Высушенное корневище Iris Florentina. Эти корни собирают на третью осень, в свежем виде они имеют неприятный запах, только когда они высыхают, они приобретают слабый аромат фиалки. Фиалковый корень очень ценится в парфюмерии.

Паулу уже десять дней держали в палатке, откуда она могла выходить — только под стражей, — чтобы справить нужду. Три раза в день у нее забирали Нирину, чтобы покормить, Паула же последние три дня получала только традиционную рисовую воду, которую Ракотовао приносила ей лично. Она ничего не слышала ни о Нориа, ни о Мортене или Вильневе: Ракотовао не отвечала на ее вопросы.

«Мне нужно выйти отсюда, мне нужно бежать», — подумала Паула в тысячный раз. Но выхода не было. Вокруг стояли люди с копьями, которые проявляли беспокойство, стоило ей высунуть голову из палатки.

От ужасного голода у нее очень болела голова. Шрам на животе снова воспалился, кожа вокруг стала твердой, и каждое движение порождало колющую боль. Но все это было несравнимо с яростью, которая разъедала ее изнутри. Иногда она чувствовала сильный гнев в отношении своей бабушки. Участок земли ей не принадлежал, ванильная плантация оказалась фантазией, а поиски рецепта Матильды подвергли ее жизнь смертельной опасности. Она попыталась унять свою ярость, попыталась быть сильной, запрещая себе думать о том, ради чего она хочет быть сильной.

Паула все время напевала песенку о кукушке из смешного упрямства, пока не охрипла, и тогда стала вспомнить любимые стихи своего брата: «Кто взглянул на красоту однажды…» К счастью, ей оставили бумагу и карандаш, и она записывала все, что приходило ей в голову. Иногда она просыпалась ночью от тихого шороха и каждый раз надеялась, что это один из ее попутчиков, который пришел, чтобы помочь ей, но это был только маленький лемур, который смотрел на нее своими большими глазами, будто хотел что-то сказать, а затем исчезал. Она удивлялась, что никто из охранников не реагирует на животное. Наконец она пришла к выводу, что тот ей просто мерещится.

Она часто вспоминала Ласло в золотом гробу и спрашивала себя, что он сделал бы в такой ситуации.

И тогда она подумала, что может попытаться создать парфюм с помощью бумаги и карандаша, она же знала, какие компоненты сочетаются, а какие нет. Но, к сожалению, она не была Бетховеном, который, будучи глухим, сочинял музыку. Потому что, если нота или симфония где-то переходят в эфир, то ароматные ноты остаются на коже, изменяются, обогащаются теплом, и, чтобы все это узнать, нужно уметь нюхать. «Если бы мой нос не был слепым, — думала Паула, — то я создала бы парфюм из отбросов, засохшей крови и протухшей рыбы. Я заполнила бы им маленькую капсулу и незаметно открыла крышечку. И куриная шкурка сразу же вышла бы обратно». Она поежилась. Это были очень неаппетитные мысли, но она хотела выжить.

Затем однажды утром Ракотовао неожиданно зашла к ней в палатку. Когда Паула поняла, что значит праздничный наряд старосты, ей стало нехорошо. На Ракотовао была золотисто-алая ламба, ее седые волосы были искусно заплетены и украшены красным гибискусом.

— Пора.

Паула задрожала. Хотя она все это время думала только о том, чтобы все осталось позади, ее тело сковал страх, ей стало плохо при мысли о том, что с ней должно произойти. И, как в случае с ее бабушкой, рядом не было никого, кого волновал бы вопрос, выживет она или нет. «Меня это волнует, — попыталась она успокоиться. — Я сейчас выйду и переживу все это безумие. Надо думать о том, что я — мать Нирины. — Она сделала глубокий вдох. — Я должна собраться».

Ракотовао позвала нескольких женщин, которые принялись заплетать Пауле волосы и украшать их белыми орхидеями. Затем она надела чистую белую ламбу.

Когда женщины закончили, они показали ее Ракотовао, которая одобрительно кивнула, взяла Паулу под локоть и вывела из палатки на сверкающее полуденное солнце.

— Нам нужен свет, нам нужно солнце, чтобы понять, что хочет сказать нам бог, — объяснила она на ломаном французском.

У Паулы на лбу выступил пот, от солнца и от страха. Она заслонила рукой глаза, потому что яркий свет слепил ее после длительного пребывания в сумраке палатки. Охрана сопровождала ее по пути от пустынного участка ее бабушки по направлению к морю. Но местом назначения был не берег, потому что они свернули направо и молча двинулись через рощу пальм и фруктовых деревьев. Они шли туда так спокойно, что со стороны это могло показаться прогулкой подруг, если бы только их не окружали охранники с копьями.

