Петербург в царствование Екатерины Великой. Самый умышленный город

Манро Джордж

Глава 4

«Неусыпныя труды и попечение»: практика городской администрации

 

 

Между историками России издавна идет спор о роли государства в истории российских городов. Сторонники одной точки зрения исходят из того, что западноевропейская система отношений между городами и верховной властью представляла собой всеобщую классическую норму. Поэтому они считают, что русское государство излишне строго регламентировало устройство общества, обременяло горожан тяжелейшими налогами и повинностями, запрещало развивать и умножать самобытные и независимые корпоративные организации, тем самым подавляя развитие городской жизни. Другие историки подчеркивают, что Россия – это не Запад, и цели, которые преследовало здесь государство, исключали поощрение городской жизни западноевропейского типа. Так как становым хребтом русского государства оставались дворяне-помещики, совершенно не заинтересованные в развитии городов, то отношения между короной и землевладельческим сословием здесь были иными, чем в Западной Европе, где государь часто вступал в союз с горожанами, чтобы сломить мощь дворянства. Наконец, согласно третьей точке зрения, появившейся позже других, возможно, что отношения между государством и городами в России строились по уникальной модели, хотя и не прямо противоположной двум вышеназванным: каждая сторона защищала свои интересы и добивалась от другой того, что удавалось.

Подходы к изучению данного вопроса не исчерпываются тремя приведёнными выше точками зрения, а продолжающийся спор наводит на мысль о возможности того, что власти в России разрабатывали такие приёмы и внедряли такие методы, которые взаимно уравновешивались. С одной стороны, эти приёмы и методы стимулировали городскую экономику, способствуя росту городского населения и развивая различные социальные и культурные структуры, обычно ассоциируемые с городами. С другой стороны, политика властей – то ли по сознательному умыслу, то ли, наоборот, по недомыслию и небрежности – не могла создать условия для роста, а возможно, даже мешала развитию стабильной городской жизни. В екатерининском Петербурге в компетенцию органов управления входил широкий круг функций. По самой своей природе некоторые из этих функций создавали атмосферу, благоприятную для роста города, а другие препятствовали его развитию. Учитывая, что органы управления частично дублировали друг друга (о чём говорилось в предыдущей главе), остается недоумевать, как могли административные учреждения успешно справляться с возложенными на них задачами.

 

Поддержание общественного порядка

 

Одна из первоочередных задач городских властей состоит в сохранении внутреннего мира и спокойствия. Это и было важнейшей обязанностью петербургской полиции даже в рамках концепции Rechtsstaat, т. е. правового государства, согласно которой на полицию возлагалось ещё великое множество других дел. Частые в эти годы попытки обновить и реорганизовать полицию говорят либо об известной неудовлетворенности её работой, либо о понимании того, что город постоянно перерастал аппарат, призванный обеспечивать в нем порядок. Как показано в предыдущей главе, при Екатерине административный штат полиции был укомплектован гораздо полнее, чем уличная патрульная служба. И всё равно мы не знаем имен и вообще не знаем ничего о большинстве полицейских чиновников, так что невозможно оценить, хорошо ли они исполняли свои должности. Всякая бюрократическая структура такова, каковы люди, которых она привлекает. Некоторые предположения относительно качества полицейского персонала напрашиваются при сравнении жалованья, которое платили в полиции, с окладами чиновников многих других ведомств центрального и местного управления. Жалованье высших полицейских чиновников, кажется, ничем не выделялось на фоне окладов руководства других коллегий и приказов. Но те, кто нес службу на улице, в начале екатерининского царствования получали сущие гроши. Патрульные, дозорные, собаколовы зарабатывали всего по 18 руб. в год, а трубочисты (вероятно, мальчики-подростки) – всего треть этой суммы. Это было гораздо меньше, чем мог заработать даже поденщик на стройке. Так что при рассуждениях о профессиональном уровне полиции или о том, хорошо ли она справлялась со своим делом, эта информация помогает объяснить слабости и недостатки полицейской службы.

 

Полиция

Судя по биографиям людей, которых Сенат выдвигал на должность генерал-полицмейстера, полицейская служба работала с переменным успехом. Первый петербургский полицмейстер, назначенный Екатериной, – профессиональный военный, армейский офицер Н.И. Чичерин (1764–1777 гг.), – имел отличный послужной список и перед новым назначением занимал пост киевского главнокомандующего.

Находясь на посту петербургского полицмейстера, он, кроме того, играл ведущую роль в Комиссии для каменного строения Санкт-Петербурга и Москвы и много сделал в ней для города. Возглавляя столичную полицию, Чичерин успел стать сенатором (1766 г.), был дважды повышен в чине и дослужился до полного генерала (1773 г.). Однако в 1777 г. с позором отставлен после катастрофического сентябрьского наводнения, в котором, по выражению Екатерины, погибла «не одна тысяча людей». Она возложила всю вину за неподготовленность полиции к экстренным обстоятельствам на Чичерина. Выбор следующего полицмейстера, Д.В. Волкова, говорит о том, что императрица по-прежнему придавала большое значение этому посту. Одарённый и опытный гражданский чиновник, Волков в 1762 г. составил проект Устава о вольности дворянства, возглавлял при Екатерине Мануфактур-коллегию, служил смоленским губернатором. Он тоже стал сенатором, находясь в должности полицмейстера Санкт-Петербурга, но уже в следующем, 1778 г. был переведен в Оренбург генерал-губернатором. Его преемник, П.В. Лопухин, занял пост полицмейстера очень молодым, 26 лет от роду, проведя на гражданской службе после увольнения из армии всего два года. Утвердили его в должности только в 1780 г. и вскоре, как и Волкова, перевели на более высокий пост. В 1782 г., поработав некоторое время в Твери, Лопухин на десять лет занял место московского губернатора. Ещё один екатерининский полицмейстер Санкт-Петербурга, Н.И. Рылеев (1784–1797 гг.), служил долго и был, кажется, наименее компетентным из всех. Современники явно ценили его невысоко. В дневнике секретаря Екатерины А.В. Храповицкого Рылеев поименован дураком, А.А. Безбородко назвал его «шалуном», а по отзыву А.М. Тургенева, обер-полицмейстер славился «превыспреннейшею глупостью своею». Итак, судя по беглому взгляду на высшее руководство столичной полиции, намеченные реформой меры по совершенствованию и упорядочению её деятельности не всегда сопровождались назначением толковых начальников. Система, пожалуй, была лучше задумана, чем выстроена.

Н.И. Чичерин

С самого начала своего царствования Екатерина была крайне озабочена безопасностью улиц столицы, особенно по ночам, и возложила ответственность за неё на полицию. В то время почти всё ночное патрулирование осуществлялось силами гражданских лиц, выставлявшихся домовладельцами. Часто это были дворовые люди, обязанные, судя по всему, не столько предупреждать правонарушения, сколько извещать полицию о происшествиях. Эта система, наверное, неплохо действовала в тех частях города, где жизнь кварталов была уже налажена, а у домовладельцев в распоряжении имелось достаточно людей, чтобы выставлять сторожей и караульных. Но в основном, особенно в окраинных районах, дела шли не столь успешно. Ещё до конца 1760-х гг. полиция начала привлекать гарнизонных солдат к несению караула, особенно в те периоды, когда рост количества краж, убийств и уличных нападений требовал усиленных мер безопасности.

Несмотря на то что в еженедельных докладах полиции императрице иногда отмечались даже нападения на полицейских, данные источников показывают, что для большого города уровень преступности был не слишком высок. Например, ежегодное количество убийств, о которых сообщали в полицию, колебалось в пределах 7–8 случаев на 100 тысяч населения. С другой стороны, от 2400 до 4000 человек из 100 тысяч за год становились жертвами ограбления. Хотя большой контраст между богатством и бедностью, а также социальный порядок, при котором одной группе отдается явное предпочтение, способны стимулировать преступность, всё же нет серьезных оснований полагать, что эти факторы существенно проявляли себя в Санкт-Петербурге. Тем не менее при Екатерине жители впервые начали запирать двери домов и ворота, ведущие с улиц во дворы. Всё больше хозяев заводили во дворе сторожевых собак, а некоторые богачи держали собственную охрану помимо тех караульных, кого и так были обязаны выделять по разнарядке полиции. Сам императорский двор был взбудоражен воровством и грабежами прямо в Зимнем дворце: шайки расхитителей обнаружились среди рабочих, подновлявших его помещения. В газетах напечатали объявления, в которых предлагалась награда за сведения об этих кражах и прощение тем, кто сам вернёт украденное из дворца имущество.

Несомненно, то обстоятельство, что рост преступности стал ощутимым для общества, можно связывать с увеличением населения. Хотя уровень преступности в Петербурге на протяжении XVIII в. явно оставался ниже, чем в других европейских городах такой же величины, Екатерина всё-таки при случае старалась смягчить сообщения западноевропейских газет о преступлениях против иностранцев в российской столице. Если верить переданному кем-то разговору между Н.И. Паниным и И.Г. Чернышёвым, те явно считали, что в Петербурге безопаснее, чем в других европейских городах, так как заборы и дверные задвижки здесь деревянные, в то время как в Европе частные городские дома напоминают крепости с железными воротами, замками и решетками.

Вдобавок к борьбе с преступностью на екатерининскую полицию возлагался надзор за соблюдением благопристойности на улицах, а также содержание столицы – местопребывания высшей власти – в надлежащем состоянии. Появление на улицах в пьяном виде запрещалось, и в большие праздники пьяных горожан дюжинами тащили в полицейский участок как за нарушение порядка и приличий, так, нередко, и ради собственной их защиты от непогоды. Извозчиков, чьи оглушительный свист, ругань и устрашающая манера езды постоянно вызывали недовольство горожан, наконец обязали получать разрешение на свой промысел – власти хотели поставить под контроль как их число, так и поведение. В течение 1780-х гг. полиция взяла под надзор трактиры, где упорно шла азартная игра, постоянно вспыхивали драки, открыто цвела проституция; против всего этого были приняты суровые законы, хотя и с сомнительным успехом. Под строгим присмотром оказались также общественные бани, славившиеся ранее как гнезда разврата.

Большое внимание историков привлекает такое характерное для западноевропейских городов XVIII в. явление, как городские бунты. Однако Петербург подобные выступления, кажется, совсем не тревожили, возможно – благодаря тому, что всё екатерининское царствование власти последовательно стремились не допускать в город тех, кто не имел законного права там находиться. В частности, крестьяне могли законно проживать и работать в городе, только если у них имелись паспорта от хозяина или от сельского старосты с разрешением отправиться в Петербург. Иначе, если их ловила полиция, они рисковали попасть на каторгу. Что касается нищих, то в первые годы при Екатерине полиция обычно арестовывала и выдворяла их из города, а позднее их стали насильственно отправлять на стройки и на другие тяжелые работы. Так или иначе, уличные бунты, наверное, были для Петербурга событиями невероятными, потому что длительные поиски в источниках дают всего лишь несколько разрозненных случаев беспорядков или волнений с участием уличной толпы.

Арестованных сажали в тюрьму при полицейском участке на Мойке. Когда английский реформатор тюрем Джон Ховард посетил Санкт-Петербург в 1781 г., сделав здесь одну из первых остановок в своей ознакомительной поездке по европейским тюрьмам, он был потрясён увиденным.

Позже он утверждал, что применение кнута часто приводило к смерти заключенных и что полицмейстер (надо полагать, Лопухин) показывал ему не без некоторой гордости всевозможные пыточные инструменты – чтобы ломать руки и ноги, вырывать ноздри, выжигать клейма. Кандалы, иногда прикованные к бревнам, ограничивали малейшие движения узников. Хотя документов не так много, чтобы по ним судить с уверенностью, похоже, что полиция часто вершила произвол в отношении подозреваемых. Но зато известен один случай, когда несправедливо арестованный и задержанный человек выиграл в суде возмещение в 800 руб., взысканных с полиции за причинённые ему бедствия и страдания.

Вероятно, положение улучшилось с открытием в 1787 г. новой городской тюрьмы, именовавшейся Тюремным замком, у слияния Мойки с Никольским каналом, ведь при её сооружении использовались некоторые идеи, распространяемые реформаторами тюрем. Двухэтажное здание новой тюрьмы было пятиугольным в плане и окружало открытый внутренний двор, устроенный для доступа в камеры свежего воздуха и солнечного света, а также для прогулок заключённых. Эта тюрьма была гораздо просторнее прежней, а в стены её встроили трубы, образовавшие своего рода систему связи, по которой часто «транслировали» церковные службы для узников, что служило неотъемлемой частью программы перевоспитания.

