В большинстве исторических работ, рассматривающих Санкт-Петербург в качестве крупного промышленного центра, подробно исследуется период с начала XIX в., потому что именно после 1800 г. в России стали появляться современные индустриальные предприятия. При этом историки согласны в том, что в Петербурге XVIII в. уже существовала промышленная активность, однако не могут прийти к единому мнению относительно её масштабов. Ещё менее ясен вопрос о том, можно ли каким-либо образом связать развитие промышленной деятельности в Петербурге с наступлением британской промышленной революции. Эти затруднения отчасти вызваны недостаточной четкостью терминов. В XVIII в. промышленное производство осуществлялось тремя видами предприятий: заводами, фабриками и мануфактурами. Спор о том, каково точное значение каждого из этих терминов и какого рода деятельность он подразумевает, начался ещё в XVIII в. и продолжается до сих пор.
В общих чертах, завод являлся самым капиталоёмким из всех трёх видов предприятий, и, как правило, на нём совершалось самое основательное преобразование сырья в готовую продукцию, зачастую с применением химических процессов или высокотемпературной обработки. Рафинадные, пивоваренные, винокуренные, стеклянные, кирпичные, кожевенные, добывающие предприятия – все они назывались заводами. Латинское по происхождению название «фабрика» (отметим, что в одном источнике того времени сказано, что единственная разница между словами «завод» и «фабрика» состоит в иностранном происхождении последнего) относилось к предприятиям, где делали галуны, шляпы, большинство тканей, бакалейные товары, канаты, табачную и бумажную продукцию и многое другое. Мануфактура по масштабам деятельности была наименьшим из трёх видов предприятий. В производственном процессе там применялось мало техники, рабочие места заполняли обычно мастера-ремесленники со своими подмастерьями. Мануфактуры выпускали такие товары, как часы, шпалеры. Мы в данном исследовании будем рассматривать все эти три типа предприятий как составные части промышленности Санкт-Петербурга.
В XVIII в. петербургские производства, наверное, не были ещё индустриальными фабричными предприятиями в понимании XIX в., но в их доиндустриальной организации труда постепенно проявлялись небольшие изменения, которые должны были в итоге проложить дорогу индустриальному способу производства. Устройство рабочего места, трудовой ритм, состав рабочей силы, цель производства – всё начинало преображаться. Эти изменения ещё были далеки от промышленного переворота, и всё же производство приспосабливалось к новым запросам и стремилось удовлетворить постоянно меняющийся рынок, что способствовало возникновению предпосылок будущего роста. Это не значит, что, рассматривая производственную жизнь города, нужно искать в ней лишь признаки новой индустриальной эры или что следует оценивать промышленное развитие Петербурга только с той точки зрения, насколько продвинулась его индустриализация при Екатерине. Гораздо плодотворнее рассмотреть характер производства промышленной продукции в категориях того времени, обращая наибольшее внимание на роль промышленности в тогдашней экономической жизни города. Фёдор Сукин, вице-президент Мануфактур-коллегии, писал в 1765 г., что работа, сделанная на фабриках и мануфактурах, отличается от продукции ремесленных мастерских, так как представляет собой «рукоделие таких вещей, для приведения которых в совершенное употребление потребны особливые здания, разные припасы, различные художники и инструменты, а короче сказать, соединенные многих людей руки и сложные машины». Но для Петербурга XVIII в. были важны и ремесленная мастерская, и фабрика, находившаяся на ранней стадии развития.
Промышленное производство
Полный список петербургских мануфактур, фабрик и заводов времен царствования Екатерины никогда не составлялся. Попытки произвести их подсчет признавали неточными уже современники, потому что многие предприятия не были официально зарегистрированы. В сущности, ни один конкретный административный орган не отвечал за их учёт. Мануфактур-коллегия до своего роспуска в конце 1770-х гг. контролировала большинство частновладельческих предприятий столицы, но её юрисдикция не распространялась на такие производства, как пивоваренные и винокуренные, а также на мелкие мастерские, принадлежавшие индивидуальным ремесленникам. Дошедшие до нас списки предприятий за 1775 и 1779 гг., подчинённых Мануфактур-коллегии, дают самую полную имеющуюся в нашем распоряжении информацию касательно местоположения, принадлежности, масштаба производства, периода функционирования предприятий, но лишь отчасти освещают те изменения, которым они подвергались с течением времени. К счастью, эти списки и некоторая другая информация всё-таки позволяют выделить несколько определённых типов промышленных производств, удовлетворявших потребности различных рынков.
Первые петербургские промышленные предприятия были основаны казной задолго до восшествия Екатерины на престол. Целью их было изготовление продукции для казённых нужд. Петербург был задуман как оплот военной мощи России, и первые созданные здесь предприятия выпускали боеприпасы, оружие, экипировку для армии и флота. Несколько таких предприятий, включая Адмиралтейские верфи, Арсенал и Литейный двор, появились ещё при Петре. Примечательно, что названия Адмиралтейства и Литейного двора позднее дали имена административным районам города. Другие казённые предприятия выпускали монету и бумагу для национальной валюты, производили канцелярские материалы для учреждений растущей бюрократии. В эту категорию попадают золотые и серебряные плавильни, монетный двор, бронзовая мануфактура, восковая фабрика, бумажная мельница, производившая пергаментную бумагу, на которой стали печатать ассигнации после их ввода в обращение в 1769 г.. Несколько правительственных учреждений даже держали лесопильные и кирпичные заводы, чтобы снабжать себя строительными материалами. На всех этих предприятиях производство было нацелено прежде всего на удовлетворение потребностей государства. Уже потом излишки продукции могли продаваться при случае частным лицам.
Продукция ещё одной группы государственных предприятий делалась не для использования в казённых целях, а для снабжения двора и привилегированных особ предметами роскоши. На этих производствах изготавливали фарфор, фаянс, стекло, хрусталь, керамические изделия, зеркала, гобелены, часы, гранили и полировали драгоценные камни. Как будет показано ниже, частные мануфактуры позднее тоже стали выпускать такие изделия в большом количестве. Власти занялись производством предметов роскоши главным образом потому, что в предшествующий период XVIII в. малочисленные частные предприятия не в силах были удовлетворить потребительский спрос на них.
Казённое производство предназначалось не для обеспечения своими изделиями общей массы городского населения и даже не для выработки продукции повседневного пользования высших слоев общества. Эта задача полностью возлагалась на частных предпринимателей. Их фабрики продовольствия снабжали столицу такими продуктами, как сахар, макаронные изделия, шоколад. Им же принадлежали винокуренные и пивоваренные заводы, табачные фабрики. На частных кожевенных предприятиях производили сырье на подошвы, выделывали замшу и юфть, лакированную и сафьяновую кожу. Фабрики по изготовлению красителей и первые текстильные (ситцевые и льняные) и шерстяные мануфактуры работали на производство одежды. Другие частновладельческие мануфактуры производили такие предметы домашнего обихода, как мыло, свечи, обои, воск, гончарные и чугунные изделия, бумагу для книгопечатания.
Следуя примеру казённых предприятий, производивших предметы роскоши для императорского двора, частные промышленники основывали предприятия по изготовлению изделий из шёлка и полушёлковых материй, чулок, позументов, игральных карт, золотого и серебряного листа, фольги, шнура. Такие заведения были малы и отличались более интенсивной эксплуатацией рабочей силы, чем капитала. Высокая доля фабрик, производящих предметы роскоши, свидетельствует не только о структуре производства, присущей столице, в отличие от остальных городов, но и показывает, как использовали своё богатство те, кто им располагал: при существовавшей тогда системе ценностей накоплению капитала они предпочитали демонстративное потребление.
Впрочем, отрасли, образующие капитал, всё-таки тоже имелись в Петербурге. В придачу к уже названным казённым предприятиям частные кирпичные заводы, лесопилки, глиняные и гравийные карьеры производили в больших масштабах строительные материалы. На Выборгской стороне, на одной частной верфи, переданной под юрисдикцию городского магистрата в 1781 г., строились торговые корабли. В других местах тоже имелись мелкие кораблестроительные верфи, выпускавшие некоторое число судов. В этот период появились первые металлообрабатывающие предприятия. Самое крупное из них, принадлежавшее английскому купцу Чарльзу Берду, отливало инструменты, которыми пользовались многие ремесленники при изготовлении изделий легкой промышленности. Оно выпускало также предметы из чугуна для домашнего обихода.
Эти предприятия выпускали продукцию большей частью на основе подрядов. Лишь немногие, и прежде всего те, что производили продукты питания и домашнюю утварь, работали на рынок. Хотя в их числе имелось несколько предприятий, на каждом из которых трудились десятки рабочих, масштаб производства в целом оставался мелким. Машин пока было мало, они ещё только входили в обиход и оказывали минимальную помощь в производственном процессе. В большинстве мануфактур нормой оставались малое число работников и трудоёмкий процесс производства. Способ производства был явно доиндустриальным.
География размещения предприятий
В каждой из частей города на протяжении екатерининского царствования работали те или иные промышленные предприятия. Их размещение было не совсем случайным, а к концу периода стала проявляться тенденция к географической дифференциации различных производств. Советский учёный В.В. Покшишевский, анализируя картину размещения предприятий, пришёл к заключению, что главным фактором, влиявшим на выбор места для различных производств, была близость к рынку. Так, фабрики, выпускавшие предметы роскоши и другие товары для богатых людей и двора, преобладали в центре города, где жили богатейшие петербуржцы. Предприятия, обслуживавшие широкую публику, распределялись по всему городу. Фирмы, поставлявшие строительные материалы, располагались по кругу между старой частью города и дальними пригородами, так что имели удобный доступ во все районы. Данные источников свидетельствуют о том, что большинство промышленных предприятий находилось как раз внутри этого круга.
