Меньше чем через сто лет после основания Петербурга – в местности, где никогда не видывали ничего похожего на город и где даже сельское население было совсем редким, – он стал одним из десяти крупнейших городов Европы. На всем европейском континенте в 1700 г. только два города, Париж и Лондон, были больше Петербурга, каким он стал в 1800 г. Стремительный рост, который продемонстрировала новая столица России, был беспримерным не только в российской, но и в европейской истории. Сама идея метрополии – сверхгорода, способного подчинить своему влиянию громадную территорию страны, – была не характерна для истории Европы до начала Нового времени. В Древнем мире был Рим, в Византийской империи – Константинополь, но в своё время эти два города представляли собой уникальные центры тогдашней ойкумены, непостижимым образом покорявшие своей воле целые империи. Разумеется, ни один из этих городов не построился в один день (как и те, что впоследствии пришли им на смену в качестве крупнейших в Европе) и не обрел влияния на окружающие территории за одну ночь. Европейский мир оставался преимущественно сельским, урбанизация коснулась его не настолько, чтобы города заняли доминирующее положение. Здесь места концентрации населения и власти, такие как Лондон или Париж, Венеция или Вена, Неаполь или Генуя, развивались в течение долгого времени, то прибывая, то убывая в размерах, причём росли скачкообразно. Как и великие столицы древности, эти города можно считать отклонением от обычной картины человеческого поселения – это были городские острова в сельском море, где даже десятитысячный поселок являлся крупным центром.

Но метрополия, древняя или новая, благодаря той мощи, которую придавала ей концентрация населения, богатства, а зачастую и политической власти, могла изменить соотношение сил между городом и деревней и занять доминирующее положение. Растущее преобладание города над некоторой территорией, питавшей его своими жизненными силами и, в свою очередь, питавшейся его энергией, в XVII–XVIII вв. было связано с грандиозными переменами в европейской экономике, обществе и особенно в политическом устройстве.

До царствования Петра Великого единственным городом в России, претендовавшим на такую роль, была Москва. Но царь построил Санкт-Петербург, а со временем это «окно в Европу» достигло расцвета, и в России появился второй город-гигант. В отличие от Москвы, Лондона, Парижа, Венеции, Вены и всех других европейских городов (только Амстердам мог похвастаться сопоставимой историей), Санкт-Петербург очень быстро достиг выдающегося положения. В предыдущих главах рассмотрены изменения, проявившиеся в облике Петербурга, в его управлении, экономике и составе населения при Екатерине II. Теперь настало время взглянуть на развитие города под другим углом – с точки зрения его взаимосвязи с империей в целом.

Основные причины быстрого развития Петербурга были тесно переплетены со сдвигами в экономике, обществе, политике, затрагивавшими всю Россию. Как сельская Россия воздействовала на эволюцию столицы, так и она всё сильнее влияла на страну. Это влияние проявляется ещё заметнее, если расширить рамки его рассмотрения за пределы XVIII столетия и представить себе, какую роль играл Петербург в истории XIX в.

Причины роста

Пётр Великий основал город на Неве как «окно в Европу», надеясь, что он сыграет решающую роль в попытке «перетащить» Россию из Азии в Европу путём внедрения технических, социальных и административных достижений Запада, которому Пётр хотел уподобить Россию. Для потенциального коммерческого центра местоположение города было выбрано удачно. Там имелась удобная природная гавань, порт не замерзал дольше других портов России, с которыми он соперничал, а речная система, вскоре дополненная и усовершенствованная при помощи каналов, обеспечивала лёгкий доступ сюда из внутренних районов. Город выступал как естественный перевалочный пункт – здесь грузы, прибывавшие из материковых областей на речных судах, телегах или санях, перегружали на морские корабли, а привезённые морем товары перемещались с кораблей на склады и в пакгаузы.

Петербург не только служил купцам местом торгового обмена, но и давал преимущества для промышленности. Так как все ввозимые и вывозимые товары надо было разгружать и перегружать, то, естественно, здесь развивались перерабатывающие отрасли, призванные готовить сырье, поступавшее из глубины России, к отправке за море. Готовая продукция и полуфабрикаты были компактнее, чем сырьё, и дороже стоили за единицу веса. Так, здесь вили верёвки из пеньки, выделывали меха и кожи, бревна распиливали на доски, изо льна ткали полотно.

Екатерина Великая явно предпочитала, чтобы промышленные производства разворачивались прямо в деревне, позволяя их работникам не отрываться от сельского хозяйства, что, на её взгляд, «вредило государству». Она хотела, чтобы крестьяне работали на фабриках в свободное от земледелия время. Это была её сознательная политика, которую, однако, нередко подрывала экономическая активность Петербурга, где размах коммерческой деятельности с неизбежностью вызывал появление новых промышленных предприятий. Промышленное предпринимательство в столице развивалось преимущественно без официального благословения государства, а то и прямо в нарушение его установок.

В первое столетие существования города торговля развивалась гораздо быстрее промышленности. По указу Петра I вся международная торговля России проходила через Санкт-Петербург. И хотя многие из петровских запретов были позднее отменены, купцы успели понять, насколько удобен доступ из Петербурга в Западную Европу, и потянулись из других городов в новую столицу. Во второй половине столетия здесь уже проводилось гораздо больше международных деловых операций, чем в любом другом городе России.

Пётр основал Санкт-Петербург также и по военным соображениям. Если России предстояло стать торговой державой на Балтике, ей нужно было возвести здесь надежную твердыню, чтобы защищать интересы империи. Весь XVIII век Петербург не терял своего явного военного духа; в 90-е гг. около пятой части столичного населения по-прежнему или служило в армии и на флоте, или работало на них. Флотские части крупнейшей военно-морской базы России и линейные полки её важнейшего северо-западного форпоста были призваны защитить страну от любого агрессора. В 1790 г. петербуржцам ощутимо напомнили о такой необходимости, когда в городе стала слышна дальняя канонада морской артиллерии, сражавшейся со шведским флотом у финских берегов, близ города Котки.

