил он. — Но в Швеции совершенно точно большинство людей в качестве символа своей религии по-прежнему носят крестики. Образок чаще встречается в католических странах.
— Кажется, ты имеешь в виду беженцев или иммигрантов, — сказал Хансон.
— Я говорю только о том, что представляет собой это украшение, — ответил Валландер. — Это в любом случае важно, поскольку касается особых примет. Тот, кто принимает звонки, должен знать, как выглядит украшение.
— Оставим образок у него? — спросил Хансон.
Валландер покачал головой.
— Пока нет, — ответил он. — Не стоит лишний раз кого-то травмировать.
Сведберг ни с того ни с сего выскочил из-за стола, размахивая руками. Остальные изумленно уставились на него. Валландер вспомнил, что Сведберг панически боится ос. И только после того, как оса улетела в окно, Сведберг опять уселся за стол.
— Наверное, есть какие-то лекарства от аллергии на ос, — сказал Хансон.
— Дело не в аллергии, — ответил Сведберг. — Дело в том, что я не люблю ос.
Анн-Бритт Хёглунд встала и закрыла окно. Валландер задумался о такой необычной реакции Сведберга. Взрослый человек испытывает совершенно необоснованный страх перед крошечной осой.
Он вспомнил о событиях предыдущего вечера. Одинокая девушка в рапсовом поле. Что-то в реакции Сведберга напоминало о том, что́ ему пришлось увидеть и на что он не смог повлиять. Непостижимый безграничный страх. Он понял, что не успокоится, пока не узнает, что побудило ее поджечь себя. «Почему так невыносимо сложно прожить в нашем мире, как может молодая девушка добровольно лишить себя жизни? — подумал он. — Если я останусь работать в полиции, я должен понять, почему так происходит».
Услышав голос Хансона, он вздрогнул, но что именно тот сказал, Валландер не расслышал.
— У нас есть еще что-то срочное на повестке дня? — снова поинтересовался Хансон.
— Патологоанатомов я беру на себя, — ответил Валландер. — Кто-нибудь разговаривал со Свеном Нюбергом? Если нет, тогда я сам поеду к нему, а потом расскажу все вам.
Совещание окончилось. Валландер зашел в кабинет за курткой. Секунду он колебался, стоит ли еще раз попытаться дозвониться сестре. Или Байбе в Ригу. Но затем отложил это на потом.
Приехав на хутор Саломонсона, он увидел, как несколько полицейских собирают штативы от прожекторов и скручивают лебедки и кабели. Дом был заперт на засов. Он вспомнил, что днем собирался узнать, как чувствует себя Саломонсон. Может быть, у него появилось желание рассказать что-нибудь еще.
Он вышел в поле. Выгоревшая пашня резко чернела на фоне окружавшего ее желтого рапса. Нюберг стоял на коленях в глине. Вдалеке Валландер заметил двух полицейских, копавшихся в земле, там, где выгоревшие участки граничили с рапсом. Нюберг коротко кивнул ему. По лицу у него струился пот.
— Ну как? — спросил Валландер. — Нашел что-нибудь?
— Бензина у нее, судя по всему, было достаточно, — ответил Нюберг, поднявшись. — Мы нашли остатки пяти полурасплавившихся канистр. Вероятно, они были пусты, когда вспыхнул пожар. Если соединить чертой те места, где мы их нашли, то выходит, что она окружила себя канистрами.
Валландер не сразу понял, о чем говорит Нюберг.
— Что ты имеешь в виду? — спросил он.
Нюберг обвел рукой поле.
— Я хотел сказать, что она выстроила вокруг себя укрепления. И разлила бензин по кругу. Словно ров вокруг крепости, только у этой крепости не было входа. А сама она находилась в середине. С последней канистрой, которую приберегла для себя. Может быть, она совсем отчаялась и впала в истерику. А может, она была сумасшедшая или тяжелобольная. Не знаю. Но она себя подожгла. Ей виднее, что она там для себя решила.
Валландер задумчиво кивнул.
— Тебе известно что-нибудь о том, как она сюда попала?
— Я позвонил, чтобы прислали служебную собаку, — сказал Нюберг. — Но след она не возьмет. Земля пропиталась бензином. Собака только запутается. Никакого велосипеда мы не нашли. Осмотр проселочных дорог, ведущих к трассе Е65, ничего не дал. Насколько я понимаю, она могла хоть на парашюте сюда высадиться.
Достав из сумки с оборудованием рулон туалетной бумаги, Нюберг вытер с лица пот.
— Что говорят врачи? — спросил он.
— Пока что ничего нового, — ответил Валландер. — Я понимаю, у них задача не из легких.
И вдруг Нюберг заговорил серьезно.
— Зачем человек так с собой поступает? — спросил он. — Неужели действительно настолько не хочется жить, что остается только расстаться с жизнью таким мучительным способом?
— Вот и я об этом думаю, — ответил Валландер.
Нюберг покачал головой.
— Что творится вокруг? — спросил он.
Валландер промолчал. Ему совершенно нечего было ответить.
Вернувшись к машине, он позвонил в полицейское управление. Трубку взяла Эбба. Валландер решил уклониться от проявлений ее материнской заботы и притворился, что спешит и сильно занят.
— Еду переговорить с фермером, у которого сгорело поле, — сказал он. — Буду во второй половине.
Вернувшись в Истад, Валландер выпил кофе и съел бутерброд в больничном кафетерии. Затем отправился искать отделение, куда положили на обследование Саломонсона. Он окликнул медсестру, представился и изложил свое дело. Та взглянула на него с недоумением.
— Эдвин Саломонсон?
— Я не помню его имени, — сказал Валландер. — Это тот Саломонсон, что поступил к вам вчера вечером после пожара возле Марсвинсхольма?
Медсестра кивнула.
— Мне надо поговорить с ним, — сказал Валландер. — Если, конечно, он не очень болен.
— Он не болен, — ответила медсестра. — Он мертв.
Валландер с недоумением посмотрел на нее.
— Мертв?
— Он умер сегодня утром. Вероятно, от сердечного приступа. Он умер во сне. Вам лучше поговорить с кем-нибудь из врачей.
— Не стоит, — ответил Валландер. — Я только хотел услышать, как он себя чувствует. Ответ я уже получил.
Валландер вышел из больницы, яркий солнечный свет ударил в глаза.
Вдруг он понял, что совершенно не знает, как ему быть.
5
Валландер поехал домой, чувствуя, что ему необходимо выспаться, чтобы вернуть ясность мысли. Ни он, ни кто-либо другой не мог предвидеть, что старый фермер Саломонсон умрет. Вероятно, события вчерашнего дня страшно разволновали и болезненно потрясли его. Неизвестная девушка была в ответе за это, она подожгла рапсовое поле и довела этим Саломонсона до смерти, но сама она была уже мертва. Валландер выдернул из розетки телефонный шнур и лег на диван в гостиной, накрыв лицо полотенцем. Но сон не шел. Спустя полчаса он понял, что не заснет. Валландер снова вставил вилку в розетку и набрал номер Линды в Стокгольме. На листочке рядом с этим телефоном была записана целая серия перечеркнутых номеров. Линда часто переезжала, номера постоянно менялись. В трубке раздавались гудки, никто не подходил. Он набрал номер сестры. Она ответила почти сразу. Они редко разговаривали и почти никогда не говорили ни о чем ином, кроме как об отце. Иногда Валландеру приходила мысль, что их общение окончательно прекратится в тот день, когда отца не станет.
Они обменивались вежливыми фразами, хотя ответы их особо не интересовали.
— Ты звонила, — сказал Валландер.
— Я беспокоюсь за папу, — ответила она.
— Что-нибудь случилось? Он болен?
— Не знаю. Ты когда его навещал последний раз?
Валландер вспоминал.
— Приблизительно неделю назад, — ответил он, тотчас почувствовав угрызения совести.
— Ты что, в самом деле не можешь навещать его почаще?
Валландер решил, что надо сказать что-то в свое оправдание.
— Я работаю почти круглые сутки. В полиции катастрофически не хватает людей. Я навещаю его так часто, как могу.
Красноречивое молчание в трубке говорило о том, что сестра не верит ни единому его слову.
— Я вчера говорила с Гертруд, — продолжала она, не ответив на оправдание Валландера. — Когда я спросила, как там папа, мне показалось, она отвечала уклончиво.
— С чего бы это? — удивился Валландер.
— Не знаю. Я поэтому и звоню.
— Неделю назад он был как всегда, — сказал Валландер. — Разозлился, что я спешу и не могу задержаться надолго. Но пока я там был, он все время рисовал свои картины, у него почти не было времени поговорить со мной. Гертруд была веселая, как обычно. Если честно, я не понимаю, как она его терпит.
— Гертруд он нравится, — ответила сестра. — Все дело в любви. Когда люди любят друг друга, многое можно вытерпеть.
Валландеру захотелось побыстрее окончить беседу. Чем старше становилась сестра, тем больше она напоминала их мать. А к матери он никогда не питал особо теплых чувств. Когда он начал взрослеть, сестра и мать ополчились против них с отцом. Семья как бы разделилась на два враждующих лагеря. И тогда они с отцом стали очень близки. Впервые в их отношениях появилась трещина, когда Валландер, выйдя из подросткового возраста, решил стать полицейским. Отец никогда не мог примириться с этим решением. Но ему так и не удалось объяснить сыну, почему он так жестко не одобряет выбранную им профессию, или предложить что-либо взамен. После того, как закончив учиться Валландер начал работать патрульным в полиции Мальмё, трещина переросла в пропасть. Несколько лет спустя у матери обнаружили рак. Болезнь развивалась очень быстро. На Новый год ей поставили диагноз, а в мае она уже умерла. Его сестра Кристина тем же летом переехала в Стокгольм и нашла там работу в «Телефонном акционерном обществе Л. М. Эриксон», как оно тогда называлось. Она вышла замуж, развелась и снова вышла замуж. Первого мужа Валландер однажды встретил, а нового не видел ни разу. Он знал, что Линда несколько раз бывала у них в Шэрторпе, но по ее словам он понял, что поездки всегда получались неудачными. Валландер знал, что эта трещина, тянувшаяся из детства, останется навсегда. В тот день, когда отец умрет, трещина превратится в бездну.
— Я навещу его сегодня вечером, — сказал Валландер и вспомнил о куче грязного белья на полу.
— Мне бы очень хотелось, чтобы потом ты перезвонил, — ответила она.
Валландер пообещал перезвонить.
Затем он позвонил в Ригу. Когда на другом конце сняли трубку, он сначала подумал, что это Байба. Но потом понял, что подошла женщина, помогавшая по хозяйству: она говорила только по-латышски. Валландер быстро повесил трубку. В тот же момент зазвонил телефон. Он вздрогнул, словно вовсе не ожидал, что кто-то может позвонить.
Валландер снял трубку и услышал голос Мартинсона.
— Надеюсь, не побеспокоил? — спросил Мартинсон.
— Я только зашел сменить рубашку, — сказал Валландер, про себя удивившись, почему он всегда ощущает потребность извиниться за то, что находится дома. — Что-нибудь случилось?
— Поступили звонки по поводу пропавших без вести, — сказал Мартинсон. — Анн-Бритт продолжает принимать запросы.
— Меня больше интересует, удалось ли тебе добиться чего-нибудь от своих компьютеров?
— В первой половине дня компьютеры зависли, — мрачно ответил Мартинсон. — Я звонил в Стокгольм минуту назад. Там сказали, что через час они должны заработать. Но говорили они как-то не очень уверенно.
— Мы же не гонимся за преступниками, — сказал Валландер. — Можно и подождать.
— Звонила врач из Мальмё, — продолжал Мартинсон. — Ее фамилия Мальмстрём. Я пообещал, что ты с ней свяжешься.
— А с тобой она не могла поговорить?
— Она попросила позвать тебя. Думаю, это потому, что это ты, а не я, последним видел девушку в живых.
Валландер потянулся за карандашом и записал номер телефона.
— Я был на месте происшествия, — сказал он. — Нюберг стоял на коленях, весь потный и в глине. Он ждал служебную собаку.
— Он сам, как служебная собака, — ответил Мартинсон, даже не пытаясь скрыть, что недолюбливает Нюберга.
— Может быть, он и брюзга, но зато специалист он талантливый, — возразил Валландер.
Вспомнив о Саломонсоне, он тут же решил, что беседу пора заканчивать.
— Фермер умер, — сказал он.
— Кто?
— Мужчина, у которого мы вчера вечером пили кофе на кухне. Умер от сердечного приступа.
— Может, надо кофе вернуть? — мрачно осведомился Мартинсон.
Беседа была окончена, и Валландер вышел на кухню попить воды. Он долго сидел за кухонным столом, уставившись в одну точку. В два часа он позвонил в Мальмё. Ему пришлось подождать, прежде чем врач Мальмстрём подошла к телефону. По голосу он понял, что она совсем молоденькая. Представившись, Валландер извинился за то, что не мог позвонить раньше.
— Поступили новые сведения, проясняющие наличие состава преступления? — спросила она.
— Нет.
— В таком случае нет оснований для законного медицинского исследования, — ответила она. — Это упрощает процедуру. Девушка подожгла себя, опрокинув канистру с бензином с примесью свинца.
— Мы не можем установить личность, — сказал Валландер. — Нам надо знать как можно больше, чтобы уточнить особые приметы.
— Всегда сложно работать с телом, сгоревшим почти дотла, — невозмутимо ответила врач. — Кожа сгорела целиком. Анализ зубов пока не готов. Но зубы у нее хорошие. Ни одной пломбы. Рост 163 сантиметра. Переломов костей никогда не было.
— Мне нужно знать ее возраст, — сказал Валландер. — Это едва ли не самое главное.
— Это займет еще день. Мы выясняем возраст на основании анализа зубов.
— Но у вас есть предположения?
— Никаких.
— Я видел ее на расстоянии двадцати метров, — сказал Валландер. — Думаю, ей было лет семнадцать. Я ошибаюсь?
Врач ненадолго задумалась.
— У меня по-прежнему нет никаких предположений, — ответила она наконец. — Но, по-моему, она была моложе.
— Почему?
— Отвечу, когда буду знать точно. Но я не удивлюсь, если окажется, что ей было всего пятнадцать.
— Неужели пятнадцатилетняя девочка, в самом деле, может добровольно себя поджечь? — сказал Валландер. — Верится с трудом.
— На прошлой неделе я собирала останки семилетней девочки, которая себя взорвала, — ответила врач. — Она все тщательно спланировала. Даже предусмотрела, чтобы никто другой не пострадал. Она едва умела писать и оставила в качестве прощального письма рисунок. Я слышала о четырехлетнем ребенке, который пытался выколоть себе глаза, потому что ужасно боялся своего папу.
— Такого не может быть, — сказал Валландер. — Только не в Швеции.
— Именно здесь, — ответила она. — В Швеции. В самом центре мира. И в разгар лета.
Валландер почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
— Если вы не установите личность, мы оставим тело здесь, — продолжала она.
— У меня есть вопрос, — сказал Валландер. — Частного порядка. Ведь это адская боль — сгореть заживо?
— Это люди знали во все времена, — ответила она. — Поэтому огонь использовали как одно из ужаснейших наказаний или мучений, которым только можно подвергнуть человека. На костре сожгли Жанну Д’Арк, на костре жгли ведьм. Во все времена люди использовали огонь для пыток. Он причиняет страдания, которые вообще невозможно себе представить. Вдобавок при этом человек, к несчастью, не теряет сознания так быстро, как хотелось бы. Инстинкт, который заставляет уворачиваться от пламени, сильнее, чем желание избежать мучений. Поэтому тело принуждает мозг оставаться в сознании. Затем человек приближается к черте. Мгновение пылающие нервы не чувствуют боли. Известны случаи, когда люди с девяностопроцентными ожогами на какое-то короткое время перестают ощущать боль. Но когда эта анестезия отступает…
Она не закончила фразу.
