На завтрак, который правильней было бы назвать всё-таки ужином, ничего нового Пенелопа выдумывать не стала:

— Ешь, что дают, и не выступай. Поймаешь и убьёшь какую съедобную дичь — я её, так и быть, приготовлю. А пока не поймал — жуй концентраты.

Роджер, собственно, так и делал, недоумевая, почему напарница всё ещё сердится. Вроде, он всё сделал, как надо, без надобности не рисковал, с тварями «разобрался»…

Чего — не так?!

Придётся спросить. Потому что если она слишком долго будет копить это в себе — хорошо оно не кончится. Он знал это не понаслышке — всё та же Натали… И Римма.

— Ничего я не сержусь. — на его прямой вопрос женщина возмущённо дёрнула плечом, показывая, что слова разительно расходятся с фактами. Потом, помолчав, смилостивилась, — Нет, сержусь. Ты обещал, что будешь моим мужем и защитником. А сам — что? Полез драться чуть не в рукопашную с гигантской ящерицей, да так, словно всю жизнь только этим и занимался, и она не тяжелей тебя в двадцать раз! А если бы ты погиб?!

— С чего бы это я погиб? — Роджер выразил недоумение традиционно: почесав в затылке, — Тварюга, конечно, была — ну, вернее — были! — здоровые. Но жутко глупые. С интеллектом вот именно — ящерицы. Ну, или курицы, с которыми они, если не ошибаюсь, в родстве.

— Да плевать мне на их интеллект, будь он неладен! И на родственников их! Я-то о тебе думала! А если б ты споткнулся? Или рядом не оказалось опоры?! Или… Ну, там, тварюг, скажем, оказалось бы больше?! Ты-то, ты-то сам — тоже вёл себя как безмозглая и наглая скотина: пинал их почём зря! Ногами! А у них — вон: зубы, когти!..

А если б тебя чем-нибудь достали?!

Роджер вздохнул. Он всё понял.

Напарница, как заправская жена (Уж у него-то имелся в этом плане опыт!) беспокоится на самом деле вовсе не о нём. А уже — о себе, о своей безопасности. И комфортном обустроенном существовании. Своём, и своих будущих детей. Ведь погибни Роджер, или стань нетрудоспособным в случае, например, банального перелома — и кто тогда будет кормить и защищать остальных членов семьи?!

Мышление рационалистки. Собственницы. Каковыми и являются все женщины.

С другой стороны — если уж слишком истово «беречься», так ему тогда и из бота лучше не выходить.

— Дорогая, прости. Согласен: я вёл себя излишне… Храбро. Можно даже сказать — вызывающе. Обещаю: впредь буду осмотрительней! Ящеров больше пинать не буду, и опору, за которую можно было бы в случае чего — спрятаться, всегда буду носить с собой. На все наши охоты и разведки.

Пенелопа почему-то долго молчала, а уж взглядом — словно пыталась прожечь в нём дырку. Затем смилостивилась:

— Ладно, твоя взяла. Ворчать больше не буду. Я не настолько дура, чтоб не понимать: рисковать нам так и так придётся, раз уж мы вынуждены жить здесь. И монстров тут наверняка встретим и пострашней. Но… Ты не мог бы разделываться с ними как-то…

— Понежней?

— Нет, балда ты такая! — его треснули, и отнюдь не шутливо, по затылку миниатюрной ладошкой, — Не нежней, а понадёжней! Уж так, чтоб мало не показалось. И — из безопасного укрытия! И — главное! — без дурацкой бравады! Я и так, без дурацких пинков, заценила, какой ты у меня храбрый!

Роджер понял, конечно, справедливость упрёка. Женщина права: пиная тварюг, он вот именно: больше рисовался. А ведь можно было и просто палкой кинуть! А ну как реакция и движения оказались бы быстрей? Тогда и точно: ему что-то могли и повредить!

— Хорошо. Согласен больше незнакомых тварюг не пинать, и раздетым из бота не выходить. — он взялся руками за своё любимое место, и закончил мысль, — Чтоб самый сейчас нужный нашей семье орган — не отморозить!

Почему-то на него посмотрели вовсе не так, как он ожидал.

Не-ет, в глазах Пенелопы вовсе не было веселья от его невинной, как он посчитал, шутки. А имелось там нечто совсем другое. И оно очень быстро прорезалось в конкретные приказы:

— Хватит мне зубы заговаривать. И отлынивать. Выспался? Выспался. Книжку почитал? Почитал. Любимую девушку спас? Спас. Ну-ка, снимай чёртов комбез!..