Проведённый В.В. Покшишевским анализ размещения промышленности во многом представляется обоснованным, но существовали и другие факторы, определявшие местоположение предприятий, помимо близости к рынку. Если объяснение Покшишевского выделяет потребителя как главный фактор, то не менее важно исследовать роль, которую играли специфические потребности каждого производства, по крайней мере в некоторых отраслях. Например, в середине 1770-х гг. предприятия по выделке кож и изготовлению кожаных изделий всё ещё были разбросаны по всему городу, причём несколько их скопилось там, где заканчивались скотопригонные пути в столицу – близ скотобоен в Московской части. Но два десятилетия спустя уже ни одного из них возле боен не было. Необходимость в больших количествах пресной воды для процесса выделки кож, наряду со зловонием от отходов производства, заставили перенести почти все кожевенные предприятия на тот или другой берег реки, вниз по течению от тех мест, где город забирал воду. Таким образом, кожевенные производства сконцентрировались по берегам Большой и Малой Невы, а также по Невке, в их нижнем течении.
По аналогичным соображениям перемещали и другие промышленные предприятия или сразу выбирали для них удобные места. Так, производства, требовавшие крайне высоких температур, были сосланы в окрестности города, что ослабило угрозу пожаров. Кроме того, эти предприятия ставили вблизи от водных путей, чтобы недорого и удобно было доставлять на них дрова, необходимые в больших количествах. Пороховой завод перенесли на самую дальнюю окраину Петербургской стороны, когда территория вокруг его прежнего местоположения застроилась домами. Стеклянный завод переместился вверх по Неве, где рядом не было никаких строений, способных загореться. Несколько раньше, в 1759 г., императрица Елизавета была вынуждена запретить на будущее строительство заводов в Петербурге и в его окрестностях. Её решение основывалось на докладе, гласившем, что лес – буквально единственный тогда источник топлива для предприятий – основательно редеет в окрестностях столицы. Государыня опасалась, что рост потребления дров на промышленные нужды способен полностью истребить оставшиеся леса и повысить цены на топливо для домашнего хозяйства. Проблему сочли столь серьёзной, что некоторые из существующих предприятий было велено убрать из столицы, хотя нет подтверждений тому, что это было исполнено, так что указ остался на бумаге.
Тем не менее промышленные предприятия всё же начинали покидать центральную часть города, где высокие цены на землю требовали максимально интенсивного использования площадей. Правда, новая фабрика игральных карт, открыть которую разрешили в 1770-е гг., поместилась именно там, в центре, наряду с другими производствами, либо производившими товары высокой стоимости по отношению к их объёму, либо занимавшими мало места. Канатные производства были перенесены в такие районы, где они никому, в сущности, не мешали, – в основном на Выборгскую сторону. Новые предприятия открывались главным образом за пределами центра. В результате этой тенденции относительная доля предприятий в центре снизилась, несмотря на увеличение абсолютных показателей, потому что наибольший рост пришелся на пригороды. В 1789 г. во всех трёх Адмиралтейских частях вместе взятых находилось всего 17 предприятий, согласно списку, составленному Городской думой. Для сравнения укажем, что в Литейной части их было 13, в Московской – 30, на Васильевском острове – 29, а на Выборгской стороне – 15. Итак, размеры производственных площадей, масштаб необходимых вложений, воздействие производственного процесса на окружающую среду, уровень технического оснащения – всё это играло роль в выборе места для предприятий. Их размещение явно зависело не только от рыночных соображений.
Помимо отмеченных выше тенденций промышленные районы города мало отличались от непромышленных. Согласованной политики, нацеленной на изоляцию растущей промышленности в определенных зонах или территориях, конечно, не существовало. Предприятия разрешали открывать буквально где угодно, и лишь в немногих очевидных случаях свобода выбора места ограничивалась. Очевидно то, что число предприятий, независимо от их местоположения, резко увеличилось. Если сравнить списки 1775 и 1794 гг. и при этом отсутствующие в первом списке предприятия (пивоваренные, винокуренные, свечные и проч.) вычеркнуть из второго, то обнаружится рост их числа от 64 предприятий (причём известно, что в 1775 г. работало из них 58) до 90 – это существенная перемена за два десятка лет. Рост числа предприятий произошел во всех городских частях, кроме Выборгской стороны (см. график 7.1). Географическое распределение предприятий осталось удивительно пропорциональным, особенно на Санкт-Петербургской стороне и в Литейной части, а относительный рост, как и следовало ожидать, оказался наибольшим вдоль южного периметра города, в стороне, обращённой к внутренним областям страны (график 7.2). Единственный район, показавший убыль числа промышленных предприятий в этот период, – Выборгская сторона, где естественное опустошение, вызванное смертями или банкротствами владельцев, не восполнялось появлением новых заводов и фабрик.
График 7.1. Количество предприятий в Санкт-Петербурге по городским частям в 1775, 1779 и 1794 гг. (Источник: см. примеч. 25 к этой главе)
График 7.2. Предприятия Санкт-Петербурга: процентное распределение по городским частям в 1775, 1779 и 1794 гг. (Источник: см. примеч. 25 к этой главе)
Владельцы предприятий
Несмотря на то что первые промышленные предприятия в Петербурге были основаны государством, при Екатерине такие предприятия, принадлежавшие казне и управляемые ею, составляли меньшинство от общего числа мануфактур (хотя при этом трудилось на них больше рабочей силы, чем на остальных). Среди владельцев предприятий встречались самые разные люди, как местные уроженцы, так и иностранцы. Точно так же как купцы старались не допускать к коммерческой деятельности никого со стороны, владельцы крупных заводов стремились ограничить свой круг представителями определённых групп. По их настоянию в наказ Уложенной комиссии от Санкт-Петербурга в 1767 г. включили статью, требовавшую, чтобы крестьянам, разночинцам, учителям-иностранцам и дворовым людям было запрещено владеть промышленными предприятиями. Однако никакого закона на сей счет не приняли, хотя и ввели меры по регулированию крестьянского владения предприятиями. Чтобы открыть фабрику, крестьянин должен был иметь действующий паспорт и доказать, что он располагает достаточным капиталом для финансирования своего начинания. Когда эти условия выполнялись, власти обычно выдавали разрешение начинать производство. Как показывает таблица 7.1, владельцы предприятий происходили из различных социальных слоев. На протяжении всего периода петербургские купцы составляли чуть больше двух пятых всех фабрикантов. Доля иностранных предпринимателей претерпела резкое сокращение за это время, хотя их число продолжало расти. Самый же большой рост пришелся на долю русских ремесленников, которые к концу правления Екатерины сосредоточились в производстве позументов, табака, шляп, кожи и мехов. Очень немногие из дворян владели предприятиями в городе. Можно сказать, что их число совпадало с количеством видов производства: они делали фарфор, поташ, игральные карты, сахар, шёлковые изделия, пиво и водку. Так что опыт Петербурга не опровергал общее мнение о том, что в России принадлежащие дворянам промышленные предприятия обычно находились в имениях, а не в городах.
Таблица 7.1
Социальный состав владельцев предприятий в Санкт-Петербурге (1775–1794 гг.)
Роль иностранцев в развитии городской промышленности в начальный период особенно интересна. Они сосредоточивались в тех отраслях, где требовался квалифицированный труд, а именно: в производстве отделочных материалов – позументов и проч., золотого и серебряного галуна, головных уборов, домашних и наручных часов, а также верёвок и канатов. Кроме того, иностранцы владели подавляющим большинством предприятий тяжёлой промышленности, и открытый в начале 1790-х гг. чугунолитейный завод Чарльза Берда – лучшей тому пример. Первые предприятия в ряде отраслей открыли именно иностранцы, а русские последовали за ними позже, убедившись, что рынок поглощает продукцию этих предприятий. Это прежде всего касалось товаров, относительно новых для России. Так, первые рафинадные заводы были основаны иностранцами в 1718 и в 1752 гг., а русские купцы открыли такие заводы в 1756 и 1770 гг. Первые хлопкопрядильные фабрики принадлежали иностранцам, как и те, на которых делали игральные карты, но русские владели самыми первыми (и большинством) из галунных, канатных, кожевенных предприятий. Влияние иностранцев явно ощущалось и в промышленности, и в торговле.
Характеристика промышленных предприятий
Используя единое название для всех промышленных производств – «предприятия» или, скажем, «заводы», мы тем самым неизбежно затемняем явные различия между ними. А действительно ли были сопоставимы между собой стеклянные и галантерейные производства, канатные и мыловаренные предприятия по числу рабочих или по стоимости производимых товаров? Прочно ли эти предприятия стояли на ногах или имели настолько скромные масштабы, что смерть владельца означала и конец его дела? Какая рабочая сила на них использовалась – вольнонаемные работники или подневольные крестьяне (крепостные и приписные) и рекруты?
