Через пару часов, когда они уже помылись и лежали, полностью вымотанные, но умиротворённые и помирившиеся, на своих матрацах, Роджер позволил себе проворчать:

— Придётся, наверное, завалить-таки муравьеда. Раз он жрёт мурашей, то наверняка — не один. А с семьёй. Нужно найти их, и выбрать какого-нибудь… Старого.

— Ну уж нет! Я хочу нормальное мясо, а не такое, чтоб зубы обломать!

Роджер, про себя отмечая, что лишь совсем недавно она была готова на «любое, только другое» мясо, предпочёл промолчать.

Пенелопа снова пристроилась у него на груди, поёрзав, и разместившись так, как уже привыкла: основную массу тела распределив по его чреслам. Вскоре он почувствовал, как её тело привычно расслабилось, и девушка довольно вздохнула. Проворчала:

— Хоть ты и скотина призовая, и зануда редкая, но как печка очень даже хорош. Пока не найдём подходящую пещеру с костром для нашего племени, буду греться об тебя.

— Договорились. — он чуть подождал. Спросил мягко и нарочито небрежно:

— Ну что? На настоящем-то мужчине спать небось куда удобней, чем на манекене?

— Понятное дело! — она вздохнула. Вдруг её дыхание прервалось. Во время возникшей паузы он почуял, как вновь обрели упругость и твёрдость её мышцы, и вот перед его лицом вскинулась лохматая головка. Расширившиеся глаза с почти чёрным зрачком настороженно впились в его:

— Давно догадался?!

Он криво усмехнулся:

— Да, почитай, с самого начала!

— А… Как?!..

— Как вычислил? Да вас, конспираторш хреновых, вычислить — пару раз плюнуть! Чего стоит хотя бы брехня о том, как ты, с твоими сорока килограммами, справилась с начальницей Службы Безопасности. Которая наверняка покрупнее чуть не вдвое, и тренируется каждый день часа по три… А спасательный бот? Слишком ценное оборудование, чтоб его гробить. Я никогда не поверю, что ты не практиковалась часами, чтоб научиться его нормально водить. И что он — единственный оставшийся. Да и сейчас… Нас, надеюсь, прослушивают и просматривают?

— Нет. В смысле — только прослушивают. Видео действительно сдохло.

— Ну и то приятно. Всё-таки — не совсем сами по себе. А под присмотром. Почти как нашкодившие детишки в детсаду. — он подумал, что от зрелища их «ретивых» игрищ кому-то из наблюдательниц, если б таковые случились, и правда могло бы стать дико. И завидно. Удивительно только, как его милая партнёрша сумела настолько отключиться от мысли, что за ними приглядывают, что получала реальные оргазмы. Такое не симулируешь!.. Впрочем, и в этом деле она наверняка тоже… Тренировалась и готовилась. — Ну а очередное подтверждение я получил только что.

Да оно и понятно: с чего бы это тебе, якобы в «первый» раз увидевшей, и получившей в своё безраздельное владение мужчину, объект, к которому в вас, амазонках недоделанных, с детства воспитывают неприязнь и презрение, уже успеть так привыкнуть спать на его могучей груди? Ведь если б было и правда — так, ты, скорее всего, просто отказалась бы. Ну, или фыркала бы и ёрзала. Ворчала, что тебе жёстко, и жарко. Да мало ли… И спала бы сама, демонстрируя независимость и самодостаточность, отвернувшись к стене. А ты…

Нет, такое достигается только тренировкой! Или уж — хотя бы пятью годами брака. Честно скажи: долго привыкала?

— Д-да. Месяцев пять. — Пенелопу передёрнуло, — И ты, конечно прав. Манекен… Не слишком приятное ложе. Как и гипновнушения.

— Ладно, я не в претензии. И я не соврал тогда. Ты мне и правда нравишься. Только ответь мне сейчас, когда мы ещё в безопасности. Ну, сравнительной.

Ты как бы предпочла — чтоб мы, бросив всё, что нельзя унести на себе, сбежали в местные джунгли, и вели действительно первобытный образ жизни? Или всё-таки… — он спокойно смотрел ей в бегающие глаза.

Пенелопа прикусила губу. Затем всё же разрыдалась:

— Нет! Конечно нет! — она снова прилегла, прильнула, щедро поливая его грудь холодной влагой, так и льющейся из прекрасных глаз, и обняв так, словно он — неколебимый утёс в бушующем океане, — Ты и сам всё отлично понимаешь!.. Я… Хотела бы, конечно, вернуться на Станцию! В тепло, в привычную уютность. В свою каюту. К удобному, и как ты сказал тогда, налаженному быту. К нормальной еде. И душу, где не нужно экономить каждый грамм воды. К тому же «технической», вонючей и холодной.

— Ну хорошо. Мы скажем им об этом. Предположим, ты вернёшься. А я? Что будет со мной? Меня утилизируют?