Через час, измочалив напарницу до испарины, впрочем, и сам задохнувшись, Роджер вынужден был признать: Пенелопа достойная партнёрша! И, хотя других мужчин у неё уж точно не было, вытворяет в постели такое, (Не иначе, где-то вычитала, или какую хронику просмотрела!) чего обременённая «начальственными» комплексами и соображениями престижа Диана себе уж точно никогда бы не позволила.

И от этого его «мужское» естество получает море наслаждения!

А ещё бы! Когда мужчина ощущает, чего хочет его партнёрша, и может ей это дать — это и называется, насколько он понимает ситуацию, «полной гармонией».

Он с удовлетворением констатировал, что лицом в грязь явно не ударил: у Пенелопы было пять пиков, а у него — два. И последний как раз совпал с её: самым бурным, и мощным: они раскачивали бот, кажется, даже активней чёртовых ящеров!..

После того, как он осторожно вышел из её огненно-горячей кошечки, и прилёг сбоку, заботливо прикрыв партнёршу тёплым одеялом, она пробормотала только:

— Что-то я как-то… Вымоталась. Ничего, если я посплю ещё?

— Конечно, малышка. — у Роджера защемило сердце от её беззащитно-умиротворённого, и в то же время такого «уютно-домашнего» вида, — Я покараулю. И на хозяйстве тут побуду. Спи.

Пенелопа действительно быстро уснула, свернувшись калачиком, и мирно посапывая в кулачок.

Роджер, понимавший, что про разведку, де ещё в темноте, речи уже быть не может, маялся. Лёжа рядом, он, однако не спешил прижаться животом к её тёплой спине, как у них автоматически получилось в предыдущую ночёвку — вернее, днёвку.

Мысли в голову лезли всякие. Преимущественно очень тревожащие.

Во-первых, ему очень не нравилось то, как они спрятали и укрыли бот.

Ведь и ежу ясно: в первую очередь женщины там, на Станции, пошлют зонды именно в такие места: те, где есть естественные, так сказать, укрытия. Пещеры. Карстовые провалы с их обычным прилагающимся лабиринтом проходов-тоннелей. (А ведь они даже ещё не вылезали на разведку во все эти, пока только в теории имеющиеся, проходы!) Джунгли, расположенные в районах экватора. Ведь именно здесь намечающееся потепление даёт возможность семенам, сохранившим всхожесть после трёхсот лет вынужденной зимовки, вновь возродить этот, сейчас ломкий, серый, пожухлый и мёртвый, лес.

Ну и, разумеется, руины древних городов. В которых, вероятно, могло сохраниться хоть что-нибудь полезное или съедобное, и на которые, если честно, он и сам точил зубы.

Во-вторых Роджер был недоволен тем, что они не разведали ничего, что было бы «восполнимым» ресурсом: вода, еда… (Точнее, они пока вообще ничего не разведали!..) Пока что базироваться приходилось лишь на то, что имелось в боте: НЗ, вода, оружие с боезапасом и запчастями. Они ведь даже на пятьдесят шагов ещё не отходили от бота, и не знали: есть ли поблизости какой-нибудь родник или ручей, и водятся ли здесь съедобные тварюшки поменьше, и с более тонкой шкурой, и съедобным мясом. А не таким, явно вонючим, жёстким и жилистым, как у их недавних гостей.

Ну и, в-третьих, конечно, его беспокоило то, что он никогда раньше сам родов не принимал.

Нет: он однажды даже присутствовал по просьбе очередной бывшей супруги на её родах, но — только как наблюдатель. И переволновался тогда так, что толком и не помнил, как всё это происходило!

Но сейчас…

Впрочем, рано ещё об этом беспокоиться. Решать проблемы лучше непосредственно по мере их возникновения — иначе можно просто спятить, если всё время беспокоиться сразу обо всём. Вначале нужно хотя бы чтоб Пенелопа действительно — забеременела. Ну а потом — ещё и прожить, продержаться эти девять месяцев…

Что они будут есть? Что — пить? Что одевать? И — главное! — где жить?

Если остаться жить в защищённом, (Конечно: с металлическими-то бортами!) боте, слишком велик риск, что рано или поздно их обнаружат и накроют чёртовы амазонки со Станции. Которые тёплых чувств к ним уж точно — не питают.

А с другой — если удалиться слишком уж далеко, нужно ну очень хорошую пещеру найти. И ещё заделать вход в неё: так, чтоб ни ящеры, ни ещё какие здешние милые зверушки не могли пролезть, проползти, или вломиться.

