Глава I. Исторический очерк учения о физиогномике и мимике человека

В той ограниченной области мира, куда проникает наш слабый человеческий глаз, мы всюду видим, что первые зачатки живых существ возникают и развиваются по тем же законам, по каким зарождаются и развиваются и науки в тихой лаборатории мысли. Сначала наступает беспорядочное движение атомов, стремящихся отыскать друг друга и сгруппироваться для первого проявления соединенных сил и образования симметрии простейших форм; вскоре затем смутно обозначаются органы низшего порядка; прежде слитые части мало помалу разъединяются, и по мере сформирования и обособления членов, они образуют группы и располагаются в известном порядке; увеличиваясь, они в то же время заключают в себе другие меньшие и самые малые части, которые в свою очередь постепенно превращаются в более и более крупные, – и таким образом из бесконечного ряда зачатков, скученных в одном и том же ядре, последовательно возникают все новые формы и новые отростки. Наконец, перед нами является организм с раздельными членами, предъявляющий права свои на известное пространство, на долю солнечного света и на особое наименование. Так происходят грибы и дубы, муравей и человек; так же точно зарождаются и развиваются науки.

Такому общему ходу развития всех наук следовала и наука, называемая физиономикой (или физиогномонией) и метопоскопией, что означает одно и то же – изучение физиономии человека. Еще за много веков раньше, чем только что упомянутые названия вошли в наши словари и в историю науки, человек уже рассматривал лицо другого человека, чтобы прочитать на нем радость или печаль, любовь или ненависть, при чем на этой почве строил любопытные прорицания, находившие применение в повседневной жизни. Нет ни одного даже невежественного народа, ни одного первобытного языка, которые не выразили бы в какой-нибудь поговорке результатов этих примитивных опытов угадывания. Горбатость, косоглазие, блестящий и тусклый взгляд, различная длина носа, различная ширина рта – все это хвалилось или порицалось в народных поговорках, и такого рода поговорки – первое зерно того вещества, из которого впоследствии формировались материалы для новой науки.

В этих первых попытках всегда видна детская неопытность, продукт неведения; личные симпатии и антипатии возводятся в неоспоримые догмы и безапелляционные суждения; строгое наблюдение и соображение заменяются инстинктом и чувством, и все это еще приправляется элементами магии, являющейся одним из первородных грехов семьи человеческой. Приправа становится потом все более и более обильной, по мере возрастания потребности в новых питательных веществах, и дело доходит до того, что сама приправа эта уже всецело заменяет надлежащую пищу, недостаточную для удовлетворения слишком сильного голода. Тогда-то именно, неудовлетворенный простым наблюдением лица человеческого, с целью внесения в поговорки и подведения под физиомические законы случайных совпадений и вашей собственной симпатии или антипатии, человек начинает искать на небе и среди созвездий связи между небесными телами и чертами лица и строит причудливое здание астрологии человеческих судеб – настоящую белую магию, приспособленную к изучению лица человека. Магия требует магика, и вот он является, облеченный тайною непостижимого, для того, чтобы объяснять непонятное; магия делается промыслом, ремеслом, откармливающим нескольких шарлатанов за счет наивной толпы.

Вот настоящее, хотя и не очень почетное, начало физиономики. Затем являются первые писатели, собирающие изустные и разбросанные в пословицах материалы новой науки; они присовокупляют к этому множество и своих собственных соображений, дают наименование своей доктрине и в догматической форме возвращают невежественной толпе то, что от нее же и получили. В младенческом периоде развития литература всегда имеет энциклопедический характер: вот почему элементы физиогномики попадаются в Библии, в творениях св. Отцов, в произведениях философов и поэтов. Джованни Баттиста Де Лапорта был прав, написавши в заглавии первого тома своего прекрасного труда, что физиономика (тогда писали: физиономия) сложилась от естественных начал; в своем предисловии – страницах, полной смелых и могучих исторических синтезов, – он справедливо указывает, что первые зачатки той науки, к разработке которой он приступает, были разбросаны в произведениях великих мыслителей, его предшественников.

С удовольствием привожу здесь несколько цитат из этого предисловия:

«Адамацци писал, что природа человека выражается на челе и в глазах его даже тогда, когда уста не говорят. Философ Клеант часто утверждал, согласно с Зеноном, что по лицу можно узнавать характер [6] Пинегорейцы, как сообщает Ямвлих, поставили за правило – не принимать никого в число своих учеников, прежде чем не убедятся по ясным признакам, по выражению лица и всей внешности претендента, в его способности к наукам. Они утверждали, что природа устраивает тело сообразно с качествами души и снабжает ее такими орудиями, какие для нее необходимы, что она на теле чертит нам образ души, – короче, что первое служит своего рода пробой для второй. У Платона читаем, что Сократ никого не допускал философствовать, не убедившись в его способности к тому по исследованию лица.

Лицо Алкивиада, говорит Плутарх, показывало, что он призван занимать высокое положение в республики… Платон и, после него, Аристотель утверждали также, что природа приспособляет тело к деятельности души. Действительно, всякий инструмент, сделанный для известного назначения, должен ему и соответствовать, а так как назначение тела и есть его деятельность, то отсюда ясно, что все тело должно быть устроено природою в видах самой совершенной деятельности… По сообщению Гомера, Нестор, на основании сходства, найденного им в лице Телемаха, делает такое заключение о свойствах его души: «По некоторым приметам, какие вижу я на твоем лице, славный юноша, я узнаю, чей ты сын. Я не удивляюсь, что твои глаза так блестят: твое гордое и благородное лицо, твое высокое красноречие и твой разум напоминают мне твоего отца. Какой юноша мог бы быть таким, как ты, если бы он не был сыном великого Улисса?»

Аристотель написал книгу о физиономии, а Платон, хотя и не был эволюционистом, сравнивал лицо человека с физиономией животных. Де Лапорта, хотя и не соглашается в этом пункте с великим греческим философом и считает безрассудным предположение, что можно найти человека с телом вполне подобным телу животного, однако в своем сочинении тоже постоянно сопоставляет человека с животными и сравнения свои поясняет множеством рисунков.

Платон, например, говорил, что по идеи львиная порода должна быть благородна и смела, или, другими словами, что человек должен быть храбрыми, если у него есть что-нибудь львиное, как напр., широкая грудь, широкие, могучие плечи и т. д. Со своей стороны Де Лапорта также постоянно ставит в параллель с человеком павлинов, собак, лошадей, ослов, быков, петухов, свиней и других животных. Достаточно двух примеров, чтобы показать, как далеко в своих сравнениях заходит неаполитанский физиономист. На стр. 115, цитированного выше издания, он сравнивает морскую рыбу, ската, с Императором Домицианом: «В следующей таблице, – говорит он, можно видеть лицо Домициана, срисованное с его мраморной статуи и с древних медалей, а радом с ним ската, изображенного с натуры».

А на стр. 104 представлены нижние конечности обезьяны и человека с таким пояснением: «На этой таблице можно видеть ягодицы обезьяны и тощего исхудавшего человека».

Однако же, такие нечестивые сравнения, по-видимому, не мешали в те времена умирать с ореолом благочестия, так как Де Лапорта скончался, пользуясь всеобщим почитанием, и погребен в церкви. Впрочем, богословы того времени отличались большей терпимостью в этом отношении, чем некоторые современные.

Иезуит Никеций, обладавший наибольшей эрудицией из всех писавших в XVII веке о физиономике, ссыпается в своих сочинениях на 129 авторов, не включая сюда, по его словам, «священное писание, которое, по выражению Оригена, есть итог всех наук». Из числа этих авторов он цитирует: святых – Амвросия, Григория Великого, Григория Назианского, Григория Нисского, Иеронима, Августина, Петра Дамиенского, Фому Аквината; философов и богословов – Аристотеля, Платона, Кардана, Сенеку, Тертуллиана; историков – Ксенофонта, Страбона, Плутарха, Тацита; поэтов – Аристофана, Ювенала, Лукана, Люциана, Марциала, Петрония; натуралистов и врачей – Аверроэса, Авиценну, Гиппократа, Цельса, Галенаи Плиния.

Семнадцатый век был золотым веком физиономики астрологической и полуастрологической. В то времена особенно сильно сказывалось пристрастие ко всему таинственному и к разным снадобьям мнимонаучного изобретения. Испанский писатель Жером Кортес, уроженец Валенсии, в своей занимательной книге наивно утверждает, что «физиономия есть ни что иное, как гениальное и тонкое научное воспроизведение природы человека и что по ней можно узнать хорошее или дурное телосложение, добродетели или пороки человека, если рассматривать его как животное».

Чтобы оправдать это определение, добродушный Кортес, после рассуждений о физиономии, трактует и о других интересных предметах, как, например, о превосходных свойствах розмарина (Tratato segundo de las excelencias del Romero у su calidad), восхваляет водку и приводит массу рецептов, между прочим, рецепт порошка из лягушек—«que tiene virtud de soldar las venas rompidas у un imguento preciosissimo para sonar toda fistola y llaga vieja, у otros males» (который обладает свойством заживлять порванные вены и служит превосходною мазью для излечения всяких фистул, застарелых язв и др. болезней).

Сочинений по астрологии человеческих судеб очень много. В них находим мы самые странные, самые нелепые выводы, точно книги эти писаны каким-нибудь сумасшедшим или пьяным человеком. Достаточно, для примера, упомянуть, что Кардан в своем сочинении пускается в самые странные прорицания, не только относительно характера, определяемого по чертам лица, его морщинам и пятнам, но даже относительно всех событий, имеющих приключиться с известным человеком в течение всей его жизни.

На своих изображениях астрологического лица он проводил на лбу семь горизонтальных линий, посвященных, считая по порядку сверху вниз: Сатурну, Юпитеру, Марсу, Солнцу, Венере, Меркурию и Луне. Смотря по тому, какими окажутся эти линии на известном лице, – прямыми, кривыми или пересекающимися – и предсказания будут различны. На одной из таких фигур, например, изображен человек, которому, судя по его линиям на лбу, предстоит повешение или сожжение; на другой изображается человек, который непременно должен быть tristis et vitiosus (печального нрава и порочным).

Софизм, послуживший основанием к построению астрологической физиогномики, Де-ла-Шамбр излагает так:

«Без сомнения, голова представляет собой небо в уменьшенном виде: как и небо, она имеет свои светила и своих духов. А так как мы можем наблюдать звезды, их положение и движение, не зная ни их природы, ни причин их размещения в пространстве, то мы в праве составить себе такое же понятие и обо всех частях лица».

Де-ла-Шамбр был писателем здравомыслящим; несмотря на то, что он жил среди астрологов и хиромантов, он все же восставал против предрассудков своего времени и решился, хотя и не без робости, написать особую главу о том «как следует относиться к хиромантии и метопоскопии». Здесь он не все отвергает, но и не все принимает; и в заключение говорит, что надо избегать преувеличений и что, хотя и есть в астрологии много верного, но не так много, как это утверждают астрологи и хироманты.

Но все-таки честь настоящей, открытой борьбы с астрологией принадлежит итальянцу Де Лапорта. После уже цитированной выше книги, он написал другую: «О физиономии неба», шесть томов, в которых доказывается лживость астрологии судеб, где указаны способы объяснения естественными причинами всего, что могут физически означать и выражать внешность и черты лица у человека (Падуа, 1623 г.). В этом сочинении неаполитанский писатель доказывает, что черты лица у человека зависят не от влияния звезд, а от его темперамента и, приведя для примера суждения астрологов о характере людей, родившихся под планетой Сатурн, он прибавляет:

«Мы привели их мнение не для того, чтобы согласиться с ними, а для того, чтобы их опровергнуть, как сказки старых нянек. Маскируя лживость этих сказок и выдавая за произведение неба и звезд великие и чудные вещи, они хотят заставить нас принимать за что-то волшебное то, что происходит от естественных причин. Мы упомянули уже, что родившиеся под Сатурном люди меланхоличны, холодны, сухи. Обращаясь же к мнению врачей, мы находим, что именно людям меланхолического темперамента, холодным и сухим Гален приписывает твердое и хрупкое тело, жесткие волосы, влажную и синеватую кожу, а меланхоликам вообще – черные и щетинистые волосы, густые сросшиеся брови, толстые губы и приплюснутый нос. Другие врачи указывают на неправильное расположение зубов и широкую грудь. Все это имеет связь с темпераментом, как утверждают врачи, а вовсе не зависит от звезд».

Из всех писателей XVII века Де Лапорта (De La Porta) пользовался наибольшею известностью и потому для многих был единственным представителем древнего учения о физиономике. Под его портретом, приложенным ко многим изданиям его сочинений, находим такие стихи:

(Привлекательная честь и доблесть совместно имели храмы, и в этих двух храмах были одни врата. Ты так же, достигнув доблести, соединенной с честью, по заслугам должен быть назван вратами обеих.)

Де Лапорта не только первым открыто выступил против астрологии, но и открыл новую эру в изучении физиогномики. Он, конечно, располагал лишь ничтожным научным материалом своего времени, но за то воспользовался им с разумной разборчивостью положительного философа и стал на почву здравой психологии. Он обсуждал методы к руководству при изучении физиогномики человека и старался выяснить, каким образом по темпераменту всего тела можно угадывать нравы, характер человека.

Этим и объясняется слава, которой он пользовался, и тот энтузиазм, с каким все европейские ученые отнеслись к его книге, написанной сначала на латинском языке, потом переведенной им же самим на итальянский, а другими – на французский и испанский языки.

В течении XVII и XVIII веков этот знаменитый неаполитанец считался главнейшим авторитетом в области физиономики. Все, писавшие после него по этому предмету, просто заимствовали его работы, иногда указывая на них, иногда же вовсе умалчивая, и черпали полной горстью из его энциклопедии, где было собрано все, что было сказано о физиономии человека ученым и его предшественниками, и все, что только мог к этому прибавить его собственный наблюдательный ум.

Никеций, уже цитированный выше, был для своего времени весьма ученый писатель и хороший наблюдатель. Он также различал хиромантию астрологическую от хиромантии естественной. Подобно Де ла Шамбру, он смутно сознавал необходимость отбросить все древние суеверия и был поэтому предшественником представителей экспериментальной школы, которая должна была преобразовать мир. Замечательно его введение к натуральной хиромантии, где он говорит, например, следующее о значении руки:

Что же такое рука? По Зороастру, это – удивительное чудо природы; по Плутарху – причина человеческой мудрости, по Лактацию, – руководительница разума и мудрости, по другим писателям – художник, творец мира, орудие (вместилище) дружбы, охрана человеческой жизни, оборона тела, защита головы, помощница разума, посредница души, выразитель божественной грации, нерв речи, мастерская благочестия. По выражению Исидора, рука – словно прислужница, а именно прислужница всего тела, ибо она подает пищу рту и помогает всем прочим членам. Наконец, она – символ верности; поэтому протянуть правую руку значит обещать верность, как это видно из 7-й главы Энеиды Виргилия:

Pars mini pacis erit dextram tetigisse tyrannis.

(Прикоснусь к правой руке тирана – и у меня явится надежда на мир.)

А также из книги 3-й:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

[Сам отец Анхиз, немного медля, подает юноше правую руку, и этим залогом поддерживает в нем бодрость.]

В своих очерках мимики страстей и характеров человека Никеций является искусным живописцем. Вот, например, как он описывает фигуру смелого человека: «Лицо открытое, вид страшный, чело суровое, брови дугой, продолговатые; нос удлиненный; зубы длинные; шея короткая; руки длинные, до колен; грудь широкая; плечи приподнятые; глаза серо-голубые, налитые кровью, сверкающие; взгляд суровый».

