Они выехали из города около полуночи: Гарри – за рулем, Дельфина с ним рядом, а Лорен с Айлин – сзади. Небо было ясным, упавший с деревьев снег не таял и лежал белым ковром вокруг стволов и на скалистых уступах вдоль шоссе. Гарри притормозил у моста.

– Выходим.

– Здесь нас могут увидеть, – возразила Айлин. – Вдруг кто-нибудь остановится посмотреть, чем мы тут занимаемся?

Гарри снова завел двигатель. Они свернули на первую же проселочную дорогу, вышли из машины и двинулись вдоль берега, заросшего кружевными кедрами. Снег под ногами чуть похрустывал, хотя и лежал на сырой, размякшей земле. У Лорен под пальто была только пижама, а на ногах – ботинки, надетые по настоянию Айлин.

– Может, здесь? – спросила Айлин.

– Слишком близко к дороге, – ответил Гарри.

– Не так уж и близко.

Год назад Гарри бросил работу в общественно-публицистическом журнале – перегорел. И купил в собственность еженедельную газету в городке, что запомнился ему с детства. Когда-то у его родителей была на здешнем озерце дача, а в местной гостинице он впервые попробовал пиво. В первое же воскресенье после приезда он повез Айлин и Лорен туда поужинать.

Но бар оказался закрыт. Гарри с Айлин пришлось довольствоваться водой.

– Как же так? – удивилась Айлин.

Гарри, вопросительно подняв брови, взглянул на хозяина гостиницы и по совместительству – официанта.

– Воскресенье? – спросил он.

– Лицензии нет.

Хозяин говорил с сильным акцентом – и, как могло показаться, довольно пренебрежительно. Одет он был в рубашку с галстуком, кардиган и брюки – все какое-то рыхлое, жеваное, потрепанное, будто эта одежда, как вторая кожа, росла, увядала и старилась вместе со своим владельцем.

– Раньше такого не бывало, – заметил Гарри, но ничего не услышал в ответ и заказал всем по ростбифу.

– Сама любезность, – процедила Айлин.

– Типичная манера европейцев, – объяснил Гарри. – Они считают, что не обязаны все время улыбаться.

Он стал перечислять, что здесь осталось прежним: высокие потолки, ленивый вентилятор, даже картина на стене – мрачное изображение охотничьей собаки, несущей в зубах птицу с оперением цвета ржавчины.

В обеденный зал вошли новые посетители. Целый клан. Девчушки в лакированных туфельках и платьях с крахмальными оборками, малыш, едва научившийся ходить, помертвевший от стыда подросток в выходном костюме, многочисленные родители и родители этих родителей: тощий, рассеянного вида старик и – в инвалидном кресле – кособокая старушка с приколотым к корсажу букетиком. Разодетые в цветастые платья женщины, все как на подбор, габаритами были вчетверо больше Айлин.

– Годовщина свадьбы, – шепнул Гарри.

На пути к выходу он остановился, представился, познакомил весь клан со своими родными, сообщил, что теперь заведует местной газетой, и поздравил собравшихся. Испросил разрешения записать, кого как зовут. Широколицый, загорелый, с блестящей каштановой шевелюрой, Гарри выглядел очень моложаво. От него исходила атмосфера благополучия и доброжелательности, передавшаяся всем, кто сидел за столом, кроме разве что смущенного подростка и престарелых супругов. Гарри спросил, сколько эти двое уже вместе, и ему ответили: шестьдесят пять лет.

– Шестьдесят пять лет! – воскликнул Гарри, внутренне содрогаясь.

Он спросил, можно ли поцеловать невесту и, поскольку та отвернулась, коснулся губами отвисшей мочки уха.

– А теперь ты поцелуй жениха, – обратился он к Айлин.

С натянутой улыбкой она чмокнула старика в макушку.

– Мама не разговаривает, – сказала одна из толстух, – но я отца спрошу. Каков рецепт счастливого брака? – проорала она старику в ухо.

Его лицо скривилось в плутоватой ухмылке.

– Не пожволяй жене ш тобой шпорить.

Взрослые рассмеялись, и Гарри сказал:

– Так и запишем для газеты: по всем вопросам вы достигали обоюдного согласия.

Уже на улице Айлин заговорила:

– Как можно так растолстеть? Не понимаю. Это же надо объедаться круглые сутки.

– Уму непостижимо, – сказал Гарри.

– Фасоль подали консервированную, – возмущенно продолжала она. – И это в августе. В сезон урожая. Не здесь ли, по идее, ее должны выращивать?

– Ну просто слов нет, – весело пробормотал он.

Очень скоро в гостинице произошли перемены. В бывшем обеденном зале сделали подвесной потолок из картонных пластин, скрепленных металлическими держателями. Вместо больших круглых столов поставили маленькие квадратные, а тяжелые деревянные стулья уступили место легким металлическим, с темно-бордовыми сиденьями. Потолок, став ниже, отсек верхнюю часть окон и превратил их в горизонтальные прямоугольники. В одном из них неоном светилась вывеска: «КАФЕ ЗДЕСЬ ВАМ РАДЫ».

Вопреки этим словам, мистер Паладжян, хозяин заведения, никогда не улыбался и не произносил лишнего слова.

Тем не менее около полудня и ближе к вечеру в кафе становилось оживленно. Приходили в основном старшеклассники, но были и ребята помладше. Кафе привлекало к себе тем, что здесь не запрещалось курить. Правда, тем, кому на вид не было шестнадцати, табачные изделия не продавали. На этот счет мистер Паладжян был неумолим.

– Тебе нельзя, – монотонно повторял он гнусавым голосом. – Тебе нельзя.

Совсем недавно он нанял помощницу, и та всегда смеялась, если кто-нибудь пытался купить у нее сигареты в обход запрета.

– Кого ты хочешь обдурить, малыш?

Хотя любой, кому стукнуло шестнадцать, по просьбе младших мог купить хоть десять пачек.

Все по букве закона, говорил Гарри.

Он перестал там обедать (слишком шумно), но по-прежнему приходил на завтрак. У него была надежда, что в один прекрасный день мистер Паладжян оттает душой и поведает ему историю своей жизни. Гарри завел особую папку, где хранились наметки для книг, и неустанно выискивал новый материал. Как знать, вдруг такой вот мистер Паладжян, приговаривал он, или, к примеру, эта толстая строгая буфетчица окажутся кладезью трагических или авантюрных историй, из которых выйдет настоящий бестселлер.

Жить нужно с интересом, сказал он как-то Айлин. Смотреть на мир открытыми глазами, чтобы распознавать возможности каждого человека, чтобы в каждом видеть все человечество. Нужно быть начеку. Если он и мог чему-то ее научить, так именно этому принципу. Быть начеку.

Как обычно, Лорен приготовила себе завтрак сама: хлопья с кленовым сиропом вместо молока. Айлин сделала кофе и забрала его с собой в постель, чтобы еще понежиться. Разговаривать ей не хотелось. Она работала в редакции газеты и по утрам долго раскачивалась. Стряхнув сон – уже после того, как Лорен ушла в школу, – она встала с постели, приняла душ и облачилась в один из своих дерзких повседневных нарядов. На исходе осени он, как правило, включал объемный свитер, короткую кожаную юбку и колготки вызывающих цветов. Подобно мистеру Паладжяну, Айлин явно выделялась своей внешностью среди местных жителей, но, в отличие от него, была красива: короткие черные волосы; длинные золотые серьги, похожие на восклицательные знаки; чуть тронутые сиреневыми тенями веки. В редакции она держалась отстраненно и сухо, но в стратегически важные моменты вспыхивала ослепительной улыбкой.

Семья обосновалась в съемном доме на окраине городка. Позади двора открывались просторы, будто созданные для любителей отдыха на природе: каменистые взгорки, гранитные склоны, заросшие кедровником болотца, небольшие озера, а дальше смешанный лес – тополя, клены, лиственницы и ели. От этого пейзажа Гарри был в восторге. В один прекрасный день, говорил он, мы проснемся и увидим во дворе лося. Лорен приходила из школы поздно, на закате, когда последнее тепло осеннего дня оказывалось обманкой. В доме стоял холод, пахло вчерашним ужином, застарелой кофейной гущей и мусором, за вынос которого отвечала она. Гарри надумал сделать компост, чтобы весной развести огород. Лорен выносила ведро с объедками, очистками, огрызками, кофейной гущей на опушку того самого леса, из которого мог выбежать лось или медведь. Тополиная листва пожелтела, лиственницы рыжели бахромой на фоне вечнозеленых деревьев. Лорен опрокидывала ведро в компостную кучу, а сверху, как учил Гарри, лопатой набрасывала землю и скошенную траву.