Ответ раздался совсем не оттуда, откуда Роджер ждал. Он прозвучал из динамика трансляции с подволка бота:

— Нет. Столь ценный экземпляр, к тому же доказавший нам, что у него гибкий и прагматичный интеллект, утилизировать глупо. Это если мягко говорить.

— Добрый вечер. Координаторша, это вы? — Роджеру показался знакомым голос.

— Да. Здравствуй, Роджер. Меня зовут Анна.

— Приятно познакомиться, Анна. Вы уж простите, что так въехал вам тогда в челюсть… — Роджеру и правда было стыдно. Но только — самую малость. Ведь если то, что он подумал о яде было правдой…

— Я не в обиде. — она и правда, рассмеялась — легко и просто, — Да и яд был… Настоящий. Так что ты тогда просто — в очередной раз выжил.

— Рад, что не разочаровал. Но сейчас… Это, как я понимаю, и была моя — верней, наша, — он глянул в настороженные глаза, затем снова поднял взгляд к подволку, откуда доносился вполне доброжелательный грудной голос, — основная миссия? Проверить Землю на пригодность для…

— Да. Для ре-заселения.

— И… как?

— Ответ отрицательный. Счётчик у вас на борту показывает, что вы за четыре дня нахватали столько радиации, что через примерно год наберёте смертельную дозу. Так что если ты, и правда, хочешь жить — собирайтесь, и улетайте оттуда. Да и то: придётся недели две вам посидеть в карантине. А только потом я тебя, козла призового, выпущу «порезвиться». В наш станционный огород с капустой.

— Анна. — Роджер продолжал разговаривать с Координаторшей, обращаясь к подволку, поскольку считал, что на боте именно там лучше всего прятать и микрофоны, чтоб им не мешал звук шагов, стук и гул механизмов, и прочие неизбежные посторонние шумы, — Можете сказать честно? Сколько их было? До меня?

— Двенадцать. Но на базе твоего тела и мозга — лишь один. Он был самым первым, и продержался на поверхности всего шесть дней. У его «походной» жены начались эти дела, и он отправился наружу один. Некому было прикрыть его тыл. Вот его и задушил, прыгнув из засады, и обвив кольцами, двадцатиметровый монстр: боа-констриктор. Назвать эту гадину обычным удавом я при всём желании не могу. Я видела запись. Да и ты посмотришь её, когда вернётесь: тогда видео у нас ещё было. Посмотришь и на других тамошних тварей. Они вполне под стать — одни трёхметровые гориллы чего стоят…

Собственно, поэтому мы и избегаем пока Африки. И Индии.

— Понял. Спасибо за простой и честный ответ. Кстати, хотел спросить: мы разговариваем… Через спутник-ретранслятор?

— Нет. Через простой атмосферный зонд. Он сопровождал ваш бот всю посадочную траекторию, и висит над вами с момента посадки.

Роджер прикусил губу. Понятненько. Значит, его надежды на то, что их хотя бы не с самого начала прослушивают, не оправдались. Вот и получается: сколько сил потратили зря. На укрытие плёнками и маскировку… Он вздохнул. Спросил:

— Анна. Я понимаю, что сейчас не время и не место, но всё же хотелось бы знать… Вы и правда — размораживаете нас, мужчин, в-основном для… Осеменения? Или больше всё же — для разведки планеты?

— Вот уж нет. Только «осеменение!» — в голосе Анны снова послышался смешок, — Это было бы слишком… Расточительно. Нет, мы, конечно, размораживаем одновременно от пятнадцати до двадцати экземпляров. Можем себе позволить — гибернатор тут рассчитан на восемь тысяч самцов. Затем заставляем очухавшихся пройти стандартные тесты и полосу препятствий. Потом — схватки. Нужно же проверить и физические и умственные кондиции.

— Погодите-ка… То есть — мужчина может и не… Очухаться?

— Да, может. Примерно один из тридцати пяти-сорока не выживает при разморозке.

— Понятно. И что же — после… Схваток?

— Да то, что ты, — снова смешок, — проделал со мной. Да, один оставшийся победитель даёт нам сперму, которую мы извлекаем из спермоприёмника и замораживаем. И, если уж совсем честно, нам накопленной спермы хватило бы уже лет этак на тысячу.

Но ведь ты уже всё и сам понял. Да, пусть это и подло и прагматично, но основная ваша — ну, мужская! — миссия, это — показать, пригодна ли уже Земля к нашему тотальному исходу. Возвращению в Землю, так сказать, обетованную.

А вы — наша лакмусовая бумага. Показатель. Потому что мы — точно слабее вас, мужчин. И мы — не охотницы. То есть — у нас таких, заложенных самой Природой, инстинктов, нет. У нас другая специфика психики. И вот: ты в очередной, тринадцатый, раз доказал, что заселяться ещё рано. Стало быть, сэкономил нам силы, ресурсы, и предохранил от излишнего риска, а, возможно, и смерти. Разведчиц. Потому что то, что тебе рассказалп Пенелопа о погибших доброволицах — правда.