Думая обо всём этом, следует помнить о нескольких обстоятельствах. Во-первых, в производстве тогда гораздо шире применяли ручной труд, чем машинный. Рабочая сила была сравнительно дешёвой, а промышленное оборудование если и существовало, то было едва ли досягаемо из-за дороговизны. На большинстве предприятий было занято больше рабочих, чем требовалось бы для экономики, будь она увереннее настроена на эффективность производства и на извлечение максимального дохода. Рабочие на производствах всех видов выполняли неквалифицированные операции в помощь мастерам и специалистам. Далее, какие бы различия мы ни проводили между несколькими существовавшими тогда видами предприятий, с точки зрения современников все они, без сомнения, качественно отличались от ремесленных мастерских: на них, наряду с инструментами, могли применяться машины; рабочую силу брали не в доме владельца, а за его пределами; в процессе производства осуществлялось разделение труда.
Чрезвычайно трудно проследить за принадлежностью предприятий с течением времени. Судя по именам владельцев, зафиксированным в 1775 и 1794 гг., всего лишь десять из 161, или 1/16 часть (6,2 %) предприятий продержались в семьях по два десятка лет, потому что только десять из них присутствуют в обоих списках как собственность людей с одной и той же фамилией. В их числе были три рафинадных и два кожевенных предприятия, две канатные фабрики, две галунных мануфактуры и одна по изготовлению плащей и волочению золотой и серебряной проволоки. Весьма интересно бегло взглянуть на историю этих предприятий. Два из трёх рафинадных заводов в 1794 г. принадлежали Джону Кавана (Иван Каванах), английскому купцу и члену Российской компании. Его предприятие на Васильевском острове было в 1752 г. зарегистрировано на имя его отца, Николаса Кавана, а значит, к 1790-м гг. пробыло в семье почти полвека. Второй его рафинадный завод, на Выборгской стороне, основал в 1718 г. купец голландского происхождения по имени Пауль Вестхоф. В 1732 г. этот завод перешел к советнику Хьюитту (Гиувит), а в 1747 г. – к английским купцам Джону Мё (Иван Мей) и Томасу Стивенсу (Томас Штифенс). Джон Мё умер в 1764 г., а в 1767 г. Стивенс продал предприятие отцу Джона Кавана. Таким образом, этот сахарный завод сменил шесть владельцев за 76 лет. Третий завод находился в Каретной части и был основан в 1756 г. тульским купцом Фёдором Володимеровым. После смерти Володимерова завод перешел к его сыну Ивану, а в 1794 г. принадлежал, очевидно, сыну Ивана (и внуку Фёдора), который был подполковником.
Кожевенные фабрики на Васильевском острове и на соседнем острове Голодае были основаны одна – в 1760 г. уроженцем Саксонии Георгом Гесслером (Егор Геслер), а другая – в 1767 г. петербургскими купцами Львом Мануйловым и Борисом Поповым. В 1794 г. Гесслер все ещё был хозяином своего предприятия, а Попов умер ещё до 1775 г., после чего Мануйлов стал единоличным владельцем всего их дела. В 1794 г. оно находилось в руках у вдовы Мануйлова, Зиновии Григорьевны.
Две канатные фабрики размещались на Выборгской стороне. Одна принадлежала английскому купцу Фрэнсису Гарднеру, а другая – петербургскому купцу Алексею Овчинникову. Фабрика Гарднера, по-видимому, была основана в 1751 г. петербургским купцом Василием Десятниковым, чья вдова и дети владели ею в 1775 г., после чего продали её Гарднеру. Отец последнего с 1733 г. был хозяином ещё одной канатной фабрики в Петербурге, которую в 1761 г., после его смерти, продала вдова. Канатную фабрику Овчинникова открыл его отец, Григорий, в 1733 г.
Галунные мануфактуры также имели долгую историю. Одну из них унаследовали Николай и Фёдор Роговиковы в Литейной части от своего отца, Семена Роговикова. Первоначально это предприятие приступило к работе в 1736 г., находясь в собственности двух выходцев из Саксонии, Миллера и Рихтера, а после их смерти перешло в 1745 г. к брату Миллера, Вернеру, с партнером Александром Гоном (или Ганом). Когда же в 1754 г. умер Вернер Миллер, мануфактуру купили братья Семен и Иван Роговиковы (но Иван скончался на следующий год). Вторая галунная мануфактура, которая в 1794 г. принадлежала двоюродным братьям Алексею и Ивану Кокушкиным, была основана в 1755 г. иностранцем по имени Рейнхарт, а через два года перешла к братьям Петру и Ивану Кокушкиным, отцам хозяев 1794 г. Наконец, производившая волочение и площение золотой и серебряной проволоки фабрика Кристофера Фридриха Бомгарта (Баумгарт, Бомгартен, Баумгартен) в Литейной части открылась в 1770 г. и оставалась в его владении в 1794 г. Пример этих десяти предприятий отчетливо показывает, что промышленные производства не погибали из-за того, что время от времени у них менялись хозяева. Четыре из десяти были проданы (а точнее, перерегистрированы в Мануфактур-коллегии) по крайней мере однажды. Рафинадный завод, основанный в 1718 г., пять раз переходил из рук в руки. Шесть предприятий переходили от владельца к владельцу по наследству, причём два из них сверх того ещё и продавались хотя бы по разу. И лишь два из десяти, учрежденные в 1760 и 1770 гг., все ещё принадлежали своим основателям в 1794 г.
Таблица 7.2
Даты основания предприятий Санкт-Петербурга, работавших в 1775 г.
Эти десять предприятий были не так уж исключительны. Если в 1794 г. 1/16 часть (10 из 161) предприятий являлись собственностью тех же семей, что и в 1775 г., то столько же – 1/16 часть, или 5 из 80, оставалось в 1775 г. в руках тех же семей, что в 1755 г. В таблице 7.2 показаны даты основания предприятий, все ещё существовавших в 1775 г. Конечно, вряд ли стоит предполагать, что многие из них появились до 1730-х гг., когда Петербург ещё строился главным образом по воле властей. Мало того, в период 1726–1730 гг., когда столица на время вернулась в Москву, похоже, не происходило вообще никакого роста петербургской промышленности. Но после этого каждые пять лет, за исключением отрезка с 1751 по 1755 г., отмечается рост числа предприятий, сохранившихся затем до 1775 г., причём самый резкий скачок пришёлся на период после середины столетия (похоже, что запрет 1759 г. на строительство заводов в столице, подтверждённый в 1762 г., не имел особых последствий). Из этих предприятий 14 сменили владельцев минимум однажды (см. таблицу 7.3), а 17 перешли по наследству. Три предприятия наследовались по два раза.
Таблица 7.3
Предприятия, сменившие владельцев до 1775 г. и продолжавшие работать в этом году
На проблему непрерывного функционирования предприятий можно взглянуть и под другим углом. Все предприятия, кроме пяти, учреждённых до 1755 г. (в общей сложности 27), в 1775 г. принадлежали не своим основателям, а другим лицам. Но при этом лишь 11 из 51 предприятия, созданного после 1755 г., сменили владельцев или перешли по наследству. Эти данные показывают, что средний срок владения длился 15–20 лет и что дело нередко переживало своего хозяина, не только перенося обычные превратности, связанные с предпринимательством, но и раз за разом выдерживая потрясения, вызванные сменой владельцев.
Несколько предприятий находились в совместном владении, причём собственниками бывали и русские, и иностранцы. Как видно на примере десяти подробно рассмотренных нами предприятий, было в порядке вещей, когда русские становились хозяевами после иностранцев, но только в двух случаях (канатная и кожевенная фабрики) иностранец купил производство у русского. Также не было ничего необычного в том, что предприятиями управляли женщины. Случаев учреждения предприятий женщинами мы не обнаружили, но есть по крайней мере восемь случаев, когда вдовы продолжали вести дело умерших мужей. Фактически вдовы чаще сохраняли предприятия в своём владении, чем сыновья, но это, возможно, было связано с возрастом детей в момент смерти отца.
Некоторые указания на размеры петербургских предприятий в XVIII в. привела советская исследовательница А.В. Сафонова, чья подборка не включает в себя всех предприятий, но позволяет судить об их масштабе. Данные из её работы сведены в таблицу 7.4 и охватывают предприятия, находившиеся за пределами Петербурга в радиусе 12 миль от города. Численность их работников колебалась в широких пределах, и тем не менее средний её показатель для всех предприятий – 25,3 – позволяет судить об этих производствах как о вполне солидных.
Таблица 7.4
Число рабочих на предприятиях Санкт-Петербурга
Окончание таблицы 7.4
Внимательный взгляд на данные, собранные А.В. Сафоновой, показывает, что почти 7/8 всех рабочих были сосредоточены на одной трети предприятий (средний показатель численности на каждом из них чуть превышает 62). На каждом из остальных двух третей работало в среднем примерно по пять человек. Некоторые казённые заводы были значительно крупнее любого из частновладельческих предприятий. Так, на Адмиралтейских верфях постоянно трудилось около 4 тысяч человек. К концу XVIII столетия на Императорском фарфоровом заводе работало около 200 человек. На Охтенских пороховых заводах при Екатерине насчитывалось примерно три сотни рабочих.
Несмотря на то что и на частных, и на государственных предприятиях было сосредоточено сравнительно много людей, работавших в одном месте, это ещё не были промышленные предприятия в нашем теперешнем понимании. Скорее они представляли собой производства переходного характера от ремесленных мастерских к настоящим заводам XIX в. Ниже мы подробнее расскажем об этих производствах, а также о работниках и работницах, их заполнявших.
