В комнате, куда Конан перетащил практически уже бесчувственного от выпитого вина напарника, расположиться с «удобствами» не удалось: лежак, заменявший кровать, имелся только один, да и тот узкий, как и в комнате самого киммерийца. Варвар, долго не думая, прошёл в свою комнату, и вернулся, волоча меч, походную суму, и свои тюфяк и матрац, набитые относительно свежим сеном. Он кинул их прямо на пол, расположившись по походному: просто, и без «излишеств цивилизации» в виде кровати.

Ночью он два раза просыпался — кое-какие части тела требовали опорожнения от излишне обильных возлияний, и тогда отмечал, что храп Велемира слышно, наверное, в трёх кварталах, а то — и на окраинах крохотного городка, где их свела судьба. Однако кое-кто из его временных партнёрш, профессиональных проституток, имевшихся в Тюринфии вообще и Силенсии в частности, в ничуть не меньшем количестве, чем в других городах, где Конан побывал, уверяли его, что он сам храпит ничуть не слабее. Вставал ли для тех же целей Велемир, Конан не знал, потому что периоды между собственными вставаниями для него превращались просто в некую чёрную молчаливую пучину, в которую он проваливался в полном беспамятстве.

Разбудило Конана солнце. И ещё кряхтение: это напарник пытался сесть на своём лежаке. С третьей попытки ему это удалось.

— Привет, Конан. А ты… Спал здесь, со мной?..

— Привет, Велемир. Да, я спал прямо здесь. Потому что двери у чёртова Юркисса снабжены такими отвратительными засовами, что их может открыть куском проволоки любая шлюха! Или ещё какая шустрая сволочь. Ну а поскольку мы с тобой вчера… Не выставили караула, я и перешёл сюда, к тебе — вдвоём-то оно как-то спокойней! Нам ведь совсем не нужно, чтоб нас обчистили. И утащили всё, нажитое непосильным трудом.

Велемир некоторое время смотрел на Конана, моргая заплывшими покрасневшими глазами, но потом до него дошло: он закудахтал, схватившись за живот:

— Конан! «Нажитое непосильным…» Не смеши. А то сейчас лопну…

Тут Велемир, который, как и варвар, спал, не снимая походной одежды, сумел-таки подняться, и отправиться по известному адресу, чтоб действительно — не лопнуть. Конан, усмехнувшись в усы, встал с матраца. Подошёл к окну, выходившему на внутренний двор трактира, второй этаж которого традиционно для такого рода заведений служил гостиницей.

А ничего нового. Солнце, уже поднявшееся над крышей восточного крыла шестиугольной конструкции, светило прямо в глаза, не особенно хорошо, однако, рассеивая полумрак, царивший в узком колодце двора. Мокро блестела брусчатка, которой был выложен сам двор, и висели на натянутых вдоль и поперёк верёвках чьи-то рубашки, штаны и плащи — очевидно кто-то из постояльцев захотел, чтоб жена Юркисса, она же по совместительству и главная прачка, постирала эти предметы туалета. Для чего это нужно, Конан уже не понимал: его вещи после стирки заметно чище не стали, но того факта, что их помочили в воде — отрицать не приходилось.

Вернулся Велемир. Выглядел он странно. Словно ветеран сотен сражений и приключений… Смущён.

— Конан… Слушай, я тебе вчера никаких глупостей не рассказывал?

— Хм-м… Смотря что называть глупостями. Например, рассказ о том, как вы втроём с Нозимом и Рахимом выловили Мессинскую Гидру, мне глупостью не показался. Второй был, если не ошибаюсь, о том, как ты лично «разобрался» с Дондерским разбойником — получеловеком-полубыком. Этот тоже — нормально прошёл. А вот третий, где ты рассказал о том, как потерял мизинец…

— Да? Я всё-таки рассказал?! Мардук его раздери… Конан, слушай, по старой дружбе! Прошу тебя — никому этого не пересказывай, и не говори, ладно?

— А что? Что-то там было не так, как ты мне?..

— Нет. И за палец меня укусили, и заразой какой-то зубы у этого гада оказались заражены, и людей эта, главная, тварь превращала запросто в монстров… Да уж больно мне… Неудобно, что сбежал оттуда, словно за мной миллион демонов преисподней гонятся! Не должен наёмник бегать от своей работы!

— Расслабься, Велемир. Раз ты просишь — вот тебе слово Конана: никому и никогда! И можешь быть уверенным: я вовсе не посчитал, что ты испугался какой-то не то ящеро— не то — крокодилоподобной магической твари и её прислужников. Нам, наёмникам, работающим на свой страх и риск, так и так приходится рассчитывать только на себя! А если все твои напарники превратились в твоих врагов — так это же совсем другой расклад сил! Не за это вам вообще и тебе в частности выплатили аванс. В такой ситуации, когда остался совершенно один, да ещё ранен, вполне разумно отступить. Временно. Чтоб выработать новый план. Чтоб хотя бы сравнять баланс сил — например, пригласив кого-нибудь себе в напарники.

Кстати — как насчёт этого?