Роджер не мог не признать рационалистичность такого подхода — после того, как он «сдал» сперму, они там, на Станции, и правда, не много бы потеряли, погибни он!:

— Я понял. Разумно, да. Раз уж вы считаете, что все беды проистекают от того, что правили всеми Правительствами мужчины, и они же — источник вечной агрессии и войн, такое решение напрашивается само собой. Рискнуть человеком второго сорта, чтоб сберечь драгоценные жизни девушек.

— Рада, что ты понимаешь это. Впрочем, я как раз удивилась бы, будь иначе. Ты же у нас — прагматик номер Один! Как и «племенной», элитный, самец. Хоть и «человек второго, — она хмыкнула, — сорта». Готовься: после карантина женщин у тебя будет столько… Сколько захочешь осеменить! Естественным, так сказать, путём. Правда-правда.

— Спасибо на добром слове. — Роджера передёрнуло так, что Пенелопа возмущённо вцепилась в его бицепсы, чуть не слетев, и сердито рыкнула. Пришлось приобнять её снова за гибкую талию, и опять нежно погладить и похлопать по спине, — Ладно. Раз убивать меня пока не планируется, я думаю, об остальном мы ещё успеем поговорить. В любом случае вы меня знаете. Глупостей делать не собираюсь.

— Вот и отлично. — всё же ему почудилось некое облегчение в тоне Анны, — Ждём вас в любое время. Как соберётесь — так и прилетайте.

— Ага. Ну, спокойной ночи, Анна!

— Спокойной ночи, Роджер.

Щёлкнуло. Вероятно, это Анна отключила динамик трансляции.

Но Роджер был уверен, что микрофоны в боте никто не отключит. Мало ли!..

Как ни странно, они с Пенелопой произошедшее почти не обсуждали. Роджер и так узнал всё, что хотел, а его «походной жене», похоже, было стыдно и неуютно. Единственное, о чём она спросила, закусив на этот раз нижнюю губу, было:

— Сердишься на меня?

Он, нисколько не покривив душой, улыбнулся:

— Нет! — чувствуя, что она не довольна его кратким ответом, и вряд ли ему удалось убедить её в том, что он и правда — не сердится, он с расстановкой пояснил, — Более того: я и на Анну не сержусь. Как и на тех, первых, кто придумал этот коварный план.

Она пошевелилась, словно хотела что-то спросить, но он продолжил:

— А неплохой план, должен признать. Циничный, и грамотный. Использовать того, кто пусть и считается низшим, второсортным, существом, но обладает нужными «инстинктами». Русские называют это «загребать жар чужими руками». Или, по-другому, «заставлять кого-то таскать каштаны из огня». В мою эпоху так использовали собак. Чтоб вынюхать и вспугнуть дичь для охотника. Найти наркотики на таможне. Или — взрывчатые вещества. Да мало ли!.. План, говорю, продуманный.

И если б его разрабатывал я, примерно так бы и поступил: вначале сделать вид, что подопытного спасла для себя первая женщина: чтоб ему казалось, что смерть миновала только чудом, и он должен теперь проявить себя во всей красе любовника — ну, чтоб пожить подольше. Для начала в качестве — пусть и сексуальной, игрушки.

Затем его должна спасти, уже от этой унизительной роли, вторая женщина — спасти уже для того, чтоб создать Семью. Якобы. А поскольку на Станции им не спрятаться, приходится бежать на Землю — единственное место, где он, последний мужчина на всю Солнечную систему, ещё может надеяться избежать утилизации. И продолжить свой род. Это тоже грамотно: первичный и основной инстинкт требует от настоящего мужчины именно этого: продлить свой род! То есть — передать потомкам-самцам именно свои гены.

А поскольку получается, что на Земле рассчитывать кроме самого себя ему не на кого, подопытный и должен: сам сделать всё, чтоб выжить. И всё узнать про планету, где якобы жить его детям…

Вот этот момент — насчёт выращивания тут, на заражённой пока планете детей — конечно, спорный… Потому что любой мужчина захочет, конечно, чтоб им было хорошо, и уж расстарается. Нет, спорный он не в этом смысле, а в том, что делать упор именно на детях, которых пока всё равно опасно рожать и выращивать здесь, и было самым… э-э… подлым моментом плана. Но, как говорится, стыд глаза не выест, а результат нужно получить. Пожертвовав, если придётся, и самим подопытным — его не жалко. Поскольку в иерархии Сообщества амазонок он занимает примерно такое же место, как занимали негры у нас в Америке до отмены рабства.

