– Не огорчайтесь, дорогая. Они всегда так. – Тетя Герти вздохнула достаточно громко, чтобы ее могли услышать спорящие мужчины. Если они и услышали ее вздох, то не обратили на него внимания.

Сирена прикусила нижнюю губу, не зная, то ли смеяться, то ли сказать мужчинам, что им пора повзрослеть.

– Насколько я понимаю, перемирия не предвидится. Каждый стоит на своем.

Герти взглянула на мужа и племянника, которые стояли рядом у бензоколонки, уставившись друг на друга.

– Хотите знать правду? Года два назад Гэллам был близок к тому, чтобы сдаться. Он сводит концы с концами и даже получает небольшую прибыль, но если у него не прибавится клиентов, дела никогда не пойдут так, как он надеялся. Я уже думала, что он вот-вот скажет, что собирается продавать дело и станет меня уговаривать сделать то же самое. Это было до того, как мы услышали эту замечательную новость. – Ее лицо посветлело. – У меня так много планов. Наконец-то я смогу сделать то, о чем мечтала долгие годы. Сейчас мне приходится ютиться в таком крошечном помещении, что никто даже не видит, что у меня есть. Я смотрю на все это и чуть не плачу, я даже не знаю, за что браться, с чего начать. Вы не хотите взглянуть?

Сирена хотела. Она сама удивилась, с каким энтузиазмом приняла предложение тети Герти, и спрашивала себя, чем вызван этот энтузиазм – желанием увидеть магазин или возможностью еще задержаться. Поскольку мужчины были очень заняты – они обслуживали клиентов и ухитрялись в то же время спорить, Сирена предложила Герти поехать в ее машине.

– Замечательно, – согласилась та. – А если эти двое твердолобых не заметят, что мы уехали, так им и надо, – фыркнула она и усмехнулась. – Мужчине только полезно немного поволноваться.

Пока они медленно ехали по заснеженным улицам, Герти выполняла обязанности гида. Она знала об этом городе и его жителях все. Сирена изо все сил старалась не запутаться, оглушенная потоком историй о том, какую операцию перенес парикмахер, почему косметичка сбежала от мужа, а городской совет так и не добился от властей штата, чтобы отремонтировали участок шоссе, проходящий через город.

– Когда я вижу наш город таким красивым, как сегодня, полным людей, которым пришлось здесь заночевать и которые теперь не торопятся уехать, я всегда думаю, что мы достойны лучшего. А теперь. А теперь… – Герти глубоко вздохнула, – теперь это действительно случится. Я так взволнована – ничего не могу с собой поделать.

К тому времени, как они добрались до занесенного снегом, выкрашенного яркой розовой краской магазинчика, который назывался «Дары Герти», волнение маленькой женщины отчасти передалось и Сирене. Герти показывала дорогу, на ходу отодвигая ногой пустые картонные коробки.

– Теперь вы понимаете, что я имела в виду? – Она сокрушенно вздохнула, показав на штабеля коробок, доходившие до самого потолка тесной пыльной задней комнаты. – Хорошо еще, что покупатели этого не видят. Иначе они сочли бы меня самой большой неряхой на свете.

Но когда Сирена увидела то, что видели и покупатели, она чуть было не сказала, что слово «неряшливый», пожалуй, полностью отражает положение вещей. Не то чтобы Герти не содержала вещи в чистоте. Каждое блюдо сияло, каждая деревянная поверхность была с любовью натерта воском. Но вещи заполняли каждый дюйм пространства. Человек, который мог позволить себе потратить несколько часов на раскопки, был бы вознагражден сторицей. Но любой, кто хотел просто посмотреть товар, уходил, ничего не увидев. Взгляд Сирены блуждал по стоящим вперемежку китайским вазам с трещинами, старинным часам красного дерева, ювелирным изделиям, куклам с фарфоровыми личиками, одетым в кружева, и невозможно было понять, что действительно представляет ценность, а чему место на дешевой распродаже.

– О, Господи, – пробормотала она, заметив полдюжины марионеток, висевших на окне и заслонявших свет. Потом она ударилась щиколоткой о старинный ледник с мраморной крышкой без петель. – О, Господи!