Нет, он не сомневался, конечно, что его партнёрша, жена, напарница, и мать его будущих детей, очень умна и наверняка во всех его начинаниях ему поможет. Но нельзя же, в самом деле, подставлять её, таская повсюду с собой, и подвергая риску внезапного нападения всех тех монстров-с-которыми-они-ещё-даже-не-встретились. Особенно сложно и опасно это будет, когда Пенелопа и правда — забеременеет. Тогда ей как раз лучше сидеть в самом защищённом и обеспеченном уже пищей и водой, тёплом и удобном, убежище.

Стало быть, такое убежище нужно или оборудовать, или вот этот бот… Как-то понадёжней укрыть. Перетащить, что ли, куда-нибудь в пещеру? Закопать?..

А как?

С этими, и сотней других тревожащих его прагматичную натуру вопросов, Роджер и уснул.

Пробуждение оказалось приятным.

В тесной кабине для разнообразия пахло чем-то очень вкусным!

Роджер обнаружил, что Пенелопа уже встала, влезла в комбез, и поджаривает что-то шкворчащее на небольшой сковородке, на откинутой панели портативной плиты.

— Доброе утро! — она мило улыбнулась, на секунду оторвав глаза от содержимого сковороды, — рада, что ты проснулся сам. А то всё равно пришлось бы будить, чтоб мы поели. Пока свежее и горячее!

— Доброе утро. — он поднялся на ноги, сладко и с расстановкой потянулся, словно довольный кот, — И что же это у нас там такое, что так восхитительно пахнет?

— Мясо. К сожалению — эрзац. Хотя то, что в аварийном НЗ оказались полуфабрикаты хотя бы таких стейков — удивительно. Ну, я добавила воды, как написано в инструкции, они расправились в стандартные котлеты. Вот теперь ещё и обжариваю — для аппетитности. Хотя можно было съесть и так: тут написано, что порошковые заготовки уже полностью готовы к употреблению.

— М-м… Пахнет действительно — изумительно. Особенно с учётом того, что меня после «воскрешения» в новом теле, стейками, да ещё «обжаренными для аппетитности», ещё никто не баловал. Слюнки так и потекли! Вот, глотаю. — он, конечно, нагло врал, сделав вид, что забыл про ужин у леди Дианы. Но подумал, что Пенелопе его комплименты будут приятны.

И точно — она улыбнулась:

— Отлично. Рада, что ты слюнки глотаешь. Зубные щётки — в шкафчике в ванне. Моя — розовая.

В крохотной каморке ошибиться с поиском казалось невозможным: всё функционально и на виду. Щётки Роджер действительно нашёл в надписанном шкафчике. Себе выбрал цвета хаки. Но зубную пасту взял ту, что уже лежала на полочке перед зеркальцем, и оказалась начатой, и даже тюбик был снаружи влажным — Пенелопа уж точно решила не пренебрегать средствами личной гигиены, и не более нескольких минут назад умылась и почистилась. Молодец. Любопытно: здесь и правда имелось десять щёток.

На стандартное отделение пехотного взвода?

Собственно, он так и предполагал, что всё это, включая и саму Станцию — сделано военными. И — для военных.

Интересно всё же — как получилось, что всему наследовали чёртовы амазонки?

Ничего: он узнает. Но для этого придётся, похоже, вернуться на Станцию, и поработать с «Матерью».

А что? Почему бы и нет?

В правдивость того, что ему наплели Диана и Пенелопа, он уже не верил.

За завтраком не разговаривали. Наслаждались «приёмом пищи».

Роджер блаженно щурился, раз за разом запуская зубы в весьма удачную, хоть и немного подгоревшую, имитацию котлеты. При этом ещё и нагло причмокивал, и только что не чавкал. Пенелопа проворчала:

— Хватит! Не нужно мне показывать, что ты доволен моими кулинарными способностями. Если честно — кухарка я никакая. И душа не лежала, и повара у нас для готовки есть. Дипломированные. Ну, вернее, были — вряд ли мы вернёмся на Станцию.

— Пожалуй. Разве что ну очень попросят. — он хохотнул, — А ещё я предлагаю, раз мы сегодня ничем, вроде, особо спешным не заняты, сходить наконец на разведку. Нужно же узнать, что тут и как. Чем можно разжиться в смысле еды. Воды. И крова. Не век же нам и нашим детям жить в боте?

— Да уж. Да и печка скоро сдохнет — заряда аккумуляторов осталось процентов восемьдесят. А потом придётся разводить костры. Прямо здесь, внутри.