В конце XVII века другой итальянский писатель, Гирарделли, написал большой том, заглавие которого характерно для той эпохи преувеличений и напыщенности. Вот его точная копия:

В самом деле, крайне любопытен метод, примененный этим «искусным и неутомимым» академиком к изучению физиономии человека. Он представляет нам сотню лиц человеческих, срисованных, хотя правда и очень плохо, с натуры и искусно обрамленных причудливыми скульптурными украшениями. Под каждым рисунком есть свое особое двустишие на латинском языке, особый сонет и комментарий автора книги. Я приведу здесь для образца только двустишия и сонеты, относящиеся к доброму и злому лицу; от пространных комментариев автора я уже избавляю читателя.

Перед нами красивое круглое лицо с белокурыми, судя по стихам, волосами. Вот двустишие к нему:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

[У кого ты увидишь золотистые волосы, тот, поверь, имеет благородный характер и прекрасные нравы.]

Далее, под тем же портретом напечатан сонет, любезно составленный для автора сеньором Чезаре Орсини, следующего содержания:

Белокурые волосы, которыми природа роскошно украсила твое славное чело, обнаруживают и другие ее дары так ясно, что мысль легко может составить о них живое представление.

Ты не должен испытывать страха, когда тебе придется вооружиться и сражаться, потому что у тебя есть могучая и неразлучная с тобою сила, защищающая и охраняющая тебя от влияния гибельных звезд.

Цари носят короны из блестящего золота, и покорная толпа преклоняется перед тленными лучами, какими они сияют.

Ты же, под покровом твоих золотистых волос, имеешь несравненно более существенный дар – столь великое сокровище добродетели, что благодаря ему ты возвышаешься превыше солнца и достигаешь неба.

На стр. 17 наш остроумный академик представляет нам ужасное лицо, обхваченное ладонью руки, как будто она находится в руке бреющего ее цирюльника; под нею, точно надпись на позорном столбе, также смелое двустишие:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

[Жесткие взъерошенные волосы обнаруживают ленивца и вообще человека, боящегося воспользоваться даже ничтожным преимуществом.]

Затем следует также сонет, сочиненный на этот раз аркадийцем, а именно маркизом Энрико Росси, членом аркадайской академии в Болоньи:

Уходи прочь отсюда, прочь подальше, так как быть подле тебя – несчастие для всякого: твой рот произносит слова, противоположные твоим мыслям; ты всегда готов примешивать ложь к истине.

Ты никогда не был настолько отважен, чтобы идти на встречу опасности; никогда ты не оказал участия другому; ты готов бежать, как лань или быстроногая косуля; ты далеко обходишь всякого встречного прохожего.

Для всякой благородной души, для всякого честного сердца ты напоминаешь тернии и шипы, будучи подлым, обманщиком, ленивцем и злым.

Одно верно: если твои уста лгут, то, по крайней мере, твои жесткие и щетинистые волосы говорят о тебе правду и открывают твои пороки.

Несмотря на эти академические шутки, Гирарделли все же человек ученый и тонкий наблюдатель; его книга интересна для всякого, желающего ознакомиться с учениями о физиономии в Италии в конце XVII века. В его книге, между прочим, есть два рассуждения о носе, которые в самом деле любопытны. Он говорит, между прочим, что нос служит для выражения гнева и презрения:

…Доктора проверяли некоторые поговорки, касающиеся движений носа при выражении человеком известных волнений. Например, при насмешке, издевательстве над кем-нибудь нос делает движение, выражаемое поговоркой: Eum adunco naso suspendere [озадачить кого-либо вздернутым носом]. Когда желают выразить презрение, делают носом движение, согласное с поговоркой: Eum naso rejicere [кого-либо отогнать от себя движением носа]. Видя, что кому-либо делают неприятность, поворачивают нос назад; в состоянии гнева раздуваются ноздри и краснеет кончик носа.

Раньше Гирарделли, писал о физиономике и на латинском языке Граттарола. Я не имел под рукою его сочинения, но, судя по многим выдержкам из него, приведенным у писателей XVII в., оно не отличается особенною оригинальностью.

Джиованни Инженьери, епископ Капо д'Истрии, живший в начале того же века, оставил нам небольшой трактат под заглавием «Натуральная физиономия». Но в нем автор обнаруживает только недостатки своей эрудиции, и ограничивается лишь тем, что в виде афоризмов передает выводы каббалистики. Достаточно будет нескольких примеров:

Борода у женщин есть признак нескромности.

Чрезмерная величина лба – признак лености.

Малый лоб свойствен холерическому человеку.

Очень красные глаза – признак злой натуры, склонной к жестокости.

Масляные глаза – признак сластолюбия.

Курносые люди – очень сладострастны.

Люди с круглым носом – великодушны.

Шипион Киарамонти из Чезены был одним из лучших физиономистов; он издал свои сочинения только годом раньше Инженьери. К той же школе относятся Блондо, Финелла и некоторые другие. Много авторов, много книг, но мало оригинальности и много плагиата. Неизвестно, сколько времени дело продолжало бы идти все тою же избитою колеей, если бы в половинах VII века не появился Лафатер, открывая новую эру для исследований этого рода. Лафатер был настоящим предтечею положительной науки и служит звеном, связующим писателей XVII века с писателями современными.

Врач Чиро Спонтони также посвятил небольшую астрологическую книжку изучению лба («Метопоскопия по измерениям линий на лбу», Венеция, 1626 г.).

В историческом очерки физиономики необходимо еще упомянуть о хиромантии, которая, как последний остаток средневековой магии, удержалась даже до настоящего времени. При пересмотре книг о хиромантии поражает та серьезность, с какою фантазия пытается прочитать по непостоянным линиям руки характер, развитие и судьбу человека. Укажу нижеследующие главнейшие труды по этому предмету:

Любопытная наука или трактат о хиромантии (la science curieuse ou traite de la chyronmance). Париж, 1665. Книга в 212 страниц, с множеством рисунков.

Adrian Sicler. Chiromance royale nouvelle, enrichie de figures, de moralitez et des observations de la cabale, etc.

Gio-Battista De La Porta: Delia chirofisonomia (О физиономике руки), два тома, переведенные Помпеем Сарнелли на латинский язык, Napoli, 1677. Книга в 167 страниц.

Лафатер не был ни врачом, ни натуралистом: это был гражданин г. Цюриха и пастор. Как поэт и художник, с женственною натурою и с пылкою любовью к человечеству, он ко всему относился с горячим энтузиазмом, с внезапно слагающимися убеждениями и с тою подвижностью идей, которая служит источником и радостей и скорбей для всех людей, одаренных чрезмерной чувствительностью. Достаточно одного взгляда на прекрасный портрет его, который он оставил нам в своих произведениях, чтобы сразу увидеть все его недостатки и редкие достоинства. Сообщительный, готовый всем восторгаться, подвижный, но постоянно пребывающий в пределах доброго и честного, он комментировал нам свой портрет в краткой автобиографии, которая так прекрасна по своей искренности и изяществу. Лафатер принадлежит к числу тех немногих людей, которые всюду вносят свой темперамент и свои нервы и высказываются каждому вполне. Поэтому, едва прочтете вы одну страницу его великого произведения, как уже вы узнали его и полюбили. Лицом и характером он был очень похож на Фенелона. Говорят, однажды г-жа Сталь, во время прогулки с ним и некоторыми общими их друзьями, вдруг остановилась и воскликнула: «Как наш дорогой Лафатер похож: на Фенелона! Его черты, его фигура, его лицо. Это настоящий Фенелон, но только Фенелон со швейцарским оттенком». Он был также поэтом и оставил нам несколько эпических поэм, из которых одна удостоилась даже сравнения с «Мессиадой» Клопштока, затем – несколько религиозных драм, кантиков, речей, богословских сочинений и несколько швейцарских песен (Scliweizer-lieder), которые были очень популярны.

Лафатер сделался физиономистом не вследствие чтения авторов, своих предшественников, а благодаря тому, что рисовал своим бойким карандашом множество фигур, и нравившихся и не нравившихся ему, и заботливо хранил эти рисунки. Таким образом, рисуя и собирая коллекции своих рисунков, он оказался обладателем множества наблюдений, которые, будучи сведены вместе, даже без строгого порядка и без всякой схоластической классификации, как бы сами собою сложились в обширную энциклопедию из 500–600 таблиц, которую сам он вздумал однажды назвать «Библией физиономики». Первое издание ее in-folio появилось в 1772 г. Это издание сделавшееся теперь большою редкостью, особенно драгоценно тем, что рисунки выполнены под наблюдением самого автора. После первого немецкого издания, вышли и другие – на французском, английском и иных языках. У меня есть издание, напечатанное в Гааге в 1781–1803 гг. Оно начато автором, а четвертый том его издан уже после смерти его сыном, доктором медицины. Горячая человечность и религиозность автора видны во всем, даже в заглавии этого бессмертного произведения: Essai sar la physiognomonie, destiné à faire connaitre l'homme et à le faire aimer. (Опыт физиономики, предназначенный для того, чтобы познать человека и полюбить его.)

Действительно, автор вдохновлен любовью и верою; увлекаемый живостью своих чувств, он на каждом шагу слагает гимны: то воспевает он рот, как самую интересную часть лица, то Бога, создавшего человека столь прекрасным, то женщину, очаровательницу жизни, словом, – все, что только предстанет пред влюбленными его глазами. Рассказывают, что во время продолжительной болезни от раны, полученной им при осаде Цюриха французами, вследствие истощения он впал в состояние галлюцинации и религиозного экстаза: ему тогда представлялось, что он апостол Иоанн и присутствует при таинствах Апокалипсиса.

У Лафатера незаметно и следов астрологии, а равно нет у него и рабского подражания древним писателям, с которыми, впрочем, он мало был и знаком. А при таких условиях надлежащее научное исследование с положительными и рациональными методами у единичного человека легко заменяется одними только догадками, и чувство всегда и везде заступает место научного убеждения. От этого именно зависят несовершенства вышеупомянутого прекрасного труда Лафатера, который хотя и представляется сам по себе грандиозным памятником человеческого гения, однако не может послужить прочным основанием для утверждения на нем других столбов и зданий. Одним удивлением и любовью к людям невозможно заменить научного наблюдения, и самая гениальность Лафатера не могла восполнить недостатка тех знаний по анатомии и естествоведению, которыми он совсем не обладал. Довольно двух анекдотов, чтобы показать всю шаткость его учения.

Однажды пришел к нему какой-то незнакомец.

 – Г-н Лафатер, – говорит он. – Я только что прибыл сюда. Посмотрите хорошенько на меня, так как я приехал из Парижа в Цюрих именно затем, чтобы вас видеть и подвергнуть лицо вашему исследованию. Узнайте, кто я такой?

 – Я уже рассматриваю вас внимательно. У вас много характерных черт. Прежде всего, вы писатель… Вы, вероятно, по профессии занимаетесь литературною работою, да, именно, вы литератор.

 – Это правда, но какого рода литератор?

 – Я не знаю, во всяком случае, мне кажется, что вы умеете подмечать смешные стороны предметов…. что вы смелы, оригинальны…. очень остроумны. Очень может быть, что вы автор произведения Tableau de Paris, только что прочитанного мною.

И действительно, это был Мерсье.

Когда Лафатеру прислали маску Мирабо, он узнал лицо великого революционера. «Сейчас видно, – сказал он, – человека со страшной энергией, неудержимого в своей отваге, неистощимого в средствах, решительного, высокомерного и прочее».

Но вот и оборотная сторона медали. Однажды, друг его Циммерман прислал ему резко очерченный профиль при письме, которое должно было живо затронуть его любопытство. Лафатер, желавший и уже ожидавший получения портрета Гердера, вообразил, что это и есть профиль великого немецкого философа и принялся восхвалять интеллектуальные качества и поэтическое дарование человека, с которого срисован профиль. А между тем, человек этот был просто убийцей, казненным в Ганновере.

То же, что случилось с Лафатером, будет случаться со всяким, кто станет принимать физиогномику за точную науку и будет смешивать собственно мимику с анатомией лица, как это сделал Лафатер, сам того не замечая.

Во всяком случае, знаменитый цюрихский пастор наметил новую эпоху в истории нашей науки, и его произведение всегда останется неисчерпаемым источником справок для артиста и для психолога. О нем самом можно сказать то же, что он говорил о Рафаэле:

«Когда я желаю проникнуться удивлением к величию творений Божьих, мне стоит только представить в своем воображении лицо Рафаэля. По моему мнению, это – апостолический человек; я хочу этим сказать, что в отношении к художникам он был тем же, чем были апостолы в отношении к прочим людям».

Лафатер был апостолом научной физиономики и, не смотря на написанную против него Лихтембергом знаменитую «Сатиру о физиономии хвостов», он все-таки сохранит свое место в истории наук физиологических, как один из самых симпатичных, самых любимых публикою и самых светлых личностей.

Лебрён, знаменитый художник Людовика XIV, писал о физиономике, но по академическому образцу. Типы выражений главнейших чувств у него деланные; это скорее карикатуры, чем снимки с природы, как это мы еще будем иметь случай показать в дальнейшем изложении.

Из артистов, изучавших физиономию, упоминают еще итальянца Рубенса, дворянина из Удины, который издал в Париже в 1809 г. книгу о портретах и о наилучшем способе схватывать выражение лица. Это наблюдатель проницательный, и его сочинение заслуживает большего внимания, чем каким оно пользуется теперь.

Настоящая наука начинается с Кампера. По имени этого великого анатома назван тот личной угол, который до настоящего времени служил критерием и мерою для определения места, какое должны занимать лицо человека и морда животных в морфологическом ряду. Топинар и я писали критические статьи о значении этого критерия, но все-таки личной угол Кампера останется гениальнейшим открытием в ряду исследований этого рода.

Кампер в своих исследованиях начал изучение лица человека у различных рас и наметил главнейшие черты развития форм, разбирая критически, в очень сжатой форме, блестящие, но поверхностные суждения Бюффона. В третьей главе второго из цитированных сочинений он излагает физические наблюдения разницы в чертах лиц рассматриваемых в профиль голов обезьян, орангутангов, негров и других народов, восходя до античных голов. «Всякий удивится, – говорит он, – видя на первых таблицах две головы обезьян, потом голову негра и голову верблюда». При этом он отвергает взгляд некоторых ученых, допускавших, что негры произошли, может быть, от связи белых женщин с обезьянами. По его мнению, тут не место доказывать нелепость такого предположения; тем не менее, сам он сравнивает обезьян, негров и античные статуи. Считая такое сопоставление весьма смелым, он все-таки делает его, и богословские предрассудки не мешают ему начертить первые схемы развития форм человека.

Чарльз Белль, замечательный физиолог, издал в 1806 г. первым изданием свою книгу об анатомии и философии выражения – сочинение, составляющее эпоху в истории мимики. Лемуан имел основание сказать, что «книгу Ч. Белля должен был бы изучать всякий, кто желает заставить говорить лицо человеческое, – как философ, так и художник». В конце прошлого столетия немец Энгель издал хорошую книгу (Письма о мимике), переведенную Разори на итальянский язык; в ней различные движения лица и тела изучены тщательно и изложены интересно.

В 1839 г., доктор Бургес изучал причины краснения лица под влиянием различных чувств. В 1862 г. вышли два издания трактата Дюшенна о механизме лица, но мне кажется, что Дарвин несколько преувеличивает значение наблюдений и теорий Дюшенна. Своей книгой «Физиология боли» я старался умерить пылкость физиологов.