Жизнь ее теперь была совсем не такой, как всего несколько недель назад, когда они с Гарри и Айлин в жаркие дни ездили на озера купаться. Вечерами они с Гарри ходили знакомиться с этим городком, а в это время Айлин шкурила, и красила, и клеила обои, утверждая, что в одиночку справится куда быстрее. К Гарри она обратилась с единственной просьбой – перетащить все коробки с бумагами, архивный шкафчик и письменный стол в захудалую подвальную каморку, чтобы они ей не мешали. Лорен вызвалась ему помочь.

Она подняла одну из картонных коробок, и та оказалась на удивление легкой, как будто в ней лежали не стопки бумаг, а какая-нибудь ткань или пряжа.

– А тут что? – спросила Лорен, и Гарри, увидев, что она держит эту коробку, сказал:

– Эй. – А потом еще пробормотал: – Господи.

Отняв у нее коробку, он сразу же убрал ту в архивный шкаф и с грохотом задвинул ящик.

– Господи, – повторил Гарри.

Гарри, пожалуй, впервые заговорил с ней таким грубым и раздраженным тоном. Поглядев по сторонам, будто опасаясь лишних глаз, он похлопал руками по бедрам.

– Извини, – сказал он. – Не ожидал, что ты ее возьмешь.

Облокотившись на архивный шкафчик, он спрятал лицо в ладони.

– Вот что, – начал он, – вот что, Лорен. Я мог бы придумать какую-нибудь отговорку, но скажу правду. Поскольку считаю, что детям нужно говорить правду. Во всяком случае, детям твоего возраста. Но это должно остаться между нами. Договорились?

Лорен только и сказала:

– Договорились.

А сама уже почувствовала, что лучше бы ей ничего не знать.

– Здесь хранится пепел, – сказал Гарри. Его голос странно дрогнул на слове «пепел». – Но не простой. Этот пепел остался после кремации младенца. Младенец умер еще до твоего рождения. Понимаешь? Сядь.

Она села на стопку общих тетрадей с записями Гарри. Он поднял голову и посмотрел на Лорен:

– Видишь ли… то, о чем я тебе сейчас рассказываю, причиняет страдания Айлин, поэтому она не должна знать о нашем разговоре. Именно по этой причине мы раньше тебе ничего не говорили. Она не выносит, когда ей об этом напоминают. Теперь ты понимаешь?

Лорен дала тот ответ, который от нее требовался. Да.

– Так вот… этот ребенок родился до тебя. Девочка. Когда она была совсем крошечной, Айлин забеременела. Это стало для нее ударом, потому она уже поняла, что с новорожденным ребенком очень тяжело, бессонные ночи, а тут еще по утрам ее стала мучить рвота. Не только по утрам, но и днем, и ночью, и Айлин не знала, как это пережить. Как пережить беременность. Однажды вечером, когда ей стало совсем невыносимо, она почему-то решила, что от этого надо убежать. В темную дождливую пору она взяла с собой малютку в колыбельке, разогналась на дороге и не вписалась в поворот. Ребенок вылетел из люльки, потому что не был как следует пристегнут. Айлин получила сотрясение мозга и перелом ребер, и мы больше всего боялись, как бы нам не потерять обоих детей.

Он глубоко вздохнул.

– То есть одного мы потеряли сразу. Малышка погибла при падении. Но мы сохранили ребенка, которого носила под сердцем Айлин. Потому что. Это была ты. Понимаешь? Ты.

Лорен едва заметно кивнула.

– Мы скрывали это не только из-за переживаний Айлин, но еще и потому, что ты могла почувствовать себя нежеланной. Особенно если принять во внимание начало истории. Но ты должна мне поверить, что мы тебя ждали. Ох, Лорен. Ты была нам нужна. И нужна сейчас.

Убрав локоть с архивного шкафа, Гарри подошел к ней и обнял. От него пахло потом, пахло спиртным, которое они с Айлин пили за ужином, и Лорен испытала неловкость и стыд. Ее ни капли не расстроил рассказ про пепел, хотя от него и веяло какой-то жутью. Но она поверила Гарри на слово – что Айлин и в самом деле страдала от этой истории.

– Значит, из-за этого у вас и случаются скандалы? – как бы между прочим спросила она, и Гарри тут же разжал объятия.

– Скандалы, – грустно повторил он. – Наверное, причина отчасти в этом. Причина ее истерик. Знаешь, мне по-настоящему больно, что все так произошло. Очень больно.

Иногда во время прогулок Гарри спрашивал Лорен, не бывает ли ей тревожно или грустно от всего, что она узнала из их разговора. «Нет», – с раздражением бросала Лорен, а он отвечал: «Ну и хорошо».

На каждой улице таилось что-нибудь необыкновенное: особняк в викторианском стиле (ныне – дом престарелых), кирпичная башня, оставшаяся от фабрики по производству швабр, могилы 1842 года. А еще как-то раз на пару дней приезжала осенняя ярмарка. Гарри с Лорен наблюдали за соревнованиями грузовиков, которые по очереди месили грязь и виляли из стороны в сторону, волоча за собой прицеп, опасно нагруженный бетонными плитами, пока не останавливались от перегрева двигателя, а судьи замеряли пройденное расстояние. Гарри и Лорен выбрали себе по грузовику и стали болеть каждый за свой.

Сейчас Лорен стало казаться, что те дни были насквозь пропитаны фальшью, бездумным, напускным оживлением, не имеющим ничего общего с грузом реальных будней, который придавил ее с началом учебы, выпуском газеты и наступлением холодов. Медведи, лоси виделись теперь обычными дикими животными, что рыскают в поисках корма, и мысли о возможной встрече с ними уже не вызывали радостного волнения. Теперь она не стала бы прыгать и вопить, как на той ярмарке, когда болела за свой грузовик. Ее могли застукать ребята из школы – чего доброго, подумали бы, что она придурочная.

Впрочем, они примерно так и думали.

Из-за своих знаний и житейской осведомленности, которые, как она смутно догадывалась, со стороны могли выглядеть наивностью и самодовольством, Лорен стала в школе белой вороной. То, что для ее одноклассников оставалось тайной за семью печатями, было для нее ясно как день, а скрывать свои знания она не научилась. Потому-то (ну и еще, конечно, потому, что она правильно произносила «Л’Анс-о-Медоуз» и читала «Властелина колец») между нею и другими ребятами выросла стена. В пятилетнем возрасте Лорен выдула полбутылки пива, а в шесть лет затянулась марихуаной; правда, ни то ни другое ей не понравилось. За ужином ей иногда наливали немного вина, но против этого она не возражала. Ей было известно, что такое оральный секс, какие есть способы предохранения от беременности, чем занимаются гомосексуалисты. Раньше она довольно часто видела Гарри и Айлин без одежды, а как-то раз увидела голыми и их друзей, собравшихся на природе у костра. Тогда же, на каникулах, она с другими детьми подсматривала, как отцы, предварительно сговорившись, тайком заползали в палатки к чужим женам. Один мальчишка предложил ей заняться сексом, она согласилась, но он опозорился, и они разругались, а потом ее мутило от одного его вида.

Здесь все это давило на нее тяжким бременем, вызывало ощущение неловкости, даже какой-то неполноценности, ныло в душе смутной тоской. Но с этим ничего нельзя было поделать, кроме как напоминать самой себе, что Гарри и Айлин в школе следует называть мамой и папой. От этого их портреты как будто росли, но при этом становились расплывчатыми. Достаточно было произнести «мама», «папа» – и четкие контуры тут же размывались, а сами образы слегка приукрашивались. Но дома этот прием не срабатывал. Она не могла себе признаться, что так было бы спокойнее.

Кафе неодолимо притягивало к себе одноклассниц Лорен, но им не хватало смелости зайти внутрь, и девочки, пройдя через вестибюль гостиницы, направлялись в туалет. Там они минут пятнадцать, а то и полчаса делали себе и друг дружке прически, красили губы помадой, не иначе как украденной из универмага «Стедманс», нюхали запястья и шеи подруг, опрысканные всевозможными пробными духами в парфюмерном отделе аптекарского магазинчика.

Когда они позвали с собой Лорен, она заподозрила подвох, но все равно согласилась, лишь бы не возвращаться в потемках одной в дом на опушке леса.

Едва зайдя в вестибюль, две девочки потащили Лорен к конторке, за которой на высоком стуле сидела буфетчица и что-то высчитывала на калькуляторе.