— Не думаю, что это хорошая мысль. Угорим.

— А если — пробить дыру в корпусе и вывести трубу-дымоход?

— Хм-м… Неплохая идея. Но всё же пока лучше бот не трогать. Мало ли. Вдруг придётся снова им воспользоваться?

— Ага, смешно. Это для бегства на «запасную точку», что ли — в Австралию? — она не скрывала иронии, — Тогда про печку лучше сразу забыть — аккумуляторов через пару-тройку дней уже еле-еле хватит на запуск движков. Да и горючего… Только на три часа полёта.

— Кстати, что ты там говорила насчёт того, что горючее на Станции закончилось?

— Да, именно это я и говорила. Дело в том, что пока шли эти самые триста лет, много уходило на маневрирование. Ну, чтоб удержаться на орбите. А ещё — ты, конечно, был прав, когда спрашивал, не пробовал ли кто-нибудь до нас… Да, однажды кое-кому из начальства пришла умная мысль, что показатели, которые передают зонды — неверны. Вот и отправили отряд. Уже не вернувшийся. И переболевший всеми этими… Лучевой. Нью-испанским гриппом. Супермалярией. Какой-то там холерой и эболой… Жаль их. Ну, тех, кто на своей шкуре проверял условия жизни.

— Погибли. — Роджер нахмурился, и не столько спрашивал, сколько утверждал.

— Да. Две девушки — от воспаления лёгких, потому что подцепили в лёгкие чего-то такого, что не лечилось никакими бортовыми лекарствами — скорее всего, боевым штаммом сибирской язвы. Ещё одна подцепила лихорадку, и тоже ничто из лекарств не помогло. Это мы условно называем эту болезнь — малярией. А на самом деле точно не знаем. А остальные шестеро — пострадали от холеры, эболы и чего-то ещё. Ну, а умерли от радиации, поскольку прожили подольше.

Я слушала записи — они передавали данные по радио. Омерзительно. Кожа, по их словам, слезала прямо пластами, тело шло как бы волдырями — с белёсой жижей гноя. Постоянный понос. В конце у некоторых не было сил даже отползти от ямы. Которую вырыли под временный туалет. Волосы повыпали. И зубы… Бр-р!.. — Пенелопу передёрнуло.

— И… Давно это было?

— Да. Сто семнадцать лет назад первый раз. И семьдесят четыре — второй.

— И — что? Ну, во второй.

— Воспаление лёгких никто не подцепил. Малярии тоже. В смысле же радиации — почти всё то же самое. Только прожили эти несчастные подольше. Не сорок девять дней, а четыре с половиной месяца.

— Жаль девочек. А что же — начальство? Больше не решалось на спуски?

— На высадки не решалось. А на спуски… Ну, я же тебе говорила — каждые два-три года приходится летать за водой. Для кислорода.

— Точно. Помню. А вы не боитесь, что цистерна подберёт и притащит на борту этих самых… Бацилл-микробов?

— Ну уж нет! Она-то проходит по прилёте дезинфекцию и карантин… А воду цистерна набирает, зависнув над центром Тихого океана — там бацилл, вроде, нет. Да и воду мы, конечно, обрабатываем.

— Понятно. Неплохо для «не склонных к технике». Но… Насколько ещё хватит горючего для этой цистерны?

— Ну, для модуля-цистерны-то — надолго. Он же работает на ядерном топливе. Беспилотная — никто на ней не летает вживую. Это только в вот таких, пассажирских и спасательных, ботах, ещё нужно химическое горючее. Ах, да — забыла сказать, куда делась основная часть этого химического топлива. Мы раньше держали боты так, как предписывала инструкция — на поверхности Станции. И состыкованы они были с ней только переходными рукавами. А недавно — ну как недавно: пять лет назад! — проклятущий метеоритный поток, не помню названия, кажется, Плеяды! — поперепортил всё, что у нас имелось снаружи Станции. Снёс антенны. Видеокамеры. Ну, и боты побомбил — хуже, чем получилось бы артиллерией врага. Вот там-то я и получила… — она невольно погладила себя по изуродованной щеке, — Тогда-то большая часть нашего химического и пропала. Вытекла, испарилась. Да и, если честно, мы и саму Станцию тогда спасли каким-то чудом. Некоторые помещения на нижних палубах до сих пор опечатаны — дыры в корпусе не заварены, и вакуум там не ликвидирован. И много девочек тогда… Вот нас и осталось всего пятьсот с небольшим. И может, именно поэтому Совет решил, что нам надо срочно… — она опять прикусила губу. Но Роджер сказал только:

— Мои соболезнования. По поводу погибших.