Одним из показателей масштабов производства служит количество работников, другим – размер капиталовложений собственника. К счастью, нам кое-что известно об уровне капиталов, вложенных во многие из производств Санкт-Петербурга, потому что эта информация содержится в списке предприятий, подведомственных Мануфактур-коллегии в 1775 г., опубликованном Е.И. Индовой. На таблице 7.5 представлены в сводном виде эти данные для 54 предприятий, подавших в коллегию свои отчеты (они составляли 67,5 % от всех зарегистрированных производств). Прежде всего, очевидно, что существовал широкий разброс в уровне капиталовложений – от 100 руб. в самой маленькой мастерской (это была красильня, принадлежавшая вдове иностранца) до 80 тыс. руб. на крупнейшем заводе (рафинадном, принадлежавшем петербургскому купцу Кириллу Попову). А средний уровень капиталовложений находился в пределах от 1 до 5 тыс. руб.
Предприятия одного вида производства бывали самой разной величины. 15 кожевенных фабрик имели уровень вложений от 100 руб. до 50 тыс. руб. (самой большой из них владел Савва Яковлев). В семь канатных фабрик было вложено от 150 руб. (хозяин – мастер-прядильщик Степан Клишин) до 14 474 руб. 40 коп. (иностранный купец Юрий Пфлюг). В некоторых случаях (для тех предприятий, где работали крепостные) можно соотнести уровень вложений с количеством работников. В каждом случае минимальный уровень капиталовложений на одного работника составлял около 100 руб.. Можно предполагать, что на предприятиях, использовавших наёмный труд, этот уровень был по крайней мере не ниже.
Таблица 7.5
Капиталовложения в предприятия Санкт-Петербурга в 1775 г. (в руб.)
Таблица 7.6
Капиталовложения на предприятиях Санкт-Петербурга в 1789 г. (в руб.)
Несколько позднее, в 1789 г., губернатор Санкт-Петербургской губернии Пётр Петрович Коновницын устно запросил у градоначальника список всех фабрик и заводов в городе с указанием, на кого они записаны. В частности, он хотел узнать, сколько предприятий находится в каждой из городских частей. Градоначальник поручил это задание чиновникам, отвечавшим за ведение Городовой обывательской книги. Через четыре месяца Коновницыну был предоставлен ответ на его запрос. В списке указывались вид предприятия, городская часть, где оно располагалось, имя владельца, приписан он к петербургскому либо иногороднему купечеству или является иностранцем, каков заявленный размер капиталовложений в предприятие, записан ли владелец в Городовую обывательскую книгу. Из 111 предприятий только 57 (51,4 %) объявили размер своего капитала (таблица 7.6). Этот перечень отличается от списка 1775 г., в котором указывался размер капиталовложений. Так, в 1775 г. не значилось ни одной пивоварни, а в 1789 г. их насчитали семь. Заводов по производству свечного сала не было в списке 1775 г., но в 1789 г. их зафиксировано восемь. Несколько видов предприятий, представленных в списке 1775 г. в малом числе, полностью отсутствуют в 1789 г. Особенно бросается в глаза при сравнении двух списков то, что в позднейшем из них уровень вложенного капитала гораздо выше, чем в раннем. Ни одно предприятие не указало объем вложений меньше 1010 руб., а средний уровень составлял от 5 до 10 тыс. руб..
Выход из дела
Конечно, случались и неудачи. Прежде чем Мануфактур-коллегия выдавала предпринимателю разрешение начать дело, он должен был доказать, что располагает капиталом, способным обеспечить производство. Однако никаких изощрённых способов изучить рынок, перед тем как открыть дело, в ту пору не существовало, и многие предприятия терпели крах. В 1775 г. из 26 зарегистрированных, но не подавших отчета или не работавших предприятий, причины закрытия указали 20. Владельцы пяти предприятий оказались в долгах или даже в тюрьме как не оплатившие опротестованные векселя. Ещё на трёх полиция запретила продолжать работу из-за ветхости зданий. Их хозяева, очевидно, не могли себе позволить ни отремонтировать здания, ни перебраться на новое место. Два предприятия сгорели и не отстроились заново. В трёх случаях не был распродан целый список товаров, а ещё два предприятия закрылись, потому что на них не поставили сырье. Четверо собственников попросту прикрыли дело: двое занялись другим предпринимательством, третий покинул город, не оставив адреса, а последний нанялся на другую фабрику того же профиля. Наконец, мыловаренный завод закрылся, потому что единственный мастер, владевший процессом производства, ушёл и открыл собственное мыловаренное предприятие.
Таким образом, неспособность приносить доход уничтожала многие предприятия. Отчасти это объяснялось узостью рынков сбыта. В общем и целом город обеспечивал своей продукцией собственные потребности. Хотя товары, производившиеся в Петербурге, поставлялись и в другие места, большинство продукции шло в дело в самом городе. Здешние промышленные предприятия не были ни достаточно развиты, ни удобно расположены для того, чтобы поставлять товары в массовых количествах во внутренние области России или вывозить готовую продукцию за рубеж. Как отмечал Р. Порталь и другие авторы, удаленность Петербурга как от источников сырья, так и от потенциального рынка сбыта препятствовала интенсивному росту промышленности в столице. Скрытые производительные силы города ждали, пока появятся более эффективные средства для доставки сырья в Петербург и вывоза готовой продукции вглубь России.
Кроме того, российские товары не считались качественными. Даже кирпичные заводы регулярно подвергались проверкам со стороны властей, чтобы гарантировать приличное качество их продукции. Медицинская канцелярия, заказывая хирургические инструменты, указывала, что сталь должна быть английская или германская, а не российская. На фабриках пользовались большим спросом мастера из Англии и Германии. Само собой разумелось, что иностранные товары и их производители лучше русских.
Казённые предприятия, не столь подверженные законам прибылей и убытков, как частные производства, закрывались редко. Но для того чтобы они бесперебойно выполняли свою первоочередную задачу – поставлять продукцию государству по мере необходимости, часто требовались субсидии. Фискальные проблемы, отравлявшие всё царствование Екатерины и особенно его последние годы, заставляли правительство всячески стараться так управлять своими предприятиями, чтобы те приносили доходы, но удавалось это не всегда.
Сестрорецкий оружейный завод, расположенный за городом, страдал от исконного местного бедствия – нехватки сырья и низкого качества выпускаемой продукции, а количество служащих, положенное этому заводу согласно тому, что было записано в его уставе, постепенно сокращалось на протяжении всего периода. Со своей стороны, Императорская бронзовая фабрика, учреждённая в 1778 г., накладывала 10-процентную надбавку на все заказы, чтобы покрыть производственные расходы. Впрочем, так как за первые десять лет существования фабрика получила только два заказа, то ежегодные дефициты покрывались казенными субсидиями, хотя выдавали их со скрипом.
Но некоторые казённые предприятия всё-таки приносили доход. Одним из наиболее успешно управляемых – и самых процветающих – предприятий была Императорская шпалерная мануфактура. Её доходность была прямым следствием обширной реорганизации, проведённой в начале 1760-х гг. Управляющие мануфактуры представляли ежемесячные финансовые отчеты. Уловив, что между сознательным подходом к затратам и доходностью производства существует прямая связь, другие государственные предприятия позаимствовали эту идею и к 1790-м гг. тоже стали подавать регулярные отчёты, в точности повторяющие формуляр и стиль отчётов шпалерной мануфактуры.
Политика невмешательства
У Екатерины не было более горячего панегириста, чем коллежский асессор Пётр Колотов, чей шеститомный труд «Деяния Екатерины II» в хронологическом порядке подводит итог её деятельности. В последнем томе, после рассказа о смерти и похоронах государыни, Колотов снова обозревает жизненный путь императрицы, не жалея похвал всевозможным её поступкам, на тридцати с лишним страницах. Ближе к концу он превозносит царствование Екатерины за то, что она возрождала городскую жизнь, не только оживляя торговые связи, но и развивая промышленные предприятия и «распространяя притом трудолюбие и способы к пропитанию». В действительности же государство не столько интересовал выпуск продукции, сколько само владение предприятиями. Случалось, что оно жаловало фабрикантам монополии. По крайней мере дважды государственная казна выделяла им займы свыше 25 тыс. руб. на организацию дела. Но государство уделяло гораздо меньше внимания регулированию промышленности, чем торговли. Полиция, широко привлекавшаяся для контроля над коммерческой деятельностью, не обладала подобными полномочиями в отношении качества продукции или положения и жалованья рабочих. В основном правительство не вмешивалось в дела предприятий.
Предприниматели часто игнорировали те немногие правила, которые установило государство для развития промышленности, вроде принятого в начале екатерининского царствования закона о запрете строить заводы в столице. По большей части такие нарушения сходили с рук без последствий, даже когда властям на них прямо указывали. Владельцам предприятий не разрешалось продавать свои товары на городских розничных рынках; это право закреплялось за купцами, но некоторые открыто нарушали закон, гласивший, что фабрикантам дозволено иметь торговые точки для сбыта продукции только прямо на предприятиях (если только они не были также и купцами).
Судя по всем этим обстоятельствам, похоже, что власти относились к частновладельческой промышленности иначе, чем к частной коммерции. Последняя регулировалась строго, государство своими указами устанавливало, кто может в ней участвовать, какая именно торговля разрешается, как полагается вести дела и т. п. Гораздо меньше правил посвящалось ограничению производственной деятельности, да и те, что существовали, проводились в жизнь без особого рвения.