Буфетчицу – Лорен знала об этом от Гарри – звали Дельфиной. У нее были длинные роскошные волосы, то ли белесые от природы, то ли просто седые, – выглядела она далеко не юной. По-видимому, волосы ей мешали: привычным жестом она то и дело отбрасывала их назад. Глаза с тяжелыми веками, на которых густо лежали фиолетовые тени, обрамляла темная оправа очков. Лицо ее, как и тело, было широким, бледным и гладким. В ее облике, впрочем, не читалось ни малейшего намека на вялость. Она подняла голову – глаза оказались ровного светло-голубого цвета – и окинула девочек взглядом, выражающим готовность к любой гнусной каверзе.

– Это она, – выпалили девочки.

Теперь буфетчица уставилась на Лорен.

– Лорен? Точно? – спросила она.

Удивленная Лорен подтвердила, что зовут ее именно так.

– Я спросила у них, нет ли в школе ученицы по имени Лорен, – объяснила Дельфина таким тоном, будто девочки уже были где-то далеко и не имели никакого отношения к разговору. – У меня тут находка есть. Видно, кто-то в кафе потерял.

Выдвинув ящик, она достала золотую цепочку. С цепочки свисали подвески в форме букв, образующих имя: ЛОРЕН.

Лорен помотала головой.

– Не твоя? – переспросила Дельфина. – Жаль. Я уж всех школьников опросила – никто не признается. Пусть лежит пока. Авось кто-нибудь и хватится.

– Можно разместить объявление в газете моего папы, – сказала Лорен.

Лишь на следующий день она поняла, что лучше было бы сказать просто «в газете»: проходя по школьному коридору мимо каких-то девчонок, она услышала ехидное «в газете моего папы».

– Можно, конечно, – сказала Дельфина, – да только сюда слетятся все кому не лень и будут доказывать, что это их цепочка. И каждая будет прикидываться, что ее зовут Лорен. Цепочка-то золотая.

– Они же не смогут ее носить, если их не так зовут, – заметила Лорен.

– Ну и что? Заполучить-то всем охота.

Девочки тем временем направились в сторону туалета.

– Эй, вы, – окликнула их Дельфина, – туда нельзя.

Они в удивлении обернулись:

– Как нельзя?

– А вот так, нельзя. Ступайте дурачиться в другое место.

– Но раньше вы нас пускали.

– То было раньше, а это сейчас.

– Разве туалет открыт не для всех?

– Нет. В городской управе – для всех. А ну, брысь отсюда.

– Я не тебе, – окликнула она Лорен, когда та зашагала вслед за девочками. – Жаль, что цепочка не твоя. Ты зайди через денек-другой. Если никто не признается, отдам ее тебе: имя-то на ней все равно твое.

Лорен пришла на следующий день. Цепочка была ей сто лет не нужна: у нее в голове не укладывалось, как можно расхаживать с собственным именем на шее. Просто ей хотелось чем-нибудь себя занять, куда-нибудь сходить. В другое время она бы заглянула в редакцию, но из-за ехидного «в газете моего папы» у нее пропало всякое желание там показываться.

Она решила не заходить в вестибюль, если увидит не Дельфину, а мистера Паладжяна. Но Дельфина была на месте и поливала жухлый цветок, стоящий на подоконнике.

– А, это ты, – сказала Дельфина. – Цепочку никто пока не спрашивал. Чувствую, в конце недели она тебе достанется. Ты заходи примерно в это время. В середине дня я в кафе не работаю. Если меня на месте не будет, позвони, я выйду.

– Хорошо, – выдавила Лорен и направилась к выходу.

– Может, задержишься на минутку? Давай я тебя чаем угощу. Ты чай пьешь? Разрешают тебе? Или чего другого хочешь?

– Можно мне шипучку из лимона и лайма?

– В стакане? Принести стакан? Лед?

– Не надо, – ответила Лорен, – спасибо.

Дельфина все равно принесла стакан со льдом.

– Мне показалось, теплая.

Она предложила Лорен сесть либо у окна, где стояли потертые кожаные кресла, либо на высокий стул у конторки. Лорен выбрала стул, и Дельфина пододвинула себе другой.

– Итак, что нового ты сегодня узнала в школе?

– Ну… – протянула Лорен.

Широкое лицо Дельфины расплылось в улыбке.

– Да я шучу. Сама в детстве терпеть не могла, когда меня про школу расспрашивали. Начать с того, что мне было не упомнить, чему нас там учили. А ко всему прочему, после уроков у меня не было никакого желания талдычить про учебу. Так что проехали.

Лорен не удивило столь явное желание этой женщины с ней подружиться. Ее воспитывали в духе равенства детей и взрослых, хотя она и замечала, что для многих взрослых такое непривычно и лучше бы на них в этом вопросе не давить. Дельфина же, судя по всему, слегка нервничала. Новая знакомая говорила без умолку, смеялась невпопад и, пытаясь скрыть неловкость, дотянулась до ящика конторки, откуда извлекла плитку шоколада.

– Угощайся. Глядишь, еще разок ко мне в гости забежишь, а?

Теперь смутилась Лорен, хотя шоколад был очень кстати. Дома ей не давали сладкое.

– Меня не надо подкупать, – сказала она. – Я в другой раз просто так приду.

– Ох ты! Это надо же. Чудо что за ребенок. А ну, давай обратно.

Дельфина потянулась за шоколадкой, и Лорен от смеха согнулась пополам, прижимая угощение к себе.

– Я же говорю: в другой раз. В другой раз меня не нужно будет подкупать.

– Значит, разок можно и подкупить. Так?

– Мне заняться нечем, – призналась Лорен, – неохота сразу после уроков домой идти.

– А к подружкам в гости не заходишь?

– У меня нет подруг. Я в этой школе только с сентября.

– Если у тебя в школе все такие, как та компашка, что тут околачивалась, то лучше уж наособицу ходить. Как тебе городок?

– Маленький. Но кое-что мне нравится.

– Да это ж помойка. Все маленькие городишки такие. Я за свою жизнь столько помоек повидала, что удивляюсь, как мне до сих пор крысы нос не отгрызли.

Буфетчица ощупала свой нос. Лак на ногтях был того же цвета, что и тени.

– На месте вроде, – с сомнением объявила она.

Помойка. Словцо было вполне в духе Дельфины. Рассуждала она без обиняков – не беседовала, а рубила сплеча, суждения выносила резкие, непредсказуемые. О себе – о своих пристрастиях, о физических состояниях – рассказывала будто о великой тайне, неповторимой в своем роде и непостижимой.

У нее была аллергия на свеклу. Всего лишь одна капля свекольного сока могла вызвать у нее отек горла, и тогда ее пришлось бы везти в больницу на срочную операцию, чтобы спасти от удушья.

– А у тебя есть на что-нибудь аллергия? Нет? Ну и славно.

Она считала, что у женщины, независимо от рода занятий, должны быть ухоженные руки. Лак она предпочитала синий или фиолетовый. А еще любила массивные звенящие серьги и носила их даже на работе. Маленькие серьги-гвоздики ей не нравились.

Она не боялась змей, но зато рядом с кошками чувствовала себя неуютно. Не иначе как из-за того, считала она, что в младенчестве ее напугала кошка, которая запрыгнула к ней в кроватку, привлеченная запахом молока.

– А ты? – обратилась она к Лорен. – У тебя есть страхи? Какой у тебя любимый цвет? Ты когда-нибудь ходила во сне? У тебя от солнца кожа загорает или краснеет? А волосы быстро растут или медленно?

Лорен не впервые приходилось встречаться с таким проявлением интереса. Гарри и Айлин (особенно Гарри) допытывались о ее мнениях, мыслях и чувствах по самым разным вопросам. Иногда подобное любопытство вызывало у нее досаду. Но раньше она и подумать не могла, что людей способно заинтересовать нечто другое, что второстепенные подробности кому-то могут показаться столь важными. И она не опасалась, как это бывало дома, что у таких вопросов есть двойное дно, что отвечать нужно с оглядкой, чтобы из тебя не вытянули душу.

Дельфина учила ее разным анекдотам. Говорила, что знает их сотни, но Лорен расскажет только приличные. Гарри не счел бы приличными анекдоты, в которых высмеивались жители Ньюфаундленда («ньюфи»), но Лорен вежливо смеялась.

Гарри с Айлин она говорила, что после школы зайдет к подруге. В каком-то смысле это было правдой. Судя по всему, они только радовались. Но из-за них она не взяла цепочку со своим именем, когда Дельфина предложила ее забрать. Лорен изобразила уверенность, что настоящая владелица все-таки найдется.

Дельфина была знакома с Гарри; она обслуживала его столик за завтраком и вполне могла рассказать ему о визитах Лорен, но, похоже, этого не сделала.