— Чего, Конан? — с утра Велемир явно соображал хуже, чем в обычном состоянии. Впрочем, и сам Конан чувствовал, как у него после вчерашнего кружится голова. Слегка.

— Как — чего? Работа, говорю, не сделана. Точнее — недоделана. Как насчёт этого? Возьмёшь меня в партнёры?

— Конан! Ты это — серьёзно?! Хочешь полезть туда?! Ну, нет! В таком случае — уж извини. Ни с тобой, ни без тебя! При всём моём уважении! Я в эту дыру за все сокровища мира больше не сунусь! Жить-то — хочется! Да и хуже, чем смерть, это, это… «Преображение!»

— Вот как. — варвар почесал заросший затылок, подумав кстати, что надо бы избавиться от лишней шевелюры в какой-нибудь местной цирюльне, — Понятно. Но… Ты не будешь сильно возражать, если я тогда один попробую наняться к этому… Мехмету Шестому?

— Нет, Конан, не вздумай! Я и тебя хотел бы удержать от такого… э-э… необдуманного шага! Потому что Конан — ты же самый закоренелый реалист! И понимаешь куда лучше любого воина — против чёрного стигийского колдовства то, чем мы сильны — наши мускулы да мечи! — абсолютно бесполезно! Против магии даже лучшая аквилонская, — Велемир похлопал себя по ножнам кинжала на поясе, — сталь — не страшней зубочистки!

Подумав, что напарник удержал рвущееся на язык слово «глупого», заменив на чуть более нейтральный эпитет, Конан притворно сокрушённо вздохнул:

— Ладно-ладно. При всём моём реализме, и до дрожи обожая себя, любимого, я всё же хочу попробовать. А то деньги кончились — ну, почти! А жить-то — надо!

— Конан! Умоляю! Неужели нельзя найти чего попроще?! Ведь такой прославленный, здоровый и крепкий воин всегда может… ну… Например, наняться сотником к султану того же Кофа! Или пойти в войско эмира Офирского! Да армий только на побережье моря Вилайет — с десяток! И все — сам знаешь: никуда даже против нашего берегового Братства! А ты…

— А я, как ты успел, наверное, заметить, никогда незнакомой и интересной работой не пренебрегал! Особенно, если её считают и сложной… И опасной!

Такая — дороже!

— Ну, это-то на всём побережьи, действительно, не знает только совсем уж тупой и глухой: что ты не боишься… Ничего! Но, ради тебя, Конан! Ведь — колдовство же!..

— А ничего, Велемир. Не хочу хвастать, ну уж в чём я за последние пару-тройку лет поднаторел — ну, вот так уж получилось! — так это в борьбе с чёрным и подлым стигийским колдовством. И, как видишь, жив!

Чего нельзя сказать о тех придурках-магах, что имели глупость связаться с Конаном-киммерийцем! — Конан гордо ударил могучим кулаком в загудевшую, словно бочка, обнажённую грудь.

Велемир покачал головой. Затем широко ухмыльнулся:

— Вот чего никому и никогда не удастся — так это отговорить тебя, Конан-варвар, от мысли, которая запала тебе в голову!.. И как это я об этом… Словом: делай, что считаешь нужным.

Но уж извини: в этот раз я тебе — не напарник!

Короткая дорога, ведущая в сторону Порбессии, как её описал Велемир, живописностью или разнообразием впечатлений не отличалась. После того, как она четыре дня назад отделилась от общего тракта, ведущего к городам Кушанистана, её и дорогой-то стыдно было называть. Скорее, узкая тропа, натоптанная копытами редких верблюдов да коней путников-одиночек, вроде него — не боящихся ни бога ни чёрта.

Голая степь с редкими кустиками саксаула и верблюжьей колючки напоминала, скорее, пустыню, если б не была покрыта пожухлой жёлтой травкой, которая по весне наверняка цвела разноцветными цветочками, и радовала глаз свежей зеленью. Сейчас же, в разгар лета, могла только напомнить о том, что всё земное — лишь тлен и суета.

Не смущаясь такими мыслями, Конан особо не спешил, и вёл своего могучего коня мерным шагом, чтоб не заставлять спокойное животное напрасно потеть, и таким образом тратить лишнюю драгоценную влагу — везти немаленькое тело варвара само по себе достаточно трудное занятие. Бурдюков с водой Конан нагрузил в седельные сумки тоже с запасом: все вместе они весили, пожалуй, лишь чуть-чуть меньше, чем сам варвар. А ведь был ещё и овёс, и оружие, и еда для самого Конана. Так что киммериец ехал спокойно, рано останавливаясь на ночлег, и довольно поздно пускаясь в путь: ему сейчас важна не скорость, а кое-что другое.

Вся же дорога заняла у него всё-таки немного больше того времени, что он планировал: ведь ему пришлось сделать крюк, чтоб заехать в порт Марлезан, и провести там целую неделю, улаживая кое-какие дела. Но теперь дела улажены, и нужно только время, чтоб кое-какие обстоятельства, обусловленные этими делами, пришли в надлежащее… Состояние.

Попутчиков у Конана, к сожалению, не было. Потому что ну вот как-то так получилось, что желающих ехать в Порбессию, или даже просто — в том направлении, не нашлось. Однако Конана это не расстроило: он сам себе и приятный собеседник, и напарник, и бдительный сторож.