Впрочем, важнее было то, что в новой тюрьме держали (во всяком случае, в тёплое время года) только тех заключённых и подозреваемых, которые обвинялись в серьезных преступлениях. С 1783 г. кроме острога для опасных преступников на Васильевском острове полиция содержала ещё два «рабочих и смирительных дома», где жили под стражей и работали люди, не совершившие серьёзных преступлений, но всё же являвшиеся обузой для общества или склонные к нарушениям закона. «Оные [дома] определены для работы и наказания всякой ленивой черни, беспаспортников, беглых крепостных людей и служителей, здоровых нищих, пьяниц, забияк, распутных людей, бездельников, воров, уличённых в покраже не свыше 20 рублей, и так далее». Очевидно, полиция была довольна тем, что все эти люди удалены с городских улиц. К середине 1780-х гг. по подобным обвинениям ежегодно арестовывали в среднем 200–300 человек.

 

Суды

Забота об общественном спокойствии лежала не только на полиции. Ответственность за него разделяла и судебная система. Как и вся городская администрация, судебная система имела сложную структуру. Полиция самостоятельно решала дела о воровстве и мелких кражах на сумму менее 20 руб. После третьего привода по такому обвинению ответчика отсылали в соответствующий его положению суд. Судебные дела, касающиеся дворян, рассматривал Нижний или Верхний земский суд, дела крестьян поступали в Нижнюю или Верхнюю расправу. Однако большинство дел, заведённых в Петербурге, попадало в Главный магистрат. Там рассматривались все гражданские тяжбы между купцами и ремесленниками. Если одной из сторон в споре выступало государство, то магистрат как низшая инстанция передавал дело в Третий департамент Сената. Перегруженные портфели городских магистратов стали причиной создания особых судебных органов для решения не слишком важных дел – словесных и совестных судов.

 

Словесные суды

Словесные суды существовали с 1727 г. В 1740-х гг. их передали в подчинение городского магистрата. Это соподчинение было подтверждено губернской реформой 1775 г., а затем снова – в Уставе благочиния (Полицейском уставе) 1782 г.. Словесные суды действовали без письменных протоколов. Их судьи, избиравшиеся «обществом гражданским» каждого квартала, получали инструкцию судить «по существу прозьбы а имянно: терпящего, властию на справедливости основанною, удовлетворить; на пример отдавшему деньги возвратить, обещавшему что исполнить велеть исполнить…». Судьям полагалось вести подённую тетрадь, или журнал, где следовало кратко излагать каждое дело и показания по нему. Все дела, относящиеся к коммерции, кроме споров о векселях (долговых обязательствах), входили в компетенцию словесного суда. Делами о векселях как о письменных документах занимался магистрат. В числе конкретных видов дел, по которым выносили решения словесные суды, были следующие:

1) неуплата за полученные товары;

2) осложнения со слугами или с людьми, работающими по найму;

3) наём лошадей;

4) наём лавок, домов, квартир, коридоров, углов, харчевен, садов, пустырей и т. д.;

5) разногласия по поводу условий труда ремесленников;

6) споры по поводу контрактов со специалистами, нанятыми для преподавания и творческой деятельности (профессора разных наук, преподаватели языков, врачи, архитекторы, художники, резчики, скульпторы и др.);

7) обман при взвешивании и отмеривании пищевых продуктов и других товаров первой необходимости;

8) невыполнение контрактов людьми, перечисленными в пункте 6;

9) невыполнение контрактов ремесленниками или ущерб, причинённый ими;

10) невыполнение подёнными рабочими и слугами заранее оплаченных работ;

11) помехи и неприятности со стороны арендодателей в отношении съемщиков объектов по пункту 4 и нанимателей по пункту 3.

Словесные суды тесно сотрудничали с полицией. Когда в суд являлся истец с жалобой, в полицию немедленно посылали уведомление о необходимости найти ответчика и доставить его в суд, после чего в течение дня полагалось вынести судебное постановление. Словесный суд информировал о своей работе квартального полицейского надзирателя и к тому же еженедельно докладывал о ней в губернскую канцелярию, куда сдавали журнал за неделю. Все экземпляры еженедельного журнала полагалось собирать в годовые подшивки, и если на кого-то часто поступали жалобы, суд, располагая материалами всех дел, мог выдвинуть более серьёзное обвинение и передать дело в магистрат.

Важно, что для словесного суда не имели значения сословные границы. Его юрисдикция охватывала всех людей, проживавших в квартале, «не смотря на лицы, понеже всякой учрежденной Ея Императорскаго Величества суд, есть суд Божий, а пред оным все достоинствы и чины суть равны». Хотя словесный суд занимался лишь будничными житейскими делами, это был первый городской орган власти, обладавший юрисдикцией над всем чинами, сословиями и персонами.

От словесных судов не требовалось ведения постоянного письменного делопроизводства. В конце концов, их ведь и учредили, в частности, для того, чтобы уменьшить писанину. Можно предположить, что документы, которые посылали с мест в губернскую канцелярию, в ней и хранились. Они могли бы составить ценнейший источник информации для историка города, если бы не катастрофический пожар 1864 г., в котором погибло большинство материалов губернского архива. Сохранились только отрывочные упоминания о том, как функционировали словесные суды.

До нас дошла сводка распределения дел по словесным судам городских частей за 1785 г. (таблица 4.1).

Таблица 4.1

Рассмотрение дел в словесных судах за 1785 г.

Неизвестно, какие решения приняты по этим делам, какие стороны в них участвовали, беспристрастны ли были судьи. Зато ясно, что люди систематически обращались в словесные суды, которые и выносили решения по подавляющему большинству дел. Почти 92 % всех дел, поступивших в словесные суды, было рассмотрено в том же году, а в двух городских частях решение получили все дела без исключения. (В 1784 г. было рассмотрено 79,9 % дел, т. е. 2933 из 3672.) В тех случаях, когда решения по делу вынести не удавалось, причиной обычно оказывалась невозможность установить местонахождение одной из сторон.

 

Совестный суд

Совестный суд, в юрисдикцию которого входила вся губерния, имел ежегодно гораздо меньше клиентов, а также более высокий уровень успешного рассмотрения дел. Хотя за 15-летний период, с 1780 по 1794 г., ежегодно переносилось на следующий год в среднем 35 % дел, в целом постановления были вынесены по 96,2 % дел. Впрочем, и задачи совестного суда были гораздо проще, чем у словесных судов.

Совестный суд имел три функции: рассматривать дела, возникшие не по злому умыслу, а по стечению обстоятельств, начиная с совершенных «по крайнему невежеству… или малолетними и безумными»; выступать третейской инстанцией между сторонами конфликта, заранее согласившимися подчиниться решению суда; разбирать обращения людей, находящихся под стражей свыше трёх дней без предъявления обвинения – либо освобождать их, либо возвращать в тюрьму. Из всех рассмотренных дел только 23,1 % (546 из 2362) относились к третьей категории, но на протяжении всего периода их доля понемногу возрастала. Как словесные, так и совестные суды нуждаются в дальнейшем изучении, прежде чем можно будет делать выводы относительно их эффективности.

 

Магистрат

Санкт-Петербургский Главный магистрат в первые годы правления Екатерины работал неэффективно, отчасти потому, что сверх обычных своих дел он должен был выступать в роли апелляционного суда для всех других городских магистратов империи. Официально Главный магистрат служил судом для решений по гражданским искам, касающимся коммерции и ремесленного производства, но на практике он также занимался прошениями о вступлении в гильдии и цехи, собирал информацию по запросам органов центральной власти, а после 1780 г. – и по запросам губернской канцелярии. До губернской реформы 1775 г. там, кроме того, слушались дела об опротестовании векселей. Дважды, в 1760-х и в начале 1770-х гг., вице-президент Главного магистрата подавал рапорты в Сенат, жалуясь на то, что магистрат завален нерешёнными делами и не может успешно функционировать. В 1774 г. все ещё лежали нерассмотренными дела 1732 г., а всего решения ожидало около трех с половиной тысяч дел. Ещё примерно 50 тысяч дел было то ли рассмотрено, то ли нет – точно никто не знал, потому что на связках бумаг в архиве Главного магистрата не было указано, решались ли эти дела. В 1764 г. этот вопрос привлёк к себе внимание Сената, но для того, чтобы в нём разобраться, так ничего и не предприняли. Через десять лет, после второго рапорта по этому поводу, учредили временный департамент, призванный устранить залежи дел, причём Сенат обещал, что в будущем подобных проблем не возникнет – очевидно, подразумевая грядущий пересмотр уставов магистратов и губернскую реформу 1775 г.

Главный магистрат, по всей вероятности, состоял из самых способных и преуспевающих купцов в Санкт-Петербурге. Нам поимённо известны все бургомистры и советники – ратманы – за период 1774–1786 гг., избиравшиеся раз в три года. 17 человек из 33 были купцами, причём все, кроме двоих, владели больше чем одной лавкой. По крайней мере семеро из них имели по десять и более лавок каждый. Некоторые из этих купцов впоследствии занимали высокие выборные должности. Например, из шестерых членов магистрата 1774 г. один – Никита Пучков – был в 1780 г. избран городским головой, другой – ратман Василий Ольхин – в 1783 г. выбран бургомистром, а Фёдора Ямщикова и Ивана Кестнера тогда же выбрали в Петербургский губернский магистрат. Пятый член Главного магистрата 1774 г., Савва Яковлев, был, наверное, самым богатым и известным из всех петербургских купцов XVIII в. Он похоронен в Александро-Невской лавре на почётном месте, отмеченном красивым бронзовым памятником. Данные источников говорят о том, что со временем в магистрате появлялось всё больше людей, не имевших отношения к коммерции, а также не столь видных, как вначале, представителей купечества.

Но хотя в магистрате, наверное, и служили способные и ответственные люди, он всё равно не мог ни настоять на своём, ни выработать линию поведения на основе положений закона, ни заставить купцов и ремесленников исполнять его инструкции. После губернской реформы Главный магистрат был освобождён от рассмотрения дел об опротестованных векселях, и эта обязанность выпала на долю губернского магистрата.

После 1785 г. Главный магистрат и новые органы городского управления иногда наступали друг другу на ноги, так как границы ответственности между ними были проведены нечётко. Они не были взаимно подотчетны, но подчинялись одним и тем же высшим инстанциям и занимались одинаковыми делами. Конечно, может быть, Екатерина рассчитывала, что хотя бы удвоенными усилиями дела всё-таки будут делаться, но в Петербурге это происходило не всегда.

 

Апелляционные суды

Третий департамент Правительствующего сената служил апелляционным судом. Похоже, что критерии для определения того, какие именно дела должен рассматривать Сенат, установлены не были, хотя в большинстве дел, туда попадавших, одной из сторон иска выступал какой-нибудь низший орган власти, обычно в роли ответчика. Многие дела касались споров о владении земельной собственностью. Иногда магистрат или другие суды низших инстанций обращались в Сенат за руководством для формулировки своих постановлений. Судя по документам, касающимся таких обращений, Третий департамент старался, вынося постановления, как можно больше опираться на прецедент или закон. Он никоим образом не стремился разрешать все тяжбы в пользу властей. Дела нередко передавали в губернское правление для дальнейшего расследования и подготовки всех необходимых документов и показаний. Когда решения спускались вниз, часто в форме именных указов, то, как правило, в них цитировались законодательные акты, составлявшие их правовую основу. Сенат неизбежно должен был разбирать множество дел, потому что часто возникали случаи, для которых не существовало прецедента. Таким образом, Третий департамент Сената не только формировал в екатерининском Петербурге традиции правового разрешения имущественных споров, конфликтов по поводу чести и привилегий, вопросов о средствах к существованию и о допустимых нормах поведения в обществе, но и играл важную роль в утверждении этих традиций во всех российских городах.

 

Функции управления

Царское правительство издавна имело обыкновение интересоваться каждым случаем перехода богатств из рук в руки, каждым предложением, сулящим денежную выгоду, и каждым нарушением общественных норм. Следуя этой традиции, власти старались держать под строгим контролем почти всю городскую жизнь. Но если власти стремились осуществлять подобный контроль, то чрезвычайно интересно выяснить, каким образом они это делали и с каким успехом управляли городской жизнью. Разумеется, целый ряд ограничений охватывал коммерческую деятельность и промышленное производство. Всё строительство в городе регулировалось Строительным уставом. Власти пристально следили за ценами и иногда сами их назначали. Многие подобные меры контроля помогали управлять городом.

Несколько иным по замыслу и подходу было ещё одно средство, при помощи которого власть держала в руках жизнь города, – контроль над людьми. Он не был особенностью Санкт-Петербурга, а являлся неизбежным следствием российского социального устройства и стремления властей сохранить его в неизменности. Этот контроль – очень важное явление, в нём воплощено одно из фундаментальных различий между городской жизнью в России и моделью, которая считается нормой для Европы, где уже с эпохи позднего Средневековья существовала формула «Stadtluft macht frei» – «Городской воздух делает свободным».