Военное назначение города проявлялось и иначе. Элитные полки гвардии несли охрану императорской семьи и других высокопоставленных особ, участвовали в парадах по случаю всяческих торжеств. Сотни гражданских лиц работали на больших промышленных предприятиях, обслуживавших армию: на Адмиралтейских верфях, на пороховых заводах, на производстве боеприпасов, на пушечных и ружейных предприятиях. Сухопутный и Морской кадетские корпуса и крупный военный госпиталь дополняли столичный комплект военных объектов. Мужчинам в мундирах часто сопутствовали семьи и лагерная прислуга, ещё больше увеличивая собою население города.

Но одни только импульсы развития коммерции, промышленности и обороны не могли вызвать столь внезапного и бурного роста, который произошёл в Санкт-Петербурге. Важнейшая причина этого впечатляющего рывка заключалась в решении Петра I и его преемников у власти перенести сюда из Москвы местопребывание императорского двора. Это решение прямо коснулось гораздо большего числа людей, чем непосредственно тех, кто официально имел дело с двором. Последовали указы о переезде в новую столицу купцов, ремесленников, дворян, работных. Если эти указы привели к принудительной массовой миграции только при Петре I, то в последующие годы присутствие двора само привлекало сюда новых жителей. Строители, работные, ремесленники возводили здания для размещения государственных учреждений, купцы снабжали двор своими товарами, прислуга удовлетворяла его потребности и прихоти. Посольства и консульства иностранных государств переехали в новую столицу. Целая армия приказных, писарей, секретарей и других чиновников заполняла правительственные канцелярии и департаменты.

Но Петербург не полностью подменил собой Москву в качестве столицы. Если после 1733 г. новый город сохранял свою роль императорской резиденции, то многие правительственные учреждения ещё оставались в старой столице. По существу, в России было две столицы, и двор увеличивал собой население той из них, где оказывался монарх в то или иное время. Екатерине куда больше нравился Петербург, откуда осуществлялось руководство всей внешней политикой, а вот Москва могла ей казаться гнездом «оппозиции». Как резиденция двора – и, несомненно, самый грандиозный пример такого рода в Европе XVIII в. – Санкт-Петербург естественным образом притягивал людей, которых влекло своим видом богатство и надежда добыть немного и себе.

Это помогает понять, чем привлекал Петербург выходцев из Западной Европы. В новой столице России они могли начать новую жизнь; ремесленники и купцы в особенности могли рассчитывать на лучшие заработки, чем в их родных городах. По оценкам современников, иностранцы составляли от одной десятой до одной восьмой части столичного населения. Таким образом, иммиграция из Западной Европы сильно способствовала росту города, несмотря на то что большинство приезжих из Европы являлись в российскую столицу, не думая остаться там навсегда. Иностранцы влияли прежде всего на развитие коммерции, промышленности, науки и искусства. Отчетливо заметный на фоне других русских городов западный «оттенок» Петербурга, ярко проявлявшийся в архитектуре, просто отражал присущую ему черту, очевидную и в других сферах жизни. Этническая неоднородность, определенно, придавала столице более урбанистический характер, чем у других русских городов.

Причину бурного роста Петербурга можно видеть также в изменении политики государства в отношении городов в целом. Если Пётр I поощрял развитие городского сословия, то при Анне Иоанновне и при Елизавете виды экономической деятельности, доступные ремесленникам, были сокращены, права и привилегии купечества оставались неопределенными, а промышленность в столице была в основном запрещена. При Екатерине II эта политика изменилась. С 1760-х гг. новые законы расширили права и привилегии купцов и ремесленников. Реформы Екатерины достигли высшей точки в Жалованной грамоте городам с её всесторонними новыми формулировками, определившими характер каждого из городских сословий, их права и обязанности. Таможенные тарифы 1762 и 1766 гг. стимулировали международную торговлю и основание новых промышленных предприятий в столице. В помощь торговцам и промышленникам создавались или расширялись кредитные учреждения, что усиленно побуждало их к занятиям коммерцией и производством. Изданные в этот период законы, вводившие в действие городское самоуправление, лежали в основе системы управления Санкт-Петербурга, как и других русских городов, до 1870 г..

Тот факт, что Петербург был новым городом, конечно, облегчал его быстрый рост. Старые русские города строились как крепости, вокруг которых складывались торговые и ремесленные слободы. Когда крепости теряли военное значение, города с трудом приспосабливались к новым, иным функциям, ведь даже наилучшее место для крепости не всегда идеально годится для города. Более того, сами старые крепостные стены, кольцом сжимавшие улицы, препятствовали расширению городов. Зато проектировщикам Петербурга не пришлось сносить старые постройки, прежде чем возводить новые. Улицы можно было с удобством распланировать, учитывая потребности будущего, прямыми и широкими, не заботясь о разработке дорогих и многотрудных проектов выпрямления узких извилистых переулков, как в старинных городах. Сама новизна Петербурга давала ему преимущество перед другими городами России.

В основе того, что было сказано о важности Петербурга для политической жизни России, лежит глубокий смысл, коренящийся в фундаментальном сдвиге в понимании природы государства как института. Марк Раефф осветил этот сдвиг, исследуя эволюцию понятия Polizeistaat и его перенесение из мелких германских государств в Российскую империю. Идеи, воплощённые в теориях хорошо упорядоченного государства, могли успешно проводиться в жизнь только в управляемой ситуации: в государстве ограниченной географической территории, с развитой и надёжной транспортной сетью, с достаточно высокой плотностью населения, с необходимым корпусом компетентных чиновников, с чёткой и рациональной организационной структурой. И действительно, если российские правители в конце концов так и не справились с созданием хорошо упорядоченного государства, в отличие от соседних германских князей, то это объясняется отсутствием вышеперечисленных предпосылок или изъянами в них.

Хорошо организованное государство эпохи Просвещения подразумевало общество, самой характерной чертой которого была оживлённая городская жизнь. Старомосковская модель государственного управления, существовавшая ранее в России, была совершенно непригодной для новой рационалистической концепции роли и функций государства. С самого начала реформы Петра Великого опирались на ещё не вполне разработанную теорию и практику хорошо управляемого государства. И ярчайшей метафорой петровских реформ был, конечно, сам Петербург. Ещё не вполне это сознавая, Пётр почувствовал, что, раз не существует должного фона для его реформ, то он должен сам его создать. Из тех, кто всходил после него на русский трон, только Екатерина II уделяла внимание теории управления. Она вполне понимала важность городской жизни для жизнеспособности государства и потому посвятила городам семь глав своего Наказа, где, в частности, говорилось об особенностях малых и больших городов, были подробно описаны разные функции города, содержалась мысль о том, что России нужны города всех размеров и самого широкого географического распространения.