— Она горела, как факел, — сказал Валландер.
— Лучше об этом вовсе не думать, — ответила врач. — Как бы мы не противились этой мысли, но смерть на самом деле может быть освобождением.
Беседа была окончена, Валландер встал, взял куртку и вышел из дома. Подул ветер. С севера надвигались облака. По дороге в полицейское управление он заехал на станцию техосмотра и договорился о времени для проверки машины. В полицию он приехал в начале четвертого. Валландер остановился возле дежурной части. Эбба недавно упала в ванной и сломала руку. Он спросил, как она себя чувствует.
— Я вспомнила о том, что старею, — ответила она.
— Ты никогда не состаришься, — сказал Валландер.
— Очень мило с твоей стороны, но это не так, — возразила Эбба.
По дороге в кабинет Валландер заглянул к Мартинсону, сидевшему перед монитором.
— Компьютеры заработали двадцать минут назад, — сказал тот. — Я только что сделал запрос о пропавших без вести, которые могли бы подойти по особым приметам.
— Добавь еще, что рост у нее 163 сантиметра, — сказал Валландер. — А возраст — между пятнадцатью и семнадцатью годами.
Мартинсон удивленно взглянул на него.
— Пятнадцать лет, — сказал он. — Разве такое возможно?
— Хотелось бы думать, что нет, — ответил Валландер. — Но пока что мы должны рассматривать это как одну из версий. Как дела с комбинациями инициалов?
— Я еще немного успел сделать, — сказал Мартинсон. — Но думаю просидеть здесь до позднего вечера.
— Мы пытаемся установить личность, — возразил Валландер. — Мы не гонимся за преступником.
— У меня все равно дома никого нет, — сказал Мартинсон. — Не люблю возвращаться в пустую квартиру.
Валландер оставил Мартинсона и заглянул к Анн-Бритт Хёглунд, дверь в ее кабинет была открыта. Там никого не было. Он пошел обратно по коридору в операторскую, где принимались все вызовы и звонки. За столом Анн-Бритт Хёглунд и стажер разбирали кипы бумаг.
— Есть за что зацепиться? — спросил Валландер.
— Две кандидатуры, которые надо изучить подробнее, — ответила Анн-Бритт. — Одна из них — девушка из Томелилльской народной школы, которая пропала два дня назад, почему — никому неизвестно.
— У той, что мы разыскиваем, рост 163 сантиметра, — сказал Валландер. — Зубы без пломб. Ей около пятнадцати-семнадцати лет.
— Такая юная? — удивленно спросила Анн-Бритт.
— Да, — сказал Валландер. — Такая юная.
— В таком случае, это точно не она, — сказала Анн-Бритт Хёглунд, отложив бумаги, которые были у нее в руках. — Той двадцать три года, и она очень высокая.
Она поискала глазами среди бумаг.
— Есть еще одна, — сказала она. — Шестнадцатилетняя девушка по имени Мари Липпмансон. Она проживает в Истаде и работает в булочной. На работе не появлялась в течение трех дней. Позвонил булочник. Он был зол. Родителей ее исчезновение совершенно не беспокоит.
— Изучи ее повнимательнее, — подбодрил Валландер.
Но он знал, что это не та девушка.
Он взял чашку кофе и пошел в свой кабинет. Штабеля бумаг по делам об угонах автомобилей лежали на полу. Он подумал, что надо бы передать их Сведбергу прямо сейчас. Валландер надеялся, что прежде чем он уйдет в отпуск, никаких серьезных преступлений не будет.
В четыре они встретились в зале для совещаний. Со сгоревшего поля вернулся закончивший осмотр Нюберг. Устроили небольшое собрание.
— Давайте в темпе, — сказал Валландер. — Завтра надо будет проработать все оставшиеся дела, чтобы они не залеживались.
Он повернулся к Нюбергу, сидевшему на другом конце стола.
— Собака что-нибудь нашла? — спросил он.
— Как я и говорил, — ответил Нюберг. — Ничего не нашла. Если и был какой-то след, то он растворился в бензиновом запахе, которым пропитался воздух.
Валландер задумался.
— Мы нашли пять или шесть расплавленных канистр из-под бензина, — сказал он. — Это значит, что она пришла на рапсовое поле Саломонсона с чем-то вроде тележки. Девочка не в состоянии унести весь этот бензин. Если только она не ходила за ним куда-то несколько раз. Остается и другая возможность: она пришла туда не одна. Но такое предположение, мягко говоря, нелепо. Кто станет помогать молоденькой девочке совершить самоубийство?
— Можно, конечно, попытаться проследить, куда нас приведут бензиновые канистры, — неуверенно сказал Нюберг. — Но разве это нужно?
— Пока мы не сможем установить личность, мы должны искать во всех направлениях, — ответил Валландер. — Откуда-то она все-таки появилась. И на чем-то она добралась.
— Кто-нибудь осмотрел скотный двор Саломонсона? — спросила Анн-Бритт Хёглунд. — Может быть, бензиновые канистры оттуда.
Валландер кивнул.
— Кому-то надо туда поехать, — сказал он.
Анн-Бритт предложила свою помощь.
— Будем ждать, что найдет Мартинсон, — подытожил Валландер. — И результатов анализа от патологоанатомов из Мальмё. Завтра они сообщат ее точный возраст.
— Золотое украшение, — вспомнил Сведберг.
— Ждем до тех пор, пока не выясним, что означает эта комбинация букв, — ответил Валландер.
Вдруг он понял, что кое-что он совершенно проглядел. За мертвой девушкой стоят другие люди. Которые ее оплакивают. Для которых она навсегда останется бегущей в огне, словно оживший факел.
Огонь оставит свою отметину в их душах. Для него это воспоминание постепенно выветрится, словно ужасный сон.
Они разошлись в разные стороны. Сведберг пошел к Валландеру и взял материалы по делам об угонах. Валландер дал ему краткие пояснения. Они закончили, но Сведберг не торопился уходить. Валландер понял, что тот хочет поговорить о чем-то еще.
— Надо как-нибудь встретиться и поговорить, — сказал он неуверенно. — О том, что происходит с полицией.
— Ты имеешь в виду сокращение штатов и то, что арестантов будет сторожить частная охрана?
Сведберг неохотно кивнул.
— Что толку в новой униформе, если мы сами не в состоянии выполнять свою работу? — продолжал он.
— Я думаю, то, что мы об этом говорим, тоже вряд ли поможет, — уклончиво ответил Валландер. — У нас есть профсоюз, которому платят, чтобы он решал такие вопросы.
— Во всяком случае, надо выразить протест, — сказал Сведберг. — Надо рассказать людям на улицах о том, что происходит.
— Сомневаюсь, что это кого-то волнует, — ответил Валландер, про себя подумав о том, что Сведберг, разумеется, совершенно прав. Да и собственный жизненный опыт подсказывал ему, что их земляки всегда готовы защищать свою полицию.
Сведберг встал.
— Это все, — сказал он.
— Устроим собрание по этому поводу, — сказал Валландер. — Обещаю принять участие. Только подожди до конца лета.
— Я подумаю, — Сведберг вышел из кабинета, держа под мышкой дела об угонах.
Было без пятнадцати пять. Валландер посмотрел в окно и увидел, что собирается дождь.
Прежде чем ехать к отцу в Лёдеруп, он хотел съесть пиццу. В виде исключения он решил приехать без звонка.
По пути к выходу Валландер остановился в дверях у Мартинсона, который сидел за компьютером.
— Не засиживайся до ночи, — сказал он.
— До сих пор никаких результатов, — ответил Мартинсон.
— Увидимся завтра.
Валландер пошел к машине. Первые капли дождя упали на гладкую поверхность автомобиля.
Только он вырулил со стоянки, как увидел бегущего Мартинсона, который размахивал руками. «Появились сведения о девочке», — подумал Валландер, и у него засосало под ложечкой. Он опустил боковое стекло.
— Ты нашел ее? — спросил он.
— Нет, — ответил Мартинсон.
И тут Валландер увидел по его лицу, что случилось что-то серьезное. Он вышел из машины.
— Что произошло? — спросил он.
— Поступил звонок, — ответил Мартинсон. — На побережье по ту сторону от Сандскугена найден труп.
«Черт! — подумал Валландер. — Только не это. Только не сейчас».
— Похоже на убийство, — продолжал Мартинсон. — Звонил мужчина. Говорил необычайно отчетливо, хотя, разумеется, он в шоке.
— Надо ехать туда, — сказал Валландер. — Захвати куртку. Дождь начинается.
Мартинсон не шевельнулся.
— Кажется, звонивший узнал жертву.
По лицу сослуживца Валландер увидел, что за этим последует жуткое продолжение.
— Он сказал, что это Веттерстедт. Бывший министр юстиции.
Валландер смотрел на него не отрываясь.
— Повтори, пожалуйста.
— Он сказал, что это Густав Веттерстед. Министр юстиции. И добавил еще кое-что. Ему показалось, что с трупа сняли скальп.
Они недоуменно уставились друг на друга.
Без двух минут пять, среда, 22 июня.
6
Валландер дождался, пока Мартинсон сбегает за курткой. Когда они выехали на побережье, дождь зарядил вовсю. По дороге они почти не разговаривали. Мартинсон объяснял, как проехать. Они выехали на узкую дорогу по ту сторону теннисных кортов. Валландер думал о том, что́ им предстояло увидеть. Именно этого он хотел меньше всего. Валландер понимал, что тот, кто звонил, говорил правду, так что об отпуске придется забыть. Хансон попросит его отложить отпуск на потом, и он в конце концов согласится. А он-то надеялся, что к концу июня его письменный стол освободится от толстых подшивок с делами.
Увидев впереди песчаные дюны, они остановились. Человек, дожидавшийся их приезда, услышал шум автомобиля и пошел им навстречу. Валландера удивило, что на вид мужчине можно было дать не больше тридцати. Если убитый и вправду Веттерстедт, то этому мужчине было немногим больше десяти лет, когда Веттерстедт ушел с поста министра юстиции, исчезнув из поля зрения широкой общественности. Валландер и сам был молоденьким стажером, когда это произошло. По дороге он пытался вспомнить, как выглядел Веттерстедт. Человек с коротко подстриженными волосами, в очках без оправы. У Валландера сохранилось смутное воспоминание о том, как звучал его голос. Это был громовой голос, всегда самоуверенный, не допускавший возможности собственной неправоты. Таким он остался в памяти Валландера.
Мужчина, вышедший им навстречу, представился Йораном Линдгреном. На нем были штаны до колен и легкая кофта. На первый взгляд, он выглядел очень взволнованным. Они проследовали за ним по побережью. Моросил дождь, на берегу не было ни души. Йоран Линдгрен подвел их к большой перевернутой вверх дном лодке. Сбоку виднелась широкая щель между песком и поручнями лодки.
— Он там, внутри, — произнес Йоран Линдгрен дрожащим голосом.
Валландер и Мартинсон обменялись взглядами, в которых по-прежнему светилась надежда на то, что все это просто разыгравшаяся фантазия. Затем, опустившись на колени, они заглянули под лодку. Внутрь проникал узкий луч света. Но тело можно было различить без труда.
— Надо перевернуть лодку, — сказал Мартинсон, понизив голос, словно боялся, что покойник может услышать его.
— Нет, — возразил Валландер. — Мы не будем ничего переворачивать. — Он быстро поднялся и обернулся к Йорану Линдгрену.
— У вас, наверно, есть фонарик, — сказал он. — Иначе вы не смогли бы обнаружить некоторых деталей.
Удивленно кивнув, мужчина вынул из пакета, стоявшего возле лодки, фонарик на длинной рукоятке. Валландер снова нагнулся и посветил.
— Черт возьми, — сказал Мартинсон, заглядывая в отверстие.
Лицо покойника было покрыто кровью. Но тем не менее они различили, что волосяной покров, начиная со лба и заканчивая макушкой, был содран. Йоран Линдгрен оказался прав. Под лодкой действительно лежал Веттерстедт. Они поднялись. Валландер вернул мужчине фонарик.
— Откуда вы знаете, что это Веттерстедт? — спросил он.
— Да он же живет здесь, — ответил Йоран Линдгрен, указывая на особняк, располагавшийся по правую сторону. — И потом, он ведь известный человек. Политика, которого столько раз показывали по телевизору, узнать несложно.
Валландер задумчиво кивнул.
— Вызывай полный наряд, — сказал он Мартинсону. — Иди, звони. Я подожду здесь.
Мартинсон заторопился. Дождь все усиливался.
— Во сколько вы его обнаружили? — спросил Валландер.
— Я без часов, — ответил Линдгрен. — Но с тех пор прошло не больше получаса.
— Откуда вы звонили?
— У меня с собой телефон, — Линдгрен кивнул на пакет.
Валландер внимательно рассматривал его.
— Труп лежит под перевернутой лодкой, — сказал он. — Снаружи его не видно. Вы нагнулись, чтобы увидеть его?
— Это моя лодка, — простодушно ответил Линдгрен. — Точнее говоря, моего отца. Я обычно прогуливаюсь по побережью после работы. А поскольку продолжало накрапывать, я решил спрятать под лодку мой пакет. Заметил, что внутри что-то мешает, и нагнулся. Сначала я решил, что просто доска отвалилась. А потом увидел тело…
— Это пока что не мое дело, — сказал Валландер. — Но в любом случае интересно знать, почему у вас с собой фонарик?
— У нас дача в Сандскугене, — ответил Линдгрен. — Возле Мюргонгена. Там нет света, потому что мы только начинаем прокладывать электролинию. Мы с папой электрики.
Валландер кивнул.
— Подождите здесь, — сказал он. — Надо будет повторить все эти вопросы через некоторое время. Вы ничего не трогали?
Линдгрен помотал головой.
— Его видел кто-нибудь, кроме вас?
— Нет.
— Когда последний раз вы или папа переворачивали лодку?
Йоран Линдгрен подумал.
— Прошло уже больше недели, — ответил он.
Валландер выяснил все, что хотел. Он неподвижно стоял и думал. Потом зашел под арку напротив дома Веттерстедта. Валландер дернул калитку. Заперто. Затем подозвал Линдгрена.
— Вы живете поблизости?
— Нет, — ответил тот. — Я живу в Окесхольме. Моя машина припаркована выше, возле дороги.
— И все-таки вам известно, что Веттерстедт жил именно в этом доме?
— Он часто прогуливался по побережью. Иногда останавливался, когда мы с папой возились с лодкой. Но ничего не говорил. Он был важный такой.
— Он женат?
— Папа в газете прочитал, что он в разводе.
Валландер кивнул.
— Ясно, — сказал он. — У вас с собой есть что накинуть от дождя?
— Все осталось в машине.
— Можете сходить за вещами, — сказал Валландер. — Вы звонили куда-нибудь, кроме полиции, рассказывали о случившемся?
— Наверно, надо позвонить папе. Это же его лодка.
— Подождите минутку, — сказал Валландер. — Оставьте телефон здесь, захватите что-нибудь от дождя и возвращайтесь обратно.
Йоран Линдгрен сделал все, как ему сказали. Валландер вернулся к лодке и попытался представить себе, что здесь могло произойти. Он знал, что первое впечатление от места преступления часто бывает решающим. Позднее, во время затянувшегося расследования, он постоянно будет мысленно возвращаться именно к этому первому впечатлению.