Рост Петербурга сопровождался таким безудержным стремлением властей регулировать каждый шаг городских жителей, что на практике оно оказывалось большей частью неосуществимым. Некоторые меры касались всего городского населения. Так, все лица, намеревавшиеся покинуть город, обязаны были трижды дать объявление в газете о намеченном отъезде – несомненно, для того, чтобы никто не мог, уехав, скрыться от кредиторов или от полиции. Однако изучение «Санктпетербургских ведомостей» показывает, что так поступали лишь немногие – исключительно иностранцы, чиновники и офицеры, да и среди них далеко не все исполняли это требование. Более того, все горожане, кроме дворян, которым в России разрешалось жить где угодно, должны были иметь паспорта или другие удостоверения личности, позволявшие жить и работать в столице. По-видимому, человек не мог законно встать на квартиру, не предъявив необходимое свидетельство хозяину жилья, который, в свою очередь, представлял его в полицию для проверки.

Пойманных без паспортов непременно штрафовали, а могли и выдворить из города или арестовать. Но столь малочисленная полиция, как петербургская, вряд ли имела возможность расставить караульных по всему валу со рвом вокруг города, так что закон легко обходили. В начале царствования Екатерины полиция потратила немало времени и сил, пытаясь переловить беспаспортных жителей. Указ, запрещавший иметь дело с лицами, не зарегистрированными в городе, был вывешен вместе с другими на полицейских досках объявлений, размещённых на главных перекрестках, а также на питейных заведениях. Полиция распространяла среди работодателей списки беглых крестьян, которые могли обретаться в столице. Казённым строительным подрядчикам постоянно предписывали выискивать у себя беспаспортных рабочих и запрещали нанимать таких людей. Жители города подвергались выборочным проверкам документов на улицах и в местах скопления народа, например в трактирах.

Вводя эти запреты, государство, конечно, защищало экономические и правовые интересы своего традиционного союзника – дворянства, не позволяя крепостным покидать деревню. Но дело было не только в этом. Было очевидно, что властям под силу надежно контролировать лишь города умеренных размеров, с налаженной системой управления и с предсказуемым уровнем роста населения. В конце концов полиция поняла, что не может пресечь стихийный приток населения в столицу, и прекратила массовые попытки вылавливать беглых крестьян, «шатающихся меж двор» крепостных, солдат-дезертиров и прочих бродяг и возвращать их по местам, откуда они явились. Вместо этого, когда арестовывали людей без документов, их теперь стали приставлять к принудительным работам на стройках, а малолетних отдавали в ученье к ремесленникам. Что до беглых крепостных, то лишь когда владельцы сообщали в полицию о пропавших крестьянах поименно, пойманных беглецов отсылали домой. Осознав размах незаконной миграции населения в Санкт-Петербург, власти к концу екатерининского царствования отказались от попыток остановить этот людской поток.

 

Городские службы

Охрана порядка и регулирование экономической деятельности и миграций не являлись по своей природе чисто городскими задачами. Государство старалось осуществлять их в равной мере в деревнях, в селах и в городах. Но когда Санкт-Петербург вырос в большой город, управление им начало приобретать все больше черт чисто городского характера. Ведь для того чтобы в городе можно было нормально жить, его администрация должна предоставлять населению определённые услуги. Примером служит устройство первой в городе системы канализации. Когда город был меньше, реки и каналы справлялись и с отходами, и с поверхностным стоком воды. Однако с ростом населения варварскую манеру сливать и вываливать в реку жидкие и твёрдые отходы стало невозможно терпеть. В составленном в 1767 г. Наказе депутатам Уложенной комиссии от Петербурга первая же статья посвящалась необходимости заботиться о чистоте города. В 1770 г. были впервые вырыты подземные стоки, уносившие отходы с главных улиц в Неву. Через несколько лет проложили главную сточную трубу, выходившую в Неву почти у самого Финского залива, благодаря чему уменьшилось загрязнение воды, которой снабжался город. Уличные сточные канавы, не имевшие подземных труб, тоже впадали в главную канализационную трубу.

В центре города с его высокой плотностью населения и интенсивным движением транспорта на конной тяге требовались дополнительные меры очистки. В 1778 г. была введена система, при которой на улицы Первой Адмиралтейской части выставляли тридцать телег или фургонов для сбора лошадиного навоза и кухонных отходов. Наполненные телеги увозили прочь специально нанятые подрядчики. Однако в 1779 г. полиция попыталась хотя бы частично сэкономить те 5735 руб., которые ушли на вывоз отходов в предыдущем году. Для этого она потребовала, чтобы жители вырыли мусорные ямы или обзавелись корзинами для сбора отходов, а потом самостоятельно отвозили бы их на городское пастбище и там выбрасывали или отдавали крестьянам и садовникам. Тем не менее полиция поставила на улицы двадцать телег для отходов по договорной цене в 3640 руб. Наконец, в 1780 г. каждого домовладельца в Первой Адмиралтейской части обложили специальным сбором в размере 3 ¾ коп. с квадратной сажени земли в качестве налога на покрытие расходов по вывозу мусора.

Улицы нужно было не только содержать в чистоте, но и освещать по ночам. Уличное освещение создавало чувство безопасности, а к тому же сиянием своим прославляло государыню – победительницу ночной тьмы. По большим праздникам устраивали иллюминации, но это были редкие и дорогостоящие мероприятия. В уличных фонарях горело масло, которое, в сущности, давало совсем мало света, стоило 1,5 руб. за пуд в 1770 г. и дошло в цене до 2 руб. 40 коп. к 1785 г., причём на каждый фонарь уходил в год пуд масла. В 1770 г. в городе имелось 1257 уличных фонарей, и главная проблема их использования заключалась не в дороговизне масла, а в недостатке фонарщиков и смотрителей. В начале екатерининского царствования за фонарями следили так называемые полицейские фурманщики, но у них хватало и других обязанностей, так что они частенько не уделяли фонарям должного внимания. К тому же один человек мог обслуживать ограниченное число фонарей, потому что их требовалось зажигать, а потом гасить одновременно. Двадцать человек, выполнявших эту работу, обслуживали фонари только в центре города, а остальные районы оставались в темноте. В 1770 г., по новому распоряжению властей, в петербургскую полицию направили сто рекрутов служить фонарщиками с ежегодным жалованьем в 18 руб.. Это позволило ввести в действие все имевшиеся тогда фонари. Следующие 15 лет их число понемногу увеличивалось, пока в 1785 г. Екатерина не велела удвоить количество фонарей, и их стало 3100. Тут наняли ещё 155 фонарщиков, и ночной город озарился светом – если не к большей безопасности для горожан, то к вящей славе монархини.

Состояние дорожного покрытия тоже требовало внимания. Мощение улиц и мостов представляло собой такую задачу, с которой никак не удавалось справиться раз и навсегда. Во-первых, вставал вопрос, кто должен за всё это отвечать, а во-вторых, техника XVIII в. была не в силах разработать долговечный и дешёвый материал для создания мостовых, способных выдержать петербургский климат. При этом вторая проблема делала первую особенно острой. Традиционно за мощение участков перед домами отвечали домовладельцы, но это, разумеется, был далеко не лучший способ держать улицы в приличном состоянии. За дорожное покрытие мостов через каналы и за содержание мостовых перед казёнными зданиями отвечали полицейские фурманщики. Чтобы изобрести долговечную мостовую, привозили опытных специалистов-мостильщиков из Гамбурга и других городов Германии, из Голландии и Англии. Но никто не мог решить задачу, поставленную климатом и географическим положением города. К концу 1770-х гг. скверное состояние улиц даже в центре Петербурга заставило полицмейстера князя Волкова просить императрицу о разрешении приступить к крупным работам по мощению улиц под началом полковника Ф.В. Бауэра, который руководил сооружением гранитных набережных нескольких каналов и Невы. Получив сумму в 20 тыс. руб., Бауэр замостил основные магистрали в Первой и Второй Адмиралтейских частях. Но и он не сумел уложить достаточно прочную мостовую – об этом говорит конкурс, объявленный в 1792 г. Вольным экономическим обществом, с призом в 25 руб. тому, кто представит наилучший план мощения городских улиц. Победитель, П.Э. Шретер, предложил делать поверхность улиц из гранитных булыжников трёх размеров, уложенных узором ребристой коробки. Относящиеся к началу XIX в. изображения уличных сцен часто позволяют видеть этот тип вымостки. Но в целом работа любого мостильщика – от частного домовладельца или от казенного подрядчика – была обречена на скорое разрушение через сезон-другой из-за сурового климата.

Наконец – и это особенно важно – при Екатерине началось и в основном закончилось сооружение гранитных набережных каналов за счет казны. Гранитные набережные не только прибавили городу изящества, гармонии и солидности, но их появление имело и важные экономические последствия: берега каналов теперь можно было гораздо интенсивнее использовать и как улицы, и как места перегрузки товаров. Работы по сооружению набережных, продолжавшиеся с 1760-х гг. до конца екатерининского царствования и даже в начале 1800-х гг., обеспечили занятость для тысяч квалифицированных мастеров и чернорабочих и много способствовали осушению низменных плоских земель, на которых стоял город.

Начались эти работы и усовершенствования в основном в центральных частях города, где жили богатые люди. Отчасти это было связано с возможностями обитателей названных районов оплачивать их благоустройство. Так, когда мощение осуществлялось на средства домовладельцев, то вполне понятно, что зажиточные горожане могли содержать улицы в лучшем состоянии, чем бедняки, с трудом зарабатывавшие на пропитание. Но особый подход к районам, где проживали важные лица, привёл к оснащению богатых кварталов дополнительными удобствами – здесь задолго до других частей города появились канализационная сеть, уличное освещение, гранитные набережные, «грелки» – павильоны с очагом для обогрева кучеров, и прочие усовершенствования. К концу екатерининского царствования эти новые городские удобства в каждой из городских частей имелись лишь кое-где, распределялись неравномерно и лишний раз доказывали, что образовались два разных Петербурга: центр, где преобладали зажиточные горожане, и окраины, где обитали люди победнее. Однако, если обращать внимание лишь на один этот аспект, можно упустить из виду ещё более важное явление. За время царствования Екатерины в целом ряде муниципальных служб потерпел неудачу один метод обеспечения потребностей городской жизни и постепенно развился другой, а именно: довольно незатейливая система, при которой с домовладельцев взыскивались трудовые и материальные повинности, уступила место такой системе, при которой хозяева домов платили за то, чтобы те же самые работы производили специальные городские служащие. Сформировавшаяся в результате специализация деятельности городских служб является отличительным признаком города начала Нового времени и знаменует собой важную перемену в характере городской жизни, когда бы она ни произошла.

 

Благотворительность

Те институты, которые сложились в сельской местности для попечения о больных, слабых и немощных, в городе формировались медленно. В первые несколько десятилетий существования Петербурга эти обязанности лежали на полиции и церкви, однако у них было очень мало возможностей справляться с подобными задачами во всём их масштабе. Каковы бывали эти проблемы, хорошо показывает случай с отставным солдатом Завьяловым, прослужившим в разных полках с 1738-го по май 1764 г. При выходе в отставку ему просто выдали паспорт и сказали, чтобы он сам добывал себе пропитание. По словам солдата, он был стар и болен, ходил с трудом, имущества не имел, так что не мог прокормиться собственным трудом. К счастью, в ответ на прошение Завьялова ему выделили место в приходской богадельне при Воскресенской церкви, но так везло далеко не всем. Необходимо отметить, что приходские дома призрения больше годились для ухода за стариками, чем для приёма младенцев и маленьких детей. Первым учреждением, специально предназначенным для этих несчастных, было петербургское отделение Московского сиротского дома, открытое под руководством И.И. Бецкого в 1770 г. Другие сиротские приюты и больницы подчинялись Департаменту общественного призрения, учреждённому в 1775 г. В состав руководства Департамента входили губернатор Санкт-Петербургской губернии, двое представителей от Верхнего земского суда, двое – от Губернского магистрата и двое – от Верхней расправы. Департамент общественного призрения контролировал работу Обуховской больницы, открытой в начале 1780-х гг. и вмещавшей свыше двухсот пациентов одновременно, а также ведал Калинкиным домом (это была больница для страдавших от венерических болезней), оспенным карантином и домом призрения для неизлечимых больных на 200 с лишним коек. В течение 1780-х гг. департамент открыл приют для душевнобольных и две богадельни, вмещавшие в общей сложности 1800 человек. После 1786 г. под управление Департамента общественного призрения были переданы школы. Кроме того, ему вменили в обязанность осуществлять надзор за частными пансионами и ввести для их преподавателей квалификационные экзамены, однако сопротивление со стороны пансионов помешало выполнить оба эти задания. Департамент общественного призрения был хорошо обеспечен материальными средствами, так как при основании своём получил немало крупных пожертвований, и большинство его повседневных затрат покрывали доходы от ссудных процентов.