Вдруг роща поредела, и они оказались на большой круглой площадке с чистой утрамбованной землей, на которой сидели кружком празднично одетые жители деревни. В центре росло широкое вековое дерево манго, на котором гроздьями висели еще не созревшие плоды, похожие на зеленые елочные шары. Рядом с деревом стояли деревянная скамейка и столик с различной утварью. Хотя людей собралось много, Паула не слышала ни единого звука — ни кашля, ни шепота, только биение своего сердца. Она часто дышала.

«Нет, — подумала она, — нет, я не умру, отравившись куриной шкуркой». Ее внимание привлек шорох на манговом дереве, и она с надеждой посмотрела на роскошную крону из темно-зеленых листьев. Может быть, ее попутчики где-то спрятались, чтобы спасти ее? Затем она снова услышала шелест. На этот раз он был громче, и Паула увидела дронго, который клевал неспелый плод манго. Дронго. «Как кстати», — подумала она, по ее спине пробежали мурашки. Все казалось ей таким ненастоящим, но она была здесь. Паула Келлерманн проделала путь из Мюнхена на Мадагаскар, чтобы исполнить свой смертный приговор. Эти люди действительно сидели тут и хотели увидеть, как боги рассудят тот факт, что она нарушила священное табу их страны. «Я должна была это сделать! — хотела она закричать. — Вы, которые так почитаете своих предков, должны меня понять, я была обязана это сделать — исполнить последнюю волю моей бабушки, которую вы убили». Но она молчала, потому что ничего не могла изменить. «Нет, это не плохой сон, после которого я проснусь. Пыль под моими ногами — это настоящая красная пыль, — заверила она себя, — и я дышу этим влажным, горячим, липким воздухом и чувствую мощь солнца на своей коже. Это, наверное, последнее, что я чувствую в своей жизни».

«Матильда, — пробормотала она, — Матильда, я попыталась, я посмела обмануть королеву, нарушила фади и таким образом погубила человека, потеряла свое обоняние, но спасла жизнь ребенку. Я не знаю, что мне еще сделать, но я молю о том, чтобы этот яд не причинил мне ужасные мучения, а убил меня быстро и привел туда, где сейчас находишься ты».

Ракотовао велела Пауле стоять и смотрела ей в глаза, пока не сдвинула брови, придав своему лицу мрачное выражение. Паула не чувствовала свой пульс. Вот и пришел этот момент.

— Есть мужчина, который пошел на многие жертвы, чтобы в последний раз вас увидеть. — Ракотовао сказала это без особой радости в голосе.

Паула не была уверена, что правильно поняла французский язык старосты. Кто это мог быть? В ее голове гудели вопросы: кто пошел на эти жертвы? Мортен, руководствуясь христианским состраданием, или Вильнев, руководствуясь покаянием?

— Вам не разрешается к нему прикасаться, ваши руки должны быть все время на виду. Его руки мы тоже должны видеть. Мы не хотим рисковать и обманывать богов манипуляциями!

Ракотовао перевела свой взгляд на то, что находилось у Паулы за спиной.

Паула медленно обернулась и увидела, как к ней подходит Вильнев. Он, как и она, был одет в белую ламбу, повязанную у него на талии. Он шел, широко расставив в стороны свои мускулистые голые руки, что в любом другом месте выглядело бы смешно. «Я же мечтала об этом, — подумала она, — это прекрасный и жестокий подарок моей фантазии, которая хочет подсластить мне смерть видом его обнаженного торса, только потому, что он мне так понравился под проливным дождем. Тогда, когда мы ждали, чтобы нам открыли ворота Амбохиманги».

Ее мечта с своим мускулистым гладким животом шаг за шагом приближалась к ней. Его лицо исхудало, и он прикусил губы, из-за чего казался мрачным. Он был выбрит, но его волосы непослушно лежали вокруг лица, глаза глубоко запали. Все это вместе с голым торсом придавало ему вид пирата в поисках добычи. Ее дыхание участилось, искра надежды зажгла ее сердце. Он действительно выглядел как опасный пират.