Иногда она выставляла табличку с надписью: «Звоните, вас обслужат» – и звала Лорен составить ей компанию. В гостиницу изредка наезжали постояльцы: нужно было застилать кровати, драить ванные комнаты, пылесосить ковры. Дельфина никогда не разрешала Лорен помогать.

– Просто посиди, поговори со мной, – говорила она, – а то меня уже тоска заела.

При этом больше разговаривала она сама. Рассказывала о своей жизни, даже не пытаясь выстроить последовательность событий. Действующие лица появлялись и исчезали, а Лорен должна была держать их в голове, не задавая вопросов. Мистер такой-то и миссис такая-то были добрыми хозяевами. А злые хозяева носили имена Старый Боров и Старая Лошадиная Задница (Не вздумай за мной повторять!). Дельфина работала в больницах (Медсестрой? Смеешься, что ли?!), на табачных плантациях, в приличных ресторанах и дешевых забегаловках, а еще поварихой на лесозаготовках, уборщицей в автопарке, где творились такие гадости, что и рассказать стыдно, и продавщицей в круглосуточном магазине, куда однажды ворвались налетчики, после чего она уволилась.

Тусовалась она с двумя подружками: то с Лоррейн, то с Фил. Фил вечно хватала без спросу чужую одежду и однажды пошла на танцы в блузке Дельфины, да так пропотела, что блузка под мышками истлела. Лоррейн окончила школу, но допустила огромную ошибку, выйдя замуж за одного кретина, и теперь наверняка локти кусала.

У Дельфины тоже были возможности выйти замуж. Кто-то из ее ухажеров неплохо устроился в жизни, кто-то совсем опустился, а про иных она знать ничего не знала. В свое время ей очень нравился парень по имени Тони Килбрайд, но тот был католиком.

– Ты, поди, не догадываешься, что это значит для женщины.

– Это значит, что нельзя предохраняться, – отчеканила Лорен. – Айлин была католичкой, но потом отреклась, потому что ее это не устраивало. Айлин – это моя мама.

– Мама твоя напрасно волновалась – вон как оно вышло.

Лорен не поняла этих слов. Она решила, что Дельфина имеет в виду отсутствие у Лорен братьев и сестер. Должно быть, Дельфина думала, что Гарри с Айлин и хотели бы еще детей, но Айлин не смогла больше забеременеть. По сведениям Лорен, все обстояло совсем не так.

– Они могли бы завести еще детей, только не захотели.

– А ты почем знаешь? – шутливым тоном спросила Дельфина. – Вдруг не смогли. Вдруг и тебя они удочерили.

– Нет. Не удочерили. Я точно знаю.

Она чуть не выболтала, что произошло с Айлин во время беременности, но сдержалась, ведь Гарри требовал хранить это в тайне. Лорен была суеверной и считала, что нарушать обещания не к добру, хотя давно заметила, что взрослые идут на это с большой легкостью.

– Чего нахмурилась? – Дельфина легонько пробежала по щекам Лорен ногтями цвета ежевики. – Уж и пошутить нельзя.

Сушилка в гостиничной прачечной барахлила, и Дельфине пришлось развешивать мокрое белье, а поскольку на улице шел дождь, лучшим местом для сушки оказалась бывшая конюшня. Лорен помогла отнести корзины с чистым бельем в пустую каменную постройку позади усыпанного гравием двора. Пол в конюшне забетонировали, но в помещение все равно просачивался запах – не то из-под бетона, не то из-под штукатурки каменных стен. Пахло там сырой землей, лошадьми, кожей, мочой. В конюшне было пусто, если не считать бельевых веревок, пары колченогих стульев и комодов. Шаги отдавались гулким эхом.

– Крикни свое имя, – предложила Дельфина.

– Дельфи-и-и-и-н-а-а-а! – прокричала Лорен.

– Да не мое, а твое! На что тебе мое имя?

– С ним эхо лучше получается, – ответила Лорен и снова крикнула: – Дельфи-и-и-и-н-а-а-а!

– Терпеть не могу свое имя, – сказала Дельфина. – Свое имя все терпеть не могут.

– А я свое могу.

– «Лорен» приятно звучит. Красиво. Хорошее имя они для тебя выбрали.

Дельфина скрылась за простыней, которую развешивала на веревке. Лорен бродила по конюшне и насвистывала.

– Здесь петь хорошо, – сказала Дельфина. – Спой свою любимую песню.

Но у нее не было любимых песен. Казалось, это удивило Дельфину не меньше, чем то, что Лорен не знала анекдотов.

– А у меня их куча, – сказала Дельфина и завела: – «Лунная река, в милю шириной…»

Иногда эту песню запевал Гарри, и всякий раз несерьезно, будто подшучивая над словами или над самим собой. Дельфина же ее пела совсем иначе. Лорен чувствовала, как голос волнами тихой грусти притягивает ее к женщине за колышущимися простынями. И казалось, что сами простыни вокруг Дельфины – нет, вокруг нее и Дельфины – вот-вот растают, и от этого приятно щемило в груди. Пение Дельфины было похоже на широко раскрытые объятия, готовые тебя принять. Но почему-то от этого обнаженного чувства у Лорен скрутило живот, а к горлу подступила дурнота.

– «…Вот и поворот, черничный друг мой ждет…»

Чтобы только прервать эту песню, Лорен схватила стул без сиденья и начала скрести ножкой по полу.

– Я хотела у вас кое-что спросить, – решительно обратилась Лорен к Гарри с Айлин за ужином. – Может быть такое, что меня удочерили?

– С чего ты взяла? – удивленно спросила Айлин.

Гарри оторвался от еды, посмотрел на Лорен, предостерегающе вздернув брови, и попытался отшутиться:

– Надумай мы взять приемного ребенка, уж наверное, не выбрали бы такого, который вечно пристает с расспросами, как ты считаешь?

Айлин встала из-за стола, пытаясь расстегнуть неподдающуюся молнию на юбке. Юбка упала на пол, и тогда Айлин приспустила колготки и резинку трусов.

– Взгляни, – сказала она, – и все поймешь.

Ее живот, который под одеждой выглядел плоским, оказался слегка заплывшим и дряблым. На коже, еще хранившей следы загара до линии бикини, выделялись мертвенно-бледные полоски, поблескивавшие при свете кухонной лампы. Лорен видела их и раньше, но не обращала внимания: они были для нее всего лишь характерной приметой тела Айлин, как парные родинки на ключице.

– Это растяжки, – объяснила Айлин. – Ты занимала вот столько места, – продолжила она, неправдоподобно далеко вытянув руку перед животом. – Теперь убедилась?

Гарри придвинулся к Айлин и зарылся лицом в ее голый живот. Потом обернулся к Лорен и заговорил:

– Если тебе интересно, почему мы не завели еще детей, то потому, что нам нужна только ты. Ты умная, красивая девочка, с чувством юмора. Где гарантия, что другие дети будут такими же? Кроме того, наша семья отличается от других. Нам нравится кочевать с места на место. Нравится пробовать что-то неизведанное, экспериментировать. И у нас уже есть идеальный ребенок, способный приноравливаться к новому. Так зачем испытывать судьбу?

Айлин не видела выражения его лица, обращенного к Лорен, – выражения куда более серьезного, чем высказанные слова. На нем отражалось предупреждение, смешанное с разочарованием и удивлением.

Если бы не присутствие Айлин, Лорен задала бы Гарри множество вопросов. А что, если на самом деле они потеряли обоих детей, а не одного? Что, если не она, а кто-то другой был в животе у Айлин и оставил после себя белые растяжки? А может, ее взяли на замену? Если от нее уже пытались скрыть одну великую тайну, почему не может быть другой?

И хотя эти мысли ее тревожили, было в них что-то заманчивое.

Во время следующей встречи с Дельфиной у Лорен разыгрался сильный кашель.

– Пойдем наверх, – сказала Дельфина. – Есть у меня одно хорошее средство.

И как раз в тот момент, когда она устанавливала табличку «Звоните, вас обслужат», из кафе появился мистер Паладжян. На одной ноге у него был ботинок, а на другой – тапок с отрезанным мыском, откуда торчала перебинтованная ступня. На большом пальце бинт пропитался кровью.

Лорен подумала, что Дельфина при виде хозяина уберет табличку, но этого не произошло. Она всего лишь посоветовала:

– Как будет возможность – смените повязку.

Не глядя на Дельфину, мистер Паладжян кивнул.

– Я скоро вернусь, – сказала она.

Ее каморка располагалась под самой крышей, на четвертом этаже. С кашлем взбираясь по лестнице, Лорен спросила:

– А что у него с ногой?

– А что с ногой? – переспросила Дельфина. – Может, отдавил кто. Каблуком, например.