Впрочем, за все семь дней, что он, отбыв из Марлезана, провёл на большом тракте, и те четыре, что ехал уже по этой дороге, никто и не подумал на него напасть — ни разбойников, ни придорожных трактиров после того, как он свернул с большой дороги, не попадалось. Впрочем, как и селений. Да и правильно: люди селятся там, где есть вот именно — дороги. И вода. И можно или торговать, или «доить» путешественников и караваны, предоставляя услуги и пищу с ночлегом. Ну, или хотя бы чего-нибудь выращивать. Или добывать — например, медь, серебро, или уголь.

А тут даже колодцев не имелось — песок и песок. Какой смысл селиться?!

Так что деньги, оставшиеся от предыдущей миссии, и после улаживания дел в Марлезане — целых четыре золотых дерхема! — мирно покоились где-то на дне его сильно отощавшего кошелька. Конан не унывал по этому поводу: он вовсе не видел нужды развеивать скуку дракой, беседой, или ночёвкой в очередном питейно-постельном заведении. Что же до женского общества, то ему пока вполне хватало тех воспоминаний, которые осталось после знакомства с профессионалками Силенсии.

Очередную ночёвку киммериец решил устроить недалеко от той отвратительно — а точнее сказать — вообще не наезженной! — тропы, что гордо именовалась дорогой, и которой, судя по следам, пользовались последний раз не меньше пары недель назад. Собственно, как раз об этом его Велемир и предупреждал: пусть этот путь и кратчайший, но из-за отсутствия вот именно — воды и трактиров, ни один уважающий себя купец или путешественник им не пользуется. Большим караванам именно это и нужно в первую очередь: вода, доступная каждый день, чтоб везти на телегах не её, а всё-таки — товар, и удобный и сытный ночлег… Ну, и безопасность. Пусть дорога через Шем и Коф, хоть и занимает на неделю больше — зато она даёт всё это. И безопасна. Сравнительно.

Раскидистый куст саксаула, на который Конан набросил свой плащ, так, чтоб ветер не накидал песка и пыли в его скромный ужин, послужил ему в полной мере: Конан наломал с той его стороны, что уже иссохла, веток для костерка. И сейчас ждал, когда сваренная в небольшом походном котелке, на очаге, сложенном из трёх камней, каша, остынет. Потрескивание веток в костре и стрёкот вездесущих цикад и сверчков не мешали ему чутко вслушиваться в завывания ветра и странные шумы и шорохи летней ночи.

Впрочем, поев и помыв котелок, он вполне мирно, как могло бы показаться стороннему наблюдателю, позволил костру угаснуть, а сам прилёг на расстеленное тут же, под кустом, походное одеяло.

Но ни один, даже самый искушённый, наблюдатель не заметил бы, как Конан одел на себя, закутавшись предварительно в плащ, широкий пояс с десятком метательных кинжалов. И пристроил под изголовье верный Хайбарский меч.

Нападение состоялось спустя два часа после того, как богатырский храп начал оглашать степь-пустыню. Такая отсрочка варвара не удивила: похоже, негодяи, подбиравшиеся к нему под покровом темноты, хотели, чтоб он заснул покрепче!

Однако те, кто посчитал, что беспечный путник, завернувшийся в плащ и мирно храпящий, абсолютно не готов к встрече с ночными визитёрами, сильно ошиблись. Впрочем, возможно их могло бы утешить то соображение, что они были отнюдь не первыми, купившимися на эту непритязательную хитрость.

Первых двух нападавших, бесплотными серо-чёрными тенями приблизившихся на десяток шагов, сразило будто невидимой рукой: коротко вскрикнув, они вдруг отлетели назад, грохнувшись навзничь, словно опрокинутые толчком чудовищной силы! Только ну очень внимательный наблюдатель мог бы сказать, что как раз перед этим два блеснувших в свете половинки луны острых стальных зуба вонзились каждому из отлетевших в грудь! Ну а догадаться, что это были кинжалы, одновременно брошенными двумя умелыми и тренированными сильными руками, смог бы только уж совсем опытный профессионал. Которых, как понял Конан, среди ночных посетителей не было.

Поэтому он вскочил, уже не опасаясь стрелы из лука какого-нибудь прикрывающего, или пущенного чьей-то умелой рукой копья, и бросился бесшумной неуловимой молнией вперёд: нападавшие оказались настолько глупы, (Или — сверхосторожны!) что даже не атаковали его с разных сторон. Очевидно боялись, что хруст веток, наваленных Конаном как бы невзначай со стороны холма во время сбора валежника для костра, у которого варвар расположился, может их выдать. Вот и пёрли, словно стадо баранов, со стороны, где проход был более-менее чист и свободен: от дороги!

Разобраться с оставшимися бандитами удалось быстро: разящий, словно молния, мощный меч легко перерубил лезвия дохленьких шемитских сабель, и вот уже их обладатели лежат в лужах собственных кишок и крови, вереща и ругаясь по-турански так, что теперь только глухой не догадался бы, что в дело вступил лучший воин Ойкумены. Впрочем, вой и стоны быстро стихли: Конан сразу рубил так, чтоб второй раз к этим поражённым не возвращаться.