Смотри-ка, подумал Роджер, а весело, оказывается, проходят будни несчастных амазонок. А он-то думал, что работёнка у них — не бей лежачего. Сиди себе, да поплёвывай в подволок, пока ждёшь. Чтоб радиация спала. Ан — нет. Но…

— Словом, мы до сих пор не вполне оправились от этого потока. Хорошо хоть, оранжереи почти не пострадали — без нашего сада-огорода нам пришлось бы туго.

— Понятно. Но как — с «рабочими руками»? Как вы поддерживаете свою… э-э… — он замялся, чтоб не оскорбить чувства напарницы. — популяцию?

— Роджер. Хватит. Не нужно изображать политкорректность. Скажи проще — численность. Поддерживаем просто. Регулярно, вот как в этот раз, «размораживаем» несколько имеющихся здесь отобранных Комиссией тел мужчин-клонов. (Я знаю, ты давно понял, что твоё тело — клон. Модифицированный. Замороженный и содержащийся в анабиозе. В криокамерах. Кажется, это сделали те, кто работал в компании «Вечная жизнь» — для своих клиентов. Как они попали к нам на Станцию с Земли, я знаю только по рассказам. Похоже, те, кто привёз их сюда, думали, что такими мужчинами, возможно, будет заселяться возрождённая и очистившаяся Земля. Но мы решили по-другому.)

Это Координаторша и Верховный Совет решают, какие из матричных записей памяти оживлять каждый конкретный раз. Мы обычно добиваемся разнообразия… э-э… семенного материала. После чего их в их же клоны и вселяют. Для гарантии «приживания».

Затем… Ну, ты уж знаешь, что — затем.

Гоняем этих «добровольцев», словно крыс по лабиринтам. Даём задачки решать. Выбираем самого умного и самого сильного. Затем стравливаем между собой. Кто победил — тот, стало быть, и — достойнейший. Чтоб передать свои — ну, вернее, носителя! — гены дальше. Через нас. Ну а дальше — ты уже преодолел.

Координаторша сама, лично, даёт себя изнасиловать. (Чтоб вставить семяприёмник так, как положено, уходит часов пять. И это — весьма неприятная процедура.) Затем, убедившись, что этот семяприёмник полон, она перекрывает клапан. Осеменителя нейтрализует. Проще говоря — убивает. Отравленной иглой.

Роджера передёрнуло. Кажется, он побледнел. И на лице явно какое-то нехорошее выражение проступило — Пенелопа замолчала, и нахмурилась. Затем мягко положила крохотную ладонь ему на руку:

— Прости. Я не хотела. Но ты же сам спросил…

— Да, я сам. Спросил. — Роджер заставил желваки прекратить ходить под кожей лица, и мышцы руки — разжать посиневший кулак, что лежал сейчас перед ним на столе. Продышался. Взглянул Пенелопе в глаза:

— Не обращай внимания. Я — старый допотопный брюзга. Сторонник традиционализма. Меня немного… шокирует. Использование победившего мужчины только в качестве «элитного» одноразового самца. Это, это… Так нерационально. Расточительно — тратить двадцать клонов мужчин, чтоб отобрать только одного. Которого затем тоже — ликвидировать. Неужели у вас тут никаких бунтов контингента, ратовавшего бы за «естественный секс» раньше не случалось?!

— Случалось, конечно. Только — не контингента. А как раз — оживлённых мужчин! Лет двести сорок назад — случился первый. Когда победивший всех мужчина совратил Председателя Совета, и удрал с ней на челноке в неизвестном направлении. Но — явно не на Землю, потому что там тогда уж точно ничто не выжило бы. Мы, кстати, так и не нашли их, но пищи и кислорода у них было на пять лет.

Вот, чтоб предотвратить подобное, женщин-доноров стали использовать только проверенных и самых сознательных. А потом — так и вообще — лишь с Координаторшей! Координаторшу стали избирать не столько за организаторские способности (Хотя, конечно, учитывалось и это!) а за внешнюю красоту. Неотразимость. Чтиоб, стало быть, самец испытывал как можно большую степень похоти. Соответственно, и качество полового акта повысилось бы! И ещё донора стали снабжать иглой с ядом. (Но ты оказался всё-таки умным: стащил бедную даму за ногу прямо на пол! Ха-ха…)

Второй… Про второй лучше не вспоминать: мужчина смог как-то совратить сразу пятерых работниц СВБ, и они стали отстреливаться. Было много жертв среди ни в чём не повинных простых работниц, которые защищали палубу с десантными ботами…

А третий, и последний побег — вернее, попытка! — случилась восемнадцать лет назад. Я её даже смутно помню — мне было шесть. Мужчина не стал заниматься «оплодотворением», а сразу захватил координаторшу в заложницы, и угрожал, что свернёт ей шею, если его не выпустят… Ну, его выпустили, конечно. Из комнаты. А потом просто пустили в коридор газ. Строители Станции как знали — провели магистрали везде…

— И что — мужчина?