Уровень смертности в большинстве учреждений Департамента был довольно высок, что объяснялось тяжёлым состоянием пациентов при поступлении, суровостью петербургского климата и неудовлетворительным уходом. Однако, по мере того как улучшалась выучка сотрудников больниц и приютов, уровень смертности постепенно понижался. Но, несмотря на благополучное финансовое положение Департамента, подведомственные ему заведения отличались слишком малой вместимостью и страдали от вечной нехватки персонала и денег. Впрочем, они всё же представляли собой хотя бы начатки официальной общественной благотворительности в российском столичном здравоохранении и образовании. Итак, благотворительные учреждения ведали хроническими проблемами общества, а для борьбы с чрезвычайными ситуациями были созданы другие службы.

 

Борьба с кризисными ситуациями

 

Власти Петербурга в екатерининский период сталкивались с четырьмя основными видами бедствий: пожарами, наводнениями, голодом и эпидемиями. То, как они справлялись с этими напастями, служит хорошим показателем уровня эффективности власти. В большинстве случаев городским институтам удавалось реагировать быстро и решительно, не допуская, чтобы внезапное бедствие нанесло тяжкий урон городу. При этом, однако, рычаги управления пускали в ход только тогда, когда неминуемая угроза нависала над городом или даже успевала обрушиться на него. Зато гибкость и творческий подход со стороны властей обеспечивали успехи в борьбе с любыми катаклизмами.

 

Пожары

Пожары были в целом событиями рядовыми. По-настоящему крупные возгорания, пожиравшие большие участки города, случались редко, хотя, конечно, даже самый крохотный пожар всегда грозил обернуться бедой. Катастрофический пожар 1763 г., страшнее которого не бывало в Петербурге с 1736 г., опустошил всю юго-восточную часть Васильевского острова. В результате немедленно провели реорганизацию городской службы борьбы с огнём. Городская пожарная команда, подразделённая на части согласно полицейскому административному делению города, была дополнена силами воинских команд и жителей каждой части. Пожарные, остававшиеся в резерве в других частях города, могли быть призваны на помощь в случае особо серьёзных возгораний.

И только если бы пожар вспыхнул в самом Зимнем дворце, всем пожарным Петербурга надлежало спешить на его тушение. Теперь не только полагалось выделить в каждом доме одного человека, готового в любую минуту выступить на борьбу с огнём, но и предписывалось держать на воротах в готовности что-то из противопожарного инвентаря: багор (чтобы растаскивать горящие бревна), ведро, топор, метлу.

23 мая 1771 г. на Васильевском острове вспыхнул ещё один мощный пожар. Переменчивый порывистый ветер перебросил пламя сначала в район Калинкина моста, а потом в противоположном направлении – на Петербургскую сторону. Екатерина говорила, что она «похожа на Иова: что час, то дурнее весть». Наконец, как она сообщала Вольтеру, огонь «истребил всего-навсего 140 домов, по донесениям полиции; в том числе было до двадцати каменных, остальные были дурно построенные деревянные домишки… Но нет сомнения, что следы бедствия, причинённого ветром и зноем, скоро будут изглажены, ибо у нас строят проворнее, нежели во всякой другой европейской стране. В 1762 году пожар, вдвое сильнее этого, истребил целый большой квартал, состоявший из деревянных построек, но они были заменены кирпичными домами менее чем в два или три года». Городские проектировщики поспешили набросать рекомендации в помощь новой застройке выгоревших кварталов и разработали строительные правила, способные свести к минимуму угрозу будущих пожаров. Но, разумеется, полностью предотвратить пожары было невозможно. Несмотря на регулярную обязательную чистку труб, возгорания в печах и трубах происходили почти ежедневно. Подробные и тщательно соблюдаемые специальные правила предотвращения пожаров на пеньковых складах, введённые в действие с лета 1779 г., всё-таки не спасли их от воспламенения – годом позже склады выгорели изнутри. Но строгое соблюдение мер предосторожности всё же помогало сократить число крупных пожаров.

 

Наводнения

Наводнения или, скорее, подъёмы воды – это сезонное явление в Петербурге, особенно опасное с сентября по ноябрь, когда идут сильные дожди, а над Финским заливом часто формируются циклоны, создающие условия для подъёма воды. Через два столетия после рассматриваемого периода, в 1980–1990-х гг., начали строить громадную дамбу для защиты Петербурга от наводнений, которые все ещё продолжали причинять ущерб городу. Ныне дамба перекрывает Финский залив, пересекая восточную оконечность острова Котлин. При сильном западном ветре она останавливает воды залива, стремящиеся в устье Невы, и не дает реке направиться вспять, выйти из берегов и затопить прилегающую низину.

В царствование Екатерины выдалось только одно наводнение, серьёзно повредившее городу, но оно было поистине катастрофическим. 10 сентября 1770 г. за ночь, река внезапно поднялась. Вода бушевала почти весь день. Затопило чуть ли не весь Васильевский остров и Петербургскую сторону, причём кое-где глубина воды достигала 14 футов. Полицейский острог на морском берегу Васильевского острова полностью скрылся под водой, и в нём погибло около трехсот человек. Свыше сотни маленьких домиков в юго-западном районе города смыло и унесло волнами. Залило водой множество лавок вместе с товарами. Около 2 часов ночи потоками воды проломило подвальные окна в Зимнем дворце, и охваченная ужасом императрица, упав на колени, призывала священника, чтобы отслужить молебен. Только Литейная часть и Выборгская сторона остались совершенно сухими. Не предупрежденные об опасности, многие люди были застигнуты водой спящими в своих кроватях и не сумели спастись, а тысячи других остались без крова.

Не прошло и двух недель, как в Петербурге приняли меры к тому, чтобы город никогда больше не был застигнут наводнением врасплох. Отныне, как только вода поднималась до определенного уровня, предписывалось стрелять из пушек, зажигать сигнальные огни, поднимать флаги, а по всем улицам бить в барабаны, чтобы разбудить спящих. Всё время, пока сохранялась угроза наводнения, должен был непрерывно звучать набат. Для спасения людей, оказавшихся в водном плену или тонущих, в низменных частях города держали наготове две большие весельные шлюпки. Кроме того, полиция составила комплект подробных карт с указанием высоты отдельных точек города и тех территорий, которые будут затоплены при подъемах воды на разную высоту. Эти меры принесли свои плоды, и никогда больше наводнение не оказывалось для города полной неожиданностью. Но тем, кто лишился своих домов, – а в основном это были люди, и так ютившиеся во временном жилье, – власти не помогли средствами ни отремонтировать дома, ни хотя бы их расчистить. Казенная помощь, иногда выделяемая по случаю пожаров, не распространялась на этот вид бедствий.

 

Голод

Настоящей угрозы голода в Петербурге XVIII в. никогда не существовало, но временная нехватка зерна и постоянно растущие цены на хлеб несколько раз заставляли правительство принимать меры. До конца 1760-х гг. не только петербуржцы, но и жители сельских районов губернии всё зерно покупали в столице. Зависимость крестьян от города в приобретении семенного зерна – явление нередкое в Европе начала Нового времени – могло создать для города серьёзные проблемы. Если бы крестьянам один год не удалось раздобыть достаточно зерна для посева, то в результате недород мог привести к гораздо более опасному положению на следующий год. Даже в относительно изобильные годы обыкновение крестьян из сельской местности покупать зерно в Петербурге рассматривали как причину роста цен на зерно в городе. Поэтому в 1766 г. петербургский генерал-квартирмейстер князь А.А. Вяземский запретил крестьянам закупать зерно в городе. Он руководствовался стремлением приучить их к самообеспечению и таким образом добиться, чтобы губерния производила достаточное количество зерна. К 1776 г. эта политика оправдала себя и позволила отпустить ранее регулируемые хлебные цены, предоставив их диктату рынка. С тех пор государство уже редко вмешивалось в эти вопросы, как, например, в 1786 г., когда неурожай во всей стране вызвал временную нехватку хлеба в столице.

 

Эпидемии

Четвёртым природным бедствием, грозившим городу, были инфекционные болезни. В конце 1769 – начале 1770 г. отряды русской оккупационной армии в Молдавии и Валахии подхватили бубонную чуму. Болезнь быстро, до конца лета, распространилась с юга до Киева, а к концу 1770 г. уже появилась в Москве. Несмотря на усиленные старания властей искоренить чуму, в Москве началась тяжёлая хозяйственная разруха, крупные людские потери и свирепые чумные бунты. Гораздо больший успех принесли строгие правительственные меры к недопущению чумы в столицу на невских берегах.

В конце июля и августе 1771 г. поступили донесения о случаях подозрения на чуму в окрестностях Пскова и Новгорода, посеявшие страхи в столице. В любой момент множество государственных служащих, въезжающих и выезжающих из города, тысячи рабочих-отходников, тонны товаров из глубины России, предназначенных на экспорт или для потребления в самом Петербурге, могли послужить переносчиками инфекции и вызвать здесь такую же страшную эпидемию, как в Москве. В третью неделю сентября были введены в действие строжайшие ограничения для защиты столицы. Прежде всего внимание сосредоточили на перемещении денег, почты и людей, потому что все были убеждены, что болезнь передается при личном контакте. Товары дезинфицировали при помощи дыма, огня и уксуса, а людей, прибывавших в столицу, помещали в карантин. В начале октября на всех дорогах, ведущих в город, были устроены пропускные пункты, а населению города предписали соблюдать целый ряд предосторожностей в связи с передвижением товаров и людей. Страхи продолжались весь октябрь, а потом чума стала утихать и опасения за столицу постепенно исчезли. Однако карантинные меры оставались в силе ещё почти год. Неясно, помогли ли эти шаги на деле пресечь распространение чумы. В самом детальном исследовании этого эпизода говорится, что в действительности столицу спасло северное расположение Санкт-Петербурга, его удалённость от Москвы и наступление зимы.

Власти принимали меры также и против оспы. Несмотря на то что в Петербурге оспа, может быть, была не такой грозной, как в других европейских городах (так, в 1764 г. в российской столице от неё умерло всего восемь человек, а в Лондоне и Берлине – 187 и 99 соответственно), её всё-таки боялись как из-за смертоносности, так и из-за способности навек уродовать лица переболевших людей. Даже собственный муж Екатерины, злосчастный Пётр III, с подросткового возраста носил на лице следы оспы. Благодаря развитию медицины в XVIII в. стало возможно оспопрививание, и уже в 1750-е гг. Ежемесячные сочинения восхваляли новомодное лечение как возможное средство увеличить население России за счёт снижения смертности от оспы. Сама Екатерина заинтересовалась прививками для императорской семьи и в 1768 г. решила подвергнуться этой процедуре.

Врачом, избранным для того, чтобы сделать прививку императрице, был англичанин, доктор Томас Димсдейл из Хартфордшира, выпускник медицинского факультета Абердинского университета. Главным его преимуществом перед другими врачами было то, что в 1767 г. он написал и издал популярную брошюру об оспопрививании, а вообще-то Димсдейл не был известным специалистом. Однако в октябре 1768 г. он прибыл в Петербург и открыл клинику для прививок в бывшем доме английского купца. Первые двое пациентов Димсдейла были кадетами одного из гвардейских полков, 12 октября их примеру последовала императрица, а три недели спустя – цесаревич Павел. Поскольку это была именно прививка, а не вакцинация, то пациенты до известной степени рисковали серьёзно заболеть оспой. Но когда эти первые случаи обошлись благополучно, члены ведущих российских семейств (а за ними и петербургское дворянство) тоже отважились на прививки. Димсдейл успешно привил 140 человек, прежде чем отбыл в Англию со щедрым вознаграждением и баронским титулом.

В том же году Екатерина открыла казённый пункт оспопрививания для всех слоёв населения, включая и бедняков. Чтобы поощрить людей делать прививку, она обещала подарки всем, кто добровольно подвергнется этой процедуре. Неизвестно, сразу ли дело пошло на лад. В то время говорили, что привили много людей, но Екатерина позднее отмечала, что простой народ являлся неохотно. До тех пор, пока случаев заболевания оспой было мало, власти не настаивали на принудительных прививках. В обществе не возникло особой тревоги даже тогда, когда власти обнаружили, что отдельные случаи смерти от оспы от них скрывали, тайком предавая тела умерших огню.

Но сильная вспышка болезни в 1778 г. оказалась настолько устрашающей, что несколько церквей отвели под центры лечения оспы, а на острове в Финском заливе построили карантинный дом – обязательный пункт захода для всех кораблей, прибывающих из турецких владений. Даже здоровые на вид экипажи кораблей вместе с грузами выдерживали в карантине по шесть недель. Если же кто-то на приплывшем корабле был болен, карантин продлевался до 90 дней, и только металлические грузы разрешалось выгружать в городе. Доктор Димсдейл ещё раз приезжал в Россию в 1781 г., чтобы сделать прививки старшим внукам Екатерины, Александру и Константину.