Некоторые зацепки уже есть. То, что Веттерстедта убили прямо под лодкой, исключено. Его положили туда потом. Его спрятали. Поскольку дом Веттерстедта находится совсем близко, многое говорит о том, что его могли убить там. Кроме того, Валландер предполагал, что убийца был не один. Сообщникам надо было поднять лодку, чтобы поместить туда тело. А лодка была старого образца, с железными скобами, деревянная лодка. Тяжелая.
Валландер подумал о срезанной коже на голове. Как там выразился Мартинсон? Йоран Линдгрен сказал по телефону, что с мужчины сняли скальп. Валландер попытался придать мыслям другое направление, наверняка могла быть и другая причина так повредить голову. Они же пока не знают, как умер Веттерстедт. Не будет же кто-то умышленно срезать с его головы волосяной покров.
И все-таки что-то не вписывалось в эту картину. Настроение испортилось. Что-то настораживало Валландера в этих отрезанных волосах.
Тут стали прибывать полицейские автомобили. Мартинсон догадался предупредить о том, чтобы они не включали сирены с мигалками. Валландер отошел метров на десять от лодки, чтобы лишний раз не топтать песок.
— Под лодкой лежит труп, — сказал Валландер, когда полицейские обступили его. — По-видимому, это Густав Веттерстедт, который когда-то был нашим главным начальником. Во всяком случае, мои ровесники помнят время, когда он был министром юстиции. Он вышел на пенсию и поселился здесь. Теперь он мертв. Исходим из того, что он был убит. Так что начнем с установки ограждений.
— Вот повезло, что матча сегодня ночью не будет, — сказал Мартинсон.
— Тот, кто это сделал, наверное, тоже интересуется футболом, — сказал Валландер.
Он заметил, что его раздражают постоянные упоминания о проходящем чемпионате. Но старался не показывать этого Мартинсону.
— Скоро приедет Нюберг, — сказал Мартинсон.
— Мы пробудем здесь всю ночь, — предупредил Валландер.
Сведберг и Анн-Бритт Хёглунд прибыли одними из первых. Тотчас вслед за ними появился Хансон. Йоран Линдгрен вернулся обратно в желтом дождевике. Он еще раз повторил рассказ о том, как было обнаружено тело, Сведберг все записал. Дождь зарядил еще сильнее, и они укрылись под деревом у песчаной дюны. Валландер попросил Линдгрена обождать. Он пока не хотел переворачивать лодку, и приехавшему врачу пришлось разгребать песок, чтобы заглянуть поглубже под лодку и констатировать, что Веттерстедт действительно мертв.
— Почти наверняка он в разводе с женой, — сказал Валландер. — Но это нужно подтвердить. Мы с Анн-Бритт поднимемся в дом.
— Ключи, — сказал Сведберг.
Мартинсон подошел к лодке, лег на живот и сунул руку в щель. Через пару минут он ухитрился достать из кармана куртки Веттерстедта связку ключей. Перемазанный с ног до головы мокрым песком, Мартинсон отдал ключи Валландеру.
— Надо перевернуть лодку, — раздраженно сказал Валландер. — Почему Нюберга до сих пор нет? Почему все так медленно?
— Он приедет, — ответил Сведберг. — Просто сегодня среда. А по средам он ходит в баню.
Вместе с Анн-Бритт Хёглунд они поднялись в дом.
— Я помню его по Высшей полицейской школе, — вдруг сказала она. — Кто-то повесил на стенку его фотографию, чтобы использовать ее как мишень для стрельбы из лука.
— Он никогда не пользовался популярностью в полиции, — сказал Валландер. — Когда он был у власти, работать полицейским было едва ли не стыдно. Это было время, когда больше, казалось, беспокоились о том, как содержатся преступники, чем о том, что преступность все растет и растет. Потом на горизонте забрезжило что-то новое. Незаметно приближались перемены.
— Я многого не помню, — сказала Анн-Бритт Хёглунд. — Он не был замешан в каком-нибудь скандале?
— Много слухов ходило, — ответил Валландер. — О том, о сем. Но доказательств не было. Говорят, среди полицейских в Стокгольме были тогда волнения.
— Возможно, это время его покарало, — сказала Анн-Бритт.
Валландер удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал.
Они прошли сквозь ворота в стене, отделявшей сад Веттерстедта от побережья.
— На самом деле, я здесь не впервые, — вдруг сказала она. — Он часто звонил в полицию, жаловался на подростков, которые летом по ночам распевали песни на берегу. Кто-то из них написал письмо с жалобой в «Истадс Аллеханда». Бьёрк попросил меня съездить туда и разобраться, в чем дело.
— И что дальше?
— Да не знаю, — ответила она. — Но Бьёрк, как ты помнишь, был очень чувствителен к критике.
— Это одна из его положительных сторон, — ответил Валландер. — Он всегда за нас заступался. А такое бывает редко.
Они подобрали нужный ключ и отперли замок. Валландер отметил, что лампочка в фонаре у калитки выбита. Они вошли в ухоженный сад. На травяном ковре не было ни единого жухлого листочка. В саду бил маленький фонтанчик с подпрыгивающими струйками. Два обнаженных гипсовых младенца прыскали друг в друга водой изо рта. В увитой зеленью беседке висели широкие качели. На каменной плите стоял окруженный стульями садовый стол с верхом из цельного мрамора.
— Шикарно жить не запретишь, — сказала Анн-Бритт. — Как думаешь, во сколько обошелся такой мраморный столик?
Валландер промолчал, поскольку ответа на этот вопрос у него не было. Они продолжили путь к дому. По его подсчетам, особняк был построен в начале века. Они миновали мощеный камнем вход в сад и подошли к фасаду. Валландер позвонил в дверь. Прождав минуту, он позвонил еще раз. Затем он подобрал нужный ключ и открыл замок. Они вошли в коридор, свет там был включен. Валландер крикнул в тишину. Никто не отозвался.
— Веттерстедта убили не там, где мы его нашли, — сказал Валландер. — На него, естественно, могли напасть и на побережье. Но, по-моему, все произошло в доме.
— Почему ты так думаешь? — спросила Анн-Бритт.
— Не знаю, просто у меня такое ощущение, — ответил он.
Они не торопясь прошлись по дому, начиная с подземного этажа и заканчивая чердаком, не притрагиваясь ни к чему, кроме выключателей. Осмотр был поверхностный. Они точно не знали, что ищут, в общем-то ничего конкретного они не искали. Но все-таки несколько дней назад мужчина, лежащий теперь мертвым на побережье, жил в этом доме. Они прислушивались к собственным ощущениям, пытаясь понять, что случилось в доме до того, как здесь воцарилась эта внезапная пустота. Нигде ни малейшего признака беспорядка. Валландер осматривался кругом, прикидывая, где могло произойти убийство. Уже возле входа он начал искать знаки, говорившие о том, что кто-то пытался ворваться в дом. Пока они стояли в коридоре, прислушиваясь к тишине, Валландер сказал Анн-Бритт, чтобы та сняла обувь. Они бесшумно крались по огромному дому, который с каждым шагом, казалось, все больше и больше разрастался. Валландер заметил, что его спутница изучает его не менее внимательно, чем собственно предмет их осмотра. Он вспомнил, как, будучи еще молодым и неопытным криминалистом, неоднократно вел себя так же с Рюдбергом. Вместо того чтобы ощутить удовлетворение от того, что она питает уважение к его опыту и знаниям, он почувствовал усталость и огорчение. «Молодая смена уже в пути», — подумал он. И хотя они находились на одной и той же дороге, ее путь был восхождением, а он уже чувствовал приближение спуска. Он подумал о том дне, скоро как два года тому назад, когда они встретились впервые. Тогда у него сложилось впечатление, что Анн-Бритт — бесцветная, далеко не привлекательная девушка, окончившая высшую школу полиции на отлично. Но с первых же слов она заявила, что верит в то, что Валландер сможет научить ее всему, о чем не способны рассказать оторванные от практики школьные теоретики. «А на самом деле все наоборот, — промелькнуло в голове, пока он разглядывал непонятную литографию, на которой никак не мог различить сюжета. — Незаметно мы уже поменялись местами. Анализируя то, как она меня воспринимает, я научился большему, чем она могла извлечь для себя из моих усохших полицейских мозгов».
Они стояли у окна на верхнем этаже, откуда открывался вид на побережье. Прожектора уже установили; Нюберг, который наконец-то прибыл на место, злобно жестикулировал и руководил манипуляциями с полиэтиленовой покрышкой, криво натянутой над лодкой. Внешние ограждения охранялись полицейскими в длиннополых красных пиджаках. Дождь зарядил еще сильнее, и народа за ограждениями было немного.
— Я начинаю думать, что ошибся, — сказал Валландер, глядя, как натягивают полиэтилен. — Никаких следов убийства в доме нет.
— Убийца мог после себя прибраться, — возразила Анн-Бритт.
— Что было на самом деле, мы узнаем только после того, как Нюберг прочешет весь дом, — сказал Валландер. — Скажем так, я испытываю какое-то противоречивое ощущение. И все-таки я думаю, что это произошло за пределами дома.
Они молча вернулись на нижний этаж.
— Почты перед дверью нет, — сказала Анн-Бритт. — Вокруг дома — забор. Где-то должен быть почтовый ящик.
— Разберемся позже, — ответил Валландер.
Войдя в большую гостиную, Валландер встал посередине. Анн-Бритт остановилась в дверях, глядя на него так, словно ожидала, что он устроит импровизированное чтение стихов.
— Я все спрашиваю себя, чего же здесь не хватает, — сказал Валландер. — Вроде бы все как положено. Дом одинокого мужчины, где все на своих местах, никаких тебе неоплаченных счетов, одиночество въелось в стены, как старый дым сигар. В эту логику не вписывается только то, что сам мужчина лежит теперь на побережье мертвый под красной лодкой Йорана Линдгрена.
Тут он сам себя поправил.
— Единственное не вписывается в эту логику, — сказал он. — Лампа у входа в сад выбита.
— Она запросто могла разбиться, — удивленно возразила Анн-Бритт.
— Да, — согласился Валландер. — И все же что-то здесь не так.
В дверь постучали. Валландер открыл, на пороге под дождем стоял Хансон, у которого по лицу стекала вода.
— Ни Нюберг, ни врач не смогут продолжить, пока мы не перевернем лодку, — сказал он.
— Переворачивайте, — распорядился Валландер. — Я скоро приду.
Хансон исчез под дождем.
— Надо начинать с его семьи, — сказал он. — Где-то должна быть записная книжка.
— Кое-что все-таки странно, — сказала Анн-Бритт. — Повсюду сувениры, напоминающие о множестве путешествий, совершенных за долгую жизнь, о бесчисленных встречах. И ни одной семейной фотографии.
Валландер осмотрел гостиную и понял, что Анн-Бритт права. Его огорчило, что он сам этого не заметил.
— Может быть, он не хотел вспоминать о прошлом, — неуверенно предположил Валландер.
— Женщина обязательно развесила бы на стенах фотографии своей семьи, — сказала Анн-Бритт. — Может быть, мне поэтому пришла в голову такая мысль.
На столе возле дивана стоял телефон.
— В кабинете у него тоже есть телефон, — сказал Валландер, кивнув в сторону кабинета. — Поищи там, а я начну здесь.
Он сел на корточки возле низкого телефонного столика. Около телефона лежал пульт от телевизора. «Он мог одновременно разговаривать по телефону и смотреть телевизор, — подумал Валландер. — Прямо как я. В нашем мире люди хотят держать под контролем одновременно телевизор и телефон». Он пролистал телефонные справочники, не найдя каких-либо личных пометок. Затем осторожно выдвинул два ящика из бюро, стоявшего за телефонным столиком. В одном лежал альбом с марками, в другом — тюбик с клеем и коробка с кольцами для салфеток. Только он направился в кабинет, как зазвонил телефон. Валландер вздрогнул. В дверях кабинета тотчас возникла Анн-Бритт. Осторожно присев на край дивана, он снял трубку.
— Алло, — сказал женский голос. — Густав? Почему ты не звонишь?
— Кто говорит? — спросил Валландер.
Женский голос вдруг сделался очень натянутым.
— Это мать Густава Веттерстедта, — сказала женщина. — С кем я разговариваю?
— Меня зовут Курт Валландер. Я полицейский из Истада.
Стало слышно ее дыхание. У него промелькнула мысль, что женщина, должно быть, очень стара, если она мать Веттерстедта. Валландер подал знак смотревшей на него Анн-Бритт.
— Что-нибудь случилось? — спросила женщина.
Валландер не знал, как ему поступить. Это было против всех писанных и неписанных законов — сообщать трагическую весть близким родственникам по телефону. С другой стороны, он уже представился и сказал, что он из полиции.
— Алло, — сказала женщина. — Вы меня слышите?
Валландер не ответил. Он беспомощно смотрел на Анн-Бритт.
Затем он сделал нечто, что впоследствии так и не смог себе объяснить.
Он повесил трубку.
— Кто это? — спросила Анн-Бритт.
Валландер молча покачал головой.
Он снова снял трубку и позвонил в полицейский центр Стокгольма на Кунгсхольмене.
7
В девять часов телефон Густава Веттерстедта зазвонил опять. Коллеги Валландера из Стокгольма сообщили матери Веттерстедта о смерти сына. Теперь звонил криминальный инспектор, представившийся как Ханс Викандер из полиции Эстермальма.
— Мы ей сообщили, — сказал Викандер. — Она очень стара, поэтому я взял с собой священника. Надо сказать, что, несмотря на свои 94 года, она держала себя в руках.
— А может быть, именно поэтому, — ответил Валландер.
— Мы ищем двоих детей Веттерстедта, — продолжал Ханс Викандер. — Старший сын работает в нью-йоркском отделении ООН. Дочь помладше, живет в Уппсале. Мы рассчитываем связаться с ними в течение вечера.
— А что его бывшая жена? — спросил Валландер.
— Которая из них? Он был женат трижды.
— Все три. Мы потом свяжемся с ними.
— У меня есть для тебя кое-что интересное, — продолжал Викандер. — Когда мы разговаривали с матерью, она сказала, что Веттерстедт звонил ей каждый вечер ровно в девять.
Валландер посмотрел на часы. Было три минуты десятого. Он тотчас понял, что имел в виду Викандер.
— Вчера он не позвонил, — сказал тот. — Она ждала до половины десятого. А потом позвонила сама. Никто не брал трубку, хотя она утверждает, что прозвучало по меньшей мере пятнадцать гудков.
— А что было позавчера?
— Она не помнит точно. Говорит, у нее ужасно плохая память на текущие события.
— Больше она ничего не сказала?
— Я толком не знал, о чем ее спрашивать.
— Надо нам еще раз с ней поговорить, — сказал Валландер. — Лучше будет, если ты возьмешь это на себя, потому что с тобой она уже знакома.
— Со второй недели июля у меня отпуск, — ответил Викандер. — До этого я в твоем распоряжении.
Разговор закончился. В коридор вошла Анн-Бритт, которая ходила проверять почтовый ящик.
— Газеты за вчера и сегодня, — сообщила она. — Телефонный счет. Никаких личных писем. Он пролежал под лодкой не особенно долго.
Валландер встал с дивана.
— Пройдись по дому еще разок, — попросил он. — Посмотри, не найдешь ли признаков того, что какие-то вещи украдены. Я пойду спущусь и осмотрю тело.