Глазами он искал ее глаза, они встретились взглядами, и он очень настойчиво пытался ей что-то сказать, но она не могла взять в толк, что именно. Непроизвольно она опустила голову и посмотрела на его грудь, густо покрытую волосами, которая быстро опускалась и поднималась, что не соответствовало его медленным шагам. Там не было тяжелого серебряного креста, который он все время носил на груди, но, возможно, он снял его, чтобы никого не провоцировать.

Его губы дрогнули, они были бледнее, чем обычно. Он остановился возле нее. Какой запах исходил от него сегодня? Паула протянула руку, чтобы прикоснуться к этому миражу, но тут же последовал зловещий рокот из толпы, и она опустила руки.

— Я брежу, или вы действительно пришли посмотреть, как я буду умирать? — прошептала она. — Где вы были, пока меня держали под стражей? Почему, черт побери, вы не пришли раньше? Теперь уже поздно!

— Не шумите и послушайте меня. У нас не так много времени.

Его голос звучал необычно, он словно бормотал. Может, они дали ему наркотики?

— Хотя мне нельзя прикасаться к вам, чтобы я не мог передать вам необработанные куриные шкурки, но мне разрешили вас поцеловать.

Он не улыбался. Скорее он выглядел таким бледным и жалким, будто сам должен был умереть.

— Я спрятал пять зерен черимойи под языком. Вы должны их сразу же разжевать, когда я уйду. Это заставит ваш организм тут же отрыгнуть отравленные шкурки.

Паула попыталась ущипнуть себя руку, чтобы проснуться от этого кошмара. Она должна его поцеловать, здесь и сейчас? Но его взгляд не отпускал ее.

— Нам нужно поторопиться, и не глотайте зерна, иначе они не подействуют. Вы должны их раскусить, но кусаться вы умеете. — И вдруг на его губах появилась робкая улыбка. — Я несколько иначе представлял себе наш первый поцелуй, но у меня нет выбора. Мне очень жаль, что иного пути нет.

Он посмотрел на Ракотовао, которая им кивнула.

— Давайте!

Вильнев нежно дотронулся своими губами до губ Паулы, и, когда они соприкоснулись, по спине Паулы пробежала дрожь. Она жадно хватала ртом воздух; она не была готова к этому. Его рот был мягким, но он так электризовал Паулу, что у нее закружилась голова. Она закрыла глаза, отстранилась от остальных и осталась с ним наедине. Паула ответила на его поцелуй, полный отчаяния, не потому, что это мог быть ее последний поцелуй, а потому что это был первый настоящий поцелуй в ее жизни.

Кончиком языка он коснулся ее губ, он искал путь к ее рту. Пауле пришлось шире расставить ноги, чтобы не упасть, ей хотелось, чтобы этот поцелуй никогда не заканчивался. Сколько времени они потратили в спорах! Она открыла рот, почувствовала его язык, что пробудило в ней желание обнять его, подойти ближе, но, когда она сделала шаг к нему, сразу же раздался возмущенный возглас. Она открыла глаза и увидела всех этих людей вокруг себя. Она не могла не помнить о реальности. Ее открытые глаза смотрели прямо в его глаза, которые были так близко, такие огромные, они смотрели с такой любовью, что у нее на глазах выступили слезы.

Она снова отошла немного назад, не отрывая губ от него. Вдруг она ощутила зерна у себя под языком и отодвинула их в сторону.

— Хватит! — скомандовала Ракотовао и подошла к ним ближе.

— Сразу же хорошо разжевать, чтобы никто не заметил, — пробормотал он быстро, глядя ей в лицо. Она раскусила зерна. — Все будет хорошо, — сказал он и улыбнулся намного более обнадеживающе, чем прежде. — Наверняка, если мы это переживем.

Ракотовао встала между ними и велела двум охранникам с копьями увести Вильнева.

«Увижу ли я его еще когда-нибудь?» — спросила себя Паула и вытерла слезы, пока у нее во рту распространялся горький привкус.

Горький? Впервые с тех пор, как ее нос был травмирован, она почувствовала вкус. Ракотовао привела Паулу к столу под манговым деревом, где уже лежали три обработанные ядом шкурки и стоял сосуд из тыквы. Снова наступила гробовая тишина, только под манговым деревом слышен был тихий шелест. На какое-то мгновение Паула снова вообразила, что там, наверху, ее спасители держат канат, собираясь вытащить ее, прежде чем она проглотит смертельный яд. «Ерунда, — сказала она себе. — Вильнев был здесь, он поцеловал тебя, ты снова начинаешь грезить. Теперь все зависит только от тебя».