Коренастого крепыша с булавой, молча приготовившегося огреть его с мощного замаха, Конан обезвредил просто: левой рукой метнул в него очередной стальной зуб из тех, что торчали из пояса у него на чреслах! Наконец последнего из нападавших, проявившего недюжинную смекалку, и пустившегося со всех ног наутёк, вихляясь, словно заяц, варвар «достал» тоже просто: кинул очередной кинжал, но уже правой рукой. И — так, чтобы попасть не остриём, а рукоятью.

Ну вот не хотелось Конану бегать по ночной степи! Мало ли: вдруг нога попадёт в какую-нибудь норку тушканчика, или суслика. Или о невидимый в тени холма корень споткнёшься: лечи тогда вывих!

Бросок оказался точен, и удар в затылок напрочь вырубил наивного бедолагу, заставив коротко вскрикнуть, и нырнуть головой вперёд — так, что не будь там, как знал Конан, травы, а случись камень, раскололся бы этот самый череп, словно гнилой орех!

Решив, что этот уже точно пока не убежит, Конан обошёл поле боя, проверяя и обыскивая на всякий случай остальных бандитов, и собирая свои замечательно полезные кинжалы. Те, в кого он попал первыми, оказались мертвей мёртвого. Негодяи, что пытались наброситься на него с саблями, тоже уже не дышали, и не подавали никаких признаков жизни.

Ничего «ценного» или полезного Конан не нашёл: не было даже обычных в таких случаях мелочей, вроде фляг с водой, кошельков или талисманов-оберегов. Этот факт сказал Конану о том, что банда явно какая-то местная. И прибыла из какого-то селенья, находящегося рядом — там и остались их пожитки, или кони.

Тех, кого он поразил кинжалами первыми, Конан не потрудился даже осмотреть, чтоб проверить дыхание или пульс: знал, что обеим попал прямёхонько в сердце!

Киммериец не торопясь выдернул из тел своё оружие, и отёр об одежду мертвецов: им уже не нужно заботиться об её «аккуратном» виде.

Он оттащил трупы всех четверых подальше — за гребень холма, и сбросил в имевшийся там небольшой лог. Похоронами убитых он заниматься не собирался: пусть гнусных и нападающих исподтишка, словно шакалы, бандитов, и «хоронят» эти самые шакалы. И вороны.

Коренастый крепыш, пытающийся сфокусировать глаза на лице киммерийца, испустил последний вздох прямо на руках Конана: варвар даже не разобрал, что тот хотел и пытался прошептать ему, когда нагнулся, приблизив своё лицо к невысокому телу, опустившись на колени. Собственно, Конан не сильно расстроился: вряд ли грабитель собирался сообщить ему что-то действительно полезное или ценное, скорее просто хотел «осчастливить» на прощанье парой проклятий или ругательств.

Пришлось извлечь свой кинжал, да переправить и этого почившего, пусть и не совсем в мире, бандита к остальным, в любимую яму.

Бэл его раздери, теперь и расспросить-то некого!.. Ну, кроме оглушённого бедолаги. Ладно, в ситуации есть и плюсы: не нужно беспокоиться о тылах, и никого связывать, а затем и конвоировать к местным властям — чтоб всё было, как положено у порядочных наёмников, по Законам. Местным и общечеловеческим.

Конан подошёл к последнему из нападавших, подобрал валявшийся рядом с телом кинжал, и сунул его в ножны. Постоял над лежавшим. Нет, человек не умер, как он было испугался: слабое дыхание вполне явственно слышится. Ну-ка…

Конан пощупал затылок: точно! Шишка на затылке очень даже приличная. А вот подозрительно густые волосы, оказавшиеся под чем-то вроде тюрбана или чалмы из тонкой материи, кровью не пропитались. Значит, защитила от открытой раны эта самая материя. Да и от более серьёзных последствий броска предохранила. Вот и хорошо.

Конан нацепил тюрбан обратно на голову человека, так и не пришедшего в себя, после чего схватил нападавшего, оказавшегося невысоким, и на удивление лёгким, прямо за широкий и расшитый узорами туранский кушак, и, словно терьер крысу, перетащил к очагу. Сухие дрова, чтоб подкинуть в догорающие угли, у него уже были приготовлены. Осталось положить их на дымящуюся золу, и пару раз могуче дунуть.

Теперь можно было получше рассмотреть и ночного гостя и его странную одежду.

Чёрные очень широкие штаны, чёрная свободная рубаха, словно балахон, мешковато окутывали небольшое тело. Решив, что хуже не будет, варвар снова снял тюрбан, и подложил его под голову женщины. Правда, он не стал прикрывать небольшой рот с губами, изогнутыми изящным луком, полосой материи от этого самого тюрбана, как было сделано до этого.

Не сказать, что он оказался сильно удивлён открывшимся зрелищем: и густые пышные волосы цвета воронова крыла, и высокий и нелепо мелодичный в такой ситуации звук вскрика, и лёгкость миниатюрного тела с очень характерными широкими по контрасту с талией бёдрами и без этого подтверждения сказали ему, что перед ним — женщина.