Тут я, конечно, попенял бы вашему ведомству пропаганды: глупо представлять нас, мужчин, так однобоко и примитивно. Гитлер уже пытался представить так — евреев. Как второсортных и ущербных и нравственно и физически, выродков. А наша, штатовская, пропаганда — русских. Они, дескать, все агрессивные, неадекватные, и пьяницы. А китайцы — мурашики-трудоголики. Эстонцы — тормоза. А Индусы — грязно…опые идиоты и лентяи. Годные только мелодрамы с песнями и танцами снимать. А итальянцы — любвеобильные макаронники.

Ни к чему хорошему такая политика не ведёт: презирать тех, кто живёт просто по-другому, руководствуясь своим разумом и своими традициями уклада жизни — глупо.

Но не буду сейчас втуне разбрасывать перед тобой перлы моего красноречия: то, что вдолбили с младенческих лет, не переделать никакими доводами разума! — он потихоньку постучал ей в висок кончиком указательного пальца. Пенелопа предпочла промолчать. Роджер подумал, что он и правда: зануда. Зачем ей вся эта мораль?! Она хочет лишь одного: вернуться в тёплый и уютный мирок Станции! Пора заканчивать с нотациями:

— Ладно, всё уже сделано. Понять и уже вполне добровольно исполнить ваш план мне так и так пришлось.

Собственно, понять его было не трудно: я должен был проникнуться мыслью, что выжить тут, внизу — моя основная задача. Идея тех, кто разработал этот план, была в том, чтоб сыграть на моём чувстве долга и ответственности. Для начала — за тебя. Спасшее меня, и целиком доверившееся мне существо. Такое тоненькое, хрупкое, и беззащитное. Практика показала, что мой характер вычислен верно. Да вы наверняка и мои сексуальные предпочтения узнали из анкеты. Ты — мой секс-идеал!

И сработало же.

Потому что тот, кто хочет что-то сделать — найдёт тысячу способов. А кто не захочет — тысячу причин. А я захотел. Спасти тебя. Ну, и себя, конечно… Чтоб мы подольше были вместе, ласточка моя ненаглядная. Малышка. Кошечка. Сокровище бесценное, хоть иногда и капризное и ворчливое. Тростиночка моя, божественно стройная и гибкая… Всё у нас теперь будет хорошо. Мы будем вместе, и проживём счастливую жизнь! Голубка ты моя сизокрылая…

Он продолжал осторожно гладить и водить руками по её такой приятной на ощупь спинке, и шептать нежные слова в ушко до тех пор, пока через буквально несколько минут её мышцы снова не расслабились, и она не засопела, уткнувшись маленьким носиком ему в ключицу.

Самому Роджеру не спалось.

Конечно, он понимал, что сейчас уже и правда — почти ничего сделать не сможет.

Да и с самого начала ему было понятно, что то, что он выжил, а потом был «чудесным» образом спасён — просто часть плана. Коварного плана. Подлого и прагматичного.

Самец, уже давший семя, бык-производитель, может быть полезен только для двух вещей. На — вот именно — ещё семя! И — на мясо.

Он — пушечное мясо. Вернее — лабораторная крыса. На которой проверяют возможность остаться в живых на заражённой и промёрзшей планете. (А, получается, хорошо, что он не стал никого там, на Станции, да и тут, внизу, убивать! Не нарушил никакого «природного» равновесия. И не подорвал «доверия» к себе. У контингента. У женщин.)

На Станции он, конечно, просмотрит материалы остальных двенадцати миссий.

Сможет дать несколько дельных советов руководительницам Станции. И с точки зрения заселения, и с точки зрения текущего ремонта самой Станции… И комплектации бота для следующего раза. Сможет удовлетворить своё любопытство, узнав у Матери, как погибли мужчины. Осеменить несколько десятков, или сотен — не суть! — отобранных для этого самок. Тьфу ты — женщин, если называть этих «носительниц-инкубаторов» столь высокопарным термином.

Однако никаких сомнений в том, что изменить принципиальный подход к себе, и мужской половине человечества в целом, он не сможет. Ему этого просто не позволят.

А всё — из-за прецедентов. С бунтами предыдущих «осеменителей». С другой стороны он не мог не признать, что чёртовы амазонки, похоже, научились неплохо выживать, и до сих пор свято верят, что все беды человечества проистекали от них, от мужчин!

Наивно, да. Но пока не нужно им указывать, что от кое-каких пороков любого Социума и им не удалось отделаться.

Карьеризм. Амбиции. Зависть. Подсиживания, сплетни, закулисные интриги.

Роджер был уверен, что ещё столкнётся со всем этим там, на Станции.

А ведь всё это рано или поздно приводит к разборкам. Жертвам.

Или, когда уж градус противостояния зашкаливает — гражданским войнам.

Так что его задача на предстоящем этапе — просто…

В очередной раз выжить.