Дождь заметно усилился. Пробегая по саду, Валландер вспомнил, что обещал навестить отца. Поморщившись, он вернулся в дом.
— Будь другом, — сказал он Анн-Бритт, войдя в коридор. — Позвони моему отцу, передай привет и скажи, что я занят срочным расследованием. Если он спросит, кто ты, можешь сказать, что ты наш новый шеф.
Она кивнула и улыбнулась. Валландер продиктовал номер телефона. Затем он снова выбежал под дождь.
Место преступления, освещенное мощными прожекторами, производило страшное впечатление. С неприятным чувством Валландер зашел под навес. Тело Густава Веттерстедта лежало на спине на подстилке из полиэтилена. Прибывший врач осветил фонариком горло трупа. Увидев Валландера, он прервал осмотр.
— Как вы себя чувствуете? — спросил врач.
И только тут Валландер узнал его. Это был тот самый врач, который несколько лет назад осматривал его ночью в приемной неотложки, когда Валландер думал, что у него сердечный приступ.
— Несмотря на случившееся, хорошо, — ответил Валландер. — Рецидивов не было.
— Выполняете мои рекомендации? — спросил врач.
— Нет, конечно, — уклончиво промямлил Валландер.
Он рассматривал труп, думая о том, что даже теперь, будучи мертвым, Веттерстедт производит то же впечатление, что когда-то с экрана телевизора. В его лице было что-то холодное и категорическое, несмотря на то, что лицо это было покрыто запекшейся кровью. Валландер нагнулся к трупу и осмотрел рану на лбу, тянувшуюся к макушке со срезанным волосяным покровом.
— Отчего наступила смерть? — спросил Валландер.
— Сильный рубленный удар вдоль позвоночника, — ответил врач. — Смерть была мгновенной. Позвоночник разрублен почти до самого основания. Должно быть, он умер прежде, чем упал на землю.
— Вы уверены, что это произошло вне дома? — спросил Валландер.
— Думаю, да. По всей вероятности, удар был нанесен из-за спины. Можно с уверенностью утверждать, что сила удара сзади повалила его на живот. Во рту и в глазах песчинки. Возможно, это случилось где-то поблизости.
— Должны быть следы крови, — сказал Валландер.
— Дождь все осложняет, — ответил врач. — Но если вы разроете верхний слой, то, может быть, найдете кровь.
Валландер кивнул на изувеченную голову Веттерстедта.
— Что вы можете об этом сказать? — спросил он.
Врач пожал плечами.
— Надрез на лбу сделан острым ножом, — сказал он. — А может, бритвой. Волосяной покров содран. Сделано это до или после удара по позвоночнику, я пока сказать не могу. Этим займутся патологоанатомы из Мальмё.
— Мальмстрём будет над чем поработать, — сказал Валландер.
— Кому?
— Вчера мы отправили туда останки девушки, которая подожгла себя. А теперь везем мужчину со снятым скальпом. Я разговаривал с патологоанатомом по имени Мальмстрём. Есть там одна женщина.
— Даже не одна, — ответил врач. — Но как раз с ней я не знаком.
Валландер присел на корточки возле трупа.
— А вы как думаете, — спросил он у врача. — Что здесь произошло?
— Убийца знал, чего хочет, — ответил врач. — Удар профессионального палача. Но то, что с него сняли скальп! Это дело рук сумасшедшего.
— Или индейца, — задумчиво прибавил Валландер.
Поднявшись, он почувствовал, как стрельнуло в коленях. Время, когда безнаказанно можно было посидеть на корточках, давно для него миновало.
— У меня все, — сказал врач. — Я уже сообщил в Мальмё, что мы скоро прибудем с телом.
Валландер не ответил. Его внимание привлекла одна деталь в одежде Веттерстедта. Ширинка была расстегнута.
— Вы трогали одежду? — спросил он врача.
— Только сзади, вокруг раны на позвоночнике, — ответил тот.
— Я хочу попросить вас кое о чем, — продолжил он. — Не могли бы вы проверить, все ли на месте у него в ширинке?
Врач удивленно взглянул на Валландера.
— Если убийца срезал половину макушки, то он с таким же успехом мог отрезать и кое-что другое, — пояснил Валландер.
Врач кивнул и натянул на руки полиэтиленовые перчатки. Затем осторожно засунул руку в ширинку и пощупал внутри.
— Кажется, все на месте, — сказал он, вытащив руку.
Валландер кивнул.
Тело Веттерстедта увезли. Валландер повернулся к Нюбергу, стоявшему на коленях около лодки, которую успели перевернуть дном вниз.
— Ну как? — спросил Валландер.
— Не знаю, — ответил Нюберг. — Этот дождь уничтожил все следы.
— Все-таки надо покопать здесь завтра, — сказал Валландер и пересказал слова врача. Нюберг кивнул.
— Если кровь есть, мы ее раскопаем. Ты хочешь, чтобы мы особенно тщательно поискали в каком-нибудь конкретном месте?
— Вокруг лодки, — ответил Валландер. — А потом в районе от входа в сад вниз к морю.
Нюберг показал на открытую сумку. В ней лежало несколько пакетов.
— Я нашел у него в карманах только спичечный коробок, — сказал он. — Ключи у тебя. А одежда очень высокого качества. Не считая деревянных башмаков.
— Кажется, в доме ничего не тронуто, — сказал Валландер. — Но хорошо бы ты осмотрел его сегодня же вечером.
— Я не могу быть в двух местах одновременно, — проворчал Нюберг. — Если осталась возможность откопать какие-то следы здесь, надо делать это, пока дождь не смыл их окончательно.
Валландер возвращался в дом, когда обнаружил, что Йоран Линдгрен все еще здесь. Валландер подошел к нему. Он заметил, что Линдгрен замерз.
— Езжайте домой, — сказал он.
— Можно мне позвонить папе и рассказать? — спросил он.
— Можно, — ответил Валландер.
— А что произошло? — спросил Йоран Линдгрен.
— Пока не знаем, — сказал он.
За ограждениями по-прежнему стояла кучка любопытных, наблюдавших за работой полиции. Несколько пожилых людей, молодой человек с собакой, парень на мопеде. Валландер нервно подумал о том, что́ предстоит полицейским. Министр юстиции, которому разрубили позвоночник, а вдобавок еще и скальпировали, — это новость, которую газеты, радио и телевидение будут муссировать каждый день. Единственный положительный момент, который можно себе вообразить в этой ситуации, — то, что девушка, сгоревшая на рапсовом поле Саломонсона, не попадет на первую полосу газет.
Ему захотелось по нужде. Спустившись к воде, Валландер расстегнул ширинку. «А может, все просто, — подумал он. — Ширинка у Веттерстедта расстегнута потому, что в тот момент, когда на него напали, он мочился».
Он стал подниматься к дому. Но внезапно остановился. У него было такое чувство, будто он что-то упустил из виду. И тут он вспомнил, что́. Он пошел обратно к Нюбергу.
— Ты не знаешь, где Сведберг? — спросил он.
— Наверное, пытается найти еще полиэтилен, а лучше бы брезент. Надо накрыть песок, пока все дождем не смыло.
— Я хочу поговорить с ним, когда он вернется, — сказал Валландер. — А где Мартинсон с Хансоном?
— Мартинсон, наверное, поехал купить какой-нибудь еды, — с кислым видом ответил Нюберг. — Но у кого сейчас есть время на еду, черт возьми?
— Мы можем послать кого-то, чтобы тебе купили перекусить, — сказал Валландер. — А где Хансон?
— Он должен проинформировать кого-нибудь из прокуроров. Я не голоден.
Валландер снова отправился к дому. Он снял насквозь промокшую куртку, стянул сапоги и почувствовал, что проголодался. Анн-Бритт сидела в кабинете Веттерстедта и осматривала содержимое письменного стола. Валландер вошел на кухню и включил свет. Он вспомнил, как они пили кофе, сидя на кухне у Саломонсона. А теперь Саломонсон мертв. По сравнению с кухней фермера, кухня Веттерстедта представляла собой совсем другой мир. По стенам развешаны блестящие медные сковороды. Посередине — открытая жаровня с вытяжкой на месте бывшего дымохода старинной духовой печи. Валландер открыл холодильник и достал сыр с пивом. В одном из красивых шкафчиков, которыми были увешаны стены, он нашел сухие хлебцы. Без единой мысли в голове, он уселся за стол и принялся есть. Когда в коридор вошел Сведберг, он как раз окончил трапезу.
— Нюберг сказал, ты хочешь поговорить со мной?
— Ну что, нашел брезент?
— Продолжаем работать, накрыли как смогли. Мартинсон звонил в метеоцентр выяснить, когда прекратится дождь. Узнал, что будет лить всю ночь. А потом у нас появится несколько часов, прежде чем дождь зарядит заново. Но в этот промежуток подует настоящий летний ветрила.
На полу вокруг сведберговых сапог образовалась лужа. Но Валландер не стал говорить ему, что сапоги надо бы снять. Едва ли они найдут тайну смерти Густава Веттерстедта у него на кухне.
Сведберг сел и вытер волосы носовым платком.
— Я смутно помню, что как-то ты говорил, будто в молодости увлекался историей индейцев, — начал Валландер. — Я не ошибся?
Сведберг удивленно посмотрел на него.
— Да, — сказал он. — Я много читал про индейцев. И никогда не смотрел всех этих фильмов, которые все равно не говорят правду об их жизни. Я переписывался со знатоком индейской культуры Ункасом, который когда-то победил в телевизионном конкурсе — меня тогда еще и на свете не было. Он многому меня научил.
— Ты, наверно, недоумеваешь, почему я спросил тебя об этом? — продолжал Валландер.
— Да, собственно, нет, — ответил Сведберг. — Ведь убийца снял скальп с Веттерстедта.
Валландер внимательно посмотрел на него.
— Ты так считаешь?
— Если считать скальпирование искусством, то преступник владеет им почти в совершенстве. Один надрез острым ножом на лбу. Затем несколько надрезов вдоль висков. Чтобы одним махом содрать кожу.
— Он умер от рубленой раны чуть пониже лопаток, — продолжал Валландер.
Сведберг пожал плечами.
— Индейские воины наносили удар в голову, — сказал он. — Позвоночник разрубить трудно. Топор надо держать косо. Особенно, если жертва находится в движении.
— А если жертва стоит неподвижно?
— В любом случае индейцы так не делали, — ответил Сведберг. — Не в их обычаях было убивать человека со спины. Да и вообще убивать кого-либо.
Валландер наклонил голову и подпер лоб рукой.
— Почему тебя это интересует? — спросил Сведберг. — Вряд ли Веттерстедта зарубил индеец.
— А кто еще мог снять скальп?
— Сумасшедший, — ответил Сведберг. — Тот, кто это совершил, явно не в себе. Мы должны поймать его как можно скорее.
— Знаю, — сказал Валландер.
Сведберг поднялся и вышел. Валландер взял половую тряпку и вытер лужу на полу. Затем пошел к Анн-Бритт Хёглунд. Было почти пол-одиннадцатого.
— Голос у твоего отца был невеселый, — сказала она, когда Валландер очутился у нее за спиной. — Кажется, больше всего его разозлило то, что ты не позвонил ему раньше.
— И здесь он прав, — ответил Валландер. — Нашла что-нибудь?
— На удивление мало, — ответила она. — На первый взгляд, ничего не украдено. Замки на шкафах целы. Наверно, у него была домработница, которая и поддерживала порядок в таком огромном доме.
— Почему ты так думаешь?
— Есть два обстоятельства. Во-первых, существует большая разница между тем, как наводит порядок мужчина, и как это делает женщина. Не спрашивай, почему. Просто это так, и все тут.
— А второе?
— Я нашла ежедневник с пометкой «поломойка» и указанием времени. Пометка повторяется два раза в месяц.
— Там на самом деле написано «поломойка»?
— Прекрасное старинное слово с пренебрежительным оттенком.
— Посмотри, когда она приходила в последний раз.
— В этот четверг.
— Теперь понятно, почему везде так чисто прибрано.
Валландер опустился на стул по другую сторону письменного стола.
— А что там у вас на берегу? — спросила она.
— Рубленый удар вдоль позвоночника. Мгновенная смерть. Убийца снял скальп и испарился.
— Раньше ты говорил, что преступники орудовали по крайней мере вдвоем.
— Знаю, — ответил он. — Но на настоящий момент я могу сказать только, что мне все это совершенно не нравится. Зачем кому-то понадобилось убивать пожилого мужчину, который жил в уединении в течение двадцати лет? И почему с него сняли скальп?
Они молчали. Валландер думал о сгоревшей девочке. О мужчине со срезанным скальпом. И о проливном дожде за окном. Он попытался отделаться от маячивших перед глазами неприятных картин, вспоминая, как они с Байбой сползали с подветренной стороны песчаных дюн у Скагена. Но девочка с горящими волосами все бежала и бежала. А Веттерстедт лежал на носилках в машине, направлявшейся в Мальмё.
Усилием воли отогнав мрачные мысли, Валландер посмотрел на Анн-Бритт.
— Твои предположения, — сказал он. — Что ты об этом думаешь? Что же в действительности произошло? Рассказывай по порядку. Ни о чем не умалчивая.
— Он вышел из дома, — сказала Анн-Бритт. — Хотел прогуляться по побережью. Встретиться с кем-нибудь. Или просто поразмяться. Но вышел он ненадолго.
— Почему?
— Деревянные башмаки. Старые и поношенные. Неудобные. Но вполне подходящие, если собираешься немного прогуляться.
— Продолжай.
— Это случилось вечером. Что говорит медэксперт по поводу времени?
— Он пока не знает. Продолжай. Почему вечером?
— Днем слишком велик риск, что тебя заметят. В это время года на побережье всегда кто-нибудь да есть.
— Это все?
— Явный мотив отсутствует. Но я думаю, можно предположить, что у убийцы был план.
— Почему?
— Он отвел себе время на то, чтобы спрятать труп.
— Зачем он это сделал?
— Чтобы оттянуть момент, когда тело будет обнаружено. Чтобы успеть убраться с места преступления.
— Но его никто не видел. И почему ты говоришь, что это был «он»?
— Вряд ли женщина ударит человека топором по позвоночнику. Женщина, доведенная до отчаяния, может дать мужчине топором по голове. Но она не станет снимать скальп. Убийца — мужчина.
— Что нам о нем известно?
— Ничего. Если только ты не знаешь чего-то, что неизвестно мне.
Валландер покачал головой.
— Ты сообщила примерно то, что мы уже знаем, — сказал он. — Думаю, пора предоставить дом в распоряжение Нюберга и его людей.
— Вокруг этого дела будет большой переполох, — сказала она.
— Да уж, — ответил Валландер. — Завтра начнется. Тебе повезло, что ты уходишь в отпуск.
— Хансон уже спрашивал, могу ли я отложить отпуск. Я сказала, что могу, — ответила Анн-Бритт.
— Езжай домой, — сказал Валландер. — Я собираюсь сказать всем, что мы встречаемся завтра рано утром в семь часов, чтобы разобраться с работой по розыску.
Когда Валландер остался один, он прошелся по дому еще раз. Он понимал, что надо как можно скорее составить представление о том, что за человек был Густав Веттерстедт. Им известно об одной его привычке — каждый день в определенное время он звонил матери. А все остальное им пока неизвестно. Вернувшись на кухню, Валландер разыскал бумагу в одном из кухонных шкафчиков. Затем он составил для себя памятку о том, что надо сказать во время завтрашнего совещания следственной группы. Через несколько минут пришел Нюберг. Он снял с себя мокрый дождевик.