Эта относительная безнадзорность выпуска промышленных товаров объясняется тем, что заводы и фабрики были в России внове. Ведь даже ремесленные гильдии не имели местного происхождения, а были пересажены на русскую почву из Германии Петром Великим. Очевидно, власти ещё не решили, как внедрить занятия промышленным производством в российскую систему сословий и налогообложения. Возможно, правительство уже осознавало ценность промышленности для экономики страны, но ему ещё предстояло выработать стратегию регулирования, которая одновременно способствовала бы росту производства и поступлению дополнительных доходов в казну.
Словом, промышленное производство пребывало в младенчестве. Большинство частных предприятий оставалось сравнительно мелкими, со скромными основными расходами и небольшими объёмами производства. Отдельные предприятия работали относительно устойчиво, но большинство не удерживалось в семейном владении дольше одного-единственного поколения. Тяжелая промышленность ещё не приобрела ведущую роль. В сущности, ни один вид производства не выделялся среди остальных. Производство в целом было направлено на удовлетворение местных нужд, и хотя часть готовой продукции отправляли во внутренние области России или за море, промышленность явно была ориентирована на потребности чиновничьей и аристократической столицы. Если это было справедливо в отношении промышленности, то ещё характернее была эта черта для ремесленных производств.
Ремесла
Пётр Великий дал жизнь первым российским ремесленным цехам, но не сделал членство в них обязательным для ремесленников. Так как ремесленные цехи не были природным российским институтом, многие ремесленники не интересовались вступлением в них, и вскоре цехи повсеместно вышли из употребления, заглохли, пришли в упадок. Исключение из этого правила составлял Санкт-Петербург, отчасти потому, что стремление властей учреждать цехи легче было осуществить в столице, чем в провинциальных городах, а также благодаря присутствию здесь многочисленных ремесленников-иностранцев. Те в основном вступали в цехи, потому что им были близки западноевропейские цеховые традиции и они верили, что, записавшись в цех, получат определённый социальный статус вместе с его привилегиями.
И при всём том 1127 человек, числившиеся в списке ремесленных гильдий накануне воцарения Екатерины, не составляли и половины числа ремесленников, зафиксированного в конце петровского царствования, когда город был гораздо меньше. Они были сосредоточены в нескольких профессиях. Например, среди них было 216 сапожников, 179 портных и 126 точильщиков – вместе они оставляли почти половину всех зарегистрированных ремесленников. Зато в некоторых цехах состояло по одному или по два человека, а в ряде случаев несколько цехов сосуществовали в рамках одной специализации.
При Екатерине количество ремесленников резко возросло. К концу рассматриваемого периода приписанных к цехам ремесленников насчитывалось свыше семи тысяч, т. е. в шесть раз больше, чем в 1761 г.. Несомненно, и число незарегистрированных мастеровых тоже умножилось, однако измерить этот рост невозможно. Численность иностранных ремесленников росла почти наравне с рядами русских мастеров, главным образом благодаря тому, что агентам русского правительства в Западной Европе удавалось уговорить немцев, шведов, французов, датчан, швейцарцев и англичан переезжать в Петербург. Некоторые из этих иностранных ремесленников прибывали с определённым намерением поступить на службу на фабрики. Нередко и владельцы частных производств, и управляющие казёнными предприятиями мало понимали в производственном процессе и сильно зависели от опыта и квалификации мастеров, которым в этом случае назначали высокое жалованье. Количество русских ремесленников выросло в основном потому, что иностранные мастера охотно брали в обучение многочисленных русских подмастерьев – разумеется, за прибавку к жалованью.
Ремесленники жили в каждой из городских частей, как правило, арендуя помещения, служившие им и мастерской, и жилищем. До времен Екатерины их место в социальной иерархии города оставалось неопределённым. С одной стороны, услуги, ими предлагаемые, были необходимы, а налоги, которые они платили, как и вклад всех городских налогоплательщиков, с радостью принимались в казённые сундуки. Но с другой стороны, в пышной столице российских императоров было недопустимо выставлять напоказ низкопробные ремесленные поделки.
По этой причине, дабы не осквернять гармоничный облик города, вывески ремесленников находились под запретом до 1770 г., когда Екатерина позволила их вывешивать, правда, если только они отвечали строгим требованиям к размеру и внешнему благообразию. До этого момента успех всякого ремесленного дела зависел только от устной молвы. Мастерские были разбросаны по всей столице и не пользовались даже тем преимуществом, которое было доступно многим петербургским купцам, чьи лавки помещались бок о бок с заведениями их собратьев по профессии; а между тем в других городах чаще всего ремесленники размещались именно рядами. Отдельные редкие мастера время от времени рекламировали свою продукцию на страницах «Санктпетербургских ведомостей», но это были, как правило, роскошные товары для богатой и образованной публики, изделия выше среднего качества и уровня мастерства.
Меры по улучшению положения мастеровых
Екатерина предпринимала многочисленные шаги, дабы улучшить правовой и социальный статус ремесленников. Её усилиям способствовал рост численности иностранных мастеров, которые зачастую были опытнее в своем деле, образованнее и лучше понимали взгляды императрицы, чем русские ремесленники. В 1776 г. петербургские ремесленники-иностранцы, преимущественно выходцы из Германии, обратились в Правительствующий сенат с просьбой о разрешении учредить собственную цеховую организацию, отдельно от русских мастеров. Фактически уже существовало 34 цеха, в которых не было русских (хотя в некоторых из них состояло всего по одному мастеру). Иностранцам хотелось следовать уставу прусских ремесленных цехов 1719 г., а не подчиняться петровскому законодательству.
Появление такой петиции (которую, кстати, удовлетворили) свидетельствует о поляризации между иностранными и русскими столичными мастеровыми. Дело заключалось не просто в очевидной разнице языков, но и в уверенности иностранцев в том, что они далеко превосходят русских в профессиональном мастерстве, требовавшем высшего уровня подготовки и искусства. Идя им навстречу, екатерининское правительство с ними согласилось и постановило, что новая организация пойдет на пользу ремесленникам. Тогда иностранцы учредили 53 ремесленных цеха, охватывавших 777 мастеров. У русских было 35 цехов, и в них состояло 562 мастера.
В 1770 г. Екатерина позволила мастеровым селиться на Миллионной улице и на Мойке близ Зимнего дворца – этой привилегии они лишились двадцатью годами раньше. В этих кварталах проживали самые богатые и влиятельные люди в городе. В прошлом мастеровых оттуда удалили как социально чуждый элемент, но Екатерина своим знаменательным поступком обозначила заинтересованность власти в становлении и развитии нового городского среднего сословия. В конце столетия И.Г. Георги уже мог сравнивать петербургских мастеровых с их коллегами в других европейских городах в пользу первых. Ремесленники Петербурга казались ему учтивее, богаче, образованнее и увереннее в себе. Лишь в Англии, по мнению Георги, ремесленники жили лучше. Вот насколько успешными оказались усилия Екатерины повысить статус ремесленников.
Но были и такие мастеровые, чьи профессиональные навыки и способы ведения дел оставляли желать лучшего. Городового депутата в Уложенную комиссию 1767 г. просили добиться от властей регулярного инспектирования работы ремесленников, а также учреждения органов самоуправления для всех ремесел. В наказе депутату говорилось, что мастеровые претендуют на умения, которыми совсем не обладают, что они часто получают плату от заказчиков авансом, а потом не выполняют работу, и в этом случае обманутым клиентам некуда обратиться за помощью. Низкое качество работы ремесленников заставило Придворную интендантскую контору (ведавшую внутренним убранством и ремонтом императорских дворцов) отказаться от найма мастеровых и передавать контракты крестьянам, хотя это и было против правил. Можно привести множество других случаев, показывающих, что некая форма контроля над ремесленным производством была необходима.
В России не существовало прочной традиции ремесленных гильдий, гарантировавших высокие стандарты мастерства, и когда Екатерина пожаловала всем, кто был приписан к городскому сословию, право торговать товарами собственного производства, возникли широкие возможности для обмана и подделок. При этом на мастеров-иностранцев распространялся другой свод правил: им, согласно уставу 1766 г., обязательно полагалось состоять в цехах. Если же они туда не вступали, как было в случае нескольких мастеров-седельщиков, рассмотренном городским магистратом, то с них следовал штраф в 10 руб. с конфискацией всех инструментов их ремесла.
Ремесленный устав
Как и во многих других областях, Екатерина разрешила эту проблему путем введения всеохватных радикальных законов. Законодательный акт с новым определением ремесленных цехов, являвшийся приложением к Жалованной грамоте городам 1785 г., был вызван к жизни как намерением Екатерины повысить социальный и правовой статус ремесленников, так и простой необходимостью контролировать качество продукции. Закон касался также проблем, вызванных ростом числа иностранцев и всё осложнявшимися отношениями между ремесленниками.