Утром он обнаружил, что Пенелопа снова проснулась первой. Но с его «могучей и тёплой» груди слезать не спешит. Он потянулся всем телом, похрустев лопатками:

— Знаешь, на Станции наверное, будет тепло. Нужно освоить для разнообразия и сон на боку. Слезь. А теперь повернись-ка спиной. Ага, вот так.

Роджер уложил тело, сейчас не оказывающее никакого сопротивления, в привычную позу. Одну её ногу продвинул вперёд, согнул в колене. На другую её ногу закинул свою. Поёрзал.

— Нормально?

— Угу. Где ты раньше был? Я об тебя, скотина костлявая, всю грудь намяла.

— Ну-ка, дай-ка я посмотрю… — он нежно облапил, поглаживая, а потом и целуя, означенные предметы, замычал — ему и правда, её миниатюрные груди нравились. Соски затвердели. Он перебрался губами ниже — на животик, а затем и ещё ниже. Она откинула голову назад, тяжело задышала…

И скоро всё у них завершилось так, как завершалось после таких «прелюдий».

Пенелопа, закончив содрогаться, вдруг застонала и разрыдалась:

— Скотина! Кобель! Теперь ты уже не будешь только мой!

Роджера покоробило. Но он нашёл в себе мужество ответить весело:

— Не парься. Не твоим я буду только во время работы. А по ночам-то, на отдыхе — я безраздельно твой! Нас же так и так поселят — в твоей каюте?

— Нет. Ты будешь жить в люксе, с огромной кроватью. И прислуживать тебе будут самые симпатичные горничные. В эффектном и сексапильном кружевном белье, и в туфельках на шпильках.

— Серьёзно?

— Нет, конечно… — она сморщила носик, — Шучу. Читала и смотрела порно. Откуда у нас на Станции кружевные чулочки и трусики?

Он засмеялся. Пенелопа пару раз подхихикнула. Потом посерьёзнела:

— Ладно, давай вставать. Пора завтракать, да убираться отсюда к такой-то матери.

— Насчёт позавтракать — с моим большим удовольствием. А вот насчёт убираться… Мы же не всё тут осмотрели, если уж честно. Если ещё с денёк посвятим разведке — горячо любимой радиации особо много не нахватаем.

— Хм. И чего это столь важного ты собираешься тут найти?

— Если честно — не знаю. Но вот чует моя задница, что кое-каких звеньев местной пищевой цепи мы-таки ещё не увидели! Не люблю, когда работа недоделана.

— Зануда. Педант. Ну, это я уже говорила. С другой стороны, я рада, что ты — такой.

— Это ты просто привыкла.

— Точно. Ну, подъём!

Вышли из бота ближе к одиннадцати. Туч для разнообразия не было. Солнце уже вылезло над кромкой их ямы, и сейчас слепило глаза: они двигались прямо на восток. Роджер вдруг остановился, остановил и развернул к себе напарницу. Подмигнул, и сделал жест Пенелопе — молчать.

Она кивнула.

Роджер вынул из набедренного кармана клочок бумажки и карандаш — вот хорошо, что не поленился обследовать все шкафы трюма заранее. Написал:

«На, или в твоём теле — есть микрофоны?»

Пенелопа, хмурившая брови, это дело прекратила, и закивала головой, взяв у него карандаш, и быстро написав:

«Есть!»

«А видеокамеры?»

«Нет!»

«А где-нибудь на мне?»

«Нет! Иначе ты бы почуял и нашёл их!»

— Ну что, попробуем идти помедленней, а то шумим и запыхались?

— Ладно. Только не слишком медленно. А то ты задолбал со своим «недостающим звеном» — ищи уж побыстрее. Я всё же рассчитываю убраться отсюда к обеду. — она отлично поняла, что их слишком долгое молчание может насторожить прослушку.

— Угу. — он за это время написал:

«Какое сегодня число и месяц?»

«Двадцать второе сентября».

«Двадцать третьего октября в четырнадцать часов по общебортовому времени собираемся у бота. В трюме. Бежать нужно днём. Согласна?»

«Согласна-то я согласна. Но — почему?!» — она так смотрела на него, словно и правда не понимает. Роджер глянул на неё с печалью. (Глупенькая!) Покачал головой:

«Я уверен, меня всё равно скоро убьют. Я — слишком сильный и уваренный в себе Лидер. Твои начальницы просто побоятся такого оставлять в живых. Даже в качестве почётного пенсионера!» Во избежание.

Пенелопа прикусила губу — слова чуть было не вырвались наружу! Написала:

«Ты прав! Придётся драпать. Куда?»

«Думаю, в Африку.»

«Да, наверное.» — он забрал у неё листок, и аккуратно сунул в рот. Разжевал, проглотил. Пенелопа скривилась — словно это она съела невкусную бумагу.

Он кивнул, и они осторожно, стараясь не шуметь, двинулись дальше сквозь джунгли. Роджер вглядывался в окружающий хаос внимательно: знал, что «недостающее звено» наверняка где-то рядом. И не ошибся.