Великий французский анатом Грасиоле читал в Сорбонне публичный курс о выражении лица, напечатанный после смерти автора в 1865 году.

Свои выводы о мимике он резюмирует так:

Из всех приведенных мною данных следует, что ощущение, воображение и даже самая мысль, как бы ни была она возвышенна или отвлеченна, не действуют без того, чтобы не вызывать соответствующего чувства, и это чувство отражается непосредственно, симпатически, символически или метафизически, во всех сферах внешних органов, которые и выражают его так или иначе, смотря по свойству их собственной деятельности, как будто бы каждый из них был возбужден непосредственно.

В этом учении кроется зерно глубокой истины, но её едва возможно рассмотреть за туманом метафизических выражений. Я надеюсь, что в моей книге, в главе о мимической азбуке, читатель найдет лучшее освещение предмета.

Пидерит издал в 1859 г. опыт изучения выражений лица, а в 1867 г. научный трактат о мимике и физиогномике. Бэн, Герберт Спенсер и некоторые другие психологи позитивной школы собрали ценные наблюдения над некоторыми выражениями лица человека.

Но только Дарвину принадлежит честь первого применения нового метода изучения мимики человека и открыт для широкого поля сравнений, путем исследования простейших форм мимики у животных, наиболее сходных с нами.

До него великие анатомы и физиологи касались только одной стороны проблемы: они занимались выражением лица только в его отношении к эстетике и искусству. Он же, при своем широком и проницательном уме, наметил общие законы, управляющие выражением чувств во всем царстве животных. Его книга «О выражении волнений у человека и животных» – один из самых блистательных монументов, воздвигнутых его гением, и можно без преувеличения сказать, что учение о мимике, как специальный отдел сравнительной биологии, поставлено им в положение новой науки в этой изданной лишь в 1872 г. в книге, к которой мы еще не раз будем обращаться впоследствии.

Дарвин изучал мимику главнейших чувств у животных, у детей и взрослых. Он разослал длинный ряд вопросов путешественникам, миссионерам и всем своим корреспондентам во всех пяти частях света. Он собрал таким образом необычайное множество новых фактов, затем рассматривал их как бы чрез лупу, подводя под теорию эволюции, для того чтобы открыть их соотношения, найти связь причин и действий. Можно не соглашаться с ним в некоторых частностях, можно отвергать некоторые из его объяснений, как слишком смелые, но при всем том нельзя не удивляться той широте горизонта, какая открылась перед нами с появлением его книги.

Прошло не более 2 столетий со времени появления сочинений Де Лапорты и до появления книги Дарвина, а между тем какая бездна разделяет методы этих двух исследователей! Точно читаешь две книги, написанные на разных языках. С одной стороны – гадания, каббалистика и несколько скудных мыслишек, выплывающих из океана рискованных утверждений и случайных сближений. С другой – мало утверждений и много сомнений; но какая верность метода, какие виды открыты для будущего! Там перед нами был мир фантастически, где ничего нельзя было схватить, – все только туман и видения; здесь же мы становимся ногами на твердую почву природы и вступаем на путь настоящего научного исследования.

Придется идти этим путем, может быть, много веков, но зато не придется нам уже возвращаться назад или переменять направление.

Однако же, новейшая физиогномика не могла удовлетворить толпу, которую так долго угощали забавными глупостями и красивыми сказочками. И потому еще в текущем столетии продолжалось издание книг, которые, при всей их кажущейся серьезности, с претензией на научность, сильно отзывались духом астрологии или, по крайней мере, сентиментальной физиогномики.

Как на образец такого рода произведений, я укажу на «Полный трактат о физиогномике» Лепеллетье де ла Сарта (Traité complet de la physiognomonie), где напыщенность формы изложения соперничает с пустотой содержания. А между тем автор был врач.

То же самое надо сказать и о двух томах знаменитой Энциклопедии Pope, излагающих учение о физиономии – «Новое руководство для физиономиста и френолога» (Le nouveau manuel du physionomiste et du pbrenologiste, Paris, 1838 г.) и «Дамский физиономист» (Le physionomiste des dames. Paris, 1843 г.). Первая из этих двух книжек даже и начинается прямо ложью, так как ее выдают за посмертное сочинение Лафатера и профессора Шоссье, а другая предлагается более скромно, как произведение любителя.

Торэ издал в Брюсселе, в 1837 г., небольшой «Словарь френологии и физиогномики» (Dictionnaire de phrénologie et de physiognoinome), материалы для которого собраны случайно и отовсюду понемногу, частью из древнейших, частью из новейших авторов; но в общем труд этот заслуживает внимания и содержит в себе несколько хороших статей. С такими компиляциями не должно смешивать некоторых работ итальянских авторов. Бедный Полли, которого мы недавно лишились, написал диссертацию – «Опыт физиогномики и патогномоники» (Милан, 1837 г., с 16 таблицами); эта книга теперь, правда, совершенно забыта и даже вовсе не была известна по ту сторону Альп, но она не заслуживает такого невнимания. Диссертация эта богата прекрасными наблюдениями, особенно в отделе о физиономии больных и изложена с юношескою пылкостью.

Филипп Кардона в своей книге «О физиономии» (Delia fisonomia, Ancona, 1863 г.) к сожалению пользуется таким торжественным стилем, что от него на версту отдает плесенью и гнилью, а это особенно неуместно в научном сочинении. Кроме того, книга дурно составлена – беспорядочно и ненаучно; в ней видна однако же здравая эрудиция автора и местами блестят искорки остроумия и юмора. Мастриани касался более или менее физиогномики в своих сочинениях: «Анатомия нравственная» (Notomia morale, Napoli, 1871 г., 2 edit.) и «Человек перед судом присяжных» (L'uomo dinami alla corte d'Assise).

В этом историческом очерке я, конечно, не мог указать всех без исключения авторов, писавших о физиономике, а хотел только главными штрихами очертить развитие этой науки, которая после долгого блуждания то по небесам, то по земле, возвратилась наконец теперь к своему исходному пункту, т. е. к чистому источнику изучения самой природы.

В настоящее время мы уже должны резко разграничивать, собственно мышечные движения, служащие для выражения чувств, от известных черт лица – его анатомии и формы. Таким образом мы получаем, с одной стороны, изучение лица человеческого в смысле анатомическом, антропологическом и по применению его к пластическим искусствам; с другой стороны, имеем дело с изучением выражения и мимики в смысле психологическом и по отношении его к сравнительной этнологии, что в практическом применении представляет также интерес для художника, скульптора и актера.

Книга моя имеет скромную цель лишь указать на то, что по праву относится к антропологии и что – к психологии, и познакомить с теми положительными данными, какие мы в настоящее время имеем относительно лица человека и его выражения. Я почту себя счастливым, если мне удастся своими наблюдениями обогатить сокровищницу фактов, уже приобретенных для науки.

 

Глава II. Человеческое лицо

Вскоре после рождения, когда глаза уже видят, но еще ничего не различают, первое, что представляется еще девственному зрачку, – это человеческое лицо. И когда в последние минуты жизни взор наш блуждает в томительной тоске агонии, наши глаза с жадностью ищут дружеское лицо, чтобы взглянуть на него прежде, чем закрыться навсегда. Лицо человека, на котором могут изображаться беспредельная любовь или вечная ненависть, внезапная симпатия или непреодолимое отвращение, представляет для нас самый интересный предмет в мире. Все библиотеки на свете не могли бы вместить в себе мыслей и ощущений, которое пробуждало в людях лицо человека, с тех пор как это бедное разумное двуногое утаптывает почву нашей планеты. Религия создала из человеческого лица храм предрассудков и обожания; правосудие искало на нем следы преступлений; любовь получала от него самые нежные наслаждения; наука открыла, наконец, с его помощью, происхождение племен и выражение немощей и страстей, а также нашла в нем мерило для энергии мысли.

Словари наших языков собрали все плоды наших стремлений, знаний, наших поверхностных и глубоких исследований. Искусство изобразило человеческое лицо в бесконечном разнообразии и изменчивости его выражений. Первый художник, попробовавший с помощью острого кремня провести линию на кости или роге оленя, прежде всего изобразил грубое начертание человеческого лица с помощью круга и трех или четырех точек.

Этот всеобщий культ человеческой наружности находит себе полное оправдание: лицо человека, занимающее столь небольшое пространство, представляет одну из самых выразительных картин человеческой природы, совмещая в себе, кроме пяти органов чувств, множество деликатных нервов и подвижных мускулов. Поэтому, лицо наше без слов выражает радость и скорбь, любовь и ненависть, презрение и обожание, жестокость и сострадание, бред и вдохновение, надежду и боязнь, сладострастие и стыдливость – словом все желания, все страхи, все разнообразие жизненных проявлений, исходящих ежеминутно из высшего центрального органа – головного мозга.

Много веков тому назад, когда наука не собрала еще материалов наших наблюдений, нужды общественной жизни заставляли изучать человеческое лицо с тем, чтобы читать на нем мысли разума и чувства сердца. Отсюда ведет свое начало эмпирическое искусство, обходившееся без правил и систем, переходя по наследству от отца к сыну, как достояние грубого опыта.

Несколько анекдотов, собранных Лафатером, могут дать понятие об этом физиогномическом искусстве, которым обладают, в различной степени, все люди на свете.

Отец одного добродетельного юноши, который собирался в отдаленное путешествие, сказал ему при прощании: «Только об одном прошу тебя, мой сын, возвратись ко мне с прежним лицом!»

«Во сколько вы оцените мое лицо?» – спросил незнакомец физиономиста. Последний, разумеется, отвечал, что весьма трудно определить цену наружности. «Оно стоит 1,500 талеров, – возразил первый, – так как эту сумму мне пришлось получить в займы от одной незнакомой особы, доверившейся только моей физиономии».

Однажды к графу Т., живущему в В., зашел его приятель, старавшийся придать своему лицу веселое и спокойное выражение. Окончив дело, по которому он являлся, этот господин уже хотел было удалиться.

 – Я не позволю вам уйти! – сказал граф.

 – Что за странная мысль, – отвечал его друг, – мне нужно уже уходить от вас!

 – Но вы не выйдете из моей комнаты, – возразил граф, запирая дверь на ключ.

 – Ради Бога, скажите, почему вы так поступаете со мною?

 – Потому что по вашему лицу я вижу, что вы замышляете преступление.

 – Кто? Я? как можете вы считать меня способным на это?

– Вы замышляете убийство, или я ровным счетом ничего тут не понимаю!

Приятель побледнел и сознался, что граф был прав, при этом вручил ему спрятанный пистолет и рассказал свою прискорбную историю. Граф был великодушен настолько, что выручил своего друга из обстоятельств, которые влекли его к преступлению.

Тем не менее, все, что известно большинству относительно человеческого лица, ограничивается путаницей неопределенных понятий, с трудом передаваемых языком.

Попробуйте описать кому-нибудь анатомические или мимические свойства хорошо знакомого вам лица, или даже своего собственного, – и вы увидите, как трудна эта задача. Между тем, достаточно мельком увидеть человека, чтобы научиться отличать его от миллионов других людей, населяющих земной шар. Следовательно, видеть и отдавать себе отчет в виденном – две вещи совершенно различные. Взглянув на лицо, мы быстро отмечаем, как бы посредством внутренней стенографии, самые выразительные и самый характерные его черты. Наша память хранит этот стенографический образ, благодаря которому мы распознаем друг друга, – и для обыденных потребностей жизни этого достаточно. Иногда мы замечаем только одну, самую выдающуюся черту и единственно на основании этой черты составляем кличку или название. Белые зовут чернокожими все народы Африки и Меланезии, потому что внимание первых, прежде всего, поражается окраской последних, резко отличающейся от цвета их собственной кожи. Также точно мы окрещиваем людей эпитетами: кривой, длинноносый, толстогубый; говорим о лицах глупых, похотливых, красивых или безобразных, хотя, кроме этих типических признаков, подобные лица обладают и многими другими чертами, дополняющими их индивидуальность.

Не все части лица одинаково важны для отличения людей друг от друга. Де-Рубеис с полною очевидностью доказал это немногими словами в своем сочинении о воспроизведении физиономий (Traité de la reproduction des physionomies), на которое мы уже ссылались в первой главе:

Физиономия обладает двумя отличительными признаками, из которых один главный, другой – второстепенный. Следующие гипотезы дадут возможность понять, в чем именно заключается первый признак.

(№ 1, рис. 1). Пусть ваш приятель, которого вы часто видите и как нельзя лучше знаете, пусть он закроет свою голову повязкой, окружив ею лицо и спрятав нижнюю губу, лоб и половину щек. Остальное, т. е. глаза, нос, верхняя губа, пусть остается открытым. Хотя большая часть лица будет при этом спрятана, тем не менее, вы тотчас же узнаете физиономию, потому что отличительные признаки ее видимы.

Наоборот, предположим, что этот приятель снял свою повязку, так что голова его будет убрана, как обыкновенно; но если теперь он приложит только к передней части лица черную маску, идущую от средины лба до средины носа и закрывающую небольшое пространство, занимаемое глазными орбитами, – в таком случае друзья его не узнают, особенно если при этом он изменит форму или цвет своей обычной одежды.

Таким образом, та часть лица, которая простирается от носовых костей до середины лба и которая расположена между двумя висками, составляет отличительный признак физиономии… между тем как область, заключающая в себе выпуклости щек и нижнюю часть носа, составляет признак второстепенный.

Ошибка заурядного наблюдения заключается не только в том, что две или три характерных черты берутся как стенографический знак для всех человеческих лиц, но также в смешивании признаков формальных или анатомических с явлениями совершенно другой категории—движением или выражением. Эта вторая очень важная ошибка вкралась и во все трактаты по физиономике. Только очень недавно анатомию стали отделять от мимики и каждую из них изучать порознь. В этом предлагаемом сочинении мы будем строго придерживаться этого основного различия.

У одного человека – маленькие близорукие глаза, длинный изогнутый нос, большой косой рот; у другого – большие прекрасные глаза, греческий нос, очаровательный рот; но, несмотря на это, может, однако, случиться, что оба они будут одинаково смеяться и сходным образом выражать любовь и ненависть, так как их лица, хотя и отличаются одно от другого анатомически, но зато сходны между собою по физиологии или мимике. Мы не намерены представлять здесь анатомический или эстетический трактат о человеческом лице, и в этом отношении сообщим здесь только то, с чем читателю необходимо познакомиться прежде, чем мы приступим к учению о выражении, составляющему самую важную и оригинальную часть нашего труда.

Если мы разложим посредством анализа все элементы, встречающиеся в живом человеческом лице, не прибегая для этого к тем аналитическим приемам, которые производятся с помощью скальпеля, то получим следующий ряд:

Анатомические и мимические элементы человеческого лица

Величина лица и черепа и их взаимные соотношения

Длина и ширина лица и их относительная соответственность.

Расположение различных частей лица.

Общая форма.

Цвет.

Лоб.

Глаза, брови, веки и ресницы.

Нос.

Рот.

Подбородок.

Уши.

Зубы.

Волосы и борода.

Пятна.

Морщины.

Различные движения или мимика.

Каждая из этих основ человеческого лица распадается, в свою очередь, на другие второстепенные, как это мы увидим в следующих главах.

Из общей совокупности этих элементов можно составить суждения относительно последовательных эпох жизни или случайных проявлений ее у человека в отношении:

Пол.