— Что именно нам надо искать? — спросил он.
— Место, где было совершено убийство, — ответил Валландер. — Оно так и не найдено. Хочу исключить вероятность того, что Веттерстедт был убит в доме. Исследуй помещение, как ты обычно это делаешь.
Нюберг кивнул и вышел. Тотчас вслед за этим Валландер услышал, как тот отчитывает одного из своих сотрудников. Валландер подумал, что хорошо бы съездить домой и поспать несколько часов. Потом решил пройтись по дому еще раз. Он начал с подвала. Через час он добрался до верхнего этажа, зашел в просторную спальню, открыл гардероб. Осмотрел костюмы Веттерстедта и стал исследовать дно. С нижнего этажа доносился раздраженный голос Нюберга. Валландер собрался было закрыть дверцы гардероба, но взгляд его наткнулся на маленькую сумочку, лежавшую в углу. Он нагнулся и достал ее. Присев на край кровати, он открыл сумочку. В ней был фотоаппарат. Не сказать, чтобы очень дорогостоящий, приблизительно такой же Линда купила год назад. Валландер увидел, что в нем есть пленка. Семь кадров из тридцати шести были отсняты. Валландер засунул фотоаппарат обратно в сумку. Затем он спустился к Нюбергу.
— В этой сумке лежит фотоаппарат, — сказал он. — Прояви пленку и напечатай фотографии как можно скорее.
Было около полуночи, когда Валландер покинул дом Веттерстедта. Дождь продолжал лить как из ведра.
Он поехал прямо домой.
Он поднялся к себе и уселся на кухне. Интересно, что же заснято на пленке?
Дождь барабанил в оконное стекло.
Он вдруг почувствовал, как, крадучись, приближается страх.
Что-то случилось. И вдруг он понял, что это лишь начало грядущей катастрофы.
8
В четверг утром 23 июня в полицейском управлении Истада настроение царило совсем не отпускное. В половине третьего Валландера разбудил журналист из «Дагенс Нюхетер», который пронюхал в полиции Эстермальма о смерти Густава Веттерстедта. Когда Валландеру наконец-то удалось снова заснуть, позвонили из «Экспрессен». Хансона тоже разбудили ночью. В семь утра они собрались в зале для совещаний, все были бледные и усталые. Пришел и Нюберг, хотя до пяти утра он был занят обыском в доме Веттерстедта. По дороге в кабинет Хансон отвел Валландера в сторонку и сказал, что тот должен взять дело в свои руки.
— Я думаю, Бьёрк знал, что это произойдет, — сказал Хансон. — Поэтому он и ушел.
— Он не ушел, — ответил Валландер. — Его повысили. А кроме того, он не умел заглядывать в будущее. Он был целиком погружен в свои повседневные заботы.
Валландер знал, что ответственность за организацию розыска убийцы Веттерстедта ложится на него. Первая большая трудность заключалась в том, что летом у них всегда была нехватка людей. Он с благодарностью подумал об Анн-Бритт, которая согласилась отложить отпуск. Но что будет с его собственным отпуском? Через две недели он планировал ехать в Скаген вместе с Байбой.
Он сел за стол и посмотрел на окружавшие его усталые лица. Дождь не переставал даже когда пробивался солнечный свет. Перед ним на столе лежала гора записок о поступивших телефонных звонках, которые ему вручили в дежурной части. Валландер отложил записки в сторону и постучал карандашом по столу.
— Пора начинать, — сказал он. — Произошло худшее из того, что могло произойти. Случилось убийство в период отпусков. Мы должны быть начеку, насколько это сейчас возможно. На носу Праздник середины лета, который распахнет двери в участок. В это время всегда что-нибудь да случится, так что уголовный отдел без работы не останется. Приступаем к розыску, принимая это во внимание.
Все промолчали. Валландер повернулся к Нюбергу и спросил, как идут дела с криминологической экспертизой.
— Только бы дождь закончился на пару часов, — ответил Нюберг. — Если мы найдем место, где было совершено убийство, надо будет снять верхний слой песка. А это почти невозможно, пока он сырой. Иначе это будет просто глыба какая-то.
— Я только что звонил дежурному синоптику в Стуруп, — сообщил Мартинсон. — Он рассчитал, что дождь в Истаде прекратится сразу после восьми часов. Но тогда подует штормовой ветер, и так до середины дня. А потом дождь зарядит еще сильнее. И только после этого погода будет ясная.
— То понос, то золотуха, — сказал Валландер. — Для нас проще, если на Праздник середины лета погода неважная.
— В этот раз нам поможет чемпионат по футболу, — сказал Нюберг. — Меньше народа напьется. Будут сидеть у телевизоров.
— А что произойдет, если Швеция проиграет России? — спросил Валландер.
— Этого не случится, — решительно ответил Нюберг. — Мы выиграем.
Валландер понял, что Нюберг интересуется футболом.
— Надеюсь, будет по-твоему, — ответил Валландер.
— Вокруг лодки ничего интересного не найдено, — продолжал Нюберг. — Прочесали участок побережья между садом Веттерстедта, лодкой и ближе к воде. Кое-что уже нашли. Но вряд ли это представляет интерес для следствия. Может быть, за исключением одного.
Нюберг достал полиэтиленовый пакет.
— Это нашел полицейский, помогавший натягивать оградительную ленту. Газовый баллончик. Женщинам рекомендуют носить такие в сумочках, чтобы защищаться в случае нападения.
— Разве они у нас не запрещены? — спросила Анн-Бритт Хёглунд.
— Запрещены, — сказал Нюберг. — Но баллончик лежал там, где он лежал. На песке сразу за ограждениями. Будем искать на нем отпечатки пальцев. Может быть, это что-то даст.
Нюберг убрал пакет обратно в сумку.
— А такую лодку легко перевернуть? — спросил Валландер.
— Это по плечу только человеку с неслыханной силой, — ответил Нюберг.
— Значит, они действовали вдвоем, — сказал Валландер.
— Убийца мог отгрести песок возле лодки, — нерешительно заметил Нюберг. — А спрятав труп, сгрести песок обратно.
— Такая возможность тоже не исключена, — сказал Валландер. — Но насколько это вероятно?
Все промолчали.
— Ничто не указывает на то, что убийство было совершено в доме, — продолжал Нюберг. — Следов крови или других признаков преступления там не найдено. Все вещи целы. А было ли что-нибудь украдено, я сказать не могу. По-моему, не похоже.
— Больше ничего примечательного не найдено? — спросил Валландер.
— По-моему, так весь дом сплошь примечательный, — ответил Нюберг. — Должно быть, у Веттерстедта водились денежки.
Они на мгновение задумались о сказанном. Валландер понял, что пора подытожить разговор.
— Для нас самое важное узнать, когда было совершено убийство, — начал он. — Врач, осмотревший тело, сказал, что это случилось на побережье. Он нашел песчинки во рту и в глазах. Будем ждать заключения судмедэкспертов. Поскольку нам неизвестны мотивы убийства и нет версии, которую можно начать отрабатывать, будем действовать вслепую. Надо разобраться, что за человек был Веттерстедт. С кем он общался? Что у него за привычки? Надо узнать его характер, изучить его жизнь. Нельзя упускать тот факт, что двадцать лет назад он был очень известным человеком. Министром юстиции. В определенном кругу он пользовался популярностью, некоторые его ненавидели. Он был постоянно в центре разных скандалов. Можно ли здесь говорить о мести? Тело разрублено, волосяной покров срезан. С Веттерстедта сняли скальп. Бывали ли такие случаи прежде? Можно ли найти параллели с прежними убийствами? Мартинсон привел в боевую готовность свои компьютеры. Он нашел горничную Веттерстедта, с которой надо поговорить сегодня же.
— Его политическая партия, — напомнила Анн-Бритт Хёглунд.
Валландер кивнул.
— Я как раз к этому подошел. Были ли у него по-прежнему какие-нибудь партийные задания? Общался ли он со старыми друзьями по партии? С этим тоже надо разобраться. Есть ли хоть что-то, что может навести на мысль о возможных мотивах преступления?
— После того как новость вышла в эфир, уже поступило два звонка с признаниями в убийстве Веттерстедта, — сказал Сведберг. — Один звонил из телефонной будки в Мальмё. Он был так разъярен, что слов невозможно было разобрать. Мы попросили коллег из Мальмё выслушать его. Другой позвонивший содержится в клинике Эстерокер. Последний раз его выпускали в феврале. Но совершенно очевидно, что смерть Густава Веттерстедта пробудила новый всплеск старых эмоций.
— Во времена его бытности министром юстиции случилось многое, о чем помним мы все, — сказал Валландер. — Из всех министров правосудия и полицейских начальников, которые приходили и уходили за это время, Веттерстедт меньше всех с нас спрашивал.
Они поделили между собой задания. Валландер захотел лично переговорить с горничной Веттерстедта. Все договорились встретиться вновь в четыре часа во второй половине дня.
— Остались две вещи, — сказал Валландер. — Во-первых, нас будут осаждать фотографы и журналисты. Такое убийство как раз во вкусе масс-медиа. Нам придется столкнуться с газетными афишами, вроде таких: «В Швеции снимают скальпы». Лучше уж сообщить всю информацию прессе прямо сегодня. Мне бы не хотелось этим заниматься.
— Ничего не получится, — сказал Сведберг. — Ты обязан взять ответственность на себя. Как бы ты ни старался этого избежать, ты умеешь общаться с ними лучше, чем остальные.
— Но не могу же я один с ними разговаривать, — воспротивился Валландер. — Пусть и Хансон тоже поучаствует. И Анн-Бритт. Давайте назначим на час дня?
Они уже собрались разойтись, но Валландер попросил их задержаться.
— Мы не можем пустить на самотек расследование по делу о девушке, поджегшей себя на рапсовом поле, — сказал он.
— Ты думаешь, это как-то связано с убийством Веттерстедта? — удивленно спросил Хансон.
— Конечно, нет, — ответил Валландер. — Просто надо продолжать попытки установить личность девушки, пока мы будем заниматься делом Веттерстедта.
— В компьютерной базе данных сведения о ней отсутствуют, — сказал Мартинсон. — Комбинация инициалов ничего не дала. Но я обещаю продолжить поиски.
— Кто-нибудь должен ее хватиться, — сказал Валландер. — Молодая девушка. По-моему, все это странно.
— Лето на дворе, — сказал Сведберг. — Молодежь постоянно куда-то ездит. Несколько недель может пройти, пока ее начнут разыскивать.
— Разумеется, ты прав, — согласился Валландер. — Подождем немного.
Без четверти восемь они разошлись. Валландер провел оперативку в бешеном темпе, поскольку работы у всех было навалом. Вернувшись в свой кабинет, он быстренько просмотрел записи о том, куда нужно позвонить. Срочных звонков вроде не было. Он достал из ящика тетрадь на пружинке и написал имя Густава Веттерстедта в самом верху на первой странице. Затем он откинулся на стуле и прикрыл глаза. «Что можно сказать об этом убийстве? Кто был человек, разрубивший Веттерстедта топором и снявший с него скальп?»
Валландер склонился к столу.
Он записал: «Ничто не указывает на то, что Густава Веттерстедта ограбили, хотя пока что такую возможность, конечно, целиком исключить нельзя. Это отнюдь не случайное убийство, если только это не дело рук сумасшедшего. Убийца заранее отвел время на то, чтобы спрятать труп. Остается мотив мести. Кто имел основания взять реванш у Густава Веттерстедта таким кровавым способом?»
Валландер отложил карандаш и перечитал написанное с растущим неудовольствием.
«Слишком рано, — подумал он. — Я пытаюсь сделать заключительные выводы, которые пока сделать невозможно. Надо повременить».
Он поднялся и вышел из полицейского управления. Дождь кончился. Синоптик со Стурупского аэропорта оказался прав. Валландер поехал на виллу Веттерстедта.
На берегу по-прежнему стояли ограждения. Нюберг со своими людьми убирал брезент, закрывавший берег. Этим утром за ограждениями толпилось много любопытных. Открыв входную дверь при помощи связки ключей Веттерстедта, Валландер направился прямиком в кабинет. Он методично продолжил поиски, начатые Анн-Бритт накануне вечером. На выяснение имени женщины, которая служила у Веттерстедта «поломойкой», ушло не больше получаса. Звали ее Сара Бьёрклунд, а жила она в районе, который, насколько Валландеру было известно, располагался сразу за универмагом у въезда в западную часть города. Он подошел к телефону, стоявшему на столе, и набрал ее номер. Прозвучало восемь сигналов, прежде чем на другом конце сняли трубку. Валландер услышал хриплый мужской голос.
— Я хотел бы поговорить с Сарой Бьёрклунд, — сказал Валландер.
— Ее нет, — ответил мужчина.
— А когда она будет?
— А кто ее спрашивает? — недоброжелательно переспросил мужчина.
— Курт Валландер из полиции Истада.
На другом конце воцарилось долгое молчание.
— Алло, вы меня слышите? — спросил Валландер, не скрывая своего нетерпения.
— Это как-то связано с Веттерстедтом? — спросил мужчина. — Сара Бьёрклунд — моя жена.
— Я хочу поговорить с ней.
— Сейчас она в Мальмё. Она вернется ближе к обеду, во второй половине дня.
— Когда ее можно застать? В какое время? Постарайтесь сказать поточнее!
— В пять она будет наверняка.
— Значит, в пять я буду у вас, — сказал Валландер и повесил трубку.
Он вышел из дома и спустился к Нюбергу. За ограждениями стояла толпа народа.
— Нашли что-нибудь? — спросил Валландер.
Нюберг держал в руке ведро песка.
— Ничего, — ответил он. — Но если он был убит на берегу и упал на песок, надо искать следы крови. Кровь должна была брызнуть струей — на лбу находится мощный кровеносный сосуд.
Валландер кивнул.
— Где был найден баллончик? — спросил он чуть погодя.
Нюберг указал на место за ограждениями.
— Сомневаюсь, что баллончик как-то связан с этим убийством, — сказал Валландер.
— Я тоже, — согласился Нюберг.
Валландер уже собрался было вернуться к автомобилю, как вспомнил, что у него был еще один вопрос к Нюбергу.
— Лампа у входа в сад была выбита, — сказал он. — Не посмотришь?
— А от меня ты чего хочешь? — спросил Нюберг. — Мне что, новую вкрутить?
— Я просто хотел узнать, почему она не горит, — сказал Валландер. — И больше ничего.
Он вернулся в управление. Небо было серым, но дождя не предвиделось.
— Журналисты звонят весь день, не переставая, — сообщила Эбба, когда он проходил мимо дежурной части.
— Им назначили встречу на час дня, — ответил Валландер. — А где Анн-Бритт?
— Вышла секунду назад. Она не сказала, куда направляется.
— А Хансон куда подевался?
— По-моему, он у Пера Окесона. Найти его?
— Нам надо подготовиться к пресс-конференции. Проследи, чтобы в конференц-зале было достаточно стульев. Будет очень много народа.
Валландер вошел в свой кабинет и стал готовиться к выступлению перед прессой. Где-то через полчаса в дверь постучала Анн-Бритт Хёглунд.
— Я ездила к Саломонсону, — сказала она. — Кажется, я нашла ключ к загадке, где девушка раздобыла столько бензина.
— У Саломонсона на скотном дворе хранился бензин?
Анн-Бритт утвердительно кивнула.
— Тогда все понятно, — сказал Валландер. — Значит, она могла прийти на рапсовое поле пешком. Ей незачем было ехать на машине или на велосипеде.
— Могли они быть знакомы с Саломонсоном? — спросила Анн-Бритт.