Однако у российского государства не было опыта управления крупными городами. На Москву, со всем её населением, всегда смотрели как на слишком разросшуюся деревню. До петровского царствования не были развиты никакие специфически городские административные функции. Помимо сбора налогов, поддержания порядка и обеспечения безопасности монаршей власти Пётр I не сумел направить усилия на какие-либо проблемы управления, присущие городам. Ближайшие соседи России, сами не располагавшие большими городами, мало чем могли помочь в этом смысле. В сущности, русским следовало искать примера городов такой величины, каким стал Петербург при Екатерине, довольно далеко – в Амстердаме и в Вене.

И всё же Петербург рос и заставлял власти разрабатывать административное устройство, способное с ним управиться, хотя в руках у них имелся лишь административный аппарат, приспособленный в основном к работе в условиях сельской местности и аграрного общества. Идеальный образ эффективного унифицированного административного аппарата, наверное, и имела в виду Екатерина, пытаясь установить взаимосвязь городского правления с губернской администрацией в законе о губернской реформе 1775 г. Дальнейшее разъяснение и расширение функций городской администрации осуществилось в Полицейском уставе 1782 г. Это был самый характерный пример того, как Екатерина использовала принципы Polizeistaat. Наконец, Жалованная грамота городам 1785 г., выросшая из проекта более узкого законодательного акта, предназначенного для одного только Петербурга, представляет собой кульминацию усилий Екатерины направить энергию города на пользу государству. Но проблема заключалась в том, что государство никогда вполне не понимало природу процесса, заставившего Петербург так быстро превратиться в столь крупный город, и ошибочно полагало, что ему хорошо подойдёт та же административная структура, как и другим, не столь динамичным и жизнеспособным русским городам.

Русское уравнение

Итак, поскольку Пётр Великий не нашёл уже готовой новой столицы, ему пришлось её создать. Перемены в России XVIII в. требовали появления Санкт-Петербурга или какого-то иного творения подобного же порядка. Петербург вырос в таком месте и в такое время, которые позволили ему воспользоваться этими реформами лучше любого другого большого или малого города Российской империи. Разумеется, без суммы преобразований, происходивших в сельской России, существенный рост был бы невозможен и для Петербурга. Без этих перемен в провинции столица осталась бы просто резиденцией монарха.

Исследования Б.Н. Миронова показали, что революция цен преобразила сельское хозяйство России в XVIII в. Появилось товарное производство зерна, повысилась ответственность помещиков за более эффективное управление имениями, с укреплением экономических подпорок крепостного права начался отток населения из городов в сельскую местность. Пока рос Петербург, производство российских продуктов питания с лихвой удовлетворяло нужды его растущего населения и даже стало главным источником экспорта для верхушки коммерческого сословия столицы. В самом деле, международная коммерческая деятельность в значительной мере состояла в обмене зерна, льна, пеньки, мёда, шерсти, воска и другой продукции сельского хозяйства и её производных на товары иностранного производства.

Для того чтобы в столице росло население, а особенно для того чтобы она стала крупным торговым портом, требовались удобные транспортные связи с остальной империей. Жизненно важное звено в системе водных путей, Вышневолоцкий канал, был достроен как раз перед воцарением Екатерины, так что стало возможно без волока добраться до Астрахани, не говоря уже о городах, расположенных ближе к сердцу России, таких как Москва, Нижний Новгород, Казань и Ярославль. Сеть примитивно замощённых дорог дополняла путь по рекам и каналам.

В XVIII в. в российских губерниях впервые началось крупное промышленное производство. Большие партии железа, парусины, а также шёлка, следовавшего из Китая, экспортировались прежде всего в Великобританию. Портом отправки большинства этой продукции служил Петербург. С Урала, из центра добычи железа, к устью Невы вёл более простой и прямой водный путь, чем в любой другой российский порт, дающий доступ в Западную Европу. Зерно было единственным товаром, в вывозе которого имели конкурентное преимущество Рига и Архангельск.

В Петербург направляли не только сельскохозяйственную и промышленную продукцию, но и рабочую силу. Условия в деревне были таковы, что множество людей имело возможность и даже поощрялось к переселению в столицу. Регулирующие меры в отношении крестьян, как помещичьих, так и государственных и дворцовых, позволяли им отправляться в город. Помещики в первом случае и деревенские старосты, управляющие и другие должностные лица во втором выдавали паспорта крепостным и другим крестьянам, чтобы они могли искать временную работу и селиться на время в городе, т. е. заниматься отходничеством. Многие оброчные крестьяне (платившие помещикам денежные и продуктовые повинности) уходили на заработки в близлежащие города. На северо-западе России, в регионе вокруг Петербурга, где оброк, очевидно, применялся шире, чем барщина (т. е. отработочная повинность), крестьяне пользовались возможностью наняться на работу в новой столице. Работая в столице или торгуя там сельскохозяйственной продукцией, они также зарабатывали деньги на уплату подушной подати.

Несомненно, значительное число мигрантов из деревни прибывало в Петербург именно по этим причинам. Им не нужно было селиться здесь навсегда, напротив, большинству крепостных и государственных крестьян требовалось периодически возвращаться домой, чтобы возобновить паспорта. Так что местные власти, по крайней мере в северо-западном регионе, начинали понимать, какие возможности давала столица крестьянам, и поощряли миграцию туда, так как там легче было заработать на уплату налогов и повинностей. Далее, некоторые губернии страдали от относительного аграрного перенаселения. Это больше касалось местностей к северу от Москвы, в нечерноземных областях, чем южных территорий со сравнительно редким населением, тянувшихся в сторону плодородной Украины. Специальная комиссия, изучавшая тогда перемещения крестьян, называла нехватку земли главной причиной миграции в Санкт-Петербург, в частности, из Ярославской губернии.