Возраст.

Здоровье или немощь.

Различных изменений травматических или патологических, перенесенных в течение жизни.

Раса и родство.

Различного рода красота.

Нравственных свойств.

Место в умственной иерархии.

Если бы мы пожелали, путем более точного и научного обобщения, по возможности сократить число критериев, применимых к оценке лица, то могли бы установить пять следующих: физиологический, этнический, эстетический, нравственный и умственный.

Суждения этническое и эстетическое опираются почти исключительно на анатомические особенности, и по поводу их мы еще скажем кое-что в пятой главе первой части; наоборот, в основе физиологической, нравственной и умственной оценки скорее лежит мимика, чем анатомические признаки, а потому эти виды оценки будут разобраны во второй части нашего труда.

В теории живописи существует несколько правил, с помощью которых можно приблизительно определить средние пропорциональные размеры частей красивого или, по крайней мере, правильного человеческого лица. Древние заимствовали эти правила у Витрувия, писатели новых времен – у Альберта Дюрера. После Дюрера стали изучать произведения классической древности, и с помощью их старались объяснить эстетические законы человеческой морфологии. Многие художники, приготовив холст для портрета, прежде всего, рисуют овал и вписывают в него крест; затем они делят высоту на четыре части, из которых каждая равна длине носа; ширина же делится на пять частей, при чем каждая из них отвечает ширине глаза. Однако же, по совершенно справедливому замечанию Кампера, означенные размеры до бесконечности разнообразны у каждого из людей, но именно эти незначительные различия и создают индивидуальность.

Так как в предлагаемом сочинении речь идет не об искусстве, а об антропологии и психологии, то относительно общей формы физиономии достаточно будет сказать лишь несколько слов.

Одна из самых важных особенностей человеческого лица заключается в том: имеет ли оно или не имеет выдающиеся челюсти, толстые губы и подавшийся назад лоб. В первом случае лицо называют прогнатическим; тип этот встречается у негров, австралийцев и у некоторых папуасов. Во втором случае лицо называется ортогнатическим и составляет принадлежность высших племен. Исидор Жофруа Сент-Илер установил еще третий тип – эвригнатическое лицо, которое характеризуется и весьма выдающимися скулами и принадлежит китайцам, японцам и различным народам монгольского и туранского племени. Эта классификация составляет скорее интеллектуальную, чем эстетическую характеристику, так как в основе ее лежит по преимуществу относительное развитие головного мозга и лица.

Рассматривая только среднюю часть лица, нужно отличать еще две главных формы: 1) когда лицо развито в переднезаднем диаметре и выдается на срединной линии; 2) когда оно развито в поперечном направлении, причем боковые части его выдаются, а середина представляется сплюснутой. Первая форма встречается у европейцев, вторая – у негров, а еще более – у монголов.

Бывают лица длинные и короткие; первые чаще наблюдаются у арийцев и семитов, вторые – у монголов. На наш взгляд, безукоризненное лицо должно быть красивой овальной формы. Дальнейшие частности относительно размеров лица будут изложены в следующей главе, где мы займемся разбором отдельных его частей.

Цвет кожи есть одна из самых выдающихся и главных черт, бросающихся нам в глаза при взгляде на человеческое лицо; с помощью этой черты мы составляем суждения о племени, поле, возрасте и здоровье. Цвет кожи зависит от содержащегося в ней пигмента, от способа распределения в ней крови, от известных свойств эпителия и более глубоких тканей, обусловливающих своеобразный блеск кожи.

Брока в своих Instructions antropologiques, изданных антропологическим обществом в Париже, пробовал подвести всевозможные окрашивания кожи к наименьшему числу основных цветов, которые обозначаются у него различными номерами; та же таблица служит и для определения цвета волос. Но все, желавшие воспользоваться этой цветной шкалой для определения окраски человеческой кожи, встречали большие затруднения.

Что касается лично меня, то я пытался применить эту таблицу к изучению лапландцев, но должен был от этого совершенно отказаться. Главная причина непригодности означенной шкалы заключается в том, что кожа гораздо прозрачнее бумаги, на которой Брока наносил свои цветные оттенки. Нельзя сравнивать два окрашивания, из которых одно исключительно происходит путем отражения, а другое отчасти передается проходящим, отчасти отраженным светом. Ко всему этому следует прибавить субъективные ошибки, которые весьма значительны при определении цветов.

Таблица антропологического общества в Париже, по-видимому, отличается научностью и точностью, в действительности же она так же не точна, как и старинное классическое подразделение на белых, краснокожих, желтых и черных людей, при чем подразумевалось, что белые населяют Европу, краснокожие – Америку, желтые – Азию, а черные – Африку. Такого рода шаблоны, пожалуй, и рассекают гордиев узел, подобно Александру Македонскому, но не развязывают его. Мне кажется, что мы очень близко подойдем к истине, если признаем, что человеческая кожа бывает трех цветов: белого, черного и цвета сухого боба.

Белый цвет кожи встречается почти у всех арийцев, семитов и у многих полинезийцев, не принадлежащих ни к малайскому, ни к папуасскому племенам и, по всей вероятности, имеющих с нами общее происхождение. Негры, папуасы, австралийцы, некоторые племена Индии и негритосы имеют черную кожу. У всех остальных народов земного шара кожа имеет цвет сухого боба. Если собрать бобы разных видов и различных степеней сухости, то можно получить все оттенки кожи племен, прозванных желтыми и красными и представляющих то цвет сырой глины, то – жженой, то цвет кофе с молоком, то, наконец, различные оттенки шоколада.

На первый взгляд, сравнение цвета человеческой кожи с окраской плода или пищи, может показаться слишком грубым эмпиризмом; но на самом деле, так как в данном случае речь идет о понятиях субъективных, то, сравнивая окраску кожи с цветом сухих бобов, можно получить гораздо более точное представление о цвете, нежели определяя её словами: смуглая, темно-земляная или черновато-желтая. Сверх того, пусть читатель заметит, что этимологическое построение всех слов основано на сравнении определяемых понятий с предметами хорошо всем известными.

Впрочем, я хочу придать своему утверждению более конкретную очевидность. Многие путешественники сообщали о цвете кожи негритосов, и, между прочим, профессор Семпер и д-р Кравфурд; первый из них говорит, что они имеют темную буро-медную окраску; по словам второго, цвет их походит на сильно пережженный кофе (over-burned coffee).

Кто знает кофе, тот составит гораздо более ясное понятие о цвете кожи негроидов по второму определению, чем по первому. В окраске человеческой кожи есть нечто такое, на что этнологи до сих пор не обращали должного внимания. Ни одно самое точное и удачно выбранное прилагательное не может верно охарактеризовать этот колорит, потому что он происходит от накладывания двух красок одна на другую, и чаще всего получается такое впечатление, как если бы слой черной или очень темной пыли осел на поверхность сухого боба. Я изучал этот вид кожи у тобасов, моковитов и матакосов, обитающих в Южной Америке; но судя по тому, что мне довелось узнать из уст путешественников, я думаю, что к этим племенам можно прибавить еще и многие другие, у которых цвет кожи колеблется между белым и черным, не будучи, строго говоря, ни тем, ни другим.

 

Глава III. Черты человеческого лица

 

Лоб. Глаза. Брови и веки. Нос. Рот. Подбородок. Щеки. Уши. Зубы

Изучив форму и главные признаки человеческого лица, приступим к анализу его черт и рассмотрим каждую из них отдельно.

Если мы обратимся к писателям древних и новых времен, то найдем у них в изобилии физиономические угадывания, перемешанные с ничтожным числом фактических наблюдений, – странный контраст, служащий явным доказательством бедности знания и плодовитости человеческой фантазии! Самый малоизвестный физиогномист предлагает нам сотню формул, одна сомнительнее другой, чтобы судить о характере и о разуме человека по чертам его лица; между тем серьезные антропологи, почти не касаясь этого предмета, исключительно занимаются изучением черепа, который, по их мнению, содержит в себе разгадку самых сокровенных тайн человеческой природы. Художники занимают среднее место между физиономистами и антропологами; изучая лицо с эстетической точки зрения, они формулировали свои суждения отчасти по собственному вкусу, отчасти под влиянием направления той школы, к которой принадлежали.

 

Лоб

После глаз лоб самый верный выразитель ума. Много веков тому назад, прежде чем преемственность морфологического развития была установлена по схеме эволюционистов, все считали широкий и высокий лоб красивым, а узкий и скошенный назад – безобразным. Эта оценка была совершенно законна, потому что первая форма лба свойственна самым интеллигентным расам, тогда как вторая характеризует низшие племена и служит признаком духовного убожества.

Кроме пропорции величины лба к другим чертам лица, он представляет еще другие второстепенные особенности, которые видоизменяются соответственно положению в иерархической лестнице, сообразно полу и возрасту.

Сильное развитие надбровных дуг указывает на низкую ступень племенной иерархии и в то же время является одним из отличительных признаков мужского пола.

Узкий и подавшийся назад лоб с огромными надбровными дугами обозначает самые низкие иерархические особенности и преимущественно встречается у низших типов папуасского племени.

У женщин (по крайней мере, у высших племен) надбровные дуги выражены слабо или даже совершенно отсутствуют. Женский лоб узок и имеет явственные выпуклости, – склад, свойственный также черепу ребенка.

Другой постоянный признак женского лба заключается в том, что он поднимается вертикально, затем сразу уклоняется по направлению к темени, образуя явно выраженный угол. Напротив, кривая линия лба мужской головы незаметно переходит в кривую, соединяющую лоб с затылком.

Лоб ребенка отличается по преимуществу сильным развитием выпуклостей.

Вот и все, что могут сообщить нам антропологи относительно лба. Художники скажут о нем еще меньше. Из них мы сошлемся только на знаменитого Леонарда, который различал три формы лба – плоскую, вогнутую и выпуклую, да на нашего Кардону, дополнившего это подразделение своими комментариями. Последний из них говорит, что первая форма лба, присущая розовым лицам, служила для толкователей Аристотеля и для Де Лапорты признаком прекрасного нрава, вторая же форма лба приносит не слишком много чести тому лицу, которое ею обладает, в особенности, если лоб не очень развит в высоту, по направлению к темени. Третья форма, если только лоб не носит на себе печати нахальства и хитрости, свидетельствует о гармонии способностей и часто о призвании к музыке.

Кропотливые ухищрения физиогномистов относительно значения различных типов лба еще обильнее. Вот образчик результатов этого рода изысканий:

Люди, обладающие большим лбом, трусливы и боязливы подобно быкам, у которых лоб также бывает широкий.

Люди с малым лбом крайне невежественны, наподобие свиней. Но под малым лбом я подразумеваю лоб узкий, потому что свиньи, на которых намекает Аристотель в своей «Физиономии», имеют очень узкий лоб.

Лоб, развитый в длину, указывает на здравый смысл и на легкость усвоения наук.

Квадратный лоб, но умеренных размеров относительно лица, означает великодушного человека, вследствие сходства его чела с львиным. Имеющие лоб круглый – злы и преисполнены надменности. Люди, у которых лоб круглый и возвышенный, отличаются тупостью, так как имеют сходство с ослом.

Лоб неплоский указывает на проницательность человека, по сходству его с собакой.

«Гладкий лоб означает человека задорного, – говорит Рази. – Я думаю, что это зависит от аналогии с собакой, которая отличается тем же качеством и при этом не имеет морщин на лбу».

И подобные сравнения занимают целые страницы. Автор рассматривает лбы: прямые, тощие, ни гладкие, ни шероховатые, спокойные, сумрачные, средней величины, спокойные и печальные, высокие, унылые, строгие, грустные, веселые и т. д., и почти при каждом определении он сопоставляет изображение человека с изображением животного, чтобы доказать верность своих параллелей и суждений.

По Никецию, лоб есть дверь души и обитель стыда (animi janua, pudoris sedes), при чем со своей обычной ученостью он цитирует и Цицерона «О домогательстве консульства» (De petitione consulates), и Марциала:

…. perfricuit frontem posuitqiie pudorem. (Намазала чело и отбросила стыдливость.)

и Исайю:

Scivi enim quia, durus es, et nervus tuus ferreus et frons tua aerea. (Уж я узнал, насколько ты крепок: и сила твоя железная, и лоб твой медный.)

и «Экклезиаст»:

Animce irreverenti et infrunitae ne tradas me. (He предай меня духу непочтительности и бесстыдства).

и Теренция:

Mitte jam isthaec, exporrige frontem. (Оставь уж это и разгладь чело.)

и Плавта:

Ego te porrectiore fronte colo mecum loqui. (Я желаю, чтобы ты говорил со мною с более радостным челом.)

и, наконец, Плиния:

Чело – это указатель скорби, веселости, снисходительности и строгости: нигде так ясно не отражается совесть, стыд, как в глазах и на челе.

Ссылки ученого иезуита доказывают нам еще раз, что ораторы, поэты и пророки считали передние доли главным центром мысли гораздо прежде, чем это было доказано физиологией головного мозга.

Преподобный Джованни Инженьери, епископ острова Истрии, доходит в своих определениях относительно лба до смешных тонкостей; так, например, лоб ни гладкий, ни морщинистый, означает у него человека справедливого.

Болонский Гирарделли посвящает вторую декаду своего труда изучению лба, «который представляет собою самую сокровенную и самую благородную часть физиономии». Он еще более чреват цитатами и каббалистическими ухищрениями, чем иезуит Никеций. Чтобы дать понятие о напыщенном и сентиментальном слоге XVII столетия, каким рассуждает Гирарделли по поводу лба, привожу для образчика один пример:

Из всех частей нашего тела, лоб оказывается наиболее способным к выражению внутренних душевных состояний. У подножия лба пылают непрестанно благородные огни глаз; чем легче этот оракул сердца воспламеняется любопытством и жаждой познания внешнего мира, тем лучше читаются на нем веления судеб, предначертанные в природе…

Лафатер имел полное основание говорить, что все его предшественники по изучению человеческого лба то и дело, что повторяли друг друга, впадая в неопределенные и противоречивые разглагольствования, и приходили к резким, лишенным смысла заключениям. Он уверяет, что изучал человеческий лоб более чем остальные части лица, потому что считал его самой главной и характерной чертой. Но и Лафатер в свою очередь насиловал природу, принуждая её отвечать под угрозой пытки, а потому его законы ни что иное, как гадания, отвергаемые точной наукой.

Посудите сами, насколько справедлива моя оценка:

1. Чем более вытянут лоб, тем более ум лишен силы и гибкости.

2. Чем лоб уже, короче и плотнее, тем характер сосредоточеннее, тверже и основательнее.

3. Лоб с округленными очертаниями и без углов указывает на мягкость и податливость характера. И наоборот, чем прямолинейнее будут очертания лба, чем тверже и суровее характер.

4. Если лоб совершенно перпендикулярен, начиная от волос и до бровей, то это служит признаком полнейшего отсутствия ума.

5. Перпендикулярная форма лба, незаметно уклоняющаяся кверху, указывает на рассудительность ума, а также на глубину мысли и на ее самоуверенность [32] .

Но здесь мы остановимся. При взгляде на лоб, прежние ученые умели сообщать нам различного рода диковины. Мы перед ними невежды, и первые же строки, написанные нами об этой части лица, исчерпывают почти всю сумму положительных сведений, какими мы располагаем. Вероятно, в массе суждений, высказанных старыми физиономистами и особенно таким хорошим наблюдателем, как Лафатер, кроется некоторая доля правды. Потомство, быть может, сумеет ее отыскать посредством аналитических исследований, к которым мы теперь не способны. Но было бы неблагодарным трудом рыться в прошлом, в то время как перед нашими очарованными глазами открываются богатые копи сокровищ положительной психологии.