Не пускаясь в детальное изучение Ремесленного устава, который давно уже требует специального исследования (хотя, конечно, не в данной работе), изложим вкратце его положения. Каждая специальность, по которой в Петербурге работало не меньше пятерых мастеров-ремесленников, имела право организоваться в корпорацию. Каждая такая корпорация специалистов, или ремесленный цех, избирала трёх должностных лиц – старшину цеха и двух его помощников. Все цеховые старшины вместе образовывали Ремесленный совет – Управу – во главе с председателем, избираемым всеми членами цехов. В каждом цехе имелся также секретарь (он назывался присяжным маклером), ведавший письменной документацией и счетоводством. Это был единственный чиновник, получавший жалованье за свои услуги цеху или совету. Старшины некоторых цехов заседали в общегородской Думе, а глава цехового совета представлял ремесленников в Шестигласной думе.
На эти должностные лица возлагался общий надзор во всех сферах, касающихся доверия общества к ремесленному сословию: качество продукции, взаимоотношения мастеров с подмастерьями и учениками, забота об иждивенцах, вдовах и сиротах членов цехов. Цеховые старшины и их помощники также выносили устные постановления по судебным делам с участием членов ремесленных цехов и по вопросам о возмещении убытков, если сумма иска не превышала 25 руб. С теми делами, где сумма превышала 25 руб., разбирался городской магистрат. Резким отличием от стандартной практики ремесленных гильдий Западной Европы было отсутствие у цеховых советов права назначать цены за конкретные операции или изделия мастеровых. Внутри каждой профессии учреждался также совет подмастерьев для рассмотрения дел по инициативе подмастерьев и учеников.
По уставу мастер-ремесленник из одного города считался мастером в любом другом городе Российской империи, и, кроме того, учитывались аттестаты из иностранных городов. Это существенно облегчало переезд мастеров в Санкт-Петербург и позволяло открыть там дело. Впрочем, если возникали сомнения в компетентности мастера, то каждый ремесленный совет имел полномочия экзаменовать его.
В уставе оговаривались взаимоотношения между мастерами и их подмастерьями и учениками – последние находились в полном подчинении у мастера, но имели возможность жаловаться на слишком сурового наставника. Стандартный период ученичества установили в рамках от трех до пяти лет; нормативный срок для подмастерьев составлял три года, причём к тому моменту, когда подмастерье выходил в мастера, ему должно было исполниться не меньше 24 лет. Для государственных и дворцовых крестьян предусматривалась возможность стать ремесленниками, если они получали паспорт для проживания в городе.
Но руководство столичной Думой осталось недовольно Ремесленным уставом, так как им казалось, что в этом законоположении неверно понята природа ремесел, а ремесленникам не предоставлен статус должного уровня. Они выразили этот взгляд в примечательном документе под названием Мнение Санкт Петербургския Думы о приведении ремесл в лучшее состояние и порядок, составленном через несколько лет после ввода в действие ремесленного устава. Исходное положение Мнения, которое подписали в общей сложности десять человек, заключалось в том, что в России ремёсла не пользуются должным уважением и защитой. В качестве аргумента приводился тот очевидный факт, что иностранные привозные товары были и дешевле, и лучше отечественных, а также указывалось на существование безработицы в Петербурге. В документе говорилось, что Пётр Великий знал толк в ремеслах и, проживи подольше, он бы позаботился об их расцвете, однако его преемники проявили неспособность достойно поощрять ремесла, и даже Ремесленный устав 1785 г. налагает суровые оковы на их правильное развитие.
Мнение призывало ввести трёхступенчатую систему ремесленных цехов, распределив их по таким категориям, как «мастерство», «художество» и «ремесло». Первый уровень должен был состоять из профессий, требующих наивысшего умения, опыта и совершенства. К нему принадлежали архитекторы, художники, скульпторы, механики, химики, граверы, учителя, садовники, аптекари, слесари, ювелиры (а также отдельная группа специалистов по работе с золотом и драгоценными камнями), врачи, шкиперы дальнего плавания. Всех их следовало совершенно уравнять в статусе и правах с купцами 1-й гильдии.
Ко второму уровню предлагалось отнести профессии, обладатели которой получали хорошую выучку: часовых дел мастера – изготовители комнатных и наручных часов, инструментальщики, оружейники, сварщики, золотых и серебряных дел мастера, не работающие с драгоценными камнями, медники, производители фарфора, гончары, шляпники, галунщики, столяры, резчики по дереву, изготовители деревянных и каменных фигур, конфет, дантисты и прочие медики, за исключением практикующих врачей, оформители интерьеров, гравёры, не вошедшие в предыдущую группу, мастера золотного шитья. Эти профессионалы приравнивались по положению к купечеству 3-й гильдии.
Третья категория профессий, для которых, как считали авторы Мнения, специальной науки не требовалось, включала в себя книжных переплетчиков, кузнецов, сапожников, шорников, цирюльников, пекарей и проч.. Их правовой статус должен был соответствовать положению посадских людей.
Эта идея классификации ремесленников, явно нацеленная на то, чтобы поставить большинство их, как русских, так и иностранцев, на самый низкий уровень, наверно, исходила от купечества, опасавшегося, как бы его права и привилегии не достались слишком широкому кругу людей. Впрочем, в ней вполне мог учитываться уровень доходов большинства ремесленников, которых и поместили в общие категории с людьми, получавшими такие же доходы в других профессиях. Кроме того, Мнение подразумевало, что представительство ремесленников в Городской думе, где они численно преобладали согласно Жалованной грамоте 1785 г., должно резко сократиться. Для образования цеха 1-й гильдии нужно было 15 мастеров, 2-й гильдии – 30 мастеров, а 3-й – 50. Правда, различие между иностранными и русскими мастерами не проводилось, и все они должны были состоять в общих гильдиях. Тем не менее только в наиболее распространённых профессиях набралось бы достаточно мастеров для создания цехов, но если их не хватало, то близкородственные профессии могли объединяться в общий цех.
Крепостные (господские люди), согласно Мнению, могли бы тоже вступать в ремесленные цехи, но их возможности передвижения ограничивались паспортным режимом. Им нельзя было становиться мастерами, иметь под своим началом подмастерьев и вообще никаких учеников, кроме крепостных их собственного хозяина. Иностранных мастеров также предполагалось подвергнуть определённым ограничениям. Ни один человек, не приписанный к соответствующему цеху, не мог заниматься данной профессией или называться городским ремесленником. Всем ремесленникам во Мнении предписывалось приносить присягу на верность цеховой системе. Дальнейший контроль над ними налагался запретом на договорное установление цен и на внедрение любых новых машин или инструментов, предназначенных облегчить работу ремесленников или существенно её улучшить, без предварительного разрешения от ремесленного совета и выборного руководства ремесленных цехов.
Это руководство должно было состоять из двух-трех выборных старшин от каждой профессии – эквивалент судей словесных судов для купечества. Цеховым старшинам надлежало выбирать членов Ремесленной управы и председателя, а также главу, являющегося членом Шестигласной думы. Этот голова находился бы с ремесленниками в тех же отношениях, что бургомистр с купцами. Члены и председатель совета были бы сопоставимы с купеческими старшинами. На старшин возлагалось общее руководство деятельностью цеха, а на Управу – контроль над отдельными профессиями.
Нет никаких данных о том, что Мнение когда-либо принималось всерьёз высшими властями или тем более проводилось в жизнь. Но если купечество так остро ощутило необходимость принизить статус ремесленников, что выступило с этим Мнением, значит, екатерининский Ремесленный устав явно обеспечил мастеровым более высокое место, чем раньше. Купцы согласны были предоставить такой статус только тем из них, кого мы в наши дни назвали бы лицами лицензионных профессий, но настаивали на проведении границы, которая отделяла бы этих специалистов с их привилегиями и статусом от большинства ремесленников, чьё положение было ниже. Видимо, в отношениях между купечеством и ремесленниками существовала известная напряженность.
Социальная напряженность проявлялась и внутри мастерового сословия, особенно в отношениях между русскими и иностранцами. Последние преобладали в тех специальностях, которые требовали наиболее квалифицированного труда. Например, добрая половина владельцев ткацких станков была иноземного происхождения, причём самыми многочисленными из них были французы. Иностранцы, в силу своего более высокого мастерства и культуры, по-прежнему чувствовали свое превосходство над русскими ремесленниками. Это прозвучало в 1766 г. в их просьбе о пожаловании привилегий в дополнение к тем льготам, что достались русским мастеровым. Ремесленный устав 1785 г., казалось бы, призывал всех мастеров одной профессии, независимо от национальности, сплотиться в единый цех. Как значилось в статье 64: «Буде кто ремесленный иногородный или чужестранный пожелает в городе записаться в Управу, то он должен представить или письменное свидетельство от Управы иного города, или же работу своего ремесла для свидетельства, как о том 60 пункт гласит». Тем не менее иностранцы сохраняли собственный ремесленный совет, или Управу, параллельно с тем, который руководил русскими мастеровыми.
Несомненно, неспособность русских и иностранцев взаимодействовать в корпоративной организации проистекала как от культурных, так и от экономических различий. Ни одна из сторон не желала уступать другой руководство делами всего ремесленного сословия, а потому полного слияния двух корпораций не произошло, так что две группы ремесленников продолжали функционировать бок о бок в одном городе.
Рабочая сила
Установить надёжные цифры, которые отражали бы состав рабочей силы, занятой в промышленном производстве того времени, пока ещё только предстоит исследователям, но уже сейчас можно выделить шесть групп работников в её составе. К ним относятся: 1) государственные крестьяне, приписанные к различным предприятиям, в основном казённым; 2) рекруты, направленные в город для различных работ в строительных батальонах и на казённых заводах; 3) крепостные и другие крестьяне, работавшие в городе на оброке; 4) иностранцы, в большинстве своем – квалифицированные работники, но некоторые и без профессиональных навыков; 5) выходцы из маленьких городов, приписанные к ним, а на самом деле большую часть года жившие и работавшие в Петербурге; 6) беглые беспаспортные крестьяне, которые не могли найти легальную работу и которых тем не менее часто нанимали. Первые две группы работали подневольно, как и оброчные крестьяне, которых посылали в Петербург по договору. Остальные работали по найму.