«Звено» само буквально выползло к их ногам. Пенелопа принялась смеяться. Роджер подумал, что в этом смехе, пожалуй, имеется добрая доля истерии.

Звено оказалось дикобразом.

Небольшим — не больше крупного ежа, на вид сердитым, и жутко колючим.

Роджер, увидав, как зверёк длиной-то — с руку, уверенно направился к его ноге, сердито кося глазом, и принюхиваясь, буркнул:

— Бежим-ка мы отсюда. Да побыстрее. У такого харизматичного и самовлюблённого на вид паршивца наверняка имеется твёрдая уверенность в том, что он тут — царь зверей. И сможет сожрать или закусать до смерти любого, покусившегося на его территорию.

— С чего бы это нам бегать от такого заморыша?!

— А с того. Раз выживает до сих пор, значит — или колючки действительно очень прочные и острые, или — концы смазаны — вон, видишь, блестит! — чем-нибудь вроде трупного яда. Уколешься — гангрена обеспечена!

Пенелопа очень быстро, так, что даже обогнала Роджера, двинулась в указанном им направлении. Пока они со всех ног ломились через чащу по своим же следам, она лишь старалась дышать поглубже, да утирать пот с лица. Зато когда они укрылись в безопасности трюма за закрывшейся дверью, не удержалась, чтоб весьма желчным тоном не поинтересоваться:

— Ну, биолог-любитель? Доволен теперь?

— Нет. — он резко сменил тему, — Есть у нас портативный аккумулятор и пара кабелей?

На него недоумённо поморгали, затем смилостивились:

— Есть. — тон оказался весьма недоволен. Задержка же!

Аккумулятор и лопату тащил Роджер, кабели и металлические пруты — Пенелопа.

Правда, идти далеко не пришлось. Роджер быстро раскидал до половины яму, где она зарыли требуху от крыс, стал копать чуть в стороне ямы — в глубину: «Это чтоб не нюхать!» Когда пошёл снова слой с отверстиями-норами, остановился.

Чтоб установить аккумулятор на расстоянии десяти шагов от ямы, вбить стержни, и протянуть к ним по пять метров кабеля, ушло минуты три.

— Порядок. Смотри: когда я покажу, прикоснёшься клеммой вот к этому полюсу!

Роджер громко потопал позади штырей. На цыпочках вернулся к яме. Сделал жест: «Давай!»

Слышно ничего не было, но через буквально пять секунд что-то из одного из отверстий вылетело — если б его не затормозила стена ямы, Роджер и не понял бы — что! Вернее — кто. А так вполне удалось разглядеть.

Существо навроде мыши, только с толстеньким туловищем, и без глаз. И с чудовищными зубами-резцами спереди: два торчало сверху, два — снизу. Он поманил напарницу рукой.

Пенелопа долго чесала в затылке, разглядывая бессмысленно тычущуюся в поисках норы, тушку:

— Кто это?

— Слепыш. Он типа крота, но копает гораздо лучше. И если кроты — хищники, и жрут только мясо — ну там, червей дождевых, клещей, тараканов всяких, то слепыш питается корнями. И клубнями. Вот оно: наше недостающее звено. Тот, кто перевёл всё, что здесь было под землёй растительного и съедобного — в свою массу. А уж его едят, думаю, и черви, и дикобразы, и даже муравьи. Ладно, иди выключи ток.

Слепыша Роджер лично, правда — кованным носком сапога, поскольку не без оснований опасался полудюймовых резцов! — направил в ближайшую норку…

Яму закапывать не стал. Зачем?

На обратном пути он первый нарушил молчание:

— Теперь я доволен. Этот гад отлично вписывается в ту нишу, которую я считал незаполненной. Он — и травоядный, и всеядный, и — водится повсеместно. Яму изрыл вдоль и поперёк.

— Ну, я очень рада. И за него и за тебя. Теперь можем лететь?

— Теперь — можем. Обедать будем… Уже там?

— Да! Да.

Поднять кораблик в «стойку» гидравликой опор-шасси оказалось нетрудно, потому что они не стали заморачиваться со стаскиваньем с него маскировочных плёнок. Старт прошёл штатно, и Пенелопа уже не старалась показать ему, что приборы управления ей знакомы плохо. Роджер сидел, даже не пристегнувшись, и пялился в экраны. На подлёте, когда Станцию уже было видно, буркнул:

— Ну вот. Порезвившиеся и нашалившиеся цыплята снова возвращаются под тёплое и уютное крылышко мамы-клушки.

Пенелопа ничего не сказала, но губки её дрогнули.

На весь путь ушло целых полтора часа. Потому что Пенелопа теперь шла по «экономичной» траектории, сберегая всё то же горючее.

В шлюз вплыли осторожно, и медленно. Магнитные захваты притянули и зафиксировали шасси. Минуту пришлось ждать, пока в шлюзовую вернут воздух. После чего открылась внутренняя переборка, и тележка с ботом въехала по рельсам назад в трюм.