Итак, реакция властей Петербурга на все четыре вида бедствий была адекватной и позволяла отвратить опасность. Пожары, конечно, случались по-прежнему, но после введения противопожарных и строительных уставов и правил они причиняли гораздо меньший ущерб. Несмотря на особые проблемы городского снабжения, хорошо продуманные методы хранения запасов предотвращали голод. После единственного страшного наводнения были приняты меры во избежание людских потерь в будущем. А чума отступила от города не в последнюю очередь благодаря комплексу четких действий по её отражению. Соразмерная и своевременная реакция на кризисные ситуации оберегала столицу от мора и от опустошения любым из этих бедствий.

 

Градостроительное планирование

 

Одно дело – справляться с чрезвычайными ситуациями, и совсем другое – править, умея видеть далеко вперёд. Уже в первые месяцы у власти Екатерина решила, что если она хочет придать своему царствованию такой характер, какой считает нужным, то ей следует лично направлять и регламентировать будущее развитие Санкт-Петербурга как наглядного символа этого царствования. Петербург, в отличие от старых русских городов, легко поддавался преобразующей, формирующей его руке. Молодую столицу не окружали стены, которые мешали бы ей разрастаться, как другим городам. У неё вообще с трёх сторон не было никаких естественных препятствий, не дающих расти вширь, из-за чего окраинные участки нередко шли в использование прежде, чем полностью застраивались земли ближе к центру. Петербург страдал стихийным расширением городской застройки, и Екатерина стремилась взять под контроль эту экспансию, а кроме того, хотела привести в порядок внешний вид города, очистить его от отбросов, мусора и грязи, скапливавшихся повсюду. Она желала также, чтобы столица была защищена от пожаров. Это представление о правильно налаженной городской жизни шло вразрез с лишённой всякой симметрии планировкой существующих улиц. Поэтому Екатерина создала комиссию для планирования будущего развития города и для решения всех вышеназванных и многих других его проблем.

 

Комиссия от строений

11 декабря 1762 г. императорским указом была учреждена Комиссия для каменного строения Санкт-Петербурга и Москвы, подчинённая Сенату. Если судить по её названию, комиссия должна была ведать лишь небольшой частью всего комплекса науки городского планирования, но на деле она охватывала гораздо более широкий круг вопросов, нежели чисто архитектурные. В самых общих чертах, комиссии предстояло установить границы Санкт-Петербурга, чтобы определить, откуда начинаются его пригороды, и поддерживать город в не слишком громоздких размерах, позволяющих им управлять. Ещё одна особая задача комиссии касалась обеспечения реконструкции города денежными средствами, ведь именно от этого зависело превращение проектов на бумаге в возведённые по ним постройки. За решением заново отстроить Петербург в кирпиче и камне стояли два соображения. Во-первых, каменная кладка была явно долговечнее дерева и не так боялась огня. Не менее важным было и то, что начинала ощущаться нехватка строевого леса. Поэтому комиссии было приказано обеспечить надежную поставку материалов, необходимых для каменного строительства. Предстояло рассчитать стоимость бревенчатых и каменных домов одинакового размера, и, так как камень был дороже, надлежало возмещать разницу в цене каждому горожанину, бравшемуся выстроить каменный дом.

Члены комиссии, известные своими деловыми качествами, – З.Г. Чернышов, И.И. Бецкой и князь М.И. Дашков – были уполномочены набрать её штат, в том числе и архитекторов. Те получали доступ ко всем прежним проектам и всем существующим картам Петербурга. Все другие правительственные учреждения были обязаны содействовать комиссии любыми консультациями, которые могли ей понадобиться.

Комиссия принялась за работу неторопливо. Первый архитектор, Алексей Васильевич Квасов, вошел в её состав только в 1764 г. Его избрали на открытом как для русских, так и для иностранных архитекторов конкурсе по разработке планов будущей застройки города. Эти планы должны были решить две задачи: во-первых, наилучшим образом организовать жилищные условия и обеспечить архитектурную симметрию в центре города, не разрушая уже существующих зданий, и, во-вторых, определить границы периферийных районов, городских окраин и предместий и придать им элегантный вид. Не существует прямых данных о том, как Квасов победил в этом конкурсе. Он приходился младшим братом Андрею Квасову, построившему вместе с Чевакинским и Растрелли в Царском Селе первый Екатерининский дворец.

В следующем году состав комиссии расширился, так как в неё ввели чертёжников для изготовления необходимых карт, схем и планов. Поскольку невозможно было составить точные карты без тщательных землемерных съёмок, то наняли десять работников для переноски измерительных цепей и прочих принадлежностей, находящихся на вооружении у штатных архитекторов и чертежников.

За следующие семь лет, в результате вдумчивого и кропотливого труда Комиссии от строений, были разработаны и представлены на одобрение детальные градостроительные проекты. В 1768 г. сфера деятельности комиссии была расширена за пределы столиц, чтобы охватить все города России. Прежде чем император Павел распустил её в конце 1796 г., комиссия разработала 416 получивших утверждение проектов для разных русских городов. Если почти вся деятельность комиссии в 1760-х – начале 1770-х гг. была посвящена Санкт-Петербургу, то к 1773 г. составление планов для столицы завершилось, так что внимание комиссии с тех пор постоянно поглощали другие задачи. В числе предложений, поданных Комиссией о каменном строении в конце XVIII в., находился лишь один проект, имевший отношение к Петербургу.

 

Первоначальные планы

Первый доклад комиссии был представлен на одобрение Сената в 1764 г. В нём комиссия попыталась сформулировать градостроительные принципы, которые исключали бы расползание города вширь, но при этом допускали бы рост населения в разумных масштабах. Комиссия изначально решила рассматривать город по частям и охватывать своими предложениями район за районом, так что первый её проект посвящался расположенному в центре города участку Адмиралтейской стороны, ограниченному Невой и Мойкой. Признавая, что этот участок очень мал и что, распланировав его, они не смогут предложить никакого способа сдержать разрастание городских окраин, члены комиссии всё же аргументировали свой выбор тем, что, приведя в порядок центр города, можно будет прекратить строительство за пределами городской черты: планомерная упорядоченная застройка центра позволит ему вместить гораздо больше жителей. Авторы доклада убеждали Сенат в том, что излишние новшества или слишком дорогие проекты нежелательны и что предложения должны быть реальными и предусматривать минимальные затраты. По их мнению, по возможности все каменные дома надлежало сохранить, добавив лишь украшения наружных фасадов, к чему следовало поощрять домовладельцев. Всюду, где возможно, предстояло соединить улицы между собой для облегчения проезда. Комиссия бралась указать те участки, с которых следует вывезти отбросы и хлам, и отмечала, что огромные кучи мусора близ Исаакиевского собора необходимо убрать. Тон этого обращения в Сенат был извиняющимся, как будто комиссия ещё не была уверена, что она является полноправной частью администрации города. Но по мере того как комиссия приобретала всё больший авторитет, её доклады утрачивали эту ноту неуверенности.

В первом докладе комиссии прозвучали два принципа градостроительного планирования, которые убеждали в том, что её работа не сведется к строительству воздушных замков, а приведёт к подлинным изменениям в облике города. Во-первых, комиссия понимала, что проектирование должно охватывать весь город в целом. Нельзя было решить ничего, лишь введя новые правила для городских окраин, если при этом отсутствовало генеральное направление развития в центре. Во-вторых, комиссия не брала на себя слишком много и не стремилась регламентировать всё до мелочей. Она осознавала, что должна сохранить в неприкосновенности живую ткань населённых кварталов, а не сносить под корень целые районы города, чтобы искусственно их перестроить. Признание этих принципов говорит о том, что комиссия гораздо лучше представляла себе фискальные и бытовые реалии, чем многие позднейшие проектировщики.

Подробный план для территории, ограниченной Невой и Мойкой, был утверждён и получил силу закона в феврале 1765 г. Все здания, возведённые с тех пор в этом районе, как и всякая существенная реконструкция уже построенных домов, должны были соответствовать требованиям этих правил застройки. Комиссия оставила без изменений существующее расположение улиц и все построенные здания. В будущем, однако, следовало возводить все дома в ряд, чтобы они образовывали единый фасад по всей длине улицы. Комиссия также выразила пожелание, чтобы дома, выходящие фасадом на улицу, имели одинаковую высоту, но это не было обязательным требованием. Новые дома разрешалось строить только из камня, а стены между соседними зданиями возводить в виде брандмауэров. Крыши надлежало делать из листового железа, если домовладельцы могли себе это позволить, но приемлемыми считались и более дешёвые черепичные крыши. Жители должны были представлять планы наружных фасадов своих домов штатным архитекторам, но зато внутреннее устройство дома полностью зависело от вкуса хозяев. Этот проект не только делал город привлекательнее и безопаснее, он был призван обеспечить возможность проживания в центре большему числу людей, а благодаря застройке пустых участков и повышению всех домов до единообразной высоты городу уже не грозил столь быстрый рост на окраинах. Строительный устав, принятый для этой центральной части города, в конце концов распространился почти на все другие его районы. Не требуя немедленной перестройки, новые правила наметили тот процесс, при помощи которого город мог постепенно становиться каменным, по мере того как оставшиеся деревянные дома сносились, сгорали или перестраивались. Комиссия от строений видела свою роль не только в том, чтобы заниматься строительством, ибо одна лишь хорошая застройка ещё не создает величественного города. Следовало также обращать внимание на чистоту, порядок и безопасность. В этих целях комиссия распорядилась, чтобы полиция бдительнее охраняла Адмиралтейскую часть, и одобрила установку уличных фонарей – скорее как меру безопасности, чем украшение города. Согласно плану, ответственность за содержание улиц в надлежащем виде возлагалась на домовладельцев, чьи участки выходили на них фасадами. Владельцы пустующих участков, как частные лица, так и казна, были освобождены от этой обязанности. Заботясь о том, чтобы предложенные нововведения не оказались слишком дорогостоящими, комиссия потребовала, чтобы в течение первого года её уведомляли о стоимости производимых изменений. Первый детальный проект, разработанный Комиссией от строений, был самым простым из всех, потому что в Адмиралтейской части не существовало большинства трудностей, характерных для прочих районов города, – в ней уже были множество каменных домов, широкие улицы, роскошные дворцы.

Второй проект, представленный комиссией, охватывал территорию между Мойкой и Фонтанкой, где градостроительных проблем было гораздо больше. Здесь строения различались – размерами, материалом, интенсивностью использования земельных участков – куда сильнее, чем в Адмиралтейской части, из-за чего застройка единым фасадом без полного разрушения многих имеющихся зданий была неосуществима. Другие проблемы, связанные с наличием здесь крупного коммерческого сектора, а также протекавшей через весь район застойной болотистой речушки, которая испускала зловоние («дурные пары»), требовали каждая своего решения.

Невзирая на то что результаты могли стать заметными лишь через много лет, комиссия рекомендовала впредь и здесь возводить все новые дома из камня и на одной линии. Уже имеющиеся здания, отступавшие от фасадной линии, она пыталась включить в эту систему путем строительства оград, выпрямлявших фасады участков. Земли по Фонтанке и Мойке, в основном занятые громадными владениями знати, следовало разбить на мелкие участки. С этой целью, по предложению комиссии, полицию уполномочили отбирать землю у владельцев, если в течение пяти лет они не позаботятся о более интенсивном её использовании. Эти меры, наряду с упоминавшимися выше, сильно повлияли на повышение плотности землепользования во внутренних районах города.

Ввиду того что набережные рек и каналов предоставляли удобные условия для коммерческой деятельности, в проекте комиссии для этих целей попытались отвести участки вдоль Фонтанки. Ведь если бы с одной стороны от купеческого дома протекала река, а с другой проходила улица, то можно было бы торговать как по воде, так и по суше, имея прямо под рукой удобства обоих способов транспортировки. Но чтобы осуществился этот план, купцам пришлось бы бросить расположенные на некотором расстоянии от воды лавки, в которых уже развернулась торговля. На бумаге это была отличная идея, но перенесение коммерческой деятельности с одного места на другое, пусть даже явно более подходящее, так никогда и не осуществилось. Одной из причин было то, что вельможи не хотели расставаться с участками по Фонтанке. Когда их владения делили на части, они продавали задние участки, удалённые от реки. Кроме того, купцы вовсе не желали перемещать свои предприятия лишь потому, что это пришло в голову членам Комиссии от строений. Систему коммерческой деятельности, складывавшуюся годами в торговых районах города, расположенных, в сущности, всего лишь в паре кварталов от реки, было нелегко изменить. В этой части предложения комиссии далеко отклонились от прежнего понимания того, что старые кварталы, где жизнь во всей её сложности била ключом, невозможно воспроизвести в один миг на новом месте по воле планировщиков. Все остальные элементы проекта были приняты в целом или частично, но этот вообще не прошёл, потому что в нём о зданиях подумали, а про горожан забыли.