– Вот именно, – Герти встряхнула головой так, что седые волосы разлетелись в стороны. – Как только я начинаю обо всем этом думать, голова кругом идет. Вы видите, что здесь не хватает места? Не знаю, обратили ли вы внимание на то, что соседнее помещение – раньше там была мастерская по ремонту обуви – пустует. Вы не представляете себе, сколько бессонных ночей я провела, воображая, как сносят стену, и все это огромное пространство становится моим. Теперь… – глаза Герти заблестели, и она помолодела лет на тридцать, – теперь это становится возможным.

– Я от всей души надеюсь, что так и будет, – сказала Сирена, не уверенная, что ей следует вмешиваться в спор Грейнджа с его родственниками. – Просто невероятно. Сколько времени вы собирали эти вещи?

– Большую часть жизни. Я начала с того, что нашла на чердаке в дедушкином доме. Я бегаю по распродажам, блошиным рынкам, аукционам – словом, везде, куда могу затащить Гэллама.

Сирена представила себе Гэллама, который, засунув в карманы большие руки, шагает следом за женой, убеждая ее не торопиться.

– Я думаю, у вас много общего с моим папой, – произнесла Сирена и стала рассказывать об увлечении отца, продолжавшемся всю жизнь. – У меня осталось почти все.

– Правда? – Казалось, Герти чуть было не облизывалась. – А с собой у вас ничего нет? Очень хочется взглянуть.

– А мне очень хочется, чтобы вы взглянули, – сказала Сирена, направляясь к выходу. Герти следовала за ней по пятам. – Я давно собиралась показать вещи эксперту, но боялась, что если они имеют хоть какую-то ценность, то меня станут уговаривать их продать.

– Это только вам решать, дорогая. – Герти постукивала ногой от нетерпения, пока Сирена открывала багажник. – Некоторые любят сами вещи, вот как я, других интересуют только деньги, которые за них можно выручить. Я… О-о!

Сирена развязала первую коробку и сняла бумагу, под которой оказался маленький серебряный поднос с гравированным орнаментом и изображением ягненка в центре.

– О-о! – повторила Герти. – Можно вынуть?

– Конечно. – Сирена не стала говорить Герти, что она всегда считала орнамент слишком замысловатым, а сам поднос слишком маленьким. Он годился разве что для крошечных бутербродов к коктейлям. – По-моему, папа купил его в Англии. Он там провел почти целый год и играл…

– Поднос для визитных карточек.

– Что?

– Готова прозакладывать голову, что это поднос для визитных карточек из шеффилдского серебра. Сделан в начале девятнадцатого века.

– Так давно? Вы уверены?

– Еще как уверена. Я видела такие в музее Виктории в Лондоне. И на картинках.

Сирена взглянула на собеседницу и с удивлением заметила на ее лице выражение благоговения.

– В музее? Но ведь это не такие уж старинные вещи.

– Дело не в том. Дорогая моя, у этих предметов интересная история. Шеффилдскую металлическую посуду начали производить в середине восемнадцатого века для людей, которые не могли позволить себе иметь вещи из чистого серебра. Этот способ серебрения просуществовал недолго – его вытеснила гальванопластика, которая позволяет наносить на поверхность металла совсем тонкий слой серебра. Поэтому все, что сохранилось до наших дней, высоко ценится. Очень высоко. – Герти подняла поднос так, что он заблестел на солнце. – Так и видишь настоящих английских джентльменов, который кладут карточки на этот поднос, когда приходят с визитом. Теперь никто ничего подобного не делает, и это очень жаль.

– Высоко ценится?

Странно. Эти слова никак не вязались в ее представлении с предметом, который она только что держала в руках.

– Да. Вы действительно ничего не знали?

Сирена отрицательно покачала головой.

– Папа никогда не рассказывал мне историю вещей из своей коллекции – он ждал, пока я сама начну ими интересоваться. Я всегда думала, он считает, что в один прекрасный день я обзаведусь домом и выставлю их на обозрение в застекленном шкафу. – Сирена широко улыбнулась. – Я очень рада, что, по крайней мере, одна вещица оказалась действительно ценной. Остальное…

– Давайте посмотрим. Пожалуйста.