Их уже ждали.

Встречающих оказалось трое. Мило улыбающаяся Администратроша, Координаторша, недвусмысленно облизывающая губы, словно кошка перед миской сметаны, и ещё одна женщина с весьма хищной и неприятной улыбочкой, явно не натуральной, а нарисованной на жёстком квадратном лице. Роджер покивал всем по очереди:

— Анна. Диана. Добрый день.

— Здравствуй, Роджер, здравствуй, Пенелопа. — Координаторша вежливым жестом указала на незнакомку, — Это Марина, наш начальник Отдела Внутренней Безопасности. Она настаивает, чтоб мы сейчас не обнимались, как старые знакомые, а проследовали сразу в карантинный блок.

— Понимаем. Разумно. Кстати — я удивлён. Ведь мы с Пенелопой обследовали карстовую воронку счётчиком, там нет такого уж прямо — огромного остаточного фона. Откуда мы нахватали?

— Думаю, из крыс. — голос у Марины оказался весьма жёстким, ничуть не разочаровав Роджера в её оценки как циничной и желчной особы, — Пищеварительные органы в десятки раз чувствительней к радионуклидам. У них же нет кожи и мышц.

— Логично. Ну что, идём?

— Идём. — они двинулись, держась на расстоянии не меньше двух метров позади так троицей и пошедших женщин. Анна повернула голову:

— Желательно, конечно, чтоб вы хотя бы на первых порах не… Предавались игрищам слишком активно. Роджер, ты уж извини — но ещё как минимум неделю твоя сперма будет… э-э… опасна. С точки зрения мутагенеза. Ну а уж после карантина…

Чур, я — первая!

Роджер криво усмехнулся:

— Договорились! — Пенелопа посмотрела на него, но промолчала. Похоже, её сдержало присутствие вот именно — начальства. Но уж лицо его «походная» сделала!..

Карантинный блок представлял собой две практически стандартные комнаты — в точности таких же, как у Дианы. Стоя на пороге, Роджер попрощался с женщинами коротко:

— Ну, вот возвращение блудного сына и состоялось. Девушки, до новых встреч!

Анна покачала головой:

— Скорей, уж — блудного кобеля.

Роджер подумал, что вряд ли кто тут заценит его образованность и кругозор: никто Рембранта наверняка «не читал».

Пенелопа опять промолчала.

Зато когда дверь за начальством закрылась, щёлкнув замком, бросилась прямо на пол, и разрыдалась. Роджер почесал в затылке:

— Не понял. Это же ты первая хотела сюда вернуться! Здесь же удобства, и налаженный быт, и еду готовит кок, а не шестидесятилетний дебил! Или это — от радости?

— Нет, — она не вставая, повернула лицо к нему, — Не от радости. Я понимаю, что по-идее, должна быть рада… Но почему-то не рада.

— А-а, значит, это от тоски по экстремальным развлечениям, от которых мы добровольно… Вернее — почти добровольно…

— Нет! — она перебила его, — Я и сама толком не понимаю, с чего это я веду себя как последняя идиотка. Плохо мне, вот и всё!

Роджер подошёл. Нежно приподнял девушку с пола. Обхватил, на руках пронёс в спальню, и бережно уложил на кровать, в который раз поразившись, как мало его напарница по побегу весит. Сам сел рядом, автоматически глянув на решётку климатизатора.

Пенелопа буркнула:

— Плевать. Пусть слышат. Я, когда в самом начале соглашалась на эту «почётную миссию», если честно, думала, что всё будет совсем по-другому… Что это я с тобой буду носиться, как дурень с писанной торбой, и учить уму-разуму. И беречь от опасностей. И монстров. Всё-таки, это я — ознакомлена с материалами всех предыдущих миссий. Натренирована на тренажёрах и симуляторах, даже экзамен сдала: по матчасти и каверзным вопросам. Легенду так вообще — заучила назубок! Как заправская шпионка… И знала, где и чего ждать, и опасаться. Вроде бы.

Ан — нет. Там, в изоляте, мы до сих пор не приземлялись. Выбрали только потому, что там температура и правда была — выше, чем где бы то ни было ещё в центральной Америке… И нате вам — оказалось, что вот именно там — уникальные условия. Да и зверушки. Так что я даже не знаю, справилась ли я со своей миссией, или нет…

— Не парься. — Роджер в который раз применял это выражение, понимая в то же время, что не слишком-то оно успокаивает явно расстроившуюся девушку, — Уж если кто и справился, так это — ты. Кстати, а как тебя на эту роль вообще — отобрали? У вас был кастинг? Бои? Как проводился отбор на звание самой крутой и безбашенной экстремалки?