Горечь у нее во рту стала вязкой, хоть бы это был хороший знак. У Паулы дрожали колени в такт биению ее сердца. Она почувствовала, как начало бурлить у нее в желудке. Глазами она искала Вильнева, но нигде его не видела.

Ракотовао расставила ее руки и крикнула что-то, чего Паула не поняла, но от чего у нее по спине побежали мурашки. Зрители встали и начали ритмично хлопать в ладоши и что-то при этом напевать.

Затем пение перешло в оглушительный рев, из-за чего пульс Паулы еще больше участился, все мысли исчезли у нее из головы, сменившись громкой пульсацией.

После мощного заключительного аккорда все снова замолчали, и Ракотовао протянула Пауле первый кусочек куриной шкурки. Она должна была запивать кусочки рисовой водой; Паула с большой радостью ощущала, что с каждым глотком воды ее тошнит все сильнее.

После того как она проглотила последний кусок, ей стало по-настоящему плохо и все вокруг нее начало кружиться. Она покачнулась, на что последовал тихий возглас толпы, и затем, как раз когда она наклонилась вперед, чтобы ее вырвало, что-то прыгнуло ей на плечи. Несмотря на свое ужасное состояние, она узнала этот вес и острые когти. Это был маленький лемур, который следовал за ней от реки с крокодилами. И хотя она прежде радовалась его появлению, но на этот раз он только усилил ее страдания. Она попыталась его стряхнуть, но у нее не получилось, и ей ничего не оставалось, как с лемуром на спине, с ужасными спазмами в животе извергнуть из себя куриные шкурки.

В это время началась невероятная суматоха, которую Паула едва заметила, потому что ее внимание было приковано к собственному телу, которое корчилось в судорогах. И только когда она, вывернувшись наизнанку, обессиленная упала на землю, лемур спрыгнул с ее спины и исчез на манговом дереве, к стволу которого она как раз прислонилась. Она жадно хватала воздух ртом и закрывала себе нос, чтобы не вдыхать больше запах вонючего содержимого своего желудка, и ей было абсолютно все равно, если вдруг шкурки окажутся не целыми. С нее было достаточно. Все, что здесь произошло, было вершиной всех тех унижений, которые ей пришлось испытать. Хватит. Ей хотелось просто умереть.

«Сказки, — раздался ее внутренний голос, — слово на С. Сказки и еще к тому же сверхъестественно зловонный сор».

На лице Паулы появилась широкая улыбка. Она выпрямилась и сделала глубокий вдох. И правда, ощущалась не только кислота желудочного сока, но и пыльная земля, на которой она сидела, кора мангового дерева с легким запахом корицы, запах свежего пота на ее одежде и аромат несозревших плодов манго, которые висели над ней, — они напомнили ей запах ежевики. Все в мире встало на свои места.

Ракотовао наклонилась к ней, помогла ей встать и повела ее к столу, где лежали три извергнутые отравленные шкурки. Паула не могла на них смотреть, ей все еще было плохо. Несмотря на это, она заметила, как все взволнованы. Все показывали на нее и разговаривали друг с другом.

Ракотовао подняла руки, и все замолчали, но такой тишины, как прежде, не было, небольшое волнение осталось.

Староста тихо сказала Пауле, что боги сочли ее невиновной и она теперь свободна. Затем она повысила голос и произнесла речь, в конце которой все ликовали, будто это было начало большого праздника.

Ракотовао улыбнулась ей и сказала, что она будет почетным гостем у них на празднике.

Но все произошло слишком быстро для Паулы: ее днями держали взаперти, считая отъявленной преступницей, ей давали смертельный яд, а теперь она должна с ними праздновать?

— Это большая честь, но я чувствую некую слабость, — сказала она. — Где мой ребенок? Я хотела бы прилечь, и мне нужно что-нибудь выпить.

Ракотовао кивнула одному из охранников, и тот по ее указанию принес сосуд из тыквы с водой для Паулы, которую она так жадно выпила, что подавилась и закашлялась. Ракотовао велела снова наполнить сосуд и позвала одну из молодых женщин, которая отдала Пауле Нирину. Его тоже запеленали в свежие пеленки, и он радостно на нее смотрел. Непроизвольно Паула улыбнулась ему в ответ, но, уже собравшись уходить с ним, она поняла, насколько слаба. В конце концов она несколько дней ничего не ела.

— Я еще немного посижу здесь с ребенком, — пробормотала она и присела у мангового дерева. Ракотовао пожала плечами и оставила Паулу одну.