Осталось привести её в чувство да допросить. Но перед этим…

Связанная по всем правилам бандитка очнулась всё же лишь после того, как Конан во второй раз фукнул ей в лицо водой изо рта.

Оказалось, что ругаться женщина предпочитает на туранском, шемитском и зингарском. Конан послушал, послушал, как его костерят на все корки, и… рассмеялся. Сказал на пуштунском:

— Зря расточаешь перлы своего красноречия.

— Ты что, не понимаешь эти языки? — на пушту она говорила, конечно, с акцентом туранки, но понять можно было свободно.

— Отлично понимаю. — Конан теперь перешёл на туранский, — Просто такими примитивными и наивными ругательствами и проклятьями меня не пронять.

— Ты что — бессмертный бог?

— Бери выше. Я — Конан-киммериец.

Некоторое время царило молчание — но по на мгновение расширившимся, а затем сощурившимся в щёлочки глазам Конан понял, что о нём слышали. Впрочем, женщина оказалась реалисткой:

— Ты прав. Если то, что про тебя рассказывал — правда, (А я смотрю — так оно и есть!) тебя словами не пронять. Тут помогло бы дюймов десять стали, вонзённые тебе в живот! И чтоб ещё попроворачивать их там! А ещё лучше — чтоб тебя посадили на кол! Или сожгли на костре! Или четвертовали — как предателя! Или…

— Не нужно женщине, — перебив, Конан выделил это слово, — быть столь кровожадной. Ведь единственное, что вы умеете делать более-менее хорошо — это рожать детей. Нечего было лезть в мужское дело, вот и не встретились бы. А если среди этих уродов, которые, словно подлые трусы, исподтишка нападают на несчастных путников, были твои родные или близкие — тем хуже для них. Коварных негодяев и бандитов я никогда не жаловал. Просто пятью мерзавцами на свете стало меньше. А путь в Порбессию — безопасней.

Женщина вызверилась, да так, что изо рта полетели брызги слюны:

— Кто бы говорил тут про мерзавцев!.. Это ты — гнусная тварь! Монстр! Волосатая обезьяна! Чудовище, убивающее всех без разбора! Твои руки по локоть в крови! Убийца! Бандит! Проклятый наёмник! — тут она сделала паузу, чтоб перевести дух, а заодно и плюнула Конану в лицо, — Будь ты проклят! Да чтоб тебя Мардук!.. — в этом месте Конан, логично посчитавший, что выслушивать однообразный и не несущий никакой полезной информации трёп, смысла нет, воткнул в попытавшийся укусить его за пальцы рот, кляп. Который закрепил той самой полосой материи, отрезав её от чалмы-тюрбана, и стянув двойным узлом. После чего вытер как ни в чём ни бывало брызги её слюны с лица и пальцев, об одежду самой женщины. На лице он старался сохранять равнодушно-спокойное выражение. Но смеяться хотелось очень.

Некоторое время кроме неразборчивого, но очень активного прерывистого мычанья и приглушённого рёва ничего слышно не было. Однако убедившись, что на лёгшего вновь на своё одеяло и отвернувшегося Конана оно никакого впечатления не производит, женщина сменила тактику.

Теперь из-под кляпа слышались ну очень убедительные и жалобные рыдания.

Однако ещё через пять минут, поняв, что «волосатой обезьяне» и на них наплевать, женщина просто замолчала. Похоже, пыталась понять, как же ей заставить чёртова беспринципного и жестокого «монстра» вынуть ей кляп изо рта — чтоб можно было хотя бы попытаться «заговорить ему зубы».

Конан, прекрасно осведомлённый о такой стратегии, свойственной, что бы они о себе там ни мнили, буквально всем существам, носящим юбки, позволил себе ехидно усмехнуться: лицо было отвёрнуто от пленницы, и он знал, что она не увидит этой ухмылки.

Но ещё через пять минут, поняв по чуть слышному кряхтению и подозрительным скрипам, что происходит что-то странное, он развернулся. И вовремя. Потому что женщине ещё не удалось разрезать до конца верёвку на руках, связанных за спиной, крохотным кривым ножичком, неизвестно откуда ей выуженным.

Вздохнув, Конан кинжальчик отобрал, после чего, уже не стесняясь, женщину тщательно обыскал: новых сюрпризов ему не хотелось. Связанная свирепо рычала, явно ругалась, дёргаясь всем телом, которое Конан теперь упаковал понадёжней, привязав ещё и её ноги к кистям рук. Женщина наверняка снова осыпала его отнюдь не комплиментами, которых Конан, и без того не страдавший излишним тщеславием, к счастью, не разобрал. Покачав головой, он сказал:

— Зарекался ведь. Обыскивать вашего брата — вернее, вашу сестру! — невзирая на вашу «природную стыдливость», приличия, и прочие нормы общечеловеческой, так сказать, морали. Ну вот теперь могу в очередной раз попенять себе, от природы очень стыдливому и целомудренному. И порадоваться: ни заколка с шипом, ни игла с ядом, ни второй ножичек мне больше не страшны. Не без удовлетворения могу сделать тебе комплимент: тело у тебя на редкость стройное. Я бы даже сказал — несколько излишне стройное. Голодали вы с подельниками, что ли?

