Саки

Волки Черногратца

— К замку прилагаются какие-нибудь старинные предания? — спросил Конрад у своей сестры. Конрад был преуспевающим гамбургским торговцем, но он же был и самым поэтичным представителем весьма практичного семейства.

Баронесса Грюбель пожала пухлыми плечами:

— Всегда существуют легенды, окружающие подобные старинные места. Их не трудно изобрести и они ничего не стоят. В данном случае есть такая история: когда кто-нибудь в замке умирает, все собаки в деревне и все звери в лесу воют ночь напролет. Не слишком приятно слышать подобное, не правда ли?

— Это было бы сверхъестественно и романтично, — сказал гамбургский торговец.

— Во всяком случае, это неправда, — с удовлетворением откликнулась баронесса. — С тех пор, как мы купили это место, то могли получить доказательство, что ничего подобного не происходит. Когда старая свекровь умерла прошлой весной, мы все прислушивались, но никакого воя не было. Это всего лишь сказка, которая прибавляет солидности месту, но сама по себе ничего не стоит.

— Вы не совсем верно изложили историю, — сказала Амалия, седая старая гувернантка. Все обернулись и удивленно посмотрели на нее. Она обыкновенно тихо и чопорно сидела за столом и будто таяла в своем кресле, если никто с ней не заговаривал, а находилось немного желающих обеспокоить себя беседой со старухой. Сегодня ее внезапно обуяла разговорчивость; она продолжала говорить, быстро и нервно, глядя прямо перед собой и ни к кому конкретно не обращаясь.

— Вой слышен не тогда, когда в замке кто-нибудь умирает. Когда здесь умирает кто-то из семьи Черногратц, волки собираются отовсюду и воют на краю леса незадолго до смертного часа. Всего несколько волков прячутся теперь в этой части леса, но в былые времена, рассказывают старожилы, их было великое множество, они крались среди теней и выли хором, а собаки в деревне и на всех окрестных фермах прятались и лаяли в ярости и ужасе, отзываясь на вой стаи волков. И когда душа умирающего покидала тело, в парке падало дерево. Это случалось, когда Черногратц умирал в фамильном замке. Но если здесь умрет чужак, ни один волк не станет выть и ни одно дерево не рухнет. О, нет!

В ее голосе звучали ноты вызова, почти презрения, когда она произносила последние слова. Упитанная, одетая с чрезмерным шиком баронесса сердито смотрела на неряшливую старуху, которая забыла про обычное, приличествующее ей самоуничижение и заговорила в присутствии хозяев так непочтительно.

— Вы, кажется, очень много знаете о легенде фон Черногратцев, фройляйн Шмидт, — резко заметила она. — Я и не подумать не могла, что семейные истории входят в число предметов, находящихся в вашей компетенции».

Ответ на ее колкость был еще более неожиданным и удивительным, чем монолог, который стал причиной вспышки.

— Я сама фон Черногратц, — сказала старуха, — именно поэтому я знаю семейную историю.

— Вы — фон Черногратц? Вы! — зазвучал хор голосов, выражавших недоверие.

— Когда мы сильно обеднели, — объяснила она, — и мне пришлось уйти и давать платные уроки, я взяла другую фамилию; я думала, что так будет спокойнее. Но мой дедушка провел мальчиком очень много времени в этом замке, и мой отец частенько рассказывал про него разные истории, и, конечно, я знала все семейные легенды и предания. Когда у человека ничего не остается, кроме воспоминаний, он охраняет и бережет их особенно заботливо. Я немного задумалась, когда поступала к вам на службу, я думала, что могу когда-нибудь оказаться с вами в старом семейном особняке. Я хотела бы, чтобы этого не случилось.

Когда она закончила говорить, настала тишина, а затем баронесса перевела разговор на менее скользкие темы, чем семейные хроники. Но впоследствии, когда старая гувернантка спокойно возвратилась к своим обязанностям, все громче зазвучали насмешки и недоверчивые возгласы.

— Это дерзость, — вырвалось у барона, его выпученные глаза выражали шок и смущение. — Как эта женщина могла позволить себе нечто подобное, сидя за нашим столом! Она почти сказала нам, что мы — никто, и я не верю ни единому слову. Она — всего лишь Шмидт и никто больше. Она поговорила с несколькими крестьянами о старом семействе Черногратц и присвоила их историю и их легенды.

— Она хочет представить себя значительной особой, — сказала баронесса. — Она знает, что скоро не сможет работать, и хочет завоевать наши симпатии. Подумать только, ее дедушка!

У баронессы было положенное количество дедов, но она никогда, никогда ими не хвалилась.

— Смею заметить, что ее дедушка был в замке мальчиком из кладовки или кем-то в этом роде, — захихикал барон, — так что эта часть истории может быть правдива.