— Ну… Всё равно сдал семя. Хоть для этого его и пришлось приковать.

— Могу себе представить. — Роджер криво усмехнулся, покачал головой. — Смотрю, не много у вас тут причин любить нашего брата. Самца. Вам это, наверное, с детства втемяшивают? Как то, что дважды-два — четыре?

— Точно. И это сидит вот тут, — она постучала по лбу, — И если даже такой подход удастся хоть чуть-чуть изменить, это будет только со временем. И — вот из-за такого «самца» как ты: я сразу поняла, что такая прожжённая и цинично-расчётливая скотина будет отличным отцом для наших детей.

— Это что — комплимент? — Роджер поймал себя на том, что её шрам и искажённые из-за него черты лица уже вовсе не вызывают ощущения жалости или настороженности. Да и фигурка у неё — закачаешься! А уж на ощупь!..

Привык. Привязался? Пожалуй.

Да это и вполне понятно: ведь она — вылитый он. По мировоззрению и темпераменту. Спокойная. Рассудительная. С юмором. Словом — прелесть!

— Ну… Да.

— Вот спасибо. — Роджер не придумал ничего лучше, как покудахтать, изображая наигранный смех. — Считай что я — польщён. И тем, что ты наплевала на всё, что тебе «вбивали» педагоги в детстве, тоже впечатлён. Вижу, не больно-то тебе нравилось там, на Станции… И ты не в восторге от однополого социума. И самоудовлетворения.

Но секса сейчас — не будет. Мы идём на разведку!

Пенелопа сделала вид, что прекратила авансы и нежные взгляды. Рассмеялась.

— Если ты подумал, что я разочарована — так нет. Я лишь утвердилась во мнении, что ты — расчетливая и прагматичная…

— Замолчи. А то отшлёпаю. И сладкого на десерт не дам!

Снаружи всё равно было очень холодно — несмотря на то, что стояло позднее утро, температура в их «колодце» не поднялась пока выше плюс одного. Но они подготовились: надели по два комплекта нижнего белья, и комбинезоны оснастили нашедшимися к счастью, по версии Пенелопы, (Или кем-то заботливо приготовленными для такого случая, по невысказанной версии Роджера.) термопластинами. Пусть идти так было тяжелей, зато гибкие плоскости из многослойной алюмофольги отлично сохраняли тепло на животе и спине, и почти ничего не весили. Роджер щёлкнул клавишей наружного управления пандусом-дверью, проследив, как люк неторопливо закрылся, заперев трюм:

— Не хотелось бы, чтоб в наше отсутствие какая-нибудь шустрая скотина залезла сюда. И что-нибудь внутри испортила.

— Э-э, ерунда. Всё равно нам придётся рано или поздно убраться отсюда. Не нужно слишком уж привыкать и привязываться к боту.

— Согласен, свалить придётся. Но согласись и ты — глупо отказываться от удобств, которые у нас есть сейчас, из-за той мысли, что нам так и так придётся привыкать к спартанским условиям. Придётся, конечно. Но, думаю, лучше всё-таки заняться этим попозже. Когда хоть как-то адаптируемся. И разведаем.

— Ладно, разведаем, так разведаем. Потопали, муж мой и командир. Куда?

— Думаю, для начала — к вон той стене. — он указал на ближайшую отвесную скалу, что возвышалась на добрую сотню метров над их головами, и до которой, как казалось, было не больше трёхсот шагов.

— К стене — так к стене, поняла. Выдвигаемся, стало быть. — Пенелопа поправила автомат, что торчал на груди на ремне, да а сам Роджер невольно дотронулся до гранатомёта за спиной — тот, естественно, оказался на месте. — Думаю, ты хочешь для начала проверить «периметр».

— Точно. Обойдём, если удастся, нашу «милую яму» по окружности. Хотя бы для того, чтоб посмотреть, откуда понабежало столько чёртовых ящериц.