 

Глаза

Глаз представляет настолько важную часть лица, что полное описание этого органа вместило бы в себе половину психологии и мимики. Но в этой части своего труда нам приходится говорить только об анатомической истории глаз, не касаясь их выражения.

Самые характерные признаки глаз – выражение, форма, положение, цвет, а также особенное расположение бровей и век. На основании целой совокупности таких признаков мы и составляем свои суждения о глазах, называя их красивыми, безобразными, красноречивыми, глупыми, выразительными и т. п.

Величина глаза, поскольку она определяется нами эмпирически, с первого взгляда и без измерения, зависит не только от объема глазного яблока, но также и от различной величины щели, образуемой веками и дозволяющей видеть большую или меньшую часть глаза.

Глаз довольно большой, но не слишком выпуклый, представляет для нас идеальное совершенство; маленький глаз кажется нам некрасивым. Это суждение вполне основательно: так как глаз принадлежит к числу самых выразительных органов, то и размер не остается без влияния на силу его выражения.

Вообще у арийцев, семитов и у многих негров глаза большие; у монголов и у многих малайцев – маленькие.

Форма глаза зависит отчасти от большей или меньшей выпуклости роговицы, а еще больше – от формы глазной впадины, формы век и от величины глазной щели. Следовательно, нам необходимо рассмотреть глаза круглые, выпуклые, миндалевидные, горизонтальные и косвенно направленные к носу или к вискам.

Арийские и семитические племена, а также белые полинезийцы имеют глаза миндалевидные с заостренным наружным углом. По нашим понятиям, в этом заключается одна из главных особенностей красоты семитических женщин, а также испанок Андалузии, в жилах которых есть некоторая примесь семитической крови. Эта форма глаз высоко ценится и на востоке, где посредством сернистой сурьмы даже искусственно подражают удлиненному поперечному разрезу век.

Глаза, опускающиеся наискось снаружи внутрь, представляют одну из характерных черт монголов и некоторых американских племен. Это косвенное расположение глаз донельзя резко выражено у эскимосов, бурятов и т. п.

У нас иногда встречается как раз обратное – наружный угол глаза стоит ниже внутреннего. Эта особенность, в соединении с другими эстетическими условиями, может создать редкую и необыкновенную красоту, как это было у императрицы Евгении.

Глаза могут быть некрасивы, если они чересчур сближены или слишком удалены друг от друга. Особенно, в первом случае, взгляд принимает зверское, крайне отталкивающее выражение.

Глаза бывают также безобразны, если они на выкате, как у некоторых негров, или когда они слишком выпуклы, как у некоторых близоруких. Чрезмерно глубокое положение глаз в орбитах может зависеть или от резко выдающегося вперед свода глазных впадин, или от сильной худобы. В том и другом случае взгляд может иметь свирепое или грустное выражение.

Цвет глаз весьма различен, как у различных племен, так и у отдельных индивидов одной и той же расы. Обыкновенно мы определяем окраску глаз вообще одним словом, хотя в действительности она всегда слагается из нескольких различных оттенков радужной оболочки с большим или меньшим участием цвета зрачка, который всегда бывает черным. Радужная оболочка имеет два концентрических пояса различного цвета и почти всегда представляет еще полоски третьего цвета. Вот почему трудно подвести все цвета глаз к небольшому числу типов. Мы называем черными в сущности темно-карие глаза, хотя в целом свете не найдется ни одной черной радужной оболочки.

Мы можем установить только довольно грубую классификацию цвета глаз, разделяя их на серые, голубые, зеленые и карие. Антропологическое общество в Париже приняло для каждого из этих основных цветов пять оттенков, которые и представлены на таблице, приложенной к небольшой книжке «Антропологические изыскания». Но при практическом применении этой таблицы встречаются большие затруднения, потому что символы, принятые Брока для сравнения, – не точны. На таблице цвета непрозрачны, т. е. они представляют цвета, отраженные от белой бумаги, на которую они нанесены. Цвет же глаз, напротив, составляется как из лучей отраженных, так и из лучей проходящих. И практика мне показала, что цвет глаз лучше прямо определять словами обыкновенного языка. Чтобы дойти хотя бы приблизительно до научной классификации, следовало бы иметь набор искусственных стеклянных глаз, на подобие тех, какие вставляют окривевшим, чтобы скрыть этот недостаток.

В этой трудности я убедился, когда с другом моим Соммье исследовал глаза у лапландцев, причем я должен был отказаться от пользования таблицей антропологического общества. Мы нашли на радужных оболочках лапландцев не менее четырнадцати различных оттенков. Вот они:

Серые, зеленые и голубые глаза почти всегда встречаются вместе с цветом волос и кожи, свойственным белокурому типу; карие же и вообще темные глаза обыкновенно бывают у брюнетов. Иногда, впрочем, приходится видеть голубые глаза при черных волосах, или темные глаза при белокурых волосах. Такие контрасты многим нравятся, потому что редкость есть элемент, оказывающей большое влияние на наши эстетические суждения.

Случается, хоть и очень редко, что каждый из обоих глаз имеет свою особую окраску. Всем известен красный цвет глаз у альбиносов; это зависит оттого, что цвет радужной оболочки, лишенной пигмента, обусловливается только кровеносными сосудами.

В нашей благоприятной или не благоприятной оценке цвета глаз главную роль играет субъективное чувство, и в этом отношении существуют различные вкусы – национальные и индивидуальные. Я никогда не забуду, с каким красноречием один очень ученый норвежский филолог и этнолог выражал мне свой энтузиазм по поводу светлых глаз (он подразумевал при этом глаза светло-серые или небесно-голубые) и свое отвращение к глазам темного цвета.

Первые, утверждал он, так выразительны, что могут передавать все чувства; черные же глаза, напротив, ничего не выражают – это просто кусочки угля! Я молчал, будучи погружен в печальные размышления по поводу основательности и прочности наших эстетических суждений.

С цветом глаз мы связываем много представлений эстетических, психических, традиционных и проч., в силу которых темные глаза считаются нами более способными выражать страсть и чувство, а голубые и серые – нежность и добродушие. Вообще, однако, мы предпочитаем резко выраженные оттенки; при прочих одинаковых условиях, мы находим более красивыми глаза бирюзово-голубые и темно-карие, нежели серые, зеленоватые или неопределенной окраски (couleur incolore), как говорил один из моих профессоров естественной истории.

Глаза имеют различную степень блеска, который может сильно изменять их выражение. У человека смеющегося, говорящего или мыслящего глаз сильно блестит; у людей тупых, слабых или больных он имеет мало блеска, а у умирающих взгляд бывает иногда почти совсем потухший. Блеск глаз заслуживает внимательного исследования, так как это один из наиболее важных и самых темных элементов в учении о глазе. Пока наши сведения на этот счет ограничиваются тем, что блеск находится в зависимости от строения роговицы, от изменения выпуклости под влиянием глазных мышц, от влаги, отделяемой глазом, и преимущественно от легкой пелены слез, покрывающей всю наружную поверхность глазного яблока.

Брови, веки и ресницы – элементы второстепенные; но и они могут изменять выражение физиономии.

Брови бывают густые, очень густые, или же более редкие настолько, что едва видны. Вообще мы считаем красивыми брови умеренно густые, правильно изогнутые в дугу, изящно очерченные и с волосками равномерной длины. У мужчины мы предпочитаем более резкие брови, а у женщины – более деликатные, так как эти две формы являются выражением естественного полового различия.

Очень густые брови, в особенности когда они сливаются вместе, придают лицу выражение энергии, которое может доходить до степени суровости и свирепости. Напротив, когда они почти не заметны, то это сильно вредит выразительности глаз и является безобразным признаком.

С возрастом, центральные волоски бровей удлиняются и иногда отчасти даже прикрывают глаз, образуя таким образом нечто в роде щетинистых пучков, придающих лицу то суровый, то почтенный вид.

Лафатер придавал бровям большое значение, как критерию для определения характера.

Часто брови уже сами по себе определяют характер, как это доказывают портреты Тассо, Леона Баттиста Альберти, Буало, Тюренна, Ле Февра, Апелля, Оксанстерна, Кларка, Ньютона и др.

Брови слегка дугообразные соответствуют скромности и простой молодой девушки.

Брови, расположенные по прямой линии и горизонтально, составляют принадлежность мужественного и сильного характера. Если в одной половине своего протяжения они горизонтальны, а в другой коротки, то это означает, что сила духа соединена с простодушной добротою.

Я никогда не видел ни одного глубокого мыслителя, ни одного твердого и рассудительного человека с тонкими бровями, которые расположены очень высоко и разделяют лоб на две равные части.

Тонкие брови – верный признак апатии и вялости.

…

Чем более они надвинуты к глазам, тем характер серьёзнее, глубже и солиднее. Чем выше положение бровей, тем более характер проигрывает в силе, твердости и смелости.

Не смотря на мой глубокий скептицизм относительно всех физиономических выводов, поскольку они основаны на анатомических данных, а не на мимике, признаюсь, что в сфере моего личного опыта я всегда находил верными толкования Лафатера, относящиеся к бровям. Они так подвижны и находятся в такой тесной и неразрывной связи с глазами и с умственным развитием, что при изучении их морфологии на одной и той же расе и с разумной осмотрительностью можно, по всей вероятности, найти в них верный критерий для постановки психического диагноза.

Бюффон также писал:

После глаз, из всех черт лица лучше всего характеризуют физиономию брови; так как по своей природе они отличаются от других частей лица, то в силу этого контраста они резче выделяются и больше обращают на себя внимание, чем все остальные черты; брови имеют тоже значение, что и тень в картине, заставляющая сильнее выступать цвета и формы.

Веки бывают более или менее длинными, широкими, мясистыми, открытыми и т. п. Но самую важную их особенность составляют ресницы, расположенные на свободных краях. Ресницы могут быть короткие, неправильные или, наоборот, длинные, правильные и, наконец, щетинистые. Мы находим красивыми длинные ресницы, отбрасывающие тень на щеки; такие длинные ресницы – один из самых грациозных признаков андалузских женщин.

 

Нос

В последнее время никто так хорошо не изучил носа с морфологической точки зрения, как Топинар.

Эта почти неподвижная часть лица имеет, однако, большое значение, как этнический признак и как эстетический элемент лица. По одному только носу можно определить расу, в другом случае нос может испортить самую красивую наружность. По этому артисты справедливо называют его «украшением лица», и Лафатер, пожалуй, был прав, сказав, что красивый нос никогда не встречается на безобразном лице. Можно, прибавляет он, быть уродом и иметь красивые глаза; но с правильным носом непременно гармонируют и остальные черты лица. На множество красивых глаз приходится один безукоризненный нос.

По мнению знаменитого швейцарского физиономиста, красивый нос должен иметь следующие качества:

a) его длина должна быть равна длине лба;

b) он должен иметь легкое вдавление у своего корня;

c) спереди дуга его должна быть широкой и почти параллельной с обеих сторон; но посередине ширина ее должна быть немного больше;

d) кончик носа не должен быть ни твердым, ни мясистым; нижний контур должен иметь правильное и резкое очертание, не будучи ни чересчур острым, ни слишком тупым;

e) при взгляде en face, крылья носа должны выступать отчетливо, а ноздри должны быть красиво очерчены снизу;

f) в профиль нижняя часть носа должна составлять не более трети его длины;

g) ноздри должны оканчиваться более или менее заостренно и округляться сзади; они должны быть слегка выгнуты, и профиль верхней губы должен разделять их на две равные части;

h) бока носа должны образовать род перепонки;

i) вверху нос должен почти сливаться с глазничным сводом, а ширина его подле глаз должна быть не менее половины дюйма.

Многие из этих особенностей еще спорны. Вообще же наши эстетические суждения относительно носа почти всегда безошибочны, потому что они основаны на непреложных законах эволюции и органической морфологии.

Мы, люди высших рас, находим дурными носы, похожие на нос обезьяны, а также курносые, сплюснутые или очень малые носы, ноздри которых не имеют почти параллельного расположения и поперечное сечение которых представляется в виде цифры 8. В этом случае, в силу своего отвращения к атавизму, мы приносим в жертву даже законы геометрии; уж скорее мы признаем красоту в женщине с носом чрезмерно большим, чем примиримся с курносым. В Италии большой нос (в особенности так называемый орлиный) называется аристократическим – быть может потому, что длинноносые завоеватели, греки или латиняне, победили первобытных обитателей с маленьким носом.

Натурально, мы считаем безобразным всякий нос, при котором нарушаются законы симметрии или гармоническая соответственность с прочими частями лица. Никем, разумеется, не может быть признан вполне красивым нос слишком большой, или слишком малый, или кривой.

У различных рас нос развивается то более в переднезаднем направлении, то в поперечном, и таким образом возникают два крайних типа – нос орлиный и нос сплюснутый. Длинный нос, говоря вообще, принадлежит всем народам Европы, белым полинезийцам и североамериканцам; негры и монголы отличаются коротким носом.

Нос может быть в одно и то же время длинен и широк; с другой стороны, он может быть до того коротким и приплюснутым, что линейка, положенная поперек лица, будет лежать на обеих щеках, не касаясь носа. Так именно бывает у эскимосов. Орлиный нос может иметь один или два горбика, а у маленького носа кончик иногда бывает приподнят кверху, что придает всему лицу выражение капризное и дерзкое. Это так называемый вздернутый нос, довольно часто встречаемый во Франции. У романцев есть даже пословица: «Des nez en l'air, il en faut un par maison et pas plus (на всякий дом довольно и одного вздернутого носа)».

Карус различает пять видов внушительных носов: нос худой, длинный, кривой, широкий и мясистый.

Леонард некогда указывал еще более тонкие различия:

Соединение носа с глазами может быть или вогнутое или прямое….

Носы бывают прямые, вогнутые и выпуклые. Прямой нос имеет четыре разновидности: нос длинный, короткий, нос с кончиком, приподнятым вверх или с опущенным книзу. Вогнутые носы представляюсь три подвида, смотря по тому, будет ли вогнутость находиться в верхней части, по середине или в нижней части. Выпуклые носы также бывают троякие: с выпуклостью наверху, по середине или внизу; выдающиеся части, между которыми помещается нос, также могут быть прямыми, вогнутыми или выпуклыми. Чтобы лучше удержать в памяти то или другое лицо, нужно сначала присмотреться на многих физиономиях к формам рта, глаз, носа, подбородка, горла, шеи и плеч, и затем уже делать сравнения. Носы представляют десять видов, так как они могут быть прямые, дугообразные, вдавленные, приподнятые вверху или внизу более чем по середине, орлиные, приплюснутые, круглые и заостренные. Все эти особенности замечаются только при рассматривании носов в профиль. При взгляде en face, можно различить одиннадцать форм носа: он бывает ровный, утолщенный в середине, утолщенный в конце и тонкий у корня, с ноздрями широкими или узкими, высокими или низкими, при чем их отверстия могут быть открытыми, или же прикрываются концом носа.

И все-таки этим перечнем Леонард не определил точно все возможные разновидности форм носа.

Для научных целей следует всегда руководствоваться нижеследующей программою, которая составлена Топинаром и в которой, по моему мнению, не упущен из виду ни один из важных морфологических признаков.