Наконец, субъективные элементы любопытства, преувеличенных ожиданий, соблазн неизвестности, несомненно, тоже играли здесь некоторую роль. Крестьяне, побывавшие в Петербурге, рассказывали небылицы о его богатствах и возможностях. Пребывание там давало передышку в замкнутой деревенской жизни, а вернувшись домой и пересказывая свои впечатления о новой столице, они, наверное, приукрашивали свои рассказы. Услыхав о городских чудесах, их слушатели решали когда-нибудь тоже наведаться в Петербург, а то и перебраться туда. В своем исследовании Бежецка А.Б. Каменский подчеркивает, что большинство его жителей, побывавших в Петербурге, делали это не столько в поисках приключений, сколько по экономическим причинам, но в то же время было очевидно, что, «для того чтобы сняться с привычного места и пуститься в странствия, надо было обладать определенными чертами характера, в частности, готовностью отказаться от привычного уклада жизни».

Сравнительно мало крестьян навсегда оседало в столице в первый же приезд. Они сохраняли сильные связи со своей деревней; паспорта, позволявшие покинуть поместье или деревню, обычно действовали один сезон или год. Помещики опасались, как бы слишком большая свобода не заставила крепостных совершенно забыть об обязанности платить оброк. Государственным крестьянам тоже не давали забыть об уплате подушной подати, заставляя периодически возвращаться в деревню для продления паспортов. По этим причинам многие крестьяне становились сезонными обитателями города – жили там, пока хватало работы и пока заработки были высоки, и возвращались в деревню на оставшиеся месяцы года. Как правило, в весенние и летние месяцы отходники трудились в городе, а на зиму уходили в деревню. Однако некоторые поступали наоборот, всё лето работая на земле, а зиму проводя на заработках в городе, обычно в качестве извозчиков. Со временем эти люди привыкали к столице, обрастали связями, всё больше их прекращало свои регулярные походы на родину и становилось оседлыми петербуржцами.

Не все крестьяне получали и сохраняли свое жительство в столице законным образом. Многие попросту сбегали от помещиков, а другие, прожив по паспорту сезон, год или несколько лет, просрочивали его и с тех пор находились в городе нелегально. Судя по всему, некоторые пытались перебраться в город незаконно, так как власти одно за другим издавали распоряжения ловить таких приезжих. А если одинаковые указы издавались из года в год, значит, начальство, наверное, не достигало больших успехов в попытках сократить число беспаспортных жителей.

Ускоренному росту столицы способствовали положительные сдвиги в хозяйстве внутренних областей России: увеличение денежной массы в экономике, отмена внутренних таможен, усиление опоры на товарное хозяйство вместо простого натурального, рост промышленной активности, развитие транспортной сети, некоторый излишек сельскохозяйственной продукции и наличие потенциальной рабочей силы. Эти взаимосвязанные сдвиги в экономике страны помогают раскрыть тесную связь между экономикой в целом, социальными переменами и ростом городов.

Наконец, последнее объяснение причин быстрого роста Санкт-Петербурга вытекает из взаимодействия всех вышеназванных факторов. Заметный рост численности любого из секторов городского населения – военных, гражданской бюрократии, крестьян, ищущих лучшей жизни, купцов в погоне за наживой, мастеровых, занятых своим ремеслом, и т. д. – вызывал численное приращение в одном или большем числе других секторов. Конечно, население росло неравномерно. И всё же между разными сферами экономики должна была существовать определённая пропорциональность. Например, рост чиновничества приводил к увеличению числа торговцев, снабжавших их едой и одеждой, ремесленников, делающих мебель, рабочих, строящих жильё, и т. п. Этот эффект снежного кома, который невозможно проследить в деталях, выработался не по указу правительства, а по законам спроса и предложения. Как заметил Фернан Бродель, город бывает «больше, чем сумма его частей; он выступает как экономический множитель, как некий „трансформатор“». Французский мыслитель Александр Лемэтр, творивший столетием раньше екатерининской эпохи, в своем труде «Метрополитэ» задается вопросом, что происходит, когда столица государства является не только местопребыванием властей, но и центром экономической мощи и учёности. «Если эти три части собрать воедино», то масштаб и величие принесут полезные плоды для развития столицы: они обеспечат как расширение её сферы влияния – ведь «добрый порядок, великолепие, богатство, торговля и слава» привлекут иноземцев, так и невероятный рост, усиленный и разнообразный спрос, заставляющий всё новых ремесленников селиться там и требующий всё больших вложений капитала.

Влияние Петербурга на Россию

Употреблял ли сам Пётр Великий выражение «окно в Европу» или нет, но концепция Петербурга как окна, из которого Россия смотрит на Европу, вскоре завладела всеобщим воображением. Немаловажно, что в новой столице видели не дверь, дающую свободный доступ неограниченному количеству наружных влияний, обычаев, технологий, идей и вещей, а именно окно – более узкое, затрудняющее доступ наружу, легче поддающееся контролю, таящее в себе меньше риска. Но окно способно преобразить комнату не менее основательно, чем дверь, хотя и по-другому. Санкт-Петербург мог быть признанным окном в Европу, но он имел гораздо большее значение, чем просто посредник, через которого западные обычаи проникали в Россию. Город приобрёл своё собственное значение, выработал свою собственную идентичность и в конце концов по-своему сформировал жизнь России. Это заметнее всего в сфере политики и управления, в категориях которой принято говорить о двух столетиях после петровского царствования как о «петербургском периоде» в истории России, или «имперском периоде». Столица особенно явно доминировала в политической и административной жизни страны в XIX в., потому что тогда вся власть, исходящая от монарха, передавалась к империи через посредство многоступенчатой системы канцелярий и министерств, размещённых здесь.

Но империя, которую символизировал Петербург, плохо сочеталась со старыми представлениями о прошлом и будущем России, и потому город, узурпировавший роль Москвы пусть даже частично, не все воспринимали с одобрением. В некоторых случаях оппозиция духу царской администрации или тем или иным её конкретным мерам перерастала во враждебность к Петербургу – оплоту этой администрации, как будто место, где пребывала власть, каким-то образом могло тлетворно влиять на политику. Екатерина Великая определённо предпочитала новую столицу старой, видя в ней много современного, светского, гармоничного и «общежительного», но у её противников новый город вызывал такое недоверие и страх, что его хотели бы предать анафеме.