Ответом его не удостоили, если только не считать за таковой оскорблённое фыркание. С новыми силами женщина упорно сверлила его очередным «огненным» взором, словно собиралась и правда — прожечь в варваре дырку. На что Конан отреагировал традиционно — снова лёг, поёрзал, устраиваясь поудобней, и отвернулся.

Буквально через минуту женщина начала жалобно подвывать, и поскуливать — как больная или побитая собака. Конан вновь повернулся к ней:

— Если обещаешь не отнимать моё время сна бессмысленными выражениями и проклятьями, могу вынуть тебе кляп. Но! Только если ответишь мне на кое-какие вопросы.

Женщина вновь озверело зарычала, отрицательно мотая головой — а больше ничем она пошевелить и не могла: Конан к делу «упаковывания» подошёл капитально. Киммериец пожал плечами:

— Ну, как знаешь. Мне твой скулёж спать не помешает.

С минуту было тихо. Очевидно, женщина оценивала серьёзность угрозы. Потом, похоже, поняв, что именно так всё и произойдёт, а спящего здоровым и крепким сном северного гиганта она уже точно не добудится, промычала что-то вроде «Угу!»

Конан вновь встал, и подошёл. На этот раз при его приближении женщина не заёрзала, пытаясь дёргаться, как в прошлый раз, а просто лежала, молча и вполне спокойно глядя ему в глаза. Но Конана это обмануть не могло: уж он-то о женском коварстве знал не понаслышке… Поэтому вынимая кляп, он опять, как и при вставлении, аккуратно придерживал её голову за шикарный хвост волос: чтоб не укусила!

Но женщина повела себя вовсе не так, как он ожидал: она усмехнулась:

— Сволочь. — и, увидев, что он собирается вставить только что вынутый ком материи назад, поспешила поправиться, — Нет-нет, это — не ругательство. Это просто констатация факта. Ты — коварный, безжалостный, беспринципный реалист. Смотрю, с женщинами, в том числе и с женщинами-воинами, уже встречался. Иначе — точно удалось бы тебя цапнуть! Или надурить.

— Ты права. — эта часть воспоминаний Конана отнюдь не радовала, — Встречался я и с амазонками Таврии, и с ведьмами Иглстаза. — про свою первую, и самую светлую любовь к мужественной Валерии он предпочитал не упоминать, — Не говоря уж о других «приятных» встречах. Хотел бы забыть — да себе дороже выйдет. А так — всё-таки — бесценный опыт. Порадовать, правда, не могу: тебе до них далеко.

— Да и ладно — я, собственно, и не претендую. Но поражает меня другое.

— Да? И что же это? — варвар заинтриговался.

— Я-то думала, ты меня сразу изнасилуешь! Раз уж связал. И защитить меня некому.

Конан рассмеялся, негромко, и от души:

— Извини. Опростоволосился, да. И как же это я о таком забыл… Бонус, так сказать, моей умопомрачительной победы. Приз за доблесть. Нет, не то, чтоб мне прямо вот позарез было надо, но если ты очень попросишь… — Конан сделал вид, что приподнимается с песка, и даже показал, будто собирается расстегнуть ремень штанов. Женщина снова усмехнулась:

— Ладно уж, кобель хренов, доблестный жеребец-производитель, сиди себе. Кого ты обмануть собираешься? Тебе, как вижу, на самом деле это сейчас нужно точно так же, как и мне. То есть — никак.

Конан снова рассмеялся, покачав головой:

— Ты, смотрю, тоже — реалистка. Твоя правда — у меня сейчас другие приоритеты.

— Вот как? У тебя есть и «приоритеты»?! И какие же это, интересно узнать?

— В первую очередь я собирался выяснить, нужны ли ещё многомудрому султану Мехмету Шестому и его верноподданнейшему вазиру Бетани-беку, наёмники, или они уже и сами разобрались с не то — монстром, не то — магом из-под горы.

— А-а, так вот зачем ты здесь… — разочарования в тоне не уловили бы только цикады, так и не утихомирившие своего ночного треска-сверчания, — Ну правильно. Слава о тебе обгоняет даже песчаные бури. Да, такой как ты, мог бы, вот именно, попытаться.

— В-смысле — такой как я?

— Самоуверенный. Здоровый. Избалованный собственными победами, и поэтому свято верящий в свою непобедимость. Словом — тупой, но сильный баран!

— Ты обещала.

— Извини — вырвалось! Больше ругаться не буду. Собственно, я о тебе забочусь — пытаюсь тебе, горилла ты перекачанная, доказать, что деньги трупу ни к чему.

Конан позволил себе ещё поухмыляться с долей самоиронии:

— Я не качался. Это, — он поиграл мышцами могучей груди, — получилось само по себе. Оно — просто следствие того образа жизни, который я веду.

— Ах, вот как. — она даже не давала себе труда скрыть иронию в тоне, — А остепениться ты не пробовал? Жениться, там, на какой-нибудь царице. Принцессе… Ну, или дочери богатого купца? Были же, насколько я слышала, возможности?