Энтузиазм Герти оказался заразительным. Сирена взяла в охапку тяжелую картонку и внесла ее в дом. Оглянувшись через плечо, она увидела, что Герти тащит еще одну коробку. Пока Герти освобождала место на полу, Сирена принесла остальное, включая ящик, где хранились ее самые любимые вещи. Когда Герти вынимала пожелтевшие газеты, прикрывавшие содержимое коробки, у нее дрожали руки от нетерпения. Сирена сидела рядом с ней на полу, скрестив ноги. Она не видела «сокровищ» отца с того самого часа, когда собственноручно упаковала их в коробки после его смерти. Брать в руки то, чем он так дорожил, было больно. Теперь это не будет так больно, убеждала себя Сирена, особенно если сосредоточиться на том, что, как она надеялась, расскажет Герти об этих вещах.

– Жаль, что я не могу точно сказать, где он приобрел ту или иную вещь, – объясняла она. – Я знаю, что он хотел, чтобы я проявляла больше интереса, но я проводила с ним не так уж много времени. А когда мы были вместе, я больше расспрашивала о ролях, которые он играл, о людях, с которыми встречался и работал. А потом его пристрастие к коллекционированию всегда было камнем преткновения между ним и мамой. Поэтому мы старались говорить об этом поменьше.

– Понятно, – неуверенно отозвалась Герти. – Смотрите! Швейцарская музыкальная шкатулка. Она играет?

– Не знаю. Когда-то играла.

Звякнул звонок над входной дверью. Сирена подняла глаза и увидела Грейнджа и Гэллама.

– Привет! – сказала она, сама удивившись тому, как она рада видеть Грейнджа. – Я изучаю антиквариат – так, кажется, это называется.

– Назовите это предметами искусства, – подсказала Герти. Она держала в руках изящный продолговатый ящичек, украшенный богатой резьбой и странными знаками. Когда Гэллам и Грейндж подошли поближе, она приподняла крышку, и все увидели что-то вроде внутренностей пианино. Герти коснулась мизинцем одной из неправдоподобно тонких пластиночек. – Это серебро, моя дорогая.

– Настоящее серебро? – удивилась Сирена.

– Я уверена. А это… – она ткнула внутрь ящичка пальцем, – перламутр. Вы говорите, она действует? Что она играет?

– Вальсы. – Сирена встала. Внезапно она почувствовала радостное волнение. Она не очень-то разбиралась во всем этом, но знала, что серебро – ценная вещь, а еще перламутр… Во всяком случае, это звучит так изысканно… – Кажется, четыре или пять. Как вы думаете, сколько ей лет?

– Около полутораста? Да, скорее всего. Многие собирают музыкальные шкатулки просто потому, что любят их, но эта – по-настоящему ценная вещь. Гэллам, взгляни-ка сюда.

Герти осторожно завернула музыкальную шкатулку в бумагу и достала ящичек поменьше, украшенный изображением батальной сцены с лошадьми, развевающимися флагами и солдатами в ярких мундирах.

– Просто не верится. Ты представляешь себе, что это такое?

Гэллам взял ящичек в крупную мозолистую руку и осторожно снял крышку.

– Табакерка. Это даже я знаю. У тебя их видимо-невидимо.

– Таких у меня нет, – объясняла Герти мужу, в то время как Сирена смотрела на Грейнджа, придумывая, о чем с ним заговорить. – По сравнению с этой вещицей то, что есть у меня, просто барахло.

– Вот уж никогда не думал, что услышу, как ты называешь свои сокровища барахлом, – поддразнил ее Грейндж, не отрывая взгляда от Сирены. – Что в этой штучке такого особенного?

– Что? – Герти приосанилась, очень довольная, что может выступить в роли лектора. – Может быть, я обыкновенная провинциалка, но не говорите, что я не разбираюсь в антиквариате. К вашему сведению, мистер преуспевающий банкир, это табакерка времен Георга IV. Не подделка, которую можно купить на каждом углу, а творение тех времен, когда мастерство по-настоящему ценилось. Это сокровище, настоящее сокровище.

– Сколько же оно стоит?

Вопрос Грейнджа отвлек внимание Сирены от изысканной вещицы, которую Гэллам передал жене, и она ждала ответа со смешанным чувством нетерпения и опасения.

– Не могу сказать. Цены на антиквариат все время меняются, и, живя здесь, мне трудно следить за рынком. Об этом лучше поговорить с экспертами, а еще лучше – с куратором музея.

У Сирены кружилась голова. Было бы очень интересно, действительно очень интересно, узнать, какая сумма стоит за каждым предметом из отцовской коллекции. У него не было ни одной поцарапанной, треснутой или поломанной вещи. Отец покупал всегда самое лучшее и не распространялся о том, сколько заплатил.