Уже в начале царствования Екатерины, когда с основания города не прошло и шестидесяти лет, у некоторых критиков сложилось убеждение в том, что Санкт-Петербург – это искусственное чудовищное порождение своевластия, гигантская утроба, без разбора поглощающая всё, что производит русская земля, и ничего не дающая взамен. А если эта колоссальная пиявка, высасывающая жизненную энергию России, и давала что-нибудь взамен того, что брала, то это было ядовито, безобразно или таило иную опасность. Подобная модель трактовки российской столицы пошла от таких современников – и противников – Екатерины, как князь М.М. Щербатов и А.Н. Радищев. Масла в огонь подлил А.С. Пушкин, чьё отношение к Петербургу было двойственным. В знаменитой поэме «Медный всадник» Пушкин сначала слагает лирическую песнь любви к городу – творению Петра, а затем отправляет бронзовую конную статую императора, символ Петербурга, в погоню по ночным улицам за перепуганным Евгением, как будто город способен принести человеку только ужас и горе. В других произведениях Пушкин изложил популярное представление о том, что само существование города оплачено ценой десятков (если не сотен) тысяч жизней работных людей, на чьих костях он был построен. Но прежде всего не находили ничего хорошего в имперской столице России славянофилы.

Славянофилы порицали Петра Великого за многое, и не в последнюю очередь – за основание Санкт-Петербурга. Для них он стал самым ярким воплощением всего чуждого русским традициям, но всё-таки навязанного России силой. Петербург служил символом целого периода русской истории, который следовало отбросить и забыть. Выразителями этих взглядов были и Иван Киреевский, и Иван Аксаков, и А.С. Хомяков. По мнению Константина Аксакова, перемещение центра власти в Санкт-Петербург создало разрыв между царём и народом, потому что и место, и тамошнее население, и имя столицы – всё было чуждо России, а значит, неправильно и тлетворно. И залечить этот разрыв можно было, лишь покинув Петербург. Ещё более откровенное пожелание Петербургу высказано в стихотворении Михаила Дмитриева «Подводный город». В нём старый рыбак рассказывает мальчику про некогда величавый город, который ушёл под воду, и лишь тонкий шпиль возвышается над волнами, показывая, где он был. Заворожённый и потрясённый парнишка спрашивает, как назывался утонувший город, и в ответ слышит:

Эти и подобные им мнения, часто высказываемые о Петербурге, неизбежно проникали в популярные описания истории города и России.

Но такие взгляды на взаимосвязь между столицей и страной основывались не столько на изучении истории, сколько на априорных политико-философских представлениях или на личных предпочтениях. Петербургский миф в русской культуре – это отдельная тема, но тот его аспект, который рисует город паразитирующим на жизни и экономике России, требует переоценки. Можно сделать некоторые обобщения, показывающие, что столица оказала существенное положительное воздействие на будущее России.

Катализатор перемен

Взаимоотношения между Петербургом и русской глубинкой представляли собой симбиоз. Изменения в сельской местности, как показано выше, способствовали быстрому росту столицы. Но правда и то, что потребности города способствовали этой перемене внутри страны. Земледелие испытывало стимул к постоянному росту производства продуктов питания и другой продукции именно благодаря тому, что растущий рынок этих товаров имелся в Петербурге. Строились каналы, чтобы сделать доставку грузов в столицу надёжнее, легче и дешевле. Купцы из провинции увеличивали оборот денежных средств в сельской местности, получив их в уплату по контракту или за поставку товаров в столицу. Потребность столицы в рабочей силе поощряла миграцию из внутренних районов страны. Таким образом, экономическая активность, жизненно необходимая для непрерывного роста города, способствовала развитию экономики России в целом.

Бухгалтерские записи XVIII в. слишком неполны и неточны, чтобы позволить нам вывести точное статистическое соотношение между растущим влиянием Петербурга и той метаморфозой, которую переживала сама российская экономика к концу столетия. Почти нет сомнений в том, что без стимула, порождаемого экономическими запросами и потенциальными возможностями новой столицы, эти перемены не были бы так глубоки. Не кто иной, как Адам Смит рассуждал о важности торговых связей между городом и сельской местностью и назвал их «великой коммерцией каждого цивилизованного общества». Смит разделял города на имеющие «продуктивную» и «непродуктивную» рабочую силу, разумея под первыми те, которые что-нибудь производили, а под вторыми те, что потребляли. Эти понятия сродни концепции «паразитических» и «производительных» городов, разработанной позднее Ю.Ф. Хозелицем и И.А. Ригли. Петербург мог похвастаться чертами и тех и других, хотя выше мы доказывали, что этот город куда больше отдавал России, чем потихоньку высасывал из неё. Новое устройство городского управления, введенное Городовым уложением 1785 г., появилось отчасти потому, что центральные власти осознали, как неудовлетворительно управлялся город при прежних законах. Екатерина, вместо того чтобы разработать новую систему управления специально для Петербурга, в типичной манере XVIII столетия предпочла выступить с универсальной реструктуризацией городской административной системы, предназначенной для всех российских городов. Комиссия, приставленная Екатериной в 1762 г. к разработке градостроительных проектов для Петербурга и Москвы, сначала посвящала почти все свои усилия первому из них, но через шесть лет её круг деятельности расширили на все города Российской империи. И для многих из этих городов моделью служил план Петербурга, особенно для расположения улиц. Попытки обуздать неконтролируемый рост Санкт-Петербурга внесли большой вклад, по выражению одного советского историка, «в период формирования новой истории русского градостроительства, когда в России было разработано искусство планировки».