Потолок в комнате круто шел вниз по бокам от единственного окна. Из обстановки – кровать, раковина, стул и комод. На стуле переносная плитка с чайником. На комоде – армия баночек, флакончиков, расчесок, упаковка чайных пакетиков и какао-порошок в банке. Кровать застелена тонким светлым покрывалом из жатого хлопка в белую и бежевую полоску, точь-в-точь как в номерах для постояльцев.

– Не очень-то уютно, да? – сказала Дельфина. – Я сюда только спать прихожу.

Она набрала воды в чайник, включила плитку и сдернула покрывало, чтобы достать из-под него одеяло.

– Снимай куртку и хорошенько укутайся, – сказала она, трогая батарею. – Тепла тут не дождешься.

Лорен подчинилась. Дельфина достала из верхнего ящика комода пару чашек с ложками и насыпала какао.

– Я какао кипятком завариваю. А ты небось на молоке любишь. Я без молока обхожусь. Его сюда принесешь, а оно сразу киснет. Холодильника-то нет.

– Можно и с кипятком, – сказала Лорен, хотя сама ни разу так не пила какао. Ей вдруг захотелось оказаться дома и свернуться калачиком под пледом в свечении телевизора.

– Ну, что стоишь? – одернула ее Дельфина не то с досадой, не то с волнением. – Садись, устраивайся поудобнее. Чайник сейчас вскипит.

Лорен присела на краешек кровати. Внезапно Дельфина обернулась, схватила ее в охапку, вызвав новый приступ кашля, и усадила спиной к стене, так что ноги теперь нависали над полом. Затем стянула с нее ботинки и проверила носки.

Сухие.

– Я же хотела тебе лекарство от кашля дать. Ну-ка, где тут у меня сироп?

Из того же ящика комода появилась полупустая бутылка с янтарной жидкостью. Дельфина налила полную ложку.

– Открой рот. На вкус терпимо.

Лорен, проглотив снадобье, поинтересовалась:

– Это виски?

Дельфина взглянула на бутылку без этикетки:

– На бутылке ничего такого не написано. Вот, глянь. А что, маму с папой удар хватит, если они узнают, что тебя лечили от кашля ложечкой виски?

– Папа иногда готовит мне пунш.

– Неужели?

Чайник вскипел, и Дельфина разлила кипяток по чашкам. Затем она принялась быстро размешивать комки, разговаривая с ними притворно веселым голосом:

– Ну же, черти. Растворяйтесь.

В тот день Дельфина вела себя как-то странно. Она напустила на себя чрезмерную деловитость и суетливость, и за этим фасадом, похоже, таилась скрытая злость. А еще Дельфина казалась слишком большой для такой каморки и слишком ухоженной для такой убогой обстановки.

– Вот ты смотришь по сторонам, – сказала она, – и я прямо читаю твои мысли. Ну и нищета, думаешь ты. Почему у нее так мало вещей? Но я не коплю барахло. А все потому, что в жизни мне не раз приходилось срываться с места и уезжать. Только где-нибудь осядешь, как обязательно что-нибудь случится – и снова в дорогу. Но зато я деньги коплю. Сказать кому, сколько у меня на счету лежит, так не поверят.

Она протянула Лорен чашку, а сама, подложив под спину подушку, села у изголовья и закинула на кровать обтянутые капроновыми чулками ноги. Почему-то Лорен испытывала отвращение от вида ног в чулках. Не босых, не обутых, не в носках, не в надетых на чулки туфлях, а именно в чулках, особенно если эти ноги дотрагивались до какой-нибудь другой ткани. Какая-то непереносимость, равно как и необъяснимое отвращение к грибам или к плавающим в молоке хлопьям.

– Сегодня перед твоим приходом меня одолела жуткая тоска, – заговорила Дельфина. – Я вспоминала девушку, с которой дружила давным-давно, и думала, что надо бы ей написать – знать бы только куда. Звали ее Джойс. Я все прокручивала ее историю.

Под весом Дельфины матрас прогнулся, и Лорен с трудом удерживалась на месте, чтобы не скатиться в образовавшуюся ямку. Она так старалась не соприкасаться с Дельфиной, что устыдилась и потому стала вести себя особенно вежливо.

– Когда вы с ней познакомились? – спросила она. – В молодости?

Дельфина рассмеялась:

– Да. В молодости. Она тоже была совсем молоденькой, и ей пришлось уйти из дома, а потом она повстречала одного парня и залетела. Понимаешь, о чем я?

– Да. Забеременела.

– Именно. Так вот, пустила она это дело на самотек, думала, видать, что рассосется. Как фингал. Ха-ха. А у этого парня уже было двое детей от другой женщины. Официально он с ней не записывался, но она ему была вроде как жена, и он все думал к ней вернуться. Да не успел – повязали его. И ее, Джойс, тоже повязали – она ему дурь носила. Прятала в тюбики от тампонов, – знаешь, как они выглядят? Соображаешь, что такое дурь?

– Да, – ответила Лорен на оба вопроса разом, – конечно. Наркотики.

Дельфина отпила из своей чашки, издав булькающий звук.

– Ты понимаешь, что об этом надо помалкивать?

В чашке Лорен плавали комки, но она не хотела размешивать их ложкой, на которой еще оставались следы так называемого сиропа от кашля.

– Приговорили ее условно – хоть какой-то прок от ее положения был, иначе бы она так легко не отделалась. А потом она через одну религиозную общину вышла на врача, который вместе с женой принимал роды и тут же отдавал младенцев на усыновление. Все было шито-крыто, и старались они не задаром, но зато в обход социальной службы. В общем, родила она – и больше своего ребенка не видела. Знала только, что родила девочку.

Лорен оглянулась по сторонам в поисках часов. Их нигде не было видно. Наручные часы Дельфины прятались под рукавом черного свитера.

– Уехала она из тех краев, а потом чего только с ней в жизни не случалось. Про ребенка и не вспоминала. Думала, замуж выйдет, дети пойдут. Но не тут-то было. Может, оно и к лучшему, а то ее всякие обхаживали. Пару операций пришлось сделать, а там уж надеяться было не на что. Соображаешь, что это за операции?

– Аборты, – ответила Лорен. – Сколько сейчас времени?

– Все-то ты знаешь, – сказала Дельфина. – Вот именно, аборты.

Она отдернула рукав и посмотрела на часы:

– Еще пяти нет. Так вот, со временем вспомнила она про свою малютку, задумалась, что с ней стало, и отправилась на поиски. Ей повезло: нашла она тех шаромыжников. Из общины. Пригрозила им слегка, не без этого, зато в итоге кое-что выяснила. Узнала, как звали тех людей, что девочку забрали.

Лорен исхитрилась выбраться из плена кровати. Чуть не запутавшись ногами в одеяле, она поставила чашку на комод.

– Мне надо идти. – Она выглянула в окно. – На улице снег.

– Правда? Что еще нового на улице? Ты разве не хочешь послушать, что дальше было?

Лорен натягивала ботинки, изображая безразличие, чтобы не слишком привлекать к себе внимание Дельфины.

– Вызнала она, что мужчина работает в редакции одного журнала, отправилась туда, его не застала, но ей подсказали, где его искать. Она понятия не имела, как назвали ее девочку, но сумела узнать и это. Если постараться, много чего узнаешь. Ты никак сбежать от меня собралась?

– Мне надо идти. Меня тошнит. У меня простуда.

Лорен попыталась сдернуть куртку с высокого крючка на двери, куда ее повесила Дельфина. Куртка не поддавалась, и у Лорен навернулись слезы.

– Я ведь даже не знаю эту Джойс, – жалобно пробормотала она.

Дельфина опустила ноги на пол, медленно встала с кровати и тоже поставила чашку на комод.

– Если тошнит, лучше полежать. Наверное, ты какао слишком быстро выпила.

– Мне нужна моя куртка.

Дельфина сняла куртку с крючка, но держала ее по-прежнему слишком высоко. Когда Лорен ухватилась за край, Дельфина не разжала рук.

– В чем дело? У кого глаза на мокром месте? Вот уж никогда бы не подумала, что ты плакса. Ладно, держи. Я же просто игралась.

Лорен надела куртку, но не сумела застегнуть молнию. Она засунула руки в карманы.

– Порядок? – спросила Дельфина. – Теперь порядок? Мы друзья?

– Спасибо за какао.

– Иди помедленнее, чтобы живот успокоился.

Дельфина нагнулась к Лорен, но та отпрянула, боясь, как бы свисающие занавесками мягкие пряди седых волос не коснулись ее лица.

Женщинам в возрасте, успевшим поседеть, нечего отращивать длинные волосы.