Валландер задумался.
— Нет, — ответил он. — Саломонсон не соврал. Он до этого никогда ее не видел.
— Значит, девушка пришла откуда-то пешком. Она зашла на скотный двор и нашла канистры с бензином. Пять из них она захватила с собой на рапсовое поле. А затем подожгла себя.
— Примерно так, — сказал Валландер. — Даже если мы установим личность, нам никогда не удастся до конца разобраться в том, что же в действительности произошло.
Они сходили за кофе и обсудили, что будут говорить на пресс-конференции. Около одиннадцати к ним присоединился Хансон.
— Я разговаривал с Пером Окесоном. Он сказал, что собирается связаться с главным прокурором.
Валландер оторвался от своих бумаг и удивленно посмотрел на него.
— Это еще зачем?
— Густав Веттерстедт был когда-то важной птицей. Десять лет назад убили премьер-министра. А теперь убит министр юстиции. Думаю, он хочет проследить за тем, чтобы расследование проводилось с особой тщательностью.
— Если бы Веттерстедт до сих пор был министром юстиции, это было бы понятно, — сказал Валландер. — Но ведь умер пожилой пенсионер, который уже давно не при делах.
— Скажи об этом Окесону сам, — ответил Хансон. — Я просто пересказал его слова.
В час дня они сидели в конференц-зале на невысокой трибуне. Они договорились по возможности сократить встречу. Самое главное — предотвратить шквал диких и необоснованных газетных спекуляций. Поэтому они решили отвечать расплывчато на вопрос, как был убит Веттерстедт. Они вообще не будут упоминать о содранном скальпе.
Зал был битком набит народом. Как и предсказывал Валландер, шведские газеты решили, что убийство Веттерстедта — дело чрезвычайно важное. Валландер насчитал три видеокамеры разных телеканалов.
Потом, когда конференция была окончена и последний журналист удалился, Валландер отметил, что все прошло на редкость гладко. На вопросы они отвечали очень коротко, все время ссылаясь на то, что в интересах следствия они не могут говорить более подробно и сообщать детали происшедшего. Под конец журналисты поняли, что им не пробиться сквозь невидимую стену, которую Валландер выстроил вокруг себя и своих коллег. Когда журналисты покинули зал, он позволил представителям местного радио взять у него интервью, тогда как Анн-Бритт Хёглунд стояла перед одной из видеокамер.
Под конец пресс-конференции Пер Окесон незаметно прокрался в зал и встал позади журналистов. Теперь он поджидал, когда Валландер освободится.
— Говорят, ты собираешься позвонить главному прокурору, — сказал Валландер. — Уже поступили какие-нибудь указания?
— Он хочет, чтобы его держали в курсе дела, — ответил Пер Окесон.
— Мы будем информировать тебя каждый день, — заверил его Валландер. — И, разумеется, сообщим, когда в деле произойдут серьезные сдвиги.
— У тебя все?
— Все.
В четыре часа ненадолго собралась следственная группа. Валландер знал, что сейчас работа идет полным ходом, не время для отчетов. Они договорились встретиться на следующий день в восемь, если не произойдет каких-либо чрезвычайно важных событий.
В пять Валландер вышел из полицейского управления и поехал к Саре Бьёрклунд. В этой части города он практически никогда не бывал. Он припарковался и прошел через садовую калитку. Дверь открылась, прежде чем он успел подойти к дому. Женщина, стоявшая на пороге, оказалась моложе, чем он предполагал. Ей можно было дать лет тридцать. Она и была той самой «поломойкой», служившей у Густава Веттерстедта. Он мельком подумал о том, знала ли она, как называл ее Веттерстедт за глаза.
— Добрый день, — сказал Валландер. — Я звонил вам сегодня. Это вы Сара Бьёрклунд?
— Я вас узнала, — ответила она, кивнув.
Она пригласила его в дом. На столе в гостиной стояло блюдо с булочками и кофе в термосе. С верхнего этажа доносился голос мужчины, который пытался приструнить расшумевшихся детей. Валландер сел и огляделся вокруг. Если бы он увидел на стене рисунки своего отца, то совсем не удивился бы. «Собственно, для полноты картины не хватает только их», — мелькнуло у него в голове. Пожилой рыбак, цыганка и плачущие дети уже висели на своих местах. Недостает только папиных пейзажей. С глухарями или без.
— Хотите кофе? — спросила она.
— Можно на ты, — ответил Валландер. — Спасибо, не откажусь.
— Густав Веттерстедт никому не позволял разговаривать с ним на ты, — сказала она неожиданно. — Он приказал это строго-настрого, как только я к нему устроилась.
Валландер был благодарен ей за то, что сразу мог приступить к делу. Он вынул из кармана небольшой блокнот для записей и карандаш.
— Значит, тебе уже известно, что Веттерстедт убит? — начал он.
— Это ужасно, — ответила она. — Кому это могло понадобиться?
— Нам самим интересно, — сказал Валландер.
— Его в самом деле нашли на берегу? Под этой гадкой лодкой, которую было видно с верхнего этажа?
— Да, — ответил Валландер. — Но давай по порядку. Ты убиралась в доме Густава Веттерстедта?
— Да.
— Как долго ты там проработала?
— Скоро уж три года. Я тогда осталась без работы. А за квартиру надо платить. Пришлось работать уборщицей. Я нашла это место по объявлению в газете.
— Как часто ты там появлялась?
— Два раза в месяц. Каждый второй четверг.
Валландер сделал пометку.
— Всегда по четвергам?
— Всегда.
— У тебя были свои ключи?
— Нет. Ключей он мне никогда не давал.
— Почему?
— Когда я убиралась, он следил за каждым моим шагом. От этого было так тягостно. Зато платил хорошо.
— Ты никогда не замечала ничего необычного?
— Например?
— У него кто-нибудь бывал?
— Никогда.
— И на обед он никого не приглашал?
— Не знаю, во всяком случае грязную посуду за кем-либо у Веттерстедта мне убирать не приходилось.
Валландер на минуту задумался.
— Что он был за человек?
Она ответила, не раздумывая.
— Про таких обычно говорят — «вот-вот лопнет от важности».
— Что ты хочешь сказать?
— Он обращался со мной снисходительно. Я была для него всего лишь бабой, которая моет в доме полы. Хотя когда-то он возглавлял партию, которая защищала наши интересы. Интересы тех самых уборщиц.
— Ты знала, что за глаза он называет тебя поломойкой?
— Да меня это нисколько не удивляет.
— И ты продолжала у него работать?
— Я же сказала, что он хорошо платил.
— Постарайся вспомнить свое последнее посещение. Была ты там на прошлой неделе?
— Все было, как обычно. Сейчас попробую вспомнить. Да нет, он вел себя, как всегда.
— За эти три года не случилось ничего из ряда вон выходящего?
Валландер заметил, что женщина колеблется с ответом. Он тотчас насторожился.
— Было один раз в прошлом году, — начала она неуверенно. — В ноябре. Не знаю, что на меня нашло. Но я перепутала дни. И вместо четверга пришла в пятницу утром. А из гаража как раз выезжал черный автомобиль. С такими стеклами, сквозь которые ничего не видно снаружи. Я позвонила в дверь, как обычно. Прежде чем он открыл, прошло много времени. Когда он меня увидел, то весь побелел от ярости. И захлопнул дверь. Я думала, он меня уволит. Но когда я пришла в следующий раз, он ничего не сказал. И внимания не обратил на происшедшее.
Валландер ждал продолжения, но его так и не последовало.
— Это все?
— Да.
— От него выехал большой черный автомобиль?
— Да.
Валландер понял, что дольше задерживаться не может. Он быстро допил кофе и встал.
— Когда еще что-нибудь вспомнишь, позвони, буду тебе за это признателен, — сказал он.
«К нему приезжали на большом черном автомобиле, — думал Валландер по дороге в город. — Кто же был в этом автомобиле? Надо разобраться».
Было шесть часов. Подул сильный ветер.
Пошел дождь.
9
К тому времени, когда Валландер вернулся в дом Веттерстедта, Нюберг и его сотрудники уже успели перетаскать уйму песка, но место преступления так и не нашли. Когда опять зарядил дождь, Нюберг тотчас распорядился снова накрыть берег брезентом. Придется подождать, пока погода улучшится. Валландер чувствовал — рассказ Сары Бьёрклунд о происшествии с черным автомобилем означает, что в безупречном панцире великолепного Густава Веттерстедта пробита маленькая, но ощутимая брешь. Сара увидела то, что для чужих глаз не предназначалось. Никак иначе нельзя истолковать злость Веттерстедта или тот факт, что он ни словом не обмолвился о происшедшем. Бешенство и молчание — две стороны одной медали.
Нюберг расположился на стуле в гостиной Веттерстедта и пил кофе. Валландер подумал, что термос Веттерстедта, должно быть, очень старый. Он напоминал о 50-х годах. Перед тем как сесть, Нюберг положил на стул газету, чтобы не повредить возможные следы на обшивке.
— Не нашел я пока что твоего места преступления, — сказал Нюберг. — А теперь искать нельзя, дождь на улице.
— Вы, разумеется, накрыли все брезентом? — спросил Валландер. — Ветер дует все сильнее и сильнее.
— Брезент не сдует, — ответил Нюберг.
— Думаю продолжить обыск письменного стола, — сказал Валландер.
— Хансон звонил, — продолжил Нюберг. — Он разговаривал с детьми Веттерстедта.
— Только сейчас? — спросил Валландер. — Я думал, он уже давно это сделал.
— Ничего не знаю, — ответил Нюберг. — Просто передаю его слова.
Валландер вошел в кабинет и уселся за письменный стол. Он направил лампу так, чтобы охватить большую часть поверхности. Затем выдвинул один из ящиков в левой тумбочке стола. В нем лежала копия годовой налоговой декларации. Валландер достал ее и положил перед собой. Веттерстедт задекларировал доход почти что в миллион крон. Изучив декларацию, Валландер увидел, что в список включены доходы, начиная с личных пенсионных сбережений и заканчивая дивидендами от акций. Из перечня Центральной биржи ценных бумаг Валландер узнал, что у Веттерстедта были акции традиционных крупных компаний. Он инвестировал в «Эриксон», «Азия Браун Бовери», «Вольво» и «Роттнерос». Помимо этих доходов Веттерстедт декларировал гонорар от Министерства иностранных дел и от издательства «Тиденс». Во время пребывания на посту министра Веттерстедт декларировал пять миллионов. Валландер взял это на заметку. Он положил декларацию на место и выдвинул следующий ящик. В нем лежало что-то, напоминавшее фотоальбом. «Теперь пошли семейные фотографии, которых так не хватало Анн-Бритт», — подумал он. Валландер достал альбом и открыл первую страницу. Он перелистывал страницы с возрастающим удивлением. Альбом состоял из старинных порнографических снимков. Некоторые были чересчур вызывающими. Валландер заметил, что некоторые страницы перелистываются легче, чем остальные. По всей вероятности, Веттерстедт с пристрастием изучал снимки, на которых изображались юные девушки. Внезапно во входную дверь постучали. Вошел Мартинсон. Валландер кивнул и показал на раскрытый альбом.
— Одни коллекционируют марки, — сказал Мартинсон. — Другие могут собирать такого рода фотографии.
Валландер закрыл альбом и положил его обратно в ящик стола.
— Позвонил адвокат Шёгрен из Мальмё, — сказал Мартинсон. — Он сказал, что у него есть завещание Густава Веттерстедта. Наследство довольно большое. Я спросил, не объявились ли какие-нибудь неожиданные наследники. Но нет — все досталось близким родственникам. А еще Веттерстедт скопил капитал, который пойдет на стипендии для молодых юристов. Деньги он уже давно отложил и заплатил налоги с этой суммы.
— Это понятно, — сказал Валландер. — Густав Веттерстедт был человек зажиточный. А разве он не был сыном бедного портового рабочего?
— Сведберг занимается изучением его биографии, — ответил Мартинсон. — Говорят, он разыскал какого-то партийного секретаря с хорошей памятью, который может многое рассказать о Веттерстедте. Но я пришел поговорить о девушке, которая покончила с собой на рапсовом поле Саломонсона.
— Ты нашел информацию о ней?
— Нет. Но компьютер выдает более двух тысяч предложений с расшифровкой этого сочетания букв. Получилась длиннющая бумажная лента.
Валландер задумался. И что теперь?
— Надо выходить на Интерпол, — сказал он. — Как там он теперь называется? Европол?
— Ну да.
— Вышли ее особые приметы. Завтра сфотографируем украшение. Образок с изображением Мадонны. Даже если на фоне смерти Веттерстедта все кругом померкло, надо попытаться разместить эту фотографию в газетах.
— Я показывал украшение ювелиру, — добавил Мартинсон. — Он сказал, что оно из чистого золота.
— Кто-нибудь должен ее хватиться, — сказал Валландер. — Редко случается, чтобы у человека совсем не было близких.
Мартинсон зевнул и спросил Валландера, нужна ли ему какая-нибудь помощь.
— Сегодня не потребуется, — ответил тот.
Мартинсон ушел. Валландер продолжал исследовать письменный стол, по крайней мере, час. Затем выключил лампу и посидел в темноте. «Что за человек Густав Веттерстедт? — думал он. — Картина по-прежнему расплывчатая».
Вдруг его осенила идея. Он пошел в гостиную и разыскал какое-то имя в телефонном справочнике. Не было еще и девяти. Он набрал номер и почти тотчас услышал ответ. Валландер представился и спросил, можно ли ему приехать. Затем как можно быстрее закончил беседу. Он разыскал наверху Нюберга и сказал, что вернется позже. Ветер дул сильный и порывистый. Дождь хлестал в лицо. Он побежал к машине, чтобы не промокнуть насквозь. Он снова поехал в сторону города и остановился возле доходного дома неподалеку от школы Эстерпорт.
Он позвонил в домофон, и дверь отворилась. Поднявшись на второй этаж, Валландер увидел, что Ларс Магнусон босиком стоит на лестнице и ждет его. Из квартиры доносилась приятная фортепьянная музыка.
— Сколько лет, сколько зим, — сказал Ларс Магнусон, протянув руку Валландеру.
— Да, — ответил тот. — Прошло уже больше пяти лет с тех пор, как мы виделись в последний раз.
Когда-то очень давно Ларс Магнусон был журналистом. Проработав некоторое время в «Экспрессене», он устал от большого города и вернулся в Истад, откуда был родом. С Валландером они встречались, поскольку их жены подружились между собой. Кроме того, мужчин объединил интерес к опере. Прошло много лет, Валландер уже был в разводе с Моной, когда узнал, что Ларс Магнусон страдает алкоголизмом. Валландер случайно оказался в полицейском управлении поздно вечером, когда патрульные полицейские приволокли Ларса Магнусона. Он был настолько пьян, что едва держался на ногах. В таком состоянии он вел машину и, потеряв управление, врезался прямо в банковскую витрину. Его приговорили к шести месяцам тюрьмы. Вернувшись в Истад, Ларс Магнусон никогда больше не работал в газете. Жена расторгла их бездетный брак. Он продолжал пить, но ухитрялся не переступать границу. Покончив с журналистикой, он зарабатывал на пропитание тем, что сочинял шахматные задачки для разных газет. Магнусон не спился до сих пор только потому, что каждый день, прежде чем выпить первый стакан, заставлял себя придумывать хотя бы одну задачку. Теперь у него был факс, и ему не приходилось ходить даже на почту. Можно было отправлять сделанную работу прямо из дома.