Грейндж опустился на колени рядом с Сиреной и слегка толкнул ее локтем, пробормотав, что она заняла все место. Он кивнул, увидев в руках тетки узорчатый голубоватый графин с массивной стеклянной пробкой.

– Вот это даже мне нравится. В таком же президент банка держит виски, только он другого цвета.

Герти внимательно разглядывала графин со всех сторон. Когда она увидела клеймо на дне, у нее расширились глаза.

– Глазам своим не верю. Настоящее бристольское стекло. Видите инициалы мастера? Это Майкл Эдкинс, одна из лучших работ. – Она с вызовом посмотрела на мужа, словно ожидая возражений, но он не возражал. – Да, это Майкл Эдкинс, – повторила она. – Несколько его изделий хранятся в Британском музее. Сирена, ваш отец знал, что собирать.

Это стало еще более очевидным, когда Герти обнаружила нож, вилку и ложку итальянской работы шестнадцатого века, кружку для эля времен Чарльза II, которой исполнилось четыреста лет, корпус стариннных часов из золота с эмалью. Когда она добралась до коробки со старинными пуговицами, Сирена поняла, что слышит дыхание всех присутствующих, его заглушали только звон в ушах и удары ее собственного сердца. Герти наконец подняла голову. На ее щеках горели красные пятна.

– Вы понимаете теперь, что вам досталось? – еле слышно прошептала она.

Сирена молчала.

Герти взглянула на племянника, вслед за ней Сирена. Грейндж стоял и смотрел на нее, просто смотрел. Потом глубоко вздохнул.

– Сирена, – продолжала Герти, – в этих коробках масса ценных вещей. На десятки тысяч долларов.

– Тысяч? – У Сирены все расплылось перед глазами. Десятки тысяч. От отца. Нет, Герти, конечно, преувеличивает, ошибается.

– Что с вами?

Почувствовав, что рука Грейнджа сильно сжала ее плечо, Сирена быстро сморгнула. Еще мгновение, и она разревется, чего с ней не случалось со дня смерти отца. Она быстро-быстро замигала, боясь, что не сумеет сдержать слезы.

– Я не знаю.

– О чем вы думаете?

Сирена была тронута волнением, прозвучавшим в голосе Грейнджа.

– Не знаю. – Она стянула на шее длинное ожерелье так, что бусинки врезались в кожу. – Я потрясена. Папа… У него никогда не было денег. Когда он работал, ему хорошо платили. Но перерывы в работе – они съедали все, что удавалось отложить. – Сирена выпустила из руки бусы и провела дрожащим пальцем по узкогорлой вазочке, расписанной цветами и птицами, про которую Герти сказала, что это Китай, восемнадцатый век. – Как он тратил деньги, сколько платил за эти вещи? Я не знаю. И если они так дорого стоят, почему он ничего мне не говорил? – У нее запершило в горле.

Грейндж обнял ее за плечи. Она прислонилась к нему. Он казался надежным, уверенным в себе, прочно связанным с реальностью. Именно это и было ей сейчас нужно – вернуть ощущение реальности.

Она с трудом сглотнула. И все же ей нужно было выговориться.

– У дедушки и бабушки было много красивой мебели, даже ручной работы. Бабушка собирала посуду, а дедушка очень гордился кружками, которые стояли на каминной полке. Папа говорил, что он от них научился ценить старые, с любовью сделанные вещи. Но это… – Снова очертания вещей расплылись, и ей пришлось схватиться за руку Грейнджа.

– Вы уверены? – спросила она Герти, собравшись с мыслями. – Я не хочу сказать, что сомневаюсь в ваших знаниях. Но у отца никогда не было никаких настоящих сбережений. Перед смертью он жил в крошечной квартирке. Он… – Она не могла вспомнить, что еще хотела сказать.

– Сирена, – ласково произнес Грейндж, – если ваш отец разбирался в антиквариате, то это и были его сбережения. – Он показал на английский перламутровый несессер.

– Но если бы он не тратил деньги на эти вещи, он мог бы не ютиться в однокомнатной квартире.

– Сирена. – Когда она выпрямилась и подняла на него глаза, Грейндж продолжал: – Вы же говорили, что не всегда были с отцом. А в детстве вы и не интересовались финансовыми вопросами. Возможно, он продавал часть вещей, когда нуждался в деньгах. При его профессии он должен был все время переезжать с места на место, так что, возможно, он просто не хотел обременять себя большой квартирой.