– Я знаю, что ты умеешь хранить тайны, знаю, что ты никому не расскажешь о наших встречах и разговорах. Чуть позже все сама поймешь. Ты чудесная девочка. Иди ко мне.

Она поцеловала Лорен в макушку.

– И ни о чем не думай.

Крупные снежинки летели вертикально вниз, ложась на землю мягким ковром, на котором следы прохожих оставляли черные дыры, что затягивались на глазах. Автомобили двигались медленно, освещая дорогу приглушенным желтым светом фар. Лорен временами оглядывалась посмотреть, не крадется ли кто-нибудь за ней по пятам. Она почти ничего не видела – снегопад усиливался, стоял полумрак, – но решила, что вряд ли кому-то понадобится ее преследовать.

В желудке было ощущение тяжести и одновременно пустоты. Она подумала, что ей просто следует нормально поесть, и, придя домой, сразу же прошла на кухню, чтобы приготовить порцию хлопьев. Кленового сиропа в доме не осталось, зато нашелся кукурузный. Стоя в уличной одежде и ботинках на холодной кухне, она жевала и смотрела в окно на побелевший двор. От свежего снега на улице стало так светло, что даже горевшая кухонная лампа не мешала разглядеть зимний пейзаж. Лорен видела свое отражение на фоне заснеженной земли, одетых в белые шапки скал и прогнувшихся под снежной тяжестью веток.

Не успела она доесть последнюю ложку, как пришлось бежать в туалет, где ее вырвало только что съеденными хлопьями, сиропной жижей и склизкими шоколадными нитями.

Вернувшись домой, родители застали ее в куртке и ботинках на диване перед телевизором.

Айлин помогла ей раздеться, принесла плед, измерила температуру (жара не было), а потом ощупала ее живот и попросила согнуть правое колено и подтянуть его к груди, чтобы проверить, не вызовет ли это боли в правом боку. Айлин боялась аппендицита, потому что однажды загуляла на несколько дней в гостях и там одна девушка умерла от разрыва аппендикса: все вокруг были под кайфом и не заметили, когда ей стало плохо. Решив, что с аппендиксом у Лорен все в порядке, Айлин отправилась на кухню готовить ужин, а с Лорен остался Гарри.

– Сдается мне, у тебя воспаление хитрости, – сказал он. – Со мной такое бывало. Правда, когда я был маленьким, лекарства от этой болезни еще не изобрели. А знаешь, какое от нее лекарство? Валяться на диване и смотреть телевизор.

На следующее утро Лорен сказала, что ей все еще нехорошо, хотя и покривила душой. Завтракать она отказалась, но, как только Гарри с Айлин вышли из дому, схватила большую булочку с корицей и, не подогревая, съела ее перед телевизором. Потом вытерла липкие пальцы о плед и попыталась представить свое будущее. Ей хотелось навсегда остаться дома, на диване, но для этого нужно было заболеть по-настоящему.

Выпуск новостей сменился очередной серией мыльной оперы. Этот выдуманный мирок Лорен открыла для себя еще весной, когда сидела дома с бронхитом, но сейчас она уже не помнила, в чем там суть. Хотя она уже была далека от этого маленького мира, за прошедшие месяцы в нем мало что изменилось. Все те же герои, правда, уже в новых ситуациях, и ведут себя так же (благородно, жестоко, распутно, сдержанно), и по-прежнему смотрят в никуда, и прерываются на полуслове, когда заговаривают о трагедиях или тайнах. Какое-то время она с интересом наблюдала за актерами, но затем ее начала тревожить одна мысль. Во всех этих историях часто выяснялось, что как дети, так и взрослые происходили вовсе не из тех семей, которые они считали своими родными. Откуда ни возьмись появлялись незнакомцы, порой опасные и безумные, с притязаниями и переживаниями, а в результате людские судьбы переворачивались с ног на голову.

Такие повороты раньше увлекали Лорен, но теперь вызывали отторжение.

Гарри и Айлин никогда не запирали дом на ключ. Подумать только, повторял Гарри, мы живем в таком месте, где можно выйти из дому, оставив двери незапертыми. Лорен встала с дивана и заперла обе двери – парадную и черный ход. Задернула шторы во всем доме. Снег не падал, но и не таял. Вчерашний снежный ковер приобрел сероватый оттенок, как будто постарел за одну ночь.

Занавесить три стеклянные врезки входной двери было нечем. Напоминающие по форме слезинки, они выстроились на двери в диагональ. Айлин терпеть их не могла. Во время ремонта она ободрала обои и выкрасила стены дешевого дома в неожиданные цвета: бирюзовый, ежевичный, лимонно-желтый, – сняла жуткие ковровые покрытия и отциклевала полы, но так и не придумала, что делать с маленькими дверными врезками.

Гарри сказал, что ничего плохого в них нет и что в их семье на каждого приходится по врезке, причем как раз на нужной высоте. Он назвал их Медведь, Медведица и Медвежонок.

Когда мыльная опера закончилась и началась передача про комнатные растения, Лорен провалилась в полудрему. Она поняла, что забылась, только очнувшись после сна, в котором увидела какого-то зверя (не то хорька, не то облезлую лисицу), наблюдающего средь бела дня за их домом с заднего двора. Во сне кто-то сказал ей, что у зверька бешенство, раз он не боится ни дома, ни его обитателей.

Зазвонил телефон. Лорен натянула плед на голову, чтобы не слышать звонков. Она была уверена, что это Дельфина. Дельфина, которая хочет узнать, как у нее дела, почему она прячется, что думает про услышанную историю и когда зайдет к ней в гости.

На самом деле это звонила Айлин, чтобы проверить, как Лорен себя чувствует и все ли у нее в порядке с животом. Айлин выждала десять-пятнадцать гудков, а потом без пальто выбежала из редакции и помчалась на машине домой. Увидев, что дверь заперта изнутри, она забарабанила кулаком и подергала ручку. Прижавшись лицом к стеклянной вставке, она позвала Лорен. За дверью слышались звуки работающего телевизора. Айлин обежала вокруг дома и начала с криками ломиться в дверь черного хода. Укутанная с головой в плед, Лорен тем не менее все слышала, но не сразу поняла, что это стучится Айлин, а не Дельфина. И даже осознав, что ее зовет мать, Лорен недоверчиво, на цыпочках, волоча плед по полу, отправилась на кухню, поскольку все еще сомневалась, не пытаются ли ее выманить обманом.

– Господи, что с тобой? – воскликнула Айлин, обнимая Лорен. – Почему ты заперлась, почему не отвечаешь на звонки? Что за фокусы?

Еще четверть часа, пока Айлин то кидалась обниматься, то вдруг начинала кричать, Лорен держалась стойко. А потом у нее внутри что-то рухнуло, и она все рассказала. Наступило великое облегчение, но, даже сотрясаясь от плача, Лорен уже чувствовала, что променяла нечто сложное и глубоко личное на безмятежность и покой. Открыть всей правды она не могла, потому что и сама до конца в ней не разобралась. Не могла объяснить, чего добивалась и зачем.

Айлин позвонила Гарри и потребовала, чтобы он немедленно возвращался домой. Ему пришлось идти пешком, потому что она не могла бросить Лорен и приехать за ним на машине.

Она пошла отпереть дверь черного хода и заметила конверт, который бросили в прорезь для почты; на нем не было ничего, кроме надписи: «ЛОРЕН».

– Ты слышала, как нам это подбросили? – спросила она Лорен. – Ты слышала шаги у черного хода? Откуда, черт побери, это здесь взялось?

Она вскрыла конверт и вытащила из него золотую цепочку с именем.

– Про нее я забыла тебе рассказать, – тихо сказала Лорен.

– Тут какая-то записка.

– Не читай, – жалобно простонала Лорен, – не читай ее. Я не хочу ничего слышать.

– Ну что ты как маленькая, записка не кусается. Эта женщина пишет, что звонила в школу и узнала, что ты не пришла на уроки, она подумала, что ты заболела, и решила отправить тебе подарок, чтобы приободрить. Пишет, что на самом деле никто эту цепочку не терял – она была куплена для тебя. О чем это? Хотела подарить ее в марте, когда тебе исполнится одиннадцать, но передумала и решила не ждать. С чего она взяла, что у тебя день рождения в марте? Ты ведь родилась в июне.

– Сама знаю, – пробормотала Лорен детским обиженным тоном.

– Видишь, ей даже невдомек, когда ты родилась. Сумасшедшая какая-то.

– Зато она знала, как тебя зовут. Знала, где ты живешь. Откуда она это знала, если вы меня не удочеряли?