Валландер вошел в однокомнатную квартиру. В воздухе витал запах перегара. На столике у дивана стояла бутылка водки. Стакана поблизости не наблюдалось.
Ларс Магнусон был немногим старше Валландера. У него была длинная пепельная шевелюра, ниспадавшая на грязный воротничок рубашки. Лицо покраснело и опухло. Но Валландер заметил, что глаза оставались необычайно ясными. Никто не мог усомниться в интеллекте Ларса Магнусона. Ходили слухи, что однажды сборник его стихов приняло к публикации издательство «Бонниерс», но в последний момент он сам забрал рукопись и вернул небольшой аванс, который успел заработать.
— Неожиданно ты нагрянул, — сказал Ларс Магнусон. — Садись. Будешь что-нибудь?
— Нет, — ответил Валландер и, отодвинув в сторону кучу газет, уселся на диван.
Ларс Магнусон беззастенчиво отхлебнул из бутылки и сел напротив Валландера. Он приглушил музыку.
— Много воды утекло с тех пор, — сказал Валландер. — Не помню даже, когда мы виделись в последний раз.
— В винном магазине, — быстро ответил Ларс Магнусон. — Почти что ровно пять лет назад. Ты покупал вино, ну а я все остальное.
Валландер кивнул. Он вспомнил.
— Да, все-то ты помнишь, — сказал он.
— Я пока не спился, — сказал Ларс Магнусон. — Я приберег это на самый конец.
— А ты не думал о том, чтобы завязать?
— Каждый день думаю. Но ты, небось, не для этого сюда приехал? Не для того, чтобы убеждать меня вернуться к трезвому образу жизни?
— Ты, разумеется, читал в газетах об убийстве Густава Веттерстедта?
— Я по телевизору видел.
— Помнится, ты о нем как-то рассказывал. О скандалах вокруг него. То, что их всегда удавалось замять.
— На этот раз скандал стал самым громким, — перебил его Ларс Магнусон.
— Я пытаюсь понять, что он за человек, — продолжал Валландер. — Думаю, ты можешь мне в этом помочь.
— Вопрос только в том, что тебя интересует, — неподтвердившиеся слухи, или правда, — ответил Ларс Магнусон. — Не уверен, что могу их четко отделить друг от друга.
— Слух редко возникает без причины, — сказал Валландер.
Магнусон отшвырнул бутылку водки, словно внезапно решил, что она находится в опасной близости от него.
— В пятнадцать лет я был практикантом в одной из стокгольмских газет, — сказал он. — Это было в 1955-м, весной. Там работал старый ночной редактор по имени Туре Сванберг. Он тогда уже спился, примерно, как я сейчас. Но работу свою выполнял безупречно. Кроме того, он был мастером по части сочинения рекламных анонсов. Халтурных текстов он на дух не переносил. До сих пор помню, как один раз он так рассвирепел от недобросовестно сделанного репортажа, что порвал его на кусочки и съел их. Просто разжевал бумагу. А потом сказал: «Пусть переварится, вот тогда и приобретет подходящий формат для выхода в свет». Туре Сванберг сделал из меня журналиста. Он любил повторять, что есть два типа газетных писак. «Одни хотят до правды докопаться. Лезут в яму и мусор оттуда выгребают. А наверху стоят другие и этот мусор обратно кидают. Они тоже журналисты. Между ними всегда идет поединок. Ты журналист, который разоблачает и срывает покровы. А есть другие, которые бегают по поручениям власть имущих и способствуют сокрытию того, что происходит на самом деле». Так оно и было. Этому я быстро научился, несмотря на свои пятнадцать лет. Люди, находящиеся у власти, всегда держат при себе прилипал, которые отмывают их биографии и хоронят нежелательные факты. Многие журналисты без колебаний продавали свои души, чтобы устраивать их дела. Сбрасывать мусор обратно в яму. Покрывать скандалы. Создавать видимость правды, обеспечивать иллюзию непорочного общества.
Поморщившись, Магнусон потянулся за бутылкой и сделал большой глоток. Валландер почти воочию увидел, как содержимое бутылки буквально пролилось в живот Магнусона.
— Густав Веттерстедт, — произнес он. — А что, собственно, произошло?
Ларс Магнусон достал из кармана рубашки мятую пачку сигарет. Он прикурил и выпустил облако дыма.
— Разврат и притворство, — сказал он. — Многие годы все прекрасно знали, что великолепный Густав каждую неделю развлекается с девочками в своей квартире в Васастане, о существовании которой не догадывается его жена. У него была персональная служба, которая всем этим занималась. Тогда, говорят, Веттерстедт сидел на морфине, который всегда держал наготове. У него было много знакомых врачей. Развратом в высших эшелонах власти газеты не интересовались — ведь Веттерстедт не первый и не последний шведский министр, который так себя вел. Весь вопрос только в том, считать это правилом или исключением. Сложилось так, что я этим заинтересовался. И однажды дело зашло слишком далеко. Одна уличная девка взяла на себя смелость и заявила на него в полицию, обвинив в противозаконных действиях.
— Когда это было? — перебил Валландер.
— В середине шестидесятых. Он бил ее кожаным ремнем и резал подошвы ног бритвой, значилось в ее заявлении. Это переполнило чашу — бритвой по ступням… Начался скандал. Извращение вдруг заинтересовало газеты и стало достойным внимания. Но вскоре дело замяли. Полиция тогда получила распоряжение от гаранта соблюдения гражданских прав, чуть ли не от короля, который раньше никогда не интересовался проблемами правосудия. Словом, заявление исчезло.
— Исчезло?
— Оно буквально испарилось.
— А девушка, которая его подавала? С ней-то что?
— Она внезапно стала обладательницей прибыльного бутика в Вестеросе.
Валландер покачал головой.
— Как ты об этом узнал?
— Я в то время был знаком с журналистом по имени Стен Лундберг. Он решил разобраться в этом деле. Но когда прошел слух, что он собирается выведать правду, его сделали изгоем — он получил запрет на журналистскую деятельность.
— И он смирился?
— У него не было выбора. К несчастью, у него было слабое место, которое не скроешь. Он играл. У него были большие долги. Говорят, они вдруг исчезли. Точно так же, как заявление проститутки о противозаконных действиях. Все вернулось на круги своя. А Густав Веттерстедт по-прежнему посылал морфинистов добывать для него девочек.
— Ты сказал, что было что-то еще, — напомнил Валландер.
— Говорят, он был замешан в кражах предметов искусства, которые ввозились в Швецию в то время, когда он был министром юстиции. Эти картины теперь висят на стенах у коллекционеров, и никто не собирается показывать их людям. Как-то раз полиция поймала укрывателя краденого, посредника. Он клялся, что в деле замешан Густав Веттерстедт. Но, разумеется, это так и не было доказано. Все замяли. Тех, кто закапывал яму, было больше, чем других, которые пытались докопаться до правды.
— Да, ничего себе картину ты нарисовал, — сказал Валландер.
— Вспомни, о чем я тебя спросил. Хочешь ты слышать правду или слухи? К слухам относится то, что Густав Веттерстедт был опытным политиком, лояльным партийным боссом, любезным человеком. Умелым и образованным. Это то, о чем будет говориться в его некрологе. Если только какая-нибудь девушка, которую он выпорол, не скажет то, что ей известно.
— Что случилось после его отставки? — спросил Валландер.
— Не думаю, что он поддерживал отношения со своими преемниками. Особенно с преемницами. Тогда произошла глобальная смена поколений. Я думаю, он чувствовал, что его время прошло. И мое тоже. С журналистикой я покончил. После того, как Веттерстедт приехал в Истад, я ни разу не думал о нем. До сегодняшнего дня.
— Ты можешь представить себе человека, который по прошествии стольких лет хотел бы убить его?
Магнусон пожал плечами.
— Невозможно знать наверняка.
У Валландера остался только один вопрос.
— А ты никогда не слыхал, чтобы в Швеции происходило убийство, при котором с жертвы сняли бы скальп?
Магнусон внимательно прищурился. Он посмотрел на Валландера с внезапно проснувшимся интересом.
— А Веттерстедта скальпировали? По телевизору об этом не было ни слова. Если бы они знали, то сообщили бы наверняка.
— Это между нами, — сказал Валландер, и Магнусон кивнул.
— Мы не хотели разглашать это сейчас, — продолжал он. — Ведь всегда можно сослаться на то, что мы не можем раскрывать некоторые факты в интересах следствия. У полиции всегда в запасе есть предлог, чтобы сообщить лишь половину правды. Но сейчас это действительно так.
— Я тебе верю, — сказал Ларс Магнусон. — А может, и не верю. Это не имеет значения, потому что я больше не журналист. Но убийцы, который снял бы скальп со своей жертвы, я не припоминаю. Такое, несомненно, прекрасно подошло бы в качестве анонса. Туре Сванберг это любил. Вы позаботились о том, чтобы избежать утечки информации?
— Не знаю, — искренне признался Валландер. — Печальный опыт, к сожалению, уже был.
— Я новостями не торгую, — сказал Ларс Магнусон.
Он проводил Валландера до дверей.
— За каким чертом ты работаешь в полиции? — спросил Магнусон, когда Валландер уже переступил порог.
— Не знаю, — ответил тот. — Как узнаю, сразу тебя об этом извещу.
Погода совсем испортилась. Ветер дул сильными порывами. Валландер поехал обратно в дом Веттерстедта. Полицейские снимали отпечатки пальцев на верхнем этаже. Сквозь балконное окно Валландер увидел Нюберга, взбиравшегося по раскладной лестнице на садовый фонарный столб. Тому пришлось трудно — ветер едва не опрокинул лестницу. Валландер вышел в коридор и встретил Нюберга там.
— Это могло и подождать, — сказал Валландер. — Тебя чуть не снесло с лестницы.
— Если бы я упал, мне бы не поздоровилось, — проворчал Нюберг. — Конечно же, проверка лампы могла и подождать. Отложили бы на потом и не сделали бы никогда. Но поскольку меня об этом попросил ты, а я питаю известное уважение к твоей добросовестности, я решил проверить, что там с лампой. Но я тебя уверяю, только потому, что об этом попросил меня ты.
Валландер был удивлен таким признанием. Но попытался этого не показать.
— Нашел что-нибудь? — спросил он вместо этого.
— Лампу не разбивали, — ответил Нюберг. — Ее вывернули.
Валландер попытался сообразить, в чем дело. Он быстро нашелся.
— Секундочку, — сказал он и пошел в гостиную, чтобы позвонить Саре Бьёрклунд. К телефону подошла она сама.
— Я прошу прощения за такой поздний звонок, — начал он. — Но у меня к тебе срочный вопрос. Кто менял перегоревшие лампочки в доме Веттерстедта?
— Он сам.
— Даже в саду?
— Думаю, да. Он сам ухаживал за садом. Я была единственной, кого он пускал в дом.
«За исключением тех, кто приезжал на черном автомобиле», — про себя прибавил Валландер.
— У входа в сад есть фонарный столб, — продолжал Валландер. — Там обычно горел свет?
— По крайней мере в зимнее время, когда было темно, он всегда держал его зажженным.
— Это все, что я хотел узнать, — сказал Валландер. — Большое спасибо.
— Ты не слазишь туда еще раз? — спросил он Нюберга, вернувшись в коридор. — Хотелось бы ввернуть новую лампочку.
— Запасные лампочки лежат в комнатке в гараже, — ответил Нюберг и принялся натягивать сапоги.
Снова разгулялась непогода. Валландер поддерживал лестницу, пока Нюберг взбирался наверх и ввинчивал лампочку. Тотчас загорелся свет. Нюберг спустился вниз и укутался в плащ. Они вышли на побережье.
— Разница колоссальная, — сказал Валландер. — Теперь свет достает даже до воды.
— Каковы твои предположения? — спросил Нюберг.
— Думаю, место, где его убили, находится где-то в пределах освещаемой территории, — ответил Валландер. — Если повезет, найдем отпечатки пальцев на колпаке лампы.
— Ты хочешь сказать, что убийца спланировал все заранее? Выкрутил лампочку, чтобы не было чересчур светло?
— Да, — ответил Валландер. — Примерно так и было.
Нюберг вернулся в сад с лестницей под мышкой. Валландер остался стоять, чувствуя, как дождь хлещет в лицо.
Ограждения по-прежнему стояли на местах. Полицейская машина была припаркована прямо за крайней песчаной дюной. Любопытные разошлись, остался только один человек с мопедом.
Валландер повернулся и направился обратно в дом.
10
Он спустился в подвал часов в семь утра, почувствовал под босыми ногами прохладный пол. Прислушиваясь, затих. Затем закрыл дверь и запер ее на замок. Присев на корточки, стал осматривать тонкий слой муки, который нанес на пол в прошлый раз. За это время никто не нарушал его территории. На мучной пыли не отпечаталось никаких следов. Затем он осмотрел ловушки для крыс. Удача на его стороне. В каждой из четырех клеток была добыча. В одной сидела самая огромная крыса, которую он когда-либо видел. Однажды на закате лет Геронимо рассказывал о воине-заимодавце, которого он победил когда-то в молодости. Звали его Шестипалый Медведь, потому что на правой руке у него было шесть пальцев. Это был злейший враг Геронимо. И был тогда Геронимо на волосок от смерти, несмотря на свои юные годы. Он отрубил врагу этот шестой палец и положил на солнце, чтобы высушить его. Много лет он носил палец с собой в кожаном кошеле на поясе. На самой крупной крысе он решил испробовать один из своих топоров. На тех, что поменьше, он проверит действие газового баллончика.
Но до этого пока далеко. Сначала он должен пережить великое превращение. Он сел перед зеркалами, направил свет так, чтобы створки не отбрасывали блики, и принялся изучать свое лицо. На правой щеке он сделал себе небольшой порез. Он уже зажил. Первый шаг на пути к окончательному перевоплощению. Топор оказался превосходным. Как по маслу вошел в позвоночник первого из чудовищ. Он почувствовал ликование духов у себя внутри. Он опрокинул чудовище на спину и без колебаний снял с него скальп. Сейчас скальп находится там, где ему положено, закопанный в землю, а прядь волос лежит на поверхности.
Скоро там появится еще один.
Он посмотрел на свое лицо, обдумывая, стоит ли нанести новый порез рядом со старым. Или лучше причастить ножом другую щеку? На самом деле это неважно. Все-таки, когда он будет окончательно готов, все лицо должно быть изрезано ранами.
Он принялся тщательно приготавливаться. Достал из рюкзака оружие, краски и кисти. В последнюю очередь вынул красную книгу, куда были записаны Видения и Задания. Он бережно положил ее на стол перед зеркалами.
Вчера вечером он закопал первый скальп. На территории больницы дежурит охрана. Но он знал про отверстие в заборе. Неприступное здание с решетками на окнах и дверях одиноко стояло на окраине большого парка. Когда он навещал сестру, он вычислил окно палаты, где она спит по ночам. Там царила кромешная тьма. Только слабый свет сочился из коридора мрачного здания. Он зарыл скальп и прошептал сестре, что находится в пути. Он должен уничтожить чудовищ, одного за другим. Тогда она снова вернется к жизни.
Он разделся до пояса. На дворе было лето, но он дрожал от подвального холода. Раскрыв красную книгу, он пролистал страницы, где было написано о мужчине по имени Веттерстедт, которого больше не существовало. На седьмой странице описывался второй скальп. Он прочитал записи своей сестры и подумал, что на этот раз надо использовать самый маленький топор.