— Нет. Нет… — теперь она, кажется, расстроилась ещё больше, потому что слёзы буквально брызнули из глаз, — Кастинга не было. Меня… Я…

Словом, Комиссия посчитала, что мной можно, без ущерба для колонии, пожертвовать. С таким лицом я ни в производительницы потомства, ни в высококвалифицированный персонал не гожусь. «Вызываю отрицательные эмоции» и неуставные мысли у смотрящих на меня! Ну, сам видел! — она ткнула пальцем в свои шрамы, — Такую — только в неквалифицированный обслуживающий персонал. Типа уборщицы. Или младшей кладовщицы. Чтоб не маячила. И не нервировала. Меня даже в столовой ставили в графике после всех — когда уже все поели!

Роджер не придумал ничего лучше, как провести осторожно ладонью по травмированной стороне лица, улыбнувшись:

— Дурочка. Ты у меня — самая красивая и умная. Потому что это — он нежно положил руку снова на шрам, — Шелуха! Ты — кремень и сталь там, внутри. И я чертовски рад… И горд, что выбрали тебя!

Потому что девушки с прекрасными лицами и фигурами всегда больше думают о том, как они выглядят, да как сохранить подольше эту неописуемую красоту, чем заботятся о каком-нибудь деле. Да и амбиции у них… В смысле карьерного роста.

А ты — переживала за нас с тобой. Реально — я же видел. И с делом справилась отлично. Такую «боевую» подругу не стыдно было бы иметь и Адаму!

— Спасибо, конечно… С точки зрения успокаивать женщин, обзывая и унижая их, тебе, конечно, равных нет!

— Всегда мечтал унизить тебя ещё сильней! Ну-ка, скидывай чёртов комбинезон!..

«Унизить» действительно пришлось — чёртова кровать оказалась слишком уж непривычно мягкой и неудобной, и в процессе «унижения» Роджеру пришлось стащить матрац с постели, и кинуть прямо на пол.

Зато когда они закончили, на этот раз придя к пику в полной гармонии, он пожалел. Что они так низко: по полу дуло. Кряхтя, он потянулся, и перетащил одеяло: в пылу игрищ оно оказалось скомкано в углу постели. Пенелопа заворчала:

— Не надо — мне жарко!..

— Это сейчас тебе жарко. А я вовсе не хочу, чтоб ты, пережив земные морозы, простудилась уже здесь, от банального сквозняка от климатизатора.

— Ну, спасибо. — она и правда подоткнула себе одеяло под бёдра и таз, — Заботливый ты мой. Радуйся, что сейчас тебя эксплуатирую только я. А скоро придётся тебе поработать и на благо всех способных родить женщин колонии!

— Ничего. Надо — и поработаю. — Роджер подмигнул, — Надеюсь, за пару-тройку лет управиться! Или вас, готовых к осеменению, гораздо больше?

— Да нет. Собственно говоря, способных родить сейчас у нас, думаю, имеется не больше двух сотен. Если принять за норму одну женщину за ночь… Да «обрабатывать» через день… (День — на отдых!) Управишься и за год, кобелина призовой!

— Вот и хорошо. Главное — питаться полноценно. И кушать натуральное мясо. Вы тут не практикуете отправку зондов на охоту за дичью?

— Хм… Насколько я знаю — нет. Да и дичь так и так была бы… Радиоактивная. Жрёт же — еду с остаточной.

— Да и ладно. Мне, собственно, и наших крыс бы хватило. Хотя бы на первое время.

— Ну, уж это — на усмотрение начальства! И то — только после их деактивации!

— Ну что? Как вам, мэм, эта мысль насчёт «свежего мяса»?

— Хм-м… Вполне, кстати, разумно. Он прав. Для быстрого и полноценного восстановления мужских сил нужно заниматься этим вот именно — через день. И питаться мясом. Яйцами. Молоком, творогом, сыром. А не тем, что мы тут синтезируем в автоклавах. Где у нас самый низкий фон?

— Сейчас — в Австралии, мэм. Но там кроме…

— Знаю. Ничего: пусть ест чёртовых, как он говорит, кроликов. «Мясо» же! Приемлемо: пару раз можно сгонять бот. На полгода ему штук тридцать хватит. А через полгода…

— Неужели мэм, мы и его?!..

— А почему — нет?! Что изменилось? Конечно, он и разумен, и прагматичен. Но — и коварен и хитёр! Тот ещё тип… Мы же не хотим, чтоб нами снова управлял какой-то вонючий козёл?! Он ведь может и наши Законы подправить — так, чтоб снова вернуть «нормальную семью»! А нам нужны лишние проблемы и вечные разборки и скандалы?

— Разумеется, нет, мэм! Не нужны.

— Ну, то-то… Так что через полгода, максимум — девять месяцев, когда начнут рожаться его дети, мы убедимся, что они — нормальные, и…

Распрощаемся с Роджером-два.

— Да мэм. Так точно, мэм.

Продолжение следует.