– Понятия не имею откуда, но она ошибается. Она все перевирает. Смотри. Давай взглянем на твое свидетельство о рождении. Ты родилась в Торонто, в больнице Уэлзли. Можем туда съездить, я покажу тебе ту самую палату… – Айлин снова взглянула на записку и скомкала ее в кулаке. – Вот сволочь, – ругнулась она. – Позвонила в школу. Пришла сюда. Чокнутая стерва.

– Спрячь это, – буркнула Лорен, показывая на цепочку. – Спрячь. Убери куда-нибудь. Унеси!

Гарри воспринял это происшествие спокойнее, чем Айлин.

– Всякий раз, когда я ее видел, она казалась совершенно нормальной, – сказал он. – Со мной она никогда не заговаривала на эту тему.

– Естественно, – отреагировала Айлин. – Ей нужна была именно Лорен. Ты должен пойти и с ней разобраться. Иначе пойду я. Это не шутки. Сегодня же.

Гарри сказал, что пойдет к Дельфине сам.

– Я с ней объяснюсь. Больше она нас не побеспокоит. Да, дела.

Айлин подала обед раньше обычного. Она приготовила гамбургеры с майонезом и горчицей – рецепт, который нравился как Гарри, так и Лорен. Быстро умяв свой гамбургер, Лорен поняла, что не надо было демонстрировать такой аппетит.

– Тебе уже лучше? – спросил Гарри. – Пойдешь на вторую половину дня?

– Меня еще знобит.

– Она не пойдет в школу, – заявила Айлин, – я с ней посижу.

– Не вижу в этом никакой необходимости, – попытался возразить Гарри.

– И передай ей вот это, – сказала Айлин, опуская в карман Гарри конверт. – Можешь не смотреть, что там. Дурацкий подарок для Лорен. И скажи ей, чтобы такого больше не повторялось, иначе у нее будут неприятности. Пусть так больше не делает. Никогда.

Лорен так и не пошла в школу, по крайней мере в том городке.

После обеда Айлин позвонила сестре Гарри, с которой он не общался из-за того, что муж сестры нелестно отзывался о его, Гарри, образе жизни, и расспросила про частную школу для девочек в Торонто, где золовка сама когда-то училась. Затем она сделала еще несколько звонков и договорилась о собеседовании.

– О деньгах можешь не волноваться, – сказала Айлин. – У Гарри достаточно средств. А если понадобится, он еще достанет… Дело не только в том, что произошло, – добавила она. – Ты не заслужила детства в этой вонючей дыре. Не хочется, чтобы у тебя появился провинциальный говорок. Я все время об этом думала. Откладывала переезд до тех пор, пока ты не станешь чуть постарше.

Придя домой, Гарри сказал, что все будет зависеть от желания Лорен.

– Ты хочешь отсюда уехать, Лорен? Мне казалось, тебе здесь нравится. Я думал, ты завела друзей.

– Друзей? – с негодованием переспросила Айлин. – Да у нее была только эта Дельфина. Ты вправил ей мозги? Она поняла, чего мы хотим?

– Вправил, – ответил Гарри. – Поняла.

– Ты вернул ей взятку?

– Если тебе нравится так это называть, то да.

– Она больше нас не побеспокоит? Она понимает, что к нам лучше не лезть?

Гарри включил радио, и за ужином они слушали новости. Айлин откупорила бутылку вина.

– В чем дело? – спросил Гарри, и в его голосе послышались угрожающие нотки. – У нас какой-то праздник?

Лорен уже умела распознавать знаки; она поняла, что ей предстоит пережить и какую цену придется заплатить за счастливое избавление от необходимости посещать эту школу, ходить мимо гостиницы и вообще выходить из дома в оставшиеся до рождественских каникул две недели.

Вино служило таким знаком. Иногда. А иногда и нет. Но когда Гарри брал бутылку джина и наливал себе полстакана, добавляя лишь пару кубиков льда, – а вскоре и вовсе прекращал добавлять лед, – становилось понятно, к чему все идет. И хотя со стороны атмосфера казалась веселой, это было веселье на острие ножа. Гарри обращался к Лорен, Айлин обращалась к Лорен, и оба они говорили с ней намного больше, чем обычно. Иногда они заводили диалог друг с другом и общались почти как всегда. Но в воздухе уже чувствовалось нечто, набирающее обороты, хотя и невысказанное. Тогда Лорен надеялась или пыталась надеяться, – пожалуй, она именно пыталась надеяться, – что они не позволят разразиться ссоре. И она всегда верила – все еще верила, – что предотвратить ссору хочется не ей одной. Им тоже этого хотелось. Отчасти. Потому как некой частичкой души они ее предвкушали. И от этого предвкушения им ни разу не удалось избавиться. Ни разу не случилось так, чтобы после первых искр в воздухе, после того, как ослепительный свет делал все предметы вокруг, всю мебель и кухонную утварь ярче и острее, не последовало худшее.

Раньше Лорен не могла усидеть в своей комнате и оставалась с ними, кидалась на них, кричала, плакала, пока один из них не брал ее на руки и не уносил обратно в постель, приговаривая:

– Все хорошо, все хорошо, только не вмешивайся, не вмешивайся, это наши дела, нам необходимо поговорить наедине.

«Поговорить» означало мерить комнаты тяжелыми шагами и разражаться презрительными тирадами, кричать в знак протеста, потом швыряться друг в друга пепельницами, бутылками и посудой. Как-то раз во время очередного скандала Айлин выбежала из дома и бросилась на газон, вырывая из земли клочья травы, а Гарри в это время шипел, стоя в дверях:

– Ну давай, покажи всем класс.

А в другой раз Гарри закрылся в ванной и кричал:

– Есть только один способ избавиться от этой пытки!

Оба грозились наглотаться снотворного или полоснуть себя лезвием бритвы.

– Господи, ну зачем мы так, – взмолилась однажды Айлин. – Пожалуйста, пожалуйста, давай прекратим.

На что Гарри проскулил, язвительно копируя ее голос:

– Ты все это начала, ты и прекращай.

Лорен больше не пыталась понять причины их ссор. Каждый раз находился новый повод (в этот вечер Лорен подумала, что поводом стал возможный переезд и единолично принятое Айлин решение), но при этом был и неизменный повод – нечто, что принадлежало им двоим, нечто, с чем они никак не могли расстаться.

Она давно выбросила из головы мысль о том, что у каждого из них есть свое больное место и что Гарри постоянно отшучивается, чтобы скрыть свою печаль, а Айлин ведет себя резко и пренебрежительно из-за того, что Гарри от нее как будто бы отгораживался. Не верила больше Лорен и в то, что возможны перемены к лучшему – стоит лишь помочь им понять друг друга.

На следующий день после скандала они всегда ощущали опустошенность, разбитость, стыд, но одновременно и необычное оживление.

– Людям необходимо ссориться, потому что подавлять эмоции вредно, – объяснила однажды Айлин в разговоре с Лорен. – Есть даже такая теория, что подавление злобы вызывает рак.

Гарри называл ссоры не иначе как спорами.

– Прости за вчерашний спор, – говорил он. – У Айлин очень переменчивое настроение. Одно могу сказать тебе, милая, – да, все, что я могу тебе сказать, – в жизни так бывает.

В тот вечер Лорен уснула еще до того, как разразился скандал. До того, как почувствовала, что его не миновать. На столе не успела появиться бутылка джина, а Лорен уже поспешила к себе в комнату.

Ее разбудил Гарри.

– Извини, – сказал он, – извини, малышка. Можешь спуститься к нам?

– Уже утро?

– Нет. Еще ночь. Мы с Айлин хотим с тобой поговорить. Нам надо тебе кое-что рассказать. О том, что тебе уже известно. Пойдем. Дать тебе тапочки?

– Ненавижу тапочки, – напомнила ему Лорен.

Они спустились по лестнице. Как и Гарри, Айлин была все в той же одежде, что и за ужином, и ждала их в прихожей.

– К нам пришел кто-то тебе знакомый, – сказала она Лорен.

Это была Дельфина. Она сидела на диване, одетая в зимнюю куртку поверх привычного свитера и брюк. До этого Лорен ни разу не видела ее в уличной одежде. Лицо Дельфины выглядело усталым, кожа – дряблой, и все тело будто бы придавила тяжесть поражения.

– Может, пойдем на кухню? – предложила Лорен.

Она не знала почему, но кухня казалась ей более безопасным местом. Совершенно нейтральным, где можно сесть за стол и ухватиться за него руками.

– Раз Лорен хочет на кухню, пошли на кухню, – сказал Гарри.

Когда все уселись, он заговорил:

– Лорен, я рассказал, что у нас с тобой был разговор про ребенка. Про ребенка, который родился до тебя, и про то, что с ним случилось.