В целом градостроительная планировка гораздо лучше удалась в Петербурге, чем в большинстве других городов России. Новый город был основан по воле императора и в значительной мере спланирован согласно решениям централизованной комиссии. Поэтому у проектировщиков сложилось впечатление, что и другие большие и малые города можно устроить на тот же манер, по тем же чертежам. По этой причине план Петербурга, особенно концепция трёх улиц, лучами расходящихся от Адмиралтейства, а также прямоугольная сетка василеостровских линий и проспектов вдохновили проекты многих российских городов. Но во многих случаях эти планы осуществились не полностью, потому что города, для которых они предназначались, попросту до них не доросли. Они исполняли роль административных центров, но и только – в развитии коммерции дело дальше не пошло. И если славу Екатерины как градостроительницы можно связать с каким-нибудь конкретным городом, то это Петербург, для которого создавались её масштабные проекты, призванные привести столицу к гармонии и украсить её.

Екатерина и её градостроители, видимо, никогда в полной мере не осознавали, что Петербург по сути своей отличается от других русских городов. В своих рассуждениях и законах они исходили из мысли о том, что город есть город и что система, пригодная для управления одним из них, годится и для всех других. Это представление вытекало из великого постулата XVIII в., гласившего, что все формы социальной жизни управляются универсальными законами. Если же это обобщающее утверждение было верно, то не имелось надобности выделять особо законы для одного города. Однако Петербург, уникальный на общем российском фоне, качественно отличался от других городов России. Он был гораздо более космополитичным, чем любой из них. Самой своей величиной он далеко превзошел их все, кроме Москвы. Как отметил У. Блэкуэлл, роль столицы, где имеют резиденции монарх, двор, бюрократия, военное ведомство, придавала Петербургу дополнительный политический вес, значительно превосходивший его значение просто одного их крупнейших населенных пунктов. Большую часть столетия Петербург являлся ведущим портом заморской торговли. У него возникали такие проблемы с продовольственным снабжением, санитарией, транспортом, каких не испытывал ни один другой город. Меры, выработанные для остальных городов России, не годились для Петербурга. И наоборот, меры, задуманные специально для него, напрасно надеялись успешно применить в других местах. Многие планы, подготовленные Комиссией о каменном строении Санкт-Петербурга и Москвы и предназначенные для других российских городов, остались на бумаге лишь потому, что в точности повторяли модель крупных городов и были бесполезны в губернском или уездном масштабе.

Санкт-Петербург больше, чем всякое иное городское образование, способствовал укреплению единства страны. Г. Розман разработал теорию развития городской жизни в обществах до начала Нового времени, выделив семь стадий урбанизации. Согласно его теории, Санкт-Петербург находился на самой сложной и передовой стадии. Благодаря этому и сама Россия оказалась вполне готова воспринять идеи модернизации, как только они начали себя проявлять. Можно столь же уверенно утверждать, что степень урбанизации, которую Санкт-Петербург придавал российскому обществу, не столько иллюстрировала готовность России к модернизации, сколько способствовала этой готовности – об этом свидетельствовала реакция национальной экономики на потребности города и его аппетиты, а также обширное стимулирующее и животворное воздействие Петербурга на жизнь России.

Так как земли вокруг Петербурга не обладали достойными упоминания ресурсами, городу пришлось опираться на большую часть Европейской России в поисках источников существования и рынка сбыта для плодов своей деятельности. Санкт-Петербург как обладатель половины международного торгового оборота страны, как центр зарождающегося банковского дела и других финансовых институтов, как распространитель новых продуктивных приёмов и методов хозяйствования силами своих академий и обществ, как новатор промышленного производства простирал своё экономическое влияние до дальних окраин империи. Более того, издаваемая Академией наук столичная газета «Санктпетербургские ведомости» служила средством рекламы для всей России. Функция посредника в коммерческой активности, осуществляемая этой газетой, сформировалась преимущественно при Екатерине. До 1760-х гг. в «Санктпетербургских ведомостях» было два основных раздела – в одном печатались сообщения о новостях из разных городов Европы, а в другом перечислялись разнообразные коммерческие предложения. И если на протяжении екатерининского царствования первый раздел сохранял одинаковый объём – от четырех до восьми страниц – и касался в основном иностранных, а не внутренних новостей, то последняя часть постепенно разрослась от четырёх до двадцати четырёх страниц и даже больше.

Содержание второй части газеты тоже менялось. В начале екатерининского царствования большинство объявлений помещали государственные учреждения, предлагавшие контракты на строительство казенных зданий, перевозку товаров, монеты и бумажных денег, на поставку продовольствия, топлива и прочих предметов повседневного спроса. Эти контракты охватывали в основном Петербург и его ближайшие окрестности. Но к концу 1770-х гг. большинство объявлений давали уже частные лица, намеренные торговать какими-либо товарами, продавать или сдавать в аренду недвижимость, или подрядчики, предлагающие свои услуги, и т. п. Правительственные учреждения с тех пор редко прибегали к публикациям в рекламном приложении. К тому же многие из предлагавшихся товаров и услуг, как и недвижимость, находились не просто в Петербурге и вокруг него, а в таких отдалённых местах, как Москва, Поволжье, Урал. К концу века читателям столичной газеты сообщали о предложениях, связанных с промышленностью и коммерцией, поступавших со всей России.

Культурное влияние

Одним из последствий роста городов является концентрация богатства, позволяющая вкладывать больше средств в развитие искусства, образования, здравоохранения, науки. В новой столице процветала литературная жизнь; в сущности, развитие русской национальной литературы сосредоточилось в Петербурге. Хотя пока ещё не существовало «петербургской школы» литераторов, заслуживает внимания (хотя и не является неожиданным) тот факт, что в Петербурге при Екатерине жило больше выдающихся писателей, чем в любом другом городе, привлечённых туда покровительством двора и сосредоточением потенциальных читателей. В числе этих авторов были Николай Иванович Новиков (до 1779 г.), Михаил Дмитриевич Чулков, Александр Петрович Сумароков, Денис Иванович Фонвизин, Василий Григорьевич Рубан, Гаврила Романович Державин, Иван Андреевич Крылов. Александр Николаевич Радищев служил начальником Санкт-Петербургской таможни, когда в 1790 г. он опубликовал «Путешествие из Петербурга в Москву». В конце 1760-х гг. начали выходить сатирические журналы, поощряемые (особенно поначалу) самой государыней. После 1783 г. несколько частных типографий присоединились к тем, что принадлежали государственным учреждениям, и стали печатать сочинения русских авторов, а также переводы на русский язык книг, популярных в Европе.