Они двинулись сквозь иссохшие стволы вымерзших пальм и побегов банана, и каких-то акаций, стараясь обходить наиболее толстые, и упавшие стволы. Иней на тех, что были в тени, да и на земле, ещё не растаял, и приходилось внимательно смотреть под ноги, чтоб не оскользатся. Роджер проворчал:

— Старайся не спотыкаться и не падать — колючки!

Пенелопа вдруг спросила:

— А почему ты думаешь, что ящерицы — понабежали?

— Это дотумкать было нетрудно. Чтоб прокормить достаточно большую популяцию таких тварей не хватит никакого «внутреннего» ресурса мяса. А траву эти гады явно не жрут. Вот и выходит, что они — именно понабежали. И регулярно везде тут шныряют. Как раз в поисках — не появился ли, и не размножился ли тут кто. Думаю, не ошибусь, если предположу, что в стенах нашей воронки мы найдём ходы и лазы.

Пенелопа фыркнула:

— Умный, да? Я ж тебе говорила: воронка — карстовая. Конечно, тут есть и ходы, и лазы, и ямы, и провалы. Со своим микромиром.

— Ага, помню. Этакий, так сказать, микрооазис. Экзотическая мини-вселенная.

— Да. — в голосе Пенелопы прозвучал вызов — в ответ на его ироничный тон, — Оазис! И мы, если забыл, как раз поэтому и здесь!

— Помню и это. — он, кряхтя, перелез через поваленный ствол, подал ей руку, — Если, конечно абстрагироваться от мысли, что в оазисах пальмы хотя бы зелёные. Собственно, травой и фруктами питаться пока так и так невозможно, даже если б они были и живы — радиация. А вот животные… Их здесь пока что-то не видать. В-смысле, не таких, как наши кожисто-щитковые друзья, а из тех, кого можно было бы скушать. А мы-то на это где-то подсознательно так надеемся… Мы же (в-смысле — гомосапиенсы) — хищники!

— Вымерзло-то оно вымерзло… Кстати, раз уж ты у меня такой умный — не можешь ли сказать, почему тут все пальмы стоят без крон, а с деревьев словно посбивало ветки? Идём, словно по кладбищу: между не то — столбов-надолбов, не то — остовов.

— Ну, это просто. И вовсе не от ударной волны, как ты могла бы подумать. Всё это, все возможные сценарии и риски, уже много раз проигрывалось ещё при мне: ну, все последствия ядерной зимы.

— И что?

— А то. Снег. — видя, что она обернулась к нему, явно в недоумении, он пояснил, — Снегу, говорю, много выпадало. Особенно в первые годы, когда практически вся влага в атмосфере вымерзла, и превратилась в кристаллы. Вот и нападало. На кроны. На ветки. Конечно, они и обломились! Кстати: по «кладбищу» мы так и так идём. Все эти растения, и даже лианы — мертвей мёртвого.

— А… Что с животными? Думаешь, они тоже?..

— Возможно. Думаю, те, кто населял этот изолят до войны, в любом случае мертвы. Но их-то точно лежать не оставили. Выживших падальщиков, вроде банальных муравьёв, клещей, крыс, да наших любимых варанов-крокодилов наверняка много. Кстати: думаю, что из всех живых мы встретим, кроме любимых пресмыкающихся, именно муравьёв и крыс. Они во-первых умные, а во-вторых — могут легко переживать до пяти тысяч рентген… Не то, что мы. На нас и тот радиационный фон, который сейчас здесь, скажется.

Ну, лет этак через двадцать.

— Тьфу ты, напугал! — она сплюнула, затем вдруг резко дёрнувшись, остановилась. — Что это?!

— Это — яма. Как ты любишь выражаться — карстовый провал. В провале. Ну правильно — как-то отсюда должна была стечь вся та вода, что образовалась от таяния местного снега!

— Уж больно правильные и ровные стены… — Пенелопа и он стояли теперь на кромке трёхметровой ямы, достигавшей побольше чем пятиметровой глубины, и Роджер не смог отказать себе в удовольствии тоже плюнуть — вниз. Он проследил, как его плевок пролетел над воронкообразным углублением в центре, и врезался во что-то, похожее на давно засохшее пятно крови, одно из тех, что оказались разбросаны по всему дну.

— Думаешь, это — кровь? — Пенелопа зябко поёжилась.

— Вряд ли. Чья это может быть кровь? Да и смыло бы давно всю кровь теми же дождями да снегами. Нет, это — явно что-то геологическое. Выход, скажем, особо рыхлых скальных пород — другого цвета. Или уж тогда остатки лишайника какого… Ладно, потопали дальше. Не век же нам тут пялиться в глубины местного унитаза. Желательно закончить хоть какую-то разведку до темноты. А то как понабегут наши кожисто-щитковые друзья…

— Проклятье! Вот уж подходящая компания для первых переселенцев! Впрочем, от перспективки встретить крыс и муравьёв-термитов я тоже не в восторге.