Он замолчал, чтобы услышать ее реакцию, и Лорен сказала:

– Понятно.

– Могу теперь я вставить свои два слова? – спросила Айлин. – Могу я кое-что сказать Лорен?

– Ну разумеется, – ответил Гарри.

– Гарри совершенно не хотел второго ребенка, – проговорила она, опустив взгляд под столешницу, на руки, сцепленные на коленях. – Ему претила сама мысль о том, какой кавардак будет в доме. Ему надо было работать. Он хотел многого добиться, и беспорядок ему бы только мешал. Он требовал, чтобы я сделала аборт, и я сначала согласилась, потом отказалась, потом снова согласилась, но не смогла решиться на такой шаг, и мы поругались, и тогда я взяла ребенка, села в машину и поехала к подруге. Я не превышала скорость и не была пьяна. Всему виной слабое освещение и непогода.

– А кроме того, люлька не была надежно пристегнута, – вмешался Гарри. – Но не будем на этом останавливаться, – продолжил он. – Я не настаивал на аборте. Может, как-то раз и обмолвился, но никогда бы не стал тебя принуждать. Я не говорил об этом Лорен, потому что боялся ее расстроить. И теперь она наверняка расстроится.

– Да, но зато она будет знать правду, – сказала Айлин. – Лорен сможет это принять, ведь она понимает, что это была еще не она.

Неожиданно для самой себя Лорен резко сказала:

– Это была я. Кто, если не я?

– Да, но я была против аборта, – ответила Айлин.

– Ты не была целиком и полностью против, – возразил Гарри.

– Прекратите, – перебила их Лорен.

– Мы же обещали так себя не вести, – сказал Гарри, – а делаем все с точностью до наоборот. Нам следует извиниться перед Дельфиной.

Все это время Дельфина сидела, уставившись в пол, и не поднимала глаз. Когда все рассаживались на кухне, она не придвинулась к столу. Казалось, она даже не расслышала, что Гарри произнес ее имя. Но ее удерживала в неподвижности не только тяжесть поражения. Это была еще и тяжесть неприятия, даже отвращения, и этого Гарри с Айлин не замечали.

– Сегодня я разговаривал с Дельфиной. Я рассказал ей про ребенка. Это был ее ребенок. Тогда я тебе не сказал, что мы его усыновили, потому что эта деталь только усугубляла дело: во-первых, потому, что это был не наш ребенок, а во-вторых, потому, что мы его не уберегли. Мы пять лет пытались забеременеть, а потом сдались и решились на усыновление. Дельфина была матерью ребенка. Мы назвали девочку Лорен, а потом и тебя назвали Лорен, потому что это наше любимое имя, а еще, думаю, потому, что с ним мы чувствовали, будто все начинаем с чистого листа. А потом Дельфина решила разыскать свою дочь и узнала, что это мы ее взяли в семью, и вполне естественно, что она приняла тебя за нее. Она приехала сюда, чтобы встретиться с тобой. Все это очень грустно. Когда я рассказал ей правду, она потребовала доказательств, что вполне можно понять, и я попросил ее прийти к нам вечером, чтобы я ей показал документы. У нее и в мыслях не было тебя украсть или сделать еще что-нибудь в таком духе, ей просто хотелось с тобой подружиться. Она чувствовала себя одинокой и потерянной.

Дельфина дернула молнию на куртке, как будто стала задыхаться.

– И я сказал ей, что нам все еще надо…Что сначала у нас не было возможности, потом время казалось неподходящим… – И он указал рукой на картонную коробку на кухонной столешнице. – В общем, я показал ей коробку… И сегодня мы одной семьей, – продолжил он, – сегодня, когда не осталось никаких тайн, мы покончим с прошлым. Избавимся от страданий и чувства вины. Дельфина, Айлин, я – мы хотим, чтобы ты поехала с нами, если ты не против. Ты не против?

– Ты меня разбудил. Я себя плохо чувствую.

– Ты вполне в состоянии с нами поехать, – сказала Айлин.

Дельфина по-прежнему смотрела в пол. Гарри подошел к столу, взял коробку и передал ее Дельфине.

– Пожалуй, нести ее должны именно вы, – сказал он. – С вами все порядке?

– Со всеми все в порядке, – отрезала Айлин. – Пора ехать.

Дельфина стояла на снегу с коробкой в руках. Айлин спросила: «Можно?» – и с осторожностью забрала коробку. Открыла, хотела сначала передать ее Гарри, но затем передумала и протянула обратно Дельфине. Дельфина зачерпнула небольшую горсть праха, но коробку в руки брать не стала. Айлин тоже зачерпнула горсть и отдала коробку Гарри. Взяв горсть праха, он хотел передать коробку Лорен, но Айлин его остановила:

– Не надо. Она не обязана делать то же самое.

Лорен не вынула рук из карманов.

Стояла безветренная погода, и пепел попросту упал на снег там, где Гарри, Айлин и Дельфина разжали кулаки.

Айлин заговорила хриплым голосом, будто у нее болело горло:

– Отче наш, сущий на небесах…

Затем, четко проговаривая слова, вступил Гарри:

– Это Лорен, наша дочь, и мы ее очень любили… Давайте скажем это все вместе.

Он взглянул на Дельфину, на Айлин, и они хором сказали:

– Это Лорен…

Дельфина говорила тихо, почти не разжимая губ, в голосе Айлин звучала вымученная искренность, голос Гарри, звучный и серьезный, доминировал.

– Мы прощаемся с ней и предаем ее снегу…

Под конец Айлин поспешно добавила:

– Прости нам прегрешения наши. Грехи наши. Прости нам грехи наши.

Дельфина села на заднее сиденье машины вместе с Лорен. Хотя Гарри, открыв переднюю дверцу, жестом предлагал Дельфине сесть рядом с ним, она тяжелой поступью прошла мимо. Теперь, когда у нее в руках уже не было праха, она уступила место рядом с водителем Айлин. Сунув руку в карман, чтобы достать носовой платок, она случайно зацепила какую-то вещицу, и та упала на пол машины. Невольно ругнувшись, Дельфина нагнулась за выпавшей из кармана вещью, но Лорен ее опередила. Она подняла с пола одну из сережек, которые часто носила Дельфина: длинные нити радужных бусин, сверкающие из-под ее волос. Видимо, она носила их в течение дня, но потом решила, что лучше будет снять, и убрала в карман. Ощущая на ладони вес серьги, холод ярких бусин, ускользающих между пальцами, Лорен вдруг искренне пожелала, чтобы все исчезло и чтобы Дельфина снова стала такой, какой была за стойкой в гостинице, – веселой и самоуверенной.

Дельфина не проронила ни слова. Она взяла сережку, не касаясь руки Лорен. Но в этот момент впервые за весь вечер они встретились взглядами. Глаза Дельфины чуть расширились, и на какую-то долю секунды в них мелькнуло знакомое выражение, – выражение насмешки и тайного сговора. Она пожала плечами и убрала сережку в карман. И больше ни жеста – всю дорогу она смотрела перед собой, в затылок Гарри.

Остановив машину у гостиницы, Гарри обратился к Дельфине:

– Мы будем рады, если вы сможете как-нибудь в свободное от работы время прийти к нам на ужин.

– Я целыми днями работаю, – ответила Дельфина.

Выйдя из машины, она попрощалась со всеми и ни с кем в отдельности, а затем, тяжело ступая по снежной каше, прошагала по тротуару и скрылась в гостинице.

– Я так и знала, что она не согласится, – сказала по пути домой Айлин.

– Зато она, возможно, оценила, что мы ее пригласили, – ответил Гарри.

– Ей на нас плевать. Ее интересовала только Лорен, пока она думала, что это ее дочь. А теперь и Лорен ей не нужна.

– Зато она нужна нам, – сказал Гарри, и голос его зазвучал чуть громче. – Она наша… Мы любим тебя, Лорен, – продолжил он. – Я просто хочу лишний раз тебе об этом сказать.

«Ее». «Наша».

Лорен почувствовала, как что-то щиплет ее голые ноги. Она наклонилась и нащупала колючки, целые гроздья репейника, прицепившиеся к штанинам пижамы.

– Я в лесу колючки поймала. На мне сотни колючек.

– Когда приедем домой, я их с тебя сниму, – сказала Айлин. – А пока ничем не могу помочь.

Лорен принялась яростно сдирать колючки с пижамы. Но, едва отлипнув от ткани, они тут же впивались в пальцы. Лорен попыталась очистить правую руку от репейников с помощью левой, и вскоре уже все ее пальцы были облеплены колючками. Они так ее раздражали, что ей хотелось кричать, размахивая руками, но она понимала, что сейчас остается только одно – просто сидеть и ждать.