Работники по принуждению и работники по найму
В рассматриваемый период в социально-трудовых отношениях в Петербурге произошло изменение, которое в последующие десятилетия распространилось и на другие места в России, а именно: принудительный труд уступил место рынку вольнонаемной рабочей силы. Это было особенно характерно для предприятий с прочной традицией мелкомасштабного крестьянского производства, где новых работников легко было ввести в производственный процесс. То же самое в целом относилось к предприятиям, работавшим на рынок без подряда.
Советские историки, занимавшиеся этой проблемой, выявили три специфические тенденции, характерные для частновладельческих предприятий Санкт-Петербурга. Во-первых, существовали такие предприятия, на которых наёмный труд преобладал с самого начала, и этот перевес даже усилился к концу рассматриваемого периода (речь идёт o кожевенном, канатном, сахарном, мыловаренном, шляпном, карточном производствах). Во-вторых, выделяется группа предприятий, на которых в середине столетия большинство составляли работные люди, а к концу екатерининского царствования им на смену пришли вольнонаёмные работники (шёлковые, белильные, галунные, галантерейные, стеклянные и металлургические производства). И наконец, на немногочисленных заводах (по производству бумаги, хлопчатобумажных тканей, на красильных предприятиях) нормой оставался подневольный труд.
Та же тенденция обращения к рынку труда прослеживается и на ряде государственных промышленных предприятий. Адмиралтейство привлекало к делу всё больше подрядчиков, которые нанимали рабочих на строительство военных кораблей. Все работники верфи, находящейся в собственности города, были наёмными. Императорский фарфоровый завод нанимал всё больше рабочих на место приписных крестьян. Буквально все шесть сотен работников казённого кирпичного завода были наёмными, так как к середине столетия принудительный труд явно оказался непригодным на таком крупном предприятии.
Уже в 1760-е гг. куда больше половины общего числа рабочих на столичных предприятиях были наемными (в 1769–1772 гг. они составляли 63,5 %, согласно одному исследованию), и эта цифра продолжала расти. Фактически масштабы и влияние петербургского рынка рабочей силы начинали размывать границы между традиционными социальными и правовыми категориями населения. Петербург – вероятно, крупнейший российский рынок рабочей силы – привлекал к себе работников, которые в категориях сельской местности считались крепостными на оброке или крестьянами с паспортом, а в городе становились вольнонаёмными рабочими, нередко сбиваясь в самоуправляемые артели. По мнению В.М. Панеяха, их можно рассматривать как «предпролетариат».
Условия труда
Если работники шли на городские заводы и стройки, то, значит, притяжение столицы – этот подспудный вызов обычному порядку вещей – ощущалось далеко от Петербурга. Так как в окрестностях столицы не было многочисленного населения, чтобы черпать там людские ресурсы, она привлекала людей со всей Новгородчины, особенно из Олонецкого уезда на дальнем берегу Ладожского озера, из районов Архангельска и Вологды, Костромы и Ярославля, из Московской губернии. Нередко пришлые работники бывали выходцами из местностей, славных своей специализацией в том или ином ремесле, и находили в Петербурге работу по той же или близкой специальности.
Эти люди жили, в сущности, в двух мирах, будучи крепостными в деревне или поместье и наёмными работниками в городе, причём их принадлежность ко второму из этих миров ограничивалась тем сроком, на который их отпускали из первого. Большинство паспортов, выданных оброчным крестьянам, действовало один год, так что им ежегодно требовалось отправляться в странствие домой, чтобы продлить паспорт. Редко когда паспорт действовал два или три года. Эта практика выдачи краткосрочных паспортов неизбежно влияла на стратегию поведения работников в Петербурге. Мало кто из живших по паспорту мог наняться на работу на долгий срок. Больше половины наёмных работников на частных петербургских предприятиях были крестьянами. Из них 3/5 составляли государственные или экономические, и у них паспорта обычно были выданы на более длительный срок, чем у барских крестьян.
Сведения, собранные Н.Н. Дмитриевым о хлопчатобумажной фабрике Христиана Лемана в Шлиссельбурге, дают картину крайней текучести рабочей силы. Он обнаружил, что из 76 человек, работавших по краткосрочному найму в течение 13 месяцев, 9 проработало меньше двух недель. Ещё 11 продержались меньше месяца, 44 – от месяца до трёх, и только двое проработали больше чем полгода. В исследовании, охватывающем многие предприятия, С.И. Колотилова установила, что рабочие, нанятые по подряду, тоже оставались на месте сравнительно недолго: 62 % подряжались на срок до года, 30 % – от одного до пяти лет и только 8 % – свыше пяти лет. Этот автор также утверждает, что статистические данные о найме крестьян Санктпетербургской губернии трудно найти в архивных источниках именно потому, что местных крестьян нанимали только на подённую работу или, в лучшем случае, на понедельную.
Сами документы о подрядах характеризуют отношения между работниками и работодателями. В них оговаривались обязанности работников, их заработки и наказания за возможные проступки. Например, подрядный договор между Христианом Леманом и Василием Антиповым, составленный на Шлиссельбургской хлопчатобумажной фабрике Лемана, гласил, что Антипов берется проработать пять лет за плату в размере 48 руб. в первый год, 60 руб. во второй год и с дальнейшим повышением в последние три года, если станет трудиться усердно и хорошо исполнять свои обязанности. Антипов брал обязательство не напиваться пьяным, не играть в карты и в кости. Он подлежал штрафу в размере двойного дневного жалованья за каждый день прогула по собственной вине, а если бы самовольно ушел с фабрики до истечения срока подряда, то заплатил бы 50 руб. штрафа.
Богдан Хахбердов, армянский купец, владевший шелкоткацкой фабрикой на Васильевском острове, заключил подряд с одним из своих мастеров, крепостным Петром Ивановым. Иванов обязывался два года работать каждый день, кроме праздников и воскресений, за плату в 8 руб. в год. Он должен был вести себя хорошо, не напиваться и платить штраф в размере 50 коп. за каждый пропущенный рабочий день. Кроме того, он как мастер отвечал за исправность ткацких станков и за обучение работе на них других сотрудников.
В профессиях, требовавших основательной выучки, часто начинали работать с детства. Например, когда Бенджамин Мюллер открыл свою фабрику шёлковых чулок (которую вскоре продал графу Ягужинскому), он уговаривал родителей отдавать детей в ученики к нему на фабрику, чтобы они могли освоить профессию чулочника. Другие предприятия помещали объявления в газете, предлагая родителям то же самое. Закончив обучение, дети должны были оставаться на фабрике несколько лет. И казённые, и частновладельческие предприятия вели обучение детей, причём нередко брали сирот учениками в лавки или мануфактуры примерно в 10-летнем возрасте. В сущности, Екатерина и предполагала, что большинство воспитанников Сиротского дома будет обучаться какому-нибудь делу именно таким способом.
Благодаря системе ученичества работники получали жалованье двух разных уровней. Как правило, рабочие, владевшие профессией, получали зарплату, на которую вполне можно было прожить. Однако ещё не подготовленные работники получали лишь долю заработка квалифицированного рабочего и едва ли могли вести самостоятельное хозяйство. Сравнение уровней заработной платы на Императорской гобеленовой мануфактуре свидетельствует об этом (см. таблицу 7.7). В отличие от современных производств, на гобеленовой мануфактуре не платили высших зарплат управляющим. Фактически их жалованье не слишком расходилось с их процентной частью от общего числа рабочей силы. То же касалось и подмастерьев.
Настоящие различия существовали между жалованьем мастеров и учеников. Первые составляли всего 3,2 % всех работников и получали 41,2 % от общего объема жалованья. (Мастера-иностранцы, составляя 2,2 % работников, получали 34,0 % жалованья.) С другой стороны, ученики достигали 64,6 % числа рабочих, а платили им всего 22,7 % от объема зарплаты. Таким образом, в среднем каждый мастер зарабатывал в 36 раз больше ученика. Эта громадная разница в жалованье гораздо больше напоминает оплату труда в европейских ремесленных цехах начала Нового времени, чем уровень жалованья на предприятиях.
Квалифицированные ремесленники быстро находили работу с хорошим жалованьем, так как их труд пользовался большим спросом. По мере того как русские ремесленники совершенствовали свои навыки, соответственно росло их жалованье, хотя и не до уровня оплаты иностранцев. Продвижение было медленным и требовало многолетней службы и усердных трудов. Приведем ещё пример из опыта Императорской шпалерной мануфактуры: первый русский ученик, начавший там работать в 1735 г., стал мастером ткацкого дела только в 1763 г., проработав 28 лет. Его заработная плата, 200 руб. в год, составляла лишь восьмую часть того, что зарабатывал его наставник-француз. Это несоответствие можно понять. Иностранцы имели большой опыт, они обучали русских учеников, и исходное их жалованье было гораздо выше, потому что иначе их было бы не уговорить приехать в Россию.