Грейндж был прав. Сирена понимала, что в отличие от нее он способен трезво смотреть на вещи. Она надеялась, что, если продолжить разговор, он поможет ей разобраться в происходящем.

– Он никогда не говорил, какие это ценные вещи. Интересно, почему?

Герти улыбнулась.

– Может быть, он как раз и хотел, чтобы вы пережили это мгновение, – сказала Герти.

– Может быть. – Сирене хотелось потрясти головой, сполоснуть лицо ледяной водой, хотелось, чтобы кто-нибудь ударил ее, да посильнее. Это было какое-то сумасшествие. Оказывается, она возила с собой десятки тысяч долларов и не подозревала об этом. Не может этого быть! В один прекрасный день она доберется до одного из этих экспертов, о которых говорила Герти, и ей скажут, что Герти заблуждается, не может быть что она, Сирена, странствовала по жизни, не замечая богатства, которое находилось у нее под носом. – Я чувствую, что схожу с ума.

– Это, пожалуй, слишком, – вмешался Грейндж. – Вы никогда никому не показывали эти вещи?

Сирена покачала головой, и ее щека на миг прижалась к ключице Грейнджа. Потом она выпрямилась. Давно ли она сидит, прислонившись к нему, ощущая его тепло, его силу?

И нуждаясь в этом.

Что за мысли! Она только что узнала, что отцовская коллекция может стоить целое состояние. Вот и надо думать об этом, а не о мужчинах.

– До этого как-то никогда не доходило, – объяснила она. – Я не шучу. Каждый раз, когда я смотрела на эти коробки, мне казалось, что я похожа на старьевщика. Я боялась, что меня сочтут ненормальной. К тому же, как я уже говорила, мама не одобряла его увлечения. Она считала, что он должен тратить деньги на более практичные вещи, вроде мебели или автомобильных покрышек. Она не могла представить себе…

– Что вы собираетесь делать?

Что? Она хотела сказать Грейнджу, что все еще не может прийти в себя. Но он тогда подумает, что она просто дурочка, если уже не подумал. Действительно, разве умная женщина станет таскать за собой кучу коробок, не удосужившись хоть что-нибудь узнать об их содержимом?

– Для начала, – ответила она, – я собираюсь уложить вещи в коробки.

– Для начала?

– Пока не найду человека, который сможет дать точную оценку их стоимости. – Вот теперь она говорит как трезво и рационально мыслящий человек. – Может быть, Герти может кого-нибудь предложить?

– Возможно, – не очень уверенно отозвалась Герти. – Надо найти человека, которому можно польностью доверять.

– Конечно. – Сирена сменила положение и поморщилась, оттого что в онемевшие колени вонзились острые иголочки. Но когда ее взгляд упал на небольшой деревянный ящик, отставленный в сторону, она забыла обо всем на свете. – Я всегда очень любила лошадей, – сказала она, поднимая на каждой ладони по фигурке лошади, выполненной с мельчайшими деталями. Белых, вставших на дыбы лошадей удерживали грумы в развевающихся камзолах, с благоговейным восторгом глядевшие снизу вверх на могучих животных.

– Я еще была маленькая, лет десяти, когда отец мне их привез из Франции. Не знаю, где он их купил. – Она поставила статуэтки на пол и провела пальцем по гордо выгнутой шее одной из лошадей. – Я была в восторге. Конечно, это не то же самое, что держать настоящую лошадь, но их красота, эти детали…

– Вы правы, – вставил Грейндж. – Детали просто замечательны. – Он наклонился, рассматривая траву, листья папоротника, кустики у ног лошадей.

Сирена кивнула.

– Родители велели мне держать их в стеклянном ящике. Моим друзьям разрешалось на них смотреть, но не трогать.

Грейндж выпрямился.

– Я понимаю ваших родителей. Представьте, какой был бы ужас, если бы они разбились.

– Конечно. Мама разрешала мне играть с ними, но только когда я сидела на диване. Я думаю, она сердилась, что отец подарил мне вещь, совершенно неподходящую для ребенка. Даже папа волновался, когда я брала их в руки. Он говорил, что это волшебные лошади и что, если я буду с ними бережно обращаться, они принесут мне счастье. – Сирена прикусила губу. – Я хотела, чтобы он был доволен мной, и так и делала.