Торговец из Гамбурга не сказал ничего; он видел слезы в глазах старухи, когда она говорила о сбережении воспоминаний — или, будучи человеком с развитым воображением, он был уверен, что их видел.

— Я не предложу ей уйти, пока не закончатся новогодние празднества, — сказала Баронесса. — До тех пор я буду слишком занята, чтобы справиться без нее.

Но ей все равно пришлось справляться, поскольку в холодные дни, наставшие после Рождества, старая гувернантка захворала и лежала у себя в комнате.

— Это прямо вызывающе, — сказала баронесса, когда ее гости уселись возле очага в один из последних вечеров уходящего года. — Все время, пока она была с нами, я не могу вспомнить, что она когда-нибудь серьезно болела, болела так, чтобы не подниматься и не исполнять свои обязанности, я имею в виду. И теперь, когда у меня полон дом гостей и она могла быть так полезна, она все хворает и хворает. Всем ее жалко, конечно, она кажется такой увядшей и исхудавшей, но это все равно очень раздражает.

— Весьма неприятно, — выражая всем своим видом сочувствие, согласилась жена банкира. — Сильные холода, я уверена, подкашивают силы стариков. В этом году было необычайно холодно.

— Самый сильный мороз в декабре за много лет, — заметил барон.

— И, конечно, она очень стара, — сказала баронесса, — мне жаль, что я не дала ей отставку несколько недель назад, тогда она уехала бы прежде, чем это с ней случилось. Эй, Ваппи, что с тобой?

Маленький, обросший густой шерстью песик внезапно спрыгнул со своей подушки и дрожа, забился под диван. В то же мгновение яростно залаяли собаки во дворе замка, можно было расслышать, как заливаются в отдалении другие псы.

— Что беспокоит животных? — спросил барон.

И тогда люди, прислушавшись, уловили звук, который вызвал в собаках ужас и ярость; услышали протяжный вой, который становился то громче, то тише; в одно мгновение он, казалось, доносился издалека, в следующее — уже раздавался у самых стен замка. Вся голодная и холодная нищета этого промерзшего насквозь мира, вся неутоленная дикая ярость, смешанная с другими ужасными и призрачными мелодиями, которым нельзя подобрать названия, казалось, выразилась в этом погребальном вопле.

— Волки! — воскликнул барон.

Их музыка тут же слилась в один бушующий вихрь, казалось, вой доносился отовсюду.

— Сотни волков, — сказал гамбургский торговец, который был человеком с развитым воображением.

Побуждаемая неким импульсом, который она не могла объяснить, баронесса покинула своих гостей и направилась к узкой, унылой комнате, где лежала старая гувернантка, наблюдая, как исчезают часы уходящего года. Несмотря на резкий холод зимней ночи, окно было распахнуто. Шокированная баронесса бросилась вперед, чтобы закрыть его.

— Оставьте его открытым, — сказала старуха голосом, который при всей его слабости выражал приказ, которых баронесса никогда прежде от гувернантки не слышала.

— Но вы умрете от холода! — убеждала она.

— Я в любом случае умру, — раздался голос, — и я хочу послушать их музыку. Они пришли издалека, чтобы спеть смертную песню моего семейства. Как хорошо, что они пришли; я — последняя из фон Черногратцев, я умираю в нашем старом замке, и они пришли, чтобы спеть мне. Слушайте, как громко они зовут!

Волчий вой все еще разносился в зимнем воздухе, и затяжные, пронзительные раскаты его, казалось, окружали замок; старуха лежала на кушетке, и взгляд ее выражал долгожданное счастье.

— Уходите, — сказала она баронессе, — я больше не одинока. Я — часть великого древнего рода…

— Я думаю, она умирает, — сказала баронесса, возвратившись к гостям. — Полагаю, нам следует послать за доктором. И что за ужасный вой! За такую похоронную музыку я бы не заплатила большие деньги.

— Эту музыку не купить ни за какие деньги, — сказал Конрад.

— Слушайте! Что это еще за звук? — спросил барон, когда раздался треск и шум падения.

Это было дерево, рухнувшее в парке.

На мгновение воцарилось принужденное молчание, а затем заговорила жена банкира:

— Сильный холод иногда раскалывает деревья. Как раз холод и выгнал волков в таком количестве. У нас уже много лет не было такой холодной зимы.

Баронесса тотчас же согласилась, что причиной всего случившегося был холод. Холодный воздух от открытого окна стал причиной остановки сердца, которая сделала ненужным вызов доктора к старой фройляйн. Но уведомление в газетах выглядело очень хорошо:

«29-го декабря в замке Черногратц скончалась Амалия фон Черногратц, давняя и дорогая подруга барона и баронессы Грюбель».