Таблица 7.7
Уровень заработной платы на Императорской шпалерной мануфактуре
Жалованье при краткосрочном найме сильно колебалось от сезона к сезону. Сведения, собранные А.И. Копаневым, показывают, что в среднем летнее жалованье на одну-две трети превышало зимнее, несмотря на то что летом работников было гораздо больше. Конечно, рабочий день летом был длиннее зимнего, но не настолько, чтобы оправдать такую разницу в размерах жалованья. Если человек жил в городе только часть каждого года, то лучше было находиться там летом, потому что в холодные месяцы работы не хватало и гораздо дешевле было жить в деревне. По этой причине работники, временно проживавшие в столице, не брали в город свои семьи. Они поступали так не только из-за трудности переезда всем домом, но и потому что долгие летние рабочие часы всё равно не оставляли времени побыть с семьёй, с родными и приятелями.
Выступления трудящихся
Неквалифицированным наёмным рабочим и работникам по принуждению платили мало, и это порождало проблемы с рабочей силой. Обычно рабочие протестовали против тяжелых условий, попросту исчезая с предприятий. Убегали даже те, чья заработная плата находилась в верхней части шкалы. Крепостной мастер Пётр Иванов, чей контракт с хозяином мануфактуры Хахбердовым описан выше, сбежал с работы в первый же год после подписания контракта. Когда его поймали, он проработал на мануфактуре пять лет и снова убежал. Это была единственная реальная форма протеста, доступная отдельному работнику.
Хотя работавшие принудительно, кажется, убегали чаще наёмных работников, последние также покидали свои рабочие места, чтобы пуститься в бега. Только в 1766 г. с бумажной фабрики Василия Ольхина на Выборгской стороне убежало 48 работников. Среди охтинских плотников бегство было до того обычным делом, что в 1796 г. в бегах их находились целых 20 %, или 118 человек. Беглецы обычно перебирались в другие части города и находили работу на других предприятиях. Власти, зная об этих хитростях, предостерегали подрядчиков от найма беглых; на сей счет были выпущены подробные инструкции. Тем не менее бегство оставалось часто применявшимся и надёжным способом избавиться от суровых условий.
Вторым способом выразить недовольство был официальный протест. С начала 1770-х гг. рабочие стали добиваться изменения условий труда, протестуя официально. Например, в 1771 г. из канатной мастерской англичанина Роберта Крампа на Васильевском острове в Мануфактур-коллегию доставили прядильщика по фамилии Шибков, обвинённого в том, что сам он работал плохо и других подстрекал к тому же. Десять его товарищей отложили свои инструменты и отправились вместе с ним, причём не только затем, чтобы защищать Шибкова, но и чтобы выразить возмущение низким качеством сырья, которое им предоставляли: из-за этого падала производительность труда, а значит, и заработки. Неизвестно, какое решение было принято по этому делу, но в большинстве других случаев рабочих признавали неправыми и возвращали к хозяевам для наказания.
Однако наиболее основательно документированное дело о коллективном выступлении в екатерининском Петербурге кончилось иначе. В 1787 г., в последнюю неделю июля, покинули работу многочисленные государственные крестьяне, трудившиеся у субподрядчика Долгова на строительстве гранитных набережных Екатерининского канала. Официальные власти, заинтересованные в завершении работ до прихода зимы, пытались посредничать в этом споре, но рабочие отказались вернуться к работе и настаивали на судебном разбирательстве своих жалоб. Несмотря на увещевания со стороны различных официальных лиц, рабочие продолжили забастовку в первую неделю августа.
Эти события разворачивались в то время, когда Екатерина возвращалась из своей продолжительной поездки по югу России. Она приехала 7 августа, и рабочие решили представить дело прямо на рассмотрение государыни. Четыреста их представителей – десятая часть всех бастующих – вышли на Дворцовую площадь напротив Зимнего дворца. Они не соглашались разговаривать ни с кем из чиновников и требовали приёма у самой императрицы. Демонстранты соблюдали порядок и держались почтительно, а всякий раз, как в окнах дворца показывалась какая-нибудь женщина, толпа рабочих, думая, что это Екатерина, разражалась приветственными криками. Но императрица отказалась выслушать жалобщиков и в конце концов велела страже разогнать их. Войска силой быстро рассеяли толпу, арестовав при этом 17 человек.
Перед властями встали две проблемы: как достроить набережную канала и что делать с арестованными рабочими. Суд Нижней расправы сначала приговорил тридцать человек к битью кнутом, а пятерых зачинщиков к каторге с урезанием ноздрей. Верхняя расправа, согласовав дело с городским магистратом, смягчила приговор после апелляции – к битью кнутом присудили шестнадцать человек, а пятеро главарей попали на месяц в каторжные работы. Уголовная палата провинциального суда утвердила приговор, но тут вмешалась Екатерина и отправила дело в совестный суд, где третейскими судьями, избранными представлять рабочих, оказались губернский прокурор и ходатай по финансовым вопросам. Здесь рабочих признали виновными лишь в «дерзости и упрямстве». Всё время, пока рассматривалось дело, остальные работники упорно отказывались внять настояниям начальника полиции или кого-либо другого и возобновить работу. Противостояние тянулось весь август и сентябрь и никак не могло разрешиться. Наконец 1 октября, осознав, что с каждым упущенным днем растет вероятность того, что строительство придётся заканчивать уже в следующем сезоне, власти решили удовлетворить требования рабочих (которые так и не были подробно изложены на бумаге) и сняли обвинения с арестованных. В этом случае, который по всем статьям был крупнейшим из такого рода протестных выступлений в Петербурге в XVIII в., рабочие одержали полную победу: правительство исполнило их требования и пообещало улучшить условия труда.
Рассматривавшиеся в уголовном суде дела с участием работников по принуждению показывают, как тяжела зачастую была их жизнь. Они начинали работать ещё детьми, лет с девяти, а то и раньше. Скверное обращение хозяев заставляло многих раз за разом пускаться в бега. Нередко они были вынуждены красть, так как им было не прожить на скудное жалованье. Многие так и не заканчивали ученичества и, оставшись без ремесла, добывали себе пропитание преступным путем.
Зато наёмные работники могли получить более выгодные условия работы. Они часто собирались в группы и искали работу коллективно, составляя артели, насчитывавшие до 60 человек. В классической форме артели её члены выбирали себе бригадиров. Группы рабочих, собранные подрядчиками, напоминали артели, но, строго говоря, ими не были. Артели принимали на себя коллективную ответственность за поступки отдельных своих членов. Чтобы вступить в артель, кандидаты платили небольшую сумму денег.
Кроме артелей подрядчики часто набирали на казённые стройки и крестьян в индивидуальном порядке. Подрядчики узнавали об открывающихся подрядах из объявлений в «Санктпетербургских ведомостях». Условия подряда обычно гласили, что организация, заказывающая работу, готова предоставить всё, кроме рабочей силы. Бывало, что подрядчики брали на себя поставку инструментов, но лишь очень редко предоставляли также и материалы. Берега каналов и рек оделись в гранит – это было выдающееся достижение эпохи Екатерины – усилиями наёмных крестьян. Адмиралтейство тоже расширяло подрядное строительство морских судов. Обширные работы по ремонту дома, в котором должен был жить прусский принц Генрих в начале 1770-х гг., были выполнены в основном крестьянскими подрядами. Отдельные контракты колебались в цене от 25 руб. до сумм свыше 1700 руб. Среди тех, кто брал подряды на проведение работ, были семеро помещичьих крестьян из Ярославской губернии и один из-под Костромы, один монастырский крестьянин из Ярославской губернии, двое ремесленников – выходцы из Германии, торговец скобяными изделиями из Холмогор, двое подмастерьев и многие другие, о ком нет подробной информации.
В целом, хотя промышленные предприятия составляли значительную долю петербургских производств, ремесленные мастерские, принадлежавшие индивидуальным мастерам, тоже вносили вклад в изготовление продукции, особенно товаров для повседневного домашнего потребления. Ни те, ни другие предприятия не были крупными. Большинство как фабрик, так и мастерских за 35 лет сменили владельцев или исчезли.
Техника в России была не такой передовой, как в Европе того времени. По оценке Н.А. Рожкова, «не только русский кустарь работал руками с помощью самых примитивных орудий, то же самое было и на фабрике. В сущности, фабрика XVIII века не заслуживала этого громкого названия: она была мануфактурной, обходилась без машин, ручным трудом, чем и обусловливалась возможность успешной конкуренции с нею со стороны кустарного производства, которое с технической стороны было, таким образом, не ниже фабричного. Достаточно сказать, что русской обрабатывающей промышленности XVIII столетия был неизвестен даже такой нехитрый и несложный инструмент, как самопрялка».
Иностранцы играли важную роль в промышленной активности, особенно квалифицированные работники и управленцы. На неквалифицированной работе в столице преобладали недавние выходцы из русской провинции. Несмотря на то что в Петербурге XVIII в., несомненно, существовал тип производства, свойственный периоду до начала Нового времени, всё же именно там и тогда русские рабочие, управляющие, владельцы предприятий, а также ремесленники овладевали техническим опытом и приобретали деловую хватку – всё это пригодилось для управления крупными предприятиями, которые начали появляться в первые годы XIX в. Эти первые шаги промышленной активности – особенно благодаря участию в них иностранных специалистов и труду крестьян из российской глубинки – весьма значительно способствовали урбанизации Санкт-Петербурга.