Герти до сих пор не произнесла ни слова, даже не пошевельнулась. Теперь она подняла одну из статуэток, поднесла к заставленному окну, нацепила очки и стала рассматривать ее со всех сторон.

– Мейсен, – сказала она наконец.

– Что?

– Мейсен, Германия. Или я очень ошибаюсь, или это мейсенский фарфор.

– Это так важно? – спросила Сирена.

– О, да. Если я правильно помню, в начале восемнадцатого века в Германии жил химик, который первым стал использовать каолин для производства белого фарфора. Его секрет был величайшим достоянием мейсенских мастеров, и эти вещи очень высоко ценятся.

Сирена хотела сказать Герти, что все это похоже на сцену из какой-то пьесы. Перестаньте меня дурачить и скажите, что эти безделушки куплены в обычной посудной лавке. Но Герти ее не дурачит. Если она знает, что в восемнадцатом веке немцы начали делать белый фарфор, то нет причин сомневаться в том, что ее лошадки – это нечто большее, чем обычный подарок ребенку.

– О, – прошептала она, – а вы не представляете себе сколько…?

Герти покачала головой. Ее глаза стали совсем круглыми и огромными.

– В одной из моих книг по искусству есть очень похожая статуэтка. Там написано, что она была продана за шестьдесят тысяч долларов. А это было много лет назад.

– Шестьдесят тысяч? – Сирена так и осталась с открытым ртом. – Это что, первоапрельская шутка?

– А вы предпочли бы, чтобы это была шутка? – спросил Грейндж тоном, которого она у него прежде не слышала. Он уже аккуратно заворачивал одну из статуэток. Сирене показалось, что у него слегка дрожат руки.

– Да. Нет. О, я не знаю, – пробормотала она. – Это бред, этого не может быть.

Грейндж взял из рук Герти вторую фигурку и начал слой за слоем заворачивать ее в бумагу.

– Еще как может. Если моя милая тетушка знает, что говорит, пропало все ваше цыганство, дорогая Сирена. Насколько я знаю, не бывает цыганок-миллионерш.

Говоря о миллионах, Грейндж, конечно, преувеличивал, но Сирене не хотелось его поправлять. Она наблюдала за ним, завороженная его движениями. Наконец он аккуратно уложил статуэтки, закрыл ящик крышкой и хлопнул по ней ладонью, так что в тишине комнаты отозвалось эхо.

Он встал, отряхнул брюки и помог ей подняться. Она стояла на затекших ногах и по-прежнему глядела не на коробки, а на него. Номер 10, было написано на его футболке. Похоже было, что это очень важный номер.

– Что вы хотите делать? – спросил Грейндж.

– Делать? – В ее глазах уже не стояли слезы. Наверное, она слишком потрясена, чтобы плакать.

– С коробками. Вы хотите убрать их в багажник?

Ей казалось, что снова похоронить эти сокровища будет неуважением к памяти отца. Но, с другой стороны, если они окажутся под замком, может быть, ей будет легче справиться с тем, что на нее обрушилось?

– Да, – пробормотала она, – в багажник.

Грейндж подождал, пока Сирена закроет багажник, прежде чем заговорить. Если бы рядом не было тетушки, он сказал бы Сирене, что слова Герти следует принимать с некоторой поправкой. Тетя Герти слишком легко увлекалась. И все же казалось удивительным, что Сирена оказалась настолько нелюбопытной, что она не оценила вещи раньше. Но, напомнил он сам себе, Сирена сделана из другого теста, чем те женщины, к которым он привык. Сирена Айсом – красавица, искательница приключений, женщина, легко идущая на риск. Может, она и не цыганка в общепринятом значении этого слова, но в ней есть что-то необычное, притягательное и одновременно обескураживающее.

Его жизнь была связана с банком, деньгами, которые играли такую важную роль в мире. А Сирена заворачивала свое богатство в старые газеты.

Он взял ее за руку и отвел в сторону, так как было видно, что вести машину сейчас для нее слишком сложная задача.

– У меня есть предложение, – громко проговорил он, надеясь проникнуть в ее оглушенное сознание.

– Предложение?

Хорошо бы она перестала моргать, потому что иначе он забывает обо всем, кроме этих огромных, туманных, невинных глаз.

– У меня есть приятель, который работает в одном из музеев Сан-Франциско. Если я попрошу, он посмотрит вашу коллекцию. И назовет правильную цену.