Комиссия дальновидно решила расширить, углубить и продлить речушку, протекавшую посреди земель между Фонтанкой и Мойкой. В качестве канала она могла превратиться в удобный путь сообщения, улучшить вид города, облегчить распределение земли и прокладку новых улиц. Несколько домов предстояло перенести на новое место, но власти намеревались облегчить финансовые затруднения жителей, взяв часть расходов на себя. В проекте предусматривались обширные казармы для гарнизонных войск, размещённые непосредственно вдоль южного берега нового канала. Чтобы финансировать их строительство, горожан обложили особым налогом, но, с другой стороны, благодаря этому они освобождались от постойной повинности. Этот пункт комиссия включила в проект, потому что понимала, как обременительна для населения обязанность держать солдат у себя на квартирах. Для строительства канала была учреждена специальная канцелярия. Однако когда реально встал вопрос о домах, стоявших на пути нового канала, их обитателей попросту выселили, не предоставив им ни помощи, ни денег на переезд. Назвали канал Екатерининским. После первоначальной застройки на территории между Фонтанкой и Мойкой осталось мало места для прогулок и торговли. Комиссия не оставила без внимания эту проблему и запланировала разбить здесь несколько площадей, где жители могли бы собираться для гуляний, и посадить на них деревья и кустарники, чтобы среди рукотворных построек появились зелёные островки. Солнечный свет и свежий воздух, заполняя площади, создавал бы в районе более здоровую атмосферу, и к тому же на площадях можно было установить памятники героям, прославившим Отечество. Все эти преимущества учитывались в проекте. Эти масштабные предложения некоторое время дебатировались в Сенате: обсуждали дробление обширных внутригородских владений, замыслы прорыть большой канал, разбить площади, перенести коммерческие предприятия на новые места. В январе 1766 г. проект комиссии наконец стал законом.

План развития для третьего района был готов к маю того же года. Он касался окраинных частей города, причём выделялись два вида пригородов: предместья, т. е. пригороды за пределами городской черты, и слободы – мелкие округа внутри города, заселённые семьями служащих тех или иных государственных учреждений, канцелярий и контор. Границы слобод четко обозначились ещё в прежние годы, но, по мере того как вокруг них разрастался город, слободы теряли свою обособленность. В докладе предлагалось вообще упразднить некоторые из слобод. Предместья, в отличие от слобод, были крупными единицами. Так, весь левый берег Фонтанки был занят всего тремя предместьями. А дальше предместий лежали городские пастбищные угодья. Дабы избежать наступления на них городской застройки, в плане предусмотрели широкую канаву, отделяющую пастбищные земли от территорий, отведенных под строительство. Слободы также отделялись от предместий канавами. Поскольку слободы управлялись подчинёнными губернатору земскими комиссарами, а предместья, как и весь остальной город, оставались в ведении полиции, канавы служили для наглядного разделения сфер полномочий.

Если в докладе комиссии по поводу застройки большинства территорий лишь высказывались рекомендации, то относительно участков вдоль Невы и Фонтанки в нём содержались особые инструкции. Здесь предписывалось строить дома не ниже двух этажей, в одну линию и только из камня. Было ясно, что комиссия намеревается в дальнейшем потребовать возведения каменных или кирпичных жилых зданий и в других местах, так как все деревянные дома велели впредь ставить на каменных фундаментах. Благодаря этому в будущем было бы несложно разобрать деревянные надстройки и возвести вместо них каменные стены. Застройка по берегам рек и каналов должна была выглядеть особенно ухоженной, богатой и единообразной.

Завершив третий проект, комиссия продолжила работать над новыми документами, которые должна была представлять в мае и декабре каждого года. Однако уже четвертый, поданный в декабре 1766 г., уложился в эту схему последним – в значительной мере из-за того, что Сенат промедлил с его утверждением до апреля 1767 г., а комиссия могла приняться за дальнейшую работу только после одобрения очередного проекта. Между тем четвёртый проект Комиссии от строений вызвал в Сенате сомнения и колебания, потому что он охватывал весьма обширную территорию. В отличие от предыдущих документов, каждый из которых посвящался одному району города, в нём предлагалось провести преобразования сразу в двух старейших и самых сложных его частях – на Васильевском острове и Петербургской стороне. В этом докладе комиссия впервые изложила историю прежней застройки рассматриваемых районов, описала их современное состояние и предложила планы будущего строительства. Разрабатывая их, авторы чувствовали себя гораздо свободнее, чем при составлении предыдущих проектов, и приводили исторические подробности в поддержку своих предложений.

Так, в докладе кратко повествовалось о том, как Пётр I и Екатерина I намеревались сделать Васильевский остров центром города. Взяв за образец Амстердам, они выстроили по периметру несколько миль валов и бастионов и, согласно собственным подсчётам комиссии, выкопали сотню с лишним миль каналов и резервуаров. Но так как царский дворец и Адмиралтейство были построены в других местах, остров скоро оказался в положении пригорода. Напомнив Сенату, что там располагаются многие правительственные учреждения, кадетские корпуса, биржа и другие казенные здания, комиссия рекомендовала включить в состав города всю территорию к востоку от Тринадцатой линии. Тем самым она признавала, что восточная половина острова в функциональном отношении составляет часть центрального района. Правила застройки в докладе оставались простыми. На обеих речных набережных, а также на Большом проспекте и на Первой линии могли отныне появляться только каменные дома, построенные в ряд. В прочих местах разрешалось строить деревянные дома при условии, что они будут стоять на каменных фундаментах, не нарушая линейного принципа. Специальными пунктами оговаривалось сохранение городских пастбищ в западной части острова. Люди, жившие на этой земле, должны были освободить её в течение пяти лет, а иначе подлежали выселению. Остаться на месте позволили только двум несельскохозяйственным объектам – богадельне и кладбищам по Черной речке. Претворению этого проекта в жизнь почти ничто не препятствовало. Из всех частей города только Васильевский остров был большей частью разбит с геометрической правильностью и уже обладал многими чертами, которые в других районах ещё предстояло создать.

Санкт-Петербугская сторона представляла для комиссии гораздо больше затруднений. В прошлом её острова, так и оставшиеся болотными топями, непригодными для строительства, были заняты огородами и бедными лачугами. Комиссия предложила вырыть глубокую и широкую канаву, чтобы обозначить границу города, а вынутый грунт использовать для подсыпки строительных площадок, благодаря чему и местность стала бы пригоднее для жилья, и воздух свежее. Что касается ограничений застройки, то прежде всего позаботились о Петропавловской крепости. Невзирая на то что крепость уже не являлась действующим оборонительным сооружением стратегического значения, комиссия постановила, что вблизи неё и в дальнейшем не должно быть никаких каменных строений. А для того, чтобы легче было выполнить это правило, комиссия не выдвинула требования о том, чтобы в будущем все постройки на Петербургской стороне сооружались в камне. Впрочем, все фундаменты надлежало строить из кирпича или камня, так как местность здесь была низменная. В этом проекте комиссия впервые не стала регулировать размеры зданий и не предписала изменить планировку улиц. Но другого выхода у неё и не было, если она хотела и впредь держаться того принципа, что её планы должны быть максимально легко выполнимыми. Применение на Санкт-Петербургской стороне того же строительного устава, что и в других районах, означало бы повсеместный снос существующих построек и полную перепланировку улиц. Комиссия мудро предпочла не настаивать на столь радикальных шагах. Однако деревянные строения требовали более основательных мер безопасности. Поэтому пороховые заводы были перенесены подальше от населённых мест, в дальний конец района. Зато склады пеньки и льна остались на старом месте при слиянии Большой и Малой Невы, через реку от таможни, – это было удобно и выгодно с точки зрения коммерции. В докладе только рекомендовалось как можно скорее заменить деревянные складские помещения каменными.

 

Дальнейшие планы и усовершенствования

С проектами для Васильевского острова и Санкт-Петербургской стороны закончились порайонные предложения комиссии для будущего развития Петербурга. Комиссия была удовлетворена тем, что полностью завершила градостроительное планирование российской столицы. Однако события вскоре заставили комиссию собраться вновь и разработать совершенно новые проекты, а также внести поправки в старые.

Первая поправка касалась городских пастбищ. Участки для выпаса скота были нужны горожанам, которым дойная корова или коза нередко служили подспорьем в хозяйстве. Многие обитатели столицы, не ставшие ещё настоящими горожанами, по-прежнему, как в деревне, держали скотину. Конечно, не каждый мог пасти свой скот в центре города (хотя некоторые именно так и делали вплоть до конца столетия). Взамен этого были выделены общественные выгоны – городские пастбища на территориях, прилегающих к городу. Если бы численность населения в городе оставалась более или менее постоянной, то тех земель, что отводились под строительство и под выпас, было бы достаточно. Но при быстром и непрерывном росте, который переживал Петербург, новая застройка вторгалась на пастбищные земли, так что возникали конфликты между старожилами – хозяевами скота – и вновь прибывающими жителями, которые незаконно селились на выгонах.

Эти конфликты, особенно характерные для Санкт-Петербурга, но происходившие также в других крупных городах, стали одной из причин для появления указа о земельном кадастре в 1766 г. Этот указ предписывал городам отмерить вокруг своих границ и навсегда оставить незастроенными полосы земли шириной примерно в 1 ⅓ мили в качестве городских пастбищных угодий. Указ был издан без тщательного обследования ситуации в городах, так что вскоре выяснилось, что на деле с его введением территории пастбищ сократились, ведь в большинстве городов уже успели занять под выпас больше земли, чем он предписывал. К тому же указ о кадастре совершенно исключал всякий дальнейший рост городов вширь. Недовольство этим распоряжением выразили депутаты Уложенной комиссии, избранные от городов в следующем году. В результате в мае 1768 г. Комиссия от строений выступила с новыми рекомендациями, совершенно ясными и недвусмысленными. Прежде всего деревянные дома на землях выгонов предлагалось перенести на другие места или снести, а их жителей переселить в предместья. Поначалу, пока вокруг пригородов не появились канавы, отделяющие их от пастбищ, комиссия советовала применять этот закон без особой строгости. После же появления разделительных канав те жители, кто ещё не переехал с выгонов, подлежали насильственному выселению. Что касается немногочисленных каменных домов, построенных на пастбищных землях, то, поскольку перенести их было трудно, их разрешили оставить на месте, если владельцы того пожелают. Однако, чтобы отделить каменные дома от пастбищ, следовало обнести их оградой и канавой. Таким образом, комиссия во второй раз внесла непродуманное предложение, не столько заботясь о благополучии жителей, сколько добиваясь установления четких городских границ. Другие правительственные учреждения и люди, попавшие под действие этого постановления, немедленно подняли протест против решительных и категорических рекомендаций комиссии. Тогда Екатерина велела комиссии разработать другой план, не столь трудоёмкий и дорогой. При этом она указала, что многие из живущих на запретных территориях – это обитатели слобод, принадлежащих государственным учреждениям, которые не нашли другого подходящего места, чтобы поселить своих служащих. Встретившись с неодобрением государыни, комиссия отступила. Слободам разрешили остаться на месте, если их обнесут канавами, чтобы отделить от пастбищных угодий. Однако на будущее жить в слободах разрешили исключительно служащим создавших их ведомств. Тем самым комиссия рассчитывала удержать слободы в постоянных размерах и не допустить их дальнейшего вторжения на пастбищные земли. Новую границу города прокладывали тщательно, в особенности в южной части, где её нарушение со стороны вновь прибывающих поселенцев казалось более вероятным. Комиссия утверждала, что из-за вынужденных исключений ей не удалось разрешить основную проблему – справиться с недостатком пастбищных угодий. Как-никак, в собственности горожан находилось свыше двадцати тысяч голов крупного рогатого скота, не говоря о другой живности. Недостаток пастбищ даже заставлял некоторых жителей арендовать землю прилегающих крестьянских хозяйств за большие деньги. Непрерывная потребность в расширении пастбищ оправдывала решение занять под выпас земли государственных мануфактур, бывшие монастырские владения, окраины сохранившихся слобод и дворцовое имение Екатерингоф. Часть крестьян, живших вблизи от города, но не связанных с ним экономически, силой выдворили с их земли, также включённой в городские пастбищные угодья. Этот вариант плана оказался удовлетворительным, потому что больше никаких жалоб на нехватку пастбищ не раздавалось. Приказ рыть разделительные канавы – а, в сущности, настоящие каналы – последовал в июле 1769 г., и вопрос был решен.

Первоочередные задачи комиссии – остановить расширение города, добиться, чтобы он правильно развивался и хорошел в существующих границах, – были исчерпаны с появлением этого проекта. Теперь комиссия перешла от Санкт-Петербурга к другим городам. Но резкие перемены в столице, вызванные пожарами, вынудили вернуть усилия проектировщиков в прежнее русло. Это привело к пересмотру прежних основных направлений развития города.