При помощи этой таблицы я мог классифицировать даже нос Тьебо, старшего из двоих Акка-де-Миани, у которого кончик носа спускался ниже двух долек, между тем как основание было очень широкое.

В этой таблице опущен один признак, именно угол, образуемый корнем носа со лбом. Он очень резко выражен у австралийцев и папуасов и равен нулю при, так называемом, греческом носе, который представляет скорее условную, чем действительно существующую форму и встречается на всех статуях древнегреческих скульпторов. Угол этот весьма мало заметен у монголов и арабов.

Мышцы, заправляющие движениями носа, находятся у человека почти в атрофическом состоянии. Поэтому они сокращаются крайне слабо и в редких случаях, – так например, при удушье, когда привлекаются к деятельности даже самые слабые мышцы, чтобы помогать дыханию. Помимо этих патологических условий, крылья носа расширяются или сжимаются весьма заметно в состоянии гнева или удовольствия. По-видимому, такие движения резче бывают выражены у низших племен, а равно и у людей высшей расы, очень склонных к сладострастию.

Я заметил, что кончик носа почти всегда бывает отклонен немного вправо, и думаю, что этот факт объясняется привычкою сморкаться правою рукою. Впрочем, моя теория требует еще подтверждения.

 

Рот

Если глаз есть самая выразительная из частей лица, то рот – наиболее симпатичная его часть. Вожделения любви и пламя страсти сходятся здесь, как бы в естественном центре. И действительно, как мы увидим это яснее во второй части книги, глаз представляет мимический центр мысли, а рот есть центр для выражения чувства и чувственных ощущений. Томмасео вполне основательно пишет в своих «Нравственных размышлениях»: «Латиняне недаром под словом os (рот) разумели все в лице человека. В устах отражается вся душа».

Лафатер тоже посвятил рту целую страницу, полную нежной и чувствительной экзальтации:

Рот есть истолкователь и орган души и сердца. Как при покое, так и при бесконечно разнообразных движениях его, в нем соединяется целый мир выразительных признаков. Он красноречив даже в своем молчании.

Для меня эта часть тьмы так священна, что я едва решаюсь говорить о ней. Это – предмет достойный удивления!

Это величайшее чудо среди многих других чудес, составляющих мое существо! Мой рот не только вдыхает живительный воздух и совершает отправления, общие у меня с другими животными, но служит и органом речи; он говорит и может говорить, даже никогда не открываясь.

Читатели, не ожидайте от меня ничего более по поводу этого самого деятельного и выразительного из всех наших органов; такое предприятие было бы свыше, моих сил.

…

Человечество, до чего ты унижено! О, как велик будет мой восторг в вечной жизни, когда глаза мои будут созерцать на лице Иисуса Христа божественные уста, когда я в радости воскликну: «Я тоже одарён устами, подобными тем, которые обожаю, и я могу произносить имя того, который мне дал их! Жизнь вечная! Уже одна мысль о тебе – блаженство».

Я заклинаю наших художников и всех артистов, призванных изображать человека, заклинаю их всеми силами изучать этот драгоценнейший из всех наших органов во всех его разновидностях, во всех его пропорциях и во всей его гармонии.

Тут уже такой чувствительный мистицизм, что напоминает мне истерические и религиозные восторги святой Терезы. Лафатер имел очень женственную натуру и был глубоко религиозен.

Рот очаровал не только Томмасео и Лафатера – этих двух мечтательных поклонников чувства, хотя и весьма отличных один от другого, – он очаровал также и Гердера, творца философии истории. Послушайте его:

… Именно через рот исходит голос, этот истолкователь сердца и души, выразитель чувства, дружбы и самых чистых восторгов. Верхняя губа передает наклонности, порывы, волнения любви; надменность и гнев искривляют рот; хитрость утончает губы: добродушное настроение округляет их, распутство расслабляет и опускает вниз: любовь же и страсти воплощаются в них с невыразимою прелестью.

Любезный читатель, не будучи великим человеком, как те, о которых мы только что говорили, сравни сам два различных ощущения, какие возбуждают в тебе при взгляде на лицо женщины два прекрасных глаза или один красивый рот. В первом случае, ты, пожалуй, будешь поражен удивлением до того, что остановишься с открытым ртом, но во втором – ты не в состоянии удержаться от пламенной любви. Женщина, в которую мы влюбляемся благодаря ее глазам, приводит нас в восторг, в восхищение и увлекает в душевный экстаз. Но та, которая нас очаровывает своим ртом, – та словно уже заключает нас в объятия, точно она уже принадлежит нам, по крайней мере, в невинной области желаний. Глаз – это лазуревое небо, ни для кого недосягаемое, а губы – это земля с ее благоуханиями, с ее страстями и со всей чувственностью ее плодов.

Но оставим поэзию и возвратимся в нашу суровую анатомическую лабораторию.

Вообще все высшие племена имеют не слишком большой рот с довольно тонкими, слегка дугообразными губами. Даже те, которые восстают против дарвинизма в силу предубеждений школы или по религиозному малодушию, соглашаются с этим учением в том, что рот, когда он напоминает нам наших «кузенов», человекоподобных обезьян, далеко не красив. Рот безобразен, когда он слишком велик или слишком отдален от носа, и когда верхняя губа представляет собою род длинной занавески. Менее чувственные, чем обезьяны, мы находим очень некрасивым рот с слишком мясистыми губами, что почти всегда встречается вместе с выдающимися челюстями или, говоря научно, с лицом прогнатическим. Непомерная толщина губ, наблюдаемая почти у всех негров, обусловливается гипертрофией подкожно-жировой клетчатки и сильным развитием круговой мышцы рта. Верно также и то, что эта особенность почти всегда сопровождает большое развитие чувственности.

Лафатер желает (и, по моему, справедливо), чтобы относительно рта мы различали:

a) две губы в тесном смысле, взятые отдельно;

b) линию их соприкосновения, когда род закрыт;

c) центр верхней губы;

d) центр нижней губы;

e) основание срединной линии (Лафатер называет основанием угол, замечаемый при рассматривании рта в профиль, при слабом освещении, и отбрасывающий небольшую тень на нижнюю губу);

f) углы, под какими оканчивается эта линия.

Что касается формы рта вообще, то Лафатер отличает три главные разновидности:

 –  Рты, у которых верхняя губа выдается над нижней. Это отличительный признак добродушия (?). Таким образом можно сказать, что это – рты сентиментальные.

 –  Рты, у которых обе губы одинаково выдаются вперед; такие рты бывают у честных и искренних (?) людей, и их можно назвать благородными ртами.

 –  Рты, у которых нижняя губа выдается из-под верхней и которые можно назвать раздражительными.

В настоящее время, считая себя менее сведущими и более скептическими, чем Лафатер, мы скажем только, что чрезмерно выдающаяся верхняя губа часто находится в связи с совестливостью; наоборот, сильно выдающаяся нижняя губа обыкновенно указывает на большую твердость характера или на упрямство.

 

Подбородок

Во многих книгах повторялось, что только у человека есть подбородок, но это верно разве только по отношению к скелету. Несомненно, впрочем то, что высшие расы питают сильное отвращение к малым и едва заметным подбородкам. И действительно, это признак низшей породы, встречающейся среди самых низких типов человечества. Наоборот, мы считаем красивым подбородок округленной или овальной формы, довольно резко выступающий у мужчины и менее выдающейся у женщины. Крючковатые подбородки, напротив, вызывают представление о какой-то грубости, несовместимой с грацией и добродушием. Но это, как и все подобного рода воззрения, не имеет за собою никакого серьезного основания. По-видимому, можно считать доказанным, что, при прочих равных условиях, сильно выдающийся подбородок означает тоже, что и выдающаяся нижняя губа, по поводу которой мы уже говорили выше. Это составляет этническую особенность англичан – народа, одаренного твердой волей. «Продолжительное наблюдение показало мне, – уверяет Лафатер, – что выдающийся подбородок всегда указывает на что-то положительное, а короткий подбородок имеет значение лишь отрицательного признака». Энергия или слабость иного человека часто только и обнаруживается его подбородком. Но Лафатер не согласен с мнением древних, будто заостренный подбородок изобличает коварство.

Множество пословиц на различных языках приписывают подбородкам, имеющим ямку посередине, известное выражение добродушия. По заявлению Лафатера, его собственное наблюдение подтверждает эту народную примету; впрочем, сам я не берусь ни подтверждать, ни отрицать это утверждение. Верно только то, что ямочка, находящаяся на середине подбородка, увеличивает красоту лица. Поэтому Пульчи в с Morgante Maggiore верно очертил все достоинства подбородка следующим удачным стихом:

Подбородок круглый, слегка раздвоенный и плотный.

Любой формы подбородок всегда легко описать двумя-тремя прилагательными, потому что эта часть лица наименее богата частностями. Что касается Лафатера, то он разделил подбородки на три главных категории, а именно: подбородки, скошенные назад (по моему мнению, свойственные женщинам); подбородки, профиль которых находится в одной плоскости с нижнею губою и, наконец, подбородки острые, выступающие более нижней губы.

Томмасео посвятил подбородку одно из своих метафизических вдохновений: «Малый подбородок – признак сердечности; длинный и полный – признак холодности; длинный и отклоненный назад – признак прозорливости и твердости; ямочка на подбородке указывает, что красота тела выше красоты души».

 

Щеки

У белых и черных рас щеки (скулы) выдаются мало, а у монголов – очень резко, что составляет одну из самых характерных черт этого племени. Мы уже упоминали о выдающихся скулах эскимосов; в этом отношении им не уступают и буряты. Хороший приятель мой Соммье писал мне недавно из Сибири, что он путешествовал с одним уполномоченным из бурят и, рассматривая его профиль, заметил, что щека у него выдавалась из-за носа. Что касается нас, представителей арийской расы, то обыкновенно мы считаем чересчур выдающиеся щеки безобразными.

 

Уши

Эта часть лица, по-видимому, наименее выразительна, с одной стороны, потому, что она является еще менее подвижной, чем нос, да и то лишь в самых редких случаях, а с другой – потому, что уши помещаются в таком месте, где они наполовину скрыты, и для того чтобы ими восхищаться или порицать их, сперва надо еще отыскать их. Все же следует признать, что красивое ухо может дополнить общую красоту лица.

В наших эстетических суждениях относительно ушей мы, сами того не сознавая, оказываемся дарвинистами. Мы находим их безобразными, если они чересчур велики, и в особенности, когда они слишком отклоняются от головы, когда у них нет так называемой сережки, или когда верхняя часть ушной раковины похожа на обезьянью. Мы считаем уши красивыми в том случае, если они не велики, хорошо сформированы, с правильно очерченными изгибами, если они прилегают вдоль к голове и снабжены округленной, ясно различимой сережкой.

Круглые, неправильные или угловатые уши – безобразны; овальные – красивы.

Ушной сережки, кажется, вовсе недостает у некоторых рас северной Африки (шауйя, кабилы).

 

Зубы

При закрытом рте зубов не видно; но при открывании рта зубы получают важное значение для физиономии, в оценку которой они вносят существенный элемент, усиливающий восхищение или ужас, симпатию или отвращение. Конечно, даже самые красивые зубы еще не делают человека красавцем, но зато дрянные зубы могли бы испортить красоту даже Венеры Милосской.

Среди высших рас красивыми считаются зубы не слишком выдающееся, без промежутков, не слишком толстые, не слишком широкие, не слишком длинные, белые или слегка синеватые. Безобразными мы называем зубы сильно выдающееся, косо стоящие, неправильные, желтые и редко посаженные.

На всех вообще вид значительной части десен верхней челюсти, при открытом рте, производит неприятное впечатление. Красота много проигрывает от испорченных зубов: это как бы пятно на солнце. Так как гигиена зубов в то же время и гигиена красоты, то хорошие дантисты были бы достойны золотого монумента или, по меньшей мере, могли бы занять почетное место в ряду друзей человечества.

Этнологического исследования зубов пока еще не имеется; весьма возможно, что с помощью его удастся открыть важные отличительные признаки.

 

Глава IV. Черты лица (продолжение)

 

Волосы и борода. Родимые пятна. Морщины.

Волосы и борода составляют второстепенные части физиономии, но во многих случаях и они могут изменять лицо в эстетическом отношении или служить к определению расы; кроме того, они почти всегда характеризуют пол и до известной степени различные возрасты жизни.

 

Волосы

Все люди на земном шаре имеют голову, покрытую волосами. Один этнолог сообщал о маленьком безволосом племени на западном берегу Австралии, происшедшем, по-видимому, от смешения австралийцев с китайцами; но заявление это требует еще подтверждения.

Человеческие волосы различаются по цвету, длине, толщине, а также по своему строению, от которого зависят особенности их вида и внешние различия, распознаваемые даже невооруженным глазом без помощи микроскопа.

Природа пользовалась богатой палитрой при окраске наших волос. Антропологическое общество в Париже для определения цвета волос приняло ту же самую таблицу, которая служит для определения цвета кожи; но эта шкала цветов представляет такое же неудобство, каким отличается и шкала для определения цвета глаз. Волосы более или менее прозрачны, между тем как оттенки, принятые за типические образцы, суть цвета отраженные. Этим и объясняется непригодность таблицы.

Цвет волос, начиная с белого, как лен, постепенно переходит в светло-белокурый, золотистый, рыжий, каштановый, темно-русый и черный, как смоль.

Если взять в совокупности все человеческое население земного шара то оказывается, что черный цвет волос есть наиболее распространенный. Достаточно указать на монголов, малайцев, негров, американцев и южных европейцев.

Белокурый цвет волос является распространенным у германской, кельтской и славянской ветвей арийского племени, а также у финской ветви монгольского племени. Рыжие волосы занимают исключительное положение, так как этот цвет не свойствен специально ни одной расе, но впрочем, его можно рассматривать как разновидность белокурого цвета; действительно, он почти никогда не встречается у племен черноволосых.

Изучая лапландцев, Соммье и я нашли, что русый цвет волос у них самый обычный. Густой черный попадается редко, белокурый – довольно часто. Но вот более точная таблица:

Цвет волос

Цвет волос, как мы уже видели, почти всегда находится в связи с известною окраскою глаз, и сочетание этих двух признаков представляет одну из самых надежных характеристик для суждений о чистоте расы. Например, когда у какого-нибудь народа волосы и глаза постоянно бывают черные или постоянно светлые, то раса признается чистою. К противоположному заключению приходят в том случае, если встречают различные оттенки, представляющее разнообразное смешение цветов. Но, во всяком случае, это положение этнологии может быть принято только условно, так как для многих народов мы еще не имеем статистики, заслуживающей доверия, а также и потому, что племена весьма отдаленные одно от другого могут, однако, иметь одинаковые глаза и одинаковые волосы. Нельзя же, например, поставить в классификации японцев рядом с сардинцами только потому, что у тех и у других глаза и волосы черные. Различное распределение пигмента – хороший анатомический признак для построения системы классификации людей, но не для целей таксономического метода.

Топинар, воспользовавшись бесчисленными наблюдениями, собранными Д. Беддоком, составил хроматологическую таблицу для цвета волос и глаз человека:

Из этой таблицы можно вывести следующие заключения:

1. Ни один из исследованных рядов не представляет однообразные цвета.

2. Наибольшее число блондинов встречается у датчан, затем у валлонцев; наибольшее число брюнетов – у мальтийцев, евреев и лигурийцев.

3. Количество брюнетов у северных и южных евреев одинаково.