– О, – Сирена отступила на полшага и обернулась к нему. Грейнджу показалось, что она плохо стоит на ногах, и он поспешил поддержать ее. – Значит, мне придется поехать в Сан-Франциско?

– В общем, да.

Сирена слегка улыбнулась.

– Я знаю, что выгляжу как полная дура. – Она поддала ногой грязную ледышку, повернула лицо к солнцу. – Просто во все это невозможно поверить. Шестьдесят тысяч за статуэтку. Как вы думаете, она не ошибается?

Грейндж пожал плечами.

– До сих пор у меня не было причин сомневаться в ее словах. Но это, пожалуй, многовато.

– У меня такое же чувство. Она говорила о мейсенском фарфоре, но может быть, у меня совсем не то.

– Может быть. Но если ваша коллекция действительно столько стоит, что вы собираетесь с ней делать?

– Что вы имеете в виду?

Грейндж сдержал улыбку. Сирена вела себя так же, как он вел бы себя в подобных обстоятельствах: она была ошеломлена.

– Я имею в виду, – медленно и внятно произнес он, – что деньгам можно найти разное применение. Если вы правильно ими распорядитесь, вам можно будет долго не работать, может быть, всю жизнь. Я могу предложить массу вариантов.

– Что? – Сирена уперла руки в бока. – Разве я говорила, что хочу их продать?

– Я просто… – Грейндж тщетно придумывал ответ. – В порядке предположения…

– Ваше предположение никуда не годится. Я и думать не хочу о продаже.

– Вы уверены? – с нажимом спросил он. Он не был бы банкиром, сели бы поступил по-другому. – Сирена, вы сидите на золоте или, вернее, возите золото в багажнике. У него есть лучшее применение, чем перегружать рессоры.

Сирена не могла не улыбнуться

– В ваших словах есть смысл. – Она содрогнулась от порыва ветра, долетевшего до маленькой стоянки перед магазином. – Но продавать… – Она запустила длинные пальцы в густые светлые волосы. – Почему вдруг все стало так сложно?

– Не знаю. – Увидев, что Сирена снова вздрогнула, он повел ее к своей машине. Неужели всего час назад он чувствовал, что бьется головой о каменную стену, только потому, что не мог заставить своих родственников прислушаться к голосу разума? Сейчас это казалось совершенно неважным. – Одно я знаю наверняка: превыше сил человеческих думать на голодный желудок.

– Как вы красиво выражаетесь!

– А вы случайно не спрашивали себя, почему мы с Гэлламом болтаемся тут, вместо того, чтобы заливать бензин?

По ее взгляду он понял, что она об этом не задумалась. Пока она усаживалась в машину, он объяснил, что водитель грузовика ждет звонка на станцию от диспетчера, и предложил заменить их на час-другой. Грейндж хотел воспользоваться возможностью поговорить с дядей и тетей. Однако теперь ему казалось гораздо более необходимым поднять содержание глюкозы в крови Сирены до надлежащего уровня. Он предложил кафе в другой части городка, которое славилось своими яблочными пирогами.

Странно, думал он, проезжая по главной улице. Чего только нет в Сан-Франциско, но никто там не мог бы испечь такой пирог, как Энни Дайнер.

И в Сан-Франциско он никогда бы не встретился с Сиреной Айсом.

– Вы ведь не спешите, правда? – спросил он, подводя ее к столику рядом с огромным окном, из которого открывался восхитительный вид на гору, ту самую, что, как утверждал его дядя, скоро должна была стать меккой для туристов.

– Поесть?

– Нет, поехать в Сан-Франциско.

– А-а. – Она чертила вилкой по салфетке. – Нет, не спешу. А почему вы спрашиваете?

– Потому что мне придется здесь задержаться. Разузнать, есть ли хоть капля правды в этих сплетнях насчет лыжного курорта.

Она взяла вилку и бездумно тыкала ею салфетку.

– Хорошая мысль.

– И я так думаю. – Он дал себе слово не поддразнивать ее. Интересно, сколько он еще продержится? – Мне кажется, что положение с мотелями не улучшилось. Похоже, вам снова придется ютиться вместе со мной над заправочной станцией.

– С вами? Почему?

Он чувствовал, что непроизвольно улыбается.

– Потому что у вас не очень хорошо получается думать за себя. Сирена Айсом, у меня сложилось твердое убеждение, что вас нужно оберегать.