Если Санкт-Петербург ещё только начинали привлекать в качестве фона для литературных произведений, то он уже в полной мере служил объектом для произведений изобразительного искусства. Первым известным петербургским художником городских пейзажей был Михайла Махаев, создавший серию речных и уличных видов в 1753 г., приуроченную к 50-летию города. Впрочем, благодаря выбору перспективы, композиции и деталей он представил город не таким, каким он был на самом деле, а скорее таким, каким современнику хотелось бы его видеть. Общие планы Махаева продолжали раннюю традицию изображения Петербурга в искусстве. Другой подход, более личный и не столь величественный, схватывающий человеческое измерение, виден в рисунках Джакомо Кваренги, архитектора, который приехал в Петербург из Бергамо в 1779 г. и вскоре сделался ведущим зодчим России в стиле классицизма.

Во второй главе книги мы упоминали о возросших расходах на благотворительность и образование. Но одну грань этой темы нужно снова затронуть в настоящем контексте. После выхода указа 1786 г., согласно которому в России вводилась первая система народного просвещения, основанная на прусской модели, приспособленной к условиям империи Габсбургов, последовал четырёхлетний эксперимент над постановкой общего образования в Петербурге. Так как эксперимент в столице удался, там учредили учебное заведение для подготовки учителей (Учительскую семинарию), а впоследствии распространили систему на всю страну. В этом случае, как и в других, Екатерина использовала Петербург как лабораторию для испытания новых проектов и теорий.

Оценивая весь спектр воздействия Санкт-Петербурга на российское общество, нужно также рассмотреть его громадный психологический эффект. Вторжение в жизнь России новой, полной энергии столицы не только дало толчок экономическим изменениям, но и заставило мысли и чувства людей принять иное направление. Прежде всего эта современная, живая, слегка нездешняя альтернатива Москве заставляла русских людей задумываться: что такое Россия? Где же всё-таки она расположена? Откуда она черпает свою «русскость»? Князь Михаил Михайлович Щербатов, задаваясь такими вопросами, отвергал новую столицу, потому что она была «изолирована от народа географически и духовно». Зато Екатерина II, и не только она, не скрывала своего безусловного предпочтения нового города, а старую Москву считала провинциальным городом, населённым суеверными людьми. Но Денису Фонвизину всё же казалось, что большинство русских смотрит на дело иначе. Явно подразумевая Россию, он представил себе некое «государство, объемлющее пространство, какового ни одно на всем известном земном шаре не объемлет, и которого по мере его обширности нет в свете малолюднее; государство, раздробленное с лишком на тридцать больших областей и состоящее, можно сказать, из двух только городов, из коих в одном (Петербурге. – Дж. М.) живут люди большею частию по нужде, в другом (Москве. – Дж. М.) большею частию по прихоти…». Это противостояние взглядов почувствовали даже иностранцы. Знаменитый венецианец Джакомо Казанова написал во время визита в Россию: «Тот, кто не бывал в Москве, не видел России, а кто знает только жителей Санкт-Петербурга, не имеет представления о русских настоящей России. Обитателей новой столицы почитают здесь за чужеземцев. И ещё долго истинной русской столицей останется Москва. У многих московитов Санкт-Петербург вызывает ужас, и при случае они не преминут повторить призыв Катона. Оба сии града суть не только соперники по своей судьбе и расположению. Причины политические и религиозные делают их воистину врагами. Москва держится за прошлое. Это город традиций и воспоминаний, город царей, дщерь Азии, с удивлением видящая себя в Европе».

Противников новой столицы можно свести в две большие и довольно аморфные группы. Первая, олицетворяемая князем Щербатовым, состояла из представителей старой знати, живших в центральных районах страны. На их взгляд, ни один город не мог заменить собой Москву – центр всего русского: традиционную столицу, оплот православия, хранительницу духовных ценностей. Петербург же, напротив, казался им совершенно не русским городом. К тому же, – и этого не могли не ощутить те вельможи, которые имели опыт содержания дома в обеих столицах, – цены в новой столице были заметно выше, чем в старой.

Вторую группу, которую огорчало возвышение Санкт-Петербурга над Москвой, составляли люди, не принадлежавшие к дворянству и утверждавшие, что рост Петербурга наносит им экономический ущерб. Это были в большинстве своем московские купцы и ремесленники, а также жители других городов Центральной России.

Неприятие Петербурга обеими этими группами отчасти проистекало из ненависти ко всяким новшествам вообще. Они не желали видеть никаких выгод и с осуждением смотрели на зло, которое, по их мнению, Петербург принес в Россию: нечестность и алчность (их-то и демонстрировали купцы в опере Санктпетербургский Гостиный двор), бессердечие и черствость нового чиновничества, а также «городские пороки» столицы, в противоположность «сельским добродетелям». Разногласия между приверженцами Санкт-Петербурга и Москвы уже в XVIII в. имели подтекст конфликта между иностранцами и националистами, который в XIX в. перерос в борьбу славянофилов и западников. В городе на Неве действительно было большое иноземное население, и эти нерусские люди в гораздо большей мере составляли одно целое с городом, чем когда-либо составляла московская Немецкая слобода с Москвой. Иностранцами были не только купцы и ремесленники новой столицы, но и многие архитекторы, художники, учёные, даже чиновники и офицеры армии и флота.