 

Новые усовершенствования

В мае 1771 г. пожар выжег на Васильевском острове территорию от Малой Невы до Большого проспекта. Екатерина, не прибегая к услугам комиссии, занятой другой работой, распространила на Васильевский остров строительные правила, принятые для Адмиралтейской стороны. Отныне здесь разрешалось строить только каменные дома. Мало того, императрица пошла на шаг дальше комиссии, приказав снести сохранившиеся деревянные дома и заменить их каменными. Крыши можно было крыть только листовым железом или черепицей. Исключения не допускались. Так как эти правила уже действовали на Васильевском острове в отношении набережных, Первой линии и Большого проспекта, то здесь в них не было ничего нового. Таким образом, исключения, сделанные комиссией для Васильевского острова в её первом проекте, были отменены. Теперь особые правила действовали только на Петербургской стороне. Однако, несмотря на распоряжение Екатерины, уцелевшие деревянные дома на Васильевском острове снесены не были. По сути дела, устав здесь, как и в других местах, распространялся только на новое строительство.

В 1773 г. из-за пожаров Комиссия от строений вернулась к работе над проблемами Санкт-Петербурга. В Ямской слободе Московской части череда пожаров уничтожила множество домов и конюшен. Комиссии было предписано найти способы предотвращения подобных несчастий в будущем. Дома здесь, как и во многих мелких кварталах по окраинам города, стояли слишком тесно. Регулярной планировки улиц не существовало, здания и пристройки лепились друг к другу как попало, совершенно стихийно. Вывод доклада был вполне предсказуемым: в нем предлагалось, чтобы у каждого дома имелся собственный двор, чтобы промежутки между домами оставляли пошире, а кварталы пересекало бы побольше улиц. В то время как комиссии приходилось почти по всему городу заселять пустые пространства, в нескольких его районах, как ни странно, требовалось, наоборот, снижать плотность населения. Подобные противоречия говорят о том, насколько сложным организмом был Петербург и сколь разнообразные задачи вставали перед его администрацией.

Лори, Габриэль Людвиг Старший Лори, Матиас Габриэль Младший. Большой театр в Санкт-Петербурге. Нач. XVIII в.

Предложение, выдвинутое комиссией в данном случае, было простым: проложить улицы в виде прямоугольной сетки, кирпичные дома строить каждый на отдельном маленьком участке земли, чтобы они не соприкасались друг с другом. Проект подразумевал полное изменение облика старой слободы и создание нового околотка. Для Ямской слободы это решение было оправданным, потому что старые постройки здесь почти все сгорели. На их месте должны были поселиться те же люди, что и раньше, но в домах лучшего качества и более долговечных. Строительство началось немедленно, и к 1782 г. возвели около 170 домов, которые обошлись в 90 с небольшим тыс. руб.. Благодаря этой реконструкции возник прецедент устранения в городе слободской застройки, при котором территория бывшей слободы включалась в окружающие городские районы.

В том же 1773 г. комиссия составила свой последний проект для Петербурга. Она предлагала возвести величественные ворота там, где большие дороги пересекали новый Обводный канал, а также оборудовать на улицах грелки – маленькие павильоны, в которых дозорные и прохожие могли бы обогреться зимой. Если первое предложение представляло собой лишь попытку украсить город и придать ему пышность, то второе было весьма практичным и в последующие годы широко применялось. На гравюре, изображающей Большой каменный театр, виднеются четыре грелки на соседних улицах. То, что комиссия завершила свою деятельность по проектированию Петербурга двумя предложениями со столь различными мотивами, было совершенно естественно, ведь каждое из них воплощало собой одну из главных задач работы комиссии: эстетическую и практическую.

 

Уложенная комиссия

Ни одно государственное учреждение, кроме Комиссии от строений (не считая прямых вмешательств Екатерины), не внесло сколько-нибудь существенного вклада в градостроительное проектирование Санкт-Петербурга. Но Уложенная комиссия (т. е. комиссия для составления нового законодательного свода – Уложения), созванная в 1767 г., сыграла известную роль в выработке принципов контроля над ростом городов. Каждый город в империи избирал одного представителя в комиссию, а также создавал комитет для составления наказа, призванного помочь этому депутату представлять городские интересы. Некоторые статьи наказа от Петербурга отражали заботу об улучшении условий проживания в городе.

Уложенная комиссия способствовала проектированию Петербурга по крайней мере в двух направлениях. Во-первых, наказы депутатам обнажили проблемы, тревожившие население. Некоторые из них (назовём хотя бы две: требование расширить пастбища и вопрос о замене деревянных домов каменными) позднее вошли в предложения, выдвинутые Комиссией о каменном строении. Таким образом, Уложенная комиссия на короткое время стала форумом, на котором депутаты, основываясь на полученных на местах наказах, высказали властям нужды своих городов, принятые затем во внимание при будущем планировании. Во-вторых, материалы работы одного из постоянных комитетов Уложенной комиссии – Городового послужили позднее первостепенным источником для составления Жалованной грамоты городам, или Городового уложения. Комитет этот собирал документы и запрашивал из городов России сведения о различных аспектах городской жизни. К сожалению, Городовой комитет не воспользовался вопросником, составленным одним из его членов. Между тем в числе запрашиваемых в нём сведений были остро необходимые социальные и экономические данные статистики о городском населении. В целом же идеи, собранные Уложенной комиссией, хотя она и не оформила их в виде планов, использовались в проектировании Петербурга.

Очевидно, что градостроительные проекты для Петербурга конца XVIII в. были выполнимы на практике и нередко давали удачные результаты. Строительный устав не применялся во всей его строгости, – в частности, деревянные дома по всему городу не были срыты и заменены каменными, – но всё-таки власти разрешали строить новые здания, лишь удостоверившись в том, что их чертежи отвечают правилам, составленным Комиссией от строений. Так как на будущее предусматривалось возведение только каменных домов, во всяком случае в центральных районах города, то преобладание каменной застройки было лишь вопросом времени. Проектировщики учитывали, что существуют принципиальные ограничения финансов и рабочей силы, и если возникала нужда в корректировке планов, то её по возможности сводили к минимуму, не отступая при этом от требований порядка, красоты и безопасности. Главной целью комиссии было не переделывать всё уже существующее, а регулировать формы и масштабы будущего развития. Так, комиссия не потребовала большой реконструкции на Петербургской стороне, где произвести её было бы труднее всего, и тем доказала, что выносит свои заключения с учётом реальных обстоятельств, вполне прагматически ограничиваясь лишь осуществимыми предложениями. Она не пыталась перекроить город, чтобы подогнать его под какие-то искусственные схемы или приспособить к устаревшим потребностям. Можно сказать, что Комиссия от строений стремилась при минимальном вмешательстве обеспечить новый уровень городской жизни – с надежными постройками, с развитой сетью путей сообщения и высокими эстетическими стандартами.

Три из начинаний Комиссии от строений кажутся самыми долговечными и дальновидными, с сегодняшней точки зрения. Первым было поощрение повсеместного каменного строительства. Правда, застроить город в камне удалось поначалу лишь отчасти, а отдельные деревянные здания до сих пор так и стоят в кварталах, в которых им запретили находиться больше двухсот лет назад. Но всё же благодаря этим мерам город превратился из деревянного в каменный. В этом смысле Петербург, по меньшей мере до Второй мировой войны, был уникальным среди русских городов. Даже Москва оставалась преимущественно деревянной, и ещё в 70-е гг. ХХ в. там сохранялось множество деревянных строений поблизости от центра, в то время как в Петербурге их вид давно уже стал непривычным.

Далее, стремление Комиссии от строений придать городу красоту во многом обеспечило Санкт-Петербургу – какое бы имя на протяжении своей истории он ни носил – репутацию самого геометрически правильного и гармоничного из русских городов. Детальные предписания относительно размеров и формы зданий, вошедшая в обычай практика обязательного утверждения проектов городским архитектором – эти требования, введённые комиссией, сделали облик города необычайно законченным и элегантным.

Наконец, комиссия ввела правило, согласно которому владельцам городской земли надлежало пускать свои участки в дело, застраивая их. Решение об этом ускорило распад огромных городских имений на мелкие наделы к концу екатерининского царствования и повысило интенсивность землепользования. Между тем, без подобного принуждения к усиленному использованию земли Петербург мог бы очень быстро сделаться одним из первых в мире городов-спрутов, безудержно расползаясь вширь.

 

Жалованная грамота городам

Главный упрек критиков в адрес городского управления времен Екатерины состоит в том, что величественная законодательная система, созданная императрицей в 1785 г., не работала, во всяком случае – при её жизни. Этот вывод, к которому пришел И.И. Дитятин в своей истории первого столетия городского общества Санкт-Петербурга и который повторили затем А.А. Кизеветтер и П.Н. Милюков, а за ними и многие другие историки, означает, что вновь созданные органы управления оставались слабыми, недостаточно финансировались и были неспособны сделать ничего действительно важного. И.И. Дитятин не обнаружил буквально никаких архивных данных, свидетельствующих об активности различных новых выборных органов в последнее десятилетие екатерининского царствования. Он не смог даже установить, когда были основаны новые городские учреждения. Первый полный годовой бюджет Санкт-Петербурга, обнаруженный Дитятиным (это бюджет за 1797 г.), был чрезмерно мал для такого большого города и составлял всего 36 тыс. руб.

И.И. Дитятин

А.И. Салтыков

Хотя мнение И.И. Дитятина о слабости новой системы во многом справедливо, он преувеличил её степень. Причина того, что историку не удалось обнаружить точную дату учреждения нескольких новых административных органов, состоит в том, что они вовсе не были новыми. Например, структура гильдий, судебная система и должность городского головы уже существовали. Выборы как в старые, так и в новые учреждения состоялись в середине января 1786 г. под надзором генерала Н. Салтыкова. Таким образом, не прошло и года после провозглашения Жалованной грамоты городам, как её положения были проведены в жизнь в столице. Санкт-Петербургская губерния, напротив, была официально открыта только через пять лет после выхода закона о губернской реформе. Дабы наглядно показать, что Петербург полностью выполнил предписания Жалованной грамоты, Салтыков доложил о проведении выборов, написав их перечень напротив соответствующей статьи этого закона. Он доносил, что составление реестра городского населения (Городовая обывательская книга) было завершено 20 января 1786 г.. Реестр не включал в себя имена поголовно всех жителей города, а учитывал только тех, кто относился к законодательно определенным шести категориям городского населения. В соответствии с Ремесленным уставом учредили 61 ремесленный цех и избрали управу во главе с председателем (им стал старшина портновского цеха). Фактически старшин ремесленников было двое – один из них, Якоб Вимс, стоял во главе иностранных цехов (большей частью немецких), а второй, Степан Елизаров, возглавлял русские цехи.

Два года спустя сенаторам князю Михаилу Долгорукому и Сергею Акчурину было поручено ревизовать Санкт-Петербургскую губернию. Третий пункт их отчёта гласил: «Статьи Городового положения в думах пришли в исполнение с сопряженною от того Гражданам пользою; а наипаче в здешней столице под особенным смотрением Губернатора установленной порядок по разным ремесленным цехам заслуживает внимания и уповательно что и сия часть в скором времяни получит свое совершенство. При чем осмеливаемся пред Вашим Величеством упомянуть о Голове здешней градской думы Семене Калашникове, которой в отправлении своего звания неусыпныя оказывает труды и попечение». Если уж сенаторы не поленились упомянуть о том, как успешно Калашников справлялся со своими обязанностями, то, должно быть, новая система работала лучше, чем впоследствии представилось Дитятину.

 

Городская дума

И в самом деле, как показывает произведенный Дж. Хартли анализ деятельности Городской думы за 1788–1791 гг., большинство её депутатов регулярно посещало заседания. Ремесленники, судя по всему, не использовали всех преимуществ доставшегося им числа думских мест и часто посылали на заседания лишь символических представителей. Однако именитые граждане и настоящие городовые обыватели, похоже, всегда являлись в полном составе. Дума собиралась в среднем больше одного раза в месяц, т. е. гораздо чаще, чем предусматривалось в Городовом уложении. Дж. Хартли выяснила также, что заседания Думы часто посещали лица, не входившие в число её депутатов, в особенности члены Городского магистрата.

Обязанности новых думских организаций дублировали различные административные функции, находившиеся к тому времени в руках магистрата. Между двумя административными органами установились тесные связи. Не прошло и нескольких лет, как в Городской магистрат уже нередко попадали в роли бургомистров и членов правления те же люди, что заседали в Городской думе. Городская дума не только не пренебрегала возложенными на неё обязанностями, но даже выходила за их рамки, затрагивая сферы, находившиеся вне её непосредственного ведения.

Шестигласная дума принялась за дело без промедления, уже в 1786 г., приняв на себя, помимо прочего, надзор над городскими верфями, уличным освещением, содержанием мостов и сбором налогов. Она серьёзно отнеслась к своим обязанностям и готова была применять суровые меры, чтобы осуществлять свои полномочия. В 1786 г., первым же летом после избрания, Шестигласная дума посадила под арест 33 купцов за неуплату однопроцентного налога с капитала и держала их под стражей, пока они принудительно отрабатывали свои налоговые недоимки. Дума установила деловые отношения с Городским магистратом, хотя время от времени самостоятельно занималась такими вопросами, которые по правилам должна была передать ему. Например, в 1793 г. она рассмотрела множество опротестованных векселей. Разместив свои конторы рядом с самым оживленным торговым районом в городе, возле Гостиного двора, Шестигласная дума сознательно постаралась стать как можно доступнее купцам, ремесленникам и всем тем, кто подлежал её юрисдикции, зарабатывая на жизнь.