Он захлопнул книгу и посмотрел на себя в зеркало. По форме лицо у него было мамино. А глаза он унаследовал от отца. Они были глубоко посажены, словно два безмолвных пушечных жерла. Именно из-за глаз он жалел, что отца тоже придется принести в жертву. Но все эти сомнения и колебания он смог победить. Эти глаза были первым воспоминанием детства. Они пристально смотрели на него, они ненавидели его — эти два гигантских глаза с ногами, руками и ревущим голосом.
Он вытер лицо полотенцем. Затем обмакнул одну из широких кистей в черную краску и нанес на лоб первый штрих, точь-в-точь там, где разрезал ножом кожу на лбу Веттерстедта.
Он провел не один час у полицейских ограждений. Сердце выпрыгивало из груди, когда он смотрел, как все эти полицейские тратят столько сил, чтобы разобраться, что же произошло и кто убил мужчину, лежащего теперь под красной лодкой. Он не раз испытывал желание закричать, что это сделал он.
Это была слабость, которую он все еще не мог окончательно преодолеть. То, что он сделал, то задание, начертанное в книге видений его сестры, было выполнено исключительно ради нее, а не ради него самого. Эту слабость он должен побороть.
Он нанес на лоб второй штрих. Уже сейчас, когда превращение едва только началось, он чувствовал, как самая верхняя огромная оболочка покидает его.
Он не знал, почему его назвали Стефаном. Как-то раз, когда мать была более или менее трезвой, он спросил ее об этом. Почему Стефан? Почему именно это имя, а не какое-нибудь еще? Ответ был очень неопределенным. Прекрасное имя, говорила она. Он запомнил это. Прекрасное имя. Популярное. Он выберет себе другое, уникальное имя, которое будет только у него одного. Он до сих пор помнит, как он был возмущен. Он оставил ее лежать на диване в гостиной и вышел из дома. Он взял велосипед и поехал к морю. Гуляя по побережью, он выбрал себе другое имя. Имя Хувер. В честь шефа ФБР. Он читал о нем книгу. Говорили, что в нем была капля индейской крови. Он интересовался, а не было ли и у них индейцев в роду. Бабушка по отцу говорила, что многие из их семьи очень давно эмигрировали в Америку. Если в нем самом и не течет индейская кровь, то она вполне может быть у кого-то из родственников.
Сразу после того как сестру заперли в больнице, он решил сплавить имена Геронимо и Хувер. Он помнил, что один раз бабушка показывала ему, как плавят олово и заливают его в гипсовые формочки, чтобы получались маленькие солдатики. После смерти дедушки он разыскал формочки и ковш для олова. С тех самых пор они лежали в картонной коробке среди барахла в подвале. Он достал их и переделал формочки так, что горячее олово должно было превращаться в фигуру, совмещавшую в себе полицейского и индейца. Поздним вечером, когда все спали, а папа тогда сидел в тюрьме, так что некому было врываться в их квартиру в любое время суток, он заперся на кухне и совершил великую церемонию. Сплавив фигурки Хувера и Геронимо, он создал свой новый образ. Он был грозным полицейским, обладавшим отвагой индейских воинов. Он должен быть неуязвимым. Ничто не помешает ему вершить справедливое возмездие.
Он нанес дугообразные черные штрихи над глазами. После этого его глаза еще глубже потонули во впадинах. Они покоились там, словно задремавшие хищники. Два хищника, два взгляда. Он, не торопясь, прокрутил в голове предстоящие события. Праздник середины лета. Если будет ветер или дождь, все станет сложнее. Но это ему не помешает. Он подумал, что для поездки в Бьярешё надо одеться потеплее. Проблема только в том, что по случаю непогоды праздник могут перенести в дом. Но он внушал себе, что должен положиться на собственное терпение, как Геронимо. Важность этой добродетели проповедовал новобранцам Хувер. Всегда бывают мгновения, когда бдительность человека ослабевает. И тогда следует наносить удар. То же самое, если праздник перенесут в дом. Рано или поздно мужчина, к которому он собирается наведаться, окажется за пределами дома. И тогда наступит подходящий момент.
Он был здесь днем раньше. Мопед оставил в лесной рощице и разыскал пригорок, с которого можно было спокойно наблюдать за происходящим. Дом Арне Карлмана располагался обособленно, как и дом Веттерстедта. Соседей поблизости не было. Аллея подстриженных ив вела к старинному выбеленному известью сконскому двору.
Приготовления к Празднику середины лета уже начались. Он смотрел, как какой-то мужчина выгружал складные столики и штабеля стульев из грузовика с открытым прицепом. В углу сада натягивали палатку для буфета.
Арне Карлман тоже был здесь. В бинокль было видно, как этот человек, к которому он собирался наведаться на следующий день, расхаживал по саду и давал указания. Он был одет в тренировочный костюм. На глаза была натянута кепка. Он не удержался и представил свою сестру вместе с этим мужчиной, и ему тотчас стало дурно. Теперь все ясно. Он понял, как ему надо действовать завтра.
Закончив со лбом и тенями вокруг глаз, он нарисовал два мощных белых штриха по обе стороны носа. Он уже чувствовал, как сердце Геронимо бьется в его груди. Он наклонился и включил магнитофон, стоявший на полу. Раздался звучный барабанный бой. В нем заговорили духи.
Ближе к вечеру он был готов. Он выбрал оружие, которое возьмет с собой. Затем затащил четырех крыс в большой ящик. Они пытались вскарабкаться по стенам, но безуспешно. Он замахнулся топором на самую большую и толстую. Удар разделил ее на две части. Это произошло так быстро, что та даже пискнуть не успела. Другие начали царапать коробку, чтобы выбраться на свободу. Он подошел к крюку на стене, где висела кожаная куртка. Запустил руку во внутренний карман, чтобы достать газовый баллончик. Но его там не оказалось. Он пошарил в других карманах. Баллончика нигде не было. На мгновение он замер. Неужели вопреки всему кто-то успел побывать здесь? Тут же понял, что это невозможно. Он сел перед зеркалом, чтобы привести свои мысли в порядок. Должно быть, баллончик выпал из кармана. Он медленно и методично припоминал, что было в те дни, которые последовали за его визитом к Густаву Веттерстедту. И тогда он понял, как это произошло. Наверное, он потерял баллончик, когда наблюдал за работой полиции, стоя за ограждениями. Когда снял с себя куртку, чтобы надеть фуфайку. Тогда-то это и случилось. Он решил, что это не представляет опасности. Газовый баллончик мог потерять кто угодно. Даже если на нем остались отпечатки пальцев, то в каталоге полиции их нет. Сам шеф ФБР Хувер оказался бы бессилен по части потерянных газовых баллончиков. Он встал и вернулся к коробке с крысами. Увидев его, крысы заметались взад-вперед. Он прикончил их тремя ударами топора. Затем вытряхнул окровавленные трупики в полиэтиленовый пакет, который тщательно завязал, прежде чем засунуть его еще в один пакет. Протер лезвие и потрогал его кончиками пальцев.
Около шести вечера он был готов. Оружие и мешок с дохлыми крысами он положил в рюкзак. На улице шел дождь, было ветрено, и он надел гольфы с кедами. Он заранее отпорол с подметок рельефный узор. Выключив свет, он вышел из подвала. Прежде чем оказаться на улице, надел на голову шлем.
На дороге к Стурупу он свернул к парковке и выкинул пакет с крысами в урну. А затем продолжил путь в Бьярешё. Ветер ослаб. Погода внезапно переменилась. Вечер обещал быть теплым.
* * *
Вечеринка по случаю Праздника середины лета была для Арне Карлмана большим событием. Вот уже пятнадцать лет он по традиции приглашал на праздник гостей в свой сконский двор, где проводил лето. Среди художников и владельцев галерей почиталось за честь быть приглашенным к Карлману на летний праздник. Карлман играл большую роль в жизни тех, кто продавал и покупал искусство в стране. Он мог подарить известность и богатство художнику, на которого решил сделать ставку. Мог столкнуть в пропасть других, не последовавших его совету или не сделавших так, как он сказал. Более тридцати лет прошло с тех пор, как он на стареньком автомобиле ездил по стране коробейником от искусства. То были годы нищеты. Но они научили его тому, какие картины каким клиентам можно продать. Он овладел этой специальностью и раз и навсегда разделался с представлением о том, что искусство находится за пределами той действительности, в которой правят деньги. Он скопил достаточно средств, чтобы открыть багетный магазин с галереей на Эстерлонггатан в Стокгольме. При помощи беспощадной смеси лести, алкоголя и пары-тройки купюр он закупал картины у молодых художников, а затем проталкивал их наверх. Он давал взятки, ненавидел и лгал. Через десять лет он стал владельцем тридцати галерей, расположенных по всей Швеции. Тогда же он начал продавать произведения искусства через заказы по почте. К середине семидесятых он был уже зрелым мужчиной. Карлман купил поместье в Сконе, а через несколько лет стал устраивать свои летние праздники. Эти вечеринки славились по всей округе своей безграничной роскошью. Каждый гость мог рассчитывать на подарок стоимостью не менее пяти тысяч крон. В этом году он позволил себе приготовить в подарок коллекционные авторучки, разработанные итальянскими дизайнерами.
Проснувшись рядом со своей женой рано утром в день Праздника середины лета, он подошел к окну и обвел взглядом дождливый пейзаж, затянутый бегущими облаками. На лице тотчас появилась тень недовольства и раздражения. Но он уже овладел искусством принимать неизбежное. Над погодой он был не властен. Вот уже пять лет, как ему сшили на заказ коллекцию одежды от дождя, которая была под рукой, когда приезжали гости. Кто хотел, мог побыть в саду, а кто спешил укрыться от дождя, мог зайти в бывшую конюшню, которая много лет назад была перестроена в большой зал.
Гости начали прибывать около восьми вечера. Настырный дождик прекратился. Праздник середины лета превратился в прекрасный вечер. Одетый в смокинг Арне Карлман в сопровождении одного из сыновей встречал гостей. Он всегда приглашал сто человек, из которых половина бывала у него впервые. В десять часов вечера он постучал по бокалу и произнес свою традиционную летнюю речь. Он говорил, зная, что по меньшей мере половина присутствующих или ненавидит его, или презирает. Но теперь, доживши до шестидесяти шести лет, он перестал беспокоиться по поводу того, что думают о нем люди. Солидная империя, которую он создал, говорила сама за себя. Двое из его сыновей готовы были взять дело в свои руки, когда он больше не сможет им руководить. Но пока он не думал оставлять работу. Об этом он также упомянул в своей речи, которая была посвящена исключительно его собственной персоне. Пока что они не должны сбрасывать его со счетов. Пока что впереди ждали такие же летние праздники, и он выразил надежду, что в следующий раз погода порадует их больше, чем в этом году. Его слова были встречены громом аплодисментов. Из павильона, служившего раньше конюшней, раздались звуки оркестра. Большинство гостей скрылось в доме. Арне Карлман с женой возглавили танец.
— Как тебе моя маленькая речь? — спросил он, пока они танцевали.
— Таким желчным ты еще никогда не был, — ответила она.
— Пусть ненавидят, — сказал Карлман. — Мне-то что до этого? Нас с тобой это не должно волновать. У меня впереди еще много несделанного.
Незадолго до полуночи Арне Карлман увел молодую художницу из Гетеборга в зеленую беседку, одиноко стоявшую на окраине большого сада. Один из талантливых молодых художников, значившихся у него в списке, посоветовал ему пригласить ее на праздник. Он видел некоторые из ее картин, написанных маслом, и тотчас понял, что в ее работах есть что-то новое. Новая форма идиллической живописи. Холодные пригороды, каменные пустыни, одинокие люди в окружении цветущих райских лугов. Он уже тогда решил, что будет продвигать эту художницу как ведущего представителя нового направления в искусстве, которое могло бы называться неоиллюзионизмом. «Она совсем юная, — думал он по пути в беседку. — К тому же нельзя сказать, что она хороша собой или загадочна». Арне Карлман усвоил, что имидж художника не менее важен, чем его живопись. Он размышлял о том, что можно будет сделать с этой тощей бледной особой, шагающей рядом.
Трава была по-прежнему влажной. Вечер выдался прекрасный. Танцы продолжались, хотя многие из гостей собрались в саду вокруг телевизоров. Примерно через полчаса должна была начаться трансляция матча между Швецией и Россией. Карлман намеревался покончить с беседой, чтобы тоже посмотреть матч. Контракт у́же лежал у него в кармане.
Ей причиталась бо́льшая сумма наличных, тогда как ему — эксклюзивное право продавать ее работы в течение трех лет. На первый взгляд, контракт был очень выгодным. Текст, который трудно было разобрать при свете бледной летней ночи, давал ему к тому же множество других прав на ее будущие картины. Когда они вошли в беседку, Карлман протер носовым платком два стула и пригласил ее сесть. На то, чтобы убедить ее подписать контракт, ушло не больше получаса. Он протянул ей одну из ручек, изготовленных итальянскими дизайнерами, и девушка расписалась.
Выйдя из беседки, она вернулась в роскошный зал, где раньше помещалась конюшня. Впоследствии она решительно заявляла, что это было ровно в три минуты двенадцатого. По некоторым соображениям, проходя по усыпанным гравием дорожкам к дому, она глянула тогда на свои часы. Так же горячо она клялась в том, что Арне Карлман был совершенно такой же, как всегда, когда она оставила его одного. У нее не сложилось впечатления, что тот был чем-то обеспокоен. Или, тем более, ждал кого-нибудь. Он только сказал, что хочет немного подышать свежим воздухом после дождя.
Она ни разу не обернулась. Но все же была уверена в том, что в саду не было больше ни души. По пути из беседки она никого не встретила.
* * *
Весь этот долгий вечер Хувер скрывался за холмом. От земли тянуло сыростью, и он замерз, хотя дождь уже прекратился. Время от времени он вставал, чтобы размять продрогшие ноги. Около одиннадцати он увидел в бинокль, что ждать осталось недолго. Народа в саду становилось все меньше. Он достал свое оружие и заткнул за пояс. Снял гольфы и кеды и убрал их в рюкзак. Затем, крадучись, осторожно соскользнул с холма и побежал по проселочной дороге, укрываясь за посадками рапса. Он приблизился к задней части сада и присел на сырую землю. Сквозь живую изгородь был виден весь сад.
Ждать пришлось едва ли больше часа. Арне Карлман направлялся прямиком в его сторону. С ним была молодая женщина. Они укрылись в беседке. Хувер не слышал, о чем они говорили. Спустя примерно полчаса женщина ушла, а Карлман остался в беседке. Сад опустел. Из бывшей конюшни музыка больше не доносилась. А звук телевизоров, напротив, усилился. Поднявшись, Хувер достал свой топор и протиснулся сквозь живую изгородь возле решетки. Он в последний раз быстро осмотрелся вокруг, чтобы проверить, нет ли кого поблизости. Сомнения в сторону, видения сестры призывали его выполнить задание. Ворвавшись в беседку, он занес топор прямо над лицом Арне Карлмана. Чудовищный удар расколол череп до основания верхней челюсти. Карлман застыл, сидя на скамейке, две половинки черепа смотрели в разные стороны. Хувер выхватил нож и срезал волосяной покров с той половины головы, что была поближе. Затем исчез так же молниеносно, как появился. Вернувшись к холму, он подхватил рюкзак и побежал к проселочной дороге, где позади бараков дорожных рабочих он оставил мопед.
Два часа спустя он закопал этот скальп рядом с первым под окном своей сестры.
Ветер стих. Небо было совершенно безоблачным.
Праздник середины лета обещал быть теплым и прекрасным.
Лето настало. Быстрее, чем можно было ожидать.