Она жадно вдыхала аромат Нирины и пришла в восторг, когда сразу же его узнала и классифицировала. Она снова его ощущала, этот свежий аромат, который сначала напоминал запах табака, однако затем его кожа источала сладость, которая вытесняла из нее всю горечь, делала ее мягкой и нежной. Уд. Она прижала его к себе.

На нее упала тень. Еще прежде, чем она подняла голову вверх, она узнала аромат можжевеловых ягод, корицы и кипариса. На нем теперь была рубашка, но он пришел не один, а с Нориа. Они сели слева и справа от нее. И хотя у Паулы было так много вопросов к ним, они сидели молча и смотрели, как солнце клонится к вечеру.

Наконец Вильнев откашлялся и настоял на том, чтобы все поели. Они отправились к своим палаткам, Нориа и Вильнев шли по бокам от Паулы и поддерживали ее, Вильнев нес Нирину. Палатки без караульных казались инородными телами на опустошенной земле. Они помогли Пауле присесть и начали готовить еду. У Паулы закрылись глаза, она заснула и проснулась только тогда, когда еда была готова. Они молча поели, будто уже и не могли разговаривать.

— Вам нужно еще что-то съесть!

Вильнев протянул Пауле еще один жареный рисовый пирожок, которые Нориа приготовила специально для нее.

— Я больше не могу.

Паула посмотрела на Нориа, к которой у нее было столько вопросов, но та словно онемела. Она покормила Нирину молочной кашей, вытерла ему рот, встала и положила его в гамак из москитной сетки, который соорудила Паула.

Паула и Вильнев остались наедине. Паула посмотрела на него. Тот поцелуй все изменил, и она не знала, как быть дальше. Между ними возникло необычайное напряжение, которое, наверное, даже Нориа заметила, потому что она не вернулась.

Вильнев протянул Пауле блюдо с бананами во фритюре. Она покачала головой, но затем он пригрозил, что будет кормить ее, как Нирину. Поэтому она взяла один и начала его есть без особого желания. Тем временем возникло неуютное молчание.

— Что случилось с вашим серебряным крестом? — наконец спросила она, нарушив неприятную тишину.

— Я обменял его на нечто более ценное — на поцелуй.

Паула залилась румянцем. Наконец он это произнес.

— Это было очень мило, — скупо сказала она. Ей не хотелось чувствовать себя такой скованной.

— Мило? — Вильнев подвинулся ближе. — Мило?

Невероятно! Паула пережила с его помощью смертный приговор и не знала, как его благодарить.

Вильнев взял у нее из рук банан и как бы случайно коснулся ее щеки.

«Уму непостижимо, — подумала Паула, — ни один человек еще не касался так моей кожи».

Он подвинулся еще ближе, взял ее голову двумя руками и внимательно посмотрел ей в лицо.

Паула еще никогда не была к нему так близко, даже тогда, при их поцелуе. Его зеленовато-карие глаза казались ей просто огромными, под ними лежали круги, от носа пролегали вертикальные складки к его полному, уже не такому бледному рту, щетина снова нарисовала на его щеках темную тень. Какой восхитительный от него исходил запах, как от покрытой мхом лесной почвы на солнце! Вильнев подвинулся еще ближе и улыбнулся. Он отпустил ее лицо и погладил ее волосы, расплел косички, которые заплели утром, разложил волнистые волосы на плечах, задержался там, осмотрел царапины, которые на ее коже оставил лемур, что вызвало у него возмущение. Затем он провел рукой по ее шее; каждое его прикосновение рождало в ее теле небольшие электрические импульсы. Непроизвольно Паула опустила голову, чтобы задержать его руку между шеей и лицом. Она тяжело вздохнула, придвинулась ближе к нему и положила руки на его широкие плечи. Они смотрели друг на друга так, как никогда прежде. Не отводя взгляда от его глаз, Паула подобрала ламбу, под которой она была абсолютно голой, и села к нему на колени. Своими ногами она обхватила его бедра и положила голову ему на грудь. Он обнял ее.

— Паула.

Его голос звучал хрипло.

Паула чувствовала странную слабость, словно она недавно плакала, но в ней был и смех, она думала о ванильном аромате, о лазуритовых бабочках, о том, как она впервые плавала в холодном озере, но то, что происходило здесь, было намного прекраснее. Потому что она слышала его пульс как эхо своего и чувствовала, как с каждым ударом их сердец что-то тает в ее животе под огромным твердым шрамом, и она знала, что теперь уже не одна.