4. Бретонцы – по преимуществу брюнеты. Мы думаем, что у людей, особенно высших рас (арийской и семитической), совершенно независимо от влияний этнических, волосы могут иметь различную окраску. В этом легко убедиться, не выезжая за пределы Италии: здесь можно встретить евреев белокурых, русых и брюнетов. Не в праве же мы объяснять этот факт какими-нибудь таинственными причинами.

Несомненно, что в Европе, в особенности в больших городах, число блондинов из года в год уменьшается. Для Англии это уже доказано, к большому огорчению англичан. Charnock утверждает, что такая перемена происходит в Европе уже две тысячи лет. Некоторые стараются объяснить это городским режимом, где мясо играет более видную роль, нежели в деревнях. Другие, напротив, говорят, что невыгодные гигиенические условия в больших центрах населения ведут к уменьшению числа блондинов потому, что последние менее выносливы, чем брюнеты. По моему мнению, вопрос этот очень важен, но собранные по этому предмету наблюдения не составляют еще материала достаточного для того, чтобы вывести какое-либо положительное заключение. Кто пожелает изучить этот вопрос, тот найдет точку отправления для более глубоких и более обширных исследований в следующих данных.

Д-р Г. Майр представил в двух картографических таблицах относительные цифры людей с белокурыми волосами, с белой кожей и светлыми глазами в общинах Баварии; из них видно, что в этой стране, взятой в отдельности, означенные типы чаще встречаются в северных провинциях, чем в южных. Оказывается также, что количество индивидов со светлыми волосами и глазами меньше в городах, чем в деревнях.

Преобладание светлого цвета в деревнях Майр приписывает отсутствию в них оживленной эмиграции, благодаря которой в городах происходит более сильное смешение рас. При этом темные расы, хотя и менее многочисленные, обнаруживают большую производительную способность. Мне кажется, что эти различия определяются и некоторыми другими условиями. Так, по словам проф. Бертильона, оказалось, что в Англии число блондинов вообще убывает, и по отношении к брюнетам постепенно уменьшается. Между тем известно, что городское население Англии постоянно возрастает и что в сущности 50 % народонаселения живет в городах, имеющих более 2000 душ, а 38 % – в городах, имеющих более 20,000 душ.

На сто человек с белокурыми волосами 38 имеют голубые глаза, 39 – серые и 23 – карие. На сто человек с темными волосами 22 имеют голубые глаза, 34 – серые и 44 – карие.

Переходя от Баварии к более северному государству – Саксонии, мы получаем в среднем выводе на каждую тысячу человек следующие цифры:

Следовательно, смуглого населения в Саксонии заметно меньше, но и здесь тоже оказывается, что оно сравнительно многочисленнее в больших центрах.

На сто человек с белокурыми волосами 44 имеют голубые глаза, 35 – серые и 21 – карие; на сто человек с темными волосами 46 имеют глаза карие, 39 – серые и 25 —голубые. Эти отношения разнятся очень мало от тех, какие представляет Бавария.

Наблюдения, сделанные Ф. Корёзи в Будапеште, участвовало 10000 венгерских студентов, распределяют их следующим образом:

Во Франции не сделано таких точных наблюдений в этой области. Д-р Бернар разделил департаменты Франции на две группы, смотря по тому, преобладает ли в них раса Кимврийская (Север, Юра, Нижний Рейн, Мозель, Верхний Рейн, Мёрта), или раса Кельтийская (Коррез, Верхняя Луара, Авейрон, Индра, Кантал, Ардеш, Дордон) и нашел, что на сто человек цвета глаз и волос распределяются так:

В числе глаз светлых в Кельтийских департаментах находится значительное количество серых глаз, составляющих, по Топинару, характерную принадлежность кельтийской расы.

Смуглый тип, преобладающий в Италии, с одной стороны, по частоте серых глаз в Пьемонте, примыкает к этническим особенностям кельтийского племени, а с другой стороны, по частоте голубых глаз в Венеции и Ломбардии – к племенам германским и славянским. В южных провинциях значительный контингент народностей светлого типа заметно видоизменяет их этнографию.

Во время войны за освобождение, в американской армии, в которую были навербованы европейцы всех племен, д-р Beddoe собрал относительно цвета волос следующие данные:

Еврейское племя обратило на себя особенное внимание этнографов. В нем есть белокурые и темные волосы, светлые и темные глаза. В Германии еврейское население гораздо темнее остальной его части, так как в нем насчитываюсь 42 % брюнетов; но среди него есть и замечательно светлая разновидность, т. е. с белокурыми волосами, голубыми глазами и белою кожей; эта часть составляет 11,2 % всего еврейского населения. В Венгрии две трети евреев имеют белую кожу, 57 % – глаза темной окраски и 76 % – темные волосы.

Цвет волос, независимо от их густоты, длины и формы, кажется нам красивым или дурным, смотря по нашему личному вкусу, который в свою очередь подчиняется многочисленным влияниям привычек, воспитания, расы, предрассудков, ассоциаций мыслей и чувств.

Для тонкой эстетической оценки в этом отношении существуют, однако же, некоторые руководящие идеи, общие всем европейцам или, вернее сказать, всем людям высшей расы. Нам нравятся волосы редко встречающихся цветов, крайних оттенков, или такие, которые, соединяя в себе разнородные оттенки, сразу производят несколько впечатлений. Вот почему мы ценим волосы пепельного цвета и белокуро-рыжеватые (редкий цвет), черные как смоль и ярко-каштановые; наоборот, неопределенно-русые и неопределенно-темные волосы нам не по вкусу. Рыжие волосы, хотя и редко встречающееся, не нравятся почти никому, так как это тип почти уродливый, всегда сочетающийся в представлении с двумя отвратительными вещами: потом противного запаха и бесчисленными пятнами на коже.

Волосы могут быть так длинны, что превышают длину тела, или так коротки, что имеют лишь несколько сантиметров длины. У арийцев и семитов бывают длинные волосы; у народов, имеющих курчавые волосы, последние в тоже время и коротки. Андалузцы, испано-американцы и женщины Парагвая славятся длиною своих волос. В Сальте я знал одну очень красивую даму, у которой волосы достигали пяток и даже переходили за них на один дециметр; в Парагвае я видел молодых девушек, которые могли завертываться в свои волосы и без всякой другой одежды считать себя достаточно прокрытыми.

Длина волос не зависит от их количества или, по общепринятому выражению, от их густоты. Эту густоту, однако же, нельзя определить верно с первого взгляда, так как толстые волосы занимают больше места, чем тонкие, что и может ввести в ошибку. Вообще блондины имеют больше волос, чем брюнеты; шатены занимают между ними средину.

После пятидесяти лет волосы в большинстве случаев начинают выпадать, причем появляется физиологическая плешивость. Иногда, впрочем, волосы сохраняются до глубокой старости. Негры, папуасы, американцы делаются плешивыми реже и позднее европейцев, которые лысеют иногда в тридцать лет. Женщины, у которых волосы длиннее наших, сохраняют их также дольше и почти никогда не делаются совершенно плешивыми.

Поперечный разрез волоса под микроскопом не всегда представляет одинаковую форму. Несколько лет тому назад Pruner-Bey и Ружон полагали, что по различию формы поперечного разреза волоса можно определить все человеческие племена. Но при более внимательном исследовании все антропологи пришли к убеждению, что эти два врача ошибались, приняв за постоянное и естественное явление то, что составляло лишь результата способа перерезки волоса. В настоящее время известно, что курчавые волосы имеют поперечник эллиптический, а прямые – круглый. Между этими формами есть, много промежуточных.

Смотря по вкусу, предпочитают то прямые волосы, то вьющиеся; но мы обыкновенно не терпим волос курчавых, шерстистых, потому что с ними связывается представление о некоторых чертах низших рас.

Bory de Saint-Vincent разделял людей на расы лейотрихические, т. е. с гладкими волосами, и на расы улотрихические– с волосами курчавыми. Позднее антропологи подразделили курчавые волосы на эриокомические (с равномерной рассадкою, как у негров) и на лофокомические (с прерывистой рассадкою, как у готтентотов, негритосов и бушменов); но Топинар показал, что такое подразделение не основательно. Если расчесать гребнем курчавые клочки лофокомов и обрить волосы, то будет ясно видно, что корни волос рассеяны у них равномерно по всей поверхности черепа, без всяких следов островков и кустов, о которых говорилось в этнологических и антропологических сочинениях.

Курчавые волосы негра очень тонки; корни их меньше и сидят менее глубоко, чем у всех прочих племен.

Пфафф, измеряя среднюю толщину волос у человека, пришел к следующим результатам:

11 лет назад мною написано было относительно эстетики и поэзии волос несколько прочувствованных строк, которые, с позволения читателя, я намерен здесь воспроизвести. Надеюсь, мне извинят такую кражу, которую сам хозяин производит у себя самого.

Глаз – это окно души; в губах может быть сосредоточено столько красоты, что ее хватит на то, чтобы убить или спасти человека; на лбу может блистать гений до того ярко, чтобы заставить сказать, что в человеке есть божественное начало; подбородок уже сам по себе может обнаруживать беспредельную доброту и кротость; туловище своими гибкими движениями способно обнаруживать силу и любовь; волосы же, которые не говорят, но и не лгут, и которым природа отказала в чувствительности, могут во сто крат увеличить все прочие виды красоты и в своих бесконечных лабиринтах скрывать столько поэзии, сколько в состоянии человек постигнуть и создать.

Они повинуются бесчисленным капризам воображения; они поддаются самым смелым фантазиям прикосновения; они разнообразят до бесконечности эстетическую игру лица, и даже в неподвижных чертах скелета создают ежеминутно новые проявления красоты; на одном и том же лице они рисуют сотни различных картин, из одной красоты творят тысячи красот. Это – словно живая ткань, с беспредельною покорностью уступающая требованиям желания, вкуса, искусства; это – словно волна, блистающая огнем, страстью, чуть не мыслью, – волна, которая плавно и беспрестанно поднимается на поверхности как бы вечного потока.

Голова человека – это храм его мыслей, его страстей; здесь именно царит его величие и мужественная красота; но там, где оканчивается человек и начинается небо, – там ветер колышет целый лес, уже как будто не составляющий плоти, но еще не являющийся и простой стихией; это граница, на которой глаза никогда не перестают искать ощущений и где туманные облики вечно меняющихся и вечно прекрасных форм волнуются, точно живые.

Человеку не доставало формы, способной дробиться до бесконечности, недоставало бесконечной множественности частей мира растительного: природа ему не отказала и в этом, дав ему волосы, которые для осязания являются источником самых разнообразных наслаждении.

Различные народы относятся к волосам различно, но не всегда соответственно своему иерархическому положению среди других племен. Квакеры, занимающие очень высокую ступень в развитии человечества, довели свой уход за волосами до минимума; такой же индифферентизм обнаруживают многие американские расы и лапландцы. Напротив, папуасы много занимаются своими волосами: они их заплетают и убирают на тысячу различных способов, которые заслуживают названия парикмахерской архитектуры. Замечательно, что у них мужчины больше женщин заботятся о своей прическе и охотно подвергают себя неудобству класть во время сна голову на деревянную подкладку, лишь бы не испортить причудливых зданий, воздвигнутых из волос на их черепе. Даже и в Европе, у различных наций и в различные времена, волосы убирались весьма странным образом и должны были повиноваться крайне затейливым капризам моды. Скрученные и перекрученные, сплетенные или распущенные, они увеличивали собою размеры головы в различных направлениях, образуя род башни, гнезда, лепешки. Эстетическая и этническая история волос, без сомнения, могла бы составить довольно объемистую книгу.

 

Борода

Борода – исключительная принадлежность мужчины; всем женщинам природа отказала в этом украшении. Впрочем, у некоторых племен мужчины имеют такую маленькую бороду, как если бы и совсем ее не было. Надо сказать, что борода не имеет никакого отношения к умственному развитию расы, так как она одинаково хорошо растет и у австралийцев, и у самых красивых и самых высоких типов арийского и семитического племен.

К наиболее безбородым относятся вообще все народы, принадлежащие к монгольской и американской расе. У лапландцев я нашел очень жиденькие бороды, да и то лишь на верхней губе и на подбородке.

Из народов, имеющих редкую бороду, многие ее выдергивают. Так поступают тегвельхи в аргентинских пампасах, употребляя для этой цели особые серебряные щипчики. То же проделывают калмыки и маорисы, у которых существует даже пословица: «Нет жены для косматого мужчины».

Русские, персы, скандинавы имеют очень красивые бороды. У некоторых восточных племен весьма замечательна резкость контуров бороды, между тем как у австралийцев и у племени Тодас (Todas) борода беспорядочно разбросана по лицу небольшими космами.

Борода нравится женщинам и нам самим, потому что представляет характерную принадлежность пола и придает лицу мужественный вид. На том же основании бороду неприятно видеть у женщин, как отталкивающее уродство, отсюда и наша пословица: «Бородатую женщину приветствуют камнями».

Физиономисты, астрологи и поэты, рассуждая о бороде большей частью шутили на счет ее значения. Припомните шестистишие Кваданьоли, посвященное усам:

Черные усы – признак мужественной смелости;

Русые – указывают на горячую голову и добрый нрав;

Рыжие – на коварство; белокурые – на благородство души;

Белые – на недостаток жизненности;

Щетинистые – изобличают ярость; пушистые – простоту;

Большие – удальство; жидкие – бессилие.

И у человека, и у человекоподобных обезьян цвет бороды бывает вообще светлее цвета волос на голове.

 

Родимые пятна

Родимые пятна могут находиться на всех частях тела, в том числе и на лице, где, смотря по месту, по величине, форме и окраски, они являются украшением или же источником безобразия. Маленькая темная или черная родинка, капризно приютившаяся на подбородке какой-нибудь дамы, или возле ее губы, или на щеке, будет резче оттенять белизну кожи и, привлекая к себе наше внимание, может прибавить еще больше прелести к самой совершенной красоте. Некоторые маленькие родинки пользуются привилегией получать больше поцелуев, чем губы; в эстетике человека они имеют почти такую же ценность, как и известные маленькие ямочки на одной или на обеих щеках, прельщая собою и вдохновляя любовью того счастливого смертного, который ими любуется.

Известно, что в различные времена женщины делали себе искусственные пятна на лице, а древние физиономисты занимались отыскиванием соответствия между родимыми пятнами, находящимся на различных частях тела.

Де Лапорта в пятой книге своего сочинения представляет нам фигуру, где отмечены подобные совпадения: на этой таблице изображена фигура, на половину мужская, на половину женская, с тем чтобы показать, где у обоих полов находятся родимые пятна; линии указывают места их на лице и на теле. Эти каббалистические законы, управляющие, по мнению Де Лапорты, распределением родимых пятен на теле, почти целиком заимствованы у араба Али-Абенрагеля. Вот образчик этих странных бредней:

… Мелами говорит, что женщина, имеющая родимое пятно на удачу, или на носу, будет поклоняться Венере больше; женщина, с родимым пятном на боковой части носа, будет ненасытна в своем любострастии. Али присовокупляет, что если кто-нибудь имеет родимое пятно на ухе, у того должно быть другое на ляжке»….

Галантный Казанова вероятно перечитал этих древних физиономистов, так как однажды в Голландии, увидя родинку на лице одной красивой дамы, он брался угадать, на каких более скрытых частях сидит другая родинка.

 

Морщины

Морщинами называются складки и более или менее глубокие борозды; образующиеся на коже под влиянием времени, или вследствие часто повторяющихся мышечных сокращений, или, наконец, от какого-нибудь расстройства питания.