Вызов традициям

Психологическая грань влияния Санкт-Петербурга, вероятно, была особенно ощутимой для десятков тысяч простых русских людей, которые находились в экономической или иной зависимости от города. Хотя Россия оставалась преимущественно сельской, экономически отсталой страной ещё десятки лет после царствования Екатерины, влияние новой столицы, бесспорно, начинало сказываться в том, как русские, затронутые её воздействием, воспринимали себя и окружающий мир. Те, кто переселялся в город, переживали хотя бы частичный разрыв традиционных семейных и общественных связей с деревней. Отходничество, т. е. сезонный уход из деревни в город на заработки, стало в XVIII в. привычным явлением деревенской жизни и распространялось всё шире в XIX в.. В Петербурге отходник находил модель жизни, отличную даже от московской, не говоря уже о промышленных и торговых городах поменьше. Так, Петербург был гораздо более светским. Кроме нескольких церквей, заменённых вскоре на соборы имперского величия, в центре города почти не было русских православных приходских храмов. Здесь были куда заметнее католические, лютеранские, армянские церкви, где молились иноверцы. Пусть русские приходские церкви окружали ядро города, но в центре уютно разместились только религиозные учреждения с функциями государственного уровня – Святейший синод, Петропавловский собор с гробницами императоров и императриц, церковь Св. Исаакия, где крестили младенцев императорского дома, церковь Казанской Божьей Матери, быстро становящаяся памятником русской воинской славы. Не было в Петербурге и многочисленных монастырей. Те несколько мужских и женских монастырей, которые находились здесь, располагались вовсе не в центре, а на окраине, с той стороны, что ближе к сердцу России. Петербург был не городом церковников, а монументом могуществу государства.

Этого не могли не замечать крестьяне, приходившие в новую столицу. Как же могущественна эта империя, которая меньше чем за сто лет сумела воздвигнуть один из величайших европейских городов, так что он стал напоминать Вавилон или Париж! Говорили, будто бы крестьяне из окрестностей Петербурга в конце XVIII в. пели об этом песню:

Впрочем, превращение болот в поля и леса было скорее заслугой Петра и его потомков, чем божьей милостью.

Но контрапунктом к теме светского города в царствование Екатерины возникла одна из радикальнейших религиозных сект в русской истории – скопцы, сознательно избравшие Петербург своим Новым Иерусалимом, священным городом новых детей Израилевых. Последние екатерининские двадцать лет признанный вождь этой наименее просвещённой из сект, Кондратий Селиванов, распространял свою ересь среди купцов, ремесленников, крестьян столицы, выбрав этот город за то, что здесь можно было встретить людей из любых мест европейской части России.

Петербург давал прибежище и юродивым – людям, в средневековой русской традиции известным как «юродивые Христа ради». Самой известной из них при Екатерине была Ксения Блаженная, которую в конце концов Православная Церковь официально причислила к лику святых в 1988 г. Согласно преданию, она начала юродствовать за несколько лет до прихода Екатерины к власти и пережила императрицу на несколько лет. Говорят, что Ксения была очень популярна у простого народа – у торговцев, извозчиков, лавочников, работных Петербургской стороны, где она жила. В городе, который Екатерина превозносила за просвещённость и отсутствие религиозного фанатизма, люди, как издавна повелось на Руси, искали религиозного утешения у блаженной Ксении, о существовании которой Екатерина, наверное, не знала.

То, как Селиванову удавалось не попадаться властям на глаза, а Ксении Блаженной оставаться невидимой для бюрократии, говорит ещё об одной черте Петербурга, противоположной традициям деревенской жизни, – об анонимности, которую давал город. Можно было отправиться туда, чтобы скрыться. И наоборот, тесным деревенским взаимоотношениям в городе не было места. Анонимность проявлялась по-разному. По донесениям полиции, на городских улицах и в водоёмах нередко находили трупы людей, которых никто не разыскивал. Если нельзя было установить личность погибшего по его вещам, а ни друзья, ни родственники не являлись за телом, то чаще всего его отвозили в одну из больниц для анатомических исследований или, что случалось реже, тихо хоронили на кладбище для бедняков и бродяг.

Многие иностранцы, приезжая в Петербург, искали анонимности, чтобы начать жизнь с чистого листа. Как писал приехавший в Петербург в 1757 г. член французского посольства де Л’Опиталя, «нас осадила тьма французов всевозможных оттенков, которые по большей части, побывавши в переделке у парижской полиции, явились заражать собою страны Севера. Мы были удивлены и огорчены, найдя, что у многих знатных господ живут беглецы, банкроты, развратники, и немало женщин такого же рода, которые, по здешнему пристрастию к французам, занимались воспитанием детей значительных лиц; должно быть, что эти отверженцы нашего отечества расселились вплоть до Китая…».

Европейцы всех мастей знакомились с Россией через петровское «окно в Европу», которое для них становилось «окном в Россию». Возможно, Екатерина огорчалась, когда многие иностранцы, увидав обе столицы, воображали, будто узнали всю Россию. Однако, посещая обе российские столицы, они, по крайней мере, показывали, что на Западе всё больше значения придают России, причём самые благоприятные из их впечатлений обычно относились к Петербургу. Для многих молодых англичан из высшего общества Санкт-Петербург стал одной из остановок в ходе гранд-тура или составной частью заменявшего его Северного тура. Иностранцы – члены Санкт-Петербургской Академии наук, особенно немцы, отправлялись из Петербурга в экспедиции в «Татарию» и Сибирь, а по возвращении издавали научные исследования, существенно пополнявшие европейские знания о России. Другие, как математик Леонард Эйлер, историк Герхард Фридрих Мюллер, статистик Генрих Шторх, добавляли престижа Академии своими многолетними трудами в её стенах и тем самым утверждали Петербург с его растущей известностью в кругу великих городов Европы.

К концу екатерининского царствования Санкт-Петербург достиг таких размеров, которые позволяли ему распространить серьёзное влияние на обширные районы, уходящие вглубь материка. Это отчасти было просто результатом его величины и концентрации больших масс населения. Но при этом влияние столицы было гораздо шире, чем то, которое могло бы дать одно только многочисленное население. Присущие Петербургу экономические функции порта, промышленного и банковского центра как магнитом притягивали в него товары и услуги со всей России. Дополнительным преимуществом Санкт-Петербурга было то, что он являлся оплотом высшей политической власти и её начинания, призванные облегчить жизнь в столице, затрагивали гораздо более широкую территорию. Это объяснялось одной уникальной особенностью Петербурга: неприветливая северная земля, окружавшая его, просто не могла прокормить город. Обратив этот недостаток, в принципе грозивший гибелью, в уникальное преимущество, город научился добывать средства существования в более отдалённых местах, и таким образом в контакт со столицей вступили многие области Российской империи, не говоря уже о Европе в целом. Петербург существовал, и его присутствие ощущалось в дальних и ближних краях.