— Не парься. Термиты в этих широтах не водятся. А муравьи если и сохранились, так спят — у них не принято ползать при температуре ниже ноля. Да и невозможно кушать их, если и найдём — муравьиная кислота, всё-таки. А вот крыс есть вполне можно. И очень даже запросто. Я до того, как… — он постучал пальцем по голове, — попал сюда, успел прочесть много книг. В том числе об одном канадском натуралисте, который целых полтора года жил в тундре, изучая жизнь северных волков. Так вот он в целях эксперимента питался тем же, чем и те, кого изучал. Волки, стало быть.

— Оленями, что ли?

— Ха-ха. Если б так, мне бы не запомнилось. Нет, не оленями. А леммингами. На самом деле летом, когда волки живут не стаями, а семейными, так сказать, парами, и растят народившееся поколение, они и сами питаются, и волчат кормят именно леммингами. А тех вокруг до фига. В-смысле, в тундре.

Пардон — вернее, было до фига. Как и волков. И оленей. До войны. Но суть не в этом. А в том, что нам особенно выбирать или выдрючиваться явно не придётся. Будем есть то, что съедобно. И выжило. Ну, из того, что найдём. Единственное, что меня беспокоит, так это то, что в мясе мало витаминов. У нас может начаться цинга.

— А-а, поняла. Но там, в боте, имеется целый ящик. С витаминами.

— Нет, я не о таких, синтетических, говорю. А о таких, что есть в свежих овощах-фруктах. То есть — в растениях. Кстати, от цинги лучше всего спасает простая картошка.

— Вот чего нет, того — нет. — Перелопа приостановилась, чтоб отбросить назад прилипшие на лбу волосы, — Не догадалась захватить — уж прости! — она развела руками в притворном раскаянии, — И здесь вряд ли найдём. Всё-таки — триста лет морозов, это — триста лет морозов.

— Плохо. Ладно, присматривай за нашим правым флангом, и тылом. — он показал рукой её сектор, — Я возьму на себя левый фланг и фронт.

— Есть, сэр! — она даже честь отдала так, как положено в армии. Действительно, что ли, документальных фильмов насмотрелась? Про армию, да про сексуальные развлечения…

Ладно, не важно. И иронизирует она сейчас потому, что хочет скрыть свой испуг. Да Роджер, если честно, и сам настороженно смотрел сейчас в глубину одного из тоннелей в скале в добрых два его роста высотой, зияющего чернотой прямо напротив того места, где они вышли из зарослей. До тоннеля было не более десяти шагов, и тянуло оттуда явственным холодком и странным запахом. А всего таких тоннелей имелось в грязно-белой стене, отвесно нависавшей над поверхностью дна их воронки, несколько десятков: виднелись и более широкие, впору хоть на грузовике заезжай, (Роджер почему-то сразу представил, как они на катках из брёвен затаскивают бот в самое большое отверстие!) но были и небольшие: только-только пролезть кому-то вроде варана. Или крысы.

Впрочем, похоже, чёртовых тоннелей было здесь гораздо, гораздо больше, но обзор в обе стороны скрывали всё те же лысые остовы и торчащие и наваленные стволы.

Радуясь, что никакого подлеска или кустов не сохранилось, (Иначе продвигаться было бы куда трудней!) Роджер не торопясь подошёл к отверстию неправильной формы. Принюхался. Опустился на колени, внимательно осмотрел грунт, направив на него налобный фонарь. Поднял с земли нечто, похожее на чешуйку слюды.

— Наши друзья приползли отсюда. И, боюсь, действительно шныряют тут достаточно регулярно. Смотри: они протоптали целую тропинку. Мы, собственно, по ней и пришли.

— Да?! А я и не заметила.

— Зато я заметил. Когда кто-то где-то регулярно ходит, следы обязательно остаются.

— Научишь?

— Само-собой. От этого ведь зависит и твоё, и наших детей, выживание…

— Хорошо. А что — это? — Пенелопа указала на то, что он держал.

— А это — чешуя. Они же линяют, как нормальные ящерицы.

— А чем пахнет?

— А пахнет плесенью. И ещё — грибами. Не удивлюсь, если эти паршивцы выжили. В-смысле, грибы. Они же могут жить и в Арктике и в Антарктике. Давай посмотрим.