— Были. Всё верно. — Конан почуял, как невольно заиграли снова под кожей щёк желваки, — Но — это было бы… скучно. Слишком постно. Пресно. Словом — не для меня!

— А-а, так ты — любитель внести в свою жизнь «перчика» приключений?

— Точно. И — не забывай! — кровавых схваток не на жизнь, а насмерть. И путешествий. И знакомств с новыми людьми. Не назову, конечно, вот конкретно наше — оригинальным, но — тоже годится. В качестве очередного дорожного «приключения». Впрочем — малоприятного. И ничем особо интересным не выделившимся. Разве что — задушевной беседой. Впрочем, я обратил внимание, и вполне заценил твою попытку уйти от темы.

Так — что? Убит уже колдун-монстр?

— Нет.

— И… Много уже жертв среди «мирного населения», а проще говоря — народа?

— Много. — чёрные глаза почему-то стали ещё черней, и выражение иронии и презрения из них почему-то пропало, как и из голоса, — Погибло не меньше тысячи человек. И ещё — более семиста мужчин из разных сёл и деревень утащено монстрами вниз, на «преображение». И это — только за последние три месяца. Твари не щадят при набеге на поселения ни женщин ни детей — их они убивают прямо на месте. Даже маленьких мальчиков не оставляют в живых, хотя… Я слышала, что некоторых убитых женщин и детей тоже… Забирают. А вообще их интересуют только юноши, да мужчины: взрослые, и крепкие. Те, из которых прямо сейчас получатся уже взрослые и крепкие воины-ящеры. Таких только в нашей деревне набралось не меньше тридцати!..

— Так твою деревню…

— Да. Да… — тут, как ни странно, в глазах столь мужественной и воинственной женщины проступили слёзы, ярко заблестевшие в огне костерка, куда Конан снова подбросил дров, и она даже отвернулась, очевидно устыдившись такого проявления чувств.

— У тебя… Убили кого-то из близких. — Конан сразу понял это, — Семью?

— Да. Семью. Всех. Мать, её сестру — мою тётку. Отца — он оказался на взгляд тварей слишком старым и хилым! Двух моих сестёр, младшего брата… Старшего забрали — во-всяком случае я, когда вернулась из города, его трупа не нашла.

— А что ты делала в городе?

— Ха! Что делала… — женщина криво усмехнулась, — Мы со старейшинами пытались воззвать, так сказать, к совести и чести нашего любимого Мехмета Шестого, и вымолить у него отряд воинов. Чтоб не дать тварям снова потравить наши поля, и повыкорчёвывать уже до конца остатки наших плодовых деревьев: абрикосов, персиков, яблок, миндаля… Ведь если всё это пропало бы, нам попросту нечего стало бы есть! И мы все должны были бы или умереть… Или убраться к чёртовой матери с насиженного места. А наше селение — наша родина!

— Прости. Жаль твоих родных. Но ведь погибли, наверное, не только они?

— Нет, конечно. Во всей нашей деревне не осталось ни единого живого человека. Мужчин забрали, остальных, с точки зрения их главаря не представляющих ценности — даже грудных детей в люльках! — просто убили. Я… — тут женщина прикусила губу, и ей удалось сдержать рыдание, но слёзы так и побежали по загоревшим щекам, прокладывая две блестящие в свете костра дорожки. Конан, внешне оставаясь всё так же спокоен, спросил:

— Но кто же тогда эти люди, что сейчас были с тобой?

— А, это… Это те, кто ездил со мной к султану. Делегация, так сказать. Старейшины. Хоким — ну, глава нашей деревни. Ну, и я — старейшины и жители посчитали, что у меня достаточно… красивая внешность, и меня, с разрешения родителей… — женщина замолчала, опять кусая губы. Но Конан и так всё понял:

— Они хотели предложить тебя, как дар, или взятку, в гарем султана. В обмен на войско?

— Да. — а вот теперь женщина не сдерживала громких рыданий, и не играла. Похоже, к горю за убитых родных добавилась и горечь от уязвлённого самолюбия — что не «произвела», так сказать… Слушать было тяжело.

Конан вздохнул. Но слёз и всхлипов женщины прерывать не торопился. И только когда рыдания стихли, сказал:

— Я — ты права! — беспринципный и циничный наёмник. Прожжённый прагматик и реалист. Но ещё я сейчас — самый, наверное, востребованный, и умелый воин на всю Ойкумену. Я не привык скромничать. И если я говорю, что если кто и справится с вашим монстром-магом, так это я, то, значит, скорее всего, так оно и есть. То есть, по-идее, вам с вашими старейшинами нужно было не нападать на меня, а наоборот — всячески способствовать. Успеху моей миссии. Какого же… э-э… Неграла?!

— Но Конан! Мы же не знали, что это — ты! Мы думали — обычный путник.

— А за каким, Бэл его задери, чёртом, вам нападать на «обычных путников»?

— Ну как — за каким?! Во-первых, отобрать его припасы. А во-вторых, привлечь хоть так внимание сволоча Мехмета к нашей деревне! Ведь мы собирались, как уже делали, оставить такие следы, будто тебя растерзали порасплодившиеся и поразбежавшиеся на всю округу — твари-ящеры!