Деятельность Шестигласной думы выходила за рамки чисто административных и налоговых задач. Она также пыталась защищать и оберегать общественную нравственность. Её полномочия в этой сфере были ясно изложены в Городовом уложении: «Возбранять все, что доброму порядку и благочинию противно». Особенно это касалось городских трактиров и питейных домов. Трактиры, популярное место сборищ простого народа, издавна ассоциировались с пороками и буйством. В карты и кости играли с неистовым азартом, и нередко игры кончались драками, увечьями, а то и убийствами. Проститутки открыто завлекали посетителей питейных домов. В 1790 г. Шестигласная дума предложила реформировать публичные питейные заведения: допускать к владению ими только надёжных и честных людей, а также предписать, какие виды напитков должны продаваться в заведениях того или иного типа. Гонения на эти гнезда безнравственности явно были направлены против крестьян, так как Дума особо указала, что им запрещается держать трактиры. Тем самым одним решительным ударом Дума смогла как потребовать более пристойного поведения, так и обеспечить монополию на владение трактирами для купцов и мещан за счет крестьянства.

 

Финансы

Утверждение Дитятина о том, что в распоряжении городских властей буквально не было денег, также нуждается в разъяснении. Дитятин основывал это мнение на обнаруженном им бюджете 1797 г., в котором значилось, что городская администрация располагала суммой всего лишь в 36 тыс. руб. В реальности бюджет был гораздо больше. Известно, что, согласно указу от 22 сентября 1782 г., городу отходили 2 % экспортных и 1 % импортных пошлин. Это распоряжение было подтверждено как в статье 146 Городового уложения, так и в специальном указе петербургскому губернатору Коновницыну от 9 ноября 1786 г.. Тем же самым указом Городской думе выделялась сумма в 115 511 руб. из государственной казны для употребления на содержание городских школ, верфей и мореходного училища. Сверх того, по данным за 1789 г., город имел ещё ряд источников дохода: городская управа собирала арендную плату с торговцев, нанимавших лавки на разных рынках, также как и с тех, кто пользовался принадлежащими городу складами для хранения пеньки и соли. Эти выплаты составляли чуть больше 40 тыс. руб. в год. Ещё 7–8 тыс. поступали от хомутного сбора с извозчичьих лошадей. За развод понтонных мостов через Неву для пропуска судов городские власти получали по рублю с судна. Это приносило ежегодно больше 4 тыс. руб.. В общей сложности эти суммы дают ежегодный городской бюджет, превышающий 250 тыс. руб..

Кроме того, многие налоги, собиравшиеся и расходовавшиеся в городе, как, например, так называемые «квадратные деньги», уходившие на жалованье полицейских, оставались вне бюджета Думы. Словом, количество денег, расходуемых на городское управление, составляло гораздо большую цифру в рублях, чем полагал Дитятин. Когда в 1804 г. при Александре I был наконец введён единый городской бюджет, в котором все расходы на управление городом были сведены в общий список, то он сразу же превысил 1 млн руб.

При этом город был неспособен оградить свой бюджет от посягательств со стороны других правительственных учреждений. 29 июня 1790 г. А.А. Безбородко, самый активный член консультативного совета Екатерины, от имени государыни приказал генерал-губернатору Я.А. Брюсу взять 3 тыс. руб. из городских доходов на уплату жалованья наемным шкиперам и другим служащим Ладожской флотилии. И даже внутри города фонды иногда расходовались совсем не теми людьми, которым это полагалось по закону. В 1788–1791 гг. Безбородко несколько раз приказывал произвести выплаты «из суммы здешних городовых доходов» на разные цели: 520 руб. на причалы по Неве (декабрь 1788 г.); 1000 руб. на содержание мостов и 500 руб. на оснастку и наём команды для трёх катеров (апрель 1789 г.); снова 5 тыс. руб. на ремонт мостов и их дорожного покрытия (май 1789 г.); ещё 1585 руб. на починку мостов и 508 руб. на пристань (ноябрь 1789 г.); 2 тыс. на содержание мостов и 5 тыс. на мостовые (февраль 1790 г.); 6 тыс. на приведение в порядок казённых зданий в городах Санкт-Петербургской губернии (август 1790 г.); 5569 руб. на обновление противопожарного инвентаря (май 1791 г.).

Эти сторонние посягательства на городские ресурсы говорят или о том, что Шестигласная дума не справлялась со своими обязанностями, или что она не имела сил сопротивляться. В любом случае эти примеры подтверждают, что финансовая основа новой формы городского управления была в лучшем случае шаткой, и заставляют задаться вопросом, хорошо ли могла функционировать Дума, как бы она ни старалась, если она не имела права полновластно распоряжаться своим кошельком.

 

Оценка городского управления

Оценивая администрацию екатерининского Петербурга, нужно подойти к ней с критериями её времени и с учетом обстановки XVIII в.: было бы неисторично критиковать органы управления за то, что они не занимались решением проблем, которые тогда не считались делом городской администрации. По этой же причине не следует, подобно Дитятину и Кизеветтеру, критиковать систему управления за отсутствие в ней демократических принципов. Конечно, те должностные лица, которые избирало население, были малочисленны и не имели широких полномочий, но развитие демократии и не входило в задачи городского управления, что бы ни думали об этом либеральные историки XIX в.. Если же мы примем за критерий оценки управления Санкт-Петербургом способность муниципальных властей удовлетворять повседневные городские нужды, то надо признать, что органы администрации удивительно хорошо справлялись с решением этих задач. Градостроительное планирование было реалистично и учитывало насущные потребности населения. Власти успешно боролись с четырьмя природными напастями, одолевавшими город. Много внимания уделялось его санитарному состоянию, и шаги администрации в этой сфере свидетельствуют о её неподдельном стремлении повысить качество жизни: опасные и загрязняющие среду производства перемещали в пустынные места, всё больше и больше улиц обзаводилось мостовыми и фонарями, появилась канализационная сеть. В области мер социального обеспечения была, в сущности, введена система общего образования, а больницы Петербурга, учреждённые городскими и центральными властями, предоставляли медицинские услуги как богатым, так и бедным. Однако почти в каждом случае планы мероприятий начинали разрабатывать лишь тогда, когда назревал тот или иной кризис. За планирование принимались, чтобы решить какую-то насущную проблему, а не затем, чтобы создать нечто новое на пустом месте.

Систему административного управления Петербурга чаще всего критикуют за её крайнюю сложность. Единого органа городского управления не существовало, оно представляло собой скорее совокупность всевозможных контор, департаментов, канцелярий, комиссий, правлений, отвечавших за различные сферы жизни города. Разумеется, эта черта не была уникальной ни для Петербурга, ни для России, а являлась типичной для администрации начала Нового времени по всей Европе. В этой области, как и в других, законодательная деятельность Екатерины, вместо того чтобы сокращать число ведомств или объединять их путём слияния, лишь прибавляла всё новые учреждения с узкой, ограниченной зоной ответственности. При такой сложной организации было непонятно, на что именно распространяется власть тех или иных органов. Основные зоны ответственности оставались вполне определенными, но постоянно возникало множество конкретных проблем, решение которых могло входить в компетенцию сразу нескольких учреждений. Однако необходимо подчеркнуть, что ведомством, которое больше всех других занималось в городе повседневными делами управления, являлась полиция. Горожане контактировали с полицией чаще и по более разнообразным поводам, чем с любыми другими учреждениями.

Изменения в законы, касающиеся города, нередко вносили в запоздалых попытках угнаться за изменившимися условиями. Пока неповоротливая власть шла к тому, чтобы закрепить в законе определенное положение вещей, оно постепенно размывалось и сменялось другим в энергично растущем городе. Этот феномен особенно ярко проявился в вопросе ограничений коммерческой деятельности. Как раз в те периоды, когда открывать в городе новые фабрики строго запрещалось, здесь основали несколько мануфактур, предоставивших рабочие места сотням рабочих. Крестьянам не разрешалось торговать в городе, но массовые нарушения этого закона заставили смягчить его. А неудача сплошной переписи городского населения, призванной заставить беглых крестьян покинуть город, – одна из самых серьёзных по своим последствиям неудач законодателей – пошла на пользу развитию Петербурга. Невзирая на меры, которые должны были препятствовать его естественному росту, город продолжал набираться сил, а население всё прибывало под влиянием мощного притяжения столицы.

Один анекдот, восходящий ко времени Екатерины, также отражает критическое мнение об эффективности городской администрации. Однажды во время вечерней беседы в Эрмитаже государыня хвалила столичное управление за беспристрастие, в котором видела особенное влияние Городового уложения и Устава благочиния 1782 г. Екатерина утверждала, что со знатью и с простолюдинами власти обращаются одинаково.

«– Ну, вряд ли, матушка, это так, – отвечал Нарышкин.

– Я же говорю тебе, Лев Александрович, что так, – возразила императрица, – и если б люди твои и даже ты сам сделали какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.

– А вот завтра увидим, матушка, – сказал Нарышкин, – я завтра же вечером тебе донесу.

И в самом деле, на другой день чем свет надевает он богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишко одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпёнку, отправляется пешком на площадь, на которой в то время под навесами продавали всякую живность.

– Господин честной купец, – обратился он к первому попавшемуся ему курятнику, – а по чему продавать цыплят изволишь?

– Живых – по рублю, а битых – по полтинке пару, – грубо отвечал торгаш, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.

– Ну так, голубчик, убей же мне парочки две живых-то. Курятник тотчас же принялся за дело; цыплят перерезал, ощипал, завернул в бумагу и положил в кулек, а Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.

– А разве, барин, с тебя рубль следует? Надобно два.

– А за что ж, голубчик?

– Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я говорил тебе: живые по рублю.

– Хорошо, душенька, но ведь я беру не живых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее?

– Да ведь они были живые.

– Да и те, которых продаёшь ты по полтине за пару, были также живые, ну я и плачу тебе по твоей же цене за битых.

– Ах ты калатырник! – взбесившись, завопил торгаш. – Ах ты шишмонник этакий! Давай по рублю, не то вот господин полицейский разберёт нас!

– А что у вас за шум? – спросил тут же расхаживающий для порядка полицейский.

– Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, – смиренно отвечает Нарышкин, – господин купец продает цыплят живых по рублю, а битых по полтине пару; так чтоб мне, бедному человеку, не платить лишнего, я и велел перебить их и отдаю ему по полтине.

Полицейский вступился за купца и начал тормошить его, уверяя, что купец прав, что цыплята были точно живые и потому должен он заплатить по рублю, а если он не заплатит, так он отведет его в сибирку. Нарышкин откланивался, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно.

– Давай ещё рубль или в сибирку.

Вот тут Лев Александрович, как будто не нарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский в ту же секунду вскинулся на курятника:

– Ах ты, мошенник! Сам же говорил – живые по рублю, битые по полтине и требует за битых как за живых! Да знаешь ли, разбойник, что я с тобой сделаю? Прикажите, ваше превосходительство, я его сейчас же упрячу в доброе место: этот плутец узнает у меня не уважать таких господ и за битых цыплят требовать деньги как за живых!

Разумеется, Нарышкин заплатил курятнику вчетверо и, поблагодарив полицейского за справедливое решение, отправился домой, а вечером в Эрмитаже рассказал императрице происшествие, как только он один умел рассказывать, пришучивая и представляя в лицах себя, торгаша и полицейского. Все смеялись, кроме императрицы…».

В заключение, несмотря на свидетельства того, что городом, возможно, управляли не так хорошо, как представляла себе Екатерина, следует отметить главную заслугу городской администрации – она подготовила Петербург к дальнейшему физическому расширению. Авторы градостроительных проектов и полиция заставили горожан интенсивнее использовать землю под застройку. Власти вели строительство посредством общественных работ, учреждали строительные нормы и правила, принимали меры для борьбы с природными бедствиями, и город становился все пригоднее для обитания. Администрация стимулировала развитие сети перевозок и коммуникаций: после того как одели в гранит набережные рек и каналов, стало возможным их усиленное использование. Различные повинности – от вывоза мусора до борьбы с пожарами – возложили на постоянных служащих, вместо того чтобы предоставить населению и впредь исполнять их своими силами. Кроме того, городские власти ощутили первые уколы общественной сознательности, и это заставило их принимать надлежащие меры в пользу жертв общества, т. е. заниматься благотворительностью. Словом, можно утверждать, что администрация Петербурга сознательно и ответственно, невзирая на трудности, способствовала развитию города.