Морщины мало изучались, хотя и могли бы служить интересным предметом научного исследования. Относительно гистологических свойств морщин я справлялся у моего знаменитого друга, проф. Биццозеро, и он любезно сообщил мне те немногие данные, какими располагает наука по этому вопросу.

По словам Геняе, «морщины на лице образуются в более поздних периодах жизни, вследствие понижения электрических свойств и упругости кожи, от растяжения и постепенного расслабления ее ткани… Они проникают в глубь дальше надкожицы (epidermis), так как их можно видеть на коже и по удалении эпидермы».

Согласно О. Сиону, мелкие бороздки, рассеянные по всему телу и перекрещивающиеся между собою, располагаются соответственно направлению пучков кожи; ось их параллельна оси главнейших соединительнотканных пучков.

Лангер показал, что от перекрещивания пучков соединительной ткани в коже образуются ромбоидальные петли, длинная ось которых, в различных областях тела, параллельно направлена естественной сократительности кожи. Никогда, однако же, она не бывает параллельна к главной оси тела: на туловище и конечностях упомянутые петли направляются вкось – вперед и вниз.

В сочинениях Кёлликера, Штриккера, Краузе, Пуше и Турнё я не нашел ничего интересного по этому предмету.

Итак, известно только, что морщины захватывают всю толщину кожи, и что направление их зависит от преобладающего направления пучков соединительной ткани, входящих в состав сетчатого отдела кожи.

Для мимики изучение морщин несравненно важнее, чем для гистологии, так как морщины роковым образом отмечают известные периоды человеческой жизни, или как говорит Расин:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

(Когда на отвратительном лбу ужасными бороздами неумолимой старости начертана печаль.)

Они могут также рассказать страничку из нашей истории:

Les rides sur son front ont grave ses exploits.

Corneille.

(Морщины вырезали на лбу его подвиги.)

Морщины могут находиться на всех частях тела: на руках, на шее, на животе; преимущественно же их встречают на лице и на более подвижных частях его, как, например, вокруг глаза, на подбородке и в пространстве между верхнею губою, носом и щеками.

По направлению морщины можно разделить на горизонтальные, перпендикулярные к оси тела, косые, дугообразные и, наконец, смешанные или перекрещивающиеся.

Чаще всего встречаются и наиболее характерны следующие морщины:

– Поперечные морщины на лбу, бывающие даже у детей, когда они истощены, страдают английской болезнью или идиотизмом. У человека здорового они составляют нормальное явление в возрасте за 40 лет.

– Вертикальные морщины на лбу, которые рано появляются у людей, много работающих головой, но в известном возрасте обыкновенно бывают у всех.

– Дугообразные или перекрещивающиеся морщины встречаются на середине нижней части лба и, если появляются слишком рано, указывают на продолжительные и сильные физические или нравственные страдания.

– Гусиная лапка неизбежно появляется в сорок лет, а иногда и раньше. Она состоит из морщин, расходящихся лучеобразно от наружного угла глаза.

– Морщины носа, поперечные или нисходящие, наблюдаются у взрослых и стариков.

– Морщина носогубная, нисходящая от верхней части крыльев носа к углам рта. Это по всей вероятности первая морщина, производимая временем, и раннее ее появление может быть результатом наследственности. У меня она существует с 22-х летнего возраста.

– Морщины щечно-подбородочные, которые идут, слегка искривляясь, от щек вниз к подбородку.

– Маленькие морщины в виде узких петель, покрывающие все лицо, – признак старости и увядания.

– Морщины век, которые бы я охотно назвал бы половыми; они очень тонки и появляются на верхнем веке, а иногда и на нижнем. Они придают глазу утомленный вид; их часто можно видеть у развратников, а у женщин – в период месячных очищений, особенно когда менструации неправильны и болезненны.

У мужчин морщины показываются раньше, чем у женщин; они являются раньше и бывают глубже у людей нервных, у которых лицо очень подвижно, а также у тех людей, которые вследствие болезни утратили свою тучность и сильно похудели.

Против некоторых морщин нет никаких средств; их нельзя ни предотвратить, ни уничтожить: это значило бы остановить течение времени. Справедлива испанская пословица: «Зубы лгут, волосы обманывают, а морщины выдают».

Поменьше движений лица, смазывание его жирными веществами, защита от палящих лучей солнца – вот неплохие предосторожности против морщин; но для людей, не занятых своею наружностью, это лекарство, пожалуй, будет хуже самой болезни.

Естественное и лучшее средство состоит в том, чтобы потолстеть к тому времени, когда обыкновенно появляются морщины: кожа при этом растягивается и тем замедляется фатальное появление на ней складок. Зато нет ничего хуже, как после ожирения, развившегося до 40 лет, похудеть ко времени появления морщин.

 

Глава V. Сравнительная морфология лица человека. Эстетика лица

Прочитав заглавие этой главы, можно подумать, что с моей стороны очень самонадеянно и смешно рассчитывать изложить на нескольких страницах такой обширный предмет, которого достало бы для исследований на целую жизнь. Спешу объяснить, что здесь я излагаю только сущность содержания двух других моих книг, готовящихся к изданию, если время и мои силы это позволят. В моей книге Microcosme я намерен представить опыт учения о человеке, где будут рассмотрены все этнологические вопросы, касающиеся этнических разновидностей лица человека. В другой книге Epicure я постараюсь представить трактат об изящном, где человеку, конечно, будет отведено первое место.

То, что я изложу в этой главе, будет достаточно, чтобы в моей работе о мимике находились налицо все ее члены, не исключая и тех, которые, не имея еще нервов и мышц, уже обрисовались хотя бы в главнейших штрихах. Умеющий читать между строк откроет в них очертания моих этнологических и эстетических воззрений и найдет материал для продолжительного исследования, которое, может быть, не останется бесплодным.

Лица человеческие до такой степени разнообразны по своим относительным размерам и своим чертам, сходству или несходству, что можно сказать, – сколько людей в мире, столько и лиц, и что ни одно из них еще не повторилось в течение веков. Однако же, некоторые из них до такой степени похожи одно на другое (как это бывает у некоторых близнецов одного и того же пола), что легко можно принять их одно за другое, другие же, наоборот, до того различны, что как будто принадлежат живым существам различного рода. Сближение лиц сходных, разделение лиц несходных – это задача классификации и в этнологии, и невидимому нетрудная, в действительности же это одна из самых тяжелых работ, выпадающих на долю натуралиста. Различия проявляются в бесконечно малых степенях; между крайними полюсами известного ряда лиц такое множество промежуточных звеньев, что между ними весьма легко запутаться даже самому проницательному исследователю и самому опытному классификатору. Если бы возможно была сразу поставить перед собою ряд лиц всего человечества, то посредством бесконечного ряда промежуточных лиц можно было бы соединить лицо Венеры Милосской с лицом тунгуски, лицо Аполлона Бельведерского с лицом австралийца – без перерыва в ряду и без особых препятствий.

Шесть лет тому назад, я послал другу моему, профессору Гильоли, письмо об этнологии (Введение к кругосветному путешествию итальянского корвета Маджента, Майснер, 1876 г.), в котором я изложил мой символ веры, мои убеждения о племенах человека. В настоящее время, спустя шесть лет, после той внутренней и внешней критической разработки, которая могла бы разъесть сталь самых крепких убеждений, я с удовольствием вижу, что и теперь мои воззрения остались такими же, какими были и прежде. Может быть я видоизменил расположение какой-либо ветви или отростка этнологического дерева, но все-таки мой символ веры еще и теперь имеет для меня всю авторитетность догмы. Вот этот символ веры, в котором слова – человек и племя нужно только заменить словом лицо, чтобы составились тезисы моей теории по сравнительной морфологии лиц человеческих.

1. Человек – одно из наиболее космополитических животных и наиболее изменчивых, и потому он представляет чрезвычайное разнообразие племен и их подразделений.

2. Число племен неопределенно; многие исчезли, другие же образовались вновь или могут образоваться впоследствии.

3. Чем далее подвигаемся мы вместе с историей, тем более и более мы открываем племена и их подразделения, потому что в прежние времена люди не так много путешествовали и дольше оставались изолированными одни от других.

4. И внизу и на вершине родословного дерева всего человечества ветви и отростки сближаются между собою настолько, что самые высокие ветви находятся в связи с самими низкими. Негр, возвысившийся до кафра, уже приближается к европейцу, а европеец, спустившийся ниже, вследствие напр., эпидемического зоба, или кретинизма, или голодания, приближается к негру или к австралийцу.

5. Вообще низшие племена имеют черную или смуглую, а высшие – белую или почти белую окраску.

6. При классификации племен нужно сколь возможно менее гоняться за родоначальниками племен, так как эти розыски – самый обильный источник этнографических ошибок.

После того как я опубликовал свое этнологическое дерево, в котором я классифицировал племена по критерию умственного развития, из этого дерева возникли два других. В одном из них племена сближаются одно с другим по внешним морфологическим признакам, без всякой предвзятой мысли о моногенизме или полигенизме, без всякого подчинения какому-либо авторитету филологическому или этнологическому. В другом – племена распределены по требованиям эстетики, как понимаем ее мы, арийцы.

Вот три различных основы классификации: система, метод и образ действия (modus agendi), зависящий и от метода, и от системы.

Первая и вторая системы классификации наиболее сходны в результатах распределения племенных ветвей. Очевидно опыт этнологии, предложенный мною антропологам, не был настолько систематичен, как это казалось на первый взгляд. В самом деле, мозг очень сложный орган; это, так сказать, высший синтез всех жизненных сил, и потому в нем сконцентрированы сотни вторичных признаков и сам он модифицируется, возвышаясь или понижаясь вместе с ними.

Я полагаю, что главнейшими этническими типами, под которые можно подвести лицо человеческое, можно считать следующие:

1. Лицо арийское (очень часто смешивающиеся и сливающиеся).

2. Лицо семитическое (очень часто смешивающиеся и сливающиеся).

3. Лицо негра.

4. Лицо негритоса.

5. Лицо готтентотское.

6. Лицо монгольское.

7. Лицо малайское.

8. Лицо американское (приближающееся к арийскому и монгольскому).

9. Лицо австралийское.

Малоразвитые народы придают своим богам этнический тип, свойственный их собственному племени. Тоже, что с богами, делают и с национальными масками. Рассматривая итальянские маски stenterello, gianduia, meneghino, pantalon, arlequin и др., мы видим, что в этих карикатурах народ всегда олицетворяет себя самого, преувеличивая лишь черты собственной физиономии.

Много томов будет еще написано о красоте вообще и о красоте человека в частности до тех пор, пока человек будет обитать на нашей планете, и пока будут основываться школы эстетики, которые не один раз переменят свое знамя. Я тоже напишу свою книгу, которая может остаться гласом вопиющего в пустыне, если будет выражать только мои мнения и мою мысль, или же, в лучшем случае, будет принята, как выражение взглядов известного времени и народа.

А пока, да позволено мне будет начертать, подобно волшебникам, магический треугольник, который, по моему мнению, обнимает собою всю казуистику эстетики. Для меня эта великая проблема вполне очерчена тремя определениями, исходящими от трех гениев, не только различных, но даже противоположных:

Красота есть отблеск истины. Платон.

Для жабы самца красота – это его жаба-самка. Вольтер.

Красота физическая… не подчиняется ли она капризам, чувствам, не зависит ли от климата и от вкуса? Мирабо.

В красоте мы ищем тип совершенства, тип всевозможных вещей, прототип всех типов. И мотылек красив, когда его идеальная легкость соединена с поразительным блеском и окраскою форм, свойственных этому насекомому; и бурый лев с его мохнатою гривою красив своею силою; человек красив более всякого другого живого существа, потому что поставленный выше всего животного царства, он обладает самыми изящными формами при самых могучих проявлениях жизни; он особенно красив для нас, потому что мы ему симпатизируем безгранично, и красота его увеличивается до бесконечности, когда она может сразу удовлетворять большому количеству наших интеллектуальных требований.

Есть красота человека вообще и в частности – красота половая, красота для каждого возраста, для каждого племени, для каждого семейства и индивидуума. Легко понять, перефразируя остроумное определение Вольтера, что белая женщина для нас самая красивая, потому что сами мы белые, и, наоборот, для негра ничего нет красивее его мясистой подруги с толстыми губами. Однако это не вполне точно, по крайней мере, по отношению к неграм и южным американцам: когда им предстоит выбор между негритянкой и индианкой, они предпочитают ту, которая по типу более приближается к их племени, но я утверждаю, что когда им представляется выбор между красивой белой женщиной и красивой негритянкой или индианкой, они без колебаний отдают предпочтение первой.

Манчилла в рассказе своем о военном походе в аргентинских пампасах, сообщает следующий разговор с одним местным жителем (Ranquele):

 –  Кто тебе больше нравится, китаянка (china) или христианка?

 –  Христианка.

 –  А почему?

 –  Христианка белее, выше ростом, кожа ее тоньше и вообще она грациознее.

Я твердо держусь того типа красоты человека, который выше всех второстепенных типов красоты монгольской, американской, негритянской, и проч. Я всегда находил, что если человек низшей расы оказывается замечательно красивым, то он всегда приближается к нашему арийскому типу. Можно убедиться в этом на типах женщин японок и кафров.

Половой элемент настолько усложняет морфологию человеческую, что существуют два типа красоты: один для мужчины, другой для женщины, и что в одном и том же племени мужчины и женщины не всегда одинаково красивы. По-видимому, специальный тип всякого племени приспособлен преимущественно то к мужской, то к женской красоте. Так, в Италии мужчины красивее женщин, в Испании – наоборот. Во всех случаях, когда женщина принимает вид мужчины, она делается некрасивою.

Из числа известных мне наций самые красивые женщины – испанки и англичанки; что касается до наций, известных мне только по отзывам других лиц, то я укажу на репутацию красоты грузинок и черкешенок. Замечательные образцы мужской красоты мы встречаем в Италии, Англии и на Востоке. Тунгусские женщины кажутся безобразнее всех других. У большинства из них челюсти занимают большую часть лица, а глаза представляют узкие, длинные щели, через которые видны маленькие черные шарики без всякого выражения. Самые безобразные мужчины – австралийцы, моковиты Аргентинской республики, которую я много раз посещал, и жители Феца.

Все племена носят в себе чувство человеческого братства. Но всякий человек, рожденный под солнцем, имеет одинаковое стремление к самовозвышению. Доказательство тому то отвращение, какое обнаруживают даже очень белые мулаты, когда им приходится сознаться, что в их жилах течет кровь негра, а еще более – ужасающая всех и каждого мысль быть похожим на обезьяну.

Некоторые негры, австралийцы и папуасы вырывают, подпиливают, и красят себе зубы, чтобы не быть похожими на обезьян или собак. Почти у всех обитателей земного шара считаются безобразными: низкий, волосатый лоб, выдающаяся челюсть и нос, уменьшенный почти до полного отсутствия.

Подобно бабочке, которая, выйдя из куколки, сбрасывает, как нечто позорное, все следы своего состояния личинки, так и все люди смотрят вверх и соприкасаются с землею возможно меньшею частью своего тела.

Сколько бы мы ни расчленяли, по фантазии, племена на какое угодно число отдельных разновидностей, сколько бы мы ни видоизменяли и ни переделывали наши систему и методы классификации, все-таки, все двуногие, едва умеющие добыть огонь и говорить между собою, чувствуют себя братьями; наперекор всяким доктринам, они и любят, и убивают друг друга, но над трупами умерших вновь завязываются узы любви.