— То есть, вы наивно полагали, что ваш Мехмет Шестой заморочится уничтожением тварей лишь для того, чтоб поддержать свой «международный авторитет» и добрососедские отношения с купечеством других стран, о безопасности которых он якобы таким способом заботится?

— Ну… Да! А как бы мы ещё могли убедить его в том, что убить расплодившихся тварей необходимо?! — сейчас, когда она вновь пришла в возбуждение, Конан отметил, что она и правда недурна собой. И даже — весьма недурна. Только вот завзятая очень. И злая на весь свет. Впрочем, это, похоже, не её вина.

Вместо ответа Конан просто вздохнул. Но всё же счёл нужным пояснить:

— Раз ты слышала обо мне, кое о чём должна знать. Разумеется, в силу специфики своей работы я встречался и с султанами, и с падишахами, и с царями, и королями, и со всей прочей кликой высокородных правителей и их чиновников. Поверь: я неплохо знаю эту братию. В какой бы стране это не происходило, система везде одна и та же. Если что и интересует правителя в первую очередь — так это своя жизнь, и жизнь родных и близких. Наследников. Чтоб всем они были обеспечены. Ну, ещё сооружение помпезных личных дворцов — для престижа. И крепостной стены столицы — для безопасности.

А что беспокоит таких правителей в последнюю очередь — так это жизнь и интересы народа их страны. То есть, тех, кто по-сути кормит и обеспечивает так сказать, материальные блага и самому правителю, и его родным и наследникам. Печально, но это почти повсеместно так. Я, конечно, не рад такому положению дел. Но делать в этом смысле ничего не могу, да и не собираюсь. Я простой наёмник. Солдат удачи, а не вот именно — Бог, чтоб вразумлять, или «восстанавливать справедливость»! Но!

Приятные на ощупь и на зуб круглые золотые блестяшки, на которые я могу вести весёлое и приятное существование, водятся, к сожалению, только у тех, кто тем или иным способом обобрал свой — или чужой, если речь о каком-нибудь сатрапе! — народ.

Извини. Призвать к порядку местных султанов и бюрократов — не моя проблема.

— Понятно. Собственно, я и не претендовала. А что тогда — твоя проблема?

— Сейчас — выспаться. А дальше — то есть, завтра — продолжить своё путешествие во дворец султана Мехмета Шастого. И предложить там свои услуги. Ему, или вашему деловому вазиру, если его Величество опять окажется… Болен. Или недееспособен.

— Да, ты прав. Султан наш в последнее время… Сдал. Если можно так сказать. Ну, или попросту спился и превратился в маразматика-импотента, если верить грязным сплетням, что распускают про него слуги этого самого вазира. Не без умысла, как я полагаю. И прогулок по стране его Величество больше не делает — из-за опасности, которую, якобы, представляет для него «свежий воздух»! Малярии он боится. Но вот насчёт того, что делать всё это, то есть — изолировать султана, и клеветать на него придумал сам вазир… Ха!

Скорее, его любовница, про которую чуть ли не открыто говорят все — любимая жёнушка нашего Мехмета!.. Сука, кстати, редкостная! Это она меня и… — женщина прикусила язычок и замолчала.

— Знаешь что… Закулисные интриги, борьба за власть, свержение существующего султана, или помощь в усаживании на ваш трон, и, соответственно, на ваши, народа, шеи, нового нахлебника или нахлебницы — тоже не моя задача. Моя задача — сделать работу, и получить за неё деньги. И свалить отсюда туда, где я смогу их спокойно прогулять. Всё.

— Циник. И прагматик.

— В твоих устах это звучит как комплимент. Ладно. Заболтались мы что-то — а мне нужно выспаться. А то уже три часа как зашло солнце, а я из-за вас глаз не сомкнул. Это не способствует. Моему товарному виду. И боевой форме. Так что если обещаешь не мешать, и не пытаться прикончить меня, могу снова отвязать тебе руки от ног, чтоб могла улечься поудобней. И даже кляп вставлять не буду. Так как?

— А как насчёт — совсем развязать? А то у меня руки уже затекли.

— Ага, смешно. — Конан для виду покудахтал, изображая смех.

— Скотина бессердечная.

Ну, тут уж Конан захохотал в голос. Женщина буркнула:

— Ладно уж. Обещаю.

— Я рад. Но — не устраивает. В таком виде. Как насчёт клятвы? С упоминанием имени кого положено при клятве? — Конана так просто было не поймать.

— Клянусь именем Мирты Пресветлого не пытаться тебя убить. И не шуметь.

— Хорошо. — варвар неторопливо разрезал верёвки, стягивающие в узел гибкое тоненькое тело. Пленница с видимым облегчением распрямила туловище, покряхтев, и подвигав им по песку. На лице уже не было ни злости, ни горечи. Конан сказал:

— Спокойной ночи. Как, кстати, тебя зовут-то?

— Резеда.

— Ну, значит, спокойной ночи Резеда.

— Спокойной ночи Конан-киммериец.